Читать онлайн Чудовище. История невозможной любви бесплатно

Глава I

Ведьмы в розовом саду

Чудовище стояло в своем розарии, одурманенное густым ароматом распустившихся цветков. Его сад жил своей собственной жизнью – казалось, будто перекрученные колючие стебли могли сами по себе обвить и сжать его бешено бьющееся сердце, положить конец бездонной тоске. Сколько раз ему хотелось, чтобы все так и случилось, однако сейчас голова была переполнена мыслями о находившейся в замке прекрасной юной девушке – Белль. Она была так смела и благородна, что сама пожелала стать вместо своего отца пленницей в замке Чудовища. Много ли женщин решится на такое – с легкостью пожертвовать собой, своей свободой? Зверь задумался над тем, способен ли он сам на подобную жертву. Способен ли сам любить.

Чудовище стояло, глядя из сада на свой замок. Пыталось вспомнить, как он выглядел до того, как на него было наложено проклятие. Теперь замок стал другим – зловещим, настороженным. Казалось, даже шпили на его башнях стремятся пронзить насквозь нависшее над ними небо. Чудовище могло лишь гадать, как сейчас выглядит его замок издали. Высокий, внушительный, стоящий на вершине самой высокой в королевстве горы, замок казался вырезанным из того же камня и был окружен густым зеленым лесом, полным опасных диких зверей.

Только с той поры, когда Чудовищу пришлось укрыться за проклятыми стенами замка или в его окрестностях, оно начало по-настоящему видеть и чувствовать все, что его окружает. Сейчас Чудовище пристально рассматривало жуткие тени, которые отбрасывали в лунном свете статуи, стоявшие вдоль дорожки, ведущей от замка в его розовый сад. Статуи изображали огромных крылатых существ и были страшнее любых чудовищ из древних мифов, с помощью которых учителя старались с детства воспитать в нем стойкость и отвагу. Оно не могло припомнить, стояли здесь эти статуи до того, как его замок и земли были заколдованы, или нет.

Многое изменилось с той поры, когда колдуньи наложили на Чудовище свои чары. Фигурно подстриженные кусты, казалось, нарочно стараются запутать его, когда оно вечерами – такими же, как сегодняшний – бродило по их лабиринту, пытаясь отогнать одолевающие его тревоги.

Чудовище давно уже привыкло к тому, что, когда оно не смотрит на статуи, они сами внимательно наблюдают за ним, привыкло ловить краешком глаза их едва заметные движения и почти свыклось с этим. Почти. Величественный вход в замок теперь напоминал ему огромную разинутую пасть, готовую его проглотить. Чудовище старалось как можно больше времени проводить на открытом воздухе. Замок напоминал ему тюрьму – пусть и огромный, он душил его своими стенами, высасывал из него жизнь.

Раньше, когда Зверь еще был – как странно подумать об этом! – человеком, он много времени проводил в своих лесах: охота на диких зверей была его любимой забавой. Но став похожим на тех, кого когда-то выслеживал, он замкнулся в себе и первые годы ни разу не покидал не то что замок, но даже его Западное крыло.

Возможно, именно поэтому ему и сейчас так не нравится находиться внутри замка – слишком много времени он провел там взаперти, скованный собственным страхом.

Первое время после того, как замок был заколдован, он думал, что у него просто разыгралось воображение – мысль о том, что это действительно может оказаться проклятием, буквально сводила его с ума. Но теперь он знал, что странный мир, который окружает его, существует наяву и можно не опасаться сделать его еще хуже своими новыми злодеяниями, не бояться, что враги могут заставить его страдать еще сильнее за ту боль, которую он сам причинил многим людям до того, как превратился в Чудовище. Но физическое превращение было лишь частью проклятия. Было в нем и еще кое-что, настолько ужасное, что и подумать страшно.

Но сейчас Чудовище хотело думать о другом – о том, что могло хотя бы отчасти успокоить его. Он постоянно хотел думать о ней.

О Белль.

Зверь посмотрел на озеро, блестевшее справа от сада в лунном свете, рисовавшем на поверхности воды красивые серебряные волнистые узоры. После того как было наложено проклятие, успокоить Чудовище мог только вид этого озера – не считая, конечно, мыслей о Белль.

Оно проводило здесь много часов, стараясь не смотреть на свое отражение в воде, хотя порой испытывало соблазн сделать это. Оно хорошо знало, какое почувствует отвращение.

Когда проклятие только-только начало действовать, Чудовище уделяло своей внешности огромное внимание, можно сказать, было помешано на ней. Поначалу ему даже понравились начавшие происходить небольшие изменения – например, глубокие морщины, делавшие, как оно считало, его юношеское лицо более грозным для врагов. Но теперь, когда проклятие исполнилось почти до конца, оно не выносило своего вида. Все зеркала в Западном крыле замка были либо разбиты, либо занавешены. Ужасные поступки наложили отпечаток на его ставшее звериным лицо, заставляли постоянно ощущать холодную пустоту под сердцем – от этой пустоты оно чувствовало себя больным.

Но хватит об этом.

В стенах его замка находится прекрасная женщина. Она добровольно согласилась стать его пленницей, с которой он мог поговорить, хотя и не находил смелости встретиться с ней лицом к лицу.

Страх.

Он вновь сковал его. Будет ли теперь этот страх удерживать его вне замка так же, как до этого заставлял замыкаться внутри него?

Почему так страшно войти в двери замка и оказаться лицом к лицу с Белль? Ведь она кажется девушкой не робкого десятка. Интересно, догадывается ли она о том, что в ее руках находится судьба Чудовища?

Статуи, как всегда, молча наблюдали за ним, когда послышалось цоканье маленьких туфелек по каменной дорожке. Шаги приближались, мешая ему размышлять…

Чертовы сестрицы! Люсинда, Руби и Марта – эта неразлучная троица ведьм с чернильно-черными локонами, бледными, молочно-белыми, похожими на выбеленные солнцем доски, лицами и ярко-красными кукольными губами появилась сейчас перед Чудовищем в его розовом саду. Лица ведьм поблескивали в лунном свете, похожие на криво ухмыляющихся призраков. Звездной пылью сверкали в темноте сада надетые на ведьмах украшения, а покачивающиеся в волосах плюмажи из перьев делали еще карикатурнее резкие, птичьи движения колдуний. Сестры нервничали, это было заметно по тому, как они постоянно обменивались отрывистыми жестами, словно старались не терять друг друга из виду даже во время молчания. Они внимательно присматривались к Чудовищу, и оно позволяло им делать это.

