Читать онлайн Любовь в каждой строчке бесплатно
Посвящается Майклу Кроули и Майклу Китсону, в корне изменившим мою жизнь
Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас.
Франц Кафка[1]
Бледный король[2]
Дэвид Фостер Уоллес
Пометка на с. 585
Любая история любви – это страшная история
Пруфрок и другие наблюдения
Т. С. Элиот
Письмо между с. 4 и 5
12 декабря 2012 года
Дорогой Генри!
Оставляю это письмо на той странице, где «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока», ведь ты любишь это стихотворение, а я люблю тебя. Знаю, ты сейчас с Эми, но, черт побери, Генри, она не любит тебя. Она любит себя, очень даже любит. А я люблю тебя. Люблю, что ты читаешь. Люблю твою любовь к старым книгам. Я люблю в тебе все и знаю тебя десять лет, а это много значит. Завтра я уезжаю. Позвони мне, пожалуйста, когда получишь это письмо, в любое время.
Рэйчел
Рэйчел
В полночь под шум океана и дыхание брата я открываю глаза. Прошло десять месяцев с тех пор, как Кэл утонул, но сны все еще приходят ко мне. В них я смелая и непостоянная, как сам океан. Дышу под водой, глаза открыты – соль им нипочем. Вижу рыб, стайку герресов – они мельтешат подо мной серебристыми полумесяцами. Появляется Кэл, и мы вместе пытаемся угадать, как они называются. «Скумбрия», – говорит он. Слова вылетают пузырьками, и я их слышу. Но это не скумбрия, не лещ, и какой бы вариант мы ни называли – все не то. Они из чистого серебра. «Неизвестный вид», – решаем мы, глядя, как кольцо рыб смыкается и размыкается вокруг нас. Вода состоит из того же, что и грусть: соль, тепло и память.
Я просыпаюсь. В комнате – Кэл. В темноте его кожа молочно-белая, с нее каплями стекает вода. Это невозможно, но так явно пахнет солью и яблочной жвачкой. Так явно я вижу шрам на его правой ступне – давно заживший порез от стекла, которое валялось на пляже. Кэл говорит о рыбках: чистое серебро, неизвестный вид. Потом исчезает. Темноту в комнате прорезает лунный свет. На ощупь ловлю свой сон, но касаюсь ушей Лабрадора Вуфа – это собака Кэла. После похорон он ходит за мной по пятам, как тень. Обычно он спит у меня в ногах или у двери, но две последние ночи ложится возле собранных чемоданов. Я не могу взять его с собой. «Ты океанский пес, – провожу пальцем по его носу. – В городе с ума сойдешь».
После снов о Кэле мне уже не уснуть. Одеваюсь и вылезаю на улицу через окно. На небе – серп луны. Воздух горячий, как днем. Вчера я подстригла газон, теперь иду, и к ногам пристают теплые травинки. Мы с Вуфом быстро оказываемся на берегу. От нашего дома до океана идти всего ничего: дорога, полоска кустарника, потом дюны. Ночью в воде одни водоросли и вокруг витают запахи: соль, дерево, дымок от далекого костра. И еще воспоминания: летние купания и ночные прогулки, поиски ракушек, морских собачек и звезд.
Дальше, ближе к маяку, то место на пляже, где выбросился на берег клюворылый кит. Шестиметровый гигант, он лежал, уткнувшись мордой в песок, и смотрел одним глазом. Позже вокруг него собралась целая толпа: ученые – чтобы исследовать, а местные жители – просто поглазеть. Но сначала в утренней прохладе были только мама, Кэл и девятилетняя я. Из-за длинной морды кит казался мне наполовину морским жителем, наполовину птицей. Сразу захотелось изучить глубину, из которой он поднялся: что он там видел? Потом мы с Кэлом целый день листали мамины книги и сидели в интернете. «Клюворылый кит считается одним из наименее изученных морских животных, – записала я в дневнике. – Он обитает на очень большой глубине, где давление представляет угрозу для жизни человека».
Я не верю в привидения, в прошлую жизнь, в путешествия во времени – ни в какие необычные явления, о которых так любил читать Кэл, но, как только оказываюсь на пляже, всегда хочу вернуться туда – в День кита или в любой другой день до смерти Кэла. Теперь я бы его спасла.
Уже поздно, но кое-где еще виднеются гуляющие, так что я ухожу дальше – туда, где тише. Зарываюсь в дюны – песок доходит до самых бедер – и неотрывно смотрю на воду. Она прострелена луной, по поверхности растекается серебро. Я много раз пыталась не думать о том дне, когда Кэл утонул, но не получается. Я слышу слова брата. Шелест его шагов по песку. Вижу, как он ныряет: дуга, уходящая в океан.
Не знаю, сколько времени я здесь провела. Появляется мама – идет по дюнам, ноги увязают, садится рядом и прикуривает сигарету, прикрывая ладонью огонек. После смерти Кэла она снова стала курить.
В день похорон я услышала, как она разговаривает с отцом, стоя за церковью. «Не говори ничего Рэйч», – сказала мама. Минутой позже я стояла между ними, держа их за руки, и жалела, что Кэл не видит этого странного явления – курящих родителей. Папа – врач. Десять лет назад, когда они с мамой развелись, он начал работать в организации «Врачи без границ». Мама – учитель, преподает естественные науки в средней школе в Си-Ридж. Сколько себя помню, они всегда называли сигареты палочками смерти.
Некоторое время мы с мамой молчим и смотрим на воду. Я не знаю, как она теперь относится к океану. Она перестала купаться, но каждую ночь мы встречаемся на берегу. Мама научила нас с Кэлом плавать, объяснила, как загребать, отталкиваться и держаться на плаву, велела нам не бояться. «Только никогда не плавайте в одиночку», – сказала она, и мы не плавали, за исключением того раза.
– Так ты уже собрала вещи? – спрашивает мама, и я киваю.
Завтра я уезжаю из Си-Ридж в Грейстаун, район Мельбурна, где живет моя тетя Роуз. Я провалила экзамены за двенадцатый класс и не собиралась их сдавать в следующем году, так что Роуз, врач в больнице Сент-Алберт, нашла мне работу у них в кафетерии.
Мы с Кэлом выросли в Грейстауне, а в Си-Ридж переехали три года назад, когда мне было пятнадцать.
Нужно было помогать бабушке – мы не хотели, чтобы она продала дом и поселилась в пансионате для престарелых. С самого рождения мы проводили у нее все каникулы, так что Си-Ридж стал для нас вторым домом.
– Двенадцатый класс – еще не конец света, – произносит мама.
Может, и не конец, но до гибели Кэла моя жизнь шла своим чередом. Я получала пятерки, всем была довольна. В прошлом году, сидя на этом самом месте, я сказала брату, что хочу стать ихтиологом, изучать рыб вроде химеры[3] – этот вид сформировался четыреста миллионов лет назад. Мы пытались представить себе, как тогда выглядел мир.
– Такое чувство, будто Вселенная одурачила и Кэла, и нас вместе с ним.
Если бы брат был жив, мама спокойно бы объяснила, что Вселенная – это всего лишь космос и все химические элементы, ее диаметр – десять миллиардов световых лет, состоит она из галактик, солнечных систем, звезд и планет. Разве все это может одурачить человека? Но Кэл мертв. Поэтому она закуривает вторую сигарету и говорит:
– Да, одурачила. – Дым улетает вверх, к звездам.
Генри
Я лежу рядом с Эми возле книг по саморазвитию в «Книжном зове». Мы одни. Десять вечера, четверг, и, если честно, я едва сдерживаю возбуждение. Виноват не только я: сработала мышечная память. В это время и в этом месте мы с Эми обычно целуемся. В это время наши сердца гулко бьются в унисон, она, такая теплая и забавная, лежит рядом и шутит над моей прической. В это время мы говорим о будущем, и еще пятнадцать минут назад, если бы меня спросили, я бы сказал, что оно яснее ясного.
– Я хочу с тобой расстаться, – заявляет она, и сначала мне все кажется шуткой. Мы целовались меньше двенадцати часов назад. Но она тихонько толкает меня локтем.
– Генри, скажи что-нибудь.
– Что сказать?
– Не знаю. Скажи, что думаешь.
– Я думаю, что это неожиданно и вообще чушь собачья. – Я с трудом встаю. – Мы купили билеты на самолет. Невозвратные билеты на двенадцатое марта.
– Генри, я знаю.
– Мы летим через десять недель.
– Успокойся, – говорит она, будто это я несу вздор.
Может быть, я и несу вздор, но это оттого, что потратил все сбережения до последнего цента на билет вокруг света с шестью остановками: Сингапур, Берлин, Рим, Лондон, Хельсинки, Нью-Йорк.
– Мы купили туристическую страховку и получили паспорта. У нас есть путеводители и маленькие надувные подушечки для самолета.
Она закусывает губу, а я борюсь с желанием ее поцеловать.
– Ты говорила, что любишь меня.
– Да, я люблю тебя, – отвечает Эми и тут же начинает делать ударения на скучных словах. – Но я не думаю, что влюблена в тебя. Я правда старалась. Очень старалась.
Должно быть, это самое унылое признание за всю историю: «Я очень старалась влюбиться в тебя». Я во многом не уверен, но одно знаю точно: когда состарюсь и впаду в маразм, когда мой рассудок помутится, я буду помнить эту фразу.
Нужно попросить ее уйти. Нужно сказать: «Знаешь что? Я не хочу ехать на родину Уильяма Шекспира, Мэри Шелли, Фридриха Ницше, Джейн Остин, Эмили Дикинсон и Карен Расселл с девушкой, которая очень старается влюбится в меня». Нужно сказать: «Если ты не любишь меня, то я не люблю тебя». Но, черт побери, я люблю ее и хочу ехать на родину всех этих писателей именно с ней. Я оптимист, почти лишенный чувства собственного достоинства, поэтому отвечаю:
– Если передумаешь – ты знаешь, где я живу.
