Читать онлайн Заклинатель костей бесплатно

Breeana Shields

THE BONE CHARMER

* * *

Судьбу можно предсказать, а выбор – нет.

Моей матери, которая сильнее, чем она думает, и моему отцу, по которому я тоскую каждый день

Саския

Завтра моя участь будет решена с помощью костей пальцев моей покойной бабули. Именно так был предопределен ход всей моей жизни – с помощью костей, крови и потрескивающего пламени. Когда мне было пять дней от роду, моя мать проткнула мне пятку швейной иголкой, держа меня над каменной чашей, полной лопаточных костей быка. Не знаю, сколько капель крови упало в ту чашу. Одна? Две? Десять? Впрочем, это неважно. Крови было достаточно, чтобы напитать кости квинтэссенцией моего естества, достаточно, чтобы моя мать смогла узнать все, что хотела, относительно следующих нескольких лет моей жизни.

Это всегда было источником трений между нею и мной: ее всеведение и мое неведение. И наоборот. Ведь кости не могут показать ей то, что таится в моем сердце.

Я крадучись спускаюсь по лестнице, идя на резкий запах шалфея. Его запах – верный знак того, что матушка гадает на костях, чтобы узнать ответ на какой-то вопрос. Подкрасться к ней незаметно почти невозможно, но я не могу не попробовать, ибо искушение слишком велико. Может статься, если я сумею проведать, чем она занимается сейчас, мне станет известно хоть что-то относительно того, что принесет с собой завтрашнее утро.

Снизу доносится низкий голос, и от неожиданности у меня едва не вылетает из головы, что нельзя наступать на пятую ступеньку сверху, поскольку она скрипит. Матушка не одна – к ней пришел кто-то из местных жителей, чтобы что-то узнать до завтрашнего доведывания. Я прислоняюсь к стене, разочарованная – мне нет дела до чужого будущего, меня заботит только мое собственное.

Однако стоит мне услыхать царапающий звук – это кости скребут по камню, – как ноги сами несут меня вперед. Спустившись по лестнице до самого ее конца, я украдкой заглядываю за угол.

Матушка сидит в середине комнаты напротив одного из самых именитых жителей Мидвуда, богатого фермера по имени Миккел Хемминг. Между ними на полу стоит каменная чаша, в которую брошена горсть костей животных, судя по их виду, дешевых, приготовленных без тщания и не обладающих большой магической силой. Стало быть, это какое-то малозначительное гадание. Ничего похожего на священнодействие, всегда сопровождающее доведывание. Матушка даже не облачилась в плащ Заклинательницы Костей.

– Спасибо, что согласилась принять меня без промедления, – говорит Миккел. – Нынче утром я потрогал почву и сразу же понял, что надо идти к тебе. Не слишком ли сейчас мокро, чтобы сажать спаржу? Я боюсь, что да.

– Мне не составит труда ответить на твой вопрос, – отвечает матушка и, уколов указательный палец Миккела иголкой, выжимает из него несколько капелек крови, которые стекают на кости. Затем огнивом высекает искру и разводит в чаше небольшой огонь.

Комната кренится, и я крепко зажмуриваю глаза. Мне кажется, что проходит несколько минут, и я ясно вижу, как Миккел стоит у двери, держа в руке шляпу и благодарит матушку за то, что уделила ему время. В моей голове звучит его голос, и я вздрагиваю. Открываю глаза, но, к моему ужасу, матушка еще только начинает гадать, высыпав кости на коврик перед собой.

У меня перехватывает горло.

Такого не случалось уже много лет – зыбкости в высыпанных костях, как будто магия, подобно собаке на поводке, стремится добраться до меня, хочу я того или нет.

А я этого вовсе не хочу.

У меня сосет под ложечкой от предчувствия беды. В голове мелькают образы черных татуировок, похожих на наконечники стрел, но я тут же стараюсь выбросить эти мысли из головы. Бабушка как-то сказала мне, что в семьях, издавна занимающихся магией костей – таких, как наша, – магический дар подобен огню, разгорающемуся все жарче и жарче с каждым новым поколением. Бабушка явно считала, что так она поддержит меня и ободрит, но к тому времени я уже знала правду – чем сильнее пламя, тем труднее держать его в узде. И тем скорее оно сжигает все вокруг.

В моих руках магия костей станет опасной.

Я прижимаю руку ко рту. Миккел все еще молча сидит напротив матушки. А то, что я себе представляла, – всего лишь плод моего слишком живого воображения. Но мне совсем не хочется, чтобы завтра доведывание показало, что мне надлежит стать Заклинательницей Костей. Я бы предпочла другой путь, чтобы ненароком не причинить зла кому-то из тех, кому должна была бы помочь.

– Ты прав, Миккел, – голос матушки возвращает меня в действительность. – Коли ты посадишь спаржу, на нее нападет тля и погубит большую часть урожая. В этом году я бы посоветовала тебе вместо спаржи посеять что-нибудь другое – возможно, пшеницу.

Миккел вздыхает и запускает руку в волосы.

– Именно этого я и боялся.

Матушка ободряюще улыбается.

– Прости, что принесла тебе дурную весть.

Он встает.

– Лучше уж узнать сейчас. Спасибо тебе, Делла.

Я прижимаюсь спиной к стене, а она провожает Миккела до двери и тихонько затворяет ее за ним. А я медленно, бочком начинаю подниматься по лестнице.

– Я знаю, что ты там, Саския. Так что незаметно тебе не уйти.

Мне в лицо ударяет горячая кровь. Я спускаюсь по лестнице, перешагивая через ступеньку, заворачиваю за угол и вижу матушку – она стоит, уперев руки в бока, и на лице ее написан укор.

– Ты же понимаешь, что нельзя подсматривать за гаданием. Я очень серьезно отношусь к сохранению конфиденциальности.

– Вряд ли для кого-то может быть секретом то, что мистер Хемминг будет сеять в этом году.

Матушка плотно сжимает губы, так, что образуется тонкая бледная линия.

– Разве тебе хочется, чтобы за завтрашним гаданием на тебя кто-то следил?

Когда она заговаривает о доведывании, у меня падает сердце.

– Я не желаю становиться Заклинательницей Костей, – говорю ей я. – Но ты ведь и сама это знаешь, верно?

Она качает головой и выходит из комнаты. Я иду за ней на кухню, где она берет из вазы яблоко и отрезает от него ломтик.

– Матушка?

– Доведывание нужно не для того, чтобы определить, чего ты хочешь, Саския, а для того, чтобы определить, что именно тебе нужно, что лучше для тебя. И для нашей страны. – Она кладет в рот кусочек яблока.

– Что мне нужно – так это хоть какое-то счастье, – говорю я.

Матушка начинает жевать – ужасно медленно, – глотает и наконец отвечает:

– Дар Ясновидения Первого Порядка порождает больше душевных мук, чем два остальных. Твоей бабушке видения всегда являлись слишком поздно, чтобы можно было что-то изменить и поспособствовать чьему-то счастью. Но может статься, завтра кости откроют в тебе дар к Ясновидению какого-то иного порядка.

Бабушка обладала даром Ясновидения Первого Порядка – способностью видеть прошлое. Матушке присуще Ясновидение Третьего Порядка – способность видеть будущее, – но я бы предпочла, чтобы у нее был дар к Ясновидению какого-то иного порядка, одного из остальных двух. Ведь тогда для доведывания я могла бы обратиться к другому Заклинателю или Заклинательнице Костей, таким, которые бы не заботились о том, чтобы во что бы то ни стало сохранить наследие моей семьи.

Я хочу сказать ей, что она не так меня поняла. Я беспокоюсь не о том, что мой магический дар слишком слаб, – напротив, мне хорошо известно, как бывает тяжело, когда твой дар слишком силен. Но если я заговорю с ней на эту тему, она потребует от меня объяснений, а я не хочу их давать.

Достаточно будет просто сказать, какой я хочу видеть свою жизнь.

– А еще я не хочу, чтобы спутника жизни мне тоже выбрали кости, – произношу я. – Разве что…

Матушка щурит глаза, и я замолкаю на полуслове.

– Кости не слушают ничьих просьб. – Голос ее звучит отрывисто, раздраженно. Она ловко отрезает от яблока еще один кусочек. – Полагаю, тебе бы хотелось узнать о своем будущем как можно больше. Не всем так везет, не все союзы между мужчинами и женщинами заключаются на такой прочной основе.

– Да, я знаю, что мы можем себе это позволить, но что, если я не соглашусь принять того, кого выберут для меня кости? Я не хочу быть всю жизнь привязанной к человеку, которого не буду любить.

– Что за драма, Саския? Никого нельзя насильно привязать к тому, кого он или она не любит. И неважно, как был выбран этот человек – с помощью костей или как-то еще.

Во мне вспыхивает гнев – как же пренебрежительно она относится к тому, что столь для меня важно! В самом деле, меня не станут принуждать принять того, кого выберут для меня кости, но, если я не соглашусь с их выбором, мне придется навсегда остаться одинокой. Ведь никому не захочется иметь спутницу жизни, которую сама судьба предназначила другому.

Я ударяю кулаком по столу, и матушка испуганно вздрагивает. Вот и хорошо. Мне все-таки удалось заставить ее снять маску бесстрастной уверенности, которая обыкновенно не покидает ее лица.

– Неужели ты не можешь хотя бы учесть мои пожелания во время завтрашнего доведывания? – спрашиваю я.

– А чего ты желаешь?

– Думаю, было бы неплохо, если бы доведывание показало, что мне следует стать домашним учителем.

Все домашние учителя, которых я знала, доживали до глубокой старости, и никто из них – при всех своих ошибках – никогда не причинял своим ученикам вреда, если не считать таковым слишком резкую критику или слишком высокие требования. Насколько я понимаю, именно это поприще таит в себе наименьшую опасность.

– Интересный выбор, – замечает матушка. – Его определенно стоит иметь в виду. – Она отрезает еще один ломтик яблока и предлагает его мне. Не самая лучшая замена для обещания, но большего мне от нее не дождаться.

* * *

Наступает утро следующего дня, ясное и холодное.

На площади собираются жители Мидвуда, ежась в стылом воздухе – ранней весной на рассвете он всегда бывает студен. Те из нас, кому в этом году исполняется семнадцать лет, толпятся вокруг Кущи – круглой каменной постройки, в которой моя матушка ждет, чтобы погадать на костях, хранящихся в выложенных бархатом ларцах, и таким образом определить наше будущее.

Сегодня тех, чье будущее она определит, насчитывается восемьдесят три – сорок один юноша и сорок две девушки, и каждому из них соответствует один ларец. Я пересчитала их сама, водя пальцами по орнаментальным завиткам на серебре и полированному дереву, и, считая, чувствовала, как у меня все сильнее и сильнее сжимается горло. Сегодня мы все сможем узнать хотя бы одно – какому ремеслу каждому из нас следует обучаться. Не так, как несколько лет назад, когда на доведывание не явился Кэллум Эллиот и от его семьи не поступил ларец. Он был младшим из десятерых детей, и к тому времени, когда ему исполнилось семнадцать, его семья могла позволить себе только мышиные кости. Моя матушка сказала, что откажется от своего гонорара, но из-за немалой стоимости подготовки костей к гаданию и высокого налога на доведывание, который установил совет, семья Кэллума так и не смогла наскрести достаточно денег для того, чтобы провести его.

Впрочем, скорее всего, доведывание все равно ничего бы им не дало. Вряд ли от мышиных костей был бы толк – они не годились для сложного гадания. Хотя порой даже самые дорогие и тщательно приготовленные кости не дают ясного ответа на вопрос.

И это камнем ложится на сердце каждого из нас, ведь никому не улыбается участь оборыша.

То, что происходит со мной, – прямая противоположность тому, что случилось с Кэллумом. У моей семьи никогда не было таких проблем, как у Эллиотов – мы всегда могли позволить себе гадание на костях, чего бы оно ни касалось. Но я знаю: мне больше не удастся обратиться к матушке – не удастся до самого доведывания, а потому я пытаюсь сосредоточить внимание на чем-то другом: на сотнях и сотнях цветных бумажных фонариков, свисающих с тонких ветвей; на горящем в отдалении огромном костре; на детях, держащих охапки белых одеял и перекатывающихся с пяток на носки то ли от холода, то ли от возбуждения.

– Саския, – произносит так хорошо знакомый мне голос, и от его звука у меня захватывает дух.

Я чувствую на своей шее дыхание Деклана. Наверное, ему не стоило стоять так близко, во всяком случае, пока. А что, если кого-то из нас двоих кости предназначат другому? От этой мысли у меня в животе разверзается пустота. Нет, матушка не посмеет. Ведь ей известно, какие чувства мы с ним испытываем друг к другу.

Прежде чем повернуться к Деклану, я отхожу на шаг. От широкой улыбки на его левой щеке появляется ямочка, веселые глаза лукаво блестят. Он причесал свои обычно непослушные волосы, так что теперь остается всего лишь один непокорный вихор над самым лбом. Сейчас Деклан похож на котенка, которого только что вылизала его мама-кошка.

– Доброе утро, – улыбаюсь я.

Он смотрит мне в глаза чуть дольше, чем следовало бы, и мои щеки вспыхивают. По его лицу снова расплывается улыбка, похожая на растекающийся мед.

– Я буду ждать тебя вон там, – говорит он и, подмигнув мне, отходит. Я смотрю на других девушек, чтобы понять, заметил ли кто-то из них мимолетное нарушение приличий, но на меня никто не обращает внимания. В такие дни, как нынешний, каждая из нас думает только о самой себе.

Я наблюдаю, как Деклан исчезает в толпе парней, и сердце мое сначала переполняется чувствами, а затем его вновь сжимает страх. Мне ли не знать, что, пока кости не сказали своего слова, никому из нас любить нельзя. Но в Деклане, в его непринужденной улыбке, в его жизнерадостном смехе, в его отношении к жизни, таком беззаботном, словно у него нет ни малейших сомнений в том, что судьба всегда будет к нему благосклонна, есть нечто такое… Наверное, если кому-то и можно было бы не волноваться по поводу результата доведывания, так это мне самой, но я ни в чем не уверена. Ни в чем.

Мое внимание привлекает какое-то движение на краю площади. К толпе парней неторопливо приближается одинокая фигура. Брэм Уилберг.

Он едва не опоздал к началу доведывания.

Подойдя к Куще, он останавливается и садится под огромным дубом там, где к брусчатке мостовой прилегает широкая зеленая лужайка. Закрыв глаза, он обращает лицо к небу, прислоняется головой с гривой каштановых волос к стволу и складывает мускулистые руки на груди. К нему никто не подходит. Все стараются держаться подальше от Брэма.

Особенно я.

Вишневые деревья трепещут на ветру, и лепестки их цветков осыпают мои волосы и плечи, точно бледно-розовый снег. Я закрываю глаза и вдыхаю их аромат. Для меня нежное благоухание цветов вишни всегда было неразрывно связано с весной, новым началом и днем доведывания.

Никогда не думала, что, когда этот день настанет для меня, я буду так волноваться.

На мое плечо ложится чья-то рука, я оборачиваюсь и вижу Эйми; ее глаза возбужденно блестят. Напрягшиеся было мышцы моей спины расслабляются, и я обнимаю ее.

– Ты что-то припозднилась, – замечаю я, уткнувшись лицом в ее воротник. – Я уже начала беспокоиться, что мне придется проходить через это одной.

Кости выбрали Эйми мне в подруги еще до того, как мы с ней научились ходить. И наши жизни сплетены вместе так же тесно, как волокна веревки.

Эйми высвобождается из моих объятий.

– Прости, – говорит она, взмахнув рукой. – Это из-за мамы и ее чрезмерной заботы. – Темные волосы девушки стянуты назад и закручены в прихотливый узел, а щеки порозовели от холода. На ней лимонно-желтый плащ, красиво оттеняющий цвет лица. Я тереблю кончики своих волос. Мне даже не пришло в голову, что можно было уложить их как-то по-особенному в честь такого дня. Впрочем, матушки все равно не было дома, так что помочь мне с приготовлениями было некому. Она ушла еще до рассвета, чтобы подготовиться к гаданию. Интересно, каково это – иметь мать, которая озабочена не столько твоим будущим, сколько твоим настоящим? Мать, которая в такое утро, как это, помышляет лишь о том, чтобы заплести твои волосы, надеясь на такой исход доведывания, который сделал бы тебя счастливой.

– Твоя матушка хотя бы намекала, чего тебе следует ожидать? – интересуется Эйми, будто прочтя мои мысли. От этого вопроса мне становится еще хуже.

– Нет, – мотаю головой я. – Она так и не пожелала ничего мне сказать.

Эйми сжимает мои пальцы.

– Думаю, скоро мы узнаем, что нас ждет.

