Читать онлайн Гидеон из Девятого дома бесплатно

Гидеон из Девятого дома

Действующие лица

В порядке появления домов

Девятый дом

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

Хранители Запертой гробницы, Дом зашитых уст, черные весталки

Харрохак Нонагесимус, наследница Девятого дома, Преподобная дочь Дрербура

Пеллеамена Новенариус, ее мать, Преподобная мать Дрербура

Приамхак Нониусвианус, ее отец, Преподобный отец Дрербура

Ортус Нигенад, первый рыцарь наследницы

Крукс, маршал Девятого дома

Агламена, капитан стражи Девятого дома

Сестра Лакриморта, монахиня Запертой гробницы

Сестра Айсаморта, монахиня Запертой гробницы

Сестра Глаурика, монахиня Запертой гробницы

Всякие последователи, культисты и присные Девятого дома

и

Гидеон Нав, слуга Девятого дома по контракту

Первый дом

Рис.1 Гидеон из Девятого дома

Божественный некромант, первый Владыка мертвых, царь Девяти Возрождений, наш Воскреситель

ИМПЕРАТОР

ЕГО ЛИКТОРЫ

и ЖРЕЧЕСТВО ДОМА ХАНААНСКОГО

Второй дом

Рис.2 Гидеон из Девятого дома

Сила императора, Дом багряного щита, Дом центуриона

Юдифь Дейтерос, наследница Второго дома, капитан Когорты

Марта Диас, первый рыцарь наследницы, первый лейтенант Когорты

Третий дом

Рис.3 Гидеон из Девятого дома

Уста императора, Литания, Дом сияющих мертвецов

Коронабет Тридентариус, наследница Третьего дома, кронпринцесса Иды

Ианта Тридентариус, наследница Третьего дома, кронпринцесса Иды

Набериус Терн, первый рыцарь наследниц, принц Иды

Четвертый дом

Рис.4 Гидеон из Девятого дома

Надежда императора, Клинок императора

Исаак Теттарес, наследник Четвертого дома, барон Тизис

Жанмари Шатур, первый рыцарь наследника, рыцарь Тизис

Пятый дом

Рис.5 Гидеон из Девятого дома

Сердце императора, Следящие за рекой

Абигейл Пент, наследница Пятого дома, госпожа двора Кониорта

Магнус Куинн, первый рыцарь наследницы, сенешаль двора Кониорта

Шестой дом

Рис.6 Гидеон из Девятого дома

Разум императора, Главные стражи

Паламед Секстус, наследник Шестого дома, главный Страж библиотеки

Камилла Гект, первый рыцарь наследника, десница Стража библиотеки

Седьмой дом

Рис.7 Гидеон из Девятого дома

Радость императора, Нерасцветшая роза

Дульсинея Септимус, наследница Седьмого дома, княжна Родоса

Протесилай Эбдома, первый рыцарь наследницы, рыцарь Родоса

Восьмой дом

Рис.8 Гидеон из Девятого дома

Хранители книги, Всепрощающий дом

Сайлас Октакисерон, наследник Восьмого дома, магистр храма белого стекла

Колум Эшт, первый рыцарь наследника, рыцарь храма белого стекла

  • Второму – железная воля и стойкий отказ от утех.
  • Для Третьего – блеск самоцветов и радостный смех.
  • Четвертому – верность движенью вперед.
  • А Пятому – старых традиций увесистый свод.
  • Шестому – горькая правда, дороже, чем сладкая ложь.
  • Седьмому – тот миг красоты, что растает,
  •                                                                        лишь глазом моргнешь.
  • Восьмому – спасенье, какой бы его ни купили ценой,
  • Девятому – сонмы потерь и Гробницы
  •                                                                                             суровый покой[1].

Акт первый

Рис.9 Гидеон из Девятого дома

1

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

В год несметный от Рождества Христова, в год десятитысячный от явления Царя неумирающего, милосердного Князя Смерти, Гидеон Нав взяла свой меч, сапоги, захватанные журналы и ушла из Девятого дома.

Она не убежала. Гидеон никогда не бегала, если это не было абсолютно необходимо. В кромешной предрассветной темноте она небрежно почистила зубы, плеснула водой в лицо и даже смахнула пыль с пола своей кельи. Встряхнула просторное черное церковное облачение и повесила на крюк. Она проделывала все это каждый день больше десяти лет и не нуждалась в свете. Темнота, характерная для равноденствия, держалась здесь месяцами. Так или иначе, определить время года было несложно по скрипу и треску отопительных клапанов. Она оделась с ног до головы в полимер и синтетическое волокно. Причесала волосы. Присвистнула сквозь зубы, отпирая сигнальный браслет. Осторожно положила браслет вместе с украденным ключом на подушку – так в дорогих отелях кладут на подушки шоколадку.

Выйдя из кельи с закинутым за плечо мешком, она потратила немного времени и спустилась по пяти пролетам к безымянной нише матери. Чистая сентиментальность. Мать ушла отсюда, когда Гидеон была еще совсем малышкой, и уже никогда не вернется. Потом пришлось долго идти обратно наверх по двадцати двум пролетам, где ни единый огонек не разгонял густую темноту. Она направлялась к шахте запуска и приемному отсеку, куда должен был прибыть ее транспорт. До появления шаттла оставалось два часа.

Отсюда открывался вид на кусок Девятого неба, мутно-белого там, где атмосфера была достаточно густа, и прозрачно-синего в других местах.

Яркая бусина Доминика благодушно моргала в устье длинного вертикального туннеля. В темноте Гидеон обошла поле по периметру, прижимая ладонь к холодному маслянистому камню стен. Закончив, она долго и методично откидывала в сторону комки грязи и камешки, оставшиеся на покоцанном полу. Потыкала в пол вытертым стальным носком ботинка, но решила, что никому сквозь этот пол не подкопаться. Гидеон проверила каждый дюйм огромного пустого пространства. Когда генератор зашумел на половинной мощности, она осмотрела отсек при свете. Забралась на металлические каркасы прожекторов и ощупала их – вслепую, мешал яркий свет. То, что она нашарила за стальным корпусом, ее удовлетворило.

Она устроилась на куче мусора в неподвижной точке отсека. Лампы тускло мигали, временами рождая мечущиеся тени. Тени Девятой были густыми и изменчивыми, холодными, а по цвету – как синяки. Гидеон вознаградила себя пластиковым мешочком каши. На вкус каша была серая и ужасная.

Утро началось так же рано, как начинались все утра на Девятой с момента ее появления. Гидеон побродила по посадочной площадке, чтобы не сидеть на месте, с отсутствующим лицом попинала кусок грязи. Вышла на балконный ярус и посмотрела вниз на центральную полость – не зашевелился ли там кто. Нервно собрала языком остатки каши с зубов. Через некоторое время далеко вверху заскрипели скелеты – они лезли собирать из-под снега лук-порей. Гидеон как будто увидела их: грязные кости в желто-сером свете, кирки стучат по земле, в глазницах мигают красные огоньки.

Первый колокол немелодично, жалко звякнул, призывая к молитве. Как всегда, казалось, что его просто спихнули с лестницы. Тот же дзынь-дзынь… дзынь-дзынь… дзынь, который будил ее каждое утро, сколько она себя помнила. Внизу зашевелились. Гидеон взглянула туда, где тени клубились над ледяными белыми воротами замка Дрербур. Замок высился в грязи, стоя на камне в три человеческих тела шириной и шесть высотой. Две жаровни по обеим сторонам двери испускали жирный гадкий дым. Над воротами белели крошечные фигурки – сотни, тысячи фигурок, – глаза которых как будто следили за каждым. Когда Гидеон в детстве приходилось проходить через эти ворота, она кричала, будто ее убивали.

Нижние ярусы оживали. Свет был уже хорошо заметен. Девятые выбирались из своих келий после утреннего созерцания и направлялись к молитве, а челядь Дрербура готовилась к предстоящему дню. Их ждало множество торжественных и бестолковых ритуалов. Гидеон выбросила мешочек из-под каши и села, держа меч на коленях. Протерла его лоскутком ткани. Оставалось сорок минут.

И вдруг неизменный утренний порядок Девятой изменился. Первый колокол зазвонил снова: ДЗЫНЬ… ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ… ДЗЫНЬ.

…Гидеон наклонила голову, прислушиваясь, и поняла, что вцепилась в рукоять меча. Колокол прозвонил двадцать раз. Сигнал к сбору. Скелеты зашуршали снова, послушно отбрасывая кирки и мотыги, чтобы последовать призыву. Они потекли вниз по ярусам. Временами на них натыкались хромающие фигуры в грязных черных одеждах и ломали кости. Гидеон снова взяла меч и лоскуток: попытка неплохая, но она не купится.

Она не подняла взгляда, когда тяжелые шаги зазвучали уже на ее ярусе, когда заскрежетала ржавая броня, когда послышалось пыхтение.

– Тридцать полных минут, Крукс, – сказала она, трудясь над клинком. – Я сняла его тридцать минут назад. Ты что, правда хочешь, чтобы я сбежала? Мать твою, да ведь и правда хочешь.

– Ты обманом заказала шаттл, – пробулькал маршал Дрербура, славный в основном тем, что казался куда менее живым, чем некоторые официально мертвые. Он стоял перед ней и громко возмущался. – Ты подделала документы. Украла ключ. Сняла браслет. Ты обманула этот дом, украла его имущество, воспользовалась тем, что принадлежит ему.

– Крукс, мы же договорились. – Гидеон повертела меч, посмотрела, нет ли на нем зазубрин. – Ты ненавидишь меня, я тебя. Просто отпусти меня без боя и покойся с миром. Найди себе хобби. Напиши мемуары.

– Ты обманула, украла, воспользовалась. – Крукс вообще любил глаголы.

– Предположим, шаттл взорвался, а я умерла. Какая жалость. Крукс, дай мне перерыв, прошу. Я подарю тебе журнальчик… «Лучшие сиськи Пятой». – Увидев негодование маршала, она поправилась: – Ладно, беру свои слова назад. Нет такого журнала.

Крукс надвигался на нее неотвратимо, как ледник. Гидеон перекатилась в сторону, а его древний кулак врезался в землю, выбив из нее вихрь пыли и камешков. Меч Гидеон проворно вложила в ножны, а ножны подхватила на руки, как младенца. Отскочила прочь, увернулась от сапога и огромных ручищ. Крукс, конечно, почти уже умер, но он был чудовищен. Каждый его кулак как будто состоял из тридцати пальцев. Он был стар, но ужасен.

– Расслабься, маршал, – сказала она, хотя в грязи лежал вовсе не маршал. – Еще немного, и тебе может понравиться.

– Ты слишком много болтаешь, Нав. Чужая собственность не разговаривает. Чужие долги молчат. Я терпеть тебя не могу, но ты принадлежишь мне, ты моя вещь. Я взвесил твои легкие, и это легкие Девятой. Я измерил твой желчный пузырь, и он нужен Девятой. Твой жалкий сморщенный мозг и тот – собственность Девятой. Иди сюда, и я тебя прикончу.

Гидеон скользнула назад, сохраняя дистанцию:

– Крукс, ты, наверное, имел в виду: «Иди сюда, или…»

– Иди сюда, и я тебя прикончу, – гаркнул старик. – Госпожа велела тебе явиться к ней.

Вот теперь по рукам Гидеон побежали мурашки. Она посмотрела на высящееся над ней пугало. Маршал посмотрел на нее в ответ единственным пустым глазом. Древняя броня как будто гнила вместе с его телом. Казалось, что морщинистая лиловая кожа может отвалиться с черепа кусками, но ему не было до этого дела. Гидеон подозревала, что Крукс, не обладая никакими способностями к некромантии, после смерти восстанет на чистой злобе.

– Можешь меня прикончить, – медленно сказала она, – но твоя госпожа пусть катится к чертям.

Крукс плюнул в нее. Это было омерзительно. Он потянулся к длинному ножу, который висел на плече в заплесневелых ножнах, сверкнула полоска клинка. Гидеон уже стояла на ногах, выставив ножны перед собой, как щит. Одну руку она держала на рукояти, вторую на устьице ножен. Они смотрели друг на друга: она – очень тихо, старик – громко, с хлюпом дыша.

– Не совершай ошибку, Крукс. Не бросайся на меня.

– Ты и вполовину не так хороша с мечом, как воображаешь, Гидеон Нав, – ответил маршал Дрербура. – Однажды я накажу тебя за дерзость. Однажды мы пустим тебя на бумагу. Однажды сестры Запертой гробницы оботрут ее твоими волосами. Однажды твои послушные кости будут ползать по местам, которыми ты брезговала, и полировать их твоим собственным жиром. Объявлен сбор, Нав. Я приказываю тебе идти.

Гидеон вышла из себя.

– Вали отсюда, говно старое, и расскажи ей, что я уже сбежала.

К невероятному ее удивлению, он развернулся и потопал к мрачному скользкому ярусу. Всю дорогу он спотыкался и чертыхался, а Гидеон сказала себе, что одержала победу, даже не успев проснуться, что Крукс был только бессильным символом власти, последней попыткой проверить ее – не окажется ли она столь глупа, чтобы вернуться за холодную решетку. К гнилому серому сердцу Дрербура. К еще более гнилому и серому сердцу его госпожи.

Она вынула из кармана часы: еще двадцать минут. Четверть часа и еще чуть-чуть. Гидеон больше не принадлежала дому. Она ушла. Никто и ничто ее не остановит.

* * *

– Крукс оскорбляет тебя перед кем попало. – Голос послышался за пятнадцать минут до отлета. – Он говорит, что ты подняла на него меч. Что предложила ему извращенную порнографию.

Гидеон снова покрылась мурашками. Она села прямее на своем неуклюжем троне из камней и положила часы на колени, внимательно глядя на крошечную стрелку, отсчитывавшую минуты.

– Я не дура, Агламена. После официальной угрозы Дому меня бы даже на туалетную бумагу для Когорты не пустили.

– А порнография?

– Я предложила ему великолепное произведение, изображающее грудь, а он оскорбился. Это был интересный момент. Когорте на это плевать. Я же говорила о Когорте? Ты же знаешь, что такое Когорта? Когорта, в которую я сбегаю… в тридцать третий раз?

– Детка, потише, – сказала ее мастер меча. – Я знаю, о чем ты мечтаешь.

Агламена вышла на тусклый свет. Голова капитана стражи Дома была покрыта неровными шрамами, а новую ногу ей вырезал какой-то не очень талантливый скелет. Нога эта постоянно подгибалась и придавала капитану вид здания, у которого внезапно увеличился фундамент. Она была моложе Крукса, но все равно страшно стара. Однако чистота и опрятность делали ее более живой. Маршал был воплощением Девятой, и он прогнил насквозь.

– Тридцать три раза, – устало повторила Гидеон и покосилась на часы: четырнадцать минут. – В последний раз она заперла меня в лифте. До этого – отключила отопление, так что я отморозила три пальца на ноге. Еще раньше она отравила мою еду, и я ходила кровью целый месяц. Продолжать?

Ее учительница не шевелилась.

– Это не вред. У тебя не было ее разрешения.

– Я имею право поступить в армию, капитан. Я здесь не в рабстве, а по индентуре. Я не ее имущество.

– Кстати, ты выбрала неудобный день для побега. – Агламена дернула подбородком. – Ты нужна Дому внизу.

– Ей грустно, и она отчаялась, – сказала Гидеон. – Она одержима. Она должна все контролировать. Она ничего не может. Я закрою рот и вытру нос. Я даже – запиши и цитируй, если хочешь – выполню свой долг перед Девятым домом. Вот только не говори, что, когда я спущусь, меня не ударят мешком по голове и я не проведу следующие пять недель в оссуарии.

– Эгоистичное дитя! Ты же не воображаешь, что наша госпожа звонит общий сбор только из-за тебя?

– Твоя госпожа подожгла бы Запертую гробницу, если бы это гарантировало, что я не увижу другого неба. – Гидеон посмотрела наверх. – Она бы, не моргнув глазом, сожрала младенца, если бы это позволило запереть меня навеки. Она жгла бы дерьмо на телах праматерей, чтобы испортить мне день. Твоя госпожа – самая мерзкая…

Агламена ударила ее – не трясущейся от злости рукой, как Крукс. Просто треснула по голове, как лающего пса. Голова Гидеон заныла от боли.

– Ты забываешь, Гидеон Нав, – коротко сказала мастер. – Ты не рабыня, но ты будешь служить Девятому дому до дня своей смерти и после нее, и ты не совершишь греха предательства, пока я жива. Колокол зовет на сбор. Ты пойдешь сама или опозоришь меня?

Когда-то она делала многое, лишь бы не опозорить Агламену. Ей легко было бы стать воплощением позора, но она питала слабость к старой солдатке. Никто в Девятом доме ее не любил, и Агламена тоже не любила, и она бы смеялась до своей сильно запаздывающей смерти, услышав такое. Но она готова была уступать, немного отпустить поводок и посмотреть, что Гидеон станет делать на свободе. Гидеон любила свободу. Агламена убедила Дом дать Гидеон меч, не заставлять ее прислуживать в алтаре или корячиться в оссуарии. Гидеон опустила глаза и вытерла рот тыльной стороной ладони. В слюне оказалась кровь. Гидеон обожала свой меч так, что вышла бы за него замуж.

А еще она видела, что минутная стрелка потихоньку движется. Двенадцать минут. Нельзя освободиться, если размякнешь. Несмотря на свою дряхлость и хрупкость, Девятые были крепки как сталь.

– Пожалуй, я тебя опозорю, – легко согласилась Гидеон. – Кажется, для этого я была рождена. Я по природе своей оскорбительна.

Лицо у мастера меча было очень старое и резкое, а на месте одного глаза темнел провал. Второй глаз был мрачен. Гидеон не отвела взгляда. Стало бы проще, если бы Агламена вышла из себя и начала бранить ее, но она только сказала:

– Это так просто, а ты все не понимаешь. Наверное, это моя вина. Чем больше ты борешься с Девятой, Нав, тем глубже ты в ней увязаешь, чем громче ты ее проклинаешь, тем громче станешь кричать.

Агламена ушла, держа спину прямо, как будто кочергу проглотила, и смешно припадая на ногу. Гидеон показалось, что она провалила экзамен. Она решила, что это не имеет значения. Два в минус, больше никого не будет. Одиннадцать минут до приземления. Одиннадцать минут, и ее здесь не будет. Это все, о чем стоит думать. Это все, что имело значение с тех самых пор, как совсем маленькая Гидеон поняла, что если не совершит решительного поступка, то умрет в этой тьме. И, что куда хуже, эта смерть будет только началом.

* * *

Нав – имя Девятое, но Гидеон не знала, где она родилась. На далекой суровой планете, где она жила, располагались цитадель Дома и крошечная тюрьма для преступников настолько страшных, что перевоспитать их на землях родного Дома было невозможно. Тюрьмы Гидеон никогда не видела. Девятый дом представлял собой огромную вертикальную дыру в глубь планеты, а пузырь тюрьмы висел где-то в атмосфере, где условия жизни, возможно, были куда милосерднее.

Однажды, восемнадцать лет назад, мать Гидеон упала в шахту в неисправном защитном скафандре и с тормозным парашютом. Она летела вниз, как странная бабочка. На пару минут скафандр остался без энергии, и, когда она приземлилась, мозги у нее были атрофированы. Всю энергию аккумулятора высосал биоконтейнер, закрепленный на скафандре, – из тех, в которых можно перевозить органы для трансплантации. В контейнере лежала Гидеон, которой тогда был всего один день.

Невероятно таинственная история. Гидеон всю жизнь перебирала факты. Скорее всего, энергия кончилась где-то за час до посадки: женщина не могла катапультироваться из капсулы в открытом космосе, потому что ее простенький скафандр взорвался бы. Тюрьма, где тщательно записывали всех входящих и выходящих, твердила, что от них никто не убегал. Посылали за монахинями Запертой гробницы, за теми, кто владел тайной создания призраков. Но даже они, древние, могущественные опытные некромантки мрачного Девятого дома, не смогли вернуть тень женщины, чтобы допросить ее. Она не приманивалась ни на свежую кровь, ни на старую. К тому моменту, когда усталые монахини решили выдернуть ее силой, она уже ушла слишком далеко, как будто смерть научила ее бегать очень быстро. Монахини вырвали у нее только одно слово: она трижды крикнула: «Гидеон! Гидеон! Гидеон!» – и ушла.

Если Девятый дом – загадочный, жуткий Девятый, Дом зажатых уст, Дом отшельников, Дом еретических тайн – и был сконфужен появлением младенца, это скоро прошло. В стенах дома издавна жили кающиеся грешники из других домов, мистики и паломники, которых тайны мрачного ордена привлекали сильнее положенного по праву рождения. Согласно заплесневевшим правилам относительно просителей, пришедших из восьми великих домов, ее признали очень маленькой крепостной, не принадлежащей к Дому, но принадлежащей ему. Какой долг может быть больше долга за воспитание? Какое положение более почетно, чем положение вассала Дрербура? Пусть дитя растет послушником. Пусть готовится к вступлению в орден. Ее отмыли, дали ей фамилию и поместили в детскую. Тогда крошечный Девятый дом воспитывал две сотни детей от нуля до девятнадцати лет, и Гидеон стала двести первой.

Менее двух лет спустя детей осталось трое: Гидеон, парень постарше и наследница Девятого дома, дочь его господина и госпожи. К пяти годам стало ясно, что она не некромантка, а к восьми заподозрили, что и монахиней ей не быть. К десяти оказалось бы, что она знает слишком много, и ей бы не позволили уйти. К восемнадцати годам Гидеон пыталась взывать к их доброте, финансовым интересам, моральным обязательствам и планам, а также просто пыталась убежать уже восемьдесят шесть раз.

Начала она в четыре.

2

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

Оставалось пять минут до отхода, когда восемьдесят седьмой план побега Гидеон развалился.

– Гениальная стратегия, Сито, – сказал мертвый голос от входа. – Заказать шаттл и выйти прямо через дверь.

Госпожа Девятого дома, вся в черном, стояла у бурового отсека и презрительно морщилась. Преподобная дочь Харрохак Нонагесимус практически монополизировала рынок ношения черного и презрительных гримас. Они составляли примерно сто процентов ее личности. Гидеон не понимала, как кто-то может прожить во вселенной всего семнадцать лет и при этом носить черное и кривить лицо с такой древней самоуверенностью.

– Ну что тут скажешь, – отозвалась Гидеон. – Я тактик.

Преподобная дочь подошла, таща по полу богато украшенные грязноватые одежды Дома. Она привела с собой маршала и Агламену. У нее за спиной, ярусом выше, стояли на коленях несколько монахинь: лица у них были алебастрово-серые, а на щеках и губах чернели контуры черепов.

В своих широких жестких черных одеждах они походили на печальные старые маски, рассевшиеся на галерке.

– Какой позор, что дошло до этого. – Госпожа Дома откинула капюшон. Покрытое белой краской лицо резко выделялось на черном фоне. Руки тоже были затянуты в черное. – Мне плевать, что ты убегаешь. Но ты делаешь это плохо. Не хватайся за меч, не унижайся.

– Осталось меньше десяти минут до прибытия шаттла, который увезет меня в Трентхем, на Вторую, – сказала Гидеон, не убирая руки с рукояти меча. – Я сяду в него и закрою шлюз. Попрощаюсь с вами. Вам уже меня не остановить.

Харроу выставила вперед руку и задумчиво потерла пальцы. Свет упал на выбеленное лицо с черной полосой на подбородке и на короткие волосы, выкрашенные в цвет дохлой вороны.