В свою защиту замечу, что она плачет и мы друзья с девятого класса – для меня это много значит. Чтобы уйти, ей нужно перелезть через меня: отдел саморазвития находится в конце магазина, в маленькой комнатке, которую многие принимают за кладовку, и, лежа рядом, мы занимаем ее целиком. Неуклюже, но ласково вывернувшись, Эми встает. Напоследок мы целуемся. Поцелуй долгий, и я позволяю себе надеяться, что она передумает. Но вот она одернула юбку, грустно, едва заметно махнула рукой. Ушла, оставила меня одного. И я лежу здесь, в отделе саморазвития, мертвец мертвецом с невозвратным билетом в кругосветку.
Наконец я выбираюсь из этой конуры и дохожу до дивана в отделе беллетристики – длинной, обитой голубым бархатом тахты напротив полок с классикой. Теперь я редко сплю наверху. Мне нравятся ночные шорохи и пыль книжного магазина. Ложусь и думаю об Эми. Восстанавливаю в памяти прошлую неделю по часам, стараясь понять, почему с нами все это произошло. Ведь я тот же, что и семь дней назад. Я не изменился даже с того утра, когда мы познакомились.
Раньше Эми училась в частной школе на другом берегу реки. Она переехала в наш район, когда в бухгалтерской компании, где служил ее отец, началось сокращение и ему пришлось менять работу. Они жили в одном из новых домов на Грин-стрит, недалеко от школы. В новой квартире Эми слышала гул автомобилей и как соседи спускают воду в туалете. В старой – пение птиц. Все это я узнал до того, как мы начали встречаться, – из разговоров после вечеринок, на уроках английского, после занятий, когда нас оставляли в наказание за проделки, и когда по воскресеньям она заходила в книжный.
В день нашего знакомства я знал только очевидное: у нее длинные рыжие волосы, зеленые глаза, бледная кожа. От нее пахнет цветами. Она носит гольфы. Садится за пустой стол и ждет, чтобы кто-то подсел. И кто-то обязательно подсаживался.
Я сидел за прилавком и слушал ее разговор с Алией.
– Кто это? – спросила Эми.
– Генри. Забавный. Умница. Симпатичный.
Я, не поднимая головы, помахал им рукой.
– Любитель подслушивать, – добавила Эми.
Встречаться мы начали только в середине двенадцатого класса, но впервые поцеловались в девятом после того, как познакомились с рассказами Рэя Брэдбери. Прочитав «Завтра конец света», мы загорелись идеей провести ночь так, будто она последняя перед апокалипсисом. Учительница английского узнала о наших планах, и директор запретил воплощать их в жизнь. Затея показалась им опасной, но нас это не остановило. По шкафчикам разбросали листовки: «12 декабря, в последний учебный день перед летними каникулами[4], дома у Джастина Кента состоится вечеринка. ГОТОВЬТЕСЬ. КОНЕЦ БЛИЗОК».
В ночь перед «концом света» я долго не ложился спать, сочиняя для Эми идеальное письмо – хотел убедить ее провести последнюю ночь со мной. Утром взял конверт в школу и был уверен, что не отдам его, хоть и надеялся в какой-то момент все же набраться храбрости. Но вообще я собирался веселиться с друзьями.
В тот день всем было наплевать на уроки. Тайные знаки появлялись тут и там. В нашем классе кто-то перевернул объявления на доске. На двери мужского туалета вырезали слово «КОНЕЦ». Открыв шкафчик во время обеда, я обнаружил листок со словами: «ОСТАЛСЯ ОДИН ДЕНЬ». Тут до меня дошло, что никто не упоминает детали. Во сколько, например, произойдет импровизированный конец света – в полночь? На рассвете? Я думал именно об этом, когда увидел рядом Эми. Послание лежало в кармане, но я не мог ей его отдать. Вместо этого я показал Эми листок и спросил, что она собирается делать в последнюю ночь. Эми посмотрела на меня долгим взглядом и в конце концов сказала: «Можешь предложить мне провести ее с тобой». Все, кто был в коридоре, слышали этот разговор, и никто – а я уж тем более – не поверил моему счастью. Ради этого стоило максимально продлить свою жизнь, и я решил, что конец света наступит с восходом солнца – в пять пятьдесят утра, если верить каналу «Погода».
Мы встретились в книжном в пять пятьдесят вечера (у нас было ровно двенадцать часов) и оттуда пошли ужинать в «Шанхай-дамплингс». Около девяти отправились к Джастину на вечеринку, а когда там стало слишком шумно, добрались до здания «Бенито» и на лифте поднялись на последний этаж – самую высокую точку Грейстауна. Там мы сидели на моей куртке, смотрели на огни, и Эми рассказывала о своей комнатушке. Только годы спустя она признается, что испытала странное чувство, услышав, как плакал отец, потеряв работу. А той ночью она лишь намекнула на неприятности в семье. Я сказал: если потребуется, книжный в ее распоряжении. Иногда в читальном саду слышно пение птиц. Да и шелест страниц успокаивает.
Эми поцеловала меня. И хотя встречаться мы начали только через несколько лет, чувства возникли между нами именно тогда. Время от времени, если она оставалась одна ближе к концу какой-нибудь вечеринки, мы снова целовались. Девчонки знали: даже если у Эми есть другой парень, я все равно принадлежу ей.
Однажды (в то время мы учились в двенадцатом классе) Эми пришла в магазин, а я занимался, сидя за прилавком. Тогда она встречалась с Юэном, парнем из старой школы. Я редко видел ее бойфрендов, и меня это устраивало. Оказалось, Юэн бросил Эми, и ей нужен был друг, с которым она могла бы пойти на выпускной. Именно поэтому она стояла у двери, барабанила по стеклу и звала меня.
Рэйчел
Мама уходит в дом, а мы с Вуфом остаемся на берегу. Я беру письмо, которое таскаю с собой с тех пор, как решила вернуться в город, – последнее письмо от Генри. После моего переезда в Си-Ридж он месяца три писал каждую неделю, пока до него не дошло: мы больше не друзья.
– Нет смысла отвечать, пока он не скажет правду, – сказала я Кэлу, а брат пристально и серьезно посмотрел на меня сквозь очки.
– Это Генри. Твой лучший друг Генри, который помог нам построить домик на дереве. Генри, который подтягивал наш английский. Генри.
– Ты забыл добавить «скотина», – напомнила я. – Генри, который скотина.
Я дружила с ним и любила его до самого девятого класса – это было в порядке вещей. Порой он влюблялся в других девчонок, но ничего не делал, и чувства проходили сами собой. В школе он сидел со мной за одной партой, поздно вечером звонил тоже мне. Но тут появилась Эми. У нее были рыжие волосы и невероятно красивая кожа без единой веснушки. Я же каждое лето провожу на пляже и вся покрыта легкой «пыльцой». Еще Эми была неглупа. В тот год мы с ней боролись за приз по математике, и она победила. Генри тоже достался ей. Она предупредила меня об этом в последний день перед летними каникулами.
На английском мы изучали творчество Рэя Брэдбери. В одном из рассказов он описывал супружескую пару в последнюю ночь перед концом света[5]. Тогда у нас появилась идея в шутку устроить нашу последнюю ночь. На самом деле это был предлог потусоваться, возможность признаться в любви. Я не собиралась говорить Генри о своих чувствах, но свою последнюю ночь в городе очень хотела провести вместе с ним, ведь он обещал.
– Он тебе нравится, – сказала в то утро Эми, поймав мой взгляд в зеркале женского туалета.
Мы с Генри познакомились очень давно, еще в начальной школе, когда родители по очереди возили нас на занятия. Я не помню, о чем мы разговаривали впервые, но наши любимые темы были такими: книги, планеты, путешествия во времени, поцелуи, секс, луна. Я была уверена, что знаю о Генри все. Сказать «он мне нравится» – ничего не сказать.
– Он мой лучший друг.
– Я позову его, – произнесла Эми, и я поняла, что она имеет в виду.
– Он будет со мной.
После обеда Генри поведал мне о разговоре с Эми. На большой перемене мы лежали на траве, наблюдая за муравьями.
– Я согласился, но, если ты против, откажусь.
Он тут же встал на колени и принялся упрашивать меня, чтобы я позволила ему провести последнюю ночь с Эми. Прищурившись, я ответила: «Мне все равно».
– А что еще я могла сказать? – спросила я в тот вечер у Лолы. – «Я давно влюблена в тебя, и если есть два человека, которые уж точно должны встретить конец света вместе, то это мы – Генри и Рэйчел»?
– Почему бы и нет? – Лола сидела, поджав ноги, на моей постели и ела шоколадку. – Ну правда, почему, черт побери, нет? Почему не сказать: «Ты, мой друг, и есть тот человек, которого я хочу поцеловать»?
Лола Хиро была не просто моей близкой подругой. Она писала песни и играла на бас-гитаре. Все хотели походить на нее. Если ей нравилась девочка, она в тот же день приглашала ее на свидание. Любовь, которой она посвящала свои песни, была не такой, как у меня. Почему нет? Потому что я не особенно люблю унижаться. Но к одиннадцати часам, после ведерка мороженого, пачки маршмэллоу и трех плиток шоколада, я потеряла рассудок и решила пробраться в «Книжный зов», чтобы оставить для Генри в «Библиотеке писем» записку.
Казалось, в тот вечер мой мир сжался. Пока я шла в книжный, воздух давил на меня, сердце рвалось наружу. Я ведь даже не намекала Генри, что он мне нравится. Но когда часы отсчитывают время до конца света, я должна это сделать. Места лучше, чем «Библиотека писем», не придумаешь. Книги, которые там стояли, не продавались, их разрешалось читать в магазине и обводить любимые слова или фразы на страницах. Можно было делать пометки на полях. Оставлять письма для тех, кто читает то же, что и ты.
Генри и вся его семья любят «Библиотеку писем». Сначала я не понимала этой затеи: какой смысл оставлять послания незнакомым людям? Больше шансов получить ответ от незнакомца, если написать ему в социальной сети. Генри всегда говорил: «Объяснять тайну "Библиотеки" бессмысленно. Это нужно чувствовать».