Словно в ответ на ее слова трубит рожок, и на площади воцаряется тишина. Все мы начинаем подвигаться ближе к Куще. Я почти физически ощущаю предвкушение, исходящее от Эйми. Ей не о чем беспокоиться, ведь ее устроит любой исход. Чему быть, того не миновать, – всегда говорит она. У меня же от тревоги сводит живот.

– Удачи тебе, Саския. – Эйми быстро чмокает меня в щеку и занимает место в очереди. Да, удача мне определенно не помешает, и я желаю своей подруге того же.

Я обвожу глазами толпу юношей в поисках Деклана и, отыскав его, замечаю, что он смотрит на меня. Я неуверенно улыбаюсь ему, в его же улыбке читается убежденность в том, что все будет хорошо. Я пытаюсь вспомнить, всегда ли он был настолько уверен, что будущее не сулит ему ничего дурного. Кажется, весь последний год дело обстояло именно так. Это слышалось в словах, которые он шептал мне на ухо, когда нас никто не видел, чувствовалось в мимолетных прикосновениях его рук к моим. Эта его уверенность служит прибежищем, в котором я могу укрыться от бушующих в моей душе бурь. Я мечтаю о том, как проведу жизнь рядом с ним, о том, как буду жить без страхов и тревог. К тому же, что тоже хорошо, при виде его я чувствую, что кровь начинает быстрее бежать по моим венам.

Первая девушка в очереди – Майша – заходит в постройку и исчезает из вида. Ее провожают взгляды всех жителей Мидвуда – тысяча пар глаз воззряется на закрывшуюся за нею дверь. Несколько минут на площади царит молчание, но затем становится ясно, что ждать придется долго. Дети начинают переминаться с ноги на ногу, матери и отцы принимаются перешептываться, беспокоясь о том, с кем кости сопрягут их любимое чадо. Некоторые из юношей и девушек начинают добродушно перешучиваться: они тыкают друг друга локтями, откидывают головы назад, слишком громко смеясь. Другие же молчат. Иные из нас не получат нынче достаточно ясных ответов на вопрос о том, к какому ремеслу им следует себя готовить, а кое-кому выбор костей окажется не по душе.

Наверное, Майша находится в Куще всего-то минут десять, но нам всем кажется, что прошла целая вечность. Она выходит, опустив глаза, и поначалу я думаю, что она плачет. Но затем она поднимает взгляд, и на ее лице расцветает несмелая улыбка. Стало быть, матушка сообщила ей добрую весть.

Вместо того чтобы направиться к костру, она идет туда, где с каменными лицами стоят парни. В толпе слышится аханье. Стало быть, родители Майши раскошелились, заплатив также и за то, чтобы с помощью костей матушка подобрала их дочери суженого. Большинство горожан копят по нескольку лет, собирая деньги на оплату подбора будущего поприща для своих сыновей и дочерей, и только самые богатые могут заплатить еще и за подбор той или того, с кем им лучше всего соединить свою жизнь.

Майша протягивает руку Банте, и площадь разражается аплодисментами. Жители нашего города всегда радуются союзам, заключаемым по любви.

Я смотрю, как влюбленная пара, держась за руки, идет к костру, и у меня начинает сжиматься сердце. Какое это, должно быть, счастье – такое доверие к судьбе. Мне так хочется надеяться на то, что кости не подберут мне сегодня суженого – я желаю быть избранной потому, что так велит любовь, а не судьба, – но едва ли тому суждено сбыться. Матушка никогда не могла устоять перед искушением узнать мое будущее, чего бы это ни стоило. Я обхватываю себя руками, на которых нет никаких меток. Интересно, когда запястье Майши обовьет тонкая красная линия – или она уже там?

К ним подбегает мальчик, держащий в руках покачивающуюся стопку одеял. Банта берет самое верхнее, и они с Майшей садятся возле потрескивающего костра, чтобы впервые поговорить друг с другом в качестве суженых. Я украдкой гляжу на Деклана, но сейчас его взгляд устремлен не на меня.

В Кущу один за другим заходят другие юноши и девушки и выходят, чтобы направиться в учение к ремесленникам, фермерам и торговцам. Несколько будут обучаться какому-то из видов магии костей – им суждено стать либо Косторезами, либо Врачевателями. Но пока что никто из нас не был избран для обучения гаданию на костях. Очередь все уменьшается и уменьшается, вместе с нею убывает и мое присутствие духа.

Я провожу носком ботинка по краю дорожки, ведущей к Куще. Брусчатка мостовой все еще мокро блестит после ночной грозы. Я вспоминаю белые мягкие руки матушки и как она, бывало, обхватывала мое лицо ладонями, уложив меня спать.

Твое будущее может пойти по сотне разных путей, моя голубка, – всегда говорила она мне.

Но из этой сотни путей матушка может выбрать только один. И, к моему несчастью, ее всегда куда больше заботило, что говорят кости, а не то чего хочет ее дочь.

Саския

Утро тянется медленно, словно река, в которой вместо воды течет густой сироп, и все же, когда подходит мой черед, я отнюдь не чувствую себя готовой.

Дверь Кущи отворяется, и мне в нос ударяет густой аромат сандалового дерева. На солнечный свет выходит девушка с кудрявыми черными волосами и смуглой кожей.

– Ну как? – спрашиваю ее я.

Она неуверенно улыбается.

– Я иду в учение к портному, который шьет платье для мужчин, – отвечает она. – Это не так уж далеко от того, на что надеялась я сама. – Ее улыбка гаснет. – По правде говоря, я желала стать белошвейкой, но, – тут она пожимает плечами, – хорошо уже и то, что я смогу работать с тканями. – Она бодрится, но я-то вижу, как она разочарована выбором, который сделали за нее кости. Во мне поднимается гнев. Почему, почему ей придется заниматься тем, чего она не выбирала? Но от того, что я произнесу это вслух, не будет проку ни ей, ни мне.

– Надеюсь, твоя работа будет приносить тебе радость, – говорю я ей.

– Спасибо, – кивает она. – Я тоже на это надеюсь. – И, прежде чем удалиться, сжимает мою руку. – Удачи тебе.

Я смотрю ей вслед, смотрю, как она идет навстречу будущему, которое не слишком ее радует.

Мне ужасно хочется развернуться и убежать. Я прижимаю ладонь к животу и делаю глубокий вдох. Перед моим внутренним взором встает лицо отца. Пытаться убежать от судьбы – это все равно что пытаться заставить жабу распевать, как соловей, – бывало, говорил он. – Какими благими ни были бы твои намерения, ты все равно зря теряешь время. И он был прав.

Кости сказали, что он умрет молодым, и так оно и случилось.

Смерть пришла за моим отцом всего через несколько месяцев после того, как мы потеряли бабушку, и иногда мне кажется, что я чувствую ее холодное дыхание и на своем затылке, как будто она только и ищет предлог, чтобы прийти также и за мной. И, быть может, через несколько минут гадание матушки откроет мне такой предлог. Спрятаться от этого я не могу, и мне никуда от этого не убежать. Остается надеяться, что из всех путей, по которым могла бы пойти моя жизнь, она выберет такой, который будет мне по душе.

Я закусываю губу и толкаю дверь. Куща освещена тускло, и мои глаза не сразу привыкают к царящей здесь полутьме. Мерцающие свечи отбрасывают на каменные стены длинные вертикальные тени, и к потолку подымаются тонкие струйки дыма. Матушка сидит в центре Кущи на большом белом ковре. У ее колен стоит каменная чаша, а сбоку поблескивает серебряный ларец.

Она облачена в плащ из красного шелка, подчеркивающего голубизну ее глаз, а ее светлые волосы заплетены в косы и короной уложены на голове. Она выглядит сейчас так же, как я, только старше.

– Подойди, Саския, – говорит она. – Садись.

Я усаживаюсь напротив нее. Мое сердце бьется часто-часто.

– Тебе тревожно?

Я сглатываю.

– А что, есть из-за чего тревожиться?

Она отпирает запор серебряного ларца и высыпает его содержимое в чашу, и по камню стучат кости пальцев моей бабушки. При виде их меня снова охватывает горе. Бабушка, отец – за последнее время я пережила слишком много утрат. Отведя взгляд от костей, я замечаю, что матушка пристально смотрит мне в лицо.

– Ты веришь мне, Саския?

– Верю ли я тебе? Или костям?

Она плотно сжимает губы.

– Это одно и то же.

Но это не одно и то же. Я знаю, как гадают на костях – кровь и пламя сольются воедино, и матушка увидит множество путей, по которым может пойти моя жизнь. Ветви, уходящие в разные стороны. Расходящиеся дороги, ведущие к разным уделам. Но, став Заклинательницей Костей, она принесла священную клятву, а потому ее долг заключается в том, чтобы избрать для меня такое будущее, в котором мои таланты будут лучше всего служить благу народа Кастелии. Даже если для меня этот путь не является самым счастливым.

– У тебя есть выбор, – говорю я ей.

– Саския…

Но я поднимаю руку, делая ей знак замолчать.

– Не надо. Просто займись гаданием.

Она открывает рот, словно хочет возразить, но, судя по всему, посмотрев на мое лицо, видит на нем нечто такое, что заставляет ее передумать.

– Что ж, будь по-твоему. – Она берет мою руку, и я морщусь, когда она прокалывает подушечку моего среднего пальца швейной иглой. Потом сжимает его и ждет, чтобы выступила капля крови. Я держу руку над чашей и смотрю, как кровь капает на кости.

– Крови слишком мало, – говорит матушка и тыкает иголкой еще в один мой палец, потом еще и еще, пока кости бабули не усеивают темно-красные капли. Убедившись, что крови достаточно, она берет огниво и сноровисто поджигает кости.

Перед моими глазами все плывет, но я точно не знаю отчего – от смеси запахов дыма и сандалового дерева или от мысли о том, что кости бабули будут сейчас использованы против меня. Глаза матушки закрываются, она начинает глубоко дышать, и дым тотчас устремляется в ее сторону, словно готовый исполнить любой ее приказ. Проходит несколько минут, и у меня тоже начинают закрываться глаза, по телу разливается вялость, и я забываю, что именно внушало мне такую тревогу.

Но, услыхав, как на чашу опускается чугунная крышка, я тут же возвращаюсь в реальный мир и, открыв глаза, вижу, как матушка высыпает на белый ковер обуглившиеся, почерневшие кости. Она вглядывается в них, хмурит брови, и, когда поднимает голову, ее глаза блестят.

– Ты отправишься на учение в Замок Слоновой Кости, – бесцветным голосом произносит она, – и станешь учиться на Заклинательницу Костей с даром Ясновидения Второго Порядка. – Она сглатывает и отводит от меня взгляд. – Твой суженый – это Брэм.

В первые секунды я слишком потрясена, чтобы говорить. А затем меня охватывает ярость.

– Зачем ты это сделала?

Она не отвечает. В ушах у меня часто и гулко пульсирует кровь.

– Какая именно из бабушкиных костей велела тебе погубить мою жизнь? – вопрошаю я, схватив с ковра горсть костей.

– Саския. – Ее голос тих, но в нем звучит угроза. – Прекрати.

Но что еще она может мне сделать? Что может быть хуже той участи, на которую она меня обрекла? Меня отправят далеко от дома, чтобы учиться гадать на костях, к чему я совершенно не годна. А еще по ее прихоти я отныне привязана к парню, которого из-за его меток боится весь Мидвуд, к парню, которого я бы ни за что не выбрала сама – если бы выбор был за мной. Мне суждено не только всю жизнь быть несчастной – ко всему прочему я еще и обречена прожить ее в одиночестве.

– Может быть, вот эта? – спрашиваю я, беря с ладони тонкую кость. Ответа нет, я отбрасываю кость в сторону и беру другую. – Или эта?

Моя мать пытается выхватить у меня кость, на щеках у нее выступают два красных пятна, в глазах пылает огонь.

– Отдай. – Она тщится вырвать у меня кость, но я с еще большей силой тяну ее на себя.

И кость ломается надвое.

Лицо матушки бледнеет на глазах, она шумно втягивает в себя воздух и выхватывает из моей руки вторую половинку кости.

Сломанные кости – это к несчастью.

– Что ты натворила? – пронзительно кричит она, и в ее голосе звучит ужас.

Но этот вопрос должна задавать не она, а я. Она лишила меня всякого шанса на счастье. И теперь эти кости ничего не стоят, ибо их можно использовать только один раз. Я встаю на ноги и решительно иду к двери.

– Ответ на твой вопрос – нет, – говорю я. – Я тебе не верю. – Она не отвечает. А когда я оборачиваюсь и смотрю на нее, она по-прежнему сидит, уставившись на сломанную кость и в ужасе прижав руку ко рту.

* * *

Выйдя из Кущи, я щурюсь на яркий солнечный свет. Девушка, стоящая в очереди следующей, нетерпеливо раскачивается на носках.

– Ну как? – весело спрашивает она. – Как все прошло?

Я молча качаю головой и прохожу мимо. Гул голосов вдруг затихает, и я чувствую, как взгляды всех присутствующих устремляются на меня. Жители города и окрестностей смотрят на меня, и в глазах их я вижу и острое любопытство, и откровенное злорадство, как будто скандал имеет запах и они только что уловили его. Но я не доставлю им удовольствия, не дам возможности перемыть мне кости и позубоскалить – и, приклеив к лицу улыбку, я иду туда, где по другую сторону Кущи своей очереди ждут парни.

Деклан со смущенной улыбкой глядит, как я подхожу все ближе и ближе, и у меня сжимается сердце, когда я заставляю себя пройти мимо него.

Останавливаюсь перед Брэмом. Не знаю, хватит ли мне духу сделать это, но выбора у меня нет. Ведь нельзя отвергнуть того, кого выбрали для тебя кости, прямо в день доведывания. Сделав глубокий вздох, я протягиваю руку. Мои пальцы дрожат. Темные глаза Брэма округляются, и он отступает на шаг или два.

Как ни странно, он пятится от меня.

К моему лицу приливает кровь. Я стою с протянутой рукой – стою секунду.

Две.

Три.

Наконец он запускает пальцы в волосы, так что они встают дыбом, и, чуть заметно кивнув в знак покорности судьбе, берет меня за руку. На каждой костяшке его пальцев виднеется маленький черный треугольник, ладони шершавы. Прошло немало лет с тех пор, как Брэм стоял ко мне так близко. Его прикосновение будит в моей душе воспоминания, которые я подавляла долго и упорно, и я делаю над собою усилие, чтобы тотчас не отдернуть руку.

Мы идем к костру, и мало-помалу замолчавшие было люди опять начинают переговариваться, и над площадью вновь повисает гул голосов. Мы садимся на большой плоский камень, и какая-то девчушка сует мне в руки белое пушистое одеяло.

– Поздравляю вас с сопряжением, – говорит она. Краем глаза я вижу, как Брэм вздрагивает, хочу сказать девочке «спасибо», но это слово застревает у меня в горле, и я просто молча киваю, что, похоже, удовлетворяет ее, поскольку она улыбается и бежит прочь.

Я разворачиваю одеяло и накрываю им наши колени. Как только оно ложится на наши сомкнутые руки, Брэм разжимает пальцы и отпускает мою ладонь.

У меня такое чувство, будто он хлестнул меня по лицу. Когда первая острая боль проходит, на поверхность выходит боль тупая, словно вдруг начинает ныть синяк, который, как я полагала, прошел уже давным-давно.

– Будь моя воля, я бы тоже не выбрала тебя, – говорю я.

Он сдвигает брови.

– Что?

– Вполне очевидно, что сам ты меня бы не выбрал. И я хочу, чтобы ты знал – мой выбор тоже пал бы не на тебя.

Несколько долгих секунд он молчит, а когда начинает говорить, голос его звучит сухо, почти скучающе:

– Принято к сведению.

Мы сидим рядом в напряженном молчании, и я думаю: что бы об этом сказал мой отец? Для матушки его выбрали кости, но он утверждал, что, когда она протянула ему руку в день доведывания, он уже любил ее.

– И вовсе ты меня тогда не любил, – фыркнула матушка, когда он поведал эту историю мне.

Отец прижал руку к сердцу.

– Делла, любовь моя, я уязвлен до глубины души. Если ты тогда не любила меня, это вовсе не значит, что я не любил тебя.

– Я что-то не помню, чтобы у тебя на запястье красовалась тогда красная метка, – весело сказала на это матушка. – До дня доведывания мы с тобой едва ли перекинулись хотя бы парой слов. Когда же ты успел в меня влюбиться?

По лицу отца расплылась улыбка.

– В тот день, когда Кайл Деннис поспорил с тобой, что первым добежит до большого дуба, что растет у дома Паулсенов, и взберется на его верхушку, а ты опередила его на целых пять минут.

