Читать онлайн Обман бесплатно

Jonathan Kellerman

Deception

© Кодряной П., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Оскару

Глава 1

Ее глаза будто жили собственной жизнью.

Почти бесцветные, с опущенными вниз уголками, они смотрели в объектив камеры, странным образом одновременно выражая вызов на бой – и капитуляцию.

Женщина не двигалась. Камера тоже была неподвижна. Стена за спиной женщины – фиолетово-коричневая, цвета трехдневного синяка под глазом; диван, на который она забралась с ногами, – серый. Симпатичная, особенно если забыть о явном испуге на лице и в позе. Голова втянута в плечи, сухожилия на шее натянулись, как стальные тросы. Черное платье без рукавов подчеркивает белизну мягких рук. Переосветленные волосы вяло рассыпались по воротнику.

Время шло, ничего не происходило. В других обстоятельствах я отпустил бы шутку насчет того, что вижу один из послевоенных антифильмов Энди Уорхола – бесконечных, статичных видов Эмпайр-стейт-билдинг или съемок спящего человека. Вот только когда видео для просмотра приносит лейтенант из отдела по расследованию убийств, с шутками лучше повременить.

Лейтенант Майло Стёрджис стоял у меня за спиной. Черные волосы взъерошены, примерно в том же состоянии и плащ – дешевая зеленая тряпка, которую уже ничто не спасет. От плаща исходил неожиданно приятный растительный запах. Завтрак Майло, огромное буррито в картонной коробке, в каких отпускают еду навынос, лежал у меня на столе. Нетронутый. Обычно Майло еще с порога устремляется к моему холодильнику, именем закона производит конфискацию всего недостаточно диетического и запивает добычу добрым литром чего там еще найдется. Нынче же утром он прошествовал прямиком в мой кабинет и торжественно загрузил DVD:

– На ваш суд, доктор!

Моя маленькая французская бульдожка Бланш с необычно серьезным видом сидела рядом. Как всегда, она встретила Майло с улыбкой, но почувствовала, что не все в порядке, когда лейтенант не наклонился ее погладить. Я потрепал Бланш по узловатому затылку; она на секунду подняла на меня взгляд и вновь повернулась к монитору.

Губы женщины дрогнули.

– Сейчас начнется!

Снова продолжительное молчание.

– Поторопился, – нехотя признал Майло.

– Меня зовут Элиза Фримен, – заговорила наконец женщина. – Я веду уроки и индивидуальные занятия в Виндзорской подготовительной академии, Брентвуд. – Она переплела пальцы, уронила руки на колени. – Я делаю эту запись, чтобы засвидетельствовать постоянные преследования и унижения, которым подвергаюсь со стороны других учителей Виндзорской подготовительной академии. Для краткости далее я буду называть ее просто Академией.

Глубокий вдох.

– В течение последних двух лет три преподавателя Академии регулярно совершают сексуальные домогательства в мой адрес. Ничем не спровоцированные домогательства, и я уже не нахожу себе места от беспокойства. Их имена… – Она подняла правую руку и вытянула вверх указательный палец. – Энрико Хауэр. Хэ-а-у-э-эр. – Еще один палец вверх. – Джеймс Уинтерторн. – Снова медленный, по буквам, повтор фамилии, потом – третий палец. – Пат Скэггс.

Рука опустилась.

– За два года Энрико Хауэр, Джеймс Уинтерторн и Пат Скэггс превратили мою жизнь в сущий ад своими постоянными преследованиями, для которых я не давала ни малейшего повода. Я записываю это видео на случай, если со мной что-то произойдет, чтобы полиция знала, где искать виновных. Я не знаю, что делать, я окончательно запугана и чувствую себя в западне, из которой нет выхода. Надеюсь, никому и никогда не придется смотреть эту запись, но если все-таки до этого дойдет, я рада, что сделала ее.

Женщина закрыла глаза; губы ее беззвучно шевелились, тело обмякло. Вдруг она снова резко выпрямилась, гордо подняла голову. Во взгляде – вызов, отнюдь не капитуляция. Глядя прямо в камеру, она отрезала:

– Спасибо за внимание!

Синий экран.

– Неплохая завязка для третьесортного кинца, а? – поинтересовался Майло.

– С кинцом ты ко мне не заявился бы… Она убита?

– Все может быть. На данный момент ее тело заморожено.

– Хочешь сказать, лежит в холодильнике у патологоанатома, пока тот занят более неотложными делами?

– Сегодня утром я – сама буквальность, – рассмеялся Майло. – Тело заморожено при помощи сухого льда. Твердой углекислоты. Ее нашли дома в ванне, заполненной сухим льдом.

Я на мгновение попытался представить себе светловолосую женщину в виде мороженого трупа. Картинка мне не слишком понравилась, и я предпочел вернуться к дискуссии в привычной роли мудрого советника.

– Какой-то умник попытался запутать вопрос о времени смерти? Или наоборот – психопат, придумавший новый способ продемонстрировать дело рук своих?

Майло поморщился, словно оба варианта были ему одинаково неприятны. Извлек DVD, положил его обратно в прозрачную пластиковую коробку – не надевая перчаток, поскольку дактилоскопия диска уже была сделана. Никаких отпечатков, кроме «пальчиков» самой Элизы Фримен.

– Ну, и что теперь? – спросил я.

Майло повращал головой, разминая затекшую шею:

– Кофе не найдется? И тостов?

Глава 2

Мы захватили с собой черный кофе в дорожных стаканчиках с крышками и шесть ломтей ржаного, с присыпкой, обильно намазанных маслом.

Иногда, если Майло намерен по дороге подумать, сделать звонок, отправить эсэмэску или просто вздремнуть, он использует меня в качестве таксиста. Вообще-то правила департамента полиции Лос-Анджелеса запрещают такие вещи, но они много чего запрещают. Вместо оплаты по счетчику Майло ставит мне выпивку в баре или еще что-нибудь в том же духе.

Сейчас он как раз был намерен подкрепиться, и я предложил свой «Кадиллак». Лейтенант отрицательно покрутил головой, рассыпая во все стороны крошки, и направился к своей нынешней полицейской машине без опознавательных знаков – бурому флегматичному «Шевроле». Мы двинулись на север по бульвару Беверли-Глен; одной рукой Майло держал руль, а другой запихивал в рот ржаные тосты. Полицейскую рацию он выключил. Буррито с удобством расположилось на заднем сиденье, напоминая о себе изысканным ароматом фасоли.

– Хочешь знать почему? Чтобы не разводить свинарник в твоей машине, – сообщил Майло.

– Я скорее хочу знать, куда мы едем.

– Туда, где она умерла. В Студио-Сити.

– Это ведь не Западный Лос-Анджелес, но дело все равно досталось тебе?

– Официально это даже пока не убийство, но дело все равно досталось мне.

Опытный психолог отличается от новичка тем, что знает, когда лучше промолчать. Я поудобней устроился в кресле и отпил кофе.

– Надеюсь, у нее дома найдется микроволновка, чтобы разогреть буррито, – проворчал Майло.

Дом Элизы Фримен, крытое толем зеленое бунгало, располагался на небольшой улочке к востоку от Лорел-Кэньон, севернее бульвара Вентура. Улочка пряталась в тени многочисленных деревьев, в кронах которых плели свои сети пауки. Слишком близко к бульвару, и, как следствие, – постоянный шум множества машин; а вот вид на город скрывался за растительностью и соседними зданиями. К зеленому домику вела подъездная дорожка, настолько узкая и неудобная, что больше напоминала случайную полоску бетона посреди укатанной грунтовки. У входа – серого цвета автомобиль. Не маленький, но все же недостаточно большой для того, чтобы скрыть от взгляда с улицы сомнительные достоинства жилища. Видавшую виды обшивку стен, местами протертую до деревянной основы. Искривившиеся оконные панели. Фундамент, просевший настолько, что дом заметно покосился вправо.

А вот ни полицейских, охраняющих место преступления, ни даже заградительной ленты видно не было.

– Когда ее нашли? – спросил я.

– Вчера вечером. Нашел приятель Элизы. Сказал, что говорил с ней по телефону тремя днями раньше и с тех пор она не брала трубку. Получается, что-то произошло двое суток назад. В принципе, совпадает с предварительной оценкой времени смерти. Скорее всего, позавчера рано утром. Насколько мне объяснили, сухой лед не тает, а сублимирует, испаряется в атмосферу. Если б это был обычный лед, можно было бы попытаться определить время по количеству талой воды. В морозильнике сублимация шла бы со скоростью от трех до пяти килограммов в сутки; при комнатной температуре, конечно, быстрее.

– А упаковка ото льда осталась?

– Нет. В том-то и дело.

Значит, кто-то прибрал за собой.

– Обстановка на месте преступления сохранена?

Майло нахмурился.

– Мне как-то не довелось ознакомиться с обстановкой, поскольку я получил дело сегодня в пять сорок утра. В кои-то веки приснился хороший сон, и тут звонок от Вайнберга, зама нашего шефа… Через десять минут курьер привез ключи от дома, DVD и досье – практически пустое.

– И так-то дело необычное, плюс еще вопиющее отклонение от должностных инструкций, – заметил я. – Похоже, приказ с самого верха.

Машина медленно ползла по подъездной дорожке, пока Майло внимательно изучал окрестности. Густые заросли слева, двухэтажный особняк в колониальном стиле справа. Обшивка стен особняка – такая же, как и у бунгало, но, насколько я мог видеть, недавно выкрашена в белый цвет, а ставни, для контраста, – в черный. Обширный участок отделен от тощего клочка земли, на котором примостился домик Фримен, трехметровым оштукатуренным забором. По верху забора пущен ряд кирпичей, густо увитых бугенвилеей, которая обеспечивала дополнительную приватность.

Вполне вероятно, бунгало в прошлой жизни было частью землевладения, располагавшегося вокруг особняка. В свое время склоны долины Сан-Фернандо покрывали довольно крупные поместья. Домик предназначался для гостей или для слуг. Возможно, для хранения упряжи, если хозяином поместья был голливудский актер из тех, что играли в ковбойских фильмах; такой вполне мог выбрать себе дом поближе к Бербанку, где тогда делались «натурные» съемки Дикого Запада.

Майло окончательно сбросил скорость и остановился впритирку к серому «Форду».

За рулем никого не было, но из-за бунгало навстречу нам вышел человек в двубортном костюме кремового цвета. Чуть-чуть выше ростом, чем Майло с его метром девяносто, широкоплечий, чернокожий, в очках. Костюм явно пошит на заказ, поскольку присутствия кобуры под мышкой почти не заметно.

Вышедший небрежно кивнул:

– Привет, Майло.

– Здравствуй, Стэн.

– А это?..

– Доктор Делавэр.

– А, твой психолог…

– Звучит так, будто я прохожу у него терапию.

– Терапия у нас сейчас в моде, Майло. Департамент одобряет, когда сотрудники заботятся о своем психическом здоровье.

– Похоже, я пропустил этот циркуляр.

Мужчина протянул огромную ладонь.

– Меня зовут Стэнли Крейтон, доктор.

Мы обменялись рукопожатием.

– И что заставило тебя спуститься с Олимпа, Стэн? – поинтересовался Майло.

– Это наш холм теперь так называется? Я здесь, чтобы присмотреть за местом преступления.

– В списке служебных обязанностей капитана полиции появилась новая строка?

– Приказы не обсуждаются, – парировал Крейтон и повернулся ко мне. – Что касается имеющихся у меня приказов, доктор… При всем уважении к вашей профессии вам не следует здесь находиться.

– У него есть разрешение, Стэн.

Крейтон нахмурился. Несмотря на холодное утро, на его шее проступила испарина.

– Похоже, я пропустил этот циркуляр, Майло.

– Неудивительно, учитывая, какие горы мудрости постоянно вываливает на тебя Его Великодушие.

– Попробуй назвать так шефа в лицо, – Крейтон сверкнул великолепными зубами. – Доктор, вам действительно следует покинуть это место.

– Стэн, ему действительно не следует делать ничего подобного.

Улыбка Крейтона теперь больше напоминала угрожающий оскал.

– Ты утверждаешь, что доктор имеет святейшее благословение присутствовать на данном конкретном месте преступления?

– У меня есть причины рассказывать тебе сказки?

– Причин нет, – согласился Крейтон. – Вот только человеческое поведение не всегда обусловлено рациональными причинами. Например, моя жена – врач, но это не мешает ей курить по полторы пачки в день.

– А ты, Стэн, позвони прямо в Ватикан и наведи справки.

Крейтон некоторое время внимательно меня разглядывал.

– Доктор, если я правильно понимаю, лейтенант Стёрджис сообщил вам, что в этом деле требуется исключительная конфиденциальность?

– Совершенно верно.

– Исключительная, – повторил Крейтон.

– Обожаю исключения, – ответил я.

– Почему бы это, доктор?

– Они значительно интересней правил.

Крейтон опять изобразил улыбку. С тем же успехом можно было бы попытаться напялить на мастифа колготки.

– Доктор, я уважаю вашу профессию; специальность моей жены – неврология, и она постоянно работает в контакте с психологами. Однако мне начинает казаться, что лейтенанту Стёрджису вы нужны не столько с профессиональной точки зрения, сколько за компанию. – Крейтон глубоко вдохнул, прежде чем продолжить: – Чтобы было с кем дурацкие шутки шутить.

Прежде чем я успел ответить, он снова повернулся к Майло.

– Сколько вам нужно здесь времени?

– Трудно сказать.

– Нельзя ли чуть поточнее?

– Послушай, Стэн…

– Ты видел фотографии с места преступления, тело давно увезли, отпечатки пальцев и пробы жидкостей – в лаборатории, компьютер жертвы исчез. Что ты собрался искать?

И ни слова про DVD.

– Черт возьми, Стэн, – возмутился Майло, – а зачем полиции вообще работать, когда каждый может нанять частного сыщика на detective.com?

– Очень смешно. Ха. Ха. Ха, – объявил Крейтон. – В сухом остатке у нас вот что: ты здесь ничего не найдешь. Если ты, конечно, не экстрасенс и не явился пощупать ауру.

– То есть на моем месте ты не счел бы нужным осмотреть место преступления?

– Да валяй, осматривай, прикрывай свою задницу. Только пошевеливайся. Я здесь с шести утра, Вайнберг разбудил меня и отдал приказания еще на час раньше. В такую рань мне обычно не до шуток, а сегодня утром еще и чертовски болит колено. Поэтому сейчас я пойду и не спеша погуляю; надеюсь, колену это будет на пользу. Также очень надеюсь, что, когда я вернусь, вы уже уберетесь отсюда к чертовой матери, так что я тоже смогу убраться отсюда к чертовой матери и заняться, наконец, делом, за которое мне, собственно, платят деньги. – Он одарил меня неприязненным взглядом. – Вы тоже будьте поосторожней, доктор.

Заметно прихрамывая, Крейтон удалился.

– За какую команду он играл? – спросил я.

– Университет Невады. В основном выходил на замену.

– И что это за дело, за которое ему, собственно, платят деньги?

– Раньше он был главой отдела преступлений на сексуальной почве. Теперь – перекладывает бумажки и сидит на собраниях.

– И еще время от времени работает постовым.

– Забавно, да?

Мы направились к зеленому домику. Я поинтересовался:

– Если дело настолько секретное, как тебе удалось выбить для меня допуск у шефа?

– Обязательно расскажу, когда получу этот допуск.

Крыльцо домика под нашим весом издало жалобный скрип. У входа висела кормушка для птиц; сейчас в ней не было ни пищи, ни воды. Майло открыл дверь ключом с полицейской биркой, и мы вошли в небольшую полутемную гостиную. Подставка для телевизора стояла пустой.

– Видеоаппаратуру забрали в лабораторию? – спросил я.

Утвердительный кивок.

– А где нашли DVD?

– На полке среди ее любимых фильмов. Во всяком случае, так мне сообщили.

– Крейтон ничего про него не упомянул.

– Я же говорил – DVD мне доставили с курьером.

– Каким курьером?

– Обычный такой парень. Прилично одетый.

– С полицейским значком?

– Ну, был у него и значок.

– Что-то я перестал тебя понимать.

– К DVD была приложена записка; там было сказано, где его нашли.

– Но в протоколе он не значится?

– Забавно, да?

– Кто из полицейских прибыл по вызову?

– Двое парней из отдела полиции Северного Голливуда, которым ну совершенно нечего сообщить мне «не для протокола».

– Майло, может, ты объяснишь мне, что стоит за всеми этими отклонениями от обычного порядка?

– Дело не в ней самой, – сказал Майло. – На нее как раз всем наплевать. В этом, собственно, и беда, Алекс.

– То есть дело – в подозреваемых? В том, где они работают?

– Заметь, я тебе ничего такого не говорил.

– У Академии настолько серьезные возможности по защите собственной репутации?

– Так бывает, если там учатся дети по-настоящему важных шишек. Вот среди твоих пациентов есть ученики Академии?

– Попадаются.

– Не поделишься впечатлениями?

– Способные и в целом симпатичные ребята. В массе своей довольно одаренные, но им приходится справляться с большой нагрузкой – в учебе, в спорте, в общественной жизни… Короче, все, как в любой другой старшей школе.

– В этом деле все не как в любой другой школе.

– Из-за одного конкретного ученика?