Чудовище, как обычно во время таких визитов, молчало, ожидая, когда колдуньи заговорят сами.

Они появлялись, когда им захочется, и всегда без предупреждения. Неважно, что это был его замок и его сад. Оно давно уже перестало требовать, чтобы колдуньи появлялись только с его разрешения. Слишком быстро обнаружилось, что его собственные желания не имеют для них ни малейшего значения.

Смех у сестер был пронзительным, резким, глумливым, казалось, он был способен загасить любую искорку надежды, если бы ведьмы могли отыскать ее в темном и одиноком сердце Чудовища. Люсинда, по обыкновению, заговорила первой. Чудовище, как загипнотизированное, не сводило глаз с ее лица. Ведьма напоминала странную ожившую куклу с фарфоровым личиком и в потрепанном платьице. Еще ужаснее впечатление становилось от голоса Люсинды – механического, монотонного, лишенного интонаций.

– Итак, ты наконец-то захватило в плен маленькую прелестницу.

Чудовище не потрудилось спросить, откуда им известно, что Белль находится в его замке. У него, правда, были свои соображения относительно того, каким образом ведьмам всегда удается знать о нем буквально все, однако Зверь предпочитал держать эти мысли при себе.

– Мы удивлены, Чудовище, – сказала Марта, глядя на него своими бледно-голубыми водянистыми выпученными глазами.

– Да, удивлены, – фыркнула Руби, и по ее лицу расплылась жуткая ухмылка, перекосившая ярко-красные губы ведьмы, отчего та стала похожей на оживленного с помощью дьявольских заклинаний мертвеца. Зомби.

– Мы ожидали, что твое состояние будет ухудшаться быстрее, – сказала Люсинда, слегка наклоняя голову набок, но продолжая смотреть на Чудовище. – Мы мечтали увидеть тебя бегающим по лесу в поисках мелкой добычи.

– А еще надеялись увидеть преследующих тебя охотников, – хихикнула Руби.

А Марта рассмеялась и добавила:

– Чтобы они убили тебя, как дикого зверя, а затем повесили твою голову на стенку в таверне для охотников.

– А ты, как мы видим, все еще носишь одежду. Цепляешься за последние крупицы человека в себе, да? – в один голос сказали ведьмы.

Чудовище постаралось ничем не выдать своего страха – не перед колдовством ведьм, но перед собственной ужасной натурой, о которой они напомнили ему. Они растревожили спрятавшееся внутри него, мечтающее вырваться на свободу чудовище.

Это был зверь, жаждавший убивать – не только ведьм, но любого, кто встретится ему на пути. Жаждавший увидеть разодранную плоть, треснувшие кости, почувствовать на губах вкус крови. Если он своими когтями разорвет ведьмам глотки, ему не придется больше слушать их пронзительные насмешливые голоса. Заманчиво.

– Вот этого мы от тебя и ждем, Чудовище, – рассмеялась Люсинда.

– Ему никогда не завоевать сердца Белль, сестра, как бы отчаянно он ни пытался снять проклятие, – сказала Марта.

– Дело зашло слишком далеко, могу заметить.

– Если оно покажет ей, каким было когда-то, она, возможно, сумеет пожалеть его, – сказала Руби, и розовый сад наполнился диким хохотом ведьм.

– Пожалеть – да, но полюбить его? Никогда!

Раньше Чудовище пробовало отвечать на оскорбления ведьм, но это лишь с новой силой разжигало в них жестокость. Ему опасно было давать волю своему гневу и тяге к насилию, поэтому оно просто заставляло себя стоять на месте и ждать, когда же закончится эта мука.

– На тот случай, если ты забыл, напомню, что снять проклятие можно только при определенных условиях, – снова заговорила Марта. – Ты должен полюбить девушку, а она должна ответить на твои чувства Поцелуем Настоящей Любви, и случиться это должно до того, как тебе исполнится двадцать один год. Эта девушка, как и ты, может пользоваться зеркалом, чтобы видеть в нем мир за пределами твоего королевства, но не имеет права узнать деталей проклятия и того, как оно может быть снято. Знай, она видит замок обычным, не таким, как ты. Все жуткие детали припасены только для тебя.

Чудовище стояло, безучастно глядя на ведьм.

Марта мерзко улыбнулась и продолжила:

– Это, можно считать, играет тебе на руку. Благодаря этому единственное, что может испугать Белль в этом замке и его окрестностях, – это твой облик.

– Когда ты в последний раз видел свое отражение? – присоединилась к разговору Люсинда. – Или смотрел на розу?

Было время, когда Чудовище не выпускало эту розу из виду. Позднее старалось забыть про нее. Оно опасалось, что сегодня вечером сестры явились к нему именно затем, чтобы сообщить, что со стебля заколдованной розы упал последний лепесток. Но они, как всегда, пришли только поиздеваться над ним, попытаться распалить его ярость, потому что больше всего на свете им нравилось наблюдать, как все сильнее чернеет его сердце.

Из задумчивости Чудовище вывел пронзительный голос Люсинды:

– Теперь уже скоро…

– Совсем уже скоро, – подхватила Марта.

– Скоро упадет последний лепесток, и ты останешься в своем нынешнем виде без единого шанса снова стать таким, как раньше.

– И в этот день…

– …мы будем плясать! – в унисон закончили ведьмы.

– А что будет с остальными? – заговорило наконец Чудовище. – Со слугами? Они тоже навсегда останутся такими же, как сейчас, – заколдованными?

– Что мы видим? Оно решило позаботиться о других! – удивленно вытаращила глаза Руби. – Не странно ли это?

– Оно привыкло заботиться только о самом себе.

– Да, о себе, всегда только о себе, и никогда о других.

– С чего это ему заботиться о каких-то слугах? Оно их никогда в упор не видело, разве только когда хотело избить первого, кто под руку попадется.

