Читать онлайн Целитель. Долгая заря бесплатно
Глава 1
Четверг, 19 июля 2001 года. Утро
Москва, проспект Калинина
Генерал-майор госбезопасности, начальник Управления СБС, ее сиятельство княгиня Елена фон Ливен частенько получала удовольствие от собственной непубличности. Даже Борюсик, хоть и редко мелькал в новостях, стал узнаваем, а вот она до сих пор прячется в тени.
Это давало повод для маленьких житейских радостей. Например – вот, как сейчас, – гулять по улицам без охраны, в шумной толпе непоседливых москвичей, встречаясь с людьми глазами, касаясь их в сутолоке метро… А не шарить скучающим взглядом, лениво изучая ближних, что суетятся снаружи, за пуленепробиваемым стеклом лимузина.
Княгиня вышла на «Арбатской», и дерзко улыбнулась молодому, спортивного вида человеку, что следовал за нею с нарочито рассеянным видом.
«Наверное, прикрепленный, – подумала она мельком, спускаясь в подземный переход. – Разве ж Борюсик оставит меня в покое…»
Обойдя желтый угол «Праги», Елена зашагала по Арбату, в утренний час исполненному лирической умиротворенности, будто тихая провинциальная улочка. Так и ждешь, когда тротуар перебежит квохчущая курица или буренка издаст протяжное мычание…
В «Гамме» Арбат «офонарел», став пешеходным, стянул на себя «нэповские» лавки и кафешки, а вот в «Бете» и здесь, в родимой «Альфе», всё по-прежнему.
«Да будет так…»
Поднявшись к шумному и деловитому проспекту Калинина, фон Ливен свернула к подъезду дома-«книжки». Всё. За этими стальными дверями, как за кулисами театральной сцены, она выходит из образа моложавой, слегка загадочной столичной стервы. И начинается реальная жизнь. Реальная служба.
– Здравия желаю, Елена Владимировна! – браво рокотнул пожилой спецназовец Кузьмичев. Скучавший на пенсии, он с удовольствием занял место вахтера.
– И тебе не хворать, Кузьмич, – улыбнулась княгиня, толкая турникет. Гулкий лязг гнутых никелированных трубок угас сразу, словно впитавшись в стены крошечного фойе.
– Антон Алёхин вас в приемной дожидается.
– Да? Замечательно…
Начальница вошла в кабину лифта, отделанную зеркально блестевшим металлом, и тут же стоялый воздух зазвенел порывом высокого женского голоса:
– Ой, стойте, стойте!
Часто цокая каблучками, в лифт заскочила высокая черноволосая девушка. Широкие штанины ношенных, иссиня-белых джинсов и мешковатая рубаха пытались упрятать стройность длинных ног и узину талии, но это у них плохо получалось, а яркое, броской красоты лицо вполне обходилось без макияжа.
– Скрываетесь, капитан Ивернева? – усмехнулась Елена, угадывая в себе тающую зависть.
– От кого? – распахнулись бездонно-синие глаза напротив.
– От приставал мужеска полу.
– А-а! – смутилась девушка. – Да нет, просто в этом удобно.
– Ну, да, – согласилась фон Ливен. – И йоко-гери удобно, и бросок через стройное бедро…
Ивернева засмеялась, блестя безупречными дужками зубов, и в душе ее сиятельства ворохнулось тоскливое сожаление.
– Нет, товарищ генерал-майор, – заговорила Тата, улыбаясь открыто и ясно, – в вашей пространственно-временной фазе мне спокойно. Я тут отдыхаю!
– В фазе? – вздернула бровь Елена.
– А, да это так в «Бете» принято. У нас там возобладала теория… В общем, наши ученые считают совмещенные пространства всего лишь различными фазами единой пространственно-временной структуры в биполярной Вселенной…
Фон Ливен выделила в голосе Таты умело подавленную эмоцию, и сказала сочувственно:
– Скучаете по своему миру?
Ивернева коротко вытолкнула:
– Скучаю! – подумав, она негромко выговорилась: – Вроде бы, в «Гамме» всё то же самое… Разотрешь смородиновый лист – тот же запах! И небо… И луна… А внутри всё просто ощетинивается! Другой мир! Совсем другой! И люди, и… И вообще!
Старый неторопливый лифт дотянул до самого верха, и с шелестом растворил дверцы.
– Пойдемте, Тата, побалакаем…
Взяв Иверневу под ручку, княгиня повела ее к себе. Управление Службы Безопасности Сопределья занимало весь этаж, а вот народу тут толклось мало – лишь отдельные голоса вырывались в коридор, да вразнобой клацали клавиши.
В полупустой приемной, развалясь на широком кожаном диване, высиживал Антон Алёхин. Модные штаны и цветастая рубашка, расписанная пальмами, парусами, да силуэтами сочинского вокзала, болтались на нем, как на вешалке. Явно не красавец, «Антонио» походил на кого-то из итальянских актеров, так же бравшему не внешними данными, а бездной обаяния.
Юля Алёхина, смеясь, но и гордясь, показала однажды Елене запись, сделанную Антоном в ее альбоме – миленькую терцину, в которой муж попытался объяснить, отчего ему в жены досталась такая красавица и умница:
«Костлявый, длинный и худой,
Он покорил воображенье
Своею дивной высотой…»
– Ваше сиятельство! – Алёхин проворно вскочил, склонился в манерном поклоне, и заворковал, подлащиваясь: – Заждался увидеть вас!
– Кова-арный! – улыбнулась Елена, отпирая дверь в кабинет. – Тата, не верьте лести этого донжуанистого проныры! Для «Антонио» существует лишь одна-единственная девушка в мире – его жена. Всем прочим прелестницам он разбивает сердца и оставляет их, безутешных, страдать… Вот, пожалуйста – делает вид, что не замечает вас, Тата!
– Чего это – не замечаю? – возмутился Антон. – Я очень даже наблюдательный, и вижу всех красивых девушек! Просто не пялюсь на них, а любуюсь исподтишка, как то и подобает отличному семьянину…
Ивернева рассмеялась, весело и беззаботно, ощутив себя среди друзей.
– Проходи, отличный семьянин… – заворчала фон Ливен, впрочем, весьма благосклонно, пропуская Антона в гулкий кабинет, пустоватый, но заставленный цветочными горшками. – Помнишь, зачем я тебя вызвала?
– Помню, – посерьезнел Алёхин, осторожно подсаживаясь на диванчик, где уже расположилась Тата.
– Помнит он… – княгиня устроилась за маленьким письменным столом, размером с ученическую парту, уместившим на себе лишь пару телефонов. – В общем… В общем, начальница «бетовского» УСБС сегодня отсутствует, и ее заменит Наталья Ивернева – капитан госбезопасности из «Беты» и сотрудница тамошнего УСБС. О себе лучше расскажи – Тата не в курсе твоих работ.
– Слушаюсь, ваше сиятельство, – смиренно ответил Антон. Поерзал и заговорил, лишь изредка взглядывая Тате в глаза: – Как меня зовут, вы уже слышали, а фамилия моя – Алёхин. Кандидат физико-математических наук, разработчик бифуркационного анализа исторических явлений, внештатный гражданский эксперт КГБ, – не без гордости перечислив свои регалии, он задумался. – Всё началось с того, что я частенько пересекался с Васькой… э-э… Василием Гариным, братом моей Юльки. Мы с ним в шахматы рубились или пульку расписывали. Вась… с-силий как раз получил диплом «Бауманки» и разрабатывал софт для нужд Госплана… М-м… Кажется, под задачи многомерной оптимизации. Да и не куда-нибудь, а на ЭВМ «Ольхон», первый комп с гель-кристаллическим процессором. Оказалось, что гелевая архитектура идеально подходит для задач линейного и нелинейного программирования. И мне как-то пришло в голову помараковать над шахматной программой для «Ольхона» – я предположил, что в шахматы такой софт будет играть лучше любого Карпова с Корчным. В общем-то, я оказался прав, но и обнаружил интересный побочный эффект – гель-кристалл, «желейка», как небрежно говорил Васька, идеально подходил и для генеративных нейросетей, и для бифуркационного анализа исторического процесса. Короче говоря, у меня тогда впервые появилась надежда нормально рассчитывать те самые «минимально необходимые воздействия» для изменения реальности!
– Ого! – уважительно воскликнула Тата.
– А вы как думали? – ухмыльнулся Антон, но тут же скис: – Василий всё мечтает о наклейке «Gel-Crystal inside» на панели «Ольхона», но там еще работы… Море! Года полтора-два, как минимум. Так что на «желейку» я только облизываюсь. Пока! Алгоритмы бифуркационного анализа с большим трудом реализуются на полупроводниковых процессорах, они как бы изначально заточены под нейристорную архитектуру, и… В общем, я ее эмулировал на многоядерной рабочей станции «Байкал-4» – первой такой от «Совинтеля». Причем, пользовался тем же приемом, что и Наташа… – он странно посмотрел на Тату, и будто проглотил фамилию. – Ну, когда она писала «Исидис» – подключала ядра видеопроцессора для решения неграфических задач. Короче, допилил я свой бифуркационный анализ, и тут Елена Владимировна подкидывает мне задачку для серьезного теста…
– Мегатеракт одиннадцатого сентября? – негромко спросила Тата. – В Нью-Йорке?
– Он самый, – кивнула княгиня, разлепляя сжатые губы, и без выражения процитировала данные из «Особой папки»: – Пассажирские самолеты станут врезаться в здания Всемирного торгового центра. Сотни тонн керосина сгорят, ослабив металлоконструкции обоих небоскребов, и те рухнут, похоронив тысячи человек под развалинами… Не знаю уж, – проворчала она, – почему неведомые террористы и в «Альфе», и в «Гамме» так возлюбили авиалайнеры! Хм. В принципе, события, являющиеся неотвратимыми, предотвратить невозможно… Такие попытки приведут лишь к тому, что данное событие произойдет либо немного раньше, либо немного позже. Я правильно поняла результат тестов?
