Читать онлайн Рогора. Пламя войны бесплатно

Глава 1

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Окрестности Лецека, родовые земли короля

Принц-консорт {14}

Аджей Руга

Дорога наконец освободилась из тисков обступившего ее леса, открывая вид на впереди стоящий город, живописное озерцо, раскинувшееся чуть в стороне… и я застыл как вкопанный, силясь справиться с наваждением. Неужели?! Неужели два года назад на этом самом месте я впервые встретил Энтару?! Неужели прошло уже целых два года, так много и так мало? И как же разительно они изменили мою судьбу…

Наши судьбы!

Едва справившись с нахлынувшими воспоминаниями, я с волнением вгляделся в противоположный берег озера – а вдруг?! Вдруг все повторится вновь, вдруг я вновь увижу огромного коня, бешено несущего крохотного седока?!

Нет… Там никого нет.

И хорошо.

Два года. Да, два года… Знакомство с Энтарой и стремительно захватившие чувства, борьба за свою любовь и служба в страже, воссоединение с возлюбленной и участие в восстании на стороне Рогоры. А что дальше?

А дальше ранение и близкая гибель, от которой меня спас тесть – и по совместительству король новорожденного королевства. Да… Такое не забывается. Этот поступок Когорда разом смыл все зло и всю ложь, что были до того, и оставил за собой неоплаченный долг. Долг жизни и самого преданного служения сюзерену, запросто рискнувшего собой ради спасения зятя и вассала.

Аруг {15} негромко всхрапнул – неизменный спутник и верный боевой товарищ, он отлично чувствует мое настроение, а учитывая те новости, что я решил лично доставить королю, настроение у меня самое поганое. Силясь отвлечься от дурных дум, я вновь переключился на воспоминания.

После битвы у Волчьих Врат (банальщина, конечно, но именно так окрестили рогорцы сражение, в котором завоевали свободу) меня отправили восстанавливаться в заботливые руки понесшей жены, в коих я и пробыл более пяти месяцев. И это было самое счастливое время в моей жизни, иногда казавшееся мне необъятной вечностью, а иногда – кратким мигом.

Но пока я отлеживался в объятиях любимой супруги, поддерживаемый отцом на редких прогулках, Когорд строил свое королевство. Оставив значительные силы пикинеров {16} и стрельцов в Волчьих Вратах и поставив над ними окончательно восстановившегося Торога, король двинул всю легкую конницу на границу со степью.

Идея была проста и практична: пока ослабленные огромными потерями «союзники»-торхи не восстановили силы, Когорд решил занять тот кусок приграничных плодородных земель, который входил когда-то в состав древнего княжества. Благо опыт освоения «ковылей» у короля имелся: не успели еще торхи покинуть наши земли, как по всему приграничью закипело строительство больших и малых крепостей. Собственно, их возведение началось еще до окончания войны: сдавшиеся на милость победителей пленные фрязи, разбитые по сотням, успели возвести малые деревоземляные укрепления с крохотными бастионами на углах и равелинами {17} перед вратами. Настоящие крепостцы на манер военного искусства срединных земель… Систему из тридцати новых укреплений «уплотнили» двумя большими деревянными крепостями – именно теми, что Когорд якобы возводил на своей земле и недостроил. На самом деле они были отстроены… и разобраны до лучших времен. Вот времена и настали, и две уже фактически готовые крепости в кратчайшие сроки были возведены на новых местах. Гарнизоны их составили новоиспеченные стражи из Корга – из последнего набора, в который когда-то попал и я…

Кочевников ждал неприятный сюрприз, но особого возмущения не последовало: чуть более тысячи уцелевших торхов под формальным началом Шагир-багатура сопровождали около двух с половиной тысячи рейтар и бывших дружинников владетелей. Почему бывших? Да потому, что во время подписания мирного договора с Республикой Когорд между делом упразднил баронские и графские дружины, а уцелевших воинов пообещал расселить на новых, чрезвычайно плодородных (но столь же и опасных) землях. Обещание он сдержал, выделив рядовым бойцам столько земли, сколько каждый из них мог обработать, да еще и освободил от налогов на пять лет.

Владетели, формально сохранившие свои земли и власть над ними, были, конечно, против. Когорд незамедлительно продемонстрировал, что реальная власть находится в его руках, походя казнив отца и сына Лагранов, возмущавшихся больше прочих; видимо, предыдущий урок не пошел им впрок.

Захват древних земель Рогоры – деяние действительно великое, по-своему не уступающее победе над Республикой, – Когорд сумел воплотить в жизнь лишь за остаток осени и зиму. Весной же столетиями непаханый чернозем вновь познал плуг рогорца. Рывок в степь состоялся.

Единственным темным пятном на фоне успеха новоиспеченного короля стало бедственное положение тестя, Шагира. Да, степняки под его началом взяли богатейшую добычу, множество пленников (большинство из которых, впрочем, пришлось за бесценок продать – Когорд в последний миг решил увеличить численность подданных). Но торхи затаили злобу еще после истребления особо лютовавшего кочевья. Огромные же их потери в боях и тот факт, что в последнем сражении рогорцы повернули оружие против побежавших союзников, озлобило степняков до предела… А рывок Рогоры в Великий ковыль стал последней каплей – в родные кочевья торхи уходили врагами.

Как итог, авторитет и популярность военного вождя Шагира-багатура растаяли словно снежная баба на летней жаре. Чтобы хоть как-то спасти родственника, Когорд выделил его воинам значительное количество трофейных самопалов с кремневыми замками и даже с полсотни кремневых огнестрелов, а кроме того, тяжелое вооружение для латных всадников. Шагир в короткий срок перевооружил горстку сохранивших ему верность батыров и откочевал к самой границе с Рогорой, что принесло выгоду обоим родственникам: Когорд получил дополнительную защиту вновь освоенных рубежей, а Шагир – крепкую опору в тылу на случай серьезного противостояния с озлобившимися соплеменниками. В краткий срок степной вождь восстановил часть утраченного авторитета – ведь торхи прежде всего уважают силу, а благодаря поддержке Рогоры Шагир обрел немалую мощь. Вскоре к его кочевью присоединились многие из тех, кто по первости смалодушничал и бросил вождя, а также мелкие кланы, спасающиеся от кровной мести. Прошлой же осенью его кочевье пополнилось многими семьями, спасающимися от голода: в степи случился массовый падеж скота, а наши пашцы щедро и недорого продавали торхам Шагира зерно – естественно, по указанию Когорда.

Со стороны кочевья Шагира за обе осени не последовало ни одного нападения, не беспокоили соплеменники и королевского тестя. Так что очередное приглашение прибыть на весенний курултай, преподнесенное вождю с соблюдением всех обязательных традиций, Шагир принял относительно спокойно, не забыв, впрочем, известить Когорда. И вот по истечении всех мыслимых и немыслимых сроков проведения курултая кочевье Шагира без каких-либо объяснений (да даже короткой весточки от тестя!) снялось с обжитого места и удалилось в степь. Собственно, с этой новостью я и отправился лично к королю, временно пребывающему в Лецеке…

Шум города, различимый еще на дальних подступах, становится оглушающим, а неприятный запах, различаемый уже за версту, и вовсе нестерпим. И как они умудряются выживать в этой вони? Неужели к ней можно привыкнуть? Хорошо хоть резиденцию королевской семьи возвели за городом…

Ближе к зиме, когда мы с отцом покинули Лецек, Энтара уже благополучно разродилась крепеньким малышом, непривычно серьезно смотрящим на окружающий мир. Покидать ставшую особенно ласковой жену, чья любовь и нежность ко мне после родов только возросла, как и расставаться со сладко пахнущим карапузом было до жути тоскливо – но меня звал долг принца-консорта и приказ короля. От совсем уж смертной тоски меня спасало лишь присутствие отца, который, впрочем, так же глубоко переживал расставание с внуком. Но иного не дано – Когорд более не мог заниматься одним лишь освоением степного приграничья, его ждало целое королевство и сонм порой просто неразрешимых проблем, а Торог, назначенный главнокомандующим регулярной армией, спешно проводил военную реформу.

И надо сказать, что Когорд, всю свою жизнь посвятивший великим целям – завоеванию Рогорой независимости, освоению плодородной степи и провозглашению королевства во главе с ним самим, – по достижении их столкнулся с новыми сложностями и к некоторым из них был просто не готов.

Вдвое разросшийся город неумолимо приближается, отвратительная вонь отходов мастерских и шум работающих цехов становятся просто нестерпимыми. Но делать нечего, дорога к загородному дворцу короля ведет именно через Лецек.

Навстречу с широкой улицы выезжает куцый обоз в три телеги. На передке первой повозки восседает немолодой уже купец, неприлично худощавый для своего сословия (а скорее общепринятого мнения о зажиточности и дородности купечества). Н-да, торговать у нас особо нечем – и скорее всего, повозки набиты исключительно недорогими ремесленными поделками, спрос на которые неизменно возрастает к предгорьям.

Когорд верил и верит, что только развитие ремесел и освоение новых технологий дают шанс Рогоре сохранить независимость и стать в будущем великой державой. Однако фундаментом для развития ремесел является предприимчивое и умное купечество, а оно в Рогоре не слишком многочисленно и, увы, никогда не имело должного потенциала. Не было в захудалой республиканской провинции и развитого ремесленничества, а тем паче мануфактур и заводов на ванзейский манер. Да, Когорд выбил весьма неплохие торговые условия при подписании мирного договора с Республикой, но честности лехов хватило ненадолго. Всего три или четыре торговых каравана без особых сложностей добрались до ругов, после чего наши купцы стали просто пропадать. Лехи лишь разводили руками и указывали на разгулявшихся бандитов. Еще и набрались наглости просить заем на наемников, способных очистить их земли от разбойных гнезд! Что же касается ругов и фрязей, им целенаправленно ввели значительные налоги на транзит, обусловив недавно прошедшей войной и необходимостью уничтожения тех же разбойников. И сопредельные державы благоразумно предпочли торговать в приграничье Республики, благо что лехи предложили им весьма достойные условия. Так что в итоге никакого развития и подъема купечества не состоялось – о чем, собственно, и свидетельствует встреченный мною куцый обоз и внешний вид умаявшегося пыльными дорогами торговца…

Соответственно приостановилось и развитие ремесел. В Рогоре было не так и много умелых рукодельцев, более половины которых перебрались в Корг еще до начала войны – все они трудились в степной страже. Когда же Когорд осознал, что буйного развития ремесленничества на местах не последует, он решил создать хотя бы единый его центр. Ведь только в таком случае наши умельцы имеют возможность изучать и внедрять в производство передовые технологии, а кроме того, имеют шанс изобрести что-то свое. Его выбор пал на Лецек – располагая, с одной стороны, неплохой дорожной развязкой, город и так уже принял многих мастеров, сформировавших собственную гильдию, а с другой – обладал значительным потенциалом для промышленного развития.

Что же, по всему видать, чутье и здравый смысл Когорда не подвели: всего за один год Лецек разросся вдвое (а возможно, уже и втрое), превратившись в солидный даже по республиканским меркам центр литейных и оружейных заводов, ткацких и кожевенных мануфактур, гильдий искусных каменщиков, кузнецов, столяров, плотников и даже художников. Только вонь здесь стоит страшная, и жуткий грохот не смолкает ни днем ни ночью, так что моей семье пришлось перебраться в летнюю резиденцию. Долгое время она представляла собой лишь несколько охотничьих домиков старого барона, затерявшихся в окрестных лесах…

Создав единый производственный центр, Когорд решил проблему развития и освоения новых технологий, а также закрыл по большей части вопрос материального обеспечения армии. Проблему отсутствия купечества, а значит, и оборота готовой продукции, новоиспеченный король решил незамысловато и даже изящно, предоставив «мастерам Лецека» государственные заказы. А для равномерного обеспечения наших рукодельцев всем необходимым был установлен обязательный уровень достатка отдельно взятого работника, в соответствии с которым на общее число мастеров в Лецек начало поступать мясо, зерно, рыба, фрукты, молоко, приобретенные королем у своих же пашцев и скотоводов. При этом для стимуляции работы внутри гильдий была придумана особая ранговая система, по состоянию в которой мастер обеспечивается всем необходимым на том или ином уровне. Надо отметить, что гильдейское руководство получает значительно больше, чем простому человеку требуется для проживания и пропитания.

Однако при закупках того же зерна и мяса и вообще в процессе всех товарно-денежных отношениях внутри королевства вдруг выяснилось, что в Рогоре нет ни собственной валюты, ни единого стандарта, что мог бы ее заменить! По всей стране в ход шли и лехские кроны, и ругские руби, и заурские дахремы, и ценились они исключительно по весу драгоценного металла (золота или серебра), из коего изготовлялись. Самым же жутким стал тот факт, что на территории Рогоры нигде нет действующих рудников по добыче серебра или золота. А ведь провозглашение королевства и короля само собой подразумевают, что появятся и монеты собственной чеканки с профилем государя. И вот тут-то Когорд сел в лужу…

Первым делом он попытался изъять из оборота республиканские кроны, чеканящиеся из серебра. Сразу вопрос – а как? Недолго думая король приказал чеканить монеты с собственным профилем из железа и в честь бывшего баронства назвал их корами – по его задумке стоимость новой монеты должна была стать адекватна стоимости республиканской кроны. Но не тут-то было! Народ просто отказался использовать «корговы железяки» во всех торговых операциях, мелкие монетки собирались разве что на переплавку – да и то металл на них шел самый некачественный.