– Хорошо. Попробуем, ради интереса. Возражение первое: в Когорту не примут беглого раба, сама знаешь.

– Я подделала твою подпись на документах.

– Одно мое слово, и на тебя снова наденут браслет.

– Ты промолчишь.

Харрохак обхватила запястье двумя пальцами и медленно помахала ладонью:

– Сюжет неплохой, но персонажи никуда не годятся. Откуда такое милосердие с моей стороны?

– Если ты меня не отпустишь, – Гидеон держалась за меч, – если ты заставишь меня вернуться, если передашь Когорте информацию или, не знаю, выдуманный список обвинений…

– Ну и мерзкие у тебя журналы, – заметила Госпожа.

– В это самое мгновение я закричу. Я буду кричать так громко и долго, что меня услышат с Восьмой. Я расскажу все. Ты знаешь, что я знаю. Я передам им цифры. Меня вернут домой в наручниках, но я буду подыхать от смеха всю дорогу.

Харрохак прекратила растирать руку и посмотрела на Гидеон. Резко махнула рукой своему гериатрическому фан-клубу, который немедленно зашевелился, зашатался, забил лбом в пол, щелкая четками и несмазанными коленями, исчез в темноте. Остались только Крукс и Агламена. Харроу склонила голову набок, как любопытная птица, улыбнулась еле заметно и высокомерно.

– Как грубо и просто. Как эффективно и безвкусно. Мои родители тебя бы удавили.

– Посмотрела бы я на это сейчас. – Гидеон не двигалась.

– Ты это сделаешь, даже если не получишь никакой выгоды. – Кажется, Госпожу это удивляло. – Даже зная, что пострадаешь. Даже зная, что это значит. И все это только потому…

– Все это потому, – Гидеон снова посмотрела на часы, – что я ненавижу тебя, чертову суку, гребаную ведьму из ада. Не принимай на свой счет.

Повисла пауза.

– Ох, Сито, – жалобным голосом сказала Харроу. – Я же о тебе и не помню почти никогда.

Они смотрели друг на друга. Гидеон не сдержала кривой улыбки, и лицо Харрохак немедленно приняло еще более брезгливое и презрительное выражение.

– Я, кажется, в тупике, – нехотя удивилась она. – Твой шаттл прибудет через пять минут. Я не сомневаюсь, что все документы у тебя в порядке. Проявлять необоснованную жестокость грешно. Я ничего не могу сделать.

Гидеон ничего не сказала. Харроу продолжила:

– Сигнал к сбору настоящий. У Девятого дома проблема. Ты не уделишь несколько минут последнему сбору своего Дома?

– Нет, мать твою.

– Я могу воззвать к твоему чувству долга?

– Нет.

– Попробовать стоило. – Харроу задумчиво постучала себя по подбородку. – А как насчет взятки?

– Вот это бы могло сработать, – ответила Гидеон в пространство. – «Гидеон, вот деньги. Можешь потратить их прямо здесь, на кости». «Гидеон, я не буду вести себя как последняя сука, если ты вернешься. Ты можешь занять комнату Крукса». «Гидеон, вот тебе пучок дергающихся младенцев, они все из монастыря и поэтому больны остеопорозом».

Харрохак без всякой рисовки вытащила из кармана кусок пергамента. Это был самый настоящий документ на бланке Девятого дома. Ради него наверняка пришлось порядочно опустошить казну. У Гидеон волоски на шее встали дыбом. Харроу демонстративно положила пергамент на безопасном расстоянии между ними обеими и отошла, разведя руками.

– А может быть, – сказала Госпожа, когда Гидеон медленно подошла к документу, – это подлинный патент на должность в Когорте. Его нельзя подделать, его подписывают кровью. Так что не спеши его хватать.

Это оказалась настоящая купчая Девятого дома, составленная правильно и ясно. По ней Гидеон Нав получала патент подпоручика, не подлежащий перепродаже, но гарантирующий пенсию после отставки. Ей гарантировалась полная офицерская подготовка. Большой процент от трофеев и территории отходил Дому при его желании, но выкуп за нее саму уплачивался Дому в течение пяти лет, а не тридцати. Более чем щедро. Харроу выстрелила самой себе в ногу. Она, играючи, стреляла в одну ногу, а потом целилась в другую. Она навсегда теряла права на Гидеон.

Гидеон осталась совершенно невозмутимой.

– Нельзя сказать, что мне нет до этого дела, – заметила Харроу.

– Тебе ни до чего нет дела. Ты бы заставила монашек жрать друг друга, чтобы развлечься. Ты психопатка.

– Не нравится, верни. Пергамент мне еще пригодится.

Единственным разумным выходом было сложить из купчей ракету и запустить ее обратно. Четыре минуты до приземления шаттла и возможности отвалить отсюда. Она уже выиграла и не могла поддаться слабости и разрушить все – месяцы, проведенные за попытками взломать систему вызова шаттла, месяцы заметания следов, поиска документов, перехвата сообщений, ожидания и тяжкого труда. Это просто уловка. И уловка Харрохак Нонагесимус, а значит, особенно мерзкая.

– Ладно, – сказала Гидеон. – Назови свою цену.

– Приходи на общий сбор.

Гидеон не стала скрывать удивление:

– И о чем же ты хочешь объявить?

– А тебе разве не интересно? – без улыбки поинтересовалась Преподобная дочь.

Повисла тишина. Гидеон выдохнула сквозь зубы, героическим усилием воли бросила документ и отошла.

– Не-а, – сказала она и с интересом отметила, что черные брови Госпожи дрогнули. – Я пойду своим путем. И не собираюсь лезть в Дрербур ради тебя. Черт, да я не полезу в Дрербур, даже если ты вызовешь скелет моей матери, чтобы он станцевал мне джигу.

Харроу сжала в кулаки руки в перчатках.

– Ради бога, Сито! Это великолепное предложение! Я даю тебе все, чего ты хотела! Все, о чем ты бесконечно скулила без всякого стыда и не удосужившись даже подумать, почему тебе это не положено! Ты ставишь мой Дом под угрозу, ты позоришь моих людей, ты врешь, обманываешь и крадешь, ты прекрасно все это знаешь… ты омерзительная мелкая дрянь!

– Терпеть не могу, когда ты ведешь себя как ущипнутая за задницу монашка. – Гидеон искренне сожалела в этой фразе только об одном.

– Хорошо же! – фыркнула Харрохак, мгновенно беря себя в руки. Она начала выбираться из своих длинных, богато украшенных одежд. Человеческие ребра, которые она носила поверх мантии, застучали, засияли белым на черном. Крукс вскрикнул от страха, когда она принялась расстегивать маленькие серебряные пряжки, но она остановила его жестом. В Гидеон поднялась волна жалости и отвращения, когда она поняла, что делает Харроу. Та снимала костяные браслеты, зубы, которые носила на шее, маленькие костяные сережки в ушах. Все это она сгрузила Круксу в руки, а сама вышла на посадочную площадку, дрожа. В перчатках, сапогах, рубашке и брюках, коротко остриженная, с искаженным гневом личиком она вдруг стала сама собой: отчаявшейся девчонкой моложе Гидеон, маленькой и слабой.

– Слушай, Нонагесимус, – сказала Гидеон, выбитая из равновесия и встревоженная. – Кончай уже. Не делай… что ты там собиралась делать. Отпусти меня.

– Ты так просто не уйдешь, Нав, – сказала Харрохак. Подбородок у нее дрожал.

– Пнуть тебя на прощание?

– Заткнись! – рявкнула Госпожа Девятого дома и добавила жутким голосом: – Я меняю условия. Честный бой…

– И я ухожу безнаказанной? Я не дура.

– Нет. Честный бой, и ты уходишь с патентом. Если я выиграю, ты сходишь на сбор, а потом уйдешь с патентом. Если проиграю – уходи прямо сейчас. С патентом.

Она подхватила пергамент с земли, вытащила из кармана перо, сунула его в рот. Оно вышло из щеки, покрытое кровью. Очередной трюк, решила Гидеон.

Харроу подписала документ. Пеллеамена Новенариус, Преподобная мать Запертой гробницы, Госпожа Дрербура, правительница Девятого дома.

– Это подпись твоей матери, – заметила Гидеон, чувствуя себя очень глупо.

– Я не собираюсь подписываться собственным именем, идиотка. Вся игра потеряет смысл.

Гидеон видела красноту в уголках ее глаз. Розовые белки человека, который не спал всю ночь. Она протянула купчую, и Гидеон жадно, бесстыдно схватила ее, сложила и засунула глубоко под рубашку и под нагрудную повязку. Харроу не вздрогнула.

– Соглашайся на дуэль со мной, Нав. На глазах у моего маршала и у охраны. Честный поединок.

Ко всему прочему, Харрохак была изготовительницей скелетов, и то, что она предложила, обуянная гневом и гордыней, не было честным боем. Плоть от плоти Девятого дома, она обезоружила себя, вступая в бой без тел, которые могла бы поднять, и без единой косточки, которая могла бы прийти на помощь. Гидеон только раз видела Харроу в таком настроении и думала, что этого больше никогда не случится. Только полный ублюдок согласился бы на такую дуэль, и Харрохак знала это. Только завзятый подонок пошел бы на такое. Это было бы жестокое избиение.

– Если я проиграю, то пойду на твое собрание, а потом уйду с патентом.

– Да.

– Если выиграю, уйду с патентом прямо сейчас.

На губах Харрохак виднелась кровь.

– Да.

Над головой завыл рассекаемый воздух. Прожектор зашарил по шахте. Шаттл наконец-то приближался к дыре в земной оболочке. Гидеон посмотрела на часы. Две минуты. Гидеон быстро ощупала Преподобную дочь: руки, торс, ноги, осмотрела сапоги. Крукс завопил от ужаса и отвращения. Харроу ничего не сказала, но молчание ее было презрительнее слов. Но ведь на одной мягкости далеко не уедешь. Слово Дома твердо, словно железо. Тверже железа.

– Вы слышали, – сказала она Круксу и Агламене. Крукс смотрел на нее с ненавистью, которая взрывает звезды, с пустой ненавистью, давящей изнутри, искажающей, поглощающей свет.

Агламена не смотрела ей в глаза. Хреново, но хорошо. Гидеон покопалась в рюкзаке в поисках перчаток.

– Вы слышали ее. Вы свидетели. Я ухожу так или иначе, и условия предложила она сама. Честный поединок. Ты клянешься матерью, что поединок будет честным?

– Как ты смеешь, Нав…

– Клянись матерью. До конца.

– Клянусь матерью. У меня ничего нет. До конца, – выплюнула Харроу, тяжело и рвано дыша. Гидеон торопливо натянула полимерные перчатки, застегнула их на запястьях. Харроу ухмыльнулась:

– Боже, ты же даже кожу не носишь. Куда мне до тебя.

Они разошлись. Агламена подала голос, перекрикивая шаттл:

– Гидеон Нав, вспомни о чести и дай своей госпоже оружие.

Гидеон не удержалась:

– Мне ей кость швырнуть?

– Нав!

– Я отдала ей всю свою жизнь, – ответила Гидеон и обнажила клинок.

Это был просто красивый жест. На самом деле Гидеон ударила ногой и сбила Харроу с ног. Ударила сильно, чтобы Госпожа Девятого дома не поднялась. Поставить ногу на грудь, и все будет готово. Она бы села на нее, если бы так было нужно. Никто в Девятом доме не понимал, что такое жестокость. Никто, кроме Преподобной дочери. Никто не знал, что такое грубость. Это знание вытекло из них, выветрилось, его поглотила тьма, плескающаяся на дне катакомб Дрербура. Агламена или Крукс должны были объявить победу в бою, а Гидеон должна была уйти почти свободной женщиной.

Вместо этого Харрохак сняла перчатки. Руки были в ужасном состоянии. Пальцы все в грязи и порезах, в ранах и под обломанными ногтями застряла пыль.

Она уронила перчатки и протянула пальцы в сторону Гидеон. За долю секунды Гидеон поняла, что это пыль из шахты. И что она пропала.

Она бросилась вперед, но было слишком поздно. Там, куда она аккуратно отодвинула камни и комки грязи, из земли полезли скелеты, когда-то торопливо захороненные там. Из маленьких отверстий высовывались аккуратные пятипалые руки. Гидеон, самонадеянная дура, пнула их и шарахнулась в сторону. Потом побежала. Все равно. Каждые пять футов, пять чертовых футов из земли вылезали кости, хватали ее за сапоги, за лодыжки, за штаны. Она пыталась найти границы этого поля, но границ не было. Вся посадочная площадка проросла пальцами и запястьями, которые мерно раскачивались, как будто их шевелил ветер.

Гидеон посмотрела на Харроу. Та покрылась кровавым потом, но взгляд у нее был спокойный, холодный и уверенный.

Гидеон кинулась на Госпожу Дрербура, бессвязно вопя, круша по пути пястные кости и пальцы, но это не помогло.

Из такой малости, как берцовая или бедренная кость, закопанная в землю, вставали идеальные скелеты. Когда Гидеон приблизилась к их хозяйке, ожившие кости гурьбой бросились на нее. Ударом сапога она отбросила Харроу на руки двух ее созданий, который легко оттащили ее подальше. Спокойные глаза Харрохак были больше не видны за мельтешением ее лишенных плоти слуг, за торчащими костями, за невероятно быстрыми движениями. Гидеон использовала меч как рычаг, на нее ливнем падали осколки костей и хрящей, она старалась не тратить ни удара зря, но скелетов было слишком много. Просто слишком много. Стоило ей обратить одного в костяную крошку, как из земли вставал другой ему на смену. Все больше и больше скелетов преграждали ей дорогу, в какую бы сторону она ни дергалась, куда бы она ни пыталась уйти от плодов смертоносного сада, возделанного Харроу.

Рев шаттла заглушил щелканье костей и стук крови в ушах. Дюжины рук хватали Гидеон. Талант Харрохак был в масштабности. Она умела создать законченную конструкцию из какой-нибудь плечевой кости или таза, поднять целую армию там, где другой бы поднял одного бойца. Гидеон всегда почему-то знала, что так она и погибнет, что толпа скелетов забьет ее до смерти. Потом суета вдруг затихла, уступила место кому-то, кто пинком отправил ее на землю. Костяные люди удержали ее, когда она попыталась подняться, отплевываясь кровью. Харроу стояла среди своих скалящихся прислужников. Она была задумчива и невозмутима. А потом она ударила Гидеон в лицо.

На пару секунд все вокруг стало красным, черным и белым. Голова Гидеон мотнулась в сторону, она выплюнула зуб, закашлялась, попыталась встать. Сапогом Харроу наступила ей на шею, потом опустила его ниже и еще ниже, вынуждая Гидеон вжиматься в твердый пол. Спускаясь, шаттл поднял облако пыли, сдул нескольких скелетов. Харроу отпустила их, и они осыпались ровными кучками.

– Это жалко, Сито, – сказала Госпожа Девятого дома. Когда схлынула первая волна адреналина, от ее приспешников стали отваливаться куски. То тут, то там на землю падали руки, челюсти и прочее. Она выложилась очень сильно. В земле вокруг темнели маленькие воронки, как будто везде разрывались крошечные мины. Харроу стояла посреди них с искаженным, залитым кровью лицом. Из носа у нее лилась кровь, которую она вытирала ладонью.

– Это жалко, – повторила она, гнусавя. – Я стольких подняла. Устроила зрелище. А ты не выдержала. Было совсем просто. Да я больше устала, когда копала ночью.

– Копала, – прохрипела Гидеон. Рот у нее был забыт пылью и костяной крошкой. – Ночью.

– Конечно. Пол чертовски твердый, а площадь нужна была большая.

– Ты безумная тварь, – сообщила Гидеон.

– Говори, Крукс, – велела Харрохак.

С плохо скрываемой радостью маршал объявил:

– Бой был честен. Враг повержен. Победа за Госпожой Нонагесимус.

Госпожа Нонагесимус повернулась к своим помощникам и подняла руки, чтобы сброшенная мантия вернулась к ней на плечи. Выплюнула в грязь сгусток крови и махнула Круксу, который суетился вокруг. Гидеон подняла голову, а потом уронила ее на пол. Голова кружилась. Агламена смотрела на нее с непонятным выражением лица. Сочувствие? Разочарование? Вина?

Шаттл пристыковался к площадке. Гидеон посмотрела на него, на его сияющие бока, дымящие клапаны и трубы, и попыталась приподняться на локтях. Не смогла: она все еще не перевела дух. Она не могла даже поднять дрожащий средний палец вслед победительнице. Поэтому она просто продолжала смотреть на шаттл, на свои вещи, на меч.

– Вставай давай, – велела Харрохак и снова сплюнула кровью, совсем рядом с головой Гидеон. – Капитан, скажи пилоту подождать. Ему заплатят.

– А что, если он спросит, где пассажирка, миледи?

Благослови господь Агламену.

– Она задержалась. От моего имени попроси его оказать любезность и остаться на час. Мои родители достаточно ждали, и это заняло больше времени, чем я думала. Маршал, отнеси ее в святилище.

3

Рис.1 Гидеон из Девятого дома

Гидеон заставила себя отрубиться, когда холодные костлявые пальцы Крукса сомкнулись на ее лодыжке. Почти получилось. Она несколько раз просыпалась, моргала при виде тусклого света, освещавшего лифт на дне главной шахты, и оставалась в сознании, когда маршал волок ее по дну, как мешок с гнильем. Она ничего не чувствовала: ни боли, ни злобы, ни разочарования. Только странное любопытство и отстраненность. В это время ее пронесли в ворота Дрербура. Она последний раз рванулась к жизни, но Крукс, увидев, как она корчится на вытертых коврах, пнул ее по голове. Тогда она потеряла сознание надолго. Очнулась только тогда, когда ее сгрузили на переднюю скамью. Скамья оказалась ледяная, кожа прилипла к ней, а каждый вдох как будто иглами колол легкие.

Очнувшись от холода, она услышала молитвы. В Девятом доме никогда не обращались к богу словами. Только щелканьем костей, нанизанных на плетеные шнуры, потертых и иззубренных. Старые пальцы монашек перебирали их так быстро, что служба превращалась в бесконечный приглушенный стук. Гидеон оказалась в передней части длинного узкого зала. Было очень темно: вдоль проходов стояли газовые светильники, но им как будто не нравилось быть светильниками, так что горели они неохотно. Арки над головой посверкивали биолюминесцентным порошком, который порой сыпался вниз, в неф бледно-зелеными блестками. В часовнях сидели безмолвные скелеты, все еще покрытые пылью от работы. Прищурившись, Гидеон разглядела, что почти всю паству составляли скелеты. Служба для скелетов. Церковь могла вместить тысячу молящихся, и она была наполовину заполнена скелетами, а люди встречались лишь изредка. В основном они сидели в трансепте. Были среди них монашки в покрывалах и отшельники с бритыми головами. Усталые и слабые обитатели Девятого дома. Сейчас здесь остались почти только одни жрецы Запертой гробницы. Со времен своего детства она не видела солдат или братьев-рыцарей. Из всего ордена осталась одна Агламена, которая потеряла ногу, а с ней и всякую надежду выбраться с этого богом забытого фронтира. Стук костей в трансепте порой прерывался влажным мучительным кашлем или чьими-то попытками прочистить горло.

В апсиде стояла длинная скамья, на которой устроились последние благородные представители Девятого дома: Преподобная дочь Харрохак скромно присела сбоку. Блестящая пыль налипла на кровавые линии под носом. Там же сидели ее жуткие пратетушки и родители, Господин и Госпожа Девятого дома, Преподобный отец и Преподобная мать. Эти двое занимали почетное место перед алтарем, рядом со священством. Крукс восседал на стуле в одном из сырых притворов, среди моря свечей, половина из которых уже погасла. Рядом с ним сидел единственный рыцарь Дома, Ортус, толстый печальный юнец тридцати пяти лет от роду, и его почтенная мать, типичная карга Девятого дома, вытиравшая ему ухо платочком.

Гидеон поморгала, чтобы в глазах перестало двоиться, и уставилась в апсиду. Ее не могли заманить в Дрербур уже два года, и она давно не видела ни пратетушек, ни Господина и Госпожу. Благословенные сестры Лакриморта и Айсаморта не изменились. Крошечные, морщинистые, серые – и слепые, поскольку чудес в Девятом доме не случалось. Лица они повязывали черными платками, на которых были нарисованы жуткие белые глаза. Каждая из них перебирала две связки четок, по одной в каждой руке, и стук из-под их подозрительно шустрых пальцев доносился двойной.

Ортус тоже не изменился. Все такой же неуклюжий и грустный. Титул первого рыцаря Девятого дома уже многие века не доставался никому примечательному. Рыцари других Домов могли быть уважаемыми и благородными мужчинами и женщинами, родовитыми или особенно талантливыми, о таких часто писали в наименее грязных журналах Гидеон. Но в Девятом доме людей отбирали по одному признаку: сколько костей ты способен поднять. Ортус был просто грустным больным ослом. Его отец – рыцарь отца Харроу – был огромным, неумолимым, благочестивым человеком с мечом и двумя огромными мешками костей, но Ортус пошел не в него. Сводить его с Харроу было все равно что сводить пончик с коброй. Возможно, Агламена сосредоточилась на Гидеон именно потому, что Ортус был жалок. При этом он был крайне чувствителен и неприятен. Мать его казалась одержимой. Всякий раз, когда он подхватывал простуду, она укладывала его в постель до тех пор, пока он не зарабатывал пролежни.

На Господина и Госпожу она тоже смотрела, хотя ей совсем этого не хотелось. Госпожа Пеллеамена и Господин Приамхак сидели рядышком, положив одну руку в перчатке на колено, а второй взявшись за руку супруга. Молились они одновременно, на одной нити резных четок. Облачены они были в черное, а лица почти закрывали темные капюшоны. Гидеон видела бледные восковые профили с пятнами люминесцентного порошка и следами ладони Харроу. Глаза у обоих были закрыты. Лицо Пеллеамены осталось таким же ледяным и идеальным, как при их последней встрече. В темных бровях не появилось серебряных волосков, морщинок у глаз не прибавилось. Челюсть Приама оставалась твердой, плечи прямыми, лоб гладким. Они не изменились. Точнее, изменились даже меньше мерзких пратетушек.

Причина состояла в том, что оба были мертвы уже много лет. Мумифицированные лица не поддавались времени, потому что – это знала Гидеон, маршал, капитан стражи и больше никто во всей вселенной – Харрохак заморозила их навеки. Одержимая поисками тайных знаний, она снова открыла древний и очень непростой путь сохранения и подчинения тел. Она обнаружила маленькую мерзкую запретную книгу в особом хранилище маленьких мерзких запретных книг. Все Дома разом умерли бы от сердечного приступа, узнай они, что Харроу ее читала. Справилась она не слишком хорошо – родители весьма пристойно выглядели выше плеч, а вот ниже плеч – не очень. Стоит учесть, правда, что ей было всего десять.

Гидеон исполнилось одиннадцать, когда Господин и Госпожа Девятого дома умерли – внезапно и тайно. Полное дерьмо, конечно. Гидеон успела увидеть и узнать слишком многое. Но она не расстраивалась. Если бы она была матерью Харроу, то тоже постаралась бы сдохнуть много лет назад.

– Слушайте! – провозгласила Преподобная дочь Девятого дома, вставая с места.

Священный ритуал следовало проводить Господину и Госпоже, но они не могли этого сделать, потому что совсем уже умерли.

