Читать онлайн Энн из Эйвонли бесплатно

Серия «Эксклюзивная классика»

Lucy Maud Montgomery

ANNE OF AVONLEA

* * *

Весенние цветы к ногам твоим прильнули,

И мир обрел сиянье красоты…
Джон Гринлиф Уиттьер[1]

Глава 1

Гневливый сосед

Высокая, стройная девушка «шестнадцати с половиной лет» с серьезными серыми глазами и волосами, цвет которых друзья называли каштановым, села на широкую ступеньку из красного песчаника фермерского дома на острове Принца Эдуарда с твердым намерением разобрать большой отрывок из Вергилия.

Но в такой августовский день, ближе к закату солнца, когда синяя дымка заволакивает поля на склонах, легкий ветерок озорно перешептывается с листвой тополей, а среди поросли юных елочек в углу вишневого сада вспыхивают яркими огоньками маки, хочется мечтать, а не погружаться в тексты на мертвых языках. Скоро Вергилий соскользнул с коленей Энн, а она сама, подперев руками подбородок, устремила взор на пышные клубы облаков, сбившихся большой горой над домом мистера Харрисона. Мысли ее унеслись в прекрасный мир, где некая учительница творит чудеса, выращивая из учеников будущих государственных деятелей и сея в юных сердцах и умах семена высоких и благородных устремлений.

Однако, если спуститься с небес на землю, что Энн делала редко, можно с уверенностью сказать, что вероятность того, что школа в Эйвонли сможет гордиться знаменитыми выпускниками, была близка к нулю. Хотя никогда не знаешь, чего может достичь учитель, употребивший во благо свое влияние на учеников. В мечтах Энн представила, как много может дать детям учитель, избрав правильный курс, и перед ее мысленным взором возникла восхитительная картина… Лет эдак через сорок один очень известный человек… Энн еще не решила, в какой области он прославится, – хорошо, если будет президентом знаменитого колледжа или канадским премьер-министром… припадает к ее морщинистой руке, заверяя, что всего в жизни он добился благодаря ей, что это она посеяла в нем честолюбивые устремления много лет назад. Это приятное видение было оборвано самым неприятным образом.

Во двор вбежала, словно спасаясь от кого-то, джерсейская корова, а через несколько секунд появился и мистер Харрисон. «Появился» – это мягко сказано, учитывая, что во двор он просто вторгся.

Мистер Харрисон перемахнул через забор, даже не подумав о существовании калитки, и предстал, пылая гневом, перед удивленной Энн, которая к этому времени поднялась и стояла, в растерянности глядя на нежданного гостя. Мистер Харрисон был их новым соседом справа, но Энн не была с ним знакома, хотя пару раз видела издали.

В начале апреля, когда Энн еще не вернулась из Королевской Академии, мистер Роберт Белл, чья ферма на западе граничила с усадьбой Катбертов, продал свою землю и переехал в Шарлоттаун. Ферму купил некий мистер Дж. Эй. Харрисон, о котором было известно только то, что он из Нью-Брансуика. Не минуло и месяца его водворения на новое место, как прошел слух, что человек он странный… «чокнутый», как называла его миссис Рейчел Линд. Миссис Рейчел за словом в карман не лезла – и это никогда не забудут те из вас, кто успел с ней познакомиться. Мистер Харрисон, несомненно, отличался от других людей, а ведь это, как известно, дает полное право окружающим считать такого человека «чокнутым».

Прежде всего, он самостоятельно вел хозяйство, открыто заявив, что не хочет иметь ничего общего с теми дурочками, которым придет в голову его опекать. Женская часть Эйвонли, полная желания отомстить грубияну, стала распространять жуткие истории про то, как отвратительно он содержит дом и стряпает. Новый житель взял в помощники юного Джона Генри Картера из Уайт-Сэндз, от него и пошли рассказы о житье-бытье на ферме. От Джона Генри узнали, что в доме мистера Харрисона нет определенных часов для приема пищи. Проголодавшись, мистер Харрисон просто «перекусывал», чем придется, и, если Джон Генри оказывался поблизости, ему тоже кое-что перепадало, а если нет, то несчастному приходилось ждать, когда хозяин проголодается снова. Джон Генри со слезами на глазах признавался, что умер бы с голоду, если б по воскресеньям не ездил в родной дом и не наедался там до отвала, а мать не давала бы ему с собой по понедельникам корзину со всякой всячиной.

Что касается мытья посуды, мистер Харрисон не утруждал себя такой чепухой, а ждал дождливого дня, и тогда сваливал всю грязную посуду в бочку с дождевой водой, потом доставал ее оттуда и оставлял сохнуть. Также мистер Харрисон был тот еще «жмот». Когда к нему пришли с подписным листом на жалование священнику мистеру Аллену, он ответил, что сначала посмотрит, чего стоят его проповеди – кота в мешке покупать он не собирается. А когда миссис Линд обратилась к нему с просьбой сделать взнос на миссионерскую деятельность (заодно получив возможность осмотреть дом изнутри), он сказал, что среди старых сплетниц в Эйвонли больше язычниц, чем где бы то ни было, и, если б миссис Линд взялась за благочестивое дело по обращению их в христианство, он с радостью пожертвовал бы на это деньги. Миссис Линд сочла за лучшее поскорее удалиться и потом говорила, какое счастье, что бедная миссис Роберт Белл не видит из могилы, во что превратился дом, который был ее гордостью: этого зрелища ее сердце не выдержало бы.

– Она каждые два дня драила пол в кухне, – рассказывала миссис Линд Марилле Катберт с негодованием в голосе. – А посмотрели бы вы теперь на этот пол! Когда я ступала по нему, то приподнимала юбку, чтобы не испачкаться.

В довершение всего мистер Харрисон приобрел попугая и назвал его «Рыжий». Прежде никто из жителей не заводил попугая, и потому все сочли такое приобретение признаком распущенности. А попугай был тот еще типчик! Если верить словам Джона Генри, другой такой бесстыжей птицы днем с огнем не найдешь. Ругался попугай как боцман. Миссис Картер сразу забрала бы сына из этого дома, если б знала, что сумеет найти ему новое место. И еще однажды Рыжий, когда Джон Генри наклонился рядом с клеткой, пару раз больно ущипнул его за шею. Когда незадачливый юнец приезжал по воскресеньям домой, миссис Картер всем показывала оставшуюся отметину.

Все эти случаи промелькнули в голове Энн при виде стоящего перед ней мистера Харрисона, утратившего от ярости дар речи. Даже когда мистер Харрисон находился в благожелательном расположении духа, его трудно было назвать красавцем. Сейчас же толстый лысый коротышка с пылающим от гнева круглым лицом и выпученными бесцветными глазами показался Энн самым уродливым существом на свете.

Наконец мистер Харрисон обрел дар речи.

– Я этого больше не потерплю, – взорвался он, брызгая слюной. – Ни дня больше не потерплю! Слышите, мисс? Клянусь, это уже третий раз… третий раз! Мое терпение иссякло, мисс. Я предупреждал вашу тетю, чтоб этого больше не было… и вот опять. Хотел бы я знать, чего она добивается? За этим я и пришел, мисс.

– Прошу, объясните мне, что вас так взволновало? – произнесла Энн миролюбиво и с большим достоинством. Подобный невозмутимый тон она сознательно выработала за последнее время и по возможности практиковала, чтобы к началу учебного года он был у нее отточен до совершенства. Но на разгневанного мистера Харрисона он не произвел должного эффекта.

– Взволновало? Да уж, взволновало, не то слово. А что вы думали? Эта джерсейская корова вашей тети снова топталась в моем овсе. Я увидел ее полчаса назад. И это уже в третий раз. Первый раз – в прошлый вторник, второй – вчера. Я приходил к вашей тете с требованием лучше присматривать за коровой. Потребовал, чтобы больше такого не было. И вот – опять. Позовите вашу тетку, мисс. Я хочу посмотреть ей в глаза и высказать все, что думает о ней Дж. Эй. Харрисон.

– Если вы говорите о мисс Марилле Катберт, знайте, что она мне не тетя и сейчас находится в Ист-Графтоне, куда поехала, чтобы навестить тяжелобольную дальнюю родственницу, – сказала Энн, отчеканивая с еще бо́льшим достоинством каждое слово. – Мне очень жаль, что моя корова забрела в ваш овес. Корова принадлежит мне, а не мисс Катберт – ее три года назад подарил мне Мэтью. Тогда она была еще теленочком, и Мэтью купил ее у мистера Белла.

– Что мне от вашей жалости, мисс? Лучше пойдите и посмотрите, что ваше животное сотворило с моим овсом! Она вытоптала все поле – и посреди, и по краям.

– Мне очень жаль, – твердо повторила Энн, – но, возможно, будь ваш забор в приличном состоянии, Долли не смогла бы проникнуть внутрь. Вы отвечаете за ограждение, отделяющее наше пастбище от вашего поля с овсом, и я на днях обратила внимание, что ограда оставляет желать лучшего.

– С моей оградой все в порядке, – окрысился мистер Харрисон. За все время ведения боевых действий на территории противника это была самая сильная вспышка его гнева. – Этого демона в обличье коровы и тюремные стены не остановят. И вот что я вам скажу, рыжая колючка, если корова действительно ваша, то приглядывайте за ней лучше, чтоб она не шастала по чужим полям. Это дело достойнее чтения взахлеб бульварных романов. – И он бросил презрительный взгляд на невинный томик Вергилия в коричневом переплете у ног Энн.

Энн всегда болезненно воспринимала упоминание о цвете ее волос.

– Лучше быть рыжей, чем лысым с несколькими волосками за ушами, – вспыхнула девушка.

Удар попал в цель: для мистера Харрисона не было ничего оскорбительнее упоминания о лысине. Гнев нахлынул на него с новой силой, и он молча сверлил взглядом Энн, которая снова обрела спокойствие и продолжила закреплять преимущество в поединке.

– У меня есть воображение, мистер Харрисон, поэтому я могу посмотреть на эту ситуацию вашими глазами. Большое испытание – видеть, как в твоем овсе разгуливает корова, и я не обижаюсь на ваши гневные слова. Обещаю, что Долли никогда больше не вторгнется в ваши владения. Даю вам честное слово.

– Да уж проследите, чтоб так и было, – пробормотал мистер Харрисон, смягчив интонацию, но, уходя, он так сердито бурчал себе под нос, что было видно – гнев его не оставил.

Расстроенная Энн пересекла двор и отвела своенравную корову в загон.

– Вряд ли она отсюда выберется, разве что ограду снесет, – размышляла она. – На вид корова сейчас спокойная. Наверное, утомилась в овсе. Надо было продать ее мистеру Ширеру на прошлой неделе, когда он этого хотел. Тогда я подумала, что лучше дождаться аукциона и продать ее вместе с остальными. А мистер Харрисон и правда чокнутый. Его уж точно не назовешь родственной душой.

Энн всегда старалась разглядеть в людях родственную душу.

В этот момент во двор въехала Марилла Катберт, и Энн побежала ставить чайник. За чаем они обсудили этот случай.

– У меня душа успокоится после аукциона, – сказала Марилла. – Трудно держать столько скотины, когда за ней некому ухаживать, кроме нерасторопного Мартина. Кстати, он так и не вернулся, хотя обещал быть еще вчера. Я отпустила его на похороны тетки, и он клятвенно обещал за день уложиться. Ума не приложу, сколько же у него теток. За год, что он у нас работает, уже четвертая на тот свет отправилась. Скорее бы собрать урожай и передать дела по ферме мистеру Барри. До возвращения Мартина придется держать Долли в загоне, а потом перевести на дальнее пастбище, но там надо будет укрепить ограду. Вся наша жизнь состоит из одних проблем, так говорит Рейчел. Золотые слова. Бедняжка Мэри Кит умирает, и непонятно, что делать с ее двумя детьми. У нее есть брат, он живет в Британской Колумбии. Она написала ему, но ответа не получила.

– А что за дети? Какого возраста?

– Шесть с небольшим. Они близнецы.

– У миссис Хэммонд не раз рождались близнецы, я к ним привыкла и полюбила! – возбужденно воскликнула Энн. – А они хорошенькие?

– Ну… трудно сказать. Очень уж чумазые. Дэви лепил куличи из грязи, и Дора вышла позвать его. Дэви первым делом толкнул ее лицом в кулич – тот, что побольше, а когда она заревела, измазался сам и стал валяться в грязи, показывая, что причин для плача нет. Мэри сказала, что Дора – примерная девочка, а вот Дэви большой шалун. Его никто не воспитывал. Отец умер вскоре после их рождения, а Мэри почти сразу же заболела.

– Мне всегда жалко детей, воспитанием которых не занимались, – грустно проговорила Энн. – Я тоже была из таких, пока не попала к вам в руки. Надеюсь, дядя позаботится о них. А кем вам приходится миссис Кит?

– Ее муж приходится нам троюродным братом. Смотри… К нам идет миссис Линд. Думаю, хочет узнать, как там Мэри.

– Не рассказывайте ей о мистере Харрисоне и корове, – взмолилась Энн.

Марилла пообещала, хотя необходимости в этом не было.

– Возвращаясь из Кармоди, я видела, как мистер Харрисон гнал вашу джерсейскую корову из своего овса, – это были первые слова, что произнесла миссис Линд, усевшись на стул. – Он весь пылал от гнева – хоть прикуривай от него. Представляю, какой шум он здесь учинил!

Энн и Марилла обменялись понимающими улыбками. Ничто в Эйвонли не могло укрыться от зоркого ока миссис Линд. Только сегодня утром Энн сказала: «Если в полночь войти в свою комнату, плотно закрыть дверь, опустить ставни, а потом чихнуть, на следующий день миссис Линд вас спросит: «Где это вы так простудились?»