Молчание.

– Сейчас начинается прием заявлений в университеты, – начал рассуждать я. – Можно было бы поставить на то, что у вашего шефа ребенок нацелился на Лигу плюща[1].

Майло отбросил со лба прядь нечесаных волос. Несмотря на плохое освещение, все дефекты кожи на его лице были сейчас отчетливо видны.

– Если что, я от тебя ничего такого не слышал.

– Сын или дочь?

– Сын. Единственный. Альберт Эйнштейн, если послушать его мамашу, Деву Марию.

– Двусмысленные у тебя метафоры.

– Да ладно, оба были приличными еврейскими детишками.

– Заканчивает выпускной класс?

– Выпускной по продвинутой программе. Собирается в Йель.

– Для абитуриентов этот год – тяжелый, как никогда, – заметил я. – Выпускников – больше обычного, так что даже занимавшихся по продвинутой программе может ожидать разочарование. Пара-тройка пациентов, которых я не видел с тех пор, как они под стол пешком ходили, недавно явились ко мне за моральной поддержкой. Говорят, что поступление или непоступление сегодня зависит от любой ерунды. И скандал вокруг школы – прекрасная пища для Богов Отказа.

– О, Великий Гуру Востока, – Майло согнулся в шутовском поклоне, – светоч твоей мудрости воистину пронзает мглу неведения! – Он принялся методично кружить по комнате. – Старина Стэн глубоко заблуждается, ты мне нужен вовсе не для шуточек.

Может, в этом Крейтон и заблуждался, зато он был прав в другом – искать в доме было решительно нечего.

Тесное жилище уже сейчас производило впечатление давно покинутого. В гостиной, беспорядочно обставленной дешевой мебелью, привлекал внимание разве что книжный шкаф – из тех, что продаются в виде комплектов для сборки на дому. Шкаф был забит школьными учебниками, пособиями для подготовки к единым госэкзаменам SAT и ACT[2], фотоальбомами с видами разных отдаленных мест, дешевыми изданиями Джейн Остин и других писательниц-классиков.

Кухонная мебель – фанера, обшитая дешевым пластиком – словно пыталась мимикрировать под стиль, или, вернее, бесстилье шестидесятых. В холодильнике потихоньку разлагались увядшие фрукты и овощи, в морозилке лежали упаковки быстрозамороженных готовых блюд с пониженным содержанием жира. Один из шкафчиков под завязку был забит алкоголем в мелких сувенирных бутылочках, среди которых затесалось несколько бутылок нормального размера. Дешевый джин, неожиданно дорогая водка «Серый гусь»… Крепкие напитки в этом доме пили отнюдь не в виде коктейлей.

В крошечной спальне – три на три метра – дешевая мебель из ИКЕА. Внутри мрачновато – вид из окна представлял собой сплошную стену вьющегося плюща. До заросшего зеленью холма можно было бы дотянуться рукой, если б не наглухо закрытые, да еще и закрашенные оконные рамы. Дешевый вентилятор в углу старательно делал вид, что создает свежесть, но победить слабый запашок мертвечины ему не удавалось.

Слабый, потому что сухой лед замедлил разложение. Но всем нам рано или поздно суждено сгнить.

– Черви успели завестись? – спросил я.

– По чуть-чуть в носу и ушах – похоже, мухи нашли щель под дверью. Тупые оказались мамашки: их несчастное потомство вымерзло напрочь.

Шкафчик, использовавшийся в качестве гардероба, содержал скудный запас неброской учительской одежды. Благопристойной до такой степени, что это вызывало тоску, вплоть до белого хлопчатобумажного белья без каких-либо признаков сексуальности.

Часть места у кровати отвоевал компактный письменный столик – в отличие от прочей мебели, с претензией на настоящее дерево. Ваза с засохшими цветами рядом с невыцветшим прямоугольником на месте, где был компьютер. Фото в белой деревянной рамке. На фото – Элиза Фримен рядом с лысоватым рыжебородым мужчиной примерно ее возраста на фоне шеренги игральных автоматов в ослепительно, кричаще ярком помещении. Оба – в футболках и шортах, глаза – слегка остекленевшие, но сияющие от радости. Мужчина поднял над головой целый веер купюр; Элиза обнимает его за талию и вздымает два пальца в победном жесте.

Понизу рамки вилась надпись, сделанная красным фломастером: «Сэл сорвал куш в Рино!» Вокруг надписи нарисованы розовые сердечки с зелеными ромашками.

– Хоть кому-то повезло, – заметил Майло, не прекращая копаться на полочках и выдвигать ящики.

Последним этапом осмотра была ванная комната. Фибергласовый модульный шкафчик вокруг раковины, стандартная конструкция, не на заказ. Полочка для лекарств пуста – очевидно, все изъяли криминалисты. Ванна давно не чищена, но больше ничем не интересна.

Майло уставился на ванну. Надо полагать, прощупывал ауру, хотя внешне это никак не проявлялось. Наконец он снова повернулся ко мне.

– Ее дружка, как нетрудно догадаться, зовут Сэл. Фамилия – Фиделла. Открыл дверь собственным ключом. Ее машина была на месте, нигде никаких следов взлома или борьбы. Нашел Элизу в ванне, засыпанную сухим льдом, без одежды, синюю. С учетом сублимации лед закупали мешками, килограммов десять-пятнадцать. Крови не было, так что сразу заподозрили передозировку. Хотя ее не рвало, пустых упаковок от таблеток рядом не валялось, да и Фиделла говорит, что наркотиками она не баловалась. Фиделла позвонил в полицию; звонок записан, я трижды прослушал запись. Судя по голосу, он был совершенно ошеломлен находкой, однако сам я поговорить с ним не успел, и все, что о нем знаю, – запись в деле, которую оставила полиция Северного Голливуда. По большому счету они просто переписали его данные с водительского удостоверения, так что мнения о нем я пока не составил.

– Где он живет?

– Тут недалеко, в Шерман-Оукс.

– Парочка, но живут отдельно?

– Иногда так даже лучше выходит.

– А иногда это, напротив, признак серьезных проблем в отношениях.

– Ты еще познакомишься с этим парнем, тогда и делай выводы. Идеи есть?

– Там, на видео, она не производит особо театрального впечатления. Даже наоборот – когда самое время устроить драму, она себя сдерживает.

– Признак депрессии. Думаешь, самоубийство?

– Тело лежало поверх льда или подо льдом?

– Частично покрыто льдом.

– Тогда уже через несколько секунд ей должно было быть очень больно. Как при тестах на болевой порог, когда руку погружают в обычный лед, только еще сильней. И кожа должна быть обожжена.

– Ожоги были, что есть, то есть.

– Самоубийцы обычно стараются избежать боли, – возразил я. – И потом, чтобы тело нашли в таком виде, она должна была быть яркой натурой с эксгибиционистскими наклонностями, чего по видео не скажешь.

– Может, она хотела привлечь особое внимание к тем троим учителям?

– Можно было оставить записку. И DVD положить на видном месте, а не прятать между фильмов. А еще лучше – отправить по почте в полицию. И потом, куда делись мешки от сухого льда?

– Бросила их в мусорный бак?.. Закончим с домом, надо будет проверить. – Майло понурил голову. – Самое настоящее убийство! Это ясно тебе, это ясно мне, и Его Милости это тоже ясно.

– Хотя он предпочел бы услышать от тебя другое.

– Записка, приложенная к DVD, без подписи, но его почерк я узнать в состоянии. Даже если он пишет печатными буквами.

– Вообще-то я считал его честным человеком.

– Все в мире относительно.

– А где в этих краях можно купить сухой лед? – поинтересовался я.

– Вот сейчас и узнаем.

Глава 3

Два пластиковых мусорных контейнера позади домика оказались пусты. Майло позвонил в санитарную службу, где ему сообщили, что в последние три дня вывоза мусора не было. Еще через десять минут дистанционного блуждания по бюрократическим лабиринтам Стёрджис вышел на связь с начальником городской криминалистической лаборатории. Да, мусор вместе с другими предметами с места преступления поступил к нему на исследование. Нет, он понятия не имеет, когда начнется работа, поскольку пометка о срочности в деле отсутствует.

Майло попытался выяснить, получила ли лаборатория в числе прочего пустые мешки от сухого льда и компьютер Элизы Фримен, и его попросили подождать. Получив ответ через несколько минут, он, заиграв желваками, захлопнул телефон и шагнул к «Шевроле»:

– В настоящий момент эта информация не подлежит разглашению.

Стоило нам сесть в машину, как вернулся капитан Стэнли Крейтон. Галстук распущен, пиджак нараспашку, сотовый телефон у уха.

Мы отъехали. Крейтон продолжал говорить по телефону все более и более возбужденно.

В радиусе пяти километров от дома жертвы обнаружилось целых три места, где можно было купить сухой лед. В двух ближайших вообще не продали ни грамма твердой двуокиси углерода за неделю. Продавцы в обоих заведениях уверяли, что основной спрос на этот товар – летом.

Третьим было «Все для пикника от Гэри – продажа и аренда» в Ван-Найсе. Мускулистый парнишка с несколько одутловатым лицом, тремя колечками в одной из бровей и татуировкой в виде колючей проволоки на бицепсе, глянув на удостоверение Майло, небрежно бросил:

– Был тут один, нехило закупился… Убойный отдел? Так это, типа, убийца?

– Когда он приходил?

– Ну, я бы сказал, в понедельник.

– Время?

– Я бы сказал, часов в семь.

– Утра или вечера?

– Вечера. В восемь мы закрываемся.

– И как со спросом на сухой лед?

– Да не то чтоб очень. В основном берут для пикников, когда народу много ожидается, или в дальнюю поездку. Рассыпным-то мало кто торгует, все больше цельными кусками. Я, типа, спрашиваю его, кусок или россыпью? Он, типа, опять – мне сухой лед, пятнадцать кило. С испанским акцентом. Ну, я и продал ему рассыпной, чтоб не залеживался, все равно его почти никто не берет.

Майло вытащил блокнот.

– Значит, латиноамериканец?

– Ну.

– Возраст?

– А я знаю? Тридцать или там сорок. Типа, один из парней, кто торчит у магазина стройматериалов, авось работенка подвернется. – Взмах рукой куда-то на запад.

– Чем он заплатил?

– Дал три десятки.

– И сколько накупил на тридцать долларов?

– Я ж говорю, пятнадцать кило рассыпного. Его фасуют в такие специальные мешки, чтоб уменьшить сублимацию. В смысле – чтоб не так испарялся. Только даже в мешках и в холодильнике за день теряется процентов десять.

– А у него был переносной холодильник?

– Да не видел я, он мешки взял и отвалил.

– Специфика поведения?

– Это чего?

– Как он себя вел? Нервничал? В друзья набивался?

– Да потерянный он какой-то был. И торопился куда-то.

– Что значит «потерянный»?

– Ну, не понимал ни фига, что покупает, – объяснил парнишка. – Взял россыпью, когда все берут куском. Если в холодильник не влезает, мы можем подпилить под нужный размер.

– Сколько мешков?

– Три по пять. Он чего, правда кого-то убил сухим льдом? Типа, заморозил насмерть? Или ожоги? С этой фигней надо осторожно, тронешь без перчаток – ожог будет еще тот!

– А еще как можно убить?

– В смысле?

– В смысле – сухой лед представляет какую-то опасность, помимо того, что очень холодный?

– Ну, – сказал парнишка после секундного раздумья, – я им муравьев травил. Завелись муравьи в закрытом помещении – бросаешь туда кусок сухого льда. От холода у них организм перестает работать, ну, и вместо воздуха – испарившийся лед, вот они и дохнут. Это ведь углекислый газ, тот, от которого – глобальное потепление.

– Зеленые растения дышат углекислым газом, – сообщил ему Майло.

– Да ладно!.. Хорошо, сталбыть, что муравьи не зеленые, – парнишка хохотнул. – Сестра не знала, как избавиться от муравьев в подвале, я ей бросил туда кусок льда и все щели хорошенько лентой заклеил. Через пару дней там валялся миллион дохлых муравьев, сестра их пылесосом потом собирала, меня от одного вида чуть не стошнило. Так чего этот сделал-то?

– Разбираемся. Его купюры у вас остались?

– Не-а. Инкассаторы вчера приезжали, мы им все сдаем, из сейфа и кассы.

– Давай вернемся к покупателю. Что-нибудь еще заметил?

– Я ж говорю – мексиканец. Лет тридцать или сорок. Плюгавый такой.

– Растительность на лице?

– В смысле – борода? Не, бритый он.

– Почему ты решил, что он из тех, у магазина стройматериалов?

– На нем были такие штаны, как у маляра.

Парнишка сам себе кивнул – дескать, ловко ты, брат, его вычислил. Продетые в бровь колечки тихонько звякнули.

– А рубашку ты запомнил?

– Э-э, щас… Ага, он был в футболке, белая такая, как у студента, Калифорнийский университет где-то там[3]. Сильно большая. С таким еще непонятным зверем, типа, крыса с длинным языком.

– Слишком большая для него? – уточнил Майло. – Как уличные бандиты носят?

– Да какой он, на фиг, бандюк? Тату нет, пальцы не гнет… Просто коротышка в малярных штанах, и потерянный весь. Я думал, ему лед по работе понадобился. Муравьев потравить или еще чего.

– В университетской футболке, но не студент?

Парнишка рассмеялся.

– Да он и школу-то вряд ли закончил, раз уж ошивается у магазина.

Когда мы вышли, я просветил Майло:

– Эмблема Калифорнийского университета, того, который в Ирвайне, – муравьед.

– Ну вот, а я уж было подумал, что дискриминации скунсов пришел-таки конец…

Пару кварталов до магазина стройматериалов мы прошли пешком. По дороге то и дело попадались заколоченные наглухо лавчонки и мастерские, да и соседние явно готовы были последовать их примеру. У самого магазина на краю тротуара сидели пятеро искателей работы с выражением тоскливой скуки на лицах. Их унылый вид лишний раз подтверждал, что дела в округе идут не лучшим образом. На всех пятерых были мешковатые белые малярные штаны, на двоих – белые футболки. На одной из футболок красовался логотип Диснейленда; вторая была без рисунка, зато забрызгана краской. Тот, который первым нас увидел, поспешно поднялся на ноги и зашагал прочь.

– Стой! – взревел Майло и, когда это не возымело действия, заорал: – Полиция! Я сказал – полисия, а не миграсия!

Он переговорил с каждым из рабочих, время от времени переходя на урезанную версию испанского, что в ходу у лос-анджелесских полицейских. Сравнительно мягко и без особого давления. Никто не признался в покупке сухого льда; большинство заявили, что вообще впервые о таком слышат.

Глаза у одного все время бегали, так что он был первым, у кого Майло спросил документы. Лет под пятьдесят, длинный, худой, лысеющий, вислые усы. Дрожащей рукой мексиканец протянул калифорнийское водительское удостоверение, на вопрос о других документах только пожал плечами. Майло вручил рабочему свою визитку:

– Амиго, помоги мне, а я помогу тебе.

Взгляд в землю.

– Хочешь что-нибудь рассказать мне про парня, который ходит в футболке Калифорнийского университета, Ирвайн?

– Нет, начальник.

Майло ткнул пальцем в визитку.

– Видишь, что написано? Лейтенант. Это значит – большой начальник, гран патрон. Очень важный начальник.

– О’кей.

– Что «о’кей»?

– Нет, большой начальник.

Фото Элизы Фримен не произвело никакого эффекта – взгляд остался таким же невыразительным. Аналогично и с остальными четырьмя рабочими. Майло раздал пять визиток, сообщив, что помощь, оказанная полиции, приносит удачу. И получил в ответ пять ничего не выражающих взглядов.

Пока мы возвращались к машине, Стёрджис еще раз изучил информацию, которую переписал с водительского удостоверения.

– Эктор Руис, проживает в Беверли-Хиллз, к северу от бульвара Сансет. Это где особняки ценой от миллиона. У парня, который подделывает права, неплохое чувство юмора.

– Может, он живет у своего нанимателя.

– Ага, носит ливрею и откликается на имя Дживс… Лучше попробуй придумать, зачем поденному рабочему понадобилось пятнадцать килограммов сухого льда. По оценке криминалистов, в ванне как раз и было около пятнадцати килограммов.

– Травит муравьев, потому и муравьед на футболке… Если серьезно, я думаю, его кто-то послал за небольшое вознаграждение, чтобы самому не светиться.

– Или тот суетливый маленький мексиканец и есть убийца, – Майло усмехнулся. – Ага, очень правдоподобно.

Телефон лейтенанта заиграл «К Элизе» Бетховена. Черный юмор? Спрашивать все равно без толку.

Последовал двадцатисекундный телефонный разговор, участие в котором Майло ограничилось несколькими «Есть, сэр!». С каждым «сэром» Майло все больше съеживался. Разговор закончился, и он сунул телефон в карман.

– Получено распоряжение явиться на самый верх. Немедленно.

– Желаю хорошо провести время.

– Относится к нам обоим.

– Мое присутствие не возбраняется?

– Твое присутствие обязательно.

Глава 4

Если вообразить себе пустую восточную трассу, то по ней из Ван-Найса в штаб-квартиру шефа полиции на холме Паркер можно долететь с ветерком за двадцать минут. Однако ехать нам пришлось в противоположную сторону и в плотном потоке, и мы час с лишним ползли в облаке выхлопных газов, поминутно останавливаясь.