Харрохак изящно обошла это, приписав им обет молчания. Каждый год она удлиняла список их покаянных обетов – пост, ежедневная медитация, уединение – так аккуратно и при этом бесстыдно, что казалось неизбежным, что рано или поздно кто-то скажет: «Эй, погодите-ка… что за хрень здесь творится?»… и она будет раскрыта. Но этого не происходило. Крукс ее прикрывал, как и Агламена, а рыцарь очень удачно умер в тот же день, что и Приам. И выходило так, что Гидеон тоже ее прикрывала, ненавидя себя за это, но приберегая эту тайну как последнее средство заплатить за свою свободу.

Четки перестали щелкать. Руки родителей Харроу замерли одновременно и очень ненатурально. Гидеон обхватила спинку скамьи и закинула ногу на ногу, мечтая, чтобы в голове перестало звенеть.

– Благородный Девятый дом призвал вас сегодня, – заговорила Харрохак, – потому что мы получили дар величайшего значения. Наш благословенный император, первый Владыка мертвых, царь Девяти Возрождений, наш Воскреситель, прислал нам призыв.

Задницы заерзали на скамьях. Скелеты оставались неподвижными и очень внимательными, но разнокалиберный сброд Девятого дома нестройно обрадовался. Послышались тихие восклицания, благодарности и славословия. В письме могла быть нарисована задница, но все же никто не погнушался бы поцеловать край бумаги.

– Я прочту вам письмо, – продолжила Харрохак, – потому что никто не любит свой народ, своих братьев и сестер по вере так, как Девятый дом любит своих жрецов и прихожан, своих детей и своих верных. – Гидеон подумала, что выходит жирновато. – Позволит ли Преподобная мать своей дочери прочесть письмо?

Как будто она могла сказать «нет». Бледно улыбнувшись, Пеллеамена слегка наклонила голову, чего никогда не делала при жизни. При жизни она была холодна и отстраненна, как лед на дне пещеры.

– С милостивого соизволения моей матушки, – объявила Харроу и начала читать:

ДЕВЯТОМУ ДОМУ, ЕГО ПРЕПОДОБНОЙ ГОСПОЖЕ ПЕЛЛЕАМЕНЕ НОВЕНАРИУС И ПРЕПОДОБНОМУ ГОСПОДИНУ ПРИАМУ НОНИУСВИАНУСУ:

Шлем приветствия Девятому дому и благословения его гробницам, его мирным покойникам и многочисленным тайным.

Его небесное добросердечие, первый из Возродившихся, просит этот дом почтить Создателя, как установлено в договоре любви, подписанном в день Воскрешения, и обращается с просьбой к первым плодам дома вашего…

– Здесь упомянуто мое имя, – с деланой скромностью заметила Харрохак и добавила уже с меньшей радостью: – И имя Ортуса.

В беде оказались руки императора благословенного, возлюбленного Царя неумирающего, верного и вечного. Император взывает к послушникам, готовым занять должности ликторов, и наследовать восьми храбрецам, верно служившим десять тысячелетий. Многим из них уже остается лишь дожидаться дня, когда реки выйдут из берегов, дня, когда они пробудятся для службы своему Царю. Оставшиеся стражи смиренно просили великого владыку найти им новых товарищей числом «восемь».

Мы просим первую вашего дома и ее рыцаря преклонить колени и предаться достойнейшему из занятий, стать костями и хрящами императора, его кулаками и жестами…

Мы полагаем, что восемь вознесутся к императору в сиянии славы в храме Первого дома. Восемь новых ликторов со своими рыцарями. А если Высший Владыка мертвых благословит их, но не примет, они вернутся домой с честью, под барабанный бой. Нет дара выше, чем дар преданности, нет дара, более угодного ему.

Харрохак опустила бумагу в полной тишине. Настоящей тишине, лишенной щелканья четок или скрипа костей. Девятый дом был поражен. В трансепте, за спиной Гидеон, кто-то взвизгнул, как будто один из верных решил пойти до самого конца и умереть от разрыва сердца. Это всех отвлекло. Монахини очень старались, но несколько минут спустя было подтверждено, что один из отшельников скончался от шока. Собравшиеся порадовались его счастливой судьбе. Гидеон не сдержала ухмылки, когда Харрохак вздохнула, очевидно подсчитывая в уме, чего это стоило демографии Девятого дома.

– Нет!

Мелкая сошка потревожила покой собрания. Мать Ортуса встала. Пальцы ее дрожали, а другой рукой она обнимала сына за плечи. Он выглядел испуганным, а она как будто готова была последовать за безвременно погибшим. Лицо ее застыло под алебастровой краской, а черные пятна, изображавшие череп, расплывались от пота.

– Мой сын! Мой сын! – кричала она надтреснутым голосом. – Мой возлюбленный первенец! Обеспечение своего отца! Моя единственная радость!

– Сестра Глаурика, прошу тебя, – скучным голосом сказала Харроу.

Мать Ортуса обхватила его обеими руками и рыдала ему в плечо. Ее трясло от вполне реальных горя и страха. Он был удручен и слезлив.

– Я отдала вам мужа, лорд Нониусвианус, – говорила она между всхлипами, – отдала вам своего супруга, а вы требуете отдать и сына? Как вы смеете? Никогда! Этого не будет.

– Ты забываешься, Глаурика! – рявкнул Крукс.

– Я знаю, что случается с рыцарями, мой господин! Я знаю, что его ждет.

– Сестра Глаурика, успокойся, – велела Харроу.

– Он так молод, – причитала мать Ортуса, пытаясь утащить его под прикрытие алтаря – она уже поняла, что лорд Нониусвианус не вмешается. – Он так молод, он не ожесточился душой!

– Не все с тобой согласятся, – заметила Харрохак sotto voce.

Ортус, хлопая большими серьезными глазами, сказал придушенно и уныло:

– Я боюсь смерти, госпожа моя Харрохак.

– Рыцарь должен стремиться к смерти! – возмутилась Агламена.

– Твой отец встретил смерть, не дрогнув, – согласился Крукс.

От подобного сочувствия мать Ортуса залилась слезами. Прихожане что-то бормотали, в основном укоризненно, и Гидеон немного приободрилась. Это уже не был худший день ее жизни: ей досталось первоклассное развлечение. Ортус, не трудясь отрывать от себя всхлипывающую родительницу, бормотал, что хотел бы убедиться, для чего ее предназначили, зловредные пратетушки вернулись к молитве и мычали лишенный слов гимн, Крукс громко поносил мать Ортуса, а Харрохак стояла посреди этого, безмолвная и надменная, как памятник.

– Уходи и молись о наставлении на путь истинный, – говорил Крукс, – или я заставлю тебя это сделать, выгоню тебя из храма.

– Я отдала этому Дому все, я заплатила высочайшую цену…

– Что может получиться, когда Мортус женится на беженке из Восьмого дома, жалкая ты ведьма…

Гидеон так лыбилась, что из потрескавшихся губ потекла кровь. Харроу нашла ее взглядом среди многочисленных и безразличных ко всему мертвецов и растревоженных верующих, и ее презрительная маска треснула. Харроу поджала губы, а Гидеон ей подмигнула. Люди почти кричали.

– Довольно! – рявкнула Преподобная дочь резким, как удар хлыста, голосом. – Давайте помолимся.

Тишина опустилась на собрание, как медленно парящие хлопья люминесцентной пыли. Всхлипывания матери Ортуса перешли в придушенные стоны. Голову она спрятала на груди сына, который обнял ее рыхлой рукой. Он сам беззвучно плакал, уткнувшись ей в волосы.

Гимн мерзких пратетушек оборвался на высокой дрожащей ноте, постепенно затухающей в воздухе. Харроу наклонила голову, и ее родители одновременно повторили этот жест. Пратетушки опустили подбородки к груди, Агламена и Крукс – тоже. Гидеон уставилась в потолок, скрестила ноги и принялась смаргивать с ресниц сверкающие крошки.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – произносила Харроу с непонятной пылкостью, с которой всегда молилась. – Молю, чтобы камень никогда не откатили от входа, чтобы однажды погребенное вечно покоилось с миром, закрыв глаза и успокоив свою душу. Молю, чтобы оно жило и чтобы спало. Молю за императора всеподающего, Царя неумирающего, его добродетели и его людей. Молю за Второй дом, Третий, Четвертый и Пятый. За Шестой, Седьмой и Восьмой. Я молю о Девятом доме и о его плодородности. Молю о воинах и послушниках, ушедших прочь, и за всю империю, что живет в непокое. Да будет так.

Кости застучали, прося о том же самом. Гидеон не молилась очень давно. Она смотрела на лысые сверкающие черепа скелетов и на коротко остриженные волосы верных Девятого дома и думала, чем же займется, когда окажется в Трентхеме. Всхлипы несчастной матери Ортуса заглушали стук костей и мешали ее не слишком реалистичным мечтаниям о том, как она подтягивается на глазах у десятка рукоплещущих офицеров. Тут Гидеон заметила, что Харроу перешептывается с Круксом, показывая на мать и сына, и на лице ее написано, что всякое терпение иссякло. Крукс вывел их из храма не слишком-то деликатно. Они прошли по центральному проходу, Крукс их поторапливал, Ортус шагал тяжело и неуклюже, а его мать еле держалась на ногах. Гидеон показала незадачливому рыцарю большой палец, Ортус ответил жалкой улыбкой.

После этого собрание закончилось. Большая часть прихожан осталась молиться, благодаря свою счастливую судьбу и зная, что второй колокол зазвонит через какой-нибудь час. Гидеон хотела броситься назад к своему шаттлу, но скелеты выстроились в нефе двумя плотными шеренгами, стремясь скорее вернуться к своему присыпанному снегом луку и инфракрасным лампам на полях и не давая пройти никому другому. Омерзительные пратетушки удалились за алтарную преграду в тесную семейную капеллу, а Харрохак приказала покладистым мумиям родителей скрыться с глаз долой, туда, куда она их обычно прятала. Наверное, в их роскошную келью. И чтобы не забыли плотно прикрыть за собой дверь. Гидеон растирала пальцы, а ее мастер меча нерешительно шла к ней по проходу.

– Она лжет, – сказала Гидеон вместо приветствия. – Если ты не заметила. Она никогда не сдерживает обещания. Никакие.

Агламена не ответила, да Гидеон этого и не ждала. Она просто стояла, не глядя ученице в глаза, положив покрытую старческими бурыми пятнами руку на рукоять меча. Наконец она заговорила мрачным голосом:

– Ты всегда страдала от недостатка чувства долга, Нав. Ты не станешь этого отрицать. Ты не сможешь правильно написать слово «обязанность», даже если я выбью его у тебя на заднице.

– Мне кажется, это вообще не помогает, – возразила Гидеон. – Хорошо, что писать меня учила не ты.

– Воительница должна быть верной. Преданной. Другие не выживают.

– Ага. – Гидеон рискнула встать со скамьи.

Стоять получалось, но ребра ныли. Кажется, одно треснуло. До ночи она вся распухнет от синяков. И нужно вставить один зуб. Вот только монашкам она это больше не доверит. В Когорте должно быть достаточно костяных магов.

– Знаю. Так и есть. Не пойми меня неправильно, капитан. Там, куда я собираюсь, я ссать буду одной верностью. В сердце у меня до хрена верности. Я верна императору до последней своей косточки.

– Ты не знаешь, что такое верность, и не узнаешь, даже если…

– Оставь мою задницу в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Сгорбленная старуха сняла с плеча ножны и протянула ученице. В ножнах лежал меч Гидеон. Потом Агламена бросила к ее ногам забытые вещи. Ничего более похожего на извинение от нее было не дождаться в принципе. Агламена никогда бы ее не тронула и никогда бы не сказала ей ласкового слова. Но этот ее поступок потянул бы на нежность по меркам капитана. Гидеон стоило бы схватить вещи и бежать.

По центральному проходу кто-то решительно шагал. Древние кружева шуршали, волочась по отполированному обсидиану. У Гидеон сжался желудок, но она сказала:

– И как ты собираешься из этого выпутываться, Нонагесимус?

– Никак, – к ее удивлению ответила Харроу.

Остренький подбородок Преподобная дочь выставила вперед, под носом у нее все еще темнела засохшая кровь, а черные глаза горели. Она походила на дурную святую.

– Я поеду. Это мой шанс на заступничество. Тебе не понять.

– Не понять, но мне все равно.

– Каждому дается шанс, Нав. И тебе тоже.

Гидеон захотелось дать ей в глаз, но вместо этого она сказала с деланой веселостью:

– Кстати, дурища, я разгадала твой тупой трюк.

Агламена не дала ей подзатыльника, что само по себе могло сойти за извинение – просто погрозила пальцем. Харроу удивленно вскинула голову, так что капюшон свалился, открывая короткие темные волосы.

– Серьезно? – поинтересовалась она, растягивая слова.

– Подпись твоей матери на моем патенте. Скрытое жало. Если я открою рот, подпись потеряет законную силу. Это плата за мое молчание. Хорошо сделано. Мне придется держать язык за зубами, пока все не закончится, и ты это знаешь.

Харрохак наклонила голову набок.

– А об этом я даже не вспомнила. Я думала, ты про шаттл.

В голове Гидеон как будто загудела сирена – громче, чем оба колокола, вместе взятые. Она почувствовала, как от лица отливает кровь, и бросилась вперед по проходу. На лице Харрохак были написаны невинность и непонимание. Агламена, схватившись за меч, встала между ними, топнув ногой.

– Что. С. Шаттлом, – с трудом спросила Гидеон.

– Его украли Ортус с матерью. Наверное, они уже улетели. У нее остались родственники на Восьмой, и она воображает, что их там примут.

Увидев лицо Гидеон, Харроу расхохоталась:

– С тобой всегда так просто, Сито. Ты не представляешь.

* * *

Раньше Гидеон не знала, что такое разбитое сердце. Она никогда не заходила так далеко, чтобы кто-то его разбил. Она стояла на коленях на посадочной площадке, обхватив себя за плечи. От шаттла остались только выжженные кривые пятна на камнях. На Гидеон навалились серость, холод и безразличие. Сердце билось ровно и сильно, и горе было ровным и сильным. Она то ничего не чувствовала, то ее будто кололи ножами. Порой она просыпалась и ощущала медленно тлеющее внутри пламя, которое никогда не вырвется на свободу, но способно сжечь что угодно изнутри, а иногда ей казалось, что она уже где-то очень далеко отсюда.

У нее за спиной стояла Госпожа Девятого дома и смотрела на Гидеон без всякой радости.

– Я узнала о твоем плане только неделю назад, – призналась она.

Гидеон не ответила.

– Всего неделю. Я бы ничего не узнала, если бы не этот призыв. Ты все сделала правильно. Они сказали, что ответ можно передать с ранее заказанным шаттлом, если я захочу записать его на бумаге. Надо отдать тебе должное: тебя с этим вообще никак не связали. Я могла тебе и раньше помешать, но мне захотелось подождать до сегодняшнего дня. До того мгновения, когда ты решишь, что все-таки сбежала. Отнять его у тебя.

– Почему? – только и спросила Гидеон.

Выражение лица Харроу было таким же, как в тот день, когда Гидеон нашла ее родителей, свисавших с потолка кельи. Белое, пустое, спокойное лицо.

– Да потому что я же ненавижу тебя. Ничего личного.

4

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

Наверное, круче было бы, если бы все разочарования и горести Гидеон с рождения и до сего дня послужили бы катализатором, если бы она, преисполнившись новой яростной решимости, собралась и сделала новый рывок к свободе. Этого не произошло. Она впала в депрессию. Она лежала в своей келье, думая о жизни, как о невкусном блюде. Она не касалась меча. Она не бегала вокруг полей и не мечтала о судьбе рекрута Когорты. Она украла ящик питательной пасты, которую добавляли в баланду для верных Девятого дома, и выдавливала ее себе в рот, когда хотелось есть. Все остальное время она без интереса перелистывала журналы или делала скручивания, чтобы время шло быстрее. Крукс снова застегнул браслет на ее лодыжке, и он гремел при движении. Гидеон ленилась даже включить свет и натыкалась в темноте на стены.

Ей дали только неделю. Преподобная дочь заявилась, как она всегда делала, черт бы ее побрал, к запертой двери кельи. Гидеон знала, что она там, потому что тени перед маленьким глазком изменились. И еще потому, что больше приходить к ней было некому.

– Пошла на хрен, – сказала она вместо приветствия и переключилась на отжимания.

– Не кисни, Сито.

– Сдохни, сука.

– У меня есть для тебя работа, – сказала Харроу.

Гидеон замерла в верхней точке движения, невидящими глазами глядя на холодный пол. Пот замерзал на спине. Ребро все еще ныло, браслет оттягивал ногу, одна из монашек вставила ей зуб, и он болел, как кара императора, стоило ей чихнуть.

– Нонагесимус, – медленно произнесла она. – Единственная работа, которую я готова для тебя сделать – подержать клинок, на который ты рухнешь. Я могу тебе послужить, если тебе нужно, чтобы кто-то дал тебе под зад так, чтобы отворилась Запертая гробница и из нее донеслась песня «Аллилуйя! Зад треснул!». Я готова смотреть, как ты падаешь с самого верха в Дрербур.

– Это уже три работы, – заметила Харрохак.

– Сгори в аду, Нонагесимус.

Снаружи послышался шорох. Серьгу вынули из застежки и протолкнули сквозь глазок. Гидеон запоздало вскочила, чтобы отбросить ее обратно, как отбросила бы гранату, но бусина от серьги Харроу уже упала на пол кельи. Из крошечного обломка кости выскочили плечевая и лучевая кости и локоть. Костяная рука слепо пошарила вокруг, схватилась за ключ в замке и повернула его, хотя Гидеон успела ударить по руке сапогом. Она разлетелась в пыль, не осталось даже бусины. Харрохак Нонагесимус распахнула дверь. Ее окружало слабое свечение электрических ламп, а ее кислое лицо было так же приятно, как удар коленом в пах.

– Если хочешь увидеть кое-что интересненькое, иди за мной, – велела она. – А если хочешь тонуть в жалости к себе, которой у тебя оказалось неожиданно много, перережь себе горло и прекрати тратить мою еду.

– И что? Возьмешь меня в кукольный театр к своим старикам?

– И как только мир выживет без твоего остроумия, – мрачно сказала Харроу. – Надевай рясу, мы идем в катакомбы.

Путаясь в черных полах церковного одеяния, Гидеон подумала, что это почти приятно – наследница Девятого дома отказалась идти с внутренней стороны яруса. Она двигалась вплотную к стене, отстав от Гидеон на полшага и следя за ее руками и мечом. Почти приятно, но не совсем. Даже осторожность Харроу была оскорбительной и надменной. После нескольких дней, проведенных в компании одной маленькой лампы для чтения, глаза Гидеон жгло от слабого света шахты. Она близоруко мигала, пока лифт нес их вниз, к дверям Дрербура.

– Мы не пойдем во внутреннее святилище, не трусь, – сказала Харроу, когда Гидеон замерла на месте. – Только к памятнику.

Лифты, спускающиеся в зловонные недра Дрербура, были опасны. Особенно те, что вели в крипты. За железной дверью, которую Харроу открыла маленьким ключиком, сняв его с шеи, оказалась открытая платформа из истерзанного коррозией скрипучего металла. Воздух, рвущийся им навстречу, был так холоден, что у Гидеон слезились глаза. Она натянула капюшон рясы поглубже и спрятала руки в рукава. Подземный механизм, обеспечивавший существование всей этой ямы на планете, издавал низкое гудение, заполнявшее шахту лифта. По мере того как они углублялись все ниже и ниже в скалу, гудение затихало. Было очень темно.

Нижний уровень заливал сильный ровный свет. Они оказались в лабиринте клеток, заполненных жужжащими генераторами. Никто не знал, как они работают. Машины стояли в прохладных каменных нишах, их обвивал черный креп, оставленный давно почившими верными Девятого дома, их зарешеченные корпуса заставляли двоих идти на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Постепенно пещера превратилась в узкий проход, а проход уткнулся в изъеденную ржавчиной дверь. Харроу отворила ее: за ней оказалась вытянутая камера с шинами на стенах. В нишах лежали кости, плохие копии погребальных масок и статуэтки серьезных могильных богов.

У одной из ниш стояла на коленях Агламена, как будто задавшаяся целью перебрать как можно больше погребальной утвари. Вместо рясы она надела толстую шерстяную куртку и перчатки, из-за которых походила на маршмеллоу, проткнутую четырьмя зубочистками разной длины. Лицо у нее было самодовольное и очень усталое. Одна копалась в куче из сотни мечей, разъеденных ржавчиной до разной степени. Рядом с ней стояла корзинка кинжалов и валялись несколько кастетов. Какие-то проржавели до смерти, другие – до полусмерти. Она подняла меч, уныло ковырнула наросшую чешуйку на клинке.

– Этот план обречен, – сообщила она, не глядя на них.

– Получилось что-то, капитан?

– Это древности, моя Госпожа.

– Жаль. А что предпочитал Ортус раньше?

– Честно говоря, Ортус всегда делал выбор в пользу своей мамочки и книжки с душещипательными стишками. Его отец учил сына сражаться с мечом и баклером, но после его смерти… – Она с хрустом пожала плечами. – Даже в лучшие времена он был хреновым мечником. Не в отца пошел. Я бы учила его мечу-и-зелью, но он заявил, что у него катар.

– Но меч-то у него хороший.

– О нет, – возразила Агламена. – Он густо намазан маслом, а наконечник у него резиновый. Легче головы Нав. – («Это грубо!» – заметила Гидеон.) – Нет уж, Госпожа. Я ищу клинок, как у его прабабки. И нож или кастет.

– Зелье, – решительно сказала Харрохак. – Или цепь.

– Нож, я так полагаю, – повторила капитан гораздо мягче и уважительнее, чем Гидеон ожидала. – Нож или кастет. С ножом вам будет сложнее. Сейчас. Сражаться придется в толпе. В ближнем бою цепь для вас опаснее, чем для кого-либо другого.

Гидеон сразу решила, что ей здесь не нравится и что планы, которые здесь строят, не совпадают с ее планами. Она начала отступать назад к двери, стараясь ступать как можно легче. Вдруг на ее пути оказалась Харроу, втиснувшаяся между двух колонн и обхватившая голову руками. Черная ряса спадала с плеч длинными складками, делая Харроу похожей на перегородившую дорогу летучую мышь.

– Ну уж нет, Нав, – спокойно сказала она. – Ты мне должна.

– Должна тебе?

– Ну, конечно. Это ведь на твоем шаттле сбежал мой рыцарь.

Кулак Гидеон рванулся к остренькому носу Харроу. Та увернулась, почти случайно, чуть не упала, спряталась за колонну, отряхнула с себя пыль и прищурилась:

– Снова начинаешь? Ну давай.

Она наклонилась и схватила один из отвергнутых клинков. Смотреть на Харроу, вынужденную напрячь все свои три мускула, было как минимум забавно. Гидеон залюбовалась тем, как Харроу нервно потирала запястья.

– Попробуй вот этот.

Гидеон достала меч из ножен и внимательно осмотрела. Длинные прутья почерневшего металла образовывали эфес с чашкой. На жутко истертом черном яблоке красовалось изображение Гробницы, закованной в цепи, – знак Девятого дома. Сам клинок покрывали зазубрины и пятна ржавчины.

– Этим можно убить, только если занести в рану столбняк, – решила она. – И вообще, как ты собираешься вернуть Ортуса?

Кажется, Харроу на мгновение встревожилась.

– Мы не собираемся этого делать.

– Агламена слишком стара.

– И именно поэтому ты, Сито, – сказала Госпожа, – станешь первым рыцарем Девятого дома. Ты сопроводишь меня в Первый дом, где я стану учиться на ликтора. Станешь моим телохранителем и компаньоном, верным и преданным, и поддержишь честь нашего Дома.