В книжном не было сигнализации, а в туалете не запиралось окно, выходящее на Чармерс-стрит. Мы с Лолой пролезли через него и некоторое время не выходили – прислушивались, чтобы удостовериться, что в магазине никого нет. Я вложила письмо в «Пруфрока и другие наблюдения» Т. С. Элиота. На той странице было любимое стихотворение Генри, «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Помню круг света от фонарика, скользивший по полкам, пока я искала книгу. Помню, как писала письмо дрожащими руками. В основном «Я люблю тебя» и пару раз «Иди ты к черту». Как сказала Лола, настоящая любовная записка. Можно было положиться на волю случая, но я решила идти до конца. Тихо поднялась наверх, в комнату Генри. На тумбочке лежала книга, которую он читал. В ней я оставила послание: «Посмотри сегодня в Пруфроке. Рэйчел».
Мы с Лолой, боясь даже дышать, не то что говорить, вылезли на улицу и только тогда рассмеялись. Скинулись на такси, а добравшись до дома, я без конца проверяла мобильник. Так и уснула. Около трех Лола разбудила меня и спросила, не звонил ли Генри. Он не звонил. Не объявился он и к девяти утра, когда мы уезжали. В десять, когда мы были уже в пути, пришло эсэмэс: «Извини, я проспал!! Скоро позвоню».
Генри не любит восклицательных знаков. Если только ими не заполнена целая страница – и тогда они похожи на дождь. Уж точно он ни за что не поставит два. Однажды мы даже разговорились на эту тему: Генри перечислил четырнадцать знаков препинания[6], расставив их в соответствии со своим отношением к ним, от любимых к нелюбимым. «Многоточие, – заявил он, – чертовски хорошо». Восклицательный знак в его понимании слишком громкий.
А вот Эми обожает восклицательные знаки. Это явно ее рук дело. Я представила, как она, заглядывая Генри через плечо, читает мое письмо и советует, что ответить. «Не отвечай. Она все равно уезжает». Я сердилась не потому, что он не был в меня влюблен. С этим ничего не поделаешь. Он позволил Эми командовать собой, он поставил ее выше меня – вот что удручает.
Генри так и не ответил на мое письмо. Никогда даже не упоминал о нем в тех длинных посланиях, которые он присылал мне и на которые я не отвечала – в них была одна Эми.
Генри не знает про Кэла. Знал бы – обязательно приехал бы на похороны. Просто ему не сказали ни я, ни мама. Роуз не может говорить об этом без слез, а она никогда не позволяет себе плакать на людях. Кэл не пользовался фейсбуком. Он просто завел страничку, но никогда ничего на ней не постил. Тим Хупер, лучший друг Кэла из Грейстауна, за пару месяцев до его гибели переехал в Западную Австралию. Я отправила ему письмо. Мне не пришлось просить его не оглашать эту новость в социальных сетях – мне противна сама мысль о том, что люди будут комментировать смерть Кэла как какую-то сплетню. Тим и сам все понял.
В глубине души я хочу зайти в «Книжный зов», как только приеду. Я подошла бы к Генри и все ему рассказала, а он отложил бы книгу и обнял меня. Но вместо этого я открываю его письмо, читаю первые строчки и снова злюсь:
Дорогая Рэйчел, раз ты мне совсем не пишешь, могу предположить только одно: ты забыла меня. Все же напоминаю тебе о кровной клятве, которую мы дали в третьем классе.
Я складываю листок и с помощью Вуфа зарываю его в песок.
Генри
Просыпаюсь в пятницу утром – моя сестра Джордж стоит у дивана, на котором я заснул вчера и где собираюсь спать всю неделю. После расставания мне было плохо – это предсказуемая реакция. Я и не собирался относиться к этому философски. Буду все время лежать и вставать только в туалет и за бутербродом. Пока Эми не вернется ко мне. А она всегда возвращается. Это дело времени.
Прежде чем обосноваться на диване, я собрал все книги, которые могут мне понадобиться: Патрик Несс, Эрнест Клайн, Нил Гейман, Фланнери О'Коннор, Джон Грин, Ник Хорнби, Келли Линк и, если ничего не поможет, Дуглас Адаме.
– Надо. Встать. – Джордж слегка подталкивает меня коленкой, это у нее что-то вроде объятий.
Люблю свою сестру, но, как и весь остальной мир, не совсем ее понимаю и, честно говоря, даже побаиваюсь. Ей семнадцать, в этом году она пойдет в двенадцатый класс. Ей нравится учиться, но она ненавидит школу. В седьмом классе, получив стипендию, она поступила в частную школу на другом берегу реки и по настоянию мамы продолжает туда ходить, хотя предпочла бы Грейстаун-хай. Обычно она ходит в черном, носит футболки с надписями типа «ЧИТАЙТЕ, НЕГОДЯИ». Иногда мне кажется, она так сильно любит постапокалиптические книги, потому что была бы рада концу света.
– Ты собираешься вставать? – спрашивает она, и я качаю головой – объясняю, что буду ждать, когда жизнь станет лучше, лежа.
В руке у нее промасленный бумажный пакет. Точно знаю: там пончик с сахаром и корицей. Сажусь.
– Сейчас мне незачем вставать, – говорю я и тянусь за пакетом.
– Всем нам незачем вставать, жизнь бессмысленна. Однако мы встаем – так уж устроен человек, – изрекла Джордж, протягивая мне кофе.
– Мне не нравится, как устроен человек.
– Никому не нравится.
Я доедаю и снова заваливаюсь. Лежу, уставившись в потолок.
– У меня есть невозвратный билет в кругосветку.
– Ну так отправляйся смотреть мир, – пожимает плечами Джордж.
Мимо проходит папа.
– Вставай, Генри, – говорит он. – Ты совсем раскис. Джордж, скажи ему, что он раскис.
– Ты раскис, – подтверждает сестра и слегка толкает меня, чтобы сесть рядом. Приподняв мои ноги, кладет их на свои.
– Я вот не понимаю, – продолжает папа, – в детстве вы были довольны жизнью.
– Я никогда не была довольна жизнью, – возражает Джордж.
– Ну да… но Генри-то был!
– А теперь нет. Трудно представить жизнь хреновее, чем у меня сейчас.
Джордж показывает мне обложку книги, которую читает, – «Дорога»[7].
– Согласен, может быть хуже, если наступит конец света и люди начнут поедать друг друга. Но это уже не то.
– Генри, будут и другие девушки, – замечает папа.
– Почему вы все так говорите? Я не хочу других девушек. Хочу эту. Только эту.
– Эми тебя не любит. – Джордж произносит это мягко, будто осторожно засовывает осколок мне в глаз.
Эми любит меня. Любила. Хотела проводить со мной много времени, а это то же самое, что быть со мной всегда.
– Если кто-то хочет быть с тобой всегда, это любовь.
– Но ведь она не хотела, – настаивает Джордж.
– Сейчас. Сейчас она не хочет, а тогда хотела. Все не может так быстро измениться, а если и может, должно быть противоядие.
– У него крыша едет, – вздыхает Джордж.
– Сынок, прими душ, – советует папа.
– Зачем? Назови хотя бы одну причину.
– Ты сегодня работаешь.
И я, убитый горем, плетусь в ванную.
По мнению Джордж, наша семья никуда не годится, когда речь идет о любви, – печальный факт. Даже у кота, Рэя Брэдбери, ничего не получается с местными кошками. Родители шесть раз пытались начать все сначала, но в прошлом году наконец развелись, и мама из книжного переехала в маленькую квартиру в Ренвуде, через два района от нас. Джордж, когда приходит из школы, все время сидит в магазине у окна и делает записи в дневнике. Папа со времен отъезда мамы ходит как в воду опущенный, у него появилась привычка: каждый вечер, перечитывая Диккенса, съедать по целой плитке шоколада с мятой.
С Джордж я не согласен. Нет, я не надеюсь на удачу в любви, просто думаю, что в любви не везет всему миру. Эми меня любила. Разве возвращаются к нелюбимым? Я пытаюсь понять, где допустил ошибку. Должен же быть момент, когда я сплоховал? Если удастся его вернуть – я все исправлю…
«Почему? – Я вытираюсь в ванной и пишу Эми эсэмэс. – Должна же быть причина. Хотя бы о ней ты можешь мне сказать?» Отправляю сообщение и спускаюсь в магазин.
– Теперь выглядишь лучше, – одобрительно замечает папа.
Джордж поморщилась и решила промолчать.
– Как там замечательно сказано у Диккенса в «Больших надеждах»? «Разбитое сердце. Думаешь, что умираешь, но продолжаешь жить, день за днем, один ужаснее другого».
– Спасибо, пап, это обнадеживает, – говорит Джордж.
– Со временем все наладится, – добавляет он, но звучит не очень убедительно. – Я пошел на книжный развал, поищу книги, – сообщает папа, и это неожиданно, ведь сегодня пятница.
Я предлагаю ему помочь, но он лишь машет рукой, давая понять: магазин на мне.
– До вечера, увидимся в восемь в «Шанхай-дамплингс».
С ноября, закончив двенадцатый класс, я каждый день работаю в магазине. Мы продаем старые книги, в нашей части города они пользуются спросом. Я хожу с папой на книжные развалы, и с каждым днем становится все труднее отыскать редкий товар. Теперь все знают цену раритетным книгам – первого издания «Казино "Рояль"»[8] задешево на полке у ничего не подозревающего владельца уже не купишь. Хочешь приобрести – плати, сколько просят за уникальный экземпляр.
Все время натыкаюсь на статьи о том, что жить букинистическим магазинам осталось недолго. Независимые книжные, торгующие новыми изданиями, пока держатся. Электронные книги, конечно, ждет большое будущее. А от букинистов, похоже, скоро и следа не останется. Я постоянно думаю об этом, потому что после развода мама стала заговаривать о продаже «Книжного зова». Они с папой купили его двадцать лет назад. На его месте раньше был цветочный магазин. Просили за него не много, хотели побыстрее продать: владелец почему-то все бросил. Когда родители пришли смотреть помещение, здесь еще стояли ведра, пахло цветами и затхлой водой. Купюр в кассе не было, но монеты остались.