Гольф-клуб «Калабасас» выглядит как закрытое для посторонних заведение, но на самом деле туда принимают любого, кто в состоянии раскошелиться на недешевый абонемент. Бистро «Дилижанс» удобно расположилось у девятой лунки. Стоило въехать на парковку бистро, как идеальные газоны полей для гольфа и аккуратно подстриженные перечные деревья, вообще-то нелегко переносящие калифорнийский климат, сменились гравием и деревенского вида оградой. Среди немногочисленных машин рядом со входом Майло опознал темно-синий «Линкольн», на котором шеф ездит вне службы. Ни телохранителей, ни машины сопровождения видно не было.

Здание бистро было сложено из бревен и обшито тесом. Меню у входа упоминало повара-француза и описывало кухню как «располагающую к приятному отдыху новотехасско-мексикано-тайскую». Эффектного вида официантка с забранными в хвост волосами провела нас в дальний угол внутреннего дворика к столу из красной секвойи в тени деревьев, хорошо подходящих к общему стилю заведения, – старинных калифорнийских дубов, которые столетиями гнули ветры из Санта-Аны. Шефа полиции мы увидели, только обойдя чудовищных размеров пень, оставшийся, видимо, от дедушки нынешних дубов. Шеф молча, не переставая работать палочками для еды, ткнул пальцем в два меню.

«Располагающая к приятному отдыху кухня» в переводе с новотехасского означала огромные порции. Прямоугольная тарелка, стоявшая перед шефом, была с полметра длиной.

– А вы что заказали себе, сэр?

– Номер шесть.

«Тридцать две сочные креветки из дельты Меконга в густом соусе из спаржи, присыпанные измельченными лимонной травой и диким майораном, на подложке из козьего сыра, украшенной двукратно обжаренными черными бобами и окруженной крепостной стеной из бекона домашнего копчения», – гласило меню.

– Я знаю, что ты у нас – гурман, Стёрджис, – шеф кивнул на меню.

– Спасибо, сэр.

Шеф надвинул пониже серую бейсболку. Вместо обычного черного костюма с галстуком за пятьсот долларов на нем были джинсы и коричневая кожаная куртка до пояса. Козырек и огромные зеркальные солнцезащитные очки закрывали большую часть его нещадно изрытого оспинами лица необычной треугольной формы. То, что осталось, скрывали густые белые усы.

Шеф – один из немногих людей, рядом с которыми Майло смотрится красавцем с идеальной кожей.

Появилась еще одна официантка с забранными в хвост волосами, вооруженная планшетным компьютером.

– Что будете заказывать?

– Номер шесть, – как и ожидалось, заявил Майло. – Я заказал оленину с бизоньим беконом.

– А как же холестерин, доктор Делавэр? – поинтересовался шеф.

– Просто я люблю бизонину.

– «Буффало Билл и индейцы прерий». Похоже, в вашем роду были коренные жители Америки, а?

– В моем роду кого только не было.

– Метис. Прямо как я.

Если то, что я слышал о шефе, правда, он чистокровный ирландец.

– Во мне есть кровь ирокезов, – сообщил шеф. – Во всяком случае, так утверждала моя бабка по отцу. Непонятно только, верить ли ей. Бабка была не дура по части выпивки. – Он повертел палочкой в воздухе. – Вроде вашего родителя.

Я промолчал.

Шеф снял очки. Маленькие черные глазки внимательно изучали мое лицо. Форменный дерматолог в поисках прыщей.

– Выпивка – такое дело, не способствует правильным решениям.

– Говорят, эта проблема иногда передается по наследству, – согласился я.

Шеф повернулся к Майло.

– А ты-то каким местом думал, когда потащил его домой к Фримен без моего разрешения, да еще наплел с три короба Крейтону? Решил, что тот мне не позвонит и не уточнит?

– Я был уверен, что позвонит, сэр.

Шеф швырнул палочку на тарелку.

– И что тогда? Это такой способ послать меня на хрен с моими распоряжениями?

– Нет, сэр. Это способ выполнить работу как можно лучше с учетом всех имевшихся обстоятельств.

– Без него ты не можешь работать? Это называется «психологическая зависимость», да?

– Это называется «решение, основанное на предыдущем опыте», сэр.

– Ни шагу без психиатра?

– Когда дело необычное и доктор Делавэр не занят, его участие помогает в раскрытии. Я думал, вы с этим согласны, поэтому не предвидел возражений.

– А Крейтон тебе что сказал?

– Крейтон – бюрократ.

Шеф снова поднял палочку и принялся с чувством катать ее между пальцами. Черные глазки перебегали с Майло на меня и обратно.

– Значит, ты не предвидел возражений.

– Я исходил из…

– Я уже понял. Все равно оправдание – хреновое. Удивительно, как только доктор тебя терпит.

Шеф дважды приглашал меня на работу в департамент полиции на должности одна заманчивей другой, и я дважды отказывался.

– Я понимаю, Стёрджис, зачем специалист по психам нужен в делах, где пахнет патологией, но что-то я не чувствую никаких сексопатологических ужасов в деле Фримен.

– Тело в сухой углекислоте, непонятная причина смерти и полнейшее пренебрежение надлежащей процедурой расследования. Для меня это означает необычное дело, – не сдавался Майло.

– Вы тоже думаете, что дело необычное, доктор?

– Оно отличается от других.

– Стёрджис объяснил, что ситуация деликатная?

– Да.

– И чем он это объяснил?

– Ваш сын заканчивает Виндзорскую академию и подал документы в Йель.

– Ваше мнение о Йеле?

– Один из лучших университетов.

– Прекрасная репутация, – подтвердил шеф. – Точно такая же, что была до недавнего времени у всех этих чудодейственных инвестиционных банкиров и прочих болванов из ипотечных агентств. Потом они публично обделались – и что же оказалось внутри, стоило их поскрести? Полная пустота!

– Вам не нравится Йель?

– Мне слишком на него наплевать, чтобы он нравился или не нравился, доктор. Все они одинаковые, эти питомники для испорченных богатеньких ублюдков и тех, кто еще только метит в испорченные богатенькие ублюдки. Несколько лет назад гении из приемной комиссии Йеля отклонили тысячи заявлений о приеме от одаренных – и подтвердивших свою одаренность! – молодых американцев, зато зачислили афганца, который чуть ли не официально представлял «Талибан». Готов пари держать, что парень даже не слышал никогда ни о дифференциальном исчислении, ни о культуре политических дебатов. На следующий год те же умники зачисляют на художественный факультет так называемую студентку, чье представление об искусстве сводилось к тому, чтобы забеременеть, после чего сделать аборт и заснять на видео все аппетитные подробности. Дальше она только раз за разом повторяла все то же шоу, и хорошо еще, если научилась имитации вместо реальных абортов. Наш мир и наше искусство давно превратились в пародию, Рембрандт извертелся в гробу!..

– Это точно, – согласился я.

– И у меня нет никаких особых претензий именно к Йелю – все эти богоугодные заведения из Лиги плюща одним миром мазаны. Не понимаю я лишь, почему Чарли так рвется именно в Йель, если его мать окончила Колумбийский университет и защитила диссертацию по правоведению в Пенсильванском, а сам я получил свою дурацкую степень магистра в Гарварде? Два года мотался в Бостон каждую неделю только ради того, чтобы слушать, как надутые болваны часами переливают из пустого в порожнее. Когда закончил, сдуру решил посетить выпускную церемонию. Потащил туда мать и жену, Чарли тогда еще не родился. Выпуск в Гарварде проводят на внутреннем дворе. В восемнадцатом веке, когда Гарвард был всего лишь училищем богословия для кучки богатых юных кретинов, там, наверное, все желающие помещались. Сейчас туда влезает хорошо если четверть тех, кто решит прийти, поэтому места распределяют заранее, да еще с предпочтением к богатым придуркам, от которых можно ждать пожертвований. Матери было восемьдесят семь лет, они с моей женой стояли два часа в очереди на вход на тридцатиградусной жаре, а когда добрались до своих мест, вообще не могли разглядеть сцены, потому что молодняк впереди них поднялся, чтобы лучше видеть, и плевать хотел на тех, кто сзади. Еще на ряд дальше сидели очень милые чернокожие тетушки из Бронкса – их племянница была первой в семье, кто окончил университет, – и они так и не поняли, в чем заключалась церемония. Жена повернулась к ним и объяснила: «Вот такие же гениальные организаторы развязали войну во Вьетнаме». Все они одинаковые, доктор. Высокомерие при полном отсутствии здравого смысла.

– Вся Лига плюща?

– Вообще все «элитные» заведения. Это как в средней школе – бездарные ничтожества могут рассчитывать на популярность, только опустив остальных. – Шеф скорбно покачал головой. – У моего пацана преимущественное право поступления в Колумбию, Пенсильванию и Гарвард, где учились его родители, а ему Йель подавай!

– В его возрасте такое бывает, – заметил я.

– Идиотское упрямство?

– Желание добиться чего-то самостоятельно.

– Опять начинается психология! – шеф поморщился. – Ну да, моя жена говорит то же самое. Дескать, Чарли выпала нелегкая доля – якобы его воспринимают только как сына своего отца, и он должен доказать собственную индивидуальность. Чушь собачья! Я что, кого-то когда-то подавлял? Кого угодно, только не Чарли, слово даю! Да он меня вдвое умней, и еще играет на, мать-его-перемать, виолончели!

Майло не сумел скрыть ухмылки.

– Наслаждаешься, паршивец! Застал меня в ситуации, когда я не могу, как обычно, хорошенько поддать тебе под зад… Я сказал Чарли подавать и в Гарвард, с преимущественным правом туда зачисляют заранее, и это ни к чему не обязывает, если поступишь куда-то еще. А он говорит: «Нет, это нечестно по отношению к выпускникам, которые действительно хотят в Гарвард». Как, по-вашему, какой был конкурс в «большую тройку» в прошлом году? Гарвард, Йель и Принстон? Шестнадцать человек на место, черт бы их всех побрал, а в этом году будет еще хуже, очередной демографический пик. У Чарли, если считать надбавки за факультативы и продвинутые курсы, средний балл даже выше, чем «отлично»; на SAT он набрал тысяча пятьсот сорок с первой попытки! Думаете, его зачислят автоматом? Забудьте!

Я попытался его успокоить:

– Его шансы и сами по себе очень высоки. Ну и то, что он сын своих родителей, тоже пойдет на пользу.

– В каком смысле?

– Вы знамениты.

Шеф ударил себя кулаком в грудь.

– Будь я безмозглой кинозвездой и папашей такого же безмозглого отпрыска, я уж точно сошел бы за знаменитость! Для этих высоколобых болванов я – карьерист, поднявшийся из самых низов, да еще и правых взглядов, – и не надо мне говорить, что политика тут не играет роли! Чарли у меня молодчина, но это даже при самых благоприятных обстоятельствах еще не означало бы, что ему можно заказывать билет в Нью-Хейвен. И тут на тебе! Сначала она записывает идиотское видео, а потом еще и дает себя убить… Да этим болванам сгодится любой повод, чтобы вместо моего Чарли зачислить какого-нибудь инженерного гения из «ХАМАС» и учить его, как лучше делать сраные ракеты!

– То есть, вы не думаете, что это самоубийство? – осторожно уточнил я.

– Тело во льду, а мешки ото льда отсутствуют, компьютер тоже пропал, зато есть запись с предупреждением, что ей угрожает опасность от рук конкретных людей. И я должен надеяться, что это самоубийство? О господи! – Горький смешок. – Вы, дорогие мои самородки, полагали, что я буду давить на следствие, чтобы дело признали самоубийством? По-вашему, я хочу закончить карьеру, как этот идиот Никсон? Да бросьте вы, я какой-никакой, а все-таки выпускник Гарварда.

Он снова взялся за свою еду. «Сэр?» – хотел что-то спросить Майло, но шеф только отмахнулся – дескать, молчи и не мешай.

Майло дал ему пожевать некоторое время и сделал еще одну попытку:

– Сэр, я правильно понял, что могу вести расследование, как считаю нужным?

– Это уже похоже на паранойю, – проворчал шеф. – Может, забрать у тебя дело, а то оно слишком сложное для твоей неустойчивой психики?

– У параноиков тоже бывают враги, – возразил Майло.

– Если они вдобавок еще и мудаки, то неудивительно! – Шеф начал багроветь и собирался еще что-то добавить, однако тут, по счастью, принесли наш с Майло заказ. Мясо оказалось жестковатым, и я вскоре отставил тарелку в сторону. Мой друг же наслаждался жизнью. Очистив полтарелки, он наконец глубоко вздохнул и отложил вилку.

– Сэр, я прошу прощения, все-таки нельзя ли уточнить, что я должен и чего не должен делать?

– Должен, черт побери, закрыть это дело, но при этом действовать со всей возможной деликатностью! Сейчас ты спросишь, что я имею в виду, да? Хорошо, я тебе скажу. Ни слова никому, непосредственно не участвующему в расследовании, не спросив у меня разрешения! Не распускать перья без необходимости, не болтать где попало, что Виндзорская академия есть обитель зла, не вламываться на территорию школы с саблей наголо, никаких угроз по отношению к школьной администрации, учителям, ученикам, черт бы их побрал, уборщицам, белкам на деревьях в школьном парке и птицам в зоне полетов над школой!

– Как насчет тех троих с видео?

– Тебе организуют с ними встречу. Ты уже занялся этим итальянцем, приятелем Фримен?

– Все, что я успел, – осмотреть место преступления и изучить дело. В смысле – изучить все, что нашлось в досье.

– Там достаточно, чтобы взяться за работу. Начни с итальянца. Кто чаще всего убийца, если убита женщина? Правильно, кто-то из ее сексуальных партнеров. Если ничего на него не найдешь, переходи к тем троим; до тех пор – мне не надоедать! Никаких имейлов по этому делу – ни мне, ни кому-либо еще; никаких сообщений на автоответчиках. Вся отчетность – исключительно в досье, и никаких отклонений от правил при заполнении бумаг. Я имею в виду – в письменном виде только факты, никаких догадок. И то же самое – в устном виде со всяким и каждым вне полицейского департамента. Внутри департамента тоже, не считая меня. Все понятно?

– Так точно, сэр.

– Дальше. Все время, когда ты не пишешь указанное дело или не читаешь его, досье лежит запертым в твоем письменном столе. То же относится к твоим блокнотам и любым письменным сообщениям, которые тебе передают. Черт побери, каждый клочок бумаги должен быть заперт в столе! Никакого ксерокопирования, только после того, как я лично просмотрю материалы. – Шеф наколол на палочку одну из последних креветок. – В остальном – все, как обычно.

– Как насчет доктора Делавэра?

– Раз уж ты все равно его впутал, пускай-ка поработает на меня. Думаю, проблем с секретностью не возникнет. Доктор знает, что в его профессии очень косо смотрят на тех, кто болтает лишнее.

Чуть приподняв козырек, шеф подмигнул мне.

– Мы-то с доктором знаем, что он никому не даст повода для косых взглядов.

Глава 5

Когда мы с Майло встали из-за стола, шеф был все еще погружен в тяжкий выбор между тарталетками и шоколадным пирожным.

Майло завел «Шевроле», потом достал телефон и нашел в блокноте номер Сэла Фиделлы.

– Парень – всегда к услугам полиции, – сообщил он, закончив разговор. – Ждет нас дома, так что едем в Шерман-Оукс. – Лейтенант принялся листать карты в поисках нужной улицы. – Гм, а тут значится, что адрес в Ван-Найсе… Старина Сэл, похоже, любит пустить пыль в глаза. Было бы неплохо, окажись он выродком-социопатом, а вся его история – ложью от начала и до конца.

– Лучше бы парнишка шефа не был таким умником, – ответил я.

Одноэтажный домик в испанском стиле к северу от бульвара Бербанк казался покрытым экземой из-за шелушащейся серой нитрокраски на стенах. Перед домом стоял коричневый «Корвет» прямиком из семидесятых. Стиль окрестных домов варьировался от безупречных коттеджей с образцово-показательными садиками и до совершенных развалюх, машины рядом с которыми наводили на мысль об автомобильной свалке. Жилище Фиделлы было где-то в середине спектра. Аккуратная лужайка, но не украшена ничем, кроме едва живой банановой пальмы у самого тротуара. Занавеска на окне больше напоминала старую простыню. «Корвет» давно не мыт, бетонная дорожка под лысыми шинами вся выкрошилась.

– Бабки из казино он на ремонт тратить не стал, – заметил Майло.

Фиделла вышел на порог и приветствовал нас вялым взмахом руки с незажженной сигарой. Под метр семьдесят ростом, округлое брюшко, коричневый велюровый спортивный костюм и желтые резиновые шлепанцы. От рыжей бородки, которую мы видели на фото, остался лишь осветленный клочок волос под нижней губой. Огромная блестящая серьга в ухе.

– Позер хренов, – негромко пробормотал Майло. – Угадай с двух раз, настоящий бриллиант или нет.

Фиделла наблюдал, как мы выбираемся из «Шевроле», но не сделал ни шагу навстречу. Просто стоял и облизывал кончик сигары.