– Увы, – горестно вздохнул Антон. – Я буквально загонял станцию, просчитывая все варианты события! А попытки предотвратить… Ох… МНВ даже с вероятностью 0,01 не просчитываются!
– А если по-русски? – насупилась фон Ливен.
– Если по-русски… Результаты расчета весьма неутешительны: попытаемся помешать мегатеракту – и он случится, максимум, на пару недель позже, а вот число жертв возрастет многократно! Причем все попытки информировать спецслужбы, Конгресс или неполживую прессу ни к чему хорошему не приведут. – Антон стыдливо и беспомощно развел руками: – Вот… как-то так…
Повисло то самое молчание, которое в романах называют гнетущим.
– Антон, – подала Тата негромкий голос. – Простите… А вы… полностью уверены в своих расчетах?
Алёхин впервые прямо глянул ей в глаза.
– Полностью! – отрезал он.
– Следовательно, – строго сказала княгиня, – сидим и не вмешиваемся. А то хуже будет…
Пятница, 4 июля 2003 года. Условный день
Луна, станция «Порт-Иридиум»
Сам Дворский, вместе с Бур Бурычем, высадился в «Порт-Голконде» еще в июне, ясной лунной ночью – Земля блистала на небосводе, пригашивая слабые звезды. Даже дальняя дорога «за море» не утомила – новый луноход-тягач катил за собой вагончики не простые, а с гермокабинами.
Или трястись пятнадцать часов в скафандре, или посиживать в легком комбинезоне, на мягком диване, да дуть чай из стакана-«груши»! Чем не СВ?
Отгрейдерованную «Муравьем» грунтовку дожди не заливали, поэтому инженеры-водители не знали луж и ям. Ровное полотно «шоссе» уводило на другой край Моря Дождей – светлая полоса перелопаченного реголита.
А вот академику Янину повезло больше – его ЛК садился на новенький космодром 2-го класса, рядом со станцией «Порт-Иридиум», на обширном лавовом поле.
– Вверху, – буркнул Кудряшов, задирая голову в шлеме. Золоченый светофильтр не давал Федору Дмитриевичу рассмотреть лицо товарища, но сама поза… Вон, как изогнулся!
– Вижу, – улыбнулся Дворский, замечая искорку в черных небесах. На Луну снова опустилась долгая двухнедельная ночь.
– Вот, ей-богу, сговорюсь с Валентином Лаврентьичем, – заворчал Бур Бурыч, – и упремся оба! Не воротимся на Землю, и всё тут!
– У Янина здоровье пошаливает… – осторожно вступил Федор Дмитриевич.
– Как будто я помолодел! Здесь легко, и сердцу, и вообще… Курорт для пенсионеров! А эта… врачиха еще и ехидцы подпустила! Дескать, полет на Луну дорого обходится государству. А ничего, что это мы открыли Урановую Голконду?! Ничего, что теперь СССР просто купается в трансуранидах? Атомные электростанции, атомные теплоцентрали, атомоходы, атомовозы!
– Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох… – прервал его Дворский.
И Кудряшов не вспылил – свирепо засопел носом, успокаивая расходившиеся нервы.
Золотистый промельк «элкашки», между тем, вырос в солидный лунный корабль, зависший в небе, словно сверкающая новогодняя игрушка. Пламени из дюз, как рисуют посадку на Луну безграмотные художники, Федор Дмитриевич, естественно, не заметил, зато глазам давался бешеный муар истекавшего горячего водорода. Выхлоп сдул пыль, будто чистюля, сметающий невидимую грязь с парковой скамьи, и ЛК сел.
Пара краулеров, накручивая гусеницы, подлетели к суставчатым опорам.
– Встретим академика на станции? – неуверенно поинтересовался Дворский.
Кудряшов насмешливо фыркнул.
– Плохо ты знаешь Лаврентича!
Юркий «ползун», подобравший пассажира, затормозил возле парочки, и в наушниках забился нетерпеливый, взволнованный голос Янина:
– Падайте! Быстрее! Что вы там нашли, не томите!
– Сам увидишь! – хихикнул Кудряшов, ловко вскакивая на платформу краулера, и хватаясь за раму.
– Чертовы медики! – негодовал Валентин Лаврентьевич. – Полгода отпуск! Да я чуть не чокнулся на этой даче, на этом пляже! Вот же ж, инквизиторы…
Всю дорогу молодой, зубастый водила гнал вездеход по настоящему тракту, пока не выехал на серый матовый простор, закольцованный останцами купола.
За несколько лет все его обломки, почти утратившие прозрачность, вывезли, а круглую площадь зачистили до основания, просеяв каждую щепоть реголита.
Посередине инопланетной базы темнел квадратный провал, уводивший на нижние, подлунные горизонты. Прямо над «черным квадратом» серебрилась ферма на опорах, удерживавшая подъемник – он опускался в подобие атриума, как ведро в колодец.
Дворский покачал головой – это ж сколько месяцев они разгребали завалы! Верхние три горизонта обрушились еще в мезозое, когда грянул планетоид. Правда, и на минус четвертом ярусе лестниц не водилось – рептилоиды предпочитали пользоваться пандусами…
– Мы думали, что и пятый горизонт развалился, – ворчливо излагал Бур Бурыч, – ан нет! Завал мы расчистили за одну лунную ночь…
Подъемник опустил всех троих на глубину метров сорока. В мечущемся свете налобных фонарей гнулись и шатались наклонные стены, уходившие к «обычному» потолку. Янин не сдержался, сиганул вперед – и малая гравитация тотчас же наказала его. Академик упал и перекатился.
– Осторожнее! – вскрикнул Дворский.
– Разучился! – отдалось в наушниках смущенное кряхтение.
– Да будет свет! – торжественно провозгласил Кудряшов, и трапециевидный объем залило резким голубоватым сиянием.
– О-о-о… – молитвенно затянул Янин.
Дальней стены не существовало. Возможно, что огромный проем миллионы лет назад перекрывался створами, но сейчас он был полон ломаных балок и крученых труб. Они блестели, как новенькие, с синеватым отливом.
– Наверху, точно над этим местом, мы обнаружили круглую площадку, – рассказывал Бур Бурыч. – Предполагаем, что это огромный лифт… А все эти балки выплавлены из местного «нифе»… Валь, да ты не туда смотришь! Дался тебе этот прокат… Сюда глянь!
Академик круто развернулся, едва не упав, и боком, нетерпеливой припрыжкой, окунулся в тень гигантского контрфорса. Ему открылись огромные формы, нездешние и суровые – сочленения шаров, усеченных конусов, тонких цилиндров, облеплявших два куба, каждый размером с комнату.
Левый куб пустовал, отливая стенками, как будто облицованными черным стеклом, а в правом громоздился параболоид из тонкого, толщиной в палец, металла. Внешняя его поверхность тускло матовела, зато внутренняя отразила Янина в скафандре, словно кривое зеркало – фигура ученого исказилась и расплылась по окружности.
– На Землю не радировали? – спросил он отрывисто.
– Нет, конечно, – забрюзжал Кудряшов. – Понимаем, не маленькие.
– О-о! – восхитился Валентин Лаврентьевич. – Тут что-то написано!
По круглому боку чужепланетного шара, по боковой панели правого куба тянулись строчки неведомых письмен, сложенные из простеньких значков, вроде букв «Г», «П», «О», «I», «L»…
– Не прочитаешь, – фыркнул Борис Борисович, – и не надейся. Внеземная культура!
Выдохнув свои научные восторги, академик проговорил спокойно, хотя и с подъемом:
– Мы тут можем долго щупать слона, но так ничего и не поймем. Нам нужен ученый-инженер, лучше средних лет, немного авантюрист и дьявольски талантливый!
Сознание Дворского сразу же запрудила память. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. День, когда его младшая представила юного Мишу Гарина.
…Они все сидели за столом, и сестрички зажали Инкиного одноклассника. Лариска игриво привалилась к нему, интимно допытываясь: «Наверное, мечтаешь стать ученым? М-м?» А Миша не очень-то и смутился, ответил спокойно, с легкой улыбочкой уверенного в себе человека: «Я им и так стану. Это не мечта, это цель».
Та сценка из семейной жизни запомнилась Федору Дмитриевичу, и он потом часто крутил ее про себя. А из-за разрыва Миши с Инной переживал больше всех. Такие надежды были, такие надежды!
Судьба, как водится, сыронизировала: Миша – отец его внука…
– Есть у меня на примете одна кандидатура, – тонко улыбнулся Дворский.
Бур Бурыч неуклюже развернулся к нему.
– Я его видел?
– Да.
– На той конференции, с Дэ Пэ?
– Именно!
Кудряшов пришатнулся к Янину, и удовлетворенно сказал, будто так выйдет слышней:
– Считайте, мы утвердили кандидатуру!
Понедельник, 7 июля. Утро
Лондон, Букингем Пэлэс роуд
Хазим Татаревич был самым обычным боснийским мусульманином – исправно творил намаз, старался сильно не грешить, но, если честно, об Аллахе думал в последнюю очередь.
И без того хватало дел. Семья и работа отнимали весь день, от зари до зари.
Всю свою жизнь Хазим прожил в Сребренице, и был доволен судьбой. Милая, хлопотливая жена, ласковая дочь, крепкие сыновья – что еще нужно для счастья? Даже престарелого отца приютил Татаревич – дом у него большой, всем места хватит.
Ах, до чего же было хорошо возвращаться вечером под родную крышу, слушать гомон детских голосов и радоваться утекающему дню! Тогда в комнатах звучал и хрипловатый смех самого Хазима…
Обычно, после ужина он усаживался на веранде вместе с отцом, и они выкуривали свои трубки – молча, со смешной торжественностью, как будто следуя ритуалу.