Тогда Когорд рискнул было волевым решением изъять все иностранное золото и серебро, пустив его в переплавку, – и первые же «собиратели» из королевской гвардии пропали. Просто пропали – да в светлые, погожие деньки, посреди улиц мало-мальски значимых городков и даже деревень… Ситуацию спас верный советник короля, Ларг, предложив закрепить за корами стоимость определенного веса зерна. Идея тут же себя оправдала, как только продажа и покупка королевского зерна пошла только на коры (королевский указ!), а последние перестали чеканить массово, втридорога меняя уже имеющиеся запасы на золото и серебро. Понемногу железный кор стал ходовой монетой с уже граничными значениями мены на кроны, руби и дехремы, и запасники Когорда вновь стали пополняться монетами из драгоценных металлов. Последние, впрочем, тут же переплавляли на золотые и серебряные коры, за которыми закреплялись новые значения веса все того же зерна. Правда, в оборот их пока не пускают…

– На караул!

Преградившие мне путь молодые бойчины только-только поступили на службу, и это сразу бросается в глаза – по тому, как неуверенно они держатся в седле и как неловко выхватывают сабли из ножен, и по глуповато-испуганному выражению на лицах после прозвучавшей команды ветерана-полусотника. Отряд новобранцев спешно перестраивается в две шеренги вдоль улицы, воздев над головой обнаженные сабли. М-да, как-то я не привык к столь пристальному вниманию к моей скромной персоне.

Впрочем, скромной ли? Ведь я теперь не только муж принцессы, но и цельный полковник (нововведение Когорда по подобию ванзейского войска), достаточно известный как в степной страже, так и в южных воеводствах.

А ведь сколько крови Когорду и Торогу попила армейская реформа…

Начать надо с того, что за время освободительной кампании мужское население Рогоры понесло значительные потери. Погибшими и тяжелоранеными, не способными не только вернуться в строй, но и утратившими всякую возможность прокормить семьи самостоятельно, выбыло порядка девяти тысяч здоровых, полноценных мужчин. Королевская армия сократилась до одиннадцати тысяч, что, скажем так, делало ее наступательные возможности совсем мизерными, а оборонительные снизило на порядок. Пока Рогора воевала с Республикой, объединившись с ордой, этих сил еще могло хватить, однако все понимали, что в следующий раз степняки не преминут ударить в спину. А в том, что последует новая война с Республикой {18} и что она явно не за горами, Когорд даже не сомневался.

Фактически она началась с гибелью первого же нашего каравана на земле лехов. И хотя последние клянутся, что это дело рук разбойников, веры им нет никакой… Герцог Бергарский (теперь уже герцог!), славный герой обороны Тарга и Бороцкой битвы {19}, был вновь приближен королем. Он получил не только высший сановный титул, но и южное гетманство в личные владения, а кроме того, практически неограниченную власть, будучи избран сеймом верховным председателем. И нападения на наши караваны стали своего рода фундаментом для очередного витка его политической карьеры…

Объявив о необходимости борьбы с разгулявшимися разбойниками, Бергарский сумел убедить сейм в создании летучих отрядов профессиональных кавалеристов, наподобие регулярной армии. С той лишь разницей, что они не признавались как регулярная армия и не подпадали под изданные тем же сеймом эдикты, в свое время ограничившие численность коронного войска.

К слову, нападения случались не только на наших купцов, но именно наши караваны были вырезаны подчистую. Удары, последовавшие по отдельным деревням и поместьям шляхтичей, были, как правило, направлены против самых буйных и непокорных королевской власти. Когорд справедливо предположил, что большинство нападений были совершены людьми Бергарского с целью вызвать истерию внутри страны и получить добро на создание дополнительных вооруженных сил, мобильных и профессиональных.

И вскоре это дало свой результат. В прошлом году последовал демарш союза городов Лангазы. Поднакопив силы, они вновь решили забрать у лехов северные порты, благо, что время было выбрано, как казалось, благоприятное. Ведь Республика только-только получила звонкую оплеуху – и от кого?! От собственных подданных из южного захолустья!

Думаю, фрязи имели серьезный шанс – если бы не медлили и не бросили вперед лишь десятитысячный корпус, вроде как на разведку боем. Впрочем, возможно, они и не медлили, а пожадничали с платой большим соединениям наемников, решив, что и десяти тысяч профессиональных бойцов хватит для захвата единственной лехской крепости на побережье, с гарнизоном всего в две тысячи воинов. И ведь им это практически удалось! В стране началась паника, гетман севера замер в нерешительности, собрав лишь половину хоругвей лена и застряв в паре дневных переходов от стольного града Вальны. А сейм затянул с одобрением «посполитого рушения», коронная же армия не успевала к трагичной развязке…

А Бергарский словно ждал этого нападения: прилюдно сложив с себя полномочия председателя сейма (предварительно обозвав присутствовавших на заседании трусливыми бабами), рванул с горсткой воинов на север, по ходу включая в дружину «бойцов с разбойниками». На момент прибытия к осажденному Даницгу он имел под рукой уже пять тысяч опытных рубак.

Но атаковал герцог не лагерь осаждающих, основательно укрепленный редутами и гиштанскими рогатками {20}, а небольшую крепостцу на побережье, используемую фрязями как промежуточную базу снабжения. Последние, не имея представления о реальной численности противника, разделили силы и бросили пять тысяч воинов на помощь осажденным.

Бергарский атаковал их из заранее подготовленной засады, одним мощным ударом рассеяв ряды пикинеров и аркебузуров, а после истребив смешавшуюся массу пехоты в беспощадной сабельной рубке…

Признаться, обреченные фрязи дрались отважно, уполовинив силы Бергарского, что, впрочем, нисколько не обескуражило герцога. Облаченные в кирасы поверженных врагов лучшие его рубаки вырезали ночью часть фряжских постов, после чего в лагерь проникли основные силы лехов и устроили форменную бойню. Когда наемники осознали, что в лагерь ворвался враг, было поздно – более трети ландскнехтов было истреблено, а оставшиеся не сумели организоваться в ночной суматохе. Удар осажденных из даницгской цитадели довершил разгром противника.

Истребив захватчиков, Бергарский, однако, не остановился. Пленных наемников он банально перекупил, большую часть гарнизона Даницга включил в свой контингент и с новыми силами вторгся на территорию Лангазы. Первый же торговый город, Швериг, пал после стремительного штурма – наемники отказались оборонять его, запросив за свои услуги непомерную плату, а неопытное городское ополчение бойцы Бергарского легко рассеяли.

Чувствительный удар герцога заставил лангазских толстосумов пересмотреть планы на будущее и отказаться даже от мысли о завоевании северного побережья Республики. Более того, потеряв большую часть своих кавалеристов, Бергарский заключил выгодные контракты с самыми могучими кондотьерами {21} сроком на пять лет, в скором времени переведя их в южное гетманство. Одновременно с этим, снисходительно принимая регалии председателя сейма, он тут же продавил новый закон о военной обязанности шляхты, обеспечив короля правом объявлять «посполитое рушение» без одобрения сейма.

Естественно, усиление королевской власти и войска Республики, а также влияния самого Бергарского, самого опытного, талантливого и храброго полководца лехов, не могли не обеспокоить Когорда. Впрочем, он всегда знал, что лехи не смирятся с потерей пусть и захудалой, но провинции и предпримут все меры, чтобы ее вернуть. А значит, военный вопрос стоял во главе угла с самого начала…

Всем известным вариантам организации армии, коих сегодня насчитывается три – устаревшее и уходящее в прошлое дворянское ополчение, содержание отрядов профессиональных наемников, а также последнее слово военной мысли, рекрутский набор, – Когорд предпочел уже неплохо зарекомендовавшее себя и испытанное в степной страже «новшество». Король решил, что создаст армию, в которой все без исключения боеспособные мужчины пройдут службу, будучи мобилизованы на трехгодичный срок. Однако интересное и по-своему уникальное решение оказалось не так-то просто воплотить в жизнь – не прогонишь же всех мужиков через степную стражу!

Что же, король подсмотрел у лехов – учредил воеводства, разбив страну на десять примерно равных (по численности боеспособных мужчин) воеводств, поставив во главе каждого наиболее опытных полковников. Причем если южные, то есть примыкающие к степи, воеводства должны были поставлять в первую очередь легкую конницу, способную, однако, сражаться рейтарским строем, то северные (близкие, соответственно, к горам) должны были обучить многочисленных пикинеров. Стрельцы, как бойцы элитные и немногочисленные, служат в гарнизонах – как степной стражи, так и обеих северных крепостей, а кирасир Когорд зачислил в регулярную гвардию, обеспечив каждому бойцу пожизненное содержание.

Вроде легко и просто? Только на словах. На деле система воеводств и степной стражи во всем приграничье королевства сложилась лишь этим летом, да и то со значительными оговорками. Когорд не просто так пошел на осложнение отношений с озлобившимися до предела торхами, перед уходом в степь заставив их за бесценок продать молодых рабов и рабынь. Королю были нужны как рабочие руки молодых мужчин, так и чрева матерей, способных рожать здоровых карапузов – будущих воинов и защитников Рогоры. Но и с учетом новых заселенцев проблема с рабочими руками не решалась.

Когорд тут же посадил на плодородные земли уцелевших дружинников, молодые и неженатые получили право набирать среди лехских баб понравившихся жен – именно жен, а не рабынь. Многие, впрочем, предпочли звать к обрядовому камню {22} приглянувшихся землячек. Выкупленных мужей-лехов расселили по деревням, где особенно много мужиков выбыло в боях. Было объявлено, что пары из еще способных зачать и выносить детей рогорских вдов и бывших кметов Республики освободят от налогов на пять лет. Таким образом Когорд старался одновременно и кормильцев дать осиротевшим семьям, и обновить застоявшуюся кровь.

Часть армии удалось распустить по домам прошлой весной, однако на место выбывших пришлось тут же набирать молодых да неженатых парней, лучше всего подходящих для службы. В итоге ни о каком всеобщем воинском обучении речи пока не пошло – для боеспособности войска необходимо сохранить не менее двух третей ветеранов или, по крайней мере, полностью обученных бойцов. В то же время из всех боеспособных мужчин, что реально могут служить, удается выдернуть в постоянные дружины и гарнизоны не более десятой части – иначе королевство потеряет саму возможность прокормить имеющееся войско, отпустив столько рабочих рук…

Два крепких светловолосых блондина неспешно прогуливаются по улице в компании молодого подмастерья, он оживленно жестикулирует, видимо, в подтверждение своих слов. Компания развернута ко мне спиной, так что бывшие наемники, а теперь полноценные воины степной стражи не спешат брать на караул, приветствуя принца-консорта. Впрочем, фрязи отличаются достаточным своеволием и перед рогорскими полковниками тянуться не спешат, реальную власть над ними имеют только собственные командиры. Но черту рядовые бойцы не переступают, так что и шут с ними. Главное, что воины отличные и ощутимо помогают на границе. А эти конкретные ребята наверняка прибыли в Лецек или с заказом для наших оружейников – починка и правка как доспехов, так и клинков, или уже за исполненным заказом. И если наш мастер так оживленно жестикулирует, возможно, восстановить или изготовить удалось не все.

Вопрос о наемниках-фрязях, сосредоточенных на границе, остается нерешенным вот уже два года. С одной стороны, их давно пора привязать к королевству, женив на рогорских вдовах, девицах да оставшихся незамужними лешках. Но ведь просто так, в один миг снять три тысячи воинов с границы невозможно – мы ее фактически оголим. Значит, перед этим необходимо набрать во фряжские крепостцы новые гарнизоны, а эта проблема упирается в нехватку мужчин. А с другой – что лехи (выкупленные пленники-кметы), что рогорцы – это природные трудолюбивые пахари, любящие землю и умеющие на ней работать. А вот фрязи-ландскнехты – это профессиональные убийцы, коих в узде держит лишь воля командира и жесткий свод законов на время службы. Но вне ее – это бесшабашные гуляки и головорезы, способные вдесятером изнасиловать женщину, а после вскрыть ей живот лишь ради забавы. Пьющие без всякой меры, во хмелю они привыкли превращаться в диких зверей, не имеющих ничего общего с человеческим обликом. И сажать их на землю, впустив в размеренный уклад жизни рогорских пашцев, – весьма и весьма опрометчивый шаг.

Тем не менее уже на эту осень запланирован частичный вывод фряжских гарнизонов (около трети бойцов) и расселение их на землях степной стражи. Право закончить службу будет предоставлено только тем, кто действительно изъявит желание взять жену и земельный надел, а буйный нрав ландскнехтов (очень на то надеемся) остудит окружение бывших дружинников, знающих, с какого конца браться за саблю.

Шумный, грохочущий и вонючий Лецек наконец-то остался позади. Дорога к королевской резиденции лишь частично проходит сквозь город, зацепив пару ремесленных кварталов. К слову, Ларг, назначенный Когордом бургомистром, в ближайшем будущем планирует сделать полноценный окружной тракт.

Как же приятно полной грудью вдыхать пряный, бодрящий аромат лесных трав и цветов! Приближаясь к раскинувшемуся за городом светлому лиственному лесу, я с удовольствием смотрю по сторонам, любуясь девственной рогорской природой, изобилующей зеленью. Красота!