Родители не стали убирать деревянный прилавок справа от входа, старый зеленый кассовый аппарат и красную лампу, но все остальное поменяли. Вырубили большие окна, навесили полки во всю длину магазина, прислонили к ним деревянные стремянки, соорудили стеклянные шкафчики, где хранятся первые издания, отдельно устроили полки для «Библиотеки писем». Папин брат Джим отремонтировал пол. Перед прилавком – стол для распродажи, дальше – диван. В глубине магазина, слева, – лестница, ведущая в квартиру, а справа – та самая комнатушка с книгами по саморазвитию. Стеклянные двери рядом с ней ведут в читальный сад. Там можно сидеть в любую погоду – Джим сделал навес. По каменной стене ползет плющ.
В саду расставлены столы с досками для игры в «Скрэббл», диваны и стулья.
В каменной стене справа – запертая калитка, ведущая в булочную Фрэнка. Я предлагал Фрэнку открыть ее, чтобы посетители, купив у него кофе, могли посидеть в саду, но ему это было неинтересно. Сколько я его знаю – а знаю я его с моего рождения, – он ни разу ничего не поменял в своем магазине. Там всегда была черно-белая плитка, прилавок, как в закусочных, а вдоль него – обитые черной кожей табуретки. Фрэнк печет одни и те же булки, отказывается варить латте на соевом молоке и целый день крутит Фрэнка Синатру.
Он делает мне вот уже второй за сегодня кофе и говорит, что я ужасно выгляжу.
– Знаю, – ворчу я, размешивая сахар. – Меня бросила Эми. Разбила мне сердце.
– Ты еще не знаешь, что такое разбитое сердце. – Фрэнк угощает меня слоеным пирогом с черникой. Поджаристый, как я люблю.
Забираю угощение в магазин. Начинаю разбирать книги, на которых нет ценника, и пролистываю каждую. В них можно отыскать что угодно: пятна-круги от кофе, подчеркнутые слова, пометки на полях. За годы работы в магазине мы с Джордж обнаружили много интересного: письма, списки покупок, билеты на автобус, записанные мечты, а также маленьких паучков, расплющенные сигареты и табак. Однажды я вытащил презерватив (запечатанный и десять лет как просроченный – отдельная история). Другой раз в «Энциклопедии мировой флоры» 1958 года листьями были помечены страницы с чьими-то любимыми растениями. Когда книга попала мне в руки, от листьев сохранились одни прожилки. Старые книги полны тайн, поэтому я так их люблю.
Пока я об этом думаю, в магазин заходит Фредерик. Его жизнь тоже полна тайн. Постоянный клиент со дня открытия, наш первый покупатель. Тогда ему было пятьдесят, а сейчас семьдесят или около того. Элегантный мужчина, обожающий серые костюмы, темно-синие галстуки и Дерека Уолкотта. Мне тоже нравится Дерек Уолкотт, я бы сорвал со страниц слова стихотворения «Любовь после любви» и съел бы – настолько оно мне нравится. Фредерик все время ищет конкретное издание стихотворений Уолкотта. Он мог бы заказать новый экземпляр, но нет. Ему нужно даже не первое издание, просто ищет книгу, которую когда-то потерял. Скорее всего, никогда не найдет.
Нет, я не думаю, что искать бесполезно. Кто я такой, чтобы утверждать это? Шансов на удачу нет, но ведь иногда случается невозможное, вдруг я сам ее найду… Фредерик не рассказывает мне, почему эта книга так для него важна. Он скрытный, вежливый человек, я никогда не видел таких грустных глаз, как у него.
Протягиваю ему три экземпляра, которые удалось обнаружить за последний месяц. Он сразу откладывает первые два, но замирает, уставившись на третий. С таким трепетом держит его в руках… Начинаю думать, уж не нашел ли я тот самый. Фредерик открывает книгу, листает страницы… и пытается скрыть разочарование. Когда он достает кошелек, я отговариваю его, мол, не обязательно покупать.
Но Фредерик настаивает. Представляю себе картину: когда он умрет, в его доме обнаружат сотни экземпляров одной и той же книжки Уолкотта и будут ломать голову, зачем ему столько понадобилось.
Помимо Фредерика у нас есть и другие постоянные клиенты. Например, Эл – все время читает научную фантастику, по нему видно. Много лет он пишет роман-утопию о парне, которого отправили в несуществующее государство. Мы все не решаемся сказать ему, что этот весьма избитый сюжет. Или вот Джеймс – тот заходит за книгами об истории римлян. Аарон появляется раз в пару месяцев: поздно вечером, пьяный, он барабанит в дверь – просится в туалет. Инее – ей вроде просто нравится запах старых книг. А Джет приходит, чтобы украсть несколько книг и продать их потом в другой букинистический магазин. Еще Фрида, которая уже десять лет играет с Фредериком в «Скрэббл». Ей примерно столько же, сколько Фредерику. Она носит элегантные строгие платья – сразу видно, была одной из тех училок по английскому, которых дети боятся как огня. Она участвует в ежемесячных собраниях клуба книголюбов, куда приходят одни и те же участники. Я расставляю стулья, открываю дверь, раскладываю сыр, ставлю бутылки с вином и удаляюсь. В дискуссию я почти никогда не вступаю, но, если очень интересно, а так бывает всегда, читаю книгу, которую они обсуждали. В прошлом месяце это была «Летняя кожа» Кёрсти Игар[9]. Джордж решила прочитать ее ради постельных сцен, да и я немного полистал по той же причине. Но взял я ее больше из-за того, как Фрида говорила о главной героине, Джесс Гордон. Эта девушка немного напомнила мне моего бывшего лучшего друга Рэйчел Суити. Книга мне понравилась, Джордж тоже ее оценила – и мы добавили экземпляр в «Библиотеку писем». Этой «Библиотекой» и знаменит «Книжный зов», по крайней мере среди местных. О нас время от времени пишут на сайтах типа Broadsheet[10], когда дают рекомендации, чем заняться в городе.
Сама «Библиотека» находится в глубине магазина, у лестницы, ведущей в квартиру. Она отделена от остальных полок. Там мы храним книги, пользующиеся особой любовью читателей: любовные романы и научную фантастику, поэзию, атласы и кулинарные книги. В этих книгах можно писать, подчеркивать фразы. Пришлось запастись несколькими экземплярами некоторых книг – скажем, Тома Стоппарда и Джона Грина: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» и «Виноваты звезды» исписаны вдоль и поперек. Мы назвали эти полки «Библиотекой писем», потому что многие пишут здесь целые послания и вкладывают их между страницами. Письма поэтам, бывшим бойфрендам-негодяям, бывшей девушке, укравшей книгу «Hi-Fi»[11]. Но чаще пишут незнакомцам, которым нравятся те же книги.
Гордость и предубеждение и зомби[12]
Джейн Остин и Сет Грэм-Смит
Письма оставлены между с. 44 и 45
23 ноября – 7 декабря 2012 года
Надпись на титульном листе:
Эта книга принадлежит Джордж Джонс.
Так что, Генри, не продавай ее.
Дорогая Джордж!
Ты, наверное, удивишься, когда обнаружишь в своей книге это письмо, возможно, тебе невдомек, как оно туда попало. Пусть это останется тайной.
На самом деле я еще не положил его туда – сижу пока в своей комнате и пишу. Не сомневаюсь, что вложить его в книгу будет непросто. Надеюсь, удастся поймать момент, когда ты выйдешь из класса, оставив книгу на парте. Я знаю, ты любишь находить всякую всячину в старых книгах. Поэтому очень постараюсь, чтобы все получилось.
А вот ты уже читаешь письмо – это успех.
Я не скажу тебе, кто я. По крайней мере, не сейчас. Я твой ровесник, в школе мы сидим в одном кабинете как минимум на одном из курсов. Пели решишь ответить, можешь оставить книгу в «библиотеке писем», вкладывай письмо между 44-й и 45-й страницами.
Я не навязываюсь. Мне нравятся книги. (Мне нравишься ты) Пифей (имя, разумеется, вымышленное)
Пифей, или Стэйси, или кто там из ее друзей это писал! Не приближайся ко мне. Пели появишься в нашем магазине, я вызову полицию.
Джордж
Дорогая Джордж!
Спасибо, что ответила, пусть даже только для того, чтобы пригрозить мне.
Не сердись: я не дружу со Стэйси. Мне она вообще не нравится, а я ей тем более. Я не шучу. Ты забавная и умница, мне очень нравится писать тебе.
Пифей (разве кто-то из друзей Стэйси назвал бы себя Пифеем?)
Пифей!
Так ты не дружишь со Стэйси? Докажи.
Джордж
Дорогая Джордж!
Вот задала ты мне задачку. Как я докажу, что не обманываю? Будь я теоремой, было бы легче. Может, просто рискнешь и поверишь?
Расскажу немного о себе. Вдруг поможет? Мне нравится наука. Я люблю математику, решать задачи. Верю в привидения. Увлекаюсь путешествиями во времени, космосом и океанами.
Я еще не решил, чем хочу заниматься после школы, но думаю, буду изучать океаны или космос. Хотя сначала, наверное, отправлюсь путешествовать. Для начала – в пустыню Атакама. Она раскинулась на 1000 километров от южной границы Перу до Чили, рядом Тихий океан. Эта пустыня – самое сухое место на Земле. В некоторых ее частях никогда не шел дождь. Ничего не гниет, потому что не влажно. Если там кто-то умер – считай, законсервировался. Можешь в «Библиотеке писем» открыть атлас на с. 50. (Там же я отметил и другие места в Южной Америке, куда хотел бы попасть.)
Теперь расскажи мне что-нибудь о себе.
Пифей
Пифей!
Зачем ты мне пишешь? В школе все считают меня фриком.