Когда Гидеон отсмеялась и прекратила колотить кулаком в ледяную колонну, она долго пыталась отдышаться, чтобы не расхохотаться снова. Напряженная улыбка на жестком, будто из камня вырезанном лице Агламены, становилась все напряженнее.

– Вау, – выдавила Гидеон, стирая слезы смеха. – Блин. Секунду. Короче, Нонагесимус, скорее ад замерзнет.

Харроу выскочила из-за своей колонны и двинулась к Гидеон, не расцепляя руки. В глазах ее горело белым пламенем то же блаженное чувство, что и в тот день, когда Гидеон пыталась сбежать с планеты: ничем не омраченная решимость, сходная с радостью. Она остановилась перед Гидеон, стянула капюшон с темной головы и сощурила глаза в узкие щелки.

– Ладно тебе, Нав, – сказала она, и голос ее звенел. – Это твой шанс. Твоя возможность прославиться. Пройди со мной через это и отправляйся куда угодно. Рыцари Домов получают любую должность в Когорте, которая им приглянется. Сделай это для меня, и я не просто тебя освобожу. Я отпущу тебя с состоянием, с патентом, со всем, что ты захочешь.

Это ее уязвило.

– Ты не должна.

– Конечно, должна, Сито! – возразила Харрохак. – Ты принадлежишь Запертой гробнице, а Гробница – это, в конце концов, я. Руки должны войти в Первый дом, Нав, их имена будут вписаны в историю как имена новых святых империи. Ничего подобного раньше не случалось и может больше не случиться. Нав, я собираюсь стать ликтором.

– Всем привет. Я та самая женщина, которая помогла фашистке Харрохак Нонагесимус прийти к власти, – сообщила Гидеон в пустоту. – Да, вселенная сейчас хреновая. Я знала, что так будет. А еще она меня предала, и моим телом выстрелили в направлении солнца.

Харроу подошла слишком близко, и Гидеон сделала то, что раньше сделать не осмеливалась: подняла ржавый меч и коснулась острием лба Харроу. Некромантка не дрогнула, только скривила обведенные черным губы, изображая удивление.

– Я. Тебе. Никогда. Не поверю. Твои обещания ничего не стоят. Тебе нечего мне дать. Я знаю, что ты сделаешь, получив хотя бы тень шанса.

Харроу посмотрела Гидеон в глаза, не обращая внимания на приставленный к черепу клинок.

– Ой, я, кажется, задела твои чувства.

Меч в руке Гидеон не дрогнул.

– Я ревела часами.

– Я еще много раз заставлю тебя плакать.

Тут послышался голос Агламены:

– Положи эту чертову штуку, видеть не могу, как ты ее держишь.

А потом она добавила, удивив Гидеон:

– Обдумай это предложение, Нав.

Гидеон посмотрела Харроу за спину, опустила никчемный клинок и бросила его в ближайшую нишу, не вкладывая в ножны.

– Капитан, пожалуйста, не надо защищать эту тупую идею.

– А у нас нет идеи лучше, Нав. Наша Госпожа покидает планету, коротко говоря. Ты можешь остаться здесь, в Доме, который ненавидишь, или завоевать свободу на службе Дому, который ненавидишь. Это твой единственный шанс убраться отсюда и обрести свободу честным путем.

Харрохак открыла рот, но, к еще большему удивлению Гидеон, Агламена остановила ее жестом. Осторожно отодвинув ржавые мечи в сторону, старуха распрямила больную ногу и, опершись здоровой о стену, с трудом встала, звеня кольчугой и скрипя костями.

– До Дома тебе нет дела, и отлично. Это твой шанс показать, чего стоишь ты сама.

– Я не собираюсь помогать Нонагесимус становиться ликтором. Она меня в расход пустит.

– Твоими побегами я недовольна, – сказала Агламена. – Они были непристойны и жалки. Но, – она повернулась ко второй девушке, – при всем моем уважении, вы, госпожа моя, обходились с ней слишком круто. Мне не нравится этот план. Будь я на десять лет моложе, я бы просила вас снизойти до меня и взять меня с собой. Но вы не удостоили ее вниманием, так что это придется сделать мне.

– В самом деле? – переспросила Харроу. Голос ее показался до странности мягким. Черные глаза высматривали что-то в капитане стражи – и не находили этого.

– Да, – ответила Агламена. – Вы оставите меня и Крукса отвечать за Дом. Если бы я пообещала свободу Гидеон Нав и не даровала бы ее, тогда, прошу прощения за неблагодарность, я предала бы себя. Вашего верного слугу и в прошлом слугу вашей матери.

Харрохак ничего не ответила. Лицо у нее было постное и задумчивое, но Гидеон это не обманывало: именно с таким лицом Харроу обычно задумывала самые злобные мерзости. Но сама Гидеон вдруг потеряла способность ясно мыслить. Волна темно-красного жара залила ее шею и залила бы и щеки, если бы Гидеон позволила, так что она натянула капюшон и промолчала. На свою учительницу она старалась не смотреть.

– Если она вам послужит, вы должны ее отпустить, – твердо сказала Агламена.

– Конечно.

– Дав торжественное обещание Девятого дома.

– Если она это сделает, то получит что угодно, – легко – слишком легко – ответила Харрохак. – У нее слава будет литься из всех дырок. Пусть делает что хочет и становится кем хочет, но лучше бы подальше от меня. Где-нибудь на другой стороне галактики.

– Тогда я благодарю вас за милосердие и щедрость и считаю дело улаженным, – сказала Агламена.

«Это с чего бы? Я точно на эту хрень не согласилась».

Обе не обращали внимания на Гидеон.

– Вернемся к изначальной проблеме, – сказала старуха, с трудом усаживаясь обратно к мечам и ножам. – Нав не учили тому, чему учили Ортуса, – ни наукам, ни обращению с оружием. Ее готовили в тяжелую пехоту.

– О первом забудь, ее душевные расстройства вполне смогут это компенсировать. Меня интересует второе: насколько обычному мечнику тяжело переключиться с двуручного клинка на рыцарскую рапиру?

– Обычному мечнику? Достичь уровня первого рыцаря Дома? Понадобятся годы. А у Нав уйдет месяца три.

(Тут Гидеон ненадолго умерла от счастья и ожила только от все растущего ужаса перед грядущим.)

– …и ее можно дотянуть до уровня самого слабого и жалкого из нынешних рыцарей.

– Ой, глупости какие, – томно сказала Харроу. – Она же гений. Если ее правильно мотивировать, она может орудовать двумя мечами в каждой руке и еще одним в зубах. Пока мы все постигали здравый смысл, она занималась фехтованием. Я права, Сито?

– Я еще ни хрена не согласилась, – ответила Гидеон. – И мне пофиг, какими должны быть крутые рыцари, меня рапиры бесят. От этих скачков туда-сюда голова кружится. Хорошему мечнику подобает двуручный меч.

– Не могу не согласиться, – сказала ее учительница. – Но рыцарь Дома, если его правильно учили, чертовски опасен и чертовски красив. Мне приходилось видеть, как сражался в молодости первый рыцарь Второго дома, и, видит бог, я никогда этого не забуду.

Харроу описывала по камере маленькие круги.

– Но ведь можно дотянуть ее до того, чтобы она хотя бы издали походила на обученного рыцаря Девятого дома?

– Репутация первых рыцарей Девятого дома уже не та, что в дни Матфия Нониуса, а с тех времен миновала уже тысяча лет. Ожидания невелики. Но даже при этом нам понадобится удача.

Гидеон отлепилась от колонны, похрустела пальцами, растягивая застывшие на холоде мышцы, покрутила шеей, повела плечами и скинула робу.

– Я, конечно, обожаю, когда все вокруг вслух рассуждают, как я плоха в своем деле, но все-таки обидно. – Она подхватила отвергнутый клинок, взвесила его в ладони, отмечая идиотскую легкость, и приняла стойку, которая показалась ей правильной.

– Как тебе, капитан?

Агламена фыркнула, грустно и с явным отвращением.

– А второй рукой ты что делаешь?

Гидеон что-то сделала.

– Господи, нет. Просто опусти ее, пока я не покажу, как надо.

– Меч и зелье, – с нажимом сказала Харрохак.

– Меч и кастет, Госпожа моя, – возразила Агламена. – И я сильно опускаю свои стандарты.

– Я все еще не согласилась, – напомнила Гидеон.

Преподобная дочь двинулась к ней прямо по разбросанным клинкам и остановилась только рядом с колонной, в которую Гидеон рефлекторно вжалась спиной. Они долго изучали друг друга, пока у Гидеон от холода катакомб не застучали зубы. Харроу изогнула губы в короткой милостивой улыбке:

– Я было подумала, что ты обрадуешься тому, что ты мне понадобилась. Что я продемонстрировала тебе свою уязвимую девичью душу.

– В твою душу надо вбить пять тысяч гвоздей.

– Это не «нет». Помоги Агламене подобрать тебе клинок, Сито. Я оставлю дверь открытой. – Отдав этот вялый надменный приказ, она ушла, оставив Гидеон прижиматься затылком к жесткому камню и кусать щеку изнутри.

Остаться наедине с мастером меча было еще хуже. Между ними повисла неловкая холодная тишина. Старуха угрюмо перебирала рапиры, поднося каждую ближе к свету и отрывая с рукоятей полосы прогнившей кожи.

– Идея дурная, но это твой шанс, – вдруг сказала Агламена. – Одно из двух, решайся.

– Ты, кажется, говорила, что идеи лучше у нас нет.

– Нет, если говорить о Госпоже Харрохак. Ты лучшая мечница Девятого дома… может быть, за всю его историю. Не знаю. Лично я не видела Нониуса в бою.

– Да, ты тогда, наверное, только родилась, – сказала Гидеон, у которой заныло сердце.

– Заткнись, пока я сама тебя не заткнула.

Отобрав пару клинков, Агламена бросила их в кожаный чехол, а кастеты сунула в сапог. Чехол заскрипел, а старуха закряхтела, наклоняясь вперед и опираясь на полумертвое колено, чтобы встать. Гидеон машинально дернулась вперед, но одного взгляда здорового глаза хватило, чтобы она немедленно притворилась, что просто влезает в рясу. Агламена закинула чехол за плечо, пнула ненужные мечи обратно в нишу, вырвала бесполезную рапиру из онемевшей руки Гидеон.

Обхватив рукоять рапиры, она замерла. Ее изможденное лицо застыло. В ее разуме явно происходила битва настоящих титанов. Одна из сторон одержала победу, и Агламена грубо сказала:

– Нав. Одно маленькое предупреждение.

– Чего?

Голос показался новым, странным, тревожным.

– Все меняется. Я думала, что мы чего-то ждем… а теперь думаю, что ждем мы только смерти.

У Гидеон замерло сердце.

– Ты очень хочешь, чтобы я согласилась.

– Можешь отказаться, дело твое. Если она тебя не возьмет, я с радостью пойду с ней. Но она знает… и я знаю… и ты, думаю, отлично знаешь… что, если ты не уйдешь сейчас, тебе отсюда даже в гробу не выбраться.

– А что случится, если я соглашусь?

Ломая возникшее доверие, Агламена грубо всунула кожаный чехол в руки Гидеон и пихнула ее в ту сторону, куда ушла Харроу.

– Тогда поторопись. Если я хочу превратить тебя в рыцаря Девятого дома, мне стоило начать шесть лет назад.

5

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

Второе письмо, полученное от Царя воскрешающего, милостивого императора, было не таким многословным, как первое.

Они копались в личной библиотеке Нонагесимус, каменном сводчатом помещении, забитом полками с заплесневевшими и никому не нужными книгами, которые Харрохак не читала, и заплесневевшими и чуть более нужными книгами, которые читала. Гидеон сидела за широким шатким столом, заваленным горами листов с некромантскими пометками на полях – почти все пометки были сделаны корявым торопливым почерком Харроу. В одной руке она держала письмо, а в другой – кусок волокнистой ваты, которой медленно наносила на лицо алебастровую краску из горшочка. При этом Гидеон чувствовала себя малолеткой. Краска пахла кисло и холодно и забивалась в складки кожи. При каждом вдохе комки краски лезли в нос. Харроу валялась на потертом парчовом диване, скрестив тощие, обтянутые черным ножонки. Ряса лежала рядом. Гидеон думала, что Харроу похожа на злобную черную палку.

Гидеон перечитала письмо еще раз и еще, а потом посмотрела на себя в маленькое треснувшее зеркало. Отлично. Секси.

– Ты, конечно, сказала «Первый дом» раза типа три, но я вообще-то думала, что это метафора.

– Я думала, что это наполнит тебя духом приключений.

– Ни хрена не наполнило, – ответила Гидеон, снова обмакивая вату в краску. – Ты везешь меня на планету, где никто не живет. Я думала, это будет Третий, или Четвертый, или миленькая космическая станция, или что-то вроде того. А не тупая пещера, полная свихнувшихся на религии психов.

– Кто бы стал устраивать собрание некромантов на космической станции?

Хороший вопрос. Если Гидеон что-то и знала о некромантах, так это то, что они всегда нуждались в силе. Танергия, суть смерти, изобиловала в местах, где умирали – сейчас или раньше. Глубокий космос – кошмар для любого некроманта, потому что там никогда не было ничего живого, а значит, и не растекались бассейны смерти, к которым Харроу или кто-то вроде нее мог бы пристроиться с соломинкой. Храбрецы Когорты смотрели на это ограничение с сочувствием и радостью: нельзя отправлять адепта делать работу воина.

– Обрати внимание на последний абзац, – сказала Харроу с дивана. – А в особенности пробеги своим невежественным взором пятую и шестую строки. – Гидеон невольно обратила свой невежественный взор на пятую и шестую строки. – Объясни, как ты понимаешь смысл.

Гидеон прекратила краситься и откинулась назад, не подумав. Стул тут же рухнул на холодные плитки пола. Одна из ножек прогнила.

– «Ни челяди, ни слуг, ни домочадцев». Иначе тебя бы все равно раскатали в пыль. Надо было брать с собой Крукса. Ты серьезно хочешь сказать, что там никого не будет, кроме нас и дряхлых тупых иерофантов?

– Это, – сказала Преподобная дочь, – и есть смысл.

– Да ну охренеть теперь! Тогда дай я нормально оденусь и меч с собой возьму.

– Десять тысяч лет традиции, Сито.

– У меня нет десяти тысяч лет никакой традиции, сука, – ответила Гидеон. – Есть десять лет обучения на мечника и аллергия на краску для морды. С этой зубочисткой и штукатуркой на лице я пользы не принесу.

Преподобная дочь сцепила кончики пальцев. Отрицать она ничего не стала.

– Десять тысяч лет традиции, – медленно повторила она, – велят Девятому дому вырастить рыцаря с достойным клинком, достойным уровнем образования и достойным воспитанием. Любой намек на то, что у Девятого дома не хватает сил исполнить хотя бы это требование, ничем не лучше прямого отказа. Я лучше бы отправилась одна, чем взяла с собой тебя в твоем обычном обличье. Но я знаю, как создать нужное впечатление. Я могу найти клинок. Я могу вбить в тебя начатки знаний. Но я никак не могу повлиять на твое поведение. Два из трех – это еще не три. Дело зависит от твоей способности держать рот закрытым и изображать, что ты соответствуешь минимальным требованиям.

– Чтобы никто не заподозрил, что мы сломлены и почти вымерли и что твои родители покончили с собой?

– Чтобы никто не воспользовался тем, что нам недостает конвенциональных ресурсов, – заявила Харроу, метнув в Гидеон злобный взгляд (предупредительным она пренебрегла). – Чтобы никто не узнал, что Дом под угрозой. Что мои родители… более не способны защищать его интересы.

Гидеон сложила лист вдвое, потом еще вдвое, потом перегнула пополам. Погладила его пальцами, наслаждаясь шуршанием бумаги под пальцами, кинула письмо на стол и стерла краску с ногтей. Ей не нужно было ничего делать и говорить, только дождаться, пока наступит тишина.

– Мы не собираемся становиться приложением к Третьему или Пятому домам, – продолжила некромантка. – Ты меня вообще слышишь? Если ты сделаешь что-нибудь, позволяющее предположить, что мы вышли из строя… если мне покажется, что ты на это способна… – Харроу спокойно пожала плечами: – Тогда я тебя убью.

– Разумеется. Но ведь ты не сможешь вечно хранить это в тайне.

– Когда я стану ликтором, все изменится. Я смогу вершить правосудие без страха и наказания. По сути, наше преимущество в том, что никто ничего ни о чем не знает. Я уже получила три отдельных коммюнике от других домов. Меня спрашивают, прибуду ли я, но они даже не знают моего имени.

– И что ты собираешься им втирать?

– Ничего, дура! – ответила Харроу. – Мы – Девятый дом и ведем себя соответственно.

Гидеон посмотрела в зеркало и отложила вату. «Вести себя соответственно» означало, что ребенка, пытающегося заговорить с незнакомцем, оттаскивали. Что Дом был закрыт для паломников уже пять лет. «Вести себя соответственно» было ее главным страхом. Она думала, что через десять лет здесь не останется никого, кроме скелетов, и исследователи найдут Ортуса, читающего стихи над телами ее и Харроу, вцепившимися друг другу в горло. «Вести себя соответственно» – быть скрытной, невнятной и одержимой книгами.

– Я не люблю, когда задают вопросы. Ты сыграешь свою роль. Дай мне эту штуку, – скомандовала Харроу и выхватила толстый черный угольный стержень из руки Гидеон. Попыталась силой развернуть Гидеон к себе, ухватив за подбородок, но Гидеон ее укусила. Очень приятно было смотреть, как Харроу злобно ругается, трясет рукой, стягивает прокушенную перчатку. Примерно так же приятно, как подставлять лицо солнцу или есть вкусную еду.

Харроу сделала зловещее лицо и взялась за костяную серьгу в ухе. Как можно неохотнее – как животное, не желающее принимать таблетку, – Гидеон повернулась к ней. Харроу взяла уголек и замазюкала под глазами Гидеон. Очень неаккуратно. Наверняка крошки попадали в глаза.

– Я не собираюсь снова одеваться как чертова монашка. Мне этого в десять лет хватило, – сказала Гидеон.

– Все остальные будут одеты в точности так, как им положено быть одетыми. И если Девятый дом пренебрежет этим – Дом, от которого менее всего можно такого ожидать, – нас будут обнюхивать гораздо внимательнее. Тем, кто нормально выглядит, обычно не задают вопросов с подвохом. Они могут и не заметить, что рыцарь Девятого дома – на самом деле неграмотный пехотинец. Просто молчи.

Гидеон молчала, пока Харроу не закончила. А потом сказала:

– Возражаю против «неграмотной».

– Порножурнальчики – не литература, Нав.

– Я их ради статей читаю.

Когда Гидеон в детстве, будучи очень нерадивым стражем Запертой гробницы, красила лицо, она обходилась минимальным гримом черепа, необходимым для роли: чернота вокруг глаз, пятнышко вокруг носа, черная полоса через губы. Теперь, взяв у Харрохак маленькое треснутое зеркальце, она увидела, что разрисована, как древние гнилые некромантки Дома, жуткие и неприятные карги, которые никогда не умирали, а просто исчезали в длинных галереях под Дрербуром, набитых книгами и гробами. Она походила на гнилозубый череп с черными провалами глаз и большими черными дырами по обеим сторонам челюсти.

– Ну я и чмо, – мрачно сказала Гидеон.

– Будь любезна появляться передо мной в таком виде каждый день, до самого отлета, – ответила Харрохак и оперлась спиной о стол, любуясь делом своих рук.

– Я не буду брить тебя налысо, хотя волосы выглядят странно, потому что прекрасно знаю, что не станешь бриться каждый день. Выучи эту раскраску. Носи рясу.

– И? – спросила Гидеон. – Ну, ты знаешь. Расплата. Если ты не будешь трогать мою голову, я надену свою кирасу и возьму свой меч. Ты же не дебилка, чтобы думать, что я сумею драться в рясе. И я могу рыцарствовать, пока все не разъедутся по домам. Пока тебя не сделают Рукой первого дня и не напечатают календарь с моими голыми снимкам. Где «и», Нонагесимус?

– Никакого «и», – ответила Харроу и отодвинулась от Гидеон. Снова расселась на диване. – Если бы дело было в моих желаниях, я бы тебя вообще с собой не брала. Я бы разложила тебя в девять ящиков и разослала бы их по всем Домам. Девятый приберегла бы для Крукса, утешить его старость. Я преуспею, ты мне не помешаешь, и никто никогда не узнает, что с Девятым домом что-то было не так. Крась лицо. Учись обращаться с рапирой. Свободна.

– А разве ты не должна сейчас дать мне все данные? – поинтересовалась Гидеон, вставая и разминая затекшие мышцы. – Рассказать, какие задачи перед нами стоят, с кем мы будем работать, чего нам ждать.

– Боже мой, нет. Ты должна просто делать то, что я скажу, иначе я подмешаю костяной порошок в твой завтрак и разорву тебя изнутри.

Гидеон вынуждена была признать, что звучит это довольно правдоподобно.

6

Рис.0 Гидеон из Девятого дома

Если Гидеон и боялась, что следующие три месяца ей придется провести в компании Преподобной дочери, она сильно ошибалась. Шесть часов в день она училась правильно ставить ноги, держа в руке рапиру. Пыталась понять, куда деть бесполезную (ну, она ее такой считала) ничем не занятую руку, как вдруг разворачиваться боком и как передвигаться на одной ноге. В конце каждого сеанса мучений Агламена устраивала поединок один на один и разоружала ее за три движения.

– Парируй, мать твою! – постоянно повторяла она. – Па-ри-руй. Это не твой меч, Нав! Еще раз поставишь такой блок, я скормлю тебе эту рапиру.

В один из первых дней, когда она пренебрегла краской для лица, явился Крукс и отключил у нее в келье отопление. В результате она корчилась на койке и рыдала от холода, чуть не сдохнув. Поэтому без вонючей краски было не обойтись. Это было еще хуже, чем жизнь до рыцарства, не считая того маленького послабления, что она могла тренироваться вместо молитв, и того огромного послабления, которое позволяло ей никогда не сталкиваться с Круксом и Харроу. Наследница Дома отдала маршалу какой-то приказ, который увел его в недра Дрербура, где изломанные и скрипучие братья и сестры Девятого дома часами трудились над придуманной Харроу задачей.

Сама Госпожа дома заперлась в библиотеке и не выходила. Порой, очень редко, она следила за тренировками Гидеон, сообщала, что та нисколько не продвигается, стирала с ее лица краску и заставляла снова ее наносить. Иногда они с Агламеной заставляли Гидеон ходить вслед за Харроу вверх и вниз по уровням, следуя за ней тенью и сходя с ума от нетерпения.

Единственным сомнительным плюсом стало то, что порой она, неподвижно стоя с прямой спиной и застывшей на рукояти рукой, глядя куда-то над плечом Харроу, слышала обрывки разговоров. Гидеон очень не хватало информации, но эти разговоры не особенно проясняли ситуацию.

Полезнее всего оказался день, когда Харроу, слишком сердитая, чтобы приглушать голос, сказала прямо:

– Разумеется, капитан, это соревнование, даже если говорят…

– Третий дом будет лучше всего снаряжен…

– А Второй провел полжизни на войне и увешан орденами Когорты. Все равно. Мне нет дела до солдат, политиков и жрецов. Меня волнует более скромный дом.

Агламена сказала что-то, чего Гидеон не расслышала. Харроу коротко, презрительно рассмеялась.