Хазим мог быть суровым и жестким, но близкие знали его другим – мягким и добрым, прощавшим детские шалости, исполнявшим женские капризы. Лицо Татаревича расплывалось в улыбке, а морщинки у глаз собирались в лучики…
Но всё это было тогда, давно, словно в иной жизни. Больше Хазим не улыбается. Он не улыбается с того самого черного дня, когда английские собаки убили всю его родню. И милую, хлопотливую Гайду, и ласковую Амиру, и крепких Ильгиза с Тахиром, и старого Карима.
Каково отцу хоронить своих детей? Лучше не знать такого…
Татаревич продал свой дом, и уехал. Сюда, на землю своих врагов. В проклятый Лондон, пухнущий от награбленного золота и выпитой крови…
Хазим напрягся. Королевские гвардейцы в своих дурацких медвежьих шапках важно вышагивали по аллее к Букингемскому дворцу. Толпа туристов защелкала фотокамерами, а Татаревич мрачно глянул на серую громаду королевской резиденции.
Они там. Его враги.
Те гаденыши, что душили Сребреницу боевой химией, всего лишь исполняли приказ, отданный то ли королевой, то ли принцем Чарльзом. В общем, змеиной семейкой Виндзоров…
– Салям, Хазим, – сбоку пристроился Ахмет Бехоев, эмигрировавший из России, стало быть, русский.
– Салям, – буркнул Татаревич, хотя на душе у него потеплело.
Ахмет – настоящий друг. Он приютил вечно угрюмого боснийца, кормил его и даже одевал, а на смущенное бурчание Хазима махал рукой: «Все люди – братья! Только не каждый помнит об этом».
А ведь реально трудно приходилось. И с работой, и с языком.
Однако хватило полугода, чтобы собрать мобильную группу – не террористов-ассасинов, уродливых детей Иблиса, и не гангстеров, а воинов, молчаливых и собранных мужиков, у каждого из которых имелся неоплаченный счет к «старой доброй Англии».
Шон Килкенни – рыжий ирландец, Виджай – смуглый индиец, Саид – араб… «Полный интернационал!» – как выразился Ахмет.
Сейчас, по первому сигналу Хазима, соберется полсотни бойцов, вооруженных и готовых на всё. Но этого мало.
Нужна разведка и боевая фосфорорганика – та самая, что вырывалась из мин, падавших на мечеть в Сребренице.
– Хазим, – тихонько сказал Ахмет, незаметно осмотревшись. – Не смотри так на дворец, нам его не взять. Можно, конечно, обстрелять самодельными ракетами, или сбросить пару бомб с лёгенькой «Сессны», а толку? Этот Букингемский сарай слишком велик, чтобы разом покончить и с Елизаветой, и со сворой принцев… Сколько их там… Филипп, Чарльз, Эндрю, Эдвард, Ричард, Майкл! Да и принцесс до кучи…
Посопев, Татаревич заговорил, ворчливо и чуток натужно:
– Ахмет, ты скучаешь по своей России?
– Я кавказец, Хазим. Горец, – улыбнулся Бехоев. – И скучаю по горам, по их воздуху и тишине…
– А сюда тебя как занесло? Я никогда об этом не спрашивал…
Ахмет помолчал.
– У русских в ходу такое присловье: «Англичанка гадит»… – медленно проговорил он. – Когда на Кавказе было неспокойно, британцы пакостили, как могли. Подкидывали тамошним бандосам оружие и деньги – подбрасывали дровишек в огонь войны. Но куда больше было тихих врагов – днем они улыбались русским солдатам, а ночью доставали припрятанные винтовки… Вот эти «тихие», уважаемые люди, изнасиловали и убили мою сестру. Я выследил их всех, и зарезал, как баранов! Тем самым ножом, который всадили сестричке под сердце. Вот и пришлось бежать, ведь милиция не признаёт закон гор…
Хазим понятливо кивнул. Поднял голову и уставился на Букингемский дворец.
Говорят, ненависть – это перегной страха. Может быть.
Вот только он пережил свой страх. Ах, как он боялся, что его деток заденет чужеземная отрава! Как тискал холодеющее тельце Амиры! Как плакал, глядя в мертвые глаза Гайды, когда-то игривые, смеющиеся, счастливые!
Татаревич сжал мозолистые кулаки.
«Убить! – рвалась неистовая мысль. – Убить Виндзоров!»
Глава 2
Вторник, 15 июля. День
Московская область, Ново-Щелково
Громадное белое здание Объединенного научного центра выгибалось дугой, следуя берегу, обнимая блещущее на солнце озеро.
Мне из кабинета хорошо были видны все «скобки» – мощеной набережной, сосновой аллеи и желтого пляжа, утыканного разноцветными зонтиками. Кандидаты и доктора наук трудолюбиво купались или мокли на палубах яхточек – косынки парусов реяли у дальнего берега, голого и унылого. Тамошние пустоши помаленьку зарастали травой, а вот лесопосадки значились в планах лишь на следующий год – первым делом мы озеленяли проспект Козырева, улицы Колмогорова и Александрова.
Спецмашины выкапывали в окрестных лесах деревья выше человеческого роста – и, прямо с огромным комом земли на корнях, увозили, чтобы опустить в готовые копанки, обильно удобренные и водичкой напоенные. А на субботниках мы высаживали молоденькие елочки из питомника.
Тяжело, конечно, зато какой простор для ландшафтных дизайнеров!
Отсюда проспект Козырева не увидеть, но глаза помнят и широту его, и прямизну. И два ряда зданий вдоль нашей главной улицы.
Архитектор словно побоялся строить высотки, возводя объемы в восемь-десять этажей, зато они и уступами шли, подставляя солнцу обширные террасы, и круглились стеклянными цилиндрами. А на том месте, где стоял кинотеатр «Тахион», вздувался колоссальный фасетчатый купол, сложенный из треугольников Фуллера. Там и кино покажут, а рядом – споют и спляшут. Концертный зал на четыре тысячи мест! «На вырост», – как Вайткус ворчит. Я вздохнул.
Ромуальдыч у нас больше не работает. Состарился мой незаменимый техдиректор… Увез Маруату к себе в Ялту, и бурчит по «Византу», когда соскучится: «Скоро она-де не женой мне будет, а сиделкой…» Ни фига! У нас дедов делали крепких!
Я замер. В приемной затопали, и дверь тут же распахнулась. Рома Почкин, встрепанный и взмыленный, в мятом белом халате, не на ту пуговицу застегнутом, ввалился в кабинет.
– Всё готово! – воскликнул он. – Можно начинать!
– Ну, наконец-то, – заворчал я, будто пародируя Вайткуса. – Володька где?
– Там уже! Ждет!
Ждал доктор физматнаук Киврин в лаборатории у «межпространственников». То есть, солидно сидел на столе, болтая ногами, и грыз яблоко.
– Здорово, шеф! – невнятно воскликнул он. – Какие проблемки?
– Главная моя проблема – это ты, – ответил я брюзгливо.
– Увы, она неразрешима! – ухмыльнулся Владимир, сочно хрупая.
– Да, легче прибить.
– Ше-еф! – жизнерадостно взвыл Киврин. – Это же не наш метод! Где человек – человеку?
Встав в академическую позу, он вытянул руку и разжал пальцы – огрызок спланировал в урну.
– Всё! Готов к труду и обороне.
– Ром, – кисло сказал я, оборачиваясь к хихикающему Почкину, – где данные лунных детекторов?
– Вот! – засуетился тот, подхватывая ворох регистрограмм. – Я всё свел уже, чтобы с дисплея читать.
– Ага… – не отрываясь от экрана, я нашарил рукою стул, и уселся. – Ага… Короче. У меня, наконец-то, руки дошли до одной… хм… проблемки. За что мы тут орденами увешались, помните? Как «прокол» схлопнулся? А теперь давайте посчитаем реальное энерговыделение при взрыве стандартного 30-килотонного плутониевого боеприпаса в «Дзете».
– Уже, шеф! – картинно ответил Володька. – Больше двухсот килотонн.
Почкин выразительно хмыкнул:
– А не многовато ли?
– Рома! – голос Киврина обрел покровительственный тон. – Во-первых, плутоний распался в дзета-пространстве на все сто процентов, а не на треть, как это происходит здесь, у нас. А, во-вторых, в «Дзете» ядро Pu-239 при делении распадается не на два, а на четыре осколка, что высвобождает значительно больше энергии!
– Не верю! – театрально провозгласил Почкин.
– Ладно вам, актеры из погорелого театра, – забурчал я. – Мне тоже без дела не сиделось. По моим расчетам, спецбоеприпас рванул с тротиловым эквивалентом в двести десять килотонн. Но! Я вас почему сегодня собрал? Вчера дозвонился Ванёк… э-э… контр-адмирал Гирин. Они, с генерал-майором Зенковым на пару, трясли с экрана армейской методичкой Зельдовича-Харитона, по которой и определили, что тротиловый эквивалент взрыва составил всего сто килотонн, но никак не двести десять! Вопрос знатокам: куда делись сто десять килотонн? Пропажа материи, однако, причем недостача существенная – пять грамм!
Я даже зажмурился от удовольствия, наблюдая, как у Володьки вытягивается лицо, а Ромкино плющится будто. Киврин глянул на меня с подозрением, глаза у него блеснули, и он пихнул Почкина локтем в бок:
– Ром… Шеф знает ответ. Но с нами не делится! С верными товарищами, с лучшими друзьями…
– Версии есть? – прищемил я хвост птице-говоруну.
– А как же! – браво хмыкнул Владимир. – Материя ушла в совмещенные пространства.
– Теплее, – мои пальцы перебрали воздух в неопределенном жесте.
– Но не в сопредельные… – медленно выговорил Роман, и заслужил мой одобрительный кивок.
– Горячо!
– Шеф…
Упруго встав, я прошелся к окну, выходившему на стоянку и сквер с памятником погибшим ученым.