– Убит горем, а?

– Было бы неплохо? – ответил я вопросом на вопрос.

– В смысле?

– В смысле – удачно прикидывается, а на самом-то деле он – психопат-убийца, ты его сразу раскалываешь, Чарли поступает в свой Йель и в должный срок становится президентом Соединенных Штатов.

– Твоими устами да мед бы пить. – Майло закрыл дверь машины.

Сэл Фиделла пожал руку Стёрджису, потом – мне и провел нас в дом.

– Привет. Гнусная вышла история.

Темно-синие глаза, короткие толстые пальцы. При ходьбе заметно отклоняется назад, вот-вот упадет. Зато мягкий, вкрадчивый бас; с таким голосом идут работать в рекламные передачи на радио – и не захочешь, а что-нибудь купишь.

Мы оказались в классической холостяцкой гостиной. Черный кожаный диван, оборудованный подголовниками и подставками для стаканов; вместо столика перед диваном – кушетка, тоже черная кожа, на ней куча пепельниц, сигаретных пачек, сигарная коробка и множество дистанционных пультов. Бар с явным предпочтением к текиле и рому. Камин, используемый в качестве стойки для разнообразного аудио-видео. Над камином – огромный плоский телевизор, кабельный спортивный канал, звук выключен. Баскетбольный матч, записанный еще в те времена, когда баскетболисты не стеснялись носить короткие шорты.

В соседней комнате мебели не было вообще, за следующей дверью виднелась кухня, тоже без излишнего оборудования. Простыня на окне при ближайшем рассмотрении все-таки оказалась старой бежевой шторой, которая наполовину оторвалась от карниза, и ее кое-как прицепили обратно с помощью бельевых прищепок и липкой ленты. Запах стоял такой, как в кабаке перед самым закрытием.

– Вам пива, ребята? – предложил Фиделла. – Или, может, чего покрепче?

– Спасибо, не надо, – ответил Майло.

– Ничего, если я себе плесну?

– Это – на здоровье.

Фиделла проковылял к бару, налил себе двойную дозу дорогой текилы, уцепил ломтик лайма с блюдца с нарезанными фруктами и выжал в стакан. Когда он снова уселся напротив, половины налитого в стакане уже не было.

– Не могу поверить, что Элиза… Бред какой-то.

– Найти тело – такое не всякий выдержит, – мягко сказал Майло.

– Боже, сначала это вообще было как в кино. – Фиделла затянулся сигарой и сделал еще глоток. – В смысле – я увидел ее и сразу почувствовал, что, эх… Ну, сразу понял, что она – мертвая. Только сам себе не поверил и давай себя уговаривать – мол, все в порядке, все обойдется. А уже потом на меня навалилось… – Он рубанул воздух массивной рукой. – Понял, что – все.

Он принялся ковырять пальцем в глазу, вытащил что-то микроскопическое, внимательно изучил и щелчком отбросил в сторону.

– Похоже, это у нее была не просто паранойя.

– Паранойя насчет чего?

– Ублюдков из Академии – школы, где она работала. Говорила мне, что они хотят с ней разделаться.

– Что за ублюдки? – Майло принял охотничью стойку.

Фиделла уныло покачал головой.

– То-то и оно, что она мне не сказала. Я начал было допытываться, но она сразу сменила тему.

– Только сказала, что с ней хотят разделаться?

– Ну да.

– Не сказала – каким образом? Или почему?

– Ничего не сказала.

– И когда именно вы об этом разговаривали?

– Может… с месяц назад? Или с три недели… Честно говоря, ребята, я решил, что она нарочно драматизирует ситуацию. С ней такое случалось. Особенно в определенные дни месяца, понимаете меня, да? Гормональные штучки, а со стороны похоже на психоз.

– У нее бывали перепады настроения?

– Ну да; сегодня она порхает и щебечет, а на следующий день ходит как в воду опущенная, слова не вытянешь. Когда на нее накатывало такое настроение, она даже на звонки не отвечала. Первые несколько раз я бросался к ней домой, думал, может, обидел ее чем, понимаете? Так она и к двери не подходила. А если я открывал своим ключом, устраивала скандал. Притом что сама же мне ключ и дала. По правде сказать, когда она три дня не брала трубку, я и подумал, что она опять в этом своем настроении. Но все равно заехал проверить. Потому что, ну, это были не те дни месяца, понимаете меня?

– Вы вели учет ее дней? – уточнил Майло.

– Учет? Ребята, когда ты с девчонкой столько времени вместе, начинаешь помнить ее циклы.

– Иными словами, вы знали, что менструации быть не должно, и поехали к ней.

– Потому что не мог дозвониться!

– Вы открыли дверь своим ключом, а потом?

– Я зову, она не отвечает. Я подумал, может, она заболела, лежит в постели или что. Забеспокоился, ну и вошел. В гостиной ее нет, в спальне нет, дверь в ванную закрыта. Я постучал, позвал ее, ответа нет. Тут я и почувствовал себя как внутри кино. Открываю дверь… – Фиделлу передернуло. – Вижу. Хотел вытащить ее из ванны, но решил, что это без толку, понимаете, да? Вся синяя, не шевелится. Решил, что правильно будет ее вообще не трогать. Что вы, ребята, мне потом спасибо скажете.

– Решили сохранить все, как было?

– Если б я ее вытащил и все там перевернул, вы бы первые на меня накинулись! Потому что она… ну, понятно же было, что ей уже не помочь.

– Сэл, вы все сделали правильно.

– Я и хотел как лучше.

– Итак, – сменил тему Майло, – месяц назад или около того Элиза рассказала вам, что какие-то люди из Академии намерены с ней разделаться. Вы уверены насчет множественного числа?

– В смысле?

– Что это были люди. Не один человек.

– Хм… Ну да, более или менее… нет, точно «они», а не «он». Я еще и поэтому решил, что она все драматизирует.

– Что вы имеете в виду?

– Получалось, что все против нее. Заговор.

– А что, Элиза была сторонницей теорий заговора?

– Это вы про убийство Кеннеди, НЛО и все такое прочее? Да нет, не была. Но вы ж меня поняли?

– То есть вы не приняли ее слова всерьез?

– Так она мне ничего не рассказала! – обиделся Фиделла. – Если по правде, Элиза по пьяной лавке часто такой бывала.

– Бывала какой?

– Начинала себя жалеть. Просто мания какая-то.

– По поводу чего мания?

Фиделла опустил глаза и уставился на ковер. Повертел в руке сигару. Глотнул текилы и отставил стакан в сторону.

– По правде сказать, ребята, по поводу меня. Выпьет чуть лишнего и начинает убеждать себя, что я ее больше не люблю, что собираюсь бросить ее и найти другую, помоложе. В этом духе. А так-то она была классная девчонка. Как вспомню, что с ней сталось, мне хреново становится… Вы, ребята, обязательно выясните, кто это сделал, а? – Фиделла потер могучий кулак ладонью другой руки. – Знаю, у вас так не принято, но когда поймаете этого подонка, просто оставили бы меня с ним один на один… Я в молодости боксировал за любительскую сборную Коннектикута.

– Если правила за последнее время не поменялись, – заметил Майло, – то в любительском боксе групповые бои строго запрещены.

– В смысле?

– Подонков, Сэл, не одного подонка. «Они», а не «он».

– А, да… Ну, неважно, оставьте меня одного с этими подонками.

Майло уселся поудобней, ногу положил на ногу, а раскинутые руки – на спинку дивана.

– Где вы познакомились с Элизой?

– В баре.

– В каком именно?

– Не здесь, в Санта-Барбаре. Заведение называется «Эй, на палубе!», рядом с Южным шоссе. Я там был по работе – в смысле, в Санта-Барбаре, а не в баре. А Элиза приехала на выходные. Она – одна, я – один, разговорились… Так все и началось.

– А чем вы занимаетесь по работе?

– Сейчас – ничем, ищу новую. А тогда был менеджером по продажам.

– И что вы продавали?

– Инструменты для школьных оркестров. Я работал на «Музыкальную торговлю Герхардта», штаб-квартира у них в Акроне, Огайо, а я был их представителем по Западному побережью. Потом статью в бюджете штата, по которой финансировались школьные оркестры, урезали, и заказы стали иссякать. В Санта-Барбаре дела еще какое-то время шли неплохо, это богатый район, но скоро и там школы стали откладывать покупку новых инструментов. Я думал переключиться на гитары и усилители – казалось бы, для молодежи это круче, чем духовые. Только школы их вообще не закупают, а к розничной торговле тоже не подступишься. Я пытался устроиться в несколько крупных магазинов; думал, с моим опытом проблем не будет. А они нанимают двадцатилетних пацанов, и у каждого чтобы был миллион татуировок, пирсинг и прически под хэви-металлистов. – Фиделла горько похлопал себя по лысине. – А до того я торговал шинами для грузовиков, участками под офисы, спортинвентарем – и чего только еще не продавал!

– Итак, вы познакомились с Элизой во время деловой поездки, – констатировал Майло. – Как давно это случилось?

– Два года назад, плюс-минус месяц-другой.

– Вы не пробовали жить вместе?

– А смысл? – возразил Фиделла. – Я все равно разъезжаю туда-сюда, а Элиза привыкла считать себя в доме полновластной хозяйкой. И потом, она тоже была не прочь уехать куда-нибудь одна на день-другой, как это там у женщин называется – устроить себе каникулы? Она и в Санта-Барбару так ездила. Отель с бассейном, горящая путевка. Элиза умела находить варианты повыгодней. В общем, мы не стали предъявлять права друг на друга, вы меня понимаете?

– Каждый живет сам по себе?

– Ну да, а когда у обоих есть настроение, мы прекрасно проводим время вдвоем.

– Как тогда в Рино? – спросил Майло.

– В смысле?

– У Элизы дома было фото, где вы прекрасно проводите время вдвоем.

– А, вот вы о чем, – Фиделла улыбнулся. – Я тогда сорвал джекпот… Ну да, великолепно провели время, такое и вправду не всякий раз случается.

– Со мной никогда не случалось.

– Нет, мне-то выигрывать доводилось, но чтобы так… Мы с Элизой в пух и прах проигрались в блек-джек, пошли перекусить. Идем мимо однодолларовых автоматов. Я думаю, какого черта, почему нет? Бросил жетон, а он как пойдет звенеть и мигать лампочками! Пять штук, как с куста. Ну, я с Элизой и поделился: ты, говорю, мне удачу принесла.

– Вы оба одинаково азартные?

– Да, любим поставить монету-другую. Если не терять голову, то ведь ничего страшного?

– Элиза в игре голову не теряла?

– Вообще никогда.

– В отличие от выпивки?

– С водкой у нее были проблемы, – вздохнув, признал Фиделла. – Случалось.

– Случалось?

– Я хочу сказать, что она была не из тех алкоголичек, кто ни дня без рюмки. Но если у нее выпадал денек, когда после обеда не надо на работу, она могла в одиночку усидеть бутылку «Серого гуся». Рюмочку, потом другую, никуда не торопясь, понимаете, да? Вы никогда и не заметите, сколько она выпила, если за бутылкой не следить.

– И как часто это происходило?

– Только это не то, чтобы она пила и не могла остановиться, – поспешил объяснить Фиделла. – Элиза в любой момент могла прекратить, если хотела. Но уж если у нее было настроение оттянуться как следует, тренировка ей позволяла.

– Повторяю вопрос.

– В смысле?

– Как часто она выпивала по бутылке за полдня?

– Не знаю… где-то два-три раза в месяц. Может, и чаще, я же у нее не каждый день бывал. Нет, точней не скажу.

– У нее был распорядок на этот счет?

– Просто иногда у нее выпадал ничем не занятый день. Или один из тех деньков, когда она не в настроении. Я скажу ей что-нибудь, вообще ничего плохого не имея в виду, – а она встает, топает в спальню и закрывается там с бутылкой «Серого гуся». Иногда с джином. Можно сразу ехать домой, говорить с ней уже без толку.

– Уходила в глухое молчание? – спросил я.

– Глухое? Да скорее… – У Фиделлы вдруг вырвался визгливый, какой-то девчачий смешок, и он хлопнул себя по губам, чтобы замолчать.

– Что тут смешного, Сэл? – мрачно поинтересовался Майло.

– Ничего смешного, одна дурь, ребята. В смысле, я это про себя. Чуть не ляпнул, что Элиза молчала, как мертвая.

Ни я, ни Майло не сказали ни слова.

Фиделла схватил стакан и одним глотком прикончил текилу.

– Вам точно ничего не налить?

– Спасибо, мы в порядке.

– А вот я, черт возьми, нет. – Он вскочил и налил себе еще текилы. – Наверное, я еще до конца не поверил. Когда моя мать умерла, было то же самое. Все ждал, что услышу ее голос, неделю за неделей… Этой ночью мне приснилась Элиза, как она входит ко мне в комнату. Будто со льдом это была дурацкая шутка… Где здесь вообще смысл – лед в ванне?

– Мы пытаемся это выяснить, Сэл.

– А по-моему, нет никакого смысла! Элиза даже в водку никогда лед не бросала. Слушайте, только не считайте ее алкоголичкой. Сколько раз бывало: мы идем куда-нибудь в ресторан, Элиза выпьет бокал коктейля, «Стингер» или «Манхэттен», что там все пьют, – и ни капли больше. Я хочу сказать – она могла остановиться в любой момент.

– То есть, если она и пила водку бутылками, то в подходящее время и в подходящем месте?

– Место всегда было одно – дома.

– А время?

– Долго ли продержишься в учителях, если приходить на уроки поддатой?

– Что она преподавала?

– Английский. Она была в резерве в этой своей школе: если кто-то из постоянных учителей заболеет, сразу звонят ей. Ну, как будто врача на дом вызывают.

– А где-нибудь еще, кроме Виндзорской академии, она подрабатывала?

– С тех пор, как мы познакомились, – нет. Элиза шутила, что Академия сделала ей предложение, от которого она не могла отказаться.

– Что за предложение?

– Тридцать штук в год только за то, что она выходит на замену при первой необходимости, плюс тридцатку за каждый час сверх десяти часов в неделю. Неплохие бабки. Плюс еще репетиторство по вечерам – восемьдесят или девяносто в неделю, а то и больше, если ей удавалось разнюхать, что у родителей денег куры не клюют.

– И часто она репетиторствовала?

– Честно сказать, не знаю точно. Но работы у нее хватало. Сплошь и рядом звоню ей вечерком, чтобы сходить куда-нибудь, а слышу автоответчик. Все это давление было ей только на пользу.

– Что за давление?

– Давление на учеников, я имею в виду. Элиза ведь не только тупиц натаскивала, были и нормальные ребята, от которых родители требовали высоких оценок. К примеру, знает парень на твердую пятерку, а родители не успокаиваются, пока не будет пятерки с плюсом.

– Речь об учениках Виндзорской академии?

– Ну да, – ответил Фиделла. – Элиза вела индивидуальную подготовку для SAT. И для этого, другого экзамена, как его?

– ACT, – подсказал я.

– Точно! Она говорила, что экзамены эти дурацкие и бессмысленные, но благослови Господь того, кто их придумал. Богатенькие родители так переживают за своих чад, что можно лупить с них бабки за сущую ерунду.

– Какая у нее была квалификация?

– В смысле?

– Что она закончила, чтобы готовить учеников к SAT?

– Университет.

– Какой?

– Не знаю, где-то на Восточном побережье. – Фиделла развел руками. – Элиза терпеть не могла рассказывать о себе. Вот я – хотите что-то обо мне знать, просто берете и спрашиваете. А Элиза – наоборот. «Сэл, я не хочу про это разговаривать». Сто раз от нее слышал. «Не хочу, и все». Ладно, я привык, она так-то хорошая была девчонка, симпатичная и веселая…

– А когда она была не в настроении и прикладывалась к бутылке, ничего такого не случалось? – спросил Майло.

– В смысле?

– Она не делалась агрессивной?

– Кто, Элиза?.. Да вы шутите! Она такая лапочка была. Просто уходила к себе в спальню, я ведь говорил уже.

– А вы шли домой?

– Ну.

– Когда она выпивала, у вас не было ссор или споров?

– А как можно спорить с тем, кто с тобой вообще не хочет разговаривать?

– Действительно, Сэл, в таком споре радости мало.

– Ну да, я и не пробовал.

– Не знаете, что случилось с компьютером Элизы?

– В смысле?

– Компьютер отсутствует.

– Да ну?

– Вы не заметили?

– Я Элизу искал, а не компьютер.

– Что у нее была за система?

– Можно подумать, я в них разбираюсь!..

– Хотя бы – настольный или ноутбук?

– Ноутбук. «Делл», кажется.

– И когда вы его видели в последний раз?

Фиделла наморщил лоб.

– Да кто ж знает!.. Вы хотите сказать, его забрал убийца? А что, может быть… особенно если это кто-то из ублюдков, которых она натаскивала.

– Почему?

– Ну, может, Элиза разнюхала что-то про богатенькую семью, какие-нибудь грязные делишки… И записала на компьютер. Может такое быть, а?

– Все может быть, Сэл. – Майло вновь уселся прямо. – Я должен задать вам следующий вопрос: чем вы занимались в тот день, когда нашли Элизу?

– С самого утра?

– Все, что можете вспомнить.

