Читать онлайн Похищенная девушка бесплатно

Серия «Эксклюзивная классика»

Josephine Tey

THE FRANCHISE AFFAIR

Перевод с английского М. Прокопьевой

© Перевод. М. Прокопьева, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава 1

Весенним вечером, когда часы показывали четыре, Роберт Блэр подумывал о том, чтобы пойти домой.

Разумеется, раньше пяти офис не закроется. Но когда ты единственный Блэр в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет», домой можно идти, когда пожелаешь. А если по большей части занимаешься завещаниями, составлением нотариальных актов о передаче имущества и инвестициями, во второй половине дня спрос на твои услуги невелик. А если живешь в Милфорде, где последняя почта приходит в три сорок пять, рабочий день заканчивается задолго до четырех.

Телефонных звонков тоже не ожидалось. Товарищи по игре в гольф сейчас где-то между четырнадцатой и шестнадцатой лунками. На ужин никто не пригласит, поскольку в Милфорде подобные приглашения до сих пор пишутся от руки и отправляются по почте. И тетушка Лин не станет звонить и просить по пути домой купить рыбу, поскольку раз в две недели она ходит в кино, а фильм уже минут двадцать как начался.

Итак, Роберт сидел в кабинете, пропитанном ленивой атмосферой весеннего вечера в маленьком торговом городке, и, уставившись на последнюю лужицу солнечного света на столе (из красного дерева, с латунными вставками, который дедушка привез из Парижа, ошеломив тем самым все семейство), думал о том, что пора идти домой. Солнце освещало чайный поднос; в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не было принято подавать чай в обычной кружке на лакированном жестяном подносе с росписью. Каждый рабочий день ровно без десяти четыре мисс Тафф приносила в кабинет поднос, покрытый красивой белой салфеткой, на которой размещались фарфоровая, с синим узором чашечка чая и в тон ей тарелка с двумя печеньями: по понедельникам, средам и пятницам это были крекеры, по вторникам, четвергам и субботам – диетические.

Праздно разглядывая поднос, он задумался о том, что тот символизирует преемственность поколений в «Блэр, Хэйуорд и Беннет». Сервиз он помнил с малолетства. Когда он был совсем маленьким, кухарка у них дома носила на этом подносе хлеб из булочной, а потом молодая мать забрала его и принесла в контору, чтобы на нем подавали чашки с синим узором. Салфетка появилась много лет спустя одновременно с мисс Тафф. Мисс Тафф была продуктом военного времени – первой женщиной, занявшей место секретаря в престижной адвокатской конторе Милфорда. Появление незамужней, серьезной, сухопарой мисс Тафф произвело революцию, которую фирма пережила практически без потрясений, и теперь, почти четверть века спустя, невозможно было представить себе, что худощавая, седовласая, исполненная достоинства мисс Тафф когда-то была сенсацией. По правде говоря, с момента ее появления единственным изменением в заведенном с незапамятных времен порядке стала салфетка на чайном подносе. В доме мисс Тафф на голый поднос никогда ничего не ставили; если подумать, то и ломтик кекса нельзя положить прямиком на тарелку – обязательно нужно подстелить салфетку или ткань. Потому мисс Тафф с подозрением глядела на неприкрытый поднос. Более того, узор показался ей отвлекающим, отбивающим аппетит и «странным». Однажды она принесла из дома салфетку: простой, непритязательный кусок белой ткани, с какого и положено есть. А отец Роберта, которому нравился лаковый поднос, посмотрел на чистую белую ткань и был тронут тем, как молодая мисс Тафф отождествляет себя с интересами фирмы. Салфетка прижилась и теперь ощущалась столь же неотъемлемой частью жизни фирмы, как и ящики с документами, и медная табличка, и ежегодная простуда мистера Хезелтайна.

Глядя на синюю тарелку, на которой подали печенье, Роберт вновь испытал странное ощущение в груди. Конкретно с этим диетическим печеньем оно никак связано не было; по крайней мере, физически. Оно имело отношение к неизбежности печенья, к спокойной уверенности в том, что в четверг будет диетическое, а в понедельник – крекер. Еще в прошлом году рутина ему ничем не мешала. Иной жизни, кроме тихого, спокойного существования в родном городе, он никогда не желал. Ему и сейчас не хотелось ничего другого, но в последнее время в голове у него то и дело появлялась чужеродная мысль, неуместная и непрошеная. Если облечь ее в слова, выходило что-то вроде: «Это все, чего ты когда-либо достигнешь». И от этой мысли в груди на мгновение возникал спазм. Как будто накатывала паника. Похожим образом в возрасте десяти лет у него сжималось сердце при воспоминании о предстоящем визите к дантисту.

Роберта это раздражало и озадачивало. Он считал себя счастливым и удачливым человеком, к тому же взрослым. С чего бы этой чуждой мысли атаковать его и вызывать досаду, от которой сдавливало ребра? Чего ему не хватало в жизни?

Жены?

Он мог бы жениться, если б захотел; по крайней мере, так ему казалось. Вокруг было много незамужних дам, и никто из них не выказывал к нему неприязни.

Заботливой матери?

Никакая мать не могла бы заботиться о нем с большей самоотверженностью, чем тетя Лин, добрая, милая тетя Лин.

Богатства?

Разве он когда-либо желал того, что было ему не по средствам? Если это не богатство, то он вообще не знает, что такое богатство.

Приключений?

Но он никогда их не жаждал. Ему вполне хватало тех, что предоставляла охота или ничья на шестнадцатой лунке.

Тогда чего?

Откуда эти мысли: «Это все, чего ты достигнешь»?

Возможно, думал он, глядя на синюю тарелку, где раньше было печенье, все дело в том, что детские ожидания чудесного завтрашнего дня подсознательно продолжали жить в душе мужчины до тех пор, пока их еще можно было реализовать, и лишь после сорока, когда надежды на воплощение оставалось мало, они приобретали форму сознательных мыслей, будто утраченный фрагмент детства, требующий внимания.

Разумеется, он, Роберт Блэр, искренне надеялся, что до конца его жизни ничего не изменится. Он со школьной скамьи знал, что поступит на службу в контору и однажды унаследует дело отца. С добросердечной жалостью взирал он на мальчиков, у которых не было приготовленного для них заранее места в жизни, не было Милфорда, полного друзей и воспоминаний, и английской преемственности, обеспеченной фирмой «Блэр, Хэйуорд и Беннет».

Ныне в фирме отсутствовал Хэйуорд; это продолжалось с тысяча восемьсот сорок третьего года, однако заднюю комнату в конторе занимал юный отпрыск рода Беннетов. Именно «занимал» – вряд ли он там работал. Более всего Невил увлекался сочинительством стихов, настолько оригинальных, что понять их способен был лишь он сам. Роберт считал стихи предосудительными, но поощрял безделье, ибо не мог забыть, что, когда сам занимал ту комнату, целыми днями упражнялся с клюшкой для гольфа, забрасывая мяч в кожаное кресло.

Солнечные лучи соскользнули с краешка подноса, и Роберт решил, что пора уходить. Если выйти сейчас, он успеет пройтись по Хай-стрит до того, как восточный тротуар скроется в тени. Прогулки по Хай-стрит в Милфорде все еще доставляли ему явное удовольствие. Не сказать, что Милфорд как-то особенно красив. Подобные городки к югу от Трента исчислялись сотнями. Но он был олицетворением качества английской жизни последних трехсот лет. Начинаясь у старого, времен конца правления Карла Второго, построенного вровень с тротуаром доходного дома, где разместилась контора «Блэр, Хэйуорд и Беннет», Хай-стрит плавно уходила на юг. Минуя кирпичные постройки георгианской эпохи, деревянные и оштукатуренные елизаветинские здания, каменные викторианские и украшенные лепниной дома эпохи Регентства, она заканчивалась у скрытых вязами эдвардианских вилл. То тут, то там среди оттенков розового, белого и коричневого возникал фасад из черного стекла, выделявшийся подобно разодетому выскочке на вечеринке; впрочем, его оправдывал хороший вкус других зданий. Даже многочисленные деловые предприятия милосердно обошлись с Милфордом. Конечно, в южном конце улицы заманчиво блистал золотым и красным американский торговый дом, ежедневно оскорбляя своим видом мисс Трулав, хозяйку чайной, разместившейся в доме елизаветинской эпохи и поддерживаемой при помощи выпечки сестры мисс Трулав и имени Анны Болейн. Но Вестминстерский банк, проявив скромность, не виданную со времен ростовщиков, приспособил Уиверс-холл под свои нужды без капли мрамора, а «Соулз», оптовая фирма по продаже лекарств, заняв старую резиденцию Уиздомов, не внесла ни малейших изменений в ее вытянутый, чудаковатый фасад.

Это была симпатичная, веселая, суетливая улица, где прямо из мощеных тротуаров росли подстриженные липы, и Роберт Блэр ее очень любил.

Только он собрался встать, как зазвонил телефон. В других местах принято, чтобы телефоны звонили в приемной, где к ним подойдет помощница, спросит, что вам угодно, и скажет, что если вы будете так добры подождать секундочку, она вас «соооооединит». После этого вас свяжут с тем, с кем вы желаете поговорить. Но только не в Милфорде. Ничего подобного в Милфорде не потерпят. Если вы звоните по телефону Джону Смиту, то рассчитываете, что трубку возьмет лично Джон Смит. Поэтому тем весенним вечером в конторе «Блэр, Хэйуорд и Беннет» телефон зазвонил именно в кабинете Роберта на столе из красного дерева с латунными вставками.

Потом Роберт часто задавался вопросом, что случилось бы, раздайся звонок на минуту позже. За одну минуту, за шестьдесят ничтожных секунд, он успел бы снять пальто с колышка в коридоре, сунуть голову в кабинет напротив, чтобы сообщить мистеру Хезелтайну, что уходит, выйти под бледные лучи солнца и направиться вниз по улице. На звонок ответил бы мистер Хезелтайн и передал бы женщине, что Роберт ушел. Она бы повесила трубку и попробовала бы связаться с кем-нибудь другим. Дальнейшее представляло бы для него чисто теоретический интерес.

Но телефон прозвонил аккурат в это время. Роберт протянул руку и взял трубку.

– Это мистер Блэр? – раздался низковатый женский голос, который в любое другое время звучал бы уверенно, но сейчас его владелица то ли задыхалась, то ли очень спешила. – Ах, как я рада, что застала вас. Боялась, что вы уже ушли. Мистер Блэр, вы меня не знаете. Моя фамилия Шарп. Марион Шарп. Я живу с матерью в доме под названием «Франчайз» на Ларборо-роуд.

– Да, мне это известно, – сказал Блэр.

Он знал Марион Шарп в лицо, как знал всех в Милфорде и его окрестностях. Высокая, худощавая, темноволосая женщина лет сорока, склонная носить яркие шелковые платки, подчеркивавшие ее цыганскую смуглость. По утрам она ездила за покупками на побитом старом автомобиле, на заднем сиденье которого восседала ее седовласая мать, прямая, хрупкая, несколько нелепая и как будто выражавшая какой-то молчаливый протест. В профиль старая миссис Шарп напоминала мать Уистлера, но когда поворачивалась и демонстрировала яркие, светлые, холодные, как у чайки, глаза, то становилась похожа на провидицу. Словом, неприятная старушка.

– Вы меня не знаете, – продолжал голос, – но я видела вас в Милфорде. Вы кажетесь добрым человеком, а мне нужен адвокат. Нужен прямо сейчас, сию минуту. Единственный адвокат, с которым мы имеем дело, находится в Лондоне – в смысле, это лондонская контора, и вообще-то она не наша. Можно сказать, что она перешла к нам по наследству. Но сейчас у меня беда, и мне требуется юридическая помощь, вот я и вспомнила о вас и подумала, что вы могли бы…

– Если дело в машине… – начал Роберт.

«Беда» в Милфорде означала одно из двух: либо задержка алиментов, либо нарушение дорожно-транспортных правил. Поскольку дело касалось Марион Шарп, вероятнее всего второе. Впрочем, это не важно, так как ни тем, ни другим «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не заинтересовались бы. Он передаст ее Карли, способному пареньку на другом конце улицы, обожающему судебные дела. Ему приписывали способность вызволить дьявола из ада. («Вызволить! – воскликнул кто-то однажды вечером в пабе “Роза и корона”. – Ему и не такое по силам. Он может собрать кучу подписей в защиту старого грешника».)

– Если дело в машине…

– В машине? – переспросила она, будто силясь вспомнить, что это такое. – Ах, поняла. Нет. О нет, ничего такого! Дело куда более серьезное. Замешан Скотленд-Ярд.

– Скотленд-Ярд!

Для мирного провинциального адвоката и джентльмена, каковым был Роберт Блэр, Скотленд-Ярд казался не меньшей экзотикой, нежели Ксанаду, Голливуд или прыжки с парашютом. Как законопослушный гражданин, он хорошо ладил с местной полицией, чем и ограничивалась его связь с преступным миром. Его близость к Скотленд-Ярду исчерпывалась совместным времяпрепровождением на поле для гольфа с местным инспектором, добрым малым, который играл очень хорошо и порой, когда дело доходило до девятнадцатой лунки, позволял себе сболтнуть немного лишнего о работе.

– Я никого не убивала, если вас это беспокоит, – торопливо сообщил голос.

– Вопрос в другом: вас подозревают в убийстве? – Что бы она ни натворила, это явно дело для Карли. Он должен передать ее Карли.

– Нет, дело вовсе не в убийстве. Меня подозревают в похищении. Или в том, что я кого-то силой удерживала, уж не знаю. Не могу объяснить по телефону. В любом случае мне прямо сейчас нужно…

– Знаете, не думаю, что вам нужен именно я, – сказал Роберт. – Я почти ничего не знаю об уголовном праве. Моя контора не занимается подобными делами. Кто вам нужен, так это…

– Я не ищу адвоката по уголовным делам. Мне нужен друг. Кто-то, кто будет стоять рядом и следить, чтобы на меня не давили. То есть подсказывать, когда мне не следует отвечать, если я этого не хочу, и тому подобное. Для этого ведь не обязательно разбираться в уголовных делах?

– Да, но контора, которая обычно взаимодействует с полицией, принесла бы вам намного больше пользы. Контора, которая…

– Вы пытаетесь сказать, что вам это не интересно, не так ли?

– Нет, конечно, нет, – поспешил заверить ее Роберт. – Я действительно думаю, что было бы разумнее…

– Знаете, каково мне сейчас? – перебила она. – Я чувствую себя так, будто тону и не могу выбраться на берег, а вы, вместо того чтобы протянуть мне руку, указываете, что выбираться лучше на противоположный берег.

На мгновение повисла тишина.

– Напротив, – сказал Роберт, – я могу порекомендовать вам специалиста по спасению утопающих. Уверяю вас, он куда лучше меня, обыкновенного любителя. Бенджамин Карли знает о защите обвиняемых куда больше, чем любой другой в здешних краях, и…

– Кто? Этот ужасный маленький господин в полосатых костюмах? – Ее низкий голос резко повысился и надломился. Снова наступила тишина. – Прошу прощения, – овладев собой, нормальным голосом сказала она, – это было глупо. Но видите ли, я позвонила вам не потому, что считаю вас самым умным («Ах вот как», – подумал Роберт), а потому что я в беде и надеюсь получить совет от человека моего круга. А вы похожи на человека моего круга. Прошу вас, мистер Блэр, помогите. Вы мне нужны. У меня в доме люди из Скотленд-Ярда. Если вы решите, что не желаете в это вмешиваться, вы всегда сможете потом передать дело кому-нибудь другому, правда? Но возможно, тут и не во что вмешиваться. Если бы вы просто пришли и «встали на защиту моих интересов», или как это у вас называется, может, все решится само собой. Уверена, это какая-то ошибка. Пожалуйста, не могли бы вы сделать это для меня?

Роберт Блэр подумал, что в целом, конечно, мог бы. Он был слишком добр, чтобы отказывать в какой бы то ни было разумной просьбе. К тому же она оставляла ему лазейку, если дело окажется слишком мутным. В конце концов, он все-таки не хотел отправлять ее к Бену Карли. Пусть она и сморозила глупость про костюмы в полоску, он понимал ее взгляд на вещи. Если вы действительно что-то натворили и хотите избежать наказания, Карли, несомненно, ваш человек; но если вы попали в беду, запутались и ни в чем не повинны, грубоватые манеры Карли, вероятно, только сильнее навредят.

И все же, положив трубку, он пожалел, что не выглядит менее доступным – как Кельвин или Калибан, – чтобы незнакомки, угодив в неприятности, не бросались к нему в поисках защиты.

Направляясь к гаражу на Син-лейн, где он оставил машину, Роберт гадал, о каком «похищении» идет речь. Существует ли такое преступление в английском своде законов? И кого она могла бы пожелать похитить? Ребенка? Какого-нибудь ребенка, которого ожидало наследство? Несмотря на большой дом на Ларборо-роуд, складывалось впечатление, что денег у Шарпов очень мало. Или ребенка, с которым законные опекуны, по их мнению, обращались грубо? Возможно. У старухи и впрямь лицо фанатички, да и сама Марион Шарп выглядела человеком, готовым при случае пуститься в авантюру. Да, наверное, это просто неверно понятая филантропия. Задержание «с целью лишить родителей, опекунов и т.  д. власти над…». Он не помнил точную формулировку: считалось ли такое дело уголовным с последующим тюремным заключением или просто проступком? Делами о «похищении и задержании» фирма «Блэр, Хэйуорд и Беннет» не занималась с тысяча семьсот девяносто восьмого года, когда молодой сквайр из Лессоус, слегка перебрав кларета на балу у неких Греттонов, перекинул через седло юную мисс Греттон и ускакал с ней, причем о намерениях сквайра нетрудно было догадаться.

Что ж, наверняка теперь, когда в планы Шарпов вмешался Скотленд-Ярд, их легко будет переубедить. Самого Блэра Скотленд-Ярд тоже несколько ошеломил. Неужели ребенок настолько важен, что это дело для главного офиса?

На Син-лейн царила нескончаемая вражда, в которой он старался не участвовать. (Этимологи, если вам интересно, утверждают, что «Син» [1] – всего лишь искаженное «сэнд», но жители Милфорда, конечно, лучше знают: прежде чем луга за городом застроили многоэтажками, улочка вела прямо к аллее влюбленных в Хайвуде.) На узкой улочке непосредственно друг против друга располагались охваченные вечным противостоянием конюшня и новый гараж. Гараж пугал лошадей (как утверждали конюхи), а конюшня постоянно перегораживала улицу из-за ежедневных доставок сена и прочего фуража (так говорили работники гаража). Более того, гаражом управляли Билл Броу, некогда служивший в Корпусе королевских инженеров-электриков и механиков, и Стэнли Питерс из Королевского корпуса связи, а старик Мэтт Эллис, бывший кавалерист, видел в них представителей поколения, уничтожившего кавалерию и тем самым нанесшего оскорбление цивилизации.

Зимой на охоте Роберт выслушивал точку зрения кавалериста; в остальное время года, пока ему мыли машину, меняли масло, заполняли бак, наступал черед Королевского корпуса связи. Сегодня связист хотел узнать разницу между злословием и клеветой и что именно является диффамацией. Если назвать человека «ремесленником, который работает с жестянками и не может гайки от желудя отличить» – это диффамация?

– Не знаю, Стэн. Надо подумать, – торопливо ответил Роберт, заводя машину.

Подождав, пока пройдут три усталые клячи, привезшие двух толстых детей и конюха с дневной прогулки («Понимаете, о чем я?» – пробормотал на заднем плане Стэнли), он выехал на Хай-стрит.

В южном конце улицы лавки постепенно уступали место жилым домам, выходившим крыльцом прямо на тротуар. Чуть дальше шли дома с портиками, за ними виллы с садами и деревьями, а потом – внезапно – поля и просторы.

Это были фермерские угодья, бесконечные пространства, огороженные живыми изгородями, домов почти не видно. Земли плодородные, но пустынные; можно ехать милю за милей, не встретив ни души. Безмятежные, неколебимые, не изменившиеся со времен Войны Алой и Белой розы поля в окружении живых изгородей сменяли друг друга, горизонт сливался с горизонтом, и картину ничто не нарушало. Современность выдавали лишь телеграфные столбы.

Вдали, за горизонтом, располагался Ларборо – город велосипедов, стрелкового оружия, жестяных кнопок и клюквенного соуса «Коуанс», где миллион жителей ютились в перенаселенных домах из грязно-красного кирпича, то и дело преодолевая границы в своем атавистическом стремлении к траве и земле. Окрестности Милфорда ничего не могли дать публике, требовавшей наряду с травой и землей еще и чайных лавок и красивых видов; путешествуя, жители Ларборо все как один отправлялись на запад, к холмам и морю, и огромные просторы на севере и востоке пустели и оставались такими же одинокими и чистыми, как во времена своего расцвета. Здесь было «скучно», и это клеймо спасало Милфорд.

В двух милях за городом, на Ларборо-роуд, стоял дом под названием «Франчайз». Он притулился на обочине дороги, будто телефонная будка. На закате эпохи Регентства кто-то приобрел поле, известное как «Франчайз», выстроил посередине плоский белый дом и огородил его высокой крепкой стеной из кирпича с большими двойными воротами. Дом никак не был связан с внешним миром. Позади не было хозяйственных построек, в окружающие поля не выходили боковые ворота. В задней части дома в соответствии с требованиями эпохи была построена конюшня, но ее тоже отгораживала стена. Своей неприметностью и изолированностью дом напоминал оброненную на дороге детскую игрушку. Сколько Роберт себя помнил, тут проживал старик, видимо, один и тот же, но поскольку люди из «Франчайза» ездили за покупками в Хэм-Грин, близкую к Ларборо деревню, в Милфорде их никогда не видели. А потом Марион Шарп с матерью стали наезжать по утрам за покупками в Милфорд, из чего стало ясно, что они унаследовали «Франчайз» после смерти старика.

Роберт задумался: сколько они уже там? Три года? Четыре?

То, что в Милфорде они не завели никаких знакомств, расчетов не упрощало. Пожилую миссис Уоррен, всего-то двадцать пять лет назад купившую одну из первых вилл в сени вязов в конце Хай-стрит в надежде, что для ее ревматизма воздух центральных графств окажется полезнее морского, до сих пор называли «той дамой из Уэймута» (вообще-то она приехала из Суонеджа).

Более того, возможно, Шарпы и не стремились заводить знакомства. Они производили впечатление людей самодостаточных. Дочь он видел пару раз на поле для гольфа. Она играла с доктором Бортвиком, очевидно, по приглашению. Она выполняла дальний удар, как мужчина, и профессионально использовала свои тонкие смуглые запястья. Вот все, что знал о ней Роберт.

Подъехав к высоким железным воротам, Роберт увидел, что там уже стоят две машины. Достаточно было взглянуть на ближайшую – такую незаметную, ухоженную, скромную, – чтобы понять, чья она. Выйдя из машины, он подумал: где еще в мире полиция старается быть настолько вежливой и ненавязчивой?

Во второй машине он узнал авто Хэллама – местного инспектора, отличного игрока в гольф.

В полицейской машине сидели трое: водитель, а на заднем сиденье – женщина средних лет и то ли ребенок, то ли юная девушка. Шофер скользнул по Роберту мягким, рассеянным и одновременно все подмечающим полицейским взглядом и отвернулся. Лиц пассажиров Роберту рассмотреть не удалось.

Высокие железные ворота были закрыты – Роберт не помнил, чтобы когда-нибудь видел их открытыми, – но из чистого любопытства он толкнул одну из тяжелых створок. Железное кружево оригинальных ворот было прикрыто плоскими чугунными листами, очевидно, из викторианского стремления укрыться от постороннего внимания. Слишком высокая стена не позволяла ничего разглядеть с улицы, и, кроме крыши и труб, заметных издали, Роберт никогда не видел «Франчайз».

Его ждало разочарование. Дело было не столько в запущенном состоянии дома (а он явно был запущен), сколько в его неприкрытом уродстве. То ли дом строили слишком поздно, и красота прекрасной эпохи обошла его стороной, то ли строитель не разбирался в архитектуре. Он использовал язык времени, но тот, видимо, приходился ему не родным. Все выглядело немного неправильным: окна не того размера, к тому же неправильно расположенные; дверной проем не той ширины, лестничный марш не той высоты. В целом вместо свойственной своей эпохе мягкой благосклонности дом выражал хмурый антагонизм. Шагая по двору к неприветливой двери, Роберт пришел к выводу, что этот дом напоминает ему пса, внезапно разбуженного шагами прохожего, привставшего на передние лапы и пока не решившего, как поступить – броситься на него или попросту залаять. «Что вам тут надо?» – вот с каким выражением взирал на чужака этот дом.

Не успел он позвонить, как дверь уже открыли; причем не горничная, а сама Марион Шарп.

– Я вас увидела, – сказала она, протягивая ему руку. – Не хотела, чтобы вы звонили, мама обычно в это время ложится отдохнуть, и я надеюсь, что мы со всем этим разберемся до того, как она проснется. Тогда ей вообще не будет надобности об этом знать. Не могу передать, как же я вам благодарна за то, что пришли.

Роберт пробормотал что-то в ответ и вдруг заметил, что глаза у нее вовсе не темно-карие, цыганские, как ему казалось, а серовато-зеленые. Она сопроводила его в дом, и он, положив шляпу на комод в передней, обратил внимание на потертый ковер.

– Законники здесь, – сказала она, открывая дверь и приглашая его в гостиную.

Роберт предпочел бы сначала поговорить с ней наедине, чтобы ознакомиться с делом, но предлагать это было уже поздно. Очевидно, так она хотела.

На краешке стула с расшитым бисером сиденьем устроился смущенный инспектор Хэллам. А у окна, чувствуя себя весьма свободно, восседал на добротном стуле работы Хэпплуайта Скотленд-Ярд в лице худого моложавого человека в прекрасно сшитом костюме.

Оба встали, и Роберт с Хэлламом кивнули друг другу.

– Полагаю, инспектора Хэллама вы знаете? – спросила Марион Шарп. – А это инспектор Грант из штаба.

Роберт с любопытством отметил это слово – «штаб». Неужели она уже имела дело с полицией раньше или же ей просто не нравился легкий налет сенсационности у слова «Ярд»?

Пожав Роберту руку, Грант сказал:

– Рад, что вы приехали, мистер Блэр. Не только за мисс Шарп, но и за себя.

– За себя?

– Я бы не мог продолжать, не имей мисс Шарп поддержки, пусть даже просто дружеской. Но вы адвокат, и тем лучше!

– Ясно. В чем вы ее обвиняете?

– Мы ни в чем ее не обвиняем… – начал было Грант, но Марион его перебила:

– Предполагается, что я кого-то похитила и избила.

– Избили?

– Да, – будто смакуя слова, сказала она. – Понаставила ей синяков.

– Ей?

– Девочке. Она сейчас там, за воротами, в машине.

– Думаю, лучше начать с самого начала, – сказал Роберт, хватаясь за подобие нормальности.

– Возможно, я могу объяснить, – мягко предложил Грант.

– Да, – сказала мисс Шарп, – объясните. Это ведь ваша версия.

Интересно, уловил ли Грант сарказм в ее тоне? Роберта несколько удивило присутствие духа у мисс Шарп, позволившей себе насмешливо разговаривать с представителем Скотленд-Ярда, занимавшим один из ее лучших стульев. По телефону она не казалась такой смелой. Тогда в голосе ее звучало отчаяние. Быть может, ее подбодрило присутствие союзника, или же у нее просто открылось второе дыхание.

– Перед самой Пасхой, – начал Грант в лаконичной полицейской манере, – девочка по имени Элизабет Кейн, проживавшая со своими опекунами близ Эйлсбери, отправилась на каникулы к своей замужней тетке в Мейнсхилл, в окрестности Ларборо. Поехала она на автобусе, поскольку автобусы из Лондона в Ларборо проходят как через Эйлсбери, так и через Мейнсхилл. Таким образом, она могла сойти в Мейнсхилле, а от остановки до дома ее тетки всего три минуты ходьбы. Если бы она ехала поездом, ей пришлось бы выйти в Ларборо и затем ехать в обратном направлении. В конце недели ее опекуны, некие мистер и миссис Уинн, получили от нее открытку, в которой говорилось, что она прекрасно проводит время и собирается побыть у тети еще. Опекуны решили, что она имеет в виду до конца школьных каникул, то есть еще три недели. Когда она не вернулась за день до начала школьных занятий, опекуны пришли к выводу, что она просто хочет прогулять первый день занятий, и написали тетке, чтобы та отправила девочку домой. Но тетя, вместо того чтобы позвонить по телефону или отправить телеграмму, сообщила Уиннам в письме, что племянница уехала назад в Эйлсбери еще две недели назад. Обмен письмами занял большую половину следующей недели, так что к тому времени, как опекуны обратились в полицию, девочка отсутствовала уже четыре недели. Полиция приняла все обычные меры, но не успела еще приступить к розыску, как девочка явилась сама. Однажды ночью она пришла домой в одном платье и башмаках, еле волоча ноги от усталости.

– Сколько лет девочке? – спросил Роберт.

– Пятнадцать. Почти шестнадцать. – Грант помедлил, на случай если у Роберта есть еще вопросы, а затем продолжил («Как в суде – с одобрением подумал Роберт. – Манеры точь-в-точь как та неприметная машина у ворот.»): – Она сказала, что ее «похитили», увезли в автомобиле, и два дня опекуны больше ничего не могли от нее добиться. Она была в полубессознательном состоянии. Примерно сорок восемь часов спустя она пришла в себя и начала рассказывать им…

– Им?

– Уиннам. Полиция, разумеется, хотела расспросить ее, но при любом упоминании о полиции у девочки начиналась истерика, так что пришлось довольствоваться пересказом опекунов. По ее словам, когда она ждала обратного автобуса на перекрестке в Мейнсхилле, рядом остановился автомобиль, в нем сидели две женщины. Та, что помоложе, была за рулем. Она спросила, ждет ли девочка автобус, и предложила подвезти ее.

– Девочка была одна?

– Да.

– Почему? Неужели никто ее не провожал?

– Дядя работал, а тетка, которую пригласили стать крестной матерью, ушла на крестины. – Грант вновь сделал паузу, чтобы дать Роберту возможность задать вопросы, если таковые у него возникли. – Девочка сказала, что ждет лондонский автобус, но женщины сообщили ей, что он уже ушел. Поскольку она пришла на перекресток почти впритык, а часы у нее были не очень точные, она им поверила. Она и так уже опасалась, что опоздала на автобус, еще до того, как подъехала машина. Ее это расстроило: было уже четыре часа, моросил дождь, смеркалось. Женщины проявили сочувствие и предложили довезти ее до местечка, название которого она не разобрала, где она через полчаса могла бы сесть на другой автобус до Лондона. Девочка с благодарностью согласилась и села на заднее сиденье рядом со старой женщиной.

Перед глазами Роберта возник образ пожилой миссис Шарп, несгибаемой и зловещей, как обычно устроившейся на заднем сиденье. Он покосился на Марион Шарп, но та выглядела спокойной. Эту историю она уже слышала.

– Дождь заливал стекла, а девочка всю дорогу болтала со старушкой, рассказывая о себе, и не обращала внимания на то, куда они едут. Когда она наконец огляделась, уже совсем стемнело, и ей показалось, что они едут уже очень долго. Она сказала дамам, что с их стороны было невероятно мило так отклониться от своего маршрута, но женщина помоложе, впервые заговорив, ответила, что им как раз по пути, и предложила девочке зайти к ним домой выпить чего-нибудь горячего, прежде чем ее отвезут на остановку. Девочка колебалась, но женщина помоложе настаивала. Зачем, мол, двадцать минут ждать автобуса под дождем, когда за это время можно обогреться и поесть? Девочке это показалось разумным, и она согласилась. Через некоторое время женщина помоложе вышла, открыла, как показалось девочке, подъездные ворота, и они подъехали к дому, который она в темноте не разглядела. Ее провели на просторную кухню…

– На кухню? – переспросил Роберт.

– Да, на кухню. Старуха стала разогревать холодный кофе на плите, а другая занялась сэндвичами. «Сэндвичи без верхнего куска хлеба», – так описала их девочка.

– Бутерброды.

– Да. Пока они пили и ели, женщина помоложе сказала, что у них сейчас нет горничной, и спросила, не согласится ли девочка немного поработать у них. Та отказалась. Они попробовали убедить ее, но она заявила, что подобная работа ее совершенно не интересует. По мере того как она говорила, их лица начали расплываться у нее перед глазами, и, когда они предложили ей подняться наверх, чтобы посмотреть, в какой славной спаленке ей предстоит жить, если она здесь останется, она не нашла в себе сил отказаться. Она помнит, что до первого пролета лестница была застлана ковром, дальше, по ее словам, под ногами было «что-то твердое». Больше она ничего не запомнила, а уже утром проснулась на низенькой раскладушке в тесной, голой комнате на чердаке. На девочке осталась лишь комбинация, никаких следов другой ее одежды не наблюдалось. Дверь была заперта, маленькое круглое окно – тоже. Во всяком случае…

– Круглое окно! – воскликнул Роберт. Ему стало немного не по себе.

Ответила ему Марион.

– Да, – многозначительно сказала она, – круглое окно в крыше.

Роберт не знал, что на это ответить, ведь когда он несколько минут назад шел к входной двери, у него мелькнула мысль: до чего ж неудачно расположено это круглое окошко в крыше. Грант, как обычно, сделал вежливую паузу и продолжал:

– В скором времени женщина помоложе принесла миску каши. Девочка отказалась есть, потребовав, чтобы ей вернули одежду и отпустили. Женщина ответила, что тогда поест, когда проголодается, и, оставив миску, ушла. Девочка просидела одна до вечера. Затем женщина принесла ей поднос с чаем и свежими булочками и стала убеждать ее поработать горничной. Девочка снова отказалась. По ее словам, уговоры и угрозы поочередно продолжались несколько дней. Иногда с ней беседовала одна женщина, иногда другая. Наконец она решила разбить круглое окошко, выбраться через него на крышу, окруженную парапетом, и привлечь внимание какого-нибудь прохожего или бродячего торговца. К несчастью, единственным орудием оказался стул, и ей удалось лишь пробить в стекле трещину, за чем ее и застала молодая женщина. Она в ярости выхватила у девочки стул и до полусмерти избила ее. Затем она ушла и унесла стул, и девочка подумала, что этим все и кончится. Однако через несколько минут женщина вернулась, кажется, с хлыстом для собак и стегала девочку, пока та не потеряла сознание. На следующий день появилась старуха с ворохом постельного белья и сказала, что если девочка не хочет работать, то пусть хотя бы шьет, иначе не получит еды. Но девочка слишком скверно себя чувствовала, чтобы шить, и ее не кормили. На другой день ее вновь угрожали избить, если она не возьмется за шитье. Она кое-что заштопала, и ей дали тушеного мяса на ужин. Так продолжалось несколько дней, но, если она шила плохо или недостаточно, ее или били, или лишали пищи. Как-то раз старуха, по обыкновению, принесла ей тарелку с тушеным мясом и ушла, не заперев дверь. Девочка немного подождала, думая, что это ловушка, за которой опять последуют побои, но в конце концов рискнула выйти на лестничную площадку. Не услышав ни звука, она сбежала вниз по голым ступенькам. Потом еще немного. Из кухни до нее донеслись голоса двух женщин. Крадучись она преодолела последний пролет и бросилась к двери. Та оказалась не заперта, и девочка выскочила на улицу.

– В комбинации? – спросил Роберт.

– Забыл сказать, что платье ей вернули. На чердаке не было отопления, и в одной комбинации она бы, скорее всего, замерзла насмерть.

– Если она вообще была на чердаке, – сказал Роберт.

– Если, как вы говорите, она вообще была на чердаке, – спокойно подтвердил инспектор. После привычной вежливой паузы он продолжал: – Дальнейшие события она плохо помнит. По ее словам, она долго блуждала в темноте. Ей показалось, что рядом шоссе, но ни машин, ни пешеходов не было видно. Через некоторое время на главной дороге ее в свете фар заметил водитель грузовика и остановился, предложив подвезти. Она так устала, что тут же уснула. Проснулась, когда водитель собрался высадить ее на обочине. Смеясь, он сравнил ее с тряпичной куклой, из которой вытряхнули опилки. Судя по всему, все еще была ночь. Водитель заверил, что она просила высадить ее именно тут, и уехал. Местность оказалась ей знакома. До дома оставалось менее двух миль. Часы пробили одиннадцать. Незадолго до полуночи она пришла домой.

Глава 2

Наступило короткое молчание.

– Это та девочка, которая сейчас сидит в машине за воротами «Франчайза»? – спросил Роберт.

– Да.

– Полагаю, у вас были причины привезти ее сюда.

– Да. Когда она достаточно пришла в себя, ее все же убедили изложить свою историю полиции. Ее рассказ был застенографирован, она прочла напечатанный вариант и поставила подпись. В этом заявлении было два пункта, которые очень помогли полиции. Первый: «Когда мы уже некоторое время ехали, то обогнали автобус с подсвеченной табличкой, на которой было написано: “МИЛФОРД”. Нет, я не знаю, где Милфорд. Нет, я там не бывала». А вот второй отрывок: «Из чердачного окна я видела высокую кирпичную стену, а посередине – большие железные ворота. За стеной шла дорога – там стояли телеграфные столбы. Нет, машин я не видела, стена была слишком высокая. Изредка лишь крыши грузовиков. Сквозь ворота тоже невозможно было ничего разглядеть, потому что они закрыты изнутри листовым железом. От ворот подъездная дорожка сначала вела прямо, а потом расходилась по обе стороны от двери. Да, наверное, лужайка. Нет, никаких кустов не помню, только траву и тропинки».

Грант закрыл блокнот, по которому читал:

– Мы тщательно обыскали окрестности, и, насколько нам известно, ни один дом между Ларборо и Милфордом не соответствует описанию девочки за исключением «Франчайза», который соответствует полностью. Когда девочка увидела сегодня стену и ворота, она с уверенностью сказала: да, это то самое место. Конечно, за ворота она еще не заходила. Я хотел сначала объяснить все мисс Шарп и выяснить, согласна ли она увидеться с девочкой. Она справедливо предложила, чтобы при этом присутствовал свидетель.

– Теперь понимаете, почему мне так спешно понадобилась помощь? – сказала Марион Шарп, повернувшись к Роберту. – Можете вообразить более невероятную чепуху?

– Да уж, рассказ девочки – весьма странная смесь фактов и абсурда. Знаю, найти домашнюю работницу нелегко, – сказал Роберт, – но кому же придет в голову насильно кого-то удерживать, не говоря уж о побоях и пытках голодом?

– Нормальному человеку, разумеется, не придет, – согласился Грант, пристально глядя на Роберта, чтобы не смотреть на Марион Шарп. – Но поверьте, в первый же год работы в полиции я столкнулся с множеством куда более невероятных дел. Нет предела странностям человеческого поведения.

– Не спорю, однако в поведении девочки тоже немало странностей. Между прочим, с нее-то как раз все странности и начинаются. Это же она пропадала неизвестно где… – Он вопросительно замолчал.

– Месяц, – подсказал Грант.

– Месяц, тогда как уклад «Франчайза» за это время ни капли не изменился. Не могла бы мисс Шарп предоставить нам свое алиби на тот день, о котором идет речь?

– Нет, – сказала Марион Шарп. – Инспектор утверждает, что это произошло двадцать восьмого марта. Это было давно, а наша жизнь весьма однообразна. Мы просто не в состоянии вспомнить, что именно делали двадцать восьмого марта, и вряд ли кто-нибудь сможет припомнить это за нас.

– Горничная? – подсказал Роберт. – Слуги на удивление хорошо запоминают всякие аспекты жизни дома.

– У нас нет горничной, – сказала Марион. – Нам трудно ее держать: «Франчайз» стоит на отшибе.

Наступило молчание, грозившее стать неловким, и Роберт поспешил его нарушить:

– Эта девочка… Кстати, не знаю, как ее зовут.

– Элизабет Кейн. Все называют ее Бетти Кейн.

– Ах да, вы уже говорили. Прошу прощения. Эта девочка… можно ли нам что-нибудь узнать о ней? Насколько я понимаю, прежде чем поверить ее рассказу, полиция изучила ее прошлое? Например, почему у нее опекуны, а не родители?

– Она осиротела во время войны. В раннем детстве ее эвакуировали в район Эйлсбери. Она была единственным ребенком в семье, и ее поселили у Уиннов, у которых был сын на четыре года старше девочки. Примерно через год оба ее родителя погибли, и Уинны, всегда мечтавшие о дочери и очень привязавшиеся к ребенку, с радостью оставили ее у себя. Она относится к ним как к родителям, поскольку настоящих едва помнит.

– Понятно. Ее характеристика?

– Превосходная. Во всех отношениях очень спокойная девочка. Учится хорошо, но не блестяще. Никаких происшествий ни в школе, ни за ее пределами. «Невероятно честная» – так ее описала школьная учительница.

– Когда она наконец пришла домой после долгого отсутствия, на ней были следы описанных ею побоев?

– О да. Семейный врач Уиннов осмотрел ее рано утром и заявил, что ее били, и били жестоко. Да и намного позже, когда она беседовала с нами, синяки все еще были заметны.

– Она не страдает эпилептическими припадками?

– Нет, такой вариант мы сразу же рассмотрели. Должен сказать, что Уинны – люди весьма разумные. Это происшествие их очень расстроило, однако они не стали раздувать из него трагедию, не хотели, чтобы девочка стала предметом нездорового интереса или жалости. Они отнеслись ко всему с похвальной сдержанностью.

– Осталось еще мне отнестись к этому с достойной всяческих похвал сдержанностью, – сказала Марион Шарп.

– Поймите меня, мисс Шарп. Девочка описала не только дом, где ее якобы заперли, но и обитательниц дома, причем очень точно. «Худощавая пожилая женщина с мягкими седыми волосами, без шляпки, в черном; и женщина намного моложе, худая и высокая, смуглая, как цыганка, без шляпки, с ярким шелковым платком на шее».

– Да-да. Не знаю, чем это можно объяснить, но ваше положение я могу понять. Что ж, думаю, пора пригласить девочку, и перед этим мне хотелось бы сказать…

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возникла старая миссис Шарп. Короткие седые волосы торчали во все стороны, от чего она еще больше напоминала колдунью.

Закрыв дверь, она оглядела собравшихся с каким-то злорадным интересом.

– Ха! – проговорила она голосом, похожим на кудахтанье курицы. – Трое незнакомых мужчин!

– Позволь мне их представить, мама, – сказала Марион, когда все трое встали. – Это мистер Блэр из фирмы «Блэр, Хэйуорд и Беннет». Это та фирма, у которой такой красивый дом в начале Хай-стрит.

Роберт поклонился. Старуха уставилась на него глазами, похожими на глаза чайки.

– Там бы крышу переложить, – заметила она.

Верно, следовало бы, но он ожидал не такого приветствия.

Роберта отчасти утешило, что Гранта она приветствовала еще более странным образом. Присутствие Скотленд-Ярда в ее гостиной этим весенним вечером ничуть не удивило и не обеспокоило ее; она лишь сухо сказала:

– Вам не следует сидеть на этом стуле, вы для него слишком много весите.

Когда дочь представила ей местного инспектора, она бросила на него косой взгляд, слегка наклонила голову и явно тут же забыла о нем. Судя по выражению лица Хэллама, подобный прием сразил его наповал.

Грант вопросительно взглянул на мисс Шарп.

– Я ей расскажу, – сказала она. – Мама, инспектор хочет, чтобы мы повидали девочку, которая сейчас ждет в машине у ворот. Она целый месяц не появлялась у себя дома в Эйлсбери, а когда наконец вернулась – в плачевном состоянии, – то рассказала, что ее держали у себя люди, которые хотели сделать из нее прислугу. Когда она отказалась, ее заперли, морили голодом и били. Она в подробностях описала и дом, и людей, и получилось, что мы с тобой полностью совпадаем с этим описанием, равно как и наш дом. Она говорит, мы заперли ее на чердаке с круглым окошком.

– Чрезвычайно интересно, – проговорила старая дама, задумчиво усаживаясь на диван в стиле ампир. – Чем же мы ее били?

– Хлыстом для собаки, насколько я поняла.

– У нас есть хлыст для собаки?

– Кажется, есть что-то вроде поводка. Если понадобится, его можно использовать как хлыст. Но дело в том, что инспектор хочет, чтобы мы встретились с девочкой и чтобы она подтвердила, те ли мы женщины, которые похитили ее.

– Вы не возражаете, миссис Шарп? – спросил Грант.

– Напротив, инспектор! С нетерпением жду этой встречи. Смею вас заверить, я не каждый день ложусь спать скучной старой женщиной, а просыпаюсь потенциальным чудовищем.

– Тогда прошу меня простить, я сейчас приведу…

Хэллам привстал, предлагая себя на роль провожатого, но Грант покачал головой. Очевидно, он хотел воочию увидеть реакцию девочки на то, что было за оградой.

Когда инспектор вышел, Марион Шарп объяснила матери, зачем здесь Блэр.

– С его стороны было очень любезно приехать так быстро, – прибавила она.

Роберт вновь ощутил на себе взгляд бледных старческих глаз. Он был готов поклясться, что старая миссис Шарп вполне способна в любой день недели избить семерых в перерыве между завтраком и обедом.

– Я вам сочувствую, мистер Блэр, – сказала она без малейших ноток сочувствия в голосе.

– Почему, миссис Шарп?

– Вряд ли вы в своей работе имеете дело с Бродмуром [2].

– С Бродмуром?

– С умалишенными уголовниками.

– На мой взгляд, все это весьма любопытно, – сказал Роберт, отказываясь идти у нее на поводу.

На лице старухи мелькнула тень улыбки, как будто она оценила его замечание. Роберту почему-то показалось, что она ему благоволит, хотя вслух она ничего такого не сказала. Сухой голос язвительно произнес:

– Да, думаю, развлечений у нас в Милфорде немного. Моя дочь, например, гоняет кусок гуттаперчи по полю для гольфа…

– Теперь уже не гуттаперчу, мама, – вставила дочь.

– Но для людей моего возраста в Милфорде нет даже таких развлечений. Приходится мне заливать сорняки пестицидами – это законная форма садизма наравне с тем, чтобы топить блох. Вы топите блох, мистер Блэр?

– Нет, я их давлю. Но моя сестра раньше охотилась на них с куском мыла.

– Мыла? – искренне заинтересовалась миссис Шарп.

– По-моему, она била их влажной стороной, и они прилипали.

– Как интересно! Никогда не слышала о таком способе. В следующий раз надо будет попробовать.

Роберт ненароком услышал, как Марион участливо беседует с отвергнутым инспектором.

– Вы превосходно играете в гольф, инспектор, – говорила она.

Его посетило то чувство, которое бывает в конце сна, когда вот-вот проснешься, и потому уже не важно, что за чепуха творится вокруг, так как совсем скоро вернешься в реальный мир.

Впрочем, это чувство было обманчивым: реальный мир сам вошел в дверь, когда вернулся инспектор Грант, вошедший первым, чтобы видеть выражения лиц присутствующих, и придержал дверь для служащей полиции и девочки.

Марион Шарп медленно встала, будто желая достойно встретить то, что ей предстоит, но ее мать осталась сидеть на диване, держа спину прямо, как делала это в детстве, пришедшемся на Викторианскую эпоху, сдержанно сложив на коленях руки с таким видом, будто давала аудиенцию. Даже невзирая на растрепанные волосы, создавалось впечатление, что она хозяйка положения.

Девочка была одета в школьную форменную куртку и неуклюжие детские школьные туфли на низком каблуке. Из-за этого она выглядела младше, чем предполагал Блэр. Невысокая, и хорошенькой ее не назовешь. Но было в ней – как бы точнее выразиться – нечто притягательное. Темно-голубые глаза были широко расставлены на лице того типа, который в народе называют сердцевидным. Волосы мышиного цвета, зато линия роста надо лбом аккуратная. Под скулами по маленькой нежной ямочке, что придавало ее лицу очарование и трогательность. Нижняя губа полная, однако рот очень маленький. И уши тоже. Очень маленькие и очень плотно прижаты к голове.

В общем, самая обыкновенная девочка. В толпе на такую не обратишь внимания. Ни капли не похожа на героиню скандальной истории. Роберту стало интересно, как бы она выглядела в другом костюме.

Взгляд девочки сначала остановился на старухе, затем перекинулся на Марион. В нем не было ни удивления, ни триумфа, ни даже особенного интереса.

– Да, это те женщины, – сказала она.

– Вне всякого сомнения? – спросил Грант и добавил: – Знаете, это ведь очень серьезное обвинение.

– У меня нет сомнений. Разве они могут быть?

– Значит, эти две дамы – те самые женщины, которые заперли вас, отобрали одежду, заставляли вас штопать белье и били хлыстом?

– Да, это они.

– Потрясающая лгунья, – сказала старая миссис Шарп таким тоном, каким обычно говорят: «Потрясающее сходство».

– Вы говорили, что мы отвели вас на кухню и дали выпить кофе, – сказала Марион.

– Да, так и было.

– Можете описать кухню?

– Я ее не рассматривала. Она была большая – кажется, с каменным полом и рядом колокольчиков.

– А плита какая?

– Я не обратила внимания на плиту, но кастрюля, в которой старушка грела кофе, была светло-голубая, эмалированная, с темно-синей каймой и покрытым сколами дном.

– Вряд ли в Англии найдется хоть одна кухня, где не было бы точно такой кастрюли, – сказала Марион. – У нас их три.

– Она девственница? – спросила миссис Шарп тем вежливо-заинтересованным тоном, каким спрашивают: «Это Шанель?»

Воцарилось изумленное молчание. Роберт обратил внимание на ошеломленное лицо Хэллама и раскрасневшуюся девочку, а также на то, что со стороны Марион не последовало возгласа «Мама!», которого он подсознательно, но уверенно ожидал. Возможно, ее молчание означало своего рода одобрение, или Марион, всю жизнь прожившую с матерью, невозможно было шокировать.

Грант с холодным упреком сказал, что это не важно.

– Вы так думаете? – спросила старая дама. – Если бы я месяц не появлялась дома, моя мать первым делом задала бы именно этот вопрос. Итак, теперь, когда девочка нас опознала, как вы намерены поступить? Арестовать нас?

– О нет. До этого еще далеко. Я хочу отвести мисс Кейн на кухню и на чердак, чтобы проверить, соответствуют ли они ее описанию. Если соответствуют, доложу начальнику, и он сам решит, что делать.

– Понятно. Ваша осторожность достойна восхищения, инспектор. – Она медленно встала. – Что ж, с вашего позволения я намерена возобновить прерванный отдых.

– Но разве вы не хотите присутствовать при том, как мисс Кейн осматривает… услышать… – выпалил Грант, в кои-то веки утративший самообладание, очевидно, от удивления.

– Боже мой, еще не хватало! – Слегка нахмурив брови, она разгладила черный халат. – Люди научились расщеплять невидимые атомы, – проворчала она, – а вот материал, который не мнется, до сих пор изобрести не смогли. Я ничуть не сомневаюсь, – добавила она, – что мисс Кейн узнает чердак. По правде говоря, я была бы безмерно удивлена, если бы она его не узнала.

Старуха двинулась к двери, а значит, и к девочке, и в глазах последней вдруг вспыхнуло странное выражение. На лице мелькнула тревога. Служащая полиции шагнула вперед. Миссис Шарп спокойно продолжала путь, но остановилась не более чем в ярде от девочки, лицом к лицу с нею. Целых пять секунд она молча и с интересом разглядывала лицо девочки.

– Мы досадно мало знакомы, а уже, оказывается, наносим друг другу побои, – наконец сказала старушка. – Надеюсь, прежде чем все закончится, я сумею узнать вас поближе, мисс Кейн. – Она повернулась к Роберту и отвесила поклон. – До свидания, мистер Блэр. Надеюсь, вы и дальше продолжите считать нас достойным объектом своего любопытства. – И, не обращая внимания на остальных, она вышла за дверь, которую открыл перед ней Хэллам.

Когда она ушла, в комнате повисло ощущение некоего разочарования. Против воли Роберт испытал восхищение пожилой дамой. Не так-то просто было отвлечь внимание присутствующих от оскорбленной героини.

– Мисс Шарп, вы не против, если мисс Кейн осмотрит части дома, важные для этого дела? – спросил Грант.

– Конечно. Но прежде я хочу вам кое-что сказать. Я хотела сказать это еще до того, как вы привели мисс Кейн. Я рада, что мисс Кейн здесь, чтобы это услышать. Так вот. Я никогда в жизни не видела эту девушку. Никогда и ни при каких обстоятельствах ее не подвозила. Ни я, ни моя мать никогда не приводили ее в этот дом и не удерживали ее здесь против воли. Надеюсь, я выразилась достаточно ясно?

– Вполне, мисс Шарп. Мы понимаем, что вы полностью отрицаете показания девочки.

– Полностью. От начала и до конца. Итак, пройдемте на кухню?

Глава 3

Вместе с Робертом и Марион Шарп Грант и девочка отправились осматривать дом, тогда как Хэллам и служащая полиции ждали их в гостиной. Кухню девочка действительно узнала. После этого они поднялись по лестнице до первого пролета. Роберт сказал:

– Мисс Кейн говорила, что до второго пролета какое-то твердое покрытие, но здесь тот же ковер, что и ниже.

– Только до поворота, – ответила Марион. – Там, где все видно. Дальше простой половичок. Викторианская экономия. В наши дни, если вы бедны, вы покупаете дешевую ковровую дорожку и застилаете ею всю лестницу. Но в те времена мнение соседей имело куда больший вес. Поэтому видимое глазу пространство застилали хорошим, дорогим ковром, а дальше ничего не было.

Девочка оказалась права и насчет третьего пролета. Ведущие на чердак ступени остались и вовсе без покрытия.

Чердак, имеющий столь большое значение, представлял собой квадратную комнатку с низким потолком, с трех сторон косым, повторяющим форму шиферной крыши. Свет проникал лишь через круглое окошко, выходящее на фасад. Листы шифера спускались от окошка к низкому белому парапету. Рама делила окно на четыре части, одну из которых рассекала заметная трещина. Окно, видимо, никогда не открывалось.

Мебели на чердаке не было. Пустота показалась Роберту неестественной. Здесь можно было бы оборудовать удобный и легкодоступный склад.

– Тут все было забито, когда мы сюда переехали, – сказала Марион будто в ответ на размышления Роберта. – Но поняв, что нам придется обходиться без горничной, мы избавились от лишнего.

Грант вопросительно взглянул на девочку.

– Кровать стояла вон в том углу, – сказала та, указывая на дальний угол. – Рядом был деревянный комод. А в этом углу, за дверью, было три пустые сумки для путешествий – два чемодана и дорожный сундук с плоской крышкой. Был еще стул, но она его унесла после того, как я пыталась разбить окно. – Девочка говорила о Марион с таким равнодушием, словно той здесь не было. – Вот где я пыталась разбить это стекло.

Роберту показалось, будто трещина на стекле появилась не несколько недель назад, а гораздо раньше, но отрицать, что она там есть, было невозможно.

Грант прошел в дальний угол и наклонился, чтобы осмотреть голый пол, хотя рассматривать его вблизи было не обязательно. Даже от двери, где стоял Роберт, видны были следы, оставленные колесиками на ножках кровати.

– Кровать была, – сказала Марион. – Как раз от нее, среди прочего, мы избавились.

– Что вы с ней сделали?

– Дайте подумать. Ох, мы отдали ее жене рабочего на молочной ферме «Стейплз». Старший мальчик вырос, чтобы делить комнату с остальными детьми, и мать разместила его в мезонине. Мы у них покупаем молочные продукты. Отсюда «Стейплз» не видно, но он находится всего через четыре поля от нас, за холмом.

– Где вы держите пустые чемоданы, мисс Шарп? У вас есть еще чулан?

Марион впервые замялась.

– У нас есть большой квадратный сундук с плоской крышкой, но мама хранит в нем свои вещи. Когда мы унаследовали «Франчайз», в спальне, которую заняла мама, стоял очень ценный старинный комод. Мы его продали и вместо него стали пользоваться сундуком. Мама покрывает его ситцевой накидкой. Свои чемоданы я храню в шкафу на площадке второго этажа.

– Мисс Кейн, вы помните, как выглядели чемоданы?

– О да. Один был из коричневой кожи с такими, знаете, медными штучками на углах, а второй – матерчатый в полоску, как у американцев.

Что ж, весьма детальное описание.

Грант еще некоторое время внимательно осматривал комнатку, изучил вид из окна, затем повернулся к двери.

– Можно увидеть чемоданы в шкафу? – спросил он Марион.

– Конечно, – ответила она с несчастным видом.

На первом пролете она открыла дверцу шкафа и отошла, чтобы дать инспектору взглянуть. Также посторонившись, Роберт заметил на лице девочки выражение триумфа. Его поразило, как сильно это выражение изменило ее спокойное, почти детское лицо. В нем было нечто дикое, примитивное и жестокое, совершенно не уместное на лице скромной школьницы, бывшей отрадой своих опекунов и наставников.

В шкафу хранились стопки постельного белья, а на полу стояли четыре чемодана. Два раскладных – фибровый и из сыромятной кожи; а два других – из коричневой кожи, с металлическими углами, и квадратная матерчатая шляпная коробка с узором из широких разноцветных полос.

– Это те чемоданы? – спросил Грант.

– Да, – ответила девочка. – Вон те два.

– Сегодня я больше не стану беспокоить мать, – сказала Марион с внезапным раздражением. – Готова признать, что сундук в ее комнате большой и с плоской крышкой. Он стоит там уже три года, и за это время его никуда не выносили.

– Очень хорошо, мисс Шарп. А теперь, пожалуйста, покажите гараж.

Позади дома, в бывшей конюшне, давным-давно переоборудованной в гараж, маленькая группа принялась рассматривать старый, видавший виды серый автомобиль. Грант зачитал описание, данное девочкой во время допроса. Оно было весьма точным; впрочем, подумал Блэр, оно вполне подошло бы тысячам других автомобилей, встречающихся на британских дорогах. Не очень-то веская улика.

– «Одно колесо не такого оттенка, как остальные, будто бы оно от другой машины. Это другое колесо было спереди и обращено ко мне, когда машина остановилась», – закончил Грант.

В наступившем молчании все четверо посмотрели на переднее колесо, отличавшееся от других более темным оттенком. Казалось, сказать больше нечего.

– Благодарю вас, мисс Шарп, – произнес наконец Грант, закрыв и убрав блокнот. – Вы были очень любезны, и я весьма признателен вам за помощь. Я ведь смогу связаться с вами по телефону в ближайшие дни, если мне снова понадобится с вами побеседовать?

– Да, инспектор. Мы не собираемся никуда уезжать.

Если Грант и заметил, как быстро она все поняла, то виду не подал.

Он поручил девочку служащей полиции, и они быстро ушли. Затем откланялись и Грант с Хэлламом. Последний по-прежнему выглядел так, словно ему стыдно за вторжение.

Марион проводила их до передней, оставив Блэра в гостиной. Вернулась она с подносом, на котором стояла бутылка хереса и стаканы.

– На ужин не приглашаю, – сказала она, опуская поднос и разливая вино, – отчасти потому, что «ужин» у нас – это всякая мелочь, мало похожая на то, к чему вы привыкли. (Вы знали, что обеды и ужины вашей тетушки славятся по всему Милфорду? Даже я о них слышала.) Ну, а отчасти потому, что… как сказала мама, Бродмур не по вашей части.

– Кстати об этом, – сказал Роберт. – Вы осознаете, что у девочки перед вами огромное преимущество? Я имею в виду ее показания. Она может описать практически любой предмет в вашем доме, и, если он обнаруживается там, где она сказала, это свидетельствует в ее пользу. Если же нет, то вам это не поможет; это лишь означает, что вы, вероятно, избавились от данного предмета. Допустим, если бы в шкафу не нашлось чемоданов, она могла бы сказать, что вы их выбросили, поскольку они стояли на чердаке и она могла их описать.

– Но она действительно описала их, хотя никогда не видела.

– Она описала два чемодана, не так ли? Будь у вас четыре одинаковых чемодана, у нее был бы один шанс из пяти угадать правильно. Но поскольку у вас чемоданы разные и все самые обыкновенные, шансы у нее были почти равные.

Он взял стакан хереса, который она поставила перед ним, отхлебнул и с изумлением обнаружил, что вино просто великолепно. Марион слегка улыбнулась:

– Мы экономим, но не на вине.

Роберт едва заметно покраснел. Неужели его удивление было так заметно?

– Но как насчет колеса? Откуда она о нем знала? Да и вообще все это невероятно. Откуда она знала мою мать, меня, даже то, как выглядит наш дом? Ворота у нас всегда закрыты. Даже если бы она их открыла – хотя не могу себе представить, как бы она вдруг очутилась на нашей пустынной дороге, – но если б она их все-таки открыла, она бы ничего не узнала о нас с матерью.

– А не могла она подружиться с вашей горничной или садовником?

– У нас никогда не было садовника, на участке ничего не растет, кроме травы. А горничную мы уже год не держим. Только вот раз в неделю приходит девушка с фермы и помогает убирать дом.

Роберт с сочувствием заметил, что в доме таких размеров трудно обходиться без прислуги.

– Да, но мне помогают две вещи. Домовитой меня не назовешь, но иметь собственное жилище так чудесно, что я готова мириться с любыми трудностями. Старый мистер Кроул приходился моему отцу двоюродным братом, но мы с ним не были знакомы. Много лет мы с мамой жили в пансионе в Кенсингтоне. – Уголки ее губ дрогнули в кривой усмешке. – Можете себе представить, как маму там любили! – Улыбка исчезла. – Отец умер, когда я была совсем маленькой. Он был из тех оптимистов, кто всегда рассчитывает завтра разбогатеть. Однажды он обнаружил, что после всех его спекуляций у нас не осталось денег даже на хлеб, и покончил с собой, оставив маму справляться с последствиями в одиночестве.

Роберт подумал, что это в некоторой степени объясняет характер миссис Шарп.

– Я ничему не обучалась, пришлось хвататься за любую работу. Только не за домашнюю – терпеть не могу домоводство, – а так служила во всяких женских лавчонках, которых в Кенсингтоне пруд пруди. Абажуры, цветы, всякие побрякушки, организация турпоездок. Когда умер старый мистер Кроул, я работала в чайной. Знаете, есть такие кафе, где по утрам собираются дамы и сплетничают. Знаю, трудновато.

– Что трудновато?

– Представить меня среди чайных чашек.

Роберт, не привыкший к тому, чтобы его мысли читали – тетушка Лин не была способна следовать за чьим-либо ходом мысли, даже если ей подробно все разъясняли, – почувствовал себя смущенным. Но Марион продолжала, не обращая на него внимания.

– Только мы ощутили себя в безопасности, как дома, и тут случилось такое.

Впервые после того, как она попросила его о помощи, у Роберта возникло горячее желание оказать ей поддержку.

– И все потому, что девчонке понадобилось алиби, – сказал он. – Надо бы узнать об этой Бетти Кейн побольше.

– Могу сказать одно. Она чрезмерно сексуальна.

– Это женское чутье?

– Нет. Я не слишком женственна, и чутья у меня нет. Но я ни разу не встречала никого – ни мужчину, ни женщину – с таким цветом глаз, кто не был бы слишком чувственным. Темный, непрозрачный цвет, своего рода поблекший синий – непременно об этом свидетельствует.

Роберт снисходительно улыбнулся. Она-то как раз показалась ему весьма женственной.

– И не надо смотреть на меня свысока лишь потому, что это не логика юриста, – прибавила она. – Взгляните на своих знакомых и сами все поймете.

Роберт тут же вспомнил Джеральда Бланта, героя нашумевшего милфордского скандала. У Джеральда как раз темно-синие глаза. У Артура Уоллиса, подручного в кабаке «Белый олень», который выплачивает по три штрафа в неделю. И у… Черт бы побрал эту женщину, она не имеет права делать дурацкие обобщения и при этом оказываться права.

– Интересно бы выяснить, чем она на самом деле занималась весь этот месяц, – сказала Марион. – Я искренне рада, что ее как следует избили. В мире есть по крайней мере один человек, верно оценивший эту девочку. Надеюсь рано или поздно с ним встретиться и пожать ему руку.

– С ним?

– С таким цветом глаз это наверняка «он».

– Что ж, – сказал Роберт, поднимаясь, – я сильно сомневаюсь в том, что Грант захочет доводить дело до суда. Слово девочки против вашего, а весомых доказательств нет ни у одной из сторон. Против вас будет ее подробное заявление, но ведь все улики косвенные. Против нее – явная неправдоподобность всей этой истории. Вряд ли Гранту удастся добиться судебного разбирательства.

– Проблема в том, что не имеет никакого значения, дойдет ли дело до суда или застрянет в папках Скотленд-Ярда. Рано или поздно пойдут слухи. Пока все это не прояснится, нам не будет покоя.

– О, все непременно прояснится, это я вам обещаю. Но думаю, нам следует денек-другой подождать, посмотреть, что собирается предпринять Скотленд-Ярд. У них куда больше возможностей докопаться до истины, чем у нас с вами.

– В устах адвоката это весьма трогательная оценка честности полиции.

– Поверьте, честность, может, и похвальна, но Скотленд-Ярд давно убедился, что она помимо прочего необходима для дела. Им просто невыгодно довольствоваться меньшим.

– Если дойдет до суда, – сказала она, провожая его к двери, – если приговор будет вынесен, чем нам это грозит?

– Не могу сказать точно: то ли два года тюрьмы, то ли семь лет принудительных работ. Я уже говорил, что касательно уголовного кодекса на меня полагаться не стоит. Но я все выясню.

– Да, пожалуйста. Разница весьма существенная.

Ее манера над всем смеяться пришлась ему по душе. Особенно если учесть, что впереди ее могло ожидать уголовное обвинение.

– До свидания, – сказала она. – Большое вам спасибо, что сразу приехали. Вы меня очень поддержали.

На пути к воротам Роберт вспомнил, что чуть было не бросил ее на съедение Бену Карли, и покраснел.

Глава 4

– Много дел сегодня, мой милый? – спросила тетя Лин, расправляя салфетку на пухлых коленях.

Этот вопрос имел смысл и вместе с тем ничего не значил. Он являлся столь же неотъемлемой частью прелюдии к обеду, как разглаживание салфетки на коленях и шарканье правой ступней в поисках скамеечки, куда тетушка ставила свои короткие ножки. Она не стремилась получить ответ; вернее, не обращала внимания на заданный ею же вопрос и не слушала, что именно отвечает собеседник.

Сегодня Роберт смотрел на тетушку с каким-то более глубоким расположением, нежели обычно. Потоптавшись во «Франчайзе», он по-новому оценил эту невысокую крепкую старушку с короткой шеей, круглым розовым личиком и седыми волосами, небрежно заколотыми крупными шпильками. Присутствие безмятежной тети Лин успокаивало его. Жизнь Линды Беннет была заполнена кулинарными рецептами, кинозвездами, крестниками и церковными базарами, и она считала эту жизнь прекрасной. Она прямо-таки излучала благополучие и довольство. Кроме «Женской страницы» в ежедневной газете («Как сделать бутоньерку из старой перчатки»), она, насколько Роберт знал, больше ничего не читала. Случалось, убирая брошенную Робертом газету, тетя Лин посматривала на заголовки и комментировала их. («“ПОДОШЛА К КОНЦУ ВОСЬМИДЕСЯТИДВУХДНЕВНАЯ ГОЛОДОВКА” – Ну и глупости! “НА БАГАМАХ НАШЛИ НЕФТЬ” – Милый, я тебе говорила, что парафин подорожал на пенни?») Но создавалось впечатление, будто тетя Лин не верит в существование того мира, о котором писали газеты. Мир тети Лин начинался с Роберта Блэра и оканчивался в радиусе десяти миль от него.

– Почему ты сегодня пришел так поздно, милый? – спросила она, покончив с супом.

Личный опыт подсказывал, что этот вопрос из иной категории, нежели: «Много дел сегодня, мой милый?»

– Пришлось съездить во «Франчайз» – тот дом на Ларборо-роуд. Меня просили дать юридический совет.

– Те странные люди? Не знала, что ты с ними знаком.

– На тот момент не был. Они просто хотели получить совет.

– Надеюсь, дорогой, они тебе заплатят. А то денег-то у них совсем нет. Отец что-то импортировал – кажется, земляные орехи – и допился до смерти. Оставил их, несчастных, без гроша в кармане. Старая миссис Шарп, чтобы свести концы с концами, держала пансион в Лондоне, а дочь там работала горничной. Еще немного, и они очутились бы на улице, но тут умер старик Кроул, владелец «Франчайза». Очень вовремя!

– Тетя Лин! Да с чего ты все это взяла?

– Но это правда, милый. Совершенная правда. Забыла, кто мне рассказывал – кто-то, кто жил в Лондоне на одной с ними улице, – но так или иначе, сведения из первых рук. Ты же знаешь, сплетнями я не увлекаюсь. Как дом, хороший? Мне всегда было интересно, что там за железными воротами.

– Нет, дом довольно уродливый. Но мебель неплохая.

– Сомневаюсь, что она в таком же хорошем состоянии, как наша, – сказала тетушка, самодовольно глядя на прекрасный буфет и красивые стулья вдоль стены. – Пастор вчера сказал: «Если не знать, что это жилое помещение, можно было бы подумать, что здесь музей». – Упоминание о пасторе будто что-то ей напомнило. – Кстати, ты уж потерпи Кристину несколько дней, прошу. По-моему, она опять собирается «спасать душу».

– Ох, бедная тетя Лин, несладко тебе приходится. Впрочем, я этого боялся. Сегодня за утренним чаем у меня на блюдце появился некий «текст». «Ты, Господь, меня видишь…» на розовом листочке в обрамлении изящного узора из пасхальных лилий. Значит, она опять меняет церковь?

– Да. Она пришла к выводу, что методисты – «гробы повапленные» [3], и теперь ходит в Вефильскую церковь над пекарней Бенсонов и со дня на день ожидает спасения. Все утро во весь голос пела гимны.

– Она постоянно их поет.

– Да, но не про «меч Господень». Когда она поет про «жемчужные венцы» или «улицы из золота», я спокойна. Но стоит ей затянуть про «меч Господень» – сразу ясно, пироги печь придется мне.

– Ну, дорогая тетушка, ты печешь не хуже Кристины.

– А вот и нет, – заявила Кристина, которая как раз принесла мясное блюдо. Это была крупная, полная женщина с неопрятными прямыми волосами и рассеянным взглядом. – Единственное, в чем ваша тетушка Лин лучше меня, это сдобные булочки, да и то раз в год. Нечего тут! А коли меня в этом доме не ценят, я могу и уйти.

– Кристина, солнце мое! – сказал Роберт. – Вы прекрасно знаете, что без вас этот дом невозможно даже представить, а если вы уйдете, то я последую за вами на край света. Хотя бы ради сливочных тортов. Кстати, нельзя ли сделать завтра сливочный торт?

– Негоже тратить сливочный торт на нераскаявшихся грешников. Да у нас вроде и сливок-то нет. Ладно, посмотрим. А вы, мистер Роберт, тем временем позаботьтесь-ка о своей душе и перестаньте бросать камни.

Тетя Лин тихо вздохнула, когда дверь за Кристиной закрылась.

– Двадцать лет, – задумчиво проговорила она. – Ты, верно, не помнишь, когда она пришла сюда прямиком из приюта. Ей было пятнадцать, такая худенькая, несчастненькая. За чаем умяла целый батон и сказала, что всю жизнь будет за меня молиться. Знаешь, думаю, она это делает.

В голубых глазах мисс Беннет блеснуло что-то похожее на слезу.

– Надеюсь, прежде чем заняться спасением души, она все-таки сделает сливочный торт, – сказал Роберт, отъявленный материалист. – Тебе понравилось кино?

– Ах, милый, я никак не могла забыть, что у него было пять жен!

– У кого?

– Не сразу, конечно, а по очереди. У Джина Дэрроу. Должна заметить, что программки, которые раздают в кино, очень содержательны, но немного разочаровывают. Видишь ли, сначала он был студентом. Я имею в виду, в фильме. Очень юным и романтичным. Но я все вспоминала про пять жен, и это испортило все впечатление. А вроде такой очаровательный. Говорят, третью жену он выкинул из окна шестого этажа и держал ее за запястья, но я в это не больно-то верю. Начнем с того, что он не выглядит настолько уж сильным. Будто в детстве у него были проблемы с дыханием. Такой слегка осунувшийся вид и тонкие запястья. Ему не хватит сил держать кого-то на такой высоте. Уж точно не на шестом этаже…

Тихий монолог продолжался вплоть до десерта, но Роберт задумался о «Франчайзе». К реальности он вернулся, когда они уже встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе.

– Очень симпатичная деталь туалета, если бы только горничные это понимали, – продолжала тетушка.

– Что именно?

– Передник. Понимаешь, она была горничной во дворце и носила такой забавный муслиновый фартучек. Просто очаровательный. Кстати, а во «Франчайзе» есть горничная? Нет? Что ж, неудивительно. Прошлую они, знаешь ли, морили голодом. Давали ей…

– Ох, тетя Лин!

– Уверяю тебя. На завтрак корочки от тостов. А когда у них бывал молочный пудинг…

Роберт не дослушал, какую гнусность породил молочный пудинг. Несмотря на вкусный ужин, ему вдруг стало тоскливо и тяжело. Если уж добросердечная, глупая тетя Лин не считает зазорным повторять абсурдные слухи, о чем же начнут болтать настоящие сплетницы Милфорда, когда разразится скандал?

– И кстати о горничных: у нас кончился коричневый сахар, милый, так что сегодня придется довольствоваться кусковым, – маленькая горничная Карли попала в беду.

– Хочешь сказать, кто-то вовлек ее в беду?

– Да, Артур Уоллис, подручный из «Белого оленя».

– Что, опять Уоллис?!

– Да, тут уж не до шуток, не так ли? Не понимаю, почему он никак не женится? Ему бы это обходилось гораздо дешевле.

Но Роберт опять не слушал. Он будто вернулся в гостиную «Франчайза», где над ним посмеивались за свойственную юристам нетерпимость ко всяческим обобщениям. Вернулся в унылую комнату с неполированной мебелью, где на стульях валялись какие-то вещи, и никто не думал их прибирать.

И никто, если подумать, не ходил за ним по пятам с пепельницей.

Глава 5

Неделю спустя в дверь кабинета Роберта просунулась маленькая, вытянутая седая голова мистера Хезелтайна. Тот сообщил, что в офисе ждет инспектор Хэллам, желающий с ним повидаться.

Помещение напротив, где всем заправлял мистер Хезелтайн, всегда называлось «офисом», хотя и кабинет Роберта, и комнатенка за ним, где сидел Невил Беннет, тоже явно были офисами, несмотря на ковровые покрытия и мебель из красного дерева. Позади «офиса» располагалась официальная приемная, по размеру соответствовавшая комнатке молодого Беннета, но клиентам фирмы «Блэр, Хэйуорд и Беннет» она никогда не нравилась. Посетители сообщали о своем прибытии в «офисе» и, как правило, задерживались там, чтобы посудачить до тех пор, пока Роберт не сможет их принять. Мисс Тафф давно приспособила крошечную «приемную» для своих нужд: писала в ней письма Роберта вдали от отвлекающих посетителей и надоедливых клерков.

Когда мистер Хезелтайн отправился за инспектором, Роберт с удивлением заметил, что волнуется так, как не волновался со времен своей юности, подходя к доске посмотреть листок с результатами экзаменов. Неужели жизнь его настолько скучна, что чужая беда может так его взволновать? Или дело в том, что всю последнюю неделю он так часто вспоминал Шарпов, что они перестали быть ему чужими?

Роберт взял себя в руки, готовясь выслушать Хэллама. Из его осторожных слов он понял, что Скотленд-Ярд не намерен ничего предпринимать на основании имеющихся на данный момент улик. Блэр обратил внимание на слова «имеющихся на данный момент улик» и правильно оценил положение. Дело не закрывается – разве Ярд вообще когда-нибудь закрывал дела просто так? Пока что полиция собирается подождать.

Ввиду сложившихся обстоятельств мысль о притихшем в ожидании Скотленд-Ярде не то чтобы успокаивала.

– Насколько я понимаю, у них нет подкрепляющих свидетельств, – сказал Роберт.

– Не смогли найти водителя грузовика, который ее подвез, – пояснил Хэллам.

– Ничего удивительного.

– Да, – согласился Хэллам, – ни один шофер не рискнет лишиться работы, признавшись, что кого-то подвез. Тем более девушку. У транспортных компаний на этот счет строгие правила. А уж если девушка влипла в неприятности и полиция взялась задавать вопросы, то никто в здравом уме не признается, что хотя бы видел ее. – Хэллам взял предложенную Робертом сигарету. – Им нужен этот водитель, – прибавил инспектор. – Или кто-нибудь в этом роде.

– Да, – задумчиво произнес Роберт. – Как она вам, Хэллам?

– Девочка? Не знаю. Славная. Кажется, вполне искренняя. Могла бы быть моей дочерью.

«Вот что их ждет, если дело дойдет до суда», – подумал Блэр. Каждому присутствующему девочка, дающая показания, непременно будет напоминать собственную дочь. Не потому, что похожа на беспризорницу; как раз наоборот. Добротная школьная куртка, неприметные волосы, юное, не тронутое косметикой личико с милыми ямочками на щеках, широко расставленные честные глаза – не пострадавшая, а мечта представителей обвинения.

– Обычная девочка, такая же, как другие ее сверстницы, – продолжал рассуждать Хэллам. – Ничего плохого о ней сказать не могу.

– Значит, вы не судите людей по цвету глаз, – сказал Роберт как бы невзначай, все еще думая о девочке.

– Ха, еще как! – вдруг заявил Хэллам. – Уверяю вас, существует определенный оттенок светло-голубого цвета, который может заклеймить человека, прежде чем тот успеет раскрыть рот. Обладатели таких глаз – лжецы все как на подбор! – Он помолчал и затянулся сигаретой. – Если подумать, они и на убийство способны, хотя я встречал не так уж много убийц.

– Вы меня пугаете, – сказал Роберт. – Теперь буду держаться подальше от обладателей светло-голубых глаз.

Хэллам ухмыльнулся:

– Ничего страшного, главное – как следует спрятать бумажник. Все такие голубоглазые лгут ради денег. А убивают, только если совсем запутаются в собственном вранье. Настоящего убийцу отличает не цвет глаз, а то, как они поставлены.

– Поставлены?

– Да. Они поставлены неправильно. В смысле, глаза. Так, будто им место на разных лицах.

– Я думал, вы встречали не так много убийц.

– Да, но я читал множество дел об убийствах и изучал фотографии. Меня всегда удивляло, что ни в одной книге об убийствах об этом не говорится, а это ведь так часто бывает. Я имею в виду неправильно поставленные глаза.

– То есть это ваша собственная теория.

– Результат моих личных наблюдений, да. Советую вам самому взглянуть. Очень любопытно. Я дошел до того, что теперь выискиваю этот феномен.

– На улице?

– Нет, не до такой же степени. Но когда поступает новое дело об убийстве, я жду фотографий, а когда их получаю, думаю: «Ну вот! А я о чем говорил?»

– А если на фотографии глаза совершенно правильные?

– Тогда это почти наверняка то, что называется случайным убийством, то есть совершенным при таких обстоятельствах, при каких каждый мог бы стать убийцей.

– А если бы вам попалась, например, фотография его преподобия пастора из Нижнего Дамблтона, для которого благодарные прихожане устроили праздник в честь пятидесятилетия преданного служения, и вы бы заметили, что глаза пастора поставлены совершенно неправильно, к какому бы вы пришли заключению?

– Что он доволен женой, дети его слушаются, денег на жизнь ему хватает, политикой он не занимается, ладит с местными большими шишками, а службу вести ему позволяют так, как он сам того пожелает. Иными словами, ему незачем кого-то убивать.

– По-моему, вы умеете ловко выкручиваться.

– Ха! – угрюмо воскликнул Хэллам. – Похоже, я зря потратил свои полицейские умозаключения на человека с юридическим складом ума. А я было подумал, – вставая, прибавил он, – что адвокату пригодились бы бесплатные советы о том, как оценивать незнакомцев.

– Я бы сказал, – заметил Роберт, – что вы развратили мой невинный ум. Теперь я не смогу разговаривать с клиентами, не обращая внимания на цвет глаз и симметричность их расположения.

– Ну хоть что-то. Вам давно пора узнать правду жизни.

– Спасибо, что вы зашли сообщить мне новости о «Франчайзе», – сказал Роберт, взяв себя в руки.

– В этом городе говорить по телефону, – сказал Хэллам, – все равно что по радио объявлять.

– В любом случае спасибо. Я должен сразу же поставить Шарпов в известность.

Когда Хэллам ушел, Роберт поднял телефонную трубку.

Хэллам был прав: свободно говорить по телефону Роберт не мог, но он хотел сообщить даме из «Франчайза», что собирается навестить их и передать хорошие новости. Это их хоть немного успокоит. Кроме того, взглянув на часы, он установил, что как раз подойдет время ежедневного послеобеденного отдыха миссис Шарп, а значит, ему, вероятно, удастся избежать встречи со старой фурией. В сознании возникла не до конца оформленная мысль о встрече с Марион Шарп наедине.

Но на звонок никто не ответил.

Роберт минут пять подряд тщетно набирал номер. Шарпов не было дома.

Пока он возился с телефоном, в комнату вошел Невил Беннет – как обычно, в ужасном твидовом костюме, в розоватой рубашке и пурпурном галстуке. Прижав трубку к уху и разглядывая Невила, Роберт в сотый раз подумал о том, что станет с фирмой «Блэр, Хэйуорд и Беннет», когда она выскользнет из крепкой хватки Блэра и перейдет в руки юного отпрыска семейства Беннет. Мозги у Невила были, однако проку от них в Милфорде мало. Милфорд требовал, чтобы человек, достигший совершеннолетия, остепенился. Но Невил упорно не желал принимать мир таким, какой он есть, по-прежнему активно, пускай и несознательно, эпатируя его. Костюм – прямое тому доказательство.

Не то чтобы Роберт требовал от юноши носить традиционный черный костюм. Сам Роберт предпочитал серый твид, да и деревенские клиенты свысока смотрели на «городской» стиль. (Тогда, по телефону, Марион Шарп неосторожно назвала адвоката, одетого по городской моде, «ужасным маленьким человеком в полосатых костюмах».) Однако твид твиду рознь. Твид Невила гротескно отличался от твида Роберта.

– Роберт, – сказал Невил, когда Роберт с унылым видом проигравшего положил трубку, – я закончил с бумагами по делу Кэлторпов и думал прокатиться в Ларборо, если у тебя больше нет для меня поручений.

– А ты не можешь с ней по телефону поговорить? – спросил Роберт.

Невил в свободной современной манере был как бы помолвлен с третьей дочерью епископа из Ларборо.

– Да нет, я не к Розмари собираюсь. Она уехала на неделю в Лондон.

– Видимо, на митинг возле Альберт-холла? – спросил Роберт, пребывавший в скверном настроении от того, что ему не удалось порадовать Шарпов добрыми вестями.

– Нет, возле Гилдхолла, – сказал Невил.

– Что на этот раз? Вивисекция?

– Порой ты чудовищно старомоден, Роберт, – с видом торжественного долготерпения произнес Невил. – В наше время никто, кроме пары-тройки психов, не протестует против вивисекции. Это митинг по поводу того, что наша страна отказалась дать убежище патриоту по фамилии Котович.

– Насколько я знаю, этого так называемого патриота разыскивают в его собственной стране.

– Да, его враги.

– Нет, полиция. Из-за двух убийств.

– Это были казни.

– Невил, ты случаем не последователь Джона Нокса [4]?

– Господи, конечно, нет. Он-то тут при чем?

– Он верил в самосуд. Я смотрю, эта идейка и у нас набирает популярность. Впрочем, если выбирать между мнением Розмари по поводу Котовича и мнением особого отдела полиции, то я на стороне полиции.

– Полиция лишь выполняет приказы министерства иностранных дел. Это любой знает. Но если я начну разъяснять тебе тонкости дела Котовича, то опоздаю на фильм.

– Что за фильм?

– Французский. За этим я и еду в Ларборо.

– Полагаю, тебе известно, что вся эта французская чепуха, которую с таким восторгом потребляет британская интеллигенция, в родной стране считается весьма второсортной? Ну да ладно. Не мог бы ты по дороге остановиться у «Франчайза» и бросить записку в их почтовый ящик?

– Могу. Давно хотел поглядеть, что там за забором. Кто там теперь живет?

– Пожилая дама с дочерью.

– Дочерью? – заинтересовался Невил.

– С дочерью средних лет.

– А-а! Ладно, только пальто возьму.

В записке Роберт написал, что пытался дозвониться, что сейчас ему нужно на часок отойти по делам, но он позвонит снова, как только освободится, а Скотленд-Ярд пока не собирается передавать дело в суд.

В кабинет ворвался Невил с перекинутым через руку кошмарным пальто реглан, схватил записку и исчез, бросив лишь: «Передай тете Лин, что я могу опоздать. Она пригласила меня на ужин!»

Роберт отправился в «Розу и корону» на встречу с клиентом – старым фермером, последним человеком в Англии, страдающим от хронической подагры. Старик еще не пришел, и Роберт, обычно такой невозмутимый и лениво-добродушный, вдруг сделался нетерпелив. Характер его жизни изменился. Доныне события ровно, с одинаковой привлекательностью сменяли друг друга, и он неторопливо и спокойно переходил от одного к другому. Теперь же в его жизни появился интерес, и все остальное вращалось вокруг него.

Он присел на обитый ситцем стул в вестибюле и посмотрел на зачитанные газеты, лежавшие на кофейном столике. Единственным свежим выпуском был номер еженедельника «Уотчмэн». Роберт неохотно взял его и снова подумал, как раздражает его пальцы прикосновение к сухой бумаге и острым краям листов. Обычная сборная солянка из протестов, стихов, нравоучений; среди протестов на почетном месте будущий тесть Невила, три четверти колонки порицавший Англию за отказ приютить беглого «патриота».

Епископ Ларборо давным-давно включил в определение христианского долга веру в то, что обездоленные всегда правы. Перед ним преклонялись балканские революционеры, организаторы стачек и старые уголовники в местных тюрьмах. (Единственным исключением в последней группе был отъявленный рецидивист Бэнди Брейн, презиравший епископа и почитавший коменданта, в представлении которого слеза – лишь капля влаги и который легко и без лишних эмоций раскалывал самые жалостные россказни.) Заключенные тепло отзывались о старике и говорили, что он готов поверить в любое вранье, сколько ни заливай.

Обычно епископ даже немного забавлял Роберта, но сегодня он его скорее раздражал. Роберт попробовал прочесть два стихотворения, ничего в них не понял и бросил газету обратно на столик.

– Опять на Англию грешат? – спросил Бен Карли, остановившись у его стула и мотнув головой в сторону еженедельника.

– Привет, Карли.

– Ораторская трибуна для богачей, – заметил низкорослый адвокат, насмешливо переворачивая страницы пожелтевшим от никотина пальцем. – Выпьем?

– Благодарю, но я жду мистера Уиньярда. Он теперь едва передвигает ноги.

– Да уж, бедняга. Грехи отцов. Ужасно страдать от последствий портвейна, которого сам ни капли в рот не брал! Я недавно видел твой автомобиль у ворот «Франчайза».

– Да, – с легким удивлением сказал Роберт.

Карли редко говорил вот так в лоб. Но если он видел автомобиль Роберта, значит, видел и полицейские машины.

– Если ты их знаешь, то сможешь мне кое-что рассказать. Всегда хотел знать, правдивы ли слухи.

– Какие?

– Они ведьмы?

– Их считают ведьмами? – шутливо спросил Роберт.

– Я так понимаю, в округе ходят подобные слухи, – сказал Карли, пытливо разглядывая Роберта блестящими черными глазами. Затем он окинул вестибюль свойственным ему беглым, изучающим взглядом.

Роберт понял, что Карли ненавязчиво предложил ему информацию, которая могла оказаться полезной.

– Что ж, – сказал Роберт, – с тех пор как в наших краях появилось такое развлечение, как кино, охоте на ведьм пришел конец.

– А вот и нет. Дай этим мидлендским дуракам любой предлог, и они с жаром начнут гоняться за ведьмами. По мне, это самая натуральная кучка дегенератов. А вон и твой старикан. Ну, до встречи.

Одним из наиболее привлекательных качеств Роберта было то, что он проявлял искренний интерес к людям и их бедам, и он выслушал бессвязную историю старого мистера Уиньярда с такой доброжелательностью, что заслужил его благодарность, и тот мысленно прибавил сто фунтов к имени Роберта, уже упомянутого им в завещании. Но как только встреча подошла к концу, Роберт поспешил к отельному телефону.

К телефону выстроилась очередь, и он решил позвонить из гаража на Син-лейн. Контора к этому времени уже закрылась, да и до нее далековато. Шагая по улице, он задумался о том, что в гараже как раз его машина, и если она… то есть они попросят его приехать, чтобы поподробнее обсудить дело… а они почти наверняка… конечно же, они пожелают обсудить, как можно дискредитировать историю девочки, независимо от того, передадут дело в суд или нет… Его так обрадовали новости Хэллама, что он даже не успел обдумать, что это значит…

– Добрый вечер, мистер Блэр, – сказал Билл Броу, протискивая свои мощные габариты в узкую дверь гаражной конторы. На его круглом спокойном лице отражалось приветственное выражение. – Нужна машина?

– Нет, сначала, если позволите, я хотел бы позвонить.

– Конечно.

Стэнли высунул худощавое лицо из-под автомобиля и спросил:

– Вам что-нибудь известно?

– Ничего, Стэн. Я уже несколько месяцев не делал ставок.

– Я поставил два фунта на клячу по имени Светлое Обещание и проиграл. Вот что бывает, когда веришь в лошадь. Если в следующий раз что-нибудь узнаете…

– Когда в следующий раз сделаю ставку, обязательно сообщу. Но это все равно будут скачки.

– Лишь бы не кляча… – сказал Стэнли, вновь исчезая под машиной, а Роберт зашел в маленький, жаркий, ярко освещенный офис и поднял трубку.

Ответила Марион, и голос ее прозвучал тепло и радостно:

– Вы даже не представляете, какое облегчение принесла нам ваша записка. Мы с мамой всю неделю щипали паклю. Кстати, этим еще занимаются?

– Кажется, нет. Теперь вроде дают более конструктивные задания.

– Вроде трудотерапии.

– Вроде того.

– Сомневаюсь, что мне пошло бы на пользу принудительное шитье.

– Для вас, наверное, подобрали бы что-то более приятное. В наше время не принято заставлять заключенных делать то, чего они не хотят.

– Впервые слышу в вашем тоне горечь.

– А она есть?

– Чистой воды горькая настойка.

Что ж, раз зашла речь о питье, возможно, она пригласит его на бокал хереса перед ужином.

– Между прочим, у вас очаровательный племянник.

– Племянник?

– Юноша, который доставил записку.

– Он мне не племянник, – холодно сказал Роберт. Почему, когда тебя называют чьим-то дядей, сразу стареешь? – Это мой двоюродный брат. Но я рад, что он вам понравился. – Нет, пора брать быка за рога. – Я бы хотел встретиться с вами, чтобы обсудить, как исправить положение. Обезопасить вас… – Он замолчал, ожидая ответа.

– Да, конечно. Может, нам заглянуть к вам в контору как-нибудь утром, когда отправимся за покупками? Как думаете, что нам теперь делать?

– Возможно, следовало бы провести частное расследование. Однако не стоит обсуждать это по телефону.

– Да, разумеется. Ну что, тогда мы заедем к вам утром в пятницу? В этот день мы обычно ездим за покупками. Или у вас в пятницу дела?

– Нет, меня это вполне устраивает, – сказал Роберт, проглотив разочарование. – Около полудня?

– Да, прекрасно. Послезавтра в двенадцать у вас в конторе. До свидания, и еще раз спасибо за поддержку и помощь.

Она решительно и спокойно положила трубку, без всякой милой болтовни, которую Роберт привык ожидать от женщин.

– Вывести ее для вас? – спросил Билл Броу, когда Роберт вернулся в тускло освещенный дневным светом гараж.

– Что? Ах, машину. Нет, благодарю, сегодня она мне не нужна.

Вечером Роберт, как обычно, пошел прогуляться по Хай-стрит, изо всех сил стараясь не чувствовать себя отверженным. Он с самого начала не желал ехать во «Франчайз» и не скрывал этого; разумеется, Марион предпочла бы избежать подобного. То, что он взял на себя защиту их интересов, – всего лишь работа, а такое следует обсуждать по-деловому, на рабочем месте. Им нет смысла дальше вовлекать его в свою жизнь.

Что ж, думал Роберт, усаживаясь на свой любимый стул у камина в гостиной и открывая вечернюю газету (напечатанную утром в Лондоне), когда в пятницу они придут в офис, можно будет как-то перевести деловые отношения в более личные. Стереть в памяти первый неудачный отказ, так сказать.

Тишина в доме успокаивала. Кристина уже два дня сидела у себя в комнате, поглощенная молитвой и религиозными размышлениями, а тетя Лин готовила ужин в кухне. Пришло веселое письмо от Леттис, единственной сестры Роберта, в течение нескольких лет кровавой войны водившей грузовик, полюбившей высокого молчаливого канадца и теперь воспитывавшей пятерых светловолосых карапузов в Саскачеване. «Приезжай поскорее, милый Робин, – писала она, – пока мои ребята не выросли, а сам ты не оброс мхом. Сам знаешь, общество тети Лин тебе вредит!» Он как будто слышал голос сестры, произносившей эти слова. Они с тетей Лин ни в чем не могли прийти к согласию.

Он расслабленно улыбался, предаваясь воспоминаниям, и тут его умиротворение нарушило вторжение Невила.

– Почему ты мне не сказал, какая она? – с ходу спросил Невил.

– Кто?

– Ну, эта женщина, Шарп. Почему не сказал?

– Я не думал, что вы встретитесь, – ответил Роберт. – Тебе всего-то нужно было бросить письмо в дверную щель.

– В двери не было щели, поэтому я позвонил, а они как раз вернулись откуда-то. Короче, она сама мне открыла.

– Я думал, она спит после обеда.

– По-моему, она никогда не спит. Она вообще не человек – сплошной огонь и сталь.

– Да, старушка грубовата, но будь снисходителен. У нее была очень тяжелая…

– Старушка? О ком это ты?

– О старой миссис Шарп, разумеется.

– Старую миссис Шарп я в глаза не видел. Я говорю о Марион.

– Марион Шарп? А откуда ты знаешь, что ее зовут Марион?

– Она мне сказала. Ей подходит, не правда ли? Иначе ее и не могли бы звать.

– Учитывая, что ты видел ее только в передней, вы как будто весьма близко знакомы.

– О, она напоила меня чаем.

– Чаем! Разве ты не спешил на французский фильм?

– Я никогда не спешу, если такая женщина, как Марион, приглашает меня на чай. Ты обратил внимание на ее глаза? Ну конечно, обратил. Ты же ее адвокат. Замечательный оттенок серого, с зеленцой. А эта линия бровей, словно след кисти гениального художника. Крылатые брови. По дороге домой я сочинил про них стихи. Хочешь послушать?

– Нет, – отрезал Роберт. – Тебе понравился фильм?

– О, я не пошел в кино.

– Не пошел?

– Сказал же: вместо этого мы с Марион пили чай.

– То есть ты весь день провел во «Франчайзе»?

– Судя по всему, – мечтательно отозвался Невил, – но, боже мой, мне показалось, что прошло лишь семь минут.

– А как же твоя страсть к французским фильмам?

– Но Марион и есть самый настоящий французский фильм. Даже ты должен это понимать! – От слов «даже ты» Роберт скривился. – Зачем мне тень, если есть реальность? Искренность. Разве не это ее главное достоинство? Я никогда не встречал никого более искреннего, чем Марион.

– Даже Розмари? – Роберт был в том состоянии, которое тетя Лин называла «вышел из себя».

– А, Розмари – душечка, и я на ней женюсь, но это отнюдь не то же самое.

– Неужели? – с обманчивой кротостью произнес Роберт.

– Конечно. На таких женщинах, как Марион Шарп, не женятся, это все равно что сочетаться браком с ветром и облаками. Или с Жанной д’Арк. Думать о браке, когда речь идет о такой женщине, прямо-таки богохульство. Кстати, она и тебя добрым словом помянула.

– Очень мило с ее стороны.

Он говорил так сухо, что даже Невил это заметил.

– Тебе она не нравится? – спросил он, бросив на двоюродного брата удивленно-недоверчивый взгляд.

Роберт сейчас перестал быть добрым, ленивым, терпимым Робертом Блэром и превратился в обыкновенного усталого человека, который еще не ужинал и страдал из-за того, что ему отказали.

– По-моему, – сказал он, – Марион Шарп попросту тощая сорокалетняя женщина, которая живет со своей грубой старой матерью в уродливом старом доме и порой, как и любой другой человек, нуждается в совете юриста.

Еще даже не договорив, он пожалел, что не может взять свои слова обратно, как будто предал друга.

– Наверное, она просто не в твоем вкусе, – добродушно сказал Невил. – Ты всегда предпочитал глуповатых блондинок, верно? – Он говорил беззлобно, словно констатируя не слишком любопытный факт.

– Не понимаю, с чего ты это взял.

– Все женщины, на которых ты едва не женился, были как раз такими.

– Когда это я на ком-то «едва не женился»? – процедил сквозь зубы Роберт.

– Ну вот Молли Мэндерс, например, тебя почти поймала.

– Молли Мэндерс? – сказала разрумянившаяся у плиты тетя Лин, внося поднос с хересом. – Такая дурочка. Считала, что блинчики делают на доске для выпечки. И постоянно смотрелась в карманное зеркальце.

– Это ведь тетя Лин спасла тебя от нее, не так ли, тетушка?

– Не знаю, что ты имеешь в виду Невил. Милый, перестань расхаживать по каминному коврику, лучше подкинь поленце в огонь. Тебе понравился французский фильм, дорогой?

– Я не ходил в кино. Я пил чай во «Франчайзе». – Он глянул в сторону Роберта, уже догадавшись, что за реакцией Роберта что-то скрывается.

– С теми странными людьми? О чем же вы говорили?

– О горах… О Мопассане… О курах…

– О курах, милый?

– Да, о том, что вблизи голова курицы выглядит как средоточие зла.

Тетя Лин явно не поняла, о чем он, и повернулась к Роберту как к более надежному из ее племянников.

– Раз уж ты собираешься иметь с ними дело, милый, не следует ли мне нанести им визит? Или попросить об этом жену пастора?

– Я бы не стал просить жену пастора делать столь опрометчивый шаг, – сухо сказал Роберт.

Тетя Лин колебалась, однако домашние заботы были важнее.

– Не задерживайтесь за бутылкой хереса, иначе ужин в духовке испортится. Слава богу, Кристина завтра выйдет. По крайней мере, я на это надеюсь; спасение души, как правило, отнимает у нее не больше двух дней. Нет, я все же не стану наносить визит этим людям из «Франчайза». Мало того что они нездешние и весьма странные, так еще и, положа руку на сердце, наводят на меня ужас.

Да, вот типичный образец отношения к Шарпам, которого следует ожидать. Бен Карли постарался сегодня дать ему понять, что, если у обитательниц «Франчайза» возникнут неприятности с полицией, на беспристрастных присяжных нечего и рассчитывать. Роберт должен принять меры, чтобы защитить Шарпов. В пятницу он обязательно посоветует им нанять агента и провести частное расследование. Полиция уже лет десять как перегружена, но человеку, работающему над одним делом в собственном ритме, возможно, удастся обнаружить то, что упустили официальные следователи.

Глава 6

Однако в пятницу утром было уже поздно предпринимать какие-либо меры по обеспечению безопасности обитательниц «Франчайза».

Роберт принял во внимание и настойчивость полиции, и постепенное распространение слухов, но вот об «Эк-Эмме» он как-то не подумал.

«Эк-Эмма» являла собой новейший образчик желтой прессы, занесенный в Англию с Запада. Газета действовала согласно следующему принципу: проще заплатить две тысячи фунтов штрафа за клевету, все равно при выручке в полмиллиона это окупится. Своими броскими заголовками, сенсационными фотографиями и яркими текстами она превосходила любое ныне известное издание британской прессы. На Флит-стрит эту газетенку называли особым словом, емким и непечатным, однако защититься от нее не представлялось возможным. Пресса всегда служила собственным цензором, решая в соответствии с принципами здравомыслия и хорошего вкуса, что допустимо, а что нет. Если какое-то издание «самовольно» решало эти принципы нарушить, никакая сила на земле не могла заставить его встать на путь истинный. За десять лет существования выручка от ежедневных продаж «Эк-Эммы» на полмиллиона превзошла прибыль самой читаемой газеты в стране. В пригородных поездах семеро пассажиров из десяти читали по дороге на работу «Эк-Эмму».

Именно «Эк-Эмма» раздула из дела дома «Франчайз» настоящий скандал.

Рано утром в пятницу Роберт отправился за город к пожилой даме, которая перед смертью желала изменить завещание. Этим она занималась в среднем каждые три месяца, хотя ее врач искренне утверждал, что «она вполне сумеет с первого раза задуть сто свечей на торте». Но адвокат, разумеется, не может сказать клиентке, срочно вызвавшей его к себе в восемь тридцать утра, перестать валять дурака, так что Роберт прихватил новые пустые бланки для завещания, взял автомобиль из гаража и отправился за город. Несмотря на привычную схватку со старой тираншей – та никак не могла уяснить элементарного факта, что четыре человека не могут получить по трети наследства каждый, – он получил истинное удовольствие от весеннего пейзажа. По пути обратно он напевал себе под нос, радуясь, что меньше чем через час увидит Марион Шарп.

Он решил простить ее за то, что ей понравился Невил. В конце концов, если по справедливости, Невил ведь не пытался спихнуть ее Бену Карли.

Роберт проехал в гараж под носом у высыпавшей из конюшни утренней смены, поставил автомобиль и, вспомнив, что первое число месяца уже прошло, зашел в контору заплатить по счету Броу, который занимался административными делами. Но в конторе сидел Стэнли. Мощными кистями, которыми, как ни удивительно, были увенчаны его тощие руки, он пролистывал счета и перечни товаров и услуг.

– Когда я служил в Корпусе связи, – сказал Стэнли, рассеянно глядя на Роберта, – я считал квартирмейстера мошенником, но теперь я в этом не уверен.

– Что-то пропало? – спросил Роберт. – Я просто зашел заплатить. Обычно Билл готовит счет заранее.

– Наверное, он где-то здесь, – сказал Стэнли, не отрываясь от бумаг. – Посмотрите.

Роберт, привыкший к порядкам конторы, приподнял отброшенные Стэнли разные бумаги. Под ними обнаружился обычный аккуратный слой документации Билла. Из-под бумажного хаоса вдруг выглянуло девичье лицо – фотография в газете. Он не сразу узнал ее, но кого-то она ему напомнила, и он всмотрелся внимательнее.

– Нашел! – победоносно воскликнул Стэнли, отцепив от скрепки листок. Остальные бумажки он сгреб в кучу, и взору Роберта открылась вся первая страница утреннего выпуска «Эк-Эммы».

Похолодев, он ошеломленно уставился на газету.

Стэнли, намереваясь забрать у него бумаги, заметил, что именно привлекло его внимание, и одобрительно произнес:

– Симпатичная. Напоминает мне девицу, которую я знавал в Египте. Такие же широко расставленные глаза. Миленькая была девчушка. Врунья, каких поискать.

Он продолжил раскладывать разбросанные бумаги, а Роберт никак не мог отвести глаз от газеты.

Наверху страницы огромными черными буквами было написано:

«ВОТ ЭТА ДЕВОЧКА».

Под ними две трети полосы занимала фотография. Затем шрифтом поменьше, но не менее кричащим:

«ЭТО ТОТ САМЫЙ ДОМ?»

Ниже – фотография «Франчайза».

Внизу страницы:

«ДЕВОЧКА ГОВОРИТ – ДА.

А ЧТО ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ?»

«Читайте подробности далее».

Роберт перевернул страницу.

Да, в статье представлены все подробности, кроме фамилии Шарп.

Он закрыл газету и снова взглянул на шокирующую первую полосу. Еще вчера «Франчайз» защищали четыре высокие стены; он был столь незаметным, столь самодостаточным, что даже обитатели Милфорда не знали, как выглядит этот дом. А сегодня на него можно полюбоваться в любом газетном киоске, на любой книжной полке от Пензанса до Пентленда. Его суровый плоский фасад зловеще контрастировал с невинностью лица на фотографии сверху.

Девочку, судя по всему, снимали в фотоателье. Ей уложили волосы, и она надела выходное платье. Без школьной курточки она выглядела… все такой же невинной и юной, но… Роберт толком не знал, как это описать. Она выглядела как будто менее… неприступно, что ли? Школьная куртка мешала видеть в ней женщину, как мешает, например, монашеское одеяние. Если подумать, о защитных свойствах школьной формы можно сочинить целый трактат. Форма – одновременно броня и камуфляж. Без нее девочка казалась намного женственнее.

Но это было все то же трогательно-невинное личико, юное и привлекательное. Открытый лоб, широко поставленные глаза, пухлая нижняя губа, придававшая ей выражение обиженного ребенка, – сочетание всего этого производило потрясающее впечатление. Тому, что написано на этом юном личике, поверил бы не только епископ Ларборо.

– Можно одолжить газету? – спросил он Стэнли.

– Берите, – ответил Стэнли. – Мы прочли ее за завтраком. Там ничего интересного.

– А это вам не показалось интересным? – удивился Роберт, указывая на первую полосу.

Стэнли глянул на фотографию.

– Нет, разве что она напоминает мне ту девчонку из Египта с ее вечным враньем и прочими штучками.

– Значит, вы не верите ее рассказу?

– А вы сами как думаете? – презрительно бросил Стэнли.

– Ну а где же, по-вашему, она была все это время?

– Если вспомнить ту, с Красного моря, могу сказать вполне определенно: шлялась где-то, – заявил Стэнли, и тут как раз зашел клиент.

Роберт взял газету и вышел. Хоть кто-то не поверил этой истории. Впрочем, тому виной, скорее, прошлый опыт Стэнли и свойственный ему цинизм.

Судя по всему, Стэнли не слишком внимательно читал газету, не вникал в имена и названия, однако так (если верить опросам) делали лишь десять процентов читателей. Остальные же девяносто наверняка изучили каждое слово и теперь, скорее всего, уже вовсю обсуждали прочитанное.

У себя в конторе Роберт узнал, что до него несколько раз пытался дозвониться Хэллам.

– Закройте дверь и войдите, – бросил он старому Хезелтайну, который, известив его о звонках Хэллама, продолжал стоять на пороге кабинета. – Вот, взгляните-ка.

Одной рукой Роберт потянулся за телефонной трубкой, другой расстелил перед Хезелтайном газету.

Старик аккуратно коснулся ее тонкими пальцами, словно впервые увидел перед собой некий странный экспонат.

– Наслышан об этом издании, – заметил он и со всем вниманием погрузился в изучение статьи, как поступал с любыми документами.

– Ну и влипли же мы! – воскликнул Хэллам, когда установилась связь, и добавил несколько эпитетов в адрес «Эк-Эммы», красочно описывающих ситуацию. – Мало у полиции забот, так еще эта проклятая газетенка лезет куда не следует! – Его, естественно, больше интересовало, как это скажется на полиции.

– Что-нибудь слышно из Скотленд-Ярда?

– Грант с девяти утра начал обрывать мой телефон. Но что они могут предпринять? Только усмехнуться и промолчать. На полицию вечно спускают всех собак. Вы-то тоже ничего не можете сделать.

– Ровным счетом ничего, – согласился Роберт. – Свобода прессы свято соблюдается.

Хэллам вновь высказался на сей счет.

– Ваши клиентки знают? – спросил он.

– Вряд ли. Уверен, они не читают подобных газет, и сомневаюсь, что какой-нибудь доброжелатель успел послать им этот номер. Но они должны подъехать минут через десять, и я покажу им газету.

– Если когда-нибудь я счел бы для себя возможным пожалеть эту боевую старушенцию, – сказал Хэллам, – то это было бы именно сейчас.

– Откуда в «Эк-Эмме» все узнали? Я думал, родители, вернее, опекуны девочки вовсе не намерены предавать эту историю огласке.

– Грант говорит, брата девочки разозлило, что полиция якобы ничего не делает, и он по собственной инициативе пошел в редакцию «Эк-Эммы». Они там любят бороться за правое дело. Их лозунг – «“Эк-Эмма” все исправит!». Слышал, один из их крестовых походов продолжался целых три дня.

Положив трубку, Роберт подумал, что это невыгодно обеим сторонам, зато в равной степени. Полиция, вне всякого сомнения, приложит больше усилий, чтобы найти подкрепляющие свидетельства; с другой стороны, публикация изображения девочки дает слабую надежду на то, что кто-нибудь узнает ее и скажет: «Она не могла быть во “Франчайзе” в указанные ею дни, потому что была в другом месте».

– Дрянная история, мистер Роберт, – сказал мистер Хезелтайн, – да и публикация тоже. Просто оскорбительная.

– Дом, о котором идет речь, – ответил Роберт, – это «Франчайз», где живут старая миссис Шарп и ее дочь и куда я, если припоминаете, ездил на днях, чтобы помочь им советом.

– Хотите сказать, что это наши клиентки?

– Да.

– Но, мистер Роберт, ведь это совсем не по нашей части. – Досада в его голосе заставила Роберта вздрогнуть. – Это вне нашей обычной… вне привычной для нас… ну, в общем, вне нашей компетенции.

– Надеюсь, мы вполне компетентны для того, чтобы защитить любого клиента от бумагомарателей из «Эк-Эммы», – холодно ответил Роберт.

Мистер Хезелтайн покосился на вульгарную газетенку на столе. Его явно поставил в тупик трудный выбор между уголовной клиентурой и желтой прессой.

– Когда вы прочли историю этой девочки, вы ей поверили? – спросил Роберт.

– Не понимаю, как она могла бы все это придумать, – признался мистер Хезелтайн. – По-моему, весьма обстоятельный рассказ, не так ли?

– Действительно. Но я видел эту девочку, когда ее привозили во «Франчайз», чтобы она опознала дом, – это было на прошлой неделе, когда я столь внезапно ушел после чая, – и не поверил ни единому ее слову. Ни единому, – прибавил он, радуясь, что может сделать громкое и внятное заявление, наконец убедившись в том, что сам этому верит.

– Но почему она выбрала именно «Франчайз», да еще узнала о нем все, если она там никогда не бывала?

– Не знаю. Ума не приложу.

– Очень странный выбор на самом деле: одинокий, скрытый от глаз дом на пустынной дороге, в месте, куда редко заезжают люди.

– Да уж. Не знаю, как она это проделала, но совершенно уверен, что это трюк. Тут выбор не между рассказами, а между людьми. Убежден, что мать и дочь Шарп не способны на столь безумное поведение. А вот девочка-то, я считаю, вполне способна на ложь. Вот в чем все дело. – Он немного помолчал. – Вам придется просто довериться моему мнению, Тимми, – добавил он, назвав старого клерка именем, которым называл его в детстве.

Мистеру Хезелтайну больше нечего было добавить – то ли из-за «Тимми», то ли из-за доводов Роберта.

– Сейчас вы сами увидите «преступниц», – сказал Роберт. – Я как раз слышу их голоса в передней. Пригласите-ка их сюда.

Мистер Хезелтайн молча отправился выполнять поручение, а Роберт перевернул газету, чтобы посетительницы не увидели с порога ничего более ужасного, чем заголовок о какой-то девушке, которую обманом провели на корабль.

Запоздало повинуясь правилам приличия, миссис Шарп на сей раз надела шляпку. Плоский головной убор из черного атласа напоминал шапочку доктора наук. Очевидно, усилия миссис Шарп не пропали даром, судя по тому, как посветлело лицо мистера Хезелтайна. Он явно ожидал совсем не таких клиентов. К клиентам вроде миссис Шарп он давно привык.

– Не уходите, – поприветствовав гостей, попросил его Роберт и обратился к пришедшим: – Позвольте мне представить старейшего члена нашей фирмы мистера Хезелтайна.

Любезная улыбка очень шла старой миссис Шарп, делая ее похожей на королеву Викторию. Мистер Хезелтайн не только испытал облегчение, но и окончательно капитулировал. Первое сражение Роберт выиграл.

Когда Хезелтайн покинул кабинет, Роберт заметил, что Марион хочет что-то сказать.

– Сегодня утром произошло нечто странное, – проговорила она. – Мы зашли в «Анну Болейн» выпить кофе – мы там часто бываем, – и, хотя в кафе было два свободных столика, когда мисс Трулав увидела нас, она быстро прислонила к ним стулья и сказала, что столики забронированы. Может, я бы ей и поверила, если бы не ее смущенный вид. Неужели уже пошли слухи? Она не пустила нас, потому что услышала какие-то сплетни?

– Нет, – печально сказал Роберт, – потому что прочитала сегодняшний выпуск «Эк-Эммы». – Он перевернул газету передней полосой вверх. – К сожалению, у меня для вас плохие новости. Придется вам стиснуть зубы и потерпеть, как говорят мальчишки. Сомневаюсь, чтобы вы когда-нибудь видели вблизи эту ядовитую газетенку. Как жаль, что знакомство с ней начинается для вас именно теперь, когда эта писанина коснулась лично вас.

– О нет! – воскликнула Марион, когда взгляд ее упал на фотографию «Франчайза».

В тишине обе женщины внимательно прочли статью.

– Насколько я поняла, – сказала наконец миссис Шарп, – мы не можем требовать опровержения?

– Нет, – сказал Роберт. – Все изложено правдиво. Причем это именно изложение, а не комментарии. Даже будь это комментарии – а они, вне всякого сомнения, скоро последуют, – дело не находится на рассмотрении суда, значит, закон газета не нарушает. Редакция имеет право публиковать свои комментарии, если того пожелает.

– Да тут все – сплошные намеки на комментарий, – сказала Марион. – Комментарий о том, что полиция не выполняет свой долг. Что же, по их мнению, мы сделали? Подкупили полицию?

– Думаю, намек тут на то, что скромная жертва не может давить на полицию, как делают это коварные богачи.

– Богачи… – с горечью повторила Марион.

– Любой, у кого в доме больше шести печных труб, считается богачом. Итак. Если вы не слишком шокированы увиденным, давайте вместе подумаем. Мы знаем, что девочка никогда не бывала во «Франчайзе» и не могла…

– Вы это знаете? – перебила Марион.

– Да, – ответил Роберт.

Глаза Марион утратили вызывающее выражение, и она опустила взгляд.

– Спасибо, – тихо сказала она.

– Если девочка никогда не бывала в доме, как она могла увидеть его?.. Каким-то образом видела же. Трудно поверить, что она просто повторяла описание дома с чужих слов… Как она могла увидеть его? Я имею в виду, своими глазами.

– Может быть, его видно с верхнего этажа автобуса, – предположила Марион. – Но по милфордской дороге двухэтажные автобусы не ходят. Или если взобраться на самый верх копны сена. Но сено в это время года не возят.

– Сено, может, и не возят, – хрипло проговорила миссис Шарп, – но грузовики ходят в любое время. Я видала машины, груз которых был повыше копны сена.

– Да, – подтвердила Марион. – Допустим, девочку подвезли не на легковом автомобиле, а на грузовике?

– Против этого можно возразить следующее: если бы ее подвозил грузовик, ее бы взяли в кабину, даже если бы пришлось посадить к кому-нибудь на колени. Не стали бы ее загонять в кузов. Особенно при том, что в тот вечер, если помните, лил дождь… Скажите, никто не приходил во «Франчайз» спросить дорогу, продать что-нибудь или предложить что-то починить? Кто-то, кого девочка могла бы сопровождать, держась при этом в стороне.

Но нет; обе дамы были уверены, что за то время, пока девочка была на каникулах, никто не приходил.

– Тогда будем считать, что все, что ей известно о «Франчайзе», она узнала, забравшись достаточно высоко, чтобы заглянуть через забор. Вероятно, мы никогда не выясним, что и когда произошло, а найти подтверждение и подавно не сможем. Следовательно, нужно направить все усилия на то, чтобы доказать, что тогда она была где угодно, только не во «Франчайзе».