– Любой может научиться драться. А вот думать не умеет почти никто.

В другие дни Харроу сидела над книгами и изучала некромантию. День за днем она худела, лицо заострялось, и при этом она делалась все более злой и жалкой. По вечерам Гидеон падала на койку и засыпала, не успев обработать мозоли на ногах и намазать чем-нибудь синяки по всему телу. Если она вела себя очень хорошо, Агламена разрешала ей взять в руки меч вместо рапиры. Это сходило за веселье.

Последняя неделя перед отлетом наступила неожиданно. Это походило на пробуждение от неясного и неприятного сна. Маршал Дрербура вернулся, как будто был какой-нибудь хронической болезнью. Он стоял над Гидеон, которая собирала багаж, состоявший из тех поношенных шмоток Ортуса, которые можно было быстро перешить на Гидеон – она была худее раза в три. Переделанные рясы походили на ее обычную строгую черную одежду, только чуть лучше пошитую, еще более строгую и еще более черную. Гидеон потратила кучу времени, прилаживая к сундуку второе дно, чтобы спрятать туда свой любимый заслуженный меч, драгоценную контрабанду.

Агламена нашла и перековала рапиру Ортусовой прабабки и преподнесла ее пораженной Гидеон. Клинок из черного металла и простой черный эфес совсем не походили на другие рапиры, валявшиеся внизу и отделанные торчащими шипами и кружевами.

– Скучновато, – заметила Гидеон. – Я хотела, чтобы череп выблевывал другой череп, поменьше, а вокруг летали еще черепа. Но стиль есть.

Еще она получила нож-кастет, вообще ничем не украшенный. Тяжелые полосы стали и обсидиана и три прочных черных лезвия, надежно закрепленных в рукояти.

– Только не вздумай использовать его для ударов, ради бога. Только парируй.

– Странно. Ты меня тренировала без этой штуки.

– Гидеон, – объяснила капитан, – после одиннадцати жутких недель, когда я тебя колотила до полусмерти и смотрела, как ты тупишь, как страдающий водянкой младенец, ты каким-то чудом дотянула до самого-самого хренового рыцаря. – Это была серьезная похвала. – Но если ты попытаешься задействовать вторую руку, то сразу запутаешься. Используй кастет для баланса. Оставь его на тот случай, если кто-то пробьет твою защиту, хотя лучше просто никому не позволяй этого делать. Постоянно двигайся. Перетекай с места на место. Помни, что твои руки отныне – просто сестры, а не близнецы. Одна выполняет движение, а вторая его поддерживает. Молись, чтобы на тебя в бою не смотрели слишком внимательно. И прекрати блокировать каждый удар!

В последний день Девятый дом наводнил посадочную площадку (пришли все, но место на ней еще осталось). Грустно было смотреть, как они снова и снова с радостью целуют подол Харроу. Они опустились на колени и принялись молиться с жуткими пратетушками во главе, пока Преподобная дочь стояла и смотрела, спокойная и бескровная. Скелеты ковырялись на уровнях выше.

Гидеон заметила отсутствие Преподобных отца и матери, но не стала об этом думать. Думала она о колючей одежде с чужого плеча, о болтающейся на боку рапире, о краске, которая уже казалась второй кожей. Но все же она удивилась, когда Харроу заговорила:

– Братья и сестры, слушайте. Мои отец и мать больше не будут с вами. Мой отец запечатал проход в гробницу, что всегда должна оставаться запертой, и они решили продолжать свое бдение за этой стеной вплоть до моего возвращения. Маршала я назначаю своим сенешалем, а капитан станет маршалом.

Будто подчеркивая чутье Харроу на драму, зазвонил Второй колокол. В шахту стал медленно спускаться шаттл, затмевая и без того тусклый свет равноденствия. Впервые Гидеон не ощутила всепоглощающего ужаса и подозрений: вместо этого в животе стало щекотно от предвкушения. Второй раунд. Поехали.

Харрохак посмотрела на людей Девятого дома. Гидеон тоже. Разнообразные монашки и насельники, старые паломники и стареющие вассалы, угрюмые суровые и строгие лица адептов и мистиков, безрадостных мужчин и женщин, серого и скучного народа, который дал Гидеон жизнь, но никогда не выказывал доброты и сочувствия. Лицо Харроу сияло страстью и задором. Гидеон могла бы поклясться, что в глазах у нее стоят слезы, да вот только такой жидкости не существовало во вселенной: ненависть иссушила Харроу, как мумию.

– Мой возлюбленный дом. Знайте, что где бы я ни была, сердце мое навсегда останется здесь.

Звучало так, как будто она в действительно это чувствовала.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – затянула Харроу, и Гидеон поймала себя на том, что повторяет за ней. Потому что других молитв она никогда не знала, и произносила эти слова машинально, как будто они не имели смысла. Она замолчала, когда замолчала и Харроу. А та сцепила руки и добавила:

– Я молюсь за наш успех – ради Дома. Я молюсь за ликторов, верные руки Императора, я молюсь за то, чтобы оказаться приятной его глазу. Я молюсь за рыцаря…

Гидеон поймала взгляд темных, обведенных черной краской глаз, и мысленно продолжила: «Чтобы этот рыцарь задохнулся в собственной блевотине насмерть».

– Да будет так, – произнесла Госпожа Девятого дома.

Шуршание и стук молитвенных костей почти утонули в гудении приземляющегося шаттла. Гидеон отвернулась, не собираясь прощаться, а потом увидела Агламену, с трудом вытянувшую руку в салюте, и впервые поняла, что может больше ее не увидеть. Милостью божьей, она больше никогда сюда не вернется. На мгновение все показалось странным и неустойчивым. Дом стоял в своем ужасном величии, потому что она смотрела на него, он существовал, потому что она следила за ним, видела, как он живет, черный и неизменный. При мысли о том, что она уйдет, Дом вдруг показался очень хрупким. Как будто он рассыпался бы, стоило бы ей отвернуться. Харрохак двинулась к шаттлу, а Гидеон с отвращением поняла, что плачет. По накрашенному лицу текли слезы.

А потом эта идея вдруг показалась ей прекрасной. Она отвернется, и Дом сразу рухнет. Когда Гидеон уйдет, он исчезнет, как дурной сон. Мысленно она подкопала стены огромной темной пещеры и похоронила Дрербур в недрах скалы. Посмотрела, как лопнул Крукс – как мусорный мешок с мерзкой жижей. Но она отсалютовала Агламене так четко и гордо, как любой солдат в первый день службы, и с удовольствием увидела, что старая учительница закатила глаза.

Когда они подошли к шаттлу, люк откатился в сторону с приятным щелчком. Гидеон наклонилась к Харроу, которая напоказ вытирала глаза. Некромантка отшатнулась.

– Платочек хочешь? – жарко прошептала Гидеон.

– Хочу посмотреть, как ты сдохнешь.

– Все может быть, Нонагесимус, – довольно сказала она. – Все может быть. Вот только не здесь.

7

Рис.1 Гидеон из Девятого дома

В космосе Первый дом светился, как огонь на воде. Окутанный белым дымом атмосферы, голубой, как газовое пламя, он обжигал глаза. Он прямо-таки заливался водой, задыхался в этом голубейшем сиянии. Даже сверху виднелись плавающие цепочки квадратов, прямоугольников и овалов, пятнающие голубизну серым, зеленым, черным и коричневым: разрушенные города и храмы Дома давно мертвого и неубиваемого. Дремлющего престола. Где-то далеко его царь и император восседал на своем троне и ждал. Страж, защищающий Дом, но не имеющий шансов в него вернуться. Господин Первого дома был Господином неумирающим, и он не возвращался уже более десяти тысяч лет.

Гидеон Нав прижалась лицом к сетчатому окну шаттла и смотрела, как будто не могла насмотреться, смотрела, пока глаза не покраснели и не заслезились, пока перед ними не зароились большие прозрачные мушки. Все остальные окна были плотно закрыты на протяжении всего путешествия, которое заняло около часа. Они с удивлением обнаружили, что за экраном, который Харрохак спокойно подняла в ту же секунду, как они оказались на борту, не было пилота. Кораблем управляли дистанционно, а это обходилось недешево. Никто не мог приземлиться на территории Первого дома, не получив явного приглашения. Можно было нажать на кнопку и поговорить с далеким навигатором, и Гидеон ужасно хотелось услышать чужой голос, но Харроу снова подняла экран с решительным видом.

Она казалась усталой, измученной и даже уязвимой. Все время полета она сжимала в руке молитвенные кости и порой угрюмо ими щелкала. В комиксах Гидеон адепты Когорты старались сидеть на мешочках могильной земли, чтобы нивелировать влияние глубокого космоса, лишающего их источника силы. Наверное, для Харрохак это действовало как плацебо. Гидеон с удовольствием подумала, что это идеальный момент, чтобы надрать ей задницу и погонять ее по всему шаттлу. Но вполне естественное нежелание появляться рядом с некроманткой с переломанными руками спасло Харроу жизнь. Все мысли о драке исчезли с приближением Первого дома, когда отраженный свет яростно ворвался в окно пассажирского отсека. Гидеон, полуослепшая и задохнувшаяся, вынуждена была отвернуться. Харроу обвязала глаза полоской черного кружева, спокойная и безразличная, как будто за окном по-прежнему нависало унылое небо Девятой.

Гидеон прикрыла глаза ладонью и снова выглянула наружу, наслаждаясь невероятной красотой: бархатной чернотой космоса, усеянного бесчисленными белыми звездами, Первой, пылающим шаром раскаленной синевы, прочерченной ослепительно белыми полосами, и видом семи других шаттлов, выходящих на орбиту. Гидеон присвистнула, увидев их. Уроженке запертого в собственной могиле Девятого дома казалось странным, что все это просто не взорвалось и не сгорело. Некоторые другие дома, например Шестой и Седьмой, тоже приближали свои родные планеты к раскаленному Доминику, но Гидеон не могла понять, как они не сгорают сразу.

Это было невероятно. Это было прекрасно. Ее чуть не стошнило. Ей казалась безумием невозмутимость Харрохак, которая только приподняла экран, нажала на кнопку и спросила, сколько им придется ждать.

– Мы освобождаем вам проход для посадки, ваша милость, – затрещал голос навигатор сквозь помехи.

Харроу не стала его благодарить.

– И сколько?

– Сейчас ваше судно сканируют, ваша милость. Мы двинемся в то же мгновение, когда подтвердят разрешение сойти с орбиты.

Преподобная дочь развалилась в кресле и сунула молитвенные кости в складку рясы. Гидеон невольно поймала ее взгляд. На лице Харроу было написано вовсе не безразличие и не скука, как она ожидала: даже сквозь вуаль было заметно, насколько глубоко Харроу ушла в себя и сконцентрировалась. Губы она сжала так плотно, что черная краска собралась комочками.

Прошло меньше пяти минут, двигатели снова загудели, и шаттл медленно заскользил вниз. Рядом с ними семь других шаттлов сдвинулись разом, как падающие костяшки домино, и одновременно вошли в атмосферу. Харроу надвинула капюшон, потерла переносицу и сказала с удовольствием и ужасом:

– Эта планета невероятна.

– Она великолепна.

– Это могила.

Шаттл вошел в атмосферу, окруженный ослепительным светом. Не видно было ничего, кроме неба, но небо Первого дома оказалось таким же невыносимо ярким и голубым, как вода. Спуск на планету походил на пребывание в калейдоскопе. Крен сменялся шумом, когда воздушные ямы в плотной атмосфере заставляли двигатели визжать, тряской, когда выравнивалось давление. А потом шаттл полетел вниз, как пуля. Сияние стало непереносимым. Гидеон показалось, что сотни шпилей летят ей навстречу, вырываясь из сине-бирюзовой воды. А потом ей пришлось зажмуриться и отвернуться. Она прижала вышитую ткань робы к лицу и дышала носом.

– Идиотка! – далеким голосом сказала Харроу, плохо скрывая волнение. – Возьми вуаль.

Гидеон отчаянно терла глаза.

– Я в порядке.

– Надень, я сказала! Что я буду делать, если ты ослепнешь, когда дверь откроется?

– Я подготовилась, детка.

– Что ты вообще несешь…

Сияние изменилось, замерцало, и шаттл начал медленно снижаться. Свет стал чище и ярче. Харрохак бросилась к окну, закрыла его с грохотом. Они с Гидеон стояли в центре пассажирского отсека и смотрели друг на друга. Гидеон поняла, что Харроу дрожит. Пряди черных волос прилипли к бледно-серому лбу, пот грозил размыть краску. Потом Гидеон с ужасом осознала, что и сама дрожит и потеет. Неприятное понимание поразило их одновременно, и обе начали вытирать лица рукавами.

– Надень капюшон, – велела Харрохак. – Спрячь свои тупые лохмы.

– Тупые лохмы у твоей мертвой засохшей мамки.

– Сито, мы уже над планетой, и я снова способна на насилие.

Последний громкий щелчок. Полная тишина. Замки открывались снаружи. Завидев свет на краю люка, Гидеон подмигнула своей встревоженной спутнице. Сказала вполголоса:

– Но тогда ты не сможешь порадоваться вот этому!

И нацепила очки, которые раскопала еще дома. Древние солнечные очки с дымчатыми стеклами. Тонкая черная оправа и большие зеркальные линзы. Линзы размыли выражение недоверчивого ужаса на лице Харроу. Больше Гидеон ничего увидеть не успела.

Перед ними распахнулся Первый дом. Поток теплого воздуха растрепал рясы, высушил пот на лицах. Не успел люк до конца отъехать в сторону, как раздраженная Харроу исчезла: из шаттла выступила госпожа Харрохак Нонагесимус, Преподобная дочь Девятого дома. Выждав пять полных вздохов, Гидеон Нав, рыцарь Девятого дома, двинулась следом, молясь, чтобы непривычный клинок не запутался в полах рясы.

Они стояли на огромной, покрытой металлом посадочной площадке: наверняка ничего более впечатляющего Первый дом никогда не строил. И все остальные дома тоже. Впрочем, сравнивать Гидеон было особенно не с чем. Перед ними высился дворец – или крепость – из белого сияющего камня. Он раскинулся на поверхности воды, как остров. Он закрывал собой небо, и невозможно было разглядеть, что находится за ним и над ним. Его окружали террасы, которые когда-то были великолепными садами. От изящества и идеальности его башен глазам становилось больно. Это было воплощение богатства и красоты.

Когда-то давно, в смысле. Сейчас это был просто полуразрушенный замок. Многие сверкающие белые камни выкрошились, осколки падали вниз. Густая растительность лезла из моря и пожирала фундамент, обвивая его толстыми лианами и покрывая зеленой слизью водорослей. От садов остались серые тусклые трупики деревьев и кустов. Они цеплялись за окна, балконы и балюстрады и умирали уже там, покрывая фасад таинственной дымкой тлена. Золотые прожилки тускло сверкали в грязных белых стенах. Посадочная площадка тоже в свое время была весьма элегантна – огромная, она могла приютить не меньше сотни кораблей. Но теперь девяносто две заброшенные платформы покрывала грязь. Металл ржавел от близости морской воды. Гидеон почувствовала ее запах: крепкий, соленый, дикий и сильный. Все вместе это походило на несвежий труп. Но очень красивый труп, мать его!

На площадке царило оживление: пять других шаттлов приземлились и выпускали пассажиров. Но времени смотреть не было: кто-то шел их встречать.

Харроу не озаботилась герольдом. Она плыла вперед, как черный корабль под парусами. Тощая фигура, закутанная во множество слоев ткани цвета ночи, волокущая за собой кружевной шлейф. Вся украшенная костями, раскрашенная под труп, закрывшая глаза черной сеткой. Она упала на колени в пяти шагах от шаттла и принялась молиться, монотонно щелкая костями. Показуха. Гидеон подскочили к ней и опустилась на колени на нагретый солнцем металл. Подол рясы черной лужей расплылся вокруг. Она тайком рассматривала коричневатый от очков мир вокруг. Привычные щелчки костей делали все происходящее почти нормальным.

– Да здравствует Госпожа Девятого дома, – восторженно пропел голос, увеличив общее число людей, которые когда-либо были рады увидеть Харроу, до трех. – Да здравствует ее рыцарь! Да здравствуют они! Здравствуют! Да здравствует дитя далекой и темной жемчужины нашей империи! Какой прекрасный день!

Перед ними стоял маленький старичок. Крошечный, тощий, как самые древние старики Девятого дома, но при этом пышущий здоровьем и очень прямо держащий спину. Он походил на старое корявое дерево, все еще покрытое листьями. Он был лыс, носил аккуратно подстриженную белую бородку и золотое колечко в брови. У белой рясы не было капюшона, подол закрывал лодыжки, а на плечах лежала накидка из чесаной белой шерсти. Роскошный пояс мерцал тусклым золотом и отблескивал драгоценными камнями, выложенными в затейливые узоры. Они походили на цветы, завитки или и то, и другое одновременно. Казалось, что пояс этот изготовили тысячу лет назад, и с тех пор хранили бережно и аккуратно. Весь облик старика казался вечным и безупречным.

Харрохак сунула четки в карман.

– Да здравствует Первый дом, – проговорила она с выражением. – Да здравствует Царь неумирающий.

– Да здравствует Господин из-за реки, – пропел маленький жрец. – Добро пожаловать в его дом, благословенная Госпожа Девятого дома, Преподобная дочь. Девятые не навещали Первый дом большую часть вечности. Но твой рыцарь – вовсе не Ортус Нигенад.

Последовала крошечная пауза.

– Ортус Нигенад покинул свой пост, – произнесла Харроу из-под капюшона. – Первым рыцарем стала Гидеон Нав. Я госпожа Харрохак Нонагесимус.

– Добро пожаловать, госпожа Нонагесимус и Гидеон из Девятого дома. Когда вы закончите молитву, вас ожидают почести, а после вы будете препровождены в святилище. Я хранитель Первого дома и слуга Высшего Владыки мертвых. Зовите меня Учителем: не из-за моей учености, а лишь из-за того, что я представляю милосердного Господа нашего, превзошедшего смерть, и живу лишь надеждой, что однажды вы назовете Учителем его. Да назовешь ты его своим господином, а я тогда назову тебя Харрохак из Первого дома. Пребывай в мире, госпожа Нонагесимус, пребывай в мире, Гидеон из Девятого дома.

Гидеон из Девятого дома, которая готова была бы заплатить наличными за любое другое имя, встала, когда встала ее хозяйка. Они обменялись взглядами, враждебность которых не приглушила ни черная вуаль, ни слой темного стекла, но времени стоять и корчить злобные рожи не было. Гидеон увидела, что между шаттлами бродят и другие белые рясы, но не сразу поняла, что это были скелеты в простых белых тряпках, завязанных узлами на поясе. Длинными металлическими шестами они ковырялись в механизмах, которые надежно закрепляли шаттлы на площадке, действуя в странном единстве, как всегда двигаются группы мертвых. Были тут и живые, вставшие по двое, неловко отходящие от своих кораблей. Она никогда не видела столько разных людей за раз – столько людей не из Девятого дома, – и у нее чуть не закружилась голова, но не настолько, чтобы она могла не заметить подвоха.

– Шаттлов всего шесть, – сказала Гидеон.

Харрохак метнула в нее злобный взгляд за разговоры без разрешения, но маленький жрец хихикнул, как будто обрадовавшись.

– Отлично подмечено! Очень хорошо! Да, случилась накладка, а мы не любим накладки. Это святая земля! Нас можно обвинить в чрезмерной осторожности, но мы храним этот дом священным для императора… у нас редко бывают гости, что бы вы ни думали! Ничего особенно не случилось, – добавил он уверенно. – Это Третий дом и дом Седьмой. Не важно. Не важно. Я уверен, что они получат доступ уже в следующее мгновение. Необходимо все прояснить. Несообразность в обоих случаях.

– Несообразность, – повторила Харрохак, как будто катала во рту конфету.

– Да-да. Третий дом, разумеется, попытался нарушить границы. Разумеется… А Седьмой… впрочем, это всем известно. Смотрите, они приземляются.

Почти все наследники и рыцари уже вышли из шаттлов, и скелеты деловито вынимали их багаж. Последние два шаттла по спирали спускались к земле, обдавая площадку потоком теплого воздуха. Скелеты с шестами уже собрались под ними. Подошли и два живых жреца, по одному на шаттл. Они были живы и вполне здоровы, и одеты так же, как Учитель. Выходило, что жрецов не меньше трех, так что Гидеон перестала понимать, почему столько говорят о стариках именно в Девятом доме. Два новых шаттла приземлились неподалеку, Седьмой поближе, а Третий подальше, но достаточно близко, чтобы увидеть, что или кто выйдет из люка.

Гидеон с интересом уставилась на три силуэта. Первым оказался надутый юноша, пахнущий гелем для волос. На поясе у него висела богато украшенная рапира. Рыцарь. Потом вышли две девицы, обе блондинки, но на этом сходство закончилось: одна была высокой и изящной, с белоснежными зубами и волной золотых кудрей. Вторая – мелкая, незаметная, с прямыми волосами, бледными, как консервированное масло, и такой же безжизненной улыбкой. Роста они были примерно одного. Мозг Гидеон немедленно заявил, что слишком глупо полагаться на первое впечатление. Вторая девушка выглядела обескровленной тенью первой – или первая была раскрашенным отражением. Парень походил на кусок дерьма.

Гидеон пялилась на них, пока жрец в белых одеждах, перехваченных разноцветным поясом, не покинул эту троицу и не устремился к ним, не похлопал Учителя по плечу и не пробормотал встревоженно несколько фраз, часть из которых она услышала.

– Непреклонны… поддержка Дома… родились в точности… обе адептки…

Учитель снисходительно отмахнулся и визгливо хихикнул:

– Ничего не поделаешь, ничего не поделаешь.

– Но это же невозможно!

– Все беды ждут только в конце, и это беды для них.

Когда второй священник ушел, Харрохак с нажимом сказала:

– Близнецы – дурное предзнаменование!

Учитель развеселился.

– Как приятно слышать слова о дурных предзнаменованиях от той, что явилась из Уст императора!

От шаттла Седьмого дома волной шел испуг. Скелеты распахнули люк, и кто-то выбрался наружу. С каким-то мучительным замедлением, как будто время решило покрасоваться и потянуться подольше, существо вывалилось на руки ожидающему жрецу, старичку, совершенно к этому не готовому. Ноги и руки у него подкашивались. Существо опускалось на землю, угрожая рухнуть окончательно. На белой рясе жреца появились алые пятна. Он закричал.

Гидеон не бегала, если это не было абсолютно обязательно. Сейчас она побежала. Ноги ее двигались быстрее жутких мыслей, и она почти сразу подхватила обмякшую фигуру, вырвав ее из слабых рук жреца, и осторожно опустила на землю, пока жрец что-то удивленно бормотал. В ответ на это ледяной кончик клинка осторожно коснулся ее шеи у основания черепа, проколов капюшон.

– Эй, – сказала Гидеон, не двигая головой. – Отойди на шаг.

Меч никуда не делся.

– Это не предупреждение, – пояснила она. – Отойди, ей воздух нужен.

Потому что на руках у Гидеон оказалась девушка. Юная тоненькая девчонка с алыми от крови губами. Ее окутывали легкомысленные зеленые кружева, на которых кровь сияла особенно ярко. Кожа казалась почти прозрачной, до ужаса. Сосуды на руках и висках выделялись сиреневой паутиной. Она хлопала глазами: огромными, синими, с бархатными темными ресницами. Потом она выплюнула сгусток крови, испортивший всю картинку, и распахнула глаза.

– Протесилай, – велела она, – успокойся.

