Читать онлайн Аир. Хозяин болота бесплатно

* * *

Привет, дорогие читатели!

Вы держите в руках книгу редакции Trendbooks.

Наша команда создает книги, в которых сочетаются чистые эмоции,

захватывающие сюжеты и высокое литературное качество.

Вам понравилась книга? Нам интересно ваше мнение!

Оставьте отзыв о прочитанном, мы любим читать ваши отзывы!

Иллюстрации на обложке и в книге © Miorin (Елизавета Извекова)

Иллюстрация в тексте использована по лицензии © Shutterstock

Книги – наш хлѣбъ

Наша миссия: «Мы создаём мир идей для счастья взрослых и детей»

Плейлист

1. «Сны саламандры» – «У хозяина болота»

2. Игорь Наджиев – «Я боюсь этой тьмы…» (из к/ф «Мушкетеры двадцать лет спустя»)

3. Joseph Trapanese, Joey Batey – «Burn Butcher Burn» из «The Witcher: Season 2»

4. Chagunava – «Золотой домик»

5. Maneskin – «La parole lontane»

6. Green Apelsin – «Проклятье русалки»

7. BALKON – «Ведьмы»

8. Sofya Scar – «Царевич мой»

9. «Сны саламандры» – «Лихо»

10. Mandy Dickson – «Never Enough»

11. Женя Любич – «Ритуальная»

12. Марко Поло – «Дикая мята»

13. «Мельница» – «Любовь во время зимы»

14. Uma2rman – «Ночь на Ивана Купалу»

15. Fleur – «Формалин»

16. «Король и Шут» – «Воспоминание о былой любви»

17. «Харизма» – «Узнай меня»

18. Bob Dylan – «Knockin' On Heaven's Door»

19. «Сурганова и оркестр» – «Я теряю тебя»

Глава 1
Болото

Девица шла по топкой болотистой тропе босая и простоволосая. Ступни вязли в мягких травах, тревожили мох. Безлунная ночь гладила озябшие плечи, покрытые лишь рубахой, вышитой знаком вспаханной земли, – узор невесты. Сменит суженая девичий убор на платок мужней бабы, узлом вперед, так и вышивку надобно будет сменить: вспаханное поле – на засеянное, призывающее достаток в семью и предрекающее здоровых и крепких деток новобрачным. Вот только Ивушка не грезила синим узором на рубахе вместо алого. И достатка не желала, и деток тоже. Не от того, кого назвали суженым родичи.

– Матушка, родная, – шептала девица, утирая горючие слезы, – неужто я чем тебя прогневила? Неужто праздничный хлеб в моих руках не подходил, неужто непрочной выходила нить на пряже? За что? За что?!

Тропка истончалась, уводя Иву все дальше от деревни, но девица не останавливалась. Шла… бежала, как от самого горького горя! Лишь бы не узнали, не поймали и не воротили… Лучше заплутать в лесу, в болоте сгинуть, чем ступить под брачный венец вместе с нелюбимым. Девица закусила палец, чтобы не взвыть, подобно волку. Кому другому суженый мог бы прийтись по нраву. Невысок, но статен, что греха таить. Первый мастер на деревне. Богат… В том-то и беда!

– Батюшка, родный! Неужто не прокормил бы дочурку? Старшего сына женил, да на хорошей семье! Среднего пристроил… Почто младшенькую дуреху отдаешь?

Но тот и слушать не желал уговоры и просьбы. Шлепнул за вечерей ладонью, да спасибо по столу, а не по зареванным щекам:

– Ты мне, Ива, не перечь! Сегодня люблю, завтра не люблю… Придумала тоже! Сказано – замуж. Стало быть, пойдешь за кого сказал.

И ведь не за беззубого старика сговорили. Не за малолетку, который под стол пешком ходит. Одна беда: лучше за Хозяина болота, чем за красавца-кузнеца. Хозяин болота не неволил Ивушку в урожайную ночь, не валил наземь, не задирал подол… Да не посмеивался после, подвязывая пояс. Узнает кто – засмеют. Не дадут проходу опозоренной, не позволят глаз поднять. Лучше в омут с головой. Лучше в черноту болота юркнуть, спрятаться навек от злословия.

Подол белоснежной рубахи измарался в грязи, острые ветки цепляли ткань, оставляя полосы – темные и грязные. Почти такие же, как те, что появились на запястьях у Ивушки наутро после урожайной ночи. Она прятала их от батюшки с матушкой, а и не стоило бы. Надо было под нос сунуть: нате! Вот как хорош ваш жених! Нынче не поверят… Сколько времени уже минуло. Скажут, выдумала! Дура девка…

Огни и запахи деревни давно потонули в непроглядном мраке деревьев. Тянуло от недоброго места могильной сыростью и железом. «Не ходите к болоту! – учила старая бабка Иву с братьями сызмальства. – Утащит Хозяин – век не сыщем!» И Ива слушалась. Хоть и манила дорожка из ягод спелой клюквы и брусники, хоть и росли всегда у болота самые крупные да крепкие грибы, но незримую границу девка не пересекала. До сего дня. Нынче чудовище из бабкиных сказок страшило ее всего меньше.

Бескрылая тень мелькнула перед лицом, как бы упреждая, прогоняя из гиблого места. Ива отшатнулась, вскрикнула да и упала навзничь, уцепившись за корягу, ободрав локти. Алое на зеленом – капли крови окрасили мох. Казалось бы, что еще нужно? Сами боги ограждают и гонят! Неужто лесные чудища милее красавца-жениха?!

Ивушка поднялась, промокнула рукавами расшибленные локти и упрямо двинулась вперед. Под ногами стало мокро, зачавкала земля, готовая проглотить глумную девку, порскнули в стороны лягушки. Заухали совы: беги, беги, пока не поздно! Спасайся!

Вот и болото. Черное око его слепо таращилось в нанизанное на хилые деревца небо. Ива сделала неосторожный шаг, и обманчиво твердая земля провалилась, заглатывая ноги по колено.

– Мамочки!

Визг захлебнулся в сытом чавканье трясины. Молиться бы всем богам, звать на помощь… Но коль уж решился, отступать негоже. Ива стиснула зубы, стараясь не думать о ледяной пустоте, облизывающей ступни.

Правда ли, нет ли, но бабка сказывала, что когда-то в болото уходили несчастные девки да бабы. Кто остался вдовой, кто не сумел соединиться с любимым в этом мире. Или вот, как Ива, кто не желал замужества.

– Забери меня, Хозяин болота. Стану тебе бездыханной невестой, стану бледной тенью и верной женой с недвижимыми руками. Станут волосы мои зелены, а ноги прорастут осотом. Только забери к себе, защити!

И тут болото… задышало. Черная вязкая жижа всколыхнулась, запузырилась, точно под нею бродил утопленник, пошла буграми. Ива закрыла рот узкой ладонью, чтобы не закричать, но все равно заскулила, как подбитая псица. Трясина ожила, перекатывалась волнами, которым здесь, в безветренной чаще, взяться было неоткуда. Заросли ряски треснули, выпуская на волю нечто жуткое, голодное, одинокое…

Тишина резала уши. Не переговаривались лягушки, не шептались деревья, не шуршали крыльями птицы. Все замерло в ожидании рождения нового, неизведанного. А потом болото застонало. Болезненно, дико. Стон проникал под кожу колючими иглами. Черная вода собралась к центру и приподнялась, подобно кочке. Кочка стала расти – выше, выше, еще… Вот уже черное нечто в человеческий рост стояло посреди топи, как на сухом. Вот оно двинулось к Иве.

Девушка рванулась, но трясина лишь крепче ухватила: попалась! А Хозяин болота приближался, тянулся к ней, единственному источнику живого тепла в этом гиблом месте. Он подходил ближе и ближе, все боле становясь похожим на человека.

Черное и страшное замерло совсем рядом: коснуться можно. Но касаться его не хотелось. Затянет, проглотит, превратит в ничто.

– Я пришла к тебе по доброй воле, – пролепетала Ива.

Нет уж, она не станет молить о пощаде. Она точно знает, что есть чудища пострашнее этого.

Хозяин затрясся от беззвучного смеха и поднял руки… подобие рук. С усилием провел ими по тулову сверху вниз, словно омываясь. Черная жижа стекла, обнажая силуэт. Почти человеческий, почти осязаемый. Он был худ и высок. Бледен, наверное, почти так же, как попавшая в ловушку Ива. По его груди и спине, по коже, не видевшей солнца многие десятилетия, густыми каплями ползла черная вода.

– Невеста, – усмехнулся Хозяин болота. – Что ж, будешь моей невестой.

Он наклонился к ней, прижался черными губами к губам, оставляя после себя привкус плесени, потянулся обнять… И без того едва различимый зеленоватый свет болотных огней померк, а Ива осела наземь, окончательно распрощавшись с рассудком. Глупая упрямая девка.

* * *

Глаза слепо таращились в слишком яркое небо, но закрыть их не было моченьки. Широко раскинутые, руки и ноги озябли без движения, а рубаха насквозь пропиталась вонючей болотной жижей. Любопытная стрекоза покружила перед бледным девичьим лицом, унеслась, вернулась и аккуратно пристроилась на кончике носа. Ива чихнула и села. Огляделась. Рассветное солнце заливало опушку, отгоняя тьму под укрытие орешника, покамест не высохшая роса сверкала на траве драгоценными каменьями, а ночная мошкара искала укрытие от надвигающейся жары.

Девица сидела на краю леса продрогшая до костей. Да только не один холод заставлял ее плечи дрожать: там, позади, в чаще, затаилось нечто. Оно не смело выйти на солнечный свет, но Иве чудилось – следит, не уходит. И уж точно не по волшебству она очутилась здесь. Кто-то принес. Помнила ведь, как брела по истончающейся тропке к болоту, как призывала Хозяина в защитники, как он… Ива охнула и схватилась за голову:

– Что натворила, дуреха?! Беду накликала! И ладно бы только на себя…

Хозяин болота не принял жертву. Трясина выплюнула нерадивую невесту, да к тому ж доставила, почитай, к самой деревне. Вон, если приглядеться, уже и избы видать, и большой колодец, обложенный голышами, у околицы.

– Что же теперь будет? – прошептала девица.

По затылку огрела шальная мысль: воротиться. Но не в деревню, а обратно к топям. Хотела сгинуть, так иди до самых Огненных врат на тот свет! Но отец Небо уже прогнал ночную мглу, вывесил на радость людям солнечный диск. Нынче беспросветное горе, погнавшее Иву в запретную чащу, казалось не таким уж и страшным. Ну, бухнется на колени перед матерью, ну, повинится… Простит! Обязательно простит и неволить не станет! А вот что сделает с добычей Хозяин болота и доведется ли уберечься от него вдругорядь, одним богам известно.

Ива поднялась на занемевшие ноги и поспешила вниз по холму, покуда соседи не успели высыпать на улицу. Не хватало еще позориться перед добрым людом, щеголяя в грязной рубашонке!

Бежать пришлось бегом, приподняв мокрый подол, чтобы не лип к коленям. Поспеть бы к колодцу, пока кто-нибудь не вышел за водой!

Ива перегнулась через каменный бортик, вытягивая отяжелевшее ведро, плеснула колодезной водицей в лицо, изгоняя жуткое ночное видение. А может, примерещилось? Потеряла девка сознание от холода и кручины да нагляделась кошмаров – вот тебе и Хозяин болота… Правду молвят: у страха глаза велики. Да и откуда бы светлым днем взяться силам у ночных кошмаров? День – время забот. У Ивы коза недоена, а стадо уже вот-вот погонит в поле пастух; куры некормлены, да и водицы из этого самого колодца не мешало бы натаскать. Ива напоследок взглянула на застывшее в водной глади отражение… и обомлела.

В растрепанной косе, прежде черной, как уголья в печи, появилась цветная прядь. И ладно бы седая! Немудрено: натерпелась страху, пусть и во сне, да и поседела враз. Случается, хотя и редко. Нет! Прядь была зеленой, точно болотная тина.

Глава 2
Нелюдь

Прошмыгнуть мимо дотошной бабки Заи, которая видит и знает все, хотя и из избы почти не высовывается; подлезть под знакомую сызмальства отстающую досочку в заборе; резво перепрыгнуть через грядки – и в хлев, схорониться. Ива прижалась к бревенчатой стене, с трудом переводя дух. Любопытная рябая коза сразу потянулась к хозяйке.

– М-м-ме? – По делу ли пришла?

Девица потрепала ее по морде, почесала между рогами, больше сама успокаиваясь, чем утешая Рябинку. А та вдруг припала на задние ноги и испуганно замотала головой.

– Ну что ты, милая? Тише, тише!

Но Рябинка только сильнее взбеленилась: привстала на дыбы, заблеяла, заметалась по тесному уголку между кормушкой и стеной, едва не проломив себе выход наружу.

– Да ну что ты?!

Ива с трудом словила беснующуюся животину. Обыкновенно смирную козочку и привязывать-то не приходилось, но нынче та словно соловьиного цвета объелась – одурела. Только спутав ей веревкой задние ноги, удалось опустошить отяжелевшее вымя, но коза все равно косилась на доярку выпученными, полными непонимания глазами. А потом улучила момент и… ап!

– Ах ты ж гадина!

Едва успев увернуться от острых рогов, девка расплескала половину молока из чашки. Коза же с победоносным видом принялась жевать вырванный лоскут рукава.

Ива в сердцах замахнулась на нахалку: окончательно рубашку испортила! Разве заплатку положить… Но втайне порадовалась возможности избавиться от пропитанной болотным духом одежи. Вон, даже зверье шарахается! Небось так просто не отстирать. Благо в хлеву извечно валялись ненужные тряпки: то матушка платок обронит, то прохудившийся мешок сховает, пожалев выкинуть. Тем Ива и спаслась – спрятала волосы под одним лоскутом, на бедра повязала другой, побольше. Срам спрятать сгодится.

Дальше все пошло своим чередом: покормить да выгнать болтушек-курей, выволочь упирающуюся Рябинку за забор (едва успела пристать к остальному стаду!). Стоило еще вывести пощипать травки Серка, но жеребчик может и потерпеть, покуда хозяйка переоденется, поэтому Ива направилась к дому.

Там удача и кончилась. Избежать внимательного материного взгляда не вышло. Мать суетилась в кухне, вынимая из печи с вечера поставленные томиться горшочки. Она утирала потный лоб и натужно пыхтела. Топить избу в середине лета – дело непростое. Но на уличных очажках готовить такое важное блюдо нельзя – на закате ждали сватов. Потому-то Ива и маялась всю ночь, потому заливалась слезами. Ведь если все пройдет так, как угодно родичам, минула последняя ночь свободной девицы.

Ива замерла на пороге, чего делать ни в коем случае не следовало: недобрая примета! Надо бы осторожно переступить его, дабы не потревожить границу миров, и без того зыбкую для невесты. Но учуявшей запахи праздничной снеди девушке было не до примет. Быть может, она ждала, что смотрины обернутся кошмарным сном, каким оказался Хозяин болота? Надеялась, что сговор забудется, а поганый кузнец с сильными, не справиться девке, руками сгинет, как талый снег? Еще как надеялась! Да обманулась…

– Дитятко! Ты что же это?! – Матушка подбежала и сдернула Иву с порога. Подхватила метелку из гибких березовых веточек и поспешила подмести границу, покуда злые духи не ухватили доченьку за пятку.