– Я думаю, оно боится того, что они могут сделать с ним, если оно не сумеет снять проклятие.

– Думаю, ты права, сестра.

– Мне тоже интересно посмотреть, что они станут делать.

– Действительно, страшненькое будет зрелище.

– А сколько удовольствия мы получим, наблюдая за ним!

– Не забудь, Чудовище! Проклятие может снять только настоящая любовь, подаренная и полученная в ответ до того, как упадет последний лепесток!

С этими словами сестры развернулись на каблуках своих маленьких остроносых туфель и зацокали к выходу из розового сада. Звук их шагов постепенно утихал, затем ведьмы исчезли в неожиданно наплывшем тумане, и Чудовище перестало слышать и видеть их.

Глава II

Отказ

Чудовище вздохнуло и тяжело опустилось на каменную скамью, стоявшую в тени нависающей над ней крылатой статуи. Тень статуи смешалась с его тенью, и теперь – с его головой и ее крыльями – стала напоминать Шеду, крылатого льва из древних мифов. Чудовище так давно не видело даже собственной тени, что с трудом могло представить, как оно сейчас выглядит, поэтому упавшая на землю тень очень заинтересовала его.

Внезапно начал прибывать свет, и в нем тень поблекла, а затем и вовсе исчезла. Вместо нее рядом с Чудовищем возникла новая ослепительно-белая статуя с равнодушным лицом. Чудовище не могло даже утверждать наверняка, была ли это статуя мужчины или женщины.

Она стояла неподвижно, в одной руке держа маленький медный подсвечник с зажженными свечами, а другой рукой указывала на вход в замок. Казалось, статуя приказывала ему вернуться назад в замок, пройдя сквозь его жадно раскрытый рот.

Чудовище боялось, что, если он вернется, замок наконец-таки проглотит его.

Чудовище пошло назад, оставив позади себя молчаливую статую и отзвучавшие в саду насмешливые слова ведьм. Теперь горящие на подсвечнике статуи огоньки свечей казались совсем крошечными, словно далекие светлячки.

Статуя возвратится в замок сама, и произойдет это, скорее всего, когда Чудовище будет достаточно далеко. Статуи никогда не двигались и не подходили к нему, пока он смотрел прямо на них, они всегда подкрадывались в тот момент, когда его внимание было занято чем-нибудь другим. Ему было действительно страшно подумать, что статуи могут прийти за ним в любой момент и сделать с ним все, что им будет угодно, – еще одна сторона проклятия, которой он должен был опасаться.

Вспомнив о том, что сказали сегодня сестры, ему захотелось узнать, каким видит заколдованный замок Белль и какими кажутся ей про́клятые слуги.

Проходя через холл к столовой, Чудовище остановилось, чтобы прислушаться к долетавшим из комнаты Белль голосам, но не могло толком разобрать, о чем идет речь. Оно решило подкрасться ближе и украдкой взглянуть, с кем это разговаривает Белль, но в тот же миг услышало мужской голос с французским акцентом, приглашавший ее к обеду.

– Не пойду! Не хочу иметь с ним ничего общего! Он чудовище! – ответила Белль отказом и захлопнула дверь.

Чудовище! Гнев переполнял его.

– Если не хочет обедать со мной, пусть не ест вовсе, – раздраженно прорычало Чудовище, поворачивая за угол и готовясь встретить здесь очередную живую статую, посланную, чтобы мучить его. Но за углом никого не оказалось, а на полу стоял маленький медный подсвечник – тот самый, который он только что видел в саду. Теперь свечи были погашены, лишь от одного тлеющего фитиля поднималась вверх тоненькая струйка дыма.

«Она считает меня чудовищем!» – эта мысль не давала ему покоя.

Стремительно направляясь в Западное крыло замка, оно чувствовало, как нарастает его гнев, грозя вырваться из-под контроля. Чудовище! Поднимаясь по длинной лестнице, оно в щепки рвало своими когтями деревянные перила, мечтая, чтобы это была не мертвая древесина, а живая плоть.

Чудовище!

Света в этой части замка было очень мало. Точнее сказать, здесь было бы совершенно темно, если бы не проникавший сквозь потертые красные занавески спальни лунный свет. У дальней стены комнаты были сложены стопками разного размера и формы зеркала, завернутые в белые, поеденные молью тряпки. Среди зеркал попадались и портреты – часть из них Чудовище успело изуродовать в припадке гнева, когда ему казалось, что изображения, как и ведьмы, насмехаются над ним, дразнят его напоминаниями о том, кем он был раньше.

Чудовище!

Оно не могло развести огонь в огромном камине или зажечь стоящие в настенных кронштейнах факелы. Его лапы не могли управляться с такими мелкими предметами, как спички, а слугам вход в Западное крыло был запрещен. В эту часть замка не могли проникать даже сестры-ведьмы.

Скрываясь от их насмешек, Чудовище именно здесь поначалу проводило бо́льшую часть времени – прячась от всех, давая своему гневу раздуваться до невероятных размеров, умирая от страха перед тем, что начинает с ним происходить, и в то же время сгорая от любопытства.

Ведь именно любопытство стало первым, что оно почувствовало, не так ли? Любопытство. Вначале – едва заметные перемены в лице, появившиеся вокруг глаз морщинки. С ними взгляд его прищуренных глаз стал более грозным, способным напугать любого. Внушать врагу страх, не говоря ни слова, лишь нахмурив для этого глаза, очень удобно!

В те дни оно почти непрерывно смотрело на себя в зеркало, пытаясь определить, какие именно злодеяния вызывают наиболее жуткие изменения в его внешности, зная, что наложенное на него проклятие ведет к перерождению и что оно неотвратимо.

Сестры, похоже, догадывались об этом болезненном интересе Чудовища, поддразнивали его, говорили, что если оно не будет осторожно, его ожидает та же печальная судьба, что постигла вторую жену их кузена. Понять, что они имели в виду, было сложно. Ведьмы постоянно несли какую-то чушь, всегда говорили урывками, то и дело разражались диким хохотом, словно постоянно были навеселе. Чудовище не было уверено, что сестры находятся в здравом уме.

