Читать онлайн Скандальное красное платье бесплатно

Страничка из «Холостяцкой хроники» герцогини Холлиндрейк

Томас Дэшуэлл.

Капитан «Цирцеи». (Как говорят: капер. Хм! Скорее всего пират.)

Родился в Америке. (Что делает его совершенно не подходящим для того, чтобы украсить собой эти страницы, но моя кузина Пиппин настояла, чтобы я его включила.)

Настоящее местонахождение: на дне морском, будь моя воля.

Примечание. Капитан Дэшуэлл, пройдоха, каких мало, и место ему в тюрьме, о чем я часто говорила кузине. Боюсь, Пиппин увлеклась им еще больше, чем прежде; я должна найти ей подходящего мужа, пока она не забыла об осторожности и не натворила глупостей.

Добавлено 4 июня 1814 года: окаянный мошенник сбежал из тюрьмы. Хуже того, подозреваю, что Пиппин приложила к этому руку, и это ее погубит. Если бы только она вышла замуж за кого-нибудь респектабельного…

Добавлено 7 июня 1814 года. Слава богу, Пиппин вышла замуж за лорда Госсетта. Дэшуэлл бежал из Англии. Оно и к лучшему. Во всяком случае, остается на это надеяться.

Глава 1

Лондонский порт, 1837 год

Филиппа, виконтесса Госсетт, следовала в карете по заполненному людьми порту к «Регине», недавно спущенному на воду военному кораблю, который вот-вот обретет капитана.

Им станет ее сын.

Леди Госсетт вздрогнула от безудержной гордости, которую она не должна показывать. Сыну это не понравится. Серьезный и решительный, благородный и до мозга костей британец, Джон, нынешний виконт Госсетт, которого скоро назовут капитаном Госсеттом, не одобрит энтузиазма матери из-за его продвижения по службе.

Так что она оставила восторги по поводу его достижений газетным заголовкам.

Самый молодой капитан – ему немного за двадцать. Самый храбрый офицер в королевском флоте.

Герой «Кадмуса», спасший своей смелостью все сто пятьдесят душ.

Леди Госсетт вздрогнула. Как Джон в тот день походил на своего отца! Безрассудный. Дерзкий. Отважный. Он прыгнул в штормившее море и поплыл к качавшемуся на волнах кораблю. Едва не утонул, но в конце концов он выбрался из ледяной Атлантики, улыбаясь, как безумец.

«Слишком похож на отца», – размышляла леди Госсетт.

Тогда она в последний раз видела сына таким – вскоре ее муж внезапно умер, и в тот же день была похоронена беззаботность Джона.

Обязанности наследника, ответственность за людей, благополучие которых теперь зависело от него, соперничали с его главной любовью – морем. Новые заботы сковали душу Джона, сделав его суровым и чересчур правильным.

Впереди показался корабль.

– Вот она, миледи, – повернулся к ней лейтенант, ждавший ее карету. – Правда, «Регина» красавица? Она составит серьезную конкуренцию хваленым американским клиперам.

– Да, именно так.

Виконтесса любезно улыбнулась, когда лейтенант подал ей руку, и по трапу поднялась на палубу, где ее ждал сын вместе с адмиралом Фархемом и несколькими высокопоставленными офицерами флота.

Джон улыбнулся было матери, но потом заметил ее платье. Его губы сжались в упрямую, нет, неодобрительную линию.

– Мадам, – сказал он, взяв ее за руку, – почему вы сняли траур?

О да, Джон этого не пропустил бы. Накрепко скованный рамками добропорядочности и приличий, сын заметил ее выбор. Платье было сиреневого цвета, фасон вполне в рамках почтительной печали.

Но тем не менее оно весьма отличалось от черных нарядов, которые леди Госсетт носила после смерти мужа.

– Силы небесные! Джон, – покачала головой его сестра Вирджиния, взяв мать под руку. Она и ее муж, граф Клермонт, прибыли немного раньше и уже заняли почетные места. – Отец уже два года как умер, а мамино платье ни в малейшей степени… – начала она, но не было времени продолжать дискуссию.

«К счастью», – подумала леди Госсетт.

Именно в этот момент к ним шагнул адмирал Фархем и поднес к губам руку виконтессы.

– Леди Госсетт, вы сегодня очаровательны.

Старомодно галантный адмирал все еще считал себя повесой, каковым был в молодости, и леди Госсетт почувствовала, как выпрямился ее сын от фамильярного тона Фархема.

Что нынче случилось с молодыми людьми, почему они так не одобряют манеры родителей? Казалось бы, британцы с новой юной королевой[1] должны наслаждаться жизнью, как это бывало прежде, вместо того чтобы вытягиваться во фрунт.

– Милорд адмирал, – леди Госсетт старалась высвободить пальцы, но мало в том преуспела, – я весьма рада снова видеть вас, и на таком знаменательном событии.

– Ах да, миледи, это просто превосходно. – Он подмигнул ей так, словно у него на этот день были и другие планы.

– Как поживает леди Фархем? – после небольшой паузы поинтересовалась виконтесса. – Все еще в Лондоне или уже переехала в Бристоль до конца лета? Я с ней целую вечность не виделась и должна написать ей полный отчет об этом дне.

При упоминании о жене, державшей его в страхе, адмирал отпустил руку леди Госсетт, и она скромно сложила перед собой обе руки, как подобает безупречной матроне, но прежде взглянула на сына, словно спросив: «Ну, это достаточно прилично и достойно?»

Джон глянул на нее так, будто хотел отчитать, но виконтесса усомнилась, что у ее безупречного сына появится такая крамольная мысль.

– Превосходного моряка вы вырастили, миледи. – Адмирал похлопал Джона по спине, радуясь возможности сменить тему и не говорить о жене. – Весь в отца, не так ли?

– Да, – ответила виконтесса.

– Яблоко от яблони недалеко падает. – Густые бакенбарды адмирала задвигались. – Госсетт был настоящим яхтсменом, правда?

– Да, милорд. Он любил море, – ответила она, отведя взгляд при упоминании о муже.

Его образ вспыхнул в ее памяти. Идиллические дни на побережье, играющие на берегу дети, звенящий над волнами смех. И Брент, улыбающийся ей поверх детских головок. Любовь светится в его глазах.

Им хорошо было вместе, пока… пока…

– Начнем, лорд Госсетт? – спросил адмирал.

Джон кивнул и двинулся на корму.

Церемония началась. Команда стояла по стойке «смирно» на нижней палубе, повсюду слонялись репортеры, зрители заполнили причал, и лорд Госсетт, обожаемый герой Англии, стал капитаном Госсеттом. Адмирал все говорил и говорил – Фархем любил звук собственного голоса, – и внимание леди Госсетт рассеялось.

Ее взгляд бродил по палубе корабля и причалам.

Она пыталась сосредоточиться, но, увы, Фархем был большим занудой, а ветер принес сегодня на реку соленый запах моря. Пусть другие недовольно прикрывают носы, но леди Госсетт любила море. В какой-то безумный миг ей захотелось уплыть с Джоном на корабле к горизонту, к тайнам, которые скрываются за ним.

Подальше от Лондона, от аккуратных английских лугов.

Легкий ветерок пробрался в ее волосы, чинно убранные под шляпку, и дразнил ее, как искушающий поцелуй возлюбленного. Как шепот из ее прошлого.

Это напомнило жизнь, давно исчезнувшую, и она больше не была леди Госсетт. И даже не леди Филиппа Ноуллз, как звали ее до замужества. Нет, когда море шепталось с ней, она была Пиппин – прозвище ее юности, – девушкой, которая рискнула слишком многим…

Рискнула всем…

Сосредоточив взгляд на собственных перчатках, виконтесса сказала себе, что следует выглядеть восхищенной матерью, но что-то внутри, что-то давно забытое, рвалось на свободу.

«Помнишь, Пиппин, – нашептывал ей голос. – Помнишь меня?»

Она заморгала…

Она не на палубе нового корабля Джона, а на морском берегу. Ночь. Звезды обольстительно подмигивают волнам, шумящим у ее ног.

«Идем со мной, Цирцея…»

Вздохнув, леди Госсетт стряхнула наваждение и вглядывалась в лицо Джона. Но скоро ее взгляд снова заблуждал, на сей раз по плотной толпе, собравшейся в порту посмотреть на торжественное событие.

В поисках убежища от своих воспоминаний виконтесса разглядывала людей, простолюдинов и благородных, пока ее взгляд не остановился на одиноком моряке наверху огромной стены из ящиков. Было невозможно его пропустить – по крайней мере ей, – из-за ярко-красного шарфа, повязанного вокруг головы. А может, из-за завязанных в косичку волос. Или из-за загорелого лица над белоснежной рубашкой, или из-за высоких сапог и бриджей, которые делали его больше похожим на пирата прежних лет, чем на обычного моряка.

Он тоже увидел ее, его взгляд сосредоточился на ней одной. Их глаза встретились… казалось, разверзнись между ними океан, его небрежная улыбка звала бы пересечь его.

«Пиппин, помнишь меня?»

«Да, – хотелось крикнуть ей. – Помню».

Моряк лихо отсалютовал ей, подмигнул – она готова была в этом поклясться, – спрыгнул со своего насеста и исчез в толпе.

– Нет, – прошептала она. – Нет! – уже громче вырвалось у нее.

Достаточно громко, чтобы остановить напыщенную речь адмирала. Все повернулись, изумленно глядя на леди Госсетт, столь непристойно и неуместно прервавшую церемонию.

Она чуть покачнулась назад, та дрожь, та опасная страсть, которую она много лет назад запечатала надежнее, чем бочонок с порохом, вспыхнула вновь.

Как это могло быть? Как он мог оказаться здесь?

Потом леди Госсетт сделала этот день совсем незабываемым – она рухнула на палубу.

«Возможно, жаркое солнце стало причиной обморока леди Госсетт», – написала на следующий день одна газета. «Или волнение и материнская гордость», – предположила другая.

Оба репортера ошиблись.

Леди Госсетт потеряла сознание по одной-единственной причине. С палубы «Регины» она увидела свое прошлое.

Она увидела призрак.

Двадцать семь лет назадГастингс, 1810 год

Капитан Томас Дэшуэлл в темноте пробивался сквозь прибой и волоком тащил к берегу баркас с пассажирами. Мокрый по грудь, продрогший до костей, он должен довести дело до конца.

Он заберет золото, высадит пассажиров и уберется из Англии.

Он не питал иллюзий, что получит все золото, что ему должны, но надежда умирает последней. В конце концов, он не ожидал, что этот рейс займет двое суток. Лишний день лучше было бы потратить на дорогу домой с полным трюмом французского бренди и шелков.

На дорогу к хорошей прибыли.

В сапогах хлюпала вода, затрудняя шаг, но он уже почти добрался до скалистого берега.

Сделав глубокий вдох, Дэш сильнее налег на трос. Не надо было браться за эти незаконные рейсы, как любил ему напоминать его первый помощник, мистер Харди, но он не мог устоять против щедрой платы, которую англичане сулили за доставку своих агентов с континента, и занимался контрабандой прямо под носом у Бонапарта.

Дэш усмехнулся. Ему нравилось показывать кукиш задиристым французам и получать английское золото за молчание. Много золота.

Ах да, золото. «Странно, – подумал он, – я налегаю на трос сильнее, но нисколько не продвинулся». В этот момент один из моряков прыгнул в воду и протянул ему руку. Дэш нахмурился, он приказал команде оставаться на баркасе и головы не высовывать, чтобы не накликать беды.

Как это было вчера.

Дэш оглядел скалы, с которых королевская полиция обстреляла пляж, когда они пытались высадить пассажиров. Напыщенные болваны загнали пули в песок и наверняка провели ночь в местной таверне, бахвалясь, как они обратили в бегство «проклятого контрабандиста».

«Пришлось отойти всего лишь за пределы досягаемости», – ответил бы им он. При всей любви к риску Дэш не имел никакого желания умереть, но он никогда не оставлял работу незаконченной.

И всегда забирал плату.

Рассмеявшись, Дэш в последний раз налег на трос, и вскоре баркас ткнулся в камни.

Пока дела идут неплохо.

Но, подняв глаза, Дэш вместо обычно встречавшего его лорда Джона Тремонта, известного посвященным под именем Безумный Джек, обнаружил эту старую ведьму, леди Джозефину, его тетушку.

Черт! Скверное предзнаменование.

– Разрази меня гром, если это не старая дама собственной персоной, – пробормотал он, сдергивая шляпу и низко кланяясь. Дэш надеялся, что поклон немного ее очарует. В конце концов, ее считают покойницей. – Как я вижу, известие о вашей смерти было преждевременным. – Он наклонился к ней ближе: – Или дьявол вышвырнул вас из ада?

Как Дэш и рассчитывал, ирландское обаяние, унаследованное им от матери, сослужило ему добрую службу.

Леди Джозефина широко улыбнулась и обняла его.

– Дэш, ты неисправимый и несносный мальчишка.

– Другим я вам и не нужен. – Он быстро выскользнул из ее коварных объятий, пока она не успела очистить его карманы. Хотя леди Джозефина и урожденная герцогиня, она могла посрамить своим мастерством лучших карманников из трущоб Севен-Дайалс.

Снова Дэш оглянулся в поисках Джека, но, к его изумлению, рядом с леди Джозефиной стояли две девочки, их распахнутые глаза и напряженные позы свидетельствовали, что в отличие от их компаньонки у них опыта в подобных делах нет.

– А это еще кто?

Дэш подмигнул высокой стройной девушке, стоявшей справа от леди Джозефины, и будь он проклят, если она не зарумянилась, как невинная крошка. Как будто ее никогда не целовали.

Что же, он может заняться этой проблемой. Дэш двинулся к девушке, чтобы получше рассмотреть ее, но его быстро остановили.

– Не трогай ее, Дэшуэлл, – пригрозила леди Джозефина. – Она не про тебя. Предупреждаю, я научила их обеих стрелять.

– Миледи, вы ранили меня в самое сердце. – Он прижал руку к груди, а его взгляд снова метнулся к высокой девушке. И правда, в ее дрожащей руке зажат пистолет.