Ива же только переводила взгляд с матери на печь и обратно. Не привиделось, не приснилось. Все въяве. И кузнец с сильными руками действительно заберет ее из отчего дома, чтобы… чтобы сотворить такое, о чем Иве невмоготу вспоминать.

– Ивушка! – Выпроводив незримую нечисть за порог, Лелея развернулась к дочери. – Ну что же ты, милая? Рано плакать покамест! Вот как плакальщиц перед свадебкой созовем, так и… Доченька!

Ива заплакала пуще прежнего. Не со всхлипами и мольбами: то уже было, да не помогло. Она плакала тихо и не шевелясь. Только крупные и почему-то холодные капли катились по бледным щекам.

Женщина едва успела подхватить крынку с парным молоком, выскользнувшую из ослабевших пальцев дочери. Отставила и обняла младшую любимицу. Так они и стояли: совсем не похожие, будто и не родные вовсе. Лелея – румяная, округлая, загорелая. И Ива – бледная тень матери, с рождения худая и слабенькая, с тонкой кожей, что покрывалась красными пятнами на солнце. Будто и не деревенская девка вовсе, а слабенький отпрыск заезжего купца. Быть может, потому отец всегда и был строг: братья-то точно в родителей. Один отцовская копия, второй – материна. И только Иву ровно подкинули… Кабы не старая бабка, сразу после рождения дитятки узревшая в ней сходство с покойной сестрицей, и вовсе решили бы, что подменыш в семью попал. Не ровен час, еще прикопали бы где-нибудь за ручьем, чтобы в деревню не воротился.

– Ну? – Лелея отстранилась. – Разве можно так рыдать? Неужто, – хитро подмигнула она, – так страшишься супружеского ложа?

«Ох, маменька, – горько подумала Ива. – Чего мне уже там страшиться?»

А Лелея продолжала:

– Так это ты одна у нас такая скромница! Братья сызмальства от мальчишек ограждали, вот ты ни с кем и не водилась. А подружек спроси: каждая если не урожайной ночью успела с кем помиловаться, так хоть в баню одним глазком подсмотрела! Было бы там чего пугаться!

И верно. Урожайной ночью каждая успела до стога прогуляться с любимым. А иной раз и не с любимым вовсе, а просто с приглянувшимся молодцем. Как еще славить землю, готовить поля к посевам? Только прославляя любовь! Испокон веков так повелось. И девки с парнями, собираясь на праздник, точно знали, зачем идут, и никто не судил их в эту ночь. В любую другую в году косы бы обрезали за распутство, но не в урожайную.

А после праздника случались и свадьбы. Иные, впервые встретившись при свете костров, уже не расставались. Другие же, напротив, расходились, чтобы никогда не встретиться. И дети тоже случались, да. И все знали: зачатым этой ночью счастливцам во всем станет сопутствовать удача. Бойко, старший братец Ивы, таким и уродился. Не зря небось женился на городской красавице да был принят в ее семье как родной.

Все знали, как веселится молодежь в урожайную ночь. Знала и Ива, когда шла на праздник. Знала – и не боялась. А чего бояться? Есть милый друг, кузнец Бран, он от кого угодно оборонит: от дикого ли зверя, от человека… Одного Ива не знала: что зверь и человек могут быть единым целым.

Ива и правда была скромна. Многие девки шли на поляну за деревней и вовсе нагишом, скидывая одежу, как только закрывались деревенские ворота. Ива же отправилась в рубахе. В белоснежной, тонкой, собственноручно вышитой. И все одно ощущала, будто непотребство творит. Она тогда замялась у околицы, переминаясь с ноги на ногу: земля только-только успела принять в себя первое тепло, в одиночку не согреешься.

– Уж не меня ли ждешь, девица? – прошептал кто-то над ухом, оплетая ее руками за пояс.

Ива дернулась, не сразу узнав грубые пальцы кузнеца.

– Здравствуй… – прошептала она, не решаясь обернуться.

– Заждалась? – скользнул он губами по шее.

Она кивнула, ощущая, как жар заливает щеки.

– Пойдем!

И он повел ее, нерешительную, туда, где мерцали рыжие точки огней на поляне, где извивались в танце тени, где предстояло случиться чему-то… чему-то, о чем Ива и думать страшилась.

– Может, не надо все-таки? На будущий год?..

– Э-э-э! Да ты трусишь! – расхохотался молодец. Он легко оторвал ее от земли и прижал к широкой обнаженной груди.

Ива взвизгнула и лишь слегка успокоилась, сообразив, что ниже пояса кузнец все же одет.

– Не боись! Я ж с тобой! – И понес ее, сжимая так крепко, что не вырваться.

Знала бы тогда Ива, что взаправду не вырвется…

Хмельное вино, танцы, жар огня и рук – все смешалось воедино, опьянило. Ива кружилась в объятиях милого, не понимая, где его ладони, где собственные, она плясала и плясала, отдаваясь безумию, доверяясь и доверяя. Звезды перемешались над головой, закружились в хороводе с кострами, а когда музыка и смех стали тише, а спину охладила росистая трава, девушка и сама не уразумела. Бран навис над нею, сосредоточенный, наморщил лоб и все шарил, пытался нащупать что-то внизу. Ива захихикала, уворачиваясь от поцелуев:

– Щекотно!

– Лежи! – приказал кузнец, не выпуская ее.

– Бран, ну хватит! Ой, ой, не могу! Ну прекрати! Щекотно же!

Шершавые ладони приподняли рубашку и скользнули по бедрам вверх, а Иву точно холодной водой окатило: сейчас случится! И она дернулась что есть мочи, как заяц, попавшийся в силки. И попросила уже серьезно:

– Не надо, Бран!

– Тихо-тихо, – только зашептал милый, надавливая ей на плечо, чтобы не мешала.

– Бран, хватит! Я… Перестань, я не хочу!

– Не хочет она… – фыркнул кузнец. – Все вы сначала не хотите, уговаривай, упрашивай… А потом за уши не оттащишь… Ай!

Во рту ощутился запах крови – кусалась девица знатно, от всей души.

– Пусти!

– Да замолчи ты!

В ход пошли ногти. Ива брыкалась и уворачивалась, но поди ж пройми кузнеца, который быка одной рукой удержит! Ива закричала. Куда там! Крики и смех слышались со всех сторон, и поди разбери, кто в шутку обороняется, а кто всерьез.

– Бран, пожалуйста! Прошу тебя, не надо! – взмолилась девушка.

Хмельной угар подстегнул злость парня:

– Вот дура! Знала, куда шла! Не рыпайся теперь уж!

Он задрал ей руки над головой и крепко стиснул запястья. Утром на них проступят синяки, которые Ива будет прятать под широкими рукавами и никому не покажет. Потому что стыдно. Потому что страшно. Потому что она и правда пришла сама…

Он задрал подол до самой шеи. Смял и испачкал, не обратив внимания на аккуратную вышивку, над которой вечерами сидела девушка, с силой раздвинул ей бедра. А потом стало больно. Ива так и лежала, не ощущая больше ничего. Не шевелилась и не говорила, даже не плакала. Просто смотрела в небо и ждала: не может же пытка длиться вечно. И она закончилась. Быть может, почти сразу, а может, только утром. А девушка все лежала, раскинувшись на траве, как покойница, и безучастно глядела в небо.

– Ну вот, – самодовольно усмехнулся Бран, затягивая пояс. – А все туда же: не хочу, не надо! Ты давай это… Вставай и к костру приходи. Посидим. Потом до дома провожу.

К костру той ночью Ива так и не вышла.

И вот они стояли рядом: мать и дочь. Обнявшись и плача каждая о своем. Такие непохожие, такие любящие, но… совсем друг друга не понимающие.

– Я… Пойду. – Ива осторожно высвободилась из объятий.

– Иди, иди, дитятко! – Мать спохватилась, что дела простаивают, и снова кинулась к печи. – До вечера еще столько переделать надобно!

– Да… – Ива погладила запястья, с которых давно сошли синяки. Почему-то казалось, что темные пятна проникли под кожу, да там и остались. – Пойду…

Глава 3
Невидь

Ива наскоро сменила грязную рубаху на новую – огромную, грубую, небеленого льна. Можно было подвязать поясом да так и идти со двора – немужним девкам, даже вошедшим в возраст невест, дозволялось. Но она все равно натянула поверх клетчатую поневу. Рубашка, хотя и длинная, открывала ноги почти до самых колен, а Иве страх как не хотелось, чтобы кто-то… чтобы кое-кто увидел и прельстился.

Подхватила острый нож (куда теперь без ножа!), потуже затянула узел на косынке – и бегом из избы.

– Маменька, я Серка в поле сведу! – крикнула она, выбегая из кухни.

В ответ – тишина. Ива шагнула назад: точно же видела тень у печи. Что же мать не отвечает? Однако в комнатушке никого не оказалось. Почудилось, верно… Девушка пожала плечами и пошла без спросу. Если спохватятся, сами докумекают, куда отправилась. Небось не подумают, что сбежала.

Так и эдак пробуя эту мысль на вкус, Ива минула дом бабки Заи, прошла колодец и замерла у конюшни на краю деревни. Сбежала… Надо же эдакую крамолу в мысли впустить! Отец небось за сердце схватится, мать, не ровен час, проклянет. А соседи что скажут? Однако Ива уже вошла в конюшню и поглаживала жесткую кожу седла.

– Ну а что? – спросила она сама у себя. – Ну а что?! – переспросила увереннее, с вызовом.

Верхом она держаться умела. Вспрыгнуть бы на спину жеребчику, и… Куда? В большой город? Да не ждет ее там никто. К родне, за реку Ключинку? Выдадут. Ночью казалось, в омут с головой всего вернее, а сейчас… Куда сейчас-то?!

Ива вздохнула и поплелась к денникам. Почти всех лошадей разобрали на работы, отдыхал сегодня лишь Серок да прихворнувший гнедой старосты. Последний проводил Иву внимательным взглядом, но за угощением не потянулся. Он в последние дни и вовсе не вставал – вконец обессилел. Конюх опасался, что хвороба перекинется на остальных лошадей, жег крапиву от нечистой силы и обходил стойло с уздечкой на шее, но болезнь все не отступала.

– Дядька Иго? – окликнула девушка. В темном углу кто-то завозился: никак прилег отдохнуть мужик, а она его потревожила. – Дядька Иго! Я Серка заберу!

В ответ захихикали. Жеребец фыркнул и тоненько заржал, не то подзывая, не то, напротив, прогоняя.

– Ау!

Смех повторился, отозвавшись быстрым топоточком за спиной. Ива оглянулась, но позади никого не оказалось. Свет от распахнутой двери тонул в полумраке, сено шуршало под ногами, и все казалось, что некто невидимый бродит вокруг, да не показывается.

– Серок! – Девушка причмокнула, чтобы хоть собственным голосом отогнать жуть.

– Серок! – причмокнули в ответ из темноты, а жеребчик беспокойно встряхнулся.

– Кто тут? Дядька Иго?

Нет, не дядька. Тот бесшумно ходить не умеет, все покряхтывает, охает да напевает себе под нос, чтобы не скучать. А может, и не для этого вовсе напевает. Может, как раз для того, чтобы боязно не было, как Иве сейчас. Девушка робко замурлыкала песенку – авось поможет.

– Кто тут? Дядька Иго? – передразнила в ответ темнота.

Девка запнулась и сбилась с шага. Развернуться бы и порскнуть к выходу, да не тут-то было! Серок испуганно заржал и забил копытами, а Ива, вместо того чтобы выскочить наружу и кликнуть кого из мужчин, подхватила торчащие из сена вилы и бросилась вперед.

– И-и-и! – просил жеребчик о помощи. – И-и-и! – рвался наружу, но крепкую дверцу стойла выломить не мог.

Ива промчалась через проход единым махом, готовая, чуть что, напороть обидчика на каленые острия. Поскорее откинула засов и едва успела отскочить в сторону, когда обезумевший жеребец рванул из стойла. Выскочил – и тут же замер, будто слепень его там кусал. Девица поудобнее перехватила вилы и заглянула в денник.

Наперво она приняла его за клок сена. Но нет. Внутри сидело существо. С небольшую собаку, стоящую на задних лапах, сверху донизу покрытое волосами. Только тоненькие лысые ручонки со скрюченными пальцами торчат да сверкают в темноте, отражая неведомо какой свет, угольки-глазки. Тварь зашипела, вздыбила шерсть, становясь крупнее прежнего.

– Ты еще кто?! – наставила на него орудие девушка.

– Ты еще кто?! – пискляво ответствовало нечто.

– Поди прочь!

– Поди прочь! – Глазки налились огнем.

Ива и рада бы последовать совету, да над плечом, недоверчиво обнюхивая, пыхтел обиженный Серок. Кто, как не хозяйка, оборонит его от зла? И Ива решилась. Топнула ногой, сделала угрожающий выпад и заорала:

– А ну брысь отсюда, ты! Ишь чего удумал! Не твой конь! Не моги его трогать!

Нелюдь охнул и согнулся пополам.

– Видит?! Она нас видит?! – изумленно зашуршал он, уменьшаясь в размерах.

– Конечно вижу! И вдарить не побоюсь! А ну пшел!

Тварь шарахнулась от железа, впилась пальцами в стену и полезла вверх, но Ива изловчилась и подцепила его острием, сбрасывая. Там, где металл соприкоснулся с мясом, поднялся пар, словно горячим плеснули в снег. Дух завизжал.

– Куда?! На выход, на выход давай! И чтоб больше тебя тут не видала!

– Пусти! Пусти! – причитал нелюдь. – Пусти-и-и-и!

Но Ива снова и снова преграждала ему путь, давя прочь из конюшни, как гной из нарыва.

– Ишь чего удумал! На Серка хворь навести хотел?! Да я тебя!

Серый согласно фыркал, ябедничая, мол, он, он обижал! Гони его в шею! И девица, осмелев, гнала! Скажи кто еще вчера, что она встретит самого колтуна, духа, наводящего порчу на скот, вплетающего в гривы лошадям болезни, тому Ива плюнула бы на подол. Однако же не только встретила, но еще и, не сразу признав, погнала, как сбродливого кота! А теперь, опознав злого духа, отступать тем паче не собиралась. Девица защищала свое!

И злой дух сдался ее напору. Он встал на четвереньки и, петляя, припустил к выходу, подальше от злобной девки, мешающей ему делать работу, испокон веков положенную богами. Он шипел и плевался, и там, куда попадали плевки, покрывались плесенью крепкие доски. Не совладал, покорился. А Ива, выгнав нечистика, еще и провела борозду у дверей каленым железом, чтобы не вернулся.

На всякий случай она начертала вилами отвращающий символ у стойла гнедого – одну черту посолонь, вторую противосолонь, но уже сейчас видела, что конь заметно повеселел. Теперь поправится.