Может ли все это оказаться лишь бредом сумасшедших ведьм и эти карги просто изводят и мучают его? Его, кто когда-то был Принцем.

Когда-то. А теперь… теперь он не рискует даже выйти за пределы своего сада, не может прийти на помощь к выбравшемуся ночью из леса к его замку заплутавшему раненому путнику, чтобы не заставить того убежать от страха прочь.

Что подумала Белль, когда мельком увидела его при свете факела в подземной темнице? Впрочем, это ему известно, не так ли? Она же назвала его чудовищем! В таком случае, лучше оставить ее на попечение слуг, пусть плетут ей сказки о его мерзких поступках. Пусть подтвердят ей, насколько он жесток и уродлив. Ему плевать на это! В конце концов, он же чудовище. А чудовища не ведают чувств, особенно таких тонких, как любовь.

Гнев и смущение Чудовища улеглись, его голова кружилась от усталости. Оно присело на постель, размышляя о том, что делать дальше. Сестры намекали, что эта девушка – его единственная надежда на то, чтобы снять проклятие. Лгуньи! Оно без всякого труда заставило бы ее влюбиться в себя, если бы было таким, как раньше – красивым, холеным и, по мнению многих, высокомерным.

Тогда ему было легко общаться с женщинами. Несколько цветистых слов о любви, притворный интерес к тому, что говорит его избранница, если нужно – прикинуться ранимым, и все. Девушка была его. А зачастую ему и не требовалось утруждать себя всей этой мишурой, разве что девушка очень уж хороша. Обычно же для того, чтобы заворожить девушку, хватало одной его внешности.

Но то, как он выглядит сейчас… Он понятия не имел, как ему быть с Белль при такой внешности. Чудовище тяжело поднялось на ноги, чувствуя подушечками передних лап прикосновение мятых потертых простыней. Может быть, стоит разрешить слугам перестелить постель, протереть окна, вымыть полы? И начать жить скорее как человек, чем как чудовище, которым он стал.

Чудовище стояло на дрожащих ногах, все еще не отошедшее от прилива животного дикого гнева, который оно испытало, услышав, что Белль назвала его чудовищем. Затем оно перебралось к каминной полке, где хранило волшебное зеркало, давным-давно подаренное ему сестрами-ведьмами. Немного постояло, глубоко вдохнуло, прежде чем взглянуть на себя. Как давно оно не видело своего отражения!

Нужно посмотреть, какие следы оставили на его лице совершенные им отвратительные поступки.

Его лапа лежала на ткани, которой была обернута рамка зеркала. Одним движением содрав ткань, Чудовище отбросило ее в сторону, обнажило зеркало и взглянуло на свое отражение в матовой поверхности стекла.

Чудовище!

Единственным напоминанием о том, кем оно когда-то было, оставались глубокие голубые глаза. Они остались человеческими, они не изменились. Это по-прежнему были его глаза.

А все остальное выглядело именно так, как оно опасалось. На самом деле даже хуже, чем оно когда-либо могло себе представить.

Его колени согнулись, когда мир начал стремительно сжиматься и его границы сужались до тех пор, пока он не оказался в полной темноте, зациклившись на картинах своего прошлого – на том, каким был он сам до того, как превратился в Зверя. До того, как стал Чудовищем.

Глава III

Принц

До проклятия жизнь Принца была прекрасна.

Выслушать рассказ сестер о том, за что на него было наложено проклятие, значило бы услышать историю, полную примеров того, каким ужасным он был человеком, узнать список его злодеяний, перечисленных одно за другим, где каждое новое было страшнее и отвратительнее предыдущего. Он совершал свои преступления до тех пор, пока сестры-ведьмы не наложили на Принца свое проклятие и не превратили его в жалкого зверя, лежащего сейчас на полу своей спальни перед зеркалом.

Вроде бы все верно. Но поначалу сестры не могли точно пересказать эту часть его истории. До тех пор, пока Принц не был вынужден сам рассказать о том, сколько удовольствий было в его прежней жизни.

Это было время, когда все шло отлично.

Тогда Принц был всего лишь высокомерным юношей, ужасно горделивым и четко сознающим свое положение в обществе. Чего не хватало этому юному принцу? А каковы, вы думаете, другие принцы? Неужели это действительно всего лишь красавцы, которые мотаются туда-сюда в поисках спящих невест, которых можно пробудить только нежным поцелуем первой любви? Или вы представляете их одетыми с иголочки джентльменами, которые убивают драконов и побеждают мерзких кровожадных мачех? Полагаете, они совершают все эти штуки без малейшего самолюбования или гнева? Вот отважный сказочный принц продирается сквозь заколдованный колючий кустарник с единственной целью найти по ту сторону кустов огнедышащего дракона и убить его, а спустя полчаса уже танцует вальс со своей новой невестой в платье пастельных тонов, перехваченном золотым поясом.

Кто бы сказал, на черта сдались эти пояса? Кошмар!

Нет, наш Принц и слышать не желал об этих романтических бреднях. Он предпочитал другую жизнь, в которой не нужно убивать огнедышащих тварей для того, чтобы получить поцелуй от хорошенькой девушки. Сердца юных леди легко можно покорить, и отправляясь с тушей гигантского лося или грозного медведя-гризли к старику Хиггинсу, чтобы он сделал из их головы чучело и повесил на стену своей таверны. Подобная охота в меру опасна – а такой она и должна быть – и в то же время не имеет ничего общего с отравленными яблоками, вонючими гномами или с перспективой быть сожженным заживо по приказу какой-нибудь злобной королевы фей.

Так и проводил время наш Принц – каждый день охотился и флиртовал.

Жизнь была прекрасна. Все любили Принца, преклонялись перед ним, и он знал это.

Никогда Принц не казался таким красивым, как сидя в своей любимой таверне в одежде, перепачканной землей, сажей и кровью его последней жертвы. По крайней мере, именно так считал он сам. Таверна была его любимым пристанищем. Здесь в одном месте сошлось практически все, что он любил, – охота, вино и девушки. Деревянные стены таверны были так тесно увешаны головами убитых Принцем лесных зверей, что ее владелец старик Хиггинс каждый раз смеялся, наливая ему новую кружку пива, и, подмигивая, говорил:

– По-моему, Принц, пора мне построить новую таверну, побольше этой.