Меч не сдвинулся ни на дюйм, она выплюнула еще сгусток крови и печально добавила:

– Перестань, урод. У нас и без того проблемы.

Гидеон почувствовала, что лезвие убралось от шеи, и осторожно вздохнула. Ненадолго: на его месте быстро оказалась рука в перчатке и сжалась так, как будто ее обладатель хотел раздавить затылочную кость Гидеон. Гидеон почувствовала, что ее сейчас макнут головой в сортир, но тут послышался голос Харрохак – гулко, как со дна могильной ямы.

– Твой рыцарь, – тихо сказала Госпожа Девятого дома, – напал на моего рыцаря.

Пока Гидеон пыталась не сдохнуть от шока, цепляясь только за ощущение боли в спине, девушка снова жалко закашлялась.

– Прости! – сказала она. – Это все гиперопека… Он не хотел… Господи, вы же черные весталки! Ты рыцарь Девятой!

Девушка на руках Гидеон закрыла лицо руками и, кажется, разрыдалась, но потом стало понятно, что от смеха.

– Ну ты и молодец, Про, – выдыхала она. – Они могут потребовать удовлетворения, и станешь ты памятником на могиле! Господин или Госпожа Девятого дома, примите мои искренние извинения. Он поторопился, а я повела себя глупо.

– Да ладно, – ответила Гидеон. – Ты в обморок упала.

– Это так, – призналась она и хихикнула от радости. Кажется, ничего настолько же интересного с ней в жизни не происходило. – Боже, меня спасли сектанты из тени! Ой, извини! Спасибо! Это прямо как в романе.

Когда угроза насилия миновала, жрец с трудом опустился на колени, размотал узорчатый пояс и застыл. Девушка властно кивнула, и он принялся благоговейно обтирать кровь с ее губ. Он совсем не встревожился, но при этом казался… Гидеон не знала. Расстроенным? Смущенным?

– Ах, княжна Септимус! – произнес он дребезжащим старческим голосом. – И это уже дошло до такой стадии?

– Разумеется.

– Ох, госпожа, – грустно сказал он, – не следовало вам приезжать.

Она сверкнула улыбкой, показав испачканные алым зубки.

– Но разве не прекрасно вышло? – Она посмотрела на Гидеон, а потом мимо нее, на Харроу. Сжала руки. – Протесилай, помоги мне встать, чтобы мы могли должным образом извиниться. Не могу поверить, что мне придется смотреть в лицо девам гробницы.

Гидеон увидела огромные грубые лапы, а потом шестифутовый сгусток мышц вздернул девушку на ноги. Человек, который прижал клинок к ее шее, оказался неприятно огромным. У него были страшные бицепсы. Здоровым он не выглядел, походя скорее на огромный мешок. Угрюмый, рыхлый, с такой же странной, почти прозрачной кожей, как и девушка. На солнечном свету лицо его казалось восковым – возможно, от пота. Девушку он легко перекинул через плечо, как ребенка или ковер.

Гидеон внимательно оглядела его. Одет он был богато, но одежда казалась довольно поношенной: длинный линялый зеленый плащ, килт с ремнем, сапоги. Сияющая гравированная цепь обвивала его руку, а на бедре висела рапира с бугельным эфесом. На Гидеон он смотрел пустым взглядом.

Она решила, что рыцарь, конечно, огромный, но очень неуклюжий, и она с ним справится. Рука на затылке расслабилась. Гидеон не получила даже болезненного щелчка по черепу. Какое бы наказание ни отмерила ей Харроу, оно будет выдано после, наедине. Она допустила ошибку, но не могла даже пожалеть об этом. Когда Гидеон собралась и встала, госпожа Седьмого дома улыбнулась ей. По ее детскому личику сложно было определить возраст. Семнадцать. Или тридцать семь.

– Что мне сделать, чтобы заслужить прощение? – спросила она. – Мой дом оскорбил Девятую в первые пять минут, и я чувствую себя… невоспитанной.

– Держи свой клинок подальше от моего рыцаря, – сказала Харроу тоном стража гробницы.

– Ты слышал, Про. Нельзя туда-сюда махать рапирой.

Протесилай не отрывал взгляда от Гидеон и до ответа не снизошел. В результате повисла неловкая тишина. Девушка добавила:

– А теперь я могу поблагодарить тебя за помощь. Я – госпожа Дульсинея Септимус, княжна замка Родос, а это мой первый рыцарь, Протесилай из Седьмого дома. Седьмой дом благодарит тебя за твою любезную помощь.

Несмотря на это милое и почти льстивое извинение, госпожа Гидеон лишь слегка склонила голову. Глаза ее ничего не выражали. С ледяным неодобрением в голосе она ответила:

– Девятый дом желает здоровья госпоже Септимус и благоразумия Протесилаю из Седьмого дома. – С этими словами она развернулась на каблуках и ушла, взмахнув полой рясы.

Гидеон вынуждена была последовать за ней. Остаться было бы глупо. Но перед уходом она успела посмотреть в глаза госпоже Дульсинее. Не было в них ни ужаса, ни жеманства: выглядела она так, как будто оскорбление Девятого дома было главным достижением в ее жизни. Гидеон могла бы поклясться, что ей еле заметно подмигнули. Жрец Первого дома суетился, хмурился и складывал расшитый пояс, запятнанный кровью.

Они привлекли всеобщее внимание. Любопытные взгляды других адептов и их рыцарей останавливались на Девятых, одетых в черное. Гидеон с неудовольствием ощутила взгляды бледной близняшки на себе и Харрохак разом. Ее светлые глаза жгли, как точки лазерного прицела, а губы холодно кривились. Что-то в этом взгляде очень не понравилось Гидеон, и она встретила его так твердо, что девушка опустила голову. Понять, что думает Учитель, было непросто. Были в его взгляде меланхолия и, кажется, покорность. Он не сказал ни слова о поступке Гидеон.

– Дурная кровь передается в роду правителей Седьмого дома, – только и пояснил он. – Она минует почти всех, но немногих все же убивает.

– Учитель, госпоже Септимус поставлен соответствующий диагноз? – поинтересовалась Харрохак.

– Дульсинея Септимус не должна дожить до двадцати пяти, – ответил жрец. – Пойдемте, пойдемте. Все уже собрались, и все взволнованы. Какой день, подумайте, какой день! Нам найдется о чем поговорить.

«Двадцать пять, – подумала Гидеон, не обращая внимания на мрачную ухмылку Харроу, обещавшую впоследствии много разговоров – неприятных для Гидеон. – Двадцать пять, а сама Харрохак, скорее всего, будет жить вечно». Они послушно двинулись за жрецом, Гидеон вспомнила синие глаза, и ей стало грустно.

8

Рис.1 Гидеон из Девятого дома

Их посадили в просторный атриум, похожий на пещеру или мавзолей, сделавший бы честь Девятому дому, если бы с развалин грязного сводчатого потолка не лил бы такой свет, что Гидеон чуть не ослепла. Здесь стояли мягкие диваны и кушетки с потрескавшимися обивками и торчащими пружинами, с поломанными спинками и ручками. Вышитые накидки на сиденьях походили на мумифицированную кожу – неприятно сырую там, где ее не касался солнечный свет, и выцветшую везде, где он ее касался.

Все в этой комнате было прекрасно и все пришло в запустение. Не как в Девятом доме, где некрасивые вещи состарились и поломались – в конце концов, Девятый дом всегда был мертв, а трупам свойственно разлагаться. Первый дом был заброшен и, затаив дыхание, ожидал, когда его использует кто-то кроме времени. Полы были деревянные, или из золотого мрамора, или радужной мозаики плиток, рассыпающейся от старости и небрежения. Огромная двойная лестница, покрытая узкими, изъеденными молью коврами, взмывала вверх. В трещины стеклянного потолка просунулись лианы, распустили щупальца, которые с тех пор успели посереть и засохнуть. Колонны, поддерживавшие сверкающий потолок, поросли толстым слоем мха, все еще живого, сочного, рыжего, бурого и зеленого. Он свисал со старого пересохшего фонтана – трехъярусного, из стекла и мрамора. В чаше все еще блестела лужица застоявшейся воды.

Харрохак отказалась садиться. Гидеон стояла рядом с ней, чувствуя, как от сырого жаркого воздуха ряса приклеивается к спине. Рыцарь Седьмого дома, Протесилай, тоже не сел, пока его хозяйка не похлопала по стулу рядом с собой. Тогда он беспрекословно повиновался. Скелеты в белом разносили подносы с чашечками терпкого, курящегося зеленым паром чая. Чашечки были смешные, маленькие, без ручек, горячие и гладкие, как будто каменные – только тоньше и ровнее. Рыцарь Седьмого дома взял чашку, но пить не стал. Его госпожа попробовала, но закашлялась и кашляла до тех пор, пока жестом не велела ему похлопать ее по спине. Не все некроманты и рыцари пили с удовольствием. Харрохак держала чашку, как живого слизняка. Гидеон, которая ни разу в жизни не пила горячих напитков, заглотила разом половину. Ей обожгло горло, запах оказался сильнее вкуса, а на обожженном языке осталось резкое травяное послевкусие. Краска с губ испачкала чашку. Она осторожно кашлянула, и Преподобная дочь адресовала ей взгляд, от которого сжались кишки.

Трое жрецов сидели на краю фонтана, держа в руках полные чашки. Гидеон вдруг показалось, что им ужасно одиноко – если только в каком-нибудь шкафу не пряталась толпа. Второй жрец весь трясся, хрупкие плечи дрожали, пока он возился с измазанным кровью поясом, у третьего было кроткое лицо и длинная, побитая сединой коса. Может, это была женщина, а может, и мужчина, или вообще нечто другое. Одевались они все одинаково, из-за чего походили на белых птиц на радужных шлейках. Учитель единственный из всех казался реальным. Он был энергичным, внимательным, живым. Его смиренные коллеги спокойствием походили на скелетов, застывших по стенам: тихие, неподвижные, только в провалах глазниц танцуют красные точки.

Когда все неуклюже расселись на пышных развалинах мебели, допили чай с неловкостью людей, не знающих, куда девать чашки, и не произнесли ни слова за это время, седая коса сказала бесцветным голосом:

– А теперь помолимся за господина нашего, что был уничтожен, припомним его милосердие, его могущество и его любовь.

Гидеон и Харрохак молчали, слушая молитву.

– Да смилостивится Царь неумирающий, искупивший смерть, отомстивший смерти, уничтоживший смерть, да защитит он Девять домов и да услышит их моления. Да будет все сущее предано в руки его. Да склонятся те, что за рекой, пред священными адептами, первыми среди некромантов. Слава девятикратному воскрешению! Слава ликторам, назначенным божественным установлением! Рожденный императором стал Богом, рожденный Богом стал императором.

Этого Гидеон раньше не слышала. В Девятом доме знали только одну молитву, а все остальное время службы занимали проповеди и перебирание четок. Почти все присутствующие подхватили молитву, как будто знали ее с колыбели, но не все. Груда мяса, которую звали Протесилаем, стояла, не повторяя ни слова. Губы он плотно сжал, как и бледные близняшки Третьего дома. Остальные повторяли слова молитвы (рвение слышалось не во всех голосах). Когда прозвучало последнее слово, Учитель сказал:

– Может быть, посвященные Запертой гробницы прочтут нам свою молитву?

Все головы повернулись в их сторону. Гидеон застыла, а Преподобная дочь, сохраняя невозмутимость, сунула чашку в руки Гидеон и, глядя на море лиц – любопытных, скучающих и (лицо Дульсинеи) горящих восторгом, начала:

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой…

Гидеон, в принципе, знала, что религия, которую практиковали в мрачных глубинах Дрербура, немного отличалась от религии других Домов. Но получить подтверждение этому было странно. Судя по выражению некоторых лиц – шокированному, или скучающему, или измученному, а в одном случае даже откровенно враждебному, другие с этим тоже раньше не сталкивались. Трое жрецов были в полном восторге.

– Как в старые времена, – вздохнул маленький согбенный старичок, не обращая внимания на испорченную службу.

– Преемственность – великая вещь, – согласилась седая коса, показав себя ужасно банальной.

– А теперь я приветствую вас в доме Ханаанском, – заявил Учитель. – Принесите мне ящик.

Наступила неловкая тишина, и все уставились на скелета, который принес маленький сундук из дерева. Он был не шире книги и не выше двух книг, уложенных друг на друга. Так показалось Гидеон, которая считала, что все книги одного размера. Учитель гордо откинул крышку и возвестил:

– Марта из Второго дома.

Очень смуглая девушка вытянулась. Отсалютовала она четко, униформа Когорты на ней сидела безупречно, а когда Учитель подозвал ее, она двинулась вперед чеканным шагом, таким же идеальным, как ее офицерский пурпур и снежно-белый галстук. Торжественно, как будто награждая ее драгоценным орденом, Учитель вынул из сундучка тусклый железный обруч размером примерно с колечко из большого и указательного пальцев. К ее чести, она не заколебалась и не дрогнула, просто взяла кольцо, отсалютовала еще раз и села на место.

– Набериус из Третьего дома, – выкликнул Учитель.

За этим последовал довольно утомительный парад увешанных рапирами рыцарей в различных одеждах, подходящих за таинственными железными кольцами. Кое-кто салютовал вслед за Второй, другие, включая увальня Протесилая, себя не утруждали.

С каждым именем Гидеон напрягалась все сильнее. Когда Учитель наконец произнес:

– Гидеон из Девятого дома, – она была разочарована простотой происходящего.

Она почему-то думала, что это окажется цельное кольцо, но на самом деле в руках у нее оказалась загнутая полоса с заходящими друг на друга концами. В одном конце просверлили дыру, а второй загнули на девяносто градусов, так что кольцо можно разомкнуть. Металл был тяжелый, зернистый. Возвращаясь на свое место, она понимала, что Харроу умирает от желания отобрать у нее кольцо, и сжимала его по-детски крепко.

Никто не спросил, что это такое. Гидеон решила, что это тупо. Она готова была сама задать вопрос, когда Учитель заговорил:

– Отныне скрепы Первого дома, горе Царя неумирающего…

Все обратились в слух.

– Я не стану рассказывать того, что вы уже знаете, – продолжил маленький жрец. – Я всего лишь хочу прояснить подробности. Ликторы не рождены бессмертными. Им была дарована вечная жизнь, а это не одно и то же. Тысячелетия назад шестнадцать пришли сюда. Восемь адептов и восемь из тех, кого потом назовут первыми рыцарями. Здесь они были вознесены. Те восемь некромантов были первыми после Господа воскрешения, и они понесли его славу по черноте космоса, туда, куда не могли добраться другие. Каждый из них был могущественнее девяти Когорт, действующих воедино. Но даже божественные ликторы могут расстаться с жизнью, несмотря на свою мощь и свои мечи. Так и случилось за минувшие десять тысяч лет. Горе Императора только росло со временем. И лишь сейчас, когда первые восемь достигли заката, он прислушался к своим верным ликторам, которые просят подкрепления.

Он взял чашку чая и покрутил ее в пальцах.

– Вы избраны. Вы рискнете пройти страшное испытание и попытаться занять их место. И это все не гарантировано. Если вы возвыситесь до ликторов или попробуете и не справитесь, милосердный Господь поймет, что просьба оказалась непосильной. Вы – наследники и стражи восьми Домов. Вас ожидают великие дела. Если вы не станете галактикой, не так плохо стать и звездой, и дать Императору знать, что оба вы проходили его великое испытание.

– Или вы все! – добавил маленький жрец с неожиданным энтузиазмом, глядя на близняшек и их надутого рыцаря. – Сообразно обстоятельствам. Рыцари, если ваш адепт окажется не на высоте, значит, вы проиграли. Если не на высоте окажетесь вы, проиграет адепт! А если проиграет один или оба, мы не станем просить вас разрушать свои жизни, выполняя непосильные задачи. Вас не станут принуждать, если вы не сумеете идти дальше, если ошибется один из вас или оба, или если кто-то примет решение остановиться.

Он искательно посмотрел на лица собравшихся, как будто видя их в первый раз. Гидеон слышала, как Харрохак кусает щеку изнутри, как сжимает пальцы на костяных четках.

– Это не паломничество, где вам гарантирована безопасность, – продолжил Учитель. – Вас ждут испытания, возможно, опасные. Вы будете упорно работать и терпеть лишения. Буду откровенен – вы можете даже умереть. Но я не вижу причин не надеяться увидеть восьмерых новых ликторов вместе с их рыцарями. Они унаследуют радость и силу, которые жили десять тысяч лет.

Слова эти упали торжественно и мрачно и исчезли, как вода, уходящая в песок. Даже у Гидеон мурашки побежали по спине.

– Теперь о практической стороне дела, – продолжил он. – Все ваши нужды будут удовлетворены. Каждому будут отведены собственные комнаты и выделены слуги. Места у нас в достатке. Любые комнаты, ни за кем не закрепленные, можно использовать как вам угодно – для занятий или приема гостей. В вашем распоряжении все наши территории и все книги. Мы живем, как кающиеся грешники. Самая простая пища, никаких писем, никаких визитов. Использовать коммуникационную сеть нельзя. Здесь это запрещено. Раз уж вы оказались здесь, вы останетесь здесь, пока мы не отошлем вас домой или пока вы преуспеете в своем деле. Мы надеемся, что вы будете слишком заняты, чтобы скучать или страдать от одиночества.

Вот чего ждет от вас Первый дом.

Все вздохнули разом – по крайней мере, все некроманты и большинство рыцарей. У Харроу побелели костяшки пальцев. Гидеон захотелось плюхнуться в кресло или немного подремать украдкой. Все выражали полную готовность жить по заявленным правилам, а ей при мысли об учении хотелось сдохнуть. Церемония завтрака каждое утро, потом урок со жрецами в течение часа, а потом анализ скелетов, история крови, могильные изыскания, что-то вроде обеда и, наконец, «Двойные кости с доктором Скелеростом». Максимум, на что она могла надеяться, – на «Мечи», «Мечи-2» и «Мечи-3».

– Мы просим, – добавил Учитель, – не открывать запертые двери, не имея на то позволения.

Все ждали. Ничего не происходило. Они смотрели на маленького жреца, он смотрел на них, совершенно спокойно, положив руки на обтянутые белым бедра, лениво улыбаясь. Из слегка прогнившей картинной рамы выскочил гвоздь.

– Вот и все, – сказал Учитель.

Взгляды, загоревшиеся при мысли о «Двойных костях», гасли. Кто-то робко спросил:

– А в чем заключается обучение? Как стать ликтором?

Маленький жрец снова на них посмотрел:

– Лично я не знаю.

Его слова поразили всех, как удар молнии. Казалось, что стало холоднее. Предвкушение «Двойных костей» скончалось и было погребено в забытых катакомбах. Одного взгляда на доброе открытое лицо Учителя хватило, чтобы понять, что он не издевается. Все обалдели от смущения и злости.

– Это вы возвыситесь до ликторов. Не я. Я полагаю, что путь откроется вам без наших указаний. Кто мы такие, чтобы учить первых после Царя неумирающего? – И добавил с улыбкой: – Добро пожаловать в дом Ханаанский.

* * *

Скелет отвел Гидеон и Харроу в крыло, выделенное Девятому дому. Пришлось углубиться в крепость Первого дома и миновать собрание разрушенных скульптур в доме Ханаанском, мертвом громоздком особняке, расплывшемся вокруг. Они проходили комнаты со сводчатыми потолками, залитые зеленым светом – солнце пробивалось сквозь слой водорослей на стеклянных крышках. Видели разбитые окна и окна, исцарапанные солью и ветром, темные арки, за которыми скрывались прогнившие комнаты, где уже нельзя было жить. Друг другу они не говорили вообще ни хрена.

Разве что Гидеон, спустившись в комнату, выглянув в окно и увидев там только бескрайнюю черноту, сказала беззаботно:

– Свет погас.

Харроу посмотрела на нее в первый раз после выхода из шаттла. Глаза сверкали под вуалью, как светлячки, а рот она собрала в кошачью гузку.

– Сито. Эта планета вращается куда быстрее нашей. – Гидеон молчала. – Ночь уже, дурища.

И они снова замолчали.

В темноте Гидеон вдруг почувствовала, насколько она устала. От темноты было не спрятаться, хотя самые светлые закоулки Дрербура были куда темнее самых мрачных теней Первого дома. Их крыло располагалось очень низко, прямо под посадочной площадкой. За огромными окнами мелькали только редкие огни. Стальные столбы, поддерживающие площадку, отбрасывали густые синие тени. Где-то далеко внизу шумело невидимое море. В комнате стояла кровать для Харроу – огромная, завешенная легкими изорванными занавесями – и кровать для Гидеон. Ее поставили в ногах у Харроу, то есть в самое хреновое место на свете. Она сгребла сырое белье и подушки и устроилась перед окном в соседней комнате, оставив мрачную Харроу в спальне, в компании ее мрачных мыслей. Гидеон слишком устала, чтобы смывать краску с лица или раздеваться. Изнеможение сковало ей ступни, сжало лодыжки, заморозило позвоночник.

Глядя в окно, в синеватую черноту ночи, она услышала громкий скрежещущий звук, ритмичный скрип металла о металл. Гидеон смотрела, застыв, как один из очень дорогих шаттлов быстро и тихо рухнул с посадочной площадки, как будто выбрасывался из окна. Завис, серый и блестящий, в воздухе, а потом исчез из виду. Слева она увидела еще один, потом третий. Скрежет прекратился. Шаги скелетов затихли.

Гидеон спала.

Акт второй

Рис.9 Гидеон из Девятого дома

9

Рис.3 Гидеон из Девятого дома

Гидеон проснулась с мерзким вкусом во рту, почувствовала сильный запах плесени и увидела незнакомый потолок. Красные вспышки света пробивались даже через закрытые веки, так что она немедленно пришла в себя, но потом еще долго лежала в гнезде из старых подушек и осматривалась.

В широких низких комнатах Девятого дома потолки были низкие, а окна – огромные и великолепные. Посадочная площадка за окном отбрасывала длинную прохладную тень, немного приглушавшую свет затейливых черных кристаллов, служивших светильниками. Привычному человеку это показалось бы мирным и неярким, но у Гидеон в первое утро в Первом доме заболела голова. Кто-то когда-то – очень давно – отделал эти апартаменты в тонах мрачных самоцветов. Темно-рубиновом, темно-сапфировом, темно-изумрудном. Двери располагались чуть выше уровня пола, к ним вели наклонные пандусы. Не разваливающейся на куски мебели тут не было. Но самый жалкий обломок все равно превосходил драгоценнейшие сокровища Девятого дома. Гидеон особенно понравился длинный низкий стол в центре гостиной, инкрустированный черным стеклом.

Первым делом Гидеон откинула одеяло и потянулась за клинком. Половину тренировки Агламена каждый раз тратила только на то, чтобы убедить Гидеон взяться за рапиру вместо двуручника. Дошло до того, что Гидеон ложилась спать, сжимая рукоять, чтобы к ней привыкнуть. Она сразу же нащупала записку.

«Ни с кем не разговаривай».

– Как будто мне хочется с кем-то разговаривать, – вслух сказала она и продолжила чтение.

«Я взяла кольцо».

– Харроу! – бессильно заорала Гидеон и обхлопала свои карманы. Кольца не было. Как можно было так ошибиться? Быть такой дурой, чтобы подпустить Харрохак Нонагесимус к себе, когда ты уязвима? Наверняка она заминировала порог. И ведь ей даже дела не было до кольца. Просто она всегда так себя вела: считала любые вещи Гидеон своими. Гидеон попыталась успокоить себя мыслью, что Харроу, выходит, хотя бы нет рядом. Кого другого это бы действительно успокоило.