И только после этого Ива сползла по стеночке вниз, утерла холодный пот, бегущий по вискам, и засмеялась, как умалишенная. Поверит ли кто, если рассказать, али посоветуют меньше подставлять темя полуденному солнцу? Не поверят… Значит, не следует и говорить. Разве что старой бабке Алие, давно переставшей чему-то удивляться.

Ива с трудом поднялась и похлопала Серка по шее. Вывести бы его в поле, оставить пастись да воротиться домой помогать матери. Но вместо этого девица оттолкнулась от приоткрытой дверцы, ухватилась за нечувствительную гриву на холке, походя нащупав заплетенные нечистиком косы, и вспрыгнула на спину жеребца. Сжала пятками бока и прямо так, без седла, поскакала. Увидит кто, как она, бесстыдно задрав юбку, носится на Серке по полям, – засмеют. Но Иве было не до того.

Когда ужас выветрился из буйной головы, а жеребчик сам перешел на шаг, Ива поняла, что, случайно или нет, вновь оказалась у леса. Она спрыгнула наземь и отправила пастись понятливого Серка. Сама же замерла на опушке, вглядываясь в деревья. Лес едва слышно перешептывался. О ней ли? Или вековым соснам да молодой поросли орешника не было никакого дела до растерянной девушки, накликавшей на себя беду?

– Здесь ли ты? – негромко спросила она.

Но был ли Хозяин болота рядом, не был ли, а ответить не пожелал.

– Ты здесь?! – повторила Ива громче. Губы затряслись, грудь сжало невидимыми тисками, воздуха перестало хватать. – Где ты? Где? Что сделал со мною?!

Ива до крови закусила губы, чтобы не расплакаться от бессилия. Никто-то ее не слышит! Ни мать, ни отец, ни даже сам Хозяин, к которому ее пригнало отчаяние.

– Не смей молчать, слышишь? Я здесь! Здесь я! – Она требовательно топнула. – Ах так?!

Ива, не разбирая дороги, бросилась вперед. Не впервой ей бегать по лесу, с детства здесь собирала грибы-ягоды. Небось не заблудится! Заросли хватали ее за рубаху: куда несешься, глупая? Но девушка не останавливалась. Это прошлой ночью она брела сюда чуть живая, уверенная, что идет за погибелью. Теперь-то ей все стало ясно: Хозяин болота насмехается над нею! Отметил так, что живность шарахается, повесил на ее плечи проклятие! Что ж теперь, ей видеть злых духов, бродящих по свету, покуда умом не тронется? Или покуда добрые люди не начнут обходить ее стороной?

А если… Ива аж замерла на месте, ошарашенная догадкой. Если и нет злых духов? И Хозяина тоже нет. И болота. Что, если она попросту тронулась рассудком от горя? И как же это? Кто скажет – верно или нет?

Девица огляделась. Лес как лес. Деревья качаются, иголки, напáдавшие с крон, колют босые ступни, белки перещелкиваются в вышине, обсуждая последние новости, да дятел прячется за стволом, думая, что пришелица его не видит. Хитрый лесовик из-под куста не выглядывал, мавки хороводы не водили, кикимора в топь не заманивала. Только…

– Ты поглянь! И куды ж ето яна, босоногая? Няужто в трясины?

Ива медленно-медленно обернулась на голос. По левую руку на поваленном стволе сидел низкорослый дедко. Дедко был кряжист, что деревце, а темная, будто покрытая струпьями кожа напоминала кору. Прямо из головы, из лысоватой макушки, росло семейство мухоморов. Рядом с ним чесал за ухом длинной лапой зверек, похожий на зайца, каким его нарисовал бы неумелый ребенок. Да только лицо у зайца было человеческое.

– Заплутала, може? – зевнул зверек, выкусывая что-то меж мохнатых серых пальцев.

Ива посмотрела на них и рассмеялась: теперь-то все ясно! Ясно, что она умом тронулась!

– И, дык яна на нас смотрить, а?! – Старик ударил себя по колену и любопытно наклонился вперед. – И, унуча? Видишь, не?

– Размечтался, старый пень! – фыркнул зверек.

А Ива ответила:

– Ну конечно же! Конечно же, я вас не вижу!

И, боле не сбавляя шагу, пошла к болоту. Что ждет ее там? Спокойная водная гладь, в которой никогда и не водилось чудовищ? Или, напротив, страшилища, готовые утащить в топи дуреху, которой однажды повезло выбраться живой?

Лучше бы ей вовсе обходить лес по большой дуге, не высовываться из деревни. Но… что-то тянуло Иву в глушь. Словно возлюбленный напевал песню под окном, выманивая зазнобу во двор.

– Где ты, милый? Здесь ли? – ласково спросила она, как и подобает невесте. – Ждешь ли?

Но, когда взору открылось болото, слова так и застряли в горле. Мох хрустел под пятками и холодил ноги. Не бывает такого в середине лета, не дóлжно! Даже самая чаща, всегда сберегающая прохладу, не веет зимней стужей, когда воздух прогрет солнцем! Однако ж мох серебрился от инея, по хилым сухим деревцам карабкалась белоснежная изморозь, а сама черная гладь была покрыта коркой льда. Ива припала на колени, заглядывая в темноту.

Темнота глядела на нее сквозь тонкую границу морози – проломит, и думать нечего, проломит. И схватит тогда черными пальцами да утащит на глубину. А какова она – глубина болота? Есть ли там дно или заместо него сразу начинается тот свет? Но вместо того чтобы шарахнуться от топей, Ива наклонилась над гладью низко-низко. Так, что могла разглядеть очертания собственного отражения.

– Я не боюсь тебя, слышишь? – прошептала она робко.

О, Ива боялась! Еще как боялась! Локти дрожали не от озноба, нет, – они дрожали от ужаса! Но девица продолжила говорить:

– Ты не забрал меня, когда я пришла. Не взял в невесты, когда умоляла, выгнал из лесу! Так чего ты хочешь от меня теперь? Почему не берешь, но и не отпускаешь?!

Отражение вторило ей глухим отчаянием. Оно, тонущее в стылой воде, тоже не знало ответа. От жаркого дыхания корка льда стала совсем прозрачной. Казалось, что настоящая Ива не сидит на берегу, склонившись над болотом, а рвется из густой непроницаемой жижи наружу, да все никак не может выбраться.

Девушка потерла сухие глаза, сорвала с головы платок… Зеленая прядь упала на лоб; точно такая же перечеркнула яркой полосой бледное лицо отражения.

– Ах так? Молчишь, значит?!

Рассвирепев, девица выхватила из маленьких ножен у пояса нож, натянула прядь и принялась пилить. Лезвие, годящееся для крепких боровиков, соскальзывало, волосы больно натягивались, но Ива пилила и пилила, пока не срезала погань.

– На! – Она ударила кулаком по льду, проломила и кинула прядь в воду. – Вот тебе твоя метка! Не желаю носить! Не невеста я тебе боле!

Локону полагалось бы замереть на поверхности, но тот сразу пошел ко дну, словно кто-то невидимый утащил. Когда же вода успокоилась, за плечом отражения возник силуэт Хозяина.

Ива зажала рот ладонью: все одно крик не поможет. Быть может, это шутка неверного лесного света, придавшего обычному дереву форму, схожую с человеческим телом. Или видение, нарисованное испугом. Не может же Хозяин болота в самом деле стоять позади и едко улыбаться! Ива поднялась с колен, не отводя взгляда от отражения.

– Здравствуй…

Резко обернулась. И, собрав остатки мужества, поклонилась:

– Здравствуй, милостивый Господин.

Не почудилось. Хозяин болота стоял перед нею, такой же, как вчера ночью. С бледного тела его стекали густые черные капли, и без того темные волосы продолжались вязкой смоляной жижей. Он весь будто поглощал свет, как омут. И лишь сияли глаза, зеленые, как болотная тина.

– Здравствую, как видишь, – недобро рассмеялся он.

Господин топи поднял руку, и Ива не закрылась локтем да не закричала потому лишь, что оцепенела от страха. На палец у него была намотана зеленая прядь.

– Так-то ты ценишь мои подарки, дорогая невеста.

– Я… – Горло перехватило от ужаса. – Я не невеста тебе…

Угольное лицо пришло в движение – Хозяин поднял брови.

– Разве ты не сама пришла ко мне?

– А ты меня прогнал.

Узкие губы шевельнулись.

– Лишь отправил домой. Готовиться. – Он не шагнул – перетек к ней единым движением, недоступным человеку. Замер так близко, что по коже мурашками побежал ужас. Ласково-ласково погладил по щеке, оставляя черную полосу. – Разве можно жениху хватать невесту да сразу нести в покои? Так ли у вас делают?

Ива с усилием выдохнула:

– У нас… сватаются наперво.

– А после?

– После… подарками меняются. И вводят невесту в род. И… проводы.

Улыбка у Хозяина болота была нехорошая. Оскал, а не улыбка. Просилась бы Ива к нему в невесты, знай сразу, как Хозяин болота улыбается?

– Сколько дел! – рассмеялся он. – Поспеши, чтобы все успеть. Я приду за тобой в конце лета. И сделаю женою.

Вот когда проснулось в скромной девице то, чего она прежде не ведала. Не то со страху слова вырвались, не то и впрямь от безумия.

– В конце лета! – горько проговорила она. – Нужен ты мне к концу лета! Меня прежде замуж за другого выдадут, и тогда…

«Тогда я уж лучше не на болото пойду, а к реке, – хотела докончить девка, – привешу камень на шею, и…»

Но Хозяин и бровью не повел, лишь спокойно сказал:

– Не выдадут. Ты сама моей невестой назовешься и сама же подашь руку, когда придет срок. По доброй воле. – И прежде чем Ива решилась возразить, склонился к ее уху и прошептал: – Я приду за тобой, дорогая невеста. Приду. И тогда помоги вам всем боги.

Холодная как лед щека Хозяина обожгла ее, горячую и нежную. Ладонь скользнула по плечу, будто бы оставляя клеймо. Хозяин болота усмехнулся и раскрыл объятия, а Ива, не выдержав, завизжала, попятилась, запнулась и упала навзничь.

Брызги и осколки льда смешались воедино, проморозили насквозь пока еще пышущее жизнью тело, а вязкое и черное, в которое обратился Хозяин, обхватило ее со всех сторон, обволакивая, словно бы надеясь проникнуть внутрь.

А потом пропало так же быстро, как и явилось. Смоляная муть смешалась с водой болота, и снова все стихло. И только промокшая девушка, с трудом выбравшаяся на сухое, стояла на четвереньках и все не могла отдышаться.

Глава 4
Жених

В Клюквинках – деревне, спрятанной лесами от больших селений, – чтили традиции. Да так рьяно, что гости нарочно приезжали, чтобы поучаствовать в праздниках, которые забыли в иных местах. Шумное веселье, как на урожайную ночь или на встрече осенин, случалось нередко, вот и выходило, что заезжему человеку никто не дивился.

Однако же бывали и торжества, на которых чужакам не радовались. Не погнали бы, конечно, кабы явился, но и звать нарочно не стали б. Таким торжеством наперво считалось сватовство. Как же иначе? С этого дня и до самой свадьбы невеста как бы находилась меж двух миров: уже умирала для родной семьи, но еще не возрождалась для новой. Когда, если не сейчас, ей становиться видимой для всякой нечисти? А значит, незачем напрасно подвергать девицу опасности и видеться с пришлецами. Да и самой лучше не трогать снедь и благодетельницу дома – печь, чтобы не заразить скверной очаг.

В стародавние времена сговоренную девку и вовсе заперли бы в бане и подвергли строгому посту, но ныне времена другие. Поэтому строго соблюдать правило полагалось лишь в день приезда сватов да на женитьбу. Потому-то Ива маялась от безделья всю вторую половину дня: снеди касаться нельзя – ни поесть, ни сготовить, общаться с теми, кто переступил порог дома, запрещено, да и самой выходить не след, если по-хорошему. За то, что самовольно отправилась вывести Серка, девушка уже получила нагоняй от отца.

– Детонька, ты как тут? – Заглянувшая в светелку мать обеспокоенно покачала головой. – Да ну что ж ты убиваешься?

Ива сидела на кровати прямо, сложив ладони на коленях, и неотрывно смотрела в угол, где сидел, вылизывая бок, большой черный кот. Она не плакала и не жаловалась на тяжкую долю, да только мать не обманешь: и без того понимала, что с кровиночкой что-то неладно.

– Я вот тебе пряничка принесла. Отцу только не говори, он велел пост блюсти.

Лелея сунула сладость дочери, но та так и не отвела взгляда от темного угла, где стояла чашка с молоком для домового.

– Спасибо, матушка…

– Тяжко тут одной? – Женщина присела рядом, погладила дочь по запястью. – Ну да ничего, потерпи маленечко. Скоро позову блинцы печь, а к закату сваты явятся. Недолго скучать осталось.

Руки у девушки дрогнули. К закату. Недолго осталось…

Блинцы – главное угощение для сватов – печь полагалось названой невесте. И это был последний раз, когда сговоренной со двора девке дозволялось касаться печи. Вот вынесет стопку румяных солнышек, предложит с поклоном жениху – считай, что и состоялось обручение. Ива бы то блюдо с блинцами Брану на голову надела да ухватом бы добавила…

– На кого же ты меня, деточка, покидаешь? – Мать обнимала младшую любимицу, сама растравливая себе душу. – Как же я без тебя? Совсем взрослая стала, а ведь, кажись, вчера токмо голышом по огороду бегала… Ну да ничего, не абы кому отдаем! Бран парень хороший, убережет да защитит. Небось и старую тещу уважит, не отвратит от дома…

Ива открыла было рот… да так и закрыла его. Лелея утирала слезы и охала, но девушка видела: гордится. Радуется, что семья в достатке, что не приходится неволить дочь, сговаривая за богатого старика. И правда, не абы за кого отдают – за молодца, который вот уже два года к ним как родной ходит, с которым дочь миловалась да в избу возвращалась под утро румяная и счастливая. Передать дочь любимому – это ли не счастье для матери? И Ива смолчала. Вновь не нашла в себе сил сказать то, что таила с самой урожайной ночи.

Лелея постенала для виду еще немного, но дела не ждут – стоило уважить не только жениха с друзьями, но и соседей, что обязательно вечером явятся поглазеть. Большой праздничный пирог в печи уже почти поспел, нельзя дать ему подгореть! Лелея деловито подхватилась, чмокнула девицу в щеку.

– Матушка? – Ива вроде и повернула голову, однако взгляда от пустого угла так и не отвела.

– Что, дитенько?

– А мы когда кота завели?

– Тьфу на тебя, глупая! – рассмеялась женщина. – С прошлого месяца, когда Рыжего лиса порвала, кота у нас нет!

– Верно. – Ива улыбнулась дурной улыбкой. – Верно, почудилось…

Мать погрозила сказочнице пальцем и вышла. Кот в углу для домового потянулся и совсем по-человечески подмигнул молодой невесте.