Джордж
Дорогая Джордж!
Фраки мне очень нравятся.
Пифей
Рэйчел
В пятницу днем я выезжаю из Си-Риджа на бабушкиной машине. Это старая темно-синяя «Вольво» примерно 1990-х годов, но зато моя. Бабушка хотела, чтобы я переехала к Роуз, так что машиной она меня подкупила.
Во время сеанса Гас, психоаналитик, который помогал мне справиться с депрессией, спросил меня, что я буду чувствовать, уезжая от океана. «Облегчение», – ответила я. Больше не придется сталкиваться ни с Джоэлом, моим бывшим бойфрендом, ни с разочаровавшимися во мне учителями, ни с друзьями – у нас больше нет ничего общего. Не придется встречаться с сотрудниками пляжного спасательного клуба, где я работала до гибели Кэла, с детьми, которых учила плавать в бассейне.
Тем не менее сегодня мне тяжело. Во-первых, получив права, я почти не водила машину, а бабушкина тачка на механике не разгоняется больше чем на 65 километров в час. Во-вторых, бабушка поставила в багажник коробку с вещами Кэла. Она не сумела придумать для нее общего названия. На ней стоит знак вопроса, а под ним написано: «Разное». Подозреваю, что буду возить ее в багажнике, пока езжу на этой машине. Через полгода после смерти вся его жизнь уместилась в несколько ящиков, на которых написано: «Спортивные вещи», «Хобби», «Для компьютера» и «Игры». Печально. Хочется притормозить и швырнуть коробку «Разное» со скалы. Один рывок – и она исчезнет навсегда. Но все сегодня против меня. Цвет неба, например.
Три года назад, в это самое время дня, мама, Кэл и я приехали сюда. Подъезжая, мы глазами искали океан. Брат сидел на заднем сиденье, у него на коленях лежал открытый атлас, старый, составленный еще в девятнадцатом веке. В тот день он нашел его в букинистическом магазине. Я обернулась и увидела, как он разглаживает страницу с Южным океаном, бледным по краям и темно-синим посередине. Пока ехали, вспоминали все, что знаем о нем. Четвертый по величине, береговая линия – 17968 километров, площадь – 20327000 квадратных километров, а средняя глубина – где-то между 4000 и 5000 метров. Помню, как мы замолчали, представив себе такую громадину.
Я поворачиваю вглубь материка и выжимаю из машины все, на что она способна. Заросли кустарника и вода быстро исчезают из виду, я отматываю время назад. До того момента, когда мир был совсем другим. Напряженно смотрю вперед в ожидании бетонного города, в котором и намека нет на океан.
В сумерках я пропустила первый съезд с шоссе на Грейстаун, приходится съехать на следующем. Теперь поеду назад через Шарлот-Хилл по Хай-стрит, мимо «Книжного зова» и булочной Фрэнка. Я не была в городе с самого переезда. Ползу в потоке машин и испытываю странное чувство, будто попала в сон о прошлом. Кое-что изменилось: «Потрепанная одежда» превратилась в «Грейстаун Органике». В магазине DVD теперь кафе. Все остальное по-прежнему.
Поравнявшись с «Книжным зовом», вижу за прилавком Генри: сидит, зацепившись подошвой за нижнюю перекладину табуретки, уперся локтями в колени, книга в руках. Сосредоточенный какой. Прошло три года, и мне уже больше не хочется поцеловать его. Есть едва уловимое желание дать пинка – вот, пожалуй, и все. Стою в пробке, а Генри выходит на улицу, чтобы занести книги. Ветер ерошит его волосы, такие же иссиня-черные и блестящие. Я заглядываю в себя, но не чувствую ничего. Вспоминаю первые месяцы в Си-Ридже, когда каждая мысль о Генри заставляла меня злиться и стыдиться. Тогда меня мог охладить лишь океан.
Роуз живет в одном квартале от Хай-стрит – улицы, полной магазинов, которые продают кофе, одежду и пластинки. Северная часть города нам с Кэлом всегда казалась «потрепанной», за это мы ее и любили. За рекой, в южной части, широкие бульвары и модные бутики, но мне больше нравится здесь, среди кинотеатров, разрисованных стен, электропроводов, которыми крест-накрест иссечено все небо.
В старой квартире, через дорогу от больницы, у Роуз была всего одна спальня. Когда мы с Кэлом у нее ночевали, она бросала матрас на пол в гостиной. Ее нынешнее жилье – что-то вроде старого склада из рыжего кирпича с выцветшей вывеской «Авторемонт». Одна деревянная дверь слева и две справа – здесь, наверное, проезжали машины.
Роуз – наша самая любимая тетя, но она же и самая неуловимая. Когда она появляется в Си-Ридж, то всегда либо подстригает траву, либо вычищает гараж, либо курит в дюнах. Когда она исчезает – ищи ее в каком-нибудь экзотическом месте: то отправляется в поездку по Африке, то на работу в Лондон, то волонтером в Чили. Однажды я спросила, почему у нее нет детей. «Я никогда не хотела детей, – объяснила она. – Я всегда занята и ругаюсь как черт».
Я знаю, что ей нравилось проводить время со мной и Кэлом. Говорят, когда я родилась, то все время кричала, и Роуз после смены в больнице заезжала и носила меня на руках, чтобы мама с папой могли немного поспать. Однажды мама, проснувшись среди ночи, услышала, как Роуз рассказывает мне таблицу Менделеева. «Других историй я не знаю», – оправдывалась тетя.
Прежде чем выйти из машины, я быстро посылаю маме и бабушке сообщение: «Я добралась». Потом достаю из багажника чемоданы. Коробку Кэла не трогаю.
– Я слышала, что бабуля отдала тебе машину, – встречает меня Роуз на пороге. – Как доехала?
– Нормально.
– Небось, всю дорогу умирала от страха?
– Полдороги, – отвечаю я, осматриваясь.
– У меня бардак. Ремонт делаю.
– Здесь нет стен, – замечаю я, но она, качая головой, хлопает по кирпичам.
– Здесь нет внутренних стен.
Это была одна огромная комната с цементным полом и французскими окнами. В углу кухня, а в двух закутках стоят кровати. Вся жизнь Роуз у меня как на ладони. Кровать не застелена – какой-то голубой бардак. С одной стороны комод, с другой – полка, заставленная медицинскими книгами. Одежда – в основном джинсы и футболки – валяется на полу или вываливается из ящиков. Напольная вешалка с маленькими черными платьями, а на полу – пара сапог с высокими голенищами.
Мой угол недалеко от окон, выходящих на улицу. Там кровать со стопкой простыней, комод и пустая вешалка.
– Когда-нибудь здесь будут стены, но пока нам придется соблюдать условные границы. В ванной стены есть. – Она указывает на металлическую дверь возле кухни. – Тебе не нравится? – спрашивает она, наблюдая за мной.
– Нравится. Просто не совсем то, чего я ожидала.
Но думаю я о другом. Здесь негде спрятаться.
У меня не так много вещей, и я быстро их разбираю. В холодильнике пусто, и мы с Роуз едем в супермаркет. По пути я размышляю, правильно ли я сделала, что в это ввязалась. При мысли о квартире-складе начинает крутить живот. Я привыкла быть одна и делать что хочу – гулять ночью по пляжу, прогуливать школу, чтобы выспаться, плакать, когда никто не видит.
– Я с тобой разговариваю, – долетает до меня голос Роуз.
– И что?
– А ты не слушаешь. – Она показывает пальцем на улицу. – Мы приехали. Бери тележку, встретимся внутри.
Готовит Роуз не очень хорошо, поэтому мы покупаем либо то, что могу приготовить я, либо то, что можно просто разогреть. Зато здесь я с удовольствием хожу по магазину. В Си-Ридж все друг друга знают и потому до сих пор на нас оглядываются.
Мы с Кэлом никогда не сомневались, выбирая между «M&M's» с арахисом и «M&M's» с шоколадом. Роуз, видимо, тоже долго не думает – в тележке оказываются оба вида.
– Бабушка паникует, что ты ничего не ешь, – говорит она, шагая между стеллажами. – Утверждает, что ты превратилась в зомби – постоянно прячешься в своей комнате, спишь целый день, а ночами торчишь на пляже. Вместе с мамой, которая тоже стала как зомби.
Роуз бросает в тележку банки с тунцом, а я смотрю на свое отражение в подносах для тортов – проверяю, так ли уж похожа на живого мертвеца. Пожалуй.
– Она вообще-то понятия не имеет, кто такие зомби, – продолжает Роуз. – Я бы на твоем месте не волновалась.
– Имеет. Кэл ей объяснил. «Зомби по имени Шон» – ее любимый фильм. Наравне с «Касабланкой».
– Нам в детстве даже телевизор не давали смотреть. А теперь она полюбила фильмы с Саймоном Пеггом и сообщает мне, что моей племяннице нужен секс.
– И что ты ей ответила?
– Что зомби сексом не занимаются.
Бабушка и Роуз не ладят. По семейной легенде, они начали ссориться, когда Роуз еще было года три, и продолжают до сих пор – просто из упрямства. Бабушка считает, что Роуз слишком много ругается, слишком много работает и слишком редко приезжает погостить.
– Раз она отправила тебя ко мне, значит, дело плохо.
– Я пыталась закончить двенадцатый класс, – оправдываюсь я.
– Если б хотела – закончила бы. Сдала бы экзамены с закрытыми глазами.
Вспоминаю, как вместо уроков лежала за школой на траве, солнце грело мне лицо, а травинки щекотали спину.
– Глаза у меня были как раз закрыты.
– Жизнь продолжается. – Роуз говорит это так, будто все в ее власти.
Мы несем продукты к машине. Когда подходим, я замечаю на лобовом стекле афишу группы The Hollows. Хироко и Лола выбрали это название очень давно, когда и группы-то еще не было. Они сочиняли песни и репетировали в гараже у Лолиной бабушки.