Девчонки с пистолетами и тетя Джозефина, воскресшая из мертвых? Дэш, пожалуй, предпочел бы встретиться с береговой охраной… Хотя у охранников нет чудесных белокурых волос и сладких губок, ждущих поцелуя.

Леди Джозефина, словно прочитав его мысли, снова начала ворчать и придираться, отчасти подтверждая его теорию, что дьявол выставил-таки ее из загробного мира.

– Хватит болтать чепуху. – Она помахивала пистолетом, словно веером. – Сейчас же высаживай пассажиров!

Да, дьявол, видно, любит приказы не больше, чем он.

– Томас Дэшуэлл, почему ты не сделал это вчера ночью? Будто тебе не заплатят!

Дэш фыркнул. Он хорошо усвоил, что англичане тяжело расстаются с деньгами. А леди Джозефина и ее скупердяй-муженек – еще хуже.

– Вы получите груз, когда я получу свое золото.

Леди Джозефина кивнула на груду выброшенных на берег деревьев, к которым был привязан мул.

Усмехнувшись, Дэш тут же оказался рядом с мулом и раскрыл первый мешок. Еще не запустив в него руку, Дэш знал о содержимом.

Золото. Много золота.

Харди обычно говорил: «У капитана на него нюх». Была в этом своя правда. И сейчас ноздри Дэшуэлла наполнял аромат недавно отчеканенных гиней. Тут достаточно желтых кругляшков с профилем короля Георга, чтобы осчастливить даже сурового мистера Харди. Удовлетворенно кивнув, Дэш свистнул тихо и нежно, как морская птица.

Сидящие в баркасе подняли двух мужчин со связанными за спиной руками, перерезали веревки и быстро толкнули пленников за борт.

«Дождались», – думал Дэшуэлл, глядя, как англичане торопятся к берегу. Его пассажиры вчера были не слишком довольны, когда он отложил высадку, спасая себя и команду.

Отвязав мула, Дэш повел его к баркасу. Все шло гладко, пока они не подошли к камням, где поскрипывал баркас и набегали волны. Тут мул показал свой истинный характер и заупрямился.

Девушка, которую Дэш заприметил раньше, подошла и, взяв поводья, поглаживала мула и что-то тихо приговаривала, пока он не успокоился. Дэш занялся золотом.

– А вы хорошенькая, – на бегу бросил он через плечо. Команда помогала ему, торопясь забрать золото и убраться с этого сомнительного свидания.

– У вас есть имя? – спросил Дэш, вернувшись за последним мешком. Вблизи он хорошо разглядел скромный вырез ее платья, ее застенчивый взгляд и то, как она прикусывает губу, не зная, говорить ли с ним.

Внезапно его осенило, кто она.

Зачем, черт побери, Джозефина впутала в это сомнительное дело леди, да еще чуть ли не школьницу?

– Что? Нет имени? – не унимался Дэш, подходя ближе, поскольку никогда не встречал приличную леди. Он, конечно, не брал в расчет Джозефину, поскольку та ругалась, как матрос, играла на деньги и интриговала.

Сделав еще шаг, он уловил легкий запах роз. Нежный и тонкий, но от него Дэша охватило такое желание, которого он никогда не испытывал.

«Осторожнее, Дэшуэлл», – предостерег он себя. Если полиция его не пристрелила, то Джозефина это сделает.

– Как вас зовут, милая?

Ведь в простом вопросе нет никакого вреда?

Девушка сжала губы и оглянулась на своих спутниц будто за помощью. А когда она снова посмотрела на Дэша, он улыбнулся ей. Эта улыбка обычно впутывала его в неприятности.

– Пиппин, – прошептала она, снова оглянувшись на Джозефину, которая выпытывала у Темпла и Клифтона новости с континента.

– Значит, Пиппин? – мягко переспросил Дэш, не желая пугать ее, загипнотизированный нежным неуверенным светом в ее глазах. – Я дам тебе другое имя, достойное такой красивой леди. – Он похлопывал пальцем по губам. – Цирцея. Да, я буду звать тебя своей Цирцеей. Ты выманила меня на берег, как настоящая сирена.

Даже в темноте Дэш увидел, как она зарделась, услышал взволнованный вздох.

– Думаю, это неприлично.

Приличия? Он действительно попал впросак, в его душе зародилось дьявольское желание удостовериться, что эта мисс больше никогда не станет беспокоиться о такой чепухе.

Но что-то еще, что-то совершенно чуждое ему, убеждало, что она никогда не знала ничего иного, кроме безопасного и приличного существования. Дэш мгновенно задушил возникшую мысль. Представителям этого класса с благородными понятиями нет места в его мире.

– Неприлично? – расхохотался он больше над собой, чем над ней. – Неприлично, что последний мешок легче остальных. – Подняв мешок, Дэш побренчал монетами и повернулся к стоявшим на берегу: – Миледи, вы меня опять обманули?

Последний мешок действительно был легче.

Леди Джозефина вздрогнула, но у нее хватило выдержки не выдать себя.

– Дэш, я тебе больше ни пенса не заплачу.

Неудивительно, что она привела на берег парочку хорошеньких девиц. Отвлекшись, он не сообразил бы, что с ним не полностью расплатились.

– Тогда я получу плату в другом месте.

Никто не успел сообразить, что он хочет этим сказать, как Дэш схватил в объятия соблазнительную Пиппин.

Она задохнулась, и он на мгновение почувствовал угрызения совести. К счастью, он был не из тех, кто об этом долго задумывается.

– Я всегда хотел поцеловать благородную леди, – проговорил Дэш, прежде чем их губы встретились.

Сначала он собрался поцеловать ее, как поцеловал бы любую другую девушку, но когда посмотрел на нее с единственной мыслью раскрыть эти губы, понял, что пропал.

Ее широко распахнутые голубые глаза, лазурные, как моря Вест-Индии, поймали его в плен своей невинностью и доверием.

Доверием? Ему?

«Глупышка», – подумал Дэш, притянул ее ближе и поцеловал. И все же вместо обычного неистовства он обуздывал свое желание. Это первый поцелуй девочки, он знал это так же точно, как и то, сколько бочонков бренди в трюме его корабля, и медленно скользнул языком по ее губам.

Она снова задохнулась, но на сей раз от интимности этого действия, и Дэш внезапно оказался в водовороте.

Он пытался сдержаться, а это значило отпустить ее. Но он не мог позволить ей уйти.

Эта Пиппин, эта невинная девушка, эта благопристойная леди пробудила его так, как ни одна женщина прежде.

«Моя», – думал Дэш с собственническим чувством, со страстью, со знанием, что она была его и всегда будет. Он хотел знать о ней все – ее настоящее имя, ее тайны, ее желания… Его руки скользнули по легкому изгибу ее бедер, нежной выпуклости груди.

Пиппин дрожала от его прикосновений, но не останавливала его, не пыталась уклониться. Вместо этого она поцеловала его в ответ невинно, сначала нерешительно, потом нетерпеливо.

Боже милостивый! Он обнимает ангела!

И словно гневный глас Небес, протестующих против такого обращения, в небе взвизгнул снаряд и, взорвавшись, рассыпался дождем искр и обратил ночь в день. Дэшуэлл отпрянул от девушки и взглянул вверх.

Когда прогремел другой выстрел, он понял две вещи.

Ей-богу, у нее глаза лазурные, как море.

И во-вторых, полиция вовсе не в местном пабе.

– Черт! – выругался он.

И с той же страстью, с какой обнимал мгновение назад, Дэш толкнул девушку лицом в песок и прикрыл собой, когда первые пули засвистели рядом, взрывая песок.

Только что Пиппин была такой живой в его объятиях, теперь, под ним, она казалась маленькой и хрупкой.

Харди быстро открыл огонь из корабельных пушек, стреляя по скалам; моряки на баркасе, вытащив пистолеты, тоже отстреливались.

Под таким прикрытием Дэшу нужно было лишь вскочить и броситься к баркасу. Они отойдут за линию огня, прежде чем полиция успеет перезарядить оружие.

– Идем со мной, Цирцея, – шептал он ей на ухо. – Идем отсюда. Ты будешь в безопасности, я обещаю.

Но она не отвечала. И даже не двигалась.

– Дай мне руку, милая. Дай руку, и мы убежим. Бессмысленно оставаться здесь, чтобы умереть.

Но Пиппин не двигалась, даже не шевельнулась, когда пули снова решетили берег вокруг них.

Черт, деревенские парни перезаряжают ружья быстрее, чем Дэш думал, но бьют мимо цели.

К счастью.

– Сейчас наш шанс, моя маленькая Цирцея, – сказал он.

Дэшуэлл перевернул девушку и, к своему ужасу, понял причину ее молчания – ее пустые глаза смотрели в небесную пустоту.

О господи, нет. Нет!

– Капитан, надо уходить, – окликнули его с баркаса.

– Держитесь там, – крикнул он в ответ, оглядывая берег в поисках тех, кто поможет ему.

Поможет ей.

Темпл несся к нему по песку.

– Черт побери, Дэшуэлл, что ты наделал?

– Я пытался спасти ее, – прошептал он, глядя в пустые глаза Пиппин, еще недавно полные жизни и невинности.

– Ты убил ее, вот что ты сделал! – Темпл отпихнул его к воде. – Она погибла из-за тебя.

На борту «Эллис Энн» Ла-Манш, 1837 год

Капитан Томас Дэшуэлл проснулся в испарине и с пересохшим ртом.

Ему потребовалась минута, чтобы убраться с того далекого берега, стряхнуть наваждение, которое часто наваливалось на него по ночам, и вспомнить, где он находится.

На своем судне. В море. Далеко от той ночи. Далеко от нее.

Повернувшись, Дэш потянулся к бутылке, которая всегда была под рукой; вытащив зубами пробку, выплюнул ее и стал пить.

«Ты убил ее, вот что ты сделал… Она погибла из-за тебя».

Эти слова заставили Дэша вздрогнуть на влажных простынях, и он сделал еще глоток, чтобы подавить дрожь, сбросить леденящий кошмар, прогнать ложь этих видений. «Ложь, – говорил он себе, пока огненная жидкость текла ему в горло, – ложь, что бренди притупляет боль».

Если во всем этом было хоть что-то правдой, так это то, что Дэш не убил ее в ту ночь. В Пиппин даже не стреляли. Она в ту ночь убежала с берега, выросла и стала чарующим видением, которое обещал расцвет ее юности.

Насколько Дэш знал, она еще жива. И обитает в своем надменном благородном мире, совсем недалеко отсюда, в Лондоне.

Если кто-то и умер той ночью, так это он. Пиппин убила его, вырвала его сердце из груди, оставив его все эти годы плыть по течению и притуплять боль бутылкой бренди.

Дэш выпил еще, лелея рану, которая больше двадцати лет терзала его. Он пытался забыть ту девушку, забыть, что она сделала с ним.

Глава 2

Лондон, 1837 год

Спор в гостиной, находящейся этажом ниже, здесь прекрасно слышен. Не то чтобы леди Госсетт подслушивала разговор детей – его просто невозможно не услышать, так громко они обсуждали ее будущее.

Как будто она внезапно стала ребенком, нуждающимся в опеке.

Вздохнув, леди Госсетт поднялась с кровати, где доктор рекомендовал ей оставаться до конца дня. «Или несколько дней», – сказал он, похлопав ее по руке, будто она нуждалась в утешении.

Что ей нужно, так это вернуться в порт. Сколько времени прошло? Два, может быть, три часа с тех пор, как она упала без чувств. Возможно, его еще можно найти…

Леди Госсетт подошла к окну, голоса стали четче, но она слушала вполуха и, чуть раздвинув кружевные занавески, смотрела в парк в центре Гросвенор-сквер.

– Что-то надо делать, – приказным тоном объявил новоиспеченный капитан Госсетт. – Мама явно не в порядке.

Леди Госсетт почти видела, как выпрямилась спина сына и расправились плечи, когда он инструктировал сестру.

«Ох, Джон, осторожнее. Уж тебе ли не знать, как Джинджер воспринимает твои приказы».

– Мама всего лишь упала в обморок, Джон, – сказала леди Клермонт. – Вряд ли это повод для тревоги.

– Дело не только в обмороке. – Стук каблуков подчеркивал слова Джона. Он расхаживал перед диваном, где Джинджер, вероятно, играла роль хозяйки дома. – Тебя не волнует, как она была одета?

«О господи, опять!» – подумала леди Госсетт, взглянув на свое сиреневое платье. Оно сшито по последней моде и в высшей степени приличное, хотя она лично находит нынешние фасоны несколько помпезными.

Теребя кружево и взглянув на пышные рукава, леди Госсетт вздохнула по прохладному и удобному муслину своей юности. Тогда носили изящные платья, простые и элегантные, свободных линий, без всяких сковывающих корсетов, обручей и чрезмерного шуршания.

Голос Джинджер чуть повысился, выдавая раздражение.

– Джон, нет ничего дурного в том, что женщина в мамином возрасте носит такой унылый цвет. Признаюсь, я удивилась, когда она попросила меня пройтись с ней по магазинам. Полагаю, она считает сегодняшний день праздником и хотела принарядиться.

Леди Госсетт фыркнула: «Женщина в мамином возрасте». Она знала, что дочь ее защищает, и все-таки не следовало добавлять «старую ворону». Она оглянулась на гардеробную, где скорбной чередой висели черные платья. Унылые, и скучные, и ужасно гнетущие, словно стая ворон уселась на бельевой веревке.

– Я предпочел бы, чтобы мама демонстрировала должное уважение к памяти отца. По крайней мере когда она носит траур, нам не нужно беспокоиться, что некоторым вроде Фархема придет в голову, что она… она…

Джон запнулся, и леди Госсетт пришлось про себя договорить то, о чем ее сын не хотел даже думать.

Что его мать живая… свободная… все еще способна к страсти.

– Отвратительное понятие, правда, Джон? – тихо сказала леди Госсетт, снова взглянув на парк.

Цветение лета и пышные розы радостно контрастировали с мрачным разговором внизу. Площадь, как обычно в это время дня, была пуста, только няня везла по дорожке коляску с младенцем.

В гостиной в разговор вступил Клермонт:

– Я в этом отношении поддерживаю Госсетта. Сама мысль об этом отвратительна. Не хотел бы я, чтобы люди вроде Фархема болтались около моей матери.

