Читать онлайн Постоянство хищника бесплатно

Я пишу под музыку, чтобы уединиться в творческом коконе. И рекомендовал бы вам читать роман таким же образом. Пусть музыка перенесет вас на страницы этой истории.

Вот альбомы, которые я слушал чаще других:

саундтрек Дастина О’Хэллорана и Фолькера Бертельмана к мини-сериалу Стивена Найта «Рождественская песнь»;

саундтрек Хавьера Наваррете к фильму Скотта Купера «Оленьи рога»;

саундтрек Говарда Шора к фильму Джонатана Демме «Молчание ягнят»;

саундтрек Говарда Шора к фильму Дэвида Кроненберга «Экзистенция»;

саундтрек Майкла Джаккино к фильму Мэтта Ривза «Бэтмен».

Последние три главы (64, 65, 66) я писал, поставив на повтор одну композицию. Если хотите сделать так же, загните уголок первой страницы 64-й главы и, когда дойдете до нее, включайте саундтрек к финальным титрам фильма «Дело СК1» Кристофа Лапинта и Фредерика Теллье.

* * *

Моей жене, моей дочери, моей матери, моей сестре…

Женщинам, вокруг которых все вертится, но они

тем не менее часто становятся жертвами

Но все же смерть назначит мне свиданье
В горящем городе, в полночный час,
Когда весна на север повернет.
И, верный долгу, я не подведу:
Я на свиданье вовремя приду.
Алан Сигер. Рандеву со Смертью[1]

Умный серийный убийца Эд Кемпер в конце концов понял, что убивает, потому что мать уничтожила его психологически. Он обезглавил ее и сдался полиции.
Вопрос, заданный ему на суде:
– Почему вы убили этих девушек?
– Потому что только так мог сделать их своими. Я забрал их души и храню до сих пор.
Эд Кемпер, осужден в 1973 году за убийство восьми женщин

Пролог

Клер не любила, когда что-то сосут.

Терпеть не могла это тщетное, иллюзорное стремление продлить процесс. Пустую трату времени и сил. Но главное – звуки! Клер передергивало от прищелкивания языком, причмокивания влажными губами и громкого глотания.

Напротив нее в автобусе, который катил по ночному пригороду, сидела девушка и упоенно упражнялась с леденцом на палочке. Она засовывала его в рот, крутила, переворачивала кончиками пальцев или ловким языком. Прильнув к экрану смартфона, озарявшему лицо бледным светом, девушка смаковала свою конфету, слюняво причмокивая. И это все сильнее раздражало Клер.

Да еще в полупустом автобусе! С какой стати она уселась напротив? Влезла в личное пространство, обрекла обеих на нежеланное тесное соседство.

Клер прикидывала, что лучше – толкнуть ее коленом, сделав вид, будто устраиваешься поудобнее, или случайно шлепнуть кончиком шарфа, поправляя его? И то и другое неумно и некрасиво. Ведь никто не виноват в ее фобии, верно?

Мизофония. Вот как это называется. Я – мизофонка, схожу с ума, как только слышу причмокивания или громкое глотание.

Из-за этого она чуть не отказалась от будущего мужа. На первом свидании за ужином Тьерри издал один из таких вот мерзотных звуков. И Клер, не успев доесть, поняла, что дальше дело не пойдет из-за его манеры жевать. Да, он симпатяга, но терпеть этот кошмар лет тридцать-сорок – нет уж, увольте. Следующий!

Слава богу, у Тьерри были все остальные достоинства – или почти все. Под конец трапезы за чашечкой кофе без кофеина этот ужасный изъян он свел на нет своим обаянием, мягкостью, манерой общения. Клер не могла не признать, что у ее мужчины есть масса качеств, компенсирующих мерзкую озвучку еды…

В тусклом автобусном салоне засветилась ее улыбка.

Попутчица подняла черные глаза. Кажется, удивилась: чему тут радоваться в этой унылой обстановке? Отлепившись от экрана, взгляд ее погас, будто единственным источником жизни был виртуальный мир, ее профиль в «Инстаграме»[2], ее твиты.

Клер взглянула на конфету, наконец-то неподвижную, и снова улыбнулась, чтобы добавить каплю человечности в эту ледяную пустыню. Девушка едва не отшатнулась. Вернувшись к мобильнику, нырнула туда и сразу успокоилась. Красочный мир был не в реальности, здесь и сейчас, а в этом окошке размером семь на четырнадцать сантиметров.

Карикатура? Увы, нет.

Клер сдержала вздох и прислонилась виском к окну.

Автобус остановился на светофоре у забора строительной площадки. Отражение Клер стало четче – практически реальное лицо. Бледная кожа, недавно высветленные локоны. Довольно крупный нос. Две родинки над морщинкой сбоку от рта. Идеально очерченные пухлые губы. Она гордилась своими губами – подвиг для такой застенчивой девушки. Ей многое в себе не нравилось, но Тьерри не скупился на комплименты ее фигуре, и Клер знала, что это не лесть. Да и коллеги в больнице считали Клер хорошенькой. Некоторые девушки даже завидовали. А этот нескладный анестезиолог подбивает к ней клинья. Постоянно. Достал уже. Не хотелось бы засыпать под его наркозом без охраны армии медсестер. В эпоху #MeToo[3] подобное поведение – уже прошлый век, это опасно для его будущего. Бывают такие люди. Самоубийственно одержимые.

Клер немного подремала. Смена была длинной, четыре часа сверхурочной работы из-за нехватки персонала, а дух товарищества не позволял ей подвести коллег.

Медсестрой она стала не по призванию, просто жизнь вывела ее на этот путь. Жизни Клер доверяла, жизнь всегда удивляла ее. Взять, например, Тьерри: человек, которого она пять лет назад собиралась за чавканье исключить из списка женихов, стал ее родственной душой. Мы строим планы, тратим кучу сил, чтобы просчитать будущее, а жизнь все переворачивает с ног на голову, напоминая, что последнее слово никогда не останется за нами. Это было бы слишком легко.

В юности Клер ничем особо не увлекалась, не знала, кем хочет стать, во всем следовала за лучшей подругой, и все получилось само собой, легко и просто.

Не увлекалась? Не совсем так, у нее была страсть, которая порой не давала ей уснуть даже после бесконечной смены: уголовные расследования. Клер обожала истории об убийствах, желательно изощренных и отвратительных.

Она поглощала книги, подкасты и передачи на эту тему, восторгалась главными криминальными шоу: «Онделатт рассказывает» и «Введите обвиняемого». Клер не знала, откуда взялась эта болезненная тяга. Возможно, чересчур спокойной была ее жизнь, хотелось острых ощущений, хотелось исследовать (в безопасной обстановке) все худшее в человеке. А еще это успокаивало: ужасы случаются с другими, она же никогда не рискует, не нарушает закон, не заводит любовников, не гуляет поздно вечером в опасных местах, короче, не нарывается на неприятности.

Отчего-то ее это расстраивало. Слегка. Совсем немного. Она не хотела становиться жертвой – ни в коем случае, насмотрелась на таких в больнице! – и в ней напрочь отсутствовал мазохизм, но хотелось приблизиться к чужим бедам, пройти по грани законности, хоть однажды увидеть преступление в реальной жизни. Поучаствовать на расстоянии, не испытывая ни страданий жертвы, ни чувства вины преступника. Побывать непосредственным свидетелем, наблюдать трагедию из первого ряда. И посмотреть, как это на нее повлияет.

В известном смысле Клер к этому готовилась. Она не знала зачем – вряд ли с ней случится нечто этакое. И все же благодаря интересу к самым запутанным делам и памяти, как у жесткого диска, она собрала данные, запомнила процедуры, что делать и чего не делать как сыщикам, так и душегубам. Клер была живой базой данных. Готовой ко всему.

И она выжидала, прекрасно сознавая, что все это ей не пригодится. У нее не будет ни компетенции, ни законных оснований действовать, она не вынесет насилия, даже отвлеченного. Конечно, нет ни малейшего шанса, что нечто такое ей подвернется, но готовиться нужно. На всякий случай.

На случай, если во время свадебной церемонии или медового месяца что-то пойдет не так?

Клер собиралась замуж. Теперь уже точно. Не пройдет и пяти месяцев, как она наденет волшебное платье и получит главный поцелуй в жизни. Тьерри придется очень постараться, чтобы поцелуй не остался пустым звуком и они прожили вместе много-много лет! Всем известно, что браки распадаются по вине мужчин. Клер улыбнулась и кивнула. Конечно, косячат они, а не мы… Она сдержала смешок, чтобы не напугать соседку.

Вот и мигающий уличный фонарь. Ее остановка. Год назад лампочка на столбе начала моргать, а дорожная служба все не чешется. Типично для ее района, который на глазах приходит в упадок. Никому нет дела до этой забытой пригородной глуши.

Клер поправила шарф: что бы там ни говорили о глобальном потеплении, март вцепляется в горло с жадностью маньяка-душителя, а ей сейчас никак нельзя болеть. Она нужна коллегам в больнице, и подготовка к свадьбе больше ждать не может, дело и так слишком затянулось.

Она шла по дорожке между кустами мимо парковки к их приземистому дому. Холодный ветер дирижировал вечнозелеными деревьями, и листья шелестели Клер в спину. Фонарь то и дело ярко вспыхивал, и тогда перед Клер ложилась ее собственная тень.

Ставни в этот поздний час были по большей части опущены. Клер на ходу порылась в сумке в поисках ключей. Парень, который изобретет ключ-непотеряйку, будет гением. Или девушка. Почему мы думаем, что именно самец оправдает наши ожидания? Она покачала головой.

Тень снова появилась перед ней.

Телефон в кармане завибрировал. Сообщение.

Клер не знала, как поступить, – остановиться и прочесть сейчас или уже в тепле.

Она остановилась. Раба собственного нетерпения, пленница треклятого телефона, без которого теперь невозможно обойтись. Тьерри написал, что только вышел из книжного магазина, где раздавал автографы его автор, и теперь ведет писателя ужинать, а потом вернется в отель. Поздновато, подумала Клер, но кто он такой, этот мелкий продавец, чтобы возражать маститому романисту? Чертовы знаменитости!

Клер преувеличивала. Тьерри иногда приглашал ее на встречи с литераторами, и среди них попадались неплохие люди, приятно удивлявшие ее. Но она все равно цепенела от ужаса при мысли, что придется отвечать на вопрос о своих любимых книгах. Клер не читала романов – ну, почти. Только в отпуске. У нее не было времени, сил хватало лишь на криминальные сюжеты. Выдумки, сочиненные беллетристами, ее не интересовали. Как они могут говорить о реальных проблемах, если сами далеки от настоящих сложностей и ведут безоблачную жизнь? Перекормленные успехом и деньгами, они понятия не имеют о ежедневных делах обычных людей. Клер не верила, что подобные творцы способны рассказать банальную бытовую историю. А ей нравилось узнавать себя в героях. Конкретных таких, приземленных.

Клер понимала, что слегка перебарщивает. Тьерри часто ее за это укорял. Нет, он не позволял себе снисходительного тона, ему просто не хотелось, чтобы она однажды попала в неловкое положение. Упрек, но в красивом фантике. Клер прислушивалась к его словам, признавая, что он прав, а она порой слишком упертая.

Она вдруг замерзла и поняла, что стоит и пялится в телефон, а пальцы онемели на ледяном ветру. Такой она была, когда уставала, даже могла заснуть стоя.

Ужасно вымоталась!

Тень у ног удлинялась, появляясь и исчезая, как будто мерцала сама Клер. Вот я здесь, а вот меня уже нет. Будто никогда и не было.

Такова судьба каждого человека с начала времен. Мы значимы в собственных глазах и ничего не стоим для других в масштабе тысячелетий.

Клер нащупала проклятый ключ на дне сумочки и подошла к двери.

Листья зашумели громче. Совсем как в фильме ужасов. В одной из своих любимых историй Клер стала бы легкой добычей – декорации что надо. Она бросила взгляд на дверь в подвал, грязный и, конечно же, пустующий по ночам. Идеальное место, чтобы изнасиловать ее, задушить ее же шарфом и спрятать труп в одной из заброшенных секций. Пройдут недели, прежде чем ее найдут, тем более что зимой плоть разлагается медленно и вонь не насторожит соседей.

Она вздрогнула и поспешила открыть дверь подъезда универсальным ключом. За ней никто не следил. На парковке напротив действительно стояли машины, где мог бы подстерегать ее психопат, но он не успеет добежать, дверь захлопнется быстрее.

Несмотря на усталость, Клер не села в лифт, а поднялась пешком на третий этаж. Два поворота ключа – и она наконец дома, в безопасности.

Мухтар поздоровался с хозяйкой, потерся ухом о ее ногу и хрипловато мявкнул. Из-за этого хрипа казалось, будто он вечно болен. Ничего удивительного: разве может повезти коту с таким имечком. Идиотская затея Тьерри – дать ему собачью кличку. По этой логике, если бы у них был ребенок – когда у нас появится ребенок, тут же поправила себя Клер, – Тьерри непременно захотел бы дать ему имя противоположного пола. Вечный дух противоречия. Он верит, что таким способом держит мир в боевой готовности, не дает закостенеть в рутине быстротекущих дней.

Квартира была захламлена до самого коридора. Ее коллекция DVD и книги Тьерри все чаще заставляли думать о переезде. В домик с садом. Побольше. Подороже.

Раздевшись, она написала Тьерри и попросила сообщить, когда он вернется в свой гостиничный номер. Клер не ревновала и не собиралась придумывать всякие глупости о своем мужчине, но подкасты и мрачные истории сделали ее немного параноиком. Надо убедиться, что он в безопасности. Такой у них был ритуал, когда Тьерри отсутствовал.

Но сегодня Клер так устала, что могла и не дождаться ответа. Она приняла обжигающий душ, затем надела любимую ночную рубашку, самую уютную, а значит, самую некрасивую – хорошо иногда спать одной, не нужно об этом переживать. Мухтар уже мурлыкал и трогал лапой одеяло в мечтах о грядущем удовольствии.

– Ладно, старый развратник, иди сюда! – позвала Клер, устраиваясь поудобнее.

Кот тут же свернулся клубком прямо на ней – ничего, потерпим, это ненадолго.

Клер хотела включить телевизор, но сама мысль о том, что придется путаться в пультах от приставки, колонок, плоского экрана, всей этой ерунды, заставила ее передумать. Лучше посидеть в смартфоне четверть часа. Когда веки стали тяжелее, чем Мухтар на животе, она написала Тьерри, что засыпает, и выключила свет.

Одиннадцать секунд спустя она спала.

* * *

Ее разбудил инстинкт.

Любовный инстинкт. Когда ощущение на кончике стопы покинуло глубины подсознания, вторглось в сознание и пробудило мысли более сильные, чем сон, Клер всплыла на поверхность. Медленно.

Жар… нога… кожа…

Тьерри здесь, с ней, в постели. Ее ступни касаются его лодыжки. Еще один их ритуал: не терять контакта ночью, пусть через кончики пальцев, лишь бы оставаться неразлучными.

Тьерри все-таки вернулся. Он редко менял планы в последний момент, в этом ее будущий муж скорее предсказуем, но она всегда рада приятному сюрпризу.

Клер готова была снова погрузиться в сон, она чувствовала, что заснет крепко, если немедленно закроет глаза, но ей захотелось повернуться и обнять своего мужчину, прижаться, чтобы почувствовать его всем телом, пусть даже это будет стоить ей ночного покоя.

Слишком поздно, я уже не сплю.

Она ощущала себя разбитой. Который час?

Непроизвольно, понимая, что, если не узнает время сейчас, будет думать только об этом и все равно сдастся, Клер потянулась к мобильнику, лежавшему на прикроватной тумбочке. Почти два ночи. Она не так давно легла…

Тем временем пришел ответ от Тьерри. Какой смысл читать, если он спит рядом? Но любопытство или зависимость от смартфона победили – Клер прочла сообщение. Тьерри написал, что благополучно вернулся в свой номер и желает ей спокойной но…

Сон тут же слетел с нее, и Клер уставилась на экран: время отправки сообщения – 01:12.

Невозможно. Тьерри не мог быть там меньше часа назад, а сейчас в их постели…

По телу пробежала дрожь. Нет. Нет… только не это…

Она почувствовала, как за спиной медленно поднимается тот, другой.

Клер судорожно сглотнула, не смея обернуться, охваченная парализующим холодом. Реальность медленно надвигалась, накрывая ледяной пеленой ужаса.

В мозгу роились вопросы без ответов. Если рядом не Тьерри, то кто? Ни у кого больше ключей нет!

Она услышала влажный звук и сразу узнала его. Так размыкаются губы, так растягивается рот.

Другой теперь сидит позади нее, и… он…

ОН УЛЫБАЕТСЯ!

Клер содрогнулась. Нужно было действовать, вызвать полицию или швырнуть в лицо злоумышленнику первое, что попадется под руку, но она не могла. Она так долго воображала всякие ужасы, представляла свою реакцию, а теперь от страха впала в ступор. Другой склонился над ней, и Клер почувствовала запах его тела. Голого тела. Нет, это не Тьерри. От тухлого, почти животного запаха пота ее затошнило. Мозг подал сигнал. Хочешь выжить? Действуй сейчас, или умрешь.

Она приподнялась на локте, чтобы спрыгнуть с кровати, но Другой бросился на нее и придавил всем телом. Отточенным движением зажал ей рот потной ладонью, заставив молчать. С ужасающей ловкостью, словно у него были дополнительные руки, он стиснул ее в удушающих объятиях, не оставив шанса на спасение.

В отсвете мобильника Клер различила верхнюю часть лица напавшего. Она увидела его черные глаза, бездонные, как пропасти. Безжизненные. Такие же, как у акулы-людоеда на охоте. Глаза машины для убийства.

Экран телефона внезапно погас, и Клер свернулась калачиком внутри себя. Как можно глубже.

Слизистые оболочки хищника причмокнули и растянулись с влажным хлюпаньем.

Клер хотелось завыть, истечь кровью, разодрать себе горло, взмолиться о фантастическом болезненном спасении, чтобы отогнать геенну огненную. Но из сдавленной груди не вырвалось ни звука.