Фиделла задумчиво потрепал клочок волос под нижней губой:

– Вы меня подозреваете, потому что я ее нашел, да?

– Существуют стандартные вопросы, Сэл. Мы всем их задаем.

– Понятно. Ладно, я не в претензии. Только одно учтите: Сэл Фиделла всегда относился к женщинам с любовью и уважением.

– Договорились, – кивнул Майло.

– Где я был в тот день?.. – начал Фиделла. – А был я в компании «Стар», игрушки и сувенирная продукция, Сан-Педро-стрит, там целый квартал таких оптовиков. И что я там делал? Думал устроиться на работу агентом по продаже этого их китайского дерьма. Они дали официальное объявление о приеме на работу. Я приехал туда, и оказалось, что это подстава. Я так понимаю, им по закону положено давать объявления, чтобы не обвинили в дискриминации. Они там все китайцы, вообще все, китаец на китайце, некоторые и по-английски не говорят. Казалось бы, вот я говорю по-английски, меня и надо брать на работу, да? Хрен там!

– Им был нужен китаец?

– Ну, так прямо они заявить не могли, но это ведь и дураку ясно. Первое, что меня спросили, – говорю ли я по-китайски. Блин, в объявлении об этом нельзя было сказать? Ну, там, свободное владение китайским обязательно…

– Не повезло, – констатировал Майло. – И когда вы там были?

– Дайте вспомнить… собеседование было назначено на одиннадцать. Я приехал заранее, где-то без пятнадцати, они меня промариновали в приемной до полудня, я зашел, пять минут просидел напротив стола, пока этот тип с кем-то болтал по телефону по-китайски. Потом он вежливо улыбается – вас проводят, звонить не надо, мы сами с вами свяжемся и все такое.

– То есть вы освободились вскоре после полудня?

– Ну да.

– А еще раньше, утром? Во сколько вы проснулись?

– Вы это серьезно? Ребята, послушайте, я любил Элизу…

– Мы обязаны задать эти вопросы, Сэл.

– Обязаны вы!.. Вы обязаны отправиться в эту сраную школу и найти тех, кто угрожал Элизе! Она ее просто ненавидела, называла ее… рассадником идиотизма и претенциозности, вот. Если б не деньги, ноги ее там не было бы!

– Мы отправимся в школу, как только закончим с вами. Во сколько вы проснулись?

Фиделла вздохнул.

– Часов в восемь, в полдевятого. Собеседование было в одиннадцать, так что будильник я не ставил. Хотите знать, чем я занимался до пол-одиннадцатого, до отъезда? Интереснейшими делами, ребята! Позавтракал. Посмотрел в записи пару вчерашних передач. «Колеса» – они там строили какого-то монстра из обычного пикапа. И «Судебный исполнитель» – там у одного парня изъяли грузовик вместе с прицепом, вот он матерился!.. Потом принял душ, оделся, поехал в «Стар»… Как китайцы меня кинули, вы уже знаете.

– А после «Стар»?

– Перекусил, – сообщил Фиделла. – «Филиппе» на Аламеде, сэндвич с говядиной по-французски. Вспомнят ли они меня? Да черта с два, там всегда битком народу. Отстоял очередь, съел сэндвич, выпил пива и убрался оттуда к чертовой матери. Что дальше? Время близилось к двум. Поехал опять на Сан-Педро-стрит, посмотреть, куда там еще можно подать на работу. Переписал все конторы без иероглифов на вывесках, которые нашел. Вернулся домой, ясное дело, сел на телефон, с десяток обзвонил. Думаете, что-нибудь вышло? Хрен там, везде – одно и то же. Ах да, я еще и одежных оптовиков в тот день объехал и записал телефоны. Никогда раньше не занимался одеждой, но в этой работе неважно, что продавать, важно как. Думаете, с одеждой что-нибудь вышло? Да тоже хрен.

– Сочувствую, – сказал Майло.

– Это еще почему?

– Черная полоса.

– Ладно, не впервой, – Фиделла отмахнулся. – Хотите меня по-настоящему обрадовать, так найдите убийцу и оставьте меня с ним наедине. Пяти минут хватит.

– Вы уверены, что ее убили?

– В смысле?

– Официального заключения о причине смерти пока нет.

– Вы же сказали, вы из убойного отдела?

– Самоубийствами мы тоже занимаемся.

– Самоубийствами? С чего бы Элизе совершать самоубийство?

– У нее бывали перепады настроения, Сэл. Такое случается даже с сильными людьми.

– У нее не в этом смысле были перепады, – возразил Фиделла.

– Что вы имеете в виду?

– Не в смысле самоубийства. Никогда не слышал от нее ничего подобного.

– Вы ведь не имеете никакого представления о том, что она чувствовала, когда пила, закрывшись в спальне, – вмешался я.

– Ну, это никогда не продолжалось подолгу. А потом возвращалось нормальное настроение.

– Кстати, сколько времени это обычно продолжалось?

– Ну… один день. Назавтра она мне звонила – мол, Сэл, давай пойдем куда-нибудь поужинать.

– А бывало так, чтобы больше одного дня?

– Не знаю; может, иногда два. – Фиделла с хрустом распрямил пальцы. – Ребята, Элиза вовсе не была повернутой, никакое это не самоубийство, вы только время зря тратите. Да я видел ее абсолютно счастливой множество раз! С чего бы ей себя убивать? С деньгами у нее все было в порядке, она даже собиралась переехать в домишко получше…

– Это был ее дом?

– Нет, съемный; она хотела снять что-нибудь поприличнее. И не пила она в тот день ничего, я не видел в ванной никаких бутылок. Главное, лед-то этот хренов тут при чем, вы мне можете ответить?

– Сэл, пока у нас нет ответов, только вопросы, – прервал его Майло. – Давайте опять вернемся к тому дню. После ланча вы объехали район в поисках работы. А потом?

– Я же сказал – сел дома на телефон, но ничего не вышло. Будете проверять мои звонки?

– Если вы не против.

Фиделла уставился на него.

– Ребята, вы серьезно?

– Тут не до шуток, Сэл.

– Ладно, валяйте, проверяйте, мне скрывать нечего.

Майло протянул ему бланк, в котором говорилось, что такой-то не возражает против проверки своего телефона.

– Ну, вы, ребята, даете, – недоверчиво промолвил Фиделла, подписав бланк. – Если вам делать нечего, пожалуйста, занимайтесь ерундой. Я вам сразу скажу, что вы найдете, – десяток телефонных звонков в разные фирмы, один короче другого, мне даже перезвонить попозже никто не предложил.

– Прямо руки опускаются? – посочувствовал я.

– Ничего, рано или поздно что-нибудь найдется.

– Когда вы закончили звонить? – спросил Майло.

– Часов в пять, может, в полшестого. Прогулялся на бульвар Ван-Найс, зашел в бар к Арни Джозефу. Пропустил пару стаканчиков, закусил креветками и всякой ерундой вроде острого гороха и соленого миндаля, телевизор посмотрел. Они, кстати, подтвердят, там меня знают. Только вы не говорите, что я подозреваемый или как там у вас. Не хочу, чтобы на меня косо смотрели.

– Не будем, – с готовностью кивнул Майло.

Фиделла уставился на него с подозрением.

– Что-то же вам придется про меня сказать?

– Скажем, что вы – свидетель. Когда вы ушли из бара?

– Часов около восьми, может, полдевятого. Что потом?.. Пришел домой, сделал сэндвич – анчоусы, помидоры, моцарелла. Несколько раз позвонил Элизе. Она все не отвечала; я тем временем посмотрел еще телевизор, выпил бутылку пива, почистил зубы и прополоскал рот как следует – на случай, если дозвонюсь Элизе, от сыра и анчоусов запах остается. Так и не дозвонился. Думаю, ладно, если что, сама позвонит, как обычно. А потом разволновался, времени-то много прошло. Ну и поехал к ней… Уже часов одиннадцать было.

– То есть большую часть вечера вы провели дома?

– Ну да, смотрел по ящику, как Анджелина и Брэд подбирают себе временный особняк в Малибу, потому что яхта требует ремонта. А куда еще мне было идти?

Фиделла осел в кресле, глаза его подернулись печальной дымкой. Похоже, он, сам того не желая, услышал в своем вопросе метафизический подтекст.

– Идти-то мне теперь некуда… – повторил он.

Когда мы встали, он наливал себе еще текилы.

Глава 6

Отъехав на квартал от дома Фиделлы, Майло припарковался у обочины и позвонил в департамент, чтобы узнать, нет ли за Сэлом каких-нибудь мелких грешков. Ничего не нашлось – лишь управление автомобилем в состоянии опьянения полтора года назад, первое такое нарушение, всего лишь штраф.

– Надо проверить все, что он рассказал о своих перемещениях в тот день. Только сначала завезу тебя домой.

– Ты серьезно считаешь его подозреваемым?

– Я считаю, что его рассказ следует проверить.

– Поедешь по бульвару Ван-Найс в сторону Беверли-Глен?

– Угу.

– Тогда мы как раз проедем мимо того бара.

Бар Арни Джозефа «Дела идут» обнаружился к северу от Риверсайд. Неприхотливое заведение для любителей хорошенько выпить, темное и насквозь прокуренное. Бармен, на вид лет за восемьдесят, подтвердил то, что мы услышали от Фиделлы. В вазочках на стойке обнаружились и упомянутые Фиделлой вяленые креветки, на вид больше напоминавшие сухой корм для рыб, а также горох и миндаль. Когда прозвучало его имя, вдоль стойки послышались смешки. Женщина, неторопливо потягивавшая пиво, оторвалась от своего занятия и сообщила:

– Везунчик Сэл везде поспел.

– Везунчик? – переспросил Майло.

– Сорвал джекпот в Рино. Неужто он вам не рассказывал? Вечно хвастается направо и налево…

– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, – подтвердил еще один завсегдатай.

Женщина поставила кружку на стойку. Лет пятидесяти, приземистая, седовласая, в официантской розовой униформе, к дизайну которой явно приложил руку тот же садист, что шьет стандартные платья для подружек невесты.

– Чего он там свидетель-то?

– Преступления.

– Какая-то из этих схем – потрать сто долларов – заработай миллион?

– Сэл занимается подобными вещами?

– Сэл много болтает.

– О чем?

– Как бы мы с тобой быстро разбогатели, если б удачно вложились, и все такое. Так чего за преступление?

– Это еще предстоит установить.

Женщина пожала плечами и отвернулась. Майло шагнул к ней поближе:

– Больше ничего не хотите добавить?

– Хватит с вас и этого, – пробурчала женщина и занялась своим пивом.

– Будь у Сэла деньги, он вложился бы в торговлю по телевизору, товар тоннами отгружал бы, – вступил в разговор еще один посетитель. – Спросишь его, что отгружал-то, – говорит, да какая, на фиг, разница?

– Дескать, дело не в деньгах, была бы голова на плечах, а деньги приложатся, – ядовито добавил мужчина с высоким стаканом, полным янтарной жидкости.

– Сэл что, не слишком-то башковит? – уточнил Майло.

– Выиграть десять штук и все проиграть обратно в тот же день – это, по-вашему, признак башковитости?

– Как в унитаз спустил, – подтвердил его сосед. – Странно, что он до сих пор не на госслужбе.

По небольшому помещению волной прокатился смех.

Майло достал пачку визиток и принялся раздавать каждому по одной, как крупье за игорным столом. Мало кто озаботился тем, чтобы хотя бы взглянуть, что на них написано.

– Мы любим старину Сэла, – рассмеялся кто-то. – Иногда он даже угощает всех за свой счет. Во всяком случае, предлагает угостить.

– Одним рассказывает одно, другим – другое, при этом даже последний алкаш в баре держит его за лузера, – сказал Майло, когда мы снова сели в машину. – А Элиза – образованная, и у нее достаточно интеллекта, чтобы преподавать в Академии и репетиторствовать для SAT. Что она в нем нашла?

– Любовь зла, – откликнулся я.

– Алекс, я серьезно. Я пытаюсь разобраться в характере жертвы.

– Считается, что люди выбирают партнеров, которых, как им кажется, они заслуживают.

– То есть Элиза была не слишком высокого о себе мнения?

– Низкая самооценка нередко приводит людей в неподходящую компанию. Кроме того, она часто связана с депрессиями, – и как причина, и как следствие. Фиделла говорит, что Элиза пряталась от людей, только если хотела напиться, однако кто знает, как оно было на самом деле. На видео у нее язык не заплетается; наоборот, она выглядит очень сосредоточенной. Так что одно из двух – либо Элиза со временем так хорошо научилась пить, что опьянение стало совсем незаметно, либо у нее была депрессия не только от алкоголя.

– Например, от сексуальных домогательств?

– В любой другой ситуации ты уже душу вытряс бы из тех троих учителей.

Майло нахмурился и некоторое время молча ехал на юг, на бульваре Вентура свернул на запад и вырулил на Беверли-Глен.

– Значит, у каждого такой партнер, какого он заслуживает? И что это означает применительно ко мне и Рику?

– Рик – умный, обеспеченный, хорошо выглядит. Держу пари, что ты тоже считаешь себя красавцем, прячущимся под маской мрачного полицейского-ирландца.

– Не чаще раза в месяц, – усмехнулся Майло. – А что под своей маской чувствует Рик, для меня вообще загадка.

Пикап Робин стоял у входа. Сама Робин была в студии – небольшой постройке позади дома, где она вытачивала корпус мандолины. Еловая стружка покрывала пол у ее ног мягким кремовым ковром. Бланш нашла местечко поудобней и закопалась там в стружку.

Как Элиза Фримен – в замороженную углекислоту.

В студии пахло хвойным лесом после дождика.

Волной нахлынули воспоминания. Я снова шел по лесочку позади маленького домика в Миссури. Я снова был ребенком, растерянным и испуганным, выскочившим из дома, потому что мама заперлась в своей комнате, а пьяный отец продолжает бушевать.

И я надеялся, что наконец потеряюсь навсегда.

Я улыбнулся и поцеловал Робин. Она отложила стамеску и принялась разминать пальцы:

– Ты вовремя, я как раз закончила.

Корпус был гладкий, округлый, со слегка выгнутым животиком. Сразу понятно, почему мандолина – женского рода.

– Красота!

Робин постучала по еловой поверхности. В ответ раздался негромкий музыкальный звон.

– Музыка – она уже в дереве. Все, что от меня требуется – не навредить.

– Это относится к любому серьезному делу.

Мы перешли в дом, ненадолго задержавшись у прудика, чтобы покормить японских карпов. Бланш вертелась рядом, радуя взгляд своей странноватой, совершенно человеческой улыбкой.

За кофе я рассказал Робин про тело в сухом льду.

– Кто-то хотел показать, какой он холодный убийца? – высказала она предположение.

– Любопытная идея.

– Проведя день с деревом и стамеской, я начинаю мыслить символами.

Я рассказал ей про шефа. Она не удивилась.

– Политики – это низшая форма жизни.

– Шеф полиции – не выборная должность.

– Но он принадлежит к тем, кто во власти. Уже не микроб, хотя до уровня плесени ему еще расти и расти.

– Моя подружка – анархистка…

– Хотелось бы, – вздохнула Робин.

– Быть анархисткой?

– Хотелось бы, чтобы идеи анархии хоть как-то сочетались с реальностью.

* * *

Вечер я провел за компьютером, вводя разные фразы наподобие «виндзорская академия» в строку поиска. Ничего, кроме официальных пресс-релизов и рекламы.

Я переключил внимание на личность жертвы. Нашел красочную страничку одиннадцатилетней Элизы Фримен из Грейт-Нек, штат Нью-Йорк, ознакомился с тем, как она рисует пастелью, и ее новой проволочной сеткой на зубах. Прочитал о том, как Элиза Фримен из Пеппер-Пайк, Огайо, получила на свой девяносто шестой день рождения открытку от баскетболистов из «Кливленд Кавальерс». Ничего об Элизе Фримен, покойной репетиторше.

В девять сорок позвонил Майло, и я сказал ему:

– В киберпространстве ее не существует. Фиделла был прав: она не хотела, чтобы о ней много знали.

– Все остальное, что сказал Фиделла, покамест тоже подтверждается, включая его звонки Элизе в день смерти. Запрос в телефонную компанию был только на его звонки за последнюю неделю; сейчас я делаю другой запрос, на звонки Элизы – может, удастся добыть данные хотя бы за месяц. Я вывожу Сэла из числа основных подозреваемых.

– Сидел дома, пил пиво и смотрел телевизор – не самое железобетонное алиби.

– Его Милость сказал то же самое. Я поинтересовался насчет остальных подозреваемых; он ответил в совсем уж мирских выражениях и бросил трубку. Через десять минут перезвонила его секретарша. Для нас организована встреча с президентом Академии Эдгаром Хелфготтом.

– Видел его имя на школьном сайте. Президент – это у них глава родительского комитета так называется?

– Нет, в Академии есть настоящая должность президента. Раньше Хелфготт был там директором, потом специально для него организовали президентскую должность и провели инаугурацию. Директором теперь его бывшая заместительница, доктор Ролинс. У нее тоже есть заместитель, и дальше иерархия вплоть до самого низа, как в транснациональной корпорации. Так или иначе, завтра в одиннадцать господин Хелфготт даст нам аудиенцию. Угадай где?