– Похоже на то, – согласилась Марилла. – Меня дома не было. А вот Энн досталось.

– Очень неприятный тип, – сказала Энн, недовольно тряхнув рыжей головкой.

– Вот-вот, иначе его не назовешь, – торжественно произнесла миссис Рейчел. – Когда мистер Роберт Белл продал свою ферму жителю Нью-Брансуика, я так и знала, что теперь хлопот не оберешься. Боюсь подумать, что в дальнейшем будет с Эйвонли – приезжие сюда толпой валят. Скоро будет страшно спать в собственной постели.

– А что, еще кто-то заселился? – спросила Марилла.

– Вы не слышали? Во-первых, семейство Доннелл. Они сняли старую хибарку у Питера Слоуна. Питер нанял человека для работы на мельнице. Они приехали откуда-то с востока, и никто о них ничего не знает. А тут еще бестолковые Коттоны во главе с Тимоти Коттоном переехали к нам из Уайт-Сэндз. Тоже не подарок. Он болен туберкулезом и еще подворовывает, его жена – та еще лентяйка, у нее все из рук валится. Она даже посуду сидя моет. А миссис Джордж Пай взяла на воспитание сироту – племянника своего мужа. Его зовут Энтони Пай, и он будет твоим учеником, Энн, так что ничего хорошего не жди. У тебя будет еще один странный ученик. Пол Ирвинг приедет из Штатов и будет жить у своей бабушки. Ты должна помнить его отца, Марилла, – Стивена Ирвинга, он еще бросил Лаванду Льюис из Графтона.

– Я так не думаю. Не бросал он ее – просто они поссорились. Оба виноваты.

– Ну, как бы то ни было, он на ней не женился, а у нее с тех пор все пошло наперекосяк. И живет она одна в своем небольшом каменном доме, который назвала «Обителью Эха». Стивен уехал в Штаты, затеял бизнес вместе с дядей и женился на американке. С тех пор домой он не приезжал, хотя мать ездила к нему пару раз. Жена у него года два как умерла, и он решил отправить сына на какое-то время к бабушке. Ему десять лет, и я не уверена, что он будет прилежным учеником. Чего ждать от янки?

Ко всем, кому не повезло родиться или получить воспитание на острове Принца Эдуарда, миссис Линд относилась с большим предубеждением. Даже будь они и неплохими людьми, правильнее держаться с ними настороже. Янки она особенно недолюбливала. Было время, когда ее муж работал в Бостоне, и хозяин при расчете надул его на десять долларов, и с тех пор никто не смог бы переубедить миссис Линд, что остальные жители Соединенных Штатов в этом не виноваты.

– Новая кровь школе Эйвонли не повредит, – сказала спокойно Марилла, – и если этот мальчик пошел в отца, с ним все будет хорошо. Стив Ирвинг был лучшим мальчиком в наших краях, хотя некоторые и считали его гордецом. Думаю, миссис Ирвинг с радостью примет внука. После смерти мужа ей одиноко.

– Мальчик, может быть, и замечательный, но он все равно будет отличаться от других детей Эйвонли, – сказала миссис Рейчел, как бы подводя итог дискуссии. Свои суждения о людях, местах или вещах она произносила так уверенно, словно то была истина в последней инстанции. – Я слышала, Энн, что ты собираешься создать «Общество по улучшению жизни в Эйвонли»?

– На последнем заседании Дискуссионного клуба мы говорили об этом, – ответила Энн, заливаясь краской. – Все пришли к выводу, что это хорошая идея. Нас поддержали мистер и миссис Аллен. Подобное общество уже есть и в других поселках.

– Ты не представляешь, что на себя взваливаешь, Энн. Лучше оставь эту затею. Люди не любят, чтобы их «улучшали».

– Мы не собираемся улучшать людей. Только сам Эйвонли. Работы много, но в результате всем станет только лучше. Например, если б нам удалось убедить мистера Леви Булдера снести уродливую постройку на его верхней ферме, поселок только выиграл бы. Разве не так?

– С этим не поспоришь, – признала миссис Рейчел. – Эта развалюха годами всем мозолит глаза. Но хотелось бы увидеть воочию, как вам, сторонникам улучшений, удастся убедить мистера Булдера сделать что-то хорошее для общества, если ему за это не заплатить. Я не хочу разочаровывать тебя, Энн, идея неплоха, хотя, полагаю, ты наткнулась на нее в каком-нибудь гадком американском журнале. Однако не забывай, в школе у тебя будет уйма дел, и потому советую как друг, не увлекайся ты этими «улучшениями». Хотя знаю, если тебе что-то взбредет в голову, ты пойдешь до конца. Упрямства тебе не занимать.

Твердо сжатые губы Энн говорили, что миссис Рейчел была недалека от истины. В сердце Энн поселилась мечта о создании такого общества. Гилберту Блайту предстояло преподавать в Уайт-Сэндз, но он намеревался приезжать домой по пятницам и тоже загорелся этой идеей. Остальные молодые люди охотно отзывались на все, что давало им возможность иногда встречаться и от души веселиться. А что до «улучшений», то никто, кроме Энн и Гилберта, не понимал толком, о чем идет речь. Эти двое много говорили о проекте, что-то планировали, пока перед их мысленным взором не возник будущий идеальный Эйвонли.

Миссис Рейчел переключилась на другие новости.

– В школе Кармоди учительницей будет Присцилла Грант. Энн, ты, кажется, училась с ней в Королевской Академии?

– Да, мы вместе учились. Так она будет преподавать в Кармоди! Отличная новость! – воскликнула Энн и ее серые глаза вспыхнули, как вечерние звезды, а миссис Линд в очередной раз задалась вопросом – красивая девушка Энн Ширли или нет?

Глава 2

Продал на скорую руку – жди долгую муку

На следующий день Энн поехала в Кармоди за покупками и взяла с собой Диану Барри. Диана, естественно, была членом «Общества улучшения жизни в Эйвонли», и девушки по дороге в Кармоди и обратно только о нем и говорили.

– Первым делом надо покрасить Магистрат, – сказала Диана, когда они проезжали мимо обшарпанного строения в лесистой ложбине, окруженного со всех сторон елями. – Это просто позорище. Им надо заняться еще до того, как мы попытаемся добиться у мистера Леви Булдера согласия на снос его ветхой постройки. Отец считает, что его согласия мы никогда не получим. Леви Булдер слишком скуп – ему будет жалко тратить на это время.

– Может, он позволит сделать это мальчикам, они сложили бы в одно место все доски и распилили их на дрова? – с надеждой в голосе сказала Энн. – Нам надо делать все, что можем, и довольствоваться поначалу малым. Сразу все улучшить не удастся. В первую очередь надо подготовить людей, создать определенное общественное мнение.

Диана не совсем понимала, что означает подготовка общественного мнения, но звучало это красиво, и она почувствовала гордость за то, что является членом «Общества», у которого такие высокие цели.

– Вчера вечером я размышляла о том, что мы могли бы сделать. Энн, ты ведь помнишь ту поляну, где сходятся три дороги – на Кармоди, Ньюбридж и Уайт-Сэндз? Она вся заросла молодыми елочками. Может, стоит поляну от них очистить и оставить только две-три березки?

– Хорошая мысль, – весело поддержала подругу Энн. – А у берез установить простые скамейки, как в деревнях. Весной разобьем там клумбу и посадим герань.

– Надо только придумать, как отбить охоту у коровы старой миссис Хайрем Слоун пастись там, иначе она слопает всю герань, – сказала со смехом Диана. – Кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду, говоря о воспитании общественного мнения. А старый дом Булдера – просто развалюха, другой такой не найти. И торчит прямо у самой дороги. Глядя на дом с выбитыми стеклами, начинаешь думать о мертвеце с пустыми глазницами.

– Старый, заброшенный дом – печальное зрелище, – мечтательно произнесла Энн. – Мне всегда кажется, что такой дом грустит, вспоминая прошедшие веселые времена. По словам Мариллы, когда-то там жила большая семья, все дышало покоем, был красивый сад, а сам дом утопал в розах. Было много детворы, звенел детский смех, слышалось пение, а теперь он стоит пустой, и только ветер гуляет в нем. Каким одиноким и брошенным он должен себя чувствовать! Возможно, лунными ночами туда возвращаются духи тех детей, роз и песен, и тогда старый дом оживает и снова ощущает себя молодым и радостным.

Диана покачала головой.

– Теперь я никогда ничего такого не воображаю. Помнишь, как рассердились моя мама и Марилла, когда мы напридумывали всякое про призраков в Зачарованном Лесу? Мне до сих пор не по себе, если я оказываюсь там в темное время. А начни я воображать разное про старый дом Булдера, я мимо него без страха пройти не смогу. К тому же те дети не умерли. Они выросли, все у них хорошо, а один даже стал мясником. А цветы и песни не могут быть призраками.

Энн тихонько вздохнула. Она всем сердцем любила Диану, они всегда были не разлей вода. Но Энн давно поняла, что в мир грез ей лучше уходить одной. По этой волшебной тропе даже закадычная подруга не сможет следовать за ней.

В Кармоди разразилась гроза, которая, однако, быстро прошла, и дорога домой была восхитительной. Капли дождя сверкали на ветках и листве деревьев, мокрые папоротники в долине источали острый аромат. Но когда подруги свернули к ферме Катбертов, Энн увидела нечто, что испортило ей впечатление от красоты пейзажа.

Справа перед ними раскинулось большое серо-зеленое поле позднего овса – роскошное и увлажненное после дождя, а посреди этой роскоши стояла, утопая в злаках и бросая на подруг невинные взгляды сквозь кисточки овса, все та же джерсейская корова!

Энн бросила поводья и привстала, губы ее плотно сжались, и взгляд не сулил ничего хорошего четвероногой ворюге. Не говоря ни слова, она поспешно соскочила с повозки и перемахнула через ограду так стремительно, что Диана и моргнуть не успела.

– Энн, вернись! – выкрикнула Диана, как только обрела голос. – Платье испортишь в сыром овсе. Слышишь, испортишь! Да она, похоже, и слов не различает. С этой коровой ей одной не справиться. Надо помочь.

Энн мчалась по полю, как сумасшедшая. Диана быстро спрыгнула на землю, надежно привязала к столбу лошадь и, закинув юбку чуть ли не на плечи, припустилась догонять подругу. Она бежала быстрее Энн, у которой платье намокло и прилипло к телу, и скоро ее догнала. Девушки оставляли за собой широкий след в овсе, и, если б мистер Харрисон это видел, зрелище разбило бы его сердце.

– Энн, бога ради, остановись! – взмолилась Диана. – Я выбилась из сил, и ты до костей промокла.

– Я должна… выдворить отсюда… проклятую корову, пока мистер Харрисон… ее не увидел, – задыхаясь, проговорила Энн. – Пусть я промокну как мышь, мне все равно… лишь бы ее прогнать.

Но у коровы, похоже, были другие планы, ей не хотелось покидать такое лакомое местечко. Как только уставшие девушки подбежали к ней, она крутанула задом и кинулась от них в противоположный угол поля.

– Беги ей наперерез, Диана, – вскричала Энн. – Беги скорей!

Диана бросилась наперерез. Энн тоже было пустилась вдогонку, но тут вредная корова стала наворачивать круги по полю, словно одержимая. Диана не сомневалась, что у животного поехала крыша. Минут десять они гонялись за коровой, пока наконец не прогнали ее на землю Катбертов через брешь в изгороди.

Ясно, что после всего случившегося Энн пребывала далеко не в лучшем расположении духа. И оно не улучшилось при виде остановившейся поодаль коляски, в которой сидел мистер Ширер из Кармоди с сыном, и оба широко улыбались.

– Лучше вам было расстаться с этой озорницей на прошлой неделе, когда я предлагал ее купить, – сказал со смехом мистер Ширер.

– Могу продать ее вам хоть сейчас, – в запальчивости проговорила раскрасневшаяся и растрепанная хозяйка коровы.

– Идет. Я дам вам за нее двадцать долларов, как и обещал, а Джим сегодня же переправит ее с остальным грузом в Кармоди. Мистеру Риду из Брайтона как раз нужна джерсейская корова.

Через пять минут Джим Ширер уже вел корову по дороге, а взволнованная Энн, получив двадцать долларов, подъезжала к Зеленым Крышам.

– А что скажет Марилла? – поинтересовалась Диана.

– Да ничего. Долли – моя корова, и сомнительно, чтобы на аукционе за нее дали больше двадцати долларов. А вот когда мистер Харрисон увидит следы ее пребывания на поле овса, он поймет, что с коровой я не справилась и свое слово не сдержала. Вот что ужасно! Это мне урок – никогда не давать честного слова, если дело касается коров. Если корова одним махом перепрыгивает через забор и может его даже сломать, такой корове нельзя доверять.

Мариллы дома не было, она ушла к миссис Линд, а вернувшись, сообщила, что уже знает о совершенной сделке. Миссис Линд видела из окна основные манипуляции с коровой, а остальное додумала.

– Полагаю, хорошо, что мы с ней расстались, хотя ты, Энн, иногда поступаешь опрометчиво. Одного я понять не могу, как эта негодяйка выбралась из загона. Наверно, выломала доски.

– Я об этом как-то не подумала, – сказала Энн. – Но теперь пойду посмотрю. Мартин так и не вернулся. Возможно, скончались и другие его тетки. Это напоминает мне историю про мистера Питера Слоуна и октогенариев[2]. Однажды вечером миссис Слоун отложила газету и обратилась к мистеру Слоуну с вопросом: «Здесь написано, что умер еще один октогенарий. А кто такой октогенарий, Питер?» Я не знаю, что ответил мистер Слоун, но, думаю, что октогенарии – очень болезненные создания, потому что о них пишут только тогда, когда они умирают. Так и тети Мартина.