Потом она скинула рясу и вылезла из штанов и рубашки, которые промокли от горячего пота. Открывая одну дверь за другой, она нашла самую большую ванную в своей жизни. По ней можно было ходить. Раскинув руки, она не дотянулась до стен из скользкого камня. Целые бороздчатые камни светились, как тлеющие угли, а разбитые были тусклыми. Может, вся эта затея с рыцарством не такая и ужасная? Пол покрывала мраморная плитка всего с парой пятен черной плесени. В чаше с кранами Гидеон опознала раковину только потому, что читала много комиксов. А вот что делать с огромным – с человека размером – углублением в полу, она так и не поняла. Ультразвуковые очистители со странными насадками поблескивали по обеим сторонам прямоугольной камеры.

Гидеон дернула за рычаг рядом с краном. Из насадки полилась вода, Гидеон заорала и отпрыгнула, а потом сообразила, как ее выключить. Наткнулась взглядом на неопрятный комок мыла рядом с раковиной (в Девятом доме мыло варили из человеческого жира. Нет, спасибо) и тюбик антибактериального геля. Решила воспользоваться звуковой очисткой, а гелем стереть краску с лица. Чистая, в свежей одежде и рясе из очистителя, она почувствовала себя гораздо лучше. И тут заметила еще одну записку, всунутую в автоматическую дверь.

«Лицо нарисуй, идиотка».

Еще одна записка ждала на коробке с красками, которую какой-то скелет осторожно поставил на наименее сомнительный буфет.

«Не пытайся меня найти. Я работаю. Не поднимай головы и не лезь в неприятности. Повторно отдаю приказ, запрещающий тебе разговаривать».

Под этой запиской лежала еще одна.

«Ни с кем не разговаривать! Ни с живыми, ни с мертвыми!»

И еще одна в коробке.

«Как следует рисуй!»

– Как твои родители обрадовались смерти, наверное, – вслух произнесла Гидеон.

В ванной она повозила по лицу холодным тампоном с алебастром. Монашеская краска легла бледными сероватыми пятнами, а глаза, губы и щеки пришлось намазать черным. Гидеон успокоила себя, посмотрев в треснувшее зеркало: скалящийся череп с неожиданно рыжими волосами и парочкой прыщей. Вынула из кармана рясы солнечные очки, довершившие образ (если ей хотелось выглядеть ужасно и отвратительно, конечно).

Немного расслабившись, чувствуя вес рапиры на поясе, рыцарь Девятого дома шла по обветшалым коридорам дома Ханаанского. Было приятно тихо. В отдалении слышались шаги, смазанный рев кулеров, постукивание костяных ног по рваным коврам, которое ни с чем не перепутать. Скоро Гидеон вышла во вчерашний атриум, а оттуда пошла по запаху.

Нос привел ее в жаркий зал со стеклянной крышей. Современные удобства, кое-как понатыканные поверх древних сокровищ, сильно выделялись на фоне гобеленов и почерневшей филиграни. Над потолочными балками натянули сетку от птиц, потому что в крыше зияли дыры с человека размером. Из стены бил фонтан пресной воды, спадающей в старую бетонную чашу с фильтром внизу. Везде стояли длинные потертые столы – деревянные столешницы, освеженные антибаком и водруженные на ножки, отломанные от менее удачливых столов. Здесь могли усесться человек пятьдесят. Утренний свет был ярким, как электрический, зеленел, касаясь живых растений, и делался коричневым рядом с мертвыми. Гидеон порадовалась, что на ней очки.

Комната была почти пуста, за едой сидела всего пара человек. Гидеон уселась в трех столах от них и принялась бесстыдно их разглядывать. Какой-то мужчина сидел рядом с парой жутких близняшек помладше Гидеон, продолжающих проигрывать бой с половым созреванием. На парне красовалась узкая темно-синяя ряса, а у девчонки за спиной висели изукрашенные ножны. Когда Гидеон вошла, они уставились на культистку Девятого дома с неприкрытым интересом, почти с ужасом. Доброе жизнерадостное лицо мужчины, сидевшего рядом с этой гадкой парочкой, обрамляли кудри. Одет он был в хорошо сшитую одежду, а на поясе висела роскошная рапира с кованым эфесом. Гидеон прикинула, что ему хорошо за тридцать. Ему хватило смелости робко помахать ей рукой. Не успела она ответить, как скелет поставил перед ней миску раскаленного кислого зеленого супа и положил ломоть дрожжевого хлеба с маслом. Гидеон занялась едой.

Скелеты тут были непростые. Слуга вернулся с чашкой чая на подносе и подождал, пока она ее не заберет. Гидеон заметила, что двигаются они на зависть любому некроманту, слаженно и четко. В этом она кое-что понимала. Нельзя жить в Девятом доме и не знать отвратительных подробностей о скелетах. Она легко сдала бы зачет по доктору Скелеросту, не зная ни единой теоремы. Комплексные программы, которым следовал каждый скелет, потребовали бы от самых старых и скрюченных некроманток Запертой гробницы многих месяцев работы. Гидеон впечатлилась бы, но очень уж хотелось жрать.

Гадкие подростки переговаривались, глядя то на Гидеон, то друг на друга. Благоразумный мужчина наклонился к ним и сказал что-то резкое. Они неохотно согласились и теперь только иногда мрачно смотрели на нее поверх супа, не зная, что ей на такие взгляды плевать. В Девятом доме за едой на нее смотрел Крукс – таким тяжелым взглядом, что каша во рту обращалась пеплом.

Костяной слуга в белом забрал и миску и тарелку в то же мгновение, как она доела. Она медленно цедила чай, стараясь не проглотить вместе с ним полпинты краски для лица, и тут увидела перед собой руку.

Рука принадлежала тому добродушному мужчине постарше. Выше руки обнаружились сильная челюсть, очень радостное лицо и красивые глаза. Гидеон с удивлением поняла, что стесняется, и еще с большим – что ее радует запрет Харроу на разговоры. Гидеон Нав, изголодавшаяся по общению с людьми без развитого остеопороза и темных требников в руках, должна была мечтать о разговорах. Но она обнаружила, что вообще не представляет, что можно сказать.

– Магнус из Пятого дома, – представил он. – Сэр Магнус Куинн, первый рыцарь и сенешаль двора Кониорта.

Омерзительные подростки за три стола приветствовали его смелость тихими воплями. Они бросили прикидываться приличными сдержанными людьми и вместо этого выли его имя низко и медленно:

– Магнус! Мааааагнууус! – Он не обращал внимания.

Гидеон слишком долго мешкала, прежде чем пожать ему руку, и прекрасные манеры заставили его принять промедление за отказ. Он уронил руку на стол.

– Прошу нас простить, – сказал он. – В Четвертом и Пятом домах наблюдается некоторый недостаток темных жрецов, и мои доблестные товарищи из Четвертого дома несколько… поражены.

(—Неееет, Мааагнус, не смей так говорить, – вполголоса проныла девчонка.

– Не говори о нас, Мааагнус, – застонал мальчик).

Гидеон отодвинула стул и встала. Магнус Куинн, Магнус из Пятого дома, был слишком взрослым и хорошо воспитанным, чтобы вздрогнуть, но все же репутация Девятого дома, которую Гидеон только начала понимать, расширила его глаза. Немного. В строгой отлично пошитой одежде он выглядел подтянутым и элегантным, но не устрашающим. Она возненавидела себя за зазвучавший в голове тихий встревоженный голос Харроу: «Мы не собираемся становиться приложением к Третьему или Пятому домам!»

Она неуклюже кивнула ему, и он настолько расслабился, что успел дважды дернуть подбородком вверх-вниз, прежде чем спохватился.

– Здравия Девятой, – твердо сказал он и сделал жест, так явно говоривший: «Да свалите уже», что даже гадостные подростки не смогли этого не заметить. Они отдали миски двум услужливо поклонившимся скелетам и вышли на цыпочках вслед за Магнусом, оставив удивленную Гидеон одну.

Она стояла, пока их голоса не затихли в отдалении («…Серьезно, ребят, – укоризненно говорил Магнус. – Можно подумать, что вы в хлеву выросли»), а потом сдвинула солнечные очки на кончик носа, сунула руки в карманы рясы и ушла в направлении, противоположном Магнусу и мерзким юнцам из Четвертого дома. Спустилась по короткой лестнице. Ей было некуда идти и некем быть, у нее не было ни приказов, ни целей, ряса путалась в ногах, а свет становился все ярче. Она решила прогуляться.

Дом Ханаанский оказался сплетением коридоров и комнат, внезапных двориков и лестниц, которые ныряли вниз в темный мрак и утыкались в большие ржавые двери под навесами. Двери, которые закрывались бы с громким скрежетом и стуком, как бы тихо вы ни пытались их притворить. Несколько раз Гидеон заворачивала за угол и обнаруживала себя в какой-нибудь комнате, которую уже прошла несколько миль назад. Один раз она встала на осыпающейся террасе и смотрела на громоздкие ржавые колонны, кольцом стоящие вокруг башни. Из моря сбоку торчали плоские бетонные ступени, сырые и геометрически четкие, укутанные водорослями, как мумия бинтами. Море давным-давно скрыло другие такие же площадки, и они виднелись в воде, похожие на квадратные головы с длинными липкими волосами, подозрительно выглядывающие из волн. Снаружи у нее закружилась голова, так что она вернулась внутрь.

Тут везде были двери. Куча дверей. Целый склад дверей: двери шкафов, металлические шлюзы, застекленные двери, за которыми виднелись полутемные проходы, двери без ручек, высотой Гидеон до пояса, полупрогнившие двери, сквозь которые можно было подглядеть наготу комнаты, этими дверями не скрытую. Все эти двери когда-то были красивы. Даже те, которые вели в чуланы с метлами. Кто бы ни жил в Первом доме, его окружала красота. Потолки оставались высокими и изящными, лепнина лежала затейливыми узорами, но все вокруг покрывали трещины, а однажды нога Гидеон провалилась сквозь прогнивший пол. Гиблое место.

Она спустилась по недлинной металлической лестнице. Дом делился на множество уровней и этажей, и зайти совсем далеко ей не удавалось, но сейчас она оказалась гораздо ниже, чем раньше. Темная лестница привела в выложенный плиткой зал, где светильники мигали и гасли. Гидеон распахнула огромную, страшно заскрипевшую двустворчатую дверь, за которой открылась гулкая комната. У Гидеон затрепетали ноздри. Воняло химикатами – в основном из огромной, грязной, идеально прямоугольной ямы в самом центре комнаты. Тусклая плитка вокруг ямы могла бы поспорить с самыми старыми и мерзкими частями Девятого дома. В яму вели металлические ступени. Но вот зачем?

Миновав яму, Гидеон уставилась на грязную толстую стеклянную дверь в другой стене. Из соседней комнаты на нее смотрело сгорбленное существо в плаще. Она инстинктивно потянулась к рапире, и существо быстро – тем же самым движением – потянулось к своей.

«Ну и дура, – подумала Гидеон, выпрямляясь. – Это же зеркало».

Да, на дальней стене висело огромное зеркало. Она прижалась к стеклянной двери лицом. Тысячи человеческих ног отполировали выложенный камнем пол соседней комнаты. Из ржавого бассейна торчал кран, на котором болталось брошенное бог знает когда полотенце. От времени оно превратилось в отдельные спутанные нити. На изъеденных грибком стенах висели изъеденные ржавчиной мечи. Из окна где-то в потолке падали золотые потоки солнечного света. Гидеон влюбилась бы в этот тренировочный зал в его первозданном виде, но теперь ни тронула бы ни один из клинков даже за деньги.

Вернувшись в зал с мигающими лампами, она заметила еще одну дверь ближе к лестнице. Раньше ее не было видно, потому что над ней висел гобелен. Но один из углов задрался, открывая дверной косяк. Гидеон отодвинула сырую тяжелую ткань и увидела темное дерево двери. Дернула ручку – и дверь открылась. За ней оказался длинный, выложенный плиткой коридор без окон. Квадратные светильники в потолке один за другим включались с тихими щелчками, освещая путь к огромной и нелепой двери в другом конце коридора. Дверь с тяжелыми колоннами и зловещими каменными выступами по сторонам казалась не слишком дружелюбной. Особенно если учесть, что сделана она была из плит черного камня, вделанных в раму из того материала. Косяк украшала литая панель со странным рельефом. Гидеон подошла, гулко стуча сапогами по блестящим плиткам. На рельефе красовались пять маленьких кружков, соединенных линиями. Такого узора Гидеон не знала. Под ним оказалась толстая каменная балка, покрытая резными гирляндами из листьев. Над каждым фестоном гирлянды сидел звериный череп с длинными рогами, загибавшимися внутрь и почти касавшимися друг друга. Эту чудовищную каменную конструкцию поддерживали изящные колонны, а вокруг каждой колонны обвивалось что-то резное, скорченное, живое – толстая скользкая дрянь, пухлая, извивающаяся. Гидеон потрогала резной мрамор и ощутила под пальцами крошечные чешуйки. Она нашла даже, где спина твари переходит в живот. Камень был холодный.

Ручки она не увидела, как и дверного молотка. Только темную замочную скважину, рассчитанную на ключ с зубцами длиной в ее палец. Она заглянула в скважину и ни хрена не увидела. Сколько она ни толкала дверь, ни дергала, ни совала пальцы в замок – ничего не помогло. Чертова дверь была заперта.

Очень интересно.

Она вернулась в маленький тесный зал и из упрямства снова занавесила дверь гобеленом. В неверном свете получилось вообще отлично. Никто ее не найдет в ближайшее время. Глупый скрытный поступок Девятой, чисто по привычке. Гидеон не понравилась собственная радость.

Сверху доносились еле слышные голоса. Еще одна привычка Девятого дома заставила Гидеон затаиться внизу: она поступала так миллион раз, скрываясь от маршала Дрербура, от Харрохак, от жуткой пратетушки или кого-то из братства Запертой гробницы. Гидеон не представляла, от кого прячется, но все равно пряталась, потому что это было несложно. Она прекрасно слышала тихие, низкие, желчные голоса.

– …мистическая показуха, – утверждал голос. – Мне следует написать твоему отцу и пожаловаться…

– но… – манерно отвечал другой, – Первый дом обходится с нами недолжным образом…

– …непонятная загадка – еще не испытание. Подумать только, старикан сам ничего не знает! Поверить невозможно! Какие-то стариковские игры ума, интриги или что похуже. Хотят посмотреть, кто сломается. Ну, я так думаю.

– Очередная конспирологическая теория, – сказал второй голос.

Первый обиделся:

– А почему шаттлы улетели? Почему тут такая свалка? Что за секретность? Почему кормят дерьмом? Что и требовалось доказать. Заговор.

Последовала задумчивая пауза.

– Не таким уж и дерьмом, – сказал третий голос.

– А я вам скажу, в чем дело, – продолжил первый. – Дешевые шуточки Когорты. Обычная дедовщина. Хотят посмотреть, кому хватит глупости куснуть приманку. Сами увидите, кто это будет. Точно не я.

– Только если, – сказал второй голос, который, как теперь понимала Гидеон, очень похож был по тону и высоте на третий, отличаясь от него только интонацией, – это не протокольное испытание. Может быть, мы должны дать пристойный ответ на расплывчатый вопрос, чтобы утвердить себя. Извлечь смысл из бессмыслицы. И все такое.

В первом голосе послышались визгливые нотки:

– Господи, перестань.

Шарканье. Движение. Эхо шагов. Они спускались.

– Интересно, где эти забавные деды спрятали шаттлы, – вслух задумался третий голос.

– Скинули с посадочной площадки, надеюсь, – второй.

– Не тупи, – велел первый. – Они знаешь какие дорогие.

Гидеон, прячась в темноте, впервые разглядела говоривших. Странные близняшки Третьего дома вертели головами. Их сопровождал мрачный, пышно одетый рыцарь. Вблизи они впечатлили Гидеон еще сильнее. Золотоволосая девушка оказалась самым прекрасным существом, которое она видела в жизни. Высокая, величавая, сияющая, как бабочка. Рубашку она небрежно заправила в брюки, которые, в свою очередь, небрежно заправила в сапоги, но при этом все равно вся она была как золотой топаз, как нежное сияние. Ряса для некроманта – все равно что клинок для рыцаря, но ряса девушки не закрывала руки. Прозрачная и тонкая, она взметывалась при каждом движении, как крылья. На каждой руке блестело по пять колец, а серьги могли бы поспорить пышностью с люстрами, но при этом она выглядела невинной и дикой, как будто просто примерила самые красивые вещички из шкатулки, а потом забыла их снять. Роскошные волосы прилипли ко лбу, и порой она накручивала прядь на палец и беззаботно ее бросала.

Вторая выглядела так, как будто ее разбили на кусочки, а потом собрали, не особо заботясь о результате. Рясу сшили из той же ткани того же цвета, но сидела она, как саван. Волосатый рыцарь с орлиным профилем напялил тесную куртку в обтяжечку.

– Лично мне кажется, – говорила сияющая девушка, – что это куда веселее, чем засунуть нас в комнату и заставить выяснять, кто лучше как некромант. Или чем надавать нам кучу плесневелых свитков и заставить часами переводить описания всяких там ритуалов.

– Да, это было бы некстати, – благодушно согласилась ее сестра. – Представь, все бы за пять минут поняли, какая ты тупая.

Золотой локон обернулся вокруг пальца.

– Заткнись, Ианта.

– Честно говоря, тут радоваться надо, – продолжила бледная девица, явно распаляясь. – Ты и так еле скрываешь, что ты красивая дура, а тут бы это вышло наружу со скоростью света.

Золотой локон слетел с пальца, как пружина.

– Ианта, не выводи меня из себя.

– Да уж будь любезна. Твоему мозгу больше одной эмоции разом не под силу.

Рыцарь скорчил уродливую гримасу:

– Тебе просто обидно, Ианта. Выпендриваться книгами ad infinitum нельзя, а без них тебя никто не замечает.

Девушки разом обернулись на него. Невзрачная просто смотрела, опустив бледные ресницы, а красавица схватила его за ухо двумя пальцами и безжалостно его выкрутила. Мелким рыцаря никто бы не назвал, но она возвышалась над ним на полголовы. На голову, если учесть прическу. Сестра спокойно наблюдала со стороны – хотя Гидеон могла бы поклясться, что она еле заметно улыбается.

– Если ты еще раз посмеешь с ней так заговорить, Бабс, – сообщила золотая красавица, – я тебя уничтожу. Проси прощения.

Он удивленно встопорщился:

– Ты же знаешь, что я не… все ради тебя. Тебя оскорбили…

– Она может оскорблять меня, как ей угодно. Ты забыл о субординации. Проси прощения.

– Принцесса, я живу, чтобы служить…

– Набериус! – рявкнула она и дернула его за ухо так, что ему пришлось сделать шаг, как зверю на поводке. На щеках у него зажглись алые пятна. Красавица подергала ухо.

– Унижайся, Бабс. И поскорее…

– Брось, Корона, – вдруг сказала вторая сестра. – Нет времени придуриваться. Брось его и пойдем дальше.

Красавица – Корона – помедлила, но все же отпустила ухо незадачливого рыцаря. Он сердито его потер. Гидеон теперь видела только его затылок. Он смотрел на девушку, которая наказала его походя, как собаку, и гордые плечи поникли. Корона вдруг порывисто обняла его и потащила вперед, по пути дернув за второе ухо – он угрюмо уклонился. Она втолкнула его в зал с ямой. Бледная придержала обоим дверь.

Когда они вошли, морщась от вони, бледная помедлила. Она не пошла за ними. Вместо этого она вгляделась в темноту под лестницей. Гидеон знала, что спряталась надежно, что ее совсем не видно, но все равно вжалась в стену. Подальше от бледного застиранного взгляда, который почему-то уставился прямо на нее.

– Плохое начало, глупое, – тихо сказала она. – Я бы не стала привлекать к себе внимание некроманта из Третьего дома.

Бледная закрыла за собой дверь.

Гидеон осталась одна.

10

Рис.7 Гидеон из Девятого дома

К полднику Харрохак не явилась. Гидеон, не усвоившая еще концепцию полдника или хотя бы полудня, пришла на добрый час раньше остальных. Эти остальные либо обладали нормальными циркадными ритмами, либо оказались слишком гордыми и хорошо воспитанными, чтобы им не следовать. В той же жаркой, чисто отскобленной комнате, где подавали завтрак, перед Гидеон поставили кусок бледного мяса и ворох листьев. Хорошо, что рядом никого не было – Гидеон не представляла, что с этим делать. Мясо она съела вилкой. Нож ей не понадобился – оно оказалось таким нежным, что разваливалось на куски при прикосновении, – а листья подобрала по одному пальцами.

В процессе она поняла, что это, наверное, салат. Сырыми овощами в Девятом доме назывались жалкие кучки тертого лука-порея, залитого потоками соленого черного соуса. Гидеон догналась хлебом, который ей очень понравился, и сунула в карман кусок на будущее.

Скелет принес ей еду, скелет унес посуду, двигаясь с той же точностью, что и остальные. Никаких дешевых трюков – она внимательно смотрела. Ни шпилек в суставах, чтобы кости лучше держались, ни больших обрывков сухожилий. Нет, просто скелетов поднял кто-то очень талантливый. Она подозревала Учителя. Харроу бы это не понравилось. Предполагалось, что рынок идеального восстановления монополизирован Девятым домом, а тут целая куча слуг поднята маленьким старичком, который на полном серьезе всплескивает руками.

Гидеон стряхнула крошки с коленей и собралась уходить, когда в столовую вошли еще два послушника. Завидев Гидеон, оба встали как вкопанные.

Один оказался изнуренным остролицым мальчишкой в стерильно-белых одеждах и кольчуге, которую можно было вилкой проткнуть. Она спадала почти до колен. Странно: некроманты обычно не носят кольчуги, а мальчик точно был некромантом. Он выглядел как некромант. Бледный шелк спадал с его тощих плеч. Заметно было, что смерть приносит ему удовольствие. Он казался чопорным и аскетичным, а его спутник – он был постарше, даже постарше самой Гидеон – выглядел вечно недовольным. Этот был покрепче, коренастее, а добела вытертая кожаная одежда явно повидала многое. Минимум один палец на левой руке заканчивался толстой культей, что Гидеон восхитило.

Почему эти двое замерли на месте, Гидеон не понимала. Лично она встала, потому что некромант смотрел на нее с неприкрытой ненавистью. Как будто он наконец встретился лицом к лицу с убийцей своего любимого зверька.

Гидеон провела в темных глубинах Дрербура достаточно времени, чтобы понимать, когда следует, выражаясь по-научному, отвалить. Такой взгляд она ловила на себе не в первый раз. Сестра Лакриморта постоянно так на нее смотрела, а сестра Лакриморта, между прочим, была слепая. Взгляд Крукса от этого почти ничем не отличался, не считая того, что Крукс при этом еще умудрялся демонстрировать полное отсутствие удивления, как будто она не оправдала его самых скромных ожиданий. А очень давно – воспоминания об этом болью отдавались где-то в миндалевидной железе – Преподобная мать и Преподобный отец смотрели на нее точно так же, только к их презрению примешивался еще и гадливый ужас – с таким выражением можно смотреть на личинку.

– Разберись с культистом тени, – велел белесый мальчик таким глубоким, усталым и тяжелым голосом, которого Гидеон в жизни не слышала.

– Да, дядюшка, – отозвался второй.