Вместо этого ее скрутил жуткий спазм, грудь обожгла влажная боль, плоть лопнула, изойдя кровью.

Акула укусила жертву. Клер знала, что будет дальше. Бежать поздно. Хищник утащит ее в бездну, и она там умрет. А потом он спокойно сожрет ее в безмолвии преисподней. Она бессильна остановить его.

Еще живая, но уже мертвая.

1

Восходящая луна освещала мангровые заросли, и их переплетенные тени дрожали под теплым ветром раннего вечера.

Людивина перекатывала во рту кусочек кэроба, то и дело сглатывая слюну.

Заслуженный отпуск вдали от буйного мегаполиса был необходимой передышкой перед большими переменами в жизни лейтенанта Ванкер. Но даже на отдыхе следователь остается следователем, и ее навязчивые мысли медленно варились внутри, словно подогревая очищающее откровение.

Молодая женщина смотрела на мангровое дерево, растущее перед террасой на сваях. Ее завораживала сеть корней, которая держала ствол над черной водой, словно множество паучьих лапок в ночи.

Растительный монстр, подумала она. Бесстрастно караулит свою жертву, готовый запустить в нее когти, только та шевельнется.

О монстрах Людивина знала очень много. Обо всех видах. От самых отвратительных до тех, чья улыбка усыпляет подозрения, самых опасных. Она препарировала их, изучала их шрамы, многочисленных свидетелей страшных ран, в большинстве своем полученных в детстве. Чудовищами не рождаются, ими становятся. Жестокость – вирус человечества, очень заразный, особенно для формирующейся психики. Жестокость разрушает, чтобы укорениться, и наносит непоправимый ущерб. Уничтожает и подменяет собой, словно компьютерная программа – бездушно, без колебаний, неумолимо. Понятно, что бесчеловечное обращение искажает сущность жертвы, соскабливает хрупкую оболочку с податливой материи, подлечивает, вычищает ее и заменяет пустоту тем, чем является: бесчеловечностью. Монстры рождаются в детстве.

Однако на этот счет у Людивины имелись сомнения. Как быть с отпетыми извращенцами, которых не мучили в детстве? Разве не бывает демонов, которые с ранних лет ведут себя странно, а то и с явными отклонениями? Да, с несколькими она даже имела дело. Может показаться, что Зло родилось вместе с ними, сплавилось с кожей, с каждой мышцей, каждой костью, каждым участком растущей коры головного мозга… Редкий случай, но так бывает, что приводит еще к одной гипотезе. Ведь жестокость должна откуда-то появиться, чтобы начать передаваться.

Людивина не могла оторвать взгляд от корней мангрового дерева и спрятанных под ними черных пещер. Может, в мире кроются первозданные пороки? Остатки первобытных аномалий или некое изначальное зло, чьи миазмы продолжают отравлять людей с большим или меньшим успехом?

Она встала и выплюнула кэроб в зеркало тьмы. Из воды взметнулось какое-то существо, проглотило его и исчезло, мягко плеснув волной.

Вот что мы такое.

Она смотрела на зелень вокруг своего роскошного бунгало из досок и соломы, которое светилось в темноте. Природа стрекотала, пульсировала, клохтала, не думая о человеке: пусть живет как хочет, важен лишь тот день, когда он превратится в потенциальный корм, когда его настигнет смерть.

Людивину одолевали сомнения. Готова ли она к очередному переводу? Сумеет ли оставить позади годы, проведенные в парижском отделе расследований, где занималась чрезвычайными случаями? Будет трудно отвыкать от людей, служивших с ней бок о бок.

Она тихонько покачала головой и ухмыльнулась.

Дело не в том, что я бросаю нерешенную проблему. Просто не знаю, готова ли к тому, что меня ждет, не совершаю ли ошибки…

Она так часто размышляла о природе зла, а теперь собралась нырнуть в сердце реактора, к чудовищам. В пасть чудовищ.

В департамент поведенческих наук, ДПН – к профайлерам, как журналисты называют его сотрудников.

Людивину перевели туда по рекомендации генерала, который возглавлял уголовный центр национальной жандармерии. Официально назначение еще не состоялось, но подвиги в ПО, парижском отделе расследований, давали ей некоторую свободу. Вступление в должность произойдет через несколько месяцев, за это время нужно оформить документы и проститься со своими.

Настоящей же проблемой был Ницше. И это его знаменитое рассуждение о бессилии разума перед лицом разрушения: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»[4]. Людивина знала его наизусть. Она испытала это на практике, на собственной шкуре. Пережила тяжелые травмы. Некоторые – совсем недавно. Тяжелые настолько, что она замкнулась в себе, защищаясь, отсекла все эмоции, решила стать военной машиной, мастером рукопашного боя, элитным стрелком, бегать марафоны, отмахнувшись от ран и от жизни, бурлящей под ними. Броня постепенно трескалась, и ей хватило эмоционального интеллекта, чтобы смириться со своими недостатками и даже подкармливать их, надеясь пробудить ту женщину, которой она была, со своими сомнениями, страхами – если не ужасами, – со всем, что делало ее человеком.

Сумеет ли она теперь, зная свои слабости, свои зияющие раны, противостоять высшим хищникам, которые жаждут отыскать их и пролезть внутрь?

У меня есть сила, чтобы защитить себя, потому что я знаю свои пределы. И потому что я видела монстров слишком близко.

И это еще слабо сказано. Но она выздоравливала.

И потом, черт возьми, не все преступники – потенциальные Ганнибалы Лектеры! Пора перестать их мифологизировать, большинство просто неудачники, больные люди с низким интеллектом…

Однако есть и гораздо более опасные. Людивина с такими общалась. Да, я знаю, что меня ждет, и могу с этим справиться.

За спиной открылись створки эркера. Людивина повернулась и увидела стройную спортивную фигуру.

– Ты не идешь спать? – мягко спросил Марк.

Людивине нравился его голос. Глубокий, интонация меняется даже в пределах одной фразы, словно уникальный, почти неразличимый акцент. Однажды это начнет меня раздражать, или всякий раз, когда он будет открывать рот, я стану ворчать, чтобы говорил нормально. Разве это не очевидная, предсказуемая динамика любви? Все, что соблазняет сегодня, завтра будет отталкивать…

Она тут же обвинила себя в цинизме: нельзя все портить под видом так называемой прозорливости. Любовь – это терпимость, повторяла Людивина себе в такие минуты. Одного без другого не бывает. Любовь – это умение каждый день понемногу убеждать себя в том, что такое возможно, что нельзя поддаваться дурным мыслям, как это только что сделала я.

– Иду, – шепнула она.

Марк исчез за занавеской, а Людивина снова окунулась в какофонию ночных голосов природы.

Последняя вспышка откровенности перед тем, как погаснут огни.

Дело не в том, что она боится покалечиться, столкнувшись с самыми отъявленными серийными убийцами Франции, – нет, нелепо так считать. Снова стать бесчувственной Людивиной в доспехах она тоже не боится. Будь это способом защиты, она бы залезла обратно в свой саркофаг после того, что пережила зимой, но ей удалось это перерасти[5]. Она бдительно следила за собой, и Марк в некотором смысле был бальзамом на ее раны.

Нет, ее мучил и лишал сна вопрос, почему она вообще захотела получить эту должность. Зачем ей лезть в головы монстров? Что это говорит о ней самой? Откуда это непреодолимое влечение? Что она пытается понять, ежедневно анализируя бредни жутких извращенцев? Ведь она воспользовалась своей репутацией, чтобы попасть в ДПН. На собеседовании с руководством и в отделе кадров она настаивала на переводе. И, несмотря ни на что, у нее получилось.

Внезапно хор насекомых и земноводных умолк, будто выключили звук. Тишина окутала Людивину, которая все еще стояла на краю террасы.

Длинное тело безмолвно плавало в нескольких метрах от нее. Мгновение назад этого существа здесь не было, а теперь оно смотрело из черной воды. Глаз Людивина не различала, но кожей чувствовала взгляд, улавливала пульсацию крови.

Хочешь, чтобы я прыгнула, да?

Она заметила, что ее босые ноги стоят прямо на бортике. Какая тут высота? Метра два? Не больше.

Персонал курорта предупреждал: «Главное, не подходите к воде, никогда и ни при каких обстоятельствах, она столь же красива, сколь и опасна». Даже чтобы сходить на завтрак или вернуться в номер из главного корпуса, приходилось вызывать дежурного, чтобы тот их проводил. Марк скептически шутил, что все дело в местном фольклоре.

Тем не менее тварь, которая плавала перед Людивиной и к ней приценивалась, не была мифическим животным. У нее восемьдесят зубов, а давление челюстей превышает полторы тысячи килограммов на квадратный сантиметр. Достаточно ста пятидесяти, чтобы сломать человеческую кость.

Людивина сделала полшага вперед, и треть ее стопы оказалась над пустотой. Она ступней почувствовала дерево, не успевшее остыть, а затем ласковый прохладный воздух под пальцами.

Существо не двигалось.

Ты выжидаешь, хочешь понять мои побуждения. Не знаешь, отдамся ли я смерти, когда она явится?

Друг на друга смотрели два живых создания. Одно в полумраке своего помоста, другое – почти невидимое, обманчиво спокойное, готовое наброситься, заметив малейшую слабину.

Людивина сделала шаг назад.

– Извини, дружок, не сегодня.

Тварь все еще смотрела на нее. Людивина улыбнулась абсурдности момента и отсалютовала собеседнику.

– Спасибо за встречу и урок, – вполголоса произнесла она.

В ответ – тишина.

Затем вода накрыла длинное существо, и оно ушло на глубину. Секунду спустя поверхность стала гладкой, словно никто не тревожил зеркального покоя.

2

Франция, две недели спустя

Красные полипропиленовые ленты, прикрепленные к решетке вентиляторов, с шелестом развевались под неустанным дыханием лопастей, щекоча сосредоточенное лицо Людивины Ванкер.

Молодая женщина вошла в комнату, держа перед собой «зиг-зауэр», как визитку. Спину ей прикрывал Сеньон, крупный и мускулистый коллега по ПО.

Допотопные обои отслаивались от стен, что придавало пестрым узорам текучую неровность в стиле Дали. Два окна гостиной скрывались за плотными двойными шторами, едва пропускавшими бледный утренний свет. Людивине его хватало, чтобы сориентироваться.

Два вентилятора, установленные по обе стороны от входа, гоняли между стен жирный сырой воздух. К нему примешивалась кислая вонь давно не мытой посуды, сваленной в раковину. Повсюду валялись заплесневелые коробки из-под пиццы и кастрюли с присохшими остатками протухшей еды. Над всем этим барражировали огромные черные мухи.

Мебель была старая. Потрескавшиеся диванные подушки из кожзама напоминали пожилых толстяков, чья кожа полопалась от чрезмерного загара, обнажив поролоновые внутренности. Исцарапанный стол. Пыльный абажур. Перекошенные дверцы шкафов. Грязный плиточный пол.

Прямо перед Людивиной начинался коридор с едва различимыми дверями нескольких комнат. Он был длинным и темным, и на секунду ей показалось, будто он тянется и тянется, словно засасывает ее через взгляд.

Огромный Сеньон прошел вперед и остановился сбоку от первой двери.

– Альбер Докен? – рявкнул он.

Никто не ответил. Ни звука, кроме непрерывного стрекота лент у вентиляторов.

У Людивины вспотели ладони, пистолет норовил выскользнуть, и она все крепче сжимала рукоятку, что было не очень правильно. Если придется в спешке контролировать давление на спусковой крючок, чтобы выстрелить вовремя, не слишком рано и не слишком поздно, застывший от напряжения палец может подвести. Так и происходят несчастные случаи. Трагедии. Но она ничего не могла с собой поделать. Пот лил рекой.

Это же смешно. Абсурдно после всего пережитого позволять эмоциям брать верх во время простого ареста.

Альбер Докен – не рядовой преступник. Простых арестов не бывает. Невозможно предсказать, как все обернется.

Людивина вдруг вспомнила тело, брошенное на коричневом надгробии посреди унылого кладбища, с вывихнутыми и сломанными в суставах конечностями. Гротескный силуэт, словно кукла, побывавшая в нетерпеливых руках капризного ребенка. Пустые глазницы. Кровавые слезы на щеках, напоминающие зловещий грим. Людивина не забыла, как свистел в тот день холодный ветер, как в сером небе каркали вороны, нетерпеливо ждавшие пиршества. Криминалисты глаз не нашли, патологоанатом ясно дал понять, что их извлекли грубо, разорвав веки, а зрительный нерв выдрали, похоже, голыми руками.

Людивина не сомневалась, что преступник забрал глаза в припадке безумия. Учитывая абсурдность этого насилия, жажду переломать все суставы, тело, брошенное среди могил, отсутствие мер предосторожности – повсюду отпечатки пальцев и ДНК, – она была уверена, что преступник психически болен. Он находился на пике бредового состояния. Глаза жертвы так и не нашли, потому что убийца их съел.

Классический случай. В плену своего бреда, стремясь избавиться от преследования, агрессор зациклился на взгляде врага и не придумал ничего лучше, как проглотить глаза, словно перепелиные яйца. Он присвоил их и уничтожил, чтобы вернуть в свою жизнь устойчивость и успокоиться.

Все это Альбер Докен сотворил с родным братом.

Итог медленного психического разложения. Альбер в конце концов погубил того, кто во время приступа шизофренического бреда стал олицетворением всех его несчастий. Как-то так.

Нет, ни один арест не бывает простым. Никто не мог предугадать, что задумал Альбер, пока их ждал.

Возвращение в реальность после отпуска в раю оказалось жестоким испытанием. Сеньон посмотрел на Людивину: белки его глаз ярко сверкают, черная кожа матова. Он подал знак, что можно начинать. Она колебалась. Еще пятеро жандармов ждали снаружи, готовые ворваться.

В висках гудело, пульс оглушительно колотился в ушах. Людивина часто дышала, ноги были ватными, пропала устойчивость, которая нужна в момент действия, ощущение твердой почвы под ногами. Что с ней происходит?

Сеньон уточнил, готова ли она войти.

Глубокий вдох. Руки сжимают влажную рукоятку пистолета. Людивина моргнула, еще и еще раз.

Сеньон медлил, чувствуя, что ей не по себе, но тут она кивнула. Великан резким движением нажал на ручку и носком ботинка толкнул дверь. Они увидели комнату с закрытыми ставнями. Воздух затхлый, воняет чем-то грязным. Затем резко пахнуло дерьмом.

На полу – хаотичный прямоугольник. Скомканные простыни и матрас.

Альбер Докен парил перед следователями, словно косматый пророк. Он плыл, и его огромные, широко раскрытые глаза ловили отсветы из коридора, рот был разинут, толстый язык вывалился на подбородок. Альбер плавно покачивался. То, на чем он висел, продавило борозду на его горле.

На нижней части лица оставалось немного засохшей крови. Крови его брата.

Собственными экскрементами он написал на стене несколько слов.

«Жизнь нас выплевывает – смерть внутри нас, она растет, она нас поглощает».

3

Из кухни за открытой барной стойкой ароматы кофе доносились в гостиную, окаймленную длинной верандой. Из-за мартовской серости в лофте на первом этаже было темновато, его едва освещали три свечи, потрескивавшие тут и там, и камин. Картины Фаззино на стене с одной стороны и огромный потертый американский флаг с другой делили между собой пространство, не занятое книжными полками. Людивина смотрела с дивана то на камин, то на сад за стеклом. Ее вьющиеся белокурые волосы были забраны в хвостик. Зимой она не сумела устроить все так, как хотелось, но планировала наверстать упущенное в ближайшие недели, как только отступят холода.

Она положила голову Марку на грудь. Там, под футболкой, находились шрамы от двух пуль, едва не убивших его несколько месяцев назад. Два круглых шрама, которые она любила обводить кончиками пальцев. Такие живые. Полные смысла. Марк спасся чудом. Без последствий. Словно ничего и не было.

– Что там у тебя? – спросил он.

– О чем ты?

– Что у тебя за дело на этой неделе? Я чувствую, что ты где-то не здесь, думаешь о своем. Что-то серьезное?

– Все, чем мы занимаемся в ПО, серьезно.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

Марк действительно понимал: он работал в контрразведке и часто расследовал деликатные дела как агент под прикрытием. Марк – лучшее, что случилось с Людивиной пять месяцев назад, осенью. Достойный человек. Он тормошил ее, если нужно, заставлял открываться. Он хотел, чтобы они всем делились друг с другом, ничего не скрывали. Когда следователей двое, велик риск, что каждый будет держать худшее при себе, лелеять свою темную сторону в одиночку, та разрастется до немыслимых размеров и разделит их. Вот Марк и бдил.

И был прав. В драмах, с которыми они ежедневно сталкивались, существовала своя иерархия. Даже смерть могла по-разному влиять на них.

– Убийство. Психотическое. Извращенец, – наконец нехотя уронила она.

– Личность установили?

– Да. Но он нас опередил. Повесился.

Она почувствовала, как Марк тихонько кивнул. Главное сказано.

– Тебе полегчало?

Людивина помедлила. Даже смерть убийцы не снимала тяжесть с души. Никогда. Так она считала. И очень плохо, что не будет суда. Хотя Альбера Докена и так не судили бы. Старая добрая статья уголовного кодекса 122-1. По ней лица, страдающие психическими расстройствами на момент совершения преступления, ответственности не подлежат. Невыносимо для семей жертв, бесит следователей. Она не чувствовала ни удовлетворения от мысли, что все кончено и убийца обезврежен, ни печали от страшной развязки.

Внезапно Людивина не без некоторой вины осознала, что ее беспокоит нечто куда более личное. Проблема в ней самой. В том, что с ней было у Докена.

– Я потеряла уверенность при задержании, – призналась она.

Разговоры с Марком всегда освобождали ее. Это бывало болезненно, но его слова, его внимание или просто взгляд успокаивали, от них становилось легче.

– Технически или эмоционально?

– Я нервничала. Чувствовала, что подведу и себя, и команду.

