Читать онлайн Музыка ветра бесплатно

Пролог

Бофорт, Южная Каролина

Июль 1955 года

Вдруг что-то вспыхнуло, раздался взрыв, а следом содрогнулся липкий ночной воздух… на улице творилось что-то непонятное и жуткое одновременно. Эдит Хейвард моментально поняла: случилось страшное. Такое ощущение, будто чей-то зловещий призрак легкой тенью скользнул через порог пустого дома… или сам собой повернулся ключ в запертой на замок двери. Окна мансарды были распахнуты настежь, но понять происходящее было трудно. Эдит почувствовала, как у нее пробежал холодок по спине и перехватило дыхание. Она застыла, объятая ужасом. Случилось что-то страшное, снова мелькнуло у нее в голове, и кожа моментально покрылась пупырышками.

Она оторвала взгляд от разглядывания кисточки. Крохотная капля алой краски упала на накрахмаленный ночной пеньюар из белого хлопка, в который она только что нарядила куклу. Потом она взглянула на китайские колокольчики, которые сама смастерила из крохотных кусочков стекла, подобранных на берегу моря. Смастерила и повесила на улице прямо за окном, чтобы слушать музыку ветра. Но какая там музыка? Летом в Южной Каролине такая духота, что каждый звук, не успев набрать мощь, тут же замирает и гаснет в этом спертом воздухе. Колокольчики висели без движения вот уже несколько месяцев. Но сейчас вдруг тихо звякнули, будто какой-то невидимый порыв ветра потревожил голубоватые и зеленые стекляшки и они неожиданно задергались сами по себе, словно висельник на перекладине.

Эдит бросила испуганный взгляд на запертую дверь. А вдруг это муж вернулся? Он не любит, когда она запирает дверь на ключ. Снова начнет беситься. Синяки, умело поставленные на ее руках, весомое тому доказательство. Но синяки легко скрыть под длинными рукавами блузки. Хотя эти увечья уже успели впечататься не столько в кожу, сколько в ее память. Эдит машинально уронила кисть, даже не обратив внимания на то, что брызги алой краски обрушились на кукольный домик, обустройством которого она как раз занималась. Надо быстрее отпереть дверь, отнести кукольный домик и корзинку с рукодельными принадлежностями вниз, на кухню, и успеть управиться до того, как у Кэлхуна появится очередной повод закатить скандал из-за ее нерасторопности.

Но не успела Эдит соскользнуть с табуретки, как небо за окном вспыхнуло огненным заревом. Раздался мощный взрыв, и снопы искр посыпались в реку, мгновенно осветив и ее, и болота на другом берегу. Свет был таким ярким, что на какое-то время померкли даже звезды на небе. Вот необыкновенно яркий, ослепительный луч высветил на долю секунды китайские колокольчики. Казалось, он пронзил насквозь матовые стеклышки, которые продолжали болтаться в воздухе, мелодично позвякивая вопреки всему тому хаосу, который творился вокруг, и на земле, и на небе. Впрочем, небо, расцвеченное сотнями огней, казалось почти праздничным, каким оно бывает, когда запускают фейерверки. Мириады огненных шаров плавно скатывались сверху к воде и тут же превращались в клубы пара, стоило им только коснуться речной глади.

То там, то здесь на реке раздавались взрывы, но уже меньшей мощности и громкости. Их раскаты долетали до берега и неслись туда, где, словно скворечники, сгрудились крохотные лачуги, в которых жили рабочиемигранты. Ветхие крыши, лужайки размером с ладонь перед каждым домом, покрытые пожухшей от жары травой. Легкая добыча для ненасытной огнедышащей стихии. Эдит высунулась из окна почти по пояс и прислушалась. Вой пожарных сирен где-то вдалеке, истошные вопли людей, крики, стоны… И какой-то непонятный запах. В воздухе одновременно пахло паленым деревом и чем-то резким, острым, похожим на керосин или какое-то другое горючее топливо. Она вдруг вспомнила, что слышала гул самолета, когда работала над нарядом куклы. И почти сразу же земля как будто содрогнулась. Получается, что ей уже известно, что именно сыплется сейчас с небес.

Но тут она услышала, как громыхнуло уже рядом, прямо над ее головой. Что-то тяжелое покатилось по крыше, рухнуло вниз и упало прямиком в сточную канаву. Грохот прекратился, но можно лишь догадываться о том, что только что скатилось с крыши их дома и осталось лежать на заднем дворике.

Эдит опрометью ринулась из мансарды вниз. Здоровенные синяки на бедрах доставляли боль при каждом движении, но кое-как она все же преодолела один лестничный пролет, ведущий на второй этаж, туда, где находилась детская. А там безмятежно спал ее трехлетний сынишка СиДжей, мирно посапывал во сне, даже не подозревая о том, что сыплется на их головы с неба. Она схватила мальчика на руки вместе с одеяльцем, в которое он крепко вцепился обеими ручонками, прижала к груди, вдохнув в себя теплую испарину, исходящую от его тельца. Мальчик захныкал, но Эдит устремилась к выходу, не обращая внимания на его сонные всхлипы.

Она распахнула настежь парадную дверь и выбежала на крыльцо – широченное крыльцо под портиком, подпираемое с обеих сторон массивными колоннами. Остановилась на мгновение, чтобы перевести дыхание, и взглянула на другую сторону улицы, туда, где в ночной мгле змеилась река, вздыбленная клубами пара. Она увидела, как ее соседи толпами устремились к реке. Значит, то, что произошло, случилось не здесь, прямо у них на участках, а где-то дальше, в другом месте. Она тоже выбежала на улицу, но вместо того, чтобы присоединиться к толпе, развернулась лицом к дому и стала внимательно изучать крышу. Вдруг огонь уже начал пожирать и ее?

К счастью, никаких внешних признаков возгорания Эдит не заметила. Крыша как крыша, ничего необычного… Точно такая же, какой она увидела ее впервые, когда восемь лет тому назад переехала в дом мужа. Вспомнила, как она, стоя на берегу отвесного утеса, разглядывала эту темную крышу, которая, как ей показалось тогда, загородила собой все небо.

Прижимая к себе сынишку, который удобно устроился на ее плече, Эдит торопливо распахнула калитку, ведущую в сад, раскинувшийся вдоль проезжей части дороги, и двинулась вокруг дома, внимательно приглядываясь по сторонам. Интересно, что же это такое могло рухнуть с небес на крышу ее дома? А вдруг это «что-то» уже вовсю полыхает огнем? И что тогда ей делать? Пожалуй, единственное подсобное средство для тушения огня – это одеяльце сына, но его явно будет недостаточно. А может, и не надо приниматься за тушение? Лучше подождать, пока огонь перекинется и на сам дом, а потом стоять и наблюдать за тем, как он горит и превращается в пепел, сгорая дотла.

Она внимательно оглядела свои цветники: единственное хобби, которое поощрял ее муж. В саду приятно пахло лимонами и чайными оливами. Их аромат был настолько силен, что почти перебивал едкий запах гари, который волнами долетал сюда с реки. Круглый диск луны неотступно следовал за ней по дорожке, вымощенной белым известняком. Она миновала свой розарий, заросли кустарника буддлейи, которые окружили дом со всех сторон. Быть может, искомое ею «что-то» упало именно сюда, в эти заросли.

Внезапно нога ее уперлась во что-то твердое и тяжелое, а ведь у нее на ногах всего лишь легкие домашние шлепанцы. Она вздрогнула от неожиданности и тут же замерла в ужасе при виде оторванной руки, зажавшей в крепко стиснутом кулаке розу. Эдит инстинктивно прижала свободную руку к сердцу, пытаясь остановить бешеное сердцебиение. И тут до нее дошло, что это всего лишь часть мраморной статуи. Статуя святого Михаила, она всегда стояла у них в саду, с тех самых пор, как она ее тут сама поставила, когда поняла, что в этом доме ей постоянно нужен защитник и заступник. И святой Михаил всегда был рядом с ней, неотступно наблюдая за тем, как она возится в саду со своими цветами. Словом, незримо присутствовал в ее жизни.

И вот, судя по всему, статуя разлетелась вдребезги. Приглядевшись повнимательнее, она обнаружила, что чуть поодаль на дорожке среди груды поломанных веток дуба валяется голова скульптуры. Святой Михаил слепо таращился пустыми глазницами в небо, залитое лунным светом. Эдит сделала еще один шаг вперед по направлению к обломкам и снова споткнулась о что-то твердое и непонятное, сокрытое в тени благоухающих самшитовых деревьев.

Вопли новых сирен влились в какофонию звуков, царящих вокруг. Кажется, весь их городок уже стоит на ушах. Но Эдит была всецело занята своими поисками. Опустившись на колени прямо на дорожке и не обращая внимания на шум, она принялась шарить по земле руками, и тут взгляд ее выхватил из темноты коричневый кожаный чемодан, который стоял торчком прямо перед нею. Чемодан в ее саду! Такое впечатление, будто какой-то нежданный гость вот-вот позвонит в дверь ее дома.

СиДжей нервно заерзал на ее плече, а она между тем лихорадочно соображала, что делать с этой находкой. Не оставлять же чемодан здесь, на улице. Она еще крепче обхватила сына левой рукой и прижала к себе, превозмогая резкую боль, которая прокатилась по всей грудной клетке. Синяки снова напомнили о себе. Правой же рукой она взялась за ручку чемодана и слегка приподняла над землей, прикидывая, сколько он может весить. К счастью, чемодан оказался гораздо легче, чем она предполагала. Эдит подхватила чемодан и медленно побрела к черному входу, кое-как вскарабкалась по ступенькам крыльца, открыла дверь и вошла на пустую кухню.

Пристроив сынишку в детский манеж, Эдит погрузилась в изучение коричневого чемодана. Итак, большая дыра в нижнем левом углу. Навесные петли тоже сильно покорежены, но не сломаны. Словом, общее состояние вещи вполне сносное. Получается, что те сломанные ветки дуба, которые образовали целую кучу на земле, порушились еще до того, как чемодан упал на крышу. На ручке чемодана болталась бирка с фамилией пассажира, приковывая к себе внимание и буквально умоляя взглянуть на нее повнимательнее.

Надо звонить в полицию. Сообщить им, что у нее имеется вещественное доказательство чего-то очень страшного, что случилось сегодняшней ночью в небе над Южной Каролиной. Вдруг кто-то из пассажиров выжил и сейчас занят поисками именно этого чемодана? А чемодан в это время преспокойно лежит себе на полу ее кухни. Однако… Эдит вдруг почувствовала некое внутреннее сопротивление. Она и сама не смогла бы объяснить себе, почему ей не хочется звонить в полицию и почему пока лучше все оставить как есть. Пожалуй, завеса таинственности вокруг всего случившегося даже слегка щекотала ей нервы. Она почувствовала, как в ней снова просыпается прежний бунтарский дух, который за годы замужества она научилась хорошо прятать от окружающих.

Эдит поджала губы и с самым решительным видом нажала на кнопку замка. А вдруг чемодан откроется? Вдруг защелка сработает сама собой? Но что, если замок повредился при падении чемодана и сейчас вообще не откроется? Вот тогда уж точно придется звонить в полицию.

Эдит услышала легкий шум из манежа и повернулась. СиДжей безмолвно наблюдал за матерью своими широко распахнутыми голубыми глазами.

– Мама?

Эдит ласково улыбнулась сынишке.

– Все хорошо, моя радость! Ложись опять на спинку и спи, ладно?

– Чемодан, – констатировал мальчонка после секундной паузы, засовывая себе в рот большой палец. Уж сколько раз ей доставалось за эту вредную, по мнению отца, привычку сынишки от Кэлхуна, который требовал, чтобы она отучила ребенка сосать собственный палец.

– Да, мой дорогой. Это чемодан. А сейчас ложись и спи.

Но мальчик остался стоять, продолжая внимательно наблюдать за тем, что она делает. Что ж, своим упрямством СиДжей пошел в нее, и Эдит совсем не хотелось душить в своем ребенке этот бунтарский дух.

– Хорошо! Можешь посмотреть за тем, чем я тут занимаюсь, какое-то время. Если хочешь… Я отлучусь на минутку, ладно?

Эдит поцеловала сынишку в покрытый испариной лоб и, выбежав из кухни, заторопилась к парадной двери. Осторожно приоткрыла ее и выглянула на улицу. Больше всего на свете она боялась неожиданного возвращения мужа. Даже толпа разгневанных людей, устремившихся на поиски блуждающего невесть где чемодана и марширующих к ее дому, напугала бы гораздо меньше. Запах гари и дыма ударил в нос. Шум тоже стал еще сильнее. Небо озарялось зловещим оранжевым светом, выхватывающим из темноты поля за рекой, засеянные окрой, и арбузные бахчи. Сирены продолжали выть на все голоса, буквально раздирая на части ночную темень.

Эдит снова нырнула в дом, закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ. И поспешила на кухню, где ее поджидал найденный чемодан. Бросив мимолетный взгляд на СиДжея, который продолжал сосредоточенно обсасывать свой палец, внимательно разглядывая все вокруг отцовскими глазами, Эдит взялась за чемодан и потрогала рукой бирку, пытаясь прочитать фамилию пассажира и его адрес. Но влага уже успела проникнуть внутрь пластиковой обертки, предохраняющей целостность бумажной бирки. В результате чернила расплылись и буквы стали почти нечитаемыми. Во всяком случае, адрес ей так и не удалось разобрать. С большим трудом она прочитала только имя: Генри П. Холден. Внимательно оглядев ручку чемодана, она увидела на ней монограмму, выбитую крупными золотыми буквами: ГПХ. Эдит попыталась представить себе облик потенциального владельца чемодана: мужчина средних лет, в темном костюме и шляпе, летел куда-то по делам. Женат. Дома его наверняка дожидаются жена и ребенок. Она вдруг подумала о том, каково это узнать, что твой муж погиб в авиакатастрофе. Интересно, кто сообщит близким о его гибели? Но вдруг он остался в живых? А можно ли вообще уцелеть, свалившись с неба на землю?

Она машинально нажала на кнопку замка, и он тут же сработал и открылся. Хороший знак, подумала Эдит и принялась открывать боковые замки. Один тоже открылся с первого раза, с другим, тем, что находился рядом с искореженным углом чемодана, пришлось повозиться, покрутить его в разные стороны. Но наконец и с этим замком было покончено.

Эдит водрузила чемодан на кухонный стол и распахнула крышку, потом отстегнула разделительные прокладки и сдвинула их в сторону. Чемодан был набит до отказа. Аккуратные стопки белых накрахмаленных и наутюженных мужских сорочек к вечерним костюмам, несколько пар брюк, стопка таких же белоснежных маек, еще одна стопка батистовых носовых платков, несколько шляп-котелков. Вещи были упакованы так плотно, что даже при падении чемодана с высоты ничто не смялось и не выпало со своего места.

Эдит уловила легкий запах знакомого моющего средства. Она и сама пользуется этим же средством при стирке. Такое чувство, словно вещи, лежавшие в чемодане, она совсем недавно пропустила через собственную стиральную машину. Само собой, чемодан паковала женщина, видно с первого же взгляда. Эдит невольно улыбнулась своей догадливости, но тут же спохватилась и моментально посерьезнела, представив себе на мгновение безжизненное лицо женщины, медленно бредущей по темному коридору туда, где стоит телефон, уже буквально раскалившийся от количества звонков.

Эдит снова окинула пристальным взглядом ворох одежды. От ее зоркого глаза не ускользнула ни одна мелочь: плотность рубашечной ткани, качество тончайшего батиста носовых платков. А из какого шикарного габардина пошиты брюки этого незнакомого ей Генри Холдена. И какое безукоризненно чистое и аккуратное у него все исподнее. Каждый носовой платок украшен искусно вышитой ярко-красными нитками монограммой: все те же буквы – ГПХ. Да, все свидетельствует в пользу того, что чемодан принадлежит человеку, который отправился в деловую поездку. Но когда она внимательнее пригляделась к содержимому чемодана, то одна вещь сразу же напрягла ее. Во всяком случае, ее отсутствие сразу же бросалось в глаза.

Когда-то Кэлхун признался жене, что в ней его в первую очередь привлек ее аналитический склад ума. Впрочем, чему удивляться? Единственный ребенок полицейского детектива-вдовца. И вот красавец адвокат Кэлхун Хейвард появляется в их небольшом городке Уолтерборо для участия в каком-то судебном процессе. Лучше бы ей на момент их первой встречи притвориться такой несмышленой дурочкой. Потому что, как выяснилось уже потом, именно такая женщина ему и была нужна. Дурочка без каких-либо там умственных задатков и дополнительных опций.

Между тем СиДжей заснул в своем манеже, прямо стоя. Его головка свесилась вниз, почти касаясь перила. Но палец он продолжал упорно держать во рту. Эдит бросила лихорадочный взгляд на циферблат круглых металлических часов, висевших над раковиной. Кэлхун мог появиться в любую минуту и обнаружить, что, во-первых, входная дверь заперта, а во-вторых, на кухонном столе валяется чужой чемодан, явно принадлежащий какому-то мужчине. Интересно, где сейчас находится ее муж? И с кем? Наблюдал ли он крушение самолета собственными глазами? Соизволил ли побеспокоиться о том, где сейчас его жена и сын и что с ними?

Эдит поспешно вернула разделительные прокладки на прежнее место и снова пристегнула их. Получилось не с первой попытки, ибо она действительно очень спешила, даже руки стали немного трястись. Так все же что показалось ей странным при созерцании содержимого чемодана? Что не так? Несессер! Ну конечно же! Она не обнаружила в чемодане несессера с мужскими косметическими принадлежностями. А какой же мужчина отправится в командировку без этого обязательного атрибута? Крем для бритья, бритвенный прибор и прочее… Она снова сдвинула прокладки в сторону и взглянула на аккуратно уложенные стопки носильных вещей, потом принялась изучать крайнюю стопку, в которой вещи немного сбились в сторону. Она отодвинула стопку к самому бортику чемодана и увидела небольшой карман сбоку. Как раз туда легко бы мог поместиться мешок с косметическими принадлежностями. Но его там не было. Эдит в задумчивости прикусила губу. Может, мистер Холден извлек его из чемодана перед тем, как сдать чемодан в багаж? Решил, что кое-что может понадобиться ему во время полета.

Эдит мысленно улыбнулась. Вопросы, вопросы… В свое время именно отец научил ее задавать несметное количество вопросов по любому поводу. С тех давних пор пытливость и любознательность стали частью ее натуры. И это сильно помогало ей в жизни и даже спасало до некоторой степени. Особенно когда после нескольких неудачных попыток забеременеть, окончившихся выкидышами, муж стал стремительно терять всякий интерес к ней. По-видимому, он уже успел полностью разочароваться в их браке. И тогда, вопреки осуждению друзей, категорическому неприятию мужа, она рискнула и обратилась в местное отделение полиции. Предложила им свои услуги в качестве художника, обладающего не вполне обычными талантами. Этот шаг позволил ей сохранить себя как личность.

Не обращая внимания на рев сирен, не замечая того, как бежит время, Эдит решительно принялась снова перетряхивать все содержимое чемодана, перекладывала стопки белья с места на место, потом начала обследовать крышку чемодана и его верхнюю часть, после чего перешла к днищу. Ничего! Пакет с косметическими принадлежностями отсутствует. Она уже была готова бросить затеянные поиски, но тут ее пальцы, перебирающие очередную стопку белья, уперлись в что-то более плотное, чем просто ткань. Стараясь не сильно нарушить порядок, царящий в чемодане, она просунула руку в самую средину стопки и извлекла оттуда три пары темных носков, аккуратно скрученных в три небольших клубка, а между ними – небрежно свернутый конверт. Письмо!

Какую-то долю секунды Эдит колебалась, но потом, отбросив все сомнения в сторону, взяла конверт в руки и достала письмо. Она поднесла листок ближе к свету. Дорогая, плотная на ощупь бумага, судя по всему, самого высокого качества. Похоже на фирменный бланк известной фирмы Крейн. Вон и водяные знаки в форме журавлей проступили на свету. Конверт не был заклеен, но кто-то несколько раз сложил его и сильно примял изгибы своими пальцами. Кто? Он или она? Она распрямила конверт и перевернула его к себе лицевой стороной. Там красовалось лишь одно-единственное слово, написанное черными чернилами тонким изящным почерком.

Любимому.

Эдит замерла, соображая, сколь далеко она имеет право заходить в своих необычных поисках. Впрочем, она уже и так переступила грань дозволенного, открыв чужой чемодан. Так стоит ли волноваться обо всем остальном? Недрогнувшей рукой она развернула само письмо и принялась за его чтение. Короткие строчки были написаны тем же элегантным почерком, что и надпись на конверте.

Прочитала и какое-то время еще пялилась на буквы и слова оцепенелым взглядом до тех пор, пока строчки не стали расплываться перед глазами, а буковки прыгать в разные стороны. Наконец письмо само собой выскользнуло из ее пальцев, будто рукам уже стало трудно сдерживать вес написанных слов. Она не сделала ни малейшей попытки подхватить его и с безучастным видом проследила за тем, как оно спикировало за новенький белоснежный холодильник, который привезли к ним в дом на прошлой неделе, – такая неуклюжая попытка Кэлхуна загладить свою очередную вину. Дескать, он просит у нее прощения. Эдит не попыталась извлечь письмо из-за холодильника, желая в эту минуту лишь одного: чтобы то, что она только что прочитала, исчезло из ее памяти с такой же легкостью, как исчезло из поля ее зрения само письмо.

Она не помнила, как долго простояла в таком столбняке, бесцельно разглядывая небольшую трещину на черно-белой виниловой плитке, которой был вымощен пол на кухне. Трещина как раз пролегла у края сверкающего своей белизной холодильника. Но тут зазвонил телефон в холле. Ее словно подбросило на месте. Мельком взглянув на спящего сынишку, она заторопилась на звонок.

– Эдит! Это Бетси! Рада услышать твой голос. Мы все побежали к реке, но там мы не увидели ни тебя, ни Кэлхуна. И тогда мы с Сидни испугались за вас. С вами все в порядке?

– Все в полном порядке! – ответила Эдит в трубку, сама поражаясь тому, с каким спокойствием она разговаривает. – Кэлхун сегодня допоздна задерживается на работе. А я дома одна.

Оказывается, как же просто лгать, мелькнуло у нее. Слова сами собой срываются с ее губ, никаких усилий. Она продолжила в том же безмятежном тоне:

– Я не хотела тревожить СиДжея. Ему нездоровится последние дни, а тут он как раз уснул и спал крепким сном. Даже не проснулся, когда раздался взрыв.

– Это самолет взорвался прямо в воздухе! – визгливым тоном выкрикнула Бетси. Обычно такую громкость голоса она приберегает для пересказов всех соседских сплетен. – Говорят, просто взял и взорвался. Сидни полагает, что, скорее всего, возникла какая-то неисправность в двигателях. Но ты же и сама понимаешь, какая опасная штуковина все эти самолеты. Лично я всегда предпочитаю ездить поездом. Вот и на прошлое Рождество я отправилась навестить родителей в Джексоне именно поездом. Помню, Сидни тогда еще уговаривал меня лететь туда самолетом. Пожалуй, после сегодняшней трагедии он язычок-то прикусит и не станет больше говорить, что я была не права. Такая трагедия… Столько людей…

Голос ее сорвался, и на другом конце провода установилась тишина.

– Да, ужасно! – согласилась с соседкой Эдит, все еще ощущая на коже своих рук прикосновение чужих вещей. И этот пронзительный звонок телефона в темной прихожей. Элегантный почерк, которым написано письмо. Все смешалось. Она почувствовала, как у нее сдавило горло, будто его с силой сжали пальцы того, кто написал это странное письмо. – Неужели никто не выжил?

– По мнению Сидни, это просто нереально. Он как раз прогуливался с нашим псом, когда все это случилось, и видел крушение своими глазами. Говорит, взрыв случился прямо в воздухе, высоко-высоко в небе. Но власти, тем не менее, уже наладили поисковые работы. Множество мужчин, вооружившись фонариками, обходят сейчас окрестные поля, пойму реки, болота, в надежде отыскать тех, кто выжил. Вдруг есть хоть малейшие признаки жизни… Тогда поисковики мгновенно просигнализируют о своей находке с помощью фонариков…

Бетси снова умолкла. Она была соседкой Эдит. А еще ее неизменной партнершей по игре в бридж. Ее муж, Сидни Уильямс, был их семейным адвокатом. Собственно, этим и ограничивались точки соприкосновения между соседями. Бетси нравилось жить легко, скользить, так сказать, по поверхности, избегая острых углов и не создавая себе лишних проблем. Ей категорически претило все, что побуждало взглянуть на окружающую жизнь незашоренным взглядом и увидеть ее такой, какая она есть на самом деле. Бетси твердит всем подряд, что Эдит – ее лучшая подруга. И тем не менее расспроси ее поподробнее, и выяснится, что она ничегошеньки не знает о своей «лучшей подруге». Разве что с трудом вспомнит, какие цветы Эдит любит больше всего, да еще скажет, что подруга категорически не приемлет шоколад.

– Нашли тело, – снова заговорила она в трубку глуховатым голосом. – Какое-то время тому назад обнаружили. Сидни немедленно отправил меня домой. Но я дома места себе не нахожу… Что, если я сейчас к тебе прибегу?

– Не стоит! – слишком поспешно отреагировала Эдит на предложение соседки. Каково это будет, если та сейчас заявится сюда и увидит чужой чемодан на кухне? – Я тут совсем замоталась с СиДжеем. Просто валюсь с ног от усталости. Вот он заснул, и я пойду прилягу. Наверняка Кэлхун тоже прочесывает местность вместе с остальными мужчинами. Когда вернется домой, тогда и сообщит мне все подробности.

На другом конце провода повисла короткая пауза. Эдит представила себе, как недовольно поджала губы соседка, обескураженная отказом.

– Хорошо! Иди, отдыхай. Но если тебе понадобится моя помощь, немедленно звони. Я приду тотчас же.

Эдит попрощалась и осторожно положила трубку на рычаг. И тут же услышала громкие голоса на лужайке перед домом. В дверь позвонили. В первую секунду она опрометью ринулась на кухню и тут же остановилась, растерянно соображая, что ей делать. Ясное дело, это не муж. Кэлхун, обнаружив, что дверь на замке, принялся бы барабанить в нее что есть сил. Она мельком взглянула на закрытую дверь, ведущую на кухню, потом разгладила юбку, слегка поправила волосы, заложив непослушные пряди за уши, и пошла открывать парадную дверь.

На крыльце терпеливо дожидались двое полицейских, теребя свои шляпы в руках. У нее мгновенно все поплыло перед глазами, стоило ей только взглянуть на их начищенные до блеска башмаки, в которых отражался свет от фонаря, висящего под портиком. Главное сейчас – не свалиться в обморок. Хоть бы кое-как уцепиться за перила портика. Но как? Как они узнали про чемодан?

– Миссис Хейвард? – поинтересовался у нее младший по званию офицер, тот, что стоял слева. Его лицо показалось ей смутно знакомым, но она никак не могла сфокусировать на нем свой взгляд.

Она попыталась изобразить на лице некое подобие улыбки и нервно сглотнула комок, подступивший к горлу.

– Слушаю вас! – сказала она и втянула в легкие как можно больше воздуха. Воздух был влажным, с явным привкусом дождя. Но она еще на кухне успела заметить, что луна и звезды куда-то исчезли, спрятались за тучи, словно им было неловко освещать сверху всю ту картину бедствия, которое воцарилось сейчас на земле. Она услышала мерный перестук капель дождя, падающих на вымощенную камнем дорожку, ведущую к парадному крыльцу. Крона дуба, затенявшая своей листвой большую часть дворика перед домом, тоже мрачно шумела на ветру, заглушая громкое сердцебиение, от которого, казалось, у нее вот-вот лопнут барабанные перепонки. – Что вам угодно?

Эдит понимала, что долг вежливости требует, чтобы она пригласила полицейских в дом. И одновременно она знала, что этого точно нельзя делать, ни под каким предлогом.

Но вот какая-то фигура выступила из глубины портика. Мужчина подошел к ним поближе, туда, где уже было светло, и Эдит узнала в нем полицейского капеллана. А этот что здесь делает, удивилась она мысленно и инстинктивно прищурилась.

– Эдит? – Капеллан сделал еще один шаг к ней навстречу. Его лицо оказалось совсем близко, настолько, что она смогла даже разглядеть глубокие складки, которые залегли в уголках его губ. Такие две бороздочки, похожие на шрамы от ранения, полученного на войне. Мужчина смотрел на нее участливым взглядом. – Боюсь, у нас для вас плохие новости.

– Мама! – услышала она хныкающий голосок сына из кухни.

Эдит бросила испуганный взгляд на капеллана.

– Одну минуточку! Я только взгляну на своего сынишку…

Капеллан взял ее за обе руки. Эдит почувствовала, что его руки холодны как лед. Впрочем, и ее тоже.

– Произошла авария. Машину Кэлхуна обнаружили на Райбот-роуд. Она перевернулась и ударилась в дерево. Очевидец происшествия рассказал, что у него сложилось впечатление, будто водитель на какой-то момент утратил контроль над управлением. Видимо, его отвлек взрыв. – Капеллан немного помолчал. – Водитель… он погиб.

Эдит вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всем теле, как это бывает при свободном падении откуда-то из-за облаков. Но недостаток кислорода сделал свое дело: мысли работали четко и – поразительно, но факт! – она была совершенно спокойна. И ничего не почувствовала, выслушав страшное известие. Абсолютно ничего!

– Он был в машине один?

Какое-то время мужчины смущенно переминались с ноги на ногу, растерянно глядя на вдову. Наконец второй офицер ответил на ее вопрос.

– Да, мэм.

Эдит молча кивнула в знак того, что ответ принят. Она вдруг почувствовала страшное облегчение от того, что все эти люди явились к ней домой вовсе не из-за чемодана. СиДжей снова позвал ее из кухни, отвлек на долю секунды от созерцания мигающих огоньков вокруг. Она понимала, что ей следует что-то сказать этим людям, сделать вид, что гибель Кэлхуна потрясла ее, но как, если на самом деле она испытывает лишь облегчение? Вместо это она вдруг вспомнила, как сжимала холодную руку умершей матери своими руками, а отец в это время говорил ей, что наконец-то страдалица избавилась от боли. Эдит невольно всхлипнула и тут же торопливо прикрыла рот рукой.

– Чем я могу помочь вам? – снова обратился к ней капеллан. – Может, пригласить кого-нибудь, чтобы побыли с вами?

Она энергично затрясла головой, стряхивая слезинки, выкатившиеся с глаз.

– Нет. Спасибо. Со мной все в порядке. Сейчас мне нужно побыть одной… вместе со своим сыном. Я свяжусь с вами утром для решения всех остальных дел. Спасибо, господа.

С этими словами она захлопнула дверь прямо перед носом у ошарашенных полицейских. Последнее, что она успела заметить, так это глаза капеллана, и в них она прочитала, что тот знает все. И все понимает.

Дождь между тем усилился. Прижавшись лицом к запертой двери, Эдит мучилась чувством вины и раскаяния. Ну почему вместо того, чтобы горевать о погибшем муже – один, на пустынной дороге, в полной темноте, – мысли ее всецело заняты тем письмом, которое упало за холодильник? И той женщиной, которая написала это письмо. Эдит даже почувствовала некое странное родство с этой не знакомой ей женщиной. Как-никак, а она невольно стала обладателем тайны, которой та женщина ни с кем не собиралась делиться. Что ж, эту тайну Эдит унесет вместе с собой в могилу.

Она наконец оторвалась от двери, и в эту минуту мощный порыв ветра сотряс весь дом. Ветер был такой силы, что сами собой распахнулись ставни на окнах второго этажа, а ветви старого дерева с глухим стуком ударились о крышу портика. Она заторопилась на кухню под завывание ветра и бренчание китайских колокольчиков, которые своим жалобным перезвоном дополняли общую какофонию звуков, которыми полнилась эта страшная ночь. Будто молятся, мелькнуло у нее, за души тех усопших, которые сейчас отправились в свое последнее странствие – на Небеса. Эдит невольно поежилась от этих мыслей, несмотря на влажную духоту, царящую в воздухе. А потом закрыла глаза и снова вслушалась в траурную «мелодию ветра», которую исполняли стеклянные колокольчики.