– Какой-нибудь особняк, который Академия выделила ему под резиденцию? В просторечии именуемый Белым домом?

– Бери выше.

Глава 7

Эдгар Хелфготт сошел к нам с борта самолета «Гольфстрим-V».

Вслед за ним по трапу спустился поджарый пилот с каменной челюстью, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов из лакированной кожи. Самолет был белый и элегантный. Как и Хелфготт. Уже почти сойдя с трапа, он остановился, вытащил из ушей затычки, спрятал их в карман, посмотрел на серебристое небо и несколько раз повернул голову, чтобы размять шею.

В аэропорту Санта-Моники в этот час было затишье: множество частных самолетов на бетонных дорожках, но никто не взлетал и не садился. После некоторых препирательств полицейский значок Майло оказал наконец свое действие, и нас пропустили на взлетное поле. Мы стояли в пяти метрах позади черного «Кадиллака» – внедорожника, прибывшего за Хелфготтом. Незадолго до посадки мы вдвоем попытались разговорить шофера «Кадиллака».

Да, шофер несколько раз возил мистера Хелфготта, однако ничего о нем не может сказать, поскольку сам Хелфготт не слишком разговорчив и в машине обычно читает книгу. В отличие от владельца самолета и автомобиля, на которого шофер, собственно, и работает.

– Вот мистер Вайдетт разговаривает с тобой по-простому, ничего не скрывает.

– Как его звать по имени?

– Майрон, – ответил шофер. – Для меня, конечно, мистер Вайдетт.

– Чем же он занимается, что разжился таким самолетом? – поинтересовался Майло.

– Фруктами.

– Фруктами?

– Персиками, абрикосами, все такое… У него огромные садовые угодья, подробностей не знаю.

– И часто на самолете летает кто-то, кроме него?

– Да нет. Его семья, иногда мистер Хелфготт.

– А Хелфготт – насколько часто?

Шофер нахмурился.

– Я что, учет веду?

Он направился к «Кадиллаку». Мы с Майло поспешили следом.

– А откуда Хелфготт сегодня прилетает?

Шофер открыл дверь:

– Моя работа – встречать. Кроме времени, мне ничего не докладывают.

Он влез в машину. Дверь захлопнулась, стекла поехали вверх. Тогда Майло обратил взгляд на здание, рядом с которым мы стояли. Компания «Даймонд эвиэйшн», обслуживание частных самолетов. Симпатичная молоденькая девушка за стойкой в зале для пассажиров – сплошь стекло и мрамор – оказалась еще тверже, чем служба охраны аэропорта:

– Мы предоставляем данные о полетах только по запросу от контртеррористических служб. Не хотите выпить кофе?

Хелфготту оставалась одна ступенька, и тут он наконец увидел нас с Майло. Никакой реакции. Забрал у пилота чемоданы, отнес к «Кадиллаку» и загрузил в багажник. Снова повертел шеей и направился к нам, поправляя на ходу манжеты. На лице – по-прежнему никаких эмоций.

– Доброе утро. Очевидно, вы из полиции. Я – Эд Хелфготт.

Президенту Академии на вид было за шестьдесят. Метр восемьдесят роста, угловатый и худой, хотя и несколько тяжеловат в пояснице. Тонкая восковая кожа лица – намекает на долгие вечера, посвященные научным изысканиям, да и брить такую легко. Длинные рыжеватые с проседью волнистые волосы, почти достающие до плеч, зачесаны назад и открывают высокий лоб. Очки в черепаховой оправе делали его несколько похожим на филина. Из жилетного кармана коричневого клетчатого костюма, сшитого так, чтобы плечи казались пошире, свисала золотая цепочка от часов. Светло-зеленая рубашка из натуральной шерстяной ткани, шелковый галстук ручной работы цвета охры завязан широким узлом. В нагрудный карман небрежно засунут желтый платок в коричневую крапинку, того и гляди вывалится.

– Спасибо, что нашли время встретиться с нами, сэр.

Хелфготт глянул на визитку Майло, думая о чем-то своем.

– Не за что, лейтенант. Надеюсь, мы ненадолго. – И неожиданно – широкая улыбка. – А то я что-то вымотался.

– Тяжелый перелет?

– Не перелет, а перелеты, – уточнил Хелфготт. – Понедельник – конференция в Вашингтоне, потом – Нью-Йорк, встречался кое с кем из наших выпускников, потом – через океан, в Лондон, и обратно с остановкой в Кембридже, Массачусетс[4]. В Лондоне пришлось особенно нелегко. Все кругом в лесах, размах новостроек, невзирая на нынешние финансовые затруднения, титанический. Увы, транспорта тоже стало больше в соответствующей пропорции, повсюду – пробки. Я остановился на Мейфэр, но нужно было посетить несколько мест, куда пешком не дойдешь. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы везде успеть.

– Дела Академии требуют присутствия в Лондоне? – невинным тоном спросил я.

Уголки тонких губ Хелфготта приподнялись. Так выглядит улыбка на тыквенной голове, пока ее не расширили вторым надрезом.

– Вы интересуетесь, не была ли поездка развлекательной? Отнюдь. Я встречался с руководством Оксфорда, обоих Кембриджей и Лондонской школы экономики.

Академия – не более чем школа, а ее президент встречается с руководством престижнейших университетов…

– Переговоры по изучению перспектив для выпускников? – уточнил я.

– Это трудно назвать переговорами, так как я в основном слушал, а мне расписывали перспективы. В нынешнем глобальном мире выпускники Виндзорской академии считаются чрезвычайно ценным продуктом с точки зрения интеллекта. Творцы собственной судьбы, а не ее пленники, с вашего позволения. Один из наших выпускников поступил в Оксфорд двадцать лет назад, сейчас живет в Шотландии. На днях объявили шорт-лист Букера, там – его имя.

– Можно вас поздравить, – вмешался Майло. – Действительно, чрезвычайно ценный продукт. Вроде мраморной говядины.

– Прошу прощения? – Хелфготт покосился на него.

– Мраморная говядина – это…

– Я знаю, что это такое. Просто пытаюсь уловить, в чем соль вашей аналогии.

– Коров для мраморной говядины содержат лучше, чем обычных, не так ли? Японцы дают им пиво, кормят отборнейшей пищей, делают массаж… Все, что угодно, лишь бы мясо стало понежней. Ну а потом – коровы отправляются навстречу судьбе.

Хелфготт снял очки, выдернул из кармана платок и принялся усиленно протирать линзы. Бросил многозначительный взгляд на «Кадиллак», вытащил часы из кармана. Я стоял довольно близко и разглядел, что они уже часов шесть как остановились. Тем не менее, глянув на циферблат, Хелфготт прицокнул языком.

– А рейс-то припозднился… Давайте пройдем в зал ожидания, закончим необходимые формальности, а потом каждый займется делами в свое собственное удовольствие.

Потолки в зале ожидания «Даймонд эвиэйшн» были добрых десять метров высотой, стены стеклянные, воздух приправлен освежителем с ароматом корицы. Мужчина в белом комбинезоне насухо протирал шваброй пол из черного мрамора. В креслах бордовой кожи – ни одного пассажира, только в сторонке двое пилотов со скучающим видом что-то изучали на компьютерном терминале. Один из них отпустил замечание насчет погоды в Розвилле.

– Если задержат надолго, успеем попробовать тот суши-бар, – откликнулся второй.

Все та же милашка из-за стойки принесла Хелфготту стакан содовой с лаймом – кстати, Хелфготт ни о чем ее не просил, – обратившись к нему при этом по имени.

– А вы, господа, не передумали насчет кофе?

– Спасибо, нет.

– Подать вам еще что-нибудь, мистер Хелфготт?

– Пока не надо, Эми, спасибо.

– Всегда к вашим услугам, мистер Хелфготт.

Девушка удалилась походкой манекенщицы. Хелфготт отпил содовой и снова повертел шеей.

– Болит, сэр? – учтиво спросил Майло.

– Хроническая проблема, лейтенант. С возрастом становится только хуже; частые полеты тоже на пользу не идут. Одно время помогала йога, но затем все усугубилось неудачной травмой во время занятий физкультурой.

Взгляд Хелфготта, прямо сквозь стакан, упал на самолет Майрона Вайдетта – к нему как раз подогнали заправщик. Хелфготт какое-то время смотрел, не отрываясь, потом сделал глубокий вдох – как будто страстно желая вновь подняться в воздух.

– Красивая машина, мистер Хелфготт.

– Произведение искусства, лейтенант. Не стану притворяться – летать этим самолетом неизмеримо лучше, чем коммерческими авиарейсами, однако, в конечном итоге, полет есть полет. Конечно, достойная пища, возможность размять мышцы, выбор напитков… но все равно часами сидишь в неподвижности, и для организма это даром не проходит. Как только мы закончим обсуждать все то, что вы хотели бы обсудить, я проплыву дистанцию в бассейне, приму теплую ванну – и сразу спать.

– Неплохой план, сэр… Вы знаете, по какому поводу мы искали с вами встречи?

– Около полуночи мне позвонили из офиса мистера Вайдетта и сообщили, что бедняжка Элиза Фримен мертва и со мной хочет побеседовать полиция. Я сделал вывод, что смерть была противоестественной.

Эмоций на лице у Хелфготта при этих словах было не больше, чем у терракотовой статуи.

– Если под противоестественной понимать смерть, вызванную любой причиной, кроме старости, то вы не ошиблись, сэр, – подтвердил Майло.

– Прискорбно. Могу я поинтересоваться, где и когда умерла мисс Фримен и при каких обстоятельствах?

– Несколько дней назад у себя дома, сэр. Что до обстоятельств, то они пока под вопросом.

– Не уверен, что понимаю вас, лейтенант.

– Причина смерти пока не установлена.

– То есть она не является однозначно криминальной?

Майло не ответил. Взгляд Хелфготта наконец-то оторвался от летного поля.

– Итак, вы искали встречи со мной, потому что…

– Элиза Фримен работала в Академии.

– Вы же не хотите сказать, что работа имеет отношение к ее смерти?

– Была ли она довольна своей работой?

– Почему нет?

– Работа может быть источником стресса. Любая работа, сэр.

Хелфготт наконец поставил стакан и снял очки. У него оказались маленькие глазки, светло-карие, водянистые, а тяжелые веки делали их еще меньше.

– Обычно я не занимаюсь организацией учебного процесса, но если по этой линии у нее были бы мало-мальски серьезные проблемы, мне наверняка доложили бы. После звонка от мистера Вайдетта я позвонил доктору Ролинс, и она подтвердила, что Фримен полностью устраивала занимаемая должность и никаких конфликтов у нее ни с кем не было.

– Похоже, вы тоже сразу задались вопросом, нет ли связи между смертью Элизы Фримен и Академией.

Очки вернулись на переносицу.

– Отнюдь, лейтенант. Просто я не слишком быстро соображаю и обычно стараюсь компенсировать этот свой недостаток тщательностью в деталях. Жизненный опыт, который я в меру сил стараюсь передать нашим ученикам из числа не слишком одаренных. Хотя в Академии это и редкие птицы.

– На сайте Академии сказано, что вы с отличием окончили Университет Брауна.

– Вы навели обо мне справки? – Хелфготт улыбнулся.

– Просто заглянул на сайт.

– Это другой Браун, лейтенант, не из Лиги плюща[5]. У вас есть еще вопросы?

– Когда вы предложили Элизе Фримен контракт?

– Она начала работать в Академии четыре года назад на почасовой ставке. Через год мы предложили ей более стабильный контракт. Лейтенант, меня озадачило ваше замечание по поводу причины смерти.

– Этим в настоящее время занимается коронер.

– Следовательно, причина может быть чисто медицинской – например, один из этих несчастных случаев, от которых никто не застрахован? Аневризма?

– В настоящий момент ничто не исключено, сэр.

– Тогда, спрашивается, почему я разговариваю с полицейским из отдела по раскрытию убийств?

– Мы занимаемся всеми необычными смертями.

Хелфготт засунул платок поглубже в карман.

– Понимаю. И когда можно ожидать официального заключения о причине смерти?

– Я не в силах ответить на ваш вопрос, сэр.

– Речь о днях, неделях, неопределенном сроке?

– Я действительно не знаю, сэр.

– Но хоть какая-то определенность должна быть!

Майло подался поближе к Хелфготту.

– Сэр, на сайте Академии написано, какая у вас прекрасная команда юных юристов. Возможно, лучшая в стране – в прошлом году Академия разгромила все другие школы на учебных процессах. Ничего удивительного, у вас учатся дети лучших адвокатов страны. Вот только… здесь и сейчас гораздо лучше, если вопросы буду задавать я.

Хелфготт потеребил свой платок наманикюренными пальцами.

– Простите, лейтенант. Я вовсе не хотел вмешиваться в процесс расследования; моя главная забота – ученики и учителя Академии. Смерть Элизы для них – повод для беспокойства, особенно если ее обстоятельства… противоестественны. А чем скорее выяснятся все обстоятельства, тем меньше будет беспокойство. – Слабая улыбка. – Хотел бы также отметить, что капитан этой великолепной команды юристов – дочь нейрохирурга, а вовсе не адвоката.

– Признаю ошибку, сэр. Итак, у Элизы Фримен ни с кем конфликтов не было?

– Мы хорошо ей платили, обязанности были не слишком обременительны – на что ей жаловаться?

– И сколько именно ей платили?

Хелфготт предупреждающе помахал рукой:

– Я не занимаюсь такими подробностями, но, в общем и целом, заработок наших учителей лучше, чем в любой другой школе. Вы много общаетесь с шефом полиции, лейтенант?

– При необходимости случается.

– Я спрашиваю потому, что, когда Майрон – мистер Вайдетт – сообщил, что мне следует как можно скорее поговорить с вами и что просьба исходит от шефа полиции, я был удивлен.

– Почему, сэр?

– Мистер Вайдетт подчеркнул, что шеф полиции очень благодарен Академии за все, что мы сделали для его сына Чарли. Если вы не в курсе, тот оканчивает школу в этом году.

Майло промолчал.

– До сих пор родители Чарли, шеф полиции с супругой, не принимали активного участия в жизни Академии.

То есть – не собирали и не платили пожертвований и вообще не лизали задницу руководству школы.

– Вы знакомы с Чарли, лейтенант?

– Нет, сэр.

– Он не слишком общителен, но очень одаренный парень.

Одаренностью нас не удивить, так что передайте боссу, чтобы не слишком высовывался.

Майло вытащил блокнот.

– Выходит, насколько вам известно, у Элизы Фримен не было никаких жалоб на учеников или учителей Академии.

– Лейтенант, такое чувство, что мы застряли на одном частном вопросе, и наша беседа никуда не движется. Вы хотите сказать, что узнали о какой-то жалобе? Нет, подождите, я обещал не задавать вопросов, поэтому сделаю утверждение: по-моему, вы хотите выразить сомнение в правдивости моих слов о том, что у Элизы Фримен не было никаких связанных с работой неприятностей. – Глаза Хелфготта за стеклами очков теперь сверкали холодом.

– Никоим образом, сэр, и приношу извинения, если дал основания для такого вывода. Вы же сами сказали, что не занимаетесь вплотную делами учителей. К сожалению, именно этим в ближайшее время предстоит заняться нам.

Бледно-восковая кожа Хелфготта стала белей бумаги.

– Объясните, что именно вы имеете в виду?

– В нашем распоряжении находится сообщение от Элизы Фримен, в котором она утверждает, что подвергалась сексуальным домогательствам со стороны других учителей Академии.

На впалых щеках Хелфготта проступили красные пятна, губы дернулись.

– Это абсурд!

Майло принялся листать блокнот.

– Троих учителей, если быть точным. Энрико Хауэр, Джеймс Уинтерторн, Пат Скэггс. Они работают в Академии?

– Совершеннейший абсурд! – Хелфготт по-прежнему не повышал голоса, чтобы не привлекать излишнего внимания к нашему разговору, но что-то в его мимике все же заставило одного из пилотов посмотреть в нашу сторону.

– Я уверен, что вы правы, однако смерть Элизы Фримен не позволяет нам игнорировать эту информацию, – сказал Майло.

– Энрико, Джим… нет, невозможно!

– Итак, они всё еще в Академии?

– Разумеется, в Академии, у нас не было ни малейшей причины… – Хелфготт вскочил на ноги, покачнулся и ухватился за ручку кресла, чтобы удержать равновесие. – Прошу прощения, лейтенант. Я понимаю, что вы выполняете свои обязанности, но у меня тоже есть обязанности перед Академией. Как следствие, я не имею возможности поддерживать беседу в таком ключе, не посоветовавшись с юристом. И дело здесь не в том, что я считаю эти вздорные обвинения чем-либо помимо клеветнической чуши, которой они, безусловно, и являются. – Пауза, чтобы подчеркнуть последнюю фразу. – А в том, что моя ответственность перед Академией не позволяет мне делать школу мишенью для столь безосновательной клеветы… без консультации юриста.

– С точки зрения закона, организация не может быть мишенью клеветы, сэр. Только частные лица.

– В таком случае мишенью клеветы являются Энрико, Джим и Пат. И я этого не потерплю!

Майло тоже встал.