– Но все закончилось хорошо. Такое случается, особенно после того, через что мы прошли зимой. Это твоя первая операция «в поле».

– Нет, были еще…

– Да брось. Ты была на подхвате при мелких арестах. Я каждую неделю узнаю о тебе всю подноготную, так что все понимаю, даже если ничего не говорю.

– Я знала, что встречаться с контрразведчиком – так себе идея…

– Не увиливай, я серьезно.

Марк сел на диване прямо, Людивина тоже, и они посмотрели друг на друга.

Пламя очага освещало правую часть его лица зыбким оранжевым сиянием, левая оставалась в глубокой тени, и глаз был почти невидим. С этой легкой небритостью Марк ей казался красивым. Дикая, необъяснимая красота. И сексуальная.

Он взял ее руку в теплые ладони.

– Будь к себе помягче, – сказал он тихо, но властно. – Вспомни все, что пережила за последние годы, все, что ты мне рассказала о Людивине бесчувственной, закованной в броню, которая защищала тебя даже от жизни. О Людивине одинокой. О Людивине, боевой машине, жаждущей стать неуязвимой… Знаешь, в чем твоя настоящая проблема? Ты не позволяешь себе быть обычным человеком, хрупким, со своими взлетами и падениями, своими недостатками. Ты ищешь совершенства.

Людивине хотелось отмести эти рассуждения, ей не нравилось, что Марк напоминает о ее слабостях. Настолько это банально, что бесит. Однако она сдержалась и молча слушала. Разговор о своих недостатках ей не нравился. Она хотела бы выглядеть лучше, особенно в его глазах, производить впечатление женщины на уровне, девушки… Идеальной? Ну вот, ты снова начинаешь. Марк прав по всем статьям.

Он как будто прочел ее мысли и добавил:

– Мне не нужен гениальный робот, я ищу живую женщину. Со всеми достоинствами и слабостями. Любовь держится только за наши неровности, просачивается через трещины, а на гладкой душе ничто не задерживается. – Глаза Марка лукаво сверкнули. – Мне нравится идея видеть рождение каждой твоей морщинки, – сказал он, – и поверхностной, и глубокой.

– Они тебя раздражают, – возразила Людивина.

Они прыснули со смеху и тут же снова стали серьезными.

Она состроила рожицу и поцеловала его.

Марк прав. Нужно научиться терпеть свои трещины, любить их, а не пытаться скрыть любой ценой или затолкать на дно души. Старая песня…

Больше всего ее волновало не то, что их сочтут уродством. Плохо, что она оказалась не на высоте перед друзьями и коллегами во время последней операции. Как же трудно найти баланс между непробиваемым, но таким надежным бесчувствием и болотом эмоций! Она должна оставить сомнения.

Людивина любила четкость. Во всем.

Поднявшись на третий этаж старой казармы, где размещался ПО, Людивина сразу поняла: что-то происходит.

Стены, восстановленные прошлой зимой после теракта, показались ей совсем другими, а каждый встретившийся в коридоре сотрудник отводил взгляд – небывалый случай!

Сеньон и Гильем, самые близкие люди, с которыми она делила кабинет, обычно такие словоохотливые, уткнулись в экраны компьютеров.

– Парни, что такое? Я в чем-то провинилась?

Сеньон поднял голову и указал пальцем на потолок.

– Жиан хочет тебя видеть.

– Полковник? Зачем?

– Сказал: «Пусть зайдет, как появится…»

Немного волнуясь, Людивина бросила куртку на стул и уже через минуту оказалась в кабинете шефа, который – ну хотя бы он! – встретил ее вежливой улыбкой, которая не вязалась с властной манерой держаться и сухощавой долговязой фигурой.

– А, Ванкер, садитесь.

– Что-то случилось, полковник?

– Сегодня печальный день.

– Я догадалась. В чем дело?

– Вы нас покидаете, лейтенант. Расстаетесь с парижским отделом расследований. Будете служить в Понтуазе.

– Мне назначили ознакомительную встречу в следующем месяце, значит окончательный перевод летом…

– Все случилось быстрее, чем мы предполагали. Департамент поведенческих наук открывает перед вами двери прямо сейчас, нет времени на торжественные проводы, вечеринку придется отложить, – видимо, им срочно требуется подкрепление. Генерал сам позвонил мне, чтобы ускорить процедуру, они на вас рассчитывают. Вы должны быть там завтра утром. Соберите самое необходимое, за остальным вернетесь позже.

Ошарашенная Людивина молча пыталась переварить новость. Жиан покачал головой и добавил, смягчив тон:

– Нам будет вас не хватать, Ванкер. Было честью работать с вами в этом хаосе.

За минуту судьба пустила под нож воспоминания, дела, эмоции, пережитые в этих стенах. Людивина сама инициировала процесс, но не была готова к тому, что все случится так внезапно.

В коридоре раздались шаги коллег. Она знала, что будет дальше. Взгляды, объятия, улыбки… Вряд ли получится уйти, не пролив слез.

4

Герб департамента поведенческих наук – синий круг с силуэтом лежащего тела в центре загадочного желтого треугольника. Довольно туманный образ, подумала Людивина, убирая в стол информационную брошюру, которую ей вручили по прибытии. Чего не скажешь о современных, строгих, безупречно упорядоченных и внушительных помещениях уголовного центра национальной жандармерии в Понтуазе. Настоящий корабль из оцинкованного железа и стекла, где работало множество военных в синей форме.

Капитан Форно шел рядом легким пружинящим шагом. Неизменная улыбка на губах, седая голова, льдисто-голубые глаза – он всегда производил впечатление на людей.

– Генерал сожалеет, что не может сам вас встретить, ему пришлось срочно уехать на фронт, – сказал он, жестом пригласив ее в хромированный лифт.

– Надеюсь, ничего из ряда вон выходящего?

Форно молча нажал кнопку четвертого этажа.

Людивина вздернула брови. Да, они были знакомы с де Жюйя, но она не считала, что заслуживает гида в генеральских погонах. Конечно, она перестала быть неизвестным следователем после дел, которые вела, а уж в НИИ криминалистики, особенно здесь, в экспертных лабораториях жандармерии, куда она постоянно приезжала, ее знали как облупленную. Прошлой осенью де Жюйя как бы между прочим забросил удочку, сказав, что, учитывая послужной список, ей самое место в ДПН. Идея укоренялась медленно, до Рождества, пока Людивина восстанавливалась после бурного года. Бросить Сеньона, Гильема и всю их компанию из ПО казалось невозможным. И все же она чувствовала, как рутина затягивает ее. Дела, пусть сложные и требующие моральных сил, с годами выстраивались в монотонную цепочку, и она опасалась, что постепенно – может, не сразу, но в будущем – лишится аналитических способностей. Карьера любого жандарма – это череда регулярных переводов с должности на должность, а она застряла в Париже. Решение было принято, и январским утром Людивина, не слишком веря в успех, встретилась с руководством, чтобы выразить желание перевестись. Коллегам она ничего не сказала. Не была готова. А теперь они злятся. Знали, что перемены грядут, но не так же внезапно! Людивина не особо волновалась – это никоим образом не повлияет на их дружбу. Сеньон уже успокоился и простил, хотя ему было особенно грустно терять напарницу. Она пообещала, что однажды они снова поработают вместе, жандармерия – тесный мир…

Как ни странно, ее надежда сбылась.

Генерал де Жюйя, известный как тонкий политический стратег, наверняка приложил к этому руку: он всегда добивается желаемого.

– Добро пожаловать в ДПН, – произнес Форно, когда двери лифта открылись. – Я представлю вас начальнику отдела майору Торранс.

Людивина волновалась и была рада компании капитана. Они познакомились некоторое время назад, и она все время просила, чтобы тот держал ее в курсе научных открытий НИИ криминалистики. Он был приятным человеком, с ним можно было общаться непринужденно, не по протоколу. Многие жандармы мечтали попасть сюда. Ведущий исследовательский институт, колыбель инноваций в обрамлении футуристической архитектуры, которая оберегает его секреты, лидеров, легенду. «Французский Куантико» – так его называли журналисты, имея в виду штаб-квартиру ФБР. Людивина ликовала: она будет здесь работать!

Они свернули направо и оказались перед длинным коридором с окном в дальнем конце. Полы с ковровым покрытием, белые стены, много света и тишины. С тем же успехом здесь могла располагаться штаб-квартира крупной компании: ничто не выдавало зловещую природу здешних исследований. Двери по обе стороны коридора открывались в святилище, которое на долгие годы станет ее новым домом. На стене, на видном месте, красовался герб департамента поведенческих наук. Через ДПН прошли сотни уголовных дел, его сотрудники ежедневно имели дело с самыми страшными убийцами и их жертвами. Подумав об этом, Людивина поежилась.

Из первого кабинета вышла стройная изящная женщина и двинулась им навстречу. Лет тридцать на вид. Асимметричное каре такого же черного цвета, как и глаза. Черного, непроницаемого даже на свету. По коже разбросаны родинки, словно, когда она родилась, на нее высыпали их целый горшочек. Это придавало лицу оригинальность, которую она очень умело использовала. Все в ней напоминало пантеру, причем не только внешне, и образ был не гротескно-карикатурный, а будто нарисованный тонкими естественными штрихами. Походка, наклон головы, а особенно взгляд. Она изучала Людивину словно добычу, с головы до пят, оценивая ее слабости, прикидывая, стоит ли овчинка выделки.

Людивину поразила эта женщина. Она повидала много незаурядных личностей и была уверена в собственном профессионализме, но сумела лишь натянуто улыбнуться в ответ.

– Командир отделения майор Торранс, – представил женщину Форно. – А это лейтенант Ванкер, она вливается в ваши ряды.

– Для меня честь работать с вами, майор, – произнесла Людивина, пытаясь вернуть самообладание.

Отношение Торранс мгновенно изменилось, как по щелчку выключателя. Лицо смягчилось, пухлые губы округлились, даже хищный лазерный пучок, которым она гипнотизировала Людивину, превратился в искрящийся букет цветов. Эта перемена потрясла Людивину больше всего, и она запнулась посреди фразы.

Торранс пришла ей на помощь:

– Никаких «майоров», зовите меня Люси. Мы здесь живем не по табели о рангах. Мы исследуем бездну, и нам нужно как можно больше человечности. Извините за прямоту, капитан.

Форно поднял руку, давая понять, что не обиделся.

– Это для нас честь, что вы нас выбрали, – продолжила Люси Торранс. – У вас прекрасный послужной список. Что касается работы, вы оказывались ближе всех к врагу. Не сомневаюсь, вам есть чему нас научить.

Людивина смутилась: она не ожидала, что окажется в центре внимания.

– Вы в надежных руках, – сказал Форно, – и я могу вас оставить. С генералом поговорите на месте.

– В каком смысле?

Форно и Торранс переглянулись, как заговорщики.

– Торранс вам все объяснит, – сказал капитан и быстро зашагал прочь, словно в отделе возникла чрезвычайная ситуация, потребовавшая его срочного присутствия.

Люси отошла в сторону и указала на светлую комнату:

– Жаль, что вы начинаете при таких обстоятельствах. Нет времени представлять вас остальным, мы в самом центре бури. Идемте, я введу вас в курс дела.

К Людивине вмиг вернулись рефлексы следователя.

– Что за буря?

Торранс на секунду задумалась, поджав губы, и ответила:

– Апокалиптическая.

5

Небольшая комната для совещаний следователей ДПН была заставлена стеллажами с досье и специализированными книгами, названия которых могли бы напугать простого смертного.

Овальный стол и полдюжины стульев служили рабочими местами. Торранс пригласила Людивину сесть, открыла большой шкаф и спросила:

– Вам не передали сообщение? Я предупредила, чтобы вы захватили вещи на несколько дней.

– Э-э… Нет.

Торранс посмотрела на бедра Людивины:

– У нас вроде один размер… У меня всегда есть запас, я дам вам трусы и футболку, а зубную щетку и дезодорант купим на месте. Правило номер один в ДПН: всегда держите наготове тревожный чемоданчик.

Она достала кожаную спортивную сумку, сложила туда одежду, села и придвинула к себе картонную папку. Людивина успела прочесть слово, написанное черным маркером через всю обложку: «Харон».

Единственное окно в комнате находилось за спиной Торранс, и ее подсвечивал странный белый ореол.

– У меня меньше часа, чтобы ввести вас в курс дела, потом прилетит вертолет и заберет нас.

– Вертолет? Все настолько запущенно? – нахмурилась Людивина.

– Мы должны действовать быстро. Это расследование наделает шуму в прессе, так что нужно успеть получить хотя бы часть ответов.

– Куда полетим?

– На восток, к Мюлузу, где старая шахта. Ее закрыли под руководством бюро геологических и горных исследований, как и большинство из них за прошедшие десятилетия.

– Ее затопили? Я читала, что старые шахты заполняли водой.

– Нет, эту завалили бетонными плитами. Со временем местный молодняк обнаружил несколько входов и устроил там притон. Особенность шахты «Фулхайм» в том, что ее никогда не засыпали, только блокировали входы. Тела обнаружили в помещении, где когда-то хранилось оборудование, глубина там всего двадцать метров.

– Тела? – переспросила Людивина.

Торранс откинулась на спинку стула и серьезно посмотрела на новенькую:

– В этом-то и проблема.

– Много?

– На данный момент семнадцать. И раскопки не закончились.

Людивина не смогла скрыть удивления. О таком массовом захоронении во Франции ей до сих пор слышать не приходилось. В голове крутилась тысяча вопросов.

– Раз этим делом занимается ДПН, там ведь не забытые трупы шахтеров?

– Верно. На первый взгляд только женщины. Если судить по одежде, они там где-то с восьмидесятых годов.

– И более свежих нет?

– Пока нет.

Нераскрытое старое дело. Удивительно.

– Когда закрыли шахту?

– В 1974-м. Тела, само собой, сбросили позже.

– А обнаружили… Когда именно?

– Два дня назад неподалеку прогуливался фотограф. Он заметил, что появился новый проход, и решил полюбопытствовать… Не пожалел.

Торранс взяла папку и достала страницу, чтобы процитировать точно.

– Он позвонил семнадцатого, вызвали бригаду из Энсисхайма, коллеги приехали, взглянули и сразу вернулись, чтобы доложить начальству. Сотрудники страсбургского отдела расследований прибыли, чтобы взять дело в свои руки, но, учитывая масштаб, его передали нам и главному управлению национальной жандармерии. На данный момент в СМИ полное молчание, никто не в курсе, мы делаем все, чтобы не допустить утечки. Но шума на месте не избежать, так что новости вот-вот вырвутся на свободу.

Людивина лихорадочно анализировала данные. Семнадцать жертв. Невероятно. Она колебалась между двумя вариантами. Столько смертей в одном месте в первую очередь наводили на мысль о секте вроде «Ордена Солнечного Храма», о коллективном самоубийстве. Но среди жертв не было мужчин, что ставило ее в тупик.

– Тела лежали в определенной позе?

– Нет. Эксперты уже на месте, чтобы взять побольше образцов и при этом поменьше наследить. Вы все увидите, когда приедем.

– Причины смерти ясны?

Торранс внимательно посмотрела на Людивину. Ум в ее глазах сиял, словно лазерный луч, способный проникнуть сквозь кожу до самой души. И на лице ее появилась улыбка. Сама того не замечая, Людивина не стала ждать информацию, а принялась задавать вопросы. Проактивная позиция. Новой шефине это явно понравилось.

– Многое указывает на то, что это были насильственные смерти, но полные данные получим, когда судмедэксперты извлекут и изучат останки.

– У них были при себе документы?

– Пока эксперты-криминалисты ничего не нашли, но они работают осторожно, не перемещая тела, так что ждем сюрпризов.

Скопление тел – это подсказка, подумала Людивина. Только женщины, скорее всего убитые, спрятаны от посторонних глаз, чтобы никто их не опознал… Это не братская могила, а зал трофеев.

Серийный убийца.

– Вас это напрягает? – спросила Торранс.

– Нет, я… семнадцать жертв, все женщины, в одном месте… Вопрос, умерли они все сразу или были убиты в разное время. Это все меняет.

Торранс кивнула, внезапно посерьезнев:

– Понимаю, к чему вы клоните. Но давайте не будем спешить, у нас еще много работы по сбору улик и доказательств, прежде чем мы сможем сделать первые выводы.

Она права, ты торопишься.

Торранс продолжила:

– НИИ криминалистики отправил на место мобильную лабораторию, она должна была уже прибыть. Возьмут образцы ДНК, чтобы получить первые экспресс-результаты.

Людивина видела эту мобильную лабораторию, шедевр под названием ЛАБДНК: фургон, готовый к работе и оборудованный по последнему слову техники. Среди них и GendSAG[6], гордость института, революционный метод, разработанный в самой жандармерии, который позволял провести генетический анализ менее чем за два часа и стоил дешевле традиционных методов, которые требовали в три-четыре раза больше времени. Мобильная лаборатория не раз доказывала свою эффективность – например, на месте крушения самолета компании Germanwings и во время терактов.

Торранс продолжила излагать факты:

– Приоритет расследования – опознание тел. Нам придется установить подробную виктимологию, попытаться понять, что случилось, хотя прошло три или четыре десятилетия, а в идеале составить психологический профиль преступника. Или преступников. Мы будем поддерживать расследование, выдвигать правдоподобные и обоснованные гипотезы, чтобы помочь коллегам на передовой.

– Миссия ДПН, – кивнула Людивина, желая показать, что знает, куда попала.

Громкий гул прервал беседу: над зданием появился вертолет жандармерии и пролетел мимо окна. Рев винтов отдавался эхом, когда вертолет разворачивался и садился под немыслимым углом на поле стадиона за комплексом из оцинкованного металла.

– Наше такси прибыло, – объявила Торранс, подхватывая сумку. – И последнее, касательно общих выводов: среди тел мы нашли кучу разложившихся птиц. Без голов.

– Птиц? А где головы?

Снаружи стрекотали лопасти вертолета; полозья коснулись травы.

Торранс поморщилась:

– Их нет.

Красота, подумала Людивина. Мощный старт для новичка. И в голове у нее почему-то возникла нелепая идея.