Каждому пути в свой срок приходит свое окончание. Настал черед и этой дороги – впереди завиднелись деревянные ворота, украшенные резьбой, высокие крыши свежесрубленных теремов. Прикрыв глаза от удовольствия, я четко представил себе лучезарную улыбку малыша, его радостный крик, а также требовательные, жаркие объятия молодой супруги, ее жадные из-за разлуки поцелуи и пришпорил Аруга: пора бы верному другу и ускориться!

Вот я и дома!

Глава 2

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Временная резиденция короля, внутренние покои королевской четы

Когорд и Эонтея

Эонтея с тревогой и болью в сердце наблюдала за мечущимся по спальному покою мужу. Прожив с Когордом вот уже более трех десятков лет, она очень тонко чувствовала как перемены его настроения, так и глубинные порывы души. И то, что супруг в короткий срок сменил статус с захудалого барона и бунтовщика на короля суверенной державы, нисколько не изменило отношения Эонтеи. Для верной и преданной жены Когорд всегда оставался тем же смелым, веселым, молодым и великодушным, каким она увидела его в первый раз много лет назад в покоях своего отца. А перед ее внутренним взором муж всегда представал львом, невероятно сильным и царственным хищником – и разительное изменение внешнего статуса нисколько не меняло его сути.

Но сейчас было совсем необязательно знать Когорда несколько десятков лет и понимать тончайшие грани его душевного состояния – едва сдерживаемый гнев и тревога короля сразу бросались в глаза. И это была еще одна прерогатива Эонтеи – только с ней Когорд мог позволить себе дать выход чувствам, явить свое истинное нутро. Вот и сегодня, когда Аджей, поначалу нелепо мявшийся, с отчаянной решимостью выдал тревожную весть, Когорд не позволил себе даже измениться в лице. Нет, он пожурил юношу, разом успокоив его, после чего великодушно отпустил к жене. Хотя какой он юноша и чего мялся? Ведь матерый, бывалый боец, выживший не в одной отчаянной схватке, и удачливый авантюрист, похитивший сердце дочери и походя чуть ли не лишивший жизни самого Когорда… Но робеет перед королем, переживает, словно в случившемся есть его вина! И в то же время как легко и пружинисто он направился к Энтаре, одной лишь фразой переложив тяжесть ответственности на Когорда.

Именно поэтому король так старательно сдерживает свои чувства, ни на секунду не дает усомниться в своих знаниях, силе и уверенности. Что бы ни творилось в его душе, подданные должны верить в его непогрешимость и правильность выбора.

Вот только правда в том, что все это лишь видимость – и даже самому сильному и умному человеку знакомы страх, сомнения и нерешительность. Но истинный король, чувствующий непомерную ответственность за свой народ, за своих подданных, способен открыться лишь очень немногим приближенным.

– Милый, даже если с Шагиром что-то случилось на курултае, руги удержат границу от степняков. Весь последний год их можно было застать лишь в разъездах. Все, что возможно сделать для укрепления стражи и кордона, уже сделано!

Когорд даже не изменился в лице при словах жены, не прекратил беспокойного блуждания. Лишь глаза его раздраженно сверкнули, но, бросив взгляд на искренне сопереживающую супругу, он сдержал резкий ответ, способный ранить любимую, и наконец-то поделился тяжелыми думами:

– Руги делают все возможное, но четыре тысячи наездников торхов далеко не предел для Великого ковыля. Степь без особого напряжения выставит в поле и целую тьму, не менее десяти тысяч всадников. Такую орду стража не удержит!

– Но есть же воеводы и их дружины!

– Южные воеводства способны собрать под свои знамена десять тысяч всадников. Но настоящих бойцов среди них наберется едва ли тысяча, да еще полторы-две из тех, кого успели худо-бедно обучить держаться в седле и махать саблей. Но степняки ударят в одном месте и всей массой, и ни разъезды стражей, ни успевшие к прорыву отряды воевод их не остановят.

Жена встревоженно внимала мужу, не торопясь его перебивать. Но пауза после последних слов супруга затянулась, и Эонтея решилась спросить:

– Но что тогда ты хочешь предпринять? Вывести армию в степь? Ударить первым? Или собрать ее в несколько крупных отрядов у границы?

Когорд лишь раздраженно фыркнул:

– Что делать нашей армии в ковылях? Пешцу не угнаться за конным. Под палящим степным солнцем, без достаточного количества воды и провианта мы потеряем треть войска, так ни разу и не столкнувшись с торхами. В этом случае удар на упреждение разумен, если нам известно расположение экономических и политических центров степняков. Ранее такими центрами были их города. Но прошло уже сто пятьдесят лет со смерти последнего хана и распада орды, повлекшего за собой десятилетия междоусобиц. Города торхов погибли в огне или пришли в запустение.

Что же касается «разбросать армию по границе» – прорвав оборону степной стражи, степняки бросятся грабить, а с крупными силами в бой вступать все равно не станут. Или заманят в ловушку какой из отрядов… Но дело даже не в том, что пехота не особо эффективна против иррегулярной конницы и что, разбив войско на несколько отрядов, мы в разы ослабим наши силы. Нет. Просто, бросив армию против кочевников, мы тут же пропустим удар лехов. И поверь, стоит им забрать обе крепости, как Рогора потеряет независимость.

Глаза Эонтеи округлились, а тяжелая грудь в плотно подогнанном лифе стала подниматься часто и высоко. Из-за сильного волнения ее дыхание стало жарким и прерывистым, что вскоре бросилось мужу в глаза. Нет, супруга была по-своему мудрой и сдержанной женщиной, настоящей королевой – но, как и Когорд, позволяла себе проявить слабость наедине с мужем. Тем более что слабости были маленькие и чисто женские… Супруг же, правильно поняв состояние замолчавшей жены и уловив ее незаданный вопрос, постарался все же ответить:

– Нет, положение не безнадежно. Удар последует скоро – но мы будем к нему готовы. Торога я отправлю в Волчьи Врата – не спорь! – гарнизон крепости необходимо укрепить. Я отдам ему всю нашу полевую артиллерию, а воеводы севера поставят под его знамя половину своих ветеранов. Он соберет не менее четырех тысяч воинов и укрепит наш северный рубеж. Я все рассчитал: хоругви Торога зароются в землю и камень перед цитаделью так, чтобы огонь крепостных орудий поддерживал их во время штурмов врага. В то же время легкие и средние пушки, что мы поставим на люнеты и редуты {23}, не дадут лехам подвести осадную артиллерию на дистанцию эффективной стрельбы.

Мобилизовать же большее количество мужчин сейчас мы просто не сможем: земле нужны рабочие руки, мужские руки. Если каждый год забирать всех кормильцев из семей, как только мы почувствуем угрозу вторжения лехов или торхов, врагу и не придется нападать: королевство сокрушит голод. Но! Как только лехи подступят к Волчьим Вратам, я тут же объявлю всеобщий сбор и выдвинусь на север. Торог продержится до нашего прибытия, я уверен. Тем более что свою храбрость и воинскую выучку он показал еще на прошлой войне, и теперь от него потребуется лишь полководческий талант.

Эонтея внимательно слушала логичные и взвешенные выводы понемногу успокаивающегося мужа – голос его окреп, движения стали менее резкими и хаотичными. При упоминании о сыне она, однако, невольно встревожилась – как всякий раз, когда Когорд давал Торогу ответственные и небезопасные задания. Впрочем, супруг неизменно оказывался прав в своем выборе, а сын набирался необходимого опыта и укреплял свой авторитет среди подданных. Постепенно он превратился из смышленого, но немного неуверенного в себе юноши во властного, сильного и мудрого мужа. Причем во всех смыслах – не так давно взявший в жены красавицу-степнячку Торог уже обрадовал родителей внуком.

Поэтому Эонтея не стала в очередной раз просить Когорда поберечь сына, а вместо этого напомнила мужу об угрозе степного нападения:

– А как же тумена торхов?

Окончательно пришедший в себя король ответил уже с легкой улыбкой – видно, высказанные вслух мысли успокоили его самого:

– Ну, про тумену я только предположил. На самом деле не все так плохо – мы можем объявить дополнительный набор в стражу, поднять в седло ветеранов приграничья, а из лучших бойцов стражи и бывших дружинников сформировать несколько мобильных рейтарских отрядов, усиленных «драконами» {24}. Хотя бы парочку, тысячи так по полторы воинов, оба поручим ругам. Наиболее опытным бойцам отрядов дадим по паре заводных коней, так чтобы один во время похода тянул доспехи и тяжелое вооружение, а второй был под всадником. Боевых же рейтары поберегут для схватки. Оба отряда оттянем чуть назад из приграничья – чтобы руги могли успеть навстречу прорывающимся торхам.

– Ты думаешь, что полторы тысячи наших всадников способны выстоять против десяти тысяч кочевников?!

– Если правильно построят бой, используя «драконов» и закованных в броню всадников – а в ругах я не сомневаюсь, – то вполне. Тем более что не менее пяти сотен бойцов приграничья присоединится к каждому из отрядов по ходу движения. Главное, что наши всадники сумеют перехватить степняков, и в то же время их будет не так много, чтобы торхи уклонились от боя. Пожалуй, самое сложное, это определить время и направление главного удара противника. Что же, отправим в степь максимум разъездов, лучших разведчиков и следопытов, постараемся взять как можно больше языков – задача решаема.

Успокоившаяся вместе с мужем Эонтея ответила на его улыбку самой обворожительной из своих улыбок, доступных еще далеко не утраченным женским чарам:

– Что же, любимый супруг, ты, видимо, верно все рассчитал! И когда же ты собираешься лишить нашу дочь желанного общества мужа?

– Двое суток им хватит. Работы как Аджею, так и Владушу предстоит еще много.

– Ты хочешь, чтобы дочь тебя прокляла?! Дай хотя бы трое!

– Трое?! Трое?!! Впрочем… Пусть так, трое. Считая сегодняшний день.

Эонтея в изнеможении откинулась на кровать.

– Пусть будет так, считая сегодняшний день. Тем ярче будет их любовь в эти краткие ночи… А разве ты, мой мужественный король, не забыл, что ночь дана для любви всем супругам, а не только молодым?!

Когорд ласково улыбнулся любимой и по-прежнему желанной женщине, ненавязчиво приглашающей его разделить с ней ложе. Задув свечи, он мягко опустился на кровать рядом с ней, ровно на то место, что Эонтея поглаживала мгновением раньше…

Глава 3

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Временный лагерь кавалерийской группы принца-консорта, воеводство Тогорда

Аджей Руга

– Кавалерия! Залп!

Две сотни всадников, держа двухрядное равнение на полном скаку, синхронно, словно единый, хорошо откалиброванный механизм, выхватывают самопалы из седельных кобур и разом тянут спусковые скобы.

– Второй!

Не сбиваясь с ритма, рейтары бросают разряженное оружие в кобуры, выхватывают пары и повторяют спуск.

– Сомкнуть ряды! Пики {25} к бою!

Копируя команду и прием лехской гусарии, рейтары на скаку перестраиваются в ударный клин, одновременно стягивая перевязи с копьями, перекинутыми через плечо. Помимо основной перевязи пику фиксирует петля, накинутая на носок сапога, и ногу нужно высвободить на скаку в первую очередь, а после не глядя поймать ею стремя. Новичку такой прием не под силу.

Таран ударного кулака рейтар обрывается по команде офицеров. Надо сказать, что маневр ветеранов, щедро заплативших за науку кровью, выглядит идеально. И действительно, в жизни двойной залп по широкому фронту, а после таранный удар «в копье» на узком его участке нередко приносит желанную победу. Увы, подобную выучку и синхронность пока могут продемонстрировать только ветераны. И эти маневры имеют цель не столько порадовать мой взор командующего, сколько продемонстрировать новичкам и менее опытным воинам, что этот прием возможен в принципе.

А учить их приходится максимально интенсивно. Не сегодня завтра торхи пойдут в набег, и очень может быть, да практически наверняка, что одновременно с ними ударят и лехи. Предположение короля подтвердилось донесениями лазутчиков: в Каменном пределе развернулась настоящая гражданская война, причем каждый род сражается сам за себя.

Подробности противостояния неизвестны. Что удалось выяснить наверняка – только то, что Вагадар мертв, а его противники активно используют огнестрельное оружие (даже пушки!). А если вспомнить, что вождь горцев сразу после окончания войны с лехами сумел изъять три четверти исправных огнестрелов… Единственный напрашивающийся вывод: именно лехи и вооружили самых недовольных бывшим вождем, и вооружили неплохо. Правда, с гибелью Вагадара его противники власть в горах взять не сумели – сподвижники вождя обладают еще немалыми силами, да только и сами они далеки от единства, преследуя каждый свои интересы. Оттого и грызня всех против всех. Учитывая же, что смерть Вагадара практически совпала с внезапным уходом кочевий Шагира… таких совпадений просто не бывает.

Мысли о скором набеге кочевников да о начале новой кампании с лехами поглощают чуть ли не все свободное от подготовки время. И хорошо – ибо в противном случае меня бы просто заела тоска по жене и ребенку. И сейчас сердце сжимается, как вспомню, с какой мукой отрывался от сладко пахнущего малыша, разметавшегося во сне между мной и матерью… Ночью, когда ребенок просыпается от голода, Энтара кормит его и иногда укладывает вместе с нами – когда уже нет сил вновь поднимать сына и перекладывать его в кроватку. Или когда, забывшись, просто засыпает. Вот и тогда, в мою последнюю ночь с семьей, жена взяла маленького Гори и, покормив, положила рядом с собой. Я же проснулся от того, что кто-то наполз на мою подушку и коснулся горячей, только покрывшейся детским пухом головкой, а после закинул теплую ручку на лицо.