И то правда.

Единственным человеком, который убил на охоте почти столько же зверей, сколько Принц, был его добрый друг Гастон. В тот памятный день он со звоном грохнул на стойку целую пригоршню монет, испугав разливавшего выпивку беднягу Хиггинса, и воскликнул:

– Сегодня всем выпивка за мой счет, Хиггинс! В честь помолвки нашего Принца!

Мужчины в таверне одобрительно загудели, официантки заплакали и принялись разочарованно вздыхать, покачивая пышными бюстами. Похоже, Гастон наслаждался этим спектаклем ничуть не меньше, чем сам Принц.

– Она первая красавица на деревне! – кричал Гастон. – Ты счастливец, Принц! Я бы даже приревновал тебя, не будь ты моим лучшим другом!

Ага, как же. Лучший друг. Чудовище несколько раз наблюдало за Гастоном в волшебное зеркальце сестер-ведьм, хотело посмотреть, что он поделывает, пока Принц, как было объявлено, «уехал в другое королевство». Похоже, Гастон нацелился занять его место.

У них всегда было много общего – у Гастона и Принца, и Принц полагал, что, может быть, именно поэтому им так хорошо быть рядом. А может быть, он чувствовал, что возможного соперника лучше держать поближе к себе. Правда, сейчас сложно сказать, как именно все это виделось ему тогда, в то время.

Насколько Чудовище могло догадаться, глядя в волшебное зеркальце, ставшее для него окном во внешний мир, Гастона признавали самым красивым мужчиной в королевстве. Леди, мимо которых он проходил, буквально падали в обморок, увидев его.

Чудовище порой не могло удержаться от смеха, когда Гастон начинал бахвалиться ямочкой на подбородке, показывать свою густо заросшую волосами грудь или славить себя, любимого, шатаясь взад-вперед по главным улицам города.

Однако была в характере старинного друга Принца и еще одна сторона. Гастон был мстительным, жестоким, и наблюдать эти черты Чудовищу было особенно тяжело – так сильно они напоминали ему самого себя – каким оно было до этого ужасного превращения.

Да, они были очень похожи, Гастон и Принц, и это очень сближало их.

С помощью волшебного зеркала Чудовище узнало, что Гастон серьезно увлекся слегка чудоковатой юной дочерью местного изобретателя, которую признавали одной из самых красивых девушек. Чудовище никогда не видело эту девушку, но тоже слышало, что люди считают ее не от мира сего. Ему хотелось как следует рассмотреть девушку, но ее лицо постоянно было спрятано за раскрытой книгой или отвернуто в сторону, когда Гастон пытался заговорить с ней. Было что-то неприличное в том, как Гастон преследовал ее, невзирая на то, что она была очень недовольна этим. Чудовище никогда не думало, что Гастон может настолько увлечься девушкой, и было крайне удивлено, узнав, что его друг хочет жениться на дочери городского сумасшедшего – изобретателя. К тому же она была не только очень хорошенькой, как о ней говорили, но, по общему мнению, и такой же упрямой. Ее папаша, по слухам, находился на грани помешательства, а в жилах самой девчонки не было ни капли королевской крови.

Впрочем, как и у Гастона…

Гастон не разделял недовольства Принца. Ему не было нужды беспокоиться о родословной своей невесты.

Между прочим, именно Гастон первым дал понять Принцу, что его собственная избранница, Цирцея, тоже не из благородных, а родом из бедной деревенской семьи. Гастон, по его словам, сделал это для того, чтобы уберечь Принца от позора, если бы тот выбрал себе в невесты девушку столь низкого происхождения. Разумеется, он не мог жениться на ней, какой бы прелестной она ни была. Разве смогут приближенные Принца всерьез считать своей королевой дочь какого-то свиновода? И слуги не станут ее уважать, и сама она не будет знать, как нужно держать себя в сложных дипломатических ситуациях. Нет, это катастрофа. Это будет ужасно и для его приближенных, и для Цирцеи, и в первую очередь для самого Принца. Но Принц был не из тех, кому нужно, чтобы кто-то растолковывал ему, что это плохая идея, – он сам примет решение, когда узнает настоящее место, которое занимает Цирцея в обществе.

Вскоре Принц принял решение.

Он не может жениться на ней.

На следующий день он послал за своей невестой. Цирцея выпорхнула из кареты навстречу Принцу. Выглядела она бесподобно – золотистые волосы и серебристое платье сверкали под солнцем на фоне розового сада. Трудно, невозможно было поверить в то, что Цирцея – дочь простого свиновода.

А вдруг Гастон ошибся? Где могла дочь свиновода раздобыть такое платье? А, это опять шуточки Гастона, не иначе. Пытается отодвинуть своего друга в сторону, чтобы самому попользоваться Цирцеей. Мерзкий плут с раздвоенным подбородком! Ладно, придется сказать ему пару ласковых. Но пока нужно исправить отношения с красавицей Цирцеей. Она, конечно, еще не подозревает, что Принц собирался порвать с ней, но сам он чувствовал, что уже предал ее в своем сердце.

– Цирцея, дорогая, ты выглядишь просто чудесно.

Она подняла на Принца свои светло-голубые глаза и чуть-чуть покраснела, ровно настолько, чтобы румянец не скрыл очаровательных веснушек на ее слегка вздернутом носике.

Прелесть.

Да, Цирцея действительно была прелестна. Как он мог подумать, что она дочь свиновода? Разве можно представить ее убирающей навоз за грязными отвратительными животными?

Только вообразить – Цирцея кормит свиней! Смех, да и только! Это она-то, сверкающая, словно капелька росы, ослепительная, как принцесса, которой вскоре станет. А Гастону придется дорого заплатить за то, что он заставил Принца усомниться в Цирцее.

– Любовь моя, пойдем в Утреннюю гостиную. Я там кое-что приготовил специально для тебя.