* * *

По-хорошему, с полудня и до заката Иве и вовсе бы из избы не выходить. Ну так и что ж теперь, даже до задка не сбегать? Вот только, возвращаясь обратно, девица пожалела, что пренебрегла заветами предков и выскочила из-под крова.

– Ну что, заждалась?

Он стоял во дворе, небрежно облокотившись о забор. И лучше бы это был Хозяин болота.

– Уходи, Бран, – процедила Ива сквозь зубы.

Присел на корточки и потрепал за ухом щенка-подростка, носившегося по грядкам. Тот доверчиво льнул к парню – свой же, не раз и не два впускали, от него беды не жди! Потому щенок и не залаял, оповещая хозяев, что явился чужак. Для него-то, несмышленого, Бран чужаком не был. Как и для Ивы когда-то.

Кузнец поднял на невесту взгляд. В голубых, ровно васильки в поле, глазах мелькнула обида, и сердце Ивы на миг сжалось. Быть может, вправду сама виновна в содеянном? Хмельной праздник многое дозволяет молодежи. А пригубив ягодного вина, девица и вовсе забылась. Ну как кузнец лишь творил то, о чем она сама его просила? Не он ли многажды обнимал ее сильными руками – запястье не сразу пальцами обхватишь? Не он ли клал ей на колени буйну голову? Не его ли льняные кудри Ива перебирала? Сама! Никто не неволил!

– Ивушка, ты что это? Ни словом со мной не перемолвилась с самой урожайной ночи. Неужто недовольна осталась? – Он осклабился, показав крупные зубы, всколыхнув в памяти ту страшную ночь.

Ива оцепенела. Недовольна? И правда, с чего бы?

– Пошел вон! – велела девушка, жалея, что под рукой нет вил, чтобы выгнать мерзавца, как давешнего нечистика.

Однако решительность развеялась в тот же миг, как Бран поднялся и шагнул к ней. Ноги снова занемели от ужаса, внизу живота свело до сих пор не забытой болью. Ива бездумно прижала ладони к чреслам, защищаясь.

Бран истолковал жест по-своему:

– Соскучилась, поди?

Он резко подался вперед, хватая девушку за руку пониже локтя. Та забилась, но, как ни старалась, не могла выдавить из горла крик о помощи, будто бы кто-то рот заткнул. Ей ли не знать: кричи не кричи, никто не явится, не спасет… А Бран одним движением намотал косу на здоровенный кулак, вынудив запрокинуть голову, прижал к себе, напоминая о страшном:

– Потерпи, любушка! Скоро моя станешь!

Шершавые обветренные губы коснулись шеи, и Иве почудилось – прокусит, ровно хорь курице. А и лучше бы прокусил, хоть мучиться недолго! Ей казалось, что кричит, на деле же девушка едва слышно шептала:

– Пусти! Пусти, Бран! Пожалуйста… Я не хочу!

Здоровенная лапища стиснула выпуклость под поневой.

– Что ж это не хочешь? Еще как хочешь! – добродушно хохотнул молодец. – Мне всяко виднее.

– Пожалуйста, пожалуйста…

Воровато оглядевшись, Бран ловко распустил ворот на ее рубахе и запустил в него загребущую ручищу, пощупал, больно дернул:

– Тише, люба моя, тише! Не то услышит кто!

Ива и рада бы завизжать, да снова памятью вернулась в страшную ночь. Снова стояла недвижимая, как покойница, и не могла… не в силах была оттолкнуть. Только все шептала, умоляя жениха остановиться. Распалившись, Бран потянул ее за сарай, в темный угол. Там, меж забором и стеной, за зарослями малины, никто их не разглядит. Что сделает там с нею? Задерет подол, не дождавшись права мужа?

– Сейчас, любонька, сейчас! Не в силах уже терпеть! – хрипел он, подталкивая ее к укрытию.

А не лучше ли покориться? Ива безучастно смотрела на приближающуюся тень и все думала: если закрыть глаза, может, и правда стерпится? Иным девкам куда меньше с женихами везет. Ей, хилой дурехе, первый красавец достался, так что же она упирается? Если просто не смотреть… Если покориться…

Кузнец больно вжал ее щекой в стену, заломил, думая, верно, что обнимает, сунул руку под поневу… Ива смотрела на сторону пустыми глазами. Не просыхающая в самую жару черная лужа под стрехой сверкала зеленью. Нужно просто смотреть на нее, не отвлекаться, пока все не кончится. Покориться. Не думать. Все одно никто не поможет – кричи не кричи. Покориться…

Черная лужа шелохнулась, словно подул сильный ветер. Застоялая вода потянулась к ней, как живая. В черной глади на мгновение проступило лицо… Иву ровно ледяной водой окатили, смывая оцепенение. Она мотнула головой назад, и кузнец взвыл, зажимая рассаженный затылком нос.

– Ты чего?!

– Я сказала, пусти! – негромко, но твердо велела девушка. Она отскочила от него резвой козой, оказавшись на свету, готовая, чуть что, броситься наутек. – Что тогда не хотела, молила не трогать, что сейчас! Не люб ты мне боле!

Бран утер кровь и махнул на нее рукой.

– Бабы! – легкомысленно фыркнул он. – То одно вам, то другое. Потому замуж и надо поскорее, сами-то знать не знаете, чего хотите!

– Зато я знаю, чего не хочу! Тебя не хочу! Ни в мужья, ни видеть хоть когда-нибудь!

– Уймись, дура! Тебя уже сговорили! Ввечеру приду, чтоб не городила ерунды этой! Ишь! Не люб я ей! Небось в урожайную ночь диво как люб был!

– Да я молила меня не неволить! – задохнулась от возмущения Ива. – Упрашивала пустить! Ты… Ты… – Взгляд снова упал на черную лужу за спиной кузнеца. Ива с самим Хозяином болота спорила! Неужто убоится этого… сильного, страшного, но всего лишь человека?! Она собралась с духом и выплюнула то, что даже в мыслях произнести страшилась: – Ты меня силой взял!

Слова, такие важные и жуткие для нее самой, кузнецу оказались что горох об стену.

– Тьфу! Выдумала тоже! «Силой»! Да ты сама хотела! Значит, слушай. – Он вышел к ней, небрежно обтер о штаны запачканную кровью ладонь. Некогда милый красавец превратился в самодовольного и жесткого. – Приду со сватами, чтоб рот на замке держала, ясно? Тоже мне, удумала! Сама хотела, а теперь на доброго человека напраслину возводит! А ну как поверит кто бабским бредням? Я ж стыда не оберусь! Да и ты наперво тоже! Кому ты, силой взятая, нужна будешь, окромя меня? Так что не дури. Сказал, замуж возьму, значит, возьму.

– Да я… – Взгляд Ивы снова метнулся к черной луже. Все казалось, что кто-то слушает разговор, ловит каждое слово и уж своей выгоды не упустит. И Ива поверила: не одна она здесь! Заступник рядом! Может, лишь потому решилась и твердо ответила: – Да я лучше за Хозяина болота выйду, чем за тебя!

Глава 5
Сваты

Одно дело – крикнуть в сердцах, совсем другое – следовать обещанию. Для матери и отца Ива уже успела подобрать все слова, какие могли убедить упрямцев, да все одно осталась с носом. Что еще сказать родичам, которые праздничное угощение приготовили да двор украсили кислицей, оберегающей счастье влюбленных?

Уж и соседи начали собираться и потихоньку повязывать в волосы цветные ленты, и стол, выскобленный нарочно для сегодняшнего дня, вынесли на улицу да покрыли скатертью. Лелея с супругом хитро переглядывались и все шептались, хихикая и косясь на окно дочериной светлицы.

Отец ходил гордый, вразвалочку: последнее дите из дому сговорил, да как удачно! Не абы за кого, а за мастеровитого кузнеца, к которому нарочно наведываются из соседних деревень! Даже братья Бойко и Ранко приехали, хотя и не ждали их раньше свадьбы. И тоже держались гоголями, будто это их заслуга, что к сестре сватаются.

Ива смотрела из окна на собирающихся людей и все больше страшилась. Как выйти к матери, как высказать, что на сердце? Раньше бы решилась, нашла в себе силы сознаться… А теперь что? Позорить родичей перед всеми Клюквинками? Признать, что не только свою честь не сберегла, но и священное празднование урожайной ночи насилием оскорбила? Решительность развеялась, как сон.

Ива бессильно присела перед большим, до самого пояса отражает, зеркалом – отцовский подарок на сватовство. Резная рама заключила в ловушку бледную девушку с болезненно-алыми горячечными губами. Невеста провела было гребнем по волосам, прихорашиваясь, но вдруг с таким отвращением отбросила, точно это он повинен в бедах. А и как не отбросить, когда вместо смоляных прядей деревянные зубцы вонзились в зеленые? Одну прядь Ива срезала, так заместо нее успели позеленеть три новых. Не глядя девка нахлобучила куколь, закрывающий не только голову, но и спину с грудью – показать скромность нареченной.

– Лучше за Хозяина болота, чем за него, – горько повторила она.

Когда Ива вышла в кухню, мать расплакалась:

– Доченька!

Она поцеловала любимицу в лоб и глаза, как принято целовать тех, кто ушел за Огненные врата. Эти поцелуи должны были убедить домашних духов: не по своей воле вас бросает молодая хозяйка, тот свет ее призвал. А опосля, когда состоится сватовство, в доме нареченного девице предстоит наново появиться на свет: принять пищу из руки старшей в роду. Дескать, встречайте, добрые духи, нового члена семьи! Ива не сумела увернуться ни от поцелуев, ни от всунутой плошки с румяными блинами.

– Матушка!.. – несмело начала она, но на плечо легла тяжелая отцовская длань.

Отец был строг с ней. Быть может, и чрезмерно. Ну а как иначе, когда младшая дочка родилась болезненной да такой на него непохожей? Нужно оберегать: строго отчитывать, когда поздно является с гулянок, лупить, если поймали на урезине[1]. Отцовская любовь – она такая. Неказистая, но крепкая.

– Ты… это… – Креп был хотя и немолод, но хорош собой. Иной раз его принимали за брата двоих сыновей, а не за отца. И никто никогда не видел, чтобы он давал слабину: пускал слезу над посмертным ложем родни или поминал недобрым словом богов, допустивших, чтобы молоток соскочил по ногтю. Он украдкой вытер рукавом глаза и, глядя в сторону, напутствовал: – Не посрами, в общем. – И подтолкнул Иву к выходу, где уже собралась толпа соседей.

– Матушка! – рванулась Ива из последних сил.

– Потом, все потом! – засуетилась та. – Успеется!

Видали Клюквинки невест куда краше. Статных да толстых, не чета Иве; ступающих лебедушками; кровь с молоком. Ива супротив них была тростиночкой, пичужкой, ветром прибитой. Хворой да хрупкой. Не ровен час, упадет замертво! И все очей не поднимала, боясь спотыкнуться под внимательными взглядами гостей. В синем сарафане без вышивки (ведь той, кто покидает род, носить знаки отличия незачем), упрямо поджавшая губы, она боле походила на утопницу, чем на человека. Пальцы невесты, сжимавшие плошку с блинами, побелели от натуги.

Все собрались, будто раньше сватовства не видали. Стояли родители Брана – строгая загорелая Прина с добродушным Лугом. Они цепко рассматривали Иву, тихонько переговариваясь, и девушка все-таки сбилась с шага. Ясно, любящие родичи считали, что худая да болезненная девка, пусть и из доброй семьи, их сыну не пара. Однако не встревали. Стоял вдовец-староста рядом с двумя помощниками – нáбольшими. Ему уже поднесли чарку с брагой, так что Нор сыпал прибаутками и подначивал гостей спеть свадебную, в подробностях расписывающую, чем молодым в первую ночь заняться стоит. Пришла даже слепая бабка Алия, отселившаяся от родни в избу у леса. Ей Ива и впрямь обрадовалась. Незрячие очи будто бы лучились понимающим теплом. Быть может, только благодаря этому невеста сумела вскинуть подбородок и спуститься во двор.

Собравшийся люд расступился, образовав проход между нею и Браном, ожидавшим покамест за калиткой. Поклонится девица, приглашая его в дом, – войдет. А с ним и друзья-побратимы, замершие за плечами.

Лелея и Креп подглядывали в щелочку у двери. Им не дозволялось выходить к гостям, покуда жених с невестой не обручатся. А дождавшись, как заведено, нужно выскочить да начать браниться, мол, не отпустим кровиночку!

Ива стиснула зубы и в упор посмотрела на Брана. Тот приосанился: хорош ли? Он был хорош! В красных сапогах, нарядной косоворотке. Рукава рубахи едва не лопались на напряженных мускулах, которые он, рисуясь, демонстрировал бабам. Всем угодил жених – залюбуешься! Каждая девка рада с таким об руку пойти. Каждая – да не Ива. Порыв ветра откуда ни возьмись принес болотный плесневелый дух, и Ива решилась. Она начала говорить тихо, но с каждым словом голос креп и звучал звонче, да и люд после услышанного притих, перестал шептаться.

– Добрые люди! – Ива поклонилась не жениху, как подобает, а гостям – на две стороны. – С малых лет вы знаете меня. Многие из вас баловали угощением, а кто-то и гонял хворостиной. Но никто не скажет, будто я солгала или обидела кого.

Дверь избы распахнулась во всю ширину. Мать и отец, уже не скрываясь, внимали и все не могли понять, к чему ведет дочь, почему нарушила порядок сватовства.

– Доченька, не так! С женихом, с женихом поздоровайся! – робко подсказала Лелея.

Ива зажмурилась, удерживая подступившие слезы:

– Матушка, батюшка! Разве не была я вам послушной дочерью? Так дайте слово молвить, не перечьте.

Креп хмуро скрестил руки на груди.

– Ну, молви, – ровно проговорил он, не выказывая беспокойства: чего только эти девки не учудят!

Невеста облизала пересохшие губы. Молви. Или промолчи да выходи замуж за нелюбимого. В тишине Ива с трудом распрямила пальцы, выпуская из рук плошку с блинами. Та глухо стукнулась о землю и раскололась надвое, стопка с угощением же лишь слегка покосилась.

– Тот, кто пришел сегодня женихом, должен уйти ни с чем.

Соседи ахнули, испугавшись не то брошенной ритуальной снеди, не то речей нахальной девицы. Смекнув, к чему клонит невеста, Бран вспыхнул румянцем.

– Молчи, дура! – выкрикнул он и самовольно вошел во двор. Единым махом преодолел тропинку и потянулся к Иве, но тем самым лишь добавил ей смелости.

«Бежать или защищаться, но уж никак не столбом стоять», – решила про себя девушка и наставила на жениха перст.

– Он взял меня силой в урожайную ночь!

Луг вскрикнул, а Прина протолкалась через соседей: убью за сына!

– Что несешь, девка?! – гаркнула она, готовая оттаскать наговорщицу за волосы.

Спасение пришло откуда не ждали: Креп спрыгнул со ступеней и перехватил несостоявшуюся сватью. Ива задавила судорожный всхлип. Поздно отступать.