Она покачала головой с озорным блеском в глазах.

– И каким же образом это внушило тебе любовь?

– Да разве могло быть иначе? Если бы меня не покорили твои смелость и сметка, это сделали бы твои ножки, свисавшие с ветвей, пока ты распевала три куплета песенки «Встретимся наверху».

У меня эта история вызвала смех, а бабушка изумленно ахнула.

– Делла, как ты могла?

В песенке говорится о двух юных влюбленных, которые вынуждены хранить свою любовь в тайне, поскольку для них день доведывания еще не настал. Каждую полночь парень взбирается на дерево, чтобы добраться до окна спальни своей любимой и поцеловать ее. Пропев эту песню, матушка тем самым поддела паренька, который вызвал ее на соревнование. Он не только проиграл, но она ко всему прочему еще и объявила всем тем, кто собрался внизу, что он к ней неравнодушен.

– Справедливости ради надо сказать, – заметил тогда отец, – что в твою матушку было влюблено полгорода. Так что мне повезло, когда выбор костей пал на меня.

А вот мне в отличие от моего отца не повезло.

Бабушкины кости выбрали мне в пару полную его противоположность. Человека, у которого, судя по его меткам, темное прошлое и которому, как показали кости, надлежит вступить в Гвардию.

Что же касается меня… впервые после того, как я в ярости бросилась вон из Кущи, до меня доходит, что кости обнаружили у меня дар Ясновидения Второго Порядка. Я всегда полагала, что, если мне суждено будет стать Заклинательницей Костей, мне окажется присуще либо Ясновидение Первого Порядка, как бабушке, либо Ясновидение Третьего Порядка, как матушке. Но мне никогда не приходило в голову, что у меня обнаружится способность прозревать не прошлое, не будущее, а то, что происходит в настоящем. Это определенно куда безобиднее, чем остальные две категории Ясновидения, – те, кто наделен таким даром, могут находить запропастившиеся предметы, помогать людям в принятии решений, оказывать помощь Врачевателям, когда их пациенты не могут сами сказать, где у них болит. Но тут я вспоминаю, что иногда Заклинателей и Заклинательниц Костей, которым присущ дар к прозрению настоящего, используют при допросах тех, кто обвиняется в преступлениях, и мне становится не по себе.

Я поворачиваю лицо к костру и отдаюсь гипнотическому действию, которое на меня всегда оказывает зрелище всеразрушающего огня. Вначале бревна, которые он пожирает, были огромны и крепки, но скоро от них останется одна лишь серая зола. У меня внутри тоже пылает огонь, и я чувствую – какой бы сильной я ни была, скоро от меня не останется ничего.

Ничего кроме костей.

Когда разрушается и гибнет все прочее, кости всегда остаются целы.

Саския второе доведывание

Матушка держит в руке две половинки сломавшейся кости.

Мои глаза застилает дымная пелена, и мне стоит немалого труда не позволить им закрыться опять. Меня одолевает сон, а так быть не должно. В Куще чересчур жарко, и аромат сандала действует на меня одуряюще. Я тру глаза и вглядываюсь в почернелые кости бабушкиных пальцев, разбросанные на ковре в россыпи золы. У меня немного болит голова, и я думаю: всегда ли доведывание бывает настолько утомительнее, чем обыкновенное гадание? Но когда я перевожу взгляд на лицо матушки, мое замешательство уступает место тревоге. Она неотрывно смотрит на сломанную кость, и вид у нее такой, словно это никакая не кость, а ее собственное разбитое сердце.

– Что стряслось? – спрашиваю я.

Она резко вскидывает голову, словно удивившись тому, что я нахожусь перед ней.

– О, Саския. – В ее голосе звучит укор, но почему? Она что, все еще расстроена моим отказом подтвердить, что я ей верю? Или же кости поведали ей нечто ужасное относительно моего будущего? Я жду, чтобы она сказала что-то еще, но она молчит, пристально глядя на половинки кости и плотно сжав губы.

– Матушка, – говорю я, чувствуя, как мне вдруг стало не по себе. – Ты меня пугаешь.

– Мы с тобой уже делали это прежде, – замечает она.

У меня мороз пробегает по спине.

– Конечно, делали, – соглашаюсь я. Она гадала мне десятки раз, и гадания знакомы мне так же хорошо, как пирожные-корзиночки с ягодной начинкой, которые она каждый год печет ко дню моего чествования жизни.

Она качает головой.

– Должно быть, мы с тобой поспорили, – говорит она. – И ты, видимо, сломала эту кость. – Она осторожно кладет две половинки к остальным костям.

– О чем ты? Ничего я не ломала.

Я ничего не понимаю – она говорит какую-то бессмыслицу. Хотя, с другой стороны, всего минуту назад эта кость была цела – я в этом уверена. И, упав на ковер, она не могла переломиться надвое.

Матушка вздыхает и закрывает лицо руками. Красная круговая метка на ее запястье, появившаяся, когда она влюбилась в моего отца, слишком резко выделяется на фоне ее неестественно побледневшей кожи.

– Эти кости были особенными, – произносит она.

– Потому что они остались от бабушки?

– И поэтому тоже. – Ее дрожащие руки бессильно опускаются. – Но не только. Я придала им еще большую магическую силу с помощью крови трех поколений Заклинательниц Костей, каждая из которых имела дар Ясновидения, отличающийся от тех, которые были присущи двум остальным.

– Я не понимаю, – мотаю головой я. – Ведь мы не знаем никого, кто обладал бы даром Ясновидения Второго Порядка.

Бабушка могла видеть прошлое, матушка может прочесть будущее, но как же способность прозревать настоящее?.. И тут до меня доходит.

– Ты говоришь о моей крови? Дар Ясновидения Второго Порядка присущ мне?

Но как она могла это узнать? Ведь она еще не закончила гадать.

– Дополнительная магическая сила должна была позволить мне увидеть твое будущее намного, намного яснее. Ведь эти кости принадлежали твоей и моей близкой родне и были слиты и с прошлым, и с настоящим – но из-за этого они стали куда более опасны.

– Опасны? Что ты имеешь в виду?

Она сглатывает.

– Я обеспокоена… Саския, я больше не вижу для тебя того пути, который ожидала узреть.

Обруч, туго сжимавший мое сердце, вдруг лопается, и мне становится легче.

– Ну, возможно, то, что говорят кости, просто застало тебя врасплох. И мне предначертан не тот путь, о котором думала ты, а какой-то иной.

– Ты не понимаешь… Посмотри на эту кость. Видишь – одна ее половинка почернела по краям, а вторая выглядит так, словно пламя не касалось ее вовсе. Что-то изменилось. Дополнительная магическая сила… Возможно, из-за того, что эта кость переломилась пополам, твое будущее реально раздвоилось. И вместо двух возможных путей, которые она собой представляла, перед тобой, быть может, теперь лежат два пути, каждый из коих реален. Поэтому-то я и не вижу того, чего ожидала. Дело в том, что путь, предначертанный одной из этих половинок, для меня незрим.

Я пристально всматриваюсь в сломанную кость и вижу, что матушка права – половинки отличаются.

– Но ведь ничего ужасного не произошло, верно? Мы как сидели здесь, так и сидим. Притом мы с тобой все так же составляем одну пару, а не две.

Она устремляет на меня такой взгляд, что я начинаю чувствовать себя крайне неуютно. Мы с тобой уже делали это прежде.

– Не хочешь же ты сказать…

– Я думаю, сейчас ты уже живешь в альтернативной реальности, которую я нагадала тебе прежде.

У меня перехватывает дыхание.

– А что она собой представляет?

– В том-то и дело, – качает головой она. – Я не знаю.

Я дрожу – у меня такое чувство, будто земля покачнулась и качается до сих пор.

– Как же ты это сделала? И зачем тебе было еще больше наращивать магическую силу костей?

Вся моя предыдущая жизнь была жестко предопределена гаданиями моей матушки. Их было столько, что они слой за слоем, будто луковица, уменьшали мою свободу, пока от нее и от моей возможности что-то выбирать самой не осталось вообще ничего. С какой же стати ей вздумалось умножить магическую силу костей? Ведь с их помощью она и так соорудила вокруг меня клетку, из которой не вырваться, не убежать.

Прядка, выбившаяся из одной из ее кос, падает ей на лицо и колышется в такт ее неглубокому дыханию. Обычно невозмутимая, точно озеро в безветренный день, сейчас матушка выглядит такой смятенной, словно у нее помутнение рассудка. Похоже, она даже не осознает, что я что-то сказала.

– И что же нам теперь делать? – спрашиваю я.

Она долго молчит, прежде чем наконец посмотреть мне в глаза.

– Единственное, что мне остается, это выбрать наилучший путь из тех, которые мне известны. Ведь я ничего не могу сказать о том, чего не вижу. – Она делает глубокий вздох и разглядывает лежащие перед нею кости – не только ту, которая сломана, а все вместе. – Мне надо будет отыскать способ все исправить, но мне не удастся узнать, какой путь я выбрала для тебя прежде. Не удастся узнать наверняка. – Прозвучавшая в ее голосе печаль вызывает у меня острое чувство вины, хотя я всего-навсего сидела здесь, и больше ничего.

Она долго разглядывает кости, как будто выбирая между десятками возможных путей. Затем наконец убирает с лица выбившуюся из прически прядь, поднимает голову и садится чуть прямее.

– Ты останешься здесь, в Мидвуде, и станешь домашним учителем. – Следующие слова, похоже, стоят ей больших усилий, и, произнося их, она не смотрит мне в глаза. – Твой суженый – это Деклан.

* * *

Я выхожу из Кущи, словно находясь в трансе, и зажмуриваю глаза. Утро нынче выдалось на редкость солнечным и холодным, особенно в сравнении с жарким полумраком, который я оставила позади. Девушка, стоящая в очереди следующей, нетерпеливо раскачивается на носках.

– Ну как? – спрашивает она. – Как все прошло?

Я открываю рот, чтобы ответить, но мне нечего ей сказать. Я буду учиться именно тому, чему и хотела, и получила именно того спутника жизни, которого желала, однако я никогда еще не испытывала такой тревоги за свое будущее. Матушка сказала, что мы обсудим все позднее, но я совсем не уверена, что такое можно исправить с помощью слов. Девушка смотрит на меня, ожидая ответа на свой вопрос, и в конце концов я лгу:

– Хорошо. Все прошло просто великолепно.

Гудящая толпа вдруг разом замолкает, когда я направляюсь туда, где по другую сторону Кущи своей очереди ждут парни. Деклан смотрит на меня с лукавой улыбкой, как будто ему точно известно, к кому именно я иду. И, хотя он и прав, мой взгляд все равно скользит по лицам остальных парней. Матушка сказала, что выберет для меня альтернативный путь и что два моих будущих, судя по всему, будут совершенно различны. А раз так, не подозревает ли она, что Деклан – не тот, кто мне нужен? Хотя, с другой стороны, как могли кости указать мне на двух разных суженых, если речь идет о союзе, предназначенном мне судьбой?

В моем горле стоит ком, когда я останавливаюсь перед Декланом и протягиваю ему руку.

Он широко улыбается, демонстрируя идеально ровные белые зубы. Глаза его ярко-зелены.

– Я знал, что так и будет, – говорит он, когда мы идем в сторону костра.

Он выхватывает у какого-то мальчика одеяло, и мы садимся на большой плоский камень у огня. Большим пальцем он начинает чертить круги на моей ладони.

– Ты счастлива? – спрашивает он.

– Именно на такой исход я и надеялась, – отвечаю я. Мое облегчение огромно – мне не нужно становиться Заклинательницей Костей, проходить через обряд сопряжения с магией, а значит, мой магический дар мало-помалу сойдет на нет. Но к облегчению в моей душе примешивается смутная тревога. Что происходит со мной в другой реальности? Не сижу ли я в ней сейчас на этом самом месте рядом с кем-то другим? А Деклан?

В которой из двух версий мне уготован лучший удел?

Впервые за много лет я жажду уверенности, которую может дать гадание на костях, жажду узнать путь, предназначенный мне судьбой. Теперь, когда у меня нет такой возможности, я чувствую себя так, словно иду по шаткому, ветхому мостику навстречу будущему, которого не знаю.

Матушка всегда твердила мне, что узнавать грядущее, гадая на костях, – это великое преимущество, которое надо ценить, я же всю жизнь считала, что куда ценнее возможность делать выбор самой.

Быть может, я была не права.

Саския Заклинательница костей

Корабль, на котором мы поплывем к Замку Слоновой Кости, уже почти готов к отплытию, а Брэма все еще нет. Возможно, он счел перспективу союза со мной настолько неприятной, что решил покинуть Кастелию – что ж, это будет не первый раз, когда после дня доведывания кто-то пропадает без следа.

С гавани дует холодный ветер, и по моему телу бегут мурашки. Я тру руки ладонями, пытаясь согреться.

– Ты кое-что забыла. – Мои плечи окутывает тяжелый плащ, дарящий тепло. Я поворачиваюсь и вижу матушку, на лице которой отражаются разноречивые чувства. Она пристально глядит на меня с невеселой улыбкой. – Не беспокойся, дорогая, – говорит она. – Он придет.

Я тереблю красную ткань любимого плаща моей матери. Мне всегда нравилось, как он оттеняет цвет ее лица. И моего тоже. Из всего того, что она могла бы мне дать – такого будущего, которого желала бы не она, а я, права самой принимать решения относительно моей собственной жизни, стези, отличной от той, которой шли она и бабушка, – я не получила ничего, мне достался только этот плащ. Я отхожу в сторону.

– Я и не беспокоюсь, – отвечаю я, и в голосе моем звучит такая злость, что она вздрагивает. И возвращает маску бесстрастия.

Я перевожу взгляд с нее на семьи, собравшиеся в гавани. Все, кому предстоит обучаться вдалеке от Мидвуда, должны взойти сегодня на этот корабль и отправиться вверх по реке Шард к Замку Слоновой Кости. Это и есть одна из причин того, что налог на доведывание так высок – должно быть, затраты на доставку стольких людей в разные концы страны составляют огромные суммы. Подобные сцены можно наблюдать в каждом городе и селе Кастелии. Корабли отплывут и, подгоняемые ветрами, направятся к нашей столице – городу Кастелия-Сити, стоящему в дельте реки, недалеко от моря. Там ученики и ученицы сядут на другие суда и поплывут по течению в города и веси, где им надлежит проходить обучение. Разумеется, кроме тех из нас, кто будет обучаться в Замке Слоновой Кости, так что я и Брэм взойдем на корабль только один раз.

Его все еще нет.

– Саския, – отвлекает меня от размышлений матушка, – я хочу тебе кое-что сказать. Ты должна это знать.

Она берет меня за руки и касается крошечной фиолетовой метки у основания моего большого пальца – самой первой в моей жизни. Она появилась, когда мне было пять лет, в тот день, когда я начала учиться в школе, в ту самую минуту, когда я отпустила руку матушки и вошла в каменное здание, где меня ждал учитель. Метки всегда проявляются в результате сильных эмоциональных переживаний – красные, когда тебе радостно, синие, когда происходящее тебя печалит, и метки многих иных цветов, становящиеся порождением самых разных чувств. Придя днем домой, я показала матушке проступивший значок – маленький, округлый, немного похожий на лепесток цветка. Он появился на том самом месте, где моего большого пальца касался большой палец матушки, когда она вела меня в школу.

– Мама, почему он фиолетовый? – спросила тогда я. – Что это значит? Что я почувствовала, когда отошла от тебя: радость или печаль?

Матушка поцеловала меня в висок.

– Фиолетовые значки появляются тогда, когда радость и печаль сливаются воедино, моя голубка, – ответила она. – Этот цвет означает, что тебе было одновременно и радостно, и грустно.

Сейчас у нее на лице такое же выражение, которое было тогда. Меня тянет к ней, но я все еще слишком зла, чтобы поддаться этому чувству. Со дня доведывания мы все ходим вокруг да около – все последние три дня я знаю, что она хочет мне что-то сказать, а она знает, что мне не хочется ее слушать.

Но сейчас мне предстоит уехать на целый год, что я внезапно и осознаю.

– Что ты хочешь мне сказать? – спрашиваю я.

Она открывает рот, но голос, который я слышу, принадлежит не ей.

– Саския! – кричит Эйми, подбегающая к причалу с развевающимися на ветру волосами. Она крепко обнимает меня и прижимает к себе. – Благодарение костям, я явилась сюда вовремя и успела тебя застать. Я бежала всю дорогу.

Я стискиваю ее в объятиях.

– Мне будет так тебя не хватать. – Говоря эти слова, я вдруг понимаю, что они относятся и к моей матери, хотя, произнося их, я и не могла заставить себя посмотреть ей в глаза.

– Пообещай мне, что будешь писать, – просит Эйми.