Гидеон мечтала о драке. Ей очень хотелось, чтобы недовольный мужик в линялой коже бросился на нее. Он был крепкий, закаленный, желтовато-смуглое шершавое лицо покрывали глубокие морщины. Рядом со своим некромантом, одетым почти элегантно, он выглядел грубым и жестоким. Сильным. Слава богу. Ей хотелось кровавой драки. Ей хотелось сражаться до тех пор, пока не придется призвать костяных адептов, чтобы они вставили противнику ноги на место. Она знала о цене – ей придется проснуться в груде злобных записочек, ну или умереть, – но это ее больше не волновало. Мысленно Гидеон уже прикидывала, дотянется ли она рапирой до ключицы другого рыцаря.

Он страшно ее разочаровал, отступив на пару шагов, сложив ладони и поклонившись ей. Вежливо, но не подобострастно.

Голос у него был тоньше и грубее, чем у некроманта. А еще он немного хрипел, как будто страдал от простуды или много курил.

– Мой дядя не может принимать пищу в присутствии тебе подобных. Уйди, пожалуйста.

У Гидеон возник миллион вопросов. Например: «Каких таких мне подобных»? или «Что это за мелкий дядя цвета майонеза?» или «Это в смысле людей, которые ничьи не племянники, но зато сохранили все пальцы на руках?». Но она ничего не сказала. Несколько секунд она смотрела на него, и он смотрел на нее в ответ. Печати ненависти на его лице не было – но угрюмый застывший взгляд, казалось, пронизывал насквозь. Будь на его месте Крукс, она бы показала ему средний палец. В результате она кивнула и пошла прочь, сходя с ума от злости.

Как ее все это бесило. Она мечтала попасть в Когорту в том числе потому, что ее уже тошнило от темноты и одиночества. Ей хотелось стать частью чего-то более масштабного, нежели дом престарелых, где разводят лук-порей. И где она оказалась? Никому не нужная, она бродила по коридорам одна, без некроманта. Даже Харроу ее бросила, ничего себе удар по самолюбию? По-прежнему совершенно одинокая, разве что на свету. Она питала жалкие иллюзии, что испытания ликторов покажут, что она годится не только на то, чтобы подслушивать разговоры или портить другим завтрак. Даже «Мечи II» теперь казались желанными. В этом вот состоянии духа, не глядя по сторонам, она прошла по целой анфиладе пустых темных комнат и поднялась по влажной кирпичной лестнице. И неожиданно оказалась за пределами дома, в саду.

Солнце светило сквозь навес – стеклянный или из толстого прозрачного пластика. Садом это можно было назвать только с большой натяжкой. Неизвестно, где Первый дом выращивал свои съедобные листья, но точно не здесь. На металлических опорах наросла толстая корка соли. В горшках торчала чахлая зеленая поросль с длинными стеблями и уныло обвисшими цветами, выгоревшими от беспощадно белого света. От цветов шел странный, тяжелый, тревожный аромат. В Девятом доме не росло ничего, что имело бы запах: только мох и плесень в пещерах да безжизненные овощи на полях. Навес не доходил до края террасы. За ним ветер трепал корявые листья корявых старых деревьев. И там лежала под лучами безжалостного солнца Дульсинея, сама похожая на длинный обвисший цветок.

Совсем одна. Ее громадного телохранителя не было видно. Она полулежала в кресле и казалась усталой и слабой. В углах глаз и у рта виднелись тонкие морщинки. Шляпка на ней красовалась модная и глупая, а платье легкое и броское, еще не заляпанное кровью. Вроде бы она спала. Гидеон уже не в первый раз почувствовала укол жалости. Она хотела уйти, но не успела.

– Не уходи, – попросила Дульсинея, распахивая глаза. – Я так и думала. Гидеон из Девятого дома, здравствуй! Ты не могла бы поднять спинку моего кресла? Я бы сама подняла, но ты уже знаешь, что я нездорова и порой не способна даже на такое усилие. Могу ли я попросить тебя об услуге?

Полупрозрачный лоб под легкомысленной шляпкой блестел от пота, и Дульсинея едва заметно задыхалась. Гидеон подошла и долго возилась с креслом, растерявшись при виде простого механизма. Госпожа Септимус спокойно ждала, пока Гидеон справится, улыбалась и смотрела на нее большими глазами цвета горечавки.

– Спасибо, – сказала она наконец. Стянула дурацкую шляпку с влажных светлых кудрей и заговорщицки улыбнулась. – Я знаю, что ты дала обет молчания, так что тебе придется объяснять это жестами.

Брови Гидеон взлетели выше темных стекол очков.

– Да-да. – Когда Дульсинея улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки. – Ты не первая монашка из Девятого дома, которую я встречаю. Мне иногда кажется, что ужасно тяжело быть братом или сестрой Запертой гробницы. Я мечтала стать одной из вас… в юности. Такой романтичный способ смерти. Я должна была умереть лет в тринадцать. Я ведь об этом знала. Я не хотела, чтобы меня видели, а Девятый дом был так далеко. Я думала, что проведу какое-то время наедине с собой, а потом красиво уйду, одинокая, облаченная в черное, и надо мной вознесут торжественные молитвы. А потом я узнала, что вы должны красить лица, – обиженно сказала она. – Это все испортило. Нельзя тихо и красиво угаснуть в уединенной келье, если у тебя лицо раскрашено. Это вообще считается за разговор? Ты не нарушила свой обет? Кивни или покачай головой!

– Отлично, – сказала она, когда Гидеон, ошарашенная этим диким щебетанием, молча качнула головой вместо «нет». – Люблю внимательных слушателей. Я знаю, ты тут только потому, что тебе меня жалко, а ты кажешься хорошей девочкой. Прости, – сразу же добавила она, – ты, конечно, уже не ребенок, просто я чувствую себя ужасно старой. Видела эту парочку из Четвертого дома? Детки. Из-за них я кажусь совсем древней. Завтра я могу снова стать юной, но сегодня плохой день… и я чувствую себя уродиной. Сними, пожалуйста, очки, Гидеон из Девятого дома, я хочу посмотреть тебе в глаза.

Многие, увидев рядом слова «Гидеон» и «послушно», чуть не померли бы со смеха и еще несколько минут сопли бы вытирали. Но сейчас она чувствовала себя беспомощной из-за этой странной просьбы, из-за этих тонких рук и розового бутона губ то ли девочки, то ли женщины, а больше всего – из-за слова «уродина». Она сняла солнечные очки и предъявила лицо к осмотру.

И его осмотрели быстро и тщательно. Дульсинея на мгновение прищурила глаза и приняла деловой вид. В синеве этих глаз быстро что-то промелькнуло – глубокий ум и одновременно полное бесстыдство. У Гидеон запылали щеки, хотя мысленно она уговаривала себя успокоиться.

– Своеобразно, – тихо сказала Дульсинея скорее самой себе, чем Гидеон. – Хромолипоиды… рецессивный признак. Я люблю смотреть людям в глаза, – вдруг заявила она с улыбкой. – По ним столько можно прочесть. О твоей Преподобной дочери мне сказать нечего, но у тебя глаза как золотые монеты. Я тебя смущаю? Гадко себя веду?

Гидеон замотала головой, и Дульсинея откинулась на спинку кресла, прижалась к ней затылком и принялась обмахиваться своей легкомысленной шляпкой.

– Хорошо, – довольно сказала она. – Хватит и того, что мы застряли в этой гнилой дыре. Это достаточно плохо само по себе, и без того, чтобы я тебя пугала. Удивительно заброшенное место. Представляешь призраки всех тех, кто здесь жил… и работал… ждут, чтобы их призвали, нам нужно только понять, как это сделать. Седьмой дом не очень хорошо разбирается в призраках, ты же знаешь. Мы их оскорбляем. От нас много суеты. Старая манера разделять тело и дух. Мы слишком много внимания уделяем телу… кристаллизуем его во времени… фиксируем его противоестественным образом. В вашем Доме дело обстоит прямо наоборот, не так ли, Гидеон? Вы берете пустые тела и работаете с ними… мы удерживаем стрелку часов, не позволяя ей отсчитать последнюю секунду.

Это все было выше понимания Гидеон примерно на полпарсека, но одновременно эти слова успокаивали. Раньше о таких вещах она говорила только с Харрохак, которая снисходила до объяснений очень редко и при этом говорила с ней, как с очень глупым ребенком. Дульсинея выражалась туманно и доверительно, как будто была твердо уверена, что собеседник поймет каждое ее слово, даже если она будет нести полную хрень. При этом она широко и очаровательно улыбалась, а ресницы у нее трепетали.

Завороженная Гидеон пялилась на нее, скалясь во весь рот, а синеглазая некромантка положила узкую изящную ладонь ей на плечо. Кожа на выступающих костях туго натянулась, косточки на запястье походили на узлы на веревке.

– Покажи мне боевую стойку, – сказала Дульсинея. – Сделай мне одолжение. Вас много… но я хочу видеть тебя.

Гидеон высвободила руку и встала. Солнце лежало на полах рясы ржавыми пятнами.

– Обнажи клинок, Гидеон из Девятого дома.

Гидеон схватилась за гладкую черную рукоять, спрятанную в черном гнезде гарды. Ей показалось, что она проделывала это уже тысячи раз. Голос Агламены навечно поселился у нее в голове, продолжая спектакль.

«Обнажи клинок. Перенеси вес на правую ногу. Рука согнута, не падает, рапира нацелена в лицо или грудь противника. Ты защищаешь внешнюю часть тела, Нав, ты опираешься на правую ногу и не валишься вперед, как хренов мешок с дерьмом. Держи равновесие и двигайся вперед или назад».

Рапира, выдернутая из черных сундуков Дрербура, блестела тусклым металлическим блеском. Она казалась длинным изящным пятном тьмы. Гидеон неохотно признавала ее красоту – клинок походил на иглу, на черную ленту. «Свободную руку вверх». Она легко приняла нужное положение, гордясь новообретенной памятью тела, которую учитель сумела в нее вколотить. Ей снова хотелось драться.

– Как хорошо! – сказала Дульсинея и захлопала в ладоши, как ребенок, увидевший фейерверк. – Чудесно! Как Нониус на картинке! А ведь говорят, что рыцари Девятого дома только и умеют, что корзины с костями ворочать! Я думала, что ты будешь вся высохшая, с торчащими костями… сама наполовину скелет.

Это было предвзято, высокомерно и совершенно верно. Гидеон перехватила рапиру поудобнее – и увидела, что утонувшая в кресле хрупкая девушка прекратила играть со шляпкой. Губы ее дернулись в еле заметной улыбке, а взгляд сказал, что она сложила два и два и получила бескомпромиссные четыре.

– Гидеон из Девятого дома, – медленно сказала Дульсинея, – ты привыкла к мечу потяжелее?

Гидеон опустила глаза. Посмотрела на свою рапиру, нацеленную в небо подобно черной стреле, на вторую руку, которая легла на яблоко так, как должна была лечь на длинную рукоять. Так держат чертовы длинные мечи.

Она немедленно сунула рапиру в ножны, в которые та вошла с тихим железным шорохом. Под одеждой по телу побежал холодный пот. Ясные глаза Дульсинеи не выражали ничего, кроме озорного любопытства, но Гидеон они напомнили о звоне малого колокола, подгоняющего ребенка, который опоздал на молитву уже на десять минут. Какое-то мгновение ей казалось, что сейчас произойдет множество всяких глупостей. Она чуть было не призналась во всем Дульсинее, она смотрела в ласковые глаза джинсового цвета и готова была открыть рот и взмолиться о милосердии.

В этот дурацкий момент явился Протесилай и спас ее задницу просто потому, что был огромный и не обратил на нее никакого внимания. Он стоял – бледный, одутловатый, – закрывал собой столб света, который падал на руки адепта, и говорил мрачным грохочущим голосом:

– Закрыто.

Времени выяснять не было. Взгляд Дульсинеи перебегал со своего рыцаря на рыцаря Девятого дома, и Гидеон воспользовалась возможностью развернуться и не то чтобы убежать, но очень быстро убраться подальше отсюда. Сквозь трещины в плексигласе врывался жаркий соленый воздух, играл полами рясы и капюшоном, и ей почти удалось сбежать, когда Дульсинея крикнула:

– Гидеон!

Она обернулась, надвигая очки пониже. Протесилай из Седьмого дома смотрел на нее пустыми глазами человека, которого совершенно не удивило бы, если бы сейчас кусок стены обвалился и Гидеон рухнула в море. А вот его хозяйка смотрела на Гидеон с тоской.

Этот взгляд заставил Гидеон застыть у двери, в тени прохода, на ветру.

– Надеюсь, мы еще поговорим, – сказала Дульсинея.

«В задницу!» – подумала Гидеон, не глядя перескакивая через ступеньки. Она на это не надеялась.

С нее хватит разговоров. А ведь сама она не сказала еще ни слова.

11

Рис.1 Гидеон из Девятого дома

Первые дни в доме Ханаанском походили на редкие бусины четок. Они состояли из длинных пустых часов, приемов пищи в свободных комнатах, одиночества среди странных незнакомых людей. Гидеон не могла положиться даже на мертвых. Скелеты Первого дома были слишком хороши, слишком внимательны, слишком многое умели. Она расслаблялась только в запертых полутемных комнатах Девятого дома, где бесконечно тренировалась.

Едва не выдав себя, она провела два дня почти в полной изоляции, упражняясь с рапирой до тех пор, пока пот не превращал краску на лбу в зловещую истерзанную маску. Она водрузила ржавый табурет на покосившуюся тумбочку черного дерева и подтягивалась на стальной балке между стропилами. Она отжималась у открытого окна, пока Доминик не заливал ее кровавым светом, завершая круг вокруг полузатопленной планеты.

По вечерам она ложилась спать грустная и злая от одиночества. Крукс всегда говорил, что совсем невыносимой она становилась после изоляции. Она проваливалась в глубокий черный сон и проснулась только один раз, во вторую ночь, когда – очень рано, небо за окном было таким же черным, как на Девятой, – Харрохак Нонагесимус прикрыла за собой дверь. Даже довольно тихо. Гидеон старалась не открывать глаз, пока Преподобная дочь стояла перед ее импровизированной постелью, а затем проследила, как закутанная в черное фигура переместилась в спальню. Потом все звуки затихли, а к утру, когда Гидеон проснулась, Харроу уже куда-то ушла, не оставив даже суровой записки.

Чувствуя себя заброшенной, рыцарь Девятого дома съела два завтрака, страдая одновременно без белка и без внимания. Пока она пила вторую миску супа, темные очки съехали на кончик носа. Она бы убила за возможность увидеть пару гадких монашек, суетящихся вокруг, и поэтому ощутила себя невероятно уязвимой, когда подняла глаза и увидела одну из близняшек Третьего дома, которая шествовала к ней, как львица. Это была симпатичная сестра. Рукава воздушной рясы она закатала до золотистых локтей, а волосы убрала назад, в темно-золотое облако. На Гидеон она смотрела, как смотрел бы подлетающий артиллерийский снаряд.

– Девятая! – произнесла она и подошла ближе.

Гидеон хотела встать, вспомнив бледные гневные глаза второй сестры, но увидела протянутую руку в кольцах.

– Госпожа Коронабет Тридентариус, – услышала она. – Принцесса Иды, наследница Третьего дома.

Гидеон не знала, что делать с рукой, протянутой ладонью вверх. Коснулась ее пальцами, в надежде обойтись коротким пожатием, но Коронабет Тридентариус, принцесса Иды, взяла ее за руку и шаловливо поцеловала костяшки пальцев. Она сияла от собственной дерзости, глаза ее переливались глубоким фиолетовым цветом, а говорила она с привычной развязностью человека, ожидающего, что любой его приказ немедленно исполнят.

– Я организовала поединки среди рыцарей Домов, – сказала она. – Смею надеяться, что даже Девятая примет мое приглашение. Я права?

Если бы Гидеон не было так одиноко, если бы она не привыкла иметь спарринг-партнера, пусть даже привычного к борьбе скорее с ревматизмом, чем с мечниками, если бы Коронабет Тридентариус не была такой возмутительно сексуальной. Гидеон устало перебирала в голове все эти «если», следуя за некроманткой Третьего дома по грязной узкой лестнице, которую она сразу узнала, в темный покрытый плиткой зал с мерцающими лампами, в комнату с вонючей химической ямой.

Теперь в комнате стало шумно. В яме возились три скелета со швабрами и ведрами, выгребая оттуда слизь, четвертый протирал потрескавшиеся стеклянные двойные двери, за которыми виднелась комната с зеркалом. Запах полироли и чистящих средств перекрыл гнилую вонь. Древность все еще душила это место, но в жарком свете раннего утра двое уже танцевали друг напротив друга на каменном возвышении в комнате с зеркалом. Резкий металлический скрежет клинков взлетал к стропилам.

Скелет в углу длинной палкой сметал паутину, обрушивая тучи пыли, еще несколько сидело, глядя на поединщиков. Рыцарь Третьего дома, которого она узнала даже без чистенькой курточки, повешенной на крючок, с усталым видом чистил рапиру. Нельзя было не узнать рыцаря Второго дома в одеждах офицера Когорты, особенно белоснежных по сравнению с пурпурным мундиром. Она следила за двоими в центре: Магнус и мерзкая девица, оба в одних рубашках, стояли друг против друга. Рапиры и длинные ножи отбрасывали на стены желтоватые блики.

Когда появилась принцесса Иды, все посмотрели на нее, потому что не смотреть на нее было невозможно.

– Сэр Магнус, оцените мой ход, – сказала она, указывая на Гидеон.

Это не вызвало уважительных шепотков, на которые она, очевидно, надеялась. Рыцарь в форме повернула голову, но взгляд ее остался пустым и холодным. Девица из Четвертого дома съежилась и отпрянула назад, запищав от счастливого ужаса. Рыцарь Третьего дома поднял брови и сделал презрительное лицо, как будто его некромантка привела прокаженного. Только Магнус улыбнулся ей от души, хотя и диковато.

– Принцесса Корона, неужели вы привели Гидеон из Девятого дома. – И добавил для своей гадкой девицы: – Смотри, теперь ты сможешь подраться с кем-то еще и не мучить остальных заявлениями о том, что Жанмари из Четвертого дома меня побьет.

(– Неееет, Магнус, не смей про меня говорить! – зашипела девица.)

– Я бы постыдился в таком признаваться, – многозначительно заявил рыцарь Третьего дома.

Незадачливая Жанмари из Четвертого дома покраснела. Она явно хотела сказать что-то не слишком умное, но спарринг-партнер хлопнул ее по спине с прежней улыбкой.

– Стыдиться, принц Набериус? Проиграть Шатур? – искренне спросил он. – Боже, нет. Род рыцарей, идущий со времен Воскрешения. Мне было бы стыдно, если бы она проиграла мне. Я знаю ее с самого детства, и ей прекрасно известно, что я не так и хорош. Видели бы вы ее в пять лет…

(– Магнус, не смей рассказывать про меня в пять лет!)

– Позвольте, я расскажу вам эту историю…

(– Магнус, не смей!)

– Она вызвала меня на дуэль во время приема, заявив, что я ее оскорбил. Кажется, я положил ей на стул подушку, чтобы она достала до стола. Честно говоря, она бы со мной расправилась, если бы не выбрала вторым оружием хлебный нож…

Оскорбленная до глубины души Жанмари вскрикнула от отвращения и ретировалась на скамейку с другой стороны комнаты, подальше от всех. Магнус немедленно посмотрел на Набериуса с откровенным упреком. Рыцарь Третьего дома пошел пятнами и отвернулся.

– Я хочу видеть драку, – сказала принцесса Корона. – Гидеон из Девятого дома, верно? Почему бы тебе не встать против сэра Магнуса? Не верь ему, когда он говорит, что никуда не годится. Пятый дом выставляет великолепных рыцарей.

Магнус склонил голову:

– Я буду счастлив поединку, а принцесса бесконечно милостива. Но я стал первым рыцарем не потому, что лучше всех владею рапирой, а лишь потому, что моя адептка – одновременно моя жена. Можно сказать, что я, ха-ха, был первым во всех смыслах.

Жанмари испустила звук, похожий на предсмертный стон. Принцесса Корона счастливо расхохоталась. Магнус выглядел ужасно довольным собой. Лица остальных остались невозмутимыми. Гидеон велела себе запомнить шутку, чтобы потом использовать ее при случае.

Корона качнула светлой головкой в сторону Гидеон. От нее очень приятно пахло. Гидеон казалось, что так должно пахнуть настоящее мыло.

– Почтит ли нас Девятая? – спросила она нежным голосом.

Женщины посильнее Гидеон не смогли бы отказать Короне Тридентариус, стоящей на таком расстоянии. Гидеон вышла на возвышение, звеня каблуками по камню. Противник приподнял бровь, поняв, что она не собирается снимать ни рясу, ни капюшон, ни очки. Воздух в комнате звенел от напряжения – да еще скелет уныло скреб палкой потолок. Даже Жанмари перестала изображать преждевременную смерть и решила посмотреть. Корона тихо вскрикнула, когда Гидеон откинула полу рясы и продемонстрировала кастет, висевший на ремне. В солнечном свете он тускло блеснул черным.

– Нож-кастет? – недоверчиво спросил рыцарь Третьего дома. – Девятые используют такие?

– Традиционно – нет.

Это была рыцарь в форме Когорты. Голос у нее оказался такой же скрипучий, как портупея. Набериус заявил с деланной томностью:

– Не припомню, чтобы я когда-нибудь рассматривал кастеты как подходящее оружие.

– Они омерзительны!

(Гидеон призналась себе, что в исполнении Короны это слово звучало интригующе.)

– Это оружие хулиганов, – фыркнул Набериус.

– Что ж, посмотрим, – решила рыцарь из Когорты.

Гидеон подумала, что соблюдать молчание странно. Все говорят о тебе, а не с тобой. Только ее бывший соперник смотрел ей прямо в глаза – насколько мог куда-то смотреть сквозь темные очки.

– Возможно, Девятая… – Магнус неопределенно взмахнул в сторону ее рясы, очков и капюшона, что Гидеон перевела как: «Ты собираешься все это снимать?» Когда она отрицательно качнула головой, он удивленно пожал плечами.

– Ну хорошо. – И добавил странное: – Отличная работа.

– Я буду судьей, – сказала Корона.

Они встали друг против друга. Гидеон как будто снова оказалась в тусклых глубинах Дрербура, в залитой бетоном гробнице солдатского зала. Дуэли рыцарей проходили именно так, как учила Агламена, так же, как они дрались дома. Только здесь было больше дурацких разговоров. Нужно было встать против соперника и поднять левую руку к груди, демонстрируя, какое оружие ты намерен взять вторым. Нож-кастет жирно и черно поблескивал на ключице. Клинок Магнуса – красивый кинжал из стали цвета слоновой кости, с рукоятью, покрытой кремовой кожей, – лег ему на грудь.

– До первого касания, – сказала судья, плохо скрывая возбуждение. – От ключиц до крестца, руки не трогать. К бою.

Первое касание? В Дрербуре считалось касание пола, но сейчас времени рассуждать не было. Магнус улыбался мальчишеской и в то же время снисходительной улыбкой человека, собравшегося поиграть в мяч с младшим братиком. Но под этой жизнерадостной маской пряталось сомнение – во взгляде, в изгибе губ. Гидеон приободрилась: он немного ее боялся.

– Магнус из Пятого дома, – представился он. – Поаккуратнее, ладно?

Гидеон покосилась на Корону и покачала головой. Принцесса-некромантка Иды была слишком хорошо воспитана, чтобы спрашивать, и слишком умна, чтобы ошибиться. Она просто сказала:

1 Стихи в переводе Юлии Назаровой.
Читать далее