– Мы впускали его под кров другом и ведать не ведали, чем Бран отплатит за доброту. – Ива прикрыла очи, чтобы не видеть лиц – ошеломленных, осуждающих, насмешливых. – А он оскорбил не только моих мать и отца, почитающих его за сына, но и саму мать Землю, чье плодородие славила урожайная ночь. Я не стану ему женою. И приму на себя позор, дабы ни одна другая девка не стала.

Бран кинулся вперед, точно мог поймать да спрятать отзвучавшее обвинение:

– Клевета! Вранье!

Кто-то из гостей согласно закивал: эка невидаль! Девка от волнения всякую ерунду несет! Одумается!

– Боги мне свидетели! – Невеста подняла к небу раскрытую ладонь, призывая в заступники отца Небо, блюстителя правды.

А Бран, вдруг успокоившись, повторил ее жест:

– Небом клянусь, она на меня вешалась! Миловались в урожайную ночь. Было.

Парни, явившиеся с Браном, засмеялись, показывая зубы, – все знают, чем молодежь той ночью тешилась.

– Но чтоб силой?! Помилуйте! Вы все знаете меня, добрые люди! Разве я кого обижал?!

И добрые люди, подумав, согласились. Не было в Клюквинках того, кому умелый кузнец не подковал лошадь или отказал в посильной помощи. Все хоть малость, а были ему обязаны. Да и как признать его вину? Ежели навет обернется правдой, парня придется с позором гнать. А что за деревня без кузнеца?

Ива вжала голову в плечи. Страшное признание, которое она не могла вытолкнуть из груди все эти дни, развеялось пылью по ветру. Никому дела не было… И что куда хуже: никто не верил.

– Он… Честью клянусь! – пискнула девушка, но вызвала лишь ехидный смех явившихся баб.

– Чем-чем? А ничего не попутала?

– Что ж раньше молчала?

– Как докажешь?

Почуяв, что приготовившийся к пирушке народ на его стороне, Бран приободрился.

– Я не держу на тебя зла, люба моя! – с притворной нежностью проговорил он. – Верно, волнуешься, страшишься. К чему? Прими меня в женихи, да не серчай, что из роду забираю. Буду тебя холить и лелеять… Буду, – понизил он голос, но все равно каждый, кто хотел, услышал, – ночами любить.

Невеста содрогнулась от отвращения:

– Да я лучше за Хозяина болота выйду, чем за тебя!

Бран в ответ… расхохотался, и смех подхватили многие из пришедших.

– Удумала тоже! Да нужна ты ему!

– Ишь, невеста выискалась!

– А за отца Небо что ж сразу не захотела?

– Такую тощую и леший не возьмет!

Мать стояла рядом как в воду опущенная. Ясно: дочь принесла позор в семью. Теперь не отмоешься. Ждут ее пересуды да сплетни. И как защититься, когда вся деревня единым махом признала девицу лгуньей?

Ива и спорить не стала. Она подняла руку и стянула с головы куколь – зеленые густые пряди потекли по плечам ряской. Девица подняла пустой равнодушный взгляд на свидетелей сватовства и произнесла:

– Уже взял. Ныне я невеста Хозяина болота.

Им бы согласно охнуть, но над толпой повисло безмолвие, какое случается только на мертвых болотах. Окрепший голос зазвенел в тишине – теперь-то Иве терять нечего!

– Я один раз молвила правду, не солгала и вдругорядь. Не бывать мне женой насильника. Староста, – обратилась она к Нору, – рассуди. Назначь Брану справедливое наказание!

Старик судорожно пригладил бороду и ощупью потянулся за второй чаркой. Все знали: любимого гнедого Нора, не дающегося в руки никому, кроме хозяина, только Бран и мог подковать. И он же ставил крепкие замки в доме старосты. Как с таким ссориться? Пока судья цедил сквозь зубы брагу, Бран решил вставить слово. Не дело отмалчиваться, когда твоя судьба решается!

– Ты бы еще водой поклялась, дура! Никогда не бывало, чтобы в Клюквинках кого-то неволили! А тут на тебе! Выискалась! Первая красавица никак?

Кузнец и не понял, что ляпнул. Водой клялись разве что очень, очень давно. Ныне никто уж не прибегал к божественному суду. Разве что в спорах иной мог упомянуть, мол, хоть водой поручусь! Да не всерьез, конечно, а как последнее средство. Дескать, чем хочешь меня пытай!

А все потому, что божественный суд жесток. Не раз и не два живым из него выходил только правый. Ан не забылся, остался в памяти. Где-то в сараях, если поискать, может, и клетушки, нарочно для этого сколоченные, нашлись бы. А что делать девке, не доискавшейся справедливого людского суда? Если из-за ее глупости, из-за гордости страдать придется всему роду? Ива произнесла сначала тихо, а там повторила так, чтобы все услышали:

– Может, и поклянусь… Ты, кузнец Бран! Слушай же! И вы, добрые люди! Коли нечем мне доказать вам свою правду, коли никто не желает верить, а виновник не сознаётся в содеянном… Я призываю в свидетели богов! Я вызываю Брана на суд водою!

Потом сплетничали, что Лелея упала замертво от пережитого бесчестья. На деле же женщина лишь схватилась за сердце и осела наземь. Креп же, выпустив наконец мать кузнеца, замахнулся на дочь: вбить в глотку безрассудные слова. Да так и опустил руку. Что уж теперь? Сказанного не воротишь.

Бран побелел:

– Ты что это?

Ива не ответила. Она уж сказала все, что хотела. Не засмеяли бы только, не решили, что девичья блажь толкнула ее на страшную клятву.

– Отступись! – прошипел кузнец.

Ива покачала головой.

– Одумайся, дура! Не выйдешь сухой!

«Не выйдешь сухой» – все знали, что это значит. Ныне так посмеиваются над теми, кто измарался в каком-то деле, опалил хвост на непосильной задаче. Но старухи помнили: раньше так сказывали про тех, кто не вернулся с божьего суда живым.

И Ива понимала: правда. Куда ей под воду против здоровенного широкогрудого парня? Ей, и плавать-то толком не умеющей, куда нырять?! Бран же рассекал воду, точно в ней и родился. И обходился без воздуха дольше, чем кто-то другой. Но разве может божий суд допустить, чтобы лгун победил? К тому же… Губы Ивы тронула улыбка, каковые случаются у покойников. Даже если она не выживет, бесчестье с семьи смоет. Никто не осмелится сказать Лелее и Крепу, что дочь оклеветала ни в чем не повинного парня.

– Ты супротив меня не выстоишь! – уверенно заявил кузнец.

– Боги помогут, – покорно отвечала девица.

– Ну и как хочешь! Раз свет белый надоел… Я принимаю суд!

И тогда прозвучал незнакомый голос. Мужчина стоял у калитки спокойно, будто бы с самого начала наблюдал за сватовством. И от него веяло холодом.

– Я гляжу, в вашей деревне принято выставлять супротив богатырей несмышленых девок?

Он огляделся, ни на ком не задерживая ледяного взгляда, и двинулся по тропинке к Иве. Никто не окликнул его, не поймал за рукав. Пришелец неодобрительно поцокал языком и небрежным жестом приказал Брану убраться с дороги. Тот послушался, не сразу поняв почему. Позже ни кузнец, ни его приятели нипочем не сознались бы, что от чужака несло такой жутью, что спорить с ним поистине не хотелось.

Мужчина наклонился к ногам Ивы, не отводя от нее зеленых глаз, и аккуратно снял с лежавшей на земле стопки верхний блин. Скатал в трубку и надкусил.

Он был страшен, этот чужак. Был ли он красив? Навряд. Крупные черты лица, широкий рот и узкие губы, искривленные в усмешке, крючковатый сгорбленный нос, торчащие во все стороны колючие волосы, будто бы измазанные углем. Он походил на нахального грача, хозяином прохаживающегося по вспаханному полю. Но каждое движение его, каждый жест – излом ли брови, длинные пальцы, утирающие масло из уголка рта, – все говорило… кричало: я лучше вас.

– Ну так что же? В ваших краях только девок водой пытают или не побоитесь выступить против кого посильнее?

Он обвел взглядом гостей, и никто не решился ответить. Взгляд остановился на кузнеце.

– Помнят ли у вас обычаи?

– Помнят… – нехотя кивнул тот.

– Чтут ли?

– Чтут.

– А помнят ли, что вместо истца на суде может выступить любой, кто поручится за него жизнью? Ты, староста! – Он не глядя ткнул пальцем в старика, и тот поперхнулся надкушенным пирогом. – Истину ли говорю?

Нор поспешно закивал, жестами показывая, чтобы ему постучали по спине. Чужак сильнее прежнего поджал узкие губы, и ни от кого не укрылось то, что сделал он это брезгливо. Потом повернулся к Иве и насмешливо склонил голову.

– Тогда, девица, принимай поручителя. Согласна ли ты, чтобы я прошел суд воды заместо тебя?

Сказал бы кто – не поверила. Но он стоял прямо перед ней, среди обычных живых людей. Черная вязкая жижа не стекала с его тела, а болотный смрад не следовал по пятам. Но глаза были все те же – глаза Хозяина болота. Она отказала бы. Сама накликала беду – сама и отвечай. Но знакомец растянул в улыбке узкие губы, и спорить сразу расхотелось.

– Я принимаю твой дар, чужой человек, – с трудом выговорила Ива. – Будь моим заступником.

Чужак развернулся на пятках и первым вышел за калитку. Стоило ему покинуть двор, сборище восторженно загудело. Они явились на сватовство, но нашлось развлечение куда веселее! Люди вереницей потянулись к реке, туда же, куда ушел заступник. И никто не докумекал, что дорогу чужаку никто не показывал.

Когда двор опустел, а щенок-подросток с восторженным урчанием принялся стягивать со стола брошенное угощение, слепая бабка Алия, о которой в суете забыли, бессильно опустилась на крыльцо. Наверняка ей почудилось, иначе и быть не может. Да и лет прошло сколько… Но она могла бы всеми богами поклясться и даже сама присягнуть на воде, что уже слышала этот голос.

Глава 6
Божий суд

Небесное светило медовыми каплями стекало на частокол леса. Дурное время для божьего суда: ночью вылезают из укрытий твари лесные, сильнее становится нечисть. Однако ждать никто не стал. Куда там! После признания несостоявшейся невесты никто глаз до рассвета не сомкнет да трижды обойдет избу по кругу с горящей лучиной, дабы впущенное ею Лихо не пробралось в соседние дома!

Невеста Хозяина болота… И ведь не скажешь, что сболтнула! Волосы у Ивы взаправду позеленели, то всякий видел. Хотя Лелея и отшучивалась, что выкрасить косу кто угодно может. Нет, от таких, как Ива, лучше держаться подальше. Не зря она родилась полумертвой. Бабка Алия с того света вытаскивала слабое дитятко, не ведая, какую беду оно принесет спустя годы.

Недобрые мысли одолевали людей, явившихся на суд. И уж никак эти люди не были на стороне девицы. К ней и подойти-то боялись, все рассматривали издали да ловили за воротники любопытных мальчишек, норовивших выдернуть зеленый волосок из головы у Ивы. А девка шла гордо, вскинув подбородок. Будто бы и не она вовсе повинна в том, что заместо праздника люди на казнь явились.

Вот и река. Звонкая, быстрая, холодная в самую лютую жару. Бабы вечно препирались, кого из домашних отправить полоскать белье, ведь покуда вернешься отогреваться, пальцы занемеют – не разогнешь.

Соседи в нерешительности замерли у края тропки, сбегающей к мосткам, Ива дальше пошла одна. Там, внизу, уже стоял тот, кто вызвался отвечать на суде вместо нее. Она спустилась и ступила на мостки. Он не шелохнулся. Поклонившись спине чужака, Ива молвила:

– Зачем беду кликаешь, добрый молодец? Ты не наш, не тебе за меня отвечать.

Он усмехнулся, ровно каркнул, и принялся раздеваться. Развязал кушак, скинул рубаху. Когда дошла очередь до порток, Ива вспыхнула и отвернулась.

– Что смутилась? Гляди! – поддел ее чужак.

Ива стиснула зубы. С берега за ними жадно следили деревенские. Первыми стояли мать с отцом, ни словом не перемолвившиеся с Ивой по дороге. Чуть поодаль – Бран с семьей. Те о чем-то спорили, но Ива не слышала.

Так уж заведено: тех, кто пришел на божий суд, надобно осмотреть с темени до пят, проверить, не укрылся ли где потаенный амулет, призывающий милость богов. И только после этого им дóлжно ступать в воду.

Эка невидаль – голый мужик! Они с подружками подглядывали, как засеивают поля. А засеивали их как заведено – без портков. Как же иначе одарить мать Землю, упросить родить урожай? Только поделившись мужской силой! Ива смотрела лишь однажды, да потом долго заикалась от стеснения всякий раз, как сталкивалась с деревенскими парнями. Подружки же во главе с заводилой Салой бегали каждый год.

Девица собралась с духом и повернулась. Чужак стоял пред нею в чем мать родила, но ничуть не стеснялся. Кто другой назвал бы такого жердиной, Иве же он показался ладным да складным. Деревенские мужики к середине лета все загорелые, этот же бледный – мертвец мертвецом. Однако ж под кожей, по-девичьи тонкой, виднелись крепкие мышцы, оплетенные синеватыми жилами.

Он подбоченился:

– Ну?

– Нету на тебе оберегов, добрый молодец.

Ей бы сказать это громко да звонко, чтобы все слышали, но Ива едва лепетала, безотчетно краснея.

– Не о том тебя спрашиваю, – едко фыркнул мужчина.

– О чем же?

– О том, хорош ли.

Девица облизнула враз пересохшие губы. И что тут скажешь? Хорош ли? Пожалуй, что и нет. Это Бран был хорош: крепок, синеглаз, с копной льняных кудрей. Силен и широкоплеч, как полагается кузнецу. Ива сама видела, как он одной рукой сминал подкову.

Чужак же… Деревенские про таких презрительно говорили: «Ишь, благородный!» И это взаправду было про него. Он не двигался, а будто бы плыл. Тягуче, по-жуткому неспешно. Смотрел свысока, говорил отрывисто, точно плетью хлестал. Но Ива могла поклясться, что красивее мужчины в жизни не встречала… А на вопрос так и не ответила. Вместо этого крикнула, обращаясь к клюквинчанам:

– Нету оберегов на добром молодце!

Настал черед ответчика раздеваться. Бран спустился нехотя, заложив большие пальцы за пояс. Прина и Луг проводили его знаком, ограждающим от всякого зла, – перечеркнутым крест-накрест кругом. Они бы вместе с ним и к реке пошли, и в омут бы нырнули заместо дитятки любимого, да любому ясно: не сдюжат. Всяко кузнец здоровей да крепче, ему, как девке хворобной, заступника брать соромно. А прочих лишних божий суд к спорщикам не допускал. Приблизится кто вместе с правым и виноватым к воде – великий грех возьмет. Только старосте, объявлявшему начало суда, дозволялось стоять рядом с истцом и ответчиком. Но Нор пока не явился: он и набольшие отделились от шествия, чтобы отыскать в закромах и принести клетушки. Вот потеха будет, если окажется, что их за ненадобностью пустили на дрова!