– Обещаю.

Мы разжимаем объятия, и в ту же секунду раздается звук рожка. Толпа подается к ожидающему кораблю, и у матушки вытягивается лицо. Что бы она ни хотела мне сообщить, времени на это уже не осталось.

И вместо того, чтобы говорить, она просто целует меня в щеку.

– Я люблю тебя, Саския, – говорит она. – И хочу для тебя только самого лучшего. Прошу, верь мне.

Ей не стоило это произносить, и я чувствую, как стены, возведенные вокруг моего сердца, становятся еще выше.

– Если бы ты и правда хотела для меня лучшего, ты бы так не поступила, – отрезаю я. – С какой стати костям было соединять меня с Брэмом? Смотри, он сюда даже не пришел. Разве я смогу питать теплые чувства к человеку, который слишком труслив, чтобы явиться и посмотреть в глаза своей судьбе?

И Эйми, и моя мать замирают, и на их лицах отражается ужас. Я закусываю губу и медленно оборачиваюсь. В нескольких футах от нас стоит Брэм с котомкой за плечами и каменным выражением на лице.

– О, – говорю я. – Здравствуй.

Его глаза на миг встречаются с моими, после чего он, не говоря ни слова, устремляется к причалу.

* * *

Когда начинает смеркаться, я стою на палубе корабля и смотрю туда, где остался мой дом. Темно-синее небо усеяно созвездиями, похожими на мелкие косточки, рассыпанные по бархату. Как будто, посмотрев на небеса, можно прочесть, что ждет весь наш мир.

Вокруг толпятся десятки других учеников и учениц – они смеются, толкаются, засыпают друг друга вопросами о том, из каких они деревень и где им предстоит обучаться. Что же до меня, то я не в настроении болтать о пустяках.

– Ты тоже оборыш? – Услышав этот вопрос, я вздрагиваю. Девушка, задавшая его, стоит, прислонившись к бортовым перилам. Ее лицо обращено ко мне, но сейчас слишком темно, чтобы можно было разглядеть его черты.

Вопрос застает меня врасплох, и я отвечаю на него не сразу. Оборыш. Так презрительно называют тех, кому оказалось не по карману заплатить за доведывание, или тех, кому оно ничего не дало, поскольку ясных указаний на то, чему им следует учиться и чем зарабатывать свой хлеб, они так и не получили. Таким юношам и девушкам приходится довольствоваться обучением тем родам занятий, которые остались после того, как кости указали всем остальным, какое поприще уготовано им судьбой.

– Нет, я не оборыш, – отвечаю я. – Доведывание показало, что мне предназначено стать Заклинательницей Костей.

– Ах вот оно что. – В голосе девушки я слышу разочарование. – Я просто подумала… – Она поворачивается лицом к воде. – Ты выглядела не такой довольной, как остальные.

Повисает неловкое молчание. Как я могу сказать ей, что она права и я недовольна поприщем, которое выбрали для меня кости, – ведь ее собственная участь намного, намного горше? Моя семья могла позволить себе заплатить за подготовку костей к любому гаданию, так что стать оборышем мне не грозило. Вся моя жизнь была предопределена велениями костей.

Я прочищаю горло.

– А где ты будешь учиться?

– В Лейдене, – отвечает она. – Я буду обучаться ремеслу стеклодува.

– Я побывала в этом городе в детстве и до сих пор помню, как там красиво. Особенно мне запомнились местные витражи. – Я засовываю руки в карманы своего плаща. – Надеюсь, что тебя ждет успех. – Но я и сама понимаю, что мои слова звучат фальшиво, ведь, какой бы способной она ни была, никто не считает настоящими мастерами тех, для кого род занятий был выбран не с помощью костей, не по велению судьбы, а вслепую.

– Да, я тоже на это надеюсь, – откликается она, отойдя от перил. И, прежде чем я успеваю что-либо добавить, исчезает в темноте, как будто уже навострилась оставаться невидимой.

* * *

Когда я спускаюсь в трюм, в то большое помещение, где должны ночевать все ученики, Брэм уже спит. А остальные, по-видимому, все еще празднуют. Похоже, только мы с Брэмом настолько недовольны тем, что уготовили нам кости, что захотели рано лечь спать. Даже девушка-оборыш все еще остается на палубе.

Брэм лежит в одном из нескольких десятков гамаков, подвешенных к потолку, положив руки под голову и вытянув босые ноги. Его лицо освещает мерцающий огонек масляной лампы, висящей на вбитом в стену крюке. И у меня вдруг возникает чувство, будто сейчас я вижу его в первый раз. Покой преобразил его, а может быть, он всегда выглядит иначе, когда думает, что на него никто не смотрит.

Я застываю на месте.

А затем замечаю метку на его ноге – зеленый вьюнок с листьями каплевидной формы, красующийся на верхней части его стопы и уходящий под штанину. Никогда не видела ничего подобного и даже не могу себе представить, какого рода переживание могло породить такой красивый и сложный узор, который совершенно не вяжется со свирепыми черными треугольниками на костяшках его пальцев. Я смотрю на его руки, и мое сердце пронзают страх и чувство вины.

Почему, почему кости выбрали мне в пару солдата? Что, если матушка ошиблась?

Но это не так уж и важно. Когда закончится год ученичества, каждый из нас сможет либо принять, либо отвергнуть того или ту, на кого пал выбор костей. Если этот выбор примем мы оба, то нам надо будет назначить день, когда совершится обряд заключения союза, а если кто-то из нас его не примет, каждый пойдет своим путем и проведет жизнь в одиночестве. Как я и говорила, никто не захочет соединиться с той или тем, кого судьба предназначила кому-то другому.

Я выбираю гамак в противоположном углу от Брэма – так далеко, как только можно. Мне не по себе от мысли о том, что придется спать в такой близости от него, хотя я и знаю, что скоро между нами окажется столько людей, что он даже не узнает, что здесь нахожусь и я. Я смотрю на его грудь, вздымающуюся в такт дыханию.

Внезапно он открывает глаза и, повернув голову, встречается со мной взглядом. Я замираю. Он неотрывно смотрит на меня несколько долгих секунд, словно не понимая, сон это или явь. Затем его лицо делается жестким, и он медленно, нарочито отводит глаза.

Похоже, путь до Замка Слоновой Кости будет долгим.

Саския домашний учитель

Я спускаюсь на первый этаж наутро после отплытия из Мидвуда корабля с учениками и вижу, что матушка сидит в своем любимом кресле, и на коленях у нее лежит ее магическая книга, или гримуар.

Под глазами у нее обозначились голубоватые круги – это от утомления, и она облачена в ту же одежду, что и вчера, теперь уже изрядно помятую. Гадание на костях всегда забирает у человека много сил, а в последние несколько дней матушке пришлось потратить их еще больше, чем обычно. И сейчас она с головой ушла в свои мысли, что бывает с нею редко.

В детстве я часто пыталась заглянуть в ее гримуар, что для меня было своего рода игрой. После того как матушка целовала меня на ночь, я какое-то время ждала, а потом кралась по лестнице вниз, туда, где она работала, сидя за столом. Но всякий раз, когда я уже готовилась подобраться к ней сзади и одним глазком взглянуть на открытые страницы, она, даже не оборачиваясь, говорила:

– Иди в кровать, Саския.

Я тогда частенько гадала – а не может ли она видеть мое будущее, даже не прибегая к помощи костей? Ведь она гадала на меня столько раз, так, может статься, теперь ей ничего не стоит предсказать любой мой шаг без всяких магических штучек?

И потому, видя ее такой, как сейчас – окончательно вымотанной, сидящей, держа магическую книгу на самом виду и не подозревая о том, что я стою рядом, – я чувствую себя как человек, который плывет на лодке по быстрой реке и вдруг замечает, что в днище образовалась пробоина.

Матушка уже три дня пытается отыскать способ срастить переломившуюся кость, то есть сделать так, чтобы она снова стала целой, но все ее усилия тщетны. Мы с ней почти не разговаривали о том, что приключилось во время доведывания.

– Ну как, ты смогла найти то, что искала? – спрашиваю я.

Она вскидывает голову и прижимает руку к груди.

– Саския, – произносит она, широко раскрыв глаза. – Я не заметила, как ты подошла. – Судя по выражению ее лица, она чувствует сейчас то же, что и я, – если мы не будем действовать быстро, и ее, и меня поглотит поступающая в нашу лодку речная вода.

– Я не хотела тебя пугать. – Мой взгляд падает на разворот книги – на страницах изображены различные схемы расположения костей, а на полях видны аккуратные пометки.

Матушка перехватывает мой взгляд и закрывает книгу, после чего кладет ее в деревянный ларец и запирает на ключ, который носит на ленте, надетой на шею.

– Я стараюсь и подхожу все ближе, – отвечает она.

– А что, если… – Я пытаюсь найти слова, чтобы задать ей вопрос, который не дает мне покоя с того самого момента, как закончилось доведывание. – Что будет, если мы не станем ничего предпринимать? Что, если я буду просто жить дальше, не беспокоясь о той кости и не думая о том, что нужно снова сделать ее целой? Так ли уж это плохо – одновременно жить двумя разными жизнями?

Матушка открывает окно, и в комнату врывается прохладный ветерок, благоухающий сиренью.

– Пока кость не станет целой, не станешь целой и ты сама, – говорит она. – Так что нельзя просто сидеть и ничего не делать.

Я смотрю на сломанную кость, которая лежит на полке, прибитой к дальней стене. Одна ее половинка длиннее другой. Интересно, что имела в виду матушка, когда сказала, что я не могу стать целой?

Порыв ветра захлопывает окно, и я вздрагиваю. Матушка же не реагирует вообще. Она сидит, уставившись в пространство и покусывая нижнюю губу.

– Мне нужно, чтобы ты сходила в костницу и купила там кое-что, – говорит она наконец.

При мысли о том, что теперь мне удастся два-три часа пробыть вне дома, меня охватывает такое облегчение, что я сразу же начинаю чувствовать себя виноватой.

– Конечно, – отвечаю я. Матушка пишет список того, что ей понадобится, на листке бумаги и протягивает его мне.

– Если тебя начнут расспрашивать, отвечай туманно, – наставляет она. – И передай Эйми привет от меня.

Не успеваю я дойти до входной двери, как она отпирает ларец и снова берет в руки свой гримуар. Не понимаю, зачем она вообще его запирала.

* * *

Костница находится на окраине города рядом с Лесом Мертвых. Смрад доносится до меня задолго до того, как лес показывается впереди. Ступив на уходящий вверх склон холма, я закрываю нос рукой, но это не помогает – я все равно чую вонь разложения, от которой у меня начинается дурнота.

В лесу полно деревьев, на стволах которых аккуратно вырезаны имена и даты рождений и смертей, а также памятные надписи. С ветвей некоторых свисают джутовые мешки, в которых лежат останки умерших, находящиеся на различных стадиях разложения. Это первый этап подготовки костей – плоть должна сгнить, прежде чем с ними можно будет работать дальше, дабы семья покойного смогла их использовать. Под каждым занятым деревом лежат букеты цветов, безделушки и записки, принесенные скорбящими членами семьи.

Под нашим же семейным деревом ничего нет. Не так давно на нем висели останки моего отца, а до того – останки бабушки, но теперь лютики и голубые колокольчики, лежавшие у его подножия, убраны, а его ветви ничем не обременены. Я провожу рукой по шершавой коре и касаюсь вырезанных на ней имен людей, которых я любила. А затем прижимаюсь к стволу лбом.

Что бы о минувшем доведывании сказала бабуля? Она всегда полагала, что я стану Заклинательницей Костей, и, когда я была маленькой, я надеялась, что так оно и будет. Но потом все изменилось, и мне расхотелось заниматься магией. Как жаль, что я не могу поговорить с бабушкой – мне бы так хотелось побеседовать с ней еще хотя бы раз. Я вспоминаю последние несколько месяцев ее жизни – незадолго до своей кончины она начала видеть то, чего не было, страдать от ночных кошмаров и терять связь с реальностью, потому что была стара. А в самом конце… я трясу головой, стараясь избавиться от тяжелых мыслей. У меня нет времени предаваться горю. Только не сейчас.

Костница находится на другом краю леса в небольшой каменной постройке, увитой плющом. Я толкаю дверь и вижу Эйми, которая сидит за прилавком и работает, разложив перед собою кости и различные инструменты: щеточки, маленькие ложечки, скребки. Ее смоляные волосы падают на лицо. Доведывание показало, что ей надлежит стать обработчицей костей. Этот род занятий не относится к числу тех, для которых требуется магия костей, но люди чтят его ничуть не меньше.

Эйми поднимает глаза и расплывается в улыбке.

– Какой приятный сюрприз, – говорит она и, выйдя из-за прилавка, обнимает меня.

– Как идет твоя учеба? – спрашиваю я.

Она тут же переводит взгляд на мэтра Оскара, который поднимает руку, не произнося ни слова и не отрывая взгляда от кости, которую он чистит небольшой щеткой. Похоже, таким образом он дает Эйми разрешение сделать перерыв.

– Хорошо, – отвечает она. – Но мне нужно столько всего выучить – ведь существует такое множество способов обработки и приготовления костей в зависимости от того, кому они нужны и для чего будут применяться. Боюсь, все их мне никогда не запомнить.

– Полно, конечно же, ты сумеешь их запомнить, – возражаю я.

Мы с Эйми садимся на длинную скамью, стоящую у дальней стены. Нас со всех сторон окружают кости – они разложены на прилавке, вымачиваются в заполненных прозрачной жидкостью стеклянных сосудах, сушатся на полках после того, как на них красками нанесли такие же метки, какие имелись на телах покойных. В центре комнаты расставлены столы, на которых лежат открытые книги и стопки бумаги. Все это в очередной раз напоминает мне, почему готовые кости так дорого стоят. Ведь для того, чтобы их можно было использовать, нужно вложить столько средств – начиная от выплаты жалованья смотрителю Леса Мертвых и обработчикам костей, которые очищают их и готовят, до затрат и вознаграждения торговцев, которые привозят редкие и ценные зелья как из дальних уголков страны, так и из чужеземных краев.

– А ты уже начала работать домашним учителем? – спрашивает Эйми.

Я качаю головой.

– Нет еще, но скоро начну. Одра и ее сын сейчас отдыхают на островах. Я смогу начать, когда они вернутся. – Я протягиваю Эйми листок бумаги, стараясь не смотреть ей в глаза. – Матушке нужно то, что перечислено в этом списке, для какой-то ее работы.

И сразу же начинаю испытывать чувство вины. Эйми единственный человек, который знает все мои секреты, которому ведомо происхождение каждой из проступивших на моем теле меток. Например, розового полумесяца, который появился на моем левом бедре после того, как порыв ветра задрал юбку мне на голову во время игры в Пленника Мертвеца, – остальные дети еще несколько недель дразнили меня из-за оголившегося зада. Или метки на задней стороне моего правого колена – оранжевых языков пламени, которые выступили после самого страшного случая в моей жизни.

Я всегда могла рассказать Эйми о своих опасениях, проблемах и заботах, а мои шутки неизменно вызывали у нее смех. Когда умерла бабушка, а затем и отец, Эйми была рядом и помогала мне справляться с болью утраты. Матушке тогда было не под силу утешить меня – ее собственное горе было слишком велико, чтобы взваливать на плечи еще и мое.

Мне не по себе оттого, что я не рассказываю Эйми о том, что произошло со мною во время доведывания, но я обещала, что буду молчать. Если городской совет прознает, что матушка придала костям бабули дополнительную магическую силу, ей придется предстать перед судом. И все же я чувствую себя не в своей тарелке из-за того, что не могу открыть этот секрет своей лучшей подруге, поскольку отныне мне нельзя рассказывать ей все без утайки.

Эйми внимательно изучает список, который мне дала матушка, берет корзинку и, бормоча себе под нос, начинает складывать в нее маленькие склянки и мешочки с зельями, доставая их из выдвижных ящиков, находящихся под прилавком. Затем отыскивает инструмент с гладкой деревянной ручкой и заостренным концом и тоже опускает его в корзинку.

– Что это? – интересуюсь я.

Она отвечает, даже не подняв на меня глаз:

– Это дырокол. С его помощью в костях проделывают крохотные отверстия для лучшего проникновения подготовительных растворов.

Затем она вдруг перестает выдвигать ящики.

– Мастер Оскар, где мы держим порошок из лошадиных копыт?

Мужчина поднимает голову – впервые после того, как в костницу вошла я.

– А кому он понадобился? – спрашивает он.

Эйми переводит взгляд на него, затем опять на меня.

– Он нужен Делле Холт… Заклинательнице Костей.

Он крякает.

– Я и сам отлично знаю, кто такая Делла Холт. Мне непонятно другое – для чего ей понадобился порошок из лошадиных копыт?