– Никто не утверждает, что обвинения имеют под собой хоть какую-то почву; тем не менее ответственность перед обществом не позволяет мне их игнорировать. Я совершенно уверен, что все три упомянутые персоны будут только рады возможности опровергнуть эти обвинения.

– Не понимаю, почему они должны…

– Сэр, целью нашей встречи в первую очередь было оказать услугу вам, а равно и Академии. Этим троим учителям придется побеседовать с полицией, и мне казалось, что будет намного лучше организовать эту беседу за пределами школы, тогда и там, когда и где это не вызовет ненужного интереса. – Майло шагнул вплотную к Хелфготту; рядом с его тушей тот даже стал ниже ростом. – А еще крайне важно, чтобы за счет этой услуги Энрико, Джим и Пат не получили возможности отрепетировать свои показания. Иными словами, я ожидаю, что они не узнают от вас, о чем нам предстоит с ними разговаривать.

Хелфготт отступил на два шага. Его ноздри раздувались, за стеклами очков под оправой виднелись капельки пота.

– И вы получили на это одобрение шефа полиции?

– Шеф полиции очень серьезно относится к своим обязанностям.

– Как… любопытно. – Хелфготт вдруг протянул руку, положил ее на плечо Майло и слегка похлопал. – Я уверен, что вы – прекрасный лейтенант полиции и всего лишь выполняете свою работу. Но я тоже должен выполнять свою. Я не могу ничего обещать, пока не посоветуюсь с профессионалами. После этого мы поговорим опять.

Хелфготт направился к дверям, которые вели на взлетную полосу. Девушка за стойкой предупредительно нажала на кнопку, двери открылись, и Хелфготт прошествовал к «Кадиллаку». Шофер, выскочив наружу, торопливо распахнул перед ним пассажирскую дверь.

– А еще говорят, что у учителей неблагодарная работа, – заметил Майло.

Когда мы проходили к выходу мимо стойки, девушка, поглощенная чтением «Элитного путешественника», подняла глаза, улыбнулась и проворковала:

– Всего вам доброго, господа.

Впрочем, во взгляде ее читалось, что после нашего визита неплохо было бы почистить мебель.

Глава 8

Пока мы пробирались из Санта-Моники на запад Лос-Анджелеса, Майло набрал номер офиса шефа, но так и не сумел прорваться через первую линию секретарш и дал отбой.

– И что ты думаешь о господине президенте?

– Обожает свою работу. Готов на все, лишь бы ее не потерять.

– Работа дает ему доступ к такой роскоши, Алекс, что он за нее глотку перегрызет. – Майло побарабанил по рулю. – Жалко, что в уголовном кодексе нет статьи за надменность.

– Мне понравилась твоя аналогия с говядиной.

– Ну да… с этой точки зрения, моя школа готовила фарш для гамбургеров. Знаешь, Алекс, что в нем больше всего бесит? Его высокомерная, насквозь фальшивая скромность. Дескать, особых способностей у меня никогда не было, только старание и настойчивость, и как-то вот в результате получилось окончить с отличием Браун.

– Другой Браун, – уточнил я. – Может, он не так уж кривит душой. Шеф был прав: большинство заведений, которые сейчас составляют Лигу плюща, начинали как духовные училища, но быстро превратились в питомники для отпрысков богатых семей. Потом времена опять изменились, и туда стали принимать в основном отличников и вундеркиндов. Хелфготт не слишком молод; скорее всего, в его время еще зачисляли не по оценкам.

– Кстати, ты же у нас – вундеркинд; почему же не поступил в Лигу?

– Я окончил школу в рабочем предместье, как и ты. Нас нацеливали на технические училища, мало кто из моих друзей вообще задумывался об университете. Я метил выше в первую очередь для того, чтобы оказаться подальше от родителей. Убрался из Миссури, даже не попрощавшись, втихаря купил себе колымагу, сел за руль и уехал.

– В шестнадцать лет… Храбрый был парнишка.

– Речь шла о том, чтобы выжить, – сказал я. – Есть еще одна вещь, о которой я до сих пор никому не говорил, – пришлось пойти на обман, чтобы меня взяли в университет. У матери была подруга, которая тоже в свое время покинула родительский дом; она переехала в Окленд и стала учительницей, так что ей были хорошо понятны мои проблемы. Она подписала документы, что приходится мне тетей и опекуншей и что я долгое время прожил в Калифорнии. Без этого мне было бы не получить калифорнийскую стипендию, а другого источника дохода у меня не было. Я прожил у нее две недели, косил для нее траву по утрам, красил водосточные желоба. Через две недели купил букет ромашек, оставил записку и во второй раз сбежал посреди ночи – уехал на машине в Лос-Анджелес и не возвращался в Окленд до тех пор, когда, уже после защиты диссертации, получил место в психиатрическом институте «Лэнгли Портер».

– Оказывается, мой приятель – жулик… Надо позаботиться, чтобы у тебя отняли диплом.

– Мелкие мошенничества тебе уже не по чину, – возразил я и через пару километров добавил: – Если учесть все пожертвования, которые я сделал университету по окончании, ту стипендию я давно вернул.

– Грехи молодости взывают об искуплении? – Майло рассмеялся.

– Ну, когда-то же надо начинать честную жизнь.

Добравшись до кабинета, Стёрджис первым делом позвонил в офис коронера, доктору Клариссе Джерниган. В прошлом году лейтенант раскрыл убийство одного из ее сотрудников, Бобби Эскобара, хотя официально все лавры достались тамошним ребятам. Когда следствие еще находилось в тупике, Джерниган полусерьезно предложила Майло сделку – он находит убийц, а она обещает проводить вскрытия по его делам вне очереди.

И с тех пор держала слово.

Майло переключил телефон на громкую связь, и четкий голос доктора Джерниган заполнил собой крохотный кабинет.

– Только что закончили зашивать твою жертву. Интересно, с кем еще из местных полубогов, не считая меня, ты испортил отношения?

– В каком смысле, док?

– К нам поступает тело Фримен и вне всякой очереди оказывается на столе. Вместе с ним поступает сопроводиловка, без подписи и не на нашем стандартном бланке. В ней от меня требуют без промедления приступить к вскрытию, а результат пока никому не докладывать. Звоню начальнику; секретарша говорит, типа, его нет, хотя я точно знаю, что он на месте. Мой ассистент говорит, что не видел сопроводиловку, когда привезли тело; то же самое говорит и водитель фургона. Выходит, кто-то приобщил бумагу, стараясь не привлекать особого внимания. Я подумала было, что это ты. Несколько за рамками наших договоренностей, ну да ладно. Только я собралась вскрывать, как звонит мой телефон – личный мобильник, по которому я с детьми созваниваюсь, – и от меня требуют особой конфиденциальности в деле Элизы Фримен. Более или менее дословно: «Я должна быть нема, как рыба». Спрашиваю почему – она кладет трубку.

– Кто – «она»?

– Кто-то, кто утверждает, что звонит с самого верха. Это правда?

– Все может быть.

– Майло, в чем дело? Я «погуглила» эту Фримен – она точно не миллионерша, не звезда и вообще ничего собой не представляет.

– Все довольно сложно, док.

– В переводе – закрой рот и делай свое дело, – констатировала Джерниган. – Думаю, ладно – к черту обиды, закрыла и сделала. И вот что я могу тебе сообщить. В крови большое количество алкоголя, за руль в таком состоянии садиться строго запрещено. Плюс опиаты. Следы уколов отсутствуют, так что они попали в организм как-то еще. Состояние легких однозначно указывает на передозировку. Притом что в целом организм относительно молодой и здоровый.

– Относительно?

– У нее присутствуют мелкие атеросклеротические бляшки, а также изменения в тканях печени. Ранняя стадия цирроза. Похоже, она закладывала, крепко и регулярно. Проблемы с артериями тоже могут быть из-за алкоголя, или просто плохая наследственность. Или и то, и другое. В ближайшей перспективе это ерунда – люди с такими мелочами годами живут и в ус не дуют. Никаких следов насилия. Подъязычная кость не повреждена, кровоизлияний в сетчатке тоже нет, так что удушение исключено. Ни разу не была беременна, признаков сексуального насилия также не обнаружено. Причина смерти – передозировка, а как она могла произойти – тут большой простор для трактовок.

– Например, несчастный случай?

– Например. Или самоубийство. Или убийство. Мой ассистент, который забирал тело, не видел ни следов рвоты, ни других признаков острого наркотического отравления. Ни пустых бутылок, ни пакетиков от порошка. Ванна с сухим льдом – это очень странно, никогда о таком не слыхала. Можно, наверное, допустить, что она играла сама с собой в крайне необычную эротическую игру, хотя с трудом верится, что можно вытерпеть такую боль.

– Может быть, она оглушила себя наркотиками и легла в ванну, уже теряя сознание?

– Теоретически не исключено – проблему с болью это решило бы… Кстати, а откуда взялся лед? Пустых мешков ассистент тоже не видел.

– Док, я только начал работу над делом.

– Поскольку она была под большой дозой, – сказала Джерниган, – она должна была не лечь в ванну, а скорее упасть. Расшвырять лед и, вероятно, удариться головой. Таких повреждений у нее нет. Она была слишком аккуратно присыпана льдом и, судя по состоянию кожи, оказавшись в ванне, вообще не шевелилась. Мы оба прекрасно понимаем, что это убийство, но твердых доказательств, чтобы так и написать в заключении, у меня недостаточно.

– А есть ли способ определить, оказалась она в ванне живой или уже мертвой?

– Судя по покраснению кожи, вероятно, живой, однако в суде под присягой я этого утверждать не смогу. А как дело вообще попало к тебе, этим же должна заниматься полиция Сан-Фернандо?

– На моих устах лежит печать молчания, док.

– Все ясно, – ответила Джерниган. – Ну, тогда удачи.

– Спасибо, док.

– Давай, держи меня в неведении; может, я и поверю в твою благодарность.

Майло набрал номер криминалистической лаборатории, некоторое время выслушивал довольно складные отговорки, после чего потребовал некоего Билла, которому после нескольких минут препирательств на повышенных тонах заявил:

– Если ответов на мои вопросы не будет прямо сейчас, я еду к вам разбираться на месте. У меня инструкции сверху.

– От кого это – сверху? – уточнил Билл с нотками сомнения в голосе.

– Напряги воображение.

– Мне не за воображение деньги платят.

– Хорошо, тогда увидимся через полчаса.

– Ничего не выйдет, Майло. У нас вполне конкретные инструкции на этот счет.

– Мои инструкции поступили пять минут назад и будут посильнее ваших.

– Еще раз, откуда поступили твои?

– Сверху. Выше не бывает.

– Я так и думал, что ты напрямую разговариваешь с Господом.

– Мало того, еще и с самим Санта-Клаусом! Если не веришь, я дам тебе номерок, потом можешь сам рискнуть. А сейчас расскажешь то, что мне нужно. Были ли найдены на месте преступления следующие объекты: пустые мешки от сухого льда, тара от алкоголя, наркотики либо что-либо, с наркотиками связанное.

– Мешки – ответ отрицательный, – наконец сдался Билл. – Алкоголь – пустая бутылка «Серого гуся» на кухне. Наркотики и все остальное – также отрицательный. И вот кое-что еще от меня тебе, как знак доброй воли: все отпечатки пальцев в квартире принадлежат жертве, и обнаружены они на углу кровати – и больше нигде. А так не бывает. Хочешь, я попробую отгадать загадку? Вдруг кто-то тщательно стер все отпечатки в квартире? Вот только не мое это дело, а твое – отгадывать загадки. Могу я теперь попросить тебя об ответной услуге?

– Какой?

– Положи трубку и больше пока сам мне не звони.

Глава 9

Майло позвонил назавтра около полудня и осведомился, готов ли я к следовательскому собранию. Мне потребовалась пара секунд, чтобы понять его.

– Следователей вызывают в школу поговорить об успеваемости?

– О чем поговорить, найдется. Его Высочество только что сообщил, что трое преподавателей Виндзорской академии изволят меня видеть в два, три пятнадцать и полпятого соответственно. Не на территории школы, упаси господь. Адрес в Беверли-Хиллз. Я говорю, мол, сэр, я предпочел бы сам определять длительность каждой беседы. Он отвечает, типа, скажи еще спасибо, что тебя не ограничили тремя уроками по сорок пять минут; вот Делавэр бы на твоем месте сказал спасибо. На его языке это означает, что твое присутствие тоже предполагается.

– Они будут с адвокатами?

– Как-то не вышло спросить… Слушай адрес: Маккарти-драйв, в двух кварталах к югу от Уилшира.

– Прекрасный район, – заметил я. – И кто же там живет?

– Приедем – узнаем.

Мы приехали за двадцать минут до назначенного часа. По названному адресу обнаружился двухэтажный особняк в средиземноморском стиле, с решетчатыми – в виде ромбиков – окнами. Дворик перед домом утопал в цветах, которые только еще собирались отцветать; газон идеальный, как бильярдный стол. Рядом с изящной, мощенной камнем дорожкой, извивы которой вели к крыльцу, из земли торчал знак «Продается!».

Входная дверь была не заперта, мы вошли и оказались в прихожей. Высокий потолок, покрытый плиткой пол, винтовая лестница на второй этаж, справа от лестницы из окна падали лучи теплого, чистого света. Дальше – гостиная, совершенно пустая, если не считать женщины с книгой в складном кресле. По всем признакам выходило, что прежние жильцы уже выехали.

Женщина опустила книгу. Пепельная блондинка, за сорок, в черном брючном костюме. Оборки белой шелковой блузы, пышные, как взбитые сливки, пущены поверх жакета. Книга оказалась биографией Линкольна в кирпич толщиной. Женщина положила ее на кресло рядом с собой.

– Лейтенант, доктор, я не ждала вас так рано.

– А вы…

– Меня зовут Мэри-Джейн Ролинс.

Лицо круглое, мягкое, без морщин. Судя по натурально бесцветным бровям и ресницам, осветленные волосы должны были символизировать вторую молодость.

– Приятно с вами познакомиться, директор. Заняться нами вам поручил мистер Хелфготт?

– Доктор Хелфготт, – поправила Ролинс, вставая. – У него – степень по педагогике, диссертация – по организации образования. Да, это он попросил меня оказать вам содействие.

– Хелфготт защищался в Брауне? – небрежно поинтересовался Майло.

Ролинс слегка приподняла бровь.

– В Калифорнийском университете.

– А, предпочел государственное образование частному…

– Лейтенант, в Калифорнийском университете очень сильный педагогический факультет.

– И много ваших выпускников стремится поступить на этот сильный факультет?

– Столько, сколько нужно. Если вы не возражаете, я хотела бы продолжить работу с книгой. Приготовленная для вас комната – вот за этой дверью…

– Я предпочел бы побеседовать, раз уж вы здесь. Вы тоже доктор, если я не ошибаюсь.

Короткий кивок.

– Что вы можете рассказать об Элизе Фримен?

– Ничего такого, что вы не могли услышать от доктора Хелфготта.

– Доктор Хелфготт сказал, что педагогами он практически не занимается и что подробности следует спрашивать у вас.

– Я могу в подробностях описать, что было написано в ее планах подготовки к урокам, но вряд ли вас это интересует.

– Была ли она довольна работой в Академии?

– Разумеется.

– Почему разумеется?

– А чем ей быть недовольной? – Ролинс вдруг улыбнулась, хотя улыбка вышла не самая приятная. – Что же касается ее личной жизни, здесь я никакой информацией не располагаю.

– Командиру не пристало фамильярничать с нижними чинами?

Ролинс неуверенно прикоснулась к сливочным оборкам.

– Все, что я знаю об Элизе, относится к часам, проведенным ею в школе. Она была очень ответственным учителем на замене и ни разу нас не подвела.

– Поэтому вы предложили ей контракт, по которому она получала жалованье, даже если не работала?

– На наш взгляд, это наилучший способ обеспечить ей хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне. Думаю, вы в курсе, что профессию учителя, даже если он на полной ставке, доходной не назовешь?

– Доктор Хелфготт сказал, что в Академии зарплаты выше, чем где-либо еще.

– Так оно и есть. Тем не менее доход учителя на замене сильно колеблется от месяца к месяцу, и многим приходится искать дополнительную работу. Собственно, именно так мы и обратили внимание на Элизу. Несколько наших учеников брали у нее индивидуальные уроки, и результат у всех был прекрасный.

– Она повысила им баллы по SAT?

– Она сделала ровно то, что требовалось от учителя.

– Что вы имеете в виду?

– Обнаружила слабые места, приняла меры по их ликвидации и в целом правильно сориентировала учеников. А теперь, с вашего позволения…

– Чей это дом, доктор?

Ролинс облизнула губы.

– Мой. Наполовину мой, если быть точной.

– Развод?

Снова резкая улыбка.

– И, как следствие, дом выставлен на продажу.

Второй раз за последнее время слышу «как следствие». Вероятно, в Академии читают курс логики.

– Прошу прощения, – сказал Майло.

– Не за что, от этого мы оба только в выигрыше. И мой бывший муж, и я… нам обоим требовались перемены. И в местожительстве, и вообще.

– Вы уже нашли себе достойную квартиру?

Мэри-Джейн Ролинс поджала губы.

– Мои жизненные обстоятельства имеют какое-то отношение к делу?

– Виноват, доктор. Еще раз прошу прощения.