Кузнец остановился на самом краю мостков. Стянул сапоги и ступней попробовал воду – ледяная.

– Дура, – выругался он. – Во что ввязалась? И меня втянула еще…

Ива могла бы ответить, что Бран ввязался сам, когда надругался над беззащитной девкой. Что она просила его отступиться от свадьбы. Что он мог признать вину и мирно уехать из деревни. Она много чего могла бы еще ответить, но смолчала. Все, что хотела сказать некогда любимому мужчине, она уже сказала.

Чужак же скрестил руки на груди, ничуть не смущаясь своей наготы, и презрительно осмотрел кузнеца. Он был втрое тощее Брана, мышцы не бугрились, вздувая кожу, а любящая мать наверняка не кормила чадушко мясом почитай каждый день. Да и тяжелый молот он год за годом не опускал на наковальню, умножая богатырскую силу. Но, несмотря на все это, Ива вдруг поняла, что рядом с пришельцем больше не страшится Брана. Что тот, кто назвался ее поручителем, оборонит от любого силача. И что сделает это играючи.

Ива отступила к чужаку и велела:

– Докажи, что нет на тебе оберегов, добрый молодец.

Бран зло сплюнул в реку и начал скидывать одежу.

Когда праздничная рубаха и порты легли на мостки, Ива одеревенела. Ей бы подойти к Брану, поворотить его, рассмотреть со всех сторон и доложить свидетелям, что обмана нет. Но сделать шаг оказалось не так-то просто.

– Что? – Кузнец выставил одну ногу. – Неужто стесняешься? А когда я тебя голубил, супротив ничего не говорила!

Скажи он это громче, быть может, симпатии деревенских переметнулись бы к девке. Но Бран не был дураком и голоса не повышал. За Иву ответил чужак. Он тоже говорил негромко и вроде даже без угрозы. Но от его речей пробрало холодом.

– Я буду смотреть, как ты захлебываешься, кузнец. И я буду улыбаться.

Будь Бран чуть более труслив, этого ему достало бы, чтобы развернуться и припустить обратно, к мамке под юбку. Но Бран труслив не был. Тем паче уже подоспел староста с набольшими. И клетушки для божьего суда были при них.

Нор огладил седую бороду, собираясь взять слово, но передумал и просто махнул в сторону клетушек: проверяй, мол, любой желающий, что нет никакого секрета, что дверцы крепко запираются, а прутьев не выломать, хоть и стояли без дела столько десятилетий.

Когда осмотр завершился, набольшие спустили клетки к воде. К каждой привязали конец пеньки, на другой же привесили колокольчик и оставили на берегу. Невмоготу станет пленнику – успеет дернуть, авось еще живым выволокут. Да только тогда сразу станет ясно: кто сдался, тот свою вину и признал. Случалось и такое.

Вдовец еще раз осмотрел обоих парней, укоризненно качая седой бородой. Он-то надеялся, что на его век больше не выпадет эдакого суда. Чужака Нор проверял с особенным тщанием: мало ли чего задумал! Этому, явившемуся невесть откуда, веры еще меньше, чем хворой девке!

– Нету на них оберегов! – наконец доложил староста.

Ива, до того державшаяся, бросилась к нежданному заступнику, намереваясь оттолкнуть его от клетки:

– Пусти!

Но тот легко перехватил ее за локоть:

– С чего бы?

– Мои слова беду накликали, мне и отвечать! Негоже на загривок чужому человеку Лихо сажать!

Угольная бровь искривилась.

– Чужому? А я чужой тебе, девица?

Ива опустила голову:

– Я не знаю твоего роду-племени. Имени ты не называл, а…

«А встреча на болоте мне и вовсе могла привидеться», – хотела докончить она, но чужак перебил. Он склонился к ее уху, обдав затхлым запахом болота, и прошипел:

– Так-то ты жениха величаешь? Чужим человеком?

Ива отшатнулась, с трудом вырвав локоть. А мужчина закончил:

– Аир.

– Что?

– Когда-то меня звали Аир.

Заступник издевательски поклонился Иве и вошел в клетку. Бран же участь оттягивал как мог. То ему занадобилось перемолвиться со старостой, то аккуратнее переложить сброшенную рубаху, то каблук к каблуку переставить сапоги. Наконец даже Нору надоело ждать.

– Ты, милок, либо туды, либо сюды, – миролюбиво, но непреклонно велел он.

Кузнецу ничего не оставалось, кроме как повиноваться.

Клетки опускали в воду всем миром. Когда-то давно на берегу стоял специальный ворот с продетой цепью. Им и опускали алчущих божьего суда. На сей же раз пришлось вручную. Ловушки дергались и ходили ходуном, но погружались. Когда вода достигла пояса мужикам, Прина взвизгнула и бросилась к мосткам:

– Что ж это деется, люди? Где такое видано, чтобы безвинного человека топить?!

Муж попытался удержать ее, но не успел. Женщина уже стояла на мостках и тянула клетку обратно, да куда там!

– Мам… Ну матушка! – Бран смутился и наверняка покраснел бы, да от ледяной воды кожа, напротив, белела.

Топиться кузнец не собирался. Он крепко-накрепко стиснул веревку, к концу которой был привязан колокольчик. Она и без того не затерялась бы, привязанная к прутьям, но мало ли.

Его соперник на бечеву и не смотрел. Он, в отличие от Брана, не пытался привстать в клетушке на носочки, чтобы как можно позже с головой уйти в реку. Он сидел на дне, скрестив ноги, и вода уже достала ему до подбородка.

– Уведите бабу! – приказал Нор. – Божий суд идет!

Один набольший, старший сын вдовца, поплатился за попытку – Прина исцарапала ему лицо. Второй, клюквинский пекарь, оказался умнее. Он ухватил женщину сзади за пояс, приподнял и поволок к мужу.

– Не дам! Дите мне угробят! Не дам! – верещала она.

Лугу перепало немало побоев, когда ему передали жену. Не удержал бы, но стало поздно: клетушки почитай целиком ушли в воду.

Бран запрокинул голову и дышал часто-часто, наполняя легкие воздухом. Чужак скрылся уже целиком.

– Да не покинут тебя боги, Аир, – прошептала Ива, припав на колени и силясь рассмотреть что-нибудь сквозь прозрачную рябь. Она ведать не ведала, что творится на глубине, но нутром чуяла – дурное.

А вот Брану довелось вблизи рассмотреть то, что осталось сокрытым для клюквинчан. Когда он набрал полную грудь воздуха и нырнул, сразу открыл глаза: ежели видишь, что солнечный свет пробивается совсем рядом, руку протяни – и на свободе, всяко терпеть полегче. Холоднющая, будто колодезная, вода сразу впилась в кожу колючими иглами. Но кузнец не раз и не два нырял зимой в снег после бани. Случалось, что и в прорубь. Да и в саму эту реку, испещренную ледяными ключами, тоже. Подумаешь, продержаться дольше, чем соперник! Он сладит!

На всякий случай Бран усилил хватку на спасительной веревке. Ему ли не знать, что иной раз от стужи мышцы сводит. Может статься, что пальцы не сомкнутся в нужный миг, так пусть сразу на месте будут. Впрочем, кузнец не сомневался, что наглый чужак сдастся первым.

Молодец поворотился, чтобы видеть противника. Наверняка тот, не подготовившийся к погружению должным образом, уже надувал щеки, удерживая последний вздох. Однако то, что предстало взору кузнеца, едва не заставило его заорать, теряя спасительный воздух.

Чужак сидел как ни в чем не бывало, будто ему дышать и вовсе не надо. Под водой он показался не просто бледным, а ажно синим, как покойник. А глаза его светились потусторонней зеленью. Подобно иной раз светятся в темноте кошачьи: с перепугу можно принять зверя за крупного хищника и изрядно перетрухнуть. Наверное, лишь потому, что Бран помнил именно такой случай, он не призвал в голос богов-заступников.

Но дальше дело стало еще хуже. Чужой человек улыбнулся, показав зубы, и Бран мог бы поклясться, что они у него были не человеческими, а острыми, как у нечисти. От улыбки пробрало жутью. Станет ли улыбаться человек, рискующий жизнью? А чужак поднял руку, словно приветствуя врага.

Бран трусом не слыл и в долгу не остался: тоже поднял руку, складывая пальцы неприличным знаком. Чужак беззвучно рассмеялся, и из его рта не вырвалось ни пузырька воздуха. Никак вовсе не дышит?! Угольные волосы его метались, точно речные угри.

И вот тут-то кузнец заподозрил неладное. Не сказать, чтобы он рассматривал выскочку прежде, чем нырнуть. Тоже диво: какой-то заезжий хлюпик застал случайную ссору и решил приобщиться к старинному обычаю. Однако Бран мог поклясться, что волосы у противника были не длиннее ушей. Ныне же течение полоскало пряди, достигающие лопаток. И те все продолжали расти! Вот черные ленты заняли собою всю клетку, почти спрятав чужака коконом, вот они полезли сквозь прутья…

Бран выпучил глаза и прижался к дальней стене – черные угри… Нет! То не угри и уж подавно не волосы! Из головы, из рук, из плеч пришельца тянулись темные подвижные щупы. Будто смола из надрубленного дерева. Вот только смолою ствол плачет медленно, и страшного ничего в ней нет. А щупы шевелились, как живые, и росли, росли, росли… В его, Брана, сторону! Что случится, если, не дай боги, коснутся?! А страшный человек открыл рот и спокойно произнес:

– Я буду смотреть, как ты захлебываешься, кузнец.

Не угрожая, нет. Он лишь сказал Брану, что собирается делать. А потом направил в его сторону руки, и щупы повторили движение, устремившись к бедному кузнецу.

– Ма-а-а-а-а-а!..

Разом забыв, для чего нырял, Бран двумя руками схватился за пеньку. На берегу лишь увидели, как второй конец веревки, с привязанным к нему колокольчиком, натянулся и убежал в воду. Придерживающий его патлатый мальчишка, гордый доверенной работой, и поймать не успел.

– Поднимай! – тут же заорал Нор. Ему, старосте, не хотелось, чтобы из реки вынули утопника, а значит, следовало поторопиться.

Потянули сразу же. Десяток дюжих мужиков единым махом вцепились в веревку, клетка пошла наверх… Для Брана же мгновения показались вечностью, а испытание пыткой.

Черные ленты скользнули сквозь прутья его клетушки, свились змеиными кольцами. Вот-вот укусят, пустят яд в кровь… Бран проломил бы рассохшееся дерево ловушки, да со страху так завизжал, что растерял весь запас воздуха. Он бездумно тянул к себе веревку с берега, а когда она кончилась, окончательно убедился: сейчас встанет пред Огненными вратами. Его бросили в реку, утопили и, насмехаясь, кинули следом спасительный колокольчик.

Так думал кузнец, с перепугу не соображая, что клетка уже идет вверх. Ему-то казалось, что приближающийся солнечный круг – это огненный вход на тот свет. А черные щупы оплетали его, разливая по телу холод куда страшнее того, которым встретила река. Ласковые убаюкивающие прикосновения сковывали, лишали рассудка.

«Глотни водицы, добрый молодец! Глотни да засыпай. Не будет ни боли, ни страха, одна тишина. Прорастешь ты зеленой травой, станешь смотреть в небо и любоваться далекими птицами… Это ли не счастье?»

Ужас уступал место тупому безволию. Кровь в жилах загустела, утратила ток, словно застоявшаяся, гнилая вода. Бран безразлично смотрел, как его оплетает страшное и черное, как оно захлестывает удавкой горло, как щупы червями заползают в уши и глаза.

– Подним-а-а-а-ай! – донесся издалека голос, вроде бы знакомый.

А следом другие:

– Сы́ночка! Родной!

– Живой!

– Тяни, тяни!

Когда кузнеца выволокли на сушу и под руки достали из клетушки, его колотила крупная дрожь. Бран молчал и ошалело оглядывался, не узнавая никого вокруг. Про вторую же клетку, с чужаком, вовсе забыли. Если бы не Ива, перекрывшая криком общий гомон и одна взявшаяся ее тянуть, могли бы и так бросить. Староста подозвал набольших, о чем-то негромко с ними перемолвился. Огладил седую бороду и нехотя прокряхтел:

– Боги свершили суд. Кузнец Бран, ты признан повинным в том, что надругался над дочерью торговца Крепа.

– Да будь ты проклята, девка! – заверещала Прина.

Она рванула бы выдирать Иве позеленевшие волосы, но не решалась выпустить из объятий обмякшего сына. Краска схлынула с лица женщины: эдакий позор! Сын – насильник! Да не пойманный с поличным, а обвиненный какой-то тварью! Луг смущенно топтался рядом, порываясь коснуться плеча жены. Он тоже косился на Иву недобро.

Староста вразвалочку приблизился к Брану, заглянул в обезумевшие глаза, пощупал ледяной лоб и смягчился:

– Однако ж покуда ты, Прина, сына не выходишь, мы его из деревни не погоним. Пущай отогреется, в себя придет… Соберется как подобает. А там ужо уходит за околицу.

Ежели несчастную мать его слова и утешили, виду она не подала. Она все так же баюкала сына и призывала отца Небо наказать клеветницу, да так, чтобы мать с отцом поклялись забыть имя Ивы.

Оправданная же девица стояла рядом, не в силах возразить: она и правда лишила мать любимого чада. Теперь кузнецу не место в деревне, теперь ждут его позор и изгнание. Не лучше ли было промолчать да покориться родительской воле? Ива размяла запястья, на которых прятала синяки после урожайной ночи, посмотрела на Аира, выпущенного из клетки и с молчаливым достоинством натягивавшего на мокрое тело одежу.

Нет, не лучше. Не только за себя она сегодня приняла позор, но и за всех тех девок, которых мог еще сневолить кузнец. За всех тех, кому задрали подол и у кого недостало мочи признаться.

Ива до крови закусила губу, чтобы не пустить горькие слезы. Теперь и ей проходу не дадут, и матери с отцом. Но пока деревенские, шумя и переговариваясь, не покинули берег, пока Прина и Луг не увели сына, пока Лелея и Креп, укоризненно покачав головами, не последовали за толпой, Ива стояла, гордо выпрямившись. И только после того, как клюквинчане скрылись из виду, села и заплакала.

* * *

После осуждающих перешептываний, все еще шуршавших в ушах, его голос показался ласковым. Ива подняла голову: она и забыла, что осталась на берегу не одна! Чужак… Тот, кто назвался Аиром, не отправился обратно в деревню. Он все так же стоял рядом, небрежно закинув на плечо рубаху в расплывающихся пятнах влаги.

– Что?

– Спрашиваю, долго ли рыдать будешь, – повторил заступник.

Спохватившись, девушка вскочила и отвесила низкий поклон, мазнув кончиками пальцев по мосткам.