Вопрос повисает в воздухе. Я слышу, как у меня в ушах гулко пульсирует кровь.

– Не знаю, – говорю я наконец. – Боюсь, она мне этого не сказала.

Он щурит глаза, и несколько долгих секунд мне кажется, что сейчас он мне откажет. Затем встает из-за стола, и ножки его отодвигаемого стула громко скребут по деревянному полу. Выдвинув с полдюжины небольших ящичков – у задней стены их, наверное, несколько сотен, – он наконец находит то, что нужно. И кладет в корзинку маленький коричневый мешочек.

Я отсчитываю несколько монет и кладу их в его протянутую ладонь.

Он хмурится.

– Не представляю, для чего Заклинательнице Костей может понадобиться это зелье.

– Я тоже хотела бы это знать, – отвечаю я. И это чистая правда.

* * *

– Мы должны заставить эту кость поверить в то, что она находится внутри человеческого тела, – говорит матушка, когда я возвращаюсь с покупками.

Я устремляю на нее непонимающий взгляд.

– Живого человеческого тела, – уточняет она, как будто источником моего непонимания стало именно это.

– И как же ты намереваешься это сделать? – Я опускаюсь на стоящий рядом с нею стул.

На обеденном столе расставлено множество флаконов и мешочков, и матушка, беря их один за другим, изучает их содержимое.

– Я подумывала о том, чтобы вживить эту кость в мою брюшную полость, – говорит она, – но тогда мы не сможем узнать, идет ли процесс ее сращения или нет – я говорю о кости, а не о моей брюшной полости.

Я ахаю.

– Матушка! Неужто ты говоришь серьезно?

Она пожимает плечами, словно сочтя меня слишком уж слабонервной.

– Костям присущи особые свойства. Внутри живого тела они срастаются сами.

– Это если ты упала с дерева. Но то, о чем толкуешь ты… – я пытаюсь подобрать нужные слова, – это отнюдь не то же самое.

Она заправляет за ухо прядь светлых волос.

– Мы заставим эту кость поверить, что речь идет о том же самом.

– Тогда для чего же нужны все эти зелья? – Я беру со стола один из флаконов с жидкостью. – Раз уж мы отказались от планов разрезать тебя?

– Мы приготовим питательный раствор, – торжественно объявляет она.

Я вскидываю брови.

– Не сиди сложа руки. Помоги мне.

Она подходит к одному из буфетов и начинает доставать оттуда нужные ей предметы: миску, ложку, ступку, пестик и прозрачный стеклянный сосуд.

– Налей сюда воды и вскипяти ее, – говорит она, вручая мне котелок.

Когда вода закипает, мы добавляем в нее сахар, соль и ингредиенты, которые я принесла из костницы: немного костяной муки, порошок из лошадиного копыта, небольшой флакончик слез. Затем матушка достает швейную иглу.

– Дай мне руку, – велит она.

Я вздыхаю.

– Почему тебе вечно требуется моя кровь?

– Твоя кровь обладает магической силой, – отвечает она и прокалывает свой и мой пальцы.

– Это твоя кровь обладает магической силой. А в моей ничего такого нет.

Она застывает, держа одну руку в другой и глядя на каплю крови, краснеющую на ее молочно-белой коже. Я жду, что она возразит мне, повторит то, что сказала во время доведывания, когда дала понять, что мне, возможно, присуще Ясновидение Второго Порядка. То есть мне кажется, что она намекала именно на это. С тех пор мне ужасно хотелось спросить ее, правильно ли я ее поняла, но она была так сосредоточена на поиске способа срастить переломившуюся кость, что я так и не решилась задать ей этот вопрос. Однако сейчас она так и не поправляет меня.

– Любая кровь обладает силой, – произносит она наконец.

Мы держим руки над котелком, в него стекает по нескольку капель ее и моей крови, и варево слегка розовеет. Пока я мешаю полученный раствор, матушка дыроколом проделывает в каждой из половинок кости несколько крохотных отверстий.

– Раствор загустевает? – спрашивает она.

– Кажется, да. – Я поднимаю ложку. Жидкость стала студенистой.

– Отлично. – Матушка берет котелок и переливает его содержимое в стеклянный сосуд, затем соединяет половинки кости и кладет ее в получившийся отвар.

– А что теперь? – спрашиваю я.

Она отирает пот со лба.

– Теперь надо подождать.

Я прижимаю ладонь к груди и думаю о тамошней метке, напоминающей очертаниями натянутую тетиву лука, к которой приставлена стрела. Эта метка появилась у меня сразу после смерти бабушки – тогда она была темно-синей. А когда умер отец, стала черной.

– Я могу сказать тебе одну вещь? – спрашиваю я.

На лице матушки отражается удивление, и меня вновь пронзает чувство вины. Раньше я рассказывала ей все, но, когда приблизился день доведывания, перестала. Мысль о том, что мне, возможно, придется учиться на Заклинательницу Костей, хотя я знаю – в моих руках магия станет опасной и я осрамлю и мою бабушку, и мою мать, – давила на меня, словно чугунный плащ.

– Разумеется, – отвечает матушка, и ее голос звучит нарочито бесстрастно. – Ты можешь говорить мне все.

– Я боюсь того, что произойдет, если кость срастется.

– Ты хочешь сказать – если она не срастется?

Я качаю головой. Да, мысль о том, что по Мидвуду сейчас разгуливает не одна Саския Холт, а две, пугает, но, когда я представляю, что одна из этих версий вдруг прекратит свое существование, меня и вовсе охватывает ужас.

– Нет, – отвечаю я, прикусив губу. – Я не хочу, чтобы эта версия меня исчезла.

– О, Саския. – Матушка обнимает меня. От нее пахнет ванилью, и это так остро напоминает мне мое детство, что я крепко прижимаюсь к ней. – Видимо, я не все объяснила тебе, моя голубка. Если кость не срастется, исчезнут оба твоих будущих.

Я отстраняюсь.

– Как такое возможно?

Она плотно сжимает губы.

– Я сделала нечто такое, чего делать нельзя, – отвечает она. – Применила магический прием, пользоваться которым запрещено, и если об этом прознает совет…

– Что это было? Какой прием?

– Гадание на костях субъективно, а я хотела, чтобы доведывание о твоем будущем не имело изъянов. – Она вздыхает. – Готовя кости, я напитала их квинтэссенцией твоего естества.

– Что-то я не понимаю. Ты всегда напитываешь кости квинтэссенцией моего естества. – И я думаю обо всех тех бесчисленных гаданиях, когда она втыкала иголку мне в палец и на кости капала моя кровь.

– Нет, на сей раз все было не так, – возражает она. – Я напитала кости не только твоей кровью, но и моей, и той, что осталась от твоей бабушки. – Теперь я вспоминаю, как во время доведывания она сказала мне, что придала костям дополнительную магическую силу, чтобы увидеть мое будущее яснее.

– А каковы были остальные мои пути? Из чего ты выбирала?

Она отводит глаза.

– Я уверена, что первое твое доведывание показало мне много возможных путей, но ты же сама знаешь – после того, как та кость сломалась, я уже не могла видеть то, о чем говорила другая ее половинка.

– Но ты ведь все равно увидела не одно возможное будущее, а больше, верно?

Она вздыхает.

– Тебе известно, что я не могу говорить об этом с тобой.

– Но почему? Ты ведь все равно не придерживаешься правил.

Она качает головой.

– Неразумно и небезопасно чересчур много знать о том будущем, которое тебя ждет.

– И это говоришь мне ты? – Вся моя жизнь была основана на ее гаданиях относительно моего будущего.

– Это не то же самое, – молвит она. – Тем, кто занимается гаданием на костях, запрещено гадать о своем собственном будущем, и на это есть веская причина. Когда ты знаешь слишком много, это мешает тебе принимать правильные решения и меняет твой путь. Прости, Саския, но я не могу рассказать тебе, что я увидела.

– Ты говорила… – Я сглатываю. – Во время доведывания ты что-то сказала о трех поколениях Заклинательниц Костей.

– Я определила тебя в домашние учителя, – тихо говорит она.

– Но…

– Думаю, это был один из твоих возможных путей. Больше я ничего не могу тебе сказать. Результат доведывания окончателен, так что теперь ты не можешь пройти через обряд сопряжения с магией, и тебе никогда не стать Заклинательницей Костей. Только не в этой жизни.

Я чувствую несказанное облегчение – без сопряжения мой магический дар мало-помалу сойдет на нет.

– Выходит, бабушкины кости не были напитаны кровью трех поколений Заклинательниц?

Матушка заламывает руки.

– Не в этой реальности, – отвечает она. – В ней они напитаны кровью двух Заклинательниц и одного домашнего учителя. Что делает их куда слабее, чем мне бы хотелось.

– А если та кость не срастется…

– Теперь с нею неразрывно связана вся твоя судьба. Мне так жаль, Саския. После окончания доведывания я намеревалась запереть бабушкины кости на замок. Они могли бы пролежать в затворе многие годы, на протяжении жизни нескольких поколений. Я не ожидала, что одна из них переломится пополам.

Мне чудится, будто пол уходит у меня из-под ног, но мне все же хватает силы духа, чтобы задать еще один вопрос.

– А что насчет этой сломанной кости в моей второй реальности?

– Та кость, быть может, и впрямь напитана кровью трех поколений Заклинательниц Костей, а раз так, два твоих пути могут быть абсолютно различны. Любое изменение в настоящем способно повлечь за собой сдвиги в будущем, как малые, так и большие. Возможно, в той реальности я придумала какой-то иной способ исправить дело. – Она гладит меня по щеке тыльной стороной руки. – Остается надеяться, что мне хватит ума выправить ситуацию хотя бы в одной из них.

Саския Заклинательница Костей

Замок Слоновой Кости стоит на высоком холме перед первым разветвлением реки Шард. Это огромное, сияющее белизной здание с сотнями окон и несколькими десятками башен, врезающихся в небеса. По склону холма проложены четыре дороги, ближайшая из которых идет параллельно порту, где пришвартован наш корабль.

Все ученики и ученицы толпятся на палубе, отталкивая друг друга в стремлении получше рассмотреть Замок Слоновой Кости и пристань. Я стою, прижавшись к бортовым перилам, пожирая Замок глазами, так же жадно, как и все остальные. Вдоль берега выстроились ряды кораблей, похожих на наш.

Над нашими головами летают чайки, причем траектории их полета отнюдь не выглядят случайными. Я вижу на берегу несколько человек в зеленых плащах, которые играют на тонких костяных флейтах, устремив свои взоры в небеса. Белые полоски на обоих рукавах свидетельствуют о том, что все они состоят в Гвардии, но при чем тут музыка? Я смотрю на них несколько минут, прежде чем до меня доходит, что это Хранители – избранные из числа Гвардейцев, которым также присущ магический дар. Отец рассказывал мне о них, когда я была маленькой.

– Папа, если бы ты мог выбрать для себя любой род занятий, связанный с магией костей, который из них ты бы предпочел? – спросила я его как-то раз. Дело было вечером, и мне пора было ложиться спать, так что этот вопрос я задала скорее для того, чтобы потянуть время, а не из любопытства. Но он подыграл мне, как делал нередко.

– Я бы стал Хранителем, – ответил он.

Я наморщила лоб.

– Такой магии не существует. – Я знала, что все профессии, требующие магического дара, имеют в своих названиях слово «кость». Заклинатели Костей вроде мамы и бабушки, Косторезы, Костоломы, Костеврачеватели.

– Ты ошибаешься, моя птичка. Официально этих людей именуют Костопевцами, но если твоя задача – это защита отечества, разве тебе понравится, чтобы тебя называли таким несерьезным словом? Поэтому-то они и предпочитают, чтобы их называли Хранителями. Это звучит куда внушительнее. – И он начал рассказывать мне о тех, кто умеет посредством музыки управлять животными.

Хранители управляют полетом чаек и смотрят их глазами, обозревая все, что творится внизу. По берегу ходят огромные белые собаки, а их проводники стоят в некотором отдалении, облаченные в такие же зеленые плащи, но играют они на более крупных флейтах. Чтобы управлять тем или иным видом животных, флейты должны быть изготовлены из их костей. Я думаю об Эйми, оставшейся в Мидвуде, чтобы работать и учиться своему ремеслу в костнице, и меня пронзает острая тоска. Научится ли она так обрабатывать кости, чтобы Косторезы могли смастерить из них флейты?

Кто-то подходит к бортовым перилам рядом со мной, я поворачиваю голову и вижу Брэма. На протяжении всего нашего путешествия он меня избегал, но, быть может, сейчас, глядя на столицу Кастелии, он чувствует то же, что и я, – все здесь другое, а наш дом теперь далеко-далеко.

– Привет, – говорю я.

Он слегка приподнимает подбородок, но не отвечает, как будто мы с ним не знакомы и не прибыли из одного и того же городка. Как будто кости не связали нас друг с другом.

Я вздыхаю и призываю на помощь все свое терпение.

– Тебе тревожно?

Его темные глаза изучают мое лицо.

– Почему мне должно быть тревожно? Потому что я слишком труслив, чтобы явиться и посмотреть в глаза своей судьбе? – Он так крепко стискивает поручень перил, что его костяшки белеют, и черные метки на них выделяются особенно резко.

У меня вспыхивают щеки.

– Я вовсе не хотела сказать… – начинаю я, но он перебивает меня, не дав закончить фразу:

– Очень даже хотела.

С корабля спускают сходни и объявляют, что пора сходить на берег. Брэм поворачивается ко мне спиной и исчезает в толпе.

* * *

На пристани царят шумная сутолока и многоцветье. Разносчики продают еду: длинные шампуры с нанизанными на них кусочками нежного мяса, поджаристые овощи, шарики из сахарной ваты с ягодной начинкой, маленькие порции потрохов.

По пристани расхаживают и другие торговцы с висящими на груди коробами с товаром – маленькие игрушечные флейты, вырезанные из дерева и покрашенные в белый цвет, наборы ненастоящих деревянных костей, с которыми детишки могут играть в доведывание, и даже ракушки и зубы, годные разве что для того, чтобы с помощью гадания по ним выбрать наживку для рыбной ловли.

Кастелия-Сити – это крупный торговый узел, и с берега до меня доносятся обрывки разговоров, ведущихся на языках, которых я не знаю, – долгие мелодичные гласные систонийского, резкие, гортанные звуки наречия жителей Новиниума, а также звуки иных языков, настолько чуждых, что я не могу сказать, из каких земель явились те, кто на них говорит.

Судя по всему, пассажиры со всех стоящих в гавани кораблей сошли на берег одновременно, и вскоре по склону холма в сторону Замка Слоновой Кости начинает двигаться огромная толпа учеников. Меня подхватывает людская волна, и мне остается надеяться, что в первых ее рядах есть те, кто знает, куда мы идем.

Подъем оказывается круче, чем можно было предположить по его виду, и вскоре у меня начинают болеть мышцы ног. К тому времени, как мы добираемся до вершины холма, день уже успевает угаснуть. Солнце опускается к горизонту, и по западному краю неба разливается нежно-розовое сияние.

На ящике стоит женщина, выкрикивая указания и жестами показывая толпе, чтобы та собралась вокруг нее. Ее серебристо-седые волосы заплетены в косу и уложены узлом на затылке, а на шее виднеется метка – желтый полумесяц. И голос ее, и повадки ясно говорят о том, что с ней шутки плохи. Пожалуй, она немного напоминает мне мою бабулю.

Я вытягиваю шею, пытаясь лучше рассмотреть Замок Слоновой Кости, но сейчас мы уже находимся слишком близко от него, и он слишком велик. Так что я вижу только одно – белую каменную стену, в которой темнеют чугунные арочные ворота, украшенные инкрустированной картой русла реки Шард.

Когда мы все собираемся вокруг женщины, она вскидывает обе руки, и гул возбужденных голосов стихает.

– Меня зовут Нора, – говорит она. – Я Управляющая Замком Слоновой Кости, и я сделаю так, чтобы нынче все вы были четко распределены по комнатам и узнали расписание своих учебных занятий. Те из вас, кому предстоит обучаться профессиям, связанным с магией, будут очень часто видеть меня на своих семинарах.

Она показывает рукой на мужчину помоложе, стоящего рядом с ней.

– Если вам предписано обучаться чему-то другому, следуйте за Джонасом к задним воротам, а если вы будете учиться магии костей, вам нужно следовать за мной.

Нора слезает с ящика и, взяв его под мышку, с решительным видом идет в сторону главных ворот.

Большинство учеников уходит вслед за Джонасом, а меньшая часть спешит за Норой. Брэм шагает рядом со мной, и я растерянно поворачиваюсь к нему. Может быть, он прослушал?