«А ты не тот человек, которого я бы выбрала для своей дочери, ты самодовольный хлыщ и зануда», – безжалостно подумала леди Госсетт.

– Вы оба придаете этому слишком большое значение. Фархем слюнявит руки всем женщинам, – отрезала Джинджер. – Не скажу, что меня нисколько не беспокоит, когда он так на нее смотрит, но адмирал был скорее галантен, чем навязчив. Мужчинам его возраста это свойственно.

В спальне леди Госсетт раздалось решительное фырканье.

– Мне это не нравится, – ответил Джон официальным тоном. Так отдают приказы, а не беседуют. – Она вдова и должна вести себя соответственно. Если бы отец мог видеть такую демонстрацию…

Джинджер застонала от напыщенности брата.

– Он сказал бы, что она выглядит прелестно. И сиреневый цвет отнюдь не делает ее бледной и болезненной.

Бледная? Болезненная? Это дочь выбрала в ее защиту?

Леди Госсетт взглянула в зеркало. Смотревшую оттуда женщину вовсе нельзя назвать ветхой старухой, какой ее описывали внизу. На ее взгляд, лицо еще было гладким, в белокурых волосах ни намека на седину, и, несмотря на двоих детей и преклонный, по их мнению, возраст – сорок три года, – она сохранила девичью фигуру.

«Ну в основном ничего», – подумала леди Госсетт, глядя на ужасное платье с обручами и корсетом, скрывавшее каждый изгиб ее тела.

Внизу Джинджер добавила:

– Ты слишком преувеличиваешь, Джон. Можно подумать, что мама надела какое-то чудовищное красное шелковое платье и прогуливалась в парке. Все, в чем она нуждается, это отдых и немного внимания.

Леди Госсетт вздохнула. Дети на самом деле считают ее уже такой развалиной? Джон и Джинджер. Ей бы гордиться ими, но сейчас хотелось стукнуть их лбами.

– Красный шелк! – с ужасом пробормотал Джон. – Даже представить такое не хочу.

Наверху его мать размышляла, не отправиться ли в дальний угол гардеробной, где действительно висело красное шелковое платье – печальное свидетельство безумств ее юности, не надеть ли его и в таком виде спуститься вниз и выставить их из своего дома.

Это ее дом, по крайней мере пока Джон не женится…

– Возможно, мы должны рассмотреть… с моей стороны это самонадеянно, но я хочу сказать… – замямлил Клермонт.

– Что рассмотреть? – мягко торопила Джинджер.

– Перевезти ее в Клермонт-Хаус, – объявил граф. – По крайней мере до конца лета, пока леди Госсетт не придет в себя. Можно поселить ее во вдовьем доме с моей матерью.

– Превосходное предложение. – Джон накинулся на эту идею, как рыба на приманку. – Ты могла бы присматривать за мамой, Джинджер, проследить, чтобы она не… ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Перейдем к следующим проблемам.

Леди Госсетт стиснула зубы. Она стала проблемой?

Стоя перед окном и глядя на площадь, она начала подбирать доводы, которые утихомирят детей по меньшей мере на пару недель.

«Довольно чепухи! Я никуда не поеду. Я намерена жить в Лондоне. И я не имею никакого намерения… Не имею никакого намерения…»

Все слова, упреки, кипевший в ней гнев мгновенно испарились.

Ухватившись за оконную раму, она смотрела на площадь.

Там, в парке, на скамье, сидел молодой человек, смотревший на ее дом. Моряк, если говорить точно. Его красный платок, стильная шляпа и парусиновые брюки так же выделялись на фоне лондонской серости, как цветущие вокруг него розы.

Леди Госсетт закрыла глаза и на полсекунды подумала, что ее дети правы – она действительно не в себе.

Открыв глаза, она увидела, что он по-прежнему сидит на скамье.

Тот самый человек, которого она увидела в порту.

Первой ее мыслью было броситься за ним, не думая о приличиях, не заботясь о том, что скажут дети…

Ее дети…

О господи! Джинджер и Джон! Как она могла забыть? Глянув на пол, виконтесса сделала глубокий вдох и, разглаживая дрожащими руками юбку, быстро придумала план.

Тихо прокравшись к двери, она лишь взглянула на шляпку и перчатки, не говоря уж о накидке, хотя появление без них на улице достаточно скандально.

«Нет времени», – сказала она себе, пробираясь по коридору со всеми предосторожностями, каким научили ее кузины много лет назад.

Талли и Герцогиня. Так она и Талли звали в юности Фелисити. Леди Госсетт улыбнулась. Ее самые дорогие подруги. Можно представить, как они хохотали бы, увидев, что она крадется по собственному дому, пытаясь проскользнуть мимо детей: точно так же в юности они удирали от своей школьной наставницы мисс Эмери.

Герцогиня, вероятно, предположила бы – и вполне справедливо, – что леди Госсетт совсем потеряла разум, преследуя призрак моряка, но что еще оставалось делать?

Это был он. И ничего другого, как последовать за ним, она сделать не могла.

Спустившись с лестницы, она прижала палец к губам, призывая к молчанию убиравшуюся в холле горничную. Лакея, который обычно ждал перед дверью, и вездесущего дворецкого Локли не видно. «Пьют чай», – решила она.

Виконтесса пересекала холл и слышала из гостиной слова Джинджер:

– Я много раз просила маму переехать с нами за город, но она отказывается. Ты считаешь, Джон, что мы должны тащить ее туда против ее желания? Похитить ее? Она была бы шокирована таким грубым обращением.

«Не столь сильно, как ты думаешь, Джинджер, дорогая. Это будет не в первый раз», – размышляла леди Госсетт. Если бы они знали…

Но нет времени посвящать их в прошлое матери, в грехи ее юности.

Вместо этого она, как мышь, выскользнула из парадной двери, и в тот миг, когда закрыла ее, что-то в ней вырвалось на свободу. Будто она перерезала нити, связывающие ее с этим домом, с этой жизнью, с благопристойным существованием, которого ожидали от нее Джон и Джинджер.

Леди Госсетт исчезла, впервые за долгие годы она снова была Пиппин.

Одним глазом поглядывая на скамью в парке, другим следя за движением, она, словно безумная, метнулась через улицу, уворачиваясь от карет и повозок, и, устремившись к скамье, оказалась лицом к лицу с моряком. И здесь слова оставили ее.

«Это не он, Пиппин. Не он».

Потому что это был не он.

Ее охватило жгучее разочарование, горе, которого она не ожидала и не чувствовала годами. Хотя будь она разумнее, то давно сообразила бы, что это не он.

Как это мог быть он?

Но это все равно что заглянуть в прошлое, снова увидеть Дэша, каким он был в ту ночь на берегу в Гастингсе. Юношески заносчивый и поразительно красивый. Волосы и подбородок те же самые, но нос и глаза другие, и она подозревала, что этот мужчина ниже Дэша.

Но у него сверхъестественное сходство с… Она оглянулась на окна гостиной, осознавая скандальность своего поступка.

Если дети ее заметят и выйдут, ей придется объяснить… то, что объяснить нелегко.

– Леди Госсетт? – спросил молодой человек, в его резком тоне сквозила американская самоуверенность.

Он поднялся, сняв шляпу, под которой виднелся красный шарф. Без шляпы он еще больше походил на пирата, и ее сердце забилось быстрее.

Она кивнула, потирая руки, по которым побежали мурашки. Голос. Он так знаком.

Снова глянув на дом, она схватила молодого человека за руку и потащила через площадь.

– Меня зовут Натаниел. Натаниел Дэшуэлл.

Она чуть споткнулась. Конечно, он – Дэшуэлл! Его имя не должно удивлять ее. Она быстро взглянула в его загорелое красивое лицо.

– Дэшуэлл? – повторила она.

Он остановился. К счастью, они были довольно далеко от дома, и если Джон и Джинджер случайно выглянут в окно, они ее не заметят.

– Капитан Дэшуэлл – мой отец. Вы ведь его знали? Вы помните его?

«Помните?!» Он что, безумен? Как будто она могла забыть капитана Томаса Дэшуэлла!

Но от шока она могла лишь кивнуть.

Натаниел мял в руках шляпу, а потом произнес слова, которые изменили ее жизнь. Он предложил ей нечто скандальное, чего она долгие годы избегала. Если ее дети убеждены, что ее сиреневое платье выходит за рамки приличий, то слова Натаниела свели бы Джона в могилу, взбудоражили бы все лондонское общество.

– Леди Госсетт, я прошу вас пойти со мной. Понимаете, вы нужны ему. Думаю, вы единственная, кто может его спасти.

Две недели спустяНа борту «Эллис Энн»

Капитан Дэшуэлл, вздрогнув, проснулся и потянулся за стоявшей всегда рядом бутылкой. Но под рукой было пусто.

– Черт!

Пригладив волосы, он сонно смотрел в окно. Ночь все еще утверждала свои права на небо. Судя по качке, свежий ветер, наполнивший паруса на закате, не стих, и судно резво шло по волнам.

Дэш поднялся, на нетвердых ногах двинулся к шкафчику, остановился перед ним, чтобы удержать равновесие, и сунул внутрь руку. Вместо того чтобы наткнуться на бутылки, его пальцы хватали пустоту.

Он глянул на полку, где держал личный запас. Пусто. Стянули! Обворовали! Дэш грязно выругался.

Куда, черт возьми, подевался весь запас бренди?

Дэш поглядел на шкафчик. Дело рук Нейта, не иначе. Нахальство, вот что это такое. Он, Томас Дэшуэлл, пока еще капитан этого судна, и пора сыну понять это.

«Не важно, что команда тебя пустым местом считает, – предательски нашептывал ему внутренний голос. – Люди без колебаний идут за Нейтом, потому что он ведет корабль верным и выгодным курсом».

Дэш тряхнул головой, отбрасывая мысль, что не он здесь главный. Это его корабль, черт подери. Его!

Пошарив внутри, он надавил на заднюю панель. Фальшивая стенка открылась, и Дэш вытащил оба пистолета.

Много воды утекло с тех пор, когда он в кого-нибудь стрелял, но целиться не разучился. И сейчас он в достаточно отвратительном настроении, чтобы доказать, что не зря заслужил скверную репутацию.

Сделав несколько шатких шагов к двери, Дэш почувствовал, что появилась еще одна проблема. Нужно облегчиться. Прекрасно, он сначала займется этим, а потом прикончит ублюдка, который забрал его бренди.

Дэш накинул сюртук, надвинул на брови шляпу и вышел на палубу, стуча каблуками.

С фонарем он прошел на корму, поставил фонарь и уже собрался спустить брюки, когда раздавшийся из тени нежный голос заставил его похолодеть.

– Дэш, это ты? – шептала женщина.

Он застыл на месте, вцепившись в пояс брюк. Внизу плескалось море.

Господи! Сколько он не пил? Слишком долго, если волны разговаривают с ним. Этому нет другого объяснения.

– Дэш?

Потом он вспомнил, как Нейт что-то говорил о пассажирке, но тогда он не придал этому значения. Теперь он об этом жалел.

Что, черт возьми, сказал Нейт? Какая-то вдова заказала каюту до Балтимора и заплатила золотом.

Золото – единственное, что его тогда заинтересовало. Теперь Дэш понимал, что нужно было задать еще один вопрос.

Какая женщина?

– Это я, – сказала она. – Я пришла к тебе.

Судно поднималось на волнах и падало вниз. Дэш подумал, что его вывернет. Сорок лет он в море, и с ним такого не было никогда до сегодняшнего вечера.

– Дэш, я вернулась, – сказала женщина, подходя ближе. – Это я.

Голос! Он знал его слишком хорошо. Подобно сирене этот голос манил его в ночных видениях, преследовал его.

Не она. Нет, господи, только бы не она!

«Это не может быть она», – сказал Дэш себе. Это какая-то скверная шутка. Наверное, развлекается та же дрянь, что украла его припрятанный алкоголь. Есть только один способ прекратить эту шутку.

Дэш медленно потянулся за фонарем и, сунув руку за пазуху, вытащил пистолет. Повернувшись, он поднял фонарь и прицелился.

О господи, нет! На него в ужасе смотрели голубые глаза, которые он так хорошо знал. Глаза лазурные, как моря Вест-Индии, и полные печали.

Однажды Дэш уже испытал такое потрясение, оказавшись с ней лицом к лицу, и воспоминания о том дне обрушились на него.

Лондон, 1814 годЗимняя ярмарка на Темзе

Проклятый мороз. Чертова река. Дэш тряхнул головой и нахмурился. Весь Лондон резвился на льду Темзы на зимней ярмарке, но у Дэша было свое мнение об этой мерзкой погоде. Мнение, которое не разделяли многочисленные зеваки, наслаждавшиеся новизной прогулок по замерзшей реке и предвкушавшие карнавал.

«Я торчу здесь у всех на виду. Меня арестуют, это так же верно, как и то, что у меня яйца от холода отвалятся», – думал Дэш, потирая руки над кустарной жаровней и периодически покрикивая:

– Каштаны, жареные каштаны!

– Один пакетик. – Какой-то франт швырнул на столик монету, прижимая к носу платок. Он прошелся взглядом по Дэшу, потом оглянулся на ожидавшую его молодую леди и повел бровями. – Побыстрее, приятель, леди чертовски холодно. – Он подмигнул девушке, и она хихикнула.

Оба были в тяжелых пальто, отделанных мехом, в толстых перчатках и крепких башмаках, в такой одежде ни холод, ни ветер не страшны.

– Да, милорд.

Дэш не забывал вставлять в свою речь чисто английские обороты. Он, американец, на земле англичан. Бог с ним со льдом, но их страны воюют, достаточно одного промаха, стоит кому-нибудь его узнать, и его повесят на ближайшей рее как шпиона.

Отдав пакет и спрятав деньги, Дэш снова зазывал покупателей:

– Каштаны! Горячие каштаны!

Конечно, не это он планировал, пробравшись в Лондон на голландском торговом судне две недели назад, до того как река поймала в ледяную ловушку корабль, пассажиров и груз.