Роуз ставит пакеты в багажник, а я изучаю листовку. На фото девчонки вдвоем на автобусной остановке, с бас-гитарой и барабанной установкой.
– Старые друзья, – объясняю я Роуз.
– Старые друзья пишут, – слышу я чей-то голос, поднимаю глаза – и вот она, Лола, собственной персоной.
Конечно, ничего удивительного – она живет неподалеку и, видимо, как раз разносила листовки. Но для меня это маленькое чудо – Лола будто возникла из прошлого, материализовалась в воздухе: маленькая, стройная, с длинными каштановыми волосами и смуглой кожей. Мне хочется обнять ее, но тогда я расплачусь прямо здесь, на парковке.
– Как давно мы не виделись.
– Очень давно. – Лола крутит в ухе гвоздик. – Ты так давно не писала – мы уж думали, ты умерла.
– Об этом я бы тебе сообщила.
Она не улыбается, но перестает крутить сережку. Если сказать ей про Кэла – она тут же меня простит.
Правда, почувствует себя виноватой. Да и как-то неправильно заводить об этом речь, пока Роуз закидывает в машину туалетную бумагу.
– Двенадцатый класс. Времени не было совсем, – оправдываюсь я.
Она делает шаг вперед и касается моих волос, будто только сейчас заметила, что они теперь короткие и светлые. Она подмечает все: и черную футболку с джинсами, и мою худобу. Сама Лола в коротком серебристом платье, и рядом с ней мне хочется хотя бы выглядеть не так тускло, как у меня на душе.
– Тебе не нравится? – спрашиваю я, проводя рукой по волосам.
– Нравится.
– Прощаешь меня?
Она берет у меня листок, пишет свой телефон и говорит, что сегодня вечером они играют в «Прачечной».
– Там будет Генри, и если ты действительно раскаиваешься, то обязательно придешь, – говорит она и не дает объяснить, что я не хочу видеть Генри. – Придешь и будешь помилована.
Пока мы с Роуз выезжаем с парковки, я рассказываю ей о Лоле и Хироко. Лола поет и играет на гитаре, Хироко – на ударных. Рассказываю – и будто снова вижу, как на уроке, тайком от учителя, они передают друг другу записочки со словами песен. Кладу листовку в карман. Я скучаю по Лоле и не хочу разочаровывать ее. Но в «Прачечную» я точно не пойду. Жизнь и без того достаточно тосклива, чтобы еще смотреть, как Генри и Эми держатся за руки и целуются.
– Кстати, о старых школьных друзьях, – начала Роуз. – Я на днях встретила Софию – ну, знаешь, маму твоего дружка Генри. Очень вовремя встретила. Я как раз узнала, что с твоей работой в больнице ничего не вышло, рассказала об этом Софии, а она предложила тебе место в «Книжном зове».
Роуз говорила очень быстро, и я не сразу уловила, о чем это она. А когда до меня дошло, долго молчала. Сидеть рядом с Генри, испытывая неловкость восемь часов в день. Даже если работать в разные смены, нам все равно не избежать встреч друг с другом. Он всегда в магазине. Он даже ночует там. Лежит на диване и говорит об Эми. Говорит с Эми. Я представляю, что она лежит на диване вместе с ним.
– Нет.
– Нет?
– Нет, – твердо говорю я. – Спасибо, конечно, но скажи Софии, что я нашла другую работу.
– Ты нашла другую работу?
– Нет, конечно.
– Значит, ты идешь в «Книжный зов». Завтра в десять утра. Софии нужен человек, который умеет работать с людьми и компьютером. Это как раз для тебя.
– Я разучилась работать с людьми.
– Что правда, то правда, но ей я решила этого не говорить. Как и обо всем остальном. Они не знают про Кэла. Не знают, что ты не сдала экзамены. Думают, ты взяла академический отпуск. Они хотят создать базу данных и сделать каталог книг. Ты ведь справишься?
Справлюсь. Но не хочу. Нет ни малейшего желания вспоминать сейчас о той постыдной ситуации с Генри. Но выбора нет, и я рассказываю тете о том, как он мне нравился, о ночи перед концом света, об Эми, о письме, о моем признании в любви и о том, как он проигнорировал мои чувства. Любому человеку стало бы понятно, почему я не могу работать в магазине. Но Роуз не такова.
– Ну, придется преодолеть себя. Ты хочешь спрятаться. Хочешь быть несчастной, но я этого не допущу. Ты выходишь на работу в «Книжный зов» – и точка! Ни одного дня не дам тебе валяться на кровати и смотреть в потолок. – Она бросает на меня не терпящий возражений взгляд, потом снова смотрит на дорогу. – Должна же ты когда-то снова начать жить.
Мы молча заносим пакеты в дом. С каждой минутой я все больше и больше уверена, что не буду работать с Генри.
– Лучше уж мыть туалеты. Давай я буду мыть туалеты? Прошу тебя! Устрой меня в больницу уборщицей.
– Он тебе все еще нравится.
– Не нравится он мне! И никто не нравится.
Возможно, кому-то пережить утрату помогает секс, но только не мне. Я рассталась с Джоэлом. Я ни с кем не целовалась с тех пор, как умер брат, и не хочу ни с кем целоваться. Не хочу видеть, как целуются другие. Тем более как Генри целует Эми.
– Вот мои условия, если хочешь здесь жить, – твердо начала Роуз. – Каждое утро ты идешь на работу. Или так, или я тебя снова отправлю в двенадцатый класс. Тебе восемнадцать, так что решай сама: остаешься здесь и делаешь, что я говорю, или едешь домой. Возможно, я сейчас жестковата, но все мы очень переживаем за тебя.
Я иду в ванную и закрываюсь – это единственная дверь, которую можно закрыть. Стою и смотрю на себя в зеркало. Кто это? Я не узнаю себя. Волосы я отрезала примерно через неделю после похорон. Был очень странный вечер. Вспоминаю небо – такого я раньше не видела. Плоское и беззвездное, будто мир уместился в коробку с крышкой. Я не могла спать. Сидела на балконе и долго смотрела ввысь, зная, что там планеты, звезды и галактики, но уже не веря в них.
Хорошо, что есть разница между той Рэйчел, что была до смерти Кэла, и Рэйчел нынешней. Прежняя девочка с длинными русыми волосами любила естественные науки, носила платья (так легче раздеться до купальника). Теперь у нее короткая стрижка и она совсем себя забросила.
– Я просто хочу, чтобы ты снова стала собой. – Роуз постукивает ногтями по двери ванной. – Ты помнишь тот день? – спрашивает она, и я сразу понимаю какой. Роуз начинает его описывать. Хочу остановить ее, но лень. В тот день не случилось ничего и случилось все.
Летом, перед началом двенадцатого класса, Роуз приехала погостить с утра пораньше. Она как раз тогда вернулась из Чили. Как обычно, вошла в кухню с кофе, круассанами и газетами. Стояла жара. Мы завтракали на балконе, и Роуз рассказала, что побывала на мысе Горн, крайней южной точке Огненной Земли. Дальше находятся Южные Шетландские острова, отделенные от Южной Америки проливом Дрейка. «Место, где соединяются Атлантический и Тихий океаны», – сообщил Кэл, читая с экрана телефона и поправляя очки костяшками пальцев. Роуз закинула ноги на перила балкона и сказала: «Первое путешествие. Куда бы вы ни решили поехать, вместе или порознь, – я оплачу эту поездку».
Роуз никогда не дает пустых обещаний. И мы с Кэлом начали строить планы. Конечно, мы поедем вместе: я подожду, пока он закончит школу. Трудно было решить куда.
– Предложение все еще в силе, – говорит Роуз из-за двери. – Выбирай.
Я выбираю прошлое.
В ванной слишком тесно. Роуз продолжает стоять под дверью. Из зеркала на меня смотрит незнакомая девушка.
Хочу прокатиться на машине, чтобы из окна дул приятный ветерок.
В конце концов выхожу.
– Давай хотя бы поговорим об этом, – просит Роуз, и я киваю.
– Только завтра. Пожалуй, все же пойду послушаю выступление Лолы.
Беру листовку, Роуз протягивает мне запасной ключ от дома. Видно, что она беспокоится. Целую ее в щеку.
– Расслабься. Ты до меня достучалась. Я снова живу.
Маме этого было бы достаточно, но Роуз не мама.
– Я не идиотка. Ты будешь кататься кругами всю ночь, чтобы только не говорить со мной.
Ну да, этим я и собираюсь заняться.
– Я и не думала.
Чувствую, сейчас снова начнем ссориться, но Роуз вдруг успокаивается. Она стоит, облокотившись о стол.
– Окей. – Берет яблоко и кусает его. – Сфотографируешь Лолу на сцене и пришлешь. Докажи мне, что снова живешь.
«Слишком умная» – так бабушка говорит о Роуз. Слишком неугомонная, слишком честная, презирает условности, слишком шумная. Именно за это я всегда любила тетю, пока ее характер не обернулся против меня.
Я проезжаю знакомые места, задумавшись, что делать дальше. Здесь, кажется, все по-прежнему: улицы, магазины, дома. Проезжаю мимо Грейстаун-Хай, где мама преподавала естественные науки и где училась я. Кэл ходил в частную школу на другом конце города: там была хорошая программа по музыке – он играл на фортепиано. Останавливаю машину на Мэтьюс-стрит возле дома, где мы жили, – четырехкомнатное калифорнийское бунгало кремового цвета. Перед домом у теперешних жильцов все еще стоят наши стулья и растения в кадках.
В задней части дома были большие окна. Помню, как однажды вечером мы с Кэлом сидели в гостиной и началась гроза. В свете уличного фонаря хорошо был виден дождь, сверкала молния. И Кэл, и я любили грозу. Нам нравилось наблюдать за вспышками молний и тяжелыми тучами.