А какими жадными и одновременно нежными были прощальные поцелуи жены! Какой страстной и яростной была та короткая супружеская близость перед самым расставанием – прямо в коридоре, перед дверью в наши покои! Какой нежностью и тоской были наполнены ее глаза в тот миг, когда я уже запрыгнул в седло… Я не отворачиваясь смотрел в них, покуда верный конь не скрыл меня из виду, и сердце мое в тот миг было готово вырваться из груди и броситься к жене и сыну! Или просто разорваться на множество кусков… Впрочем, о чем это я?! Мое сердце и так осталось с ними…

Теплые и нежные воспоминания о любимых, приносящие столь сладостную, хотя порой и невыносимую боль, прервал Григар, один из наиболее приближенных ко мне офицеров. Я зачастую использую его для личных поручений, он же, в свою очередь, обладает исключительным правом обращаться ко мне в любое время дня и ночи. Только что-то бледен мой верный порученец, чую, недобрые вести собирается сообщить.

И действительно, последние разделяющие нас шаги Григар преодолевает чуть ли не бегом, с ходу выпалив обязательное армейское приветствие:

– Господин полковник! К вам гонец с дальних кордонов! Тех, что прилегают к Каменным пустошам! Он загнал четырех скакунов, еле дышит. Я приказал его накормить.

– Правильно приказал, Григар. Отчего такая срочность?

– Кордон прорван, остроги вольных пашцев горят. Нас атаковало войско лехов!

– Что?!!

Ругательства на всех доступных мне языках нескончаемым потоком срывались с губ, пока я бежал к лагерной столовой. И ни одной здравой, адекватной мысли, способной хоть как-то разбавить хаос в голове, так и не промелькнуло. Уж слишком тяжело и страшно было поверить той вести, что передал Григар.

Гонец, едва ли этим летом перешагнувший тот рубеж, когда юноша становится мужчиной, сидит за столом перед остывшей уже плошкой говяжьей похлебки. Абсолютно серый от дорожной пыли плащ да болезненное мерцание запавших, почерневших глаз выдают ту дикую усталость, что накопилась в нем за время дороги. Заметив меня, он резко вскакивает с приветствием:

– Господин полковник!

Раздраженно махнув рукой, мол, не до церемоний, я засыпал бойца расспросами:

– Какие крепости атакованы и сколько острогов сжег враг?! Какими силами располагают, и с чего вы взяли, что напали именно лехи?!

– Господин полковник, я не могу с полной уверенностью говорить о том, сколько пограничных укреплений подверглось нападению. Судя по последним данным – ни одного.

– То есть?!

– Наши разъезды, атакованные в степи торхами, пытались укрыться в крепостях фрязей. Выжили немногие, но кто уцелел сообщили, что фрязи ударили в спину и полным составом вливаются в войско врага.

Твою же!!!

– Что по численности противника?

– Примерно две-три тысячи торхов идут в авангарде, именно они напали на разъезды в степи и атаковали остроги вольных пашцев. Многие были уничтожены, застигнутые врасплох – благодаря предательству фрязей кордон оказался открыт на значительной протяженности.

– А откуда вообще уверенность, что напали именно лехи? Может быть, кочевники просто сумели договориться с наемниками или только лишь частью их?

Гонец лишь с трудом сглотнул, прежде чем ответить. Ни один мускул на изможденном лице воина не дрогнул.

– Торхи шли загоном до того, как напали на пашцев и перехватили большую часть дозоров. Но, выполняя распоряжение короля и ваши приказы, начальник линии войсковой старшина Карев еще до нападения отправил в степь дозоры из лучших воинов на самых выносливых скакунах. Один из разъездов сумел уйти от степняков, уцелевшие сообщили, что со стороны Каменных пустошей в нашу степь вошло крупное войско лехов из примерно четырех-пяти тысяч фрязской пехоты, тысячи легкой конницы и тысячи крылатых гусар – именно по гусарам мы и опознали лехов. Впереди основных сил следовали частые дозоры из шляхты, но наши воины сумели оторваться от них и разминуться со степняками – торхи идут впереди лехов.

– Они скрывают их…

– Войсковой старшина думает так же. Кроме того, наши воины сумели разглядеть крупный обоз врага. У лехов много артиллерии, были замечены даже осадные орудия.

– Сколько наемников перешло на сторону противника?

– На нашем участке изменили гарнизоны всех пограничных укреплений. Это четыре сотни воинов.

– Значит, у врага примерно пять с половиной тысяч пехоты и практически столько же конницы…

– Господин полковник, это еще не все.

– Да что еще-то?!

На этот раз гонцу потребовалось сделать над собой усилие, прежде чем выдавить из себя последнюю новость. Мне бросилось в глаза, как тяжело подался вверх его кадык.

– Мы сумели взять языка, торха. Он сказал, что Шагир-багатура казнили на курултае, а лехов ведет польный гетман юга Бергарский.

С трудом удержав эмоции, я лишь кивком среагировал на последние слова мужественного бойца, сумевшего сохранить и донести до меня столь важные вести.

– Последний вопрос: каковы силы у войскового старшины?

– Из разъездов вернулось с полсотни воинов, да еще под сотню всадников набралось из числа уцелевших пашцев. Господин Карев идет на соединение с дружиной воеводы Руцкого, у того еще где-то пять сотен воинов.

– Из которых только половина чего-то стоит в бою… Я понял. Как тебя зовут?

– Ежи, господин полковник.

– Лехское имя. У тебя есть родственники в Республике?

– Только по материнской линии.

По лицу видно, что гонец несколько напрягся от последнего вопроса, но это связано явно не с тщательно скрытым предательством. Скорее всего, парню часто пеняли на инородское имя.

– Понятно. Григар!

– Да, господин полковник!

– Гонец принес черные вести, но не щадил себя, чтобы успеть их вовремя доставить. Подобная самоотверженность не должна оставаться без внимания! У меня есть подарочный набор колесцовых самопалов искусной ванзейской работы, инкрустированных серебром. Я их хорошо пристрелял, но ни разу не использовал в бою – так пусть же они послужат наградой воинской самоотверженности! Передай их, а после возвращайся в мой шатер: сегодня у нас будет много работы.

Прежде чем бросаться раздавать приказы, я решил еще раз все хорошенько обдумать. Нет, гонца к воеводе я отправил сразу после разговора с Ежи: Тогорду предстоит незамедлительно собрать свою хоругвь и двигаться на соединение с рейтарами из крепости «Медвежий угол». Это был один из двух рубленых замков, что Когорд воздвиг на землях баронства, а после собрал уже на границе, отсюда и название – замок срубили в глухой чащобе. Вкупе со всадниками степной стражи ему предстоит разоружить, а если придется, то и вступить в бой с фрязями, что держат, хотя скорее уже держали, кордон на нашем участке. Впрочем, из крепости тревожные вести еще не поступали, но это не значит, что наемники сохранят верность. Бьюсь об заклад, что Бергарскому достаточно пообещать им возвращение на родину да чисто символическую плату, и фрязи изменят. Эх, не успели мы их привязать к Рогоре, не успели…

Сам того не замечая, я остановился у карты воеводств Рогоры, занимающей половину стены шатра. Еще одно новшество ванзейцев, принятое на вооружение Когордом. Поначалу большинство военачальников отнеслись к нему с большим сомнением, в том числе и я. Но сейчас, вглядываясь в условно намеченные на выдубленной шкуре поселения, крепости, горную систему Каменного предела, окаймляющую Рогору с флангов и северного рубежа, реки и озера, границы воеводств, я понял, насколько же прав был Когорд. В очередной раз… Наконец-то поток мыслей принял определенное русло, и черные вести, принесенные гонцом, сложились в единую картину.

Итак, Бергарский сумел найти общий язык со степняками и свободно прошел сквозь их земли по Каменным пустошам – по сути-то и ничейным, но считавшимся ранее непроходимыми. Да уж, косность сознания… На что Когорд сам привык ломать стереотипы, удивляя врага, но даже он не предвидел удара Бергарского – если подумать, достаточно логичного. Готов побиться об заклад, что именно торхи помогли лехам пройти сквозь голую, безводную пустошь, предоставив им фураж и провиант. Кроме того, именно кочевники могли разведать залегшие у самой земли водяные жилы и, возможно, выкопали даже колодцы. И вместо того, чтобы предупредить нас о приближающемся враге, торхи атаковали наши посты по всей линии, а фрязи ударили в спину.

Но что теперь? Куда и с какой целью следует Бергарский?

Его войско достаточно мобильно, но невелико. Всерьез он может полагаться только на своих людей, а это не более чем семь тысяч воинов. Хотя если вдуматься, сила немалая – и удар нанесен внезапно. Когорд просто не успеет собрать воедино все войско, и Бергарский вполне может закончить войну генеральным сражением. В конце концов, один фрязский наемник в бою стоит трех бойцов шляхетского ополчения.

С другой стороны, осадные орудия. В Рогоре единственной крепостью, что не взять без артиллерии, являются Львиные Врата. И, собственно говоря, это тоже план – блокировать замок, взять его штурмом и отрезать войско Торога от Рогоры. А заодно занять важнейший в тактическом плане проход через горы. Это вполне реально, Рогора не слишком широка от степей до гор, и при стандартном темпе движения фрязских наемников (верст тридцать за дневной переход) им потребуется всего десять дней.

Конечно, реальный темп их движения ниже. Даже слабо укрепленные поселения вольных пашцев своей гибелью выиграли нам целый день, что ушел на бешеную скачку гонца. Еще полдня мы потратим на сбор отряда. Значит, выйдем ночью… Нет, ночью выходить нельзя, движение будет не очень быстрым, и к утру люди и лошади крепко устанут. Но и ждать утра следующего дня в подобных условиях невозможно! Значит, собраться нужно до вечера, дабы до сумерек пройти верст хотя бы двадцать – двадцать пять. Да, так будет лучше.

А что потом?

Надо думать, что потом. Итак, если Бергарский собирается атаковать Львиные Врата (а на кой еще ему могли понадобиться осадные орудия?), ему не миновать Данапр {26}. Мосты через реку сожжем заранее – броды-то еще найти надо, а когда (или все же если?) найдут, я надеюсь, мы сумеем хоть на пару-тройку дней задержать врага. В идеале, конечно, было бы неплохо продержаться до подхода короля… Возможно, мне действительно удастся сбить темп продвижения противника, а уж там поспеет – очень сильно на то надеюсь! – Когорд с войском.

Вот только сколько этого войска будет у него под рукой, скольких он успеет собрать помимо гвардии? Тысяч восемь – десять? И это призванные мужчины, а не бывалые ветераны прошлой кампании – последние в большинстве своем стянуты к Волчьим Вратам. Когорд не пойдет на ослабление войска сына, и это правильно – лехи наверняка нападут и по ту сторону гор. Значит…

Значит, у моего тестя будет очень мало шансов победить, особенно учитывая тот факт, что у него нет орудий.

А что могу сделать я? Ну, у меня в дружине немало опытных стражей, в свое время вырезавших не один дозор степняков. Если сделать все грамотно, мы можем напасть на ночную стоянку лехов – все равно шансов на успешную атаку обоза при свете дня у нас нет. Почему обоз? Да потому, что все орудия, или практически все, сейчас находятся в обозе. Почему днем нельзя? Потому, что Бергарский не дурак, и свои козыри для финальной битвы он будет беречь как зеницу ока. Наверняка непосредственно обоз охраняют значительные силы пехоты, да и гусарию он держит где-то неподалеку. А вот на ночь (будем предполагать, что Бергарский выстраивает из обоза вагенбург) прячет значительную часть войска в укрепленном телегами лагере. Но! Ночью сквозь посты часовых сможет подойти и небольшой отряд, да с особой целью – заклепать, а если получится, то и подорвать пушки. Может быть, взорвать даже хранилище пороха. Хотя нет, это самоубийство – их ведь наверняка хорошо охраняют, как и орудия. Просто так не возьмешь – даже если благополучно миновать посты охраны, поднимется шум… А если мы сами поднимем шум?! Имитируем атаку на лагерь? Или даже реально нападем, вырезав до того часовых с обеих сторон вагенбурга? И спустя некоторое время бросив в атаку спешенных «драконов»?

А что, это мысль! Поднявшаяся неразбериха позволит нашим людям внезапно перебить артиллерийскую прислугу и, быть может, подорвать сколько-то пороха… Кстати, а где лехи держат лошадей ночью? Внутри периметра вагенбурга, что логично, или жалеют лошадок, оставляют на ночной выпас? Если так, можно атаковать еще и кавалерией в сторону выпасов – таким образом, мы убьем сразу трех зайцев!

Вот только одна проблема – впереди Бергарского следуют десятки разъездов торхов. Помимо разведки они жгут, грабят, насилуют и убивают, а заодно обеспечивают лехов фуражом и отчасти провиантом. Сейчас, когда они миновали рубежи стражи и вольных пашцев, еще способных постоять за себя, торхи зальют кровью земли беззащитных кметов…

И это нам на руку. Поверив в свою безнаказанность, они начнут дробить свой загон на небольшие отряды по сотне-полторы воинов. А у войскового старшины (как там его, Карима, Карива?.. Ах да, Карева!) под четыре сотни бойцов из тех, кто чего-то стоит в бою. Если поделить отряд пополам, то вполне можно нанести одновременно два-три чувствительных удара, уничтожив сколько получится торхов, и, снова объединившись, уходить. Степняки сбросят ход, вновь сольются в орду, свое продвижение чуть-чуть, но ведь наверняка замедлят и лехи… А после кочевники бросятся вдогонку, мстить и смывать с себя позор нерешительности – как только поймут, что противостоящие им силы ничтожно малы. Но если разыграть все верно, Карев уведет торхов под сабли и огнестрелы моих воинов…

Итак, решено! Отправляю гонца к войсковому старшине, пусть выступает навстречу степнякам. Связь будем держать через посыльных, думаю, послезавтра к вечеру уже встретимся. Естественно, еще одного гонца к Когорду – свои планы дополнительно изложу на бумаге, – и, конечно, к отцу.

Вот только ему-то как быть? Идти на соединение со мной, Когордом или продолжать держать границу? Вообще-то полторы тысячи его рубак (да еще столько же можно собрать, не особенно-то и ослабив стражу) в бою будут нелишними. Но! А если за Бергарским последует вторая волна кочевников, и еще большая? В конце-то концов, что Когорд, что покойный Шагир оценивали возможности торхов в десять тысяч воинов, даже с учетом потерь прошедшей кампании. А это значит…

А ничего это не значит, ровным счетом ничего. Может быть, удар со стороны торхов последует (что наиболее вероятно), может, и нет, но в любом случае отцу стоит удвоить отряд и перенести ставку ближе к театру военных действий. Хотя бы и сюда, в наш лагерь. Здесь также не середина линии приграничья, но левый его фланг в Корге защищен более чем, а отсюда отцу будет гораздо удобнее зайти в тыл к Бергарскому – коли король решит, что его фрязи сейчас самая главная и самая важная цель.

Значит, отцу нужно предложить двигаться в наш лагерь и по дороге пополнять свои хоругви. Приказать-то ему я, конечно, не могу, но ведь само предложение не столь уж неразумно. Да, надо обязательно напомнить про фрязей – думаю, их необходимо разоружать по всей линии.

Глава 4

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Броды через Данапр, высокий берег реки

Аджей Руга

Теплая летняя ночь подходит к концу. Глубоко, полной грудью вдохнув сырой от близости реки воздух, в котором явственно чувствуется запах свежевскопанной земли, я окинул взглядом извилистые апроши {27}, развернутые фронтом к берегу. «Драконы» уже докапывают… Быстрее бы. Враг скоро покажется, а ведь воинам нужно хоть немного отдохнуть перед битвой.

Сколько их уцелело и смогло вновь встать в строй? Да две неполные сотни из пяти… А ведь все так хорошо начиналось!

К запаху реки, влажному и отдающему чуть-чуть затхлостью, добавился вдруг легкий аромат луговых трав, обильно растущих в поймах Данапра. Точь-в-точь так же пахло всего две ночи назад. Крепко смежив веки, я мысленно перенесся туда, заново переживая восторг схватки.

Легкое дуновение по-летнему теплого, мягкого ветра с полей донесло до меня сладко-пряный аромат луговых трав. Жадно втянув его в себя до последней капли – словно осушил кубок с горской медовухой {28}, – я чуть подал Аруга вперед. Еще раз окинув взглядом глубокую и узкую лощину, в которой спрятал более половины своих всадников, я вновь с тревогой осмотрел крутые подъемы, по которым нам предстоит подниматься верхом. Хоть бы все удалось…

Быстрее бы уже появились торхи – ждать их с надеждой и тревогой, словно ночную встречу с молодой красавицей, нет уже никаких сил. Терпение вообще не мой конек, но что поделать, терпеть-то надо, тем более я теперь отвечаю не только за себя, но и за жизни сотен доверившихся мне воинов. Чьих-то мужей, отцов, сыновей, просто возлюбленных – кого отчаянно, со всепоглощающей материнской любовью или слепой детской надеждой ждут дома… Да, рождение собственного ребенка заставило меня смотреть на многие вещи иначе. Внезапно появилась не свойственная мне осторожность, привычка все перепроверять, взвешивать и осмысливать, и, наоборот, пропало желание рисковать, влезать в авантюры. На этом жизненном этапе я вдруг понял, что хочу и буду себя беречь – и не потому, что так хочется жить, а потому, что у ребенка должны быть оба родителя, и мама, и папа. И это касается не только моего сына, но и моих воинов – а ведь кого-то из них в ближайшие часы точно заберет костлявая…

А-а-а! Всех сберечь невозможно! Но воевать нужно так, чтобы враг нес максимально большие потери, а твои воины – максимально малые. И именно поэтому я должен взвешивать каждый свой шаг, осмысливать каждое решение…

От гребня холма отделилась одинокая фигура, размахивающая красным флажком. Наконец-то! Сердце начало бухать с удвоенной частотой, разгоняя по телу застоявшуюся было кровь, а рука сама легла на рукоять верной сабли. Через пару секунд я уже и сам расслышал топот множества копыт и рев всадников, почувствовал вибрацию земли. Значит, осталось недолго.

– Приготовьте самопалы. И не шуметь! Торхи не должны заметить нас раньше времени.

Мой приказ легким шелестом разнесся по рядам воинов, повторяемый сотниками и десятниками. Впрочем, вряд ли торхи сумеют расслышать хоть что-то – с таким-то напором преследуя врага! В их ушах свистит лишь ветер – с бешеной скоростью они пытаются настигнуть воинов Карева, практически дотянувшись до них с наступлением сумерек. Знать бы им, что все это спланировано, что войсковой старшина специально не спешил отступать, специально выжидал погоню, уничтожив до того три отряда мародеров-торхов…

Гул, сопровождающий скачку всадников, усиливается с каждой минутой – пока две с половиной сотни воинов Карева не прошли совсем рядом с оврагом. Сейчас они сбросят темп до легкой рыси и выстроятся в две шеренги уже за границей расселины – как и было задумано. А степняки, увидев замедлившегося противника, предадутся инстинктам природных хищников и без оглядки бросятся вперед… Тем более что выглядеть все будет так, словно отряд рогорцев уже не может оторваться от преследования и решил погибнуть с честью.

А вот и торхи – их полуживотный вой и гиканье резко ударили по ушам, а до обоняния донесся запах давно немытых тел – что всадников, что лошадей.

Все начнется с минуты на минуту.

Грохот сплошного залпа огнестрелов пронзил вступающую в свои права ночь, словно раскат грома.

Ну наконец-то!!!

– Рогора, к бою!!!

Ярость, предвкушение скорой схватки, врожденная ненависть к степнякам – все эти чувства словно материализовались в крови и разлились по жилам жидким пламенем. Сгоряча бросаю Аруга вперед, к одному из подъемов, что мы смогли укрепить на пологих склонах оврага. Несколько секунд скачки – и я одним из первых миновал гребень расселины, обнаружив врага всего в нескольких десятках локтей от себя. Заметили нас и торхи. Часть кочевников смешались, осознав, что попали в засаду, но наиболее стойкие и яростные бросились навстречу. До столкновения остается всего несколько секунд…

Из плотной толпы степняков, уже неясно видимых из-за сгустившихся сумерек, отделилась фигура крупного всадника на мощном жеребце, уверенно направившего скакуна в мою сторону. В его руках плотно зажато длинное копье – и кажется, что наконечник направлен именно в мою грудь. Впрочем, видимо, так и есть.

Ветер свистит в ушах, сердце бешено гоняет кровь, а его стук, словно удары молота, отдается в висках. Направив Аруга навстречу, я прикрыл левую, уязвимую сторону клинком сабли, подняв рукоять к голове, – готовый блок.

Вот и противник – в звериной ярости скалящееся лицо, пена на губах скакуна и острие наконечника, устремившегося к моей плоти…

Рывок! Натянув поводья, осаживаю скакуна, бросив его влево – и одновременно рублю наискось саблей, сверху вниз, направо от себя. Противник в последний миг нацелил удар копья в голову, а не в грудь, и древко с заточенным клинком на конце с устрашающей скоростью просвистело справа, всего в паре вершков от лица. Мой удар также не нашел цели, лишь кончиком елмани {29} достав правую руку торха. Но в следующий миг степняк пропустил точный укол копья скачущего за мной всадника – он не успел верно направить свое оружие раненой рукой…

Следующий враг налетает на меня с бешеным визгом, чертя саблей над головой стальной круг. Наметив удар сверху вниз в голову, он тут же изменил его направление и вместо этого рубанул наискось, от себя. Встретив вражеский клинок у самого лица заставой, с силой отталкиваю его и рублю в ответ. Торх лишь откидывается в седле, пропуская перед собой режущую кромку елмани, одновременно уколов саблей навстречу. Его клинок больно чиркнул по кирасе, но острие соскользнуло со стали доспеха, однако, будь в руках торха кончар или палаш, атака врага имела бы полный успех!

Обозлившись, бью саблей навстречу, от себя снизу вверх. Остро наточенная, узкая к острию сабля рвет стальные кольца кольчуги, вгрызаясь в плоть врага. Почувствовав ее сопротивление, доворачиваю рукоять, чтобы сильнее ранить противника. Торх дико визжит от боли… и, резко замахнувшись, рубит сверху вниз, с оттягом – жуткий удар! В последний миг инстинктивно закрываюсь левой рукой, ожидая, что вражеский клинок располовинит меня до седла, но сабля торха, удар которой пришелся вскользь по наручу, меняет направление и лишь кончиком елмани рубит руку.

Дикая боль! Яростно взревев, хватаюсь правой за кинжал (саблю я выпустил еще во время атаки торха) и, вырвав клинок из ножен, бросаю Аруга вперед, уходя от очередного удара. В следующий миг добрая сталь смачно вгрызается в незащищенное горло кочевника…

Левое предплечье отзывается острой болью на неосторожное движение руки и отвлекает от воспоминаний. Да, степнякам мы всыпали по первое число, ударив сразу с трех сторон. Вторым залпом рассеяли попытавшихся было контр-атаковать торхов, а с другого фланга по растянувшейся колонне ударили «драконы». С фронта же атаку кочевников встретили развернувшиеся сотни войскового старшины Карева. Внезапность и продуманность нашей засады сломили дух степняков, и вскоре они попытались спастись бегством. Вот только к этому моменту с тыла к ним зашли оставшиеся пять сотен моих всадников под предводительством Григара… Он по широкой дуге обошел торхов еще днем.

Разгром был полный, если кто и ушел под покровом ночи, то немногие. В засаду попало чуть более полутора тысяч степняков, и практически все они погибли.

Да, первый успех вскружил мне голову. Окрыленный легкой победой (первое настоящее дело в качестве военачальника – и тут же оглушительный успех!), я решил следующей же ночью напасть на вагенбург Бергарского. Как же я недооценил противника…

Еще раз втянув в себя свежий ночной воздух, я вдруг подумал о том, что перед атакой на лагерь лехов я не чувствовал никаких запахов. Вообще ничего постороннего не помню, настолько сильным было напряжение… и предчувствие скорой беды – по всей видимости, то гнетущее, беспокоящее ощущение на задворках сознания им и было.

До боли, до рези в глазах вглядываюсь в ровные линии выстроенных из телег укреплений вагенбурга, силясь заметить хоть что-то отличное от уже приевшейся картинки. Например, всполохи выстрелов, мечущееся во тьме пламя факелов, что держат в руках поднятые по тревоге воины, неясное мелькание теней, выдающее скоротечную схватку… Так же напряженно я вслушиваюсь в ночную тишину, силясь уловить звуки боя – лязг металла, крики сражающихся, хлопки выстрелов – или хотя бы встревоженные окрики часовых… Ничего. Не слышно и не видно – ничего.

Три десятка лучших разведчиков обошли лагерь с задачей незаметно проникнуть в укрепление и заклепать орудия, а по возможности и подорвать сколько смогут возов с порохом (наверняка их держат отдельно). Для успеха их операции с нашей стороны вагенбурга последует атака спешенных «драконов». А для того, чтобы моих стрелков преждевременно не обнаружили, еще два десятка разведчиков прямо сейчас снимают посты с нашей стороны.

Однако подобная ночная атака всегда может пойти не так, как планировалось, и, в душе надеясь, что все получится, я с тоской жду, как в лагере поднимется тревога. Но вроде бы пока тихо…

На мгновение закрыв глаза (устали от напряженного вглядывания в темноту), я оборачиваюсь к Григару. Сегодня верный помощник находится подле меня, с ответственной задачей точно фиксировать прошедшее время по песочным часам. Утвердительный кивок старшего офицера убеждает меня в верности собственного чутья – оговоренный срок истек, «драконам» пора выдвигаться.

Кивнув Григару в ответ, я тем самым отдал приказ о начале атаки. Спешенные «драконы» – они оставили своих кобылиц чуть позади нас – двинулись вперед. Пять сотен воинов, одетых в черное, словно пять сотен призраков растворились в ночной тьме, будто действительно утратили плоть. На секунду стало даже как-то не по себе. Но это всего лишь показатель хорошей подготовки: командиры заранее проверили, ладно ли подогнано снаряжение – дабы не обнаружить себя случайным звуком, и все ли воины спрятали клинки в ножнах – даже лунный свет может отразиться от холодной стали оружия. Именно сейчас от «драконов» в первую очередь требуется бесшумность и незаметность…

Я с двумя сотнями отборных ветеранов, облаченных во все имеющиеся у нас кирасы и кольчуги, прикрываю атаку пехоты. Мало ли что может пойти не так. Тем более что воины должны видеть – их лидер, их вождь на равных делит с ними все опасности. Именно тогда они будут готовы пойти за ним в любое пекло.

Сегодня мы все верхом на самых сильных кобылах – жеребцы могут обнаружить нас своим ржанием, – а копыта их обмотаны тряпками. Доспехи плотно подогнаны и прикрыты плащами, воины получили строгий приказ молчать. Ничто не должно выдать нас раньше времени!

Как же мучительно долго они идут, бастардовы дети! От чудовищного напряжения я весь взмок, поддоспешник насквозь пропитался потом. Вспотели даже ладони, а сердце то бьется через раз, то бешено скачет, словно загнанная в клетку белка.

Эх, ладно, надо успокоиться. Утерев намокшие брови тыльной стороной ладони, глубоко выдохнул и попытался представить себе, как две конные сотни войскового старшины ударят по ночному выпасу лехов. А заодно попытался подсчитать, сколько стреноженных коней получится освободить от пут и увести в наш лагерь.

Вроде помогло. Но, бросив случайный взгляд на поле, я вновь замер – по расчетам выходит, что «драконам» осталось примерно полста шагов до стен вагенбурга, и, если разведчики справились, сейчас они бесшумно…

Грохот выстрелов сотен огнестрелов и пушек ударил по ушам, на несколько мгновений просто оглушив. Сотни вспышек пламени засверкали по всему периметру вагенбурга, на секунду ослепив глаза.

Твою же!!!

– Григар, давайте отступление!!!

Но старший помощник уже опередил меня, приказывая барабанщику дать сигнал отхода. Ночь пронзил… вой сигнальных труб! Со стороны вагенбурга раздались призывные звуки десятков труб и рожков, и ворота его открылись, выпуская в поле волну всадников. При вспышках пламени на их спинах я явственно разглядел знаменитые «крылья» лехских гусар…

Не слушающиеся, одеревеневшие губы все же протолкнули негромкое:

– В атаку.

Рослая пегая кобыла подо мной подалась вперед неспешным шагом, через пару мгновений перешла на легкую рысь, а еще через сорок ударов сердца бросилась в галоп. Но нам до бегущих от вагенбурга «драконов» скакать раза в полтора дольше, чем устремившимся к ним гусарам.

Ночную тьму пронзили вспышки выстрелов на поле. Редкие, разбросанные друг от друга хаотичные вспышки, но никак не плотный слитный залп – единственное, что могло бы остановить или хотя бы задержать атаку тяжелой кавалерии… А еще через пару мгновений гусары доскакали до нашей пехоты, и звуки выстрелов перебили пронзительные крики тяжело раненных и погибающих людей.

– Быстрее!!!

Не помня себя от стыда и ярости, я скачу вперед. Впрочем, гнев и боль не заглушают во мне здравого смысла и осознания того, что я командир, и мне удается подвести следующих за мной воинов к противнику так, чтобы гусары закрыли нас от орудий вагенбурга. И более того, они нас, кажется, не заметили – если такое вообще возможно!

– Рогора!!!

Боевой клич, разом вырвавшийся из глоток двух сотен воинов, ошарашил противника, а через секунду их ряды щедро выкосил наш залп. Оглушенные лехи не сумели встретить таранный удар в копье, мой противник, бестолково дернувшийся навстречу, вылетел из седла с разорванным горлом…

Наш удар спас оставшихся в живых «драконов», отвлек лехов от истребления спешенных стрелков. Не знаю, каким чудом – может, глаза гусар не привыкли к темноте после лагеря, может, они слишком сосредоточились на пехоте, не ожидая также и кавалерийской атаки, – но лехи «зевнули», не успели толком встретить наш удар. Залп самопалов и последующий таранный удар в копье разрубил их колонну надвое. Причем пропустив столь тяжелый удар и не разобрав в темноте нашей малой численности, гусары упустили возможность навалиться с обеих сторон всей массой и, окружив, истребить нас. Но и без того после подачи сигнала общего отступления, когда «драконы» наконец-то добежали до лошадей, сумела уйти лишь половина моих воинов – выучки и храбрости лехам не занимать. Ушло бы и еще меньше, но в последний момент уже «драконы» прикрыли нас слитным стройным залпом, беря реванш за истребление их в поле. А вот из разведчиков никто не вернулся.

Светает… Вначале горизонт сереет, а вокруг становится лишь чуть светлее. Затем самая его кромка постепенно окрашивается в царственный багрянец, ярко-алый. Небо постепенно желтеет, и вот из-за края земли медленно всплывает еще багровый диск солнца…

Красиво. От воды начинает подниматься молочно-белый густой туман, постепенно расползающийся по пойме реки, накрывая собой землю…

Молочно-белый густой туман, скрывающий землю…

– Тревога!!!

Лехская армия еще вчера вечером вышла к реке, но за ночь попыток переправиться с их стороны не последовало. Два ближайших моста мы сожгли, второстепенные броды выше и ниже по течению я прикрыл кавалерийскими отрядами примерно по пять сотен воинов, включив в них даже слабо обученных новичков – не до жиру, кто выживет после первого боя, тот, считай, готовый боец. Командирами поставил Григара и войскового старшину Михала Карева.

Михал, опытный рубака сорока лет, с совершенно седой головой и черными как смоль усами, полжизни провел в седле, повоевав наемником, послужив и в страже, и, конечно, сражавшийся за свободу Рогоры. Многие годы, проведенные в седле и на полях сражений, оставили отметины по всему телу, в том числе здоровенный рубец через правую щеку, делающий внешность войскового старшины еще более воинственной. И надо сказать, что Михал еще ни разу не подвел, сумев завести торхов в мою засаду, предварительно истребив три их отряда, и вовремя остановил атаку на выпасы лехов, оказавшиеся очередной засадой. Вчера же днем, когда шляхетская кавалерия Бергарского, вышедшая к бродам выше по течению, попыталась форсировать реку и закрепиться на нашем берегу, Михал сбросил их в Данапр одной стремительной атакой.

К бродам ниже по течению Бергарский своих всадников пока не посылал – хотя это в его же интересах: зайди пара сотен кавалеристов нам в тыл, и броды нам уже точно не удержать. Но, видимо, гетман предвидел, что я постараюсь защитить обе переправы.

Понимая, что удерживать броды вечно не получится, я все же надеюсь, что смогу затормозить продвижение Бергарского и подарить Когорду необходимое время. Укрыв «драконов» в апрошах, я защитил их от артиллерии противника, а сами укрепления расположил таким образом, чтобы огонь моих стрелков доставал до кромки берега. Сотню же тяжелой кавалерии расположил в резерве, в расселине позади апрошей – это на случай, если придется прикрывать отход «драконов».

Но вот теперь этот туман, идеально подходящий для скрытного форсирования реки…

– Тихо! Не шуметь!

Бряцанье металла в траншеях, равно как и тревожные разговоры вполголоса, стихли. Все мы, от рядового стрелка до командира, напряженно вслушиваемся в происходящее на той стороне реки.

Минута за минутой ожидания, горячий пот, струящийся по спине, но кажется, что все спокойно, угроза миновала… Может, противник просто не знал о плотности тумана на рассвете, может, не догадался воспользоваться неожиданным прикрытием?

Вдруг со стороны реки послышался негромкий всплеск. От напряжения я подался вперед, и, хотя понимал, что это может быть всего лишь крупная рыба, наиболее активная на рассвете, тревога усилилась до предела.

– Приготовиться к стрельбе! Берите выше на полкорпуса от кромки берега! По моей команде стреляет первая полусотня, остальные ждут!

Апроши расположены к реке не параллельно, а чуть изогнуто, словно развернутая к Данапру чаша. «Драконов» я разбил на полусотни по счету – то есть каждый первый, второй, третий и четвертый стрелок в траншее будут вести огонь по очереди, одновременно с остальными номерами счета. Невеликий получится залп, зато огонь будут вести практически непрерывно – пока каждая полусотня стреляет, предыдущие стрелки перезаряжают огнестрелы.

И вновь напряженное вслушивание в давящую, вязкую тишину. Может, действительно рыба играет?

Но вдруг мне почудилось какое-то шевеление в клубящемся тумане, и тут же раздался приглушенный звук, до боли напоминающий тихую команду.

– Огонь!!!

Грохот полсотни выстрелов бьет по ушам непривычно сильно. Но даже наполовину оглушенный, я явственно различаю раздавшиеся в тумане крики боли.

Дикий рев атакующих воинов раздался из-под густой белесой пелены. Лехи (или фрязи), осознав, что раскрыты, в открытую бросились вперед – видимо рассчитывая, что сумеют проскочить большую часть разделяющего нас расстояния до следующего залпа.

Глупцы!

– Вторая полусотня! Огонь!

На этот раз «драконы» ударили уже на звук, и, судя по многоголосному вою раненых, их залп вышел точнее. Но большая часть врагов лишь ускорили свой бег и вырвались из-под скрывающего их тумана.

– Третья и четвертая! Залп!!!

Сотня точных выстрелов сметает первый ряд показавшегося врага, на несколько мгновений апроши густо заволакивает сгоревшим пороховым дымом. Но как только он рассеивается, я вижу, как из дымчатой пелены вырываются новые враги – сотни доппельсолднеров {30}, вооруженных двуручными мечами и саблями. Туман клубами вьется за ними, и кажется, что «мастера меча» ландскнехтов на самом деле есть речные призраки из оживших рогорских легенд – до того мистически жуткой выглядит картина их атаки…

– Первая! Огонь!!!

Спустя секунду бьет залп успевших перезарядить оружие первых номеров. Противники вновь падают – но благодаря сильно разреженному строю, в котором фрязи идут в атаку, огонь моих воинов не особенно затормозил их бег. Упало десятка три бойцов – а остальные неотвратимо сокращают дистанцию.

Твою же! Нужен полный залп обеих сотен!

– Не стрелять! Зарядить огнестрелы, но не стрелять!!!

И уже тише добавил стоящему рядом саперу:

– Приготовь пушки. Пали по сигналу моего горна.

Коротко кивнув, сапер направился к помощникам.

Враг неумолимо приближается, уже отчетливо видны оскаленные лица озверевших наемников. Их не менее четырех сотен – если добегут, уцелевшим «драконам» жизни останется ровно на пять ударов сердца.

А ландскнехты уже практически добежали, невольно втянувшись вглубь чаши апрошей. Пора!

Поднеся костяной рог к губам, я с силой выдохнул воздух из легких. Над позициями раздался чистый звук боевого горна.

И в то же мгновение шесть взрывов раскатисто ударили на вершинах траншей. До предела набитые камнем земляные пушки {31}, замаскированные в гребнях апрошей, извергли его ровно в тот момент, когда основная масса врага оказалась на их линии огня. Увесистые кожаные мешки, туго набитые порохом и упакованные в деревянные ящики, забитые в землю, были обложены пудами колотого щебня и гальки, сверху мы присыпали их землей, надежно замаскировав. Добротно пропитанные зажигательной смесью запальные шнуры, что вели к пороховым мешкам сквозь узкие лазы, прогорели за пару ударов сердца…

Дикий, леденящий душу вой раненных, изувеченных камнем, раздался через мгновение после залпа. Раны, полученные при подрыве земляных пушек, воистину ужасны – камни отрывают конечности, разрывают людей надвое, оставляя в животах ландскнехтов огромные сквозные раны и разбрасывая их внутренности на десятки шагов вокруг… Не менее половины атакующих погибли или тяжело раненны, фланги доппельсолднеров каменная картечь выбила целиком. Уцелевшие заметно притормозили…

– Все разом! Залп!!!

На этот раз две сотни свинцовых пуль ударили точно в массу ландскнехтов, инстинктивно сбившихся в кучу после подрыва пушек. Первый ряд выкосило напрочь, досталось и второму… И наемники дрогнули.

У них еще был шанс воспользоваться моей ошибкой – ведь дай «драконы» не один залп в две сотни выстрелов, а два по сотне, погибли бы обе шеренги фрязей. Уцелевшая сотня воинов могла еще проскочить разделяющие нас несколько десятков шагов, пока мои стрелки заряжают огнестрелы… Но ландскнехты были сломлены – и всей массой подались назад, подставив спины под очередной залп «драконов».

Последующие два часа Бергарский методично расстреливал наши апроши из орудий. Зажигательные и пороховые бомбы, раскаленные ядра – их жуткий вой против воли заставлял искать укрытия на дне траншеи. Привыкнуть к нему – к звуку неотвратимо приближающейся смерти – как оказалось, невозможно. Погибло уже четыре десятка «драконов», впрочем, не будь апрошей, мои жалкие две сотни воинов пали бы в первые минуты обстрела…

– Господин полковник! – В траншею свалился чудом добежавший невредимым рейтар. – Разведчики донесли: лехи собрали все рыбацкие лодки, начали переправу ниже по течению, в версте отсюда!

– Твою же! Лугар! Лугар!!!

Последний уцелевший сотник «драконов» не слышит моего крика. Приходится подползти к нему поближе и отвесить хорошую затрещину.

– Господин полковник?!

Судя по громкому крику офицера, его крепко оглушило. Приходится кричать так же громко:

– Я увожу рейтар, враг пытается переправиться! Вы стойте здесь до последнего! Попробуют пойти вброд, стреляйте полусотнями, сдерживайте их! Если сумеют переправиться и будут атаковать, дай подойти поближе и бей из всех стволов, а потом уводи людей! Мы оставим лошадей, ты понял?!

Утвердительный кивок и ответный рев:

– Да, господин полковник, сдерживаем до последнего и уходим!

– Молодец! – Я обернулся к рейтару. – Побежали!

В четырех десятках рыболовецких лодок, что на скорую руку собрали в округе люди Бергарского, много закованных в броню воинов не перевезешь. Но у противника было достаточно времени, и на нашем берегу собралось уже под полторы сотни фрязей-пикинеров и полсотни аркебузуров.

Незамеченными подойти не удалось, и дисциплинированные пикинеры уже сбились в «ежа», а аркебузуры под прикрытием леса пик успели раскалить фитили.

Атаковать их сейчас кажется безумием, но… но враг продолжает переправу, и его подкрепление уже практически достигло середины русла. Чуть промедлим, и тогда не останется даже крохотного шанса сбить их в реку. Фрязи легко перебьют заслон «драконов», и Бергарский продолжит триумфальное шествие по стране.

Ну уж нет!

Вполоборота развернувшись к воинам, желая еще раз взглянуть в их светлые, исполненные мужества лица, в горящие отчаянной решимостью глаза, я начал заводить их на схватку – для многих последнюю в жизни:

– Воины! Вы шли за мной в бой, и я ни разу не подвел вас! Не подводили и вы! Так будьте же тверды и сегодня, сейчас!!! Будьте достойны памяти братьев, погибших за Отечество! Постоим за Родину – и сокрушим врага!!!

Моим словам вторил бешеный рев истинных витязей родной земли:

– За Рогору!!!

Аруг скачет как никогда в жизни, он словно хищная птица, камнем падающая на жертву, – и с этой невероятной скоростью мы неумолимо приближаемся к склоненному к нам лесу четырехгранных пик. Рейтары не отстают, и вся сотня единым кулаком летит на врага, грозясь одним мощным ударом сбросить его в воду Данапра. Земля словно ходуном ходит под копытами могучих боевых жеребцов, а бьющий навстречу ветер свистит в ушах и застилает глаза.

И каждое мгновение этого «полета» каждой частичкой своего тела я жду вражеского залпа – ведь он уже должен был прозвучать! Проклятые аркебузуры фрязей имеют стальные яйца – они подпускают нас максимально близко, чтобы выстрелить в упор!

Повинуясь внутреннему чутью, инстинкту побывавшего уже во многих схватках бойца, я полностью ложусь на холку Аруга, слившись с жеребцом в единое целое. А в следующее мгновение верный конь словно налетел на препятствие – что-то дважды ударило его в грудь, а еще один, более легкий толчок я почувствовал спиной. Пуля, попав в древко копья, расщепила его пополам.

Аруг, верный боевой конь, в оставшиеся мгновения жизни прыгнул вперед, на пики – ломая их тяжестью своего тела…

В последнюю секунду падения я успел выхватить притороченные к седлу самопал и палаш. Тяжелый удар о землю, выбивший дух, и тут же перекат с бока (жить-то хочется), встаю на колено. Ударом клинка сбиваю древко направленной в грудь пики, одновременно выстрелив в напавшего на меня фрязя.

Нестройный залп нескольких десятков самопалов над головой, и чуть оторвавшиеся рейтары таранным ударом в копье прорывают прореженные шеренги пикинеров. Меня они обошли не иначе как чудом…

Дико и страшно кричат смертельно раненные лошади, так похоже на людей, им вторят крики придавленных, покалеченных седоков и пикинеров, чьи кости раздробили тяжелые удары конских копыт… На мгновение я застыл, убоявшись жуткого зрелища бойни, но только на мгновение – ко мне тут же бросился фрязь со шпагой наперевес.

Удар тяжелого клинка сверху вниз – ухожу в сторону, одновременно выставив блок сверху. И тут же рублю в ответ справа налево, наискось, но фрязь успевает принять мою атаку на клинок. Левой хватаю противника за сжимающую рукоять кисть и, дернув ее на себя, тяжелым ударом правой стопы в голень выбиваю опорную ногу. Враг теряет равновесие, проваливаясь вперед и вправо – присев на колено, скользящим ударом вспарываю его ляжки до костей.

Нужно добить, но буквально в двух шагах появляется еще один противник. Стремительный, словно бросок змеи, укол шпаги достает кирасу на излете, противно скрежетнув по металлу, но я успеваю уйти в сторону и тут же рублю справа, сверху вниз, вкладывая вес тела в удар. Фрязь не успевает поставить блок – и падает с наискось разваленным горлом.

На несколько мгновений я оказываюсь словно вне схватки: после атаки тяжелой кавалерии в строю врага образовался широкий коридор, стенки которого держат пытающиеся продвинуться вперед всадники. Некоторое количество уцелевших ландскнехтов вступили в скоротечные схватки с потерявшими коней, но сохранившими боеспособность рейтарами. Однако практически все они уже перебиты.

Отбежав назад, к павшему коню, верному другу, я с острой сердечной болью склонился над Аругом. Опасения, что верный конь еще жив и именно мне придется оборвать его муки, оказались напрасны – из груди и живота жеребца торчали обломки четырех пик. Боевой товарищ ушел сразу, без мучений…

С трудом просунув руку под бок коня, освобождаю из кобуры второй самопал и максимально быстро перезаряжаю первый. В бою будет нелишне.

От реки ударил нестройный залп не менее трех десятков аркебуз, и тут же восторженно взревели контратакующие ландскнехты. Хорошенько проредив строй рейтар залпом, они ворвались в образовавшуюся брешь.

Ну я вам сейчас!

С самопалами наперевес бросаюсь вперед, навстречу противнику. Не менее десятка прорвавшихся фрязей вооружены алебардами {32}, которыми они искусно выбивают моих всадников из седел.

Первая пуля достается высокому блондину, воткнувшему копейное острие алебарды в горло жеребца, опрокинув и его, и всадника. Вторая сбивает с ног ближайшего ко мне врага, кинувшегося навстречу.

Ну вот и все… Отбросив бесполезные теперь самопалы, вновь берусь за палаш, заткнутый за пояс, одновременно левой рукой вытягивая длинный крепкий кинжал с широким лезвием и двумя ободами у рукояти. Шаг навстречу врагу – и копейный наконечник алебарды едва ли не пропорол сталь кирасы на груди. Рванув в сторону, пропускаю длинный выпад слева и тут же прыгаю вперед, в отчаянном броске дотянувшись до горла противника острием палаша.

Рубящую атаку встречаю блоком с шагом вперед, подставив под падающее сверху древко сталь скрещенных клинков. Рывком палаша сбрасываю вражеское оружие и, прыгнув навстречу, резко разворачиваю корпус, используя инерцию разворота для рубящего удара. Но враг успевает отпрянуть, пропустив перед собой оточенную сталь клинка. А в следующий миг я успеваю заметить стремительно приближающееся топорище вражеской алебарды.

Глава 5

Земли степной стражи

Войтек Бурс, вольный пашец

Глубоко вдохнув сочный, сладко-пряный запах свежескошенной на вечерней зорьке травы, я с затаенной, тщательно скрываемой тоской направляю свой взгляд на горизонт. Со стороны может показаться, что я любуюсь заходом светила, щедро окрасившим небеса багровым.

– Не к добру…

Глухой ропот Здислава, пожилого уже мужика, пришедшего с семьей в земли пашцев семь лет назад, заставляет меня лишь неприязненно поджать губы. Сосед, в отличие от обоих своих сыновей, никогда не служил в страже – не вышел возрастом. И хотя сейчас он не сказал ничего такого – по крайней мере, не отличного от того, о чем судачат в поселке, – слова мужика воспринимаются как бабское кликушество. К чему это? Да, в последнее время что утренние, что вечерние зорьки насыщенно-багровые, что дало недалеким бабам повод для сплетен и тяжелого ожидания скорого горя. Но для чего судачить о знамениях, если идет война?

Кого я обманываю… Раздражение на суеверия местных есть не что иное, как выплеск собственной злобы и недобрых предчувствий. Сегодня последний вечер дома – и смотрю я на горизонт не потому, что любуюсь красотой заката, а потому, что там, всего в сорока верстах от поселка, стоит крепость степной стражи Волк. И уже завтра утром, еще до восхода, я отправлюсь в замок.

Тяжело вздохнув, поднимаю последний туго набитый мешок свежей травы и забрасываю его на телегу.

– Здислав, готов?

– Иду-иду, сейчас…

Сосед уже шагнул за черту, когда возраст начинает ломать еще недавно крепкого мужика и постепенно превращает его в тщедушного старца. И хотя до полного угасания Здиславу еще далеко, ходит он уже не так проворно, часто семеня чуть враскоряку, мучается одышкой и с трудом забрасывает гораздо более легкие, чем у меня, мешки. Впрочем, я не чужд сострадания, так что в несколько приемов помогаю уложить соседскую ношу.

– Давай руку.

Шумно выдохнув, Здислав с трудом забирается на передок.

– Пошла!

Белка, старая уже лошадь, способная разве что не спеша тянуть телегу, медленно трогается. Я уже справился с минутным раздражением и сейчас спокойно трясусь на скрипучей телеге, не делая попыток понукать в общем-то заслуженную кобылку.

– Завтра уходишь?

Сосед спрашивает о том, о чем и сам прекрасно знает. Но это всего лишь неуклюжая попытка завязать разговор.

– Завтра, – отвечаю спокойно, хоть и с ленцой. Как-то не горю желанием обсуждать отъезд.

– Ясно. Данутка небось уже все глаза выплакала?

– А сам как думаешь, дед?!

Здислав не любит, когда его называют дедом, и я это знаю. Но что-то старый уже слишком глубоко лезет в кровоточащую рану! Впрочем, на этот раз сосед не обиделся.

– Да ты не ерепенься, голуба. Я же не со зла… По всему селу бабы воют, о чем тут говорить? Война, будь она неладна…

Тут он прав, сказать нечего. Потому натянутый разговор и обрывается, едва начавшись, каждый погружается в собственные тяжелые думы. Впрочем, размышляем мы наверняка об одном и том же…

За последние три года это уже четвертый набор в стражу. Подчищают всех, забирая в крепость и седых уже ветеранов, пока еще способных удержать саблю, и неоперившуюся молодежь, только-только сумевших поднять клинки не трясущейся рукой. А кто останется с бабами? Кто прокормит мальцов? Головой я понимаю, что в черную годину место боеспособных мужчин на кордоне, но сердце… Сердце мое не на месте.

В предыдущие наборы меня не трогали из-за большого количества детей в быстро растущей семье – как-никак единственный кормилец. Четыре мальца и три девки – старшему, Зибору, уже десять весен, младшей, Альге, всего год. Соседки начали смеяться после пятого – дай, мол, Войтек, хоть одну зиму походить Данутке небрюхатой! А что делать, если мы детей сильно любим? И друг друга тоже… любим?

Родителей у нас нет, так что справляться приходилось своими силами. Но ведь справлялись, с малолетства приучая малышей помогать. Так что Зибор в свои десять весен стал вполне полноценным помощником даже в поле, а другие старшенькие полностью взяли на себя заботу о скотине. Да и средненькие во всем стараются поддержать мамку, не ленятся.

Земля здесь богатая, жирная, рожает хорошо. Но разве возможен урожай без упорного труда? Вся жизнь в поле, с весны по осень. И только зимой приходит долгожданный отдых – хотя и он довольно относителен.

А теперь меня выдергивают из привычного круга жизни вольного пашца и вновь зовут в седло. Собственно, не только меня, но и всех оставшихся мужчин. С женщинами теперь будут только старики да совсем мелкие еще мальчишки.

Зараза!

Вначале стражу пришлось пополнять, когда будущий король сформировал из ее воинов свои первые рейтарские, пикинерские и стрелецкие полки. Но это было привычное пополнение, тем более что вербовщики сумели привести многих восторженных юнцов и лихих людей, спасающихся от плахи. Следующий набор пришелся на дни, когда наших стражей раскидали по всему кордону Рогоры со степью. Гарнизоны крепостей сократились вдвое, а обстановка на границе обострилась: степняки возобновили набеги. Так что пришлось затягивать пояса, отправив на службу всех, кого можно было оторвать от земли не в ущерб селу.

Затем последовал очередной набор – из-за опасения большого вторжения торхов лучших пограничников свели в два крупных отряда, что должны были заткнуть дыру в случае их прорыва. И вновь пришлось пополнять гарнизоны – люди роптали, но, по совести сказать, все понимали, ради чего мы терпим эти лишения. Ушла ровно половина оставшихся в селе мужчин, в основном те, кто уже успел отслужить свое. Вторая половина обещала менее удачливым соседям помогать их семьям по хозяйству, и не нашлось ни одного лжеца, не сдержавшего этого обещания.

Но теперь началась война… На западном крыле кордон прорвали лехи и торхи, а севшие на землю наемники-фрязи предали, оголив границу. И вновь потребовалось пополнить ряды «волкодавов». Теперь уже всеми уцелевшими, всеми, кого можно прибрать в крепость.

Да, лихое время… Из четырех десятков пополнения лишь семь человек имеют боевой опыт. Остальные словно желторотые птенцы, ничего не знающие ни о службе, ни о битве, ни о дозоре. Нет, поселения вольных пашцев отличаются от прочих тем, что мужчину здесь с малолетства учат владеть саблей, луком, копьем – будучи как пешим, так и конным. И если летом все работают на земле, то зимой приходит время оттачивать воинское искусство в бесчисленных учебных схватках. Кстати, правило распространяется не только на молодежь, но и на всех условно находящихся в резерве стражи. Да и что говорить, если нет-нет да и прорываются периодически отряды степняков через кордон? Тут без умения владеть оружием не обойтись.

И все же мальчишек не сравнить с опытными бойцами, не раз выезжавшими на дозор в степь… К слову, без лишнего хвастовства отмечу, что клинком владею лучше прочих ветеранов – по крайней мере тех, кто выступит завтра к Волку вместе со мной.

Остаток пути прошел в молчании. Лишь напоследок Здислав попросил передать посылку младшему, вновь призванному в предыдущий набор. Сейчас он как раз несет дозор на кордоне, а от старшего, среди лучших попавшего в отряд легендарного барона Корга, никаких вестей нет. Естественно, я согласился, попросив соседа приглядывать за моими и помогать им по возможности. Старик важно покивал. Что же, надеюсь, обещание он сдержит. Во всяком случае, точно такую же просьбу Лешека, его младшего сына, я исполнял безукоризненно честно.

Дверь в избу неприятно скрипнула. Эх, петли надо бы маслом смазать, да что раньше-то не заметил? Ладно, с этой задачей Зибор сам справится.

Данута, кормящая младших пшенной кашей на молоке, лишь мазнула по мне красными глазами. Альга жадно присосалась к ее полной груди и уютно покоится на загорелых руках, не позволяя жене резко двигаться – младенец уже устал и хочет спать. Так что жена даже не пытается встать из-за стола, направив свой взор в пол – упрямица, не желает показывать слезы.

Ее можно понять, у самого сердце из груди рвется. С моим уходом жене и детям придется несладко… Насколько – я и представить не могу. Правы были соседки, не стоило брюхатить Дануту каждый год! Теперь не столько голодных ртов пришлось бы выкармливать. Эх, проклятая война!

– Кушаете?

В ответ лишь кивок.

– Если не хочешь разговаривать, могу и уйти. Заночую на сеновале.

На этот жена вновь промолчала, но глаза подняла. И столько в них плещется невысказанной боли, что у самого сердце в очередной раз защемило.

– Данута, ты же знаешь, выбора нет.

– Знаю…

Голос заплаканный. Да и у средненьких, что сидят на дальней скамье и ждут своей очереди за столом, глаза какие-то красноватые… И дорожки от слез на щеках еще не просохли.

Старшие пока работают.

– Ладно, пойду проверю Вихря да снаряжение подгоню.

– Приходи.

На этот раз в голосе Дануты отчетливо слышится просьба.

Выйдя на крыльцо, я неторопливо подошел к Зибору, разгружающему телегу. Крепкий, чуть долговязый парень, хорошо вытянувшийся за последний год, работает легко и быстро. Вот только и он подозрительно шмыгает носом.

– Сынок!

Мальчишка обернулся на голос. Так и есть, плачет. Практически беззвучно, по-мужски.

– Иди сюда.

Пацан молча бросается вперед и что есть силы крепко меня сжимает. В ответ так же крепко обнимаю сына, ласково глажу по голове.

– Сынок, ты же знаешь, завтра ты станешь старшим в семье мужчиной. Так что крепись, тосковать будет некогда, хозяйство на тебе. Бери в поле Войцека, он будет тебе хорошим помощником.

Мальчишка застенчиво улыбнулся:

– Как я тебе прошлым летом?

– Надеюсь, не хуже.

Какое-то время, обнявшись, мы просто молчим. Да и зачем слова, если каждому из нас и без того понятны чувства другого? Наконец с трудом прочистив горло, чтобы голос не дрожал, подталкиваю сына к двери:

– Иди, средние небось уже поели. Я сам распрягу кобылу.

Зибор вновь молча кивнул.

Раздав часть травы скотине, оставшуюся вываливаю перед воротами, пусть сушится – завтра к вечеру станет уже душистым сеном. Завтра к вечеру… Я буду далеко от дома.

Но гневаться на судьбу нечего, по крайней мере, я ухожу из семьи в числе последних. А те, кого призвали в начале лета, – кто знает, живы ли они? Плохо так думать и утешение так себе, но все же… все же времени у меня было больше прочих.

А Здислав прав, воют во всех концах села… Даже во время прошлого набора бабы так не рыдали, как сегодня. Или мне просто кажется?

Крепко, до боли стиснув зубы, вожу точильным камнем по и так острой кромке сабли. Но это действие успокаивает, а в дом я хочу войти полностью спокойным – по крайней мере, настолько, насколько это возможно. Точно знаю, что это хотя бы отчасти, но также успокоит Дануту. Этот вечер, эта ночь станут, возможно, последними…

Не надо так думать. На войне у каждого своя судьба, и, хотя каша заваривается неслабая, шанс уцелеть есть всегда – даже когда, как кажется, никаких шансов нет. Мне известна пара случаев, когда оставшиеся прикрывать отступление товарищей выжили в бою с многократно превосходящими силами торхов. И, наоборот, когда гибли по нелепой случайности. Например, словив на излете слепую, пущенную на удачу стрелу врага.

Село… Оно остается практически без защиты. Если налетят торхи, частокол будут защищать старики вроде Здислава, что с трудом поднимут вилы, малолетки вроде Зибора, не способные толком натянуть тетиву лука, да бабы. Степняков они не остановят, разве что рассмешат… Крепко выругавшись, пару раз ловко крутанул саблю – для того мы на границу и идем, чтобы не прорвались!

Жена вышла на крыльцо, держа в руках плошку с кашей да каравай. Молча протянув их, Данута выразительно посмотрела на меня уже полностью сухими, горящими глазами и, лукаво усмехнувшись, грациозно откинула назад густые распущенные русые волосы. Такое замужняя баба позволяет себе лишь с мужем.

Девушкой Данута была настоящей красавицей – гибкой как лань и стройной как березка. Но выносив и выкормив десяток детей, жена не утратила ни свежесть лица, ни плавные изгибы пусть немного располневшего, но все еще волнующего меня тела. Вернув ей улыбку, протягиваю руки к полным, налитым и горячим бедрам и, крепко сжав сладкую плоть, рывком притягиваю жену к себе. Жарко вздохнув, Данута игриво прошептала:

– Что ты там говорил про сеновал?

Ночью я ни на мгновение не сомкнул глаз, набрасываясь на жену снова и снова так, словно умирающий от жажды к чистейшему роднику с ледяной водой. К рассвету любимая, измученная моим пылом, лишь глухо стонала в ответ на мои ласки – а вот вечером еле сдерживала крик! С довольной улыбкой вспомнив эти жаркие мгновения, я помог осоловевшей, будто хмельной жене подняться и отвел ее в дом. После подошел к лавкам со сладко спящими детьми и, немного постояв в изголовье, запоминая каждую черточку любимых лиц, поцеловал каждого малыша в щечку. Все, теперь пора.

Жена, вновь расплакавшись, крепко-крепко прижалась к моей груди, уткнувшись мокрым носом в легкий кожаный доспех.

– Пожалуйста, пожалуйста, возвращайся! Не рискуй собой понапрасну…

– Данута, любимая… Ты же знаешь, я не буду бессмысленно лезть в пекло, но и прятаться за чужую спину не стану. В бою побеждает и выживает не тот десяток, в котором каждый думает о собственном спасении, а тот, где каждый сражается с целью победить и в то же время готов пожертвовать собой ради товарищей.

Жена лишь молча кивнула в ответ на мои слова…

Молодцевато (после жаркой ночи я и тела-то не особо чувствую) выбегаю во двор. Быстро седлаю Вихря и, отвязав жеребца от коновязи, легко вспрыгиваю в седло. Сабля и кинжал на поясе, колчан со стрелами и саадак с луком приторочены к седлу, как и боевой хлыст, и мешок с провизией на ближайшие три дня. Копченое сало, вяленое мясо, крупа, сухари… Тут же бурдюк с чистой водой, сзади, у луки седла приторочен плотно свернутый плащ.

Взяв у коновязи длинную пику со свежеструганым древком, пропускаю через плечо основной ремень, продеваю правую ногу в нижнюю петлю. Кажется, все готово.

Первые лучи еще не взошедшего солнца густо, не жалея красок, окрасили небо багровым. Я не увидел и не почувствовал в этом никаких угрожающих знамений и улыбнулся новому дню – и новой жизни.

Данута застыла в воротах, не имея сил на слова – все сказали ее ясные голубые очи, в которых безысходная тоска смешалась со всепоглощающей любовью… Я не смог безотрывно смотреть на нее, отъезжая от дома, – итак в сердце вновь вернулась проклятая тоска. Но напоследок, прежде чем скрыться за поворотом, обернулся с веселой, ободряющей улыбкой на лице.

– Я вернусь! Обещаю, вернусь!!!

Глава 6

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Крепость Волчьи Врата

Принц Торог

Ночная свежесть приятно охлаждает тело после духоты каменных покоев донжона {33}. Легкий ветерок веет с горных вершин, и, хотя на деле он достаточно промозглый, сейчас его дуновение словно ласкает кожу… Эх, хорошо!

Хочется пригласить на смотровую площадку и Лейру – но супруга еле-еле уснула, скорее даже забылась в тревожной, мятущейся дреме… После того, как кочевье Шагира отступило от нашей границы, она не может найти покоя, сердцем чувствуя неладное. И хотя моя мать всемерно старалась окружить ее своей любовью и заботой и наотрез отказывалась отпускать ко мне вместе с внуком, жена-степнячка была непреклонна. Как объяснила мне сама Лейра, гибель отца (иного объяснения ухода кочевья она не находит) вызвала в ней нестерпимую боль и одиночество. Она стала круглой сиротой (ее мать умерла от горячки, когда Лейра только-только переступила порог девичества) и невыносимо затосковала по единственному в Рогоре родному человеку – по мне.

Мм… Воспоминания пережитого этим вечером вновь наполнили тело сладкой истомой, а кровь заструилась по жилам к низу живота. Смуглое и гибкое тело любимой степнячки, нисколько не изменившееся после родов, чуть влажное и оттого отражающее дрожащее, мерцающее пламя лучин, было особенно прекрасно в ночном полумраке наших покоев. Кажется, супруга еще ни разу не дарила мне своей любви столь страстно, ни разу не была столь жадной до моей ласки. И, наслаждаясь ее любовью, ее страстью, я испытал вдруг острое желание быть с ней сегодня особенно нежным и чутким. Это желание пришлось к месту – деревянную кроватку со сладко посапывающим Олеком получилось отодвинуть не очень далеко от ложа, и какой бы страстью мы друг к другу ни пылали, никто не хотел разбудить малыша. В итоге наша близость была подобна жидкому пламени – жаркому, но нисколько не обжигающему. И как же нам хорошо было вместе, как же сладко…

«Мне сейчас не хватает ее», – промелькнула в голове мысль, когда взгляд упал на освещенные кострами земляные укрепления в долине. Несмотря на грозное предназначение, сейчас вид мерцающих внутри очагов огня – тех самых, вокруг которых воины коротают теплые летние ночи, – показался мне по-домашнему уютным, а со смотровой площадки донжона каким-то даже… романтичным?!

Усмехнувшись внезапно пришедшему в голову ванзейскому слову (не иначе как близость жены так разнежила), я еще раз с теплой тоской осмотрел практически готовые укрепления. Да, практически готовые…

Постепенно ветер с гор перестал казаться ласкающим, теперь он чувствовался более холодным и каким-то колким. А на смену сладким воспоминаниям о супружеской близости в голову пришли тревожные думы о предстоящих битвах.

Факт того, что они вскоре грянут, теперь будет отрицать лишь совсем близорукий глупец. Да нет даже, просто безумец – особенно после новостей, принесенных позавчера гонцом: Бергарский сумел пройти степи Каменными пустошами и, прорвав укрепления степной стражи, вторгся в Рогору. Этот юный наглец Аджей безуспешно пытается его задержать с горсткой воинов (уж чего-чего, а отчаянной и порой глупой смелости названому брату не занимать), а отец, судорожно собрав все доступные резервы, выдвинулся навстречу. Вскоре состоится битва – решающая битва, определяющая будущее королевства.

А меня и моих воинов не будет рядом с отцом!!!

Но как бы ни было велико возмущение и горечь, осознание того, что у каждого свой пост и свой участок ответственности, заставляют собраться, сосредоточиться на собственной задаче. Как бы ни сложилась битва с гетманом Бергарским, мне предстоит схватка с самим королем! Коронное войско, вдвое увеличившееся после событий последней войны, уже покинуло Варшану и в полном составе следует сюда, в южное гетманство, попутно собирая шляхетское ополчение. И если до вторжения польного гетмана юга лехи еще как-то могли (и пытались) скрывать свои намерения, то сейчас все прозрачно: война началась, и король идет на штурм Волчьих Врат.

Выстоим ли мы? Должны. В гарнизоне крепости полторы тысячи лучших мечников и стрелков Рогоры – в отличие от Львиных Врат этот замок не перестраивали и не расширяли под большее число воинов, – а подступы к нему защищают не менее четырех тысяч пехотинцев, ветераны прошлой кампании. Отец прислал лучших из лучших, передав им также всю доступную артиллерию. Так что поглядим, кто кого.