Дэш заносчиво рассчитывал войти в акваторию лондонского порта, собрать информацию о готовящихся к отплытию судах, их грузе, пункте назначения, а потом вернуться на «Цирцею» и обобрать их, когда они будут выходить из устья Темзы, мимо мыса Шубери.

Вместо этого Дэш оказался в ледяной западне. А капитан, которому, как он думал, можно доверять… Золото Дэша кончилось, а с ним кончились симпатия и молчание голландца.

Поэтому, как всегда находчивый, Дэш украл жаровню, заложил свои часы, купил мешок каштанов и устроил этот кустарный киоск на льду, чтобы заработать денег для возвращения в море.

Если уж на то пошло, у него достаточно ума, чтобы вернуться на судно богачом.

Проходивший мимо стражник пригляделся к нему, и Дэш уважительно кивнул.

– Погрейте руки, сэр, – предложил он, и мужчина с благодарной улыбкой протянул руки к углям.

– Ужасный холод сегодня, правда? – сказал стражник, шевеля пальцами над огнем. – Но благородное сословие это не остановило. – Он кивнул в сторону толпы, заполнившей реку. Люди катались на коньках, прогуливались между киосками и делали покупки на импровизированном рынке, возникшем почти в тот же момент, когда река замерзла. – Спасибо, сэр.

Дэш слегка поклонился с глупой улыбкой, надеясь, что стражник принял его за обыкновенного простофилю.

Так-то оно лучше.

Лучше, чем если бы стражник понял бы, что беседовал с печально известным капером, капитаном Томасом Дэшуэллом, с человеком, которого ненавидит вся Англия, как объявила одна газета.

Дэшу заголовок понравился. Он хранил эту газету в своей каюте, и команда его поддразнивала. Его «Цирцея» – гроза торговых судов. Сколько «призов» он взял? Двадцать два, по последним подсчетам. Единолично поднял страховые ставки на астрономический уровень, а цены на сахар так взлетели, что для большинства он стал слишком дорогим.

И это не считая трех военных пакетботов, которые Дэш со своей лихой командой захватил в прошлом году. Один из них вез целое состояние – заработную плату для флота в Вест-Индии. Был еще шотландский город, который Дэш ограбил недавно: вошел в гавань, наставил пушки и приказал наполнить трюмы.

Нет, он не найдет друзей у английских или шотландских берегов.

За исключением…

…той крошки на берегу в Гастингсе. Он не знал, почему она все эти годы неотступно являлась ему в мыслях. Когда это было? Три, нет, четыре года прошло с тех пор, как он украл поцелуй с ее губ.

Дэш рассеянно потер подбородок и хрипло выдохнул.

Пиппин. Так ее звали. Во всяком случае, это имя она ему назвала застенчиво и не совсем честно, поскольку это было только прозвище.

Леди Филиппа Ноуллз, как он теперь знал. Безумный Джек позже сказал ему, кто эта таинственная маленькая проказница. «Дочь графа. Слишком высокородная для американского контрабандиста и пирата, – сказал Дэшу его английский приятель. – Она создана для светской жизни и соответствующего брака».

Но ее глаза, эти голубые глаза… Дэш не мог их забыть. В их сиянии таилась печаль, говорившая, что жизнь, которая суждена этой девушке, очень отличается от того, что она хочет.

По ночам, стоя на вахте, он мог поклясться, что слышит сквозь шорох волн ее тихий голос, зовущий его. Что морской бриз доносит легкий аромат ее духов. И те глаза… как ему хотелось видеть, что они светятся отнюдь не печалью.

Пиппин. Его Цирцея. Она околдовала его одним взглядом. Дэш смотрел на заснеженные берега, на огромный лабиринт Лондона и думал о том, где она сейчас.

В Лондоне? Или давно вышла замуж и живет за городом? Скорее всего так. Передернув плечами, Дэш перевел взгляд. Делать ему, что ли, нечего, чтобы думать о ней? Или о какой-нибудь другой леди.

Для таких, как она, он настоящее проклятие. Дэш хорошо это помнил. Но все же…

Тихий вздох прервал его размышления. Девушка возилась с шелковой сумочкой, в которой позвякивали монеты. Она оглянулась, будто искала кого-то, но в тот миг, когда она подняла голову, сердце Дэша заколотилось.

Нежные, ясные голубые глаза, и в них тот же самый свет печали. Тот же подбородок. Та же девушка. Как будто он наколдовал ее, вызвав сюда своими мыслями.

Пиппин. Его Цирцея. Повзрослела. Леди со всеми округлостями и искушениями, которые лишили его дара речи. Женщина, да, теперь перед ним женщина, соблазнительная и неотразимая.

– Один пакетик, пожалуйста, – сказала она, все еще рассеянно роясь в сумочке. В мыслях она была за миллион миль отсюда, и Дэш задавался вопросом, помнит ли она его?

Помнит? Господи помилуй! О чем он думает? Ему меньше всего нужно, чтобы Пиппин его помнила. Он поцеловал ее, толкнул на песок под градом пуль и бросил. Оставалось надеяться, что она забыла это и помнит только его поцелуй.

В том, что ей это понравилось, Дэш не сомневался. Его поцелуй, а не какого-нибудь напыщенного джентльмена, за которого, по словам Джека, ей предстояло выйти замуж.

Дэш судорожно вдохнул. Вот она. Единственная женщина в Лондоне, которая имеет все причины ненавидеть его… все резоны немедленно выдать его стражникам. И что он может сделать? Броситься наутек? Он никогда в жизни этого не делал. Он тщательно наполнил пакетик и подал ей. На секунду их пальцы соприкоснулись, и Дэш задумался, почему не похитил ее в ту давнюю ночь.

Околдованный ее чарами, он произнес слова, которые навсегда изменили его жизнь.

– Это все, что ты хочешь, маленькая Цирцея?

Глава 3

На борту «Эллис Энн», 1837 год

Леди Госсетт в ужасе смотрела на державшего фонарь человека: «Это Дэш? Это растрепанное опустившееся существо – капитан Томас Дэшуэлл?»

Она тряхнула головой. Нет! Этого не может быть.

Он подошел ближе, поднял фонарь, и она не только увидела его мутные глаза, но и почувствовала запах. Бренди. Сладковатый запах скверного бренди лип к нему, как рваный сюртук.

– Нет, – прошептала леди Госсетт.

Натаниел сказал ей, что Дэшу нужна ее помощь, что он болен. Что он не переставал любить ее.

Сын Дэша забыл сказать, что его отец – опустившийся человек, пьяница.

Она пятилась, пока не уперлась в бухту каната.

Леди Госсетт прижала руку к сердцу, поскольку оно снова готово разбиться.

Что случилось с пиратом, который украл ее сердце?

Лондон, 1814 год

Поездка на ярмарку была идеей ее кузины Талли. Пиппин решила, что это отвлечет от печальной пустоты дома на Брук-стрит.

Фелисити, сестра Талли, придумала диковинную схему, чтобы приехать в Лондон на светский сезон. Пиппин согласилась на это, лишь бы сбежать от унылой скуки Суссекса. Фелисити убедила их, что, объединив скудные средства и рискнув занять приличный дом, они смогут легко влиться в общество. А потом с помощью «Холостяцкой хроники», которую вела Фелисити, они быстро найдут женихов и распрощаются с бедностью.

О, Пиппин против этого совсем не возражала, она была бедна как церковная мышь. Дочь графа, леди Филиппа Ноуллз слишком хорошо знала, как общество относится к девушкам с пустыми карманами, и если о плане Фелисити прознают, если хоть намек скандала коснется их… то до конца дней им придется сидеть в Суссексе.

Суссекс. Пиппин вздрогнула, хотя это был ее единственный приют – маленький загородный дом, унаследованный ею от матери, который отец, к счастью, не мог прибрать к рукам. Иначе он проиграл бы в игорном доме или на скачках этот дом, как и все остальное, чем владела семья.

Дом был не из тех, чем можно хвастаться, маленький коттедж в конце переулка. А местное общество слишком хорошо осведомлено о бедности и отсутствии связей у его обитательниц, чтобы потрудиться включить их в свой круг.

«В Лондоне по крайней мере есть шанс сделать хорошую партию», – доказывала Фелисити.

В Суссексе им этого до конца жизни не видать. И не удастся в Лондоне, если план Фелисити провалится.

«О господи! – Пиппин вздохнула. – Удачный брак. Что это значит?»

Для Фелисити это выйти замуж за герцога, ничего другого она не признавала. Пиппин улыбнулась амбициозным запросам кузины, сама она такой жизни не хотела и будет рада жениху рангом пониже.

Талли же хотела какого-нибудь отъявленного повесу, мрачного, байронического типа, которого она спасет от отчаяния и одиночества, аристократа, разумеется, но не спешила найти подходящую партию, что Фелисити считала необходимым.

С другой стороны, Талли никогда не обращала особенного внимания на практические стороны жизни вроде платы зеленщику и не задумывалась, что их в любой момент могут выселить из не слишком законного обиталища на Брук-стрит.

Правду сказать, устремления Пиппин были сбиты с курса давным-давно пиратом, который украл ее поцелуй и в тот же миг исчез, похитив ее сердце. В составленном Фелисити списке подходящих женихов трудно найти для Пиппин интересного мужчину, поскольку никто из них не был контрабандистом и не бороздил океан. От них пахло одеколоном, а не соленым запахом моря, чуточку смолой и опасностью, которая окутывала того пирата.

Капитан Дэшуэлл.

Оглядывая вмерзшие в лед суда, Пиппин задавалась вопросом: где он? Конечно, он в море грабит английские корабли, если верить газетам. И нечего удивляться его смелым выходкам, он ведь американец, капер, враг Англии.

Пиппин вздрогнула и потерла руки в варежках, задумавшись, помнит ли Дэш ту ночь, тот поцелуй… как помнила она: его объятия, его губы, вольность, которую она ему позволила, утонув в первом пробуждении страсти.

Это восхитительные воспоминания, но сейчас они сослужили ей плохую службу, поскольку, отвлекшись, она едва не поскользнулась на льду. «Глупая ты курица, Пиппин, – ругала она себя. – Он далеко и, вероятно, ни разу о тебе не вспомнил».

В животе у нее заурчало. Тряхнув головой, Пиппин направилась к продавцу каштанов, которого заприметила раньше. Не следует разбазаривать скудные средства, но ей очень хотелось есть. Хотя на самом деле она изголодалась по тому, что не купишь ни за какие деньги.

– Один пакетик, пожалуйста, – сказала Пиппин, роясь в сумочке. Маленький кошелек, казалось, проглатывал ее монеты.

– Это все, что ты хочешь, маленькая Цирцея?

Мир Пиппин замер. Только один человек когда-то называл ее так. И он далеко отсюда, сказала она себе. Он в море, сражается на войне, которая держит его далеко от Лондона.

– Ну, моя сладкая Цирцея, – дразнил глубокий густой голос. – Не говори, что ты забыла меня.

Он обошел столик. Взглянув, Пиппин увидела тот же озорной блеск зеленых глаз, тот же резко очерченный подбородок, тот же абрис губ.

Забыть его? Как она могла?

– Капитан Дэшуэлл, что вы тут делаете? – спросила Пиппин, отпрянув от мужчины, который столько лет снился ей по ночам. Она все еще не могла поверить своим глазам, но это был Дэш.

Боже милостивый! Одно дело грезить о нем четыре года, и совсем другое – увидеть его перед собой.

– Так ты действительно помнишь меня, Цир-цея, – сказал Дэш, взял ее руку и поцеловал сквозь варежку ее пальчики. Он, казалось, не замечал грубой шерсти. – Должен сказать, с нашей последней встречи ты выросла, хотя по-прежнему прелестно краснеешь.

Высвободив руку, Пиппин прижала ее к пылающей щеке.

– Капитан Дэшуэлл… – выговорила она, не в состоянии произнести что-то еще.

Что говорят мужчине своей мечты?

«О господи! Пиппин, – ругала она себя. – Успокойся. Тебе уже не шестнадцать, и он тебе не опасен…»

Опасность. Боже милостивый! Она разговаривает с капитаном Томасом Дэшуэллом, с человеком, которого ненавидит вся Англия, с самым заклятым врагом Англии, не считая Бонапарта.

Значит, и с ее врагом.

«Ну, не совсем врагом», – сказала она себе. Но это не означает, что теперь ему не грозит опасность.

– Капитан Дэшуэлл, вам не следует…

– Ш-ш, Цирцея. Просто Томас, если не возражаешь. – Он снова поймал ее руку и, притянув ближе, прошептал на ухо: – Фамилию Дэшуэлл тут не очень любят, и в Англии, и в Шотландии, если уж на то пошло. За мою голову назначена высокая награда… – Сделав паузу, Дэш посмотрел на нее.

Пиппин вздрогнула от его взгляда.

– Да, я знаю.

Выпрямившись, он широко улыбнулся:

– Так ты следила за моими приключениями?

– Ваши подвиги трудно пропустить, сэр. – Она оглянулась, отыскивая взглядом кузин. Какова бы ни была причина, он здесь, и это не может служить хорошим предзнаменованием для него и для нее тоже, если ее увидят с ним. – По вашей милости многие торговые суда лишились груза.

– Лучше уж пусть они лишатся чая и шелков, чем я головы. – Дэш наклонился ближе: – Как же я смогу украсть другой поцелуй с твоих сладких губок, если моя голова будет торчать на пике?

Поцелуй? Он намеревается поцеловать ее? Снова?

«Только бы поцеловал», – подумала Пиппин и тут же сообразила, что ее ждет.

Ее репутация будет погублена, не говоря уже о том, что Фелисити ей шею свернет за то, что навлекла на них скандал, ведь они с таким риском приехали в Лондон на светский сезон и так много поставлено на карту.

Нет, о поцелуе и речи быть не может.

«По крайней мере не здесь и не сейчас, на виду у всего Лондона, – нашептывал ей озорной голосок. – Но возможно, позже…»

Что он предложил ей несколько лет назад?

«Идем со мной, Цирцея. Идем отсюда. Ты будешь в безопасности, я обещаю. Я научу тебя быть пиратом».

Нужно было уйти с ним в ту ночь, а не сбежать, как испуганный ребенок. Если бы она в ту ночь послушалась своего сердца, то знала бы о поцелуях больше, чем те жалкие воспоминания, за которые цеплялась…

Пиппин, спотыкаясь, отступила и глянула по сторонам, чтобы убедиться, не смотрят ли на них, щеки у нее снова запылали.