Я украдкой разглядываю его профиль. У него высокие скулы и волевой подбородок, на котором, если приглядеться, можно рассмотреть едва заметную щетину. Внутри меня идет борьба – я никак не могу решить, говорить или не говорить ему, что он идет не туда? Если я скажу, станут ли наши отношения лучше или, наоборот, хуже? Сочтет ли он мои слова оливковой ветвью или же увидит в них вызов?

– Брэм, – осторожно говорю я, – по-моему, тем, кому предписано учиться на Гвардейцев, несущих обычную службу, надо идти не сюда.

На его челюсти дергается желвак, и это единственный знак того, что он меня услышал, поскольку он даже не поворачивается ко мне.

Помолчав, он говорит:

– Я умею следовать инструкциям, Саския.

– Но… ты что же, будешь обучаться магии костей?

– Похоже на то, – мягко отвечает он.

– Какому из ее видов?

– Ломанию костей.

В моем мозгу звучит сигнал тревоги.

– Почему ты ничего мне не сказал? – удивляюсь я. – Почему позволил мне думать, что тебе уготована обычная служба в Гвардии?

– Ты не просила меня что-либо тебе говорить.

– А разве я должна была просить?

– Не знаю. В самом деле – должна ли великая Саския Холт о чем-то просить?

Его слова ранят, как лезвие ножа. Я уже сталкивалась с таким отношением – люди завидовали тому, что я веду жизнь, в которой все предопределено выбором костей и ничего не отдано на волю случая. Как будто невозможность принимать решения самой – это хорошо. Как будто это не то же самое, что томиться в тюрьме.

– Это нечестно, – говорю я.

Он пожимает плечами.

– Для большинства из нас жизнь вообще нечестная штука.

Я так крепко сжимаю руки в кулаки, что мои ногти больно впиваются в ладони.

Те деньги, которые матушка заплатила за приготовление костей к гаданию о моем суженом, были потрачены зря. Потому что, каким бы она ни видела мое будущее, я ни за что не влюблюсь в Брэма Уилберга.

* * *

Мы вслед за Норой проходим через огромные арочные ворота, и у меня возникает такое чувство, будто на меня давит сам здешний воздух. Внутри у меня что-то обрывается, начинается звон в ушах, голова кружится, но стоит мне опереться рукой о стену, чтобы не шататься, как многоголосый говор толпы стихает, и меня окутывает гробовая тишина.

А затем до меня доносится глухой гул, такой тихий, что я сомневаюсь, в самом ли деле я его слышу, но я его чувствую. Как будто меня со всех сторон окружает шепот.

Чьи-то руки отрывают меня от стены, и гул сразу же стихает. Нора ведет меня куда-то вперед и усаживает на стул.

– Должно быть, ты Заклинательница Костей, – говорит она.

Мне хватает сил только на то, чтобы кивнуть.

– Посиди здесь какое-то время. Это пройдет.

Я открываю рот, чтобы спросить, что случилось, но тут на меня опять накатывает головокружение, и мне так и не удается выдавить из себя вопрос.

– Замок Слоновой Кости целиком построен из костей, так что какое-то время тебе будет не по себе. Поначалу Заклинателям и Заклинательницам приходится здесь особенно тяжело, но ты привыкнешь. А до тех пор советую тебе как можно реже дотрагиваться до стен и других элементов здешней архитектуры.

Меня пробирает дрожь. Невозможно даже представить, сколько костей ушло на строительство такого огромного замка. И что произошло, когда я дотронулась до стены? Было ли это началом гадания на костях? Неужели все это – человеческие кости? Я чувствую, как волоски на моем теле встают дыбом.

Когда я была маленькой, мне нередко снились кошмары, и я просыпалась в таком ужасе, что едва могла дышать. Тогда к моей кровати подходил отец, обхватывал мое лицо ладонями и нежно прижимался лбом к моему лбу. «Сделай глубокий вдох, моя птичка, – говорил он, и вдыхал одновременно со мной. – А теперь выпусти воздух. Вдох. Выдох». И мы сидели, прижавшись друг к другу лбами и дыша в такт, пока мое дыхание не выравнивалось и я вновь не обретала покой.

Сейчас я тоже слышу его голос, пока с усилием втягиваю в себя воздух и с таким же усилием выталкиваю его из легких. Мало-помалу головокружение проходит, и я наконец могу оглядеть огромный вестибюль – по краям его видны две изящные дугообразные лестницы, ведущие на верхние этажи, канделябры украшены сверкающими хрустальными подвесками, а белые полы блестят, словно полированный мрамор, хотя они наверняка тоже сделаны из костей.

Я сосредоточиваю внимание на том, что говорит Нора – она рассказывает о правилах, которым мы должны будем следовать, живя в Замке Слоновой Кости. Что-то о том, что нам предстоит жить по два человека в комнате и есть в трапезной, а также о расписании учебных занятий, одни из которых будут индивидуальными, а другие – групповыми. Но я все еще сама не своя, и большая часть речи Норы до меня так и не доходит.

К счастью, говорит она недолго и в конце концов объявляет, что сейчас служители разведут нас по нашим комнатам. Поднимаясь по лестнице, я нечаянно касаюсь рукою перил, едва не падаю, но мой локоть сжимает чья-то крепкая рука и удерживает меня от падения.

Брэм.

Как только я восстанавливаю равновесие, он убирает руку и продолжает молча идти рядом. На мгновение мне чудится, что я слышу, как по его венам бежит кровь, но я тут же понимаю, что это ропот стен.

Когда мы доходим до места, где коридоры расходятся – мужское общежитие находится слева, а женское справа, – он, не оглядываясь, идет прочь.

* * *

Проснувшись поутру, я вижу, что на краю моей кровати сидит девушка моих лет с большими карими глазами и вьющимися волосами, доходящими ей до талии. Она одета в белую ночную рубашку и смотрит на меня изучающим взглядом.

Я испуганно вздрагиваю.

– Прости, что напугала тебя, – говорит она.

С какой стати она взгромоздилась на мою кровать? Я тру кулаками глаза.

– Кто ты такая?

– Меня зовут Тесса.

Я моргаю, не понимая, зачем она здесь.

Она сдвигает брови.

– Я твоя соседка… помнишь?

– Извини… я…

– Тебе лучше? Вчера вечером тебе было совсем худо.

Я пытаюсь вспомнить, что происходило накануне, но в моей памяти всплывают только неясные обрывки. Я смутно припоминаю, как шла в сторону женского общежития, как слышала голос, без умолку болтавший мне на ухо, как у меня из-под ног ушел пол и я рухнула на кровать. Посмотрев вниз, я вижу, что на мне надето то же платье, что и вчера.

Тесса все еще говорит.

– Если бы у нас уже начались занятия, я, быть может, и смогла бы тебе помочь, но мы ведь еще даже не прошли через обряд сопряжения, а раз так, то что я могла сделать? Я подумала было, что надо поискать настоящего Врачевателя, который уже научен этому ремеслу, но у меня создалось впечатление, что ты этого не хочешь. Надеюсь, ты не в обиде за то, что я ушла и оставила тебя одну.

– Я не в обиде, – говорю я.

Она испускает вздох облегчения.

– Вот и хорошо. Мне ведь совсем не хотелось произвести на тебя плохое впечатление. – На одном ухе у нее белеют мелкие звездочки, а на правой руке синеют завитки.

– Меня зовут Саския, – представляюсь я, садясь. И сразу же чувствую легкое головокружение и дурноту.

– Да, вчера вечером ты назвала мне свое имя. А потом оттолкнула меня и ничком повалилась на кровать.

– Извини. Я тогда была сама не своя. – Я расплетаю косы и пытаюсь пальцами расчесать волосы. Кожа головы саднит – жаль, что, прежде чем заснуть, я не смогла взять себя в руки и вынуть из волос шпильки.

Тесса глядит на меня с сочувствием.

– Это из-за здешних стен, да? Я читала, что они особенно тяжело действуют на тех, кто учится гадать на костях.

Я киваю, и головокружение усиливается.

– До прибытия сюда я и не подозревала, что Замок Слоновой Кости сложен из костей. А на тебя они не действуют?

– Действуют, – кивает Тесса. – Но не так сильно, чтобы я чувствовала себя худо.

– А что чувствуешь ты?

Она закидывает голову назад и воззряется на потолок, словно пытаясь подобрать нужные слова.

– Мне… немного не по себе. Это от ран и недугов, от которых умерли те, в чьих телах находились все эти кости.

– Стало быть, они впрямь человеческие?

– Определенно. Думаю, многие из этих людей при жизни были военными – наверное, это были кастельцы, погибшие в Трансдормийских войнах. Их кости действуют на меня особенно сильно. Но другие люди, видимо, умерли от естественных причин, выбрав местом своего упокоения этот замок. Их кости… не вызывают во мне такого отклика, как кости тех, кто был убит.

Я сглатываю.

– Ты смогла столько всего распознать, и от всего этого у тебя даже не болит голова?

У нее розовеют уши.

– А каково сейчас тебе? Что чувствуешь ты помимо дурноты?

Каково мне? В первые секунды меня так и подмывает выложить ей правду – признаться, что магия костей внушает мне ужас. С момента окончания доведывания мною владело такое чувство, будто я стою на вершине крутого холма, зная, что меня вот-вот толкнут в спину и я полечу вниз, сметая все на своем пути. Я надеялась, что прибытие в Замок Слоновой Кости придаст мне уверенности, укрепит мою связь с магией, однако вместо этого стоило мне ступить в замок, как я оказалась полностью выведена из строя.

Но это постыдные секреты, и вместо того, чтобы признаться, я нахожу иное объяснение тому, что со мной происходит.

– Мне кажется, что от стен исходит шепот.

Глаза Тессы округляются.

– А что они говорят?

Этот вопрос застает меня врасплох. Должна ли я знать, о чем они говорят? Если бы я могла контролировать заключенную во мне магию, сумела бы я различить что-то в этом чуть слышном гуле? Мое сердце сжимает страх.

– Этого я не знаю.

На лице Тессы отражается что-то похожее на жалость.

– Ну ничего, уверена, что все дело в обычной дурноте. Когда ты здесь пообвыкнешь, то, вероятно, сможешь рассказать мне кучу интересных историй.

Мне бы ее уверенность.

Быть может, в роду Тессы магический дар передавался из поколения в поколение дольше, чем в моем? И именно поэтому она уже сейчас может контролировать свою магию? И дело не в том, что со мной что-то не так, а в том, что она особенная?

Я тереблю одну из шпилек.

– А в твоем роду ты первая Врачевательница? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она, и мне становится чуть легче на душе, но тут она продолжает: – Врачевательницей была одна моя пращурка, которую от меня отделяют девять поколений, так что думаю, дар пришел ко мне от нее, просто в предыдущих коленах он не проявлялся. – Она смеется – непринужденно, беспечно.

Шпилька в моей руке переламывается надвое. Лучше прекратить разговор на эту тему.

– Кстати, о вчерашнем дне. Честно говоря, я не слышала, какие указания давала Нора. Тебе известно, куда мне надлежит явиться нынче утром?

Тесса достаточно бодро улыбается.

– Поэтому-то я тебя и разбудила. Чтобы успеть, нам нужно идти прямо сейчас. Вот-вот начнется обряд сопряжения с магией.

* * *

Я шагаю торопливо, в такт частому биению моего сердца, направляясь вместе с Тессой в большой зал, где должен пройти обряд нашего сопряжения с магией. Доведывание – это только приглашение к изучению магии костей, окончательно же ты сливаешься со своим магическим даром, когда совершается этот обряд. После его завершения обратной дороги нет.

Большой зал представляет собой просторное прямоугольное помещение, длина которого раза в три больше, чем его ширина. С левой стороны расположен ряд окон, через которые струится яркий солнечный свет. Весь центр зала занимают ряды длинных узких деревянных столов, на каждом из которых расставлено по шесть каменных чаш. Рядом с чашами лежат аккуратно сложенные плащи разных цветов.

Тесса ошеломленно втягивает в себя воздух. Меня тоже переполняют изумление и трепет.

На возвышении в дальнем конце зала стоит Нора.

– Добро пожаловать, – говорит она. – Прежде чем начать, оглядитесь по сторонам. Обратите внимание на десять боковых окон – они символизируют десять членов Верховного совета Кастелии. Пять мужчин и пять женщин – по одному члену от каждого из ремесел, связанных с магией костей, и четыре члена, не обладающих магическим даром. Быть может, когда-нибудь в совет войдут и некоторые из вас. Многие из нынешних его членов были сопряжены со своей магией в этом самом зале.

Затем Нора рассказывает, что деревья, вырезанные на стенах, – это карты притоков реки Шард, что круглые окна, расположенные за возвышением, должны напоминать нам о судьбе, а витражи изображают три основные метки.

Я чувствую слабость в коленях и не знаю, что именно так действует на меня: то, что исходит от костяных стен, или же колдовское величие этого удивительного зала.

– Пора, – говорит наконец Нора, сложив перед собой ладони. – Пожалуйста, найдите на столах свои имена и встаньте каждый рядом со своей чашей.

Тесса поворачивается ко мне.

– Удачи. – Она почти шепчет это слово, как будто не желая портить торжественность момента.

– Спасибо, – так же тихо отвечаю я. – Да сопутствует удача и тебе.

Я нахожу свое имя на столе, близком к передней части зала. Мое сердце бьется часто-часто. Когда-то – я тогда была очень мала – я мечтала об этом дне. Мечтала стать Заклинательницей Костей, как мои бабушка и мать. Я чувствую, что где-то в глубинах моей памяти сокрыта та маленькая девочка – она стоит на цыпочках, взволнованная и полная такого же воодушевления, как и остальные ученики. Но затем ее образ вытесняют другие – пылающий огонь, ужасное ощущение безвыходности, – и искорка сладкого предвкушения, горевшая во мне когда-то давным-давно, гаснет. Это не то будущее, которое я бы выбрала для себя сама.

Во всяком случае, теперь.

– Между всеми вами существует связь, – торжественно произносит Нора. – Косторезы изготавливают флейты, играя на которых Хранители управляют животными, и оружие, с помощью которого Костоломы защищают нашу страну. Мешальщики изготовляют снадобья, которые используют Врачеватели, леча раненых и больных. И, разумеется, Заклинатели и Заклинательницы проводят гадания для каждого из нас. Вы познакомитесь друг с другом на семинарах, на которых вам предстоит изучать дисциплины, без знания которых нельзя заниматься магией костей, – анатомию, историю, этику. Настоятельно советую вам всемерно оказывать друг другу помощь и поддержку.

Она обводит глазами ряды столов и смотрит на каждого из нас.

– Но главными для вас станут индивидуальные занятия и ваши отношения с вашими Наставниками.

Впереди отворяется дверь, и в зал входят несколько десятков мужчин и женщин в плащах различных цветов.

Нора простирает вперед руки, держа их ладонями вверх.

– Наставники, – говорит она, – познакомьтесь с вашими учениками. – И Наставники один за другим находят тех, кого каждый из них будет учить. Я окидываю глазами передние ряды столов и вижу молодого человека – не старше тридцати, – который стоит перед Брэмом. А перед Тессой стоит пухленькая женщина постарше с приветливым лицом.

Наконец одна из Наставниц останавливается и передо мной.

– Здравствуй, Саския, – говорит она. – Я Наставница Кира. – Она и не молодая, и не старая, со смуглой кожей и черными волосами, стянутыми на затылке в затейливый узел. На ней красный плащ.

Я открываю рот, собираясь ответить, но Кира коротко качает головой. Я плотно сжимаю губы.

– Наставники и ученики, – торжественно произносит Нора, – добро пожаловать на церемонию сопряжения с магией. Вы можете начинать.

Зал наполняется гулом – все Наставники разом начинают говорить.

– Саския Холт, – молвит Кира, – тебе предстоит стать Заклинательницей Костей с даром Ясновидения Второго Порядка, и нынче ты сопряжешь себя с этим видом магии, как магия сопрягла себя с тобой.

Она берет мою левую руку и колет указательный палец иглой.

– Перед тобой лежат кости Заклинателей минувших времен. Свидетельствуешь ли ты своей кровью, что будешь чтить их наследие?

– Да, – отвечаю я, держа палец над чашей, пока на кости не падает капля крови.

– Клянешься ли ты использовать свои дары во благо других, а не ради собственной выгоды?

– Да. – На кости стекает еще одна капля крови.

– Клянешься ли ты помогать своим соотечественникам обретать счастье, а также направлять их таланты на службу нуждам страны?

– Да. – На кости в чаше падает третья капля крови.

– Обещаешь ли ты придерживаться всех без изъятия заповедей и нравственных ценностей, которые будут преподаны тебе в сих стенах, и использовать свою магию во благо?