– Мартин ничем не отличается от всех прочих французов, – проговорила с негодованием Марилла. – На них ни в чем нельзя положиться.

Марилла разбирала покупки, сделанные Энн в Кармоди, когда со двора донесся пронзительный крик. Через минуту в кухню влетела Энн, заламывая руки.

– Энн Ширли, что еще стряслось?

– О, Марилла, что мне делать? Это кошмар! И я в этом виновата. Когда только я научусь сначала думать, прежде чем сотворить очередную глупость? Миссис Линд всегда говорит, что когда-нибудь я сделаю нечто ужасное. И вот этот момент настал.

– Ты всегда найдешь, чем удивить, Энн. Что ты натворила на этот раз?

– Продала корову мистера Харрисона… он купил ее у мистера Белла… продала мистеру Ширеру. А наша Долли так и стоит в загоне.

– Энн Ширли, ты бредишь?

– Если бы! Хотя все это очень похоже на кошмар. В эту минуту корова мистера Харрисона находится в Шарлоттауне. О, Марилла, мне казалось, что с моими досадными ошибками покончено, и вот, пожалуйста… ничего хуже этого я не совершала. Что мне теперь делать?

– Что делать? Остается только одно – пойти к мистеру Харрисону и рассказать ему все как есть. Мы можем отдать ему нашу джерсейскую корову, если он не захочет взять деньги. Наша корова не хуже его.

– Представляю, в какую он придет ярость, и, конечно, ни на что не согласится, – простонала Энн.

– Может и такое быть. Он производит впечатление сварливого человека. Если хочешь, я сама пойду к нему и все объясню.

– Вот еще! Я не полная трусиха. Сама кашу заварила – сама и буду расхлебывать. Прямо сейчас отправлюсь к нему. Чем скорее покончим с этим – тем лучше.

Бедная Энн взяла свою шляпку и двадцать долларов и уже пошла к выходу, когда ее взгляд через открытую дверь кладовой упал на стол, на котором стоял ореховый пирог, который она испекла утром. Вкусное лакомство было покрыто розовой глазурью и украшено орехами. Энн приготовила его для пятничного вечера, когда молодежь Эйвонли соберется в Зеленых Крышах, чтобы обсудить планы «Общества по улучшению жизни в Эйвонли». Однако несправедливо обиженный мистер Харрисон был все-таки важнее. Энн подумала, что вкусный пирог может растопить сердце любого мужчины, особенно если тому приходится стряпать самому. Энн быстро положила пирог в коробку. Она отдаст его мистеру Харрисону в знак примирения.

«Если только он предоставит мне эту возможность», – грустно подумала Энн, перелезая через ограду. Чтобы срезать путь, она пошла полями – золотистыми в волшебном свете августовского вечера.

Глава 3

Мистер Харрисон у себя дома

Стоящий у густого ельника дом мистера Харрисона был старой постройки, побеленный и с нависшей крышей. Сам мистер Харрисон в рубашке с коротким рукавом сидел на увитой виноградом веранде и наслаждался вечерней трубкой. Когда он разглядел, кто именно приближается по тропе к дому, то быстро вскочил на ноги и юркнул внутрь жилища, плотно закрыв за собой дверь. Этот поступок объяснялся не только неожиданностью визита, но и стыдом за вспышку гнева днем раньше. И так с трудом набравшаяся смелости Энн тут же пала духом.

«Если мистер Харрисон уже сейчас так разгневан, что же будет, когда он услышит, что я натворила?» – горько подумала она, стучась в дверь.

Застенчиво улыбаясь, мистер Харрисон открыл дверь и мирным, дружелюбным тоном, за которым скрывалась легкая нервозность, пригласил Энн войти. За это время он успел отложить трубку и надеть пиджак. Потом вежливо предложил Энн сесть на основательно пыльный стул, и такой прием можно было бы счесть приятным и обнадеживающим, если б не болтовня попугая, следившего за гостьей из-за прутьев клетки лукавыми, золотистыми глазками. Энн еще не успела сесть, как Рыжий выкрикнул:

– Вот те раз! Что здесь забыла эта рыженькая малявка?

Трудно сказать, кто больше покраснел – мистер Харрисон или Энн.

– Не обращайте внимания на попугая, – сказал мистер Харрисон, бросая негодующий взгляд на Рыжего. – Он… он всегда несет разную чепуху. Он мне достался от брата-моряка. У них речь далеко не изысканная, а попугаи – талантливые имитаторы.

– Я так и подумала, – проговорила бедная Энн, которая, помня о цели своего визита, подавила в себе возмущение.

При нынешних обстоятельствах не могло быть и речи о каких-либо упреках хозяину гадкой птицы. Когда ты только что продала джерсейскую корову сидящего перед тобой человека без его ведома и согласия, нельзя требовать, чтобы его попугай осыпал тебя комплиментами. В другой раз «рыженькая малявка» не оставила бы безобразное поведение попугая без внимания.

– Я пришла признаться вам кое в чем, мистер Харрисон, – решительно произнесла Энн. – Это касается… касается джерсейской коровы.

– Боже мой! – нервно воскликнул мистер Харрисон. – Неужели она снова забралась в мой овес? Но даже если так, не волнуйтесь, прошу. Это неважно… совсем неважно. Вчера я слишком погорячился, чего уж скрывать. Так что не берите в голову, если это случилось вновь.

– Ох, если б только это, – вздохнула Энн. – Все гораздо хуже. Я не знаю…

– О боже, неужели негодяйка забралась в пшеницу?

– Нет-нет… не в пшеницу. Но…

– Значит, в капусту. Влезла в капусту, которую я ращу для выставки, так?

– Нет. С капустой все в порядке. Я должна сказать вам кое-что, мистер Харрисон… за этим я и пришла. Только, пожалуйста, не перебивайте меня, я и так волнуюсь. Дослушайте мой рассказ до конца, а после, думаю, вы много чего мне выскажете, – закончила Энн.

– Больше – ни слова, – сказал мистер Харрисон и обещание свое сдержал. А вот Рыжий, не дававший никаких обещаний, вовсю распоясался, дразня Энн время от времени «рыженькой малявкой», пока та не разозлилась.

– Вчера я заперла свою корову в загоне, а утром поехала в Кармоди. Возвращаясь, я увидела в вашем овсе джерсейскую корову. Вы представить себе не можете, с каким трудом нам с Дианой удалось ее поймать и выпроводить оттуда. На мне ни одной сухой нитки не осталось, я так устала и была зла как не знаю кто. В это время мимо проезжал мистер Ширер, и он предложил купить корову. Я продала негодяйку за двадцать долларов, даже не задумываясь. Необдуманный поступок – ничего не скажешь. Нужно было переждать и посоветоваться с Мариллой. Но мне свойственно сначала делать, а уж потом думать. Вам это скажет любой, кто меня знает. Мистер Ширер забрал корову и в тот же день отправил ее в Шарлоттаун поездом.

– Рыженькая малявка, – подытожил Рыжий с глубоким презрением.

Мистер Харрисон поднялся с места с таким выражением лица, которое наполнило бы ужасом сердце любой птицы, кроме попугая, отнес клетку с Рыжим в соседнюю комнату и закрыл дверь. Рыжий визжал, ругался и вытворял прочие недостойные вещи в соответствии со своей репутацией, но, оставшись в полном одиночестве, погрузился в угрюмое молчание.

– Прошу меня извинить, продолжайте, пожалуйста, – сказал мистер Харрисон, снова садясь на свое место. – Мой брат, моряк, не приучил эту птицу к хорошим манерам.

– Я направилась домой и после чая пошла в загон для коров. И что я вижу, мистер Харрисон… – Энн подалась вперед, сжав, как в детстве, руки, ее огромные серые глаза умоляюще всматривались в смущенное лицо мистера Харрисона, – моя Долли по-прежнему находилась в загоне. Я продала мистеру Ширеру вашу корову!

– Боже правый! – воскликнул мистер Харрисон в полном изумлении от такого неожиданного поворота. – Ничего подобного в жизни не слышал!

– Я еще и не в такие передряги попадала и других туда втягивала, – печально произнесла Энн. – В этом я мастер. Со стороны можно подумать, что я уже взрослая и должна бы перерасти детские ошибки… в марте мне будет семнадцать… но увы! Скажите, мистер Харрисон, могу я надеяться на прощение? Боюсь, вашу корову уже не вернуть, но я принесла деньги, вырученные за нее… А может, возьмете взамен мою? Она очень хорошая корова. Не могу вам передать, как я сожалею о случившемся.

– Ну, будет… будет, – торопливо проговорил мистер Харрисон. – Ни слова больше об этом, мисс. Ничего страшного не произошло… А так – всякое бывает. Я тоже иногда такое отчебучу… Страшно вспомнить. Я всегда режу правду в глаза, и людям приходится принимать меня таким, какой я есть. Если бы корова топталась в моей капусте… неважно, она ведь там не была, так что все путем. Я предпочту забрать вашу корову, раз вы решили от нее отделаться.

– О, я так благодарна вам, мистер Харрисон. И рада, что вы не сердитесь. Я так этого страшилась.

– Думаю, вы тряслись от страха, идя сюда с повинной после скандала, который я вчера учинил. Ведь так? Не обращайте на меня внимания. Просто я вредный старый правдолюбец, вот и все. Распирает сказать правду, хотя и так все ясно.

– Прямо как миссис Линд, – вырвалось у Энн против ее воли.

– Как вы сказали? Миссис Линд? Прошу, не сравнивайте меня с этой старой сплетницей, – произнес мистер Харрисон с раздражением. – Между нами нет ничего общего. А что там у вас в коробке?

– Пирог, – не без лукавства ответила Энн. Почувствовав облегчение от неожиданной любезности мистера Харрисона, она прямо воспарила, и ее настроение взмыло вверх легкой пушинкой. – Это вам. Я подумала, что вы нечасто балуете себя выпечкой.

– Это правда, но сладкое обожаю. Очень любезно с вашей стороны принести пирог. На вид он хорош, уверен, что и внутри не хуже.

– Так и есть, – радостно согласилась Энн. – Раньше я пекла ужасные пироги – миссис Аллен может подтвердить. Но теперь с этим все в порядке. Я испекла его для членов «Общества по улучшению жизни в Эйвонли», но можно ведь испечь такой еще раз.

– Тогда я предлагаю съесть его вместе. Сейчас я поставлю чайник, и мы выпьем по чашечке чая. Вы согласны?

– Только при условии, что чай приготовлю я, – сказала Энн неуверенно.

Мистер Харрисон усмехнулся.

– Вижу, вы сомневаетесь в моей способности приготовить хороший чай. Но вы заблуждаетесь… Я могу заварить отличный чай – такого вы и не пробовали. Впрочем, не возражаю – принимайтесь за дело. К счастью, в воскресенье шел дождь и почти вся посуда чистая.

Энн проворно вскочила с места и принялась за работу. Прежде чем заварить чай, она вымыла чайник в нескольких водах. Протерла плиту и накрыла стол, взяв из кладовой посуду. Вид кладовой привел Энн в ужас, но у нее хватило такта промолчать. Мистер Харрисон сказал, где взять хлеб, масло и банку консервированных персиков. Энн украсила стол цветами из сада и постаралась не замечать пятна на скатерти. Скоро чай был готов. Энн сидела за столом напротив мистера Харрисона, разливала чай и непринужденно болтала с хозяином о школе, друзьях и своих планах. Энн казалось, что это был сон.

Мистер Харрисон вернул Рыжего из ссылки, объяснив это тем, что бедная птица страдает от одиночества, и Энн, чувствуя, что теперь готова простить всех и вся, предложила попугаю кусочек грецкого ореха из пирога. Но чувства Рыжего были настолько глубоко ранены, что он с презрением отверг предложение дружбы. С мрачным видом он сидел на жердочке и из-за взъерошенных перышек стал похож на золотисто-зеленый шар.

– Почему вы назвали его Рыжим? – спросила Энн, которая, испытывая интерес к именам собственным, считала, что попугай с таким роскошным оперением заслуживает лучшего имени.

– Так назвал его мой брат-матрос. Может, это как-то связано с его нравом? Я высокого мнения об этом попугае… возможно, вас это удивит, но это так. Конечно, у Рыжего есть свои недостатки. Из-за него я не раз попадал впросак. Некоторых смущает его склонность к смачным выражениям, но тут уж его не исправишь. Я пытался, пытались и до меня, но тщетно. А у некоторых есть предубеждение против попугаев. Ну не глупость ли? Лично мне они нравятся. Рыжий скрашивает мое одиночество. Ничто не заставит меня расстаться с этой птицей… ничто на свете.

Последнее предложение мистер Харрисон произнес с такой экспрессией, будто заподозрил Энн в том, что она собирается убедить его расстаться с Рыжим. Девушке тем временем все больше нравился этот странный, нервный, суетливый человек, а к концу трапезы они были уже добрыми друзьями. Энн рассказала мистеру Харрисону об «Обществе по улучшению жизни в Эйвонли», и он горячо одобрил эту идею.

– Все правильно. В добрый путь! В поселке много чего стоит улучшить… и жителей тоже.

– Ну, не знаю, – вспыхнула Энн. И она, и ее близкие друзья считали, что Эйвонли и его обитателей можно чуточку улучшить, но слышать такое от чужака – совсем другое дело. – Мне кажется, Эйвонли – прелестное место, и люди здесь приятные.

– Вижу, я вас расстроил, – сказал мистер Харрисон при виде пылающих щек Энн и ее укоризненного взгляда. – Люди с вашим цветом волос очень впечатлительные. Эйвонли действительно приличное место, иначе я не поселился бы здесь. Но нельзя не признать – кое-какие недостатки у него все же имеются.