– Что вы здесь делаете? – снова спросила она, меняя тему.

– Боюсь, застрял. По крайней мере пока лед не растает, – сказал Дэш. – Я прибыл сюда… можно сказать, по делам и оказался в ловушке. Какое… затруднение. – Он кивнул на стоявшие во льду суда. – И без друзей. По крайней мере до сих пор. – Дэш снова попытался взять ее за руку, но Пиппин на этот раз оказалась проворнее и спрятала руку под накидку.

«Это капитана Дэшуэлла не остановит», – сообразила она, заметив, как он глянул на ее высовывающийся локоть.

Пиппин сделала еще шаг назад.

– Осмелюсь сказать, вы сами в этом виноваты. Понятно, почему у вас нет друзей. Леди Джозефина говорит, что вы презренный, бесчестный, бессовестный…

Она замолчала, поскольку Дэш, похоже, воспринимал нелестные эпитеты как высокую похвалу.

– Но, милая Пиппин, думаю, именно этим я тебе и нравлюсь.

– Вы мне вовсе не нравитесь, – солгала она. – Я вас даже не знаю.

Откинув голову, он взглянул на Пиппин, и она заметила на его лице тень рыжеватой щетины. В тот миг, когда Дэш смотрел на нее, Пиппин почувствовала – она готова была в этом поклясться – соленый запах моря и смолы, ставший его визитной карточкой в ту давнюю ночь их первой встречи.

И все же Дэш изменился, как, конечно, изменилась и она. Он раздался в плечах и стал выше ростом. В отличие от напыщенных щеголей и богатых прожигателей жизни, на которых постоянно указывала Фелисити, этот человек привык жить своим умом и в борьбе добывать или красть то, что хотел.

И по блеску его глаз Пиппин поняла, что он мог даже хотеть ее. Ее! Нищую леди Филиппу Ноуллз.

– Так ты читала обо мне в газете? Видела отчеты обо мне и «Цирцее»? – Покачиваясь на каблуках, Дэш разглядывал ее. – Но думаю, не мои подвиги заставили тебя запомнить меня, кое-что еще все это время подогревало твое воображение.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – напустила на себя чопорный вид Пиппин. Хотя она прекрасно знала, о чем речь.

Дэш пожал плечами, потом наклонился опасно близко:

– Ты ни разу не вспомнила наш поцелуй? Когда это было – два, нет, три…

– Четыре года, сэр, – без размышлений поправила его Пиппин. Черт! Она угодила в его западню. Ужасно трудно быть чопорной, когда он рядом. Но это не значит, что не надо пытаться. – Я тогда была ребенком, – напомнила она, – а вы – настоящим злодеем, коли поступили так дерзко. – Он рассмеялся то ли над ее выговором, то ли над чопорностью, она не знала.

– Ребенок! Тогда ты с оружием в руках делала мужскую работу на благо страны. – Капитан Дэшуэлл покачал головой. – Миледи, вы тогда были ребенком не больше чем теперь. И позвольте сказать, вы превратились в обворожительную леди. Столь же очаровательную, насколько я бесчестный. – Он пальцем мягко поднял ее подбородок. – Я никогда не забывал твои глаза. Столь же голубые, как мое сердце черно. – За словами последовал хриплый тоскливый вздох.

Пиппин очень хорошо поняла этот вздох. Шершавые пальцы, выглядывавшие из драных рукавиц, нежно касались ее, а его взгляд был почти печален.

– Только не говори, что ты замужем. – Его слова прозвучали почти тоскливо, намекая на что-то, чего она не могла распознать.

– Нет, я не замужем, – в смятении сказала Пиппин, всматриваясь в его лицо в поисках ответа, но увидела лишь улыбку, от которой ее сердце пустилось вскачь.

Подойдя еще ближе, Дэш прошептал:

– Я был бы крайне разочарован, узнав, что ты не ждала меня…

Ждала его?! Ну и высокомерие.

Все то, что годами тренировали в ней в школе, дабы сделать из нее добропорядочную леди, восстало от его предположения. Независимо от того, что это правда.

Пиппин расправила плечи и вскинула подбородок, как делала Фелисити, когда училась быть герцогиней.

– Я не…

– Нет, конечно, нет, – серьезно сказал Дэш, но его глаза озорно искрились. Он знал ее тайну. – Полагаю, ты живешь в Мейфэре, в великолепном доме. – В его голосе слышалась не зависть, а жалость. – С многочисленными слугами.

Пиппин покачала головой, не в силах говорить, снова забыв обо всем от того, что он рядом. Как она мечтала… грезила… жаждала.

– Не на Мейфэре? – дразнил Дэш.

– Дом находится на Мейфэре, на Брук-стрит, – призналась она, радуясь, что можно поговорить, не заботясь о светских правилах и притворстве. – Он пустой и холодный. И он не наш. Поскольку у нас нет денег, нам пришлось… украсть его.

– Вы украли дом? – разинул рот Дэш.

– Ш-ш! Позаимствовали, как любит говорить Фелисити.

Он тихо присвистнул:

– Ну и ну! А я еще считал себя первоклассным капером. – Скрестив на груди руки, он пристально разглядывал ее – от потертых башмаков до поношенной шляпки. – Но ты дочь графа, что у тебя общего с этой чепухой?

Очевидно, кража или «заимствование» дома не слишком большой грех в его мире, но кое-что больно задело Пиппин.

«Ты дочь графа».

– Откуда вы знаете…

Снова эта дерзкая усмешка.

– Я узнавал. После нашей… м-м-м… последней встречи.

Пиппин почувствовала, как снова запылали щеки.

– Тремонт сказал мне, – признался Дэшуэлл, – когда я в последний раз видел его. Как раз перед войной. Он грозился всадить мне пулю в сердце, если я снова подойду к тебе.

Это заставило ее поднять глаза. Дэш хотел найти ее? Она вздохнула бы от радости, если бы не злилась так на лорда Джона Тремонта. Конечно, он прогнал Дэша. Докучливый тип! Для бывшего повесы, человека, которого большинство знало как Безумного Джека, он слишком заботился о «трех проказницах», как он называл Пиппин и ее кузин.

Дэш, однако, усмехнулся, будто вспомнил нечто приятное.

– Думаю, Тремонт рассчитывал, что твое высокое положение отпугнет меня.

Пиппин снова рассердилась, но на сей раз совсем по другой причине.

– Очевидно, так и случилось, – сказала она, – поскольку прошло четыре года с нашей последней встречи, а от вас ни слова… Ни единого слова, кроме того, что все могут прочитать в газетах. – Пиппин снова сделала паузу, чувствуя, что ее бросает из стороны в сторону. – Не сказать, что я этого ждала…

Дэш рассмеялся громко и звонко:

– Ах ты маленькая кокетка. Ты почти убедила меня, что тебя это не волнует… Но это не так. Держу пари, что ты все колонки просматривала. И скажи мне, маленькая Цирцея, как я мог явиться с визитом?

Дэш замолк, заметив стражника, оба опустили глаза, когда он проходил мимо. Даже когда он уже не мог их слышать, Дэш понизил голос:

– Наши страны воюют, между нами Атлантика и добрая часть британского флота. Так что это непростое дело – зайти в ваш фешенебельный особняк на Брук-стрит на чашечку чая, правда?

– Это не удержало вас от визита в Лондон, – напомнила Пиппин, – и от торговли каштанами словно нищий.

Он снова улыбнулся, отступил и снял свою нелепую шляпу.

– Это отличное прикрытие, милая. – Дэш махнул в сторону своей тележки. – Оно дает мне возможность слушать, о чем болтают вокруг. Торговцы не могут выйти в море, поэтому привозят товар сюда и… постепенно распускают языки. – Передернув плечами, Дэш наклонился ближе и понизил голос до шепота: – Когда лед растает, я буду поджидать их у мыса Шубери, куда они потянутся как мухи на варенье.

Пиппин вздрогнула. Постыдное это дело. И не важно, война или нет.

– Вы не можете делать этого, это дурно.

Дэш громко захохотал над ее негодованием. Потом затих и посмотрел на нее, его глаза искрились, на губах играла соблазнительная улыбка.

– Хочешь пойти со мной, милая Цирцея, и посмотреть, каким я могу быть дурным?

Пойти с ним? У Пиппин коленки стукнулись друг о друга от этого предложения. Это скандально, губительно, неправильно… можно еще сотню возражений добавить.

Так почему ей хочется схватить его за руку и убежать с ним? Прочь из Лондона, от добропорядочного будущего, надвигавшегося на нее, как почтовая карета.

«Пойти с тобой? Да, капитан Дэшуэлл. С радостью», – хотела сказать она, но рассудительный голос ее кузины Фелисити вторгся в ее мысли: «Как ты можешь доверять этому пройдохе, Пиппин? Он пират! Американец!» Фелисити питала к Дэшуэллу то же отвращение и ужас, что и старая тетушка Безумного Джека леди Джозефина.

И все же его предложение взволновало душу Пиппин, подогрело тайное стремление к свободе, которую, как она подозревала, этот человек мог открыть для нее.

О, это опрометчивое, невозможное желание. Убежать с капитаном Дэшуэллом, уплыть подальше от светского общества, косых взглядов и осуждения. «И оставить за собой катастрофический след, – холодным дождем ворвался в ее мечты строгий внутренний голос. – Погубить шансы кузин, ухудшить и без того их шаткое положение в обществе».

Нет, Пиппин не могла так поступить. Из-за Талли и Фелисити, которые так много для нее сделали. Они неизменно были рядом, когда другие отворачивали носы от безденежной леди Филиппы Ноуллз. Покачав головой, она отпрянула от Дэша, от всего, что он предлагал, от всего, чего она жаждала.

Расправив плечи, Пиппин выпрямилась, достойная выпускница школы в Бате и до мозга костей графская дочь.

– Пойти с вами? Вы не джентльмен, и мне даже не следовало…

Капитан Дэшуэлл не обратил никакого внимания на ее высокомерие, он видел ее насквозь. И как тогда на берегу в Гастингсе, как, должно быть, действовал в море, он двинулся к ней лихо, дерзко, стремительно, без раздумий о последствиях и схватил ее в объятия, как будто это было его право, словно ей место там и нигде больше.

Пиппин безучастно подумала, что надо бы сопротивляться, но потом увидела его серьезное лицо и поняла, что принадлежит ему. Его право обнимать ее, а когда он наклонился, она поняла другую правду: и целовать ее.

Пиппин попыталась вдохнуть, и этот глоток воздуха пах морем. Кажется, что Дэш создан из соленых ветров.

И это не походило на прошлый раз, когда она понятия не имела, чего ждать. Сейчас, когда он наклонился к ней со смелостью похитителя, крадущего ее чувства, толчок страсти сотряс ее. Она уцепилась за Дэша, за то, чем он был для нее.

Ее Дэш. Ее самое большое искушение.

– А теперь скажи, что все это время не думала о том поцелуе, – шептал он ей на ухо. – Скажи, что не желала, чтобы я вернулся на берег и украл тебя?

Пиппин задрожала и вскинула голову, моля, чтобы Дэш поцеловал ее опять, молясь, чтобы лед никогда не растаял, чтобы Дэш не уплыл снова, чтобы ей никогда не пришлось выбирать…

Но в конечном счете придется.

На борту «Эллис Энн», 1837 год

Дэш уставился на стоявшую на палубе женщину. Это действительно она. Пиппин. Проклятие!

У него сердце дрогнуло. Так содрогается выстрелившая пушка, в которую зарядили слишком много пороха. С другой стороны, когда дело касается пороха, он не из расчетливых и благоразумных.

– Дэш, ты бы опустил пистолет, – сказала Пиппин, кивнув на оружие в его руке.

– Виноват, – пробормотал он. Черт, он совсем забыл про пистолет. Осторожно отпустив курок, Дэш поспешно сунул оружие за пояс.

– Как… – сумел выговорить он.

– Я вернулась, – улыбнулась она, но это была не та улыбка, какую он помнил. Не та, какая вспыхивала на ее лице при виде его и одурманивала его.

«А чего ты ждал? Ты ведь не тот мужчина, которого она оставила».

Она оставила…

Их история мгновенно всплыла в его памяти. Пиппин вышла замуж за другого…

Вся нежность и любовь, охватившие его на несколько секунд, рухнули камнем на океанское дно, сменившись ледяным холодом ее предательства.

В его крови еще достаточно бренди, чтобы хватило храбрости высказать ей, куда она может засунуть свою жалость, милосердие или что там привело ее сюда. На его судно!

– Леди Госсетт, – сказал Дэш, скривив губы в усмешке, и подошел ближе. – Как поживает ваш муж или вы изменили намерения, когда дошло до исполнения того обещания?

Она вздрогнула как от удара и попятилась.

Дэш не знал, что его бесит больше: собственное чувство вины от грубого обращения с ней или то, что Пиппин шарахнулась от него как от зачумленного.

– Мой муж умер, – ответила она, расправив плечи.

Дэш посмотрел на ее неяркое зеленое платье.

– Сняли траур и решили развлечься? Скучно без компании, так решили разыскать старину Дэша? Он хорош для спаривания и небольшого скандала? – Он подошел к ней и, оказавшись рядом, понял свою ошибку.

Потому что быть рядом с Пиппин – означало помнить… помнить, как от нее пахнет розами и всем, что есть хорошего и достойного в мире.

Боже, как же он стремился схватить ее в объятия и никогда не отпускать. Это все равно что увидеть землю после долгих месяцев, проведенных в море, стоять на твердой земле и сознавать, что ты в безопасности, ты дома. И он еще больше возненавидел себя за то, что все еще желал ее.

– Ну что, леди Госсетт? Охвачены желанием при виде меня?

Она покачала головой, открыла было рот, но потом в смятении поморщилась:

– Я думала… то есть Натаниел сказал мне… – Леди Госсетт снова тряхнула головой. – Как я могла так ошибиться! Что я наделала?! – Казалось, она вот-вот расплачется.

Радость их воссоединения явно не была взаимной.