Он не стал рассказывать Цирцее о выходке Гастона – она была слишком мерзкой, чтобы ее пересказывать. К тому же лучше не портить отношения между Цирцеей и Гастоном. Что ни говори, но Гастон должен быть шафером у них на свадьбе. Да, Гастон был жесток, коварен, обладал скверным характером – но при этом оставался самым близким другом Принца. И как лучший друг, он должен был стоять рядом с ним в день его свадьбы.

Кроме того, было и кое-что еще. Принцу доставит удовольствие видеть, как Гастон будет кипеть от зависти, вынужденный следить за бракосочетанием, зная, что его попытка подорвать веру Принца в Цирцею провалилась и ему самому никогда не заполучить эту девушку. Да, за этим будет весьма приятно наблюдать. А после свадьбы можно будет услать Гастона куда-нибудь подальше с каким-нибудь поручением. С очень мелким для его положения поручением – пусть научится впредь не совать свой нос, куда его не просят.

Впрочем, кто, на самом деле, мог бы обвинить Гастона за попытку увести у Принца Цирцею? Она была прелестнейшей из всех девушек, каких он когда-либо встречал, а Гастон просто воздал должное ее красоте и потерял голову.

Нет, это, если вдуматься, на самом деле очень забавно – Гастон, князь Никто, пытается увести у него Цирцею! Но какая девушка клюнет на простолюдина – неважно, насколько близким другом королевской семьи он при этом считается, – если она может заполучить настоящего принца, который со временем станет королем этих земель?

Принц решил забыть про этот курьезный случай и переключиться на то, что любил больше всего на свете, – охотиться, выпивать, транжирить собранные со своих владений деньги и волочиться за девушками.

Ну да, была еще Цирцея, но Принц любил ее примерно так же, как свой замок или свою конюшню с прекрасными рысаками. Цирцея была самым прелестным созданием, и Принц ценил ее как жемчужину, способную украсить его самого и его королевство. «Так будет благоразумнее всего», – думал Принц и прекрасно себя при этом чувствовал.

Он строил планы относительно своей женитьбы, невзирая на то, что Гастон продолжал копаться в родословной Цирцеи. Не проходило дня, чтобы он не возвращался к этой теме.

– Ей-ей, ты начинаешь утомлять меня, Гастон! Все болтаешь об этой свинской ферме так, будто это действительно правда. Когда ты уже успокоишься?

Но Гастон не отставал:

– Поедем со мной, дружище, и сам все увидишь!

Проехав несколько миль, они добрались до маленькой фермы, приютившейся за лесом у заброшенной тропы.

Там была его Цирцея. Она стояла в загоне и кормила свиней, подол ее простого белого платья был запачкан грязью. Волосы Цирцеи казались потускневшими, а щеки раскраснелись от тяжелой работы. Она, вероятно, почувствовала, что на нее смотрят, потому что подняла голову, увидела гримасу отвращения на лице своего любимого, и окаменела от стыда и страха.

Цирцея выронила ведро и продолжала стоять, глядя на двух мужчин.

Она не проронила ни слова.

– Вылезай сюда! Разве так нужно встречать гостей? – грубо окликнул ее Принц.

Цирцея широко раскрыла глаза, словно выходя из оцепенения.

– Конечно, – вяло сказала она.

Она выбралась из загона и приблизилась к мужчинам, высоко задрав голову, потому что они так и продолжали сидеть в седлах. Цирцея чувствовала себя маленькой, раздавленной, не способной вынести их осуждающие взгляды.

– Здравствуй, любимый, что привело тебя сюда? – спросила она.

– Что на самом деле меня сюда привело? – ухмыльнулся Принц. – Почему ты не сказала, что твой отец – простой свиновод?

Цирцея растерянно взглянула на Принца, смутилась и едва нашла силы, чтобы ответить:

– Что ты имеешь в виду, мой дорогой?

– Не нужно разыгрывать передо мной комедию, мадам! – взорвался Принц. – Как ты посмела скрыть от меня это? Как ты посмела так лгать мне?

– Но ты никогда не спрашивал меня о моих родителях, – заплакала Цирцея. – Я никогда не лгала тебе! И какое это имеет значение? Мы же любим друг друга! А любовь побеждает все.

– Любить тебя? Ты это серьезно? Взгляни на себя – ты вся в навозе! Как я могу любить тебя?

Он сплюнул на землю, а затем обернулся к своему другу:

– Поехали, Гастон, подальше от этого вонючего места. Мне больше нечего сказать этой немытой сельской простушке.

И они ускакали, обдав на прощанье красивую девушку комьями грязи и облаком пыли, поднятым копытами их лошадей.

Глава IV

Младшая сестра ведьм

Принц сидел один в своем кабинете у камина, потягивая спиртное из бокала. Его преследовали образы Цирцеи. Облик очаровательной юной красавицы, на которой он собирался жениться, моментально сменялся картинками тошнотворной сцены, свидетелем которой он стал сегодня утром.

Ему было почти жаль Цирцею.

Почти.

Но он не мог смягчиться по отношению к ней, особенно после того, как она с помощью чудовищной лжи пыталась заставить его жениться на себе. Пока Принц сидел у камина, на стенах кабинета плясали зловещие тени. Их создавал свет от камина и висевшие на стене над креслом Принца огромные лосиные рога. Принц вспомнил тот день, когда ему удалось добыть свой самый большой охотничий трофей – убить этого гигантского лося.

Принц почти отчаялся в тот день, когда наконец завалил его. Он выслеживал этого зверя несколько лет, а когда убил его, то почувствовал себя так, словно потерял старинного друга. Принц снова отхлебнул из бокала, вспоминая тот великий день. В этот момент в кабинет просунул голову лакей:

– Принц, сэр, мисс Цирцея просит вас принять ее.

Принц раздраженно вздохнул.

– Я несколько раз говорил тебе, что не желаю ее видеть. Гони ее прочь! – ответил он, вновь погружаясь в свои раздумья.

Но лакей не ушел, и повторил, запинаясь:

– Я не впустил… не впустил ее в дом, милорд, она стоит… снаружи, но отказывается… уходить. Говорит, что не уйдет, пока вы… не переговорите… с ней.

– Ну, хорошо.