– Тем больше он мне нравится, – сказала преданная родному месту Энн. – Места или люди без недостатков неинтересны. Идеальный человек скучен. Миссис Мильтон Уайт говорит, что сама никогда не встречала идеального человека, но достаточно об одном наслушалась… это первая жена ее мужа. Наверно, не очень приятно жить с человеком, у которого первая жена была совершенством, правда?

– Но быть женатым на совершенстве еще хуже, – произнес мистер Харрисон с неожиданной теплотой в голосе.

После чая Энн настояла на том, чтобы вымыть посуду, хотя мистер Харрисон уверял ее, что в этом нет необходимости, – посуды у него много, ее хватит не на одну неделю. Энн с удовольствием подмела бы пол, но щетки в пределах видимости не было, а спрашивать, где она, девушка не решилась – вдруг щетки вообще в доме нет.

– Иногда приходите ко мне поболтать, – предложил мистер Харрисон, когда Энн собралась уходить. – Мы живем по соседству, а соседям надо дружить. Меня заинтересовало ваше «Общество». Думаю, из этого может выйти толк. И кем вы займетесь в первую очередь?

– У нас нет цели перевоспитывать людей… Мы собираемся улучшить наш поселок – место, где мы живем, – произнесла Энн с достоинством. У нее зародилось подозрение, что для мистера Харрисона их инициатива – просто веселая затея.

Мистер Харрисон, глядя из окна, проводил взглядом стройную девичью фигурку, которая легкой походкой шла по полю в мягком закатном свете солнца.

– Ах ты, старый одинокий ворчливый хрыч, – произнес он вслух, – однако в этой девочке есть нечто такое, что заставляет чувствовать себя вновь молодым – очень приятное ощущение. Хотелось бы иногда переживать такое состояние.

– Рыженькая малявка, – презрительно проскрипел попугай.

Мистер Харрисон погрозил Рыжему кулаком.

– Ах ты, гадкая птица, – пробормотал он. – Лучше б я свернул тебе шею, когда брат-матрос прислал тебя. Вечно приносишь неприятности.

Энн радостно влетела в дом и чуть ли не с порога начала делиться новостями с Мариллой, которая изрядно переволновалась и была готова идти на ее поиски.

– Все-таки мир прекрасен, правда, Марилла? – закончила свой рассказ Энн, сияя от радости. – Миссис Линд на днях жаловалась, что мир уже не тот. Если ждешь чего-то хорошего, говорит она, то в результате получишь разочарование… Что ж, может, и так. Но бывает и по-другому. Ты ожидаешь плохого, даже скверного, а твои опасения оказываются надуманными, и все оборачивается наилучшим образом. Сегодня я шла к мистеру Харрисону как на казнь, а он встретил меня по-доброму, и я прекрасно провела у него время. Думаю, мы подружимся при условии, что будем снисходительны к недостаткам друг друга. Так что все хорошо, что хорошо кончается. И все же, Марилла, теперь я никогда не продам корову, не удостоверившись прежде, кому она принадлежит. И я точно знаю, что не люблю попугаев.

Глава 4

Разные мнения

Однажды вечером на закате Джейн Эндрюс, Гилберт Блайт и Энн Ширли стояли у ограды в тени легко покачивающихся ветвей ели в том месте, где узкая тропа, называемая ими Березовой, вливалась в главную дорогу. Джейн собиралась провести вечер с Энн, и они уже прошли часть пути, когда встретили Гилберта. И как-то само собой заговорили о завтрашнем сложном дне – первом дне сентября, когда дети возвращаются после каникул в школу. Джейн отправится в Ньюбридж, а Гилберт – в Уайт-Сэндз.

– У вас обоих есть преимущество передо мной, – вздохнула Энн. – Вы будете учить детей, которые вас не знают. А мне придется учить тех, с кем я сидела на соседних партах. Миссис Линд говорит, что они не смогут испытывать ко мне то же уважение, какое проявили бы к учителю, пришедшему со стороны. Единственное, что тут может помочь, считает она, это сразу установить дистанцию. Но я не думаю, что учитель должен быть очень строгим. И все же, какая это ответственность!

– Да все у нас будет хорошо, – уверенно произнесла Джейн. У нее не было стремления научить детей добру. Она собиралась честно отрабатывать свое жалование, удовлетворять все пожелания попечителей и видеть свое имя на памятной доске у входа в школу. – Главное – сохранять порядок, а для этого учитель должен проявлять строгость. Если ученики не будут меня слушать, я прибегну к наказанию.

– Какому?

– Ты забыла про порку.

– Джейн, ты шутишь! – воскликнула Энн в ужасе. – Ты этого не сделаешь!

– Это еще почему? Могу и сделаю, если будет нужно, – решительно объявила Джейн.

– Я никогда не смогла бы ударить ребенка, – столь же решительно заявила Энн. – Я считаю такие методы вредными и не верю в них. У мисс Стейси всегда был на уроках порядок, хотя она никогда не поднимала на нас руку. Мистер Филипс практиковал телесные наказания, но какой гомон стоял у него в классе! Нет, если учителю нельзя обойтись без порки, я лучше уйду из школы. Но уверена, что есть и другие методы. Я постараюсь завоевать любовь учеников, и тогда они захотят следовать моим указаниям.

– А если не захотят? – спросила прагматичная Джейн.

– Все равно не стану никого пороть. Ничего хорошего это не принесет. О, Джейн, прошу тебя, не наказывай жестоко учеников. Не бей их ни за какие провинности.

– А ты, Гилберт, что об этом думаешь? – потребовала ответа Джейн. – Ведь некоторым детям порка пойдет на пользу – только так до них можно хоть что-то донести.

– Разве ты не считаешь, что пороть детей – сущее варварство? Любого ребенка! Любого! – воскликнула Энн с пылающим от волнения лицом.

– Ну, – медленно начал Гилберт. Ему хотелось соответствовать идеалу Энн, однако он понимал, что в жизни бывают разные обстоятельства. – Вы обе, по существу, правы. Не думаю, что стоит часто прибегать к физическому наказанию. Я согласен с Энн, что есть лучшие способы уладить сложные ситуации, и порка – крайнее средство. Но, с другой стороны, как говорит Джейн, встречаются, пусть редко, дети, которые не понимают другого обращения. Такие заслуживают порку, и она приносит результаты. Мое правило: телесное наказание – это последнее средство.

Стараясь угодить обеим, Гилберт, как обычно бывает, не удовлетворил ни одну сторону.

Джейн встряхнула головой.

– Если ученик выведет меня из себя, я его выпорю. Это самый короткий и простой путь поставить его на место.

Энн бросила на Гилберта разочарованный взгляд.

– Я никогда не буду сечь детей, – решительно повторила она.

– А что ты сделаешь, если в ответ на твою просьбу, школьник просто огрызнется? – спросила Джейн.

– Оставлю его после уроков, поговорю с ним твердо, но по-доброму, – сказала Энн. – В каждом человеке есть что-то хорошее, если поискать. В этом и заключается долг учителя – найти эту крупицу добра и развить ее. Так нас учил профессор в Королевской Академии, вы помните? А что можно развить с помощью плетки? Профессор говорил, что привить ребенку тягу к добру важнее, чем научить его письму, чтению и арифметике.

– Однако инспекторы ждут от учащихся именно знаний, и если подготовка учеников не соответствует определенным требованиям, повинен в этом будет учитель, – возразила Джейн.

– Мне важнее, чтобы ученики любили меня и спустя годы вспоминали как человека, который помог им на первых порах в жизни, чем оказаться в почетном инспекторском списке, – не сдавала позиции Энн.

– Выходит, ты вообще не собираешься наказывать учеников за плохое поведение? – спросил Гилберт.

– Придется, конечно, хотя я буду делать это с большой неохотой. Однако можно просто не выпускать ребенка на перемену, или поставить его у доски на уроке, или заставить написать лишние предложения.

– И девочек ты не будешь в наказание сажать к мальчикам? – спросила Джейн не без лукавства.

Гилберт и Энн переглянулись и смущенно улыбнулись. В прошлом провинившуюся Энн посадили к Гилберту, и последствия такого наказания были печальными.

– Что ж, время покажет, кто из нас прав, – философски произнесла Джейн при расставании.

Энн пошла к Зеленым Крышам тенистой, шелестящей листвой, источающей аромат папоротников Березовой тропой, миновала Фиалковую долину и Ивняк, где перемежались свет и тень, и ступила на Тропу Влюбленных – так много лет назад они с Дианой окрестили это место. Она шла неторопливо, наслаждаясь красотой леса и полей, мерцанием звезд на сумеречном небосклоне, и в то же время трезво размышляла о новых обязанностях, к которым приступит с завтрашнего утра. Когда она подошла к Зеленым Крышам, из открытого окна кухни до нее донесся зычный, властный голос миссис Линд.

«Выходит, пришла миссис Линд, чтобы дать мне очередные советы и наставления, как вести себя завтра, – подумала Энн с гримасой на лице. – Не доставлю я ей этого удовольствия и не войду сейчас в дом. Ее советы сродни перцу: в небольшом количестве – то, что надо, но от больших доз начинается изжога. Пойду-ка лучше к мистеру Харрисону».

После незабываемой истории с продажей джерсейской коровы Энн не раз забегала к мистеру Харрисону поболтать. За несколько вечеров они крепко сдружились, хотя временами Энн коробило от его прямолинейности, которой сам он гордился. Рыжий встречал Энн по-прежнему подозрительно и никогда не упускал возможности назвать ее «рыженькой малявкой». Мистер Харрисон тщетно пытался отучить его от этой отвратительной привычки и каждый раз, завидев в окно Энн, вскакивал и радостно восклицал: «Только посмотри! Эта милая девушка опять к нам идет!» – или еще что-нибудь столь же лестное. Но Рыжий чувствовал подвох и не поддавался этой уловке. Энн и представить не могла, сколько комплиментов в ее адрес произносятся у нее за спиной. В лицо ей мистер Харрисон ничего подобного не говорил.

– Полагаю, вы ходили в лес за очередной порцией прутьев для завтрашнего дня? – Этими словами мистер Харрисон приветствовал Энн, когда она поднялась на веранду.

– Что вы такое говорите?! – возмутилась Энн, которая была идеальной мишенью для шуток, ибо относилась ко всему серьезно. – Розги – не мой метод, мистер Харрисон. Конечно, указка у меня будет, но использовать ее я буду только по прямому назначению.

– Ах, так вы предпочитаете ремень? Может, это и правильно. Розги бьют больнее, но ремень долго не забывается. Поверьте мне.

– Ни розги, ни ремень. Я не собираюсь пороть своих учеников.

– Вот те на! – воскликнул искренне удивленный мистер Харрисон. – А как собираетесь поддерживать порядок?

– Взаимным уважением и любовью, мистер Харрисон.

– Это не сработает, – уверенно произнес мистер Харрисон. – «Розги пожалеешь – ребенка испортишь». В школе учитель порол меня каждый день, приговаривая: «Если плохих дел не натворил, значит, надумал».

– С тех пор методы изменились, мистер Харрисон.

– Но не изменилась человеческая природа. Запомните мои слова – вам никогда не урезонить этих сорванцов, если не запасетесь розгами.

– Но я поначалу испробую другие методы, – сказала Энн, крепко верившая в правоту своей позиции.

– Вижу, вы очень упрямы, – признал мистер Харрисон. – Что ж, поглядим. В один прекрасный день, когда ученики доведут вас до ручки – а надо сказать, что люди с вашим цветом волос весьма раздражительны, – вы позабудете ваши прекрасные теории и всыплете им по первое число. Для учителя вы слишком молоды… Вы еще сами ребенок.

Этим вечером Энн легла в постель в весьма пессимистическом настроении. Спала она урывками, а утром за завтраком была так печальна и бледна, что Марилла не на шутку встревожилась и настояла, чтобы Энн выпила чашку крепкого имбирного чая. Энн покорно выпила, хотя не представляла, какую пользу в ее случае может принести имбирный чай. Вот если б ей дали волшебный напиток, который прибавляет лет и опыта, она и кварту бы выпила, глазом не моргнув.

– А что, если я опозорюсь, Марилла?

– Даже если так, один день ни о чем не говорит. Впереди у тебя много дней, – сказала Марилла. – Твоя беда, Энн, в том, что ты хочешь научить детей всему и сразу, и если так не получится, будешь считать, что опозорилась.

Глава 5

Настоящая учительница

Этим утром по дороге в школу Энн впервые шла по Березовой тропе глухая и слепая к ее красоте – все вокруг словно вымерло. Прежняя учительница приучила детей к ее появлению уже сидеть на своих местах, и, когда Энн вошла в класс, она увидела ровные ряды сияющих утренних мордашек и горящих, пытливых глаз. Повесив шляпку, она окинула взглядом учеников в надежде, что дети не догадываются о ее страхе и растерянности и не замечают, как дрожат ее руки.

Накануне Энн сидела почти до двенадцати ночи, сочиняя речь, которую намеревалась произнести перед классом в первый учебный день. Она несколько раз ее переписывала, стремясь довести до совершенства, а потом выучила наизусть. Речью Энн осталась довольна, особенно ее отдельными местами, где говорилось о взаимной выручке и неуклонном стремлении к знаниям. Но незадача заключалась в том, что сейчас она не помнила из нее ни слова.

После паузы, показавшейся Энн вечностью… хотя прошло всего десять секунд… она произнесла слабым голосом: «Откройте свои Молитвенники», – и почти бездыханная опустилась на стул. Захлопали крышки парт, зашелестели страницы. Пока дети читали стих, Энн привела в порядок мысли и внимательнее оглядела ряды юных пилигримов на пути к Знаниям. Многих из них она хорошо знала. Ее одноклассники покинули школу годом раньше, но остальные тоже учились вместе с ней. Исключение составляли первоклашки и десять новеньких, переехавших в Эйвонли. Энн особенно интересовали новички, возможности остальных она знала и особенных достижений от них не ждала. Новые ученики тоже могли оказаться заурядными личностями, но все-таки оставался шанс, что среди них отыщется гениальный ребенок. Эта мысль грела душу.