– Спасибо тебе, Аир. Ты за меня заступился, не побоявшись ни людей, ни богов…

– Людей я не боюсь уже очень давно. А богам и подавно никогда не уступал.

Ива не спешила разгибаться. И не потому только, что честь честью благодарила молодца, еще и оттого, что глядеть ему в лицо страшилась.

– Чем могу отплатить тебе?

Смех снова показался карканьем. Так смеется тот, кто давно забыл, как это делать. Аир присел на корточки, подцепил пальцами ее подбородок и встал, заставляя и девушку выпрямиться.

– Подумай хорошенько, какой подарок пришелся бы мне по нраву.

Ива смотрела в зеленые глаза – и узнавала. Узнавала – и не верила. Не могло такого случиться, чтобы Хозяин болота обратился человеком и явился за нею в деревню! Или может?

– Того не ведаю…

Узкие губы искривились в ядовитой ухмылке.

– Не ведаешь. Ну что же, тогда отблагодари…

Он вроде и задумался, но все казалось, заранее знает ответ.

– Чем?

Горло у девушки сдавило: какой награды может пожелать чужой человек? Уж не той ли, какую обычно шутливо требуют парни с девок? Однако ж Аир на клюквинчанских молодцев походил меньше, чем ворон на петуха. Он и попросил не того, о чем не преминул бы любой другой на его месте:

– Сшей мне рубаху.

– Рубаху?

– Рубаху, – кивнул заступник. – С вышивкой. Такую, чтоб на свадьбу не стыдно надеть.

Ива невольно засмотрелась на его обнаженные плечи, на грудь, на впалый живот… Рубаху… И внезапно робко, пока еще сама не уверенная, что имеет на то право, улыбнулась:

– Будет тебе рубаха. Только если…

Угольная бровь изогнулась: неужто ты, девка, условия ставить вздумала?

– Только если скажешь, какого ты роду-племени, – торопливо закончила девушка. – Как же вышивку делать, если не знать?

– Нет у меня ни роду, ни племени, – бессильно развел руками чужак. – Вышей свои родовые знаки, девица. Небось в том беды не будет.

Что ж, беды в том и правда не будет. На рубахах женихов невесты испокон веку чередовали вышивку своего рода и рода милого. В семье Ивы то были лягушки. Их она могла бы вписать в узор с изображением молота, принятого в роду Брана. Когда-то она представляла этот рисунок со сладким трепетом, переносила угольком на лоскуток ткани. Ныне же…

– Пригласишь мерки-то снять? – со странным трепетом спросил тот, кто назвался Аиром.

– Отчего же не пригласить. Придешь?

Он медленно и глубоко втянул воздух, ноздри хищно шевельнулись.

– Приду.

Со стороны леса потянуло холодом. Верно, ветер донес… Ива поежилась и, решившись, спросила:

– Кто ты, чужой человек?

Хитрец нипочем сам бы не признался, так почему бы не спросить напрямую: ты ли, мол, Хозяин болота?

Аир коснулся ее щеки, и холод пробрал Иву до самых пят. Улепетнуть бы не задумываясь, да ноги приросли к месту…

– Я тот, кто явился тебе в заступники. Ты разве не звала?

Глава 7
Враки

Течение реки замедлилось и через седмицу почти пропало. Некогда буйная Ключинка захирела, проросла тиной и камышами. Вода позеленела, да так, что бабы не могли постирать на берегу белье – все выходило в грязных разводах.

– Недóбро… – тянули старухи.

Приходил и Нор. Он с умным видом прошелся вдоль Ключинки, покидал в реку камешки и покачал седой головой.

– Заболотела, – пояснил он явившемуся с ним сыну, будто и так не было ясно.

Отчего вдруг полная звенящих ключей речушка потеряла всякую волю к движению, он тоже не понимал. Но лицо следовало держать. Поэтому староста велел парням повыкорчевывать поросль да отчерпать ведрами ряску.

Покуда муть не вернулась в русло, девки высыпали из деревни с полными корытами стирки. Среди прочих была и Ива. Однако подле нее никто не сидел, не хихикал, валяя белье по камням, не брызгался водой и остатками мыльнянки. Все косились на нее, не рискуя осуждать в голос, но не желая и водиться. Каждая слышала, как Ива перед всей деревней отдала себя Хозяину болота. А зеленые волосы, которые охальница не слишком-то старательно прятала под платком, ажно кричали, что нечисть приняла подношение. Ну и как с такой задружишься? Сразу ясно, что бед не оберешься с нею рядом!

Ива склонилась к воде, стараясь не смотреть по сторонам, и полоскала рубаху. Пальцы, прежде чуткие к холоду, не немели. Напротив, река казалась ей парным молоком, хотя девки вокруг и визжали, когда обливали друг дружку.

Притопив рубаху, девушка закрыла глаза. Едва чутное течение обласкивало ладони, редкая поросль щекотала кожу – сердцу радостно! Точно кто-то утешающе гладит руку: не бойся, не одна ты! Никто боле не обидит!

Вот щекотнула плавником рыбешка – Ива вздрогнула, испугавшись, и распахнула глаза. Вот взбаламутился ил на дне. Вот мелькнула кляксой расплывшаяся тень. А вот что-то сверкает зеленью, подмигивает среди водорослей. Девушка вгляделась. Вроде уже не один огонек, а два. А если согнуться еще немного, то кажется, что среди обломанных камышей кто-то спрятался.

Ива свесилась с берега. Прядь зеленых волос выбилась из-под платка и мазнула по поверхности воды. А тот, кто смотрел снизу, повторил движение, приподнялся, глядя в ответ отражением. Да только отражение обыкновенно рисует того, кто глядит в стекло, а ныне же, как в вечёрных гаданиях, Ива видела по ту сторону тонкой границы жениха. Хозяин болота словно бы стоял под водой, а словно и нет. Он был частью этой реки, тело его колыхалось с нею вместе. Кинь камень – расплывется расходящимися кругами. Девка обмерла. Схватит? Утащит?

– Кто ты? – неслышно шевельнул губами Хозяин болота.

Ива ажно хихикнула:

– Неужто не знаешь?

Он мотнул головой, словно невеста неправду молвила. Коснулся рук Ивы, все еще державших под водой рубаху. Девица от неожиданности разжала пальцы, и тельник поплыл вниз по течению белокрылой птицей. Но Ива и не заметила. Она склонилась к болотнику, почти касаясь губами воды. Как не склониться? Зеленые глаза заманивали на глубину, обещали открыть неведомое. Тянул ли ее к себе Хозяин болота, или Ива сама вот-вот и ринулась бы в Ключинку?

– Ты – она? – с надеждой спросил мужчина.

Он переплел свои пальцы с ее. Всмотрелся, силясь найти что-то важное в облике девушки.

– Кого ты ищешь? – прошептала Ива. – Кто нужен тебе, владыка топей?

Не то мужчина горестно искривил рот, не то укрывшееся тучкой солнце пустило неудачный блик.

– Не она… Она бы знала.

Иве стало горько. Сейчас Хозяин не выглядел чудищем, каким впервые предстал перед нею. Быть может, потому что стоял светлый день, а вода в реке была почти прозрачна, не чета черному болоту?

– Чем утешить тебя? Как обогреть?

– Утешить… – прошелестел Хозяин в ответ. – Утешить… – Глаза его потемнели, из них вязкими каплями потекло черное и страшное, уносимое стремниной дальше. И там, где пролегали черные полосы, начинало тянуть гнилью. Хозяин жутко улыбнулся. – Я утешусь. О, как я утешусь!

Черные слезы растаяли в воде, река всколыхнулась волной, едва не выйдя из берегов. Пальцы, только что нежно обнимавшие ладони Ивы, превратились в стальной капкан: рвись не рвись, не выпустит! И тут кто-то из деревенских, подкравшись сзади, пихнул Иву в спину.

Она с визгом кувыркнулась в реку. На мгновение почудилось, что снова оказалась в болоте, да не по колено, а целиком. И теперь ни вдохнуть, ни выбраться! Ива забарахталась, не понимая, где верх, где низ, а девки на берегу знай хохотать! Чего пугаться: воды едва по пояс! Колени-то разогни, дуреха, – и встанешь во весь рост! Когда же это поняла сама Ива, страх улетучился. Исчезло и болото, и лес, и жуткие топи, всплывшие в ее памяти.

Она под всеобщее улюлюканье выбралась на сушу и отжала подол. Платок уплыл вслед за рубахой, и предстояло сильно постараться, чтобы их нагнать. Зеленые волосы разметались по плечам. Ива окинула бывших подружек затравленным взглядом, но те, видно, усмотрели в нем угрозу, а не обиду, и отшатнулись.

– Прокляну! – в шутку пригрозила девушка, безошибочно указывая на зачинщицу – конопатую нескладеху, едва вошедшую в возраст невесты.

Девица еще не обрела взрослой стати, однако тело того не знало и все норовило вырасти. Да не равномерно, а по очереди: то одна грудь, то вторая. То нос, то губы… Нескладеха хрюкнула от испуга и юркнула за спины подружек. Но вместо смеха, всегда сопровождающего дурные шутки, раздался всеобщий вздох. Первой обрела голос дородная красавица Сала:

– Мавка!

Она аж раскраснелась, став похожей на одну из дюжины породистых свинок, которыми по праву гордился ее отец. Остальные подхватили. Громче всех кричала Хоря, харчевникова наследница:

– Мавка! Мавка!

– Я не…

Ива закусила губу. Как докажешь? Все одно в своей правоте никого не убедить. Хоть закричись, а волосы зелены и лучше всяких наговоров кажут, кто тут с нечистой силой водится.

А Ива-то и правда с ней водилась! И домашнего духа, являвшегося то черным котом, то мышкой, то сверчком, она теперь с рук потчевала. И колтун при виде нее прятался в сноп сена, и хвороб – маленьких злыдней, похожих на комочки шерсти, – она метлой выметала из углов. Так что ж теперь перечить? Уперев руки в бока, она проговорила:

– Ну, мавка. И что с того?

Девицы так и опешили. Они небось ждали мольбы и слез: мол, человек я! Ваша! Неужто не верите? А Ива возьми да согласись. Как быть?

– С нечистой силой водишься! – неуверенно укорила нескладеха.

– Ну, вожусь, – подтвердила Ива. – А тебе, Еня, никак завидно?

Красавица Сала, будучи бойчее прочих, выступила вперед:

– И Хозяин болота тебя к себе утащит!

– Не утащит, – поправила Ива, внутренне содрогнувшись, – а под руку возьмет и женится. А тебе с сыном мясника миловаться. Ты за этого толстяка с младенчества просватана!

Красавица скривилась: косоглазый парнишка был ей не люб, а насмешки собирал со всех деревенских парней. Но отцы их и правда все порешили заранее, даже успели прикинуть, как перестроить дома, чтобы вышло большое родовое имение, да с пристройкой, где можно открыть лавку.

– Покуда я слова поперек никому не молвила, – между тем продолжала Ива, – всем хороша была! И на засядки меня звали, и кудель вместе прясть. А уж от пирогов матушки моей и подавно никто не отказывался! А ныне не угодила? Ныне плоха? Отчего же? Что я за себя постояла, а никто из вас не сумел?

От этих слов нескладеха Еня горько завыла – видно, и у нее на сердце тяжким бременем висело горе. Девки кинулись ее утешать, утирать слезы. Сала же плюнула Иве под ноги. Ива пожала плечами, развернулась и пошла вниз по течению, куда уплыла упущенная рубаха. Она держала спину прямо и шагала твердо до тех пор, пока кто-то из девок еще мог ее видеть, но, когда русло завернуло за холм, слезы сами покатились по щекам. Девушка утирала их рукавом, но тот, промокший, мало чем помогал.

Как-то само собой вышло, что ноги вынесли ее к опушке. Там, недалече от берега Ключинки, дюжину зим назад обосновалась слепая бабка Алия. Младшая дочь Лелея долго умоляла ее вернуться в род, не позорить семью, но старуха осталась непреклонна.

– Я слепая поболе вас, зрячих, вижу, – говорила она.

И ничто не могло заставить ее изменить решение. Вот и вышло, что Креп с женой, не в силах переубедить своевольную старуху, сдались и помогли ей переделать продуваемый сквозняками шалашик, который она объявила жилищем, в маленькую, но крепкую избенку. Уважая старость, они помогали Алие с бытом, приносили снедь, но та все больше отказывалась:

– Я ня немощная. Без вас обойдусь.

В деревне она показывалась редко. Разве что на смотрины к внучке явилась, да и то без большой охоты. А до того не пересекала околицы с позапрошлой весны.

Когда на свет появилась Ива, Алия сначала выхаживала хворого младенчика, а опосля, когда девчонка начала бегать по двору голышом, нянчила ее пуще родных дочерей. Тогда-то старуха и начала слепнуть. Словно последнее здоровье отдала, чтобы вытащить внучку, рожденную одной ногой на том свете. А убедившись, что та выросла хотя и худой, но крепенькой, покинула родню.

Алия рассказывала сказки про незримых жителей леса, про духов, про то, как договориться с богами. И про болото рассказывала. Что даже в самый страшный час туда соваться не след. И Ива с подружками, слушая с открытыми ртами, твердо усвоили: в запретную чащу – ни ногой!

Избенка была совсем крошечная. Одному человеку и то тесновато. Зато отапливалась с полполенца, а для одинокой слепой бабки это важнее. Заместо забора – редкий частокол из железных прутьев да густые заросли крапивы. Креп некогда порывался поставить добрую ограду, дабы не лезло дикое зверье: лес-то рядом! Но Алия погнала его метелкой:

– Ты мне не перечь! Схоронюсь как-нибудь. Мне не звери страшны, а от того, кто и впрямь навредить может, твой плетень не защитит!

Креп поспорил-поспорил, да и плюнул. Чего с безумной старухи возьмешь? Небось оголодает, сама домой вернется. Но годы шли, а Алия не возвращалась, окончательно одичав и прослыв деревенской ведьмой.

На ведьму она походила всего боле: с распущенными седыми космами, с вплетенными в волосы веревочками, в наряде, сшитом из звериных шкурок, невесть как добытых и обработанных. Издалека ее можно было принять за одного из тех духов, что, по поверьям, обитали в лесу.

– Ба!

Стоило узнать сгорбленный силуэт у воды, слезы сразу высохли. Ива подбежала к старушке и заключила ее в объятия, ничуть не опасаясь напугать: слепая услышала гостью задолго до того, как та ее окликнула.

– Ну, шо ты, шо ты носисси? – сварливо попеняла внучке Алия. – Упадешь, расшибесси! Унуча! Ты никак мокрая вся? Простудисси!

Старуха сцапала ее за ухо. Иве бы вырваться: как так? Взрослая девка, а ее ровно малое дите треплют! Но она не стала. Иной раз малым дитем побыть в радость, и пусть его, ухо. Не так уж сильно бабка его дерет.

– На, няси. – Алия безошибочно сунула девушке в руки рубаху, только что выловленную из реки, потом замерла, чутко прислушиваясь, и резким, не старушечьим движением подхватила зацепившуюся за корягу косынку. – Стирають?

– Ага.

– Оно и видно. Вечно что-то упустите в воду, неумехи! А ну как речной конь польстится и выглянет? Как потом его обратно в воду затолкаете? Нябось ня подумали?

– Не подумали, – покорно согласилась Ива, позволяя втащить себя на крыльцо.

– Потом заиграитси, все посевы потопчеть! А усе из-за вас, растерях! Ты, унуча, подружкам-то скажи, скажи!

– Скажу, – кивнула девушка, умолчав о том, что подружки теперь ее точно не послушают.

– Ну, чаво встала?! Стоить она! Застудисси! – Алия ощупала поневу внучки, потрогала волосы (Ива от души порадовалась, что бабка не видит их цвета). – Ровно в Ключинке искупнулась! Ходи, ходи в избу!

Пока старушка суетилась вокруг, скидывая в котелок сушеные травки, Ива стянула мокрую одежду и завернулась в одеяло. Забралась с ногами на лавку и принялась смотреть.

За годы в избушке мало что изменилось. Казалось, она застыла в одном дне, как когда-то застыла и сама Алия. Сколько Ива ее помнила, старушка всегда была именно такой: суетливой, строгой и заботливой. Она всегда находила, чем угостить явившихся к ней на засядки девчушек, но и попенять им за безделье не забывала. Ива с подружками лущили горох и плели лук, сидя с поджатыми ногами на этом самом скрипучем полу. И он всегда был теплым, даже в самые лютые морозы. Вот там, на углу печки, Ива когда-то угольком нарисовала страшное чудище – черное, косматое. С его пальцев стекали тягучие капли. Рисунок и поныне оставался на месте, слепая бабка не знала, что он там. И котелок был тот же самый, из которого Алия поила их, малых детей, травяными отварами. Старушка плеснула в него воды и выскочила во двор, к летнему очажку, – погреть.

Запах тоже был родной. Пряный, пыльный, густой… Казалось, приляжешь прикорнуть на лавку – проснешься уже в ином времени. Где страшное чудище – всего лишь рисунок на печи, где бабушка гладит по волосам, прервав неоконченной сказку, где главная несправедливость для Ивы – то, что ее гонят домой, не позволяют остаться на ночь у старой Алии.

– Бабушка… – Пригревшись после ледяной речки, Ива зевнула и повыше натянула одеяло. – Расскажи враку, а?

Враками в Клюквинках звали сказки. А что же они, как не враки? Ежели говорить хорошо и верить в то, что сказываешь, враки могли и правдой обратиться. Бабка Алия как-то баяла про кривую горбатую девку, что наврала себе красавца-жениха. А тот возьми и явись! Вот она – сила слова!

– А что бы и не рассказать. – Старушка присела рядом, положив на мокрый затылок внучки морщинистую тяжелую ладонь. Задумчиво отхлебнула из чашки, которую приготовила для Ивы. – О чем табе, унуча?

– О Хозяине болота… – прошептала девушка, засыпая.

Незрячие глаза Алии затуманились. Морщинки, трещинами расползающиеся по загорелой коже, пролегли глубже обычного.

– Про Хозяина… Будет табе про Хозяина.

Сказывают, когда-то он был человеком. Врут, как пить дать врут! Не может такого быть, чтобы чудище по земле ходило, чтобы ело от одного хлеба с нами, чтобы… любило. Не было у него никогда души – враки!

Родился он в трясине, в самых топях. Там, куда не суются звери, где не растет клюква, где мухоморы присматривают за порядком да духи лесные водят хороводы по одним им известным кочкам.

Страсть как не любил он солнечного света и чистой воды! И от нашего воздуху ему тяжко делалось. Вот и сидел он в своей чаще, дышал смрадом болотным, напускал по ночам туман на лес. Тот туман иной раз тянул щупальца к деревне, что стояла близ опушки, но боги миловали, не пускали зла за околицу. Так и жили: чудище на своей земле, люди на своей. И никто ту черту не пересекал, ведь каждому известно: кто в лапы чудища болотного попадется, того оно ужо не выпустит. Станет ходить, незримое, по пятам, лишит сна и покоя.

Но, как водится, всегда найдется та, кому завет старших не указ. Нашлась и тогда… Девица была чудо как хороша! Стройна, что лоза, черноброва, ступала лебедушкой!

Раз пошла она по грибы на ночь глядя. Да не абы куда, а в самую запретную чащу! Никого не взяла с собою. Ни верного пса, ни подружек, ни младшую сестрицу, хотя та и упрашивала слезно.

– И тебя не возьму, и матушку с батюшкой не беспокой! – наказала красавица. Подхватила лукошко – и была такова.

И уж как плакала малышка, как тревожилась, а все одно сестру не воротить. Младшенькая-то помнила запрет старших: в лес, да после заката, никак нельзя! Там твари страшные, там нелюди бездушные, там чудища – сожрут, не подавятся!

Сколько младшенькая плакала, сколько молилась богам, чтобы беды не случилось, да, видно, ночью светлых богов не дозовешься. Так и уснула она калачиком у порога.

А под утро вернулась сестрица. Да не такой вернулась, какой уходила. Все ж угодила она в лапы чудищу! Бледная, с глазами шальными, губами алыми, искусанными, ровно при горячке. В темноте она не приметила сестру, прошмыгнула через клеть, скинула поскорее одежу и поспешила обмыться. Но младшенькая приметила и красные следы укусов на ее шее, и полосы от когтей, и кровь на ногах. Попалась сестра чудищу! Попалась и не сумела отбиться!

Рассказала младшая матери с отцом, какая беда сестру настигла, да поздно. Не спасти ужо… С тех пор ушло из семьи счастье. Ослушница не только на себя беду накликала, но и нечисти открыла путь в деревню. Ночь за ночью пропадала она, являлась к Хозяину болота по первому зову.

Младшенькая пряталась, лишь заслышав тяжелые шаги под окном. А уж тот голос, что манил сестру из дому, и вовсе не смогла бы забыть!

– Выходи, любушка! Выходи, милая…

И сестра шла, как козочка к мяснику. Ни мать, ни отец не могли ее вразумить. Уж и дома ее запирали, и охрану ставили, и дюжих парней просили оборонить от зла. Ан нет! Шмыг – и не доищешься красавицы до утра! Ровно сквозь землю провалилась! А ежели чудище лесное кого заприметило, живым уже не выпустит! Высосет всю душу, оставив одну пустую оболочку. Так и случилось.

Однажды посадили девицу под замок. Да не просто так, а с криком и обидами! Та причитала и на колени падала, вопила и рвала волосы, но мать с отцом не отступились. И тогда-то, на закате, случилась беда.

Девица выпрыгнула в окно и бегом припустила к лесу. Как была: простоволосая и босая. Бежала так, словно жизнь ее от того зависела, – вот как силен зов Хозяина болота! Младшенькая было увязалась следом, да попалась матери. Та схватила дочь и, плача, увела со двора. А к первым петухам сестру приволок домой отец. Да только не она это уже была. Выпил ее душу Хозяин, иссушил до костей. Стала красавица своей тенью. Молчалива, холодна, от еды и воды отказывалась.

По лету явились к ней сваты. И все честь честью: жених хорош, высок и статен, сватовство, как бабки завещали, обрядовые блинцы на славу удались. А все девице не в радость, все смотрела она на черную чащу, вздыхала, не спала ночами, когда туман тянулся через холмы к деревне…

Сказывают, коли однажды повелась с нечистой силой, не жить тебе среди людей. Верно сказывают. Девица ушла в лес в ночь перед свадьбой. Не прибрала волос и котомку на плечо не закинула. Только младшенькую поцеловала на прощание.

– Не держи зла, сестрица, – попросила она. – Быть мне женой Хозяина болота. Иначе свет не мил.

Девицу нашли уже утром. Расспросили младшенькую и докумекали, где искать. Она лежала в белоснежной рубахе на черной глади болота, раскинув руки, как крылья. Смотрела в небо, а улыбка так и застыла на губах. С ней ее и похоронили.

С той поры Хозяин болота ищет свою невесту. Богами ему заказано покидать чащобу, а мудрые старики еще и поставили околицу на четырех железных столбах, дабы освященный огнем металл отпугивал зло. Но ежели какая девка по недосмотру али глупости забредет к запретной границе, ждет ее одна участь: утащит ее к себе Хозяин, сделает бездыханной невестой. И никто боле добрым словом ее не вспомнит.

Иве снился сон. В том сне было черное болото и зеленые огни, похожие на глаза. Они заманивали ее, босоногую, в трясину, звали и все силились что-то сказать. Ива прыгала с кочки на кочку, надеясь поймать те огни, забредала в непроглядную чащобу и давно уже потеряла дорогу, по которой пришла. Но огни все не давались в руки.

– Покажись, не прячься! – взмолилась девушка.

– Убоишься!

– Не убоюсь! Покажись!

Ива потянулась за зелеными огоньками, вот-вот достанет! И тогда из черного болота поднялся…

Ива вздрогнула и проснулась. Бабка Алия сидела рядом, гладила ее по волосам и слепо смотрела куда-то туда, куда зрячим хода нет. Остывший вар плескался в кружке, и в него, сбегая по морщинистым щекам, капали слезы.

Глава 8
Хвороба

Ива вернулась в деревню позже прочих девок. Слава богам, те не польстились зло пошутить над мавкой и не вывернули все белье в реку, но и забирать с берега не стали. Ива собрала одежу, подняла отяжелевшую лохань и пошла к околице. У ворот остановилась, нерешительно потопталась на месте и, пока никто не видит, оттянула край плетня: столб, держащий створку ворот, и в самом деле был железный. Диво ли, им, малым детям, слушавшим сказки слепой Алии, ни разу не пришло в голову проверить, правду ли баяла бабка! А теперь по всему выходило, что правду!

Вот только не отпугнул освященный огнем металл зло: Хозяин болота все же вошел в деревню. Или, быть может, тот, кто ковал это железо, сам не был достоин божественного огня?

Домой предстояло идти мимо кузнецова дома. И уж Ива не сомневалась, что ей там не преминут помои под ноги выплеснуть. Оттого она не спешила, тянула как могла. Завернула к колодцу – водицы испить. Провернула ворот, вытягивая ведро, наклонила, отхлебнула…

– Тьфу! Тьфу, гадость!

Не дело обижать духов воды, но тут уж девка не утерпела: водица на вкус была что прокисшее молоко. И только теперь Ива догадалась заглянуть в ведерко: изнутри оно покрылось липким зеленым мхом. Комья грязи плавали по поверхности, где-то у дна шмыгнул головастик. Ива выплеснула воду и наново опустила ведро в колодец. Прокрутила ворот… И опять достала лишь болотную жижу. Выплеснула, достала… И снова!

– Мамочка! – ахнула девка и повторила слова из сказки: – Страсть как он не любил солнечного света и чистой воды!

Неужто Хозяин болота отравил колодец и реку из-за ее, Ивы, проступка? Что делать? К старосте бежать виниться? К матери? Нет уж! Первый хорошо если не пинком за порог выпроводит: и без того от девки одни беды. Родичи же… С них и так достало горя. Ива ожидала, что мать с отцом после случившегося ее из дому погонят, а они, супротив того, несколько дней со двора не выпускали! Небось боялись, что снова чего учудит…

Не станет она их тревожить. А вот с тем, кто в ответе за напасть, поговорит. Ива стиснула кулаки: уж она с ним так поговорит! Надо бы кочергу с собой взять, чтобы речи лучше доходили!

А покуда Хозяина болота рядом нет, Ива и сама поспешила убраться. Не то увидят клюквинчане у колодца, вмиг разнесется весть, что мавка воду попортила! За думами девка и не заметила, как поравнялась с домом кузнеца. Но вот тут-то ей не свезло.

– Чтоб ты сдохла, ведьмино отродье!

Ива поспешила прикрыть зеленые волосы платком, дабы не злить соседей, но та, что кричала, ненавидела бы ее и с черной косой, и с синей. Из калитки навстречу Иве выскочила Прина.

– Поздорову вам, госпожа. – Ива не поленилась отставить лохань с бельем и низко поклониться.

С божьего суда на Ключинке едва ли седмица минула, а мать Брана постарела, кажется, на десяток лет. И без того худая да загорелая, она стала совсем уж тощей. Руки ее тряслись и все беспокойно мяли то передник, то рукава. А шея багровела следами от ногтей.

– Мавка поганая! Чтоб у тебя язык отсох! Как тебя только мамка в колыбели не придушила?!

Ива стиснула зубы. «Лучше бы вы своего сыночка лю́бого придушили, чтобы девок не бесчестил!» – могла бы сказать она, но сдержалась. И без того Прине тяжко. Сказывают, Бран после суда знатно захворал. И немудрено, из ледяной-то реки! А едва встанет на ноги, должен будет покинуть Клюквинки. Ясно, бедная женщина винит во всем Иву!

– Что щуришься, тварь? Довольна? Довольна, спрашиваю?!

– Я вашего сына ничем не обидела, – процедила Ива. – Он понес наказание за то, что совершил. Боги тому свидетели.

– Вы посмотрите на нее, люди добрые! – Прина возмущенно всплеснула руками, но голос на всякий случай понизила: выгляни на крик соседи, еще неизвестно, на чью сторону встанут! – Ну, потрепал парень малость! Небось от тебя не убыло!

– Убыло, – стиснула зубы Ива.

– Ну так и что с того? Чай, не заезжий молодец тебя на спину повалил… Да и еще неясно, повалил ли! Небось сама…

Ива вздрогнула. Ладони дернулись к чреслам – прикрыться. Будто снова кто-то толкнул ее в траву и с силой развел бедра.

– Пойду я, Прина, – тихо, бесцветно проговорила девушка и попыталась обойти препону.

Прина, может, и выглядела слабой, однако ж, когда бабы друг другу косы в ссорах рвали, в стороне никогда не стояла. Она схватила Иву за волосы и дернула.

– Ай, пусти!

– Пойдет она! Никуда ты не пойдешь, трепушка! Смотри, смотри, что с твоим милым стало! Давай, зайди да глянь!

Ива упиралась, но женщина вцепилась мертвой хваткой и поволокла ее во двор. Протащила мимо мужа, проводившего их недоуменным окликом. У Луга набок был свернут нос, он утирал его пропитавшимся рудой полотенцем, а правая рука была подвязана к плечу, но жена на него и не взглянула. Она впихнула Иву в дом и захлопнула за нею дверь. Девка тут же попыталась выйти, но Прина подперла снаружи.

1 Проступок, шалость.

Вход для пользователей

Меню

Читать онлайн Аир. Хозяин болота бесплатно

* * *

Плейлист

Глава 1Болото

* * *

Глава 2Нелюдь

Глава 3Невидь

Глава 4Жених

* * *

Глава 5Сваты

Глава 6Божий суд

* * *

Глава 7Враки

Глава 8Хвороба

Вход для пользователей

Глава 1
Болото

Глава 2
Нелюдь

Глава 3
Невидь

Глава 4
Жених

Глава 5
Сваты

Глава 6
Божий суд

Глава 7
Враки

Глава 8
Хвороба