Упершись руками Дэшу в грудь, леди Госсетт оттолкнула его. В его крови достаточно бренди, чтобы быть жестоким, но хватило и для того, чтобы нетвердо держаться на ногах. Она легко его опрокинула. Ноги со свистом взлетели в воздух, и Дэш с глухим стуком ударился задом о дубовую палубу, ошеломленно глядя в звездное небо.

– Мистер Дэшуэлл! – позвала леди Госсетт и, проходя мимо упавшего, подобрала шелестящие юбки. – Мистер Дэшуэлл, на минуточку, пожалуйста! – крикнула она таким тоном, будто собиралась бросить к ногам Натаниела список обид.

Что же, их желания совпадают, она не единственная, кто собирается отчитать его сына.

– Мистер Дэшуэлл! – снова резко крикнула леди Госсетт.

Дэш попытался подняться с определенным достоинством, но руки и ноги путались, так же как и мысли. Наконец поднявшись, Дэш шаткой походкой двинулся за ней.

– Мистер Дэшуэлл, я требую, чтобы вы сию же секунду уделили мне внимание!

Властные британские нотки распалили американское нутро Дэша. Кроме того, его мучило похмелье, и ее слова отдавались в ушах нечестивым и болезненным шумом.

– Миледи, есть проблемы? – спросил Нейт, спускаясь с верхней палубы. Ловко спрыгнув с лестницы, он остановился перед Пиппин: – Чем могу помочь?

Невинность вопроса ничуть не обманула Дэша. Нейт вспоминал о хороших манерах только тогда, когда оказывался по уши в неприятностях.

– Вы солгали мне! – взорвалась леди Госсетт, тыча ему в грудь пальцем при каждом слове. – Когда вы пришли ко мне в Лондоне, вы сказали…

Дэш перестал слушать. Нейт приходил к Пиппин? Он разыскал ее и доставил сюда? Боже милостивый!

Тот миг, та рвущая сердце мысль, что она вернулась к нему, были ложью. Поскольку Пиппин вернулась явно не по собственной воле. Второй раз в жизни предательство обожгло его. Она не вернулась к нему. Она здесь не по своей воле.

Пиппин, со своей стороны, за словом в карман не лезла.

– Вы сказали, что Дэш нуждается во мне. Что он болен…

Болен? Да ничего подобного. Он так же здоров, как в тот день, когда стал капитаном.

Дэш покачивался на каблуках, стараясь обрести равновесие. Он лишь немного пьян. Он начал пить в тот день, когда стал капитаном, хотя и по другим причинам…

– Миледи, не думаю… – оборонялся Нейт.

– Вы лгали. – Пиппин вплотную подошла к нему. – Вы сказали, что он все еще любит меня, что я ему нужна. – Она оглянулась через плечо и вздрогнула от вида Дэша. – А ему нужна хорошая ванна и выбросить за борт запасы рома.

Дэш хотел поправить ее, что никогда не пил ром, эту отвратительную гадость, но сейчас это казалось не важным.

– Это не совсем ложь, миледи, – начал Нейт. – Вы видите, какова ситуация, так что едва ли можете обвинять меня…

Дэш выпрямился. Они разговаривают так, будто его нет на собственном корабле. Он пока еще капитан «Эллис Энн».

– Мистер Дэшуэлл, я требую…

Дэш встал между ними, оборвав ее аристократическое «требую» собственным вопросом:

– Натаниел, что ты сделал?

– Капитан, – кивнул Нейт, – вижу, вы познакомились с нашей пассажиркой.

– Мы с леди Госсетт хорошо знакомы, как ты уже знаешь.

Нейт, этот нахаленок, только улыбнулся:

– Я думал, что вы…

Дэш не позволил ему закончить:

– Ты не думал, вот что ты делал. Тебе не следовало привозить ее сюда.

– Черт побери, отец, ты нуждаешься в ней.

Нуждается? Чтобы леди Госсетт снова вернулась в его жизнь? Да она ему нужна, как якорь на шее.

– Я ни в чем не нуждаюсь… – Дэш не обратил никакого внимания на то, что леди протестующе фыркнула. – Я капитан этого судна, и ты не имеешь никакого права…

– Ты? – взглянул ему в глаза Нейт. – Ты действительно капитан?

От возмущения сына у Дэша мурашки по спине побежали.

– Оглянись, отец, и расскажи, как ты тут капитанишь? Какая сейчас вахта? Как зовут второго помощника? Какой у нас груз? Ты ни на один вопрос ответить не можешь. И ты… э-э… э-э… – Нейт умолк, сжав руки в кулаки и стиснув зубы от досады. – Ты неудачник. И всех вокруг делаешь такими же несчастными, как ты сам. Я не собираюсь до конца дней защищать тебя и притворяться, что ты доблестный капитан Дэшуэлл, герой 1814 года, а на самом деле ты не кто иной, как обычный портовый…

Пьяница.

Слово повисло между ними, дрожащее, как трясущиеся руки Дэша. И они будут дрожать, пока он не найдет бутылку.

– Довольно, Натаниел, – спокойно сказала Пиппин. – Он ваш отец, относитесь к нему с должным уважением.

Дэш вытаращился на нее, не потому что сам не мог защититься от обвинений сына – хотя каждое слово верно, – а от того, что меньше всего на свете хотел ее помощи.

– Это не ваше дело, – вымолвил Дэш.

Леди Госсетт снова фыркнула, ее уничтожающий взгляд говорил, что она на стороне Нейта. И что Дэшу действительно нужно вымыться, побриться, переодеться в чистую одежду и поменьше употреблять бренди.

– Это не ваше дело, – повторил он, но даже на его слух слова звучали неискренне.

Уперев руки в бока, она повернулась к Натаниелу.

– Немедленно верните меня в Лондон!

Черт, почему он не думал об этом?

«Потому что ты не хочешь, чтобы она ушла, Дэш».

– Не волнуйтесь, леди Госсетт, вы вернетесь в свой Мейфэр до конца недели, – сказал Дэш.

Качаясь, он подошел к краю палубы. Глядя на моряка у штурвала, он не мог вспомнить его имени.

Роджерс? Уильямс? Проклятье. Стиснув зубы, Дэш отказывался признать поражение.

– Эй там, у штурвала, разворачивай судно, сейчас же!

Мужчина глянул на него, беспокойно нахмурив брови, а потом сделал невероятное.

Он обратился к Нейту:

– Сэр?

– Отставить, мистер Гловер, – ответил Нейт.

Гловер! Черт, как он мог забыть? Он же плавал с его отцом. Что же, парень сейчас узнает, кто тут главный.

– Гловер, разворачивай судно, – рыкнул Дэш.

Бедняга вздохнул и снова поглядел на Нейта, не двигая штурвала.

Бунт, вот что это такое. Его собственный сын, черт его побери, притащил ее на борт. Наверное, он же вынес бренди из его каюты. Из каюты капитана, хотел бы напомнить ему Дэш.

Дэш вскипел. Выхватив из-за пояса пистолет, он нацелил его на парня за штурвалом.

– Разворачивай судно, Гловер, иначе тебе работать уже не придется. Никогда.

Не было на палубе человека, который не знал бы, что капитан вправе застрелить моряка, не подчинившегося прямому приказу.

– Отец, не глупи, – встал перед дулом пистолета Нейт. – Если мы развернемся, то потеряем всю прибыль.

– Я лично ничего не потеряю. И если мы не досчитаемся прибыли, вычту из твоей доли, – ответил Дэш. – А теперь разверни судно, а потом принеси мне бутылку.

– Мы не можем вернуться, – сказал ему Нейт убийственно спокойным тоном.

– Можем, – не уступал Дэш. – Это очень просто. Разворачиваем судно и следуем обратным курсом.

Нейт покачал головой:

– Мы сейчас не можем вернуться в Лондон.

Дэш вздрогнул не от похмельной трясучки и даже не от ветра, который, казалось, крепчал, все дальше унося их от зеленых берегов Англии. Нет, что-то в словах Нейта намекало, что его сын не только заманил леди Госсетт на борт под фальшивым предлогом, но и совершил нечто большее.

– Почему, черт возьми? – спросил Дэш, боясь услышать ответ.

Нейт шумно выдохнул:

– Я оставил письмо с требованием выкупа.

– Что? – хором воскликнули Дэш и леди Госсетт.

Когда Пиппин успела подойти к нему, Дэш не знал, но она стояла рядом, глаза ее горели. Дэш опустил пистолет, опасаясь, что она выхватит его и пустит пулю в Нейта.

– Я оставил письмо с требованием выкупа, – повторил Натаниел.

Пиппин вздрогнула, словно видела надвигающуюся катастрофу и знала, что нет способа ее избежать.

– Семейство леди Госсетт извещено, что она похищена капитаном Томасом Дэшуэллом, – объяснил Нейт, встав перед ними, – и меньше чем за двадцать тысяч фунтов он ее не вернет.

Глава 4

Лондон, тот же день

– Не могу взять в толк, почему этот мерзавец выбрал нашу мать? – сказал Джон двум дамам, сидевшим в гостиной Госсетт-Хауса.

Герцогиня Холлиндрейк, бывшая Фелисити Лэнгли, шевельнулась в кресле. Одна из почтенных матрон лондонского общества, она славилась безупречными манерами, но как только прибыла вместе с сестрой Талли, ныне баронессой Ларкен, и пригласила его и Джинджер поговорить по душам. Джона не оставляло подозрение, что потрясающее событие совсем не удивило и не шокировало кузин матери.

– Объясните мне, почему этот негодяй похитил мою мать, – потребовал Джон ответа, расхаживая перед ними.

Герцогиня переглянулась с сестрой и сжала губы, словно опасаясь разговора. Леди Ларкен, однако, не выказала никакой скованности.

– Ваша мать и капитан Дэшуэлл когда-то были любовниками, – сказала Талли. Взгляд Джона резко метнулся к ней. Для жены дипломата баронесса ужасно несдержанна.

Джинджер, закрыв глаза и сжимая в руке носовой платок, сидела в кресле неестественно прямо, демонстрируя выучку школы мисс Эмери. Джону казалось, что, с тех пор как сестра получила письмо, переправленное из дома матери в Клермонт-Хаус, краски так и не вернулись на ее лицо. Она немедленно отправила посыльного и перехватила брата как раз перед отплытием.

Теперь, три дня спустя, они собрались на семейный совет.

– Это абсурд, – объявил Джон. – Моя мать – дочь графа, респектабельная леди…

– Все это так, – оборвала его герцогиня. – Но она любила капитана Дэшуэлла и собиралась выйти за него…

Джон не привык, чтобы его прерывали, но герцогиня Холлиндрейк – противник не из легких.

И она не из тех, кто лжет. И если он что-то знает о своей крестной, так это то, что она собирается быть полностью откровенной с ним. И она сделает все, что в ее власти, чтобы вернуть его мать. Даже если это его обязанность, и только его. Однако то, что она говорит, просто дико.

– Это невозможно, это просто смешно! – сказал Джон. – Моя мать никогда не была его… его…

– Любовницей, – услужливо подсказала леди Ларкен, скромно сложив руки на коленях, но ее глаза озорно поблескивали.

Не хватало только ее радости вдобавок ко всем бедам.

– Джон, в этом нет ничего смешного, – начала герцогиня. – Они очень любили друг друга. Конечно, если бы об этом узнали, это была бы скандальная ситуация, это стало бы крушением для всех нас, но, к счастью… ладно, это было давным-давно… – Фелисити, сжав губы, отвела взгляд.

– Отец знал? – спросила Джинджер так мягко и тихо, что ее слова не сразу восприняли.

Их отец? Джон ужаснулся еще сильнее.

– Не может быть, он бы никогда не…

– Конечно знал. – Леди Ларкен снова улыбнулась ему, отбив охоту возражать ей.

– И все-таки он женился на ней, – громко восхитилась Джинджер.

Джон не разделял радостного изумления сестры. Он не верил своим ушам. Расхаживая перед кузинами матери, ее наперсницами, которые, вероятно, знали ее лучше других, Джон пробормотал:

– Я нахожу этот разговор невозможным…

И умолк, когда герцогиня Холлиндрейк встала у него на пути и ткнула ему в грудь пальцем, словно он малыш в коротких штанишках.

– Джон, ты унаследовал отцовский титул и место в палате лордов, командуешь собственным судном, но ты напыщенный болван, ни черта не смыслящий в том, что значит любовь. – Окинув его взглядом с головы до ног, герцогиня фыркнула. – Оставь свой близорукий педантизм, – продолжала она, явно потеряв терпение. – Сейчас не время для ханжеских рассуждений о прошлом твоей матери. Оно такое, какое есть, и нечего об этом говорить.

– Напоминаю вам… – не сдержал норова Джон.

– Помолчи, Джон. – Джинджер подошла к герцогине. – Ты знаешь, что папа любил маму, боготворил ее. И если он не делал проблемы из ее… неблагоразумности, то и нам не следует. – Она сделала паузу. – Кроме того, этот спор не приближает ее поиски.

Джон шагал перед пустым камином, дергая вдруг ставший слишком тугим галстук.

– Джинджер, ты не так охотно закрыла бы на это глаза, если бы знала, кто этот человек. – Джон быстро взглянул на герцогиню, которая снова уселась. – Он пират, пройдоха и… преступник в придачу. Да от него сейчас только пыль осталась бы, если бы ему не помогли сбежать из тюрьмы Маршалси…

Джон замолк, краем глаза заметив, как леди Ларкен виновато посмотрела на сестру.

Тюрьма Маршалси. Много лет назад кто-то помог Дэшуэллу выбраться из нее.

– Нет, – сказал Джон, теперь воротник грозил задушить его, в комнате вдруг стало нечем дышать.

О, это не может быть…

– Это была она, – подтвердила леди Ларкен.

Снова Джон покачал головой:

– Моя мать? Думаете, я поверю, что моя мать организовала самый невероятный побег в военно-морской истории?

– У нее были помощники. – Герцогиня сурово глянула на сестру.

– Это невероятно! Но это же государственная измена. Моя мать совершила предательство ради этого человека?

Леди Ларкен кивнула:

– Она была не единственной, если тебе от этого легче.

Фыркнув, Джон зашагал перед камином.

– Как мы ее вернем? – вернула разговор к проблеме Джинджер.

– Деньги не проблема, – сказала герцогиня. – Холлиндрейк написал банкиру и поверенному, чтобы сумму немедленно обратили в золото. – Она вздохнула: – Дэшуэлл всегда питал симпатию к золоту.

– Мадам, деньги – это не забота вашего мужа. Кроме того, никакого выкупа.

Джинджер задохнулась:

– Но, Джон, как ты предполагаешь вернуть ее?

Он шагнул к двери и остановился, взявшись за ручку. Потом повернулся и в последний раз посмотрел на них:

– Я выйду в море, догоню их, доставлю мать на борт «Регины», а потом сожгу судно этого ублюдка.

На борту «Эллис Энн», 1837 год

Даже вылитое на голову ведро холодной воды не отрезвило бы Дэша быстрее.

Выкуп? Он вздрогнул при мысли, какой скандал разразился в Лондоне. Учинив их немало за свою печально знаменитую карьеру, Дэш знал, что сейчас происходит. И что случится с ними всеми, если их поймают с леди Госсетт на борту.

– Вы написали, что похитили меня? – Леди Госсетт покачала головой. – Это не сработает. Они знают, что требование фальшивое, поскольку я послала письмо…

Нейт вытащил из кармана послание, адресованное графине Клермонт.

– Ваше письмо не отправлено.

Она выхватила письмо у него из рук:

– Как вы посмели!

Дэш окинул ее взглядом. Одна рука сжата в кулак, зубы стиснуты… о, он помнил этот взгляд, слишком хорошо помнил.

Он едва не улыбнулся. Значит, за все эти годы Пиппин так и не обуздала свой нрав. Ему всегда в ней это нравилось: внезапные вспышки темперамента, так противоречившие ее нежной улыбке и грустным глазам.

Но с другой стороны, если в ней еще сохранилась хоть частица прежнего духа, нужно поскорее вмешаться, иначе Нейт окажется за бортом.

– О чем ты думал, черт побери? – потребовал Дэш ответа, подходя вплотную к сыну.

Они были друг другу под стать, но Нейт не осушил бутылку бренди, и на его стороне преимущество молодости. Дэш это хорошо понимал. И его сын тоже.

– Я пытался спасти тебя, – сказал Нейт. Намек на муку в его словах должен был ранить, заставить увидеть реальность, но Дэш слишком далеко зашел, чтобы его это волновало. – Чтобы ты вернулся на свое законное место.

Законное место? Вот еще! Они могут засунуть его когда-то героическую репутацию себе в…

– Ты спятил? – вместо этого спросил Дэш. – Ты соображаешь, что ты натворил?!

– Да, – ответил Нейт, – я выволок тебя из каюты, и ты впервые за годы увидел мир вокруг себя.

Дэш скрипнул зубами.

– Ты мог бы добиться этого, притащив сюда шлюх, вид был бы получше.

Гостья возмущенно фыркнула. Сравнение ей явно не понравилось.

– Отец, ты слишком долго был на дне бочки с бренди, – стоял на своем Нейт. – Пора тебе выбраться оттуда и немного пожить, снова стать тем, кем ты когда-то был, тем, кем тебя считают.

Дэш сердито засопел. «Тем, кем тебя считают». О, он знал, что это значит. Доблестный капитан Томас Дэшуэлл. Герой 1814 года.

«Того человека давно нет, и тем лучше», – хотелось ему сказать. Большую часть юности он был развязным, высокомерным, глупым шалопаем. Да нет, всю юность и добрую часть взрослой жизни. Сколько раз Харди спасал его от самоубийственных выходок, которые могли погубить всю команду.

А теперь сын пошел по его стопам, по дорожке, изобилующей ямами и западнями, чтобы заблудиться и кончить так… как Дэш.

Наклонившись к сыну, он мрачно прошептал:

– Как тебе в голову пришло притащить ее на борт и учинить все это?

– Это идея мистера Харди, – ответил Нейт, покачиваясь на каблуках.

– Харди? Он никогда бы такого не предложил, – убежденно ответил Дэш.

Кроме того, Харди знал все и ненавидел леди Госсетт не меньше Дэша. Идея Харди. Да неужели! Только не Харди. Он никогда бы не предал так Дэша. Поставить его лицом к лицу с прошлым! Ранить его.

Спасти! Дэш попятился, правда сжигала все его опровержения. Проклятый старик. Конечно, это его рук дело.

«Ты умрешь одиноким, выброшенным на берег обломком, как я, если что-нибудь не сделаешь, парень», – зашелестел над волнами хриплый старческий голос, и у Дэша по спине дрожь пробежала. Он не был суеверным, но если когда-либо и чувствовал леденящий холод загробного мира, то именно сейчас.

«Ах ты негодяй, Харди. Если бы ты не умер, я бы с тобой посчитался».

Внутренним взором Дэш видел, как лихой ирландец стоит на корме, ястребиным взором поглядывая на паруса и принюхиваясь к ветру, словно гончая.

«Ты себя убиваешь, приятель», – сказал Харди за несколько дней до своей кончины, когда Дэш в последний раз видел его. Как раз перед тем, как они отправились в этот рейс. Дэш тогда посмеялся над его предупреждением, но Нейт явно принял его всерьез.

– Что именно Харди велел тебе сделать? – спросил Дэш сына.

Нейт скрестил руки на груди.

– Мистер Харди сказал мне, что леди в красном – единственный человек, кого ты послушаешь.

Леди Госсетт побледнела. «Леди в красном!» Много времени утекло с тех пор, когда ее так называли и помнили ее предательское прошлое.

Но Дэш никогда не забывал, независимо от того, как сильно пытался забыть. Как и мистер Харди, очевидно.

Нейт вскинул голову.

– Леди Госсетт. Ведь это она? Она вытащила тебя из тюрьмы Маршалси? – В глазах его сына промелькнул ужас сомнения. Неужели он похитил не ту женщину?

Дэшу вовсе не трудно было представить стоявшую перед ним все еще стройную очаровательную леди в алом платье и с пистолетом, а для юнца в возрасте Нейта это, вероятно, все равно что представить в таком наряде мистера Гловера.

Леди Госсетт тем временем повернулась к Дэшу, ее голубые глаза округлились от ужаса, словно напоминание о прошлом ввергло ее в шок. Но не шок заставил ее вздрогнуть, а гнев, нарастающий гнев.

– Харди? Кто этот мистер Харди? – поинтересовалась леди Госсетт властным тоном английской аристократки.

– Мой бывший первый помощник.

– Так это мистер Харди подучил вас солгать? – повернулась она к Нейту.

Тот переводил взгляд с нее на отца. Хотя Нейт и умел помалкивать, Дэш знал правду.

– Ты придумал похищение?

Можно было не спрашивать. Такого виноватого лица Дэш не видел у сына с тех пор, как Нейт стащил у него из каюты десять гиней на свою первую шлюху. Слишком дорогой оказалась та особа.

Дэш покачал головой. А эта, что сейчас стоит перед ними, вероятно, будет стоить каждому головы.

– Зачем вы это сделали? – спросила леди Госсетт. – Я охотно согласилась прийти, вам не нужно было…

– Что вы сделали? – не сдержался Дэш, не успев обуздать свое сердце, которое глухо застучало, как всегда бывало из-за нее.

Она охотно пошла с Нейтом, потому что хотела… А это значит…

Это ничего не значит.

– Я пришла, потому что ваш сын сказал мне, что вы больны и нуждаетесь в моей помощи. – Она отвела взгляд и сжала губы. На кого она больше злилась, на него или на Нейта – спорный вопрос. – Я рискнула всем, чтобы прийти к вам, – с сердцем начала леди Госсетт. Похоже, его ни на йоту не волнуют ее проблемы. – Я оставила семью, дом, рискнула репутацией, чтобы оказаться здесь, чтобы помочь вам, потому что я думала, вы умираете.

Ах вот оно что. Она решила, что это ее последний шанс наверстать упущенное за годы.

То, что она упустила, променяв его любовь на титул и вереницу поместий, променяв сердце пирата на дом в Лондоне и деньги.

– Я жив, как видите, так что можете отправляться домой. – Дэш махнул рукой, освобождая ее от всех обязательств, которые она чувствовала по отношению к нему, и навеки изгоняя из своей жизни. Он повернулся к Нейту: – Теперь, когда все улажено, поворачивай судно.

Нейт упрямо тряхнул головой:

– Не стану рисковать командой, судном, трюмом, полным вина и шелка.

Дэш поглядел на помощника у штурвала, на вахтенных, стоявших последнюю вахту перед рассветом. Вид у всех решительный: ноги широко расставлены, руки скрещены на груди, на лицах то же упрямство. Никто из моряков не желал познакомиться с английским правосудием.

Вот оно как. Никто и ничто не повернет это судно, за исключением урагана. Грязно выругавшись, Дэш повернулся к перилам. Господи, как выпить хочется. К тому же он так и не облегчился.

Вдобавок того и гляди бунт начнется. И это еще не самое худшее.

Дэш впился ногтями в дубовый поручень. Как он тосковал по добрым старым временам, когда мятеж означал, что команда расправится с капитаном и бросит его за борт на корм акулам.

– О боже, – пробормотала за его спиной леди Госсетт. – Это катастрофа. – Шелестя юбками, она повернулась к Нейту: – Вы понятия не имеете, что натворили. Они подумают самое плохое.

Краем глаза Дэш подсмотрел, как сын покачал головой.

– Я объяснил вашему семейству, – отвечал Нейт, – что как только деньги будут заплачены, вы целой и невредимой вернетесь в Лондон. Я ясно дал понять, что с вами ничего дурного не случится.

Ее шумное фырканье говорило о том, что дурное уже случилось.

Черт, она бы не оказалась здесь, если бы «…много лет назад не продала свою жизнь в обмен на твою», – почти услышал Дэш голос Харди.

Невелика выгода. Теперь они оба здесь. Он пьяница, а она… Что она теперь?

Дэш повернулся к ней и увидел всю правду.

Та же красавица, которую он полюбил несколько лет назад. Светлые волосы блестят в свете фонаря. Дэш сомневался, что в них есть следы седины. Кожа все еще сияет, даже щеки все так же нежно розовеют от румянца, а губы… Боже, ее губы все такие же пухлые, такие же соблазнительные, какие очаровали его в тот миг, когда он увидел ее на берегу в Гастингсе.

И если кто-то считает, что светлые волосы и бледная кожа придают ей хрупкий, болезненный вид, делая похожей на фарфоровую статуэтку, то этот кто-то просто не разглядел ее внутреннюю сущность и многое потерял. Под хрупкой внешностью таится стальной стержень и такие же нервы. И еще у нее есть страстное сердце под стать восхитительным губкам, какие могут подарить поцелуй, из-за которого мужчина готов рискнуть всем…

– Вы должны вернуть меня в Лондон, мистер Дэшуэлл, – сказала она Нейту.

– К сожалению, я не могу ссадить вас с корабля, леди Госсетт, пока мы не достигнем Балтимора. – Он скрестил руки на груди, на лице появилось то же упрямое выражение янки, что и у всей команды, набранной в Мэриленде.

Леди Госсетт пробормотала себе под нос что-то подозрительно похожее на крепкое русское словцо. Можно не знать русского языка, но распознать в ее тоне откровенное презрение к обоим Дэшуэллам не составляло труда. Потом она надменно вскинула подбородок, подобрала юбки, не желая коснуться кого-нибудь из них, и демонстративно стуча каблуками, направилась к лестнице, чтобы спуститься в свою каюту.

Дэш не знал, что его взбесило – то ли злость на себя за то, что он все еще хочет ее, то ли ее надменность, – но он вмиг догнал ее и схватил за локоть.

Двадцать три года! Двадцать три проклятых года он ждал возможности задать ей один вопрос, и если она думает, что второй раз сможет ускользнуть из его жизни без разговоров, то сильно ошибается. Он собирается получить ответ.

Дэш резко повернул ее, на ее лице промелькнул вихрь эмоций, но Дэш не заметил ничего многообещающего.

– Почему вы это сделали? – спросил он. – Почему вы вышли за него?

От жара ее кожи нахлынули воспоминания. Платье с короткими рукавами. Сейчас под его ладонью та же самая шелковистая кожа, которой он восхищался.

Он мгновенно отпустил леди Госсетт, оставив ей самой держать равновесие на качавшемся на волнах судне.

– Почему? – повторил Дэш.

Она уставилась на него. Нет, скорее вытаращилась.

– У меня не было выбора. Или вы, или…

– Или что? Смерть? – Он покачал головой. – Мадам, чтобы спасти меня, вы рисковали жизнью. Почему вы на этом остановились и отказались от меня?

Она сжала губы, не желая давать ему разъяснения.

– Я иду в каюту, – бросила леди Госсетт, повернувшись к люку.

Что ж, если она не желает говорить о своем выборе, у него есть еще один вопрос:

– Что случилось с Госсеттом?

Застыв у ведущего вниз трапа, она положила руку на поручень и оглянулась.

– Он умер.

– Как?

Закрыв глаза, леди Госсетт протяжно вздохнула:

– Это имеет значение?

– Для меня – да.

Ее губы упрямо сжались, и Дэш решил, что она снова хочет оставить его без ответа. Но вместо этого она посмотрела прямо на него и с мукой в голосе произнесла:

– Врач сказал, что это сердце. Он был со мной, а в следующий миг…

Дэш придвинулся ближе. Он видел печаль в ее глазах, хотел обнять, посочувствовать, но, с другой стороны, Госсетт украл у него все, что ему было дорого, так что он вряд ли мог горевать о покойном.

Жалеть его вдову. К тому же у него к ней свой счет.

– Вы вырвали ему сердце? – Годы гнева сделали его тон ледяным, скрывая за холодом боль. – Я знаю, что бедняга чувствовал в последний момент.

Глава 5

Пиппин влетела в каюту и, привалившись к двери, зажала кулаком рот, останавливая рвущиеся рыдания.