Парту в углу занимал Энтони Пай. Мальчик со смуглым, хмурым личиком и черными глазами враждебно уставился на Энн. Та приняла мгновенное решение непременно завоевать его расположение и тем самым привести в замешательство вредное семейство Паев.

В другом углу за партой с Арти Слоуном сидел еще один новый мальчик – веселый на вид парнишка, курносый, веснушчатый, с небесно-голубыми глазами и белесыми ресницами. Возможно, он был сыном Доннеллов, и, судя по внешнему сходству, через проход сидела с Мэри Белл его сестра. «Интересно, – подумала Энн, – что за мать у девочки, если она отправляет дочь в школу в такой одежде?» На девочке было выцветшее шелковое платье со множеством кружевных оборок, замызганные белые тапочки и шелковые чулки. Ее волосы песочного цвета были закручены в мелкие, неестественные завитки, а поверх громоздился огромный розовый бант чуть ли не больше самой головы. Если судить по выражению лица, девочка была вполне довольна своим внешним видом.

Маленькое создание с аккуратными волнами шелковистых каштановых волос, ниспадающих на плечи, должно быть, было Аннетой Белл, чьи родители раньше жили в районе школ Ньюбриджа, но потом перенесли дом на полсотни ярдов к северу и оказались в Эйвонли. Сбившиеся вместе на одной парте три бледные девочки были, несомненно, Коттоны. Не вызывало сомнений и то, что юная красотка с длинными локонами и карими глазами, бросающая кокетливые взгляды поверх Молитвенника на Джека Джиллиса, – Прилли Роджерсон, чей отец недавно женился второй раз и привез дочь домой от бабушки в Графтоне. Но Энн не представляла, кто такая долговязая, нескладная девочка на задней парте, явно не знающая, что делать со своими руками и ногами. Позже Энн узнала, что девочку зовут Барбара Шоу, и теперь она живет в Эйвонли у тетки. Барбара не могла пройти по проходу между рядами, не споткнувшись о чьи-то ноги или не запутавшись в собственных, и школьники шутили, что, если ей когда-нибудь удастся преодолеть проход без помех, они занесут ее имя на памятную доску у входа в школу.

Но когда Энн встретилась глазами с мальчиком, сидящим за первой партой напротив, ее охватила странная дрожь, словно она нашла своего гениального ребенка. Это, должно быть, был Пол Ирвинг, и миссис Рейчел Линд оказалась права, предсказывая, что он будет отличаться от детей Эйвонли. Более того, Энн не сомневалась, что он непохож и на других ребят, где бы те ни жили. Из глубины этих темно-синих глаз на нее изучающе взирала изящная, возвышенная душа, сродни ее собственной. Энн знала, что Полу десять, но выглядел он лет на восемь, не более. Таких красивых детских лиц она никогда не видела, каштановые кудри подчеркивали изысканно-утонченные черты. Изящная линия рта, полные, без намека на пухлость, алые губы, мягко заканчивающиеся уголками, за которыми могли таиться ямочки. Выражение лица мальчика было серьезным и вдумчивым, как будто его дух был старше тела, но, когда Энн слегка ему улыбнулась, он мгновенно ответил улыбкой, озарившей, казалось, все его существо с головы до пят, будто где-то внутри него вспыхнула лампа. Самым замечательным было то, что улыбка возникла непроизвольно, не вызванная никакими внешними мотивами, открыв скрытую личность – редкостную и очаровательную. И этот мгновенный обмен улыбками сделал Энн и Пола друзьями навек, хотя они еще и словом не перекинулись.

Этот день прошел как сон. Впоследствии Энн не могла его четко вспомнить. Казалось, не она вела урок, а кто-то другой. Энн слушала ответы детей, решала с ними арифметические задачи, давала задания по переписыванию текстов, но все делала на автомате. Дети вели себя сносно, лишь дважды дисциплина ненадолго сбивалась. Морли Эндрюса уличили в забавах с дрессированными кузнечиками, которых он выпустил в проход. Энн поставила Морли на час перед классом и вдобавок конфисковала кузнечиков, что особенно его расстроило. Энн положила кузнечиков в коробок и, когда возвращалась домой, выпустила их на волю в Фиалковой долине. Однако Морли остался при убеждении, что Энн взяла кузнечиков домой, чтобы в одиночестве с ними развлекаться.

Еще одним нарушителем дисциплины стал Энтони Пай, выплеснувший остатки воды из своей бутылочки на шею Аурелии Клей. Энн не отпустила Энтони на перемену, оставив в классе, и рассказала ему, как ведут себя джентльмены. То, что джентльмен никогда не стал бы лить воду даме на шею, очень удивило Энтони. «Хочется, чтобы у учеников были хорошие манеры», – сказала Энн. Она вела разговор в доброжелательном, спокойном ключе, но Энтони остался к этим внушениям полностью равнодушен. Он выслушал ее молча с хмурым видом и, выходя из класса, презрительно посвистывал. Энн вздохнула, но потом утешила себя мыслью, что Рим построили не за один день и у нее еще есть время, чтобы завоевать любовь Энтони. У Энн оставались сомнения, способны ли члены семейства Пай испытывать к кому-либо симпатию, но ей хотелось верить, что под хмурой маской Энтони скрывается милый мальчик.

Когда уроки закончились и ученики разошлись, Энн устало опустилась на стул. У нее раскалывалась голова, и еще – она испытывала разочарование. Поводов для этого не было – все прошло гладко, но уставшей Энн казалось, что от преподавания она никогда получит радости. А заниматься тем, что не приносит удовлетворения на протяжении… скажем, сорока лет, просто ужасно. Энн не могла решить, что лучше – расплакаться прямо сейчас на рабочем месте или выплакаться дома в своей беленькой комнатке. Она еще не успела как следует об этом подумать, как в коридоре послышалось цоканье каблуков, шуршание шелка, и почти сразу перед Энн возникла дама, внешний вид которой заставил ее вспомнить насмешливые слова мистера Харрисона о некой расфуфыренной женщине, которую он встретил в магазине Шарлоттауна. «Казалось, в ней лбом ко лбу столкнулись последний писк моды и ночной кошмар».

На посетительнице было пышное платье из голубого шелка, украшенное где только можно рюшами, воланами и оборками. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа с тремя слегка свалявшимися страусиными перьями. Розовая шифоновая вуаль с рассеянными по ней большими черными пятнами ниспадала каскадом с полей шляпы на плечи и развевалась за спиной. Украшений на даме было столько, сколько смогло поместиться на миниатюрной женщине. Сильный запах ее духов мог сбить с ног.

– Я миссис Доннелл… миссис Доннелл, – объявила гостья. – И я пришла поговорить с вами кое о чем. Кларис Алмира мне все рассказала за обедом. И это меня очень встревожило.

– Простите, – запинаясь, произнесла Энн, пытаясь вспомнить, не было ли какого инцидента, связанного с детьми Доннеллов.

– Кларис Алмира сказала, что вы произносите нашу фамилию, делая ударение на первом слоге. Однако, мисс Ширли, правильнее делать ударение на последнем – Донне́лл. Надеюсь, вы это запомните.

– Постараюсь, – проговорила Энн, с трудом сдерживая непреодолимое желание расхохотаться. – По собственному опыту знаю, как неприятно, когда неправильно пишут твое имя. И, наверное, совсем ужасно, когда неправильно произносят.

– Вот именно. Кроме того, Кларис Алмира проинформировала меня, что вы называете моего сына Джейкобом.

– Он сам себя так назвал, – удивилась Энн.

– Этого можно было ожидать, – сказала миссис Доннелл тоном, подразумевающим, что в такой развращенный век трудно ждать от детей чего-то хорошего. – У мальчика плебейский вкус, мисс Ширли. Когда он родился, я хотела назвать его Сент-Клэр… это звучит так аристократично, правда? Но его отец настоял на Джейкобе в честь дяди. Я уступила: дядя Джейкоб – богатый старый холостяк. И что вы думаете? Когда нашему невинному мальчику исполнилось пять лет, дядя Джейкоб всех удивил – взял и женился, и теперь у него самого трое сыновей. Вы когда-нибудь слышали про такое коварство? Получив приглашение на свадьбу – это какую надо иметь наглость, чтобы прислать нам после всего приглашение? – я сказала: «Никаких больше Джейкобов!» С того дня я зову сына Сент-Клэр и настаиваю, чтобы и остальные его так называли. Однако отец упрямо зовет его Джейкобом, и сам мальчик по непонятным причинам предпочитает это простецкое имя. Но он Сент-Клэр и останется им. Прошу вас помнить об этом, мисс Ширли, хорошо? Благодарю вас. Я так и сказала Кларис Алмире, что это всего лишь недоразумение и что после разговора с вами все уладится. Значит, Доннелл с ударением на последнем слоге… и Сент-Клэр… ни в коем случае не Джейкоб. Вы запомнили? Спасибо.

Когда миссис Доннелл выпорхнула из класса, Энн заперла школу и направилась домой. У подножия холма, где дорога граничит с Березовой тропой, она увидела Пола Ирвинга. Мальчик протянул ей изысканный букетик диких орхидей, которые дети Эйвонли окрестили рисовыми лилиями.

– Это вам, учительница. Примите, пожалуйста, – робко произнес он. – Я сорвал эти цветы на поле мистера Райта и вернулся, чтобы подарить их вам. Я подумал, что такой леди, как вы, цветы должны нравиться… и вы мне тоже очень нравитесь, учительница, – закончил он, подняв на нее большие, красивые глаза.

– Очень мило с твоей стороны, – сказала Энн, принимая прелестные, душистые орхидеи.

Этот неожиданный дар оказался волшебством, избавившим ее от разочарования и усталости, и надежда радостным фонтаном забила в сердце. Легкой походкой шла она по Березовой тропе, и нежный аромат орхидей окутывал ее, словно благословение.

– Ну, как все прошло? – не терпелось узнать Марилле.

– Спросите меня об этом через месяц – может, тогда и отвечу. А сейчас не могу… Сама ничего не понимаю. Я еще не отошла от всего. Мои мысли взбаламучены – все там спуталось. Единственное, что мне сегодня точно удалось – это научить Клиффи Райта, что алфавит начинается с буквы «А». Раньше он этого не знал. Разве не замечательно помочь ребенку встать на путь, который может привести его к Шекспиру и «Потерянному раю»?

Позже в Зеленые Крыши зашла миссис Линд со словами поддержки. Эта добрая женщина подстерегала школьников у калитки своего дома, чтобы выспросить, понравилась ли им новая учительница.

– Все дружно тебя расхваливали, за исключением Энтони Пая. Он о тебе и слова доброго не сказал. «Все девчонки-учителя никуда не годятся», – вот его точные слова. Другого и нельзя ожидать от ребенка из такого семейства. Не бери в голову.

– И не думаю, – спокойно произнесла Энн. – Я добьюсь, что он меня полюбит. Терпение и доброта принесут плоды.

– От этих Паев всего можно ожидать, – предостерегающе произнесла миссис Рейчел. – Они все делают наперекор. А что касается этой Доннелл, она не дождется, чтобы я делала ударение на последнем слоге. Слово даю. В этой фамилии ударение всегда было на первом. Женщина просто помешалась. У нее есть мопс по кличке Куини, он ест вместе с членами семьи за одним столом из фарфоровой тарелки. Я бы на ее месте рот лишний раз не раскрывала. Томас говорит, что сам Доннелл разумный, трудолюбивый человек, но, похоже, его сознание помутилось, когда он выбирал жену.

Глава 6

Мужчины… и женщины во всем их многообразии

Сентябрьский день среди холмов острова Принца Эдуарда. Бодрящий ветер с моря проносится над песчаными дюнами. Протяженная красноватая дорога вьется через поля и перелески, огибает густой ельник, пересекает кленовый молодняк с размашистым папоротником под деревьями, ныряет в ложбину, где из леса вырывается ручей, снова скрывается в лесу, а потом выходит на открытую, залитую солнцем равнину с лентами золотарника и дымчато-голубых астр по ее обеим сторонам. Воздух дрожит от звона мириад сверчков, этих веселых и беззаботных летних жителей холмов. По дороге неспешно ступает откормленный бурый пони, а за ним идут две девушки, которых переполняет простая, бесценная радость молодости.

– Сегодня настоящий райский день, Диана! – радостно вздохнула Энн. – Воздух просто волшебный. Только взгляни на залитые пурпурным светом поля! А этот запах срубленных пихт! Он доносится из той небольшой солнечной ложбины, где мистер Ибен Райт заготавливает слеги для изгороди. Благословен тот, кто живет в такой день, а запах умирающих пихт возносит к небу. Это на две трети Вордсворт[3], а на одну треть Энн Ширли. Трудно представить срубленные пихты на небесах, правда? Однако мне кажется, что небеса не будут совершенными, если в кущах не будет легкого запаха умирающих пихт. Возможно, он не будет там связан со смертью. Да, думаю, так и есть. Изысканный аромат принесут души пихт – они должны быть на небесах.

– У деревьев нет души, – осадила подругу трезво мыслящая Диана, – но запах срубленных пихт и правда восхитительный. Я сделаю себе подушечку и набью ее пихтовыми иголками. Тебе тоже стоит такую сделать, Энн.

– Пожалуй, я так и поступлю. И буду на ней отдыхать. Тогда во сне увижу себя дриадой или еще какой-нибудь лесной нимфой. Но сейчас мне нравится быть Энн Ширли, школьной учительницей, и идти ласковым, чудесным днем по этой дороге.