– Да. – Мне приходится сжать палец, чтобы выдавить еще одну каплю крови.

Наставница Кира высекает огнивом искру и поджигает кости в чаше. Затем достает из кармана плаща мешочек и высыпает его содержимое в огонь. Пламя вздымается и окрашивается в голубой цвет.

– Саския Холт, – говорит Кира, – отныне ты сопряжена со своей магией и можешь надеть свой ученический плащ.

Она указывает кивком на лежащий рядом с чашей сложенный плащ, такой же красный, как и ее собственный. Развернув его, я замечаю, что он плотнее, чем шелковые плащи, в которые облачены Наставники и Наставницы. Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что у каждого вида магии собственный цвет – черный для Костоломов, синий для Врачевателей, а еще зеленый, фиолетовый, оранжевый, – но у учеников плащи на два-три дюйма короче, чем у Наставников. И сшиты они не из шелка, а из шерсти.

Я думаю о том, как перед тем, как я взошла на корабль, матушка накинула мне на плечи свой плащ, и в горле у меня встает ком. Тот плащ был точно такой же, как этот. Я думала, что ее любимый плащ – это просто замена ее шелковых плащей, годная для ношения в холодную погоду, однако теперь понимаю, что значил этот ее жест. Провожая меня на учебу, она отдала мне частицу себя.

А я тогда даже не хотела с ней говорить.

Я надеваю плащ и ощупываю его плотную ткань. Теперь обратной дороги нет. Мне не хотелось, чтобы меня сопрягли с магией, но судьбе не было дела до моих планов, как не было дела и до большей части того, что происходило со мной в жизни. Мне нужно научиться контролировать свой магический дар, сколь невозможным это бы мне ни казалось.

У меня остается только этот путь.

Саския домашний учитель

На парадном крыльце меня ждет Деклан, сжимая в руке букет фиолетовых цветов и нервно перекатываясь с пяток на носки. До доведывания он целый год напропалую со мной флиртовал, но теперь, после того как кости сопрягли нас друг с другом, он при каждой нашей встрече выглядит как волнующийся школьник.

Глядя на него, я не могу удержаться от улыбки.

Идя к дому, я смещаю корзинку и прикрываю ее рукой, чтобы он не смог увидеть, что я в ней принесла. Я возвращаюсь после моего очередного похода в костницу за новой порцией зелий для питательного раствора, и хотя среди них нет ничего такого, что скомпрометировало бы меня, я предпочла бы избежать вопросов.

– Привет, – говорю я.

Деклан широко улыбается и протягивает мне букет фиолетовых лилий.

– Они прекрасны. – Я беру цветы и подношу их к лицу. От них исходит нежное благоухание, немного напоминающее аромат меда. – Спасибо.

– Я боялся, что разминулся с тобой, – признается он. – Где же ты пряталась? – Его голос звучит игриво, и это раздражает меня. Наверное, я не была бы такой чувствительной, если бы мне действительно было нечего скрывать.

– Да так, ходила по всяким скучным делам, – небрежно отвечаю я и тут же меняю тему: – Как идет учеба? – Обсуждать наше обучение – это все равно что сыпать песок в банку, полную ракушек. Эта тема упоминалась в каждом разговоре, который мы вели в недели, последовавшие за доведыванием, заполняя паузы и пустоты.

– Как нельзя лучше, – улыбается он. – Я недооценивал суммы, выкладываемые богачами за редкости, которые им не нужны. – Деклан поступил в ученики к коммерсанту, который торгует редкими артефактами, и в последнее время он ездил по деревням, добывая вещи для продажи их коллекционерам. – О присутствующих я, разумеется, не говорю.

Я хмурюсь.

– Мы не богачи.

– Ты не избалована, – пожимает плечами он. – В этом-то все и дело.

Я неопределенно хмыкаю. Еще одна тема, которой я бы предпочла не касаться.

– Что у тебя тут? – Деклан пытается выхватить у меня корзинку, и я тут же отступаю, чтобы он не смог меня достать. В его глазах вспыхивают шаловливые огоньки, и он, снова бросившись ко мне, пытается разжать мои пальцы, сжимающие ручку корзинки.

– Прекрати, – приказываю я.

Но он продолжает.

Я дергаю корзинку на себя и упираюсь ладонью ему в грудь.

– Деклан! Прекрати сейчас же!

Он застывает, и у него вытягивается лицо. Я опускаю руку, прерывисто дыша.

– Прости, – бормочет он. – Я просто дурачился. И вовсе не хотел вести себя беспардонно.

В потасовке цветы упали на землю, и теперь они рассыпаны у наших ног, и мы топчем их. Мы одновременно нагибаемся, чтобы их собрать.

– Я погорячилась, – говорю я в конце концов. Мы сидим на корточках рядом, и я чувствую его дыхание на своей щеке. Я показываю ему содержимое корзинки. – Это просто-напросто кое-какие зелья, которые я купила в костнице для моей матушки.

Он почти не смотрит на мою корзинку.

– Я просто пытаюсь стать частью твоей жизни, – молвит он. – Но получается у меня не очень-то хорошо.

Удрученное выражение его лица будит во мне совесть. Мне ужасно хочется рассказать ему все, позволить ему обнять меня, как он столько раз делал прежде, и уверить, что все будет хорошо. Но я боюсь, что, если скажу ему правду, станет только хуже. Как мне объяснить семя сомнения, которое доведывание посеяло в моей душе? Мне неизвестно, что именно кости показали матушке относительно моего будущего. Является ли Деклан моим суженым в обеих реальностях? А если во второй это не Деклан, то кто?

Беззащитность, которую я вижу в его глазах, окончательно гасит мой гнев. Я касаюсь тыльной стороны его руки.

– Я понимаю. Мне тоже хочется стать частью твоей жизни.

Он сплетает свои пальцы с моими.

– Когда ты в следующий раз пойдешь в костницу, можно мне пойти с тобой?

Я хочу сказать нет, но ведь он мой суженый, так что когда-нибудь мне все равно придется перестать сомневаться в том, что это воля судьбы, и начать вести себя соответственно.

Я делаю глубокий вдох.

– Да, конечно.

Он закладывает цветок мне за ухо.

– Я буду с нетерпением ждать этого дня.

* * *

Мы с Эйми сидим на берегу Шарда, опустив ноги в воду. Это первый по-настоящему теплый день весны и последний день моей свободы, ведь завтра я наконец начну исполнять обязанности домашнего учителя.

С самого детства это наш с Эйми излюбленный обычай для тех дней, когда жарко или тепло, – мы берем с собой корзинку, полную еды, идем на травянистый берег реки и бросаем кусочки хлеба уткам либо пускаем бумажные кораблики и спорим, докуда они доплывут.

Мои шею и плечи ласкают солнечные лучи. Приятно находиться вне дома и не видеть, как матушка не сводит глаз со сломанной кости в стеклянном сосуде, как будто усилием воли может заставить ее срастись.

– Итак, – говорит Эйми, – как развиваются ваши отношения с Декланом?

– Нормально, – нехотя отвечаю я.

– Нормально? Не очень-то романтичный ответ для описания отношений с тем, кто предназначен тебе судьбой.

Мой секрет подобен пузырю, готовому вот-вот лопнуть. Но я не могу, не могу сказать ей, что у меня нет уверенности в том, что Деклан в самом деле предназначен мне судьбой.

Я перебираю пальцами одну из блестящих черных кос Эйми, затем заправляю эту косу ей за ухо.

– Это ты у нас любишь романтику, а не я.

Она улыбается.

– Моим родителям было не по карману заплатить за гадание о суженом, а он, кем бы он ни был, по-видимому, тоже недостаточно богат, чтобы узнать, кто из девушек предназначен ему судьбой. Так что просвети меня – как это бывает?

– Ну, не знаю. Иногда он просто замечательный, а иногда… – И я рассказываю подруге, как Деклан попытался отобрать у меня корзинку несколько дней назад.

Эйми кривит рот.

– Ты должна откровенно поговорить с ним, Сас. Помнишь, что он вытворил, когда мы были детьми и родители попросили его набрать хвороста? Он тогда решил, что будет смешно, если он уляжется на землю рядом с топором и притворится мертвым. Когда его нашла его мать, она завопила так истошно, что сбежался весь город. Она была готова убить его – на сей раз взаправду, – а ведь Деклан в самом деле был уверен, что эта его шутка приведет ее в восторг. Он вечно пытается все обратить в игру и порой переходит все границы.

Эйми права – именно Деклан постоянно подбивает своих приятелей ни с того ни с сего устраивать бег наперегонки, затевает розыгрыши, старается рассмешить всех и вся. Это и есть одна из причин, по которым меня всегда тянуло к нему, – если он и рискует, то только ради веселья. Ему по душе лишь та опасность, которая в итоге оборачивается смехом.

Эйми болтает ногой в воде.

– Не потому ли ты придираешься к нему, что боишься?

У меня по спине бегут мурашки. Эйми слишком уж хорошо понимает, что творится в моей душе.

– Может быть, и так, – пожимаю плечами я. – Разве тебе никогда не случалось усомниться в результатах гадания?

Какое-то время Эйми молчит.

– Что с тобой происходит? Ты мне явно чего-то не договариваешь.

Меня охватывает чувство вины, и я беру ее за руку. Пусть я и не могу рассказать ей всего, но дружба с нею для меня то же самое, что для утопающего спасательный круг.

– Я просто растерялась, – говорю я. – До доведывания я была уверена, что Деклан именно тот человек, который мне нужен, но теперь…

– Теперь, узнав, что он и впрямь твой суженый, ты избегаешь его, проводя все свое время со мной в костнице. – Она устремляет на меня пристальный взгляд. – А он таскается за тобой, словно брошенный щенок. – Эйми стискивает мои пальцы. – Ему, ясное дело, не может нравиться, что ты держишь его на расстоянии. Может, поэтому он и перегнул палку пару дней назад? Может, так он просто пытался тебя раскрепостить? Хотя он, конечно, и должен был остановиться сразу, когда ты сказала ему, чтобы он прекратил свои штучки. Теперь, узнав, что вы предназначены друг другу судьбой, ты должна научиться говорить с ним всякий раз, когда что-то начинает тебя беспокоить. Это единственный способ построить хорошие отношения.

Хотя Эйми и не знает всей правды, ее совет кажется мне дельным.

Я бью ногой по воде, и брызги летят ей на икры.

– Почему ты всегда рассуждаешь так здраво?

Подруга улыбается.

– Потому что я чертовски умна.

– Неужели тебе никогда не случается сомневаться в правоте костей?

Ее голос становится тихим:

– Я никогда не имела достаточного доступа к гаданиям на костях, чтобы искать в них ошибки.

Я напрягаюсь. Нет, родители Эйми не бедняки, но они и не богачи, так что гадания для них – нечастая роскошь.

– Прости, – мотаю головой я. – С моей стороны это было бестактно.

Она пожимает плечами.

– Просто, на мой взгляд, ты не стала бы сомневаться в правоте костей, если бы гадания на них не были для тебя такой рутиной.

Слова Эйми звучат в моем мозгу весь остаток дня. Когда я входила в Кущу, мне хотелось, чтобы моим суженым оказался Деклан. Мне хотелось стать домашним учителем. И вот теперь у меня есть все, чего я желала, однако я не чувствую себя счастливой. Что, если это просто потому, что я боюсь? Потому, что я позволила матушке заронить в мою душу сомнение из-за той сломанной кости? Если она выбрала мне в суженые Деклана, значит, это было одним из моих возможных путей, так почему же я сомневаюсь?

Деклан не виноват в том, что матушка придала тем костям дополнительную магическую силу. И не его вина, что одна из костей сломалась. Разумом я это понимаю. Если бы только я могла убедить в этом и свое сердце.

* * *

Оказывается, частное преподавание отнюдь не дает того морального удовлетворения, как мне казалось, когда я сказала матушке, что мечтаю именно об этой работе.

Одра Ингерсон ходит взад и вперед по гостиной – одной из по меньшей мере десятка гостиных, которые имеются в ее громадном особняке. Она вечно здесь что-то перестраивает, переделывает, притом безо всякого смысла, так что спальни у нее соседствуют с кухней, коридоры зачастую превращаются в бесполезные тупики, а в межкомнатных стенах проделаны окна.

– Она немного эксцентрична, – предупредила меня нынче утром матушка, перед тем как я вышла из дома. Но такого я не ждала.

Ботинки Одры стучат по дорогому паркету, при этом она даже не замечает, что ее сын Уиллем карабкается вверх по лестничным перилам.

– Это такое трудное решение, – вскидывает руки она. – Не знаю, следует ли тебе сначала провести с ним урок грамматики, а потом чистописания, или сначала урок чистописания, а потом грамматики. – Она останавливается и проводит ладонью по каминной полке. Белая краска здесь местами облупилась, и там, где ее нет, видна красная кирпичная кладка. – А может быть, мы могли бы начать день с преподавания Уиллу истории?

Я держусь за подлокотники стула, на котором сижу. Он обит таким скользким шелком, каким нельзя обивать мебель – мне кажется, что стоит мне расслабиться, и я соскользну на пол.

– Вряд ли последовательность уроков имеет большое значение.

Одра поворачивается ко мне, разинув рот. Она шокирована.

– Разумеется, это имеет значение. Просто во время последнего гадания я забыла спросить, в каком порядке должны проводиться уроки.

Экономка, смахивающая с мебели пыль, смотрит на меня с сочувствием. Уиллем соскальзывает с перил и с глухим стуком падает на пол у подножия лестницы.

– Не могла бы ты спросить об этом у своей матушки? – Тон Одры пылок и нетерпелив.

– Вряд ли…

В это мгновение снаружи слышится колокольный звон. Одра прижимает руку ко рту.

– Неужто уже так поздно? О нет! Мне пора идти, ведь последнее гадание ясно показало, что ровно в полдень я должна явиться на рынок. – И хотя сегодня стоит теплынь, она хватает с крюка на стене шаль и накидывает ее на плечи. – Я скоро вернусь. – Она тычет в мою сторону пальцем и добавляет: – Не учи Уиллема ничему, пока мы не решим вопрос.

Одра закрывает за собой дверь, и я поворачиваюсь к экономке, не зная, что делать. Каким образом мне занимать Уиллема, если я ничему не могу его учить? Я полагала, что Одра желает нанять для своего сына домашнего учителя, дабы он мог заниматься индивидуально, но, право же, ему было бы лучше учиться в городской школе, чем весь день бездельничать дома.

– Ничего не поделаешь, – грустно усмехается экономка. – Одра не принимает ни одного решения без совета костей. Я говорю серьезно – ни единого.

– Но она же уже несколько лет не заходила к моей матери, – удивляюсь я. – Во всяком случае, насколько мне известно. – Я ерзаю на стуле и соскальзываю в угол его просторного сиденья.

Экономка приносит грубошерстное одеяло и протягивает его мне.

– Чтобы не скользить, – подмигнув, говорит она. Я стелю одеяло на сиденье, и стул наконец прекращает свои попытки сбросить меня на пол. – Теперь Одра устраивает себе гадания на костях за пределами Мидвуда. – Экономка смотрит на Уиллема, чтобы удостовериться, что он ее не слышит, и так оно и есть – он уже почти добрался по перилам до второго этажа. – Ваша матушка уже много лет назад заявила, что не станет терпеть ее сумасбродства. Так и сказала – безнравственно, мол, гадать на костях ради каждого чиха в то время, как другие даже не могут позволить себе заплатить за доведывание. Но Одре вынь да положь – вот она и ездит в другие города, где Заклинатели и Заклинательницы Костей с радостью берут у нее денежки и советуют, как потратить их еще больше. Перестрой это, переделай то, купи еще побрякушек в новолуние, чтобы отвести несуществующую беду.

Я даже представить себе не могла, что кто-то может использовать свой магический дар для таких недостойных целей. Я думаю о том, как Одра побежала на рынок, воображая, будто ее судьба зависит от того, явится ли она туда в определенное время. А ведь из рассказов моей матушки следует, что гадания на костях работают совсем не так.

И где Одра вообще берет кости для стольких гаданий?

Уиллем падает с перил и тяжело плюхается на стул.

– Может быть, тебе пора поиграть в какую-то другую игру? – предлагаю я. – Твоей матушке не понравится, если ты что-то сломаешь.

Он пожимает плечами.

– Ей есть дело только до того, о чем говорят кости.

Ну и как с ним спорить – ведь мне известно, что он прав.

* * *

– Одра Ингерсон просто ужасна, – заявляю я матушке, когда наступает вечер.

Мы сидим за немудреным ужином, состоящим из хлеба и овощного рагу, но вместо того, чтобы есть свои овощи, матушка только рассеянно тыкает их вилкой, уставясь на стену. Я смотрю туда, куда устремлен ее взгляд, и вижу стеклянный сосуд, стоящий на полке.