Принц поставил недопитый бокал на маленький деревянный столик рядом со своим креслом, тяжело вздохнул, поднялся и направился к парадному входу.

Там стояла Цирцея – трогательное создание с красной розой в руке. Девушка казалась такой крохотной в огромном сводчатом дверном проеме. Глаза Цирцеи были печальными, припухшими и покрасневшими от слез.

Сейчас она ничем не напоминала ту ослепительную красавицу, что стояла когда-то в розарии Принца и казалась сотканной из золота, серебра и солнечного света. Если бы образ той красавицы уже не был вытеснен из памяти Принца той сценой, когда он увидел Цирцею копающейся в грязи, он наверняка улетучился бы в эту минуту.

Нет, Принц никогда не прельстится вновь воспоминаниями о красоте Цирцеи, пытавшейся одурачить его, не почувствует жалости к этой маленькой лгунье! Плечи Цирцеи прикрывала ветхая, потертая шаль, делавшая ее похожей на старую нищенку. Резкие тени падали на лицо девушки и от этого оно казалось старым и изможденным. Если бы Принц не знал, что перед ним Цирцея, он наверняка принял бы ее за старую попрошайку.

Цирцея негромко заговорила. Голос ее напоминал карканье маленькой вороны – так сильно он сел и охрип от долгого плача.

– Любовь моя, пожалуйста, я не могу поверить, что ты так жесток ко мне. Я не верю, что слова, которые ты сказал мне сегодня утром, – правда.

Она зарыдала, уткнув опухшее, залитое слезами лицо в свои маленькие белые ладони.

Как он мог когда-то считать ее очаровательной?

– Я не могу жениться на тебе, Цирцея. Ты должна была знать это с самого начала. Полагаю, именно поэтому ты пыталась скрыть от меня правду о своих родителях.

– Но я не знала этого, любимый мой! Дорогой, прошу тебя, возьми эту розу и вспомни те дни, когда ты еще любил меня. Ты не пригласишь меня войти в дом? Здесь так холодно! Неужели ты настолько сильно ненавидишь меня?

– Твоя красота, пленившая мое сердце в этом самом саду, навсегда потускнела после той нелепой сцены, которую я наблюдал сегодня утром, и после того, как я увидел тебя в твоем нынешнем позорном виде.

Цирцея сбросила шаль, и Принц был поражен, увидев, что глаза Цирцеи больше не выглядят припухшими, а ее лицо не покрыто больше красными пятнами от долгих слез. Кожа Цирцеи вновь стала матовой, блестящей, словно залитой лунным светом. Волосы девушки сделались как прежде яркими и пышными, в них заблестели серебряные украшения, напоминающие искорки звездной пыли. Платье Цирцеи теперь переливалось серебром, вся она светилась, но ярче всего сияли ее колдовские бледно-голубые глаза. Такой очаровательной Цирцея не была еще никогда.

– Я никогда вновь не стану красивой в твоих глазах только потому, что ты считаешь меня дочерью свиновода?

И тут Принц услышал голоса, они пробивались из темноты, словно хор гарпий, поднимающийся из глубин ада:

– Дочь свиновода?

– Наша маленькая сестричка?

– Чушь, она королевской крови. Кузина старого короля.

Принц не мог видеть, кто это говорит, только слышал три разных доносившихся из тьмы голоса. В этих голосах было что-то, заставившее его занервничать. Нет, если уж говорить совсем честно, эти голоса ужасно пугали его. Больше всего Принцу хотелось сейчас захлопнуть дверь и спрятаться за надежными стенами замка, но он сдержал себя.

– Это правда, Цирцея? – спросил он.

– Да, мой Принц. Мои сестры и я принадлежим к старинному королевскому роду.

– Я не понимаю!

Сестры Цирцеи вышли на свет и встали рядом с нею. На их нелепом фоне Цирцея стала выглядеть еще прекраснее.

Это в самом деле было удивительное зрелище.

Дело не в том, что сестры Цирцеи были уродинами, нет. Просто все в них странным образом контрастировало друг с другом. По отдельности каждая черта в облике сестер была красива сама по себе – их большие глаза, например, могли бы ошеломить, принадлежи они любой другой женщине. Но при этом все в них было «чересчур» – волосы казались слишком черными, словно сгустки непроглядной тьмы, и в сочетании с пергаментно-белой кожей и кроваво-красными губами создавали нелепый, шокирующий образ. Они казались нереальными, эти сестры. Нереальными, пугающими, напоминавшими оживший кошмар. Принц был так заворожен преображением Цирцеи, что это заставило его забыть свою недавнюю клятву никогда больше не думать о ней.

Он вновь был очарован ее красотой.

– Цирцея! Это потрясающе! Все в порядке, ты принадлежишь к королевскому роду, и мы можем пожениться!

– Мы должны быть уверены в том, что ты действительно любишь ее, – сказала одна из сестер, Люсинда, прищурив глаза.

– Да, уверенными, – сказала другая сестра, Марта.

– Мы не можем просто…

– …позволить нашей сестре выйти замуж за…

– …монстра! – осуждающе выкрикнули сестры в унисон.

– Монстра?! Да как вы смеете! – огрызнулся Принц.

Сестры рассмеялись:

– Это то, что мы видим…

– Монстр!

– Ну, другие могут, конечно, находить тебя достаточно привлекательным…

– …но у тебя жестокое сердце!

– И мы видим, насколько уродлива твоя душа.

– Вскоре все увидят, какой ты жестокий зверь!

– Сестры, прошу вас! Дайте мне сказать! В конце концов, он мой! – воскликнула Цирцея, пытаясь успокоить своих сестер. – И это мое право – покарать его.

– В этом нет необходимости, – сказал Принц, проявив наконец свой страх – то ли перед сестрами, то ли перед возможностью навсегда лишиться стоящего перед ним очаровательного виде́ния. – Теперь мы можем пожениться. Я никогда не встречал такой прелестной женщины, как ты, Цирцея. Теперь на нашем пути нет преград. Ты должна стать моей женой!

– Твоей женой? Никогда! Теперь я вижу, что ты был влюблен только в мою красоту. Я клянусь, что ни одна женщина не захочет больше стать твоей, как бы ты ни пытался очаровать ее! Во всяком случае, до тех пор, пока ты будешь оставаться таким, какой ты есть – тщеславным и жестоким.