Головы сожрал огромный злой волк.

6

Внизу проносилась жизнь.

Маленькая, далекая, на такой скорости почти размытая.

Все эти дома, сады, асфальтированные улицы, по которым катятся разноцветные автомобили…

Эта картина скользила перед глазами Людивины в иллюминаторе вертолета, взмывшего в серое небо. Все эти жизни сплетены в огромную сеть по всей Франции. Каждый занят своим делом, своей судьбой. Никто не замечает над головой машину, которая рассекает воздух наклоненным носом, в которой пассажиры постепенно проникаются смертью и ужасом, готовятся к зрелищу, что скоро предстанет перед глазами и навсегда отпечатается в душе.

Это мой выбор. Я этого хотела. Я не имею права никого винить. Я сама навязываю это себе.

Перед погружением в насилие легко вырабатывается рефлекс поиска виноватых в том, что ей причинят вред, что жестокость ее задушит, что с каждым преступлением ее невинность понемногу разрушается. Истина проста: Людивина сама искала эту боль. Ее мотивация была важнее цены за каждый такой эпизод. И дело было не в полезности, не в глубинном чувстве справедливости, не в стремлении помочь, восстановить равновесие и, уж конечно, не в жажде власти – нет, ее гнало вперед другое.

Приблизиться к пределу собственных возможностей. Пройтись по краю человеческого. Подобраться к монстрам, к их миру. Теперь Людивина ясно это осознавала. В ту ночь в мангровых зарослях пришло понимание: она все делает для себя. Чтобы понять, насколько сильно хочет жить. Далеко ли заманит ее смерть. Так ли уж она ненавидит свои слабости? Хочу увидеть их в действии.

Шлем приглушал рев турбин и винтов, и вдруг сверху донесся механический голос Люси Торранс:

– Это ваш первый полет на вертолете?

Людивина покачала головой:

– Мой первый парень ими увлекался, хотел стать инструктором, и я удостоилась нескольких прогулок!

Микрофоны и потрескивание на заднем плане создавали иллюзию отстраненности, но Людивина решилась быть откровенной:

– А потом узнала, что он изменял мне налево и направо!

– Вот козел!

– Второй оказался таким же. Я долго думала, что проблема во мне. Что судьба нечестно играет.

Торранс, кивнув на пилота, подняла руку и повернула рычажок общей связи, чтобы никто не слышал продолжения разговора. Людивина развеселилась и пожала плечами. Она не понимала, с чего у нее вдруг развязался язык, – наверное, хотелось побыстрее сломать лед. В ближайшие годы им с Торранс предстоит провести вместе много времени, и эта странная откровенность сейчас, когда они спешили заточить себя под землей среди гниющих трупов, – шанс сблизиться. Придется помогать друг другу. Надо успеть познакомиться получше.

– Надеюсь, вы не отказались от идеи замужества? – спросила Торранс.

– Нет, напротив. Я упрямая. Как-то завела двух любовников одновременно!

Торранс улыбнулась открыто и дружелюбно, что очень ей шло. Куда больше, чем взгляд охотницы.

– А вы? – спросила Людивина. – Замужем?

Люси показала левую руку, украшенную солитером и обручальным кольцом.

– Виновна, ваша честь.

– Чем занимается муж?

– Он жандарм, легких путей не ищем.

– А дети есть?

– Дочка Ана шести лет. Еще хомяк и загородный дом в Нормандии. Вот и все.

– Почему ДПН?

Торранс глубоко заглянула ей в глаза, и Людивина почти почувствовала, как лазерный луч сканирует ее.

– Чтобы понять. Разоблачить худшее в человеке – значит успокоиться насчет остального. Согласны?

Помедлив, Людивина кивнула. И внезапно Торранс ровным тоном произнесла:

– В юности меня изнасиловали. Потом я изучала психологию, стала жандармом, теперь вот работаю в ДПН. О мотивах умолчу.

Людивину ошеломила такая откровенность. Торранс, способная быть хладнокровным хищником, внешне непроницаемая, к тому же начальница, только что поделилась самым сокровенным, своей ключевой травмой. А ведь они знакомы всего два часа.

– Сочувствую, – произнесла она.

Торранс не сводила с нее пристальных глаз.

– Поспите, пока есть время. Если учесть, что нас ждет, вряд ли в обозримом будущем сможем отдохнуть…

Людивина кивнула и снова повернула голову к пейзажам, плывущим внизу, ко всем этим людям, о которых она никогда ничего не узнает, а те в свою очередь плевать хотели на тяжкий груз, который она собирается взвалить на свои плечи.

Пока делается грязная работа, миру все равно, за чей счет и какой ценой.

Комковатая земля. Перепаханная столетиями, она будто спала здесь с начала времен беспокойным сном, откидывала покрывало, сминала леса, громоздила горы кошмаров, властвовавшие над этой местностью. Несколько ферм стояли тут и там в конце извилистых дорог, между узкими озерами с черной водой. Восток страны, где-то там, вдали от всего.

Они пролетели над ущельем, поросшим соснами, и на другой стороне показался одинокий городок, расположенный в долине между крутыми холмами. Река делила его на две части, и вертолет понесся вверх по извилистому руслу к северной окраине.

Приближаясь к цели, они пошли на снижение. Территория складов уступила место заброшенному карьеру, потом деревья снова завладели пространством. Справа, параллельно их пути, Людивина различила остатки железнодорожной линии, частично заросшие мхом и плющом, а еще дальше – трассу. По асфальтовой ленте мчался белый фургон, увенчанный спутниковой антенной с логотипом круглосуточного новостного канала. Людивина подтолкнула локтем Люси, указав вниз, и та тяжело вздохнула: стервятники уже в курсе, гонятся за добычей.

Вышка шахты «Фулхайм» внезапно вынырнула из-за приземистой горы. Конструкция из стальных балок высотой больше шестидесяти метров в прошлом служила для спуска лифтов в недра шахты. Вокруг тянулись длинные строения с крышами цвета ржавчины – гигантские площади листового железа, под которыми могли бы уместиться океанские лайнеры. С западной стороны выступали три огромные кучи шлака, напоминающие обугленные груди, а на востоке протекала река, окаймленная тростниковым болотом. На севере и юге росли густые леса. Ну и занесло же нас, усмехнулась Людивина, и ее пробрала дрожь.

– И вы говорите, здесь собирается молодежь? – недоверчиво спросила она у Торранс.

– Вроде как. Фанаты индустриального туризма исследуют заброшенные места, подростки ищут острых ощущений, а наркоманы хотят уединения – эти, правда, забредают реже.

– Неблагополучный район?

– Нет, насколько мне известно. Уточним у местных коллег.

Вертолет резко свернул, и Людивина заметила движение между буровой вышкой и тем, что явно было старым перерабатывающим заводом: десятки автомобилей, включая машины жандармерии, несколько больших белых палаток и множество снующих туда-сюда людей.

Попасть сюда можно было, видимо, только по мосту, переброшенному через реку из леса, разделенного дорогой. Проход сторожили два жандарма. Тем лучше. Журналистов будут держать на расстоянии.

Через минуту трава под вертолетом легла, и они приземлились под рев турбин.

Жандарм в форме отдал честь Торранс и Ванкер, придерживая другой рукой фуражку.

– Старший сержант Рьес, – представился он, перекрикивая шум. – Отвечаю за логистику на месте. Вам нужны…

– Проводите нас на командный пункт, – распорядилась Торранс.

Они шли между стенами двадцатиметровой высоты туда, где разворачивались события. С одной стороны были сложены старые деревянные шпалы и груда пластиковых бочек. Землю усеивал промышленный мусор. По мере приближения к сердцу шахты становилось все грязнее. Они оказались на центральной площадке, среди машин и фургонов местных оперативников. Людивина заметила трех экспертов-криминалистов в белых комбинезонах – виднелись только глаза. Этих людей называли белыми кроликами. Они ходили взад и вперед возле строения под крышей, похожего на огромный глухой амбар.

Старший сержант Рьес провел их через дорогу в изъеденный червями барак на шлакоблоках, где оборудовали временный штаб.

Внутри царил дух исследования – спокойствие, почти неестественное в этих стенах, пахнущих сыростью и плесенью. Чтобы обеспечить освещение в серый мартовский день, установили прожекторы. Человек шесть следователей в штатском изучали документацию или тихо разговаривали со старшими офицерами в форме. На складных столах, установленных на скорую руку, разместили ноутбуки с принтерами и разложили карты.

Людивина узнала генерала де Жюйя, командующего уголовным центром национальной жандармерии Понтуаза. Он поднял на нее бледно-голубые глаза и сокрушенно поприветствовал.

– Шеф Торранс, лейтенант Ванкер, – сказал он. – Жаль, что приходится так поспешно вводить вас в курс дела.

У него был отчетливый юго-западный акцент, который почти успокаивал в такой обстановке. Людивина не удивилась, обнаружив генерала здесь. Он получил образование в знаменитом институте криминологии в Лозанне, был скрупулезным и практичным и в столь сложном деле хотел быть рядом со своими солдатами. Искренний и страстный, он был далек от стандартного образа генерала.

– Капитан! Две жемчужины ДПН с нами, – возвестил он.

Все в штабе подняли голову. Подошел мужчина в штатском, лет сорока, с очень широким подбородком, плоским носом, редеющими светлыми волосами и телосложением регбиста. Выглядел он крайне раздраженным.

– Капитан Ферицци, отдел расследований Страсбурга. На данный момент координирую расследование.

Это его «на данный момент» выдавало отсутствие энтузиазма. Что он там возомнил? Что они отберут у него работу? Чушь собачья! Он совершенно не понимает роли ДПН, который лишь помогает, а не захватывает власть. Людивина знала, что некоторые следователи считают, будто департамент в лучшем случае напрасно сжирает время и ресурсы, а в худшем – занимается мошенничеством. По их мнению, ничто не сравнится со старой доброй работой в поле и вещественными доказательствами. Изучение личности, анализ характера, эмоциональных отношений и их влияния на факты остаются для них чем-то туманным вроде гадания.

Ферицци не сводил с Людивины глаз, всем видом выражая удивление: как это звезда ПО ухитрилась пасть так низко?

Ее внезапно охватил гнев; захотелось рассказать, как с помощью этих методов она закрыла несколько крупных дел, сделавших ей имя в жандармерии. Она уже открыла рот, но тут вмешалась опытная Торранс:

– Расскажите нам все по порядку, капитан, в общих чертах, но с нуля.

Под зорким оком генерала у Ферицци не осталось другого выхода, кроме как подчиниться, изобразив доброжелательность.

– Два дня назад, рано утром в воскресенье, сюда явился фотограф-любитель, чтобы сделать снимки. Он приезжает раз или два в год, поэтому заметил новую трещину в бетонной плите, которая загораживает проход к стволу шахты. Залез внутрь, чтобы осмотреться, и увидел первые тела. После чего вылетел наружу и вызвал полицию.

– Его имя? – спросила Торранс.

– Ксавье Баэрт, – ответил стоявший рядом следователь, поправляя очки в толстой оправе, и назвался: – Старший сержант Бардан.

– Он еще здесь?

Ферицци покачал головой:

– Нет, мы продержали его вчера целый день, а вечером отпустили домой, но он живет недалеко – если хотите, можете с ним встретиться. Надеюсь, шок уже прошел, а то он был слегка не в себе.

– Неудивительно, – бросила Торранс.

Бардан кивнул на стоявший перед ним открытый ноутбук:

– У меня есть запись допроса, можем послушать.

– Трещины, через которую прошел этот Баэрт, раньше не было?

– По словам фотографа, в последний его приезд четыре месяца назад не было.

– Тела прятали в шахте после закрытия или они оказались там недавно? – поинтересовалась Торранс.

– Судмедэксперты выскажут свое мнение, – ответил де Жюйя, – но, похоже, они здесь уже много десятилетий.

Людивина не перебивала начальницу, но профессиональный инстинкт взял верх – тысячи вопросов рвались с языка. Она заставила себя спрашивать по порядку.

– Когда огородили это место?

Ферицци сделал короткую паузу, достаточную, чтобы продемонстрировать свои сомнения насчет Людивины. Так ли она хороша, как о ней говорят, или все дело в счастливой звезде?

– Местная поисковая бригада прибыла сразу после звонка Баэрта, – сказал он. – Они оценили масштаб дела и передали его по цепочке нам, в отдел расследований Страсбурга. Мы прибыли в воскресенье вечером. К этому моменту поисковая бригада уже оцепила всю зону. Когда я увидел количество тел, мигом позвонил нашему подполковнику и вызвал его на место.

– Эксперты здесь с вечера воскресенья? – спросила Торранс.

– Нет, явились на следующее утро: было поздно, а место отдаленное. Вчера они начали с раннего утра, работают и сейчас.

Де Жюйя позволил себе добавить:

– Дело слишком крупное, о нем сразу сообщили в главное управление национальной жандармерии, известили шефа лично. И вот тогда затрубили тревогу.

– Вы спускались в шахту еще раз? – спросила Людивина у Ферицци.

– Нет, мы дали поработать экспертам, но они скоро пустят нас, если наденем спецодежду.

– Шеф позвонил мне, – добавил де Жюйя, – и приказал отправить всех моих людей на усиление. Мобильная лаборатория приехала ночью, они с утра уже занимаются генетическим анализом.

Людивина подумала, что тела находятся в шахте слишком долго, вряд ли ДНК-профили что-то покажут. Надо уточнить даты, но, если преступления были совершены в конце 1970-х или в начале 1980-х, вряд ли виновный (или виновные) продолжал убивать до 2000-х. Возможно, но маловероятно. База «генетических отпечатков» существует всего двадцать лет, в ней лишь чудом может оказаться столь старый материал, а в чудеса Людивина не верила. В лучшем случае ДНК позволит сравнить жертв и женщин, пропавших без вести, если в архивах сохранились дела и есть живые ближайшие родственники.

Женщина в форме, работавшая у дальней стены, закончила разговор по телефону и сказала:

– Они скоро будут, генерал.

Де Жюйя кивнул и бросил взгляд на Ферицци. Тот раздраженно вздохнул.

– Встретьте их, капитан, и кратко проинформируйте.

– Слушаюсь, генерал, – без всякого рвения ответил тот и направился к столу за документами.

Генерал повернулся к Торранс и Ванкер:

– Главное управление хочет быть в курсе, дело получит широкий общественный резонанс, а министерство внутренних дел дышит им в затылок.

– Легко же будет им разруливать все это из Исси-ле-Мулино! – не сдержалась Торранс.

– Потому-то они и поручили ПО взять дело в свои руки, чтобы было с кого спрашивать. Разумеется, в сотрудничестве со страсбургской командой.

Ферицци не слишком старательно подавил обиженное ворчанье.

Генерал наклонился к Людивине:

– В ближайшее время вы не расстанетесь со старыми товарищами.

Людивина изумилась. Парижский отдел расследований. Ее вотчина.

Де Жюйя поручил двух своих протеже Ферицци:

– Капитан, пусть они будут на передовой плечом к плечу с вами. Начальство хочет, чтобы мы выкатили тяжелую артиллерию, так тому и быть. Все ясно?

Тот ограничился почтительным кивком, оставив возражения при себе.

– И побольше энтузиазма, черт побери! – раздраженно добавил де Жюйя.

– По делу сорокалетней давности? – возразил капитан. – При всем уважении, генерал, не понимаю, с чего такой переполох…

Людивина не могла припомнить случая, чтобы де Жюйя утратил добродушную улыбку и сияние своих полупрозрачных глаз. Но на этот раз его лицо вытянулось, а угольки в глазах заледенели. Не отпуская взгляда капитана, он наклонил голову и ответил тоном, от которого стены покрылись инеем:

– Семнадцать женщин, гниющих у нас под ногами, вряд ли с вами согласятся, как и семьи, которые не смогли их оплакать. Не понравятся ваши слова и целому институту, который оказался в центре внимания журналистов, и правительству, которое позаботится о том, чтобы мы выполняли свою работу как положено, Ферицци. И вы станете гостеприимным хозяином для парижан, проведете для них экскурсию. А если вида семнадцати трупов внизу окажется недостаточно, чтобы вас мотивировать, вы вернетесь и скажете: «Пошлите меня на кольцевую развязку, возможно, там я проявлю свои бесценные умения».

Капитан сцепил челюсти, закусил щеки, и тут, на его счастье, кто-то постучал в открытую дверь. Пришел судмедэксперт в белом защитном комбинезоне; капюшон он откинул, открыв пухлое вспотевшее лицо.

– Мы взяли первые пробы, можете спуститься.

Ферицци прошел мимо женщин из ДПН, бросив язвительную реплику:

– Поздравляю, дамы, вы первыми удостоитесь почестей!

7

Небо было однородно-серым, мрачным, свинцовым. Криво сделанный фильтр «Инстаграма», режим «депрессия», сказала себе Людивина, выйдя на улицу.

Старший сержант Бардан нервно теребил свои толстые очки. Быстрым спортивным шагом он повел их к огромному копру шахты, который смотрел на них со своей стальной башни.

– Шестьдесят четыре метра, – объявил он. – Красавец зверь. В глубину уходит на семьсот пятьдесят один метр.

– Здесь, у нас под ногами? – удивилась Людивина.

– Это «Гектор», второй ствол шахты «Фулхайм». Дюжина уровней. Сотни галерей и тоннелей тянутся на несколько километров во всех направлениях.

– Целое здание, – подытожила Торранс.

– Скорее город. Этот копер – даже не вершина айсберга, он лишь камушек с нее. Там под ним пустая цитадель, где тишину нарушает только стук капель влаги. Монстр пустоты, ослепший на всю жизнь.

– Вам знакомо это место, старший сержант? – удивилась Торранс.

– Я когда-то жил в этих краях. Именно здесь я не бывал, но кое-что знаю о заброшенных шахтах. Их тут много. Район промышленных пустырей.

– Почему эту шахту не затопили, как остальные? – спросила Людивина.

– Об этом спросите у него, – сказал Бардан, указав на бородача в старой бейсболке «Янкиз». – Это специалист по шахтам, прислали сверху.