Глава 1. Мерит

Бофорт, Южная Каролина

Май 2014 года

Пожар можно остановить тремя способами: израсходовать все топливо, подпитывающее огонь, или изолировать его, подавить источник возгорания, перекрыть доступ кислорода к огню. Всякий раз, когда Кэл уставал от работы или был чем-то расстроен, он начинал твердить про себя, словно молитву, всякие факты и сведения, которые узнал еще во время учебы в академии. И иногда это срабатывало и помогало. Наверное, поэтому я тоже переняла у него эту привычку уже после того, как его не стало.

Мой рациональный склад ума, логика мышления, присущая людям, которые занимаются организационной работой и кураторством, помог мне избавиться от мысли о том, что моя позаимствованная у покойного мужа привычка есть не что иное, как такая своеобразная просьба о прощении. Просьба, так и оставшаяся без ответа… Ибо что бы там ни твердили мне коллеги Кэла, в глубине души я была уверена, что его гибель не была несчастным случаем. Ведь он же профессиональный пожарный. Входить в горящее здание было его привычной работой. Конечно, иногда случалось непредвиденное. Например, обрушивалась крыша здания и пожарные оказывались в западне. Но и тогда они все равно спасались, а вот Кэл, оказавшись в аналогичных обстоятельствах, погиб. Никаких объяснений относительно того, почему это случилось, так и не последовало. Я взглянула на номер дома, красующийся на массивном дверном проеме. Старинный кирпичный дом, входная дверь выкрашена в белый цвет. Вроде адрес тот же, что и на конверте с логотипом юридической фирмы Уильямс, Уиллинг энд Уайт, 702 Бей-стрит. Какое-то время я молча созерцала латунные цифры номера дома, словно все еще не в силах уразуметь очевидное. Как это я могла оставить свой дом и ринуться бог знает куда, за тысячу миль от родных мест?

Потом медленно поднялась по трем ступенькам крыльца, все время одергивая юбку вниз, чтобы она полностью закрыла глубокий шрам на передней части правой ноги. Подойдя вплотную к двери, с силой потянула на себя массивное латунное кольцо. Открыть тяжеленную дверь мне удалось только двумя руками. Переступила порог и очутилась в хорошо обставленной приемной. Судя по всему, когда-то здесь располагалось фойе шикарного дома. Старинный наборный паркет из сосны натерт до блеска. Впрочем, все равно проступают следы от сотен каблуков и подошв, ступавших по этому паркету на протяжении столетий, что тоже придает своеобразный шарм всему помещению. Половицы слегка поскрипывают под моими ногами, пока я иду к огромному письменному столу из красного дерева, за которым восседает женщина средних лет.

Латунная табличка на столе извещает посетителей, что женщину зовут Донна Дайфлой. Она взглянула на меня и приветливо улыбнулась. Слегка тряхнула копной белокурых волос, уже тронутых сединой, и тотчас же заискрились крохотные камешки, украшающие оправу ее очков «кошачий глаз», поймав в себя луч света от настольной лампы. Она снова растянула рот в улыбке: губы накрашены ярко-розовой помадой. Я впервые пожалела о том, что не накрасила губы сама. Хотя бы губы, тем более оказавшись на самом Юге.

– Чем могу быть полезна? – поинтересовалась у меня женщина.

– Я приехала на встречу с мистером Уильямсом. У меня назначено на одиннадцать часов утра.

Она скользнула взглядом по моей темно-синей юбке и белоснежной блузке. Взглянула на лицо без всяких признаков косметики, и все это время улыбка продолжала блуждать по ее лицу.

– Вы ведь Мерит Хейвард? – спросила она с таким видом, будто мое имя ей уже давно знакомо.

Я кивнула.

– Да, это я. Я приехала рановато, но могу подождать.

Женщина поднялась из-за стола.

– Мистер Уильямс ждет вас. Проходите. Сюда, пожалуйста.

Она повела меня по коридору, устланному тяжелой ковровой дорожкой, которая полностью скрадывала звуки шагов. На мгновение замерла перед массивной дубовой дверью и неожиданно обронила:

– Всей душой сочувствую вашему горю. Я помню Кэла с тех самых пор, когда он был еще совсем ребенком. Такой славный был мальчуган.

Минуло уже почти два года после гибели Кэла, и ее запоздалые соболезнования немного удивили меня. Как и то, что она назвала его «славным мальчуганом». «Славный мальчуган» вырос, и едва ли кто-нибудь рискнул бы назвать его «славным». Привлекательный внешне мужчина с тяжелым, непробиваемым характером. Да, он был сильным и ловким, мог вскарабкаться по пожарной лестнице на любую высоту для того, чтобы спасти людей, вынести их живыми из горящего здания. Зато в груди вечно кипящая лава злости, ожидающая того момента, когда ей будет позволено выплеснуться наружу. Такой бикфордов шнур, готовый вспыхнуть в любую минуту.

– Спасибо, – сдержанно отвечаю я, сожалея о том, что не могу ответить этой приветливой женщине любезностью на любезность: сказать, к примеру, что Кэл тоже помнил мисс Дайфлой и всегда вспоминал о ней с теплотой. Чего не было, того не было. Он никогда не рассказывал мне о мисс Дайфлой. Собственно, он ничего не рассказывал мне и о своей семье или о Бофорте. А сама я и не спрашивала. Мы с ним как бы заключили такую честную сделку: я тебя не расспрашиваю о твоей родне, а ты не задаешь мне лишних вопросов уже о моих родственниках. Да, неловко все получилось. Я смущенно отвожу глаза в сторону. Мисс Дайфлой открывает дверь в кабинет и отступает, пропуская меня вперед. Огромный кабинет, все стены от пола до самого потолка заставлены книжными стеллажами. На них – обилие необходимой литературы по юриспруденции, своды законов и кодексов, тяжеленые тома в нарядных кожаных переплетах. На стене сбоку – множество дипломов и сертификатов в красивых рамочках. Такое своеобразное украшение для делового помещения. Огромный письменный стол, пожалуй, даже побольше того, что стоит в приемной, и такой же винтажный, как и все остальное в этом доме, включая и сам дом. Стол стоит подле высокого эркерного окна, обращенного на проезжую часть улицы и слегка нависающего над тротуаром.

Из-за стола навстречу мне поднимается седовласый мужчина за шестьдесят. Типичный адвокат, если судить по внешнему облику. Очки в тонкой металлической оправе, белоснежная шевелюра, вязаный кардиган, трубка, сильный запах табачного дыма. Он обходит стол, идет ко мне и берет обе мои руки в свои большие лапищи.

– Миссис Хейвард! Рад познакомиться с вами лично! Позвольте мне еще раз выразить вам свои самые искренние соболезнования.

Как и его секретарша, он произносит мое имя так, как это делает человек, кому это имя хорошо знакомо. Вполне возможно, он тоже помнит Кэла ребенком. Он подводит меня к креслу напротив письменного стола, ждет, когда я устроюсь в кресле, и лишь затем возвращается на свое рабочее место. В кабинете повисает короткая пауза. Мистер Уильямс явно ожидает, что я заговорю первой.

Я немного нервничаю и с глуповатой улыбкой выпаливаю первое, что мне приходит на ум.

– А я и понятия не имела, что Кэл родом из Бофорта. За все те семь лет, что мы прожили с ним вместе, он ни разу не заговорил со мной о своей семье… Или о том, что он рос здесь. Я даже решила, что у него вообще нет семьи. И никогда не было…

Многолетняя профессиональная выучка научила мистера Уильямса хорошо владеть собственными чувствами. Во всяком случае, после моих слов выражение его лица осталось невозмутимо спокойным: никаких эмоций. Разве что разгладил сразу обеими руками аккуратную стопку бумаг, лежавшую перед ним, позволив себе таким образом выказать, что мои слова его, мягко говоря, удивили. Но вот он слегка откашлялся и открыл рот.

– Хейварды – старинный род. Эта семья известна в наших краях со времен Революции.

– Да, вы уже говорили мне об этом, когда мы разговаривали по телефону. Сказали, что их дом был построен еще в семнадцатом столетии.

– Если быть абсолютно точным, то в 1791 году. Впрочем, с тех пор дом много раз перестраивался, многократно менял свой облик, расширялся за счет новых помещений. И сейчас он больше похож на такой классический особняк в стиле греческого Возрождения, чем на дом, построенный в традициях федеральной архитектуры с ее тяготением к георгианским традициям. Но в любом случае это самый настоящий памятник архитектуры. Потому-то бабушка Кэла и завещала этот дом внуку – она хотела, чтобы он по-прежнему оставался семейным достоянием. Разве могла она подумать, что Кэл уйдет из жизни раньше, чем она сама?

В его голосе я расслышала упрек и нервно сглотнула слюну, словно в том, что все так получилось, есть и моя вина.

– Да! Немного нелепо получается… Вы ведете разговор о фамильном доме Хейвардов со мной, в сущности, совершенно посторонним человеком.

Мистер Уильямс добродушно улыбнулся.

– Ну какая же вы посторонняя? Вы были женой Кэла. Уверен, он был бы только рад узнать, что родительский дом попал в хорошие руки. Ведь вы, если мне не изменяет память, к тому же еще и специалист в области старинной архитектуры.

Я почувствовала, что краснею.

– Вообще-то я всего лишь работала хранителем в небольшом музее в Мэне. Правда, я имею научную степень по истории архитектуры. Впрочем, из этого вовсе не следует, что я уж такой эксперт в чем бы то ни было.

Мистер Уильямс снова погладил рукой бумаги, лежавшие перед ним.

– И все же мы все здесь очень рады тому, что вы наконец приехали, и мы сможем прямо на месте уладить все формальности, связанные с оформлением наследства. Как я уже говорил вам по телефону, местное Историческое общество, которое занимается в том числе и изучением родословных жителей Бофорта, проявляет повышенный интерес к вашему дому. Они хотели бы приобрести его у вас, чтобы организовать на его базе музей архитектуры и домашнего быта. Но, разумеется, распоряжаться и самим домом, и его содержимым – это исключительно ваше право. Хотя я не сомневаюсь, что вы или кто-то в вашем ближайшем окружении вполне отдаете себе отчет в том, что этот дом не является простым объектом купли-продажи и его ценность не может быть измерена одними только деньгами.

– Я собираюсь жить в этом доме, – снова выпалила я невпопад довольно громким голосом, словно эта несуразная мысль только что пришла мне в голову. Но у меня между тем имелись вполне веские причины для такого скоропалительного решения. Я ушла с работы, продала свой дом и уехала из Мэна. Столько несчастий навалилось на меня за последнее время. Порой я сама удивляясь тому, как можно еще жить, постоянно барахтаясь в пучине отчаяния.

Мистер Уильямс снова откашлялся.

– Наверное, в нашем телефонном разговоре я не совсем полно обрисовал вам всю ситуацию. – Он замолчал, словно опасаясь, что может ненароком выболтать лишнее. Затем продолжил после минутной паузы: – Мисс Эдит жила затворницей. Не припомню, чтобы за два последних десятилетия кто-то из посторонних переступал порог ее дома. Я имею в виду, после того как отсюда уехал Кэл. Последний раз я видел мисс Эдит где-то за месяц до ее смерти. Она приходила ко мне, чтобы еще раз обговорить все подробности, связанные с завещанием. На тот момент она уже знала, что серьезно больна, а потому хотела оставить после себя полный порядок во всех бумагах.

Мистер Уильямс замолчал, видно, ожидая от меня какой-то реакции. Я слегка заерзала в кресле. Но я ведь уроженка Новой Англии, а у нас принято больше молчать, чем говорить.

Адвокат снова откашлялся.

– Есть еще кое-что, что я хотел бы обсудить с вами лично. Несмотря на то что мисс Эдит оставила Гиббсу крупную сумму денег, что касается дома и всего того, что в нем, то эта часть наследства должна была отойти к Кэлу, как к старшему. Но Гиббс тоже вырос в этом доме, вот потому я и беру на себя смелость обратиться к вам вот с такой просьбой. Быть может, вы позволите ему взять из дома пару вещей, что-то из мебели, на память? Разумеется, он готов возместить вам стоимость этих вещей деньгами. А они дороги ему как память о детстве.

– Гиббс?

– Ну да! Это брат Кэла. Он на десять лет младше его.

По всей вероятности, удивление, которое разлилось по моему лицу, озадачило моего собеседника. Во всяком случае, он посмотрел на меня растерянным взглядом.

– Так вы говорите, у Кэла был брат?

Лицо мистера Уильямса снова приобрело свое прежнее непроницаемое выражение. Все, что он позволил себе на сей раз, – это лишь слегка вскинул брови.

– Ну да! Он живет здесь, в Бофорте, практикующий детский врач. А разве Кэл… – Мистер Уильямс оборвал себя на полуслове. Слова, которые так и остались невысказанными, витали теперь в воздухе, издевательски наблюдая за мной со стороны. Каким же посмешищем выгляжу я в глазах этого незнакомца! И в какое посмешище превратился весь мой брак с Кэлом…

– Нет. Кэл ничего не рассказывал мне о своем брате, – ответила я, пытаясь скрыть охватившее меня чувство неловкости.

Мистер Уильямс снова улыбнулся и в эту минуту стал очень похож на такого доброго, ласкового дедушку, ублажающего своих внуков. Вполне возможно, он такой и есть. Хороший любящий дедушка.

– Прошу простить меня, миссис Хейвард, за некоторую навязчивость. Наша семейная фирма оказывает юридические услуги семейству Хейвардов вот уже на протяжении более четырех десятилетий. И тем не менее даже я не в курсе всех семейных тайн своих клиентов. Знаю лишь, что Кэл уехал из Бофорта неожиданно и, можно сказать, разбил сердце мисс Эдит этим своим поступком. Что послужило причиной столь скоропалительного отъезда, тоже не знаю. Мисс Эдит никогда не обсуждала со мной тему разрыва своих отношений с внуком. Простите меня еще раз. Я вовсе не намереваюсь вторгаться в вашу личную жизнь или в личную жизнь вашего покойного мужа. Но повторяю, я искренне рад, что вы приехали, чтобы урегулировать все вопросы, связанные с наследством Хейвардов. После чего вы сможете принять такое решение, которое покажется вам максимально приемлемым. Словом, как говорится в таких случаях, самое время закрыть тему раз и навсегда. Пусть все усопшие покоятся с миром. Не будем ворошить прошлое.

Мистер Уильямс продолжал смотреть на меня с доброжелательной улыбкой, но неприятный холодок пробежал по моей спине. Что значит «не будем ворошить прошлое»?

– Миссис Хейвард… Можно я буду называть вас просто Мерит?

Я молча кивнула в знак согласия. Приятно услышать свое имя произнесенным вслух. Словно я тоже уже стала частью этого незнакомого мне мира, заселенного чужими для меня людьми. Которые только что обрушили на меня море информации, кажущейся мне совершенно неправдоподобной.

– Так вот, Мерит! Мисс Эдит и моя покойная мать (ее звали Бетси), они были подругами. А я был для Кэла и для Гиббса чем-то вроде отца. Ведь они рано потеряли своих родителей, и один, и второй. Признаюсь вам как на духу, я любил их обоих, как своих родных детей. – Глаза мистера Уильямса затуманились. – Наверное, еще и поэтому мне очень хотелось лично встретиться с женщиной, которой наконец удалось обуздать нашего Кэла.

Я молча взглянула на свои руки. Слезы подступили к горлу.

– Боюсь, мистер Уильямс, я не смогла обуздать его. – А про себя подумала: разве можно обуздать вот этими руками ураган или какое другое стихийное бедствие? Я сделала глубокий вздох и помолчала, борясь со слезами. Мой собеседник терпеливо ждал. – Пожалуй, вернее будет сказать, что это я убила его.

ЛОРЕЛЕЯ

Макдоно, штат Джорджия

Май 2014

К своим тридцати шести годам Лорелея Первис Коннорс хорошо усвоила три основных жизненных принципа. Время – субстанция ускользающая, боль – вещь преходящая, а смерть не так уж и страшна, чтобы ее бояться. Последняя истина открылась ей давно, еще в молельных шатрах, куда постоянно таскала ее мама, когда она была совсем маленькой девочкой. Жизнь тоже научила ее относиться к смерти философски. Ведь когда умирает человек, которого ты любишь, то больше уже не надо переживать, что с ним случится завтра или послезавтра. В конце концов, все мы умрем в один прекрасный день. А уж если точно знаешь дату своего ухода в мир иной, так и гадать нечего. Ведь в вопросах жизни и смерти самое страшное – это неизвестность.

А еще Лорелея рано усвоила, что родиться в бедной семье вовсе не означает, что ты обречена прозябать в нищете всю свою оставшуюся жизнь. А уж если есть лицо и фигура, то не грех ими и воспользоваться. Ведь Господь на то и дал их тебе, чтобы ты уверенно шагала по жизни вперед. Да, все это важно, все это стоит помнить всегда, но не только эти прописные истины она записывала каждый день в свою «Тетрадь умных мыслей». Ведь в один прекрасный день она передаст тетрадь Оуэну. Но пока ему совсем ни к чему знать всю правду жизни во всей ее полноте. К примеру, догадываться о том, что с помощью таких физических данных, как у него, можно далеко продвинуться. Внешность у него действительно что надо. Пошел в нее! Да и с мозгами тоже все в полном порядке. Это у него от отца. Так что ее мальчуган обязательно должен преуспеть в этой жизни.

Она зашвырнула последнюю сумку с вещами на заднее сиденье их «линкольна-навигатора», попутно успев сломать длинный ноготь, покрытый пунцовым лаком. Оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что ее десятилетний сын находится вне зоны слышимости, после чего смачно ругнулась, разглядывая сломанный ноготь. Это же надо! Угораздило на ровном месте. Лорелея готова была расплакаться от досады. Конечно, это не самое страшное из того, что случилось с ней за последний год, но все же… Последняя, так сказать, неприятность в длинной череде других.

Когда она работала стюардессой в авиакомпании Дэлта, то страшно гордилась своими ручками и всячески ухаживала за ними. Впрочем, тогда она вполне справедливо полагала, что красивые руки – это часть ее профессии. Пассажиры всегда осыпали ее комплиментами. Вот и Роберт сказал когда-то, что первое, на что он обратил в ней внимание, – это ее руки. Он был таким красавчиком в своей летной форме, но она, тем не менее, лишь отмахнулась от его комплиментов, хотя и знала, что он обязательно пожалуется на нее остальным девчонкам. Кажется, его тогда действительно задело за живое, что она не поверила в искренность его слов. А спустя всего лишь каких-то полгода они поженились, зарегистрировали свой брак в присутствии мирового судьи в ее родном городке Галф-Шорс, штат Алабама. Дочь Роберта от первого брака не присутствовала на их свадьбе. Да и в последующие одиннадцать лет она не баловала их своим вниманием. Даже на похороны отца не приехала.

Лорелея взглянула на дом, который они когда-то купили вместе с мужем. Проезжая часть, ведущая к дому, выглядит такой голой. Ни машины Роберта, ни велосипеда Оуэна с привязанными к багажнику террариумами для насекомых-вредителей. И лужайка перед домом тоже голая, особенно сейчас, когда с нее убрали скульптурную композицию, отлитую из цемента: семейство белочек. Композицию Лорелея приобрела по случаю на одной из распродаж домашнего имущества, потому что сразу поняла, каким украшением она станет для их лужайки. Она даже наряжала белочек по праздникам в различные костюмы, но потом ассоциация домовладельцев потребовала от нее прекратить столь неподобающие манипуляции со скульптурой.

Парадная дверь в дом была распахнута настежь. Жаркое южное солнце беспрепятственно проникало внутрь дома, высвечивая пустую прихожую, голые ступеньки лестницы, ведущие на второй этаж. Когда-то в этом доме жила счастливая семья. И они с улыбками встречали своих гостей, стоя вот на этом крыльце.

– Оуэн? Ты где? Поторопись! Пора ехать.

Вообще-то она всегда говорила Оуэну, что кричать во весь голос – это плохо. Но просто ей категорически не хотелось снова возвращаться в дом. Она уже попрощалась с ним раз и навсегда. А если вернется снова, то, может статься, и не захочет никуда уезжать. Громко стуча высокими каблучками по мостовой, она направилась к дому, поднялась по трем ступенькам крыльца к парадной двери и замерла на входе.

– Оуэн! Ты где? Нам действительно пора. Впереди долгая дорога, а ты же знаешь, я не люблю водить машину ночью.

Пустые стены, словно тяжело вздохнув, эхом отозвались на ее слова. И в ту же минуту она явственно расслышала, как кто-то плачет в глубине дома. Положив свою записную книжку прямо на порог, Лорелея опрометью бросилась наверх, туда, где располагалась детская. Мальчик стоял на коленях перед распахнутым пустым шкафом, примостившимся под косым потолком мансарды, в котором раньше хранились его игрушки. Он сжимал в руках самолет-лего, и плечи его сотрясались от рыданий. Не говоря ни слова, Лорелея опустилась на ковер рядом с сыном. Скорее по привычке, она сняла с него очки, протерла стекла подолом своей юбки и снова водрузила их ему на нос.

– Что-то забыл, да? – поинтересовалась она у сына ласковым тоном.

Оуэн молча кивнул.

– Мы с папой вместе мастерили эту модель. Я ее всегда хранил отдельно, в этом шкафу, чтобы она не сломалась.

– Помню-помню! По-моему, модификация семьсот сорок семь, да?

Оуэн возмущенно зыркнул на мать.

– Это же реактивный «Макдонелл Дуглас»: MD-80.

Лорелея улыбнулась.

– Какой ты у меня умница! Весь в папу!

Но Оуэн никак не отреагировал на слова матери.

– А что, если самолет поломается в машине? Я тогда не сумею склеить его заново.

– Но, может быть, вдвоем мы кое-как управимся, а?

Оуэн глянул на мать с таким выражением лица, будто она только что пообещала ему впредь всегда носить обувь без каблуков.

– Попытаться же можно, – обронила она, словно оправдываясь. Хотя на самом деле ей хотелось лишь одного: отвлечь сына от его мрачных мыслей, сделать так, чтобы он перестал все время думать об умершем отце и тосковать о нем.

– Мама! Мне совсем не хочется ехать в эту Южную Каролину.

Лорелея поднялась с колен и уселась прямо на ковер. Кажется, предстоит еще один долгий разговор.

– Но мы же, дорогой мой, все с тобой обсудили. И пришли к выводу, что тебе пора познакомиться со своей старшей сестрой.

Оуэн посмотрел на мать непонимающим взглядом, будто та разговаривала с ним на иностранном языке. А может, он тоже чувствовал и понимал ту пучину отчаяния, которая толкает человека порой на самые безумные поступки. Например, сорваться места и ехать бог знает куда только за тем, чтобы познакомиться с какой-то там незнакомой сестрой, которая и знать не желает о твоем существовании.

– И потом, не забывай, мой дорогой… Все могло бы быть гораздо хуже. Представь себе, каково бы это было ехать на машине до самого Мэна. Нам с тобой страшно подвезло, что Мерит решила перебраться в Южную Каролину. Вполне возможно, у нее уже появились знакомые и даже друзья в этом городке. И нашему приезду она точно обрадуется. А мы поможем ей обустроиться на новом месте.

Лорелея улыбнулась сыну, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка получилась как можно более естественной. Она уже почти готова была поверить собственным словам, старательно загоняя в глубь себя все свои тревоги и сомнения. Ведь вполне возможно, что Мерит еще даже не успела переселиться в свой новый дом. Впрочем, какая им разница? Они с сыном отправляются в путь сегодня, и точка. И им нет дела до того, хватило ли у Мерит времени для того, чтобы обжить свои новые апартаменты, или нет.

– Думаешь, Мерит хочет познакомиться со мной? – Мальчик уставился на мать пристальным взглядом. Толстые стекла очков не в силах были скрыть яркую голубизну его глаз.

– Но, мой дорогой! А кто бы отказался познакомиться с таким славным красивым мальчиком, как ты? И ты такой разумный, всегда найдешь сказать что-то интересное. Уверена, она полюбит тебя с первого же взгляда.

– А вот ребята в классе меня не любят…

Лорелея бережно пригладила вихрастый чуб сына, который категорически не хотел приглаживаться.

– Да они же все – деревенщина! Разве такие, как они, способны оценить чужой интеллект?

Оуэн бросил на нее еще один выразительный взгляд. Когда же наконец он начнет не просто слушать, но и прислушиваться к ее словам?

– А можно в Южной Каролине я тоже буду учиться дома?

Лорелея слегка взъерошила густые волосы на голове у сына, стараясь не встретиться с ним взглядом.

– Думаю, что нет. Хотя в домашнем обучении нет ничего плохого, не правда ли? Помнишь, как мы с тобой вдвоем коротали время за уроками, сидя за столом на кухне? Неплохо, да?

Лорелея ласково поцеловала сына в макушку, сделав вид, что не заметила, как он недовольно стал вращать глазами.

– Пора трогаться в путь, сынок.

Мальчик вывернулся из-под ее руки и с надеждой посмотрел на мать.

– А можно я поменяю свое имя? Все равно же мы едем на новое место.

Помнится, когда у нее родился сын, Лорелея мечтала назвать его каким-то особенным именем. Ничего общего с теми именами-кличками, которые были в ходу у них на стоянке для передвижных домиков, в одном из которых она сама появилась на свет. Ведь отец ее сына – летчик гражданской авиации. А потому не пристало ему зваться каким-то там Бубой и до конца своей жизни откликаться на имя, больше похожее на кличку. Имя Оуэн Лорелея обнаружила, пролистывая иллюстрированный журнал «Нэйшн». Кто-то из пассажиров оставил его на сиденье в салоне самолета. И она тут же вырвала страничку из журнала и вклеила ее в свою Тетрадь умных мыслей – так, на всякий случай… Чтобы не забыть на будущее. Ей хотелось, чтобы у ее ребенка было необычное имя, не просто красивое, но такое, от которого нельзя образовывать уменьшительных типа всех этих Гарри, Бонни и прочее. На тот момент она и не подозревала о том, что имя, которое начинается на букву «о», может стать объектом насмешек и даже издевательств. Вот как в том четвертом классе, где учился ее Оуэн. В силу своей близорукости мальчик был вынужден постоянно носить очки, а мальчишки, его одноклассники, стали над ним подшучивать, говорили, что в очках он очень похож на ослика. Вот так кличка и приклеилась. Ничего не помогло. Ни то, что сын был гораздо смышленее остальных ребят. Потом он стал сознательно саботировать уроки, даже намеренно заваливал тесты, не делал домашних заданий… Ничего не помогало. А когда в один прекрасный день Оуэн вернулся из школы с ранцем, на котором красовалась надпись «Оуэн – осел», они с Робертом решили перевести сына на домашнее обучение.

– Хорошо, мы подумаем над этим, – уступила она, в глубине души категорически не соглашаясь с тем, что придется отказаться от мечты всей ее жизни. – Но вполне возможно, в Южной Каролине живут более умные дети и они не станут зацикливаться на том, что твое имя начинается с такой же буквы, что и слова «осел».

Мальчик тяжело вздохнул, сотрясая воздух своими узенькими плечиками. Он снова взглянул на модель самолета-лего.

– Наверное, я все же оставлю самолет здесь.

Он согнулся и бережно поставил модель на дно шкафа, слева от дверцы, аккуратно прислонив самолетик к задней стенке.

– Не надо, Оуэн! Заверяю тебя, я буду вести машину очень осторожно. Твой самолетик не сломается.

Мальчонка снова бросил на нее задумчивый взгляд.

– Нет, ему место здесь. Ведь он принадлежал прежнему Оуэну. А в Южной Каролине я стану совсем-совсем другим.

Лорелея почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Она всегда знала, что у нее очень-очень умный сын. Но никогда не догадывалась, что он так сильно переживает из-за своего имени. Но сейчас она ничего не сказала. Только молча кивнула головой и, перегнувшись через голову сына, закрыла дверцу шкафа.

А потом обняла мальчика и крепко прижала к себе, чувствуя каждую его косточку под своей рукой. А джинсы-то ему уже маловаты, спохватилась она с некоторым смущением. Сын растет не по дням, а по часам. Она даже отследить не успевает толком. Впрочем, она сознательно не стала покупать Оуэну новые джинсы. Просто ей не хотелось признавать очевидное: ее сын взрослеет. Лорелея снова поцеловала мальчика в макушку, мысленно пообещав себе, что по дороге они обязательно заедут в какой-нибудь торговый центр. Нельзя, чтобы ее сын появился в Южной Каролине в таком виде. Еще, чего доброго, сестра Оуэна вообразит, что его мама совсем не следит за ним.

– Вот увидишь! Все у нас будет хорошо, – проговорила она вслух, а про себя подумала, что в Тетрадь умных мыслей стоит внести вот эту. Иногда необходимо прибегать ко лжи, потому что правда может разорвать сердце.

Из дома они вышли вместе, и никто из них не оглянулся назад. Будто оба они догадывались, что только что попрощались со своим домом навсегда. Убедившись в том, что Оуэн устроился на заднем сиденье, как положено, Лорелея включила зажигание в своем спортивно-утилитарном автомобиле и выехала на шоссе, мысленно пообещав себе внести еще одну сентенцию в свою Тетрадь умных мыслей.

Иногда за бравадой скрывается самое обычное отчаяние. Нужно действительно довести человека до отчаяния, чтобы он стал храбрым.

Глава 2. Мерит

Температура самовозгорания любого материала, включая бумагу, зависит от состава материала, его объема, плотности, формы, а также от времени, в течение которого он подвергался воздействию высоких температур. Я вспомнила, как однажды это сказал мне Кэл и при этом добавил, что он терпеть не может заглавие романа Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», потому что оно в корне ошибочно.

Не помню, как я очутилась на кожаном диване, стоявшем в кабинете мистера Уильямса. Помню лишь, что мисс Дайфлой вошла в комнату, держа в руках высокий стакан с водой. Вода была холодной, даже края стакана запотели. И тут я вспомнила свое спонтанное признание и как стала после этих слов задыхаться, хватая ртом воздух.

Я закрыла глаза, представив себе, как мистер Уильямс бережно подхватил меня под руку и повел к дивану. Какой стыд! Я невольно втянула в себя плечи от смущения. Мои глаза распухли и покраснели, словно я проплакала всю ту тысячу с лишним миль, что добиралась сюда. Но я твердо знала, что не плакала. Я ведь спец по контролю за собственными чувствами. Многолетняя практика, так сказать. Но что-то было такое в мистере Уильямсе… И смотрел он на меня так, что я почему-то сразу же вспомнила своего отца и себя совсем еще маленькой девочкой… еще до того, как все в моей жизни переменилось и стало другим.

Мисс Дайфлой вложила мне в руки холодный стакан, и я поднесла его к губам. Руки дрожали, и несколько капель воды расплескались и упали мне на подбородок. Мистер Уильямс тотчас же извлек из кармана брюк отутюженный носовой платок и протянул его мне. Я заметила в уголке его монограмму, вышитую темно-синим мулине. И вид этого безукоризненно чистого батистового платка, и вышитая монограмма, все эти мелочи мгновенно сообщили мне бездну информации о его второй половине, миссис Уильямс, и странным образом мне вдруг полегчало, и я даже почувствовала себя почти как дома.

– Спасибо! – сдержанно поблагодарила я и вытерла платком подбородок, но не рискнула поднести его к глазам. Как будто слезы можно спрятать, если просто промокнуть их.

Мисс Дайфлой исчезла из комнаты так же незаметно, как и появилась. А мистер Уильямс между тем удобно устроился на стуле, предварительно придвинув его к дивану, терпеливо дожидаясь, когда я справлюсь со своими нервами. Обивка стула гармонировала с кожаным диваном и металлическими заклепками на нем. Но вот он бросил на меня выжидательный взгляд, и я вдруг подумала: а еще говорят, что все южане такие медлительные… Вот и я рассчитывала, что мистер Уильямс готов ждать до бесконечности, пока я приду в себя и смогу начать говорить.

Я сделала еще один глоток и поставила стакан на приставной столик рядом с диваном, заботливо прикрытый кружевной салфеткой. И сразу же представила себе, как миссис Уильямс благоразумно упрятала всю антикварную мебель в кабинете своего мужа вот под такие же салфетки, чтобы защитить ее на всякий случай от возможных повреждений.

Я сжала носовой платок с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и приготовилась что-то сказать. Но, к моему удивлению, мистер Уильямс опередил меня и заговорил первым.