– День действительно чудесный, а вот нашу задачу такой не назовешь, – тяжело вздохнула Диана. – И почему ты выбрала именно эту дорогу? Неужели хочешь обрести здесь поддержку? Все чудаковатые, тронутые мозгами жители поселка обосновались здесь. На нас будут смотреть как на обычных попрошаек. Хуже направления и не придумаешь.

– Поэтому я его и выбрала. Если б мы попросили пойти по этой дороге Гилберта и Фреда, они, понятно, согласились бы. Но пойми, Диана, я чувствую ответственность за «Общество», ведь именно я впервые заговорила о нем и, значит, должна выполнять всю черную работу. Прости, что тебя в это втянула, но в самых трудных случаях я буду говорить сама. Ты можешь и рта не раскрывать. Миссис Линд считает, что у меня язык хорошо подвешен. Сама она еще не поняла, как относиться к нашей задумке – одобрять или нет. Когда миссис Линд вспоминает, что наш проект понравился мистеру и миссис Аллен, она начинает благосклонно к нему относиться, но потом вспоминает, что общества такого рода впервые появились в Штатах и резко меняет свое отношение. Она колеблется, и только наш успех может поднять авторитет «Общества» в ее глазах. Присцилла собирается написать статью об очередном нашем собрании, и я не сомневаюсь, что получится хорошо, ведь у нее тетя прекрасно пишет – похоже, это у них в крови. Никогда не забуду, как сильно забилось у меня сердце, когда я узнала, что миссис Шарлотта Морган – тетя Присциллы. Казалось невероятным, что я дружу с девочкой, тетя которой написала «Время в Эджвуде» и «Сад розовых бутонов».

– А где живет миссис Морган?

– В Торонто. Присцилла говорит, что тетя собирается следующим летом приехать на остров, и Присцилла постарается организовать нам встречу с ней. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но иногда приятно помечтать на сон грядущий.

«Общество по улучшению жизни в Эйвонли» стало свершившимся фактом. Его президентом избрали Гилберта Блайта, вице-президентом – Фреда Райта, секретарем – Энн Ширли, а казначеем – Диану Барри. «Улучшатели», как их быстро окрестили в поселке, постановили собираться раз в две недели в домах членов «Общества». Было ясно, что они не успеют многого сделать до зимы, и тогда порешили не торопиться, но следующим летом взяться за дело ретиво. А пока надо копить новые идеи, обсуждать их, готовить соответствующие документы и, как подчеркнула Энн, воспитывать общественное мнение.

Конечно, в отношении «улучшателей» было много непонимания и – что особенно удручало – не обходилось и без насмешек. Рассказывали, что мистер Илайша Райт считал, что организацию было бы уместнее называть «клубом флирта». Миссис Хайрем Слоун заявила, что слышала, будто «улучшатели» собираются вспахать обочины дорог и посадить там герань. Мистер Леви Булдер пошел дальше, оповестив соседей, что «улучшатели» потребуют, чтобы все снесли свои дома, перестроив согласно утвержденному ими плану. Мистер Джеймс Спенсер донес до «улучшателей» свою личную просьбу снести церковный холм. Ибен Райт намекнул Энн, что «улучшателям» стоит заставить старого Джосайю Слоуна подровнять свои бакенбарды. Мистер Лоренс Белл заявил, что он еще согласен побелить свои сараи, если это доставит всем удовольствие, но вешать в них кружевные занавески – уж увольте. Мистер Мейджор Спенсер спросил Клифтона Слоуна, одного из «улучшателей», возившего молоко на сыроваренный завод в Кармоди, правда ли, что следующим летом всем придется покрасить подставку под бидоны, да еще покрыть ее вышитой салфеткой.

Несмотря на все это, или – таково уж свойство человеческой натуры – благодаря этому Общество смело приступило к решению единственной задачи, которую надеялось завершить этой осенью. На втором заседании, проходившем в доме Барри, Оливер Слоун предложил начать сбор денег для приведения в порядок крыши магистрата и покраске всего здания. Джулия Белл поддержала эту инициативу, хотя сомневалась, женское ли это дело. Гилберт поставил вопрос на голосование, и все единодушно проголосовали «за». Энн с важным видом зафиксировала результат в документах. Теперь оставалось избрать соответствующий комитет, и Джерти Пай, желая, чтобы Джулии Белл не достались все лавры, решительно выдвинула на роль главы комитета Джейн Эндрюс. Это предложение тоже было единогласно поддержано, а Джейн в знак благодарности предложила ввести Джерти в состав комитета наряду с Гилбертом, Энн, Дианой и Фредом Райтом. Члены комитета, собравшись отдельно, распределили между собой участки работ. Энн и Диане поручили вести агитацию на ньюбриджской дороге, Гилберту и Фреду – на дороге, ведущей к Уайт-Сэндз, Джейн и Джерти – на дороге к Кармоди.

– Все члены семейства Пай живут вдоль этой дороги, – пояснил Гилберт, когда они с Энн возвращались домой через Зачарованный Лес, – и никто из них не даст ни цента, если деньги будет собирать кто-то, не носящий фамилию Пай.

Следующую субботу Энн и Диана отвели на дела «Общества». Они подъехали к дальнему концу улицы и начали агитацию с дома «девушек Эндрюс».

– Если Кэтрин дома одна, мы можем на что-то рассчитывать, – сказала Диана, – но, если там будет Элайза, пиши пропало.

Элайза, как назло, оказалась дома и выглядела еще более угрюмой, чем обычно. Мисс Элайза была из тех людей, глядя на которых осознаешь, что мир всего лишь юдоль слез, а улыбка, не говоря уж о смехе, – пустая трата жизненных сил. Сестры уже полсотни лет были «девушками Эндрюс» и, похоже, менять этот статус не собирались. Поговаривали, что Кэтрин еще не оставила надежду на перемены, а Элайза, вечная пессимистка, вообще никогда ничего хорошего от жизни не ждала. Жили они в маленьком коричневом домике, построенном на солнечной стороне буковой рощи Марка Эндрюса. Элайза жаловалась, что в доме летом ужасно жарко, а Кэтрин обычно говорила, что у них уютно и тепло зимой.

Элайза шила покрывало из лоскутов – в этом не было никакой необходимости, просто она таким способом выражала протест против легкомысленного занятия Кэтрин, которая плела кружева.

Когда девушки излагали свои планы, Элайза хмурилась, а Кэтрин улыбалась. Когда же взгляды сестер встретились, улыбка Кэтрин стала смущенной, но только на одно мгновение.

– Если б у меня были лишние деньги, – мрачно произнесла Элайза, – я бы, скорее, подожгла их и получила удовольствие от пламени, чем отдала хоть цент на ремонт нашего магистрата. От этого учреждения поселку нет никакой пользы, одна только молодежь встречается и развлекается там, хотя им полезнее заниматься делами дома.

– Но, Элайза, – возразила Кэтрин, – молодым людям тоже надо повеселиться.

– Не вижу в этом необходимости. Когда мы были молодыми, Кэтрин Эндрюс, нам в голову не приходило проводить время таким образом. Куда катится мир? Все меняется к худшему.

– А по-моему, к лучшему, – твердо произнесла Кэтрин.

– По-твоему! – В голосе Элайзы звучало презрение. – Неважно, что думаешь ты, Кэтрин Эндрюс. Факты говорят сами за себя.

– Мне нравится замечать светлые стороны жизни, Элайза.

– Какие еще светлые стороны? Их нет.

– Есть! – воскликнула Энн, которая не могла больше выносить этой клеветы. – И светлых сторон много, мисс Эндрюс. Мир по-настоящему прекрасен.

– Когда вам будет столько лет, сколько мне, вы измените свое мнение, – недовольно буркнула мисс Элайза. – И желание его улучшать пропадет. Как здоровье твоей мамы, Диана? Она за последнее время сильно сдала. И выглядит ужасно. А Марилла все слепнет, Энн? Сколько ей осталось до полной слепоты?

– Доктор считает, что ее зрение хуже не станет, если она будет проявлять осторожность, – растерянно произнесла Энн.

– Доктора всегда стараются обнадежить пациента. На ее месте я бы им не доверяла. Нужно всегда готовиться к худшему.

– А почему бы не готовиться к лучшему? – попыталась осторожно противостоять Энн. – Может стать и хуже, но ведь может стать и лучше.

– С таким я еще не встречалась, а мне пятьдесят семь – не шестнадцать, как тебе, – возразила Элайза. – Вы готовы все улучшить? Хорошо бы ваше «Общество» хоть немного отодвинуло границы Эйвонли, хотя в это верится с трудом.

Энн и Диана почувствовали облегчение, покинув этот дом, и поспешили дальше настолько быстро, насколько мог упитанный пони. Огибая буковую рощу, они увидели пухленькую фигуру, которая торопилась к ним по полю и изо всех сил махала руками. Ею оказалась Кэтрин Эндрюс, она так задыхалась, что с трудом говорила, и торопливо сунула в руки Энн две монеты по четверти долларов.

– Это мой вклад в покраску магистрата, – еле переводя дыхание, сказала она. – Хотелось бы дать вам доллар, но я не осмелилась взять больше из денег, полученных за продажу яиц. Тогда Элайза заметила бы это. Мне нравятся планы вашего «Общества», и я верю, что многие из них осуществятся. Я по натуре оптимист. Иначе нельзя, если живешь с Элайзой. Однако нужно торопиться, пока она не заметила моего исчезновения. Она думает, что я кормлю кур. Я верю, что вам удастся собрать нужные средства. И не обращайте внимания на слова Элайзы. Мир становится лучше… никаких сомнений.

Следующий дом принадлежал Дэниелу Блэру.

– Теперь все зависит от того, дома ли его жена, – убежденно произнесла Диана, когда они подъезжали, подпрыгивая на ухабах. – Если дома – не получим и цента. Говорят, что Дэн Блэр даже постричься не может без ее ведома, а она, надо честно сказать, довольно прижимистая. Справедливость должна идти впереди щедрости – ее девиз. На что миссис Линд как-то заметила, что справедливость у миссис Блэр так рванула вперед, что щедрости нипочем ее не догнать.

Вечером Энн рассказала Марилле о визите в дом мистера Блэра.

– Мы привязали лошадь и легонько постучались в дверь кухни. Нам не ответили, но дверь была открыта, а из кладовой доносилась ругань. Слов было не разобрать, но Диана сказала, что, наверно, это супруги ругаются. Трудно было поверить, что один из них мистер Блэр – он всегда такой спокойный, мягкий. Хотя каждого можно вывести из себя. Он вышел к нам в огромном женском фартуке, с красным, как свекла, лицом, по щекам струился пот. «Не могу снять эту чертову штуковину, – сказал он. – Завязки стянуты насмерть, мне с ними не справиться, так что прошу извинить меня, леди». Мы попросили его не беспокоиться по этому поводу, вошли внутрь и сели. Мистер Блэр тоже сел. Фартук он скрутил и переместил ближе к спине, но вид у него оставался смущенный и расстроенный, и мне стало его жаль. «Мы, наверное, пришли не вовремя», – сказала Диана. «Нет, что вы, совсем нет», – ответил мистер Блэр, силясь улыбнуться… Вы ведь знаете, Марилла, какой он вежливый… «Я просто немного занят, вот затеял испечь пирог. Жена получила телеграмму, что сегодня приезжает сестра из Монреаля, и поехала ее встречать, а мне наказала испечь к чаю пирог. Она написала рецепт и на словах сказала, что делать, но я половину ее инструкций забыл. Что, например, означает «положить по вкусу»? Как это понимать? А что, если мой вкус резко отличается от других? Хватит для маленького слоеного пирога столовой ложки ванили?»

Тут мне стало его особенно жалко. Он явно ничего не смыслил в кулинарии. Я слышала о существовании мужей-подкаблучников, а теперь одного увидела воочию. У меня чуть не сорвалось с языка: «Мистер Блэр, пожертвуйте, пожалуйста, на ремонт магистрата, а я вам приготовлю пирог». Но тут я подумала, что так будет не по-соседски и нечестно проворачивать сделку с человеком, впавшим в отчаяние. И тогда я просто предложила свою помощь без всяких условий. Он с восторгом согласился, прибавив, что, будучи холостяком, сам пек хлеб, но пирог… это уж слишком, однако жену расстраивать не хочется. Мистер Блэр дал и мне фартук. Диана взбила яйца, а я замесила тесто. Мистер Блэр бегал туда-сюда, поднося то, что требовалось. Он совершенно забыл про фартук и, когда бегал по кухне, фартук развевался позади него. По словам Дианы, она чуть не умерла со смеху. Он сказал, что дальше справится сам… печь-то он умеет, а потом попросил подписной лист и дал нам четыре доллара. Так что наш труд был вознагражден. Но, если б он и цента не дал, меня все равно грела бы мысль, что мы совершили добрый христианский поступок.

Следующая остановка была у дома мистера Теодора Уайта. Ни Энн, ни Диана не бывали здесь раньше, а знакомство с миссис Уайт, не отличавшейся гостеприимством, было у обеих шапочное. Войти с парадного входа или с черного? Пока девушки шепотом это обсуждали, в дверях появилась миссис Уайт с кипой газет в руках. Она стала основательно их выкладывать, одну за другой, – сначала на крыльце, потом на ступеньках и далее по тропе до места, где стояли незваные гостьи.

– Вытрите, пожалуйста, ноги о траву, а потом ступайте по газетам, – озабоченно произнесла женщина. – Я только что вымела весь дом, и мне не хочется, чтоб туда занесли грязь. Тропу после вчерашнего дождя сильно развезло.

– Только не вздумай смеяться, – шепотом предупредила Энн подругу, когда они шли по газетам. – И умоляю тебя, Диана, не смотри на меня, что бы она ни говорила. Иначе я не смогу сохранить серьезное выражение лица.