«Господи, зачем я явилась сюда? Потому что ты не переставала любить его. Никогда не переставала думать, что с ним случилось…»

Чего не следовало делать, так это лететь к нему, как глупая упрямая школьница. И все же когда она услышала мольбу Нейта, его торопливые слова: «Леди Госсетт, он болен. Я опасаюсь худшего»…

Видения всплыли в ее душе, и она, наивная, поверила. Пиппин посмотрела на потолок. Слышно, как на палубе сын Дэша отдает приказы. Жаль, что она не может выбросить за борт этого лживого прохвоста.

Все ее мечты увидеть Дэша пошли прахом. Ушли грезы найти взрослого, помудревшего Дэша, пусть ослабленного болезнью, но все же стойкого и упрямого, командующего судном. Он обернулся бы на звук ее голоса и внезапно почувствовал прилив надежды и сил. Разделившие их годы растаяли бы, она бросилась бы ему в объятия, и все было бы…

Пиппин сердито засопела. Что за чушь она выдумала. Можно подумать, что ей все еще шестнадцать и она полна девичьих мечтаний. Следовало лучше соображать в… м-м-м… словом, ей достаточно лет, чтобы соображать лучше.

«Вот что значит долго жить в мечтах», – поняла Пиппин. Мечта никогда не меняется, а земля-то вертится. И все меняется. Особенно в случае Дэша. Нет больше мужчины ее грез, пирата ее сердца.

– Что мне делать? – прошептала она.

Прошлую неделю Пиппин провела в каюте. Нейт убедил ее, что ему нужно подготовить отца к ее появлению, что шок от встречи может оказаться слишком сильным для его слабого организма.

Она фыркнула. Нейту нужно было прятать ее, пока они не уйдут подальше в море, иначе не миновать ареста. И еще ему нужно было протрезвить Дэша и привести его хотя бы в какое-то подобие приличного вида, чтобы она не сразу распознала ложь.

Тряхнув головой, Пиппин принялась шагать по каюте – по каюте Нейта, насколько она знала, – три шага туда, три обратно, пока не ткнулась в дверь.

Дверь вела к Дэшу. Она снова не имела намерения открывать ее теперь уже до тех пор, пока они не прибудут в Балтимор.

Пиппин вздрогнула. Сколько времени займет путь до американского порта? «Двадцать пять – тридцать дней», – сказал Нейт при отправлении из Англии. Когда они окажутся в Балтиморе, она сразу же закажет каюту на судне, следующем обратным рейсом, и ко времени ее возвращения скандал с ее «похищением»…

Пиппин закрыла глаза и задрожала. Что пережили Джинджер и Джон! Она буквально видела, как сын, шагая по библиотеке, составляет план действий и приказывает сестре ни единой душе не сообщать об их позоре.

И для этого есть серьезные основания! Что будет с его репутацией, не говоря уже о карьере, если его мать похитил печально известный капитан Дэшуэлл?

Многие еще помнят ее скандальную историю с Дэшем и с удовольствием отряхнут пыль со старых сплетен и разнесут их по всему Лондону.

Это поставит Джинджер и Джона в ужасное положение. Конечно, высокая репутация лорда Клермонта оградит его жену от всего этого, но Джон… Пиппин вздрогнула. Ее сын слишком похож на отца, слишком гордый и неуступчивый, чтобы выдержать этот шторм, когда весь Лондон будет полниться диковинными историями. Джон встанет на ее защиту и… совершит какой-нибудь опрометчивый поступок, который положит конец его планам жениться на дочери адмирала Роттона.

Жена адмирала, бывшая леди Ориана Далдерби, еще большая поборница чистоты нравов, чем ее муж, и любой намек на безнравственность Пиппин заставит старую кошку толкнуть дочь к какому-нибудь респектабельному баронету, дабы не позорить свое имя.

Пиппин съежилась. Джон никогда ей этого не простит. И дочь… у Джинджер хорошая голова на плечах, но девочка так похожа на многих своих ровесниц, не слишком отличающихся от новой королевы: обеспеченная, гордая, добропорядочная, без всякого намека на связанный с нею скандал.

Пиппин надеялась, что у Джинджер хватит ума сообщить о случившемся Фелисити и Талли. Кузины способны сказать ее детям правду.

О да. Правду. Это их успокоит.

Пиппин застонала. Да, это к лучшему. Она представила лицо Джинджер и, хуже того, Джона, узнавших, что их добропорядочная мать до свадьбы имела любовника.

Она снова принялась ходить по каюте, ударилась коленом об угол койки и выругалась, не заботясь о приличиях. Она загубила свою жизнь, черт побери, и имеет право на крепкое словцо.

Кроме того, разве не этого ей всегда хотелось? Сбежать в море с Дэшем, чувствовать под ногами покачивающуюся палубу, слышать гром пушек, преследовать торговые суда.

Теперь это судно стало лакомой добычей, а Дэш… что с ним случилось?

Сев на койку и потирая ушибленное колено, Пиппин думала о произошедших в нем переменах.

Дэш должен был понять, почему она сделала то, что сделала. Можно подумать, что он не женился, ведь есть Нейт, и он приблизительно ровесник Джону, а это значит… значит, что Дэш после побега женился на первой встречной, имел семью.

Пиппин жевала губы, вовсе не обрадованная мыслью о другой женщине в его постели.

«А ты что делала больше двадцати лет? То же самое со своим мужем. С человеком, которого ты потом глубоко полюбила, несмотря на все попытки воспротивиться этому».

Было легко полюбить Брента, такого доброго и великодушного, веселого и преданного.

Возможно, это сильнее всего распаляло ее чувство вины. Она любила Брента, хотя дала себе клятву не любить никого, кроме Дэша. Теперь все это не важно. Дэш не хочет иметь с ней ничего общего, и она тоже. Оно и к лучшему.

Пиппин потерла колено и засопела. Тогда почему так отчаянно хочется плакать?

Она не любит Дэша. Он ее не интересует.

Да любит же! И он именно такой, как описал Нейт – человек, попавший в беду. Ему нужно вымыться, побриться, переодеться и перестать пить, пока алкоголь его не убил, если уже не поздно.

Пиппин открыла глаза, ее взгляд упал на книгу, какую она прихватила с собой, ту, что недавно прислала кузина Фелисити.

«Это не твоя вина, Пиппин, – почти услышала она слова кузины. – Этот человек выбрал свой путь, а ты выбрала свой. Ты не проводила годы, утопая в жалости к себе, и ему не следовало. Ты спасла ему жизнь, когда амбиции довели его до петли, и спасла дважды».

Но, как всегда, правильный «совет» Фелисити не принес облегчения.

Увидев Дэша, его зеленые глаза, упрямый подбородок, Пиппин слишком хорошо вспомнила, почему влюбилась в него.

Смахивая слезы, она достала из-под койки чемодан. Порывшись в нем, она вытащила коробку рахат-лукума, какую сунула внутрь, когда упаковывала вещи.

Пиппин развязала ленточку, открыла коробку, и аромат роз с сахаром перенес ее в зимний день, когда ее жизнь не была менее сложна, но не было многолетнего опыта, который подсказал бы ей, что она играет с бедой.

Лондон, 1814 год

– Леди Филиппа, – прошептала от двери Мэри, – леди Филиппа, вы не могли бы выйти на минуточку?

– В чем дело, Мэри? – Талли подняла глаза от стола, за которым они с Пиппин сочиняли очередную пьесу.

Пиппин тоже посмотрела на горничную. Ей кажется или действительно девочка взволнована? Не сказать, что дочь миссис Хатчинсон очень смышленая или хорошая горничная, но она появилась в доме вместе со своей матерью-экономкой, и никто не собирался отказываться от лишних рук в хозяйстве.

Особенно когда нет денег, чтобы заплатить ее матери.

– М-м… у мамы вопрос к леди Филиппе по кулинарии. – Девочка запнулась. – Да, вот именно, по кулинарии.

– От меня в этом никакой помощи, – рассмеялась Талли. – Лучше иди, Пиппин, или нам придется обедать тостами.

Улыбнувшись шутке кузины, Пиппин поднялась из-за письменного стола и последовала за Мэри, которая побежала вниз по черной лестнице.

Но когда они оказались перед спуском в подвал, где находилась кухня, Мэри резко остановилась.

– Простите, миледи, я сказала неправду. Маме вы не нужны, но я не знала, что еще сказать, – призналась она, теребя передник.

Пиппин, успокаивая, положила руку на плечо девочке.

– Что случилось, Мэри?

– Джентльмен, миледи.

– Что?

– Джентльмен, в саду за домом. Он здесь, чтобы видеть вас. – Глаза Мэри сделались как блюдца, и она прошептала: – Но я не думаю, что он настоящий джентльмен, хотя у него подарок и букет.

Взгляд Пиппин метнулся к двери. Дэш! Он нашел ее, как и обещал.

Девочка снова принялась терзать передник.

– Я не знала, что делать, и пошла за вами. Мама не могла открыть дверь, и я боялась, что она его прогонит. И еще больше боялась, что его обнаружит мисс Лэнгли. Простите мне мои слова, миледи, но я не думаю, что мисс Лэнгли одобрила бы его. Он, похоже, из грешников и совсем не благопристойный. – Мэри уставилась на свои башмаки. – Но он пришел повидать вас, а не мисс Лэнгли, и он дал мне блестящий пенни, чтобы я вас вызвала, так что теперь я вас оставлю. – Шмыгнув мимо Пиппин, дочка экономки умчалась вверх по лестнице, очевидно, опасаясь и незнакомца, и того, что Фелисити обнаружит, что мужчина проник в их женскую обитель не без ее участия.

Пиппин поглядела на дверь, которая вела в сад.

«Не смей идти туда, Филиппа Ноуллз, – почти услышала она слова Фелисити. – Да если кто-нибудь увидит, что ты связалась с… с…»

Сжав губы, Пиппин обдумывала, как поступить. Отослать его. Не выходить, а послать миссис Хатчинсон с ее ужасным кухонным ножом, каким, если верить Мэри, она вчера выгнала зеленщика, у которого хватило наглости попросить оплатить счет.

«Отошлю его», – решила Пиппин, хотя сердце отчаянно забилось.

Дэш! Он пришел к ней. С того дня на ярмарке она разрывалась между пылкой надеждой, что он найдет ее, и мольбой, чтобы этого не произошло. Пиппин задрожала, но не от холода.

Она ведь просмотрела старые выпуски «Таймс» и знала, какая опасность ему грозит. Если Дэша поймают на английской земле, его наверняка повесят. И любого, кто ему помогал.

Это означало угрозу не только ее жизни. Талли и Фелисити тоже окажутся в опасности, как и их компаньонка тетя Минти, лакей Тэтчер, миссис Хатчинсон и бедная Мэри в придачу.

Нет, слишком много жизней будет поставлено на карту из-за появления Дэша. Даже если он здесь только до той поры, пока лед на Темзе не треснет. А это сейчас в любой день может случиться, и тогда Дэш исчезнет.

«Исчезнет…» Ужасное слово! Почти столь же скверное, как вся эта путаница.

Нет, нужно отослать его. Даже если, по уверениям Мэри, он прибыл с подарком.

Пиппин не могла сдержать улыбки. Подарок? Много времени прошло с тех пор, когда она получала подарки, если не считать красных шерстяных носков, подаренных тетей Минти на Рождество. Старушка связала по паре «моим брильянтикам», как она любила называть трех девушек.

Но этот подарок совсем другого рода: от мужчины. Пиппин не могла вообразить, какой подарок Дэш принес ей… «Кроме поцелуя», – озорно подумала она, рискнув выйти в маленький заброшенный сад позади дома.

Дрожа от холода, она шла по узкой тропинке между сугробами.

– Дэш? – прошептала Пиппин. – Вы здесь?

Он вышел из-за старого дерева, которое давным-давно пора было спилить, и улыбнулся ей.

– Не думал, что ты придешь… или девчонка сможет запомнить, что я ей сказал.

Пиппин рассмеялась, украдкой взглянув на его пустые руки. Да, что касается подарка, Мэри явно напутала.

Но это не остановило радостного стука ее сердца. «Он нашел меня. Нашел», – выстукивало оно.

– Она сказала мне, – начала Пиппин, – но вам не следовало…

Пиппин не могла заставить себя договорить предостережение. «Вам не следовало приходить сюда». Вместо этого она спросила:

– Как вы нашли меня?

– Это было нетрудно. Нужно было лишь найти украденный дом на Брук-стрит, – поддразнил Дэш, глянув на четырехэтажное здание кремового цвета.

– Тс-с, – предупредила Пиппин. – Это тайна.

– Осмелюсь сказать, миледи, кражу дома трудно сохранить в тайне.

– О, это будет не так сложно, после того как… – начала Пиппин, но ей не хотелось договаривать: «После того как мы все выйдем замуж».

Дэш сделал это за нее, выбрав другой вариант.

– После того как владелец вернется и захочет узнать, почему графская дочь самовольно поселилась в его доме? – Он подбоченился. – Леди Джозефина, Безумный Джек или его благоразумная женушка знали, что затеяли эти несносные особы, которых ты называешь кузинами?

Пиппин покачала головой:

– Нет. Не думаю, что даже Джек это одобрил бы.

– Тут и одобрять нечего, – сказал Дэш. – Я, конечно, могу вообразить, что Джек украл бы мелочь… ладно… – Он замолчал и посмотрел на нее. – Не обращай внимания. О чем вы думали, поселившись в чужом доме?

– Это не мой план, – оборонялась Пиппин, – а скорее Фелисити. – Она на мгновение умолкла. – Нет, и мой тоже. Поверьте, продуваемый всеми ветрами дом в Лондоне лучше, чем такой же в Суссексе.

– И ваши родные позволяют вам подобные выходки?

Пиппин немного надулась. Боже милостивый, Дэш начинает говорить как занудный поверенный Фелисити.

– Мы единственные родственники. Мои родители умерли, как и у кузин. Мой брат несовершеннолетний, и он в Итоне.

– Только поглядеть на вас троих! Бедные как мыши и мечтаете стать кошками, полагаю?

Это был глубоко личный вопрос, но, глядя в глаза Дэша, Пиппин знала, что он спрашивает не для того, чтобы осудить за глупый поступок, но потому, что это его волнует.

Как много времени прошло с тех пор, когда кто-то волновался о ее благополучии.

1 Королева Виктория взошла на престол в июне 1837 года в возрасте 18 лет.

Вход для пользователей

Меню