Кэл интересовался естественными науками и хорошо в них разбирался, но не любил их так, как я. Науку он считал перспективной, но при этом верил в путешествия во времени и в сверхъестественные силы. Однажды мы вместе смотрели «Быть человеком»[13] и спорили, существуют ли привидения. Кэл был уверен: существуют. Я же в них не верила. Мама объяснила нам, что в соответствии со вторым законом термодинамики они существовать не могут. Кэла это не переубедило. Тогда я согласилась с мамой…
Человек похож на некий механизм: если сломается, вряд ли станет прежним. В день похорон, когда все вышли из часовни, я осталась внутри – ждала, когда появится призрак Кэла. Я все еще не верила в приведения, но в них верил Кэл.
«Видишь, Рэйч, я здесь», – я представляла себе, как он скажет это, поднимет руки, и солнечный свет пройдет сквозь них. Но призраки – не что иное, как воображение. В конце концов распорядитель похорон мягко попросил меня уйти, потому что начиналась следующая церемония.
Размышляю над ультиматумом Роуз. Оставайся – или уезжай домой. Все равно Кэл везде, но по крайней мере в этом городе он был живым. Судя по адресу на листовке, «Прачечная» находится напротив «Книжного зова». Не хочу встречаться с Генри, но в клубе будет темно, и шансов столкнуться с ним не так уж много.
Завожу машину.
Гордость и предубеждение и зомби
Джейн Остин и Сет Грэм-Смит
Письма оставлены между с. 44 и 45
8 декабря – 11 декабря 2012 года
Хорошо, Пифей. Я отвечу, но только потому, что мне жаль тебя. Что это за парень, которому нравятся фрики?
Я расскажу о себе, но сначала задам тебе вопросы. Кто такой Пифей? Мы с тобой когда-нибудь общались? Почему я никогда не вижу, как ты кладешь в книгу письма? Я слежу очень внимательно.
Джордж
Дорогая Джордж!
Ты всегда такая подозрительная? Ничего не имею против, просто интересно: ты хоть кому-нибудь доверяешь? В школе ты всегда одна. Как-то в буфете я спросил, могу ли сесть за твой стол. Ты взглянула на меня, сказала «конечно», встала и ушла. Не очень гостеприимно.
Так вот, о Нифее. Хорошо, что ты спросила. Он жил в четвертом веке и первым (из официально зафиксированных) описал полярный день. Это первый из известных нам исследователей Арктики, также он выяснил, что морские приливы и отливы происходят из-за Луны.
Тебе не удается увидеть, как я кладу письма в книгу, потому что я чрезвычайно неприметен.
Пифей
P. S. Я заметил, что на карте ты отметила США – я бы тоже хотел туда съездить. Мы с сестрой мечтаем нырнуть в океан с берегов Калифорнии.
Хорошо, Пифей, теперь обо мне.
Я люблю книжный. Много читаю. Из любимых – Хью Хауи, Курт Воннегут, Урсула К. Ле Гуин, Маргарет Этвуд, Джон Грин, Лев Толстой (только что закончила «Анну Каренину»), Дж. К. Роулинг, Филип Пулман, Кёрсти Игар, Мелина Марчетта, Шарлотта Бронте и Донна Тартт. С недавнего времени (ты это знаешь) увлекаюсь мэшапами («Разум и чувства и гады морские»[14] и все такое).
Я люблю дамплинги[15]. Я родилась в первый день зимы и вообще люблю, когда мне холодно (только не ногам). Люблю слушать The Pinches, Jane's Addiction, Эмбер Коффман и Wish.
В школе я предпочитаю одиночество, потому что не такая, как все, уже и не пытаюсь искать друзей.
Извини за мое поведение в буфете. Я ничего такого не помню. Знала бы, что это ты, не ушла бы.
Джордж
Дорогая Джордж!
Спасибо, извинения приняты. Пели я когда-нибудь еще раз осмелюсь подойти к тебе, надеюсь на более теплый прием.
Я тебя понимаю. Тоже приходилось переходить в другую школу, но в этой у меня появился хороший друг, так что жить можно. Думаю, тебе он понравится, да и ты ему тоже. Он в твоей группе по английскому и считает тебя интересной. Сказал, что ты сделала хороший доклад по «Лжецу»[16]. Правда, произнесла «твою мать» и не заметила.
Я раньше не слышал об этих группах, но теперь скачал. Мне нравится Wish. У их песен какое-то призрачное звучание. Ты слышала о The Dandy Warhols? Мне кажется, они тебе могут понравиться.
Я читаю много художественной литературы, мне нравятся комиксы, и я обожаю научно-популярные книги. Как я уже говорил, меня интересуют теории времени. Много читаю о растущем блоке Вселенной[17]. Не совсем понимаю материал, но мне нравится копаться в нем.
Пифей
P. S. Мне нравятся фрики, но не думаю, что ты такая. Если ты фрик, то в самом хорошем смысле. Ты прекрасна. (Теперь я никогда тебе не признаюсь, кто я.) Мне нравится твоя голубая прядь и как ты отвечаешь на уроке, не заботясь о том, что скажут другие. Ты всегда читаешь интересные книги и работаешь в книжном магазине – это мне тоже нравится.
P. P. S. Я оставил для тебя книгу в «Библиотеке писем», можешь забрать ее себе: «Море» Марка Лаита. Моя любимая книга. Я там отметил гигантского осьминога. Эти существа способны менять внешность и структуру тела, копируя кораллы даже с самым замысловатым рисунком. Живут они около четырех лет, а вырастают до пяти метров в длину. Я бы хотел когда-нибудь попасть на Аляску и посмотреть на них.
Дорогой Пифей!
Я почитала кое-что об упомянутых тобой теориях времени. Пели прошлое на самом деле существует, то почему мы не можем туда переместиться? Не должна ли я существовать в прошлом – в соответствии с теорией растущего блока вселенной? И значит, находясь здесь, в настоящем, я одновременно существую и там? Пифей, это НЕ имеет смысла.
Спасибо за книгу. Она замечательная. А фотографии там обработанные? Рыбы кажутся невероятно яркими. Смотрела на них почти в полной темноте – с фонариком. Как будто под водой. Ты так не пробовал?
Гигантский осьминог и правда потрясающий. Но медузы мне нравятся больше. Я иногда хожу смотреть на них в океанариум. Они похожи на привидений в воде.
Спасибо тебе за комплименты – я бы не осталась в долгу, но не знаю, кто ты. В последнее время плохо слушаю на уроках – все время размышляю об этом. Ты вроде не из популярных ребят – пишу это в самом хорошем смысле.
А ты когда-нибудь признаешься мне, кто ты? Или мы так и будем переписываться?
Джордж
Дорогая Джордж!
Я тоже подумал: так странно, я рядом, а ты меня не знаешь. Но это слишком сложно. Боюсь, когда ты узнаешь, все может измениться, а я хочу продолжать переписываться с тобой.
Растущий блок Вселенной идет вразрез с твоей идеей времени, не правда ли? Подумай вот о чем: Вселенная растет, и пока это происходит, к ней добавляются отрезки пространства-времени. Пока отрезки добавляются, ты движешься вперед. Однако путешествие в прошлое невозможно. Пространство-время движется в одном направлении.
Пифей
Генри
В «Книжном зове» у нас свободный график. Открываемся к десяти утра и работаем как минимум до пяти, но обычно задерживаемся. Зато в пятницу заканчиваем не позже восьми, потому что ужинаем всей семьей в «Шанхай-дамплингс». Сегодня, как всегда перед закрытием, я возвращаю с улицы передвижные этажерки, и тут входит Лола. Говорит, только что видела Рэйчел. Я не спрашиваю, о какой Рэйчел идет речь. Рэйчел только одна. Та самая Рэйчел. Рэйчел Суити. Моя подруга, которая уехала три года назад и была так занята, что забыла обо мне.
Я писал ей письма – длинные письма – рассказывая все новости книжного. Писал о Джордж, маме и папе, о Лоле и Эми. Она отвечала мне письмами в один абзац, которые вскоре превратились в мейлы в один абзац, а потом и вовсе перестал получать вести от нее. «Она на меня обиделась, – говорил я Лоле, когда видел, какие длинные мейлы приходили ей от Рэйчел. – Она тебе ничего не говорила?» – спрашивал я, но она лишь мотала головой. Лола не умеет врать. Рэйчел что-то ей сказала, но она слишком хорошая подруга и никогда не поделится этим со мной. Оставалось только гадать.
– Рэйчел коротко подстриглась и стала блондинкой, – сообщает мне Лола.
И я против воли представляю ее. Не хочу думать о ней. Строю равнодушную гримасу.
– Я до сих пор не знаю, почему мы перестали дружить. Но раз уж так случилось, я не хочу ее видеть.
Лола поворачивается к прилавку спиной и, опершись на руки, садится на него, прямо рядом с плошкой мятных леденцов. Берет один и говорит:
– Привыкай тогда. Она вернулась, и я хочу с ней общаться.
– Да я уже давно привык. К тому, что она пишет тебе, но не мне. Привык, что она не отвечает на мои звонки. Даже свыкся с мыслью, что она уехала из города, не попрощавшись.
– Насколько мне известно, ты послал ей сообщение, что проспал.
– И поэтому она сердится? Проспать для меня обычное дело. Я очень редко встаю вовремя, и Рэйчел об этом знает. Могла заехать по пути и попрощаться.
– Похоже, ты действительно привык.
– А знаешь, что она сделала вместо этого? Написала, что оставила моих «Американских богов» на крыльце своего дома. Пока я добирался туда, пошел дождь. Книга вся намокла.
Лола берет еще один леденец.
– К счастью, ты работаешь в книжном магазине и у тебя есть еще пять экземпляров на полках и два в личной библиотеке.
– Не в этом дело, – возражаю я.
Она передает мне листок:
– Сегодня The Hollows играют в «Прачечной». Тебе удобно, прямо через дорогу.
Лола и Хироко официально играют вместе как группа The Hollows с выпускного вечера в одиннадцатом классе. Неофициально они мечтали о концертах класса с восьмого. Они немного похожи на Arcade Fire с примесью The Go-Betweens и Карибу – играют замечательно. Лола договорилась с владельцем «Прачечной», что сегодня их дуэт будет выступать целый час перед основной группой. Лоле пока не хватает денег, вырученных от концертов, чтобы платить за аренду квартиры, поэтому она подрабатывает в супермаркете и иногда подменяет продавцов в книжном.