– Когда мы беседовали по телефону, вы сказали мне, что Кэл погиб на пожаре. Что он был пожарным и в тот день, когда случилась эта чрезвычайная ситуация, дежурило именно его подразделение. Так?

– Да, – едва слышно прошептала я и кивнула в знак согласия.

– Вы тоже присутствовали на пожаре? – осторожно поинтересовался он.

– Нет.

Мистер Уильямс легонько погладил мою руку.

– Ну, вот видите? Произошел несчастный случай. Впрочем, все мы склонны обвинять самих себя, когда случается неожиданная трагедия с кем-то из наших близких, не так ли?

Я высвободила свою руку из его и поднялась с дивана.

– Благодарю вас. – Я выдавила из себя жалкое подобие улыбки. – Если можно, я бы хотела взглянуть на сам дом прямо сейчас. Пока еще не стемнело… Все мои вещи в машине. Хотелось бы успеть распаковать их, пока светло.

Мистер Уильямс глянул в окно.

– Вы заказали для перевозки вещей трейлер? Или оставили часть мебели на хранение?

– Нет. Я привезла с собой только самое необходимое. А все остальные вещи распродала или раздала знакомым.

Он бросил на меня сочувственный взгляд, словно понимая, что стоит за моим ответом.

– Если хотите, Мерит, я приглашаю вас хотя бы на эту ночь остановиться у нас дома. Мы с Кэти будем только рады. Можете пожить у нас столько, сколько сочтете нужным, пока не уладите все свои дела. Ведь ваш дом, если честно, пока еще не в том состоянии, чтобы въезжать в него вот так, безо всякой подготовки.

Я внимательно посмотрела на адвоката. Кажется, до меня дошло, почему он предлагает мне пожить у него.

– Эдит умерла дома?

Мой прямой вопрос в лоб застал мистера Уильямса врасплох, но он тут же собрался и снова напустил на себя невозмутимо-непроницаемый вид.

– Да. Прямо в гостиной, что на первом этаже. Но я после всего пригласил специалистов из фирмы по уборке помещений. Они все там продезинфицировали, вымыли, вычистили, вывезли вон диван, на котором она лежала. Дом как следует проветрили, систему вентиляции тоже подвергли санитарной обработке.

Так! Понятно, чего он там недоговаривает. Я посмотрела ему прямо в глаза, хотя наверняка он бы предпочел, чтобы я отвела свои глаза в сторону.

– И сколько пролежало тело, пока его обнаружили?

Мистер Уильямс сунул руку в карман брюк, явно хотел достать свой носовой платок, забыв, что он уже отдал его мне. Но вот рука его замерла без движения, когда он увидел, что я молча протягиваю ему платок. Он взял платок из моей руки, потом аккуратно сложил и только после этого сунул его обратно в карман.

– По словам окружного прокурора, тело находилось в доме от семи до десяти дней. С ней случился сердечный приступ. Соседка заметила, что она несколько дней не забирает почту. Газеты почтальон складывал в стопку прямо на ступеньках крыльца под портиком. Соседка же и позвонила в полицию.

– Какой ужас! – тихо обронила я и наконец отвела глаза в сторону. Потом машинально вытерла руки о юбку, будто они успели стать грязными от того, что я только что услышала. – Но вам совсем не обязательно сопровождать меня. Просто дайте мне адрес, и я забью его в свой навигатор.

Черты его лица разгладились, и он снова бросил на меня сочувственный взгляд. Наверняка припомнил наш разговор по телефону, подумала я. Я ведь сказала ему тогда, что кроме Кэла близких людей у меня больше нет.

– О, для меня не составит никакого труда отвезти вас туда лично. Напротив! Для меня большая честь показать этот дом вам. Он действительно по праву считается одной из наиболее красивых архитектурных достопримечательностей нашего города. Сейчас я только возьму ключи от своей машины и ключи от дома, и можем трогаться в путь. А я попрошу сына, чтобы он при-гнал вашу машину прямо туда. Зато вы сможете по дороге познакомиться немного с Бофортом и полюбоваться окрестными пейзажами.

В глубине души я была признательна мистеру Уильямсу, что он тактично не позволил мне сесть за руль самой. Ибо руки у меня все еще слегка дрожали. Он снова улыбнулся мне, но в его глазах я прочитала тревогу. Но я была слишком измотана, чтобы начать объяснять ему, что я уже давно привыкла к скорбям, всяким и разным. Состояние печали стало для меня настолько привычным, что каждое утро я просыпаюсь уже с инстинктивным предчувствием чего-то дурного. Однако благоразумно решила, что не стоит удивлять этого человека еще более того, чем я это уже сделала. Да и только что выслушанная история о несчастной старушке, которую я даже не знала, умершей в полном одиночестве, – это всего лишь еще один удар камешком по той стене из стекла, которую я возвела вокруг себя. Но на сей раз обошлось хотя бы без осколков.

Мы вышли через заднюю дверь прямо к небольшой парковке, за которой простирался огромный зеленый массив, а далее виднелась широкая водная гладь. Несмотря на жару, меня сотрясал озноб. Какое-то время я бесцельно следила за тем, как машины устремляются сплошным потоком по длинному мосту на другой берег реки. А под мостом сновало множество лодок и прогулочных катеров, бороздящих водную гладь в обе стороны реки. Все так похоже на курортный вид, запечатленный на какой-нибудь красочной открытке. Духота немыслимая. Даже асфальт раскалился до такой степени, что подошвы моих башмаков буквально увязли в нем. Я стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

– Это – наша река Бофорт, – сказал мистер Уильямс, отвечая на мой мысленный вопрос. – Из вашего дома она тоже хорошо видна.

Он распахнул дверцу автомобиля, приглашая меня садиться.

– В салоне сейчас тоже духота… постарайтесь не прикасаться ни к чему металлическому. Все успело нагреться за день. Сейчас включу кондиционер.

Он нажал на какую-то кнопку, и боковые стекла поползли вниз. Я тут же сделала глубокий вдох, пытаясь уловить порыв свежего воздуха, как это обычно бывает при сквозняках.

– Да, климат в низменных районах Южной Каролины не из простых. Надо время, чтобы к нему приспособиться, – проговорил мистер Уильямс извиняющимся тоном, включая двигатель.

Он вел машину медленно, на такой черепашьей скорости, что мне все время хотелось нажать на акселератор, будь он у меня под ногой. Впрочем, кажется, никого вокруг это не смущало. Остальные машины тоже плелись вслед за нами таким же медленным ходом. Мы выехали из деловой части города и взяли курс к реке. Чем ближе к воде, тем дома становились все более помпезными и старинными. Все они утопали среди роскошных садов, благоухающих сотнями ароматов неизвестных мне цветов. Но наверняка в суровом зимнем климате Новой Англии эти цветы едва ли прижились бы. И такие насыщенные, яркие краски, просто до рези в глазах. Красный, розовый, изумрудно-зеленый – все привычные цвета здесь казались непривычными, будто я попала в какой-то экзотический уголок, затерянный на другом конце земли. Да, все здесь пока мне непривычное и чужое. Особенно в сопоставлении с моим прежним крохотным ранчо: небольшой домик на три спальни, построенный в средине прошлого века.

Взгляд мой выхватил огромное дерево с массивным стволом, напоминающим памятник Линкольну. Густая зеленая крона венчала его верхушку. Все это почему-то напомнило мне декорации из какого-нибудь костюмированного кинофильма. Вот сейчас из-за дерева выскочит барышня, затянутая в корсет, в юбке на обручах, и побежит вниз, к реке. Я настолько увлеклась созерцанием пейзажа, что даже не заметила, что мистер Уильямс уже съехал с проезжей части и покатил по подъездной дорожке, ведущей прямо к дому. Невдалеке виднелась постройка, похожая на гараж, с ввалившейся крышей. Судя по высоким дугообразным воротам, когда это была каретная. Но сегодня нужно обладать немалой смелостью или очень уж хорошей страховкой, чтобы рискнуть оставить под этой крышей свою машину.

Однако я тотчас же забыла о гараже, стоило мне взглянуть на огромный дом. В сравнении с ним каретная выглядела просто карликом. Шесть массивных дорических колонн поддерживали портик и двойную террасу, опоясывающую дом со всех сторон. Высокая ребристая крыша, три дымохода, и это только те, что видны со стороны фасада. Белая краска, которой когда-то были выкрашены перила и колонны, поддерживающие портик, уже давно облупилась. Нескольких опор и вовсе недоставало, отчего сам портик немного перекосился, напоминая один из основных атрибутов Хэллоуина – светильник Джека в форме головы, которую обычно вырезают из тыквы. Выщербленные ступеньки крыльца, когда-то бетонированные, вели к площадке, увенчанной массивной парадной дверью, которая тоже уже не видела краски по меньшей мере несколько десятилетий. Веерообразное окно венчало парадную дверь: треснувшие рамы, заплывшие грязью витражные стекла прямоугольной формы. На всем лежит печать запустения, оставленная временем.

Я безвольно прислонилась к стволу огромного дуба, наслаждаясь возможностью хотя бы ненадолго скрыться от палящего солнца и побыть в тени. Сделала пару шагов назад и увидела два мансардных окна на крыше. Можно только представить себе, какая жарища царит там сейчас, под самой-то крышей, да еще в разгар лета. В верхнем окне тихо позвякивало какое-то устройство, похожее на самодельный кондиционер, нарушая своим перезвоном мертвую тишину вокруг.

Я взглянула на дом еще раз, и вдруг мне показалось, что он тоже разглядывает меня. Поросшая травой дорожка бежала куда-то в сторону, туда, где виднелась высокая стена изгороди с крошащейся штукатуркой. Я увидела в стене деревянную дверь. Белая краска, в которую она когда-то была выкрашена, почти полностью облупилась. Высота стены не позволяла разглядеть то, что находится за нею. Со стороны двора по стене густо плелись цветущие лозы винограда. Они уже дотянулись до самого верха и начали перекидываться на другую сторону изгороди. Такое впечатление, подумала я, будто это заключенный устроил себе побег и вот-вот вырвется на волю. Атмосфера ожидания, вот что я почувствовала, внимательно оглядевшись по сторонам. Будто все вокруг затаило дыхание, замерло в предвкушении чего-то. Будто и я и дом застыли в ожидании чего-то необычного, что должно обязательно случиться.

– Несмотря на всю свою внешнюю неприглядность, запущенный вид и прочее, дом еще очень крепкий. Муж Эдит скончался в 1955 году – погиб в автомобильной катастрофе. Полагаю, что с тех пор дом ни разу не ремонтировался. К сожалению, в доме отсутствует центральное отопление, но есть водопровод и канализация. И конечно, кухня вполне в рабочем состоянии.

Мистер Уильямс сложил обе руки с таким видом, с каким любящий отец уговаривает свое чадо съесть вместо шоколадного батончика какой-нибудь полезный для организма фрукт. Потом он сделал широкий жест рукой и добавил:

– А уж если вы оглянетесь по сторонам, то сами увидите, какой здесь красивый сад. И вид на реку открывается отсюда просто потрясающий.

Но мне почему-то не хотелось оглядываться по сторонам. Дом притягивал к себе. Однако я послушно повернулась туда, куда указывал мистер Уильямс, и мне сразу же стало понятным, что именно он имел в виду. Дом был построен на возвышении, на крутом берегу реки, откуда действительно открывался просто шикарный вид и на реку, и на прилегающие к ней окрестности. Многовековые развесистые дубы образовали из своих могучих стволов и густой кроны своеобразную раму, в которую был заключен этот действительно восхитительный по своей красоте пейзаж.

Я невольно улыбнулась и тут же заметила, как по лицу мистера Уильямса разлилось довольное выражение. Ведь это же он заставил меня улыбнуться.

– Эту часть города у нас называют Утесом, понятно почему. Дома здесь все старинные, возраст почти каждого дома колеблется в пределах от ста пятидесяти до двухсот лет. А несколько особняков еще и постарше.

Я слушала мистера Уильямса вполуха, завороженно следя взглядом за солнечными лучиками, играющими на воде. Как красиво и плавно спускается участок к берегу, до самой воды, а наверху возвышается величественный дом, горделиво поглядывая на окрестные красоты. Да, ему ведь сверху все видно. Родной дом Кэла. Здесь мой покойный муж родился, провел свои детские годы, карабкался по эти полуразрушенным стенам, огораживающим сад, чтобы убежать вниз, к реке. Наверняка бегал на реку каждый день. И вот в один прекрасный день, более двадцати лет тому назад, взял и бросил все, уехал, ни разу не оглянувшись назад. И даже не подумал о том, чтобы рассказать мне о своем детстве или тем более привезти меня сюда, чтобы и я тоже смогла полюбоваться всей этой красотой. Меня снова передернуло от озноба при мысли о том, почему все так случилось. Но вслух я ничего не сказала, а лишь подумала. Так что же такое произошло здесь с Кэлом, что побудило его уехать отсюда и забыть все навсегда?

Очередная волна тепла обдала меня с ног до головы. Я уловила какой-то незнакомый мне запах, который явственно витал в воздухе.

– Чем это так пахнет? – поинтересовалась я у мистера Уильямса.

Не то чтобы запах этот был неприятным. Напротив! Я даже уловила что-то, отдаленно похожее на запах земли. Но странным образом он притягивал к себе, напоминая что-то знакомое и родное.

– Это с болот потянуло, – пояснил мне мистер Уильямс. – Местные называют их «пыхтящей грязью». Трава гниет, растения всякие и все то, что выносит приливом на берег реки. Ведь болота начинаются почти от самого берега. Но у нас говорят, что это – запах отчего дома.

Я молча кивнула в знак того, что объяснение принято к сведению, и мы повернули обратно к дому. Я плелась вслед за мистером Уильямсом и размышляла о том, скучал ли Кэл по этому запаху отчего дома, которым пропахли окружающие болота. Вспоминал ли он все те экзотические ароматы, которыми полнится их сад? Наш с ним дом в Фармингтоне был совсем маленьким с таким же крохотным двориком. Но это было основное условие мужа, которое он выдвинул риелтору, когда мы занимались поиском подходящего жилья. Тогда он еще сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы возиться в саду.

Мы направились к крыльцу, и мистер Уильямс тотчас же предусмотрительно предложил мне руку, которой я и воспользовалась после секундной паузы. Внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться ненароком или не зацепиться за большую трещину на самой нижней ступеньке, я вдруг поняла, что крыльцо вовсе не из бетона. Отчетливо просматриваются маленькие ракушки, вкрапленные в какой-то материал, более грубый по своему составу, чем обычный цемент. И цвет у него, как у речного песка.

– Это земляной бетон. У нас его называют таб-би, – снова пояснил мне юрист. – Его в здешних краях издавна использовали в строительстве. Состав простой: вода, известняк, песок, ракушки и зола. В старые времена он считался самым дешевым строительным материалом. Все компоненты доступны, как говорится, под рукой. Плюс очень долговечный и прочный. Между прочим, обратите внимание, что все дымоходы на крыше вашего дома тоже из табби.

Я невольно улыбнулась его словам: вашего дома. Будто я уже полноправная хозяйка этого особняка, а не никому не известная жена любимого внука, который двадцать один год тому назад посчитал нужным исчезнуть из родительского дома навсегда. Но может, у южан так принято. И для них вдова блудного сына, отказавшегося в свое время от всяких претензий на этот исторический памятник, тоже полноценный член семьи, уже хотя бы согласно оставленному завещанию. Ведь, в конце концов, она же носит ту же фамилию.

С реки подул свежий ветерок, потянуло прохладой. Я почувствовала, как струйка пота стекает по моему затылку прямо на шею и дальше катится вниз по спине. В мутных стеклах окон я увидела отражение листвы дубовых крон. Снова раздалось мелодичное позвякивание где-то сверху, прямо у меня над головой. Я с удивлением глянула вверх. Под крышей портика болталось с дюжину китайских колокольчиков. Их еще называют «музыка ветра». Колокольчики, насколько я могла разглядеть, были сделаны из голубых и зеленоватых камешков.

– Это все Эдит мастерила. На балконе второго этажа тоже висят такие. Ей нравилось собирать на берегу разноцветные морские стеклышки, а потом самые красивые из них она пускала в дело, вывешивая колокольчики для всеобщего обозрения.

Я прищурила глаза и пригляделась повнимательнее.

– Но они совсем не похожи на стеклышки. Скорее, на камешки.

– Так оно и есть. Ведь прежде чем эти стекла вынесло на берег, они долгое время находились в воде. Океан сделал свою работу: отшлифовал их со всех сторон, придал им такой несколько дымчато-матовый вид. Но именно это и нравилось в них Эдит больше всего. Она не раз повторяла, что если стекло оказалось способным вынести такие испытания и сохраниться, то уже за одно это им нельзя не восхищаться. – Задумчивая улыбка скользнула по лицу мистера Уильямса, будто он только что вспомнил тот давний разговор с хозяйкой этого дома. – А еще она говорила, что только дураки полагают, что стекло – это хрупкий материал.

Еще один порыв ветра подтолкнул нас двигаться выше. Так приятно ощутить дуновение прохлады и хоть на мгновение забыть про изнуряющий зной. А стеклышки над моей головой запели и заплясали с новой силой. Но я постаралась тут же отогнать от себя всяческие мысли о той старой женщине, которая любила мастерить своими руками такие чудные поделки.

– Эти китайские колокольчики – просто прелесть. Только боюсь, они не дадут мне заснуть по ночам.

Мистер Уильямс извлек из кармана большой латунный ключ.

– Ну, если только в первое время. А потом вы так привыкнете к их перезвону, что уже не сможете засыпать без него.

Я бросила последний взгляд на длинную цепочку стекляшек. А не купить ли мне стремянку, мелькнуло у меня, чтобы убрать эту музыку прочь? Мистер Уильямс широко распахнул входную дверь, пропуская меня вперед. Я переступила порог и очутилась в холле своего нового дома.

Первое впечатление: необъятность. Высоченные потолки, толстенные плинтусы вдоль стен, огромных размеров холл, из которого ведут аж целых четыре таких же огромных массивных двери, распахивающихся на обе стороны. Узкий коридор убегает куда-то в глубь дома, туда, где, видимо, находится кухня и другие подсобные помещения. Винтовая лестница с изящными резными перилами из темного дерева, изгибаясь, ведет на второй этаж. У ее основания установлен хрустальный канделябр таких же необъятных размеров, как и все остальное в этом доме. Правда, он настолько зарос паутиной, что света от него, пожалуй, было бы сейчас совсем немного. Да и все вокруг пропахло пылью, печать запустения и тлена лежала на этих старинных стенах и тех вещах, которые они вмещали. Наконец-то я поняла, почему мистер Уильямс был категорически настроен против того, чтобы я заселялась в дом прямо сейчас.

Но несмотря на всю грязь, запустение, на все тени прошлого, витающие в каждом углу, я все же сумела разглядеть и красоту этого дома тоже. Резные потолки, украшенные искусно выгравированными медальонами, дверные карнизы, наборный паркет в столовой, все еще сохраняющий былое великолепие своих узоров, несмотря на разбитые или выщербленные половицы, мраморные пилястры, разделяющие парадные залы. Красота проступала везде: в том, как плавно змеились вверх резные перила лестницы, выточенные из цельного куска дерева, в том, как величественно смотрелись кровати под высокими балдахинами в спальных комнатах на втором этаже.

Конечно, на всем толстенный слой пыли, полно грязи, и однако все время, что я осматривала дом, меня не покидало то же странное чувство, которое возникло еще раньше. Дом разглядывает меня с тем же пристальным вниманием, с каким я разглядываю его. И оба мы чего-то ждем. В какое-то мгновение я даже затаила дыхание, и мне тут же показалось, что дом проделал то же самое.

Мистер Уильямс распахнул дверь в главную ванную комнату, расположенную на втором этаже, и я невольно отпрянула назад. Несмотря на былую роскошь – пол, покрытый мраморной плиткой, изрядно выщербленной, огромная антикварного вида ванная на четырех ножках в форме звериных лап, – ванная комната произвела на меня удручающее впечатление. Хотя водопровод и электричество в доме были проведены сравнительно недавно, работы тут непочатый край, ибо, судя по всему остальному, рука хозяина не касалась этой комнаты долгие десятилетия.

– А где комната Кэла? – поинтересовалась я. Мой голос прозвучал неожиданно громко в затхлой тишине дома.

– Вот она! – ответил мистер Уильямс и повел меня в самый конец коридора, открыл дверь. И на нас сразу же пахнуло жарой. Я остановилась на пороге, не рискуя двинуться дальше. Двуспальная кровать, большой шифоньер у противоположной стены. Книжные полки заставлены многочисленными моделями лего. У окна – небольшой письменный стол. Стопка школьных учебников сверху. На прикроватной тумбочке изрядно потрепанный экземпляр книги «Гекльберри Финн» Марка Твена. Я с некоторым удивлением взглянула на книгу. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь я видела Кэла с книжкой в руках.

– Такое впечатление, что Кэл отсюда никуда и не уезжал, – обронила я, даже не заметив, что заговорила вслух.

– Когда он так внезапно уехал, Эдит была просто в отчаянии. Он действительно разбил ей сердце. После случившегося она так и не смогла снова почувствовать себя счастливой. Ведь только внуки и скрашивали ей жизнь.

– А что младший брат Кэла, Гиббс? У него были хорошие отношения с бабушкой?

Мы вышли из комнаты Кэла, и мистер Уильямс плотно закрыл дверь за собой. Рука его замерла на дверной ручке. Видно, обдумывал, что сказать в ответ на мой вопрос.

– Да, отношения были хорошими. Но потом они испортились… после отъезда Кэла. На тот момент Гиббсу было всего лишь десять лет, но полагаю, он винил в случившемся исключительно бабушку. А потом он вырос, окончил колледж, поступил на медицинский факультет в университете и стал редко появляться дома. Во время летних каникул он предпочитал жить не у себя дома, а у нас. Мои сыновья и он были друзьями неразлейвода. Опять же, думаю, что такое решение он принял не один. Дело в том, что после отъезда Кэла Эдит очень переменилась… стала замкнутой, нелюдимой… Однажды она даже обронила в разговоре со мной…

Мистер Уильямс умолк, видно, вовремя вспомнив, с кем он разговаривает.

– Так что же она вам сказала? – полезла я напролом. – Вы уж простите мне некоторую бесцеремонность, но, в конце концов, Кэл был моим мужем. И мне… мне хочется разобраться во всем самой.

Мистер Уильямс понимающе кивнул головой.

– Она сказала, что Гиббсу будет у нас лучше, чем дома. Сказала, что она оказалась никудышней матерью, не сумела вырастить хорошего сына, а потом и внуков, а потому хочет, чтобы Гиббс воспользовался шансом стать другим человеком, живя в нашем доме. Словом, Эдит, вольно или невольно, поспособствовала тому, чтобы Гиббс проводил большую часть своего свободного времени не в родительском доме, а у нас. Она считала, что только мы можем обеспечить ему нормальную, счастливую жизнь. Разумеется, я возражал, пытался доказать ей обратное, но не смог переубедить. А Гиббс был только рад. Ведь для него мои сыновья стали как братья, особенно после того, как уехал Кэл.

Мистер Уильямс немного помолчал, словно погрузившись в прошлое, и вдруг неожиданно закончил:

– Одно могу сказать с уверенностью. Эдит любила Гиббса, очень любила. Ее любовь к нему была столь велика, что она смогла даже пересилить себя и отпустить его на свободу.

Едва ли мистер Уильямс понимал до конца все мотивы, двигавшие этой женщиной. Да и мне они тоже были пока непонятны. Но я не стала развивать эту тему.

– И все же почему Гиббс винил во всем свою бабушку? Что такого сделала Эдит, что заставило Кэла бросить все и уехать?

Мистер Уильямс лишь пожал плечами в ответ.

– Эдит никогда не делилась со мной такими подробностями. – Он ласково погладил меня по руке. – А сейчас, боюсь, нам уже не суждено узнать, что у них там произошло.

Мы снова направились к лестнице, чтобы спуститься вниз. На пути нам попалась еще одна закрытая дверь. Я замедлила шаг и поинтересовалась:

– А здесь что?

Мистер Уильямс взялся за ручку.

– Честно говоря, и сам не знаю. Возможно, здесь лестница, ведущая в мансарду. Мы до нее еще и не добрались. Но дверь, между прочим, заперта, и ключа нет. Во всех остальных дверях ключи торчат в скважинах замков, а здесь – ничего. Наверное, ключ где-то затерялся. А я и не обратил внимания на это. Но у меня есть хороший мастер по замкам. Обязательно пришлю его вам. Уверен, там, наверху, ничего интересного. Скорее всего, всякий хлам… старая мебель, одежда старая… Впрочем, никогда не знаешь, где что найдешь…

Он слегка усмехнулся, словно сама мысль о том, что в мансарде нас может подстерегать какой-то неожиданный сюрприз, показалась ему нелепой и даже смешной.

Я положила свою ладонь на его руку.

– А знаете, мне здесь нравится, – сказала я ему доверительным тоном. – Я имею в виду дом. Мне кажется…

И тут же прикусила язык. Не стала говорить этому, в сущности, незнакомому человеку, что у меня возникло такое чувство, будто дом ждал меня. Вполне возможно, и я и дом ждали этой встречи друг с другом. У каждого из нас накопилось много грязи и паутины, которую еще надо вымести и как следует вычистить. Но вслух я озвучила другое:

– Мне кажется, я с удовольствием примусь наводить здесь порядок.

Мистер Уильямс улыбнулся и просветлел лицом. Он был явно доволен тем, что первый визит сюда не разочаровал меня. Мы оба еще раз взглянули на запертую дверь и стали спускаться вниз. Всю дорогу мистер Уильямс осторожно поддерживал меня под локоток, хотя я уже успела окончательно прийти в себя.

– Вы занимаетесь цветами, Мерит?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет. Не то чтобы я никогда не хотела заниматься садоводством. Но просто у меня не было такой возможности. У нас с Кэлом был совсем небольшой дворик. А он говорил, что терпеть не может возиться в саду. И потому участок оставался преимущественно голым и пустым.

Старый адвокат бросил на меня озадаченный взгляд.

– Пройдемте через кухню, и я сейчас покажу вам сад Эдит. Она очень любила свой сад. Правда, в конце жизни ей эти садовые работы стали уже просто не под силу.

Мы направились в кухню. Я мельком бросила взгляд на все кухонные агрегаты, наверное, тоже вековой давности. Но мистер Уильямс, перехватив мой взгляд, пояснил, что вся техника исправна и находится в отличном рабочем состоянии, включая и холодильник, и плиту. Хотя внешне они производили впечатление декорации из какого-нибудь кинофильма середины пятидесятых. Типа «Проделок Бивера».

Он распахнул дверь черного входа и остановился на пороге. Еще ничего не видя, я уже почувствовала сад, уловила всю палитру его запахов. Сладковато-пряные ароматы незнакомых мне цветов плыли в воздухе, смешиваясь с насыщенным запахом травы и зелени, которая пахла совсем не так, как болотная грязь. Узкое крылечко, ряд ступенек – целый пролет неожиданно широких ступенек, все из того же табби. И вот я стою на самом верху и любуюсь той красотой, которая открылась моему глазу. По четырем углам портика висят китайские колокольчики, но на сей раз их присутствие совсем меня не нервирует. Напротив! Их негромкий мелодичный перезвон так похож на чей-то ласковый шепот. Вот только слов не разобрать.

– А что это? – любопытствую я, указывая на узкую дверь в дальнем углу портика.

– Вход в подвал и в цокольный этаж. Вот там точно нет ничего интересного. Поди, за столько лет все заросло паутиной. Грязные полы, старые деревянные стропила и прочий хлам. Вероятно, когда-то в цокольном этаже жили рабы. Сейчас подвалами мало кто пользуется… Разве что если устроить там винный погреб.

Мистер Уильямс хитровато улыбнулся. А я снова перевела свой взгляд на сад. Вымощенная булыжником дорожка, петляя, уходила вдаль, теряясь среди разноцветных кустарников и яркого многоцветия цветочных клумб. Судя по всему, дорожка тянется вплоть до той высокой каменной изгороди, которую я уже успела заметить, когда разглядывала фасад дома. Прошла в глубь сада по дорожке и увидела, что стена вся заплетена цветущей лозой винограда, источающего необыкновенно тонкий аромат. Запах буквально притягивал к себе, я улыбнулась и подошла ближе.

– А, это! Трахелоспермум, или звездообразный жасмин, – пояснил мне мистер Уильямс. – В наших местах его еще называют «жасмином конфедератов». Цветет совсем недолго, но все наши садоводы в обязательном порядке разводят этот сорт жасмина в своих палисадниках.

– Запах просто потрясающий! – Я вдохнула в себя полной грудью чудный аромат соцветий.

– А вот эту скамью Кэл специально смастерил для бабушки. Чтобы мисс Эдит могла посидеть тут, полюбоваться своим садом.

Я оглянулась. Прямо за моей спиной впритык к изгороди примостилась красивая резная скамья из дерева, с высокой спинкой, широкими подлокотниками, на которые в случае чего можно было поставить стакан с лимонадом или холодным чаем. Вокруг скамьи теснилось множество горшков с цветами. Цветы уже успели давным-давно одичать и сейчас росли себе свободно, как им заблагорассудится.

Я потрогала скамью рукой. Каким же человеком был тот Кэл, который мастерил для своей бабушки эту скамью? Мой муж Кэл с первых же дней нашей совместной жизни заявил мне, что не умеет даже гвоздь забить и понятия не имеет, как держать в руках молоток.

Я еще раз окинула взглядом пышное изобилие этого заброшенного уголка природы. На мгновение попыталась представить себе Кэла на фоне окружающих красот.

– Так вы говорите, Кэл помогал бабушке по саду?

– Конечно, – кивнул головой мистер Уильямс. – Он делал тут всю самую тяжелую работу, не позволял мисс Эдит поднимать тяжести и все такое. Но и с растениями любил возиться: пересаживал, полол, рыхлил землю. – Мистер Уильямс немного помолчал. – Говорил, что сад – это единственное место, где его душа по-настоящему отдыхает.

Наши глаза встретились на какое-то мгновение. Интересно, подумала я, что мистер Уильямс знает об измученной душе Кэла? И на что мог решиться Кэл? Как далеко мог он зайти в этих вечных поисках покоя для своей души?

Но я тут же отвела глаза в сторону, не желая прочитать ответ на свои немые вопросы во взгляде старого адвоката. И сразу взгляд мой уперся в изваяние какого-то святого. Статуя, несколько скособочившись, стояла между двумя пышными кустами роз. У святого не хватало одной руки.

– Святой Михаил, – с готовностью подсказал мне мистер Уильямс.

– Защитник и покровитель, – добавила я едва слышно. – Кэл установил небольшую статую святого Михаила прямо у порога нашего дома.

Я взглянула на лицо скульптурного изваяния, на обращенные к небу глаза святого и подумала, что кому-кому, а уж мне доподлинно известно, почему Кэл считал, что нам нужны защита и покровительство святого Михаила. А вот зачем этот покровитель был нужен его бабушке – это уже другой вопрос.

Я склонилась над розовым кустом и вдохнула в себя сладковатый запах цветов, особенно сильный и вязкий под лучами полуденного солнца.

– Кэл был привязан к своему брату?

Я почти физически почувствовала, как мистер Уильямс недоуменно пожал плечами у меня за спиной. Я повернулась к нему лицом.

– Между ними было десять лет разницы. Долгое время Кэл рос и воспитывался как единственный ребенок. Наверняка появление Гиббса стало для него своеобразным шоком. Но даже если бы разница в возрасте между ними была меньше, не знаю, насколько бы это помогло им стать близкими друг другу. Кэл… он пошел в отца. Тоже был физически выносливым и сильным. Впрочем, оба – и он и Гиббс, отличились, выступая за свои университетские футбольные команды. Оба считались звездами. Об этой стороне своей жизни вам Кэл когда-нибудь рассказывал?

Я лишь молча покачала головой, притворившись, что внимательно разглядываю розы.

– А вот Гиббс… он больше в мать, – продолжил свой рассказ мистер Уильямс. – Склонен к самоанализу, пытливый ум. Но еще до того, как работа захватила его и он ушел в нее с головой, Гиббс был отличным яхтсменом. Любил ходить под парусом, даже выступал за свою университетскую команду. Ему нравились все эти маневры на воде, когда пытаешься обмануть ветер, перехитрить его, что ли. Но сегодня у него уже нет времени для того, чтобы заниматься своим хобби. Впрочем, когда у него и у моих ребят выпадает свободная минута, они любят прокатиться под парусом на ветерке. – Мистер Уильямс издал короткий смешок. – Когда-то я обучал Кэла и Гиббса игре в шахматы. Думал, что шахматы помогут им сблизиться. Глупо, конечно! У Кэла не хватало терпения. Он всегда начинал партию ходом ладьи, которая перепрыгивала через все пешки противника, но и быстро терял ее в ходе позиционных перемещений. Иногда Гиббсу хватало всего шести ходов, чтобы поставить ему мат. А потому большая часть их совместных партий кончалась тем, что Кэл с яростью швырял шахматную доску в противоположный угол комнаты.

Что-то больно укололо меня в палец. Я пригляделась. Так и есть! Розовый шип. Я пососала подушечку пальца, почувствовав на губах горьковатый вкус крови, пахнущей медью. Сосала и вспоминала Кэла. Потом сильно прижала большой палец к ранке, чтобы остановить кровотечение.

– Надеюсь, вас не сильно обескураживают мои вопросы, – обратилась я к мистеру Уильямсу. – Уверена, вам представляется довольно странным то обстоятельство, что Кэл никогда и ничего не рассказывал мне о себе. Но я его в этом не винила. Правда! Более того, это меня вполне устраивало. Потому что давало мне возможность тоже молчать и никогда не распространяться уже о собственном прошлом.

– У вас ведь нет никого из близких, так? – обронил мистер Уильямс таким задушевным тоном, что слезы снова навернулись мне на глаза и я вынуждена было отвести взгляд в сторону, чтобы скрыть их.

– Так! – коротко ответила я и уставилась на статую святого. – А при каких обстоятельствах ушли из жизни родители Кэла и Гиббса?

Мистер Уильямс тяжело вздохнул.

– Их мать Сесилия упала с лестницы и сломала себе шею. Несчастный случай… Все случилось под самый Новый год… Она была в длинном бальном платье. По словам СиДжея, их отца, женщина, скорее всего, зацепилась подолом за каблук и запуталась в платье. Когда муж ринулся к ней на помощь, было уже поздно. Младшему сыну было на тот момент пять лет, старшему – пятнадцать. Переходный возраст… С ним всегда проблемы. А тут еще смерть матери. СиДжей умер тринадцать лет спустя. Он пил беспробудно, много курил. А потому никто особо не удивился, что в сорок шесть лет с ним случился инфаркт. Но моя жена до сих пор считает, что умер он не столько от сердечного приступа, сколько от безутешного горя. Он очень тяжело переживал гибель Сесилии.

Я молча кивнула, а про себя подумала: неужели в наши дни все еще возможно умереть от безутешного горя? К сожалению, тех куцых сведений, которые сообщил мне мистер Уильямс, было явно недостаточно для того, чтобы понять, что же побудило моего мужа уехать из родного города и никогда ничего не рассказывать мне о своем прошлом.

Мы оба вздрогнули, услышав, как неожиданно совсем рядом за изгородью хлопнула дверца машины. Мистер Уильямс поспешно устремился к проржавелой калитке, которой совсем не было видно из-за густых зарослей жасмина.

– Это, наверное, кто-то из членов общества по изучению исторического наследия города, – пояснил он мне на ходу. – Приехали сюда со своими прибамбасами в надежде, что им удастся проникнуть внутрь дома и сфотографировать хоть что-то на память.

Он попытался отодвинуть тяжелый засов, потом стал вертеть ручку на калитке. Но густые заросли лозы мешали ему, да и калиткой, видно, уже не пользовались бог знает сколько лет. Все покрылось ржавчиной и пришло в полнейшую негодность.

– Надо повырезать все эти заросли! – бросил он в сердцах. – Если хотите, я приду в субботу со своими садовыми ножницами и наведу здесь порядок. А пока давайте вернемся в дом и выйдем на улицу через парадный вход.

Еще в холле я услышала женский голос прямо перед домом. Потом послышались шаги уже по деревянным половицам террасы. Но я распахнула парадную дверь раньше, чем в нее позвонили.

На меня уставились просто огромные голубые глаза, обрамленные такими длинными и пушистыми ресницами, что не возникало ни тени сомнения: они накладные. Свежий слой розовой помады на губах, длинные белокурые волосы, вьющиеся кольцами, заколоты на голове в высокую женскую прическу. Шелковая блузка, явно не из дешевых, но расстегнута чересчур низко, короткая юбка открывает постороннему взору невероятной длинны ноги, увенчанные туфельками на таких же высоченных каблуках.

Внешний облик молодой женщины настолько ошарашил меня, что я уставилась на красавицу завороженным взглядом, даже не обратив никакого внимания на мальчика, стоявшего рядом с ней. Пока он сам не обратился ко мне:

– Вы – Мерит?

Легкий ветерок пробежался по ниткам со стекляшками, и они все зазвенели и запели в один голос. Но сейчас их перезвон почему-то напомнил мне удары набатного колокола. Я взглянула на мальчика более пристальным взглядом. Хрупкая, еще по-детски не сформировавшаяся фигура, хотя уже видно, что не ребенок. Впрочем, пухлые щечки снова наводят на мысль о том, что все же еще ребенок. Густые темные волосы, вихрастый чубчик, разделяющий волосы на две неравные половины. Несмотря на толстые тонированные стекла в очках, видно, что глаза у него огромные и иссиня-голубые. Мальчонка смотрел на меня немигающим взглядом и в этот момент напомнил мне почему-то маленького ослика. Я смотрела и смотрела на него завороженно, не в силах отвести глаз. Я же хорошо помню эту бездонную голубизну. И эти темные волосы. Все как у моего отца. Все как у меня самой.

Женщина обняла мальчика за плечи и улыбнулась мне. А она ведь чертовски красива, мелькнуло у меня, и всего лишь на несколько лет моложе меня.

– Мы хотели сделать вам сюрприз, Мерит. Вначале собирались ехать в Мэн, но я позвонила в музей, где вы работали, и они мне сказали, что вы переехали в Южную Каролину. А когда я объяснила им, кто я и откуда, они продиктовали мне адрес вашего адвоката. Мы туда заехали, а секретарша сказала, что его сейчас нет на месте, и дала мне уже ваш адрес.

Женщина улыбнулась ослепительной улыбкой, с какой обычно вручают имениннику дорогой подарок, о котором тот давно мечтал. Потом придвинула мальчонку к себе и поставила прямо перед собой.

– А это – ваш брат Оуэн.

Я была настолько ошарашена появлением нежданных гостей, что у меня язык прирос к небу. Мальчик сделал шаг по направлению ко мне и протянул руку для приветствия.

– На самом деле у меня уже другое имя. Сейчас я Роки. Роки Коннорс.

Я безмолвно уставилась на его еще по-детски нежную ручонку, но уже с проступающими костяшками, точно как у отца. Его рукопожатие оказалось на удивление крепким. Наверняка это уже отец успел научить его, как здороваются настоящие мужчины. Он и меня обучал когда-то тому, как следует правильно здороваться. А вот глаза за толстыми линзами очков смотрели на меня неуверенно и даже робко.

Мистер Уильямс слегка откашлялся у меня за спиной, явно заждавшись, когда его наконец представят. Я повернулась к нему, пытаясь найти подходящие слова, с помощью которых можно было бы объяснить этому человеку, что я по-прежнему считаю, что у меня нет близких людей, несмотря на этих двоих, возникших прямо на пороге моего нового дома.

Мальчик высвободил руку из моей ладони и повернулся к адвокату.

– Меня зовут Роки Коннорс, сэр. Рад познакомиться с вами.

– А меня – мистер Уильямс. И я тоже очень рад познакомиться с тобою, Роки.

Он повернулся к Лорелее и бросил на нее выжидательный взгляд в надежде получить уже от нее объяснения, кто они, откуда и зачем приехали.

Но она вдруг сорвалась и, скользнув мимо нас, уставилась на китайские колокольчики с тем детским выражением радости на лице, с каким дети обычно разглядывают подарки, полученные на Рождество.

– Это же «слезы русалки»! – всплеснула она руками прямо перед своей пышной, как у куклы Барби, грудью. – Никогда в жизни не видела подобной красоты.

Мистер Уильямс с улыбкой взглянул на молодую женщину, словно хотел сообщить ей, что сам он тоже еще никогда в жизни не видел такой красавицы, как она.

Мне тут же захотелось накричать на старика, остудить его пыл, предупредить, что подобные красотки, как она, в два счета расправляются с такими пожилыми джентльменами, как он.

– Моя мама точно так же называла эти китайские колокольчики – «слезы русалки». – Он снова улыбнулся красавице, и это была отнюдь не стариковская добродушная улыбка. – Вы, наверное, выросли на берегу океана?

– Да, сэр. Именно так. В штате Алабама, городок Галф-Шорс. Прямо на берегу залива.

Она протянула старику ухоженную руку со свежим маникюром. Правда, я успела заметить, что ноготь на большом пальце сломан.

– Меня зовут Лорелея Коннорс. Я – мачеха Мерит.

Мистер Уильямс с готовностью пожал протянутую руку и удивленно вскинул брови, глядя на меня. Видно, ожидал внятных объяснений на тему, что и почему.

С реки вдруг подул уже не бриз, а сильный ветер. Его порывом обдало всех нас, и дом, и колокольчики наверху. И они тотчас же забренчали на разные голоса. Как же нестерпимо долго тянется этот день, подумала я. Весь груз переживаний за последние несколько месяцев вдруг навалился на меня с новой силой, и я почувствовала, что ноги больше не держат меня.

Лорелея оказалась ко мне ближе всех. Она же и подхватила меня под руку, а потом они вместе с мистером Уильямсом осторожно подвели меня к плетеному креслу с вдавленным сиденьем. Я поблагодарила их кивком головы, не смея от смущения даже взглянуть на обоих. Вместо этого я принялась бесцельно разглядывать выщербленные половицы пола на террасе, прислушиваясь к глухим порывам ветра за домом. А колокольчики все звенели и звенели, и их стекольный звон, подобно волнам, омывал нас со всех сторон.

Глава 3. Лорелея

Вот тебе и кровные узы! Получается, что для некоторых кровь – это обычная водица. От зоркого глаза Лорелеи не укрылось, как замялась Мерит, прежде чем пожать протянутую руку Оуэна. Пожалуй, это первое, что бросилось ей в глаза. Она даже сняла с руки браслет и нацепила его на другую руку, как напоминание самой себе не забыть внести это наблюдение в свою Тетрадь умных мыслей. А еще она заметила, что глаза у Мерит такого же цвета, как у Роберта и у их сына, бездонно-голубые. Разве что синева более темная и насыщенная. Такое ощущение, что в глубинах этой синевы Мерит прячет все свои горести и печали, которыми полнилась вся ее прежняя жизнь. Неудивительно, что она научилась смотреть на все и на всех с некоторой долей подозрения. А вдруг грядет очередное несчастье? Впервые за долгие годы Лорелея почувствовала, как сердце ее смягчилось по отношению к уже совсем взрослой падчерице. Правда, она никогда не признается Мерит в том, что сумела понять, в чем состоит ее слабость. Просто Мерит воспринимает все обиды и горести гораздо острее, чем большинство людей, вот она и научилась прятать свои переживания в самой себе, не выказывать посторонним ни эмоций, ни истинных чувств.

Лорелея присела на корточки перед Мерит, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Если вы объясните мне, где у вас тут кухня, я сбегаю и принесу вам воды.

Мерит посмотрела на Лорелею такими глазами, что та невольно вспомнила несчастное выражение, застывшее на морде лисицы, которую мамин любимец, пятнистый кунхаунд по кличке Роско, загнал в угол курятника, куда лиса вздумала забраться за добычей. Голод, беспомощность и крохотный огонек надежды на то, что, быть может, все же удастся как-то вырваться из лап гончей.

– Зачем вы приехали? – спросила у нее Мерит. Ее северный акцент неприятно резанул слух, хотя и был понятен и даже в какой-то степени привычен для Лорелеи.

– Посчитала, что пришло время познакомиться вам со своим младшим братом. Тем более что ваш покойный отец очень хотел такой встречи.

Лорелея надеялась, что ей удалось более искусно замаскировать свою неприязнь к падчерице, как это делала сейчас Мерит.

Мерит попыталась подняться с кресла, и Лорелея инстинктивно почувствовала, что помощь ей лучше не предлагать. Это все равно что браться помочь гремучей змее, которой прищемило хвост камнем. Наверняка ведь укусит в итоге, потому что больно. А вот почему ей больно, она того не понимает и не хочет понимать.

Мерит снова плюхнулась на сиденье и уставилась испепеляющим взглядом на Лорелею.

– А с чего вы вдруг решили, что я… – Она метнула взгляд на Оуэна, прежде чем продолжить: – Что мне есть дело до того, чего там хотел отец? Он-то ведь не сильно интересовался тем, чего бы хотелось мне. Так что мы с ним квиты. По нулям.

Лорелее захотелось возразить падчерице. Она даже готова была процитировать ей что-то подходящее из своей Тетради умных мыслей. Например, что жизнь – это не спорт, где все измеряется очками и голами. Но едва ли Мерит сейчас в том состоянии, чтобы понять и оценить всю правоту таких сентенций. А вот ей самой уже было абсолютно ясно, что делать дальше. Взять Оуэна за руку и отправиться на поиски подходящего отеля. Надо дать Мерит какое-то время, чтобы та привыкла к факту их появления в этом городе. Но время подпирает, точнее, оно уже просто давит на нее. А потому надо идти напролом, решила она. Что ж, раз так, значит так. Сейчас даже самый мощный ураган, если он вдруг обрушится на них, не сдвинет ее с этого крыльца.

Лорелея перехватила испуганный взгляд мальчика. Вперед!

– Ваш отец всегда повторял, что вы с Оуэном похожи как две капли воды. И не только внешне. Он тоже неразлучен с книжками. И плавать очень любит. Регулярно ходит в бассейн и даже участвовал в спортивных соревнованиях во время летних каникул. Правда, призовых мест мы пока не занимали, но все призы у нас еще впереди. Ваш отец рассказывал, что вы тоже в детстве увлекались плаванием.

Мерит посмотрела на Оуэна, а тот, в свою очередь, глянул на нее. Так они и разглядывали друг друга некоторое время своими похожими как две капли воды глазами. А у Лорелеи, как у той загнанной в угол лисицы, тоже затеплилась надежда. Неужели ей все же удалось достучаться до запертого наглухо сердца Мерит? Расчистить узенькую тропку приязни среди той пыли и грязи, которыми заросла душа этой еще совсем молодой женщины?

– А еще Оуэн обожает рисовать. Он даже красками пишет. Ваш брат вообще очень творческая личность. Вы бы только посмотрели, какие чудесные модели он мастерит из наборов лего.

Брат и сестра продолжали молча изучать друг друга. Мерит никак не отреагировала на последние слова мачехи, и Лорелея принялась лихорадочно соображать, какие еще аргументы она может привести падчерице, достаточно убедительные для того, чтобы та позволила им остаться здесь, в этом доме. Она уже приготовилась напомнить ей, как они с сыном обожают лакомиться шоколадными батончиками «Орео» (которые, по словам Роберта, так любила его дочь), но в этот момент Оуэн засунул руку в карман своих джинсов и извлек оттуда листок бумаги. Он протянул его Мерит и сказал:

– Это я для тебя нарисовал. Не совсем удачно получилось. Но мне в то время было только шесть лет. Я тогда впервые узнал, что у меня есть сестра.

Лорелея увидела, как разгладились черты лица Мерит, и поняла, что та сейчас возьмет в руки рисунок мальчугана. Потому что если она этого не сделает, то Лорелея за себя не отвечает. Она попросту сметет эту нахалку с лица земли.

Оуэн сделал небольшой шажок и вложил рисунок в руку Мерит. Она медленно, словно нехотя, раскрыла листок и какое-то время молча изучала его. Лорелея с Оуэном затаили дыхание в ожидании ее вердикта, а мистер Уильямс лишь нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Очень хорошо! – проронила она наконец таким глухим голосом, словно разговаривала с присутствующими через марлевую повязку. – Тем более для шестилетнего ребенка, – добавила она после короткой паузы. Уголки ее губ дрогнули и медленно поползли вверх. Наверное, там, где она жила раньше, это вполне сходило за полноценную улыбку.

Все трое с облегчением выдохнули, а Мерит снова уставилась на брата. Черты ее лица разгладились, словно она только что нацепила на себя маску доброй феи. Интересно, она это делает специально, подумала Лорелея, или ее падчерица уже настолько привыкла скрывать свои истинные чувства от посторонних, что маска появляется на ее лице сама собой, о чем она даже не подозревает?

– Рада познакомиться с тобой, Оуэн. И рада, что ты приехал для того, чтобы встретиться со мной. Наверняка в городе полно отелей…

– У нас с тобой одинаковые глаза, – выпалил мальчуган, разглядывая сестру с таким выражением лица, будто он рассматривает какое-то диковинное насекомое у себя на лужайке. И сейчас примется изучать, как же у нее работают все остальные части тела. Но может быть, он и прав, решила про себя Лорелея.

Глаза Мерит потемнели, и в них снова появилось прежнее выражение загнанной в угол лисицы. И она быстро-быстро заморгала ресницами, словно собиралась заплакать. Но Лорелея знала, что она не заплачет. Эта женщина уже успела напрактиковаться в том, как надо контролировать себя и сдерживать слезы перед посторонними людьми. Роберт рассказывал ей, что на похоронах матери девочка не проронила ни слезинки, а все поминки разносила собравшимся пунш и беспрестанно поправляла подушки на кушетке. Лорелея подумала, что стоит занести в свою Тетрадь умных мыслей вот такую мысль: Иногда люди прячут свое горе за маской полнейшего безразличия.

Она тоже переступила с ноги на ногу, словно ей жали туфли и не хватало воздуха. Мистер Уильямс деликатно взял ее за локоть.

– С вами все в порядке, миссис Коннорс?

Она одарила его ослепительной улыбкой стюардессы, которая когда-то была ее главным оружием при обслуживании пассажиров на борту самолета.

– Все прекрасно! Спасибо. Жарковато тут у вас, однако…

Она сопроводила последние слова жестом, начав обмахивать лицо рукой, словно веером. Надо все же спросить у Мерит, не принести ли ей воды, подумала она, но Оуэн ее опередил и заговорил первым.

Он задрал голову вверх, любуясь разноцветными стекляшками китайских колокольчиков, развешенных по карнизу вдоль всего портика, словно их только что вынесло океанской волной на берег, прямо перед порогом этого дома.

– А мне нравятся китайские колокольчики. Папа тоже однажды смастерил такую «музыку ветра», и мы повесили ее у себя над черным входом в нашем старом доме. По-моему, мама, мы забыли забрать эти колокольчики с собой. А можно я буду жить в комнате, где можно будет слышать их перезвон, лежа в кровати? Мне понравится просыпаться утром и слушать, как они поют на ветру. И у меня будет такое чувство, будто я по-прежнему лежу в своей детской и папа где-то рядом, занимается своими делами внизу…

Наверняка Мерит расслышала, как у мальчика сорвался голос. Она слегка подалась к нему вперед, словно собиралась погладить его. Но не погладила. Зато уголки ее губ снова поднялись в некоем подобии улыбки. Еще чего доброго перестарается по части улыбок, язвительно подумала про себя Лорелея, и так утомит свои лицевые мускулы, что завтра не сможет растянуть губы, чтобы произнести хотя бы слово.

– Мне папа тоже мастерил китайские колокольчики, когда я была маленькой девочкой. Но они мешали мне спать, и тогда папа перевесил их над парадным крыльцом, где я могла слышать их перезвон каждое утро, когда торопилась к школьному автобусу. Папа тогда много летал. И колокольчики словно говорили мне «до свидания» вместо него, когда он был в очередном рейсе.

Лорелея положила руку на плечо сына, словно желая напомнить Мерит, что речь у них идет вообще-то о пакетной сделке. Сын плюс его мать.

– Заверяю вас, мы не доставим вам никаких хлопот. Я могу перестелить белье на кроватях. Мы захватили с собой комплекты чистого постельного белья. А нет, так лично я могу устроиться и на какой-нибудь кушетке. Как вам будет проще.

Наверняка мама сейчас в гробу переворачивается, подумала Лорелея. Это же надо! Полное отсутствие манер у ее дочери. Буквально напрашивается на постой. И к кому?! В сущности, к совершенно чужому человеку, даже несмотря на то, что они с Оуэном одной крови.

Мистер Уильямс снова негромко кашлянул.

– Мне кажется, дом все же не вполне пригоден для того, чтобы заселяться в него прямо сейчас. У нас с женой дома достаточно места…

– Можете остаться! – резко перебила его Мерит и, положив рисунок Оуэна на соседний стул, встала с кресла. Взглянула на Лорелею и добавила, адресуя свои слова уже непосредственно ей: – Пару дней можете побыть. Мне еще нужно подыскать человека, кто бы занялся наведением порядка в доме, в том числе и в спальнях. Да и какие-то приспособления для домашней уборки потребуются.

Лорелея почувствовала на себе выжидательный взгляд мистера Уильямса. Она понимала, что предложи она падчерице свои услуги, и тотчас же получит жесткий отказ. Кажется, Мерит уже пришла в себя, и к ней вернулось прежнее самообладание. Неужели все девочки, которые теряют своих матерей, ведут себя в жизни вот так же непримиримо, мелькнуло у Лорелеи. Годами месят и месят одну и ту же грязь и все никак не могут выплыть на чистую воду. У Мерит это пока точно не получается.

Она уже раскрыла рот, чтобы сказать, что они с сыном планируют задержаться в этом городке гораздо дольше, чем на «пару дней». Сообщить падчерице кое-какие подробности. Например, что она только что продала свой дом в Джорджии вместе с мебелью и всем остальным и что сейчас им с Оуэном попросту негде жить. Но в эту самую минуту мистер Уильям извлек из кармана свой мобильник и сказал:

– Сейчас позвоню жене, узнаю. У нас дома наверняка есть что-то лишнее из бытовой техники. А может, она даже позвонит той женщине, которая регулярно убирается у нас. И если она свободна, то можно будет договориться и…

Он замолчал, держа телефон в воздухе. Взгляд его был прикован к новенькому черному автомобилю «форд эксплорер», который затормозил на стоянке перед домом.

Адвокат быстро сунул телефон обратно в карман и торопливо зашагал навстречу еще одному визитеру. На лице у него появилось озабоченное выражение, даже лоб собрался в гармошку.

Из машины вылез мужчина, глянул на дом и стал терпеливо дожидаться, пока мистер Уильямс приблизится к нему вплотную.

– Привет, Сидней! – поприветствовал он Уильямса, и Лорелея наконец поняла, что имела в виду ее мама, когда говорила, что есть на свете мужчины, которые похожи на большой глоток чистой прохладной воды.

Молод, чуть-чуть за тридцать, пушистые каштановые волосы, красивый загар. Такое впечатление, что этот человек большую часть своего времени проводит вне помещений. Стройный, худощавый, но не худой. Широкоплечий, длинные ноги туго обтянуты брюками цвета хаки.

– Не уверен, что ты появился здесь вовремя, – отреагировал на приветствие мистер Уильямс. – Давай договоримся о встрече у меня в офисе. Я дам тебе знать, когда у меня появится окно…

Но молодой человек уже сместил фокус своего внимания с собеседника на дом, точнее, на террасу, на которой стояли Лорелея, Мерит и Оуэн. Увидел их и направился к ним навстречу. Вот он приблизился к ним почти вплотную, и Лорелея успела заметить, что глаза у него золотисто-коричневые, цвета любимого бренди ее покойного мужа. На нагрудном кармашке приколот значок со смайликом. Право же, немного неуместная деталь, особенно в сочетании с серьезным выражением его лица.

Он уже повернулся к Лорелее, чтобы поздороваться с нею, но в эту минуту Мерит негромко вскрикнула. Лицо ее стало белым как мел, она в испуге закрыла его руками, будто только что увидела перед собою привидение.

– Кэл? – спросила она, и то одно-единственное слово, вырвавшееся из ее горла, казалось, лишило ее лицо красок. Мужчина замер и бросил тревожный взгляд на Мерит, а она как подкошенная снова рухнула на кресло.

Лорелея подтолкнула сына в спину.

– Беги на кухню, дорогой! И принеси Мерит стакан холодной воды. Поторопись!

Мистер Уильямс бросился к Мерит и по-отцовски обнял ее за плечи.

– Это Гиббс, Мерит! Брат Кэла.

Ее грудь бурно вздымалась и опускалась. Было видно, что она близка к обморочному состоянию. Интересно, простит ли она мне когда-нибудь, что я стала невольной свидетельницей ее минутной слабости, подумала про себя Лорелея. Ведь падчерица только что чуть не свалилась в обморок в присутствии трех незнакомых людей. Такое можно сравнить разве с тем, когда тебя застают врасплох голой. А кто и когда видел Мерит голой в последний раз? Разве в тот день, когда она появилась на свет…

Не говоря ни слова, Гиббс взял руку Мерит за запястье и, взглянув на часы, стал считать пульс. И тут Лорелея заметила, что на циферблате его часов красуется рожица Микки-Мауса, а из кармашка торчат три леденца на палочках. Почти как у нее самой, когда она работала стюардессой. Не укрылось от ее глаз и то, что на пальце у Гиббса нет обручального кольца. Жаль, что он появился так внезапно. Знай они об этом визите заранее, возможно, ей бы удалось уговорить Мерит слегка припудрить носик и освежить губы помадой. Как известно, первое впечатление зачастую решает все. Эту умную мысль она в свое время занесла в свою Тетрадь сразу же после того, как впервые увидела Роберта.

Мерит раздраженно вырвала свою руку из его рук, и Лорелея облегченно вздохнула, заметив два красные пятна на ее щеках.

– Со мной все в порядке, – сказала она, но не сделала попытки встать с кресла. Наверное, не была еще уверена, что сможет устоять на ногах, и не хотела, чтобы Гиббс увидел это. Ага! – мелькнуло у Лорелеи. Значит, у этой девчонки есть хоть какое-то тщеславие. И мирская суета ей вовсе не чужда. Что ж, надо будет поработать в этом направлении.

В дверном проеме возник Оуэн, держа в руках высокий стакан для воды, нарядно украшенный фольгированным рисунком. Точно такой комплект был когда-то у бабушки Лорелеи. Та в свое время купила этот набор в магазине сети «Зеленая марка», где всем покупателям выдавали специальные зеленые марки для приобретения подарков. Само собой, стаканами в их семье пользовались исключительно по парадным случаям: праздники, гости и прочее. Оуэн протянул стакан сестре, края его уже успели запотеть.

Мерит сделала несколько медленных глотков, продолжая бросать беспомощные взгляды на все вокруг. У нее сейчас такой взгляд, подумала Лорелея, как у того жирафа, который забрел в воду, а там оказалось полно крокодилов. Лорелея наблюдала эту сценку когда-то по телевизору. А все благодаря сыну, ибо Оуэн обожает смотреть программы, которые демонстрируются на канале «Нэшнл джиогрэфик». Вот так и Лорелея открыла для себя много нового, того, чему ее не обучали, когда она росла в своем родном городке Галф-Шорс, штат Алабама.

У мистера Уильямса зазвонил телефон, и он вышел за пределы портика, оставив Лорелею за главную по поддержанию разговора. Что ж, заполнить паузу милой болтовней – это она умела хорошо. А еще умела профессионально разливать напитки и раздавать пассажирам пакетики с арахисом.

– Меня зовут Лорелея Коннорс, – представилась она первой. – А это – мой сын Оуэн.

Оуэн выступил вперед и протянул свою руку для рукопожатия точно так, как его учил отец.

– Вообще-то сейчас меня зовут Роки. Рад познакомиться с вами, сэр. Мы с мамой только что приехали в Бофорт. Будем жить вместе с моей сестрой Мерит.

При последних словах мальчика Мерит поперхнулась и громко закашлялась, аккуратно прикрыв рот рукой.

Гиббс бросил на нее озабоченный взгляд и лишь затем взял руку мальчика.

– Я тоже рад познакомиться с тобой, Роки. Меня зовут доктор Хейвард. А у тебя крепкое рукопожатие, с учетом твоих десяти лет. Играешь в бейсбол?

Гиббс говорил медленно, слегка растягивая слова, с заметным южным акцентом. И Лорелея как-то сразу почувствовала себя на знакомой территории.

– Нет, сэр. Я еще состою в младшей лиге. Но честно, мне уже надоело перебрасывать на тренировках из рук в руки бутылки с водой. Сейчас подумываю над тем, какой бы мне выбрать себе вид спорта, чтобы добиться в нем хороших результатов.

– И как? Есть какие-нибудь дельные мысли на сей счет?

– Пока нет, сэр. Пока еще раздумываю…

Оуэн слегка опустил голову вниз, как обычно делал, когда испытывал смущение или когда кто-то его обижал.

– А откуда вы знаете, что мне десять лет?

Гиббс широко улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных ровных зубов.

– Я врач-педиатр. Умение определить возраст своего пациента на глаз – это тоже часть моей профессии.

Мерит сверкнула глазами на Лорелею, потом взглянула на крохотное пятнышко воды, пролившейся из стакана на блузку, после чего отставила стакан на скособочившийся столик, на котором стоял горшок с каким-то засохшим стеблем, торчавшим из сухой, как порох, земли. Потом она сделала глубокий вдох и решительно поднялась с кресла.

– Меня зовут Мерит, – сказала она, протягивая Гиббсу руку. – Я – жена Кэла. Но он мне никогда не рассказывал о том, что у него есть брат.

Какое-то время он молча разглядывал протянутую руку, а потом взял ручку Мерит, и она тотчас же исчезла в его большой лапище. Краска снова выступила на щеках Мерит, и она поспешно отдернула свою руку прочь.

– Пожалуй, мы с вами на равных, – коротко бросил он в ответ. – Кэл тоже никогда не говорил мне о том, что у него есть жена.

Мерит опустила голову, точь-в-точь как это только что проделал Оуэн.

– Он вам звонил когда-нибудь? Писал письма?

Гиббс посмотрел на нее с каким-то странным выражением лица.

– Присылал коротенькую открытку где-то раз в год. Давал мне знать, что еще жив, и больше никаких подробностей. А лет девять тому назад и вовсе перестал писать. Как я понимаю сейчас, это, наверное, совпало с вашей женитьбой. Потому что до этого ваше имя нигде не всплывало. – Он махнул рукой в сторону мистера Уильямса, который все еще разговаривал по телефону. – Мистер Уильямс сообщил мне, что вы сейчас являетесь законной владелицей бабушкиного дома?

Мерит посмотрела ему прямо в глаза.

– Получается, что так.

Гиббс задрал голову вверх, прислушиваясь к перезвону китайских колокольчиков, которые не умолкали на ветру ни на минуту.

– Что ж, для вас это приятное событие.

Их глаза встретились. И Лорелея даже стала гадать, кто же из них первым отведет свой взгляд в сторону.

Отвели одновременно оба, поскольку мистер Уильямс уже стал подниматься по ступенькам крыльца.

– Я разговаривал с Кэти. Она сказала, что пришлет прислугу прямо сейчас. А еще мне поручено пригласить вас всех к нам на ужин. Ты тоже в числе приглашенных, Гиббс.

Гиббс бросил мимолетный взгляд на Мерит и отрицательно покачал головой.

– Спасибо! Передай мою благодарность миссис Уильямс, но на сегодняшний вечер у меня другие планы.

Что же у него там такого срочного, подумала Лорелея, глядя на выражение его лица. Наводить порядок в ящике для носков? Или перебирать коробку с рыболовными снастями?

– Я позвоню тебе завтра, – обратился он снова к мистеру Уильямсу. – И мы договоримся о времени, когда сможем осмотреть дом. Если, конечно, новая владелица не будет возражать.

Мерит воинственно скрестила руки на груди.

– Новая владелица изволит ответить вам прямо сейчас, если вы обратитесь к ней без посредников.

Лорелея увидела, как у Гиббса слегка дрогнула нижняя челюсть, но не поняла, то ли он хотел спрятать улыбку, то ли готов заскрежетать зубами от раздражения.

Но словесно свою реакцию он никак не обозначил, лишь молча кивнул всем присутствующим.

– Рад был с вами познакомиться, – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Все уставились ему в спину, наблюдая за тем, как он направляется к своей машине. Лорелея осторожно придвинула к себе стул и опустилась на него так тихо, что никто даже не услышал. Солнце уже клонилось к закату. Густые длинные тени легли на портик. Она передвинула стул в тень. Какое счастье посидеть хоть немного в тенечке. И какое счастье, что в эту минуту на нее никто не обращает внимания. А она ведь так устала, чертовски устала. Буквально валится с ног от усталости.

Она почувствовала, что на сиденье что-то есть. Приподнялась и увидела рисунок Оуэна, который Мерит положила туда. Это был рисунок, выполненный цветными мелками. Стол, за ним сидят мальчик и девочка, делят на двоих один стакан молока и пакетик с какими-то сладостями. Похоже на пирожные или батончики «Орео». Кажется, между ними идет борьба за то, кто первым откусит от батончика. Лорелея невольно улыбнулась. Хорошо, что Оуэн взял рисунок с собой. И впервые за весь этот такой долгий и утомительный день у нее затеплилась надежда. Она постаралась задержать улыбку на своих губах, понимая, что если не сумеет сделать этого, то, вполне возможно, не скоро улыбнется снова.

Глава 4. Мерит

Стекляшки все бренчали и бренчали у меня над головой, не давая уснуть. Я спрятала голову под подушку, даже не боясь задохнуться от духоты. Широко раскрыв глаза и бесцельно пялясь в потолок, я думала. А что? Удушение – это совсем даже не плохая альтернатива тому, что у меня есть сейчас. Но потом я вспомнила про мужа. Вспомнила, как его коллеги рассказывали мне о том, как он погиб, и мне стало стыдно за свои мысли.

А пока… а пока в длинный список того, что следует купить в первую очередь, была внесена еще одна позиция, прямо под берушами: лестница-стремянка. Эти проклятые колокольчики будут сняты мною все до единого. Иначе владелицей дома Хейвардов станет еще одна полубезумная леди.

После ужина в доме Уильямсов мы с Лорелеей отправились в ближайший универсам с довольно глуповатым названием «Фигли-Мигли» прикупить кое-что из съестного. Лорелея положила в продуктовую тележку бутылку молока для Оуэна, или для Роки, как он себя сейчас называет. Сама я молоко не употребляю, но говорят, теплое молоко на ночь укрепляет сон. Однако прежде чем кипятить молоко, надо еще отыскать кастрюльку, в которой можно будет проделать эту процедуру на допотопной плите. Ибо микроволновки я так нигде и не обнаружила.

Посещение универсама прошло почти в полнейшем молчании. Оуэн проспал всю дорогу и туда, и обратно. А в магазине бродил по залитым неоновым светом проходам, словно какой-то зомби. Лорелея тоже была не похожа на себя. Всю дорогу молчала. Может, тоже устала. А может, до нее наконец дошло, что ярко выраженный южный говор в сочетании с ее безостановочной болтовней действует мне на нервы, вызывая сильнейшую головную боль. Впрочем, могли быть и другие причины, но с меня и так хватило всего того, что случилось за минувший день. А потому расспрашивать ее я ни о чем не стала.

Я сбросила с себя простыни – все чистое, свежее, служанка Кэти Уильямс постаралась на славу – и поднялась с громадной кровати под балдахином. Это была комната Эдит и ее кровать. А я согласилась лечь в ее постель лишь потому, что мистер Уильямс сказал, что старуха умерла не в этой комнате, а внизу, в парадной зале.

Однако дух ее по-прежнему незримо присутствовал в этой комнате. Ее одежда все еще висела в большом гардеробе антикварного вида возле стены, была аккуратно разложена на полках комода. На туалетном столике лежало несколько щеток для волос в серебряной оправе. Несколько длинных седых волосков зацепилось за их ворс. Я не стала распаковывать свои вещи, не была до конца уверена в том, что останусь в этой комнате и впредь. Хотя из ее окон открывается прекрасный вид и на реку, и на сад. Впрочем, что за радость просыпаться каждое утро и видеть из окна воду? И хотя река находится на некотором расстоянии от дома, все равно… Мне от такой близости воды становится как-то не по себе. С другой стороны, наверное, приятно разглядывать сад в прохладное время года, например весной, когда все цветет и благоухает и ароматы цветов волнами наплывают на спальню и заполняют все пространство комнаты, вплоть до самых дальних углов. Но о чем говорить? Пока это – комната Эдит, и это ее дом. Какие права я могу предъявить на него? Требуется время, чтобы я привыкла к дому и почувствовала себя его полноправной хозяйкой. Да я, если честно, себя таковой и не считала до тех пор… до тех пор, пока не познакомилась с доктором Хейвардом.

Послышались какие-то странные звуки из глубины дома. Я прислушалась. Звуки повторились. Будто кто-то бил металлом по стеклу. Я застыла на месте от страха. И уже в который раз подумала о том, как это Эдит не боялась столько лет жить одна в таком огромном доме. А она ведь не только жила, но и умереть предпочла тоже среди этих старинных стен, богато украшенных лепниной. Я расслабилась лишь в тот момент, когда вспомнила, что сейчас в доме помимо меня обитают еще два живых человека. Вполне возможно, кто-то из них и сотворил этот шум.

Кровать была высокой, – чтобы достать ногами до пола, пришлось сесть на самый край и соскользнуть вниз. Джинсы, которые мне явно велики, сползли почти до колен. В свое время эту модель марки «Нью-Йорк Джайентс» я купила в качестве подарка для Кэла на наше первое с ним Рождество. Но он сразу же велел мне убрать их прочь, так сказать, с глаз долой. Сказал, что предпочитает джинсы марки «Атланта Фэлконс». Конечно, его отказ принять подарок обидел меня, но потом я успокоилась, особенно когда поняла, что из джинсов могут получиться отличные пижамные штанишки уже для меня. И я так привязалась к ним, что за все эти годы у меня и мысли не возникало, чтобы выбросить их. Воистину, я цеплялась за эти штаны с таким же рвением, с каким испуганный ребенок кутается в свое одеяльце, пытаясь обрести под ним чувство безопасности. Вот только чувства безопасности у меня как раз-то и не возникало.

Я пошлепала прямо босиком по деревянным половицам к дверям, открыла дверь и выглянула в коридор. В самом конце коридора горел ночник в дешевом пластмассовом абажуре. Совершенно неуместная вещь, которая никак не вписывалась в элегантный интерьер этого пусть и запущенного, но все равно по-своему красивого дома. Но Лорелея настояла на покупке. Сказала, что ночник может понадобиться всем нам троим, если кто-то вдруг проснется среди ночи и не сообразит сразу, куда идти. При слове «нам» Лорелея бросила взгляд на Оуэна. Получается, что у меня со сводным братом не только общая страсть к шоколадным батончикам «Орео». Мы еще оба боимся темноты.

Кое-как мне удалось частично побороть свой страх, когда я вышла замуж за Кэла. Он вообще терпеть не мог проявления каких бы то ни было человеческих слабостей. А потому все ночники в нашем доме были убраны не только из спальни, но и из ванной комнаты и из всех других помещений. Конечно, он был прав. Не пристало взрослому человеку предаваться всяческим детским фобиям и страхам, и неважно, как и почему эти фобии когда-то зародились в тебе.

Шум повторился с новой силой. Теперь я уже не сомневалась, шумели на кухне. Я на цыпочках прошествовала по коридору, дверь в комнату Оуэна, бывшую детскую Кэла, была плотно закрыта. А вот дверь в соседнюю комнату распахнута настежь.

Я спустилась на первый этаж и потащилась на кухню. Двустворчатая вращающаяся дверь была открыта и подперта с двух сторон какими-то палками. Яркий свет, льющийся из кухни, ослепил меня на мгновение, и я остановилась на пороге, созерцая все то, что там происходило.

Лорелея в каком-то нелепом, длинном, до самого пола, шелковом пеньюаре с леопардовой расцветкой и в похожих по цвету шлепанцах на невысоком тоненьком каблучке стояла возле кухонного стола с отслоившимся пластиком на столешнице и помешивала деревянной ложкой какую-то светло-коричневую жидкость в объемном широком кувшине. Перед ней стоял пакет сахара, который мы тоже не забыли купить в универсаме. Вот она взяла пакет в руки и высыпала весь сахар прямо в кувшин, еще раз хорошенько перемешала и поставила кувшин на плиту, предварительно поместив в широкую кастрюлю, наполненную водой. Получается, что плита на кухне находится в рабочем состоянии. И слава богу!

– Что это вы тут делаете? – спросила я, забыв о своем намерении вернуться к себе в спальню незамеченной.

В первую минуту Лорелея вздрогнула от неожиданности, но тут же ее совершенной формы ротик расплылся в приветливой улыбке.

– Не могу уснуть, вот и решила приготовить нам на завтра сладкий чай. Надеюсь, я вас не разбудила. Я старалась все делать очень тихо.

Я не улыбнулась в ответ, а лишь стала пристально разглядывать, что именно она делает.

– Вам, наверное, нужен мерный стакан. На глаз ведь можно и ошибиться… недосыпать сахару или, наоборот, всыпать слишком много.

Она лишь легонько взмахнула рукой, словно отметая мои слова, как неуместную шутку. И тут же принялась снова мешать варево ложкой. Потом улыбнулась еще шире и сказала:

– Разве сахара может быть много? Тем более в сладком чае. Помню, когда я была маленькой, мама всегда брала меня за руку и опускала мой мизинец к себе в чашку. Говорила, что тогда чай станет еще слаще. – На лицо Лорелеи легла легкая тень. – Я рассказала эту историю вашему отцу, и он стал проделывать такой же фокус уже с Оуэном. Я даже однажды засняла их на камеру. Если захотите взглянуть, то у меня эта запись хранится на DVD.

Я отвернулась от нее. И не только потому, что мне стало неловко, когда она вдруг ни с того ни с сего упомянула о мужчине, который вроде бы был связующим звеном между нами. Просто все в этой женщине, стоящей посреди моей кухни, казалось мне абсурдным и нелепым. Даже ее внешний вид! Нарядилась так, словно приготовилась сниматься в рекламе. Шикарные блестящие кудри рассыпались по плечам. Если присмотреться, то можно убедиться, что и макияж выполнен по полной программе. Даже сама поза, в которой она сейчас стояла передо мной с кокетливо торчащей коленкой из-под полы леопардового пеньюара, даже она была совершенно неуместной и отталкивающей.

Я вспомнила маму, как та хлопотала по утрам на кухне во фланелевой пижаме и теплом стеганом халате, с волосами, рассыпавшимися в беспорядке по лицу, потому что за ночь на голове от ее укладки не оставалось ни единого завитка. Когда мамы не стало, мне было только двенадцать лет. Но когда я думаю о ней уже сегодня, с высоты прожитых лет, то отлично понимаю, что слово сексуальная никак не подходит для описания ее внешности. Она была из тех образцово-примерных мам, которые пекут своим чадам всяческие сладости, активно участвуют во всех благотворительных акциях, собирают тебя в школу, готовят бутерброды на дорогу, проверяют, не забыла ли ты надеть свитер, так как на улице, по ее разумению, сильно похолодало. Уж она никогда не переборщила бы по части сахара, занимаясь приготовлением напитков, она никогда не носила ничего из одежды с открытым верхом или глубоким декольте. Как можно? Разве можно выделяться на фоне других, таких же образцово-показательных мамаш? Она никогда не красилась. Всегда носила только короткую стрижку, потому что так проще ухаживать за волосами. Она была матерью, которой я всегда гордилась. Такая всегда пойдет и в огонь и в воду, чтобы спасти своего ребенка, даже не задумываясь о том, что при этом может погибнуть сама.

Я стала открывать дверцы шкафчиков в поисках кастрюльки, в которой можно было бы вскипятить молоко, старательно изображая, что я всецело занята своими поисками. Я даже не смотрела в сторону Лорелеи, боялась, что по моему лицу она догадается, насколько сильно меня злит ее присутствие. И все же не смогла удержаться, чтобы не дать выход своему раздражению.

– Вы что, даже спите с макияжем?

Лорелея весело рассмеялась в ответ.

– Нет, конечно. Но похоже, да? Просто я сделала татуировку вокруг глаз, брови подправила тоже. Зато когда я просыпалась утром, то Роберт всегда видел меня красивой… при полном параде, так сказать.

Я лишь заскрежетала зубами, услышав имя отца, но она даже не обратила на это внимания. Или сделала вид, что не обратила. И продолжила прежним беззаботным тоном:

– Он всегда говорил, что мне не надо краситься. С другой стороны, он никогда не видел меня без макияжа. А вот мама моя считала, что небольшие ухищрения по части красоты еще никому не навредили.

Я продолжала рыться в шкафчиках, даже не поднимая головы, но и спиной чувствовала, что Лорелея смотрит на меня, и от этого мое раздражение только усиливалось. Наконец на самом дне одного из шкафчиков отыскалась деформированная кастрюлька с закопченным днищем. Я извлекла ее наружу и громко хлопнула дверцей, закрывая шкафчик. Пожалуй, чересчур громко. После чего развернулась к ней лицом, уже готовая выпалить, что я отнюдь не нуждаюсь в ее дурацких поучениях насчет макияжа… Да и насчет всего остального тоже. Но слова замерли у меня на устах.

Лорелея стояла, скрючившись, судорожно цепляясь за край стола, будто только что проглотила какую-то гадость. Ее фарфоровая кожа стала совсем белой.

– С вами все в порядке? – спросила я у нее, растерявшись, но не делая попытки приблизиться. А что мне с ней делать? – мелькнуло в моей голове.

Какое-то время она стояла, держась за стол с закрытыми глазами. Но вот она открыла глаза и встретилась со мной взглядом. Слабая улыбка тронула ее губы.

– Это сахар дает о себе знать. Слишком много пробовала, пока готовила сладкий чай. Вот и результат.

С этими словами Лорелея повернулась ко мне спиной, выключила плиту, закрыла крышкой кастрюлю, чтобы чай остывал, и стала протирать влажной тряпкой стол. Движения ее были замедленны, как будто все делалось через силу. И только рукава пеньюара при каждом движении взлетали вверх, словно два парашютных купола, пристегнутых к рукам, напоминая экзальтированные взмахи дирижерской палочкой во время исполнения какой-нибудь пафосной симфонии.

Стараясь никак не задеть ее в столь крохотной кухоньке, я поставила кастрюльку на плиту, потом полезла в холодильник за молоком. Но как-то неловко взялась за бутылку, она выскользнула из моих рук и со страшным грохотом упала на пол. Молоко мгновенно растеклось во все стороны, образовав огромную лужу на линолеуме в черно-белую клетку, попутно забрызгав все шкафчики, плиту, меня и шелковый пеньюар Лорелеи леопардовой расцветки.

Какое-то время мы обе в оцепенении пялились на то, как растекается молочная река по полу, захватывая все новые и новые пространства возле холодильника и плиты. Почему-то мне вдруг захотелось расхохотаться. Я с трудом подавила в себе это желание, молча созерцая учиненный мною погром и не в силах проронить ни слова. Лорелея принялась лихорадочно рыться в ящиках кухонного буфета. Наконец она извлекла из одного из них стопку ветхих, выцветших от времени кухонных полотенец. Она швырнула несколько штук мне, остальные взяла сама. Не говоря ни слова, подвернула вверх полы халата, явив моему взору коротенькую ночнушку, слишком короткую, чтобы ее можно было забрызгать молоком, и начала собирать полотенцами молоко с пола.

Я присела на корточки и принялась делать то же самое. Не глядя на меня, она вдруг сказала:

– Хотели подогреть молоко, чтобы выпить и заснуть? А вот моя мама говорила, что травяной чай и теплая ванна – это лучшее средство…

Я оборвала ее на полуслове.

– Знаете что, Лорелея? Мне совсем не интересно, что там говорила ваша мама. Мне ее советы совсем ни чему, и я не собираюсь строить свою жизнь по ее рекомендациям. Я живу так, как хочу сама. Вот сейчас я переехала в Южную Каролину, займусь обустройством на новом месте. Хотя я уже хорошо представляю себе, что именно мне следует сделать в первую очередь. Простите мне мою прямоту, но я уже сыта по горло вашим внезапным визитом. Потому что, что бы вы там ни наобещали Оуэну, это всего лишь визит, и только. Причем короткий визит. Понятия не имею, что вы себе напридумывали, возникнув столь неожиданно на пороге моего дома. Неужели решили, что я приглашу вас пожить у меня?

Лорелея бросила на меня короткий взгляд и стала быстро-быстро моргать глазами. Ее длинные черные ресницы взлетали то вверх, то вниз, бросая тени на щеки, словно два веера. Наверняка и ресницы у нее тоже искусственные, подумала я. Потом она снова опустилась на корточки и сказала, не глядя на меня:

– Когда я позвонила к вам на работу, чтобы отыскать вас, ваши бывшие коллеги сообщили мне, что вам достался по наследству дом мужа в Бофорте и вы переехали туда. Сложив в уме два и два, я поняла, что муж ваш, должно быть, недавно умер. Вот я и подумала… Мы обе теперь вдовы. Вдруг у нас с вами отыщется еще что-то общее, кроме вашего отца? Да, трудно смириться с такой утратой, которую пережила каждая из нас. А вдруг мы сможем оказаться друг другу чем-то полезными? Вполне возможно, мы даже смогли бы стать друзьями… со временем.

– Какими друзьями, Лорелея? О чем вы говорите? Вы вышли замуж за моего отца одиннадцать лет тому назад. За все эти годы я видела вас максимум три раза – еще до того, как вы объявили о своей помолвке, и один раз уже после свадьбы. И на то были веские причины. Да! Именно так. А потому не думаю, что мы сможем когда-нибудь подружиться. Мы – чужие друг другу люди. Рада буду сохранить этот статус и на будущее.

Грустная улыбка скользнула по ее губам.

– А вот моя мама говорила, что чужие люди – это те же друзья, с которыми мы еще просто не успели познакомиться как следует.

И, спохватившись, что снова сказала не то, тут же прикрыла рот рукой.

– Простите! Вылетело как-то само собой.

Я подавила тяжелый вздох.

– Знаете, я вообще с трудом иду на контакт с посторонними, и неважно, родственник мне этот человек или чужой. Но я рада, что вы привезли показать мне Оуэна. Честно! По-моему, он очень славный мальчик. Обещаю, впредь буду обязательно присылать ему подарки на день рождения и на Рождество. Но притворяться тоже не стану. Я вовсе не горю желанием, чтобы вы возникли в моей жизни надолго или тем более навсегда. Ни вы, ни ваш сын. Для вас у меня места нет.

– О чем вы говорите, Мерит? У вас такой огромный дом. У вас места более чем достаточно. И наверняка вам потребуется помощница, чтобы поддерживать здесь порядок. Столько комнат!

Лорелея нетерпеливо всплеснула руками, нежные такие, ухоженные ручки. На пальце блеснуло кольцо с огромным бриллиантом, то, которое подарил ей отец по случаю помолвки. Снизу его подпирало обручальное кольцо, простой ободок из золота.

– Нет, что ни говорите, а вам нужна дополнительная пара рук прямо сейчас!

Она снова улыбнулась, но улыбка получилась еще более грустной. Мы обе отлично понимали, что размеры дома здесь вовсе ни при чем. Просто места у меня нет для них с Оуэном, и в этом вся проблема.

Сильный бриз, который дул с реки всю вторую половину дня и весь вечер, ближе к ночи превратился уже в шквальный ветер. Порывы сотрясали крышу и кроны деревьев, потом по черепице застучали крупные капли дождя. И все время жалобно голосили китайские колокольчики, не утихая ни на секунду.

– Слышите, как они звенят? – спросила Лорелея у Мерит, и в ее голосе все еще теплилась надежда.

– Еще бы! Мне эта музыка изрядно надоела за ночь. Нужно быть покойником или десятилетним мальчиком, чтобы не реагировать на подобную какофонию. Но ничего! Как только я отыщу стремянку, с колокольчиками будет покончено раз и навсегда.

Лорелея даже в лице переменилась.

– О нет! Не делайте этого! Они ведь такие красивые… Когда я была маленькой девочкой, то всерьез верила тому, что эти разноцветные стеклышки, которые выносит океан на берег, – не что иное, как слезы русалки. Впрочем, я и до сих пор верю в это. Вот почему я так люблю китайские колокольчики. Они напоминают мне о собственном детстве, о том, как это хорошо – быть ребенком и верить в чудо.

А я вдруг вспомнила, как мама сажала горошинки семян лайма, которые я принесла из школы. Я ей еще тогда сказала, что это не простые семена, а волшебные, и из них вырастет высоченное дерево, по которому я смогу добраться до самых облаков. Но мама тогда не отреагировала на мои детские фантазии. Мы посадили семечки, и я стала каждый день поливать их, оградив со всех сторон палочками. Но, несмотря на все мои усилия и старания, вырос самый обычный лайм с плодами самого обычного размера. Помнится, я впала в такое отчаяние, что даже вырвала растение с корнями и побежала показать маме. Та обняла меня за плечи, притянула к себе, стала ласково гладить по спине, утешать… С возрастом я поняла, что мама лишь хотела как можно быстрее и проще адаптировать меня ко всем реалиям взрослой жизни. А заодно и приучить меня к мысли, что чудесам не место в нашей повседневности. И как бы страстно все мы ни желали чуда, оно никогда не свершится.

– Это всего лишь стекляшки, Лорелея.

– Знаю! – Она слегка склонила голову набок. – Но иногда мне кажется, что даже взрослым, особенно взрослым, нужно верить в чудо. А вы, Мерит, знаете эту легенду о слезах русалки?

– Нет, я…

Поскольку я замолчала, Лорелея продолжила свой рассказ:

– Эта сказочная история случилась много-много лет тому назад. Одна красивая русалка влюбилась до беспамятства в моряка. Чтобы спасти его, она даже усмирила шторм, что русалкам категорически запрещалось делать. И ее наказали, отправив на самое дно океана. Там она томится и по сей день. Горько оплакивает свою утраченную любовь. А мы всякий раз, когда находим разноцветные стеклышки, выброшенные волной на берег, вспоминаем ту несчастную русалку.

Мне хотелось крикнуть Лорелее, что она несет откровенную чушь. Ведь никаких русалок в природе не существует. Что за глупости! Но я взглянула на мечтательно-задумчивое выражение ее лица, вспомнила ее слова о том, что даже нам, взрослым, все же следует верить в чудеса, и промолчала.

Сделала глубокий вдох и сказала:

– Можете остаться здесь на неделю. Надеюсь, этого времени мне вполне хватит, чтобы познакомиться с Оуэном как следует. А потом возвращайтесь к себе назад, в Джорджию.

– Нет, в Джорджию мы больше не вернемся. Мы с Оуэном решили, что раз вы теперь будете жить здесь, то и мы тоже можем обосноваться в этом городке.

Лорелея улыбнулась мне, но как-то рассеянно, словно в эту самую минуту разговаривала не только со мной, но и с кем-то еще, кого я не вижу и не слышу.

– А почему бы вам не вернуться в свой родной Галф-Шорс? Уверена, ваша мать будет только рада вашему возвращению.

– Моя мама умерла, когда мне было двадцать. С тех пор я живу сама по себе. До недавних пор моей семьей были Роберт и Оуэн. Теперь остался только Оуэн. А сейчас вот еще и вы.

В ее голосе не было слезливости, она не пыталась пробудить во мне жалость к собственным бедам, и это, как ни странно, вызывало уважение. Но знакомиться с Лорелеей ближе или тем более сходиться с нею по-родственному – такого желания у меня не возникло ни на секунду. В моих глазах эта чересчур размалеванная и явно недоодетая особа с шикарными кудрями была прежде всего той женщиной, которой удалось заарканить себе мужчину почти вдвое старше ее самой. И это при том, что у мужчины была дочь всего лишь на пять лет младше потенциальной невесты, которая категорически не одобряла матримониальные планы отца. Поэтому мне все равно, что с ней будет дальше. Какая мне разница, куда она направит свои стопы после меня?

Я раздраженно швырнула полотенца в раковину.

– Все! С меня хватит! Остальное приберу утром. А сейчас просто валюсь с ног от усталости. Немедленно иду в кровать. Увидимся утром.

Я повернулась, чтобы уйти.

– Спокойной ночи, Мерит. Крепкого тебе сна. И чтоб клопы не сильно кусали!

Я остановилась, потом снова повернулась к Лорелее, глубоко вздохнула. На меня вдруг навалилась такая тяжесть, такая тяжесть… Кажется, вниз я спускалась более бодрой.

– Как я понимаю, это еще одна из присказок вашей мамы?

Она широко усмехнулась.

– Ну, в общем-то, да. Но я так каждую ночь прощаюсь с Оуэном. И теперь это уже вошло у нас в привычку.

Я молча кивнула и поплелась вверх по лестнице к себе в спальню. А вот моя мама всегда, прежде чем закрыть дверь моей комнаты, желала мне на ночь сладких снов. Ну, где те сладкие сны, хотела бы я знать. Когда я их видела в последний раз?

Глава 5. Лорелея

Запах жареного бекона соблазнительно плыл по маленькой кухне. Лорелея почему-то вдруг неожиданно для себя вспомнила их маленький трейлер, в котором они когда-то жили вместе с мамой. Мама никогда не отпускала ее на улицу или в школу, прежде чем она не позавтракает плотно дома. Кстати, сейчас она точно так же ведет себя по отношению к Оуэну. От мамы всегда пахло жареным беконом. Это из-за столовки, в которой мама каждый день пахала по две смены. Но когда Лорелея возвращалась из школы, мама всегда поджидала ее в их вагончике. И каждое утро провожала, уже обряженная в свою униформу и белоснежный фартук. Примостившись в уголке, который они именовали «кухней», она колдовала над двухконфорочной плитой, жарила бекон, подрумянивала гренки из батона, обильно смазывая их сливочным маслом, которым повариха из столовки снабжала Дезире после каждой смены. Такая небольшая пластмассовая плошка масла в качестве дополнительных бонусов за труды.

Лорелея уперлась обеими руками в стол и закрыла глаза. Что-то сегодня утром ей не по себе. Мутит… Даже любимый с детства запах не доставляет удовольствия. И от еды воротит. Никакого аппетита. Но вот она услышала, как по лестнице уверенно спускается Оуэн, и тут же мгновенно распрямилась и нацепила радостную улыбку на лицо. Потом переложила со сковороды на тарелку два жареных яйца, а с помощью нескольких тоненьких полосок бекона превратила их в двух симпатичных смайликов.

Оуэн, появившись на кухне, сонно поморгал глазами, глядя на маму, и лишь потом уселся за старенький кухонный стол. Лорелея, вопреки своему обыкновению, вдруг сняла с его лица очки и протерла их подолом своей юбки. На нем были новенькие джинсы, купленные накануне. Жесткие складки на боках еще не успели разойтись, отчего джинсы слегка топорщились. Вязаная фуфайка для игры в гольф, украшенная в верхнем левом углу маленьким человечком, играющим в поло, была застегнута на все пуговицы до самого горла.

Лорелея вернула очки на прежнее место и расстегнула верхнюю пуговичку, слегка ослабив хватку ворота вокруг шеи, а потом слегка взъерошила волосы сына, которые Оуэн уже успел тщательно расчесать на пробор, предварительно смочив вихор водой. Как он однажды заявил матери, ему нравится именно такая прическа, потому что папа тоже всегда так причесывался.

– Доброе утро, Оуэн! – Лорелея поцеловала сына в макушку. И почувствовала облегчение от того, что сегодня утром он не стал сопротивляться или вырываться прочь от ее поцелуев. Что ж, ничего не поделаешь… Мальчик растет, взрослеет… Ему уже претят всякие телячьи нежности, и с этим надо смириться. Правда, в глубине души Лорелея все еще не была готова признать, что ее сын – уже взрослый мальчик.

– Доброе утро, мама!

Оуэн уперся обеими локтями в пластиковую поверхность столешницы и уставился на тарелку, издав при этом тяжелый вздох.

– Что случилось? – немедленно заволновалась Лорелея, перестав суетиться вокруг стола.

Мальчик слегка повел своим худеньким плечиком.

– Мне нравятся эти смайлики. Честное слово! Но если мне все же придется пойти в здешнюю школу, то ты, пожалуйста, не заворачивай мне на завтрак бутерброды со смайликами. Ладно?

– Хорошо! Не буду, – улыбнулась она в ответ, хотя слова сына задели ее за живое. – Я ведь все понимаю.

И она действительно все поняла. Ее сын уже почти вырос.

– Так вы все же планируете пойти в школу здесь?

Они оба повернулись на голос Мерит. Она стояла в дверном проеме в какой-то бесформенного вида юбке, которая к тому же была ей чересчур длинна, и в блузке блеклого бежевого цвета, который совсем не добавлял красок ее лицу. Красивые темные волосы зачесаны назад и небрежно собраны в длинный конский хвост. Само собой, никакой косметики на лице. Кожа у Мерит безупречная, отметила про себя Лорелея, разве что чересчур бледненькая она вся… У Лорелеи просто руки чесались немедленно усадить падчерицу за стол, слегка подкрасить ей губы и нанести немного румян на щечки. В ушах тоже никаких сережек. Неужели ей не прокалывали в детстве уши, удивилась про себя Лорелея. А может, в той комнате, где она провела сегодняшнюю ночь, нет зеркала? И Мерит, не посмотревшись в зеркало, просто забыла вдеть себе в уши сережки?

Лорелея выдвинула стул из-за стола, прямо напротив Оуэна.

– Завтрак уже готов, – доложила она. – Яйца, бекон, тосты, голубика… Голубику я припасла на тот случай, если вы любите блины с голубикой.

По выражению лица падчерицы было ясно, что она категорически не желает садиться на предложенный ей стул. Но тут Мерит перехватила взгляд Оуэна. Мальчик смотрел на нее с такой надеждой, что она все же присела. Правда, на самый краешек, давая тем самым понять, что она не намеревается задерживаться на кухне надолго.

– Тогда, если можно, только кофе, пожалуйста. Я по утрам не завтракаю.

Лорелея подошла к плите и, взяв в руки старый кофейник с ситечком, плеснула горячий ароматный кофе в фарфоровую чашку со сколотым краем. После чего подошла к столу и поставила чашку перед Мерит.

– Плотный завтрак – это главная трапеза дня. Вот моя мама говорила… – начала она и тут же осеклась, увидев выражение лица Мерит. – Сливки? Или сахар? – спросила она невпопад.

– Нет! Просто черный. Спасибо! – поблагодарила Мерит уже в самом конце своей реплики, вдруг вспомнив о хороших манерах.

Она слегка подула на чашку и сделал первый глоток.

– Так что вы там говорили насчет местной школы? Вы же еще и двух дней не прожили в этом городке. Есть ведь и другие подходящие места, я уверена в этом. Зачем же торопиться с принятием решения?

Лорелея повернулась спиной к столу и разбила два яйца в сковороду с длинной ручкой.

– Да, школа – это очень важно, – обронила она, не поворачиваясь к ним лицом. – Именно школа и определит наш конечный выбор. Думаю, что за то время, что мы пробудем здесь, мы сумеем познакомиться со всеми школами в городе, и с муниципальными, и с частными. Последний год Оуэн учился дома, но сейчас вот снова захотел вернуться в нормальную, обычную школу.

– Мамочка! Напоминаю тебе, что меня зовут Роки.

Лорелея еще ниже склонила голову над сковородой.

– Сынок, если ты хочешь, чтобы твои новые школьные друзья называли тебя Роки, я не возражаю. Но для меня ты навсегда останешься Оуэном. Это понятно? Это все равно что потребовать от тебя, чтобы впредь ты называл меня не «мама», а, скажем, Дейзи.

Оуэн весело рассмеялся, вызвав улыбку и на лице Лорелеи.

– Я специально завела будильник пораньше, чтобы спуститься в кухню первой и навести порядок после того, что я тут вчера натворила, – подала голос Мерит. – Но он почему-то так и не зазвонил.

Лорелея швырнула на разогретую сковороду изрядный шмат масла, и оно тут же стало недовольно потрескивать и урчать на все голоса.

– Это я отключила будильник. Вы крепко спали и даже не услышали бы, как он зазвонил. Вот я и решила, что надо дать вам выспаться как следует. Тем более после такой долгой дороги, да еще за рулем. А тут позвонил этот красавец доктор и сказал, что в десять часов они с мистером Уильямсом подъедут к нам.

– Вы что… сделали? – воскликнула Мерит, отказываясь поверить своим ушам.

Но Лорелея скорее повернулась на резкий скрип стула, который тут же рухнул на пол после того, как с него стремительно подхватилась Мерит.

– Который сейчас час? – вопросила она в волнении.

– Без пятнадцати десять. Но не переживайте. Я уже тут прибралась, вымыла пол, напекла сладостей, на тот случай, если доктор…

Но Мерит перебила ее на полуслове:

– Никаких угощений! Понятно? По всему видно, что я ему не слишком понравилась. А если честно, то и я не пришла в особый восторг от мистера Хейварда. К тому же он приедет исключительно за тем, чтобы прямо на месте решить, какие из вещей, хранящихся в доме и напоминающих ему о детстве, он хотел бы забрать себе. И как только он определится со своим выбором, то тут же и уедет.

Лорелея бережно переложила на тарелку очередную порцию омлета с беконом, примостив сбоку свежий тост, и поставила тарелку на стол.

– Тем более вам надо подкрепиться перед тем, как вы с ним станете обшаривать весь дом в поисках того, что ему надо. На это ведь потребуются силы, и немалые… Поэтому присаживайтесь и завтракайте как положено. Когда они позвонят в дверь, я им сама открою. Не волнуйтесь…

Какое-то время Мерит молча разглядывала мачеху, а потом медленно опустилась на стул, с подозрением уставившись на яичный смайлик.

– Он что, надо мной насмехается?

– Не обращай внимания, – посоветовал ей Оуэн, отправляя в рот очередной кусок яичницы.

Лорелея швырнула в раковину пустую сковородку и включила горячую воду.

– А ты, мама, почему не завтракаешь? – поинтересовался у нее Оуэн.

– Я уже позавтракала, – ответила она, а про себя подумала: вот и еще одна ложь, пусть мелкая, но все же в длинном списке моих прегрешений. Она открутила кран до отказа в надежде получить полноценную струю горячей воды, но кран выдавил из себя лишь несколько капель слегка теплой мутной воды.

– Кажется, вам нужен водопроводчик, Мерит. И причем срочно. Если вы, конечно, не станете довольствоваться холодным душем по вечерам и посудой с налетом жира. Можно переговорить с соседями, послушать, кого они порекомендуют… Я имею в виду, когда мы пойдем знакомиться с ними.

Мерит отчаянно закашлялась, видимо, поперхнувшись. Лорелея взглянула на нее через плечо. Мерит небрежно поставила чашку с кофе на стол, расплескав содержимое.

– Простите, что вы сказали? Так вот, довожу до вашего сведения. Даже если бы я сочла приличным бегать по чужим людям и представляться им без приглашения и спросу, что явно не вписывается в здешние обычаи и традиции, то с какой стати вы должны сопровождать меня?

– Зато у этих людей будет отличная возможность познакомиться с Оуэном, – ответила Лорелея безмятежным тоном и выдавила несколько капель моющего средства на новую губку для посуды, которую они тоже приобрели вчера. – Как-никак, а мы – одна семья.

– Она напекла блинов с голубикой, потому что, наверное, поняла, что ты этого делать не умеешь. А ей захотелось произвести хорошее впечатление на гостей, – вмешался в разговор Оуэн с набитым ртом.

Лорелея смутилась, растерявшись немного от слов сына. И не только потому, что она уже много раз говорила Оуэну, что воспитанные мальчики не разговаривают за столом с набитым ртом.

Впрочем, для особого смущения времени у нее нет, и она принялась усердно скоблить пустую сковороду.

– Роберт рассказывал, что вас никогда особо не тянуло к кухне. Вот я и подумала, что, скорее всего, вы не захотите возиться с тестом, а свежая домашняя выпечка лишней никогда не бывает. Тем более булочки с шоколадно-ореховой начинкой. Оуэн их просто обожает. А вдруг вы тоже их любите? Только, пожалуйста, не надо говорить мне, что вы ведете строжайший учет всех съеденных калорий! Вы ведь такая худенькая… Просто вся светитесь… В профиль так вылитая застежка-молния, особенно если еще и язык высунуть.

Лорелея услышала, как у нее за спиной снова громко заскрипел стул. Не надо быть особенно догадливой, чтобы понять: это Оуэн заерзал на сиденье.

Мерит заговорила, медленно роняя каждое слово, будто взвешивая его на каких-то невидимых весах.

– Спасибо, что вы навели порядок на кухне. И за завтрак тоже спасибо. Я вам признательна за ваши труды. Но впредь, пожалуйста, ничего для меня тут не делайте, ладно? Коль скоро вы собираетесь пробыть здесь неделю, то давайте договоримся соблюдать некоторые правила. Более того, сделаем их незыблемыми. Первое. Отныне в мою спальню – ни ногой! Будильник впредь не трогать и к нему не прикасаться. Мои соседи, водопроводчики, электрики и кто там еще может мне потребоваться в будущем, все это вас не касается. Ясно? Вы с Оуэном у меня в гостях, а следовательно, ведите себя, как положено гостям. Все, что от вас требуется, – это аккуратно сложить полотенца и банные простыни на полу прачечной после того, как вы вышли из ванной.

Лорелея, видимо уже полностью совладав с собственными чувствами, отвернулась от раковины.

– Кстати, о полотенцах, Мерит. Стиральная машина тоже вышла из строя. Я хотела перестирать те полотенца, которые мы испачкали, собирая с пола молоко вчера вечером, но безуспешно. Она тарахтела и пыхтела, как старенький грузовичок, который никак не хочет заводиться ранним холодным утром. Видно, та нагрузка, которую задала машине домработница миссис Уильямс, заставив перестирать горы белья, стала ее лебединой песней. В гараже я обнаружила стопку всяких разных справочников, нашла на одной из «Желтых страниц» номер телефона мастера по ремонту стиральных машин. Он пообещал прийти после часа дня, от часа до пяти максимум. Я бы порылась в своем телефоне в поисках чего-то подходящего, но в доме нет Wi-Fi. Если хотите, то я позабочусь о том, чтобы пригласить сюда еще и связиста.

Лорелея улыбнулась своей ослепительной улыбкой бывшей стюардессы, перед которой не могли устоять даже самые трудные и капризные пассажиры. Все они моментально таяли в ее лучах и тут же забывали о своих претензиях. Но Мерит оказалась крепким орешком. И вместо того чтобы тоже улыбнуться в ответ, она разозлилась еще сильнее. Даже два красных пятна проступили на щеках, верный признак гнева. Будь у Лорелеи сейчас под рукой айфон, она бы не преминула сфотографировать падчерицу, чтобы потом показать ей, как та преображается в лучшую сторону, когда на ее личике проступают хоть какие-то краски. Впрочем, вероятно, сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы заводить разговор о пользе макияжа.

Едва пошевелив губами, Мерит процедила:

– Сейчас у меня нет времени разговаривать с вами. Я иду наверх, к себе, и…

Звонок в дверь прервал ее речь, не дав докончить фразу.

Улыбка Лорелеи стала еще более ослепительной.

– Это, должно быть, мистер Уильямс и доктор. Побегу, открою им. А вы можете подняться наверх по черной лестнице и переодеться, если хотите. У вас чудная фигурка. Грех прятать ее под такой объемной юбкой.

Но Мерит лишь раздраженно отмахнулась от нее, и Лорелея успела заметить, как дрожат ее пальцы.

– Ни слова больше! Прошу вас! Я сама открою дверь.

Как только Мерит вышла из кухни, Лорелея достала фарфоровое блюдо из красивого резного буфета у стены и стала перекладывать на него с противня свежую выпечку.

– Оуэн! Приготовь, пожалуйста, чистые тарелки и салфетки, ладно? А я отнесу блюдо в зал. Вдруг кто-нибудь захочет перекусить.

Лорелея весело застучала каблучками по кафельным плиткам пола, заторопившись на выход. И успела как раз вовремя. В фойе она застала только Мерит и доктора. Они стояли друг против друга и были в этот момент похожи на двух псов, готовых вот-вот вцепиться в одну кость.

– Доброе утро, доктор Хейвард, – поприветствовала его Лорелея.

Красавец доктор ответил на ее приветствие широкой дружелюбной улыбкой, которая стала еще шире, едва он заметил Оуэна, который примчался вслед за матерью со стопкой тарелок и салфеток.

– Привет, Роки! Какая у тебя классная рубашка!

И, кажется, все в этот момент заметили, что рубашка Оуэна очень уж похожа на рубашку самого доктора. Но если бы Лорелея смогла оставаться объективной до конца, то ей бы все же пришлось признать, что на докторе рубашка смотрится гораздо красивее. Потому, наверное, что она ему в самый раз. А вот сыну рубашка еще пока явно великовата.

Но Оуэн лишь скромно потупил очи.

– Спасибо, сэр!

– А где же мистер Уильямс? – поинтересовалась у Хейварда Лорелея, ставя блюдо со сладостями на столик в холле и решив про себя не дожидаться, когда Мерит возьмет на себя функции хозяйки и пригласит гостя в зал.

– У него сейчас какое-то срочное дело в офисе. Не смог вырваться. Хотел перезвонить вам, чтобы переназначить встречу на другое время. На что я ответил, что, в принципе, мы с миссис Хейвард можем обойтись и без него. Не станем же мы впиваться друг другу в глотку из-за пары старых вещей. Думаю, обойдемся без кровавых разборок.

Мерит стояла, крепко стиснув руки, и была очень похожа в этот момент на старую строгую учительницу. И только красные пятна на щеках выдавали, насколько она взвинчена.

– Смелый шаг с вашей стороны, доктор Хейвард. Особенно с учетом того, что вы меня совсем не знаете.

Доктор Хейвард глянул на Оуэна.

– Она что, кусается?

Мальчишке очень хотелось расхохотаться, но, посмотрев на мать, он понял, что этого ни в коем случае делать нельзя. Во всяком случае, сейчас.

Лорелея положила булочку на тарелку и протянула ее вместе с салфеткой Хейварду.

– Угощайтесь, доктор. Это с шоколадно-ореховой начинкой.

– О, мои самые любимые! Не считая, конечно, шоколадных батончиков «Орео». Благодарю вас! – Он откусил кусочек и блаженно закрыл глаза. – Мм… вкуснотища! Восхитительная сдоба, миссис Коннорс. У вас самый настоящий кулинарный талант.

– Вы очень любезны. Но зовите меня просто Лорелея.

– Тогда и вы меня – просто Гиббс.

Лорелея мгновенно просияла лицом, поняв, что только что у нее появился новый друг.

– Я заварила свежий кофе. Хотите чашечку?

Но Гиббс не успел ответить.

– Прошу простить меня за то, что я мешаю вашей светской беседе, доктор, – подала голос Мерит, – но у меня полно дел. А потому, может, вы отложите свой кофе на потом, когда мы все с вами решим?

– Абсолютно с вами согласен, миссис Хейвард. Кстати, вы тоже можете называть меня просто Гиббс. В конце концов, мы же одна семья. А то как-то странно получается. Я называю вас так, как все тут называли мою бабушку. – Гиббс немного помолчал, словно ожидая, что Мерит тотчас же обратится к нему по имени. Но она промолчала. Тогда он взял с блюда еще одну булочку и с улыбкой глянул на Лорелею. – Пожалуй, кофе придется отложить до другого раза. А вот за булочки огромное вам спасибо. – Он ласково взъерошил волосы на голове у Оуэна. – Оставь мне еще хоть одну, ладно?

– О, у мамы всегда припрятано про запас, на всякий случай. В холодильнике. Предполагается, что я об этом не догадываюсь.

Лорелея лишь улыбнулась, глянув в потолок.

– Пожалуй, надо тебя побыстрее отправить в какую-нибудь спортивную секцию, где бы ты смог сжигать все свои лишние калории. Или мне придется завязать с выпечкой, чтобы ты не набирал лишний вес.

Оуэн повернулся к матери, не понимая по ее лицу, шутит она или говорит серьезно.

– Мама! Ну что ты такое говоришь!

– А ты любишь рыбалку? – поинтересовался у него Гиббс.

– Не знаю, сэр! – неуверенно покачал головой Оуэн. – Я никогда не пробовал. Но должно быть, рыбалка – это весело.

Доктор кивнул головой в знак согласия.

– Точно! Надеюсь, в следующий раз я возьму свою лодку, и тогда вы с мамой, – Гиббс немного помолчал, потом глянул на Мерит, – и твоя сестра, вы все сможете покататься по реке, порыбачить, если захотите. Я ведь почти все свое свободное время провожу на воде. Или я могу взять тебя одного, опять же если мама позволит. И если погода, конечно, не помешает… К сожалению, сейчас у меня слишком много работы, не хватает людей… поэтому я редко вырываюсь в последнее время на рыбалку.

– Ой, мамочка! Можно? – Оуэн даже подпрыгнул от переизбытка чувств.

Лорелея почувствовала, как слезы застилают ей глаза, и она с трудом выдавила улыбку. Давно она уже не видела сына таким счастливым. Ведь она уже почти смирилась с тем, что грустное выражение лица, появившееся у Оуэна после смерти отца, останется навсегда, как сохранится цвет его глаз или привычка слегка выпячивать нижнюю губу, когда он погружается в свои глубокомысленные размышления.

– О, мы с радостью принимаем ваше приглашение, Гиббс. Спасибо.

Лорелея почувствовала на себе тяжелый взгляд падчерицы. Та буравила ее глазами, поджав губы в ниточку.

– Повторяю! У меня полно работы по дому. Да и Лорелее есть чем заняться. Надо осмотреть город, а уже потом решать, надо ли здесь оставаться на постоянное местожительство. Вполне возможно, стоит заглянуть в библиотеку, изучить атласы и карты других штатов. Вдруг отыщется что-то более интересное…

Лорелея увидела, как опустились плечи у сына. Ей захотелось подбежать к Мерит, схватить ее в охапку и трясти до тех пор, пока не треснет та скорлупа, в которую она сама себя заточила. Маленькая девочка, обиженная на весь белый свет. Неужели обижена до сих пор? Роберт в свое время рассказывал ей, как трагично погибла его жена. Конечно, вполне возможно, рана от потери матери не зарубцевалась в душе Мерит до сих пор. А она еще намеренно расковыривает эту рану, мешая ее заживлению. Но Лорелея ничего не сказала. Она лишь обняла сына за плечи и притянула к себе.

– Думаю, у нас хватит времени на все. В том числе и на рыбалку. Правда, сынок?

Гиббс энергичным кивком головы подтвердил, что Лорелея права.

– Именно так! Обещаю, что помогу вам составить план ознакомления с нашим городом. Я продиктую вам свой телефон перед уходом, – радостным тоном сказал он, после чего повернулся к Мерит и добавил: – Жаль, что вы не сможете составить нам компанию.

С некоторым опозданием Мерит поняла, как она только что ошарашила и даже обидела Оуэна, вылив на него буквально ушат холодной воды, но не стала реагировать на последнюю реплику доктора, а лишь слабо улыбнулась брату и сказала:

– Главное, чтобы Оуэн получил удовольствие.

После чего снова повернулась к Гиббсу и добавила стальным тоном:

– Ну что, приступим? Чем раньше начнем, тем быстрее управимся.

– Полагаю, что вам потребуется оценщик. Эксперт, так сказать. Прежде чем вы согласитесь мне что-то отдать из бабушкиного дома. Не хочу, чтобы вы потом думали, что я вас обворовал, лишив какой-то части наследства.

Мерит вскинула подбородок.

– Не знаю, что вы думаете обо мне, но я выходила замуж за Кэла по любви. Я любила его. И на тот момент понятия не имела ни об этом доме, ни о том, что у него где-то есть бабушка. Или о том, что он погибнет в тридцать девять лет. Поэтому можете забирать себе все, что вам захочется. Ведь изначально эти вещи не должны были принадлежать мне. Никогда! А сюда я приехала лишь потому, что хочу начать свою жизнь с чистого листа, оставить в прошлом те тяжелые воспоминания, которые шлейфом тянутся за мной. А тут как раз и представился такой случай. Все, чего я хочу, так это побыстрее закончить все дела, связанные с домом, и чтобы потом меня оставили в покое… одну.

Лорелея торопливо взглянула на сына. Как он отреагировал на слова сестры, что она хочет жить одна? Но Оуэн был всецело поглощен другим. Деловито распихивал булочки по карманам джинсов. У нее же самой от последнего заявления Мерит тут же заныло сердце. Но чтобы не расплакаться (только этой глупости ей еще не хватало!), Лорелея положила булочку на тарелку и почти что силой всунула ее в руку Мерит.

– Уверена, что на самом деле вы так не думаете, Мерит. Мы так счастливы, что наконец смогли познакомиться с вами. Ведь Оуэн об этом давно мечтал. Он ни о чем другом больше и не говорил с тех самых пор, как я сказала ему, что мы уедем из Джорджии. Ведь правда, сынок?

Оуэн глянул на мать испуганными глазами, словно чего-то недослышал, а потом молча кивнул головой с набитым ртом, так, что даже крошки посыпались на рубашку. Между тем как Мерит продолжала оцепенело пялиться на угощение мачехи с таким выражением лица, словно та подсунула ей на тарелке дохлую рыбу.

Гиббс засунул руки глубоко в карманы и бросил ей, недобро прищурившись:

– Да! Никогда бы не подумал, что Кэл выберет себе в жены такую женщину.

В первую минуту Мерит даже задохнулась от неожиданности, словно Гиббс только что ударил ее. Но она пришла в себя и принял вызов.

– Когда мистер Уильямс сообщил мне, что у моего мужа есть младший брат, я тоже пыталась представить себе, какой он, этот брат. Ведь Кэл в свое время не просто уехал из этого города, бросил этот дом, оставил свою бабушку… Он ведь и вас тоже оставил. Или я не права? И на это, как мне кажется, у него были свои причины. Или я не права?

У Гиббса задрожала челюсть, но он не проронил ни слова в ответ. Наверное, подумала Лорелея, он сдержался потому, что рядом был Оуэн. А тот даже перестал жевать и вытянул голову, прислушиваясь к начавшейся перепалке.

Сжимая в руках картонную тарелку, Мерит направилась к лестнице.

– Давайте начнем осмотр сверху и будем постепенно спускаться вниз.

Лорелея подхватила блюдо с оставшейся выпечкой и повернулась, чтобы уйти на кухню.

– Пойду наведу порядок во всех шкафчиках, застелю полки свежей декоративной бумагой, которую мы вчера купили. А потом попытаюсь перемыть всю посуду, если это у меня получится в холодной воде.

Мерит ухватилась за перила и круто развернулась, прежде чем поставить ногу на первую ступеньку, ведущую вверх. Именно там, возле самого края перил, Лорелея вчера вечером повесила свою сумочку. Повесила и забыла потом забрать ее с собой наверх.

– Вы не обязаны этого делать! Ни в коем случае!

– Знаю! Но это ведь такой пустяк… Обычный жест благодарности за то, что вы позволили нам остаться здесь на какое-то время, – поспешно отреагировала на слова падчерицы Лорелея.

– Спасибо! – сдержанно ответила Мерит и стала подниматься по лестнице, держась за перила. И тут под руку ей как раз попался ремешок от ридикюля. Не успела Лорелея предупредить ее, чтобы она была повнимательнее, как сумка соскользнула с перил и шлепнулась вниз, а все ее содержимое высыпалось на пол.

Множество тюбиков с губной помадой, компакт-пудра, румяна, тени, расчески, кисточки, крохотная зубная щетка, щипчики для бровей разлетелись по выцветшему голубоватому ковру, а несколько бутылочек с таблетками и тюбик с противокислотной жидкостью откатились еще дальше, почти к самым ногам доктора Хейварда.

– Я подниму! – бросилась к нему навстречу Лорелея, но Гиббс опередил ее. Он быстро собрал с пола все четыре бутылочки, мельком глянул на них, а потом уже внимательно посмотрел на женщину.

– У меня язва и еще кое-какие неприятные проблемы с желудком, – сбивчивым тоном принялась пояснять ему Лорелея и попыталась сделать при этом беззаботный жест рукой. – Вот я и подлечиваюсь постоянно, как говорится, на ходу.

Не обращая внимания на извинения Мерит, она стала одной рукой торопливо собирать с ковра всю свою косметику и запихивать ее обратно в сумочку. А потом передала сумочку Гиббсу, чтобы тот положил на место и пузырьки с лекарствами.

– Если вы задержитесь у нас подольше и вам потребуются консультации врача, я с удовольствием помогу вам. Дайте мне только знать, – не преминул тот предложить свои услуги.

Лорелея улыбнулась с явным облегчением.

– О, спасибо, показаться врачу – совсем не лишнее. Благодарю вас. Я обязательно свяжусь с вами.

Мерит стала подниматься по лестнице, Гиббс пошел следом, вперив напряженный взгляд ей в спину с таким видом, словно у нее на блузке было написано что-то крайне интересное и важное.

Лорелея передала блюдо с булочками Оуэну.

– Пожалуйста, отнеси это на кухню. А я пока соберу с пола все остальное.

Глаза мальчика вспыхнули от удовольствия, и Лорелея поняла, что пока сын дойдет до кухни, число булочек изрядно сократится. Но она ничего не сказала, а лишь подумала про себя: ну и ладно! Зато когда ее сын вырастет и станет изредка оглядываться в собственное детство, то сможет вспомнить именно такие вот забавные мелочи, которые, в сущности, и делают человека по-настоящему счастливым.

Она опустилась на колени и стала собирать тюбики с помадой. Представила себе прямую негнущуюся спину Мерит и тут же начала ломать себе голову над тем, какие же такие веские причины заставили в свое время Кэла бросить родного брата и оставить всю свою прежнюю жизнь. Взять и уехать из родного города и больше никогда сюда не возвращаться. Она подняла тюбик ярко-розовой помады и на какое-то время зажала его в своей руке, потому что только что ей в голову пришла очередная мысль, которая вполне годилась для того, чтобы ее занести в Тетрадь умных мыслей. У каждого бывают в жизни свои огорчения и обиды. У всех без исключения. Но каждый человек переживает собственные горести по-своему. А некоторые вообще пытаются скрыть свое горе от посторонних глаз и не выставляют его напоказ.

Уцепившись за стойку перил, Лорелея с трудом поднялась на ноги и медленно побрела на кухню, громко стуча каблуками по половицам. Но прежде чем ее увидел Оуэн, на ее лице снова заиграла лучезарная улыбка.

Глава 6. Мерит

Я буквально спинным мозгом чувствовала, как Гиббс буравит меня взглядом. Такое чувство, будто он вонзается двумя пальцами уже непосредственно в мою плоть. Но вот я кое-как вскарабкалась на последнюю ступеньку элегантной когда-то лестницы и замерла.

– С чего начнем?

– Полагаю, с моей детской. Не думаю, что бабушка стала выбрасывать оттуда что-то. Наверняка в шкафу все еще хранятся мои вещи, оставшиеся в доме с тех далеких пор.

Я направилась к комнате, которую мистер Уильямс описал мне как бывшую детскую Гиббса. Там сейчас обитала Лорелея. Интересно, что он хочет отыскать в шкафу, задалась я невольным вопросом. Быть может, старые шахматы или перчатки для игры в бейсбол. Всякие пустяки, могущие напомнить ему годы детства и отрочества.

– Судя по тому, что я уже успела увидеть в доме, согласна с вами. Едва ли здесь вообще что-нибудь и когда-нибудь выбрасывалось. Пожалуй, даже обстановка в доме сохранилась в своем неизменном виде, в точности такой же, как и в те годы, когда вы здесь жили.

Я сделала ошибку, оглянувшись и взглянув на Гиббса. По его лицу вдруг разлилась задумчивость, пожалуй, даже нежность… Вот уж никогда бы не подумала, что мой деверь так склонен к сентиментальности. Я быстро отвела глаза и толкнула дверь в спальню.

Кровать аккуратно застелена. Покрывало ручной работы в сине-зеленых тонах, напоминающих океанский прибой, тщательно заправлено по краям неширокой кровати с узкими рейками по бокам, похожими на карандаши. Из-под подушки виднеется крохотный край ночного пеньюара Лорелеи, того, что с леопардовой расцветкой. На прикроватной тумбочке, рядом с упаковкой какого-то противокислотного лекарства, лежит объемная тетрадь, по внешнему виду смахивающая на дневник, в ярко-розовой виниловой обложке. Наверняка большинство страниц в этом дневнике чистые. Что она станет записывать в свой дневник, эта Лорелея? Разве что помечать, в чем была одета вчера, чтобы не повториться и не надеть ненароком этот же самый наряд и на следующий день.

На туалетном столике перед зеркалом расставлена целая батарея разнообразных косметических средств, кремов, гелей, масок, привлекающих взгляд своими золочеными пробками. Я не успела просмотреть и половины, чтобы найти хотя бы одно знакомое название, как услышала, что Гиббс тронул дверцу шкафа.

Громоздкий шифоньер несколько непривычной формы примостился в самом углу комнаты, выпирая из этого угла своими габаритами. У меня даже сложилось впечатление, что кто-то уже пытался уменьшить его необъятные размеры, затеяв нечто, отдаленно напоминающее модернизацию спальни. Собственно, такая же картина была замечена мною и в других спальнях тоже. Старинную мебель явно хотели приспособить к веяниям нового времени. Впрочем, насколько можно судить, попытка обновить антикварные гардеробы прошлого или даже позапрошлого века – это, пожалуй, единственное усилие прежних хозяев привнести в свой дом хоть что-то из современной жизни.

Чемоданы Лорелеи были составлены друг на друга на дне шкафа. Их содержимое уже красовалось на многочисленных плечиках. Просто образцовый порядок в вещах! Перед чемоданами были выставлены туфли. Множеств пар обуви, и все до единой на умопомрачительно высоченных каблуках.

Прямо над рейкой с вешалками – глубокая полка на всю ширину шкафа. На ней множество коробок. Целых три ряда коробок разной ширины и объема, уложенных аккуратными стопками до самого верха.

– Похоже, именно в этих коробках бабушка и хранила все мое имущество, – негромко проронил Гиббс, скорее разговаривая с собою, чем обращаясь ко мне. Но вот он оглянулся на кровать и добавил: – У меня такое чувство, что здесь вообще ничего не изменилось с тех давних пор, когда я обитал в этой комнате.

– Что совсем даже неплохо, – отозвалась я и осторожно спрятала леопардовый пеньюар с глаз долой, затолкнув его поглубже под подушку.

Гиббс бросил на меня короткий взгляд.

– Потому что – что?

Я слегка покраснела. Кто за язык тянул, право дело? С какой такой стати я должна делиться с кем-то своими семейными секретами? Перемывать свое грязное белье… Тем более с этим человеком. То, что у нас с ним общая фамилия, ничего не значит… И ничего не меняет. Мы с ним – чужие люди.

Я сделала вид, что поправляю подушки на кровати.

– Когда я поступила в колледж и уехала из дома, отец продал дом, в котором я выросла, и переехал в небольшую квартирку. И ничего не взял с собой из старого дома. Выбросил все. Мебель, новогодние игрушки, одежду. Даже постельное белье – одеяла, простыни…

– И ваша мать позволила ему сделать это?

Я почувствовала легкое головокружение. Столько лет прошло после гибели мамы, а рана все никак не заживает. И горечь утраты такая, будто она умерла только вчера.

– Мама умерла, когда мне было двенадцать лет.

Какое-то время Гиббс молча смотрел на меня.

– А я потерял свою маму, когда мне исполнилось только пять лет. Кэлу на тот момент было пятнадцать. Это было очень тяжело. И возраст здесь совсем ни при чем. Какая разница, сколько тебе лет, когда умирает твой отец или мать? Все равно, такое чувство, будто уходит какая-то часть тебя самого.

Я уставилась на него в некотором смятении. Ведь точно такие же слова я сказала своему отцу сразу же после похорон мамы. Мамы нет, и вот уже сколько лет я ковыляю по жизни, будто у меня отняли одну ногу. Я быстро отвернулась к шкафу.

– Забирайте любые коробки из тех, что лежат на этой полке. Просмотрите, то, что вам не нужно, оставляйте. Я потом сама разберусь с их содержимым. Что выброшу, что раздам. Едва ли в них есть вещи, которые могут мне понадобиться.

– А что это? – спросил он.

Я подошла к нему ближе, и он взмахом руки указал мне на коробку из гофрированного картона, на которой не было никаких пометок. И тут меня снова повело в сторону, и я опять попыталась совладать с собой. Но прежде чем промямлить хоть что-то в ответ, я в изнеможении закрыла лицо руками, чувствуя, как у меня внутри все дрожит.

Гиббс бросил на меня встревоженный взгляд.

– Прошу прощения, – выдавила я с трудом, опуская глаза вниз, чтобы не встречаться с ним взглядом. Внезапно до меня дошло, что его глаза точно такие же, как у Кэла.

Гиббс ничего не ответил, но я чувствовала, что он продолжает наблюдать за мной. Я подошла к двери и нажала на кнопки электрических включателей. Загорелся свет в комнате, заработал вентилятор под потолком.

– Здесь такая духота, – сказала я извиняющимся тоном и стала обмахивать лицо рукой.

– А вы еще блузку с длинными рукавами надели, – посочувствовал мне Гиббс. – С короткими было бы попрохладнее.

Я глянула на свою блузку. Все тот же неизменный беж. Интересно, как долго я буду одеваться исключительно в бежевое? И почему я продолжаю это делать и сейчас?

Внезапно меня снова охватила злость. Надо побыстрее уйти из этой комнаты, как можно быстрее. Стараясь не смотреть на Гиббса, я сказала:

– Все коробки, которые вы отберете для себя, выставляйте прямо в холл. Туда мы станем относить все, что вы еще отыщете в других помещениях. А я пойду загляну в комнату к Оуэну. Посмотрю, все ли там в порядке.

– О, там наверняка полный порядок, – небрежно отреагировал Гиббс и, повернувшись ко мне спиной, занялся разбором коробок.

Почему-то его небрежный тон меня задел.

– Почему вы так уверены? – не удержалась я от вопроса.

– Знаю по собственному опыту. Когда ребенок теряет отца или мать, то он старается изо всех сил, ведет себя самым образцовым образом. И все ради того, чтобы угодить тому из родителей, кто остался в живых, чтобы – не дай бог! – не расстраивать его. А то и он вдруг возьмет и умрет.

А ведь и правда, подумала я, вспомнив, как я из кожи вон лезла после смерти мамы, чтобы угодить отцу. Лучшая студентка, примерная дочь, отличная домохозяйка. Словом, я старалась изо всех сил, чтобы уход матери из жизни как можно меньше сказывался на отце, чтобы он вообще не замечал ее отсутствия. И как ни странно, это срабатывало и работало до тех пор, пока отец не встретил Лорелею.

– Впрочем, вы это и без меня хорошо знаете, – добавил он и с головой залез в шкаф, чтобы извлечь оттуда наружу то, что он там уже успел отыскать. Что позволило мне беспрепятственно разглядывать его спину. Он совсем не похож на Кэла. Так почему же вчера днем, в самый первый момент нашей встречи, когда Гиббс вдруг неожиданно возник на крыльце дома Хейвардов, мне показалось, что я увидела перед собой покойного мужа? Правда, волосы у них одинакового цвета спелой ржи, глаза глубоко посажены и одинаковый тон радужной оболочки – золотисто-коричневый. Та же уверенность в движениях. Но Кэл был спортивного телосложения, широкоплечий, мускулистый, словно профессиональный футболист. Гиббс выше и более сухощавый. Да, несомненно, сходство между двумя братьями просматривается. Но все равно, они такие разные… Я вспомнила, как мистер Уильямс рассказывал мне, что Гиббс был очень привязан к матери, а Кэл больше тянулся к отцу. Интересно, какие качества от своих родителей унаследовал каждый из них, подумала я. Помимо внешнего сходства, конечно.

Я замешкалась на пороге. С одной стороны, не терпелось поскорее уйти отсюда. С другой – не хотела, чтобы последнее слово в нашем разговоре осталось за Гиббсом.

– Почему вы так считаете? Вы же меня совсем не знаете.

Гиббс даже не повернулся в мою сторону, чтобы посмотреть.

– Я знаю вас более чем достаточно, – сказал он, как отрезал, безапелляционным тоном.

Я больно прикусила губу и глубоко вздохнула, а потом мысленно повторила правило, которое, по словам Кэла, их заставили выучить в академии в самую первую очередь. Для возникновения огня необходимо наличие трех составляющих: тепла, кислорода, топлива. При отсутствии любого из этих трех компонентов, возникновение пожара невозможно или маловероятно.

– С вами все в порядке?

Я спохватилась, вспомнив, что стою с закрытыми глазами. Такая дурацкая привычка, которую я приобрела за годы своего замужества: закрыть глаза и уйти в себя, сделать вид, что тебя в этот момент никто не видит и не слышит.

– Все хорошо.

– Почему бы вам не присесть?

– Говорю же вам, со мной все хорошо. Просто хочу побыстрее разделаться со всем этим.

– Это в вас говорит кровь уроженцев Новой Англии? Или вы вообще такая упрямая?

Чувствуя, что снова закипаю от злости, я заторопилась в комнату Оуэна. Я уже взялась за ручку двери, чтобы войти в бывшую детскую Кэла, как в этот момент услышала страшный шум у себя за спиной. Я снова ринулась в комнату Гиббса и увидела, что гофрированная коробка, привлекшая мое внимание чуть ранее, свалилась с полки прямо на пол и сейчас лежала на боку, являя миру свое содержимое. Коробка была до отказа забита старыми, пожелтевшими от времени газетами.

Гиббс склонился над коробкой и перевернул ее в исходное положение.

– А она оказалась тяжелее, чем я думал. Надеюсь, там ничего не разбилось, – заметил он виноватым тоном.

Внезапно во мне проснулось любопытство. Я тоже подошла к коробке и пригляделась.

– Скорее всего, нет. Да и чему тут биться? Здесь же одни газеты.

Гиббс согласно кивнул головой.

– И они не имеют никакого отношения ко мне. Кстати, это единственная коробка, которую я с самого начала не признал своей. Потому-то я и взялся за нее в первую очередь.

Он поднял несколько газет, вывалившихся из коробки на пол, и аккуратно сложил их в стопку. Одна газета отлетела почти что к самым дверям. Я наклонилась и подняла ее, мельком бросив взгляд на число, проставленное на первой полосе: 26 июля 1955 года.

– Седая старина! – проговорила я, протягивая ему поднятую с пола газету, которую он присовокупил к остальным и стал запихивать их обратно в коробку.

– Да они здесь все старые… И одного года, между прочим, – заметил Гиббс, пробежав глазами несколько газет. – Он глянул на самую нижнюю газету в стопке. – Временной разброс – от июля до августа 1955 года. С чего бы бабуля хранила весь этот хлам столько лет? – Он недоуменно пожал плечами. – Может, какое событие семейного масштаба… Какой-то юбилей или свадьба… Или что-то еще, что бабуля захотела оставить себе на память, сделать вырезки, вклеить их в памятный альбом… Да только руки так и не дошли до газет.

Наклонившись над коробкой, Гиббс впихнул туда последнюю пачку газет, прижал их сверху коленом и закрыл ее, вернув на прежнее место отвороты. А затем взял коробку в руки.

– Если вы не будете возражать, и Лорелея тоже, то я пока поставлю коробку вон в тот угол. Там, кстати, можно будет складировать все, что предназначено на выброс. А те коробки, которые я решу забрать с собой, я буду выставлять в холл. Так мы ничего не перепутаем.

– Лично я не возражаю. Думаю, Лорелея тоже будет не против. К тому же она пробудет здесь не более недели.

Гиббс метнул в меня взгляд, от которого мне снова захотелось закрыть глаза.

– Вы так уверены?

– Конечно. Она сама сказала мне, что приехала просто навестить. Думаю, ей хочется как можно скорее приобрести собственное жилье для себя и Оуэна.

Какое-то время он молча разглядывал меня, а затем направился в дальний угол комнаты и сгрузил коробку на пол.

– А вы совсем не похожи на своего старшего брата. Разве что глаза… Да еще цвет волос…

Прикусить бы язык, но было уже поздно. Слова уже вырвались наружу. Как говорится, не поймаешь. Вот так и в детстве я всегда выпаливала все, что взбредет мне на ум, даже не задумываясь о последствиях. Мама пыталась отучить меня от этой нехорошей привычки, но тщетно. Отца же моя непосредственность даже забавляла. И только мужу удалось заставить меня наконец замолчать, и, как оказалось, надолго. Он очень скоро отучил меня болтать лишнее. И до сегодняшнего дня мне почти всегда удавалось сдерживать себя.

– Да, все так говорят. Но видите ли, последний раз я видел Кэла, когда мне было десять лет. Но люди, которые его знали, твердят в один голос, что Кэл – вылитый отец. А вот глаза у нас обоих от мамы. И это мне всегда было приятно слышать, потому что сам я не помню, какие глаза были у мамы.

Голос его дрогнул, и, чтобы скрыть свое смятение, он смущенно отвел глаза в сторону.

– А что у вас с ногой?

Я мгновенно потянула за подол юбки, пытаясь прикрыть ногу. Бесполезно. Он уже успел заметить шрам.

– Так, несчастный случай. Еще когда я была маленькой девочкой.

Если я рассчитывала удовлетворить его любопытство таким лаконичным ответом, то глубоко ошибалась.

– Говорите, несчастный случай?

– Ну да! Автомобильная авария.

Я снова вышла в коридор и поспешила в комнату Кэла. Слава богу, удалось закрыть неприятную тему разговора раньше, чем она получила свое дальнейшее развитие.

Я еще даже не успела зайти в комнату, а уже почувствовала каким-то шестым чувством, что Кэл не хочет, чтобы я тут появлялась. Словно он опасается, что если я увижу его детские сокровища, то это как-то поколеблет образ того сурового мужчины, который он лепил из себя в глазах окружающего мира. Но Кэл мертв. Я сама видела, как его тело опускали в землю, до сих пор чувствую на своих ладонях те комочки грязи, которые остались после того, как я, разжав кулак, бросила на гроб первую горсть земли. Пожалуй, я до сих пор не могу избавиться от этого ощущения песка на своих руках. Да и от воспоминаний о муже тоже пока не могу отделаться. Он по-прежнему мерещится мне за каждым углом, словно подстерегает, чтобы поймать меня прямо на месте, если я скажу или сделаю что-то не так.

Какое-то время я бестолково маячила в дверном проеме, а потом усилием воли заставила себя переступить порог. Дошла до самой средины комнаты, стараясь дышать ровно, ничем не выдавая свое волнение.

Гиббс оказался прав. В комнате царил идеальный порядок. Кровать была заправлена безукоризненно. Даже Кэл не нашел бы, к чему придраться. Покрывало аккуратно разглажено и натянуто так туго, что швырни в него монетку достоинством в двадцать пять центов, и она тотчас же отскочит в сторону. Наверняка и простыни под покрывалом были заправлены с той же тщательностью. Прямо армейская дисциплина какая-то и казарменная чистота вокруг.

Гиббс вошел в комнату следом и остановился возле пустого и чистого пластмассового контейнера, приставленного к стене.

– Это – террариум, – услышали мы голос с порога.

Повернулись и увидели Оуэна. Топорщащиеся в разные стороны джинсы, словно их накрахмалили, а потом забыли разутюжить, рубашка, застегнутая на все пуговицы. Смотрит на нас открытым взглядом. Конечно, мальчишке ведь всего еще десять лет, но что-то в его внешнем облике заставляет думать о нем, как о маленьком мужчине. Чересчур взрослая одежда, быть может. И слова такие взрослые… террариум… Опыта общения с детьми у меня нет, но мне почему-то вдруг захотелось подойти к Оуэну, ласково взъерошить волосы на его голове, а потом пойти в какой-нибудь магазин и купить ему линялые джинсы с заплатками на коленках.

– А что это такое? Террариум? – притворилась я несведущей, в надежде разговорить брата. Подозреваю, что едва ли кто-нибудь, кроме его матери, разумеется, проявлял хотя бы малейший интерес к его хобби. И вдруг прямо на глазах Оуэн снова превратился в ребенка, хрупкого и беззащитного мальчика. Такой одинокий крохотный листок, трепещущий на ветру и могущий в любой момент оторваться от своей ветки и улететь куда-то прочь.

Он внимательно глянул на меня, потом перевел взгляд на Гиббса, словно ожидая, что кто-то из нас сейчас признается, что мы над ним просто подшучиваем. В частности, я. Но вот он переступил порог и заговорил серьезным тоном:

– С точки зрения технической террариум – это такая экологическая система для растений. Он совсем не предназначен для того, чтобы помещать туда всяких жучков или мелких животных. Но я люблю собирать разных интересных насекомых, пауков например, а потом наблюдать за ними через увеличительное стекло. А после нескольких часов наблюдений я обязательно выпускаю их всех на волю.

– А светлячков ты любишь коллекционировать?

Оуэн бросил на меня удивленный взгляд.

Я слегка откашлялась в ожидании ответа, погрузившись мыслями в прошлое. Вспомнила, сколько раз по утрам мы с отцом разглядывали мои находки на ярко освещенной кухне. Всяких разных насекомых, которых я собирала в мамином саду, а потом приносила домой и помещала в специальную коробку. А папа рассказывал мне, как называется каждая из этих крылатых и шестиногих тварей.

– Светляки – это представители семейства жесткокрылых насекомых, таких как тараканы, к примеру. Их еще называют светящимися жучками, потому что в их теле присутствует живое светящееся вещество, с помощью которого они ищут себе партнеров для спаривания или привлекают добычу.

Я изобразила на лице кривоватую улыбку. И мальчик тотчас же отреагировал на нее широкой добродушной улыбкой. Я даже успела разглядеть, что передние зубы у него слегка налезают друг на друга. Пожалуй, ему стоит надеть брекеты, которые я тоже носила когда-то в детстве.

– Тебе папа тоже рассказывал про насекомых? – бесхитростно поинтересовался у меня Оуэн.

У меня в груди кольнуло.

– Да. Как я понимаю, тебе он много рассказывал про них.

– А в школе над тобой одноклассники не смеялись, когда узнали, что ты знаешь всякие мудреные названия насекомых? Уже по-научному…

Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Поначалу, да, потешались немного. А потом я сняла со спины одного своего одноклассника огромного паука и вынесла его на улицу. И тогда все в классе решили, что я очень смелая и ничего не боюсь.

– Правда? – Лицо мальчика мгновенно просветлело, а в глазах затеплилась надежда, что в один прекрасный день такое может случиться и с ним. Я невольно рассмеялась.

– Знаешь, как это ни странно звучит, но большинство людей боятся насекомых, особенно больших пауков. Хотя пауки не относятся к разряду жуков. Они уже из семейства паукообразных. Вот, к примеру, мой покойный муж был сильным и храбрым пожарным, но пауков очень боялся. Даже самых маленьких.

Улыбка сбежала с моего лица, когда я вспомнила, как разозлился Кэл, когда однажды я поймала в комнате крохотного домашнего паучка и спокойно выпустила его на подоконник со стороны улицы. Но Кэл немедленно раздавил беднягу цветочным горшком, а я получила первый и наглядный урок на будущее: всегда делать вид, что я не замечаю его страхов.

Я подняла глаза и перехватила взгляд Гиббса, который внимательно смотрел на меня. В первую минуту мне показалось, что я вижу перед собой глаза Кэла, и холодок пробежал у меня по спине. Холодок страха.

В комнате повисло неловкое молчание. Но Оуэн, не догадываясь о причинах моего замешательства, продолжил как ни в чем не бывало:

– Да, пауки очень занятные насекомые. И храбрые тоже. Но все же жуки-светляки мне нравятся больше. Иногда я ловил их в таком количестве, что мог обходиться ночью без света. Они вполне заменяли мне ночник.

За окном послышалось легкое позвякивание стеклышек. От улицы нас отделяло только старенькое, покрытое ржавчиной, жалюзи, в котором дырок было гораздо больше, чем целых реек. Судя по всему, китайские колокольчики болтались на гвозде, вбитом в оконную раму.

Я тяжело вздохнула.

– А я думала обойтись только стремянкой, чтобы снять все эти побрякушки. Но, видно, придется специально кого-нибудь нанимать, чтобы убрать прочь эту музыку. Ума не приложу, зачем человеку понадобилось развешивать колокольчики по всему дому.

Оуэн немедленно бросился к окну и стал между мною и жалюзи, словно пытаясь спасти китайские колокольчики, звеневшие за его окном. Наверное, испугался, что я сейчас подойду и вырву их живьем вместе с тем гвоздем, на котором они болтались.

– А можно я оставлю хотя бы эти? Мне они очень нравятся.

Я вспомнила всю кошмарную минувшую ночь, когда надоедливый стеклянный перезвон не дал мне заснуть до самого утра.

Гиббс словно прочитал мои мысли.

– Через пару дней вы привыкнете к этой музыке, а потом и вовсе перестанете замечать ее.

– Посмотрим! – ответила я неопределенным тоном, явно не намереваясь обещать что-то конкретно, хотя и видела, с какой надеждой смотрит на меня Оуэн.

Гиббс подошел к шкафу и открыл его. А я продолжала скользить взглядом по комнате. Взгляд мой опять сам собой уперся в модели лего, которые я уже успела заметить, когда впервые побывала здесь. Я подошла ближе: разноцветные модели автомобилей самых разных марок, самолетики, другие транспортные средства, собранные из типовых узлов, входящих в конструкторские комплекты лего. Попыталась представить себе, как возится маленький Кэл, собирая эти модели, тщательно пригоняя одну деталь к другой, что требует не только сноровки, но и большого терпения. Попыталась, и не смогла.

– А можно мне поиграть с этими машинками? – спросил у меня Оуэн. – Обещаю, я буду аккуратно. А если что-то нечаянно сломаю, то сам и починю.

Я уже открыла рот, чтобы сказать «да», но тут же снова закрыла его. Ведь эти игрушки не мои. Когда-то они принадлежали Кэлу. Да, я его вдова, это правда. Но того маленького мальчика, каким был Кэл в детстве, я не знала никогда. Он для меня совершенно незнакомый человек.

– Вау!

Мы вместе с Оуэном одновременно оглянулись на голос Гиббса. Он по-прежнему стоял рядом со шкафом, держась одной рукой за дверную ручку. Огромный, широченный шкаф, пожалуй, вдвое превосходящий по своим размерам тот, что стоит в комнате Гиббса. А возглас удивления вырвался из уст Гиббса потому, что, открыв шкаф, он обнаружил, что тот совершенно пуст. Не считая чемодана Оуэна, аккуратно примостившегося в дальнем углу. А еще темно-синий рюкзак с красной монограммой, который лежал поверх чемодана. Огромный ряд широких полок уходил ввысь до самого потолка, и все они были девственно-чистыми и пустыми. Все, за исключением одной.

Я представила себе, с какой злостью Кэл выгребал все содержимое с этих полок и складывал в огромные черные пластиковые пакеты, чтобы потом разом вынести на помойку все реликвии своего детства. После чего принялся паковать носильные вещи, просто швырял их в дорожные сумки, даже не удосужившись снять с плечиков. Он никогда и ничего не делал наполовину и никогда не подавлял своих эмоций. Наверное, поэтому он и стал замечательным пожарным, спасал человеческие жизни, рискуя своей. А все потому, что он никогда не думал дважды о том, что ему следует делать. Да, я вижу явственно, своими глазами, как именно мой покойный муж сгрузил собственное детство в мешки для мусора. Вот только понять не могу. А зачем он это сделал?

– Вау! – воскликнул Оуэн, наверняка увидев то, что привлекло внимание Гиббса.

На самой верхней полке стояла еще одна модель лего, выдержанная в бело-голубых тонах, особенно ярко выделявшихся на фоне выцветших обоев, которыми был оклеен шкаф изнутри. Это была модель самолета, и она по своим размерам намного превосходила те модели, что теснились на стеллажах. Модель, судя по всему, была не закончена. Некоторая небрежность крепления элементов выдавала, что самолет мастерился на глаз, без каких-либо инструкций и указаний. Внутри модель была полой, и там было достаточно места, чтобы разместить в салоне пассажиров. Маленькие человечки выглядывали незрячими глазами из боковых отверстий, которые выполняли функцию иллюминаторов.

– Похож на «Дуглас», модификация DC-6, – небрежным тоном бросил Оуэн. Гиббс лишь удивленно вскинул брови.

– Наш отец был летчиком, – пояснила я, а про себя подумала: Наш отец. А ведь не предполагала, что хоть и с усилием, но все же произнесу эти слова когда-нибудь. Получается, что только что я во всеуслышание призналась, что более не являюсь единственной дочерью и единственным ребенком в семье Коннорсов. Впрочем, я десять лет уже знала об этом и наконец нашла в себе силы заявить об этом факте открыто.

– Хочу быть инженером-авиаконструктором, когда вырасту, – сказал Оуэн. – Буду заниматься проблемами аэронавигации. Очень важная проблема, кстати. Я уже кое-что знаю об аэронавигации.

Интересно, делился ли он своими долгосрочными планами с другими мальчишками, своими приятелями, невольно задалась я вопросом. И снова почувствовала непреодолимое желание взъерошить брату волосы и расстегнуть хотя бы самую верхнюю пуговичку на его рубашке.

Гиббс осторожно снял самолет с верхней полки и поставил на стол, а потом обратился к Оуэну:

– Все модели лего в твоем полном распоряжении, Роки. Можешь играть с любой из них. Уверен, ты обеспечишь за этими самолетиками надлежащий уход.

Он глянул на мальчика, и по его лицу я поняла, что ему тоже хочется погладить Оуэна по голове и ласково взъерошить его темные волосы.

Но вот он перевел взгляд на высокий комод.

– Интересно, а что там в этих ящиках?

– Они пустые, сэр! – с готовностью подсказал ему Оуэн. – Когда я раскладывал свою одежду по ящикам, то сам убедился в этом. Там ничего нет.

Гиббс снова встретился со мной взглядом. Наверное, представил себе, подумала я, как его старший брат уничтожает всяческие следы своего присутствия в этой комнате, высвобождая полку за полкой, вешалку за вешалкой. Однако же свои модели он не уничтожил, оставил стоять на своих прежних местах. Почему?

– А вы заходили в эту комнату после того, как Кэл уехал из дома?

Гиббс немного помедлил с ответом.

– Нет! Я здесь никогда не бывал. Когда я был маленьким, он не очень любил, когда я трогал его вещи или поделки. Вот я и решил, что даже после своего отъезда он вряд ли обрадуется, узнав, что я тут шарю по полкам без спросу. – Гиббс замолчал на короткое мгновение, и я вдруг почувствовала, будто тень Кэла вдруг возникла в комнате и стала между нами. – Могу предположить, что сейчас комната Кэла выглядит точно такой же, как и в тот день, когда он закрыл за собой дверь.

Какая-то недосказанность прозвучала в последних словах Гиббса, что-то похожее на легкую грусть, словно боль застарелой утраты все еще давала о себе знать. А я в этот момент снова вспомнила того человека, который был моим мужем, и подумала, что при всем своем желании не смогла бы изобразить искреннюю грусть. Потому что никаких сожалений по поводу смерти Кэла я не испытывала. Никогда.

Гиббс снова вышел в коридор. Какое-то время молча разглядывал картину, висевшую на стене, потом потрогал рукой выцветшие обои, оборванные края которых скрутились в спиральки, напоминающие издали ножки издыхающего паука. Потом прошел дальше и остановился возле двери, ведущей в мансарду. Тронул ручку, убедился, что дверь закрыта, и посмотрел на меня с недоумением.

– К сожалению, мистер Уильямс сказал, что не знает, где ключи от этой двери, – пояснила я. – Но он пообещал прислать слесаря, мастера по дверным замкам.

Какое-то время Гиббс сосредоточенно разглядывал запертую дверь, потом обронил, как будто между прочим:

– Помню, что, когда я был маленьким, у бабушки наверху была мастерская.

– Мастерская? – удивилась я. – Что же она там мастерила?

Гиббс равнодушно пожал плечами:

– Понятия не имею. Меня туда никогда не пускали. А когда Кэл уехал, бабушка попросту заперла дверь, ведущую в мансарду, и сама больше никогда туда не поднималась. Мне кажется, что именно там бабуля и мастерила свои китайские колокольчики.

Мне хотелось спросить у Гиббса, зачем Эдит понадобилось такое количество этих самых колокольчиков. Зачем она облепила ими весь дом и почему так внезапно перестала вдруг заниматься их изготовлением и даже закрыла наглухо дверь в свою мастерскую? И почему Кэл так отчаянно пытался уничтожить всякую память о себе в этом доме и о тех годах жизни, что он провел здесь? Но, скорее всего, точно такие же вопросы задает себе и сам Гиббс, задает и не находит на них ответа вот уже скоро двадцать лет.

Завибрировал его мобильник. Гиббс извлек телефон из кармана и пробежал глазами высветившийся на экране текст эсэмэски.

– К сожалению, мне надо срочно ехать на работу. Закончим наш осмотр в другой раз, если вы не возражаете. В городе разгулялась какая-то детская инфекция, косит всех малышей подряд, до двенадцати лет включительно. Вот сообщают, что очередная партия пациентов уже дожидается меня в приемном покое. Я позвоню вам попозже, и мы договоримся о дате и времени нашей следующей встречи.

Я вздохнула.

– Мне бы хотелось не затягивать с разбором всех этих завалов и начать инвентаризацию всех шкафов и кладовок как можно скорее. Дел много, но этим я могла бы заниматься и в промежутках между другими делами. Само собой, все, что представляет интерес для вас, уже изначально ваше. Но, может быть, для того, чтобы ускорить процесс наших поисков, вы дадите мне какие-нибудь наметки. Что искать? Где именно?

Он бросил на меня взгляд, исполненный смешанных чувств. Кажется, моя напористость его раздражала, а мое желание быть полезной – забавляло. Я с трудом подавила в себе очередное желание вспылить.

– Тогда в первую очередь обратите, пожалуйста, внимание на старые фотоальбомы. Моя мама была неплохим фотографом-любителем. Она до последнего дня фотографировала, а потом вклеивала свои фотографии в альбомы. Очень много наших детских фотографий с братом, которые она тоже делала сама. Хотелось бы взглянуть на них еще раз.

А он умеет удивлять. Все же доктор Хейвард – очень чувствительный человек, снова мелькнуло у меня. Или с чего бы его вдруг потянуло заглянуть в собственное прошлое, увидеть еще раз фотографии брата? Который, между прочим, не только бросил его в свое время, но и сам уже тоже успел стать частью этого прошлого.

Мы вдвоем направились к лестнице. Гиббс вежливо пропустил меня вперед. Я широко распахнула парадную дверь и сказала:

– Дайте мне знать, когда сможете появиться у нас в следующий раз, чтобы продолжить свои поиски. А я обещаю, что буду честно откладывать для вас все фотоальбомы, которые сумею отыскать.

– И про ключ от запертой двери не забудьте. Если сумеете попасть в мансарду, расскажете мне потом. Меня самого всегда страшно занимало, чем это бабуля занимается у себя наверху.

Он уже вышел на крыльцо, потом повернулся ко мне снова и добавил:

– Пожалуйста, извинитесь за меня перед Лорелеей. Но мне надо бежать. Так что кофе откладывается до другого раза.

Я молча кивнула и уже приготовилась закрыть дверь, но тут меня осенило:

– Скажите, а Кэлу разрешалось подниматься в мансарду?

Гиббс странно посмотрел на меня и ответил:

– Да. Разрешалось. Он там бывал, и довольно часто.

Какое-то время мы молча разглядывали друг друга, и снова я подумала, что все же призрак Кэла незримо присутствует в этом доме, отбрасывая зловещие тени на все вокруг. Вот и сейчас он опять встал между нами, и показалось, будто солнце вдруг померкло или затянулось клубами дыма.

– До свидания, – коротко попрощалась я и закрыла дверь, чтобы никто из нас – не дай бог! – не успел произнести имя Кэла вслух. Да и зачем тревожить тени прошлого? Ведь никто из нас не желает встречи с призраком.

Глава 7. Лорелея

Лорелея откинулась на спинку красивой садовой скамейки и закрыла глаза. Оуэн – она категорически не хотела даже мысленно называть сына Роки – возился наверху, в своей комнате, с моделями лего. Модели, которые мастерил когда-то покойный муж Мерит, он не трогал. Зато из собственного комплекта собрал целый аэропорт со множеством самолетов и даже со взлетной полосой. Когда она спросила у сына, а почему он не играет с теми самолетиками, которые принадлежали Кэлу, не потому ли, что боится расстроить свою сестру, Оуэн лишь отрицательно покачал головой в ответ и сказал, что не стал разбирать модели Кэла, потому что очень сильно подозревает, что в один прекрасный день это захочет сделать сама Мерит.

Мерит между тем наводила порядок в своей комнате, вывернула содержимое всех шкафов, комодов, антресолей, ящиков трюмо и тумбочек, тщательно помечая каждую просмотренную вещь в специальном блокноте. После чего вещи сортировались и отправлялись в одну из трех коробок, подписанных сверху: НА ВЫБРОС, РАЗДАТЬ ЛЮДЯМ, ГИББС. Лорелея с наслаждением сбросила с ног свои высоченные шпильки. Все равно ведь никто не видит. Мама в свое время учила ее, что губная помада, маникюр, высокие каблуки – все это заставляет женщину чувствовать себя лучше даже тогда, когда на самом деле ей плохо. Однако, несмотря на все свои старания следовать наставлениям мамы, в последнее время Лорелея редко чувствовала себя хорошо. Что отнюдь не означало, что следует прекратить работать над собой и далее.

Она снова открыла глаза и вдруг выхватила взглядом чье-то лицо. Пригляделась… Из зарослей кустарников выглядывала полуразбитая статуя. Она возникла из земли так неожиданно, будто кто-то только что сбросил ее с небес, а потом осторожно примостил в этом заброшенном уголке сада. Лорелея отложила в сторону Тетрадь умных мыслей, в которую только что строчила очередное свое наблюдение, и подалась всем туловищем вперед. Интересно, есть ли у этой скульптуры имя? По внешнему виду очень смахивает на какого-то святого. Помнится, ее лучшая подружка из Галф-Шорс Молли О’Брайан обставила фигурками таких святых весь свой трейлер. Ее мама была католичкой, и у нее были свои святые на все случаи жизни. У одного она просила помочь ей найти ключи. К другому обращалась с просьбой послать ей хорошего человека в мужья. Главное, чтобы жених не был жадным и при деньгах. Когда заболела мама Лорелеи, она тоже стала просить своих святых помочь Дезире. Но Дезире лишь отшучивалась в ответ, говоря, что если пришло ее время, значит, пора уходить. И тут уж никакие святые не помогут. Быть может, именно поэтому она продолжала коптить небо, выкуривая по три пачки сигарет в день, вплоть до самой смерти. Мама была по-настоящему верующим человеком, это правда. Но вот по части религиозности и соблюдения всяких обрядов она была не очень строга. Впрочем, когда Лорелея уже училась в старших классах, мама вместе с ней неоднократно посещала разные собрания евангелистов. Видно, боялась, что школа испортит ее девочку и та без божественных наставлений пойдет вразнос.

– Лорелея! Вы где? – Громко хлопнула дверь черного хода.

Лорелея увидела, как Мерит быстро спускается по ступенькам крыльца. Она тут же сунула ноги в свои туфли-лодочки и поспешно поднялась со скамейки. И сразу почувствовала легкое головокружение. Ухватилась обеими руками за спинку скамейки, не забыв изобразить на лице приветливую улыбку.

– Я здесь, – отозвалась она негромко, не решаясь оторвать руку от скамейки, чтобы помахать ею Мерит. Еще, чего доброго, потеряет равновесие и упадет прямо на землю. К тому же Мерит может разозлиться, расценив такой жест как недопустимую фамильярность с ее стороны.

Мерит подошла к скамейке и остановилась напротив, подбоченившись.

– Возле парадного крыльца появилась какая-то нелепая статуя кролика. Вы, случайно, не знаете, откуда она взялась и кто ее туда поставил?

– Я набрела на этого кролика в супермаркете Волмарт, что на Роберт-Смолз-Паркуэй. Мы сегодня утром ходили туда с Оуэном за овощами. А там устроили распродажу парковых скульптур, имеющихся у них в наличии. Ну разве он не прелесть, а? Я специально оставила его на крыльце. Подумала, вы сами решите, куда его поставить. Но если бы вы спросили меня, то я бы посоветовала поставить его здесь, рядом с этим парнем. Хорошая компания была бы старику.

Мерит заморгала ресницами быстро-быстро, словно хотела поскорее проморгать и то, что она видит, и то, что она слышит. Дескать, сейчас откроет глаза, и ничего этого нет и в помине – ни Лорелеи, ни ее кролика.

А Лорелея между тем продолжала щебетать, словно утренняя птичка:

– Его ведь можно будет наряжать на каждые праздники. На Рождество – в костюм Санта-Клауса, на другие праздники напяливать на него шляпу Дяди Сэма и его сюртук. И дом будет смотреться более празднично.

Лицо Мерит оставалось предельно серьезным.

– Полагаю, что государственный флаг на улице или нарядная елка в доме тоже создадут подобающее настроение.

Лорелея сразу же представила себе заседание домовладельцев, своих бывших соседей. Уж как они все наседали на нее, требуя придать дому презентабельный вид. А Мерит хорошо смотрелась бы во главе этого заседания, причем исключительно на месте председателя. Лорелея осторожно опустилась на скамью, хотя перед глазами у нее все еще плясали искорки.

– Конечно, совсем не обязательно выставлять малыша перед фасадом дома. Согласна! По-моему, ему самое место здесь, в саду.

Мерит уже приготовилась ответить, но тут ее внимание привлекло нечто, лежавшее на скамейке рядом с Лорелеей. Лорелея проследила за ней взглядом. Мерит разглядывала ее розовую тетрадку, которая лежала раскрытой. Лорелея специально закрепила ее в таком положении с помощью эластичной резинки.

– Нравится? Это такой приблизительный набросок, скорее, эскиз. Просто хотела показать вам, что можно сделать из этого сада.

Она взяла тетрадь и протянула ее Мерит.

– Здесь осталось много клумб, которые, по-моему, следует сохранить. Большинство цветов и кустарников мне знакомы. Они растут и в Галф-Шорс. Климат-то у нас одинаковый. Помню, когда мы с мамой задерживались в каком-то месте надолго, она немедленно начинала разводить цветы. И делала грядки. Представляете? Свежие овощи со своего огорода. Прелесть! А в трейлере у нас всегда было полно цветов в горшках. Все ими было заставлено, так что даже ржавчины на стенах не было видно. Думаю, мне вполне по силам навести порядок в саду и придать ему прежний презентабельный вид. Самое главное – правильно провести прореживание: что-то убрать, что-то оставить. Хотя мне такое занятие не по душе. Чувствуешь себя судьей, выносящим вердикт. Этого помиловать и оставить, а вот этого – выбросить вон. Меня же воспитывали в том духе, что нельзя никого судить. Сами знаете, не судите, да не судимы будете.

Лорелея попыталась еще раз улыбнуться. Ей так хотелось, чтобы выражение лица Мерит стало менее суровым. Когда же она смягчится и душой, и телом? Смотрит на всех букой, словно вот-вот должно случиться что-то ужасное и непоправимое.

– Словом, если вы не против, то я займусь вашим садом, помогу вернуть его прежнюю красоту. А у вас появится местечко, где можно будет с удовольствием посидеть, почитать в тенечке или выпить сладкого чая. Кстати, здесь есть неплохая зеленая лужайка, на которой Оуэн мог бы попрактиковаться в игре в бейсбол. Он пока еще не очень силен по части обратных подач и прочее, вот пусть и тренируется на свежем воздухе.

Лицо Мерит оставалось по-прежнему суровым и неулыбчивым, и Лорелея почувствовала, как и ее собственная улыбка тоже сбежала с лица.

– Мама всегда говорила, что если человек выращивает сад, значит, он верит в свой завтрашний день.

– Обратные подачи? Бейсбол для Оуэна? – процедила сквозь зубы Мерит, даже не разжимая губ, которые были в этот момент похожи на две бесцветные стекляшки.

Но слава богу, подумала про себя Лорелея, что падчерица начала с Оуэна и бейсбола, а не с ее мамы. Неожиданно для самой себя она вдруг расслабилась.

– Да. Думаю, когда мы расчистим здесь все заросли, то места вполне хватит и для бейсбола тоже.

Заметив выражение лица Мерит, она оборвала себя и все же, слегка откашлявшись, не удержалась от того, чтобы не добавить:

– Конечно, все это можно будет организовать подальше от окон и от дома, конечно… Чтобы вас не беспокоить.

Мерит тяжело опустилась на скамейку и сделала глубокий вдох. Потом положила руки на колени, обтянутые бесформенной черной юбкой: короткие ногти без всяких следов маникюра.

– Итак, вы планируете задержаться у меня на более долгий срок, чем на неделю?

Лорелея больно укусила себя за нижнюю губу, почувствовав на языке вкус помады. Кажется, она допустила ошибку. Ведь все ее планы и надежды были связаны с будущим. Потому что день сегодняшний… Она даже фактически не знает, где она и что с ней будет дальше. Скорее всего, нигде и ничего хорошего. Да, как-то ей удалось проникнуть в дом Мерит, но на этом все ее успехи и закончились. Во всяком случае, у нее пока еще не хватает смелости признаться Мерит в главном. Ведь она планировала задержаться в ее доме вместе с сыном на какое-то время. Неопределенное время.

Конечно, можно было бы пока и не признаваться, тем более прямо сейчас. Но и тянуть с решающим разговором тоже резона нет. Правда всегда выйдет наружу рано или поздно. Так всегда было, есть и будет, учила ее мама. А потому Лорелея лишь молча кивнула головой, не отводя взгляда от Мерит. Она почему-то боялась, что стоит ей отвести глаза в сторону, и Мерит подхватится со скамейки и умчится прочь, словно испуганная лань.

– Да. Но, как я говорила вам еще раньше, обещаю, мы не станем для вас обузой. Я буду готовить, убираться по дому… Обещаю, вы даже не почувствуете моего присутствия. А больше всего я хочу, чтобы вы получше познакомились с Оуэном. Подружились бы с ним. Ваш отец тоже очень этого хотел. Он наверняка оставил бы и письменное обращение к вам, если бы знал, что все так случится в тот злополучный день. Какой-то груженый грузовик с прицепом на полном ходу врезался в его машину, когда он ехал на работу. Но он столько раз говорил о том, что мечтает познакомить Оуэна с вами. А потому я чувствовала себя просто обязанной привезти сына сюда, к вам. – Лорелея нервно сглотнула слюну, но глаз своих не отвела. – Тем более что мы уже потеряли всякую надежду, что в один прекрасный день вы сами постучите в дверь нашего дома.

Мерит сидела неподвижно и молчала. И так продолжалось достаточно долго. Лорелея даже стала нервничать. Ее опыт общения с людьми подсказывал ей, что если человек слишком долго обдумывает, что ему сказать, значит, он скажет нечто такое, что ей совсем не хотелось бы услышать. А если так, то надо максимально оттянуть этот момент, например, заполнить паузу какой-нибудь необременительной болтовней.

– Мне кажется, что это статуя какого-то святого. И стоит она либо на камне, либо на корнях какого-то дерева. Оттого у нее и вид такой немного скособоченный. Бьюсь об заклад, от такой неудобной позы у святого, наверное, каждый день голова болит. Может, стоит его откопать и поставить в другое место? Например, где-нибудь рядом с кроликом. Вон под тем большим дубом. Пусть бы вели себе разговоры на пару целыми днями…

– Все дело в деньгах, да? Но вы ведь сказали мне, что отец оставил вам достаточно денег, чтобы вы ни о чем не волновались… Но тогда я не понимаю, в чем истинная причина вашего появления здесь… Нет, все же здесь замешаны деньги, не иначе! В противном случае с какой такой стати вам срываться с места и всеми правдами и неправдами цепляться за мой дом?

– Деньги? – Лорелея взглянула на Мерит. Может, та что-то упустила из того, о чем она ей говорила? А может, она сама чего недослышала? Отвлеклась на минуту, прикидывая мысленно, какой блеск для губ подошел бы Мерит или какой оттенок пудры и румян смог бы ее освежить. Да и цвет кофточки… Уже давно пора бы сменить этот унылый беж на что-то более веселое. Это лишь добавило бы падчерице привлекательности. Да и хорошего настроения тоже.

– Да, деньги, – продолжила Мерит прежним неуступчивым тоном. – Получается, что страховых выплат вам оказалось недостаточно. Или вы уже успели потратить всю страховку? Да, знаю, мне по завещанию отошла приличная сумма, но я была уверена, что все остальное свое состояние папа завещал вам и Оуэну. Отец был человеком очень рачительным, не из тех, кто привык пускать деньги на ветер. Так неужели вы уже успели промотать все его денежки?

Лорелея неловко зажмурилась, смахивая слезы с глаз. Потом прижала свою розовую тетрадку к груди, крепко сжимая ее пальцами обеих рук. Ах, какая жалость, что она не может открыть свою Тетрадь умных мыслей прямо сейчас и записать в нее все то, что она собиралась сказать Мерит. Некоторые очень торопятся с выводами, а все потому, что у них просто не хватает терпения докопаться до правды.

Она уже открыла рот, чтобы возразить Мерит, сказать ей, что она не права, но в этот момент с реки вдруг подул ветерок. Струя свежего воздуха отыскала их даже среди зарослей сада, обдала своей живительной прохладой и помчалась дальше. И сразу же на разные голоса запели китайские колокольчики, и листва на ветках могучего дуба тоже встрепенулась и заколыхалась, переливаясь серебром. Листочки словно подмигивали ей или даже откровенно подшучивали.

Лорелея вскинула подбородок.

– Да, вы правы. Мы разорены. И у меня нет средств для того, чтобы содержать сына. Вот почему я так отчаянно пытаюсь найти пристанище, где можно было бы переждать тяжелые времена до тех пор, пока я снова сумею встать на ноги.

Мерит тоже взглянула на пляшущие в воздухе листья дуба. Но никакой насмешки она в их танцах не увидела. Напротив! Она вдруг почувствовала, что на нее наваливается какая-то огромная глыба. Разве может она вот так с бухты-барахты принять на себя такую ответственность? Но какая альтернатива? Ей что, выставлять этих людей за дверь?

– А Оуэн в курсе?

Лорелея задумалась на секунду и тут же выпалила:

– Нет! Я специально отложила деньги на его нужды. Из них я сейчас купила ему кое-что из одежды, еду покупаю, на бензин потратила, чтобы приехать к вам.

– Вы продали свой дом?

Лорелея согласно кивнула.

– А деньги? Те деньги, которые вы выручили от продажи, они куда ушли?

Лорелея старалась говорить спокойно:

– У нас было много долгов. Главным образом невыплаченные кредиты. Теперь они все погашены.

– А лекарства? Лечение? Как все это вы оплачивали?

Лорелея почувствовала, будто только что ей в рот засунули кляп. Откуда Мерит все знает? Но тут же вспомнила бутылочки с лекарствами, которые выпали из ее сумочки и рассыпались по полу в холле.

– На ближайшие несколько месяцев моя медицинская страховка покроет все расходы, а дальше надо будет думать, что делать.

Мерит кивнула в знак того, что да, согласна. Надо думать! Потом она снова взглянула на изваяние святого.

– Почему вы мне с самого начала не сказали правду?

Лорелея ответила без промедления:

– Потому что боялась, что вы попросту выставите нас за дверь. Кому нужны бедные родственники, которые сваливаются тебе на голову, когда ты их совсем не ждешь?

Лорелея заметила, как потемнели глаза Мерит, как легкая тень скользнула по ее лицу. Значит, она была права в своих опасениях. И сама Мерит отлично понимает это. И тут Лорелея вспомнила, как Оуэн, будучи еще совсем маленьким, яростно отрицал, что он съел пирожное без спросу, хотя на его лице, на подбородке, было полно крошек, выдававших его с головой. Даже если ты тысячу раз скажешь, что не делал этого, тогда как на самом деле сделал, твои слова никогда не станут правдой. Вот еще одна прописная истина, которую Лорелея занесла когда-то в свою тетрадь.

– У вас полно своих проблем, – продолжила она более мягким тоном. – И мне совсем не хотелось взваливать на ваши плечи дополнительный груз наших проблем. Я понадеялась, что в данной ситуации мы сможем помочь друг другу хоть чем-то, пока я снова не встану на ноги. А вы за это время сумеете по-настоящему сблизиться с Оуэном. Он ведь ваш брат, Мерит. Родная кровь. В отличие от меня. Но, к сожалению, у нас с вами предполагается пакетная сделка: Оуэн плюс я. Прошу вас, примите это как есть.

Мерит поднялась со скамейки и огладила руками свою юбку, словно пыталась стряхнуть с нее невидимое пыльное пятно. Безобразный пластмассовый обруч туго перехватывал ее красивые волосы. Но он оказался не помехой для ветерка, который мгновенно растрепал волосы в разные стороны, и они волной вздымались то вверх, то опадали вниз. Так маленький ребенок нетерпеливо переминается с ноги на ногу в ожидании, когда начнется что-то интересное. Эта неожиданная ассоциация едва не заставила Лорелею снова улыбнуться. Она вдруг вспомнила фотографию маленькой Мерит, на которой та была запечатлена в ярко-красных туфельках и с розовой тату на руке, которую она сама же себе и нарисовала. Наверняка что-то от той маленькой девочки до сих пор живет в душе Мерит, подумала она. Но вот только сумеет ли та веселая жизнерадостная малышка, которая любила наряжаться, украшать себя и носить туфельки таких необыкновенно ярких расцветок, сумеет ли она выбраться из-под многолетних завалов, состоящих из горя и слез? Или все печали, выпавшие на долю Мерит, похоронили ту девочку заживо? Оставалось лишь надеяться на то, что этого не произошло. Надеяться хотя бы ради блага Оуэна.

Когда Мерит заговорила, голос ее звучал решительно и строго. Такое впечатление, что всю свою речь она уже успела мысленно прокрутить в голове:

– Что бы вы там ни думали обо мне, я любила отца. Долгое время после смерти мамы мы были нужны, жизненно необходимы друг другу. А потом в его жизни появились вы, и надобность во мне отпала сама собой. А ведь мне он был по-прежнему нужен. И этого предательства я ему не простила, хотя и не переставала любить.

Мерит на мгновение умолкла. А Лорелея подумала, что падчерица роняет слова с тем холодным безразличием, с каким обычно диктуют кому-то цифры телефонного номера. Бездушные, голые цифры, и ничего более.

– Хорошо! На это я пойду ради Оуэна. Во-первых, он мой брат, во-вторых, отец тоже наверняка хотел бы, чтобы я поступила именно так. Но, как вы справедливо заметили, у нас с вами – пакетная сделка. Отлично! Оставайтесь и живите у меня столько времени, сколько вам понадобится для того, чтобы окрепнуть. Но не ждите от меня какой-то родственной приязни и прочих проявлений семейной близости. Отца я так и не простила. Причин прощать вас у меня тоже нет.

Мерит повернулась к ней спиной и зашагала прочь. Вот и прекрасно, обрадовалась Лорелея, довольная уже тем, что падчерица не увидела легкой улыбки, проскользнувшей по ее губам. Как-то все получилось само собой, почти случайно. Но в итоге она добилась всего, чего хотела. Всего, что было нужно Оуэну. Впервые за долгие месяцы того ужаса неопределенности и безысходности, который сковывал ее по ногам и рукам, она увидела свет в конце тоннеля. Неужели в ее жизни наступил отлив? И разбушевавшиеся океанские волны, которые так внезапно обрушились на ее жизнь, отступают прочь?

Мерит уже поднималась по ступенькам крыльца, ведущего на кухню, когда услышала у себя за спиной голос мачехи, и остановилась.

– Вы знаете, я любила его. А он любил меня. Да, он был намного старше меня, почти в отцы годился. Но, как говорила моя мама, любовь не выбирает возраст или цвет кожи. Любовь просто приходит, и все! Понимаю, вам неприятно это слышать, но так оно есть на самом деле, и с этим ничего не поделаешь. Нам было хорошо вместе, и мы были по-настоящему счастливы. Единственное, что омрачало наше счастье, так это то, что нам не хватало вас. Ваше присутствие в нашей жизни сделало бы нашу семью не только абсолютно полной, но и абсолютно счастливой. И мы с мужем до последнего верили, что в один прекрасный день так оно все и будет.

Не говоря ни слова, Мерит прошествовала к застекленным дверям, открыла их и вошла на кухню, громко хлопнув на прощание, да так, что даже стекла зазвенели. Словно пощечину мне дала, подумала Лорелея.

Глава 8. Мерит

С крутого берега утеса я лениво разглядывала извивающуюся ленту реки, которая струилась внизу, то переливаясь в свете солнечных лучей, то уходя в тень вместе с солнцем. По речной глади неспешно скользила лодка, направляясь в сторону моста. Я сидела в кресле-качалке под парадным портиком, допивая первую чашку кофе. Такие утренние медитации уже успели войти у меня в привычку за последнюю неделю. Созерцая реку, я пыталась уловить различия, зафиксировать своим глазом, как меняется вся цветовая гамма вокруг в зависимости от освещения. Почему солнечный луч на реке кажется золотисто-желтым, а когда свет падает на дом, то дом уже начинает светиться всеми оттенками серого и белого?

В Мэне я росла вдали от реки. Впрочем, присутствие больших водных пространств где-то поблизости все равно ощущалось во всем. Могущественная сила океанских глубин завораживала и пугала одновременно. Океану ничего не стоило проглотить целиком огромный корабль и отправить его прямиком на дно. А волны между тем будут продолжать свой ритмичный бег туда и обратно, словно ничего и не случилось. Моя мама выросла в рыбацкой семье, жившей на океанском побережье в рыбацком поселке Стонингтон, штат Коннектикут. Один из ее дядей погиб во время шторма, пропал без вести. Возможно, эта жуткая история, рассказанная мне когда-то мамой, и сформировала во мне чувство безотчетного страха, которое всегда вызывает у меня большая вода. К счастью для мамы, после замужества она перебралась уже в глубь материка и больше никогда не соприкасалась с океанской стихией.

Во время учебы в колледже я как-то раз весной отправилась вместе с подружкой на выходные в Хиггинс-Бич. Помнится, был сильный отлив, океан отступил далеко от берега, выбросив на мель обломки какого-то старого затонувшего судна. И этого зрелища для меня оказалось достаточно, чтобы навсегда повернуться к морской стихии спиной. Единственное, что я себе тогда позволила, так это зайти в воду, да и то только по щиколотки, и тут же объявила, что вода слишком холодная, и весь остаток нашего пребывания на берегу океана я провела под пляжным зонтиком, опасаясь только одного: сгореть на солнце. А в ту сторону, где на отмели валялись останки корабля, я даже не взглянула ни разу, хотя прилив уже давно успел накрыть его высокой волной и спрятать от любопытных глаз. Это был мой первый и последний отдых на берегу океана. Позже я не раз спрашивала себя, а почему так получилось? Может быть, моя первая попытка познакомиться с океаном поближе просто оказалась неудачной. А может быть, мой категорический отказ плескаться среди волн вместе с остальными друзьями и подругами был как-то связан с моей матерью. Она всю свою жизнь почему-то очень боялась воды. Видно, наложили свой отпечаток воспоминания детства. К тому же и ее мать, моя бабушка, была очень непростым, если не сказать более, человеком.

Я снова поднесла чашку ко рту и вдохнула в себя аромат свежемолотого кофе. Вообще-то я выросла преимущественно на растворимом кофе. Две чайные ложки на чашку, заливаешь смесь горячей водой и ставишь на пару секунд в микроволновку. Само собой, такому кофе далеко по своим вкусовым качествам до настоящего кофе, но зато так быстрее и проще. Лорелея оказалась верна своему слову и старалась не мельтешить у меня перед глазами. Каждое утро она готовила завтрак, накрывала на стол, ставила чашку дымящегося горячего кофе, предварительно процеженного сквозь ситечко, для меня и тут же исчезала из кухни, не вступая ни в какие разговоры, стоило мне только появиться на пороге. Не скрою, такое ее поведение вызывало у меня некоторую неловкость, даже чувство вины, но как переломить ситуацию и изменить ее в лучшую сторону, я тоже не представляла. Тем более что Лорелея прекрасно знает о том, что я никого не простила и не собираюсь прощать и более всего на свете хочу одного: чтобы меня оставили наконец в покое и я смогла бы жить в этом доме одна.

Над головой негромко позвякивали китайские колокольчики. Я сделала еще один глоток. Знала, что Лорелея снова возникнет рядом с горячим кофейником в руке, чтобы наполнить мою чашку заново, стоит ей только опустеть. Конечно, я могу и сама прекрасно сходить на кухню и принести кофейник сюда, но мне почему-то лень даже пошевелиться. То ли на меня так окружающая обстановка действует… Или этот свет, слегка размытые краски, отчего все вокруг почему-то кажется нереальным, похожим на театральные декорации, будто я смотрю на мир сквозь рождественский шар, разукрашенный переливающимися снежинками. Я даже перестала задергивать на ночь шторы, чтобы иметь возможность, просыпаясь по утрам, сразу же видеть солнечный свет, проникающий в комнату с улицы. Такого своеволия Кэл мне никогда не позволял. Возможно, именно поэтому я сейчас с таким удовольствием отказалась от ночных штор.

Я вдруг представила себе Кэла сидящим на том же самом месте, где сейчас сижу я. Возможно, он сидел и размышлял над тем, что скоро уедет отсюда навсегда и никогда более не вернется под родной кров. И снова я задалась все тем же мучительным вопросом. Но почему? Почему он так поступил? Такая неземная красота вокруг… И этот воздух, и река, и стволы могучих дубов, поросших у основания диким мхом, который стелется сплошной пеленой вплоть до самой воды, и само расположение деревьев, словно кто-то намеренно поставил их здесь в два ряда на некотором расстоянии друг от друга, чтобы они могли, сплетаясь ветвями, отражаться в воде своими кронами, образуя совершенные по форме овалы. А сами эти овалы так похожи на входы в таинственные пещеры некого сказочного подводного царства. Они манят к себе, словно приглашая нырнуть и погрузиться в этот подводный мир. Да, интересно было бы нырнуть и посмотреть, что там на дне, добраться до самых дальних уголков этой подводной пещеры… Если бы я только так панически не боялась воды… Безумная идея сама по себе. И глупая до крайности. Это в молодости у меня была голова забита подобными сумасбродными мыслями. Но замужество быстро выбило из головы всякую дурь.

Снова открылась парадная дверь. Я уже ожидала увидеть на пороге Лорелею, как всегда крадущуюся на цыпочках, чтобы ее не заметили. Я повернулась, чтобы сказать ей, что все нормально, не надо ей прятаться и делать вид, что ее тут нет. Но вместо Лорелеи увидела симпатичную мордашку своего брата, выглядывавшего сквозь щелочку в приоткрытую дверь.

– Можно мне к тебе? Обещаю, я тебя не побеспокою.

Кажется, за последнюю неделю я уже слышала подобное обещание бессчетное количество раз. И уж точно больше, чем за всю предыдущую жизнь.

– Само собой, иди сюда. Ты меня ничуть не побеспокоил.

Мне хотелось сказать брату, что моя отчужденность не имеет к нему никакого отношения. Конечно, когда я его в глаза не видела, сама мысль о том, что у меня есть младший брат, претила мне. Но сегодня можно лишь сожалеть о годах отчуждения и внутренней неприязни к этому славному мальчугану. Но как начать такой разговор? С чего? Нет, не могу я пока. И не потому, что считаю Оуэна слишком маленьким для того, чтобы все понять. Скорее, я боюсь, что как раз он поймет все правильно.

Оуэну уже десять лет, и за все эти десять лет я его ни разу не видела. Но как же объяснить ему, что сейчас не самое подходящее время для нашего с ним сближения? Впрочем, когда оно было подходящим? Разве при жизни Кэла было бы лучше? Но просто сейчас я занимаюсь тем, что заново переформатирую всю свою жизнь. И эту новую жизнь я пока не хочу делить ни с кем. И уж в первую очередь не хочу делить ее со своей мачехой и со своим младшим братом. До недавнего времени их имена лишь изредка всплывали в моей памяти наподобие полузабытых литературных персонажей книг, которые я прочитала много лет тому назад.

Оуэн сел в соседнее кресло-качалку, держа в руках чашку, точную копию моей.

– Кофе? – поинтересовалась я.

– Нет, мэм! – с неожиданной куртуазностью ответил мальчик. – Это горячий шоколад. – Он скривился. – Мама говорит, что кофе мне еще рано. Может пагубно отразиться на моем росте. Просит подождать до восемнадцати лет, а уж потом можно будет пить. В восемнадцать лет я ведь получу право голоса. А если я достаточно взрослый, чтобы принимать участие в выборах, то и кофе смогу пить, как взрослый.

– Это уж само собой! – согласилась я, а про себя подумала, что брат мой рассудителен не по годам. Этакий маленький умненький старичок. Да и весь его внешний облик… Я глянула на его наутюженные джинсы, аккуратные повседневные туфли из мягкой кожи на резиновой подошве, на спортивную рубашку с короткими рукавами, на сей раз в полоску, но тоже с тщательно отутюженным воротничком. Он неспешно потягивал горячий шоколад из кофейной кружки, над которой, несмотря на жару на улице, клубилось облачко пара, и в эту минуту был очень похож на взрослого самостоятельного мужчину. Такой маленький мужчина в миниатюре.

– А шорты у тебя есть, Оуэн?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, мэм. Были, но я уже из них вырос, и мама их кому-то отдала. Обещала купить новые, но пока все забывает.

Я глянула на мальчика с улыбкой. Вспомнила, что Лорелея жаловалась мне на то, что лишних денег у нее сейчас нет.

– Не сомневаюсь, в этом городе есть свои гипермаркеты, да и ближе ко Дню поминовения будут организованы всяческие распродажи. Я сама хочу купить себе кое-что из вещей, обновить гардероб, так сказать. Хочешь, отправимся по магазинам вместе?

Оуэн замер над чашкой, глаза его моментально расширились от радостного возбуждения.

– Да, мэм! Это будет здорово! Мне очень нужны шорты для того, чтобы кататься на скейте.

Я смутно представляла себе, какие именно шорты нужны для того, чтобы кататься на скейте. Но, во всяком случае, хочется надеяться, что это будут свободные штанишки, а не туго затянутые на ремень брюки с безукоризненно заложенными складками.

– А с чего это ты вдруг стал называть меня «мэм»? У меня же имя есть. Мерит.

Какое-то время Оуэн молчал, уставившись в свою кружку.

– Хорошо! – сказал он наконец. – Я буду называть тебя Мерит. А ты меня – Роки, ладно?

Я постаралась спрятать свою улыбку.

– Ладно! Хотя если честно, то ты больше похож на Оуэна, чем на Роки.

Мальчик нахмурился.

– Да я и сам знаю.

– Вот и прекрасно. Оуэн – красивое, мужественное имя. Отличное имя для отличных парней! Честное слово! Так зачем же прятаться за каким-то дурацким Роки? И зачем скрывать свой интеллект, если он у тебя есть? Потому как у парней по имени Роки интеллектом и близко не пахнет.

Но Оуэн сидел с прежним нахмуренным выражением лица, из чего следовало, что я не умею разговаривать с детьми так, как это следует делать. Да, несмотря на свой возраст, делать я этого не умею. Не вписалась, так сказать, в лигу мамаш. Я откинулась на спину, подавив невольный вздох, и вдруг вспомнила, как когда-то вместе с папой смотрела фильм про Роки. Про что сам фильм, забыла начисто. Разве что помню Сильвестра Сталлоне с его весьма невразумительными репликами типа «Е, Адриан». Я тихонько чертыхнулась себе под нос.

Оуэн издал короткий смешок и тут же закашлялся, поперхнувшись горячим шоколадом.

– Забавно слышать, как ты ругаешься.

Я бросила на него удивленный взгляд и почувствовала, что и сама тоже улыбаюсь ему в ответ.

– Вообще-то я не должна была так распускаться. Но спасибо! Впредь я буду следить за собой.

Мы оба подняли головы, услышав, как хлопнула дверца автомобиля. Небольшой светло-голубой пикап с нарисованным на боку логотипом фирмы «Вернер и сыновья. Ремонт замков любой сложности» припарковался прямо за белым «кадиллаком-седаном», выпущенным в прошлом столетии приблизительно в восьмидесятых годах. Высокой мужчина в спецодежде цвета хаки с бейджиком, прикрепленным к нагрудному карману, шел по лужайке в направлении дорожки, ведущей к дому. На ней уже толклись две пожилые леди с перманентом на коротко остриженных седых волосах, в приличных, подобающих возрасту, туфельках и цветастых блузках. Обе уже почти вплотную приблизились к портику, держа в руках кастрюльки явно с чем-то съестным. За спинами женщин жалась девчушка одного возраста с Оуэном. Ее почти не было видно. Присутствие выдавали лишь бриджи да люминесцентно-голубое изображение Мери Джейн на топике.

Оуэн немедленно вскочил с кресла. Я тоже встала, мысленно поразившись хорошим манерам мальчика. Мужчина сдернул шляпу, обнажив голову с коротким ежиком волос, слегка тронутых сединой. Вежливо махнув шляпой женщинам, он сделал знак, уступая им дорогу, и те стали медленно взбираться по ступенькам крыльца.

Оказывается, здесь мне придется привыкать к тому, что люди периодически могут сваливаться на тебя как снег на голову, без всякого предупреждения. Или стоит проводить больше времени в своем саду? Оттуда уж точно не услышишь звонок в парадную дверь. Но торчать в саду целыми днями – это значит добровольно обрекать себя на длительное лицезрение ужасного кролика, который каким-то образом все же пробил себе дорогу в сад и обрел свое постоянное место под раскидистым дубом.

– Доброе утро! – хором пропели обе женщины. – Рады приветствовать вас в Бофорте! – снова сказали они в один голос, держа перед собой кастрюльки с угощением. Девочка наконец протиснулась между двумя дамами и протянула мне контейнер марки «Таппервер».

– Доброе утро! Большое спасибо!

Я посмотрела на свои шлепанцы. Ужас! Предстать перед незнакомыми людьми в таком старье! Носки выпирают наружу, изначальный темно-синий цвет уже успел вылинять до грязно-голубого. Ужас и еще раз ужас! Но тут я вовремя вспомнила, что не пристало мне, уроженке Новой Англии, с пеленок впитавшей в себя дух бережливости и рачительности даже в мелочах, выбрасывать вон тапочки, пусть и не вполне презентабельные. Во всяком случае до тех пор, пока верх не оторвется окончательно от подошвы.

– Простите за домашний вид, но просто мы никого не ждали, – сказала я, беря у одной из дам кастрюльку, в то время как Оуэн забрал у девочки контейнер. Хорошенькая девочка, ничего не скажешь. Красивые каштановые волосы заплетены в две тугие косички, загорелое личико покрыто россыпью веснушек, которые еще более подчеркивают яркую голубизну ее глаз. Худенькая, но стройные длинные ножки кажутся вполне крепенькими. И вся она похожа на молодого игривого жеребенка. Во всяком случае, с перового же взгляда видно, что девочка большую часть времени проводит вне дома. Она улыбнулась Оуэну, обозначив две миленькие ямочки на щеках.

– Я – Мерит Хейвард, – представилась я. – А это… – Я замялась в поисках подходящих слов, с помощью которых можно представить брата незнакомым людям, но Оуэн опередил меня.

– А меня зовут Роки. Я – брат Мерит.

Обе женщины уставились на мальчика с доброжелательными улыбками на лицах. Одна из них, та, что постарше, уже совершенно седая, с остреньким носиком, напоминающим птичий клюв, взглянула на меня и сказала:

– Вы ведь не из наших мест, не так ли?

Не знаю, с чего она так решила, подумала я про себя. Возможно, мои драные шлепанцы навели ее на эту мысль. Или потому, что я сама сказала, что мы никого не ждали с визитами. Но как бы то ни было, а что-то во мне выдает чужака.

– Да, я из Мэна. А мой брат… он приехал вместе со своей матерью из Джорджии.

Обе дамы согласно кивнули своими головками и в этот момент почему-то напомнили мне двух болванчиков, которых обычно водители вешают над приборным щитком в своей машине.

Потом заговорила вторая дама, та, что в очках и в мелких кудряшках перманента.

– Меня зовут Синтия Барнвелл, а это – моя золовка Дебора Фуллер. А это, – женщина положила руку на плечо девочки, – моя внучка Марис Ферро. Мы являемся членами Исторического общества Бофорта и от имени всех остальных членов нашего общества приветствуем вас в Летис-Сити, нашем «Городе салатов».

– Что-что? – не поняла я.

Дебора, производившая впечатление более серьезной особы, чем ее невестка, с задубевшим загаром на лице, испещренном глубокими морщинами, и тоже, судя по всему, львиную долю своего времени проводящая под палящими лучами солнца, вступила в наш разговор:

– О, так Бофорт называли когда-то в старину, где-то в самом начале двадцатого века, когда в наших краях только-только начинало развиваться фермерство. Главной огородной культурой у нас тут стал салат. Вот с тех пор и пошло. «Город салатов». Но сегодня мало кто из местных помнит то старое прозвище. Разве что только мы, историки.

– Вот как! – воскликнула я, немного смущаясь от того, что история города Бофорт мне пока абсолютно не известна. – А я еще слышала, что Бофорт называют «Маленьким Чарльстоном».

Обе женщины глянули на меня укоризненными взглядами. Прямо как две строгие учительницы, невольно развеселилась я про себя. Сейчас еще, чего доброго, пошлют за директором школы.

– Мы, коренные жители Бофорта, считаем, – заметила Синтия небрежным тоном, – что скорее уж Чарльстон – это «Большой Бофорт». Да и звучит гораздо лучше, чем, к примеру, то, как называют горожане свой родной Элгин, тот, что в Южной Каролине: «Родина джаз-фестиваля „Зубатка“». Объясняй потом всем и каждому, что это за фестиваль такой, когда его проводят и прочее.

Выражение ее лица по-прежнему оставалось серьезным, и я лишь молча кивнула головой, давая понять, что информация принята к сведению.

Мужчина выступил вперед.

– А меня зовут Стив Вебер. Мистер Уильямс попросил меня заехать к вам и взглянуть на ту дверь, от которой, по его словам, утерян ключ. Может, я сумею вскрыть ее, а потом сделаю вам новый ключ.

– О, большое спасибо! Это очень хорошо! – воскликнула я и посмотрела по сторонам, словно ища взглядом, куда бы можно было пристроить на время кастрюльку, но Синтия своевременно подхватила ее из моих рук.

– Что, если вы сейчас с этим джентльменом займетесь дверьми, а Оуэн в это время проводит нас на кухню, и мы поставим провизию в холодильник? – предложила она.

– Отличная идея! – обрадовалась я и поспешила к парадной двери, чтобы открыть ее. – На всякий случай… Если вы вдруг уже уйдете, когда я снова спущусь вниз, то хочу поблагодарить вас и за то, что вы пришли, и за ваши угощения.

Обе дамы уставились на меня непонимающими взглядами. Ну, что? Что я опять сейчас сморозила такого, чего говорить не стоило?

Оуэн ухватился за дверь и придержал ее открытой.

– Моя мама печет лучшие в мире булочки со всевозможной начинкой. Почему бы вам сейчас не угоститься ее выпечкой? А заодно и выпить по чашечке кофе… А когда Мерит освободится, она тоже присоединится к нам.

Он широко улыбнулся мне, а я… то ли мне хотелось обнять его, то ли дать подзатыльник… сама не знаю.

Дамы чинно прошествовали мимо меня. Замыкали пеший строй Марис и Стив Вебер. Я посмотрела им вслед и подавила тяжелый вздох. Глаза бы мои всех вас не видели! Неужели мне так и не удастся наладить свою нынешнюю жизнь в тишине, покое и в полном одиночестве?

– Пожалуйста, сюда! – пригласила я мастера по дверным замкам и повела его на второй этаж к двери, за которой якобы скрывался вход в мансарду. – Все остальные двери тоже старинные, как и замки к ним. Но там хоть есть ключи, и они до сих пор торчат в замочных скважинах. А это – единственная дверь в доме, которая заперта, а ключа нет.

Мужчина опустился на одно колено и внимательно осмотрел замочную скважину.

– Да, эту собачку нам наружу никак не вытащить. Слишком глубоко запала, – обронил он задумчиво.

– И что это значит? Хорошо или плохо?

– Посмотрим-посмотрим, – ответил мистер Вебер неопределенным тоном, поднимаясь с колена. – Это действительно очень старый дверной замок, вполне возможно, ровесник самого дома. Да и дверь такая массивная, тяжелая… И толщина соответственная.