– Может статься, будет лучше, если эта кость не срастется и я перестану существовать вообще, – замечаю я. – Возможно, это предпочтительнее, чем пытаться работать с этой женщиной.

Матушка сердито смотрит на меня.

– Не смешно.

– А по-моему, немного смешно, – чуть слышно возражаю я.

– Одра не ужасна, – молвит матушка. – Она просто пребывает в заблуждении – она воображает, что, если она будет достаточно осторожна, ей удастся избежать несчастий. Но это не удается никому.

– Но почему она стала такой? – спрашиваю я. – И как она смогла настолько разбогатеть?

Матушка смотрит на меня с неодобрением.

– Ты же знаешь – я не люблю сплетен.

– Если это правда, то это не сплетни, – возражаю я. Матушка поджимает губы, но прежде, чем успевает сделать мне выговор, я поправляюсь: – Хорошо, хорошо, это не сплетни, поскольку я не собираюсь злословить. И спрашиваю я не из праздного любопытства, а потому что, если мне придется с ней работать, было бы неплохо понять, с чем именно я буду иметь дело.

Матушка склоняет голову набок, обдумывая мои слова. Когда ее плечи расслабляются и она откидывается на спинку стула, я понимаю, что в нашем споре победа осталась за мной.

– Дед и бабка Одры эмигрировали из Систонии, где мало кто прибегает к магии костей, – приступает к рассказу матушка. – Поэтому ее семья и не считала нужным пользоваться гаданиями. Они вообще не собирались проводить доведывания ни для нее, ни для остальных своих детей. – Она задумчиво водит пальцем по краю своей чашки.

– Тогда что же изменилось? – недоумеваю я.

– Когда Одре было четырнадцать лет, ее семья отправилась на отдых, они собирались неделю ходить по Дроймианским горам. Но уже в первый день Одра подвернула лодыжку. Местный Врачеватель порекомендовал ей несколько дней не нагружать ногу, и она всю неделю оставалась в домике, который ее родители взяли в аренду. В последний день их отдыха в горах случился оползень, и вся ее семья погибла.

Я втягиваю в себя воздух.

– Какой ужас.

– Вот именно, – соглашается матушка. – После этого Одра и помешалась на гаданиях на костях. Возможно, она считала, что если бы ее родители обратилась к Заклинателю или Заклинательнице, это спасло бы им жизнь. Она вышла замуж за одного богатого старика, потом, когда он умер, за другого – мистер Ингерсон был последним в длинной череде ее пожилых мужей – и все увеличивала и увеличивала свое состояние, вкладывая деньги, которые ей оставляли мужья. Когда у нее родился Уиллем, гадания на костях и вовсе стали для нее навязчивой идеей. – Матушка вздыхает. – Правда, от этого ее поведение не становится более приемлемым, и терпеть его отнюдь не легче – кости свидетели, я пыталась, – но надеюсь, теперь, когда ты знаешь ее историю, это поможет тебе смотреть на нее с некоторым сочувствием.

Раздается стук в дверь, и мы переглядываемся. Никому из нас не хочется вставать из-за стола.

– Дверь не заперта! – кричит матушка.

Входит Эйми, ее глаза покраснели и опухли, щеки мокры от слез. Я отодвигаюсь от стола.

– Что стряслось?

Она судорожно вздыхает.

– Нечто ужасное. – Голос ее срывается на визг. – Кто-то ограбил костницу.

Матушка закрывает рот рукой.

– Ох, – говорит она. – Мне так жаль.

Эйми качает головой, зажмуривает глаза, и по щекам снова текут слезы.

– Вы не понимаете, – говорит она, глядя попеременно то на матушку, то на меня. – Те кости, которые украли… Саския, это были кости твоего отца.

Саския Заклинательница Костей

Пока что мое обучение буксует.

Мы с Наставницей Кирой сидим друг напротив друга за круглым столом в одном из кабинетов для индивидуальных занятий. На расстеленном передо мной куске ткани рассыпана горсть костей животных. В воздухе стоит удушливый запах ладана.

– Ты не сосредоточена, – говорит Наставница Кира. Я должна определить, гадая на костях, что спрятано в левом кармане ее плаща. На первый взгляд это кажется простой задачей, особенно по сравнению с тем, что делает моя мать. Но как бы я ни старалась, закрывая глаза, я вижу только одно – красноватую пустоту.

– Это кольцо?

Она вздыхает.

– Нет. Не пытайся отгадать. Вместо этого попробуй мысленно увидеть, что лежит у меня в кармане.

Я чувствую, как с моей шеи стекает капля пота и течет по спине. Мне вспоминается лицо матушки, каким оно бывало во время гаданий – тогда ее разум словно покидал тело и уносился в какой-то далекий дивный мир.

– Ты слишком усердствуешь, – говорит Кира.

Я широко раскрываю глаза.

– Вы же только что сказали, что я недостаточно усердна.

– Нет, я сказала, что ты не сосредоточена. Гадание на костях требует как полного сосредоточения, так и умения отрешаться.

– И только-то? – бормочу я.

Она сжимает челюсти.

– Попытайся еще раз. Сосредоточься и расслабься.

Я пытаюсь сосредоточиться на разложенных передо мною костях, смотрю на них и мысленно приказываю им дать мне ответ, но они просто лежат, и все, лежат неподвижно и безмолвно. Мои глаза начинают слезиться, и я позволяю им закрыться. Если мне удастся хотя бы сделать вид, что я сосредоточилась, возможно, Наставница Кира станет меньше на меня наезжать. Я расслабляю плечи и лоб, делаю глубокий вдох, и мне начинает казаться, что запах ладана стал еще гуще, как будто Кира придвинула курильницу ближе. Перед моим мысленным взором что-то дергается – чуть различимо, едва заметно, и мало-помалу начинает вырисовываться какой-то неясный образ.

И тут комнату сотрясает взрыв.

Образ тут же рассеивается, и глаза мои открываются сами собой.

– Что это было?

Наставница Кира, похоже, не обеспокоена, а только раздражена.

– Это Мешальщики, – говорит она, кивком показывая на дверь. – Они по меньшей мере раз в месяц едва не взрывают все учебное крыло. Тебе придется научиться не обращать на них внимания.

Из-под двери начинает сочиться черный дым, и Кира вздыхает.

– Пожалуй, на такое будет трудно не обращать внимания. – Она распахивает окно, и в аудиторию врывается прохладный ветерок. – Давай сделаем перерыв, – предлагает она. – Иди поешь. И постарайся вернуться сюда отдохнувшей и готовой к работе.

Не дожидаясь ответа, она открывает дверь и выходит. Кабинет наполняется дымом, который жжет легкие и щиплет глаза. Я высовываю голову в окно и начинаю глубоко дышать. Частый сухой кашель Наставницы Киры становится все тише по мере того, как она уходит все дальше и дальше по коридору.

Далеко внизу течет Шард – сине-зеленая река с белыми барашками пены там, где ее воды разбиваются о валуны. Замок Слоновой Кости, а вернее, холм, на котором он стоит, разделяет реку надвое – это первое ее разветвление, и оно уменьшает ее мощь и вместе с тем расширяет ее охват.

– Тут все в порядке?

Я оборачиваюсь и вижу высокого мужчину в красном плаще, застегнутом у горла на костяной аграф[1], похожий на медвежий коготь. На висках его темные волосы тронуты сединой и связаны сзади в хвост кожаным шнурком.

– Да, со мной все хорошо.

Он усмехается.

– У тебя такой вид, будто ты пытаешься сбежать. Что, твой первый урок был так ужасен?

– Я просто пытаюсь спастись от дыма, – отвечаю я, – и вовсе не собираюсь сбегать.

Он достает из кармана плаща мешочек и высыпает его содержимое – белый порошок – на ладонь. Затем наклоняется и осторожно дует, словно ребенок, дующий на одуванчик. Порошок повисает в воздухе, будто облачко, затем оно разделяется на тонкие струйки, которые вбирают в себя весь дым. И воздух в комнате вдруг становится таким же свежим, как веющий ветерок.

Меня охватывает восторг, и я радостно смеюсь.

– Так лучше? – спрашивает он.

– Намного. Вы Костемешальщик? – Увидев его красный плащ, я подумала, что он Заклинатель, но, возможно, я была не права. Матушка никогда не проделывала подобных манипуляций.

– Нет, – отвечает он. – Просто у меня есть на редкость одаренные друзья. Я Лэтам, преподаватель гадания на костях с даром Ясновидения Третьего Порядка.

– А я Саския Холт, – говорю я, пожимая его протянутую ладонь, – ученица с даром Ясновидения Второго Порядка.

– Я так и думал. Ты точная копия своей матери. – Лэтам отпускает мою руку и опирается на стол, сложив руки на груди.

– Вы ее знаете?

– Мы вместе учились. Два ученика с даром Ясновидения Третьего Порядка, проходящие обучение одновременно, – это редкость, и мы с ней сдружились. Как она? Мы так давно не виделись.

– Она… – Меня вдруг захлестывает острая тоска по дому, и я осекаюсь. – Она здорова, – выговариваю я наконец.

– Рад это слышать. А как ты сама?

Быть может, это из-за тоски по дому, быть может, оттого, что меня измотали мои сегодняшние неудачи, но я вдруг падаю на стул и со вздохом говорю:

– Бывали времена и получше.

Он подается вперед и понижает голос:

– В мой первый день в Замке Слоновой Кости меня вывернуло наизнанку прямо под воротами. На глазах у всех учеников. Это было очень унизительно.

– Правда?

Стало быть, вначале Лэтаму пришлось еще хуже, чем мне, однако он все равно смог стать Наставником Заклинателей Костей. А раз так, может быть, все-таки есть какая-то надежда на то, что мне удастся научиться управлять своей магией? И у меня вдруг возникает такое чувство, будто он взял ножницы и перерезал веревку, которой ко мне были привязаны моя тревога, мой страх. Они уплывают прочь, и у меня с души спадает тяжкий груз.

– Когда впервые входишь в этот замок… это нечто, не правда ли?

– Да, – киваю я. Несмотря на то что я тут уже пообвыклась, я все еще чувствую некоторую тяжесть в животе, хотя она и выражена слабо – это немного похоже на морскую болезнь. А еще у меня иногда шумит в ушах. – Почему нас не предупреждают? Если бы я знала заранее, каково здесь таким, как я, мне, возможно, удалось бы справиться лучше.

Он пожимает плечами.

– Думаю, им нравится сохранять флёр тайны. – Его взгляд скользит по костям на столе. – Кира ведь не заставляет тебя учиться вот на этом, а?

– Да… а что? – неуверенно отвечаю я.

Лэтам качает головой.

– Дай угадаю: ты смогла погадать на них не лучше, чем по горсти монет.

– С монетами у меня, наверное, получилось бы лучше.

Он подходит к дальней стене и начинает рыться в одном из шкафов, пока не находит серебряный ларец с затейливой защелкой.

– Давай попробуем вот с этим.

Лэтам расстилает темно-синий бархат и высыпает на него содержимое ларца – восемь небольших костей. Они почернели по краям, как будто их уже использовали для гадания, но я все еще могу различить нанесенные на каждой из них красные линии – копии метки, которая находилась на левом запястье.

– Чьи они? – спрашиваю я. Кости человеческих запястий и кистей чрезвычайно ценны. Поверить не могу, что Лэтам в самом деле собирается использовать вот эти восемь костей для того, чтобы учить меня гадать.

– Это учебные кости, – объясняет он.

– Учебные? Они что, ненастоящие?

– О, они очень даже настоящие. Просто их специально обработали так, чтобы на них можно было гадать снова и снова, притом без крови и с несколько большей ясностью, чем бывает обычно.

Я провожу пальцем по бархату, оставляя на нем заметный след.

– Не знала, что такое возможно.

– Мы нечасто практикуем подобные вещи, – говорит Лэтам. – Чтобы добиться такого результата, нужно готовить кости, используя кровь Заклинателя или Заклинательницы, так что нельзя проделывать это со всеми наборами костей – ведь Заклинателей не так уж много, и нам совсем не нравится исполнять роль подушечек для булавок. Но для обучения это очень полезно, поскольку позволяет ученикам проводить гадания, не требуя от них полного сосредоточения.

– А для чего они были использованы в первый раз? – спрашиваю я.

– Для доведывания.

Моя надежда гаснет.

– Но у меня же дар к Ясновидению Второго Порядка, а не Третьего, – говорю я.

Он машет рукой, словно отметая сомнения, звучащие в моих словах.

– Это не имеет значения. Ты все равно сможешь понять, что они говорят.

Я хочу спросить, как это возможно, но он уже запаливает ладан.

– Закрой глаза, – велит он, и я подчиняюсь. – Когда будешь готова, дотронься до костей.

Я делаю несколько глубоких вдохов, медленно, осторожно направляю пальцы к костям, сгребаю их и сжимаю в руке. И на сей рез передо мной встает не смутный непонятный образ, а разворачивается четкое, полнокровное видение в цвете и звуке, и мне абсолютно ясно, что речь идет о мужчине, в чьем сознании и нахожусь, хотя и не понимаю, каким образом это произошло.

Передо мною лежат его возможные пути – их множество, и они похожи на расходящиеся ветви огромного дерева. Но две из этих дорог шире остальных, и от них исходит слабое свечение.

Я иду по одной из них и вижу, что он становится плотником. Он любит свою работу – любит свежий запах дерева, его шершавую текстуру под своими ладонями до того, как он обстругает его, и гладкую, как атлас, после – и к тому же он получает глубокое моральное удовлетворение оттого, что своими руками создает то, что полезно людям. Однажды в его мастерскую приходит девушка с зелеными глазами и огненными волосами. Она весела и дарит ему радость. Он спрашивает, не хочет ли она, чтобы он приготовил ей обед, а через несколько недель приглашает ее на танец, и они танцуют в его мастерской, танцуют босиком на ковре из сосновой стружки. Проходит несколько лет, и он спрашивает ее, согласна ли она заключить с ним союз, поскольку он не мыслит своей жизни без нее.

Я смотрю, как они вместе строят жизнь – их дом стоит на лугу, где пестреют полевые цветы, их сад полон персиковых деревьев, и часто на окнах дома остывают ароматные фруктовые пироги. Лунными вечерами они сидят на крыльце и говорят допоздна.

У них трое детей – мальчики с румяными щеками.

Я смотрю, как они веселятся – и как страдают. У мужчины умирает мать, и он думает о том, что ее жизнь оборвалась безвременно, когда вырезает ее имя на коре их семейного дерева. Но несколько лет спустя погибает один из его сыновей – тонет в реке, – и он понимает, как в действительности выглядит безвременная смерть.

В его жизни переплетаются головокружительное счастье и безутешное горе, и, дойдя до конца этого пути, я понимаю, что это хороший выбор. Такая жизнь принесла бы ему немало радостей. Я поворачиваюсь и следую по этому пути обратно к его началу, глядя, как дети мужчины становятся все младше и младше и как разглаживаются морщины на лбу спутницы его жизни.

Добравшись до развилки, я вместо того, чтобы пойти направо, сворачиваю налево и иду по второму из возможных путей. На сей раз мужчина живет в столице, и из окон его мастерской виден Замок Слоновой Кости, сияющий белизной. Ему присущ магический дар – он Косторез, – и его руки ловко и проворно мастерят из костей флейты для Хранителей, оружие для Костоломов, полированные ларцы, не боящиеся краж, и шкатулки для хранения воспоминаний. Эта работа также приносит ему глубокое моральное удовлетворение, однако оно отличается от того, которое он получал от плотницкого ремесла, – теперь к сознанию того, что он мастерит нечто полезное, примешивается чувство принадлежности к чему-то важному и большему, чем он сам. Натура его в этой жизни тоже отлична – он немного смелее и увереннее в себе.

На этом пути спутница его жизни трудится Врачевателем, она молчалива и спокойна – настолько спокойна, что ее безмятежность передается и тем, кто ее окружает. Она не так хороша собой и не так весела, как девушка на первом из его возможных путей, но она глубоко мыслит, и благодаря ей он становится лучше. Их жизнь полна радостей, малых и больших. У них есть дочь – всего одна, хотя они хотели иметь больше детей, – у нее смоляные волосы и дар к вычислениям. Они живут в просторном доме, который стоит на полпути между ее лекарней и его мастерской. По вечерам они гуляют по брусчатке приречных улиц, освещенные теплым светом уличных фонарей. Мать мужчины и на этом пути умирает, и он так же плачет, горюет и, вырезая на коре семейного дерева ее имя, думает о том, что ее жизнь оборвалась безвременно.

1 Аграф – застежка в виде броши, обычно имеет форму пластины или розетки с крючком и петлей.

Вход для пользователей

Меню