Специалист оказался спортивного сложения. Пуговицы узкой рубашки расходились на выпирающих грудных мышцах. Глаза цвета крепкого кофе с пенкой по краям. Бородка аккуратно пострижена. Нечто среднее между хипстером и отцом семейства, позволяющим себе некоторое эстетское пижонство. Ему и сорока нет, решила Людивина, пожимая руку. Он больно сжал ее ладонь, будто не осознавал свою силу. Или ведет себя, как тупой альфа-самец, который хочет самоутвердиться…

– Фред Вронски, бюро геологических и горных исследований. Скажу честно, такого я не ожидал.

– Никто такого не ожидает, даже люди, привычные к преступлениям, – успокоила его Торранс.

– Да нет, это я о вас… Как-то непривычно, что в наши дни жандарм – это не толстячок в форменном кепи.

Взгляд у Вронски был довольно плотоядным.

Плохое начало, подумала Людивина, постаравшись сдержать эмоции. Не сейчас. Думай о работе. Сосредоточься.

– Эта шахта была просто заблокирована? Не затоплена? – продолжила она.

– Да, сделали бетонную опалубку. Перекрыли плитами колодцы. Внизу все осталось как было.

– Это обычная практика?

– Нет, большинство шахт затопили, если рядом было много воды, или засыпали, хотя бы частично, сланцем пополам с бетоном. С такой начинкой в брюхе они затихают навсегда.

– Почему здесь поступили иначе?

– Все зависит от участка. Здесь он прочный, очень глубокий, риск обрушений невелик, города рядом не строятся, так что смысла нет. К тому же недалеко грунтовые воды, и мы не хотим рисковать загрязнить их сланцем. Да и заполнить такую прорву очень и очень дорого, вы не представляете себе размеров этого зверя. В общем, если можно оставить как есть, мы оставляем. Как правило, шахты тонут сами по себе, вода просачивается и естественным образом заливает штольни. В «Фулхайме» этого не произошло, и старый добрый «Гектор» все еще дышит.

Торранс вздернула брови:

– Разве не опасно оставлять шахту открытой, когда вокруг полно любителей экстрима?

– Откровенно говоря, чудаки, рискующие жизнью, не наша забота. Мы, конечно, думаем о безопасности, но главное для нас – огромный кусок «швейцарского сыра» под городами и дорогами. За ним и надо следить. Все шахты запечатаны. Если какие-то недоумки придут со снаряжением, чтобы проделать дыру и пробраться внутрь, это просто идиотизм, вот и все.

– А сложно пробить дыру?

– В плитах? Еще бы, ручная дрель точно не возьмет! Толщина бетона – несколько метров. На самом деле парни заходят с боков. Ищут, где вокруг плиты сдвинулся грунт, и копают это место в обход, чтобы расширить. Случается редко, паниковать не стоит. И слава богу, там же почти километровые ямы! Вот почему я считаю, что нужно быть совсем безголовым, чтобы…

Людивина не верила своим ушам:

– Неужели есть любители, рискующие соваться в подземелья?

Вронски привычным жестом пригладил бороду.

– Не так чтобы много. Большинству хватает ума гулять по наземной части. – Он помолчал, с серьезным видом разглядывая копер шахты над ними. Затем добавил уже более озабоченным тоном: – Спускаться туда – все равно что играть со смертью в монетку. Здесь нужны оборудование и навык. Несколько сот метров в глубину, понимаете? Это лабиринт, в котором легко заблудиться навсегда, без связи с внешним миром, потому что сети тоже нет. Ничего нет. Абсолютная тьма, и все может рухнуть в любой момент от колебаний почвы, если наверху вдруг появятся посетители. Земля может провалиться, подпорки – сломаться… Газовые карманы могут вас задушить или взорваться. И ради чего? Чтобы бродить по бесконечным темным и сырым коридорам, где нет ничего интересного, одни унылые извилистые пейзажи?

– Прелесть какая… – фыркнула Торранс.

– А во Франции кто-нибудь практикует подобные развлечения? – упорно продолжала Людивина.

Вронски вздохнул:

– Ну, неофициально, конечно… Впрочем, некоторые психи иногда хвастаются своими подвигами в интернете.

– Одаренные личности, – прокомментировала Торранс.

Тем временем они подошли к монументальному зданию под копром.

Две палатки у его подножия тихо хлопали полотнищами на прохладном ветру. Одна закрывала всю заднюю часть фургона мобильной лаборатории, другая – боковую часть, образуя букву «Г». Полукруглая конструкция была достаточно высокой и широкой, чтобы вместить все стерильное оборудование на складных столах и множество технических специалистов. Знаменитая ЛАБДНК работала в полную силу.

Появился судмедэксперт в безупречно-белом комбинезоне. Наружу выглядывали только румяные щеки и детское лицо, но взгляд был открытым и решительным. Людивина на мгновение зацепилась взглядом за крупную родинку над его верхней губой.

– Вы у нас счастливчики? Я майор Тюрпен, следуйте за мной. Надеюсь, клаустрофобией не страдаете?

Под непрерывное шуршание своего защитного костюма майор повел их через ангар по дорожке, методично размеченной желтыми и черными лентами. Прожекторы на стойках освещали проход среди пыли и мусора. Потолок терялся где-то на высоте двадцати метров, с него свисали тяжелые цепи, напоминавшие высохшие лианы. Они перешагнули через рельсы, миновали рухнувшую платформу под рычагами и маховиками из ржавых труб, и каждый их шаг эхом разносился по огромному залу.

Людивина с удивлением уловила прогорклый запах смазки лифтовых тросов, словно та пропитала даже бетон.

Легко было вообразить рев двигателей и свист шкивов, когда клети начинали бесконечный спуск в бездну.

За перегородкой из бетонных блоков высотой в три человеческих роста обнаружились стальные колеса, впечатляющие своей дремлющей мощью. Большую часть механизмов давно разобрали и утилизировали, остались только отпечатки заклепок, но главное – пустые места.

Лифты исчезли, их заменил бетонный круг диаметром десять метров, по колено в высоту. Он закрывал вход в колодец, словно огромная пробка. Людивина с трудом представляла, как при таких размерах кто-то ухитрился пробраться под него. Потом осознала, что прямо под ногами находится яма глубиной восемьсот метров, от которой ее отделяет лишь эта серая крышка. Вечное падение. По коже побежали мурашки.

Тюрпен потыкал ногой пластиковый ящик у прожектора.

– Идемте, пришло время дефиле. Наслаждайтесь, у меня есть модели на любой вкус. Ревю «Белые кролики».

Привычные к процедуре, Торранс и Людивина быстро облачились в белые комбинезоны. Вронски стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на них, не скрывая озорного блеска в глазах.

– Вы уже спускались? – спросила Торранс.

– Нет.

– Ну так переодевайтесь, нелишне, если горный инженер проследит за нашей безопасностью. В этой пещере будет работать уйма жандармов, и я не хочу, чтоб она рухнула на нас.

– Покойники не совсем по моей…

Людивина ткнула ему в живот пакет с обмундированием:

– Считайте, что это приказ.

Они надели бахилы и перчатки, после чего майор Тюрпен жестом пригласил их следовать за ним в конец зала, к распахнутой двойной двери, за которой вниз вела лестница. Старая цепь и висячий замок, давно сломанные, валялись в луже.

– Надевайте маски, – сказал он, – нельзя загрязнять место преступления.

Нацепив маски FFP2, они спустились в подвал, где более редкие прожекторы оставляли большие пятна тени, откуда змеилось множество затянутых паутиной труб. Чуть дальше Вронски постучал по стене, вдоль которой они шли.

– Там сзади колодец. Он закрыт, недоступен, но мы обходим его по технической зоне.

– Есть проходы между этим участком и колодцем? – спросила Людивина.

– Надеюсь, уже нет, собирались все прикрыть. Вообще-то… даже сюда никто не должен был спуститься.

Тюрпен направился дальше и остановился перед бетонной опалубкой, которой когда-то замуровали дверь. Прямоугольное отверстие было проделано недавно, через него мог свободно пролезть мужчина.

– Вот вам, пожалуйста, выход к колодцу, – буркнул Вронски. – Он точно был заблокирован, пока какой-то… чудак его не расковырял.

Судмедэксперт уточнил:

– Когда мы приехали, это была узкая трещина. Протиснулись с большим трудом, поэтому пришлось расширить. Все задокументировано. Фотографии, пленка и образцы взяты. Мы вырезали все вокруг и на всякий случай сохранили.

– Куда она ведет? – спросила Торранс.

– Вероятно, в лифтовую диспетчерскую, – ответил Вронски с видом эксперта.

Людивина определила, что изначально бетон был толщиной в полметра, – достаточно, чтобы помешать проникнуть внутрь.

– Это ваши исследователи-самоубийцы наносят такой ущерб? – спросила она инженера.

– Самые упертые. Но и без них мы часто замечаем естественный износ, ну и посетители каждый раз отскребают понемногу, что приводит к хрупкости, а потом и к трещине. Насчет этой шахты не уверен, ее редко проверяли. Но доступ в подвал должны были перекрыть, и не только цепью. Попутно ведь сносили здания и все прочее. Сроки, бюджет… Будь все просто, французская администрация стала бы образцовой!

Тюрпен коснулся ладонью притолоки:

– Берегите голову. И смотрите под ноги, мы осветили как могли, но все равно можно споткнуться.

Торранс стартовала первой, Людивина увидела, как она быстро исчезла на другой лестнице, и уже собиралась сделать то же самое, но заметила взгляд Тюрпена.

– Что-то еще? – спросила она.

Майор решился не сразу, но все-таки сказал, понизив голос:

– Там, внизу… Знаете, что мне это напоминает? Сказки из моего детства. Только не диснеевские, а страшные, про ведьм, которые едят детей, про хозяев замка, которые убивают жен. Эти страшилки жутко пугали нас, мелких. В общем… для меня там логово людоеда. Надеюсь, этот тип давно умер, потому что глотка у него ненасытная. Сомневаюсь, что вы когда-нибудь видели таких.

Вронски шумно сглотнул за спиной у Людивины.

8

Снова ступеньки.

Людивина уже не понимала, на какой они глубине. Прожекторы освещали пепельный цемент стен и превращали пылинки в блестки. Было влажно, и легкий запах сырости проникал сквозь маски четверых посетителей в стерильных комбинезонах.

Люси Торранс шла первой, медленно и осторожно, оглядывая каждую стену от пола до потолка. Людивина понимала, что она впитывает в себя все, что их окружает: важны были мельчайшие детали. Рано или поздно им придется мысленно перенестись сюда вместе с преступником (или преступниками), представить себе каждый его шаг, попытаться разгадать тайны психики, понять, что он чувствовал и почему выбрал это место. Потом можно будет составить психологический портрет.

Проход расширился и вывел их в зал шириной метров десять и как минимум вдвое длиннее. Шесть прожекторов не добивали до свода, и тот терялся в вечной ночи.

Напоминает освещенные солнцем витражи в пещерной церкви, подумала Людивина.

Странный образ…

Она сразу заметила на земле желто-черные пирамидки. Каждая обозначала место, где лежит тело, скрючившись на боку, спине или животе. Издалека можно было различить то руку, то ногу, торчащую из-под платья, то обломок челюсти. Кожа была серой, похожей на пергамент. Казалось, что мертвецы, забытые в этой безымянной могиле, спят.

Дортуар из фильма ужасов.

Людивина судорожно вздохнула. По ногам пробежал легкий сквозняк. Что там, за пределами света прожекторов?

Над одним из тел стоял на коленях судмедэксперт. При их появлении он встал и пошел навстречу. Только по седым бровям над усталыми глазами в нем можно было угадать мужчину, причем щуплого. Низкий голос не вязался с телосложением.

– Доктор Буске. Мне поручен первичный осмотр.

Торранс представилась.

– Что вы можете рассказать?

Седые брови скорбно приподнялись.

– В здешних условиях тела начали мумифицироваться. В чем-то это помогает, а в чем-то мешает. Для начала я обнаружил явные следы на горле у многих жертв. Утверждать пока не могу, но похоже на удушение, если немного забежать вперед. Их не связывали.

– Разложения нет? – спросила Людивина.

– Есть, но, как я уже сказал, большинство тел мумифицированы, что существенно повлияло на процесс.

– То есть невозможно узнать, умерли они одновременно или с большими промежутками?

– На данный момент я бы не стал ничего утверждать. Дайте изучить их на моем столе для вскрытия, а там посмотрим.

Патологоанатом продолжил краткий отчет, но мысли Людивины были захвачены этими женщинами. Она стала ходить между телами. Одежда была вся в пыли, но фасон, крой и цвет не оставляли сомнений: ее сшили почти сорок лет назад.

Плоть со временем истаяла, жидкости испарились, вернее, были выпиты вездесущими насекомыми, но Людивина, как ни странно, все еще различала черты лиц под сухой серой кожей, обтягивавшей скулы, надбровные дуги и подбородки. Даже волосы, сухие, прилипшие к черепам, тускло блестели под искусственным светом. Сколько им было лет? Двадцать? Возможно, тридцать, не намного больше, хотя в нынешнем состоянии им можно было дать и всю тысячу.

У одной из женщин на истлевшем окаменелом безымянном пальце виднелось потускневшее обручальное кольцо. Ждет ли ее муж где-то там, спустя столько лет? Нет, конечно нет, он заново устроил свою жизнь, но на сердце у него всегда лежала тяжесть неведения.

– Скоро ты узнаешь правду, – пробормотала Людивина себе под нос.

Она держалась поодаль, все еще не готовая подойти и вникнуть в подробности смерти. Смотрела на всех вместе.

Ей вдруг захотелось с ними поговорить. Извиниться за то, что так поздно нашла их и не сумела позаботиться. Пообещать, что все исправит. Выяснить, что с ними случилось, связаться с семьями, пусть с ними простятся как полагается, с уважением.

И найти мразь, которая это с ними сотворила.

Не гони лошадей. Могут быть сюрпризы… Какие? Коллективное самоубийство? Маловероятно.

Шахту закрыли в 1974 году, тел там еще не было, они лежали слишком близко к поверхности, их наверняка бы заметили. Значит, дыру в бетонной плите, скрывавшей дверь, пробили позже, оставили там женщин, вернулись наверх, замазали все свежим раствором и повесили новую цепь и замок. Даже если это секта, один человек все знал и вышел на волю.

Людивина остановилась перед горкой крошечных скелетов в центре и наклонилась, чтобы получше рассмотреть их. Миниатюрные грудные клетки с хрящами в форме паруса, и все покрыто чем-то вроде заплесневелых истлевших волос или перьев.

Обезглавленные птицы, о которых рассказывала Торранс.

Как минимум пятнадцать штук, прикинула Людивина.

Мистический бред? А головы где? Привыкшая к ужасам своей работы, она внезапно вообразила, как каждая женщина хватает воробья или соловья, откусывает ему голову, сжирает и ложится в угол ждать смерти.

Людивина покачала головой. Слишком уж богатое воображение…

Она прошла в конец зала мимо последних тел. Свет сюда не доходил, а сквозняк усилился и пытался забраться под комбинезон. Людивина вглядывалась в свистящую темноту. Что там за мраком? Тупик?

Ей показалось, что она чувствует пустоту вокруг. Чье-то присутствие, чье-то необъятное, фантастически громадное пустое тело. Шахта открывалась ей. «Гектор» дышит…

– Я б на вашем месте дальше не ходил, – произнес у нее за спиной Фред Вронски.

Инженер подошел, достал из кармана палочку – химический источник света, – надломил ее, и флуоресцентная смесь засияла ярко-желтым. Он бросил ее вперед, и осветилась темная пасть огромного, блестящего каменного колодца. Палочка беззвучно полетела в пустоту. Она все падала и падала, пока не превратилась в едва заметное светлое пятно, которое поглотила тьма.

Людивина отступила на шаг. Она стояла на краю колодца. Самого близкого к преисподней места на земле.

– Сюда когда-то спускались лифты, – сказал Вронски. – Мы с вами на платформе техобслуживания.

– Жуткое зрелище.

– Поэтому вы и заставили меня пойти с вами?

Он привычно потянулся к бороде и наткнулся на маску. В темноте Людивина почувствовала его тревогу.

– Что-то не так? – спросила она.

– Стараюсь не смотреть на них, – сказал он, кивнув на тела.

– Понимаю. Убедитесь, что «Гектор» не устроит проблем, а мы займемся жертвами, и все будет хорошо.

Но Людивина совсем не была в этом уверена. Она ничего не могла с собой поделать – все представляла, как женщины поднимаются, словно колонна иссохших мумий, и подкрадываются из-за спины, чтобы столкнуть их с Вронски в пустоту.

Людивина почти слышала их.

Слышала, как старые зубы перемалывают птичьи черепа. Свирепо их жуют.

Все ближе и ближе.

9

Они пробыли в этом склепе уже больше сорока пяти минут. Торранс с Людивиной изучали расположение тел, их позы, внимательно читали записи судмедэксперта.

Фред Вронски обследовал стены, трещины, следы сырости и делал пометки в блокноте, стараясь держаться подальше от трупов.

Из входного коридора донеслось шуршание комбинезонов, и в зал вышли пять человек. Людивина сразу узнала одного из них по массивному силуэту.

– О, Сеньон!

Чернокожий гигант улыбнулся ей одними глазами.

– Тебе без нас никак. Все-таки ухитрилась подвязать нас к делу, – пошутил он, даже не оглядевшись.

Рядом с ним стоял Гильем Чинь, бывший финансовый следователь, который обычно выглядел как банкир. Людивина сразу поняла, кто еще попал в парижскую группу, набранную по принципу разнообразных умений. Магали со своей челкой и Франк, самого военного вида из всех, с ежиком волос и седыми усами. Лучшие из лучших. Ее бывшие напарники.

Пятый из группы смотрел на нее как-то недобро. Его атлетическая фигура едва помещалась в комбинезоне. Ферицци. Другой отдел, другой характер.

– Генерал дал нам информацию, – сообщила Магали, – и послал осмотреться на месте.

Людивина шагнула в сторону, пропуская коллег, и те осторожно обошли зал, обращая внимание на состояние тел, их положение и позу. Скоро все это будет задокументировано и без них. Подробные фотографии, планы, отчеты. Можно легко представить сцену преступления. Но всем жандармам и полицейским известно, что звуки, запахи, обстановку невозможно запечатлеть на бумаге.

В благоговейной тишине они приобщались к месту, стремясь запомнить все детали.

Людивина к ним присоединилась, когда Сеньон и Магали остановились у края колодца и направили лампы в бездушное око тьмы.

– А если внизу есть еще тела? – спросил Сеньон.

– Зачем их разделять? – возразила Людивина. – Зачем оставлять семнадцать тел здесь, а остальных сбрасывать в бездну? Не слишком логично.

– Ну, нас это точно не порадовало бы, – прокомментировала прагматичная Магали. – Не знаю, как бы мы их доставали.

Людивина резко повернулась к телам.

– Все возможно, но меня бы это удивило. Они лежат одна за другой вдоль воображаемого центрального прохода. Как в церковном склепе. Здесь просматривается четкий план.

Магали подмигнула Сеньону и беззлобно пошутила:

– Ну вот опять! Она заставляет мертвых говорить.

– Мы все равно пошлем туда дрон, – сказал темнокожий великан. – Для очистки совести.

Торранс осторожно расстегивала одежду на жертвах, тщательно проверяя ярлыки. Она не отставала от судмедэксперта, который делал все более неожиданные выводы, просвечивая своей лампой мумифицированные конечности. Когда они стали в ускоренном темпе сравнивать трупы, Людивина поняла: там что-то интересное.

– Что-то новое?

– Док только что обнаружил, что ни на одной нет нижнего белья, – ответила Люси.

– Час от часу не легче.

Их голоса эхом отдавались в сводах и терялись в колодце.

– Возьму образцы, пока тела не перенесли, – объявил доктор Буске. – Не буду расписывать, что может означать отсутствие трусов.

– Неужели ДНК могла сохраниться за столько лет? – изумился Франк.

– Учитывая, насколько хорошо сохранились тела, – да, могла, как минимум частично.

– Отсутствие нижнего белья – серьезная наводка, – сказала Люси.

– Почему? – не понял Франк.

– Финальный ритуал, мистический или сектантский, редко проводится без трусов. Что указывает нам на извращенца.

– Вы видели, сколько тут жертв? Один человек не мог такое сотворить!

– Еще как мог. Он не первый.

Сеньон подошел к Вронски и указал себе на подбородок:

– Нам ничего на башку не упадет?

Инженер, который тщательно изучал стену, лишь коротко взглянул на него. От Людивины это не укрылось, и она спросила:

– Какая-то проблема?

– Ну… Нет. В общем, трудно сказать…

Сеньон наклонился к нему, придавив своей массивной тенью и загородив свет.

– Ладно вам, колитесь! Пора отсюда выбираться?

– Нет-нет… Но… Эти стены… Заметили, в каком они состоянии?

Людивина провела пальцами в перчатке по серой поверхности, но ничего особенного не обнаружила. Вронски постучал по камню кончиком ручки.

– Поверхность более светлая, однородная, с микроследами трения…

– От шахтерских инструментов? – предположил Сеньон.

– Нет, тут более тонкое воздействие. Разница в цвете очевидна. Я бы скорее сказал, что… ее почистили. Давно. С особым рвением. Тщательно.

Заинтригованные Сеньон и Людивина переглянулись. Зачем чистили стены? Убирали свою ДНК? Маловероятно – в те годы это исследование не проводилось.

– Граффити? – предположил Сеньон.

– Или следы крови, – не согласилась Людивина.

Ферицци, стоявший у них за спиной, произнес небрежно, но уверенно:

– Побрызгаем «Блюстаром». И все узнаем. А если ничего не выйдет, придется играть в угадайку насчет того, что они могли здесь устроить.

«Блюстар» заменил все другие проявители на основе люминола. После его распыления можно выделять ДНК – он более эффективный и менее токсичный. Вступает в реакцию с гемоглобином, застрявшим в мельчайшей трещинке, даже если поверхность вымыли, и через десятилетия с его помощью можно обнаружить кровь, разбавленную в тысячу раз. Волшебное средство. Злейший враг убийцы, пытающегося замести следы.

Майор Тюрпен дал добро на операцию только через два часа. Подтвердив предварительные выводы и укрыв окружающую поверхность, они со вторым экспертом распылили «Блюстар» из ранцевых пульверизаторов, а когда закончили, майор опустился на колени перед блоком питания прожекторов.

Тут появился ассистент доктора Буске, тяжело дыша после быстрого спуска.

– У нас есть первые результаты по ДНК, – выпалил он. – Все образцы – уникальные женские профили. Это жертвы, но есть и мужская ДНК. Обнаружена уже на пяти девушках. Одна и та же.

Торранс и Людивина поняли друг друга без слов. На сей раз сомнений почти не осталось, хотя никто не осмелился произнести слова «серийный убийца».

Людивина смотрела на скрюченные тела, разложенные по всей длине помещения. Что за фантазия? Почему здесь? К чему эта инсценировка? Что он хотел сказать?

– И еще, – добавил ассистент, – мы обнаружили третью ДНК на одной из девушек. Он…

– Второй мужчина? – спросила Магали.

– Н-нет… Мы не знаем точно.

– То есть как?! – разозлился Ферицци. – Она мужская или женская?

– Это не человеческая ДНК. Пока мы больше ничего сказать не можем.

Следователи замерли, размышляя, что бы это могло значить. Косвенное загрязнение? Возможно, эта зацепка позволит вычислить убийцу.

Ферицци похлопал Тюрпена по плечу, велев продолжить, и майор снял крышку с выключателя прожекторов.

– Если кровь забрызгала стены тогда, в год преступления, мы ее увидим.

Его голос из-за плотной маски прозвучал глухо.

Щелкнул рубильник.

Тьма хлынула из центрального колодца, поглотила платформу, и команду окружила странная тишина. Послышалось шипение воздуха, похожее на холодное, болезненное дыхание.

Стены озарились фантастическим светом. Интенсивным, призрачно-голубым, почти футуристическим, но раскрывающим письмена прошлого.

Кровь.

Повсюду. Буквально. От пола до потолка. Отливающая синим под действием «Блюстара», светящаяся изнутри. Живучая. Почти живая. Геометричная. Священная.

Распятия всех размеров, нарисованные кровью, превратили стены в огромный хемилюминесцентный тоннель.

Кресты словно парили в пустоте.

И на миг Людивине показалось, что и сама она где-то не здесь. В анабиозе, в религиозном небытии.

Храм смерти.

10

На верхушках шахтных сооружений, под куполом из оловянных туч, каркали вороны.

Ржавые стальные башни, ангары из кровельной стали, бетонные стены фабрик с черными проемами пустых окон – отнюдь не радостный пейзаж.

Тем не менее никто из жандармов не отправился в штаб или палатку. Всем хотелось глотнуть свежего воздуха. Высохнуть после того, как несколько часов потели в спецкостюмах.

Официально Ферицци все еще руководил расследованием, но энергия, которая циркулировала между четырьмя членами ПО, набирала обороты, и настроение у него становилось все хуже. Наконец-то сняв защитный костюм, он нервно мял его в огромных ручищах.

– Начнем с истории шахты, – сказал он. – Инженер может нам помочь?

– Вронски? – спросил подошедший Бардан. – Сейчас узнаю.

Сеньон уселся на металлический блок и объявил:

– Местные коллеги составят для нас список всех неуемных, совавших сюда нос.

– Они задерживали в основном наркоманов, – сообщила Магали.

– Может, и этим будет что рассказать.

Торранс и Ванкер стояли поодаль и наблюдали. Вдалеке, под навесом, продолжалась суета «белых кроликов» и патологоанатомов. Разрешение на вынос тел еще не дали. Необычность находки требовала максимальной осторожности, и Торранс только что попросила генерала отложить подъем тел. Сотрудникам ДПН нужно было вернуться вниз и проникнуться атмосферой места преступления. Как только жертвы будут извлечены, все изменится. Эмоции, наполняющие этот склеп, быстро остынут и не смогут столь же полно показать психический склад преступника.

Гильем затянулся электронной сигаретой, выдохнул ароматный дым и спросил:

– Что скажешь обо всем этом, Лулу?

Людивина, которая стояла у стены сгорбившись, выпрямилась. Ее смутило, что обратились к ней, а не к ее начальнице. ДПН всегда работает по горячим следам, детально анализирует все элементы. Она еще не прошла обучение, курс рассчитан на полтора года, но у нее был полевой опыт и теоретические знания, поскольку она прочитала все, что могла, о методах департамента. К тому же она была неофициальной ученицей одного из величайших профайлеров Ришара Микелиса[7].

– Тебя не просят сделать свой первый официальный рапорт, – подмигнул Сеньон, разряжая обстановку. – Расскажи о своих впечатлениях. Как в старые добрые времена.

Людивина убрала со лба прядь волос, все еще влажных от пота. Торранс подала едва уловимый знак, чтобы она ответила. Хороший способ показать себя в полевых условиях, без страховки. Она откашлялась.

– В общем… Как и вы, я не исключаю гипотезу о секте, хотя, честно говоря, нет никаких признаков.

Сеньон сделал большие глаза: мол, давай сразу к сути.

– Если на большинстве жертв будет найдена мужская ДНК, – продолжила она, – сомнений не останется…

– Стоп, – перебил Сеньон. – Эти банальности мы и так знаем. Нам нужно твое мнение. Что ты почувствовала?

Вы на меня давите, ребята. Это было нечестно. Формулировать первые впечатления, не подкрепив их виктимологией и отчетами научного отдела, – чистой воды нахальство.

Все ждали ее ответа.

– Убийца только один, – начала Людивина, еще раз напряженно взглянув на Торранс.

– Откуда такой вывод? – спросил Гильем. – Их может быть двое или трое. Это логично, учитывая количество жертв.

– Вряд ли, – тут же возразила Людивина. – Инсценировка и расположение тел весьма необычны. Такому сообщника не обучишь. ДНК от одного мужчины тоже в тему, хотя придется ждать результатов по остальным телам. Для него важно это место. Нелегко складывать жертвы в шахту одну за другой, нужна мощная мотивация. Ведь с каждым разом риск выше. Но он возвращался.

– Он мог сбросить их за один присест, – вмешался в разговор Ферицци.

– Меня бы это удивило, но такое возможно. В любом случае это говорит о том, что у него был посмертный ритуал. Иначе он бросил бы тела в реку или оставил в лесу.

Магали пожала плечами:

– Может, просто оставил их в шахте, чтобы не нашли. Хороший тайник для трупов, не более.

Людивина покачала головой:

– Тогда он бросил бы их в колодец, и дело с концом. А он заморочился, чтобы их спустить, разложить через равные промежутки, да еще нарисовал все эти кресты вокруг! Шахта для убийцы – что-то вроде часовни.

– А может, это способ защититься от призраков, – предположил Сеньон. – Или вымолить прощение у Создателя, если он верующий.

– Возможно… Но интересно, что он все вымыл. Чтобы никто, кроме него, не мог созерцать это зрелище? Или девушки не заслужили быть похороненными навечно рядом с крестами? Он потрудился все стереть, это многое говорит о нем…

Людивина, сама того не замечая, принялась расхаживать между коллегами. Она машинально потянула воротник свитера, ее мозг закипал.

– Он эгоцентрик, как все серийные убийцы, – вдруг добавила она, – но не тщеславный.

Ну вот, она это произнесла. Серийный убийца. И никто не дернулся.

– Можете объяснить подробнее? – раздраженно поинтересовался Ферицци.

– Все вращается вокруг него, его удовольствий, его личных страданий. Вот что движет серийным убийцей. Но наш не ставит себя выше общества, ему плевать, что о нем подумают, если так вам будет понятнее. Он не собирается демонстрировать миру свое могущество, свое превосходство. Многим убийцам нравится, когда о них говорят и человечество знает об их существовании. Они чувствуют себя повелителями. Это их и возбуждает, а иногда добавляет мотивации. Наш – убежденный одиночка. Все вращается вокруг него и для него. До остальной планеты ему нет дела.

– Так записано в его дневнике? – усмехнулся Ферицци. – Я, должно быть, отвлекся, когда вы его нашли.

– Нет, так записано в его образе действий. Он прячет тела. Делает все, чтобы их не нашли, но не уничтожает. Они важны для него. Они – трофеи, охотники не выбрасывают добычу, если она хороша. Но он не желает их показывать, делиться ими. Бережет для себя.

Ферицци выдохнул через ноздри, как разъяренный бык. Эти девицы из ДПН ни на что не годны, и он не станет скрывать своего мнения.

– А поконкретнее? Мне требуется нечто реальное, – бросил он. – И уж простите, но я не исключаю коллективного убийства.

– Если конкретно, мы восстанавливаем список сотрудников, которые работали здесь в тот период, – вмешался Сеньон, – до закрытия в 1974 году. Один он или нет, кто-то знал, что эта подземная платформа существует, значит жил поблизости. Или даже работал на шахте. Вы дали название следственной группе?

– «Харон». – Ферицци указал большим пальцем на Торранс. – Ее идея. Одиночка там или группа, но «Харон» меня устраивает.

– Проводник в царство мертвых, – поморщился Гильем. – Имя как для безликого монстра, вроде дракона или гидры.

Торранс, которая до сих пор молчала, произнесла железным тоном:

– Как только опознаем жертв, будем определять, когда пропала последняя. Посмотрим, кто из бывших работников сразу уехал из района, сел в тюрьму или умер.

– Это еще зачем? – недовольно спросил Ферицци.

– Затем, что профиль, который составила лейтенант Ванкер, – это профиль человека, который никогда не перестанет убивать сам. Он остановился, потому что переехал или его удержали силой.

Все переглянулись, подавленные тем, какой тяжелый смысл несли эти слова. Семнадцать тел. Уже семнадцать. В гипотезу о группе убийц больше никто не верил.

Опыт подсказывал, что Людивина права – во всяком случае, в этом вопросе. Слишком конкретная фантазия, слишком глубоко она укоренилась, чтобы быть продуктом нескольких извращенных умов.

Гильем выдул едкое облачко, словно смиренно вздохнул. Это старое дело. Вряд ли убийца зверствует до сих пор. Но скольких он забрал с собой? Ну хотя бы не нужно срочно его выслеживать. Спасать больше некого. Нужно только выяснить имя – мертвеца или старика – и заставить его заплатить. Во имя его жертв.

Вдалеке насмешливо каркали вороны.

11

Хлоя облегченно вздохнула, выйдя из дверей химчистки.

– Готово дело, – сказала она и пристроила чехлы на заднем сиденье машины.

Можно вычеркнуть еще одну строчку из бесконечного списка, который она постоянно составляла в уме.

Хлеб и ветчина для завтрашних детских бутербродов тоже куплены. Посылку на почту она отнесла. Машину заправила.

Колготки Луизы, будь они неладны! Забыла. Ну ничего, ей поможет лучший враг. «Амазон». Доставка завтра. Спасена! Среди своих принципов Хлоя создала зону терпимости. Поддерживаем местную торговлю, используем американского гиганта только в крайних случаях. А Луизины колготки – как раз такой. Она не может думать обо всем, быть идеальной. Она из кожи вон лезет, но этому нет конца и края, каждый день добавляет новые пункты в список задач, словно кто-то не завернул кран. Подумать об этом, сделать то, не забыть о…

Адская нагрузка на психику.

Но Хлоя все равно тратила энергию, чтобы ничего не упустить, везде успеть, сыграть каждую роль на высшем уровне. Замечательная, предусмотрительная, любящая, «многозадачная» мама. Заботливая, чуткая и верная жена.

Преданный делу, строгий и трудолюбивый профессионал. Но ценят ли это окружающие? Детей глупо упрекать в неблагодарности, она свойственна невинному возрасту, но Арно? Он понимает, какую уйму дел она проворачивает каждую неделю на благо семьи? А если она начинает рассказывать, как проходят ее дни, он бурчит в ответ, что делает то же самое. Плюс у него эта мерзкая манера подводить ее к мысли, что она занудная, бестолковая, не справляется с природными обязанностями, как «миллионы женщин».

Придурок! Первое слово, которое всегда приходило ей в голову. Жирный придурок!

Затем она сбавляла обороты. Арно тоже вкалывает, а ей просто хочется чуть больше сочувствия и поддержки. Чтобы он подбадривал ее и благодарил, а не отмахивался.

Прочитав в женском журнале, что молодое поколение хочет сломать стереотипы, пересмотреть роли всех и каждого, Хлоя пожелала им удачи. И немного позавидовала…

Сев за руль, она посмотрелась в зеркало, чтобы подправить лицо и прическу. Будь безупречной, делай свою работу. Ребятам из лаборатории сто раз плевать на ее жизнь, они ценят только ее навыки, а главное, следят за отсутствиями. Беременности, декретные отпуска, болезни детей… Хлоя не обманывала себя: в компании, где бал правят мужчины, ей ничего не спустят. Хорошо хоть шеф – образец доброжелательности. Но Хлоя играла важную роль в бизнесе и потому была уверена в себе. Именно она руководила разработкой программы «АвтоИЗО». Будущий серьезный прорыв в уголовных расследованиях. За открытием дактилоскопии последовала революция ДНК, теперь настало время всемогущих изотопов.

На сей раз все происходит на атомном уровне. Питьевая вода или воздух, насыщенный местной пыльцой, наделяют человека специфическим набором изотопов. Их можно выделить из волос, сравнить с изотопной картой и точно определить, в каком регионе человек провел некоторое время. В итоге, при наличии финансов, когда страна будет полностью картирована, точность станет просто невероятной. Такой-то прожил здесь столько-то недель, отправился туда-то в такое-то время и пробыл там десять дней перед днем икс. Идеальная слежка.

Лаборатория была частной и делала большую ставку на эту инновацию. Хлоя знала, что инженеры из жандармерии тоже разрабатывают этот метод, и надо было спешить, чтобы первыми продать технологию государственным службам, пока те сами не довели ее до ума. Вся эта политика ее не интересовала. Хлоя хотела работать, больше ничего, и двигалась к своей цели.

Ей не хватало одного – красиво представить результат. Произвести мощное впечатление.

Она сосредоточилась на дороге. Выезжая со стоянки торгового центра, взглянула на часы. Все нормально, можно не торопиться. Список дел возник перед глазами сам собой. У нее все готово. Идеально.

Мозг разгружен! Ура!

Надолго ли?

Мне нужно отправить письмо в ирландский университет, чтобы они официально оформили доступ к своей базе изотопов. И отправить сообщение Арно, предупредить, что вернусь поздно… Ну вот, список снова пополняется.

Она заметила знак «Стоп» и сбросила скорость. Ей никогда не понять, зачем его установили здесь, между полем и лесом. С кем тут можно столкнуться? С оленем?

Хлоя всегда неукоснительно соблюдала правила и остановилась – на тот случай, если флики караулят в зарослях. С ней этот номер не пройдет. Она почти убрала ногу с педали тормоза, когда раздался удар. Сердце забилось втрое быстрее обычного.

Она огляделась, и паника схлынула: в нее врезались. Внедорожник будто приклеился к бамперу ее машины.

– Да елки… Что за хрень!

Идиот или старик, который не привык, что люди останавливаются перед знаком «Стоп». Только этого не хватало.

Хлоя услышала, как хлопнула дверь. Что поделать, придется оценить степень ущерба. Хорошо бы ничего серьезного. Иначе Арно снова разозлится…

Она вышла из машины, сдерживая досаду.

– Вы не заметили знак? – спросила она.

К ней приближался тип в кепке, надвинутой на лицо, хотя капюшон толстовки и так был опущен.

У Хлои сразу мурашки побежали по коже. Инстинкт самосохранения кричал: скорее вернись в машину! Скорее!

На мужчине были кожаные перчатки, в руках он держал что-то вроде баллончика с распылителем. И бросился на Хлою.

Та застыла на месте – она хотела развернуться и бежать, но не успела: незнакомец обхватил ее сильными ручищами, не дав закричать, брызнул длинной струей с запахом горького апельсина и прикрыл нос и рот ватным тампоном. У нее сразу закружилась голова.

Хлоя поняла, что ее отрывают от земли. И несут прочь. К внедорожнику. Он хочет вырубить ее и похитить.

Она задергала ногами, пыталась вырываться, кричать, но ее держал робот. Подготовленный, запрограммированный. Хлоя чувствовала себя маленькой девочкой в руках обученного великана. Он сжал ее – больно. Это не простое похищение. Он знает каждое ее движение, стремительно подавляет малейшее сопротивление. Мастер своего дела. Это означает только одно.

Он не в первый раз это делает. Далеко не в первый. Он повторял эти действия неоднократно. В нем нет ни капли человечности, ни намека на сочувствие.

Страх лишил ее воли.

Когда не осталось выхода, кроме как вдохнуть побольше воздуха, от запаха, обволакивающего лицо, сознание помутилось, и Хлоя поняла.

Она никогда больше не увидит своих детей.

12

Скопление машин разрасталось, как опухоль.

Разноцветные фургоны со спутниковыми тарелками, камерами, микрофонами и прожекторами толпились на восточном берегу. Их сдерживали два патруля жандармов: те перекрыли мост, и возмущение росло.

Информационное давление. Потребность избалованного общества, которому надо быстрее, оно не может оставаться в стороне, даже если нужно. Новостные каналы непрерывно транслировали одни и те же кадры с рудника «Фулхайм», повторяя, что ситуация серьезная. А что еще они могли сказать? Обстановка постепенно накалялась, разговоры с внутренними источниками были сначала заискивающими, затем умоляющими, а сейчас стали требовательными.

Но генерал де Жюйя по-прежнему держал свои войска в ежовых рукавицах, и ни капли не просочилось даже в главное управление национальной жандармерии или министерство внутренних дел, что еще удивительнее.

Людивина смотрела на толпу журналистов вдалеке.

– Вечером непросто будет выйти на улицу, – сказал у нее за спиной Сеньон. – Они блокируют единственный выход.

– Генерал приказал поставить палатки для тех, кто захочет ночевать здесь.

– Отличный кемпинг в сердце массового захоронения, – воистину, начальство готово на любые жертвы!

Великан подошел к бывшей напарнице и спросил, понизив голос:

– Как твой моральный дух? Держишься?

Она кивнула.

– А ты?

– Будет здорово обнять Летицию и детей, когда вернусь, но пока не развалился. Удивительно, насколько привыкаешь ко всему. Бедные девочки…

Вертолет с логотипом телекомпании стрекотал над лесом.

– Стая тут как тут, – сказала Людивина.

– Ну а Марк? У вас вроде серьезно? Строите планы?

– Ты это о чем?

Глаза Сеньона озорно блестели.

– А то ты не знаешь! О планах, которые строят парочки. Ну там… вечеринка, свадебный торт, кольца, вот это все…

Она покачала головой:

– Прекрати.

– Или… – Сеньон нарисовал полукруг перед животом. – То, что сначала портит фигуру, потом не дает спать по ночам, но приносит радость и придает смысл жизни до конца дней. Как-то так…

Людивина отмахнулась.

– Не делай такое лицо, дети – это здорово. Они забирают столько сил и времени, что становятся частью тебя и дарят бессмертие! – Сеньон хохотнул.

Призывный свист заставил их обернуться – Франк подавал знак, что новый штаб готов.

Сеньон дружески подтолкнул коллегу локтем.

– Не бойся, я с тобой, – объявил он с широкой улыбкой.

– Черт, я правильно сделала, что перевелась.

Но вообще темнокожий дуралей и его намеки подняли настроение Людивине. Он дарил тепло, когда это было нужно, чтобы все они не утонули в холодном безжизненном океане, куда постепенно погружались.

И это только начало. Добро пожаловать в уголовное расследование…

В комнате, скорее всего, когда-то был командный пункт. Располагалась она высоко, панорамное окно во всю стену позволяло видеть шахту целиком. Орлиное гнездо с видом на обветшалые ангары, частично опустошенные мастерские, конвейеры, подвешенные между зданиями, бункеры, рельсы, а посередине возвышается копер.

Правда, окно было серым от грязи и задерживало половину дневного света, уплотняя тени. Пахло затхлостью и сыростью. На потускневшем линолеуме валялось множество старых, пожелтевших документов, на столах лежала пыль толщиной в сантиметр. Три гаражные лампы были подвешены к потолку на крюках – их света как раз хватало для работы.

Теперь это было логовом группы «Харон». Его подключили к наружному автономному генератору. Поодаль от дороги.

Магали и старший сержант Бардан развесили по стенам десятки листов бумаги. Планы шахты. Список местных контактов. А главное, длиннющую распечатку с фамилиями сотрудников, работавших здесь с пятидесятых годов до закрытия в 1974-м. Удивительно, какое ускорение способен придать звонок министра в администрацию и даже в частную компанию.

Свежеподключенный принтер выплевывал все новые страницы с именами.

Гильем сидел за ноутбуком и просматривал файлы с телефонами. Все номера, зафиксированные за год в этом районе. Он добавлял их в базу данных под названием Analyst Notebook, чтобы сравнивать с имеющимися.

Де Жюйя решил расселить своих людей на месте. Не в реквизированной часовне за несколько километров от шахты, а в сердце бури. Официально – по практическим соображениям, чтобы не пробиваться каждый раз через толпу журналистов и не тратить время на дорогу, но Людивина подозревала, что шеф хочет держать их под присмотром, чтобы не расслаблялись.

Слишком много средств выделено на старое нераскрытое дело, слишком много ждут от расследования. Все дело в общественном резонансе, подумала она. Семнадцать найденных трупов несколько дней будут новостью номер один во всех газетах, на всех радиостанциях и телеканалах, поэтому политический и юридический ответ должен быть на высоте. Жандармерии тоже предстоит сыграть свою роль. Провести расследование через столько лет – задача не из простых. Придется проявить таланты и умения в борьбе со временем. Мразь, совершившая эти ужасы, не должна остаться безнаказанной. Это и долг, и послание.

К Людивине и Сеньону подошел Ферицци.

– Вот вы где. Я попросил эксперта бюро геологических и горных исследований…

– Вронски, – подсказала Людивина.

– …сделать нам обзор по старым шахтам на востоке. Сравним списки сотрудников с нашими, увидим, переходил ли кто-то с одной шахты на другую. Потом займемся исчезновениями в соответствующих районах. Просто чтобы проверить вашу теорию.

Он бросил на Людивину сердитый взгляд.

Ну хотя бы воспринял ее всерьез и не отмахнулся от гипотезы. Человек он несимпатичный, зато ищейка породистая, спасибо и на том.

– Я запросил данные о сексуальных преступлениях и людях, осужденных за убийство в то время, когда шахта еще работала, – сообщил Сеньон. – Не уверен, что это поможет, но попробовать стоит. Что мы теряем?

– Время, учитывая гору бумаг, которые придется проверить, – проворчал Ферицци и обратился к Людивине: – А куда исчезла ваша шефиня?

Та пробормотала несколько формальных извинений, потому что понятия не имела, где Люси Торранс. Затем отошла в угол и отправила ей сообщение. Торранс немедленно ответила.

Я у подножия отвалов. Присоединяйтесь.

Людивина обвела взглядом команду, которая активно работала. Она больше не с ними. Подхватив джинсовую куртку, которую только что бросила на стул, она незаметно исчезла.

Людивина переступала через ржавые рельсы, проложенные между зданиями шахты, и вдруг увидела генерала де Жюйя: он выходил из штаба в компании мужчин лет сорока-пятидесяти в темных костюмах. Мировые судьи и префект с командой? Скорее всего. Это больше не ее проблемы, пусть решают ПО и старшие офицеры. Она ускорила шаг.

Горный инженер Вронски стоял в сторонке и жевал жвачку. Он как будто переваривал свое общение с мертвыми. Людивина не подошла и к нему, сейчас не время.

Она почти бежала на запад от шахты, мимо нескончаемого завода по переработке, который свистел на мартовском ветру, подобно гигантскому дырявому стальному легкому. Его зловещая полуразрушенная масса нависала над молодой женщиной, скалясь острыми, будто клыки, осколками в разбитых окнах, грозя шаткими панелями из листового металла, изъеденными временем, словно ножами гильотины, готовыми упасть.

Предзакатный свет окутал пейзаж печальной, бледной пеленой, когда появились голые внушительные кучи шлака, громоздящиеся над узкой долиной. Три черных холма, где природа взяла свое, вырастив кусты и пучки травы.

Люси Торранс сидела на камне у подножия одного из них.

– Мне приятно, что вы решились высказаться, – сказала она. – ДПН не у всех на хорошем счету, мы вынуждены быть крайне осторожными, иногда до такой степени, что это парализует волю некоторых аналитиков. Но по мне, так лучше облажаться, чем оказаться бесполезной.

– Моя речь была довольно общей и весьма гипотетичной.

– Зато интересной для следствия.

Людивина кивнула на горы шлака:

– Вы туда поднимались?

– Нет. Я думаю об этом месте. О том, что оно рассказывает о нашем убийце.

– Убийце? – переспросила Людивина. – Вы уверены, что он один?

Торранс криво усмехнулась:

– Вы правы, я слегка тороплюсь. А что говорит ваша интуиция?

– Он действует один. Я остаюсь при своем мнении: столь буйную фантазию ни с кем не разделишь, разве что найдется последователь, которого удастся подчинить. Тогда это объяснило бы, как можно убить столько женщин и не попасться. Вдвоем проще. Нужно ведь было переправлять их сюда… Но интуитивно я чувствую, что он был один. Запирался в глубине, подальше от чужих глаз… Он не хотел, чтобы его видели. Он не делился ничем. А сообщник может предать со временем и выдать его.

Торранс скрестила ноги и наклонилась к Людивине:

– Расскажите мне все. Даже самое банальное. Мне нужен обмен, пинг-понг впечатлениями. Забудем о протоколе ДПН. Если нужно, добавьте красок, не бойтесь переборщить, мне требуется ваше чутье. Даже если переберете с интерпретацией, потом исправим с помощью фактов.

Людивина глубоко вздохнула, чтобы упорядочить мысли; ей не хватало данных для составления цельного профиля.

– Сейчас у меня слишком мало…

– Я не прошу конкретики. Просто чувства, домыслы… Дайте себе волю.

Людивина растерялась. Ее вдруг затянуло в бездну неопределенности, неуверенности в себе. Хватит ли ей квалификации для этой работы? Без ученой степени по психологии? У нее только самостоятельно усвоенная теория и полевая практика…

Просто чувства? Неужели единственное, в чем я сильна, – это пережевывание собственных эмоций?

Неправда! Это больше неправда.

Торранс почувствовала, что Людивине стало не по себе, и пришла ей на помощь:

– Я начну. Символичность места захоронения. Он не заманивал их сюда. Вряд ли стольких женщин можно было уговорить, значит он решил являться сюда со своими жертвами, возможно уже мертвыми. Это место не случайное, а выбранное. Убийца с такой мощной мотивацией и фантазиями не приходит куда попало, чтобы убить или хотя бы выбросить тело жертвы. Уж точно не семнадцать раз. Это место – его владение. Оно что-то символизирует.

– Да, и он сделал его сакральным, присвоил, сначала нарисовав, а потом стерев кресты. И мы можем отбросить «практический» аспект, его попросту нет. Место недостаточно глухое, очень неудобное в плане доступности…

Торранс наставила на Людивину палец, как будто хотела сказать: «Ты права».

– Значит, яма важна сама по себе. Почему? Попасть в нее сложно, пришлось искать способ спускаться.

– Место уединенное, но было бы разумнее углубиться в лес – меньше риска нежелательных встреч.

Торранс кивнула:

– Мы возвращаемся к тому же выводу: выбор был осознанный. Он нуждался именно в этом месте. Оно для него ценно.

– То есть он знал шахту, потому что либо жил поблизости, либо работал там.

– Что символически может означать такое место захоронения? – продолжила Торранс.

Людивина увлеклась игрой: ее сомнения рассеялись, когда она погрузилась в мир, созданный интуицией и опытом.

– Под землей, в темноте, вдали от общества… – перечисляла она.

Торранс обвела указательным пальцем отвалы и шахту:

– В земле. Матрица мира. Теплая полость, источник жизни, питающее чрево… Понимаете, о чем я?

– Чрево матери? Вот так сразу?

– А почему нет? Я сказала: выкладываем все, что приходит в голову, любые идеи. Есть то, чего убийца хотел, и то, что велело ему подсознание, исток его фантазий, хотя он этого и не понимал.

– Он помещает жертвы в материнское чрево? Вполне вероятно, у большинства серийных убийц серьезные проблемы с матерью. Но как это поможет нам?

– Он пытался что-то сделать через этих девушек. С матерью или с тем, что пережил с ней?

Торранс поморщилась, не слишком убежденная в своих словах.

– Довольно противоречиво, – подхватила Людивина. – Судя по всему, он их насиловал, но потом помещал в этакое продолжение матки? Чтобы защитить? Из чувства вины?

Черные глаза Люси Торранс взглянули на Людивину в упор и вдруг сверкнули с пугающей решимостью.

– Нужно поставить себя на его место, – заявила она. – Повторить маршрут. Как думаете, когда он приходил сюда?

– Убил семнадцать человек и не попался, значит был осторожен. Чтобы не рисковать, приходил ночью.

– Сегодня вечером мы с вами спустимся в его логово.

Людивина постаралась не выдать страха. Она знала, что этот момент наступит. Поняв, что в преступлении сильна психологическая составляющая, она знала, что придется повторить путь убийцы. Хочет она этого или нет. Влезть в шкуру извращенца.

Монстра.

Оставаясь собой.

Снова этот проклятый Ницше…

Людивина подошла к основанию центрального, самого высокого, холма.

– Хотите залезть на вершину? – изумилась Торранс.

Людивина кивнула:

– Хочу увидеть панораму.

– Журналистам понравится этот образ. Красивая молодая профайлерша на вершине монстра тьмы.

Людивина приподняла брови. Она не думала об этом в таком ключе, но, может, и правда получается наглядная картинка?

13

«Гектор» что-то шептал в потемках. Воздух закручивался в бесконечном колодце, поднимался и с шипением просачивался в трещины и слепые коридоры. Бесконечный, еле слышный лепет, едва различимое бормотание и снова щебет, хруст и нервный свист.

Людивина слышала его. Почти понимала этот старый усталый колодец, замкнувшийся в себе, пропитанный сыростью и забвением, несущий свою меланхолию как бремя, нужное, чтобы выжить, не разрушиться.

Там, на краю пустоты, она вспомнила момент истины, случившийся несколько недель назад, тоже на краю, на деревянной террасе, когда она смотрела на мангровые заросли, а черное существо молча наблюдало за ней из воды, чтобы узнать, борец она или участник бесконечного цикла жизни и смерти.

Людивина повернулась к включенным прожекторам. Торранс приглушила свет так, чтобы видеть, но не более того. У убийцы такого освещения не было. Тени стекали с потолка, рождались в каждой расселине. Сильнее всего поражали кресты. Голубоватые распятия всевозможных размеров отовсюду сияли внутренним светом, будто все еще полные жизни, как если бы вопреки времени сочилась кровь, даря вечную надежду. «Блюстар» пока не утратил силу в этом соборе безумия.

Они все были там, все семнадцать женщин, которых попытались навсегда стереть, отнять у потомков, спрятав в этом склепе.

– Не стереть, нет, – поправила себя Людивина, – иначе он бросил бы их в колодец. Просто удалить из мира, чтобы пользоваться ими единолично.

– Что вы сказали? – переспросила Торранс, присев на корточки между двумя телами.

Эти женщины лежали отдельно. Была поздняя ночь, хотя здесь, внизу, время не имело значения, разве что успокаивало: никто не заявится и не помешает.

Успокаивало? Неужели? Людивина горько усмехнулась. Она уже влезла в шкуру охотника.

Должно быть, он чувствовал здесь пустоту. Нет, скорее умиротворение. Ни социального давления, ни маски, ни роли, которую нужно играть. Только он и его потребности. Его желания. Разрыв с цивилизацией, но это не все. Сюда сложно пробраться, и это усиливает ощущение, что он перестал быть частью мира. Спрятался. Глубоко под землей. В затерянном логове. Сделал так, чтобы о нем забыли.