Той ночью смех сестер можно было услышать по всей стране. Он был таким пронзительным, что заставил взмыть в воздух сотни птиц и перепугал всех жителей королевства, даже Гастона – а пока Гастон и другие спрашивали себя, что за жуть происходит вокруг, Цирцея продолжала накладывать свое проклятие.

– Твои мерзкие поступки испоганят твое красивое лицо, и вскоре, как сказали мои сестры, каждый увидит, какое ты чудовище на самом деле.

Затем Цирцея протянула Принцу розу, которую уже пыталась всучить ему раньше:

– И если ты не пожелал принять этот знак любви от женщины, которую когда-то обожал, пусть он станет символом твоего рокового конца!

– Твоего рокового конца! – смеясь, повторила Марта, хлопая в восторге своими маленькими белыми ручками и притоптывая крошечными туфельками.

– Твоего рокового конца! – присоединились к Марте третья сестра, Руби, и Люсинда. Они тоже подпрыгивали на месте от радости, и это делало все происходящее еще более фантастическим и зловещим.

– Сестры! – взмолилась Цирцея. – Я еще не закончила!

И она продолжила произносить свое проклятие.

– Лепестки этой розы будут опадать один за другим до твоего двадцать первого дня рождения. Если ты за это время не встретишь любовь – настоящую любовь, ту, которую дарят и получают в ответ, и эта любовь не будет закреплена поцелуем, то навсегда останешься ужасным чудовищем, в которое превратишься.

Принц прищурил глаза и вскинул вверх голову, пытаясь постичь смысл таинственного предсказания.

– Да, он превратится в зверя! Превратится!

– Несомненно! Он никогда не изменит своим порочным привычкам!

Сестры снова принялись хлопать в ладоши и припрыгивать, вне себя от мстительного восторга. Их смех, казалось, раскручивал сам себя – чем дольше они смеялись, тем громче он становился, тем безумнее казались сестры.

Цирцея вновь попыталась утихомирить их:

– Остановитесь, сестры! Он должен узнать все условия проклятия, иначе оно не сбудется.

Сестры разом оборвали смех, и наступила напряженная, пугающая тишина.

– Он не должен избежать наказания!

– Нет, не должен!

Услышав, что сестры вновь принялись болтать, Цирцея укоризненно посмотрела на них, и они немедленно замолчали.

– Спасибо, сестры. Ну, Принц, тебе понятны условия проклятия?

Принц молчал, лишь с изумлением и ужасом смотрел на женщин.

– Он от страха потерял дар речи, сестренка! – хихикнула Люсинда.

– Тсс, – шикнула Руби.

– Тебе понятны условия? – вновь спросила Цирцея.

– Значит, если я не откажусь от своих привычек, то превращусь в какую-то зверюгу? – сказал Принц, пытаясь скрыть усмешку.

Цирцея утвердительно кивнула.

Теперь пришла пора рассмеяться Принцу:

– Чушь! Что это еще за ерунда? И я должен поверить в то, что ты прокляла меня? Ожидаешь, что я испугаюсь и дам одурачить себя, поверив, что со мной произойдет нечто ужасное? Нет, не на того напали, леди! Если вас действительно можно называть леди, неважно, королевских вы кровей или нет!

Лицо Цирцеи окаменело. Принц никогда еще не видел ее такой разгневанной, такой жесткой и холодной.

– Твой замок и его окрестности тоже будут про́кляты, и всем его обитателям придется разделить с тобой тяжесть твоего проклятия. Тебя будет окружать ужас, станешь ли ты смотреть на себя в зеркало или сидеть в своем любимом розовом саду.

– И вскоре этот ужас станет единственным, что будет тебя окружать, – добавила Люсинда.

– Да, я вижу, как ты станешь сидеть взаперти.

– Да, боясь выйти за порог своей спальни!

– Да, да! Ты будешь слишком напуган, чтобы высунуть свое лицо в мир за стенами твоего замка!

– Я вижу твоих слуг, сгорающих от ненависти к тебе, следящих за каждым твоим движением издалека, укрывшись в тени, со страхом подкрадывающихся к тебе в ночи, увидев, каким ты стал чудовищем.

– А я вижу, как ты гадаешь, убьют они тебя или нет, чтобы избавиться от проклятия, – сказала Люсинда.

– Довольно! Итак, он знает, что у него остался лишь один-единственный способ спастись. Но прежде чем мы уйдем, он должен получить от нас одну вещь, – Цирцея посмотрела на Руби. – Пожалуйста, Руби, дай зеркало.

Лицо Люсинды невероятным образом скривилось, и она сказала:

– Нет, Цирцея! Только не зеркало.

– Ты не имеешь права!

– Нет, нет, нет!

– Это мое проклятие, сестры, и оно наложено на моих условиях. Я говорю, что он получит зеркало! Мой дорогой, – продолжила Цирцея, – это волшебное зеркало позволит тебе видеть окружающий мир. Тебе нужно только попросить, и зеркало покажет все, что ты захочешь увидеть.

– Мне не нравится, что ты собираешься разбазарить наши сокровища, Цирцея! Это подарок знаменитого зеркальщика. Вещь бесценная и очень древняя. Это легендарное зеркало! Оно попало в нашу семью еще до твоего рождения.

– Мне напомнить, каким образом вы завладели этим зеркалом? – спросила Цирцея, и ее сестры сразу умолкли.

– Не будем утомлять Принца своими семейными историями, Цирцея, – сказала наконец Марта. – Кстати, Принц в этом зеркале сможет видеть не только внешний мир, но и то, в какое жуткое чудовище превратился он сам.

– О, да! Пусть попытается разбить сердце какой-нибудь девушке после того, как превратится в зверя! – взвизгнула Руби, и к ней присоединились Люсинда с Мартой. – Пусть попытается, пусть попытается разбивать девушкам сердца и заставлять их плакать!

Сестры закружились волчками, их платья раскрылись, словно диковинные цветки, распустившиеся в каком-то странном саду. Кружась, сестры непрерывно повторяли с издевкой: