Читать онлайн Боги и смертные: Современное прочтение мифов Древней Греции бесплатно

Представьте, что вы вдруг перенеслись в древнегреческий город. Куда бы вы ни пошли, повсюду вас будут окружать мифы. На торговой площади поблескивает в солнечных лучах статуя Афины с копьем или Посейдона с трезубцем. С фронтона ближайшего храма оглядывается на вас Тесей, отбивающийся от амазонок. Если удостоитесь чести побывать в доме знатного горожанина, вино вам подадут в кувшине с изображением мифологического сюжета, и на чаше, из которой вы будете пить это вино, тоже окажется сцена из мифа: Зевс в обличье быка, плывущий по морю с похищенной Европой на спине, или герой Пелей, удерживающий постоянно меняющую облик Фетиду. Если задержитесь в городе подольше, вам, может быть, доведется увидеть, как во время празднеств актеры разыгрывают истории из мифов в театре. Но это если вы мужчина. Женщины в Древней Греции в театр не ходили. Однако им не возбранялось участвовать в гуляниях на праздниках, посвященных богам, где поэты декламировали мифы: там вы узнаете, как Деянира сгубила своего мужа Геракла или как Пенелопа с помощью самого что ни на есть женского орудия – ткацкого станка – обманывала настырных женихов. Если обживетесь и найдете человека, с которым захотите связать дальнейшую судьбу, на свадьбе вам исполнят песню, повествующую о великой любви мифических героев, например отважного воина Гектора и его жены Андромахи. Мифы будут встречаться вам и в менее торжественной обстановке: женщине – за прядением шерсти в кругу подруг, мужчине – на пиру, где декламируются отрывки из самых почитаемых поэтических произведений.

В нашей культуре ничего подобного нет – ничего, чем мы проникались бы и что принимали бы так близко к сердцу, как древние греки свою мифологию. Да, конечно, какие-то истории известны всем (или почти всем), но даже самые популярные из них не пропитывают наш культурный ландшафт в той степени, в какой пропитывали древнегреческую культуру мифы. Встретить Гарри Поттера на страницах книги, на киноэкране или в виде фигурки лего для нас в порядке вещей, но мы совершенно не ожидаем увидеть его статую на общественном здании и очень удивились бы, услышав на свадьбе песню о его романе с Джинни Уизли. Ну и потом, если не считать редкие бессмертные исключения в виде Библии, пьес Шекспира и романов Джейн Остин, даже самые популярные истории владеют умами в лучшем случае два-три поколения.

Отчасти это происходит потому, что слог и манера изложения со временем устаревают и уже не трогают читателя так, как трогали в свое время. Вышедший в 1740 году роман Сэмюэля Ричардсона «Памела, или Награжденная добродетель» был у всех на устах несколько десятилетий. Теперь же тем немногим, кто решится с ним ознакомиться, придется разгадывать языковые загадки («почитала изрядным человеком» – это каким? а что значит «говорил, что я очень хороша и потому многие будут подводить подлоги»?) и мириться с непривычным форматом повествования (неужели в те времена дети и родители действительно строчили друг другу такие длиннющие письма?). Чтобы избежать забвения, даже самым замечательным историям нужно обновляться. Но долго сохранять популярность мешает еще кое-что: сейчас автор, заимствующий чужие сюжеты или персонажей, рискует прослыть подражателем (если только не обозначит кристально четко собственный вклад в произведение, например кардинально изменив время действия, обстоятельства и имена, как сделал, скажем, Леонард Бернстайн, превратив «Ромео и Джульетту» в «Вестсайдскую историю»). Древнегреческие же авторы не стеснялись заимствовать сюжеты, время, место, обстоятельства действия, персонажей и даже мелкие подробности у своих предшественников и современников. И это было не зазорно, даже приветствовалось – при условии, что они делали это мастерски, обогащая произведение и помогая ему заиграть новыми красками. Таким образом мифы обретали второе дыхание, продолжали увлекать и находить отклик в сердцах.

Собственно, в Древней Греции рассказчик просто вынужден был обращаться к более ранним версиям мифов: только в этом случае он мог быть уверен, что основная масса слушателей или читателей хотя бы в общих чертах знакома с сюжетом. То, что мы сейчас называем древнегреческими мифами, большинство греков считало частью своей истории, которую поэты со времен Гомера доносили до них в стихах. Излагая миф, повествователь совершал примерно то же, что сделал Сесил Демилль, пересказав в 1956 году сюжет о Моисее в своем фильме «Десять заповедей». Демилль добавил интригующих второстепенных персонажей (царицу Нефертари, например) и несколько увлекательных сюжетных линий (в частности, любовь Моисея к Нефертари), но он, вне всякого сомнения, рассказывал ту же историю, что и Библия. Это подтверждают награды от иудейских и христианских организаций, присужденные фильму как успешно знакомящему зрителя XX века с библейским сюжетом. И в подражательстве или вторичности фильм Демилля также никто не обвинял: он триумфально прошел в прокате и до сих пор вызывает восхищение режиссерскими находками. Больше того, 42 года спустя «Десять заповедей» Демилля вдохновили DreamWorks на создание мультфильма «Принц Египта» – анимационную версию библейской истории, снова переиначенной и снова покорившей и прокат, и критиков.

Точно так же переиначил древний сюжет трагик Эсхил в 458 году до н. э., пересказав известную историю Ореста в своей трилогии «Орестея». В заключительной части эсхиловской версии, повествующей о том, что происходило с Орестом после того, как тот из мести за отца убил мать, появляется Ареопаг – холм в Афинах, где суд разбирал случаи преднамеренного убийства. Эсхил показывает, как Афина учреждает этот суд, чтобы вердикт Оресту выносили выборные присяжные, а значит, для мира трагедии Эсхила этот институт – абсолютное нововведение. В более ранних версиях истории Ореста его проблема разрешалась по-другому, из чего исследователи заключают, что Эсхил обратился к древнему преданию, чтобы воспеть недавние гражданские преобразования в Афинах, в частности реформу коррумпированного и зарвавшегося ареопага. Разумеется, это не единственная тема, затронутая в эсхиловской версии. Искусно рассказанная история молодого человека, вынужденного убить свою мать, чтобы отомстить за погибшего от ее руки отца, никого не оставит равнодушным, а Эсхилу в мастерстве изложения не откажешь. Он живописует эриний, смрадно дышащих Оресту в спину до самых Дельф, а затем и до Афин; выводит на сцену Аполлона, который произносит мудрую протонаучную речь в защиту Ореста, и Афину, которая ловко умиротворяет эриний, разъяренных утратой законной добычи, – теперь они будут благосклоннее и станут заботиться о городе. Все эти изложенные великолепным поэтическим языком дополнения, внесенные Эсхилом в исходную историю, вдыхают новую жизнь в давно известный миф. «Орестея» Эсхила удостоилась высшей награды на дионисиях – великих афинских празднествах в честь бога драматических представлений Диониса – и не сходит со сцены по сей день.

Вот так, сочетая сохранение традиции с постоянным обновлением, греки рассказывали одни и те же мифы больше тысячи лет – до появления христианства, заглушившего их голоса. Но даже христианству не удалось заставить их умолкнуть навсегда. В XIV веке безымянный францисканский монах написал «Морализованного Овидия», снабдив пересказ «Метаморфоз» древнеримского поэта аллегорическим толкованием, по замыслу автора позволявшим христианину без опаски знакомиться с языческим произведением. Чосер переработал миф о Тесее и амазонках в «Кентерберийских рассказах», Шекспир обращался к древнегреческим мифам раз за разом, и целая армия живописцев и скульпторов эпохи Возрождения усердно воссоздавала сцены и персонажей мифов для своих богатых заказчиков. В XVII веке Монтеверди сочинял на основе мифов об Орфее и Ариадне либретто первых опер, а мифы в переложении Расина вернули к жизни жанр трагедии. И сейчас вы держите в руках эту книгу именно потому, что мифы всё еще не изжили себя.

Почему же нам – как и древним грекам – так нравятся эти истории? Во-первых, безусловно, потому, что они выполняют важную социокультурную задачу. Мифы объясняют и одобряют возникновение важных общественных институтов, таких, например, как афинская судебная система с судом присяжных. Они помогают прививать нормы поведения в обществе – такие, как законы гостеприимства, предполагающие взаимное уважение между хозяином и гостями. За нарушение этих законов Зевс превратил Ликаона в волка. Мифы отражают наши потаенные, глубинные переживания, такие как боль от утраты любимого человека, и показывают, чем грозит нежелание примириться с этой утратой: Орфей дважды пытался вызволить покойную жену из обители мертвых, но потерпел поражение и в конце концов погиб сам. Мифы предостерегают против взращивания в себе нежелательных черт характера, таких как тщеславие: Одиссей хвастался тем, как облапошил недотепу Полифема, а отец оскорбленного Циклопа – владыка морей Посейдон – много лет не давал обидчику вернуться на родину.

В мифах заложены и другие идеи, хотя далеко не все они сразу понятны современному читателю так же, как перечисленные выше. Первое, что бросается в глаза, – жестокость и своевластие древнегреческих богов по отношению к смертным и извечное, кажется, их противостояние. Смертные постоянно пытаются вырваться за установленные для них пределы, а боги снова и снова возвращают их с небес на землю. Почему же греки представляли богов, которым они поклонялись, именно такими? Отчасти дело в том, что миф и поклонение являли собой две крайности. В мифах проигрывались наихудшие сценарии и самые страшные исходы, а в молитвах, возносимых богам, человек излагал свои самые радужные надежды. Из двух этих противоположностей складывался человеческий удел – упорное стремление к чему-то большему и преодоление себя, часто подавлявшееся, но так и не искорененное. Разумеется, самое главное различие между богами и смертными состояло в том, что первые жили вечно, а вторым рано или поздно предстояло проститься с жизнью. Об этом различии нам неустанно напоминает множество мифов, в которых смертный пытается избежать этой участи, но тщетно: помимо уже упоминавшейся истории Орфея, это, например, истории Сизифа и Асклепия. Боги располагают неограниченным запасом времени и могущества, чтобы заполучить почти все, что пожелают, а смертному, чтобы продержаться на свете хотя бы тот короткий срок, который отмерили ему вершительницы судеб, надо соблюдать правила, установленные богами, и мириться с их своеволием. Именно поэтому наша книга называется «Боги и смертные»: мифы, о которых я рассказываю, часто иллюстрируют эту принципиальную разницу между двумя сторонами. И тем не менее любая задача, которую выполняет миф, вторична по отношению к самому рассказу. Если автору или художнику не удастся изложить миф живо и увлекательно, до него никому не будет дела – точнее, не будет дела до той версии, которую преподнесет этот автор. «Человек убил свою мать, потому что она убила его отца» – это просто констатация факта. В миф ее превращает все то, что к ней добавил Эсхил, а также его предшественники и те, кто последовал за ним, – Стесихор, Пиндар, Софокл, Еврипид и прочие, каждый из которых творил собственного Ореста, так или иначе отличавшегося от других.

Я тоже постаралась изложить истории, которые предлагаю вашему вниманию в этой книге, увлекательно, чтобы мифы нашли у читателя хотя бы долю того отклика, который они вызывали в древности. Для этого я не только самым тщательным образом подбирала слова, но и дополняла истории подробностями, позволяющими представить происходящее в том контексте, в который они были помещены в Древнем мире. Я надеялась, что читателю, осознавшему, насколько суровее были условия жизни у древних греков по сравнению с нашими – голод, болезни, дикая природа, более жесткие социальные ограничения, – мифы окажутся созвучнее. Поэтому в моем пересказе мифа о Пандоре вы найдете описание и домашних обязанностей древней гречанки, и бессчетных недугов, подстерегавших домочадцев. Из истории Эригоны становится ясно, как туго приходилось в Древней Греции женщине, оставшейся незамужней. Как выглядело поклонение богам, я тоже постаралась проиллюстрировать: описывая обращение Эдипа и Неоптолема к Дельфийскому оракулу, я показываю, что видели и слышали те, кто приходил в великое святилище Аполлона, а также воспроизвожу обряды, с помощью которых аргонавты умилостивили Мать богов. В миф об Арахне я включила известные историку подробности о работе на древнем ткацком станке и об окраске пряжи, а в историю о Гиацинте – сведения о том, как в те времена метали диск. Наконец, мои истории разворачиваются на фоне реальных пейзажей Древней Греции, населенных подлинной фауной и флорой той эпохи.

Однако, стараясь как можно достовернее представить мифы в их исконном контексте, я точно так же старалась не дать голосам древних авторов заглушить мой. Хотя я беру из древних текстов сюжеты и персонажей, а иногда и блестящие обороты и образы, я не просто перевожу произведения на английский. Я создаю новые сказания, живущие собственной жизнью. Мой Одиссей гораздо больше, чем гомеровский, ценит незаурядный ум и находчивость своей жены. И хотя в моей истории о попытке Аполлона овладеть Дафной события в точности совпадают с теми, что описаны у Овидия, я не обеляю действия Аполлона в финале и даю Артемиде завершающую реплику, подчеркивающую, насколько безразличны были боги (по крайней мере, какими мы видим их в мифах) к страданиям своих смертных спутников.

Тон моих историй очень часто расходится с тоном древних авторов, когда я рассказываю о похищениях и насилии или, как в историях Дафны и Сиринги, о попытках подобных надругательств. В древнегреческих мифах мужчины – и боги, и смертные, чтобы удовлетворить свою страсть, очень часто берут женщин силой, склоняют их к соитию обманом или пускают в ход разом и силу, и обман. Древние авторы нередко преуменьшали или просто не замечали страданий жертв этих посягательств. Так, в гомеровском гимне «К Деметре» Аид похищает Персефону, уволакивая от подруг в свое подземное царство, но о том, что переживала в этот момент сама молодая богиня, нам остается только догадываться (если мы в принципе об этом задумаемся) – в произведении об этом не сказано ни слова. Исключения встречались: Эсхил с сочувствием повествует о жутких муках, на которые обрек несчастную Ио возжелавший ее Зевс. Жалость к нескольким жертвам, в особенности к Филомеле, пробуждает у нас и Овидий. В каждом рассказе о похищении и изнасиловании я тоже пытаюсь передать ужас и потрясение, которые испытывали смертные женщины или богини, и в том единственном случае, когда насилие совершается женщиной – богиней – над смертным мужчиной (Салмакида и Гермафродит), я тоже пытаюсь представить, каково ему было. Важно, однако, уточнить, что соблазнение и сексуальное насилие, для современного человека не имеющие между собой ничего общего, в Античности почти не различались. Неразличимость их коренилась в том, что в те времена женщина заведомо находилась во власти мужчины. До замужества девушкой распоряжался отец, а после свадьбы она переходила в руки мужа. Если женщина становилась вдовой, роль попечителя снова брал на себя отец – или другой родственник мужского пола. В обязанности попечителя входило не допускать, чтобы подопечная спала с кем бы то ни было без его ведома. В жизни это означало, что она будет ложиться в постель только с мужем, за которого ее отдаст попечитель. В мифах отцы пользуются и другими, нетривиальными возможностями отдать дочь в руки мужчины. Так, Феспий подкладывает пятьдесят своих дочерей ночующему у него Гераклу, чтобы получить внуков-силачей (глава 65), а Питфей выдает Эфру за афинского царя Эгея, чтобы укрепить связи с его городом (глава 93). Разумеется, если ваша жена или дочь забеременеет от бога, вам надлежит почитать это за честь и родившегося ребенка подобающим образом вырастить, как демонстрируют нам несколько мужских персонажей мифов. И конечно, в реальной жизни и в мифах как женщинам, так и мужчинам случалось по собственной воле или под давлением обстоятельств торговать своим телом, а рабам (также независимо от пола) – ублажать хозяина, которому они всецело принадлежали.

В примечаниях в конце книги указано, какими античными сочинениями и произведениями изобразительного искусства я вдохновлялась для каждого мифа. Свои рекомендации переводов античных текстов для тех, кто захочет сам ознакомиться с ними, я привожу в разделе «Источники по античной мифологии» в конце книги. Иногда я призывала на помощь собственное воображение и логику, заполняя пробелы там, где наши знания о развитии событий того или иного сюжета оказываются фрагментарными, потому что фрагментарны сами источники. В частности, мы не знаем точно, как Зевс ухитрился проглотить свою жену Метиду, носившую под сердцем их ребенка. Поразмыслив над тем немногим, что сообщают на этот счет древние, я пришла к выводу, что в основе этого мифа, возможно, лежит народное поверье, отраженное во многих других преданиях из разных уголков мира, и именно на нем я построила свою версию, которую вы найдете в главе 4. Все подобные случаи указаны в примечаниях.

Всего в книге представлено сто сорок мифов. В этом числе нет ничего магического, кроме магии компромисса. С одной стороны, я быстро осознала, что пересказ всех когда-либо встречавшихся мне древнегреческих мифов сделает книгу неподъемной. С другой стороны, я хотела познакомить читателя не только с теми мифами, которые он ожидает найти в приличной антологии (подвиги Геракла; история о том, как Деметра вернула свою дочь, и так далее), но и с теми моими личными фаворитами, которые сегодня рассказывают нечасто (это, например, предание об Икарии, Эригоне и злополучных мехах с вином; история о том, как Меламп излечил от коровьего безумия дочерей Пройта; а также подробности происходившего с Менелаем и Еленой по дороге домой после Троянской войны). Отобранные сказания я постаралась расположить в относительной хронологической последовательности: начнем мы с возникновения мира и богов, а закончим возвращением предводителей греков с Троянской войны. В глазах древних греков эта война была великим событием героической эпохи – той самой, когда мир еще не увяз в болоте размеренных скучных будней. На всем протяжении этого пути от первой вехи до последней я буду рассказывать истории о взаимоотношениях богов и смертных – двух ветвей жизни, между которыми так неравномерно распределилось могущество; истории о героях, стиравших грань между богами и смертными, очищая землю от чудовищ, и об отважных находчивых женщинах, без которых герои не могли бы совершать свои подвиги; истории о Троянской войне, которую развязал Зевс, чтобы проредить чересчур расплодившееся человечество.

Но, как заметит внимательный читатель, хронологию то тут, то там придется нарушать: в главе 10, например, Гефест получает от Диониса советы, как завоевать жену, однако о рождении Диониса будет рассказано только в главе 12. Такие нарушения неизбежны: слишком уж тесно переплетаются действия персонажей и события из разных мифов. Чуть подробнее об этих хитросплетениях и о том, чем они обогащали древнегреческую мифологию, я рассказываю в разделе «Персонажи древнегреческих мифов» в конце книги. Сами греки, безусловно, предпочитали ради захватывающей истории закрывать глаза на хронологические нестыковки. Один из примеров: Троянская война развязывается сразу после суда, устроенного на свадьбе Пелея и Фетиды, однако новобрачные успевают родить сына Ахилла и к началу войны вырастить из него зрелого воина, а потом и у самого Ахилла рождается сын Неоптолем, который за девять лет войны возмужает настолько, что присоединится к войску греков, осаждающему Трою.

В остальном же, если не считать эти неувязки, читатели, последовательно продвигающиеся от первой главы – «Земля и ее дети» – к последней, «Новая жизнь», обнаружат, что мифы, рассказанные в самом начале, подготавливают почву для последующих. Но даже если читать мифы не в том порядке, который обозначила я, – даже если нырять в них бессистемно, в зависимости от того, что вас заинтересует в тот или иной момент, – темы и составляющие разных сюжетов все равно будут перекликаться. У древних греков уж точно никто не выстраивал мифы в четкой последовательности. В те времена мифы распространялись благодаря профессиональным певцам-сказителям, которые заучивали произведения великих поэтов наизусть, а затем исполняли за плату на общественных празднествах или на частных пирах у богатых. Кроме того, существовали поэты, которым можно было заказать новые произведения, воспевающие славную победу на спортивных состязаниях или пышную свадьбу. Эти поэты тоже часто использовали мифы как сюжетную основу. И в том и в другом случае слушатели, как правило, до самого начала исполнения не знали, о чем им поведают в этот раз. Волей случая вы могли сперва услышать историю о Геракле и Стимфалийских птицах, а потом – через несколько дней или месяцев – историю рождения Геракла, или историю о том, как Персей (прадед Геракла) обманул мерзких грай, или предание о том, как вообще возник весь мир. Произведения искусства, окружавшие древних греков повсюду, постоянно отсылали к массиву преданий, не подчинявшемуся никакой хронологии. Древний грек просто рос во всем этом, сызмала знакомясь с мифами и постепенно распутывая всю эту невероятную паутину событий и взаимоотношений между персонажами.

Примерно в середине работы над книгой я попробовала поэкспериментировать. Раз в несколько семестров я веду курс по греческой мифологии в аудитории, вмещающей 740 человек, и, хотя она редко бывает заполнена до отказа, по крайней мере 600 слушателей одновременно в ней обычно набирается. Этот курс не относится к обязательным, поэтому приходят ко мне люди так или иначе заинтересованные. И тем не менее из года в год находятся предпочитающие забиться на дальние ряды и под аккомпанемент моей лекции вполголоса поболтать о своем. По признаниям коллег, такое происходит не только у меня: трудно удерживать внимание такого большого зала, особенно когда читаешь лекцию со сцены, отделяющей тебя от аудитории.

В очередной семестр я решила изменить подход. В программе курса, которую я выложила перед началом, не было ни списка мифов с разбивкой по лекциям, ни дополнительной литературы, которую требовалось бы к той или иной лекции прочитать. Вместо этого после звонка на занятие мой помощник приглушал свет в аудитории, оставляя только прожектор над сценой, и я выходила из-за кулис в плаще древнегреческого сказителя. Встав посреди сцены, я зачитывала – как можно драматичнее и с чувством – один из мифов в той обработке, которую я делала для книги. Я предлагала им свою версию мифа, а не древнюю, потому что моя была короче, слог доступнее для студентов, а кроме того, там могли подчеркиваться определенные моменты, которые мне хотелось бы обсудить со слушателями.

Спустя восемь-девять минут, когда я заканчивала читать, помощник включал свет, я снимала плащ и начинала лекцию, в которой рассуждала о значении мифа, с которым только что ознакомились студенты: как в нем отражены древние социокультурные ценности, как преподносятся представления древних греков о взаимоотношениях богов и смертных, как с его помощью объясняется существование того или иного обряда, каких-то видов животных или образование горных пород, как он стыкуется с другими, уже изученными к тому времени мифами и так далее. Я показывала студентам древние и современные произведения искусства, посвященные этому мифу, а также зачитывала отрывки из древних авторов, тоже его пересказывавших. Я растолковывала, чем эти версии различаются между собой и чем отличаются от моей, объясняя, как от этих различий меняется заложенный в мифе посыл. После каждого занятия студентам давалось задание прочитать самим услышанный на лекции миф и те древние его переложения, отрывки из которых я приводила.

Я устраивала эти спектакли в надежде, что, воспринимая каждый миф как сказание – историю, призванную развлекать и увлекать, а не просто учебный материал, студенты проникнутся ими больше. И кажется, затея удалась: когда гас свет, в аудитории воцарялась полная тишина. Увеличилось и число студентов, приходящих на консультации между лекциями, чтобы побеседовать о мифах.

В том или ином виде, адаптированном или первозданном, древнегреческие мифы присутствовали в моей жизни с тех пор, как я стала сама выбирать, что мама будет читать мне сегодня вслух. Много лет спустя я точно так же читала их уже собственным детям, а потом и внукам. Один из моих сыновей, ставший иллюстратором, добавил к пересказам свое видение некоторых мифов, представленных в книге. Много лет мифы воодушевляли меня, забавляли и восхищали. Они составляли мне компанию в путешествиях и утешали в горе. Они укоряли меня, когда я понимала, что делаю – или собираюсь сделать – что-то неправильное. Самое меньшее, чем я могу их за это отблагодарить, – рассказать их снова. Надеюсь, что мифы, которые я предлагаю вашему вниманию в своем изложении, развлекут, увлекут и позовут вас куда-то так же, как меня.

ЗЕМЛЯ И ЕЕ ДЕТИ{2}

{1}

Земля и ее дети

Вначале нельзя было различить ничего – одна сплошная зияющая бездна без конца и края, безликая, неопределенная, простертая во все стороны сразу.

Но вот что-то начало проступать. Сперва появилась Земля – широкогрудая, незыблемая. Затем возник Тартар и затаился под Землей до той поры, когда величайших злодеев ввергнут в него на вечные муки. Третьим пришло Вожделение, от которого будет возникать слабость в коленях и мутиться разум равно и у богов, и у смертных. Последними явились Мрак и Ночь. Соединившись в любви, они создали Воздух и День.

Земля без всякого мужского участия, сама по себе, породила Небо, Море и Горы. А затем возлегла с Небом и произвела на свет новых детей. Иные среди них пленяли красотой и были прирожденными правителями. Они хотели упорядочить свежесозданный мир, раз и навсегда задав путь солнцу, направив бурлящие воды в отведенное для них русло и положив начало собственному царству. Одна из этих отпрысков Земли, Мнемосина, запечатлевала великие деяния своих братьев и сестер, чтобы память о них жила до скончания веков.

Трое других детей – Циклопы – своими сильными и ловкими руками выковали гром и молнию. Хотя в остальном они походили на своих братьев и сестер, у каждого был только один глаз, находящийся в середине лба. Еще чуднее выглядели Сторукие, имевшие по пятьдесят голов и по сотне рук на брата, но считавшие любой труд ниже своего достоинства.

Небо, боясь и ненавидя всех своих детей еще до их рождения, придумало, как не давать им воли. Стоило Земле собраться кого-то родить – и Небо возвращало младенца обратно в утробу, не позволяя ему появиться на свет. Так и томились его дети в темнице земных недр, пока их мать стонала от непосильного бремени. С Циклопами же и Сторукими Небо обошлось еще суровее, потому что их оно боялось и ненавидело больше других. Они оказались заточены не в утробе Земли, а еще глубже – в Тартаре, скованные крепкими цепями.

И только с Кроном – последним сыном, которого зачала от Неба Земля, – все обернулось иначе. Уже с зачатия наделенный коварством, Крон охотно согласился исполнить задумку матери. Пошарив в своих глубинах, Земля добыла серый адамант, из которого изготовила клыкоподобный серп. Его она и вручила Крону с наказом притаиться у зева утробы, словно готовясь к появлению на свет, и ждать своего часа.

Вскоре пожаловало сгорающее от вожделения Небо и, навалившись на Землю, скрыло свое и ее обнаженные тела под покровом ночи. Но когда Небо вошло в Землю и начало стонать от наслаждения, Крон скользнул в родовые пути и, взмахнув серпом, оскопил своего отца. Стеная от боли, Небо побрело прочь в свои воздушные чертоги и больше Земли не домогалось.

Крон же, потрясая окровавленными отцовскими гениталиями, триумфально выбрался из отверстия меж материнских ног и закинул отсеченную плоть в море, где она запрыгала, словно поплавок, по волнам, одеваясь белой пеной.

Из этой пены что-то начало расти, постепенно принимая облик богини. Покатавшись на пенном островке по морю, она ступила изящной ножкой на берег острова Кипр, где перед ней мгновенно расстелился ковер мягкой зеленой травы. Грации и времена года поспешили умастить ее тело, а после вручили ей вышитый пояс – поддерживать прелестную грудь, прозрачный шелковый покров – окутать совершенные формы, сандалии – защитить нежные ступни.

Новорожденная богиня получила имя Афродита – от «афрос», пены, из которой она возникла. Вожделение и Желание прильнули к ней, едва увидев, и впредь не разлучались с ней никогда. Ей доставляло удовольствие зажигать страсть в сердцах богов и людей, но тем, кто принимал ее дары, стоило бы помнить об оскоплении, которое привело ее в этот мир.

Когда заброшенные Кроном в море отцовские гениталии описывали дугу в воздухе, капли крови с них упали на Землю, и она зачала вновь. Немного погодя она произвела на свет ужасных эриний, карающих всякого, кто предаст своих родных; стройных древесных нимф и огромных гигантов, уже при рождении облаченных в доспехи и сжимающих копья.

{2}

Титаны

Крон окинул долгим взглядом неведомый мир, в котором очутился. Вызволив Землю из настойчивых объятий Неба, он отдалил родителей друг от друга, и между ними образовался широкий простор. Там дети, которых Земля зачала сама, до того как возлечь с Небом, наконец смогли расти без помех. Море и Горы ширились и высились, принимая назначенную им форму и очертания. Крон только ахнул, глядя, с какой скоростью Горы покрываются низкорослыми соснами.

После тесной материнской утробы все эти просторы вызывали у Крона восторг, но вскоре ему стало одиноко. Тогда он помог выбраться своим братьям и сестрам, и вместе они принялись обустраивать мир.

Прежде всего Крон объявил себя царем над остальными – как-никак именно он оскопил отца и освободил всех. Затем он каждого приставил к делу. Одним он поручил придавать миру уют: Гелиосу повелел гнать огненную колесницу по небесному своду днем, а Селене – править другой колесницей, менее яркой, по ночам. Другим Крон приказал следить за порядком: Фемиде предстояло наделять связующей силой клятвы и обеты и налаживать сообщение между разными частями мира. И теперь, когда работа закипела, Мнемосина не покладая рук запечатлевала на долгую память все нововведения. Ни один из богов не остался без работы.

Но самое важное, по его мнению, занятие Крон припас для Реи: она стала его женой.

Из своего укрытия на вершине нового мира Небо наблюдало за происходящим, еще не оправившись от саднящей кровавой раны. У него вошло в привычку презрительно называть своих отпрысков титанами, что на его языке означало непомерную заносчивость, и предрекать им скорое возмездие.

Крон, надо сказать, и сам боялся, что его дети поступят с ним так же, как он поступил с отцом. Видя, что отцовский способ обезопасить себя не сработал, Крон долго ломал голову, пытаясь придумать что-нибудь получше. Наконец он нашел вариант, который казался ему беспроигрышным. Каждого рожденного Реей ребенка Крон моментально проглатывал. Уж из моего живота точно никто не выберется, посмеивался он самодовольно.

Рею это мучило и тяготило не меньше, чем прежде Землю, и она обратилась за помощью к родителям. Вместе они разработали план, исполнить который должны были Рея, Земля и Геката, принимавшая у Реи роды. Уединившись на острове Крит, подальше от тронного зала Крона, заговорщицы стали дожидаться, когда Рее придет пора разрешиться от бремени.

Но, несмотря на все предосторожности, Крон почуял неладное. Когда роды наконец начались, он с нетерпением прислушивался, не стучится ли к нему Геката, и, едва раздался стук, рывком распахнул двери и выставил руки, готовясь схватить младенца.

Однако в первый же миг после родов богини-заговорщицы совершили подмену, и вместо новорожденного сына Геката вручила Крону спеленутый камень. Крон проглотил его, не заметив разницы, сыто рыгнул и продолжил указывать братьям и сестрам, как им исполнять свои обязанности.

Сын же его остался на Крите, надежно спрятанный в пещере, где его нянчили нимфы и выкармливала молоком ласковая коза Амалфея. У входа в пещеру стояли молодые боги куреты, которые били копьями в щиты, чтобы плач младенца не донесся до ушей Крона.

Земля тем временем взяла себе нового супруга – им стал ее собственный сын Понт-море. У этой четы родилось много детей, среди которых была дочь по имени Кето и сын по имени Форкий. Выше пояса эти двое не отличались от своих единоутробных братьев и сестер – титанов и титанид, – но ниже пояса напоминали обитателей морского царства их отца.

В свою очередь совокупляясь в любви, Кето и Форкий породили ряд странных созданий, доставлявших немало хлопот. К их числу принадлежали грайи, появившиеся на свет уже седовласыми, с одним глазом и одним зубом на всех, а также горгоны с орлиными крыльями на спине и ползучими змеями вместо волос. Еще одна дочь, Ехидна, была, как и родители, получеловеком-полуживотным: выше пояса – прекрасная богиня, ниже пояса – отвратительная холодная и склизкая змея. Прячась в пещере на краю света, она жадно облизывала губы в мечтах о сыром мясе.

Супруги, которых ей удавалось завлечь на свое ложе, были так же кошмарны видом, как сама Ехидна, и от них она рожала чудовищных детей. Так она произвела на свет Химеру – дикую львицу, у которой посреди спины торчала голова огнедышащей козы, а вместо хвоста извивалась змея, – и трехголового пса Цербера, который стерег врата подземного царства, оглашая окрестности гулким, словно удары в бронзовый гонг, злобным лаем.

Порождением Ехидны была и Сфинга[1] – львица с женской головой, скрывавшая за чувственными розовыми губами кинжально-острые зубы, которым предстояло растерзать не одного смертного. Ехидна же подарила жизнь злонамеренной девятиглавой змее Гидре и Немейскому льву, который примется разорять смертных, истребляя скот.

Да уж, непростой мир унаследует последний из сыновей Крона, если выживет и свергнет своего отца. Ему, его братьям и сестрам и их детям придется не только ниспровергать титанов, но и расправляться со всеми этими отпрысками Кето и Форкия.

{3}

Восстание младших богов

Младенец на Крите подрастал, нежась на шелковистом брюхе козы Амалфеи и посасывая ее молоко. Рея назвала мальчика Зевсом.

Завороженный отблесками щитов своих привратников, плясавших в полумраке пещеры, он вскоре научился ускользать от нимф, когда ему хотелось повидаться с молодыми куретами. Рос он не по годам смышленым: однажды, когда Крон заметил необычное оживление на острове и ринулся посмотреть, что там происходит, Зевс обвел родителя вокруг пальца, мгновенно обратив нимф в медведиц, а себя в змею. И хотя в этот раз его находчивость всех спасла, стало ясно, что опасность ему грозит по-прежнему и чем скорее он свергнет Крона, тем лучше. Зевс начал строить планы.

У некоторых из младших титанов было больше общего с Зевсом, чем с Кроном. Такой была и двоюродная сестра Зевса Метида – дочь Океана и Тефиды. Метида была умнейшей среди богов и находила решения там, где другим это было не под силу. Она предложила Зевсу тайком подсунуть Крону рвотное, чтобы под его воздействием тот отрыгнул всех братьев и сестер Зевса, по-прежнему томящихся у Крона в животе. Тогда их можно будет привлечь в союзники.

Зевс с Метидой прокрались в крепость Крона на Офрийской горе, и там из полутемного укрытия Зевс наблюдал, как Метида подает титану питье с подмешанным в него снадобьем.

Поначалу не происходило ничего. Затем до Зевса донесся рокот, напоминающий землетрясение. Крон побледнел, покрылся испариной, и его начало рвать. Первым из его рта вылетел спеленутый камень, а потом, по очереди, Гера, Посейдон, Деметра, Аид и Гестия – в порядке, обратном тому, в каком Рея их рожала, а Крон проглатывал. Спеленутый камень Зевс впоследствии забрал и поместил в святилище в Дельфах.

Пока же между старшими и младшими богами вспыхнула война. Цитаделью титанов стала Офрийская гора, а младшие укрепились на горе Олимп, возвышавшейся дальше к северу. Десять лет бились они, постепенно изнемогая и слабея духом. Настолько равными были силы, что казалось, ни одна сторона не сможет победить.

Тогда Земля пришла к Зевсу с новым советом. Она напомнила, что в Тартаре по-прежнему томятся заключенные там Небом в незапамятные времена Циклопы и Сторукие. Если Зевс их освободит, то обретет в этих свирепых созданиях преданных соратников.

Так Зевс отправился в те пределы мира, куда никто из богов еще не отваживался заглянуть. Там оказалось, что стеречь заключенных Тартар приставил свою жуткую дочь Кампе. Выше пояса Кампе выглядела как женщина, ниже пояса извивалось змеиное тело, оканчивающееся ядовитым жалом, которое она в постоянной боевой готовности держала занесенным над головой. Из каждого плеча росло множество когтистых рук – эти когти не уступали остротой серпу, оскопившему Небо. Но Зевс, ловко орудуя копьем, сумел сразить Кампе, одержав первую свою великую победу. После этого он выпустил на свободу отцовских братьев, которые, пав на колени, поклялись ему в верности.

Прибытие Циклопов и Сторуких переломило ход войны. Циклопы принялись ковать молнии, которые метал Зевс, а Сторукие отрывали от земной тверди огромные глыбы и обрушивали их на врагов. Вскоре многие титаны уже стонали от ран или корчились в оковах. Казалось, что победа богов близка.

Но потом Земля возлегла с Тартаром и в его змеиных объятьях зачала свое самое чудовищное дитя – громадину Тифона, который, шагая по равнинам, задевал макушкой звезды. Из глаз его летели огненные вихри, а из пасти вырывались рев, лай, визг, рык, мычание и вопли всех мыслимых и немыслимых тварей, и от этой невыносимой какофонии задрожали петли на вратах цитадели младших богов. Голову Тифона покрывали нечесаные сальные космы, а из плеч, кроме бесчисленных рук, каждая из которых сжимала оружие, змеились всевозможные гады. Ниже пояса тоже клубились змеи, каждая толще дубового ствола.

Если бы не отвага Зевса, завладел бы миром Тифон. Большинство богов, едва завидев его, обернулись животными, бежали в Египет и там затаились. Зевс же стоял как скала и, выхватывая у Циклопов свежевыкованные молнии, метал их в Тифона, пока того не объяло пламя. Под огненным дождем Зевсовых молний загорелась и Земля: горы и долы стали плавиться, словно олово в ковше кузнеца, а потом закипели, заклокотали и заструились по ее покровам. Море с изумлением увидело, что и на гребнях его волн пляшет огонь. Грохот стоял страшный, глубоко в Тартаре титаны в страхе жались к Крону.

Наконец Тифон был повержен. Зевс сковал то, что от него осталось, адамантовыми цепями и зашвырнул в недра Тартара. Там, силясь освободиться от оков, Тифон вспучил изнутри земную поверхность – так образовалась Этна. Время от времени, рыча от бешенства, он выпускал в небо фонтан огня, и тогда по склонам созданной им горы лились реки лавы. От его дыхания поднимались бури, которые топили корабли и рушили все, что выстроили люди на суше.

{4}

Воцарение Зевса

Зевс был намерен править не так, как его отец и дед. Он уже понял, что тирания, опирающаяся только на силу, долго не продержится. Поэтому сразу после окончания войны он бросил со своими братьями жребий, чтобы поделить между ними троими небеса, воды и подземный мир. Было решено, что поверхностью земли все боги будут владеть сообща. Небеса, а значит, и верховную власть, вершительницы судеб отдали Зевсу. Посейдон получил власть над водами, а Аид – подземное царство.

Не остались без дела и сестры Зевса. Деметра занималась теперь посевами и урожаем, Гера стала покровительницей брачных уз, а еще они вдвоем заботились о матерях. Гестия, давшая обет целомудрия, охраняла очаг, находившийся в центре каждого жилища, и тот разгорался ярче всего, когда огонь в нем поддерживали девы, не вкусившие плотской любви.

Еще Зевсу необходимо было решить, как поступить с титанами, заключенными в Тартаре. Те, кого Зевс счел неисправимыми, либо остались томиться там, либо были подняты на поверхность и приставлены к делам, которых сами боги чурались. Атласу приказали держать на плечах Небо, чтобы то не навалилось снова на Землю: хоть и оскопленное серпом Крона, оно по-прежнему льнуло к мягкой и теплой Земле и, если ему не помешать, могло снова лечь на нее тяжкой ношей.

Кого-то из титанов пришлось вернуть к делам, которыми они занимались до войны, – иначе, как осознал Зевс, мир разладится. Гелиос и Селена вновь стали путешествовать по небосводу днем и ночью, чтобы земля не лишилась света. Кому-то из титанов в благодарность за поддержку Зевс нашел новые занятия – более почетные, чем прежде. Рея помогала Деметре и Гере печься о матерях. Фемида и ее сын Прометей, дававшие Зевсу советы во время войны, остались его советниками.

Река Стикс, петлявшая по подземному царству, в войне не участвовала, но теперь, по наущению своего отца Океана, обратилась к Зевсу и предложила послужить ему. Тогда Зевс повелел, чтобы ее водами боги клялись, давая самые торжественные обеты. Любой из богов, нарушивший такой обет, на год забывался сном без сновидений и еще девять лет не мог пировать на Олимпе.

Самое почетное дело досталось Гекате. Зевс наделил ее частичной властью над землей, водами и небесами, а также назначил решать, достигнут ли ушей богов молитвы смертных. Без ее помощи ни один человек отныне не мог заручиться благословением свыше. Рыбак мог взывать к Посейдону, а мать – к Гере, но, если они не упоминали при этом Гекату, их мольбы никто не слышал.

Не обошел Зевс почестями и Метиду, потому что именно она задумала и осуществила уловку, вынудившую Крона изрыгнуть сестер и братьев Зевса. Впрочем, Зевса восхищал в Метиде не только ум, поэтому он решил сделать ее своей женой. Вскоре Зевс уже с нетерпением ожидал, когда появится на свет их, безусловно, весьма незаурядный первенец.

Однако на середине срока к Зевсу пришли Земля и Небо с тревожным пророчеством. Первое дитя Метиды, сообщили они, сможет тягаться силой с Зевсом и мудростью с Метидой, но дитя это окажется дочерью, а значит, угрозу для отцовской власти представлять не будет. Вторым же у них родится сын – неистовый и непокорный, которому судьбой предназначено свергнуть отца.

Зевс обеспокоился. Прекрасно себя зная, он не сомневался: едва Метида оправится от родов, он снова окажется на ее ложе, а любовь между богами редко оказывается бесплодной, об этом он тоже был отлично осведомлен. Значит, недалек тот час, когда будет зачат опасный для него наследник, – поэтому Зевс скрепя сердце решил избавиться от Метиды немедленно и бесповоротно. Тщательно все обдумав, он вознамерился обратить против жены ее же силу.

Превращаться в животных, растения и многое другое умели все боги, но Метида обладала особым талантом к метаморфозам и гордилась им. Однажды Зевс решил вроде бы в шутку испытать ее: дескать, он знает, во что она точно никогда не сможет превратиться. Метида, несмотря на всю свою мудрость, простодушно клюнула на эту наживку.

Сперва Зевс велел ей обернуться львицей, и она это с легкостью исполнила. Потом гигантским кальмаром, который бился и задыхался на пыльной земле. Потом дубом, подпирающим небеса. Потом лугом под кружевным покрывалом асфоделей. Потом пылающим костром, взметающим в небо искры.

Тут Зевс спохватился:

– Ах, Метида, дорогая! Я только сейчас понял, что прошу тебя превращаться в какие-то громадины. Конечно, тебе это ничего не стоит. А вот сжаться во что-то крошечное, ничтожное, едва заметное, ты вряд ли сумеешь.

– А ты проверь! – фыркнула уязвленная Метида.

– Стань бабочкой! – предложил Зевс.

Метида закрыла глаза, наморщила лоб, и – фьють! – ее уже нет, а на запястье Зевса сидит прелестная бабочка, подрагивая тонкими крыльями в пурпурных сполохах. Зевс поднес руку к губам, Метида думала – для нежного поцелуя. Но не успела она опомниться, как язык Зевса выстрелил, словно у лягушки, и втянул ее в рот. Прокатившись кувырком по ущелью пищевода, она погрузилась в нектар, который Зевс пил с утра, и почувствовала, как сотрясается от хохота живот ее мужа.

Метида вертелась и крутилась, но теснота не давала ей превратиться во что-то покрупнее и вырваться на свободу. Она оказалась в ловушке, заточенная в животе Зевса так же надежно, как были заточены его братья и сестры в животе Крона. Вот только у нее не осталось снаружи никого, кто бы ее вызволил, как она в свое время помогла вызволить их.

Второй женой Зевса стала Фемида. Но потом он оставил ее и взял третьей и последней женой свою сестру Геру. Это, впрочем, не значит, что он завязал с любовными похождениями.

{5}

История Персефоны

В перерыве между второй и третьей женитьбой Зевс соблазнил свою сестру Деметру, чьи золотые кудри были подобны пшеничному полю, по которому гуляет ветер. Брат с сестрой обратились змеями и, сплетясь под землей, совокупились среди зерен, из которых вот-вот должна была проклюнуться новая жизнь. Девять месяцев спустя у Деметры родилась Персефона.

Всю свою горячую любовь изливала Деметра на единственную дочь. Они были почти неразлучны, а когда все же разлучались, одной стоило только позвать, чтобы вторая моментально очутилась рядом, как бы далеко ни была.

Но кое-чем Персефона предпочитала заниматься с подругами. Например, собирать цветы – дело, которое в любом случае обычно поручалось дочерям. Цветы использовались для готовки и в лекарственных целях, поэтому их необходимо было в нужное время собрать, высушить и держать под рукой. В отличие от матери-хозяйки, которой хватало других хлопот, мешавших выбраться на луг в пору цветения, девушек ничем важным и неотложным не обременяли, и их домашние обязанности вполне могли подождать. А еще дочерей отправляли собирать цветы, чтобы девушки успели нагуляться – насладиться свободой и солнцем, пока на них не давит груз взрослых забот. Предполагалось, что когда-нибудь каждая выйдет замуж и родит, но в статусе жены и матери она уже редко будет покидать дом, а ее уделом станет вынашивать детей, кормить голодных ребятишек и ткать на станке. Девушка, которой дали насладиться свободой до брака, будет более примерной женой и матерью – так, по крайней мере, считалось в народе.

И хотя боги, разумеется, в лечении не нуждались и работали, только если сами хотели, они тоже считали полезным отправлять дочерей на луга, пока девушки еще молоды. Больше всего юным богиням нравился луг в тени Олимпа. Там в изобилии росли цветы всех времен года – крокусы, ирисы, фиалки, гиацинты, розы и лилии.

Однажды Земля вырастила там цветок, который возвышался над всеми остальными и затмевал их красотой – это был великолепный нарцисс, у которого над одной луковицей распустилась сразу сотня цветов. Он источал чудесный аромат, которым невозможно было не восторгаться.

Персефона, отделившись от подруг, пошла искать, откуда исходит волшебное благоухание. Но когда она протянула руку к нарциссу, земля перед ней разверзлась, и из расщелины прянула галопом четверка черных, как обсидиан, коней, тянувших золотую колесницу, которой правил Аид, повелитель подземного царства.

Бледной, но могучей рукой Аид обхватил Персефону за талию и затащил в колесницу. Его огромные пальцы впились в нежную кожу, оставляя синяки, которые вскоре приобретут иссиня-черный трупный оттенок. Еще не одну неделю она будет, раздеваясь, видеть на животе и бедрах эти отметины. И он тоже.

За миг до того, как над колесницей сомкнулась земля, Персефона воззвала к отцу, надеясь, как и любая дочь на ее месте, что он ее спасет. Но Зевс знал, что Персефона позовет его, и заранее принял меры: с раннего утра он сидел в одном из своих святилищ, воспринимая только молитвы почитателей.

Крики Персефоны услышала Деметра, но они, отражаясь от гор, неслись как будто сразу со всех сторон. Сердце матери сжалось от невыносимой боли. Где Персефона? Почему она кричит?

Закутавшись в темный плащ, держа в каждой руке по факелу, Деметра девять дней бродила по всему свету, не прерываясь ни на еду, ни на омовения. Она спрашивала богов, она спрашивала смертных, она спрашивала птиц, не знают ли они, что произошло с Персефоной, но ни от кого не добилась ответа.

На десятый день Деметра повстречала Гекату, которая в то утро, когда Персефона потянулась за нарциссом, задержалась в пещере неподалеку от луга. Услышанное подсказывало ей, что Персефону похитили, но она понятия не имела, кто это мог сделать. Геката предложила спросить Гелиоса, который, возможно, видел, что произошло, когда гнал свою огненную колесницу по небосводу. Взмыв в небесные выси, Деметра с Гекатой зависли перед колесницей Гелиоса. Разгоряченные кони остановились на скаку, храпя от удивления при виде неожиданного препятствия на знакомом пути.

Гелиос внимательно выслушал Деметру, однако его ответ поверг ее в еще большее отчаяние. Да, Персефону похитили, и похитителем был брат Деметры – Аид. Но это не просто похищение, продолжал Гелиос. Зевс и Аид преподносят будущий союз как совершенно законный брак: некоторое время назад они сговорились, условившись и о выкупе за невесту, и обо всем прочем. Кроме того, они подговорили Землю помочь им, и она вырастила нарцисс, сыгравший коварную роль приманки для Персефоны.

Для обычая в строжайшем его толковании не имело значения, что невесту и ее мать никто не спрашивал и не оповещал насчет готовящегося брака. Деметра могла рвать и метать сколько угодно, но Персефона больше ей не принадлежала. Отец Персефоны отдал ее в жены своему брату.

{6}

Скитания Деметры

Вместе с дочерью Деметра утратила и смысл жизни. Свои обязанности она худо-бедно выполняла, благословляя поля по мере того, как месяцы сменяли друг друга, чтобы людям и животным было чем питаться, однако на пирах богов не появлялась, обижаясь на одних и чувствуя себя униженной перед другими. Вместо этого она пристрастилась бродить среди смертных в облике вышедшей из детородного возраста старухи, кутающейся в пыльный темный плащ.

Не везде с ней обходились по-доброму. Когда она проходила через селение на окраине Афин, какая-то женщина подала изнемогающей от жажды путнице воды, и Деметра осушила чашу залпом. Видя это, сын добросердечной женщины спросил с язвительной усмешкой, не принести ли старухе сразу целую бадью. Деметра вытряхнула оставшиеся на дне чаши капли ему на голову, и он превратился в ящерицу.

Но гораздо хуже поступил с Деметрой ее собственный брат Посейдон. Она попалась ему на глаза по пути через Аркадию, и, когда прядь ее великолепных волос выбилась из-под темного покрова, Посейдона обуяла страсть. Он пустился в погоню за Деметрой. Та превратилась в кобылу и скрылась среди других кобыл, которые паслись неподалеку, но Посейдона ей провести не удалось. Он обернулся жеребцом и изнасиловал сестру. Через какое-то время Деметра родит чудесного коня Ариона, на котором промчится впоследствии не один греческий герой. Таким жеребенком гордилась бы любая кобыла, но Деметра, вспоминая, как он явился в этот мир, только сильнее отчаивалась.

Долго ли, коротко ли бродила так Деметра, но в конце концов очутилась вновь в окрестностях Афин и уселась у колодца в городе Элевсин. Вскоре за водой пришли четыре девушки с кувшинами и, удивившись незнакомой одинокой старухе, спросили, кто она и чем ей помочь.

Деметра наплела им с три короба. Сказала, что ее зовут Дарительница и ее похитили с родного Крита. Похитители намеревались продать ее в рабство, но ей удалось сбежать, и теперь она осталась без крова и ищет, как прокормиться. Она хорошо умеет присматривать за детьми – может быть, девушки знают кого-то, кому нужна нянька?

Девушки обрадовались. Это были дочери царя Келея, и их мать Метанира как раз родила мальчика, которого назвали Демофонтом, – нежданный подарок на склоне лет. Конечно, ей очень пригодится помощь опытной няньки! Они побежали домой предупредить мать, чтобы ждала гостью, а Деметра в темном одеянии неспешно побрела следом.

Переступая порог зала, где собралась женская половина царского дома, Деметра коснулась головой притолоки – и все помещение озарилось божественным светом. Ахнув от изумления, Метанира застыла в благоговейном страхе, а потом вскочила, уступая гостье свое кресло.

Но Деметра стояла, не поднимая глаз, молчаливая и понурая. Служанка Ямба, догадавшись, что незнакомка слишком скромна, чтобы занять кресло царицы, предложила ей свое простое сиденье, покрытое овчиной. Деметра села, но от предложенного Метанирой угощения отказалась, покачав головой.

И снова на помощь пришла хохотушка Ямба, догадавшаяся, как развеять уныние гостьи. Она начала балагурить и зубоскалить, и, когда ее шутки и жесты на грани приличия вызвали наконец у Деметры улыбку, богиня вспомнила, что и впрямь голодна и хочет пить. Она попросила Метаниру приготовить успокоительный напиток из воды, ячменя и болотной мяты.

Дождавшись, пока гостья утолит жажду, Метанира начала выведывать, как она представляет себе уход за детьми. В каком возрасте, по ее мнению, ребенка следует отлучать от груди и чем после этого кормить? Козьим молоком? Кашицей из зерна? Как лучше всего добиться, чтобы ребенок крепко спал? Как предугадать, что ребенок сейчас опорожнит кишечник, чтобы вовремя подставить горшок и не дать ему испачкать одежду?

ДЕМЕТРА И МЕТАНИРА{3}

Деметра ответила на все вопросы и даже сверх того. Она знала, как отогнать демонов, вызывающих дизентерию, жар и боль от режущихся зубов, а также как защитить младенца от дурного глаза завистниц, которым не дает покоя счастье его матери. Метанира осталась довольна. Она позволила Деметре взять Демофонта на руки и прижать крошечное тельце к груди. Малыш тут же с блаженным вздохом закрыл глаза и заснул.

День шел за днем, неделя за неделей, Демофонт рос прямо на глазах. Только молоко и кашица тут были ни при чем. Деметра тайком делала с ним то же, что когда-то с Персефоной: натирала кожу божественной амброзией и вдыхала в него собственное бессмертие. Каждую ночь, когда дом погружался в сон, Деметра клала Демофонта в горящий очаг, словно дотлевающее полено. Потихоньку, полегоньку она вытравляла из него смертную скверну. Когда работа будет завершена, Демофонт больше никогда не заболеет, не состарится и никогда, во веки веков, не умрет и не удалится в царство Аида.

Но однажды ночью Метанира выглянула из своей опочивальни и увидела сына в очаге, на рдеющих углях. Не разобравшись, что делает няня, – да и как ей было разобраться, если она не знала, кто эта няня в действительности, – Метанира закричала, в ужасе хлопая себя ладонями по бедрам:

– Ох, мой малыш! Что творит с тобой эта безумная?!

Услышав крики царицы, Деметра в сердцах выдернула Демофонта из огня прямо на пол.

– Вот невежда! – выбранила она Метаниру. – Вечно ваше племя не может отличить пользу от вреда! Ты зарубила на корню славное будущее своего сына! Клянусь водами Стикса, я наделила бы его вечной молодостью и бессмертием, но ты все это у него отняла. Узнай же, по крайней мере, кто я: Деметра, Дарительница, я одаряю и смертных, и богов. Вели своим людям выстроить мне достойное святилище вон на том холме и поставить перед ним великолепный алтарь. Когда-нибудь я научу вас нужным обрядам, чтобы вы могли снова заслужить мою благосклонность.

С этими словами Деметра сбросила свой покров и предстала в истинном обличье. Старость ее словно испарилась, теперь богиня возвышалась величественная и бесстыдно прекрасная. Волосы ее ослепительно сияли, от одежд исходило теплое пряное благоухание тимьяна на нагретом солнцем лугу. Пригнувшись в дверях, чтобы не задеть притолоку, Деметра вышла из дворца и зашагала прочь.

У Метаниры подогнулись ноги в коленях, и она рухнула на пол, не замечая ребенка, который заходился плачем рядом с ней, лежа на холодных плитах. Сестры подхватили малыша, но успокоить его им еще долго не удавалось, потому что они были никудышной заменой няньке, которой он лишился.

{7}

Деметра и Персефона

После этого для смертных начался тяжелый год. Деметра сидела в одиночестве в своем новом святилище, тоскуя по своей прекрасной дочери. Она думать забыла о семенах, дожидающихся в земле, и на полях ничего не взошло. Без урожая нечем стало кормить скот, а когда опустели амбары, начали голодать и сами люди.

В конце концов боги спохватились, что давно уже не видят дыма над жертвенными алтарями, и обеспокоились. Зевс отправил свою златокрылую вестницу Ириду звать Деметру обратно в сонм богов, но Деметра только плотнее запахнула свое черное одеяние и на призыв не ответила. Зевс по очереди посылал к ней других богов, те увещевали и молили ее, предлагая множество подарков и новые почести, если она вернется в свои чертоги и к своим обязанностям, но Деметра оставалась непреклонной. Пока на белом свете нет Персефоны, Деметра не ступит на Олимп и не позволит посевам взойти.

Делать нечего, пришлось Зевсу заходить с другой стороны. Он отправил Гермеса в подземное царство – просить Аида отпустить Персефону, пока мир не разрушился окончательно. Выслушав речь Гермеса, Аид растянул губы в загадочной улыбке. Что ж, он вынужден повиноваться Зевсу, как-никак тот стоит над всеми богами. Потом он повернулся к жене:

– Отправляйся домой к своей стенающей матери, Персефона. Но помни, чья ты жена – я брат самого Зевса, повелителя всех богов! Мы могущественная семья! И тем более не забывай: как царица мертвых, ты обладаешь собственным величием и огромной властью над всеми, кто ходит и ползает по земле. Моей супруге дозволено подвергнуть вечной каре любого, кто поступит несправедливо или недостаточно почтит тебя жертвоприношениями.

Персефона возликовала, услышав Аида, и принялась готовиться к возвращению. Но перед самым ее уходом Аид, удостоверившись, что за ними никто не наблюдает, дал ей проглотить крохотное гранатовое зернышко – красное как кровь и сладкое как мед.

При виде Персефоны, вырастающей из-под земли, Деметра вскочила и ринулась к ней из святилища. Не помня себя от радости, она покрывала поцелуями лицо дочери и вдруг отстранилась, пронзенная страшной мыслью.

– Дитя мое, – воскликнула Деметра, – скажи мне, молю тебя, что ты ничего не успела съесть там внизу, под землей! Если не успела, ты сможешь навсегда остаться со мной здесь, на белом свете. Но если ты что-то съела, тебе придется на треть года возвращаться в обитель тлена и смерти, каждый раз, когда придет пора. И объясни мне, как же все-таки так вышло?

– Ты знаешь, мама, – начала Персефона, – когда за мной прибыл Гермес, я так обрадовалась! Аид дал мне гранатовое зернышко и вынудил меня его съесть. Причем как-то украдкой. Я ничего не могла поделать. Честно! Клянусь, именно так и было! А вот как он меня увез: мы играли на лугу, совсем одни, собирали цветы, веселились. И тут я увидела тот чудесный нарцисс. Я потянулась за ним, а из-под земли – откуда ни возьмись – вдруг он! Втянул меня в колесницу и утащил в свое царство, как я ни билась и ни кричала. Мне даже думать обо всем этом невыносимо, но раз ты спрашиваешь, вот именно так все было, клянусь.

Мать с дочерью снова заключили друг друга в объятия, наслаждаясь воссоединением. Вскоре разделить их ликование явилась Геката, и с тех пор она остается неизменной спутницей Персефоны. Прибыла и мать самой Деметры, Рея, чтобы сопроводить ее в чертоги богов. Она сообщила, что Зевс пообещал дать Деметре все, чего та пожелает, и что Персефона будет проводить под землей с Аидом лишь четыре месяца в году, если Деметра сменит гнев на милость и позволит посевам всходить как прежде.

Так и поступили. Все вышло, как планировал Зевс. Но урожай был не единственным даром, который получили смертные от радующейся Деметры. Собрав старейшин Элевсина, она научила их обряду мистерий, которые сулили приобщившимся изобилие и достаток при жизни и блаженство после, когда они сойдут в обитель Персефоны.

{8}

Рождение Афины, Артемиды и Аполлона

Шли месяцы. Метида, по-прежнему заточенная в животе Зевса, едва не лопалась от негодования. Ей удалось превратиться из бабочки обратно в богиню, но очень и очень крохотную, учитывая тесноту ее темницы. Единственное, что в ее теле увеличивалось вопреки всему, – это живот, поскольку день появления ее дочери на свет неотвратимо приближался. Зевс между тем совершенно позабыл и о Метиде, и о зачатом ребенке.

Но однажды он проснулся с жуткой головной болью, которую ничто не могло унять. Тогда он пришел к неутешительному выводу, что в его череп пробрался какой-то из мелких демонов, шныряющих по свету, а значит, избавиться от этой пульсирующей боли удастся только радикальными средствами.

Зевс позвал своего ближайшего советника, Прометея, и вручил ему огромный двусторонний топор. Он был выкован Циклопами из холодной серой бронзы и закален в водах Стикса, чтобы бил без промаха.

– Разруби мне голову, – велел Зевс, склоняясь, чтобы Прометею было проще попасть.

Прометей застыл в нерешительности, но Зевс настаивал. Топор со свистом рассек воздух и вошел в череп повелителя богов, словно в масло.

Из раны выскочила крохотная, но полностью оформившаяся женская фигурка – в женском платье, поверх которого был застегнут золотой панцирь. Подол одеяния колыхнулся, приоткрывая золотые поножи на голенях. На голове фигурки был воинский шлем с гребнем, в левой руке она держала золотой щит, а правая потрясала копьем.

Под изумленными взглядами богов фигурка спрыгнула с головы Зевса на пол и начала стремительно расти, пока ее глаза, видневшиеся через прорезь в шлеме, не оказались вровень с глазами окружающих. Тогда она издала воинственный клич, от которого бросило в дрожь всех, кто его слышал: Море забурлило, Земля содрогнулась, Небо заходило ходуном, звезды перемешались. Гелиос натянул поводья, останавливая на скаку своих коней и придерживая ход дня, чтобы разглядеть новоявленное чудо. Боги, оказавшиеся неподалеку, бросились врассыпную и попрятались.

Когда суматоха наконец улеглась, юная богиня объявила, что ее зовут Афина.

Зевс улыбнулся. Голова больше не болела. Это чудесное создание – его дочь, рожденная из его головы. В последующие тысячелетия он будет твердить об этом при каждом удобном случае, и мало кто вспомнит потом, что у Афины имелась мать. Небывалую мудрость и стратегический талант, которыми вскоре прославится Афина, Зевс тоже поставил себе в заслуги, хотя в действительности гордиться он мог только тем, что ему, испугавшемуся, хватило смекалки заманить Метиду себе в желудок и присвоить ее беременность.

На заре своего правления Зевс соблазнил еще одну двоюродную сестру – Лето, хотя супругой она ему так и не стала. Она принадлежала к числу прекраснейших из богинь, и ее сияющие волосы струились водопадом до самых пят, когда она вынимала из прически серебряные гребни. При этом она была необычайно скромна и робка для небожительницы, на собраниях богов предпочитала тихо сидеть в сторонке с прялкой и вертеть веретено. В этом отношении она сильно отличалась от Артемиды и Аполлона – близнецов, которых она в конце концов родила Зевсу.

У Лето были все основания бояться, что разродиться ей не суждено. Когда выяснилось, что она носит даже не одного, а целых двух детей, прижитых от Зевса, Гера запретила принимать беременную богиню любому клочку земной тверди, куда заглядывает солнце. Лето скиталась в отчаянии по городам и весям, но нигде не могла прикорнуть даже на миг, чтобы дать отдых изможденному и неумолимо тяжелеющему телу. И вот на очередной день скитаний у нее начались схватки. Корчась от боли, Лето поспешила к крошечному острову Делос, жалкому и невзрачному, но имевшему одно бесспорное достоинство: он носился по волнам и потому земной твердью в строгом смысле слова называться не мог. Делос не подпадал под запрет Геры.

– Делос! – обратилась к нему Лето. – Если ты дашь мне пристанище, чтобы я могла разрешиться от бремени, впредь на твоей земле будут строить великие храмы. Смертные будут стекаться со всех концов света и осыпать тебя богатствами. Это твоя возможность обрести почет – и славу! А еще я гарантирую, если ты приютишь меня, то закрепишься на одном месте и обретешь наконец покой. Прошу тебя, помоги мне!

Делос принял предложение Лето, и богиня с благодарным вздохом рухнула на берег острова. Но битва с Герой еще не закончилась. Когда у Лето начались схватки, Гера окутала свою дочь Илифию, покровительницу всех рожениц, золотым облаком. И в этом облаке Илифия не слышала ни криков Лето, ни воззваний всех остальных богинь, поспешивших на Делос, чтобы помочь Лето разродиться. А без Илифии не мог появиться на свет ни один ребенок.

Девять кошмарных дней и ночей Лето мучилась в схватках, пока богини наконец не выяснили, что сделала Гера. Тогда они послали к Илифии Ириду с обещанием подарить божественной повитухе золотое ожерелье такой длины, что его можно будет обмотать вокруг шеи пять раз, если только она раскроет наконец утробу Лето и позволит близнецам появиться на свет. Илифия согласилась.

Едва Илифия ступила на Делос, Лето обхватила руками кряжистый ствол пальмы и опустилась на колени, широко расставив ноги. Через несколько мгновений она родила Артемиду, которая в дальнейшем будет вместе с Илифией покровительствовать женщинам в родах. Собственно, долго ждать не пришлось: едва ноги Артемиды коснулись земли, она обернулась и помогла принять своего брата-близнеца Аполлона.

Когда богини попытались запеленать Аполлона, он гордо откинул пеленки и объявил, чеканя каждое слово: «Я – Аполлон! Отныне и впредь пребудут со мной лира и лук; отныне и впредь буду я возвещать смертным волю Зевса!» И он отправился странствовать по земле, а Делос за его спиной заблестел золотом – так начало исполняться обещание, данное острову матерью близнецов.

Зевс с улыбкой смотрел на двух своих новорожденных детей и думал, кто появится у него следующим. Гера пока не особенно сумела ему потрафить. Их с Зевсом общая дочь Илифия годилась только помогать при родах, а сын Арес, даром что был незаменим во время войны, в остальное время только докучал. Подарит ли ему когда-нибудь Гера такое же великолепное дитя, как подарили Метида и Лето?

{9}

Основание Дельфийского оракула

Аполлон объявил себя провозвестником воли Зевса. Тем самым он получил право раскрывать смертным все, что им неведомо в прошлом, будущем или даже настоящем, если происходит сию секунду, но вдали от их глаз.

Это право наделяло Аполлона огромной властью, которой он откровенно наслаждался. Хотя он не мог менять отцовскую волю по своему усмотрению, ничто не мешало ему при желании вещать так туманно, что смертные терялись в догадках, пытаясь постичь смысл сказанного. Одного этого хватало, чтобы управлять кем угодно, вводя либо в заблуждение, либо в ступор и маринуя в соку сомнений.

Принявшись за работу, Аполлон понял, что ему нужно зрелищное место, где смертные могли бы собираться в ожидании его слова и оставлять принесенные ему дары – золотые и мраморные статуи, бронзовые треножники и котлы, жертвенных животных и прочее. Поискав по всему свету, он остановил свой выбор на местечке в Беотии, где звонко журчал родник, и объявил нимфе родника, Тельфусе, что здесь он воздвигнет свой оракул.

– Подумай хорошенько, Аполлон, – ответила Тельфуса. – Здесь очень шумно. Неподалеку отсюда устраивает свои состязания на колесницах Посейдон – представь, какой стоит грохот, – и еще погонщики приводят сюда вьючных мулов на водопой. Мой тебе совет, если позволишь: посмотри лучше на гору Парнас, вон там. И тишина, и покой, и места вдоволь.

Аполлон двинулся к Парнасу. Гора оказалась невероятно крутой – смертным нипочем не взобраться, если только он не построит для них дороги, – зато вид с террасы, где разместится оракул, открывался великолепный: перед смотрящим с головокружительной высоты простиралась переливчатая зелень и синь прибрежной равнины. Неземная красота. Здесь истончалась граница между миром смертных и миром богов, и почва благоухала пьяняще, словно сама Земля нашептывала свои тайны, овевая слушателя сладким дыханием.

Закончив возводить храм, при котором будет содержаться его прорицалище, Аполлон отправился за водой, чтобы освятить его. Но у полуразвалившейся скальной стены, за которой он рассчитывал найти источник, послышались шорох и шипение, и в нос ударил смрадный запах ползучего гада. Натянув тетиву лука, Аполлон осторожно шагнул вперед.

Он даже не представлял, насколько отвратительное зрелище откроется ему за нагромождением камней! На груде исторгнутых ошметков шкурок и перьев там свивался кольцами огромный удав, прожорливый и зловонный. Под холодной кожей, натянутой до предела на необъятном раздутом брюхе, угадывались последние жалкие трепыхания несчастной жертвы.

Это был Пифон, кошмарная гроза всего живого – смертных, их стад и даже самих богов. В юности этот змей помогал нянчить Тифона, вырастив из него то самое чудовище, которому почти удалось победить Зевса и захватить власть над миром. Теперь же, почуяв Аполлона, гадина с чмокающим звуком разлепила ноздри и повернула голову. Желтые глаза уставились на незваного гостя.

– Кто посмел нарушить мой покой? – прошипел змей.

Аполлон одурачить себя не позволил и не стал тратить время на ответ. Он натянул тетиву и пронзил стрелой сердце Пифона. И только теперь, забившись в агонии и шлепая своими кольцами по земле так, что содрогался Парнас, змей получил ответ на свой вопрос.

– Я Аполлон! Здесь ты умрешь, Пифон, и здесь солнце испепелит твои гниющие останки своими безжалостными лучами!

Переступив через тушу гадины, Аполлон дошел до источника, наполнил кувшин и вернулся к святилищу. Оставалось выполнить еще два дела, прежде чем открывать оракул для обращений. Первое – наказать Тельфусу, которая, как Аполлон понял, намеренно отправила его в логово змея. Вернувшись к источнику, в котором обитала нимфа, Аполлон обрушил на него лавину камней и завалил навсегда.

Второе дело было гораздо труднее: требовалось набрать смертных жрецов для оракула. Окинув взглядом море, Аполлон заметил критский корабль, направлявшийся к Пилосу. Тогда он обернулся гигантским дельфином, подплыл к кораблю и запрыгнул на борт. Корабль тут же изменил курс и, как ни бился кормчий, развернуть его обратно не удавалось. Корабль летел по волнам с огромным дельфином на палубе, который пригвождал взглядом любого, кому хватало дерзости приблизиться. Когда же корабль вошел в бухту у подножия Парнаса, дельфин превратился в ослепительную звезду, и та, взмыв с палубы, влетела в новое святилище Аполлона, перепугав моряков. Через несколько мгновений из врат храма вышел прекрасный юноша и возвестил съежившимся от страха смертным:

– Я Аполлон! Вы будете жрецами моего оракула. Готовьтесь служить мне.

– Но повелитель, – спросил дрожащим голосом кормчий, – как же мы будем добывать пищу в этом глухом месте на такой высоте?

Аполлон рассмеялся:

– Глупец! Пусть каждый из вас возьмет в правую руку нож и дожидается овец, которых принесут сюда на заклание смертные, пришедшие ко мне за помощью. Пока существует мой оракул, мяса у вас будет вдоволь.

Святилище и выросший вокруг него город Аполлон назвал Дельфами – чтобы жрецы не забывали о дельфине, который их туда привел.

{10}

История Гефеста

Пока другие боги глазели на Афину, выпрыгнувшую из головы Зевса, Гера сидела в углу и клокотала от гнева. Мало было Зевсу приживать побочных детей не пойми с кем, теперь он взял и родил ребенка сам (так он, по крайней мере, заявил)! Гера решила ответить ему тем же и, собрав всю свою волю и решимость, сумела оплодотворить себя.

Время шло, Гера раздувалась от бремени и от гордости, а Зевс даже не подозревал, что ребенок не от него. Но когда начались схватки, Гера оказалась не в силах молчать. Ковыляя в спальню, она триумфально возвестила поддерживающим ее под руки Илифии и Артемиде, что прекрасное дитя, которое она вот-вот произведет на свет, – ее, и только ее.

Рано хвасталась. Ребенок родился увечным: одна нога у него была короче другой. Скривив губы, Гера ухватила новорожденного за лодыжку и швырнула прочь с Олимпа. Младенец угодил в море, где к нему тотчас подплыла добрая богиня Фетида – она и вынянчила вдвоем со своей сестрой Эвриномой спасенного малыша, дав ему имя Гефест.

Подросший Гефест поселился на острове Лемнос, который славился своими мастерами. Жители Лемноса обучили его кузнечному делу, и вскоре ему уже не было равных в этом ремесле.

Понимая, что в ногах у него силы нет, Гефест решил брать свое за счет могучих рук – эта мощь в сочетании с необычайной чуткостью пальцев позволяла ему создавать изделия изумительной красоты и вместе с тем невероятной прочности. Однажды Гефеста осенило: с помощью выпестованного им таланта он и отомстит бросившей его матери.

В один прекрасный день на Олимпе появился ослепительный золотой трон, на котором было начертано имя Геры. Фигуры на украшавшей его чеканке смотрелись как живые – казалось, они двигаются и дышат. Ковка благодаря точно выверенным пропорциям выглядела будто сотканной из тончайшей паутины, а изгибы сиденья и спинки недвусмысленно говорили, что трон предназначен только для Геры и примет лишь ее одну.

Польщенная таким подношением, Гера немедленно уселась – трон и вправду оказался роскошным и удобным, но под тяжестью ее тела в нем включился тайный механизм. Из подлокотников и сиденья незаметно потянулись тонкие золотые плети и, обвив ее бедра и руки, накрепко притянули ее к трону. Только попытавшись встать, Гера поняла, что она в ловушке. Как ни билась она, ни рыдала и ни бранилась, все было напрасно.

Зевс, давясь от смеха, попытался сам освободить жену, но и ему это не удалось. Сын Геры Арес дергал и тянул изо всех сил, но тоже тщетно. Вызволить Геру пробовали по очереди все остальные боги – не получилось ни у кого.

И тогда самый младший из сонма, Дионис, спохватился, что есть еще один бог, о котором все забыли. Гефест. Хотя хромоножку никто не видел с тех пор, как Гера бросила его в море, молва о его увлечении кузнечным делом докатилась и до небожителей. Они поднимали его на смех и утверждали, что Гефест уж точно не олимпиец – разве настоящий бог будет заниматься такой черной работой, да еще по собственной воле? Но теперь до них стало понемногу доходить, что Гефест открыл – и присвоил – новый источник могущества.

Зевс велел Дионису посулить Гефесту все, что тот пожелает, пусть только освободит Геру. Дионис спустился на Лемнос и принялся уговаривать брата сменить гнев на милость. Может быть, Гефест хочет золотой дворец на Олимпе? Нет, отвечал Гефест, дворец он и сам себе построит, гораздо лучше и краше. Может быть, обильные заклания помогут забыть обиду? Нет, ему достаточно жертв приносят жители Лемноса, которые его любят и почитают.

В конце концов Дионис со вздохом оставил уговоры. Создав из ничего два кубка вина, он вручил один Гефесту, жестом приглашая возлечь, как на пиру:

– Давай же тогда просто отдохнем и воздадим должное моему дару, брат!

Такого вина Гефест еще никогда не пробовал – собственно, он почти никакого не пробовал. Выпив это блаженство до дна, он попросил еще… и еще. Дионис не отказывал.

Видя, что вино делает свое дело и Гефест становится сговорчивее, Дионис подался вперед.

– Брат, – прошептал он, – среди богов нас держат за младших и не всегда с нами считаются. Позволь один совет. Это твой шанс заполучить ценную награду: проси Афродиту в жены в обмен на освобождение матери. Сложён ты, прямо скажем, не как бог, так что другая возможность получить в жены хоть кого-то – и уж тем более такую! – тебе вряд ли представится.

Даже захмелевший, Гефест не мог не признать, что в словах брата есть резон. Поэтому он не стал сопротивляться, когда Дионис взвалил его на осла и повез на Олимп.

Там Дионис объявил собранию богов условия договора. Афродита отказывалась наотрез, но ее чувства никого не волновали; богами повелевал Зевс и богинями распоряжался по собственному усмотрению. Он пожал руку Гефесту (едва не свалив его со спины осла), принял изящно выкованный кубок, привезенный в качестве выкупа за невесту, и официально принял сына Геры – точнее, их общего с Герой сына, как он сразу начал называть Гефеста, – в сонм бессмертных.

Гефест нажал потайную пружину на троне, не видимую никем, кроме мастера. Золотые путы расплелись, и Геру больше ничто не держало. Видя, в какое изумление привел богов этот хитроумный механизм, Гефест не преминул подробно рассказать о его устройстве.

На лице Геры появилась улыбка: сынок-то, выходит, не такой уж ущербный, просто немного отличается от других. Зевс может сколько угодно объявлять его своим, боги прекрасно знают, чей он на самом деле.

Просветлело от едва заметной улыбки и лицо Афродиты. Кажется, новоявленного супруга гораздо больше, чем женщины, интересуют его поделки. А значит, можно будет без труда водить его за нос: Афродита не видела причин обрывать свою давнюю любовную связь с Аресом.

Но Афродита просчиталась – дважды. В свое время Гефест не только узнает о ее изменах, но и ловко поймает на горячем. А еще придет день, когда Гефест положит глаз на другую богиню…

Однажды в кузницу Гефеста явилась за новыми доспехами Афина. Увидев ее в одном хитоне, не скрывавшем, в отличие от воинского облачения, изгибы тела, Гефест воспылал страстью и заключил богиню в объятия.

Афина вырвалась и убежала. Гефест кинулся следом и даже умудрился не отставать, несмотря на хромоту. Собственно, он уже обгонял Афину, когда возбуждение взяло верх и произошло семяизвержение. Его божественное семя попало на ее божественную голень.

Афина брезгливо вытерла ногу клочком овечьей шерсти и бросила его на землю. Плодородная Земля, с готовностью принимающая любое семя, приняла и Гефестово – и зачала.

В положенный срок сын Гефеста появился на свет. Как и многие порождения Земли, ниже пояса он был змеем, но выше пояса походил на отца. Афина, питавшая слабость к детям, взяла его к себе и растила как своего – собственно, он и вправду имел к ней самое непосредственное отношение. Она назвала его Эрихтонием.

Когда Эрихтоний вырос, богиня возвела его на афинский престол. Он правил справедливо и мудро, неустанно заботясь о благополучии подданных. От отца он научился плавить серебро и чеканить монету, что способствовало развитию торговли. Он изобрел ярмо, позволявшее запрягать скот парой, а затем плуг, облегчавший возделывание полей. Он сконструировал первую колесницу для смертных и учредил состязания в честь Афины.

Эрихтоний царствовал пятьдесят лет, а затем трон перешел к его сыну Пандиону. Род Гефеста будет продолжать править Афинами еще долго, хотя и не вечно. Самым знаменитым афинским царем всех времен суждено будет стать сыну Посейдона.

{11}

Гермес – похититель стад

Своего сына Гермеса, зачатого от Зевса, Майя рожала недолго, но мучительно: младенец так спешил появиться на свет, что обманом принудил утробу втиснуть все отведенные ей несколько часов схваток в несколько раздирающих тело мгновений. Едва Гермес оказался у Майи между ног, домашний раб помог измученной матери добрести от родильного стула до постели, где она тут же забылась глубоким сном.

Гермес позволил повитухе спеленать себя. Он мог бы воспользоваться моментом и по примеру старшего брата Аполлона возвестить о своих великих намерениях, но в его головенке зрели другие планы, требующие скрытности. Посасывая большой палец и причмокивая во сне, как положено младенцам, Гермес притворился спящим. Повитуха удалилась, довольная тем, что все прошло хорошо.

Но едва она скрылась из виду, Гермес украдкой выбрался из пещеры, где Майя обустроила себе дом. Он огляделся, щурясь от яркого солнца. Склоны горы Киллены, затерянной на пустынных пространствах Аркадии, буйством жизни не баловали, но в конце концов на глаза Гермесу попалась неторопливо ползущая по своим делам черепаха.

– Вот так удача, подружка! – воскликнул Гермес. – Для меня, во всяком случае. Все знают, каким прекрасным оберегом от злых чар ты служишь, пока жива, но я думаю, мертвая ты окажешься мне еще полезнее.

Гермес перевернул черепаху на спину и долотом отделил панцирь, а затем, натянув на него в нужных местах тростник, воловью шкуру и овечьи кишки, создал первую лиру. Песня, которую он исполнил, перебирая струны нового инструмента, описывала любовные утехи Зевса и Майи в ту ночь, когда был зачат исполнитель. Однако, проявляя чудеса воображения, Гермес уже замышлял следующую проделку – похитить стадо Аполлона.

Прокравшись обратно в пещеру и спрятав лиру в колыбели, Гермес устремился на север, к лугам Пиерии, где боги пасли свой скот, и в предзакатных сумерках украл пятьдесят коров из стада Аполлона. Он увел их далеко на юг к реке Алфей, заставляя идти задом наперед, чтобы отпечатки их копыт сбили с толку даже самого проницательного расследователя. Сам он топал за ними в сандалиях, сплетенных из прутьев и веток с листьями, заметающими его следы. Единственный, кто заметил это стадо в пути, был старик, возившийся в своем винограднике. «Послушай, дружище, – бросил ему Гермес, – если не хочешь неурожая в этом году, забудь, что видел меня!» И поспешил дальше.

На берегу Алфея Гермес загнал коров в хлев и принялся мастерить палочку для разжигания огня: обстругав лавровую ветку, он приставил ее заостренным концом к деревяшке и начал крутить, пока не появились искры. Тогда он стал осторожно подсыпать трут, и вскоре у него уже потрескивал костерок. Затем Гермес выволок двух коров из стойла, повалил на землю и перерубил им хребты. После этого разделал их, запек на огне и разложил мясо на двенадцать порций, приготовив пиршество для двенадцати богов – себя и одиннадцати олимпийцев, в чей сонм он намеревался войти. Однако тут его ждало самое суровое испытание за всю его юную жизнь. От вкуснейшего аромата жареного мяса рот его наполнился слюной, но есть мясо богам не дозволялось, они могли только вдыхать чудесный запах, а всякое там жевание, смакование и глотание было уделом смертных. Гермесу, намеренному доказать свою принадлежность к богам, стоило больших усилий отвлечься от предательского урчания в животе.

И снова Гермес позаботился о том, чтобы скрыть следы своей проделки. Остатки запеченного мяса он закинул в костер, а свои хитроумные сандалии неохотно пустил по водам Алфея. Но уничтожить все подчистую гордость ему не позволила: коровьи шкуры он аккуратно разложил на скале и превратил в камень, увековечив свой подвиг.

Когда занялась заря, возвещавшая второй день его жизни, Гермес стремглав помчался домой, на Киллену. Протиснувшись через замочную скважину двери в пещеру, он нырнул в колыбель и зарылся в пеленки, словно все время тут и лежал.

Однако Майю ему провести не удалось: она уже догадалась, на что способно ее дитятко, когда проснулась накануне и обнаружила, что его нет в пещере. Она предупредила Гермеса, чтобы не вздумал безобразничать, а главное, ни в коем случае не совался к Аполлону – о вспыльчивости лучезарного были наслышаны все боги.

– Мама, перестань обращаться со мной как с младенцем, – отмахнулся Гермес. – У меня большие планы! Мы с тобой достойны приличной жизни, мы должны пировать на Олимпе, а не ютиться тут в одиночестве. Клянусь, так или иначе я сделаю нас олимпийцами.

Аполлон тем временем довольно быстро обнаружил пропажу пятидесяти коров. Отправившись на их поиски, он встретил старика, возившегося в винограднике, и спросил, видел ли тот что-нибудь. Презрев угрозы Гермеса, старик описал все как было, указывая своим костлявым пальцем на странные отпечатки на земле. Но даже с его помощью Аполлон не мог отыскать стадо, пока не увидел парящего в небе орла – птицу Зевса. Его тут же осенило, что вор, должно быть, не кто иной, как новорожденный Зевсов сынок – его, Аполлона, собственный единокровный брат. Аполлон ворвался в пещеру Майи и перевернул в ней все вверх дном, ища – и не находя – своих коров. Тогда он грозно навис над колыбелью Гермеса:

– Ты, маленький паскудник, где мои коровы? Признавайся, или я швырну тебя в Аид, и играй там в царя мертвых детишек до скончания веков!

– Почем я знаю, куда они заплопастиись, – прокартавил Гермес. – Я майенький! Я даже не знаю, что такое эти – как там ты их назвал? – калёвы. Я знаю только теплые пеленки и мамино молочко. Клянусь Зевсом, никаких калёв я в эту пещелу не пливодил.

Гермес прижал подбородок к груди и захлопал ресницами, придавая себе еще более невинный вид.

Но Аполлон, которого младенческие складочки не умиляли, забросил Гермеса на плечо, словно мешок зерна, и понес прочь. Сообразительный Гермес в ответ на это выпустил газы и тут же чихнул, присовокупляя к едкой вони загадочное знамение. Аполлон скинул его на пол и застыл в замешательстве: разум прорицателя терялся в догадках, что это все должно значить.

Именно на такую реакцию Гермес и рассчитывал: вскочив с пола, он тут же кинулся на Олимп, к трону своего отца. Спустя пару мгновений следом за ним прибыл запыхавшийся Аполлон. Братья затараторили, перебивая друг друга:

– Отец, выслушай меня!

– Нет, меня!

– Он врет!

– Это он врет!

– Он украл моих коров!

– Да я еще в колыбели лежу!

Зевс расхохотался, восторгаясь и дерзкой кражей, и дерзкой ложью Гермеса. Повелев всем молчать, он приказал сыновьям уладить спор – то есть вернуть коров Аполлону.

Гермес послушно привел Аполлона к хлеву, где были спрятаны похищенные, гадая, заметит ли брат, что двух не хватает. Аполлон заметил. Он всегда скрупулезно пересчитывал все и вся: треножники в своих святилищах, листья на любимых лаврах, песчинки на берегу, капли в море. А тут аж целых две коровы!

Дымясь от гнева, Аполлон потребовал возмещения. Гермес же, спокойно пристроив на сгиб локтя лиру, тронул струны и завел песню о том, как возникла семья богов, – завершив историю, разумеется, своим собственным появлением на свет.

– О небо! – воскликнул Аполлон. – Это ты сам изобрел такое чудо? С ней можно оживить самый скучный пир! Я недооценивал тебя, братишка, а ты, оказывается, талантище! Уступи мне эту замечательную штуковину, и забудем про несчастных коров.

Гермес отдал лиру Аполлону, и тот, завороженный ее прекрасным звуком, подарил брату взамен две вещи (разве может остаться в выигрыше кто-то, кроме Гермеса?). Первым его приобретением стало пастушье стрекало, а с ним почетное право присматривать за стадом. Вторым – золотой волшебный жезл. С его помощью Гермес дарит удачу некоторым избранным – но и остальные смертные непременно увидят сияние этого жезла в последние минуты жизни, когда Гермес поведет их бессвязно лопочущие души в подземное царство Аида.

{12}

Рождение Диониса, смерть и рождение заново

Когда Персефона в очередной раз вернулась из подземного царства, Деметра увидела, как туго натягивается платье дочери на округлившемся, словно спелый плод, животе. Персефона, сама еще почти ребенок, вскоре родит?

Но ведь она проводит со своим мужем Аидом всего четыре месяца в году. А значит, ребенок, который вот-вот появится, был зачат, когда Персефона еще находилась наверху, на земле. Тогда кто же отец? Боги шушукались, но Персефона отмалчивалась с мрачным видом, не отвечая даже на расспросы матери.

Ребенок и вправду родился скоро – чудесный мальчик с невероятными голубыми глазами. Персефона сразу полюбила его, прижимала к груди, баюкала и ворковала с ним, а он смотрел на нее не отрываясь.

На следующий день Зевс взял младенца из рук Персефоны, поднял высоко над головой и дал ему имя – Дионис. А потом посадил на маленький трон рядом со своим собственным – тем самым, на котором он восседал со времен победы над титанами, – и с гордостью возвестил, что когда-нибудь этот ребенок будет править всем миром.

Так разрешилась загадка отцовства. Боги были изумлены – не столько тем, что Зевс обрюхатил собственную дочь, сколько тем, что он пророчил власть над миром самому младшему в сонме.

Но если боги просто недоумевали, то титаны пришли в ярость. Поражение от рук олимпийца – уже достаточно сокрушительный удар по самолюбию, но знать, что однажды ими будет повелевать вот этот карапуз, – откровенное оскорбление. Те из титанов, кто еще не лишился свободы действий, затеяли заговор против Диониса. Гера, тоже взбешенная тем, что Зевс назначил наследником бастарда, всецело разделяла негодование титанов и предложила им помощь.

Сидеть день-деньской на троне нелегко любому, а для маленького ребенка это и вовсе непосильная задача. Однажды Дионис увидел валяющиеся на земле неподалеку от трона игрушки – волчок, игральные кости, марионеток, зеркало и золотые яблоки. Улучив момент, когда на него никто не смотрел, Дионис украдкой сполз с сиденья и ускользнул поиграть.

Вот тогда-то титаны выскочили из своего укрытия и схватили его, утащили на край света к себе в логово и разорвали на части. Кудрявая голова упала на Землю, и невероятные голубые глаза не мигая уставились в Небо. Все остальное титаны собрали, сварили и поглотили, наслаждаясь этим страшным пиром.

Но самый лакомый кусок они приберегли напоследок – сердце, еще живое и бьющееся. Они принялись спорить, как его поделить, и тут откуда ни возьмись явилась Афина, заметившая дым их очага и примчавшаяся посмотреть, что происходит. В мгновение ока разобравшись в представшей ее глазам картине, она с диким криком выхватила сердце из рук титанов и, метнувшись на Олимп, рассказала все отцу. Зевс взревел от горя и обрушил на титанов громы и молнии.

От мерзкого пира на земле осталось заляпанное жиром кострище, которое со временем начало гнить. В конце концов в этой гнили зародилась новая жизнь, словно грибок на отсыревшем полене, – зараженное скверной племя смертных. Когда они начали плодиться, скрещиваясь с другими смертными, зараза перекинулась на все человечество, и Персефона стала считать всех людей соучастниками убийства, совершенного титанами. Воспользовавшись своим могуществом, владычица Аида постаралась отравить посмертную жизнь любого, кто сойдет в ее подземное царство, обрекая призрачные тени на скитания в вечном мраке и грязи.

Сердце Диониса Зевс бережно сохранил и сумел воскресить сына на редкость занятным способом. Измельчив сердце, он подмешал порошок в кубок, который поднес своей возлюбленной Семеле, дочери фиванского царя Кадма. И когда она выпила содержимое кубка, зачал с ней нового Диониса.

Несколько месяцев спустя, когда растущий живот Семелы стал заметен, Гера узнала о новой сопернице и придумала, как разом избавиться и от нее, и от ребенка. Представ перед Семелой в обличье ее верной няньки, Гера спросила, кто этот таинственный возлюбленный, появляющийся в спальне царевны каждую ночь.

– Он утверждает, что он Зевс, – подзуживала Гера, – но разве ты можешь знать наверняка? Мужчина, чтобы проникнуть в твою постель, кем угодно прикинется. Попроси этого «Зевса» поклясться Стиксом, что он готов ради тебя на все. А когда поклянется, потребуй, чтобы предстал перед тобой таким, каким он ложится в постель с Герой. Вот тогда мы посмотрим…