Газеты прокладывали девушкам путь через прихожую в гостиную. Энн и Диана робко сели на ближайшие стулья и объяснили цель своего визита. Миссис Уайт вежливо все выслушала, перебив их лишь дважды. Первый раз, чтобы прогнать назойливую муху, а второй – чтобы подобрать травинку, упавшую на ковер с платья Энн, которая почувствовала себя виноватой. В результате миссис Уайт пожертвовала на благое дело два доллара.

– …надеюсь, что больше мы к ней не придем, – сказала Диана, когда они вышли. Девушки не успели отвязать лошадь, как миссис Уайт уже бросилась собирать газеты, а когда они выезжали, то видели, как она яростно метет пол в прихожей.

– Я часто слышала, что миссис Теодор Уайт ужасная чистюля, которой нет равных во всем свете, и теперь сама в этом убедилась, – сказала Диана, уже не сдерживая смеха.

– Хорошо, что у нее нет детей, – убежденно проговорила Энн. – Что за жизнь была бы у них? Страшно представить.

У Спенсеров хозяйка дома Изабелла Спенсер наговорила столько плохих вещей о жителях Эйвонли, что девушки очень расстроились. Мистер Томас Булдер наотрез отказался дать деньги на ремонт, мотивируя отказ тем, что, когда магистрат двадцать лет назад строился, не были учтены его предложения о другом месте возведения постройки. Пышущая здоровьем миссис Эстер Белл в течение получаса рассказывала девушкам во всех подробностях о своих многочисленных болячках и под конец печально протянула пятьдесят центов со словами, что на следующий год она ничего дать не сможет, потому что… будет в могиле.

Но с самым худшим приемом – точнее, с полным его отсутствием – они столкнулись в доме Саймона Флетчера. Въезжая во двор, девушки увидели в окне рядом с крыльцом две пялившиеся на них физиономии. Однако на их стук и терпеливое стояние у дверей никто не отреагировал. Ничего не понимающие, возмущенные девушки уехали ни с чем. Даже Энн призналась, что начинает терять веру в успех. Но потом чаша весов стала склоняться в их пользу. Дальше шел дом Слоунов, где хозяева охотно подписывались и делали щедрые взносы. Последним местом маршрута был дом Роберта Диксона у моста через пруд. Хотя обеим девушкам до дома было почти рукой подать, они остались на чай, боясь обидеть миссис Диксон, которая слыла очень «чувствительной» особой.

Девушки еще пили чай, когда вошла старая миссис Джеймс Уайт.

– Я только что от Лоренцо, – объявила она. – Сейчас нет более счастливого человека в Эйвонли. Знаете, почему? У него родился сын. А это после семи девочек – большое событие, скажу вам.

Энн навострила уши и, когда они отъехали, сказала:

– Едем прямиком к Лоренцо Уайту.

– Так он живет далеко отсюда, у дороги на Уайт-Сэндз, – удивилась Диана. – Этот район обходят Гилберт и Фред.

– Раньше субботы они этим не займутся, а время будет упущено, – твердо произнесла Энн. – Рождение сына уже не будет свежей новостью. Лоренцо Уайт – тот еще скупердяй, но сейчас он подпишется на любую сумму. Такой шанс грех упустить, Диана.

Результат подтвердил ожидания Энн. Мистер Уайт встретил девушек во дворе, сияя, как солнце в пасхальный день. Энн рассказала ему о взносах, и он с энтузиазмом согласился принять участие.

– Конечно, конечно. Я дам на доллар больше самого крупного взноса.

– Это будет пять долларов… Мистер Дэниел Блэр дал четыре, – с некоторым испугом произнесла Энн. Но Лоренцо не дрогнул.

– Пять так пять… деньги даю сразу. А теперь приглашаю вас в дом. Там есть нечто, заслуживающее внимания. Почти никто еще не видел. Проходите и сами оцените.

– А что мы скажем, если малыш некрасивый? – прошептала с беспокойством Диана, когда они следовали за взволнованным Лоренцо.

– Всегда найдется, что похвалить, – успокоила ее Энн. – С младенцами это легко.

Малыш оказался прехорошеньким, и, видя искреннее восхищение девушек его пухленьким чудом, мистер Уайт почувствовал, что деньги потратил не зря. Но это был первый и последний раз, когда Лоренцо на что-то сдавал деньги.

Несмотря на усталость, Энн тем же вечером предприняла еще одну попытку добыть деньги на благоустройство поселка и отправилась через поле к мистеру Харрисону. Тот, по своему обыкновению, курил трубку на террасе по соседству с попугаем. Строго говоря, его дом относился к дороге на Кармоди, но Джейн и Джерти, знакомые с ним только понаслышке, умоляли Энн самой зайти к нему.

Однако мистер Харрисон категорически отказался вносить деньги, и все усилия Энн оказались тщетными.

– Мне казалось, вы одобряете работу «Общества», мистер Харрисон, – расстроенно проговорила она.

– Я одобряю… одобряю, пока дело не касается моего кошелька.

– Некоторые сегодняшние встречи способны обратить меня в пессимистку, подобную мисс Элайзе Эндрюс, – поделилась Энн со своим отражением в зеркале, поднявшись в свою комнатку.

Глава 7

Дела насущные

Одним тихим октябрьским вечером Энн откинулась на стуле и глубоко вздохнула. Стол, за которым она сидела, был завален учебниками и тетрадями, однако плотно исписанные страницы перед ней не были связаны со школьными занятиями.

– Что случилось? – спросил Гилберт, услышавший этот вздох, когда входил в открытую дверь кухни.

Энн покраснела и поспешила засунуть страницы под ученические тетрадки.

– Ничего особенного. Просто я пытаюсь записать кое-какие свои мысли, как советовал профессор Гамильтон, но у меня не получается. Написанные черными чернилами на белой бумаге они выглядят куцыми и глупыми. Мысли – словно тени… они ускользают от тебя, их не удержать. Возможно, со временем я постигну секрет, как обходиться с ними, если проявлю настойчивость. Но у меня почти нет свободного времени. Когда я заканчиваю проверять школьные работы, у меня нет сил на собственные занятия.

– У тебя все прекрасно идет в школе, Энн. Дети без ума от тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.

– Не все. Я не нравлюсь Энтони Паю и, похоже, не понравлюсь и впредь. И что хуже – он не уважает меня. Он явно относится ко мне с презрением, и, не скрою, это приводит меня в отчаяние. Не то чтобы он был очень плохой… просто озорной, как и другие ребята. Он редко проявляет открытое непослушание, но подчиняется с таким снисходительно-презрительным видом, словно делает одолжение – видимо, считает, что спорить со мной себе дороже. Такое поведение плохо влияет на остальных ребят. Чего я только ни делала, чтобы завоевать его расположение, но все тщетно. Боюсь, положение не изменится. А мне бы так хотелось – ведь он очень неглуп, и все было бы у нас прекрасно, если б он этого захотел.

– Возможно, такое отношение идет из семьи.

– Не все так просто. Энтони – независимый мальчик, и у него обо всем свое мнение. Раньше его всегда учили мужчины, и женщинам-учителям он не доверяет. Что ж, посмотрим, можно ли добиться уважения заботой и добротой. Трудности меня не пугают, быть учителем очень интересно. Пол Ирвинг с легкостью возмещает то, чего недостает другим. Он очаровательный ребенок, Гилберт, и к тому же гениальный. Я уверена, что мир когда-нибудь услышит о нем, – убежденно произнесла Энн.

– Мне тоже нравится моя работа, – сказал Гилберт. – Все время держишь себя в тонусе. За недели преподавания в Уайт-Сэндз я узнал больше, чем за все школьные годы. У наших друзей все тоже идет неплохо. В Ньюбридже хорошо приняли Джейн, и в Уайт-Сэндз, похоже, тоже удовлетворены работой вашего покорного слуги… за исключением мистера Эндрю Спенсера. Вчера, возвращаясь домой, я встретил миссис Питер Блюет, и она сказала, что считает своим долгом проинформировать меня, что мистер Спенсер не одобряет мои методы.

– А ты не замечал, – задумчиво произнесла Энн, – что, когда люди считают своим долгом что-то тебе сказать, это всегда оказывается чем-то неприятным? Почему никто не считает своим долгом сообщить услышанные о тебе приятные вещи? Вчера миссис Доннелл снова приходила в школу и сказала, что считает своим долгом уведомить меня, что миссис Хармон Эндрю не одобряет того, что я читаю детям сказки, а мистеру Роджерсону не нравится, что Прилли слишком медленно осваивает арифметику. Дело шло бы гораздо быстрее, если б Прилли не строила глазки мальчикам из-под грифельной доски. Я абсолютно уверена, что примеры решает за нее Джек Джиллис, но за руку я его не поймала.

– А тебе удалось приучить подающего надежды сына миссис Доннелл к его благочестивому имени?

– Удалось, – рассмеялась Энн, – хотя задача была не из легких. Поначалу он не откликался на имя Сент-Клэр, даже головы не поднимал. После моей второй-третьей попытки, мальчики начинали его подталкивать, и тогда он с недовольным видом устремлял на меня глаза, будто я звала Джона или Чарли и он не думал, что обращаются к нему. Тогда я задержала его после занятий и по-доброму с ним поговорила. Мать хочет, чтобы его называли Сент-Клэром, и мне нельзя не пойти ей навстречу, сказала я. Неглупый мальчик правильно оценил ситуацию и разрешил называть его Сент-Клэром – но только мне. Если же кто-то из ребят попробует подражать этому, он отдубасит того по первое число. Естественно, я пристыдила его за грубую лексику, но с тех пор я зову его Сент-Клэром, а мальчики – Джейкобом, и в наших отношениях воцарился мир. Он открылся мне, что хочет стать плотником, а миссис Доннелл настаивает, чтобы я готовила его в колледж.

Упоминание о колледже направило мысли Гилберта в новое русло, и некоторое время молодые люди говорили о собственных планах и устремлениях. Говорили серьезно, с верой и надеждой, как говорят только в юности, когда будущее – открытая книга, полная чудесных возможностей.

Гилберт твердо решил стать врачом.

– Это замечательная профессия, – увлеченно говорил он. – Молодой человек должен с чем-то бороться в своей жизни… Кто-то даже назвал человека «борющимся животным». Я хочу сражаться с болезнями, болью и невежеством… все они тесно связаны между собой. Хочу взять на себя часть честной, нужной работы в мире… и хотя бы немного дополнить знания, накопленные поколениями людей. И тем самым отблагодарить их за все сделанное для меня. По-моему, только так мужчина может исполнить свой долг перед человечеством.

– А мне хотелось бы привнести в жизнь людей еще толику красоты, – мечтательно проговорила Энн. – Я не стремлюсь к тому, чтобы увеличить человеческое знание… хотя это благороднейшая цель. Мне достаточно сделать жизнь людей приятнее, подарить им радость, пусть и небольшую, и счастливые мысли, но чтоб они исходили именно от меня, и которых не было бы, не появись я на свет.

– Мне кажется, ты делаешь это каждый день, – с восхищением произнес Гилберт.

И он был прав. Энн была из тех людей, которые с самого рождения дарят людям свет. Она шла по жизни с улыбкой и добрым словом, озарявшими каждого на ее пути и, пусть хоть ненадолго, приносящими надежду и благую весть.

Гилберт неохотно поднялся.

– Ну, пора идти к Макферсонам. Муди Сперджен приехал на выходные из Королевской Академии и должен привезти мне книгу от профессора Бойда.

– А мне надо приготовить Марилле чай. Она отправилась навестить миссис Кит и скоро вернется.

К приходу Мариллы чай был готов. В печке весело потрескивали дрова, стол украшала ваза с серебристыми, словно подернутыми морозом, папоротниками и рубиновыми кленовыми листьями. В воздухе витал аппетитный запах ветчины и тостов, но Марилла, ничего не замечая, со вздохом опустилась в кресло.

– Вас глаза беспокоят? Или голова болит? – беспокойно спросила Энн.

– Нет. Я не только устала… но и встревожена. Из головы не выходят Мэри и ее детишки. Мэри чувствует себя все хуже. Долго она не протянет. Не знаю, что будет с близнецами.

– А от дяди известий нет?

– Мэри получила от него письмо. Он работает на лесозаготовке, пишет, что там «прижился» – не знаю, что он хочет этим сказать. В любом случае до весны он их забрать не сможет. К этому времени он намерен жениться, и у него будет дом, куда можно привезти племянников. Он спрашивает, не сможет ли кто-то из соседей их приютить на зиму. Мэри не знает, к кому обратиться – она не очень ладила с жителями Ист-Графтона. Короче говоря, похоже, она хочет, чтобы я забрала ребятишек. Прямо она не говорит, но это по всему видно.

– О! – Энн в восторге сжала руки. – Вы их возьмете, Марилла?

– Я еще не решила, – недовольно проговорила Марилла. – Во мне нет твоей опрометчивой решимости, Энн. Троюродная кузина – весьма отдаленное родство. Это большая ответственность – присматривать за двумя шестилетними детьми… тем более близнецами.

Марилла почему-то считала, что с близнецами в два раза тяжелее, чем с обычными детьми.

– С близнецами очень интересно… по крайней мере, с одной парой, – сказала Энн. – Но когда их две или три пары – это уже утомительно. Мне кажется, близнецы станут для вас развлечением, пока я в школе.

– Думаю, мне будет не до развлечений. Одни волнения и заботы. Будь дети в том возрасте, в каком была ты, когда мы тебя взяли, я бы так не боялась. С Дорой еще ничего – она спокойная и покладистая, а вот Дэви – большой проказник.

Энн любила детей, и у нее сердце сжималось при мысли о неустроенной судьбе близнецов. Воспоминания о собственном сиротливом детстве были еще живы в ее памяти. Зная, что непреложное следование долгу – единственное уязвимое место у Мариллы, Энн искусно этим воспользовалась.