– Не уверен, что мои суждения так уж истинны, тут еще пахать и пахать…
– Не прибедняйся! – фыркнул Владимир.
Полюбовавшись чистыми и незамутненными горизонтами, я сунул руки в карманы, и повернулся к коллегам.
– Помните, как мы под новый год спорили о структуре взаимопроникающих пространств?
– Еще бы не помнить! – воскликнул Роман. – Стоим, как дураки, с шампанским, а на часах уже полпервого!
– А я тогда додумался до сингонии миров… – вымолвил я с загадочным видом.
– Это по-каковски? – озадачился Киврин.
– А это я у минералогов нахватался, – хмыкнул я с долей ностальгии. – Сингония – это такая группа симметрии кристаллов. Какая у кристалла система координат… ну, там выбираются его оси симметрии или ребра… к такой сингонии он и принадлежит.
– Ух, ты! – восхитился Почкин. – Великие Кристаллы!
– Стоп! – вскинул руку Володя, заговорив напряженным голосом: – Я, кажется, понял… «Альфа», «Бета» и «Гамма» – это сингония? А «Дельта»?
– Дельта-пространство асинхронное. Совмещенное, но не сопредельное.
– То есть, оно из иной сингонии! Здорово…
– Кстати, хоть наше и зовется «Альфой», эталонным миром следует все же считать «Бету» – все ее константы и размерности максимально близки к идеальным… Ну, это так, для общего развития. Ром, мне нужно, чтобы ты исследовал все данные лунной установки…
– Все?! – не поверил Почкин.
– Все, – хладнокровно подтвердил я. – Подумай сам, как изо всей кучи показателей вычленить те, что прямо или косвенно указывают на связи Сопределья с иными пространствами, и каков характер этих связей.
– Ла-адно… – протянул Роман, потихоньку загораясь. – Надо придумать новые инструменты, новые детекторы… Четырехмерный преобразователь пространства очень неизбирателен! «Эпсилон», «Дзета», «Эта», «Тэта», «Йота», «Каппа»… Мы нащупали уже шесть миров, а что они такое – понятия не имеем. – Его губы повело в кривую усмешку. – Лучше всего изучено дзета-пространство!
– Вот и тебе задание, товарищ Киврин, – хищно улыбнулся я. – Подумай, покумекай над пятимерным ПП. Вопросы есть? Вопросов нет.
Пятница, 18 июля. День
Севастополь, борт ТАВКР «Новороссийск»
«Море хихикало», – подумал Гирин, перефразируя Горького. Севастопольский рейд переливался блеском мелких волн, в ясном небе плыли раздернутые облачка, а легкий бриз сдувал духоту.
– Вира! – Командир «Новороссийска» даже в синей робе выглядел щеголевато. – Помалу, помалу…
Могутный плавучий кран как будто поднатужился, и плавно поднял в воздух боевой хроноинвертор «Перун». Кольчатые кабели свисали с него, будто корневища.
«Выдрали…», – с неудовольствием подумал Иван, вспоминая, как лично «высаживал» эту самую установку на место артиллерийской спарки… Когда это было-то? Так и тянет сказать: «В молодости»! Не дождетесь…
В начале лета американцы подсуетились – зазвали в Нью-Йорк не только русскую делегацию, но и немцев из ГДР, англичан, французов, даже японцев с итальянцами – всех, кто имел или мог создать инверсионное оружие. И все дружно подписали международный договор о его запрещении…
Главком флота тогда успокоил Гирина. Вертя в пальцах бокал с дорогущим шампанским, он сказал, пародируя Сталина: «Ви, товарищ контр-адмирал, не волнуйтесь – свято место пусто нэ будет, нам есть, чем заменить эти дорогие игрушки!»
Хроноинверторы и впрямь стоили немало, да и энергии на них не напасешься, а на флотские склады уже завозили сверхсекретные ракеты «Циркон» – гиперзвуковые…
Иван стянул промасленные верхонки, и протянул руку командиру корабля.
– Дальше уж вы сами! – улыбнулся он.
Лощеный капдва смущенно отзеркалил его улыбку.
– Спасибо, Иван Родионович! А то я боялся, думал, что до выходных прокопаемся…
– Жалко? – Гирин кивнул на развороченную палубу.
– Да как сказать… – затянул командир «Новороссийска». – Нет, тогда, у Гвинеи… у Экваториальной Гвинеи… «Перун» нам здорово помог – мигом смахнул в океан парочку «камикадзе». Слух прошел, что за штурвалы старых «сушек» усадили самых настоящих зомби! Ну, не знаю, зомби там или не зомби, а «Си-4» в фюзеляжах хватало… – Он пожал плечами. – Наверное… Нет, не жалко. Сколько раз бывало – щупаю кабели, а они горячие! Не-е… Без них спокойнее! Знаете, небось, как матросы «Перуна»… того… переиначили?
– Догадываюсь! – рассмеялся контр-адмирал.
Пронзительно закричали чайки, а из Севастопольской бухты, словно видение из детства, выплывал белоснежный барк «Товарищ». Море улыбалось…
Тот же день, позже
Севастополь, проспект Гагарина
Когда Гирины выбирали квартиру, им предлагали любой район города – хошь в Ленинском или в Гагаринском, хошь – в тихом Балаклавском или в старом Нахимовском.
Настя взялась за дело серьезно – объездила за неделю весь город, и остановилась на Стрелецкой бухте, «Стрелке», как местные говаривают. И море рядом, и до центра недалеко. Выйдешь на лоджию – синяя даль за крышами, за парком… Красота!
Закруглившись в штабе ЧФ, Иван доехал до дому часам к пяти. Ему, как командующему 5-й ОпЭск, полагалась «персоналка», но контр-адмирал любил сам вертеть баранку.
Мягко урча, «Волга» скатилась в подземный паркинг, и свернула на свое законное место. Гирин улыбнулся: Настина «Шкода» блестит, заботливо «умытая» и протертая. Стало быть, и сама хозяюшка дома.
Лифт вынес его на светлую лестничную площадку, совмещенную с просторной террасой – шезлонги пустовали, ветрено сегодня. Полупрозрачный навес вздувался и опадал, беспокойно заполаскивая, словно недобранный парус.
Зато квартира встретила моряка тишиной и покоем. К стыду своему, не таким уж сдержанным и суровым он оказался…
Нет, в самом начале, когда Макс заявил, что поступает в училище, Гирин даже порадовался, но стоило «Иванычу» сообщить, в какое именно…
«Да зачем тебе в Ленинград тащиться, сына? – заюлил он. – У нас же, под боком, Нахимовское!»
Но Максим Иванович был непреклонен.
«Весь в папу!» – грустно вздыхала Настя…
– Вань, ты? – донесся нежный голос с кухни.
– Я! – отозвался контр-адмирал, быстро переодеваясь в домашнее, и как будто становясь другим – мягким, послушным женской воле.
Настёна, напевая, перемывала брякающие тарелки.
– Ух, ты… – растерялся Иван.
Жену роднил с кухней лишь маленький кокетливый передник, повязанный на длинное платье, красиво облегавшее фигуру.
– У нас праздник? – поинтересовался Гирин, живо перебирая в уме даты.
– Праздничек! – рассмеялась Настя. Закинув руки за спину, чтобы развязать передничек, она добилась того, что ткань приятно обтянула груди. – Миша звонил! Сказал, что пробил-таки финансирование!
Контр-адмирал завис.
– Ну, помнишь свою идею – снять «Час Быка»?
– А-а… – стало доходить до Ивана.
– Бэ-э! – хихикнула Настя. – Сценарий напишет Сергей Павлов – он, вроде как, ученик Ефремова, а снимать будет Викторов…
– Пэр?
– Сын! Николай Ричардович. Главное, всё, как ты хотел! Рита – воплощение Фай Родис, Инка – Чеди Даан… О-о! Мишеньке удалось даже Наташку уговорить! Да-а! Он ей: «Воплотишь образ Эвизы Танет!», а она: «Не хочу! Не буду! Не умею… Боюсь…» Уболтал, я свидетель! Мы с Маруатой как раз в Малаховке гостили, когда режиссер приезжал. Увидал нашу Вайтките – мигом нашел для нее эпизодическую роль Сю-Ан-Те… – Повесив передник на крючок, Настя мечтательно договорила: – А Оллу Дез буду играть я!
Воскресенье, 20 июля. Ближе к вечеру
Ново-Щелково, улица Колмогорова
Коттедж директора ОНЦ отстроили на старом фундаменте. Только сосны высадили новые – невысокие, под три метра, но густые и пушистые.
Дом даже выше стал – два полноценных этажа плюс обширная мансарда. До потолков даже в прыжке не дотянешься – масса воздуха гуляет по комнатам. Хорошо!
Старую мебель расставили на прежние позиции, насколько позволяла иная планировка, а знаменитый диван занял почетное место в холле перед камином.
Наташа вздохнула, глядя из окна кухни на Лею. Девочка неприкаянно бродила по двору, словно ища приметы былого, но не находя.
«Да не такая уже и девочка!» – улыбнулась Талия. Приятные округлости натягивали платье на груди дочери, а второй размер они переросли еще весной…
Лея скучала по Коше. Старый котяра тихо помер на даче в Малаховке. Девочка, всхлипывая, гладила его тусклую шерстку, Коша жмурился и мурлыкал. А потом затих. И Лея разревелась…
Решительно отложив посуду, Ивернева спустилась во двор. Вблизи дочь не казалась печальной или подавленной – она покачивалась на скамье-качелях, лениво отталкиваясь ногой. Наташа присела рядом, и Лея молча уложила ей голову на колени. Закрыла глаза и слабо улыбалась, чувствуя материнскую руку, что гладила ее густые волосы. Талия пощекотала дочь за ухом, и та смешливо фыркнула.
– Ты меня, как киску!
– Папа же зовет тебя «киской».
– Нет, он говорит: «Моя маленькая киска!»
– Моя маленькая киска… – проворковала Наташа.
– Мур-мур-мур… Хи-хи! Мам, я тебе не рассказывала… В общем, я досаждала кискам своими психологическими экспериментами еще в детском саду! Да-а! Например, я выяснила совершенно точно, что кошки позволяют нам чесать себя за ушами и гладить животик не потому, что это им нравится, а для того, чтобы доставить удовольствие людям! Правда-правда! И вообще, кошки очень эмпатичны, они великолепно ощущают наши эмоции, и даже на расстоянии чувствуют то, что вы с папой зовете психодинамическим полем… – Помолчав, она добавила: – А Кошу я убедила, будто я – его мама-кошка. И он постоянно бегал за мной, как цыпленок за курицей, и слушался беспрекословно, как Наталишка – моего папу… – заерзав, Лея слегка напряглась. – Мам… а можно пересадить одному человеку сознание и память другого?
Талия испытала мгновенный шок – ведь данная тема в Институте мозга идет, как совершенно секретная! Малость справившись с собой, она задала встречный вопрос:
– Хм… А с чего тебе вдруг такое в голову пришло?
– Почему – вдруг? – Вскинулись бровки. – Не вдруг… Давно об этом думаю… Понимаешь, у папы как бы мысли и память одной личности, а желания и чувства – хоть и похожей, но другой. Он думает и рассуждает, как дед Филя, а эмоции и чувства у него, как у Антона! Я читала в Интерсети про психическое расстройство шизофрению, то есть про расщепление сознания, но это совсем не то. При шизофрении раздваивается именно сознание, а подсознание остается незатронутым. А тут… – Она затруднилась. – Раздвоение происходит не по горизонтали, а как бы по вертикали, и это состояние даже расстройством назвать нельзя – оно просто очень необычно. И… – Лея перешла на шепот: – Я думаю, что Наталишка это тоже чувствует!
Талия облизала губы. Впервые в жизни она не знала, что же ей ответить дочери. Разглашать сведения под грифом «Особая папка. Закрытый пакет» школьнице? Не имеет никакого права! Обмануть или заговорить зубы? Не выйдет, Лея сразу почувствует ложь. Вздохнув, Наталья решила взять тайм-аут, и спросить совета у ее сиятельства.
– Дочь, а давай я сначала кое-что уточню, а денька через два скажу? Давай?
– Давай! – легко согласилась Лея, снова укладывая голову на мамины колени.
Понедельник, 21 июля. Утро
Ново-Щелково, проспект Козырева
Аллочка «прижилась» в приемной, и за годы стала виртуозом в секретарском ремесле. Всякий посетитель мужеска полу сразу обращал внимание на длину ее ног, и даже не думал измерять глубину женского ума. А зря.
Большую часть своей почты я бессовестно перебрасывал Томилиной, и та весьма сноровисто отвечала адресатам. Часть писем отправлялась в «корзину», но я никогда не проверял Аллу – знал, что ничего мало-мальски важного она не выбросит.
Вот и сегодня то же самое. Я прилежно ответил на пару писем – от ректора Второго МГУ и от Марчука, а остальные скинул Аллочке. Наташка меня вчера огорошила, хотя мы, вроде как, всё обговорили еще во время «следственного эксперимента».
Признаться, я с облегчением поддержал Талию – пускай фон Ливен разбирается с моей «тайной личности». Мы ей доверяем…
Я прислушался. Тихая, мягкая поступь вошедшего в приемную выдавала Рахимова. На мой взгляд, Рустам-джон идеально вписался в образ начальника охраны. Понятия не имею о его методах, но он навел-таки порядок в ОНЦ, и нынче даже младшие научные сотрудники улыбались начохру умильно и чуть заискивающе.
Корректно постучав, Рахимов заглянул в кабинет, блестя круглой бритой головой.
– Салом, Михаил Петрович! – пропел он, расплываясь в белозубой улыбке. – К вам важный гость! Настоящий подполковник…
Недовольно вздохнув, я встал и вышел из-за стола, готовясь встречать очередного сановника, спустившегося к нам с кремлевских холмов. Порог переступила Марина Исаева.
– Маринка! – обрадовался я.
Женщина ослепительно улыбнулась, и бросилась ко мне, сдавленно пища. Смеясь, я обнял ее – и заработал жаркий поцелуй.
– Я тебя почти год не видел! Ты где пропадала?
– В иных мирах, Мишенька! Ох… – Марина горячо задышала мне в шею. – Тридцать лет тому назад, Миша, я совершила самую большую глупость в моей жизни…
– Двадцать девять, – мягко поправил я.
– Ну, да! – коротко рассмеялась «Росита». – Ты дважды спасал мою жизнь, а я всё упорствовала… Меня тянуло к тебе, а я всё спорила, всё бубнила: «Долг… Разница в возрасте…»
– Ну, однажды-таки притянуло, – ухмыльнулся я.
– Да! Видишь, – похвасталась Марина, рукой перебирая черные пряди волос, – почти не видно седых волос! И морщины не заметны, хотя я не крашусь, а мажусь… Хорошо, если раз в неделю. Это всё из-за тебя! Из-за того раза. Первого и последнего…
Я легонько притиснул ее.
– Не расстраивайся, Маринка, правда. И у тебя есть Искандер.
Женщина грустно вздохнула.
– Искандер в Багдаде… Прилетал на майские, задержался аж до Дня Победы… Миш, ты извини, что гружу тебя своим минором! Просто… – «Росита» пожала плечами. – Ты единственный, кому не надо ничего объяснять – и так всё поймешь… И помнишь. И знаешь…
– Не преувеличивай, – усмехнулся я. – Мне лишь в последние годы открылось, что главное достижение в моей жизни – это Рита. А главное открытие – Наташа. Но сколько же было сомнений, сколько метаний! Мне до чертиков не хотелось повторить ошибки, уже допущенные однажды… – Я прикусил язык, но Исаева понимающе кивнула.
– В «прошлой жизни», да? – Она негромко засмеялась. – Не удивляйся! Я с апреля сменила Елену фон Ливен. И у меня допуск к теме «Ностромо». Я знаю, откуда ты, из какого времени и пространства…
– Ну, вот и хорошо, – заворчал я, отводя глаза, – а то надоели мне эти фигуры умолчания!
Неохотно отстранившись, Марина поправила прическу, одернула глухое платье восточного кроя, с длинными рукавами и с зауженным подолом ниже колен.
– Вообще-то, я по делу. Даже по двум делам, – немного важничая, сообщила она, и выглянула в окно. – Отсюда не видно…
– А что ты ищешь?
– А там у вас отдельное здание стоит… такое… замкнутый квадрат в четыре этажа, внутренний дворик…
– А-а… Административный блок! Там наша бухгалтерия, отдел снабжения…
– А Институт внеземных культур где?
– Это секрет! – хмыкнул я. – В Раменском. На базе ВВС.
– И все артефакты там? – быстро спросила Марина.
– Ну, да. Целее будут.
– Именно! – энергично кивнул «настоящий подполковник». – Лондон в последнее время ведет себя очень нагло. Белый дом оставил Европу в покое, и в Букингемском дворце решили, что теперь они главные! Знаешь, что там потребовали на днях? Немедленной интернационализации базы пришельцев на Луне! А все обнаруженные артефакты должны находиться под полным контролем «мирового сообщества». Нормально?
– Надо им посоветовать не тужиться так сильно, – поморщился я, – а то не только вонь пойдет… Хм… Кажется, до меня дошло. Ты опасаешься, что Лондон примет меры? Защищая цивилизованный мир от русских варваров, стяжавших инопланетные технологии?
– Ну, я ж говорила! – воскликнула «Росита». – Ты всё понимаешь! Да, Мишенька, да! Давай в вашем административном блоке откроем фальшивый ИВК? А в «спецсекторе объектов невыясненного назначения» выставим муляжи и копии? Давай?
– И зазовем прессу на презентацию! – подхватил я.
– Да! – хихикнула Марина.
– Принимается! Бедный Рустам… Джеймсы Бонды попрут без очереди!
– Ага! – развеселилась моя гостья. – Будут кричать: «Мне только спросить!»
Любуясь смеющейся женщиной, я погрустнел. Мне в этом году сорок пять стукнет, а ей – пятьдесят два… Проговариваю в уме эти цифры, и даже не верится…
Скрывая свои упаднические мысли, я бодро сказал:
– Будем считать, с первым делом порешали. А второе какое?
– Да так… – смутно ответила Марина. – В КГБ поступил срочный вызов с Луны. Там ждут-не дождутся одного ценного специалиста… Гарина Михаила Петровича.
Глава 3
Воскресенье, 3 августа. Утро
Туркменская АССР, Мирза-Чарле
Ракетодром «Мирза-Чарле» располагался на юге Заунгузских Кара-Кумов, в трехстах километрах севернее Ашхабада. Сам поселок всегда числился важным пунктом на караванных путях между Мервом и Хивой. Шоссе к ракетодрому как раз и проложили по следам верблюдов, набивших за века колею.
После того, как в двадцатых годах здесь перебили басмачей, Мирза-Чарле снова стал узловым центром – отсюда страна получала каракуль. А теперь, когда Байконур перегружен, со стартовых площадок местного ракетодрома взлетают супертяжи, а с орбиты прибывают «Бураны». Еще один узел затянулся…
В аэропорту меня подхватил крутобокий автобус, и я ехал, как на экскурсии. Унылые пески за окнами, хоть и встопорщенные вечно осенней порослью саксаула, не занимали моего сознания.
Память услужливо подсовывала пленительные образы «трех граций», дружно провожавших драгоценного Мишеньку, или обращала в сувениры долгие незабвенные дни в Центре подготовки космонавтов, где меня крутили и отжимали, как белье в «стиралке».
«Долгие дни!» – фыркнул я насмешливо, привлекая рассеянное внимание соседей.
Мои девчонки полгода готовились к полету, да и то по укороченной программе! А я, как тот Незнайка, чуть ли не тайком пробираюсь к ракете…
Врачи ЦПК огорченно разводили руками: «Здоров, как Гагарин!» Перегрузка его не берет, а невесомость доставляет удовольствие. Сердце ритмично отстукивает шестьдесят в минуту.
Годен…
…Из-за мутного горизонта всплыл «утопающий в зелени городок с обязательной высотной гостиницей на окраине», и пассажиры оживились.
За огромной сардобой – то ли подземной цистерной, то ли колодцем – по обеим сторонам дороги потянулись бетонированные арыки. Вдоль арыков густо росли пустынные акации, а в их зыбкой тени расплывались плоские белые домики.
И только ажурное плетение сетчатых параболоидов антенн, сверкавших выше развесистых чинар и пирамидальных тополей, напоминало о времени и месте.
Покидать кондиционированную прохладу автобуса не хотелось, но меня встречали – трое молчаливых и спокойных мужчин, одетых неброско, но былая военная выправка в них чувствовалась.
– Здравствуйте, Михаил Петрович, – вежливо поклонился средний встречающий. Левый с правым лишь кивнули. – Старт через четыре часа ровно, должны успеть.
Я молча пожал руки всем троим и, повинуясь жесту Среднего, уселся в «Татру» неприметного светло-оливкового цвета. И опять потянулось серое шоссе, красные песчаные дорожки, журчащие арыки…
Короткая остановка у шлагбаума. Кивок офицера в панаме – и машина заскользила в перспективу, рассекая пустыню по прямой.
А я перебирал давешние мысли, как бусины четок.
Признаться, до меня не сразу дошли Маринины речи – ее слова о вызове на лунную базу словно блокировались в голове. Разумеется, я верил «Росите», но совершенно не соотносил космос со своей особой.
Да, мне, как и всякому советскому мальчишу, мечталось о ракетах, подхваченных черным ветром пространства, о том, чтобы подняться выше неба, стать чуть ближе к звездам, но это значило отдать всего себя космонавтике, без остатка и на всю оставшуюся.
Я так не мог. И не хотел. А каково пришлось тем из отряда космонавтов, кто годами выкручивал себя на тренировках, но так и не услышал заветного слова: «Старт!»?
Забавно то, что я не слишком задумывался о причинах вызова. Знаю, что Федор Дмитриевич мне благоволит, да и с Борис Борисычем мы в хороших отношениях, но не настолько, чтобы ради моих хотений организовывать полет на Луну! Стало быть, повод у них по-настоящему серьезный. Прилечу – разберусь.
Да, именно так – отмахнулся мысленно, и заново копаюсь в себе. Навидался я всякого, даже в соседнем пространстве дважды побывал, но за атмосферу не заглядывал… О, только сейчас меня осенило, с чего это я старательно обхожу тему полета – боюсь!
Боюсь, что его отложат, отменят – и как тогда пережить разочарование? Сказка вот-вот переформатируется в быль…
– Михаил Петрович, – заговорил Левый, небрежно руливший «Татрой», – вы уж простите, что всё так скрытно, да окольными тропами. Не хотим светить ни вас, ни вашу командировку. Кому надо, тот знает, а прочим знать не обязательно.
– Так даже лучше, – солгал я. – Шума не люблю.
Левый кивнул, а Средний подал голос с заднего сиденья:
– Командиром корабля, которому скоро на орбиту, назначен Павел Почтарь. Он хорошо знает вас, а мы хорошо знаем его. Однажды Почтарь даже участвовал в секретной операции. До Луны и обратно отправится он же – в данном случае необходимая секретность сочтется с надежностью…
– Я понятия не имею, что там отыскали на Луне наши старики-разбойники. – Мой голос звучал в меру ворчливо. – Но может возникнуть еще одна необходимость – доставки артефактов на Землю…
– Без проблем! – забасил Правый. – Доставим спецбортом в Раменское.
Я поймал его спокойный взгляд в зеркальце, и кивнул. О`кей, не буду усложнять себе жизнь. Пускай за всё волнуются большие дяди, освободив мои мозги от сует…
…Ракетодром не возник вдруг – высоченные башни обслуживания постепенно вырастали за волнистой линией барханов, вплетая в выцветшее небо решетчатые кружева.
«Татра» заехала в гигантскую тень, отброшенную МИКом, и меня провели в обширное, очень чистое помещение, похожее на операционную для великанов – повсюду белый пластик, полированный металл и беспощадный голубоватый свет.
Мои сопровождающие куда-то пропали, зато откуда-то возник Пашка Почтарь.
– Здорово! – осклабился он, крепко тиская мою руку. – Вот и тебя на небеса, хе-хе…
– За грехи мои! – фыркнул я.
Отвеселившись, Паха подобрал мне мягкий спецкостюм, и торжественно вручил пакет с перчатками – эту деталь скафандра изготавливали персонально.
– Жаль, что ты не отлил на колесо автобуса! – захихикал он. Увидев в моих глазах непонимание, Почтарь изложил давнюю историю: – Это началось в Штатах еще… У нас Гагарин полетел, а янки всё хитрили – нормальной ракеты, чтобы разогнаться до первой космической, у них еще не было, а та, что имелась – «Редстоун-3», кажется, – еле дотягивала до ста километров высоты. Короче говоря, Алан Шеппард, первый астронавт, даже витка не накрутил над Землей – взлетел и приводнился. Только вот перед стартом бедняга намучился – четыре часа проторчал в консервной банке «Меркурия»! Помнишь, что Юрий Алексеевич сказал перед стартом? «Поехали!» А от Алана Бартлетовича услышали: «Don`t fuck up, Shepard…» Как бы это…
– «Не облажайся, Шепард…», – перевел я.
– Во, точно! Но это фигня! Не выдержал Алан четырех часов, приспичило ему! Но не отменять же «недополет»? И Алану скомандовали: «Мочись в скафандр!» Представляешь? Гагарин-то умней был, он по дороге на космодром из автобуса вышел, скромненько так притулился у заднего колеса автобуса – и сделал свое мокрое дело…
– Славная традиция! – прыснул я.
– А то! Ну, всё, вроде… Объявлена двухчасовая готовность! Готов?
– Всегда! – выдохнул я.
Там же, позже
К стартовому столу мы с Почтарем добрались пешком. Прогулялись в скафандрах, топая по шпалам. В конце путей высились исполинские башни, зажимавшие…
Нет, это был не обычный супертяж с челноком «на спине». В моей «прошлой жизни» (а затем в «Гамме») Валентин Глушко, генеральный конструктор сверхтяжелого «Рассвета», решил прогнуться перед Горбачевым, и переименовал свою ракету в «Энергию», в честь «энергии перестройки». Не помогло.
Михаил Сергеевич увлеченно лизал иные задницы, и живо покончил с советской космонавтикой, зарубив перспективнейшие проекты во имя «нового мы́шления».
Но следует признать таланты Глушко – даже в условиях буржуазно-либеральной контрреволюции, то бишь «перестройки», он создал «Энергию-2», полностью многоразовую двухступенчатую ракету. Четыре боковых ускорителя – первая ступень – поднимали в небо вторую, к которой приделали киль и крылья от «Бурана».
Разгонные блоки отделялись и садились на парашютах, а центральный блок – полноценный орбитальный корабль! – выводил в космос сорок тонн и садился на аэродром, как всякий уважающий себя шаттл.
Затем Глушко еще чуток напрягся… Навесные ускорители «научились» разворачивать крылья и садиться по-самолетному, а вторая ступень сделалась пилотируемой. И получился…
– «Ураган»! – воскликнул Павел. – Хороша птичка?
– Хороша!
Две пары разгонных модулей обнимали «Ураган», как коротышки – баскетболистку. Между их круглобоких тушек высовывались лишь концы крыльев орбитера, да перо киля.
Космодромная команда не дала нам полюбоваться рукотворной громадой – суровые дяди в комбезах погнали командира корабля и пассажира к лифту. Вы на часы, дескать, смотрели? В космос уходят без опоздания!
Тесноватая лифтовая кабинка поползла вверх, и Почтарь, выглядывая в окошко, быстро договорил:
– Первая модель! Вторая только строится. Обещают сдать «Тайфун» будущей весной… Прошу!
С верхней площадки открывались знойные пейзажи – волнистая рябь красных песков вдали, а под ногами – четкие серые плоскости, залитые бетоном. Неподалеку высилась мачта, увешанная несчетными рядами прожекторов, а еще выше задирались иглы молниеотводов, плетенные из металла.
– Объявляется готовность тридцать минут! – разнесли динамики весть с жестяным призвуком.
Мы с Пахой по очереди сунулись в люк, и по лесенке поднялись в пилотскую кабину. Бортинженер Римантас Станкявичюс, не оборачиваясь от пультов, махнул нам рукой.
В ложементы приходилось укладываться – с непривычки я справился последним. А вот переживать перед стартом как-то не довелось, уж слишком всё было интересно и ново для меня.
– Пуск!
– Есть – пуск.
– Зажигание!
– Есть – зажигание.
Земля и борт обменивались скороговорками, в суть которых я не вникал, полностью отдавшись ощущениям. И вот откуда-то снизу нахлынула дрожь и приглушенный гром.
– Предварительная… – диктовал дежурный офицер, перебирая величины растущей тяги. – Промежуточная… Главная… Подъем!
– Есть – подъем! – вытолкнул Пашка, и всё сдвинулось в мире.
Я почти чувствовал, как «Ураган» завис – и медленно, перебарывая гравитацию, потянул вверх. Навалилась перегрузка, стало трудно дышать, но я блаженно улыбался – всё было «по правде».
– Десять секунд – полет нормальный.
– Двигатели первой ступени работают устойчиво.
– Двадцать секунд – полет нормальный.
– Параметры систем управления в норме. Стабилизация изделия – устойчивая.
– Тридцать секунд – полет нормальный.
– Давление в камерах сгорания – в норме.
– Сорок секунд – полет нормальный.
– Тангаж, рысканье, вращение – в норме.
– Пятьдесят секунд – полет нормальный…
Мое внимание рассеялось, а мысли спутались. Я думал о том, что нынешним космонавтам пока что далеко до звездолетчиков. Даже звания межпланетников они пока не достигли.
И всё же мне скоро болтаться в невесомости – вне Земли, вне той привычной и размеренной жизни, которую мы ведем и устраиваем под зыбкой броней атмосферы. И – Луна…
«Don`t fuck up, Garin…»
Синева стратосферы понемногу темнела, замещаясь чернотой бесконечности, и я даже вздрогнул, когда двигатели смолкли, а тело утратило вес.
– Четыреста восемьдесят секунд. Корабль достиг заданной орбиты. Скорость полета – расчетная.
Тот же день по БВ, позже
Борт ТМК «Заря-3»
«Какая же она здоровенная!» – дивился я на «Салют-8». Целая гроздь блоков и модулей висела в пустоте, расправив на длиннущих фермах, словно паруса, плоскости радиаторов и солнечных батарей.
Примерно такой должна была выглядеть станция «Мир-2» в моей родимой «Гамме». Не дали.
«Энергию» отменили. О «Буране» забыли. «Мир-1» и вовсе утопили ради МКС, нам не нужной совершенно.
«Всё во имя американцев, всё для блага американцев!»
Думаешь об этом, и делается душно – от стыда за наших восторженных дураков и улыбчивых предателей.
Воистину, советская эпоха – самая великая в истории России, но до чего же позорны ее последние страницы!
И что толку в неприкосновенности «Альфы» с «Бетой»? Да, нас не затронуло бесстыдство «святых» 1990-х, но «Гамма»-то осталась мерзка и затхла…
Я коротко выдохнул, словно избавляясь от мутного негатива, да и некогда впадать в минор – за толстыми передними окнами круглилась Земля, сияя голубым и белым.
Прежде, чем состыковаться с орбитальной станцией, «Ураган» плавно откинул носовой обтекатель, выпуская наружу очередной модуль. Работники «Салюта» на маленьких, юрких космоскафах мигом подлетели – и уволокли груз, пыхая маневровыми движками.
– «Ураган», – донесся высокий женский голос, – вам разрешается стыковка. СУ «Надир».
– Есть – стыковка… – мужественным тоном ответил Почтарь, и не удержался: – Леночка, ваш голосок надо записывать – и слушать в дальних странствиях, смахивая скупую слезу…
– «Ураган», не засоряйте эфир всякими глупостями! – строго отчитала Паху невидимая Лена, но чувствовалось, что девушка улыбается. – А то всё Анечке расскажу!
– Молчу, молчу…
Челнок медленно, очень медленно приблизился к доковой палубе «Надир».
– Видим узел станции, – разлепил губы Римантас. – Идем на стыковку.
– Есть захват!
– Касание! – вытолкнула Лена.
– Есть касание! Есть стык! Есть механсоединение!
Корабль легонько вздрогнул, и затих.
– Приехали, – буднично сообщил Павел, рассупониваясь. – А вы, товарищ командированный, дуйте как бы наверх – моя «Зорька» на «Зените», пятый узел.
– Дую, – покладисто сказал я. – А груз?
– Контейнер уже на месте. Дуй.
Кое-как я выплыл, ныряя в люк, и оказался словно внутри железнодорожной цистерны, только чистенькой, облицованной мягкими панелями и вкруговую увешанной терминалами.
Никого. Пусто. Или народ специально услали подальше, чтобы любопытные не углядели таинственного пассажира?
Круглая крышка люка разошлась передо мной, как диафрагма фотоаппарата, и пропустила в нижний блок. Тишину нарушал лишь шелест вентиляторов, да отдаленные голоса – тонкие пластметалловые шторы не глушили акустику.
Оттолкнувшись, я полетел «как бы наверх» – главная ось станции, сочлененная из трех базовых блоков, вытягивалась от Земли по вертикали. Ничем не перекрытый атриум на стыке между нижним и средним базовым впустил меня в знаменитый «садик», разросшийся в переходном отсеке, а единственного человека, встреченного мною по дороге, я заметил в просторном верхнем базовом блоке – некто в серебристом комбинезоне просунулся в спальную капсулу, и что-то там перетряхивал.
А прямо передо мной, на сегментированной крышке люка, значилось: «Орбитальный док «Надир». Ниже висела табличка с намалеванным черепом и грозной надписью: «Проверь герметизацию!»
Я боязливо крутанул ручку – воздух не зашипел, вырываясь в вакуум – и потянул крышку на себя. Вцепившись в залючину, оглядел блок. Пусто.
Неужто население станции и впрямь попряталось? Или просто занято работой?
«Во-во…»
Пятый стыковочный узел открылся легко и просто, как дверца моей «волжанки». Цепляясь за поручни, я вплыл в тесный кессон. Закрыл внешний люк и отворил внутренний. Пахнуло нежилым запахом, какой отстаивается в брошенной квартире.
Служебный отсек. Точно такой же, как в тренажере «Зари» – там, на Земле, в ЦПК. Только в том было тесно, а тут объем трехмерный. Я заглянул в командный отсек, и отплыл в обитаемый, где мне и место, командированному.
ТМК – значит «тяжелый межпланетный корабль». «Зорька» реально нелегка – семьдесят тонн, но вот насчет межпланетных сообщений конструкторы поторопились. Пока что «Заря-2» слетала лишь к Венере. Ученые вдоволь поснимали планету с орбиты, спустили ровер на Землю Иштар и еще пять зондов вдобавок. Однако человек пока что не ступил на раскаленный венерианский грунт, на дно углекислого марева.
Упорно ходят слухи, что наши вот-вот полетят к Марсу, но секретарю ЦК по науке известно лучше. Проект есть, но на его реализацию лет десять уйдет точно. Полноценной ядерной ракеты у нас пока нет – «Буревестник» не в счет…
Покрутившись в воздухе, я быстро нашел оправдание неуемному любопытству – надо же проверить, на месте мои приборы или где!
И я храбро сунулся в рубку. Осторожно проплыл мимо главного пульта с темным обзорным экраном, и втиснулся в маленький переходной отсек – он вел в носовую часть, в пристыкованный посадочный модуль. На месте…
Я пошлепал по серебристому боку грузный контейнер. Скорей всего, мы перестарались с Кивриным – напихали всего подряд. Диагностеры, тестеры, детекторы…
Какие кудеса и диковины подкинула Бур Бурычу Луна? Да он и сам не знает…
Обратно я возвращался, задумчив и серьезен. Вовремя – в кессон по очереди пролезли Римантас с Пахой.
– Командированный! Принимай!
В мою сторону поплыл пластмассовый ящик с пищевыми рационами, а следом – плотно упакованный тюк.
– Почта, что ли?
– Она, родимая! Плохо выбритые луняне с тоской смотрят на Землю бессонными ночами…
– …Роняя скупую мужскую слезу, – подсказал я, и Станкавичюс захихикал, вплывая в командный отсек.
– Молчи, презренный, – величаво помавая руками, как плавниками, Почтарь завис надо мною. – К старту готов?
– Всегда готов! – я бойко вскинул руку в пионерском салюте…
…Получасом позже «Заря-3» отстыковалась и выдала тридцатисекундный импульс, восходя на орбиту повыше.
– Двигатели на разгон! – скомандовал Пашка.
– Есть – двигатели на разгон, – будничным голосом отрепетовал Римантас.
Внизу вертелась Земля, незаметно отдаляясь. В правый иллюминатор светила Луна.
Там же, позже
Посадочный модуль скользил над кратерами, плавно снижаясь. Почтарь сидел ниже палубы, горбясь над пультом, и был виден по пояс.
– Сядем сразу у «Порт-Иридиума», – сообщил он. – Бур Бурыч сейчас ходит в начальниках станции, а Янин с Дворским у него в помощниках. Так что… Встреча пройдет в теплой, дружеской обстановке… – Его голос построжел: – Готовность к посадке! Высота семьдесят пять метров… Вертикальная скорость снижения – ноль четыре в секунду…
ПМ завис, подрагивая, и опустился с быстротою лифта. Суставчатые опоры толкнулись в древние базальты, сгибаясь и гася удар.
– Станция «Порт-Иридиум», – бодро объявил Почтарь. – Конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны…
Мозг мой еще сомневался, в действительности ли его на Луну занесло, или это иллюзия, а вот сердце частило – оно верило.
Скафандр нисколько не стеснял движений, хотя его вес и ощущался. На Земле в этом «Кречете» тяжко было бы, а на Луне… Полное впечатление, что у тебя за плечами битком набитый рюкзак.
По очень несерьезной, тоненькой лесенке я спустился на ту самую лунную пыль. Впечатал свои космические сапоги в рыхлый реголит – выхлоп не разнес его, вычистив лаву лишь в кругу под дюзой.
– Прием, прием… – толкнулось в уши. – Проверка связи!
– Маленький шаг для человека, – с пафосом выразился я, – он и есть маленький шаг! Как слышно?
– Как в театре! Вон, едут уже…
– Ты мне грузовой люк откроешь?
– Щас!
Квадратная плита обрисовалась четким контуром на белом борту модуля, и мягко опустилась, как аппарель. А от далеких куполов и лежачих цилиндров станции неслись танкетки-краулеры. Они нещадно копотили пылью, но та вела себя явно не по земному – не висела, клубясь, а тут же оседала. Падающая пыль…
«Да-а, такое только на Луне увидишь!»
– Михаил Петрович? – проскрипели наушники.
– Он самый, Борис Борисович! – порадовался я. – Прибыл в ваше распоряжение!
– Привет, Миша!
– О, Федор Дмитриевич! Вам привет от Инны! И еще гостинец – пирог с малиной!