– Поскольку вопрос уже задан – да, я купила квартиру, намного более соответствующую моему теперешнему стилю жизни. А мой бывший пускай сам разбирается со своими собаками, рыбками, детьми, ужасной мебелью – короче, со всем барахлом, которое осталось у него от предыдущего брака. А теперь, если не возражаете…

– Доктор, у Элизы Фримен были конфликты с сотрудниками Академии?

– Не слышала ни о каких конфликтах, тем более с учителями, которых вы сейчас будете допрашивать.

– Мы не собираемся их допрашивать, мадам, мы хотим поспрашивать.

– Я неверно выразилась.

– Как насчет других недовольных? – спросил Майло. – Родители, которым не понравились оценки учеников или сами ученики?

Ролинс подергала свои оборки.

– Лейтенант, вы серьезно полагаете, что Элизе отомстили за недостаточно высокие результаты SAT?

– По-вашему, это невозможно?

– Совершенно исключено!

– Гм… доктор Ролинс, давайте – чисто гипотетически, разумеется – вообразим такую картину. Ученик Академии, амбициозный, в меру способный и сообразительный, происходит из семьи, в которой все из поколения в поколение заканчивают что-то из Лиги плюща – пусть это будет Гарвард. Отец, дед, всевозможные прадеды и прапрадеды – все поголовно со времен Бенджамина Франклина. Одна из этих, как, бишь, они называются…

– Династий, – подсказала Ролинс.

– Точно, настоящая династия. Предки, может, и не отличались незаурядным умом – в их времена Гарвард был скорее заведением для богатеньких. К несчастью для нашего выпускника, одаренного, но без особой гениальности, сегодня Гарвард набирает только сверходаренных. И один из таких сверходаренных учится с ним в одной школе. Я имею в виду – действительно патентованный гений.

– Лейтенант, от нас в Гарвард поступает значительно больше, чем двое в год…

– Пусть больше, это не так важно, но ведь не все же выпускники поголовно? Как бы хороша ни была Академия?

Молчание. Майло продолжил:

– Итак, помимо конкуренции с выпускниками других школ ваши ученики соперничают и между собой. Допустим, утром перед экзаменом у нашего наследника гарвардской династии, одаренного, но не настолько, как его гений-соученик, оказывается в распоряжении некое химическое вещество. А гений как раз оставил свою бутылку газировки без присмотра…

– Это же абсурд, лейтенант!

– Абсурд? Я дословно пересказываю историю, приключившуюся несколько лет назад в элитной школе на Восточном побережье. Пострадавший остался жив, однако долго и тяжело болел.

Мэри-Джейн Ролинс прижала ладонь к бледным губам.

– Не знаю, где вы набрались таких сведений, я никогда не слышала ни о чем подобном. В любом случае выпускник Академии никогда не опустится до… до чего-то столь отвратительно преступного.

– Не сомневаюсь, доктор Ролинс. Я лишь клоню к тому, что когда ставки по-настоящему высоки, некоторые могут решиться на отчаянные поступки. Я хотел бы повторить свой вопрос. Известно ли вам о случаях, когда ученики или родители были сильно недовольны усилиями Элизы Фримен? Достаточно сильно, чтобы пожаловаться вам.

Секундная пауза.

– Нет, лейтенант.

– Возможно, были жалобы доктору Хелфготту или еще кому-то из административных работников?

– Никому. – Мэри-Джейн Ролинс наконец-то опустила обе руки. – Лейтенант, я уверена, что, столкнувшись со сложным делом, вы строите различные гипотезы, призывая на помощь все свое воображение. Однако, подозревая, что смерть Элизы как-то связана с Академией, вы, по-моему, только удаляетесь от цели. Академия всегда гордилась своей способностью сочетать высочайший уровень образования с воспитанием в учениках строгих моральных принципов. Мы даже сделали обязательным предметом курс этики, основанный на изучении моральных дилемм по Вэнлайту. Наши ученики знают, как решать сложные этические проблемы!

– Вэнлайт покончил с собой, когда пошли слухи о его неподобающих связях с учениками, – заметил я.

Ролинс уставилась на меня, как энтомолог – на новый вид паука.

– Пусть даже так. Но теперь я хотела бы все-таки заняться президентом Линкольном. В последней четверти я буду вести по нему мини-семинар для выпускных классов.

– Освобождение рабов. Весьма своевременно, доктор, – похвалил ее Майло.

– Прошу прощения?

– Выпускной класс, когда ученики начинают видеть свет в конце тоннеля. Можно сказать, готовятся услышать свою собственную прокламацию об освобождении.

Прежде чем Ролинс успела что-то ответить, в дверь позвонили.

Глава 10

В чертах лица стоявшего на пороге худощавого молодого человека было что-то от эльфа. Рыжеватые волосы коротко подстрижены, россыпь веснушек, внимательный взгляд зеленых глаз. Рубашка с короткими рукавами и аккуратным воротничком, синие слаксы, коричневые мокасины – нашего гостя можно было бы принять за старшеклассника Академии.

– Спасибо за пунктуальность, Джим, – обратилась к нему Мэри-Джейн Ролинс. – Лейтенант, позвольте представить вам Джеймса Уинтерторна, заместителя заведующего кафедрой естественных наук.

Уинтерторн неуверенно протянул руку Майло, потом мне. Рукопожатие получилось вялым, пальцы у него были слегка влажными.

– Понятия не имею, чем вызван ваш интерес.

– Входите, сэр, мы обязательно вас просветим.

Следом за Ролинс мы прошли мимо лестницы в большую комнату, окнами в крошечный внутренний дворик. Пустые книжные полки, камин в рабочем состоянии, над камином кабель – очевидно, недавно здесь была телевизионная панель. В этой комнате собиралась семья – в те времена, когда доктор Ролинс еще мирилась с барахлом, которое муж сохранил от предыдущего брака.

Два складных кресла рядом, третье – в нескольких шагах напротив. Майло придвинул одинокое кресло на расстояние немногим больше метра, жестом пригласил Уинтерторна садиться и обернулся к Ролинс.

– Доктор, вы можете продолжить чтение. С вашего позволения – снаружи.

– Я получила распоряжение никуда не отлучаться, лейтенант Стёрджис.

– Разумеется, мадам. Но своей властью я отменяю это распоряжение.

– Лейтенант, вы ставите меня в крайне неловкое положение перед начальством…

– Да боже упаси! Я не приказываю вам отправиться куда-то еще, однако внутри вам находиться не следует. Я посоветовал бы небольшую прогулку по окрестностям. Погода прекрасная, Родео-драйв недалеко… Но если вы будете настаивать, уйти придется уже нам. Вместе с мистером Уинтерторном.

Последний слушал беседу со все возрастающим беспокойством.

– Я обо всем сообщу вашему начальству, – сделала последнюю попытку Ролинс.

– Вот и отлично, – одобрил Майло. – Никогда ничего не следует скрывать – так и воспитываются строгие моральные принципы.

Звук удаляющихся шагов Ролинс по деревянному полу оборвался ударом захлопнувшейся двери.

Джеймс Уинтерторн сел и сложил руки на коленях. Бледные, безволосые предплечья, пронизанные голубыми венами.

– Спасибо, что нашли возможность прийти, сэр, – обратился к нему Майло.

– Честно говоря, у меня не было выбора. Доктор Хелфготт снял меня прямо с урока химии. Очевидно, на его взгляд, этот визит чем-то важен.

– Он не объяснил, чем именно?

– По правде сказать, мне позвонили из его офиса. Она – я хочу сказать, его секретарша – сообщила, что Элиза Фримен скончалась и что полиция хочет побеседовать с учителями. Я так и не понял, с какой целью.

– Расскажите о ваших отношениях с Элизой Фримен.

– Отношениях? Мы с ней были просто коллегами. В некотором роде.

– В каком, собственно, роде?

– Ну, она иногда подменяла учителей английского и истории. А я преподаю химию и физику.

– «И вместе им не сойтись?»

– Учителя физики и химии в основном общаются между собой. И у остальных так же. Наверное, это у человечества в ДНК со времен родоплеменного строя.

– Хорошо, на работе вы ни на что постороннее не отвлекаетесь. А после работы?

– Боюсь, я мало что могу об этом сказать.

– Вы совсем не общаетесь с другими учителями вне работы?

– У меня есть девушка, и когда закончится учебный год, мы планируем жить вместе. Я провожу с Эмили много времени – практически все свое свободное время.

– Эмили тоже учитель?

– Она студентка, изучает медицину в Калифорнийском университете.

– А сейчас вы живете отдельно?

Уинтерторн смутился.

– Каждый из нас живет с родителями. Это не слишком удобно, но при нынешнем состоянии экономики… Мы решили, что лучше немного поднакопить – и тогда уже думать о покупке дома.

– Где живут ваши родители?

– В Энсино.

– К северу или к югу от бульвара?

– К югу, – ответил Уинтерторн.

– Недурно.

– Мой папа – нейрохирург.

– Отец – врач, девушка тоже, – заметил Майло.

– А еще – мои брат и сестра.

– А вы оказались бунтарем?

Уинтерторн слабо улыбнулся.

– Или недобрали баллов?

Улыбка исчезла.

– Почему вас интересуют мои оценки?

– Мы пока просто знакомимся, Джим. Сколько вам лет?

– Двадцать девять.

– И как давно вы в Академии?

– Два года.

– Чем вы занимались между окончанием университета и Академией?

Уинтерторн нахмурился.

– Я продолжил учиться на магистра, потом начал работать над диссертацией.

– В области?..

– Физика.

– Все еще продолжаете над ней работать?

– Я обязательно ее закончу. Рано или поздно.

– Где вы учились?

– Массачусетский технологический. Потом – Университет Мичигана.

Майло уважительно присвистнул.

– И что, кроме общей физики, вы преподаете в Академии?

– Факультатив по химии, факультатив по физике и еще веду семинар по биофизике экосферы для тех, кто на «отлично» справляется с факультативами.

– О том, кто виноват в глобальном потеплении?

– И об этом тоже, но на серьезном уровне.

Майло придвинулся еще ближе к Уинтерторну. В испуганном взгляде последнего ясно читался вопрос: «В чем я провинился-то?»

– Значит, еще и химия… Работаете с сухим льдом?

Уинтерторн неожиданно хихикнул.

– Я сказал что-то смешное, Джим?

– В пятом классе учитель принес на урок сухой лед и устроил имитацию вулканического извержения. Хотел показать нам, что наука – это круто… Нет, лейтенант, наш факультатив несколько посерьезней. У нас в основном формулы и вычисления, это уровень первого курса университета.

– А вулканов, значит, нет, – констатировал Майло. – Жаль. Когда извержение устроил мой учитель, я и вправду поверил, что наука – это круто.

Уинтерторн снова сделался серьезным.

– Вы хотите сказать, что сухой лед имеет отношение к… к тому, что случилось с Элизой?

– А каким было ваше мнение об Элизе, Джим?

Уинтерторн вжался в спинку складного кресла, словно в попытке отодвинуться.

– Она производила впечатление добросовестной.

– Производила впечатление?

– Была добросовестной. Наверняка была. Мне случалось видеть, как она занимается с учениками после уроков.

– Вам случалось это видеть, потому что…

– Потому что я тоже остаюсь после уроков.

– Как по-вашему, ученики ценят такое отношение?

– По-моему, не могут не ценить.

– У Элизы были любимчики? Ученики, с которыми она оставалась чаще, чем с другими?

– Откуда мне знать… Послушайте, к чему все эти расспросы? С ее смертью что-то не так? Какая еще может быть причина, чтобы учителей допрашивала полиция?

Майло протянул Уинтерторну свою визитку с указанием должности. Тот округлил глаза.

– Она была вот так вот буквально убита?

– Что значит «буквально»?

– Я имею в виду… вот так непосредственно, – попробовал объяснить Уинтерторн. – Такое ужасное событие – и в непосредственной близости от тебя…

В голосе не столько испуг, сколько зачарованность, как если б он объяснял строение сложной молекулы.

– Значит, никаких любимчиков? – повторил вопрос Майло.

– Я не обращал внимания.

– А если наоборот – случались у нее в Академии конфликты? С учениками, учителями, уборщицами…

– Ничего подобного, – заверил Уинтерторн.

– Если б у нее были с кем-то проблемы, вы об этом знали бы, Джим?

– В каком смысле?

– Ну, вы же из физико-математического племени.

– Разграничение относится скорее к непосредственному кругу общения. – Уинтерторн уселся чуть поудобнее и задумчиво поскреб переносицу. – А так-то в Академии все друг друга знают, и если случается что-то важное, новости быстро распространяются. Если б у Элизы был с кем-то серьезный конфликт, такой, из-за которого ее… Да, вполне возможно, я об этом знал бы. Только я ни о чем таком не слышал!

– То есть в школе активно действует сарафанное радио?

– Вовсе нет! Но… важные вещи знают все.

– И что по этому радио рассказывали про Элизу?

Уинтерторн прикусил губу.

– Мне не хотелось бы говорить за ее спиной…

– Джим, у нас нет другого выбора, кроме как говорить за ее спиной. Ее спина сейчас покоится на холодной стальной поверхности патологоанатомического стола.

Уинтерторн вздрогнул.

– Господи, вы ведь это не ради каламбура сейчас говорите?

– Исходя из моего опыта, при разговоре об убийстве от каламбуров мало проку.

– Об убийстве… Просто сюр…

– Джим, вернемся к вопросу о слухах. Какие сплетни ходили об Элизе?

– Вы ведь не будете писать, что это мои слова, в ваших официальных документах? В деле, или как это у вас называется?

– Не будем, если вы поделитесь с нами добровольно, Джим.

Профессиональная ложь.

Уинтерторн принялся тереть глаза.

– Я не поручусь, но да, ходили слухи, что у Элизы проблемы с алкоголем. Хотя я сам никогда не обращал внимания, кое-кто говорил, что они замечали…

– Кто именно?

– Другие учителя.

– Как их зовут?

– Я не…

– Джим, это важно.

– Я прошу вас не ссылаться на меня.

– Договорились. Так кто, Джим?

– Энрико Хауэр. Он преподает психологию и культуру. Говорил, что видел Элизу пьяной.

– В школе?

Уинтерторн покачал головой.

– В баре.

– В каком именно?

– Я не спрашивал. Он сказал, что Элиза была… в стельку.

– Только однажды или неоднократно?

– Он говорил, что иногда на работе от нее пахнет перегаром.

– И как мистер Хауэр распорядился этой информацией?

– Никак, – ответил Уинтерторн. – По крайней мере, насколько я в курсе. Да я и слушать-то его не хотел. Я стараюсь быть выше этого.

– Выше чего?

– Лейтенант, я стараюсь не лезть в чужие дела. – В голосе Уинтерторна прорезались металлические нотки, на худых бледных руках проявились, выдавая напряжение, мышцы. Парень некрупный, но жилистый, широкоплечий и очень может быть, что сильнее, чем кажется на первый взгляд.

– Как насчет наркотиков? – спросил Майло.

– Впервые слышу, – ответил Уинтерторн. – Вы хотите сказать, что есть какая-то связь между наркотиками и сухим льдом? Я – химик, но мне ничего не приходит в голову…

– Итак, у вас не было личных отношений с Элизой?

– Никаких!

– То есть, если б кто-то сказал, что такие отношения имели место, это была бы ложь?

Глаза Уинтерторна забегали из стороны в сторону.

– Кто вам это сказал?

– Допустим, я отвечу, что Элиза.

– Это просто смешно!

Майло вкратце передал содержимое DVD.

Уинтерторн схватился руками за кресло с обеих сторон. Из глаз его хлынули слезы, губы неудержимо затряслись.

– Это ведь уже не просто отношения, Джим, – заметил Стёрджис.

Уинтерторн раскачивался в кресле, ухватившись руками за голову. Наконец он полузадушенно выдавил:

– Всего. Один. Раз.

Глава 11

Уинтерторн продолжал раскачиваться.

– Расскажите нам про этот один раз, – предложил Майло.

– Вы ведь и так все знаете, к чему эти игры?

– Что именно мы знаем, Джим?

– Такая у вас стратегия. Спрашивать, только когда уже заранее знаете ответ. Юристы всегда так делают. – Уинтерторн горько усмехнулся. – У меня мама – адвокат.

– Тем не менее расскажите нам, Джим.

– Один, черт побери, раз, вы поняли? Мы оба задержались допоздна, вместе шли на парковку, там все и случилось.

– В одной из ваших машин?

– В ее. Я проводил Элизу до машины, джентльмен, все такое… – Сухой смешок. – Благодарность, прощальный поцелуй в щечку… – Уинтерторн скрестил руки на груди. – Я тоже хотел ее поцеловать; вместо щеки она подставила губы, и тогда… да какая разница? Один-единственный раз, мы вообще больше не разговаривали на эту тему! Если Элиза говорила о каких-то домогательствах, она, наверное, сошла с ума.

Майло хранил молчание.

– Если уж на то пошло, – разгорячился Уинтерторн, – это она меня домогалась! Она первая начала, а я повел себя как болван! У нас и секса-то в обычном смысле не было… нет, я не то хотел сказать. Я не имел в виду какие-то извращения, а просто до настоящего сношения дело так и не дошло. Вы меня понимаете?