Я обещаю прийти, и тогда Лола спрыгивает с прилавка.
– Рэйчел я тоже пригласила, – добавляет она. – Вот и помиришься с ней.
Чутье подсказывает мне, что помириться вряд ли удастся. Нельзя помириться с человеком, который забыл о тебе. Потом всю оставшуюся жизнь будешь бояться, что все повторится. Понимаешь: этот человек без тебя обойдется, а вот тебе без него тяжело.
Я запираю за Лолой дверь и отправляюсь в «Шанхай-дамплингс». По пути отвлекаю себя от мыслей о Рэйчел, думая об Эми. Весь день я держал мобильник в беззвучном режиме и нарочно не проверял, потому что телефон никогда не позвонит, если на него смотреть и ждать сообщения от бывшей девушки. Она звонила. Пропущенный звонок, сообщений нет. Размышляю, стоит ли перезванивать, и задеваю плечом Грега Смита. Просто иду дальше. Это мой одноклассник, и каждый раз, когда я его вижу, задаю вопрос небесам: «Почему идиотам так везет? Господи, если не хочешь, чтобы они захватили мир, не делай их симпатичными!» Он полный идиот, но у него идеально белые зубы и безупречная прическа.
– Я слышал, Эми послала тебя в задницу, – говорит он, хотя я уже отошел на несколько шагов.
Предпочитаю не связываться с Грегом, но не всегда получается. Особенно когда он называет мою сестру чокнутой или Лолу – лесбиянкой, будто в этом есть что-то плохое. Не могу сдержаться и тогда, когда он заявляет, что поэзия скучна. Я готов признать, что есть скучные стихи. Если бы их писал Грег, они были бы невыносимы. Но Пабло Неруда, Уильям Блейк и Эмили Дикинсон, к примеру, настолько увлекательны, что это явно не про них.
– Вообще-то она меня не посылала. Мы по-прежнему вместе. Летим путешествовать двенадцатого марта, – говорю я и продолжаю идти, пока этот дурак еще что-нибудь не сказал. Рано или поздно он узнает, что я соврал, но тогда меня по крайней мере не будет рядом. Закончить школу – это в том числе избавиться от общества некоторых идиотов.
Плохое настроение улетучивается, как только я вхожу в ресторан. Мы пропускаем пятничный ужин в «Шанхай-дамплингс» лишь раз в месяц, когда в магазине заседают книголюбы. Так было всегда, сколько себя помню. Каждый раз мы заказываем одно и то же: дамплинги со свининой, жареные дамплинги, вонтоны[18] с острым соусом чили, кальмара с солью и перцем, креветки с зеленью и спринг-роллы. Традиция живет и после развода родителей. Мама от нас ушла, но по-прежнему приходит на дамплинги, и хотя бы на час мы снова становимся семьей – а это так хорошо. Странно, печально, но хорошо.
У двери меня, как всегда, встречает Ма Ли. Ресторан принадлежит ее семье. Я знаю ее по школе. Она сейчас учится на факультете журналистики, но главная ее страсть – поэтические перформансы: она сочиняет стихи на ходу, записывая их в мобильник. Иногда мне кажется, что она и разговаривает так, будто это какое-то представление. Хотя, может, я просто так слышу.
– Генри, как она, жизнь? – спрашивает она.
– Ма Ли, жизнь – дрянь.
– Дрянь? Почему?
– Потому что Эми меня бросила.
Она замирает и делает паузу, которой достойна моя новость.
– Генри, тогда жизнь – дерьмо, – произносит Ма Ли и протягивает мне меню. – По-моему, они ссорятся.
– Ссорятся?
– Не едят. Кричат, – говорит она, и я начинаю подниматься по лестнице.
Мама и папа не кричат. Они относятся к тому типу людей, которые цитируют литературные произведения и стараются обо всем договориться. Даже когда мама уезжала, они не скандалили. Тишина в книжном была такой оглушительной, что мы с Джордж сбегали к Фрэнку.
Подхожу к столу: Джордж сидит на своем месте, рядом с папой. Я сажусь возле мамы. Джордж выглядит озабоченной, Ма Ли была права. Обычно за ужином мы без конца говорим о книгах и о жизни. В прошлую пятницу мы начали обсуждения с того, что прочитала Джордж: «1984» Джорджа Оруэлла и «Одно безопасное место» Тани Ансуорт. Начала «Дорогу» Кормака Маккарти. Первое правило наших обсуждений: нельзя долго пересказывать сюжет. Двадцать пять слов, не больше. Зато своим мнением о книге можно делиться сколько угодно. «Оруэлл: государство все контролирует. Ансуорт: действие происходит после глобального потепления. Маккарти: отец и сын пытаются выжить в постапокалиптическом мире».
Я спросил, что ее привлекает в этих ужасных мирах, и она задумалась. Я обожаю Джордж за то, как она серьезно относится к разным идеям, книгам и разговорам о них.
– Мне интересны персонажи, не миры. Как ведут себя люди, когда теряют все или когда опасно даже думать.
Потом мы стали говорить о моих книгах. Я достал и показал всем издание «Куда возвращаются вещи» Джона Кори Уэйли[19]. Решил много не рассказывать. Упомянул, что книга о Каллене Уиттере, у которого пропал брат. В самом начале герой описывает, как впервые увидел мертвое тело, и после такого я уже не мог не читать дальше.
Мама прочитала «Время смеется последним» Дженнифер Иган. Она грустно объяснила нам с Джордж, что время – мошенник, оно манипулирует человеком. Папа эту книгу читал. Он тоже казался грустным, и мне пришло в голову, что, возможно, мошенница – это любовь.
– Может быть, – ответил папа, когда позже я сказал ему об этом. – Но любовь, пожалуй, все же снисходительнее, чем время.
Сегодня все по-другому. Никаких разговоров о книгах. Папа протыкает вилкой дамплинг с креветкой.
– Нам нужно с тобой поговорить, – начинает мама.
Это не предвещает ничего хорошего (точно так же она начала разговор о разводе).
– Мама считает, что нам надо избавиться от магазина, – говорит папа.
Всем предельно ясно, что сам он продавать магазин не хочет.
– Поймите, нам делают хорошие предложения. Если продадим, нам всем станет легче жить, – объясняет мама. – Речь идет о солидных деньгах.
– А нам нужны солидные деньги? – спрашивает папа.
– Букинистику не назовешь перспективным бизнесом, – доказывает мама. – Генри, какая сегодня выручка?
Я засовываю дамплинг в рот целиком, чтобы не отвечать. Бизнес не перспективный, да и вряд ли когда-то станет. Эми все время шутит: «Проснись, Генри, и понюхай интернет». Но зачем же продавать магазин?
В нашей семье каждый имеет право голоса, родители не примут решение без нас. Джордж уставилась в тарелку, будто твердо решила превратить ее в портал и исчезнуть. Похоже, она еще не сказала, что думает по поводу продажи. Сестра каждый вечер играет с папой в «Скрэббл» и обожает читать у окна. Но она так скучает по маме, что часто плачет в своей комнате. Джордж проголосует так же, как я, потому что не захочет становиться на чью-либо сторону. Выходит, мой голос решающий.
– Генри, ты хочешь работать в книжном, пока мы не разоримся? – прямо спрашивает мама.
Но папа считает вопрос неправильным.
– Если все, столкнувшись с трудностями, станут бросать любимое дело, жизнь превратится в кошмар, – возмущается он.
Такое чувство, будто речь идет не только о книгах – вот почему Джордж ждет моего решения. Лет через двадцать магазин тоже вряд ли будет прибыльным – это точно. Я представляю себя за прилавком на папином месте, будто я читаю Диккенса и болтаю с Фридой. В солнечном свете, льющемся через окно, плавает пыль; всюду отголоски старины. Мне придется по вечерам где-то подрабатывать, чтобы хватало на жизнь, – так приходилось делать и папе много лет подряд. Наверное, в конце концов мир будет обходиться без книг и уж точно без букинистических магазинов. Вспоминается мой разговор с Эми, когда она одолжила мне денег на туристическую страховку. «Генри, если хочешь жить нормально, нужно устроиться на приличную работу».
– Насколько плохи наши дела? – спрашиваю я у мамы – она ведет бухгалтерию и единственная, кто думает о будущем.
– Плохи, Генри. Мы едва сводим концы с концами. А в следующем году нужно оплатить учебу Джордж в университете. Я хочу однажды спокойно уйти на пенсию. И мне важно, чтобы вас с сестрой ждало хорошее будущее.
Внезапно я понял, почему Эми рассталась со мной. Я буду безработным. Ее же ждет карьера юриста. Я собираюсь долго жить с папой и сестрой. Она рассчитывает купить квартиру. Причина, по которой Эми меня бросила, не может быть столь банальной, но истина в ней есть. У меня нет лишних денег, чтобы куда-нибудь пригласить девушку. Я обожаю старые книги, я обожаю книги вообще. Но если все так плохо, как говорит мама, значит придется продать магазин.
– Раз предлагают большие деньги, возможно, нам стоит подумать. – Я стараюсь не смотреть папе в глаза.
Повисает грустная пауза, и я уже готов взять свои слова обратно.
– Давайте просто поговорим с агентами, – предлагает мама.
Никто не возражает, это общее молчаливое согласие.
Джордж идет в туалет – видимо, чтобы не участвовать в обсуждении. Пока ее нет, мама сообщает мне, что договорилась с парой человек, которые составят каталог книг.
– Одного из них ты даже знаешь. Это Рэйчел.
И снова я догадываюсь, о какой Рэйчел идет речь.
– Я на прошлой неделе встретила ее тетю. Та сказала, что Рэйчел возвращается в город, но с работой, которую Роуз ей нашла, не складывается. Я предложила ей поработать у нас в магазине.