Читать онлайн Империи норманнов: Создатели Европы, завоеватели Азии бесплатно

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Книга выходит в рамках совместной серии издательства «Альпина нон-фикшн» и проекта «Страдающее Средневековье»

Переводчик: Евгений Поникаров

Научный редактор: Николай Сайнаков, канд. ист. наук

Редактор: Наталья Нарциссова

Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Александра Казакова

Арт-директор: Юрий Буга

Адаптация оригинальной обложки: Денис Изотов

Корректоры: Ольга Бубликова, Елена Воеводина

Верстка: Андрей Фоминов

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Levi Roach, 2022

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2024

* * *

Кларе и Летти посвящается

Предисловие

Когда в начале декабря 1212 года семнадцатилетний Фридрих II прибыл в Майнц, его встречала ликующая толпа. Многие годы за германский трон боролись соперничающие группировки. Переход власти к юному Фридриху – «мальчику из Апулии», как его ласково называли, – похоже, решил проблему. Фридрих был одет в меха и тяжелый плащ, защищавшие его от непривычного зимнего холода. Принца сопровождал местный архидиакон, и толпа расступалась перед ними. Они двигались к главному городскому собору. Два епископа с реликвариями на шее встретили Фридриха у высоких медных врат. Затем к ним присоединился архиепископ Зигфрид, который ввел императора и его свиту в храм.

После того как все вошли, Фридрих сложил перед алтарем оружие и снял плащ. Затем демонстративно простерся ниц в форме креста, взывая к Божественной милости. То же сделали все епископы и другие клирики. Священники пели литании, призывая на помощь святых. Когда Фридрих поднялся, архиепископ Зигфрид спросил его, будет ли он выполнять обязанности, возлагаемые на него как на короля, – защищать церковь и свой народ. Фридрих охотно ответил согласием, и все присутствующие одобрительно закричали: «Аминь! Аминь! Да будет так! Да будет так!» Последовали новые молитвы, и церемония достигла апогея – миропомазания, после которого Фридрих официально стал королем. Затем епископ вручил юноше регалии, символы его власти: меч, чтобы Фридрих мог защищать церковь и карать несправедливость; кольцо – как знак христианской веры; скипетр и посох, чтобы вершить справедливый суд; корону – как символ славы и святости его положения. Еще несколько молитв, и Зигфрид повел нового короля от алтаря по хорам к установленному трону. Здесь Фридрих произнес свою коронационную клятву – торжественное обещание обеспечивать мир и справедливость и проявлять надлежащее милосердие. Затем последовало святое целование от архиепископа, и наконец король воссел на трон. С величественным видом Фридрих удовлетворенно наблюдал за последовавшей мессой. Он вошел в Майнц принцем, а покинул его помазанным монархом. Теперь он был королем милостью Божией, правителем германцев, а в будущем – и императором Священной Римской империи.

Фридрих – последний монарх выдающейся династии, восходящей к его деду, легендарному германскому императору Фридриху Барбароссе. Однако впечатление преемственности обманчиво, ибо на деле молодой король не был немцем. Фактически он почти не знал эту страну. Он был итальянским нормандцем, нога которого прежде не ступала севернее Альп. Как показало его правление, Фридрих гораздо большим был обязан нормандскому югу, нежели своим немецким корням, и в отношениях с сыном и соправителем Генрихом (VII)[1] неоднократно настаивал на применении более строгих сицилийских обычаев на территории к северу от Альп.

Фридрих был далеко не единственным нормандским монархом. Англия, бо́льшая часть Уэльса и значительная часть Ирландии (не говоря уже о нескольких важнейших территориях во Франции) находились под властью печально известного «плохого короля Иоанна», прямого потомка (по женской линии) великого нормандского завоевателя Вильгельма I. Севернее, в Шотландии, много лет правил король Вильгельм I Лев – на три четверти нормандец, поддерживаемый в основном нормандской аристократией. Да и в Средиземноморье Фридрих управлял Сицилией и Южной Италией, а почти половина Святой земли находилась в руках Боэмунда IV, князя Антиохии, праправнука небезызвестного итало-нормандского наемника Боэмунда Тарентского.

С коронацией Фридриха могущество и влияние нормандцев достигли апогея. В той или иной форме они стали доминировать в Западной Европе и Средиземноморье. Их влияние едва ли можно преувеличить. Норманны принесли в Нормандию новую аристократию и правящую династию; позже нормандцы[2] принесли в Британию и Ирландию замки, рыцарскую культуру, романскую архитектуру и французский язык (на котором все еще говорили аристократы во времена Фридриха); в Южную Италию – связи с Римом и католической церковью; в Германию – новое отношение к закону и порядку. Но достижения нормандцев оказались удивительно хрупкими, ибо во всех этих регионах пришельцы приспособились к местному обществу. В результате мир стал узнаваемо нормандским, однако сами нормандцы слились с другими народами. В Средиземноморье они давно стали считать себя сицилийцами, апулийцами и калабрийцами; на Британских островах – англичанами и шотландцами (хотя и франкоязычной аристократической прослойкой). Они были одновременно везде и нигде – народ с великим прошлым, но скромным будущим.

В годы нормандского доминирования зародилась общеевропейская культура, и нормандцы оказались важной частью этого процесса{1}. Именно благодаря им Британские острова и юг Италии стали частью Западной (католической) Европы. Их влияние не ограничивалось территориями, где они правили непосредственно. Нормандцы участвовали в ключевых событиях христианского завоевания исламской Иберии. Они основали королевство в Северной Африке, просуществовавшее недолго, но угрожавшее египетским правителям из династии Фатимидов и марокканскому халифату Альмохадов. Они также сыграли существенную роль в падении власти Византии в Малой Азии, что подготовило почву для Первого крестового похода.

Потомки викингов с нескольких кораблей, около 911 года бросивших якорь в устье Сены, проделали большой путь. На страницах книги мы проследим, как – благодаря удаче, отваге и вере – им это удалось. Перед вами рассказ о дерзких авантюрах и яростных разбойниках, о нажитых состояниях и утраченных королевствах. Мы начнем с легендарного Роллона, чьи пиратские рейды на берега Сены заложили основы будущего герцогства Нормандия. Затем увидим, как его потомки добивались господства на севере Франции, отражая угрозы со стороны соседей из Фландрии и Анжу. Как в последующие годы они отваживались на все более смелые предприятия: сначала в Англии, где Вильгельм Завоеватель завладел одной из самых ценных корон Европы; затем в Южной Италии, где сыновья в остальном малоизвестного Танкреда де Готвиля создали собственное, столь же величественное королевство. С помощью этих новых плацдармов нормандцы расширили свое влияние, обосновавшись в Шотландии и завоевав большую часть Уэльса и Ирландии. Еще более впечатляющим, хотя и непродолжительным было их воздействие на Восточное Средиземноморье, где они едва не уничтожили Византийскую империю. Коронация Фридриха в декабре 1212 года означала, что даже Германия оказалась под властью нормандца. В эпоху людей, которые не останавливались на достигнутом, нормандцы постоянно выделялись: их церкви были величественнее, предводители – отважнее, а воины – яростнее. Это повествование о них.

Карты

1

Начало: чужие люди из чужой страны, Нижняя Сена, 911–942

На реке Эпт в Северной Франции друг против друга стояли два войска. Атмосфера была накаленной. С одной стороны располагалась армия французского короля (правителя Западно-Франкского королевства) Карла Простоватого, в рядах которой был и его главный вельможа – Роберт, маркграф Нейстрии. С другой выстроились воины Роллона, викинга-пирата, который в последние годы сильно досаждал поселениям вдоль Сены. Однако почва для мира была готова. Незадолго до того Роберт разбил Роллона, когда викинги пытались захватить Шартр, стратегически важный город примерно в 90 километрах к юго-западу от Парижа. После этого Карл начал действовать дипломатией. Он предложил Роллону руку своей дочери Гизелы и прибрежные территории на севере, если предводитель викингов и его люди примут христианскую веру и пойдут к нему на службу. Такая возможность выпадала нечасто, и скандинавский военачальник с готовностью согласился. Оставалось лишь скрепить печатью договор – по крайней мере, так казалось.

Сообщают, что, когда в Сен-Клер-сюр-Эпт сошлись силы обеих сторон, Роллон отправил архиепископа Руана к французскому королю с посланием. Архиепископ сообщил Карлу, что норманн и его люди уже не согласны на изначально выделенные им земли между рекой Андель и морем; теперь они требовали всю территорию между рекой Эпт и побережьем – полосу примерно на 50 километров шире. Подобные претензии со стороны кого угодно другого показались бы чистой наглостью, но, когда они исходили от могущественного Роллона, их приходилось пусть с неохотой, но принимать. Роберт, готовый стать крестным отцом вождя викингов, сказал Карлу, что без уступок такой великий воин на службу к нему не пойдет. В результате король был вынужден смягчить свою позицию. Правда, сначала он попытался предложить Роллону вместо этих территорий Фландрию и Бретань, однако норманн твердо стоял на своем. В итоге Карл сдался – Роллон действительно получил все земли между рекой Эпт и морем.

Наконец Роллон был готов подчиниться. Он публично вложил ладони в руки короля в ритуальной церемонии принесения клятвы верности (позднее эта процедура получит название «оммаж»). Никто из предков Роллона не пожелал бы поступить таким образом, но ведь никому из них не предлагали такого вознаграждения. Тем не менее Роллон не поступился гордостью: он отказался встать на колени и поцеловать ногу короля Карла, как это было принято. Он приказал сделать это одному из своих людей. Но и тот не стал преклонять колени: смелый викинг бесцеремонно подтянул ногу Карла к себе, отчего король плюхнулся на землю. Невозможно было лучше показать превосходство Роллона и его людей над их французскими соперниками.

Во всяком случае, Дудо Сен-Кантенский, хронист, описавший появление норманнов во Франции, желает, чтобы мы поверили в эту историю{2}. Проблема в том, что Дудо писал через 90 лет после описываемых событий (он закончил свою «Историю норманнов» в середине 1010-х годов) и часто невозможно определить, где кончается реальность и начинается богатое воображение автора. Вот всего два примера: Дудо называет архиепископа Руана именем Франко, хотя во времена Роллона архиепископа звали не Франко, а Ги; Гизели же – если она вообще существовала – на тот момент должно было быть не больше трех или четырех лет. Нет даже уверенности в том, что соглашение заключили в Сен-Клер-сюр-Эпт. Эпт стала границей между Нормандией и Францией позже, а нормандские герцоги подчинили себе эти территории, вероятно, в 930-х годах. Кроме того, Сен-Клер был свидетелем важной встречи между внуком Роллона и французским королем в 942 году, и, возможно, Дудо просто по тому же образцу описал и более раннее событие{3}.

К сожалению, труд Дудо – это почти все, чем мы располагаем. Ясно, что примерно в это время какая-то сделка с викингами состоялась. Но сказать что-то сверх того сложно. Отсутствие у современников интереса к первому заселению викингов понятно. Несмотря на утверждения Дудо, в Сен-Клер-сюр-Эптском договоре не было ничего особенного. Викинги (норманны, или люди Севера) появились на сцене в конце VIII века, когда начали совершать стремительные набеги на незащищенные побережья Западной Европы. Историки продолжают спорить, что побудило их искать счастья за морем, но ясно, что стимулов было несколько. В Скандинавии создавались новые королевства и при этом появлялись недовольные проигравшие – мелкие вожди и их люди. Развитие судоходства способствовало дальним плаваниям. Вдобавок ко всему во многих частях Европы, особенно на Британских островах, царила политическая нестабильность. Набеги, начавшиеся во второй половине VIII века (возможно, уже в 760-х или 770-х годах), происходили все чаще и в конечном итоге завершились завоеванием значительных территорий континентальной Европы и Британских островов{4}.

Неудивительно, что в таких обстоятельствах западноевропейские правители стали вербовать викингов в свои армии. Это одновременно устраняло потенциальную угрозу и служило хорошим способом защиты – одни разбойники должны были ловить других. Однако норманнов интересовали не только быстрые деньги, и вскоре им начали предлагать за продолжительную службу земли. Особенно популярна была тактика размещения групп викингов в прибрежных районах, где им приходилось защищать полученные владения от собственных соотечественников{5}. Таким образом не раз передавались из рук в руки различные части Фландрии, и эта традиция вполне могла повлиять на попытку Карла подсунуть Роллону другой регион.

Сам Роллон, возможно, был родом из Норвегии и поначалу состоял в Великой языческой армии, которая завоевала большую часть Англии в 860-х и 870-х годах[3]. В первых из этих набегов он, скорее всего, не участвовал, однако явно входил в состав войска викингов, когда в начале 880-х годов норманны перебрались из Англии в Северную Францию, и присутствовал при осаде Парижа викингами в 885 и 886 годах. Тогда будущая французская столица устояла, но отряды норманнов продолжили захватывать части Бретани и земли в низовьях Сены. Роллон был одним из тех вождей, что поселились на этой реке.

Без более подробных источников трудно установить, чем занимался Роллон в эти годы. У археологов иногда возникает соблазн связать свидетельства о первых скандинавских поселениях на территории, которой предстояло стать Нормандией, с байками Дудо о подвигах Роллона в 890-х годах и нарисовать подробную картину того, как укреплялась новая власть викингов. Но к красочному (и явно фантастическому) повествованию Дудо надо относиться с осторожностью{6}. Вполне вероятно, что Роллон и его войска действовали – и, возможно, даже поселились – в низовьях Сены до их соглашения с Карлом, заключенного около 911 года. Затем в какой-то момент эти вторжения были оформлены договором с королем (возможно, в Сен-Клере). Источник самых ранних достоверных свидетельств – не Дудо, а хартии (то есть юридические документы, предоставляющие землю или права), изданные от имени короля Карла{7}. Первая из них, датированная 905 годом, указывает, что основные области территории, которой предстояло стать Нормандией, все еще находились во владении короля, поскольку Карл тогда отдал 11 сервов[4] в Питре (к югу от Руана) своему канцлеру, человеку по имени Эрнуст. Однако есть признаки того, что весь регион уже находился под натиском викингов. В другой хартии, датированной следующим годом, записано, что монахи Сен-Маркуфа на западе будущей Нормандии перенесли мощи своего святого покровителя Маркульфа в Корбени (к северу от Реймса) из-за нападений язычников (то есть викингов). Очевидно, норманны давали о себе знать, и вполне вероятно, что среди них находились Роллон и его соратники. Однако ситуация была далека от катастрофической, поскольку в этой хартии упоминается также возможность возвращения мощей Маркульфа.

Наиболее важным документом можно считать хартию от марта 918 года в пользу парижского монастыря Сен-Жермен-де-Пре, в которой упоминается договор Роллона с королем Карлом. Грамота предоставляет монастырю земли меньшей религиозной общины Лакруа-Сент-Уан, располагавшейся на реке Эр всего в 43 километрах к югу от Руана. Причина заключалась в том, что аббатство Лакруа, как и Сен-Маркуф, серьезно пострадало от соседей-викингов (хартия драматически повествует о «жестокости язычников»). Поэтому его земли теперь передавались аббатству Сен-Жермен, которое находилось в Париже, вдали от опасности. Однако имеется важная оговорка. Король Карл передал парижскому монастырю не все земли Лакруа, а только те, что не входили в часть владений аббатства, которую передали северянам Сены, а именно Роллону и его сторонникам, для защиты королевства. Видимо, викинги уже прочно обосновались в низовьях Сены и королевский указ не действовал в пределах их владений.

Таким образом, к началу 918 года значительную часть той территории, что в будущем станет Нормандией, передали Роллону и его людям. Хотя Дудо изображает полную гармонию между королем и его главным вельможей Робертом, реальность почти наверняка была более сложной. Дудо писал в то время, когда потомки Роберта достигли королевского статуса при поддержке наследников Роллона, на которых они неоднократно опирались в прошедшие годы. Хронисту было удобно делать вид, будто эти семейства с самого начала выступали союзниками. В реальности же появление Роллона в то время нанесло ущерб герцогу Роберту. Более полувека Роберт и его семья правили в Нейстрийской марке – крупном регионе на северо-западе Франции. Земли для викингов были отрезаны как раз от нее, и трудно поверить, что герцог был этому рад – не говоря уже о том, что именно он убедил короля предоставить пришельцам владения (как хотел заставить нас поверить Дудо). Это подтверждает и хартия о Лакруа. Аббатства Лакруа и Сен-Жермен находились под управлением Роберта, и вся эта сделка имела целью снизить ущерб для герцога: в ней владения незащищенного аббатства передавались другому, более надежному.

В политическом плане договор Карла с Роллоном оказался успешным. Норманны не только эффективно сдерживали других викингов, но и стали верными союзниками короля в междоусобной политике Франции X века. Самая большая угроза для Карла исходила от герцога Роберта, старший брат которого в 890-х годах недолгое время был королем. Вот почему Карл поселил Роллона и его людей на землях Роберта, а викинги поддерживали монарха в последующие годы. Решающий момент наступил в 922 году, когда Роберт поднял восстание, требуя корону для себя. Хотя сам герцог погиб в битве при Суассоне в 923 году, его сторона одержала победу, и в конце концов Карл попал в плен. В результате французский престол унаследовал зять Роберта, герцог Рауль Бургундский. Именно в этот момент Карл призвал своих союзников-викингов. Роллон с радостью взялся за оружие во имя свергнутого монарха. Однако действия Карла обернулись против него. Роллон не сумел освободить пленника, а его вмешательство еще больше испортило отношения короля с французскими подданными. Договоры с викингами-язычниками не пользовались популярностью даже в лучшие времена: еще свежи были воспоминания об уроне, нанесенном Роллоном и его людьми.

Тем не менее, хотя сам Карл получил мало непосредственной выгоды, Роллон смог извлечь пользу из происходящего. Нашим основным источником здесь являются «Анналы» Флодоарда – свидетеля тех событий, жившего в соседнем Реймсе. Этот труд называет Роллона «предводителем норманнов» (princeps Nordmannorum), отсылая к более раннему договору, который тот заключил с Карлом. Как довольно необъективно утверждали противники короля, этот ранний договор Роллон нарушил, придя на помощь Карлу: ведь он поступил так вопреки желанию нового короля Рауля. Это явная отсылка к первоначальному поселению Роллона около 911 года, упомянутому как в хартии 918 года, так и в труде Дудо. Однако Роллона и его людей волновала не только верность. Ведь Флодоард также утверждает, что Карл пообещал Роллону «глоток земли», и этот оборот речи, вероятно, подразумевает расширение первоначального поселения. В любом случае, когда позже, в 924 году, Рауль заключил с Роллоном мир, ему пришлось отдать северянам расположенные западнее Мэн и Бессен{8}.

В последующие годы новое государство викингов на Сене расширялось. В 925 году Роллон потерпел поражение от сторонников Рауля, однако в 933 году его сын Вильгельм Длинный Меч смог добиться дальнейших уступок. В обмен на службу Рауль передал норманнскому герцогу Восточную Бретань (очевидно, Котантен и Авраншен). Медленно, но верно территория, удерживаемая северянами в низовьях Сены, обретала размеры будущего герцогства Нормандия. Язычники-северяне постепенно становились нормандцами-христианами. Однако для завершения процесса потребовалось еще полвека тяжких трудов.

«Анналы» Флодоарда и хартии Карла, с одной стороны, подтверждают слова Дудо, а с другой – высвечивают недостатки его труда. Если верить Дудо, герцогство Нормандия возникло в полностью готовом виде, буквально из голов Роллона и Карла, – подобно Афине, возникшей из головы Зевса. Однако первоначальное поселение было намного меньше, чем сообщает Дудо, и своего полного размера герцогство достигло не ранее 930-х годов. В «Истории Реймской Церкви» Флодоард (наблюдатель-современник, у которого нет особых причин вводить читателя в заблуждение) сообщает, что первоначальная уступка касалась только Руана и пагов (паг – местный административный округ) на северном побережье и вокруг города (Талу, Ко, Румуа и части Вексена и Эвренсена). Это хорошо согласуется с другими свидетельствами того, что расширение герцогства за пределы Руана и его окрестностей шло медленно{9}.

Такие источники могут пролить свет на вопросы, которыми Дудо пренебрегал, однако они мало что дают для понимания того, как именно происходило заселение этой территории. И здесь на помощь приходит топонимика – изучение географических названий. Люди склонны называть новые поселения и детали ландшафта на родном языке, и поэтому исследование скандинавских топонимов на карте – полезный инструмент оценки масштабов первоначального скандинавского присутствия. На территории, впоследствии ставшей Нормандией, можно обнаружить значительное количество топонимов скандинавского происхождения, что резко контрастирует с другими регионами Северной Франции. Эти топонимы сосредоточены вдоль побережья – как раз в тех районах между реками Сена и Брель, которые, по словам Флодоарда, составляли первоначальные земли Роллона. Большинство этих названий включают либо какое-то норманнское личное имя и французское окончание (например, Токвиль (Toqueville) означает «город Токи»), либо к французскому или скандинавскому имени добавляется скандинавское окончание (например, слово -tot («собственность») дает названия мест Роберто (Robertot) или Хаттейнто (Hatteintot). Такие смешанные формы подразумевают активное общение между говорящими на французском и норманнском языках. Названия, оканчивающиеся на -tuit или -thuit – от древнескандинавского слова þveit («поляна, расчищенное место») – указывают на то, что по крайней мере некоторые из поселенцев были (или стали) земледельцами и осваивали новые угодья. Некоторые топонимы могли быть даже англо-скандинавскими, то есть придуманными викингами, которые ранее жили в Англии. Кроме того, наличие кельтских личных имен может свидетельствовать о заимствованиях из других частей Британии (возможно, с острова Мэн или островов Шотландии). Это лингвистическое влияние распространяется на нормандский диалект французского языка, в котором сохранилось множество древнескандинавских заимствований, особенно в морском деле.

Все это свидетельствует о значительном скандинавском языковом присутствии и двуязычии, причем французский вскоре стал доминирующим (при сохранении нескольких укоренившихся форм скандинавских названий и технических терминов){10}. Ясно, что между говорившими на французском и древнескандинавском языках происходили тесные контакты. Однако, несмотря на относительно большое количество скандинавских топонимов (сравнимое с тем, что мы видим в некоторых частях Северной и Восточной Англии), заимствования в местном нормандском диалекте французского языка встречаются гораздо реже, чем в английском. Здесь следует иметь в виду, что древнеанглийский гораздо ближе к древнескандинавскому языку поселенцев, и это обстоятельство должно было способствовать языковому взаимодействию{11}. Старофранцузский и древнескандинавский языки, напротив, слишком сильно различались, и поэтому имевшийся контакт, скорее всего, ограничивался заимствованием технических терминов и названиями поселений.

Даже если не считать топонимы надежным показателем количества поселенцев, они опровергают представление, будто скандинавское влияние было поверхностным или мимолетным. Новые названия поселений редко появляются без значительного числа носителей языка. А характер и распространение этих названий указывают на то, что среди поселенцев были не только воины и аристократы, но и земледельцы и ремесленники. Тем не менее маловероятно, чтобы носители древнескандинавского языка составляли большинство – разве что в некрупных анклавах. И наряду с признаками перемен обращает на себя внимание очевидная административная преемственность. Франкская система управления сохранилась в Нормандии в почти неизменном виде, а Роллон и его наследники играли во многом ту же роль, что графы и герцоги в соседних регионах. Есть признаки того, что несколько более заметным изменениям подверглись церковные структуры – чего и следовало ожидать при появлении пиратов-язычников. Однако и здесь присутствовали преемственность и стабильность. Особенно важную роль сыграл архиепископ Руана. Дудо отводит Франко центральную роль в первоначальном расселении. И хотя он явно перепутал имя священника, знаменательно, что территория, которая стала Нормандией, почти точно совпадает с церковной провинцией Руана. Современники прекрасно осознавали этот факт, и в середине 990-х годов хронист Рихер Реймсский писал об архиепархии Руана как о районе расселения викингов{12}.

К сожалению, о механизме этого расселения и культурной ассимиляции известно немного. Безусловно, важной частью процесса было обращение в христианскую веру. Дудо утверждает, что Роллон крестился в Сен-Клер-сюр-Эпте, а его крестным отцом стал сам Роберт, маркграф Нейстрийской марки. Текст этого повествования явно напоминает о более раннем крещении римского императора Константина Великого (умершего в 337 году). Тем не менее, хотя мы можем сомневаться в деталях рассказа Дудо, есть все основания полагать, что переход в христианскую веру был частью сделки. Крещение долгое время оставалось обязательным для поступления на службу к французскому королю, и Флодоард также сообщает, что Роллону и его людям даровали земли, «чтобы они взращивали [христианскую] веру и поддерживали мир»{13}.

Однако само по себе крещение не гарантирует христианского поведения. Мы должны понимать, что полное принятие христианских норм произошло по крайней мере через одно или два поколения. Там, где местные епископы остались на своих местах, они сыграли важную роль в укреплении новой веры. Двумя ключевыми фигурами здесь были Ги Руанский (архиепископ Руана во времена расселения Роллона) и Херивей (или Херви) Реймсский. Флодоард сообщает, что последний «усердно работал над смягчением и обращением норманнов, пока наконец те не начали принимать веру после сражения с графом Робертом [Нейстрийским] в Шартре»{14}. Это явная отсылка к обстоятельствам первоначального соглашения. Такие подробности Флодоард знал благодаря собранию из 23 авторитетных заявлений (лат. capitula) на тему обращения и веры, отобранных из писаний Отцов Церкви. Их подготовил Херивей в ответ на просьбу архиепископа Ги, который, очевидно, находился в авангарде этой деятельности. В совокупности они составляют своего рода миссионерский справочник. Одной из главных забот для Херивея были люди, которые крестились, но вернулись к языческим обычаям. Вероотступничество (отход от веры) было распространенной проблемой на миссионерском поприще{15}.

Тем не менее все указывает на то, что большинство из осевших на этих землях с Роллоном довольно быстро приняли христианскую веру. В Нормандии нет признаков явно языческих скандинавских захоронений того времени, хотя они были найдены в других частях Европы. Нет также каменных или металлических изделий, изображающих скандинавских божеств, которые обнаруживаются на значительных территориях Северной и Восточной Англии. Однако, когда дело касается завоевания сердец и умов, важную роль играет не только официальная церковь, но и социальное взаимодействие между пришлыми и местными франками/французами, исповедовавшими христианство. И здесь может помочь художественное повествование Дудо. Он утверждает, что в ходе одного из первых нападений Роллон похитил местную девушку по имени Поппа, которую затем взял в жены. Позже она родила Вильгельма, потенциального наследника правителя. Этот рассказ больше похож на легенду: есть все основания сомневаться в его исторической достоверности, как и в более позднем браке Роллона с Гизелой. Тем не менее вполне можно допустить, что первая супруга норманна была француженкой, поскольку Вильгельм – вполне французское имя. И конечно, Роллон оказался не единственным, кто взял в жены местную. Возможно, какие-то норманны привезли с собой женщин и детей, однако из-за преобладания мужчин смешанные браки были неизбежны. Поскольку именно матери играют важную роль в овладении языком, это должно было послужить мощным двигателем интеграции: второе поколение норманнов в долине Сены оказалось в основном франкоязычным{16}. Возможно, сам Роллон был всего лишь морским разбойником-язычником, но его сын Вильгельм обладал всеми качествами французского аристократа: он был благочестивым христианином и, самое главное, говорил по-французски.

О степени интеграции детей Роллона во французское общество свидетельствуют их браки. Сын Вильгельм женился на Лиутгарде (или Лейарде), дочери Герберта II Вермандуа, самого могущественного вельможи Северной Франции в 920-х годах (и восточного соседа Вильгельма), а дочь Герлок (крещенная под французским именем Адела) вышла замуж за Гильома Патлатого, графа Пуату и будущего герцога Аквитании, который был ведущей фигурой на юго-западе королевства франков. Их чисто французское религиозное и культурное мировоззрение подтверждается поэтическим плачем (Planctus), сочиненным на смерть Вильгельма – очевидно, по распоряжению Аделы. Это произведение написано латинскими стихами, и к нормандскому герцогу в нем обращаются в тех же выражениях, что и к прочим представителям местной франкской аристократии{17}.

Это не означает, что люди Роллона полностью забыли о своем происхождении. Как показывает хроника Дудо и ее продолжения, написанные Гийомом Жюмьежским и другими авторами в конце XI и XII веков, те, кто стал нормандцами, еще столетия гордились своим языческим происхождением, даже если о нем рассказывалось французскими либо латинскими стихами и прозой. Не прервались и связи со Скандинавией, что показывают последующие волны заселения. Их подстегнул первый крупный кризис герцогской власти, вызванный смертью Вильгельма в 942 году. Лиутгарда не родила ему сыновей, а Ричарду, сыну от более раннего союза с бретонской дворянкой, было в то время не больше 10 лет.

В последующие годы появились признаки распада герцогства. Прибывали новые отряды викингов, привлекаемые возможностью грабить и заселять местные земли. На территории Вильгельма утвердились новые люди – и прежде всего военачальник Харальд (Хагрольд), занявший Байё и его окрестности. Возникшие разногласия носили отчасти религиозный характер. Одни норманны отказались от христианской веры (как и опасался Херивей) и призвали союзников из-за границы, в то время как другие оставались сторонниками герцогского двора и интеграции во франкское общество.

Первые поселения викингов в Бретани и на Луаре исчезли через поколение или два; казалось, что и на Сене произойдет то же самое. Такая политическая нестабильность привлекла внимание соседних французских правителей. И король Людовик IV, сын Карла Простоватого, и герцог Гуго Великий, сын Роберта Нейстрийского, стремились воспользоваться слабостью Ричарда. Роберт захватил значительную часть западной территории, полученной Роллоном и Вильгельмом, и прервал вполне успешную осаду Байё только по приказу короля. Людовик, со своей стороны, сумел подчинить себе земли на востоке вплоть до Руана – главного средоточия сил и власти Ричарда.

Ричарду подчинялась лишь небольшая часть местных норманнов, а сам он был слишком молод, чтобы принимать активное участие в событиях. Но когда казалось, что все уже потеряно, Ричарда и его людей спасло типично норманнское сочетание удачи и храбрости. Отношения между Людовиком и Гуго уже давно были натянутыми, а после того как король настоял на том, чтобы Гуго снял осаду с Байё, они испортились окончательно, и это позволило Ричарду и его советникам заключить союз с обиженным герцогом. Они также установили дружеские отношения с Харальдом из Байё. Последний шаг оказался решающим, поскольку в 945 году люди Харальда захватили в плен самого Людовика, что фактически положило конец планам короля по продвижению на север. Людовика передали в руки герцога Гуго, который теперь стал силой, стоящей за французским престолом. Когда непосредственная угроза миновала, Ричард и его советники смогли сосредоточиться на восстановлении герцогской власти{18}. Это было непростым делом, но потомки Роллона сумели преуспеть там, где другие викинги потерпели неудачу. Как же они предполагали распорядиться вновь обретенными властью и влиянием?

2

Объединение поселений: наследники Роллона, Нормандия, 942–1026

Когда в декабре 942 года герцог Вильгельм отправился в Пикиньи, что на реке Сомме, на встречу с Арнульфом, графом Фландрии, оснований подозревать того в коварстве у него не было. Вильгельм и Арнульф уже давно были не в ладах. Закрепившись во Франции, норманны стали проблемой для графов Фландрии, которые традиционно контролировали прибыльную торговлю вдоль северного французского побережья. Пока Роллон и Вильгельм приумножали свои владения, граф Фландрии Арнульф распространял влияние на юг и запад. Вскоре между Вильгельмом и Арнульфом вспыхнул конфликт. Однако оба они принадлежали к верхушке северной французской аристократии и потому, несмотря на соперничество, должны были вести себя соответственно – относиться друг к другу с уважением и соблюдать условия переговоров.

Вильгельм и Арнульф стремились к миру, договорились о встрече и не жалели усилий, чтобы она увенчалась успехом. Обе стороны прибыли в Пикиньи в Пикардии, что было примерно посередине между их владениями. Местом переговоров выбрали островок на Сомме. Подобные встречи часто проходили на островах: с такой нейтральной территории любая из сторон могла отступить при первых же признаках нечестной игры. Однако Вильгельму суждено было узнать, что даже самые продуманные планы могут с треском провалиться. Они с Арнульфом действительно сумели договориться об условиях мира (или, по крайней мере, так считал Вильгельм), однако, стоило герцогу покинуть остров, один из людей Арнульфа позвал его обратно на берег. Вильгельм вернулся, люди Арнульфа достали припрятанное оружие и убили нормандца. Двенадцать человек, сопровождавших Вильгельма, могли лишь беспомощно наблюдать за происходящим со своих кораблей{19}.

В следующем десятилетии норманнское поселение едва не исчезло, поскольку в регионе обосновались соперничающие скандинавские группы и власть была раздроблена. Но этот период имел решающее значение для развития Нормандии (именно так вскоре стало называться герцогство), ибо именно в горниле бедствий и поражений было выковано единое государство – более масштабное и централизованное, чем при Роллоне и Вильгельме. Одной из главных проблем, стоявших перед Ричардом, сыном и наследником Вильгельма, стала интеграция новых групп викингов, которые стекались в герцогство в первые годы его правления. В отличие от армий Гуго или Людовика, этих людей нельзя было изгнать – Ричард должен был добиться от них лояльности. Его подход, который стал проявляться все более явно с 960-х годов, заключался в том, чтобы подчеркивать собственное скандинавское происхождение и гордиться общим норманнским наследием{20}. Похоже, это принесло успех. Положительную роль сыграло и долголетие Ричарда: после потрясений 940-х годов его полувековое пребывание на герцогском престоле дало возможность людям ощутить себя единой общностью – нормандцами. К последним десятилетиям правления Ричарда Нормандия стала прочно утвердившимся территориальным образованием наравне с Фландрией или Аквитанией. И если Роллон и Вильгельм завоевали Нормандию, то именно Ричард I обеспечил ей будущее.

Конечно, многое еще предстояло сделать. Герцогская власть была сосредоточена в Руане и на территориях, расположенных в низовьях Сены. После 940-х годов перед Ричардом встала незавидная задача восстановить – а на практике часто установить впервые – свою власть и влияние в других местах. Важным первым шагом стало соглашение с Харальдом из Байё. Это означало отказ от прямого контроля над западными частями герцогства в обмен на признание верховной власти Ричарда. Затем начался медленный, но неуклонный процесс интеграции, результаты которого отчетливо проявились в последние годы жизни Ричарда – о чем мы знаем, в частности, из знаменитой «Истории» Дудо{21}. Способствовал этому процессу и ряд династических браков. Первый из них – с Эммой, дочерью герцога Гуго Великого. После смерти Герберта Вермандуа Гуго стал самым влиятельным человеком в Северной Франции, а его владения непосредственно граничили с землями Ричарда на юге и западе. У Гуго также имелись старые интересы в Бессене, где его предки долгое время находились у власти и помогали Ричарду противостоять Людовику после осады Байё в середине 940-х годов. Теперь брак с Эммой скрепил это союзничество. Вероятно, он был организован вскоре после победы Ричарда над Людовиком, но заключен только в 960 году. К этому моменту Гуго уже умер, однако сила и влияние его семьи были таковы, что брак по-прежнему оставался весьма желанным. Когда в 968 году Эмма умерла бездетной, Ричард женился на Гунноре, дочери местного владетеля из Котантена. Этот шаг помог ему укрепить свое положение в западных областях герцогства, где власть Ричарда была слабее всего.

Об уровне развития, которого достигла Нормандия, свидетельствует внезапный расцвет литературы и исторических трудов при герцогском дворе и вне его. Естественно, почетное место здесь принадлежит Дудо Сен-Кантенскому. Дудо происходил из соседнего графства Вермандуа (впоследствии – территория Пикардии) и впервые появился при нормандском дворе, когда его отправил в Руан с поручением граф Альберт I, сын и преемник Герберта II. В силу графского положения Альберт – как и его отец – контролировал религиозные общины в своих владениях, в том числе общину Дудо в Сен-Кантене. Сам Дудо, похоже, в основном получал образование именно здесь – возможно, с небольшими перерывами на обучение в Льеже, Лане или Реймсе. Каким бы ни было его прошлое, к 987 году Дудо был каноником Сен-Кантена – фигурой, подходящей для деликатной дипломатической миссии{22}.

Это было неспокойное время для Франции. В 987 году династию Каролингов сменила династия Гуго Капета, сына и преемника Гуго Великого (и, соответственно, внука Роберта Нейстрийского). Семья Гуго давно соперничала с Каролингами, и не все приветствовали его вступление на престол. Среди несогласных были графы Вермандуа. Именно поэтому Дудо отправили к Ричарду. Герцог был близким соратником Гуго Великого, а теперь поддерживал его сына, и Альберт надеялся, что Ричард выступит посредником в установлении отношений с новым монархом. Миссия Дудо, похоже, увенчалась успехом; вскоре он стал верным другом Ричарда и в последующие годы регулярно бывал при нормандском герцогском дворе. За два года до смерти Ричарда Дудо получил от него заказ – написать историю герцогства. В последующие годы каноник большую часть времени проводил в Руане. Он стал герцогским капелланом при сыне Ричарда, герцоге Ричарде II Добром, от имени которого выпускал указы. Два из них дошли до нас в первоначальном виде, написанные Дудо собственноручно{23}. Он также занимался сбором информации для своего главного труда, над которым работал урывками, – «Истории (или деяний) норманнов», который он обещал Ричарду I. Эта работа была завершена около 1015 года, хотя крупные фрагменты появились раньше.

Мы уже отмечали, что Дудо – заведомо ненадежный источник, когда дело касается первых лет существования Нормандии. Однако как раз то, что делает его плохим информатором в отношении событий начала X века, становится плюсом при рассмотрении конца X – начала XI века. Дело в том, что Дудо проецирует в прошлое ситуацию своего времени, описывая происхождение герцогства с точки зрения его более позднего устройства{24}. Это видно уже по выбору названия. Он пишет историю нормандцев (лат. Historia Normannorum)[5], но в 911 году нормандцев не существовало. Были викинги, поселившиеся в низовьях Сены, которые ничем не отличались от многих других групп скандинавских грабителей, оказавшихся на территории Франции (не в последнюю очередь в долине Луары), которых все современники называли Nor(d)manni, то есть «людьми Севера». Однако ко времени Дудо это латинское слово (и его французский эквивалент) стало означать совсем другое. В Нормандии так начали называть жителей герцогства; норманны-язычники превратились в нормандцев-христиан. Эта связь сохраняется в современных французском и немецком языках, в которых «норманны» и «нормандцы» – одно и то же слово (французский: Normands; немецкий: Normannen).

Сам факт, что Дудо воспринимал историю таким образом, показывает, насколько далеко ушли потомки Роллона. Из разрозненных групп викингов, впервые поселившихся в регионе, образовался единый христианский франкоязычный народ – нормандцы. Это не единственный случай, когда Дудо ставит телегу впереди лошади. Точно так же, как в его истории существуют нормандцы, которых в реальности еще не было, у него существует и их государство. Согласно тексту хрониста, Нормандия не собиралась медленно в течение 80 лет, а появилась разом благодаря Роллону. То же самое можно сказать и о титулах, которые Дудо присваивает Роллону и Вильгельму. Для удобства я до сих пор говорил о первых нормандских правителях как о герцогах. Однако первые правители-норманны обычно называли себя князьями или чаще графами. Насколько мы можем судить, впервые герцогом себя назвал Ричард I, а постоянно носить этот титул стал Ричард II – такие подробности Дудо, составлявший указы, должен был знать из первых рук{25}. И тем не менее, согласно Дудо, герцогами были все нормандские правители, начиная с Роллона.

Таким образом, «История» Дудо отражает развитие нормандской идентичности, что говорит об обретении уверенности в коридорах власти в Руане, и вполне вероятно, предназначался этот труд для публичного чтения при дворе герцога{26}. Однако он не единственное подтверждение произошедших перемен. Герцогские указы также свидетельствуют об укреплении коллективной нормандской идентичности: в них Ричард I и Ричард II постоянно именовались «герцог/граф нормандцев» (dux/comes Normannorum). Еще более поразительны свидетельства того, что герцогство начали признавать территориальной единицей. Латинское название Нормандии Normanni(c)a впервые встречается в герцогских указах 1014 и 1015 годов – как раз тогда, когда Дудо заканчивал свою «Историю». Один из этих документов сохранился в первоначальном виде: он написан (возможно, не случайно) самим Дудо{27}!

Эти перемены проявились также в отношениях между Нормандией и ее соседями. Во время правления Вильгельма герцогская семья вошла в верхушку аристократического общества Северной Франции, а его сын и внуки стали игроками на европейской сцене. Если бы Эмма, первая жена Ричарда I, прожила дольше, она увидела бы, как ее брат становится французским королем. Позже дочь герцога Матильду обручили с графом Эдом II де Блуа – еще одной важной фигурой во французской политике. Однако самым крупным успехом стала женитьба английского короля Этельреда на другой дочери Ричарда, Эмме, в 1002 году. Этому предшествовала напряженность в отношениях между двумя государствами – сначала из-за обращения с политическими изгнанниками, а затем из-за того, что Ричард II укрывал викингов-грабителей{28}. В 1000 году прибежище в «королевстве Ричарда» (то есть в Нормандии) нашла одна особенно большая группа викингов, и хронист Гийом Жюмьежский сообщает о нападении англичан на Котантен, что, возможно, явилось ответным ударом{29}. Вскоре, однако, конфликт завершился примирением. Этельреду нужны были все возможные друзья, особенно такие, как Ричард II, – располагавшие портами и кораблями. В результате стороны пришли к брачному союзу. Мы не знаем точно, кто предложил брак, но есть основания считать, что это был английский король. Какое-то время семья Ричарда была на короткой ноге с королями, теперь же нормандцы вступали в их ряды.

До какой степени нормандское герцогство оставалось в этот период скандинавским, не вполне ясно. Масштабное заселение викингов произошло в первые десятилетия X века, а 940-е годы ознаменовались прибытием новых волн пришельцев. Однако теперь носители норманнского языка, должно быть, почти везде составляли меньшинство. Дудо сообщает, что Ричарда I в юности отправили в Байё, чтобы он мог овладеть датским языком. Это не означает, что в других местах этот язык исчез, но заставляет предположить, что при герцогском дворе говорили на французском{30}. Вероятно, западные части герцогства оставались более норманнскими, на что указывает женитьба Ричарда на Гунноре, дочери местного аристократа, – этот брак должен был обеспечить лояльность региона. Как следует из имени, Гуннора имела скандинавское происхождение, и ее родным языком, по всей вероятности, был древнескандинавский. О том, что этот язык использовался и в XI веке, свидетельствуют многочисленные топонимы на полуострове Котантен.

О том, что нормандцы не утратили связей со скандинавской прародиной, говорит то, что в 960-х годах Ричард I использовал скандинавских наемников при восстановлении своего государства, а в 1013–1014 годах Ричард II призвал союзников-викингов во время конфликтов с соседями (впрочем, это был последний раз, когда нормандский герцог прибегнул к такой помощи). Таким образом, хотя во многих отношениях нормандцы ассимилировались, они все равно отличались от французов. Об этом свидетельствует и труд Дудо. Он писал на латыни, характерной для французской культуры, но подчеркивал скандинавское происхождение своих героев. Возможно, нормандцы стали французами в культурном отношении, но продолжали прославлять свои скандинавские корни. Это чувство исключительности не ограничивалось придворными кругами. Французский историк Рихер Реймсский, работавший в середине 990-х годов, называет Ричарда I «герцогом пиратов» (dux piratae), искусно обыгрывая его настоящий титул «герцог нормандцев (то есть норманнов)» (dux Normannorum). В глазах Рихера – и, возможно, многих других при герцогском дворе – нормандцы и норманны по-прежнему были одним и тем же{31}. Таким образом, нормандцы стали австралийцами средневекового мира, гордившимися своим разбойничьим происхождением.

Дудо был важной составляющей этого переходного процесса. Его история дала нормандцам возможность прославлять свое прошлое язычество, но при этом декларировать христианские убеждения. В повествовании хрониста расселение и обращение норманнов представлено как часть божественного плана. Настоящим героем истории оказывается не Роллон, а Ричард I, покровитель Дудо, и все указывает на то, что Ричард II и его двор продолжили развивать христианскую нормандскую идентичность{32}. Таким образом, нормандское герцогство XI века производит двойственное впечатление. Своим существованием оно было обязано расселению скандинавов и очень этим гордилось. Однако его развитие и жизнь можно понять только в контексте политической культуры Северной Франции того времени. Чем больше Дудо настаивает на самобытности нормандцев, тем больше это кажется односторонним взглядом. Нормандцы отличались от своих соседей, но незначительно, не по сути.

3

Королева Эмма, сокровище нормандцев: Англия, 1002–1042

Когда в начале 1002 года Эмма ступила на землю Англии, будущее, должно быть, страшило ее. Ей предстояло выйти замуж за Этельреда, могущественного, но непредсказуемого короля Англии – человека, которого она никогда не видела, говорившего на языке, который она не понимала. Да, Эмму растили для династического брака, однако к такому подготовиться было невозможно. Как дочь герцога Ричарда I она могла ожидать, что ее выдадут замуж за какого-нибудь аристократа из Северной Франции – возможно, за графа Фландрии или Анжу. Союз с Этельредом был куда более престижным, но и куда более рискованным. В Англии у Эммы имелось мало сторонников и еще меньше друзей.

Причины этого брака следует искать в политических трудностях правления Этельреда, когда берега Англии вновь начали осаждать викинги. Цель союза состояла в том, чтобы закрыть нормандские порты для грабителей-северян, которые нашли там убежище в 1000 году. Кроме того, союз стал новой линией в политике западносаксонской королевской семьи, правившей Англией. Здесь давно выдавали дочерей и сестер за континентальных правителей, однако редко брали иностранных невест. Единственным давно забытым прецедентом была женитьба Этельвульфа, прапрапрадеда Этельреда[6].

Титул королевы сам по себе был новшеством. По неизвестной причине в западносаксонской королевской семье супругу монарха традиционно называли «жена короля» или «мать короля», что подчеркивало ее зависимость от мужчин (и подчинение им). Ситуация стала меняться только в 960-х годах при матери Этельреда – Эльфрите. Это первая супруга короля, получившая титул «королева». Эльфрита также стала первой официально коронованной королевой-консортом в династии, и она постоянно фигурирует в документах с обращениями к королю и поддержкой тяжб{33}.

Ко времени союза с Эммой Этельреду было около 35 лет, и у него имелось как минимум шесть сыновей и три дочери от предыдущего брака. Но даже если Эмма не была первой женой Этельреда, она, похоже, была его первой королевой. Дело в том, что прежняя супруга Этельреда почти не упоминается в источниках: ее никогда не называют по имени, и только благодаря гораздо более поздним описаниям мы знаем, что, вероятно, ее звали Эльфгифу. Отчасти такое умолчание можно отнести на счет традиционного женоненавистничества средневековых хронистов, но для исчерпывающего объяснения этого недостаточно – ведь и Эльфрита, и Эмма упоминались в различных источниках 960-х и 970-х годов{34}. Возможно, отчасти проблема заключалась в Эльфрите. В Средневековье при дворе могла быть только одна настоящая королева, и пока Эльфрита, которая умерла только в конце 1001 года, оставалась королевой-матерью, для второй женщины места не было.

Поэтому, когда в 1002 году, вскоре после смерти Эльфриты, в Англию прибыла Эмма, почва для появления новой королевы была подготовлена. Как и многие средневековые невесты, Эмма была юна – едва ли старше 20 лет, а возможно, еще и не вышла из подросткового возраста{35}. Как и ее отец и брат, в культурном (и лингвистическом) смысле она была француженкой. Возможно, Эмма знала древнескандинавский язык, который, вероятно, был родным языком ее матери Гунноры, однако почти или совсем не знала древнеанглийский, на котором говорили в ее новой стране. Столкнувшись с такими культурными и языковыми препятствиями, Эмма решила приспособиться к новым обстоятельствам. Она взяла (или получила) надлежащее английское имя Эльфгифу и начала заключать союзы с местной знатью. Вас может поразить тот факт, что новое имя, означающее «дар эльфов», совпало с именем первой жены Этельреда. Но там, где современный психолог отвел бы душу, историк вынужден довольствоваться замечанием, что это было самое популярное аристократическое женское имя той эпохи.

Уже в первый год пребывания Эммы на троне она стала заверительницей в указах Этельреда (под новым именем) – честь, в которой было отказано ее предшественнице. В следующем году мы видим новые признаки ее политической активности. «Англосаксонская хроника» – самое подробное повествование того периода – сообщает, что в 1003 году викинги разграбили Эксетер после того, как Эмма назначила туда нормандца (или «француза»). Это завуалированная критика новой королевы и ее окружения, а человека, о котором идет речь, называют словом churl (то есть «крестьянин, простолюдин») – уничижительный термин в аристократических кругах{36}. Тем не менее критика подразумевает наличие власти, и эта власть в последующие годы будет только расти.

Тот факт, что не все приветствовали Эмму, едва ли должен вызывать удивление. Средневековые дворы были космополитическими и многоязычными, но в то же время их раздирали на части интриги и соперничество. Это определенно относилось и ко двору Этельреда. С 991 года викинги не раз нападали на английское королевство, и их набеги становились все более масштабными и жестокими. Напряжение росло, и первым признаком того, что Этельред близок к отчаянию, стала печально известная резня в День святого Брайса в 1002 году – одно из первых крупных политических событий, свидетельницей которого оказалась Эмма. Согласно «Хронике», король приказал «предать смерти всех данов, находившихся в Англии» в день французского святого Брайса (13 ноября). Приказ появился в ответ на слухи о заговоре, и это был не столько акт этнической чистки в современном понимании, сколько удар по королевским викингам-наемникам, которые в последние годы показали себя особенно ненадежными. Однако это был не самый удачный поступок монарха с точки зрения его собственного будущего{37}.

Впрочем, викинги были лишь половиной проблемы. Обстановка накалялась, и власть Этельреда начала подтачиваться изнутри. Отчасти проблему создавала сама Эмма. Когда взошла ее звезда, закатилась звезда старших сыновей Этельреда от прошлого брака. А после того как около 1003 года у Эммы родился первенец Эдуард, началось соперничество за трон. Двор разделился: разные фракции поддерживали разных кандидатов. Если Эмма хотела выжить, ей требовалось быть начеку.

Но Эмма не просто выжила – она преуспела. Несмотря на все трудности, а может быть, благодаря им, она вскоре прочно утвердилась рядом с Этельредом. Возможно, Эмма принадлежала к тем, кто рассматривал резню в День святого Брайса не как агрессию против своих бывших соотечественников, а как необходимую (хотя и крайнюю) меру, чтобы справиться с угрозой со стороны викингов. И почти наверняка она была среди тех, кто несколько лет спустя рекомендовал Этельреду расстаться со своими постоянными советниками: современные историки окрестили эти события «дворцовой революцией» 1005 и 1006 годов. Позиции Эммы укрепились еще больше после рождения около 1008 года второго сына Альфреда. Третьим ребенком в королевской семье стала дочь Годгифу (что означает «дар Божий»). Решающий момент настал зимой 1013/14 года. Перед этим, сознавая, что английский трон созрел для захвата, датский король Свен Вилобородый возглавил массовое вторжение на остров летом 1013 года. К декабрю положение Этельреда стало катастрофическим, и он с Эммой и детьми бежал в Нормандию ко двору шурина{38}. Пусть союз с нормандцами и не смог предотвратить вторжение Свена, он, по крайней мере, обеспечил безопасную гавань, где Этельред мог планировать возвращение в Англию.

Счастливый случай для этого представился довольно скоро: в праздник Сретения, 2 февраля 1014 года, Свен внезапно скончался от болезни (или же, если верить более поздней английской легенде, его поразил святой Эдмунд). Этельред сумел воспользоваться возникшей неразберихой, чтобы вернуть себе престол. Он возвратился в Англию и изгнал Кнуда – сына Свена, которого датская армия намеревалась избрать королем вместо отца. Однако передышка оказалась недолгой. Уже в следующем году Кнуд прибыл в Англию во главе большого войска. Этельред умер после болезни 23 апреля 1016 года, когда армия Кнуда еще шла по стране.

Эмма оказалась в сложной ситуации. После смерти Этельреда ее позиции в Англии были под угрозой. Основной интерес Эммы заключался в возможном наследовании власти для ее сыновей Эдуарда и Альфреда. С этой точки зрения опасность представлял не только потенциальный завоеватель Кнуд, но и дети Этельреда от прошлого брака. Поначалу старший из них, Эдмунд Железнобокий, возглавил энергичное сопротивление данам. Должно быть, Эмма испытывала тогда сложные чувства, но, так или иначе, 30 ноября 1016 года Эдмунд умер – вероятно, от ран, полученных в сражениях с Кнудом. Так был проложен путь к восшествию на престол датского завоевателя – первого из длинной череды иностранных монархов на английском троне.

Учитывая шаткость положения, для детей Эммы разумным было найти убежище при дворе своего дяди Ричарда II Нормандского. Сама королева, похоже, оставалась в Лондоне – возможно, вопреки собственному желанию. У Эдмунда были все основания внимательно следить за мачехой, которая принадлежала к соперничающей фракции при дворе и желала, чтобы трон перешел от Этельреда к ее собственным сыновьям. Еще меньше причин отпускать ее было у Кнуда. Ведь, если бы Эмма снова вышла замуж, ее супруг мог бы претендовать на трон – как муж законной королевы. И что еще хуже, она могла попытаться поддержать своих изгнанных сыновей, главных соперников Кнуда. По этой причине скандинав решил сам заключить брак с Эммой. Источники расходятся в деталях: одни говорят, что Кнуд добился расположения Эммы, другие – что ее вынудили к этому союзу, однако все сходятся в том, что в итоге она согласилась{39}. Для Кнуда это стало важной победой: он мог силой завоевать Англию, но не смог бы одной только силой править. Женитьба на супруге предыдущего короля позволяла Кнуду изобразить себя своего рода наследником Этельреда. Таким образом, этот союз сглаживал острые углы. Кроме того, заручившись поддержкой Эммы, Кнуд нейтрализовал угрозу, исходившую от ее сыновей, старший из которых, Эдуард, уже приближался к совершеннолетию и не имел особых причин быть благодарным новому отчиму.

Если Кнуд многое выигрывал от этого союза, то Эмма ровно столько же могла потерять. Ее будущее в Англии теперь зависело от хороших отношений с новой властью. Однако брак с Кнудом, особенно если бы в нем родились наследники, лишал ее собственных сыновей права на трон – а как раз этого и добивался Кнуд. Столкнувшись с таким невероятно сложным выбором – и, вероятно, с определенным принуждением, – Эмма предпочла Кнуда и собственное успешное будущее сыновьям и изгнанию. Такое решение не могло быть легким, и Эдуард с Альфредом так никогда и не простили ее. Возникшая в результате этого напряженность будет определять английскую политику следующие полвека.

Эмма не гордилась своими действиями, что видно из заказанного ею позже сочинения об этом периоде. Пропагандистский труд с соответствующим названием «Похвала королеве Эмме» (Encomium Emmae reginae) написал в начале 1040-х годов один фламандский священнослужитель. Примечательно, что автор избегает любого упоминания о браке Эммы с Этельредом, несмотря на неизбежные искажения в повествовании. Игнорировать существование Эдуарда и Альфреда было невозможно, однако обстоятельства их рождения и родословная благоразумно обойдены молчанием. Очевидно, о некоторых вещах лучше было не упоминать.

Если в последние годы жизни Этельреда Эмма являла собой определенную силу, то при Кнуде она вышла на передний план. Как раз потому, что этот союз был столь важен для узаконивания власти нового короля, Эмма обрела полномочия и могущество. Она стала заверять королевские указы чаще, чем при Этельреде (хотя и тогда Эмма не очень стеснялась). Есть также свидетельства того, что на нее возложили важные политические обязанности. Многие документы адресовались одновременно Кнуду и Эмме; кроме того, они совместно оказывали покровительство культурным начинаниям и церкви{40}. Бессмертным памятником их равноправному союзу стало изображение в начале Liber Vitae («Книги жизни»), созданной в Нью-Минстере (Новом соборе) Уинчестера. Этот документ – перечисление тех, за кого молились монахи собора. Он появился в монастыре во времена правления Кнуда, и первая иллюстрация изображает Эмму (под ее английским именем Эльфгифу) и Кнуда, совместно преподносящих крест аббатству. Эти две фигуры имеют одинаковый размер; более того, Эмма расположена в правой части композиции (то есть слева, если смотреть на иллюстрацию). По устоявшемуся соглашению самого важного человека помещали справа или в центре рисунка – таким образом, Эмме отводится более почетное место, нежели Кнуду{41}. Здесь она более чем оправдывает свое более позднее прозвание «сокровище нормандцев»{42}.

Вхождение Эммы в новую англо-датскую власть, вероятно, облегчалось ее собственным скандинавским происхождением и возможным знанием древнескандинавского языка. Этому же определенно способствовало рождение двоих детей в браке с Кнудом – Хардекнуда и Гунхильды. В то же время Кнуду приходилось тщательно соблюдать баланс, вознаграждая своих скандинавских подданных и задабривая местную английскую аристократию (по крайней мере, ее часть){43}. С одной стороны, он раздавал верным сторонникам ценные земельные владения в Англии, с другой – стремился заручиться поддержкой представителей местной элиты. И в этом отношении Эмма оказалась бесценна. Брак с нею обеспечил некую преемственность королевской власти.

Это была лишь одна из многих оливковых ветвей, протянутых Кнудом англичанам. Другой стало основание церковной обители в Эшингтоне (Ассандуне) – месте окончательной победы Кнуда над Эдмундом Железнобоким. Не менее важной оказалась встреча в Оксфорде в 1018 году, на которой Кнуд пообещал соблюдать «законы Эдгара». Отец Этельреда Эдгар Миролюбивый был символом закона и справедливости в Англии. Готовность Кнуда добиваться лояльности местной знати доказывает также тот факт, что указы, выпущенные в Оксфорде, составлял архиепископ Йоркский Вульфстан (умер около 1023 года). В последние годы жизни Этельреда Вульфстан был его главным советником, которому доверялись все основные акты законотворчества; теперь он делал то же самое для Кнуда{44}. Примечательно и само решение принять «законы Эдгара». Оно не только создавало для Кнуда преемственность с более ранними английскими законами и системой правления, но также в определенной степени отождествляло его с отцом правителя, которого он сменил. Смысл понятен: источником легитимности был Эдгар, а не его сын – а значит, не наследники последнего.

Вульфстан и Эмма также вносили свой вклад в укрепление новой власти. У Кнуда по-прежнему имелись интересы на берегах Северного моря, и он нуждался в доверенных лицах, которые могли бы править Англией во время его отлучек. Зимой 1019/20 года он отбыл в Данию, чтобы обеспечить там престолонаследие своему брату. В военных походах 1023, 1025–1026, 1027 и 1028–1029 годов он захватил Норвегию и некоторые части Швеции. Сын Кнуда и Эммы Хардекнуд должен был сыграть здесь свою роль, и его отправили регентом в Данию – возможно, вскоре после его первого появления на публике в Англии в 1023 году. Там Хардекнуд должен был представлять своего отца и учиться искусству управления государством.