Да, именно. Стать забытым. Даже защищенным. С каждым шагом растворяется социальный налет, груз на плечах становится легче. Здесь он такой, какой есть. Легкий, настоящий. Потому что далеко ото всех.

Как ребенок, прячущийся в домике на дереве или под кроватью.

Людивина задумалась, что бы это значило.

Здесь он настоящий, значит каждое действие в счет. Оно рассказывает, кто он на самом деле. Без грима. Без фиглярства. Он делает только то, что хочет.

Она медленно шагала мимо мертвецов. Они тянули к ней высохшие руки, на серых сухих пальцах выступали костяшки. Они умоляли. Годы искривили их рты, обнажив тусклые зубы. Молчаливый крик. Пустые глазницы пристально смотрят на нее в ожидании ответа. Что случилось с глазами этих девушек?

Нет, это не он, это время поглотило их.

Скорее всего, погода и насекомые.

Она отметила, что у некоторых опущены веки. Намеренно или случайно?

Людивина остановилась перед Люси Торранс, которая осматривала известняковые стены.

– Зачем он стер кресты? – громко спросила она. – Если это святилище, которое он прячет и бережно хранит, зачем уничтожать то, что делает его особенным?

– Чтобы защитить от нескромных глаз?

Торранс покачала головой:

– Нет, он выбрал это место за неприступность. Оно принадлежит только ему и его девушкам.

– Он все вычистил в самом конце, когда решил закрыть тему, – предположила Людивина.

Торранс поморщилась, все еще сомневаясь.

– У таких психопатов не возникает ощущения конца, их невозможно удовлетворить. Помните, почему они убивают?

– Подсознательно? Чтобы выправить себя. А сознательно – потому, что девиантные импульсы требуют этого для получения максимального удовольствия или хотя бы впечатления о нем.

– В том числе. Пока есть желание, они убивают. Вряд ли он стал исключением из правил, если только не дожил до преклонного возраста. Или был вынужден закрыть это место. Разве что…

Торранс провела по стене пальцами в перчатках.

– А что, если он все сделал до того? – предположила она. – Если подготовил помещение для жертв, как освящают землю под кладбище? А потом все стер, прежде чем принести тела, потому что девушки были недостойны видеть кресты и ритуал…

– То есть это не их кровь? – спросила Людивина. – Можем взять образцы на анализ и проверить.

– Если так, что это о нем говорит? Он педант и фанатик. Он все просчитывает. Вряд ли ведь убивает спонтанно? Значит, импульсы им не управляют, по крайней мере не сию секунду. Он их контролирует. Убивает не сразу, чтобы обуздать свои фантазии.

– Он не делает глупых ошибок, потому что все продумывает наперед. Репетирует? Вырабатывает хладнокровие, чтобы справляться с непредвиденными обстоятельствами во время похищения.

Женщины переглянулись: стоя здесь, среди трупов, свидетелей беспощадной эффективности преступника, обе испытывали леденящий ужас.

– Харон – машина для убийства, – сказала Торранс. – Он не совершает ошибок.

Произнеся вслух его прозвище, она сделала его реальным человеком.

– Вот почему его не поймали, – сказала Людивина.

Идеальный убийца. Суперхищник.

Торранс достала из кармана куртки блокнот и начала набрасывать план зала. Людивина поняла, что она хочет зарисовать тела и попытаться понять, может ли их положение рассказать что-то еще. Не всех уложили одинаково – кто-то на спине, другие на боку или животе, значит это не код. Лица скрыть не пытались, то есть преступник не боялся встретиться с ними взглядом и не чувствовал вины. Он не отрицал содеянного.

Людивина не стала вмешиваться, решив, что Торранс лучше разбирается в проблеме. Сама она задумчиво отошла на несколько метров, все еще размышляя об их разговоре и о том, что увидела с вершины насыпи. Огромный промышленный пустырь среди холмов и лесов напоминал ржавую бородавку на лице природы. Почему здесь? Убийца должен быть связан с этой местностью, иначе непонятно. Наверняка бывший шахтер или чей-то родственник.

Она остановилась перед грудой хрупких хрящей и заплесневелых перьев. Еще одна странность. Почему птицы? И что он сделал с головами? Они тоже очень важны, иначе не оказались бы в святилище. Людивина опустилась на одно колено, надела перчатку и принялась считать. Грудные клетки можно было отыскать, приподняв перья. Людивина сосредоточилась и постаралась подавить омерзение, прежде всего пропустить мимо ушей чмоканье, с которым две тушки отделились от третьей.

Их было семнадцать.

Все без головы.

Он отрывал их и бросал в колодец в качестве подношения за каждую девушку? Или съел, чтобы сохранить в себе частицу преступления, как поступил с глазами брата Альбер Докен?

Ты заходишь слишком далеко. Придерживайся фактов. Элементарной логики.

Оставалась простая гипотеза.

Трофеи.

Каждая голова олицетворяла девушку. Он мог вспоминать каждую, заново переживать убийство. И при этом не рисковать: личные вещи жертв могли бы стать уликами. Даже будь он до сих пор жив, у него не нашли бы ничего, совсем ничего. Он не совершал подобных ошибок.

Впрочем, если хорошо поискать, можно было бы найти старую железную коробку с семнадцатью воробьиными черепами. И все. Но для него она имела огромное символическое значение. Поцарапанная коробка – военный трофей, самое ценное имущество, способное опьянить его на несколько часов.

Людивина распрямилась.

Нужно анализировать, опираясь только на факты.

На половых органах этих девушек обнаружена мужская ДНК. Одна и та же.

Ладно, он их насилует. Это мерзко, но не слишком оригинально. О чем это мне говорит?

О том, что он мудила гребаный, была первая мысль.

Людивина моргнула. Она, всегда такая уравновешенная, не привыкла поддаваться эмоциям. Сейчас она злилась. И это слабо сказано!

На мгновение ей захотелось подавить чувства, остаться холодным профессионалом, но она не стала терзать себя. Это мучительно, но полезно, ярость успокаивает. Помогает понять себя. Свою натуру. Девочка стала спортсменкой, боксером, метким стрелком, выдающимся следователем – и осталась человеком. Снова стала человеком. После долгого пребывания в пустоте, когда пыталась защитить себя. Одеться в броню. Замуроваться. После всего, что она пережила и вынесла, это не удивляло. Она наслаждалась самообретением, хотя эмоции стучали в виски и бились о стенки живота сильнее, чем ей бы хотелось.

Она скучала по Марку. Все бы отдала, чтобы прямо сейчас укрыться в его объятиях, подзарядиться, как аккумулятор, прежде чем вернуться. Скоро.

Людивина судорожно вздохнула.

Ладно, убийца – мудила гребаный. А дальше что?

Она обернулась.

Святилище. Затейливые ритуалы.

Он их насилует, это психическое отклонение. Прямо здесь? Возможно…

Людивина вспомнила вечерний разговор с Торранс. Эта пещера подобна полости матки. Символ мировой матрицы. И его матери.

Если он их насиловал, зачем тогда помещать в материнский символ? Бессмыслица какая-то… Если только… Инцест? Многие серийные убийцы прошли через это.

Им руководят девиантные сексуальные импульсы. Но он контролирует их. Наслаждается процессом, а не результатом. Этапы подготовки возбуждают так же сильно, как долгая прелюдия. Выбрать жертву. Следить за ней. Составить план. Фантазировать снова и снова, рассмотреть все возможные сценарии. Перейти к действиям. Захлебнуться адреналином. Контролировать жертву, доминировать, распоряжаться жизнью и смертью, испытать оргазм… И разочарование. Он не может воплотить мечту, которую вынашивал неделями. Несколько минут реального действия не могут соперничать с месяцами фантазирования. Фрустрация. Возвращение в воображаемый мир, к надеждам на лучшее, чтобы достичь наконец вершины. И начать заново. Снова, и снова, и снова…

Людивина стояла перед высохшим телом. Голова покоилась на камне, веки наполовину прикрывали темные глазницы.

Она судорожно сглотнула. Пристыдила себя за столь откровенные рассуждения в присутствии этих девушек. Подошла, села рядом на плоский камень и осторожно положила ладонь в перчатке на холодную мертвую руку.

– Я делаю это для вас, – шепнула она.

Торранс произнесла у нее за спиной голосом, полным эмоций:

– Они дают нам право на все. В том числе право выяснить что-нибудь ужасное.

Торранс понимала, что чувствует Людивина. Она, вероятно, испытывала те же сомнения, хотя была опытна и насмотрелась всякого. Людивине нравилось, что ее начальница так чувствительна и сопереживает ей.

– Но надо делать дело.

Людивина встала.

– Я размышляла об изнасилованиях и символике места.

– И к каким выводам пришли?

– Возможно, был инцест с матерью, который стал причиной отклонений, ненависти к женщинам. Он насилует их, чтобы удовлетворить свои порывы, и убивает, чтобы убить ту часть матери, которую ненавидит. Похоронить мертвых здесь – значит отрезать их от мира, то есть от себя в повседневной жизни. Словно так можно было изгнать мать и избавиться от того, что она с ним делала. Он кормит ту часть матери, которая нанесла травму, чтобы она оставила его в покое. Укрывает их в утробе, где постоянно сталкиваются его любовь и ненависть, источники его желания убивать.

Торранс кивнула:

– Возможно. Продолжайте.

Людивина обвела взглядом стену со светящимися крестами.

– Распятия, обезглавленные птицы, девушки, выложенные в ряд… Чрезвычайно мощный ритуал, попытка излечить расстройство. Навязчивое желание утешить себя.

– Что символизирует птица?

– Трофей.

– Тогда почему именно птица? – подняла брови Торранс. – Он делал это снова и снова. Птица что-то для него значит.

– Тут я пас.

– Думаете, он забрал головы?

– Да, они символизируют девушек, которые…

И тут у Людивины сложились все данные. Колени подкосились, участилось дыхание.

– Третья ДНК, – прошептала она.

Заинтригованная Торранс подошла к ней.

Людивина повернулась к безымянной мертвой женщине, рядом с которой только что сидела, и выдохнула:

– Я знаю, где птичьи головы!

14

Доктор Гаспар Буске перестал спать.

С годами неспособность погружаться в сон одолела его. Он ложился из принципа, но не делал вид, что засыпает. Брал книгу, блок стикеров, карандаш и накрывался одеялом, будто задергивал занавес, чтобы показать: теперь только чтение и ничего больше. Он отмечал любимые места, наклеивал желтые листочки на страницы, которые хотел потом перечитать, хотя знал, что с течением лет шансов становится все меньше. Его библиотека заполнялась книгами с желтыми хребтами, которые не принесут никакой пользы, разве что после его смерти племянники потратят несколько часов, пытаясь выяснить природу закладок, и в лучшем случае рискнут прочесть некоторые фрагменты из тех, что хотел выделить дядя. Его наследием станут чужие слова.

Чтобы выжить, Гаспар проводил микрорегенерацию. Он периодически закрывал глаза на пятнадцать-двадцать минут, и это помогало держаться. Старея, он худел, хотя и без того не был жирным, а в остальном чувствовал себя неплохо. Его волосы поседели, но в этом нет ничего исключительного для мужчины пятидесяти пяти лет, – в конце концов, это случается и с очень хорошими людьми, говорил он себе. Окружающие утверждали, что он стал похож на Макса фон Сюдова. Гаспар не знал, о ком идет речь, но воспринимал сравнение как комплимент.

По правде говоря, его беспокоил только собственный взгляд. Печальный. Сносившийся. Не от недосыпа, нет, в этом он был уверен. И точно не от слов, над которыми его сетчатка трудилась до изнеможения. Что ни говори, а слова позволяли ему побыть наедине с собой под конец дня. Или, как он любил говорить своим помощникам, «под конец дна».

Дело было в смертях.

По долгу службы ему приходилось смотреть на морщины трупов, и на глаза лег груз смерти. Такой диагноз поставил себе доктор Буске.

В половине первого, несмотря на тяжелый день, Гаспар лежал на походной кровати в высокой палатке, где ему устроили импровизированный кабинет. Максимально близко к полю боя, как хотели они с генералом де Жюйя. Эффективность превыше всего. Он надел на лоб одну из этих удобных светодиодных ламп и читал сборник рассказов «Нокемстифф» Дональда Рэя Поллока, потрясающего представителя современной американской литературной сцены.

Сочные рассказы о настоящей сельской Америке, такие искренние, глубоко тревожащие душу, завораживали его. И тут кто-то поскребся в палатку. Люси Торранс и Людивина Ванкер.

Им не пришлось долго уговаривать доктора слезть с раскладушки, чтобы отправиться в передвижную лабораторию.

В этот час шахта казалась еще внушительнее. Массивная, с размытыми очертаниями, словно оторвали лоскут ночи и укоренили здесь, на загадочной вибрирующей земле. Вдалеке на востоке, у моста, два жандарма охраняли въезд, за ними светили фарами фургоны журналистов, жаждавших информации, даже когда ничего не происходило. Буске занялся сбором оборудования, а Торранс разбудила двух носильщиков, принеся им кофе. Людивина отправилась предупредить коллег из ПО. Она надеялась, что Ферицци ночует в отеле неподалеку или отправился домой: не хотелось снова становиться объектом его едких замечаний. Только не сейчас. Она подошла к палаткам и уже собралась постучать фонарем по боковой опоре, как вдруг услышала стон. Женский. Кто-то прекрасно проводит время.

Только этого не хватало.

Магали, кто же еще.

Интересно, с кем она? Только не с Сеньоном! И не с Гильемом. Людивина слишком хорошо знала Летицию, чтобы стерпеть такое. А прошлым летом побывала на свадьбе Гильема. Люди их профессии часто на этом спотыкаются. Стресс, потребность в поддержке и нежности, желание успокоиться и очиститься, отвлечься, ощутить жизнь. Что поделать. Поход на сторону – неотъемлемая составляющая их работы. Конечно же, необязательная.

С досады она решила прервать развлекуху и стукнула фонарем по столбику.

Стоны мгновенно затихли.

– Ох, спасибо, добрый человек! – раздался из соседней палатки голос Сеньона.

Через секунду он вышел, голый по пояс, с ветровкой в руках, и слился с ночным мраком.

– Только не говори, что это Гильем, – шепотом попросила Людивина.

– Невиновен, ваша честь! – заявил тот, вылезая на улицу следом за темнокожим великаном. – После такого дня и без того уснуть непросто, а тут это…

– Простите, – задыхаясь, произнесла Магали из палатки.

Значит, с ней Франк. А он в процессе развода. Ладно, ему можно, подумала Людивина и жестом позвала коллег за собой.

– Надеюсь, желудок у вас пустой. Пошли.

Она провела ладонью по тенту палатки и сказала:

– Пока, ребята, можете продолжать!

В конце концов, любовь и смерть всегда идут рука об руку; не стоит транжирить шансы, которые тебе дарит Купидон.

Доктор Буске поднял одно из тел на секционный стол в передвижной лаборатории. Лампа осветила несчастную девушку, которую только что извлекли из чехла для транспортировки трупов. Одежда прилипла к тощим конечностям. Весь жир и жидкости давно испарились, осталась только пергаментная кожа на иссохших мышцах.

Воротник и узор блузки, как и туфли, отсылали к 1970-м, возможно, к началу 1980-х. Людивина не слишком хорошо разбиралась в моде, чтобы определить точно.

На девушке была плиссированная юбка, поэтому доктор Буске ее и выбрал. Проще снимать, чем брюки.

При обычных обстоятельствах он поместил бы тело в томограф огромной прозекторской в НИИ криминалистики в Понтуазе, чтобы получить общее представление до вскрытия. Инородный предмет сразу бы заметили, это куда проще, чем искать визуально, особенно если тело в таком состоянии. Сейчас ситуация была иной: институт далеко, а ответ нужен быстро. Пришлось обходиться подручными средствами, вернувшись к традиционным методам.

Судмедэксперт надел халат и защитное снаряжение, знаком велел остальным отойти, чтобы свободно двигаться вокруг стола, сделал несколько фотографий и начал поднимать юбку. Осторожно. Обнажил узенькие серые лодыжки. Потом икры, вернее, их отсутствие. Все исчезло, остались два лоскута растрескавшейся кожи, доходящие до узловатых коленей. Кость практически торчала наружу. Гильему стало не по себе, он отошел и сел на табурет на колесиках.

Буске взял щипцы и флакон, склонился над телом, собрал нескольких высохших насекомых, застрявших в складках юбки, и положил в контейнер. Затем продолжил раздевание, пока в бледном свете лаборатории не обнажилась промежность.

Все тяжело сглотнули. Это было мучительно. Из-за девушки. И потому, что увиденное навсегда останется в памяти. Никто не забудет. Время от времени эта картина будет всплывать перед глазами. Остается только надеяться, что не во время секса…

1 Алан Сигер (1888–1916) – американский военный поэт, погибший во время Первой мировой войны в битве при Сомме; стихотворение «Рандеву со Смертью» («I Have a Rendezvous with Death…», 1916) – одно из самых известных его произведений, помимо прочего – любимое стихотворение Джона Ф. Кеннеди; цитируется в переводе Е. Лукина. – Здесь и далее примеч. перев.

2 Здесь и далее в тексте упоминаются социальные сети Facebook и Instagram; действующее законодательство РФ обязывает нас указывать, что «деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории Российской Федерации». – Примеч. ред.

3 #MeToo — «Я тоже» (англ.), хештег международного движения против сексуального насилия и домогательств.

4 Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла: Прелюдия к философии будущего (Jenseits von Gut und Böse. Vorspiel einer Philosophie der Zukunft, 1886), перев. Н. Полилова.

5 См.: Максим Шаттам. Зов пустоты.

6 GendSAG – быстрый метод анализа ДНК, используемый французской жандармерией, название образовано от Gendarmerie + Sample and Go; буквально: «собери образцы и иди».

7 См.: Максим Шаттам. Союз хищников.

Вход для пользователей

Меню