– У-у-у!
– Зря признались, Михаил Петрович, – послышался ехидный голос Леонова. – Пирог я реквизирую, как контрабанду!
Дружное хихиканье перебил задышливый баритон:
– Обжо-оры… Товарищ Гарин, меня зовут Валентин Лаврентьевич, я тут… скажем так… пытаюсь вести раскопки… У меня вопрос: вас куда подбросить? На станцию сначала, обсудить за обедом, или сразу на базу?
– Сразу! – твердо ответил я.
В эфире зафыркали.
– Алексей Архипович, вы проспорили!
– Ладно, ладно… – заворчал директор базы. – С меня пирог.
– Како-ой пирог?
– Контрабандный!
Когда хохочущие светила подкатили, я их сразу запряг:
– Там почта и мой багаж. Осторожно – и не кантовать!
Неуклюже пожав руки в перчатках, занял место Леонова, пока тот перетаскивал тюк с письмами и бандеролями.
– О, как! – комически изумился Алексей Архипыч, присаживаясь на решетку багажника, и спросил с подковыркой: – Михаил Петрович, а это правда, что вы у нас член Политбюро?
– Еще не член! – рассмеялся я. – Кандидат только. Трогайте!
Краулер отозвался вибрацией, развернулся на месте и помчал, набирая скорость.
Меня спрашивали о чем-то, я отвечал «на автомате» – Залив Радуги стелился вокруг, удивительно плоский, с наметами реголита, а в небе плыла половинка яркой Земли, словно мяч в черной воде.
Посмеиваясь, старички-разбойнички умолкли, а оба краулера неслись по набитой колее, заворачивая от станции к Юрским горам.
Меня впервые за всё время покинуло нетерпение – сказочным было всё вокруг! Море Дождей за спиной, ясный земной свет, блестящие фигуры в скафандрах… Чудом больше, чудом меньше – какая разница? Я и так полон впечатлений, как бокал, в который перелили квасу!
И все же, стоило «ползунам» заехать в кольцевые пределы базы пришельцев, как у меня сбилось дыхание. Равнодушное время давно стерло всякие приметы цивилизации рептилоидов – там, по ту сторону галактики, – а здесь, на Луне, иной разум оставил свои следы.
Похоже, что встречающие испытывали нечто подобное – наушники доносили смущенное покашливание.
– Нам вниз, – буркнул Кудряшов, досадуя на слабость духа, и вся наша пятерка уместилась на площадке подъемника.
Секунда – и мы погрузились в тень. Мимо проплывали пологие пандусы, и я понял, что полной тьмы нет – резкий голубоватый свет пробивался снизу, не рассеиваясь.
– Это здесь!
Наклонные стены подлунного горизонта уводили к хаосу металлоконструкций в дальнем проеме, но человек в скафандре поворотил меня в сторону. Мельком я углядел нашивку: «В. Л. Янин».
– Вот! – выдохнул Валентин Лаврентьевич.
Я медленно обошел вертикальную связку шаров с отчеканенными буквицами по «экваторам», провел перчаткой по скользкому черному нутру левой кубической камеры, глянул в параболическое зеркало, занявшей почти весь объем правой. Качнул параболоид, и глухо спросил:
– Федор Дмитриевич, помните тот маленький отражатель из Шейтан-Кала?
– Мезовещество? – резво спросил Дворский.
– Похоже… На том уцелел лишь один зеркальный слой, да и то местами. Тем не менее он отражает луч мощного лазера и выдерживает температуры в сотни тысяч градусов. Да, мы предположили, что в веществе отражателя электрон нижней орбитали заменен искусственно стабилизированным мюоном… У мю-мезонов тот же заряд, но они в двести раз массивнее. Они ближе к ядру, соответственно, и энергия химической связи в веществе из мезоатомов выше. Проблема в том, что мюон живет всего лишь две миллионные доли секунды! Но исхитрились же как-то рептилоиды… Так… Где мой «сундук»?
Федор Дмитриевич с Борис Борисычем приволокли контейнер, и на следующие восемь часов я выпал из реальности.
Понедельник, 4 августа. Утро
Москва, проспект Калинина
Марина Исаева нащелкала код, и дверца сейфа клацнула, отворяясь. На полке лежала пухлая папка в неприметной картонной обложке. Дело «Ностромо».
«Росита» мягко улыбнулась. Уж какими путями ее сиятельство скопировать изволили сверхсекретный документ, лучше не допытываться…
Положив папку на стол, Марина уселась, и торопливо пролистала подшитые листы, густо фиолетовые от грозных печатей. Прежнее волнение нахлынуло, будто и не пропадало вовсе.
Двадцать девять лет тому назад она впервые встретилась с Мишей. При обстоятельствах далеко не романтичных, но помнится всё очень четко, резко, ясно…
А пройдет еще каких-нибудь пятнадцать лет… «Росита» скривила губы. «Каких-нибудь»! Да ей тогда будет под семьдесят!
Уняв скулящие мысли, она вернулась к папке. Что-то ей вчера показалось… Нет, не показалось.
Княгиня права – именно им предстоит совершить небывалое прежде. Переместить сознание пожилого Михаила Гарина в юного Мишу… Вот!
Дочка и внучка – Лея и Натали – будут заниматься папочкой и дедушкой… Елена уверяет, что скоро они сами придут к этой идее, их даже подталкивать не нужно. Время еще есть… Время…
Марина задумалась. Тогда выходит, что надо обязательно вводить в будущую операцию еще одну опергруппу – она отправится в тысяча девятьсот семьдесят четвертый, в Первомайск! Как именно произойдет пересадка «взрослой» личности в юного реципиента, «Росита» представляла себе очень смутно – этим занимается Света Сосницкая, Наталья Ивернева и Василий Гарин…
«Васёнок!» – улыбнулась Марина, и задумалась. А что? Хм…
Кто лучше справится с «аутотрансплантацией сознания», кроме Васёнка? А ему в помощь – Талию… Она не откажется, это точно.
А спасти мир от возможной аннигиляции…
«Ладно, ладно! – нахмурилась Исаева. – Надо будет всё продумать досконально, учесть даже самый мелкий фактик! Время еще есть…»
Тот же день, позже
Луна, станция «Порт-Иридиум»
Вчера меня увели с базы, деликатно напомнив, что кислород в скафандре имеет конечный объем. Накормили, и спать уложили.
Проснулся я по естественной надобности, и не сразу сообразил, куда идти и как быть. А когда разобрался и утолил позыв, то заблудился, лишь со второго раза найдя свой спальный отсек. Долго лежал, крутился, приманивая сон, но мысли лезли и лезли в голову, лишая покоя.
Те здоровенные камеры на базе пришельцев можно как бы вынести за скобки – обычная керамика, пусть и хитро выделанная. Необходимо сосредоточиться на трех артефактах, не считая отражателя – готового изделия. Ну, или отремонтированного.
Во-первых, это тот усеченный конус над правой камерой. Сходство с душевой лейкой ему придают соты из маленьких трубочек-микроускорителей. Допустим, это мезонный генератор… Нет… Ну, тогда инжектор! А генерирует мюоны тот здоровенный шестигранник, который, во-вторых. В таком случае связка шаров является стабилизатором… В-третьих.
«Хм… Всё правильно, если сама версия верна! Тогда откуда на стенках обеих камер потеки? Плавилась керамика, легко выдерживавшая нагрев выше четырех с половиной тысяч градусов. И, потом, что проку от мезонного «душа», если мюон не протянет и миллисекунды?»
Условным утром я проснулся, и чуток постоял под обычным душем. Только собрался добавить тепленькой, как вода кончилась, а вежливый голос автомата злорадно сообщил:
– Ваш водяной лимит на сегодня исчерпан.
– Обойдемся, – буркнул я.
Натянул комбез и поскакал в столовую – нормально ходить при лунной гравитации у меня не получалось. Организм постоянно терял равновесие, упорно желая уйти в кувырок. Я не падал лишь потому, что переходник был узким – шагал и колотился о стенки, пока не выбрался к тамбуру-перекрестку. А там сразу три входа в галереи, как перед богатырем из русской народной: прямо пойдешь – в столовую попадешь, направо свернешь – в лабораторию селенологов явишься, налево двинешь – в ангаре очутишься. Я заскакал прямо…
В столовой чинно завтракали старички-разбойнички. Леонов с раннего утра убыл на базу «Звезда», и их осталось трое.
– Как спалось? – поинтересовался Дворский.
– Средне, – постно улыбнулся я.
Янин щелкнул дверцей микроволновки, и протянул мне разогретую порцию каши в стандартной упаковке.
– Овсянка, сэр! Какие планы?
Я умолол половину «Геркулеса», и лишь затем признал со вздохом:
– Гипотез – вагон и маленькая тележка! Персонал вашей станции, Борис Борисович, набросал мне массу версий, перебрав всех фантастов, начиная с Уэллса. А я понял одно – пока мы сами, своим умом не дойдем до мезоатомной химии, «подсказки» рептилоидов мало чем помогут… А планы… Надо придумать, как разобрать те камеры! Объекты «Связка шаров», «Шестигранник», «Усеченный конус» и «Отражатель» аккуратно пакуем – и отправляем на Землю. Слой мезовещества необходимо исследовать под электронным микроскопом, артефакты просветить рентгеном… В общем, от кавалерийского наскока толку не будет!
– Согласен. – Кудряшов церемонно коснулся губ салфеткой. – Не будем устраивать пикник на обочине! За неделю управимся, как думаете?
– Должны, – сдержанно кивнул я, ликуя в душе: «Ух, ты! Целая неделя! На Луне! Ура-а…»
– Ну, тогда чайку? – Бур Бурыч крепко хлопнул в ладоши.
– С контрабандным пирогом! – рассмеялся Дворский. – Наливай!
Глава 4
Вторник, 12 августа. Ночь
Ново-Щелково, улица Колмогорова
Ната