– Если Дэви – непослушный ребенок, то больше причин заняться его воспитанием, ведь так, Марилла? Если мы не возьмем детей к себе, кто знает, под чьим влиянием они окажутся. Предположим, их заберут соседи – Спротты. По словам миссис Линд, Генри Спротт – такой отпетый богохульник, каких свет не видывал, и дети у него врунишки. Ужасно, если близнецы пойдут по этой дорожке. Или они окажутся у Уиггинсов… Та же миссис Линд говорит, что мистер Уиггинс тащит из дома все, что можно продать, а семья сидит на снятом молоке. Вы ведь не хотите, чтобы ваши родственники голодали, даже если они и третья вода на киселе? Думаю, взять детей к себе – наш долг.

– Так оно и есть, – скорбно согласилась Марилла. – Скажу Мэри, что возьму их. И не прыгай от радости, Энн. Тебе тоже работы прибавится. Я из-за больных глаз не могу и стежка сделать, так что тебе придется шить и чинить их одежду. А ты ведь рукоделие не любишь.

– Терпеть не могу, – спокойно призналась Энн. – Но если вы берете к себе детей из чувства долга, то я из чувства долга стану их обшивать. Для души хорошо делать вещи, которые не любишь – в умеренном количестве.

Глава 8

Марилла забирает близнецов

Миссис Рейчел Линд сидела у кухонного окна и вязала одеяло, как и несколько лет назад в тот вечер, когда Мэтью съезжал с холма с девочкой, которую миссис Линд назвала «сироткой по импорту». Но тогда вступала в свои права весна, а сейчас на дворе стояла поздняя осень, деревья сбросили листья, а трава на полях побурела. Солнце садилось за темным лесом к западу от Эйвонли, окрашивая все вокруг золотисто-багряным заревом, когда на холме показалась коляска, которую тащила упитанная бурая лошадка. Миссис Линд присмотрелась внимательнее.

– Марилла возвращается с похорон, – сказала она мужу, расположившемуся на кухонном диванчике. Томас Линд теперь все больше лежал, что было для него непривычно, а миссис Линд, которая, помимо собственных дел, всегда знала и то, что происходит у других, казалось, этого не замечала. – Она везет с собой близнецов… Да, это Дэви, он перегнулся через крыло и ухватил пони за хвост, Марилла одергивает его. А Дора, лапочка, сидит на своем месте тише воды ниже травы. Спинка у нее всегда прямая, словно ее только что накрахмалили и погладили. Да, Марилле нелегко придется этой зимой. С другой стороны, при подобных обстоятельствах выхода у нее нет – надежда только на помощь Энн. Надо сказать, она прекрасно ладит с детьми, и решение взять близнецов встретила с восторгом. А кажется, только вчера бедняга Мэтью привез Энн в Зеленые Крыши, и все покатывались со смеху при мысли, что Марилла будет воспитывать ребенка. И надо же, теперь она берет на воспитание близнецов. Да, неисповедимы пути Господни!

Толстый пони перевалил через мост в ложбине перед домом Линдов и двинулся по дороге к Зеленым Крышам. Марилла сидела в коляске с мрачным лицом. Все десять миль, отделявшие Ист-Графтон от Эйвонли, Дэви Кит находился в постоянном движении. Марилле не удавалось призвать мальчика к порядку, и она всю дорогу волновалась, как бы он не сломал себе шею, вывалившись из коляски или попав под копыта пони. В отчаянии она пригрозила, что дома его выпорет. Тогда Дэви, не обращая внимания на вожжи, забрался Марилле на колени и с неуклюжестью медвежонка обнял ее, обхватив пухлыми ручками шею.

– Я тебе не верю, – сказал он, покрывая поцелуями ее морщинистые щеки. – Ты не похожа на тех женщин, которые бьют маленьких мальчиков за то, что они не могут усидеть на месте. Когда ты была маленькой, тебе ведь тоже было трудно сидеть неподвижно?

– Когда меня просили, я сидела смирно, – сказала Марилла, пытаясь сохранять суровый вид, хотя сердце ее размякло от милой и искренней ласки Дэви.

– Это потому, что вы были девочкой, – сказал Дэви и ползком отодвинулся от нее, еще раз крепко обняв на прощание. – Ведь вы когда-то были девочкой, хотя сейчас это трудно представить. Вот Дора может часами сидеть спокойно… но мне кажется, это ужасно скучно. Какая все-таки тоска быть девчонкой. Давай-ка, Дора, я тебя расшевелю.

В представлении Дэви «расшевелить» означало схватить Дору за кудряшки и хорошенько дернуть. Дора взвизгнула, а потом разревелась.

– Как можно быть таким шалуном, да еще в день похорон твоей бедной матушки? – возмутилась Марилла.

– Мама хотела умереть, – доверительно произнес Дэви. – Я это точно знаю, она мне сама говорила. Болезнь ее ужасно измучила. Мы с ней долго говорили вечером перед ее кончиной. Тогда она и сказала, что вы нас с Дорой заберете к себе на зиму и я должен вести себя, как хороший мальчик. Я таким и собираюсь быть. Но разве чтобы быть хорошим, нужно обязательно сидеть сиднем, а не бегать и резвиться? И еще она сказала, что я должен всегда быть добр к Доре и заступаться за нее, что я и собираюсь делать.

– Так ты думаешь, что, дергая ее за волосы, поступаешь по-доброму?

– Но никому другому я не позволю этого делать, – сказал Дэви, нахмурившись и сжав кулачки. – Пусть только попробуют. А дергаю я не больно, она плачет просто потому, что девочка. Я рад, что родился мальчиком, только жаль, что мы с Дорой близнецы. Когда сестра Джимми Спротта начинает с ним спорить, он сразу говорит ей: «Я старше и потому лучше знаю», – и она затыкается. А Доре я так сказать не могу, и она остается при своем мнении. Разрешите мне немного подержать вожжи – ведь я как-никак мужчина.

Марилла испытала большое облегчение, когда вечером подъехала к своему дому. Осенний ветер гонял по двору сухие, бурые листья. Энн встретила их у ворот, приняла детей на руки и спустила на землю. Дора вежливо подставила щечку для поцелуя, а Дэви отозвался на приветствие бурными объятиями и весело представился:

– Я мистер Дэви Кит.

За ужином Дора держала себя как маленькая леди, а вот манеры Дэви оставляли желать лучшего.

– Я такой голодный, что мне не до манер, – сказал он в свое оправдание, когда Марилла сделала ему замечание. – Дора и вполовину не так голодна. Ведь я всю дорогу не сидел на месте. Ой, какой вкусный сливовый пирог. Дома мы давно не ели пирогов – мама была слишком больна, чтобы их печь, а миссис Спротт сказала, что хватит и того, что она хлеб печет – какие еще пироги! Миссис Уиггинс никогда не кладет сливы в пироги. Ух, до чего вкусно! Можно еще кусочек?

Марилла не собиралась ему потакать, но Энн отрезала мальчугану еще один щедрый кусок, напомнив Дэви, что в таких случаях следует говорить «спасибо». Он широко улыбнулся и основательно откусил от пирога. Расправившись с новой порцией, он сказал:

– Дайте мне еще пирога, и я скажу «спасибо» сразу за все.

– Нет, тебе хватит, – сказала Марилла не терпящим возражений тоном, который Энн хорошо знала, а Дэви предстояло узнать.

Дэви подмигнул Энн и, перегнувшись через стол, выхватил из рук Доры кусок пирога, который она только что надкусила, и, широко раскрыв рот, запихнул его туда весь. У Доры задрожали губы, а Марилла от ужаса потеряла дар речи. Энн хорошо поставленным «учительским» голосом воскликнула:

– Джентльмены так себя не ведут!

– Я знаю, что не ведут, – согласился Дэви, как только смог снова говорить, – но я не джентльмен.

– И ты не хочешь им быть? – спросила пораженная Энн.

– Конечно, хочу. Но не могу им быть, пока не вырасту.

– Нет, можешь, – торопливо произнесла Энн, чувствуя, что у нее появился шанс посеять в эту душу семя добра. – С детских лет можно воспитывать в себе джентльмена. А джентльмены никогда ничего не отбирают у леди… и спасибо не забывают говорить… и за волосы не дергают.

– Не очень-то им весело живется, – откровенно заявил Дэви. – Лучше я подожду, когда вырасту.

Марилла с отрешенным видом отрезала Доре кусок пирога. Она чувствовала, что в настоящий момент не может совладать с Дэви. День выдался трудный – сначала похороны, потом долгая дорога домой. В будущее она смотрела с таким пессимизмом, что могла бы обставить саму Элайзу Эндрюс.

Внешне близнецы не особенно походили друг на друга, хотя оба были белокурыми. Длинные, мягкие локоны Доры всегда выглядели аккуратно; голову Дэви покрывали непокорные золотистые кудряшки. Взгляд карих глаз Доры был спокойным и мягким, а у Дэви – озорным и лукавым, как у эльфа. У Доры нос был прямой, у Дэви – вздернутый. Дора несколько жеманно складывала губки, а у Дэви они всегда излучали улыбку. На одной щеке у Дэви была ямочка, на другой она отсутствовала, что придавало лицу мальчика, когда он смеялся, забавное и милое выражение. Озорная улыбка не сходила с его лица.

– Пора спать, – сказала Марилла, решив, что надо отдохнуть от детей. – Дора ляжет у меня, а Дэви отведи в комнату под крышей с западной стороны, хорошо, Энн? Ты не боишься спать один, Дэви?

– Не боюсь, но я не хочу так рано ложиться, – уверенно заявил Дэви.

– Тебе придется, – устало произнесла Марилла, и было в ее голосе что-то такое, что заставило замолчать даже Дэви. Он послушно последовал за Энн по лестнице.

– Когда стану большим, первым делом проведу ночь без сна – посмотрю, что это такое, – сказал он доверительно.

В последующие годы Марилла никогда не могла вспомнить без содрогания первую неделю пребывания близнецов в Зеленых Крышах. Не то чтобы эта неделя была намного хуже других, но в первые дни Марилла испытала настоящий шок от новых ощущений. Когда Дэви бодрствовал, редкий час удавалось отдохнуть от его проказ. Однако самая неприятная история произошла спустя два дня после его прибытия в воскресное утро – прекрасное, теплое, туманное и волшебное утро. Энн приводила в порядок Дэви перед походом в церковь, а Марилла наряжала Дору. Мальчуган отчаянно сопротивлялся, отказываясь умываться.

– Марилла меня вчера уже умывала… а в день похорон миссис Уиггинс оттирала меня грубым мылом. Хватит на одну неделю. Не вижу никакой пользы в ежедневном умывании. Насколько удобнее не мыться.

– Пол Ирвинг умывается каждый день по собственному желанию, – назидательно произнесла Энн.

Дэви провел в Зеленых Крышах чуть больше сорока восьми часов, но за это время успел привязаться к Энн и полюбить ее, и с тем же мальчишеским пылом возненавидеть Пола Ирвинга, которого Энн не переставала ставить ему в пример. Если Полу Ирвингу нравится каждый день умываться – пусть продолжает. Он, Дэви, тоже будет умываться – пусть даже это и убьет его. Такие мысли помогли ему выдержать дальнейшие испытания, и когда утренний туалет был закончен, перед Энн предстал вполне симпатичный мальчик. Когда она подводила Дэви в церкви к местам, издавна закрепленным за Катбертами, то испытывала почти материнскую гордость.

Поначалу Дэви вел себя вполне пристойно, обводя любопытным взором сидевших поблизости мальчиков и задаваясь вопросом, кто из них Пол Ирвинг. Первые два гимна и отрывок из Священного Писания прошли благополучно. Сенсационное событие произошло во время чтения мистером Алленом молитвы.

Лоретта Уайт сидела впереди Дэви со слегка склоненной головой, между двумя длинными льняными косами среди кружевных оборок открывалась соблазнительная белая шейка. Полненькая, спокойная восьмилетняя Лоретта вела себя в церкви безукоризненно с самого первого дня, когда мать принесла ее, полугодовалую, на службу.

Дэви полез к себе в карман и вытащил оттуда… гусеницу, пушистую, извивающуюся гусеницу. Марилла это заметила и потянулась, чтобы схватить его за руку, но было слишком поздно. Дэви посадил гусеницу Лоретте на шею.

Пронзительные крики прервали молитву мистера Аллена. Потрясенный, ничего не понимающий пастор остановился и поднял глаза. Головы прихожан взметнулись вверх. Лоретта подпрыгивала на скамье, судорожно пытаясь дотянуться до спины.

– Ой, мама… мамочка… сними это с меня… выбрось скорее… этот гадкий мальчишка посадил что-то мне на шею. О, мамочка, оно ползет вниз… Ой!

Миссис Уайт поднялась с места и с непроницаемым лицом вывела рыдающую и извивающуюся Лоретту из церкви. Через какое-то время рыдания девочки слышались все тише, и мистер Аллен продолжил службу. Но все понимали, что день испорчен. Впервые в жизни Марилла не слышала слов молитвы, а Энн сидела с пылающим от стыда лицом.

Когда они вернулись домой, Марилла отправила Дэви в его комнату и велела оставаться там до конца дня. Обеда он был лишен. Марилла разрешила дать ему только несладкий чай с молоком и хлеб. Энн отнесла Дэви эту скудную пищу и, пока он, не испытывая, похоже, никаких угрызений совести, с аппетитом ее поедал, печально сидела рядом. Наконец Дэви обратил внимание на грустные глаза Энн и встревожился.

– Наверное, Пол Ирвинг не бросил бы гусеницу за шиворот девчонки в церкви? – задумчиво спросил он.

– Конечно, нет, – скорбно произнесла Энн.

– Тогда я вроде бы сожалею о своем поступке, – признался он. – Но гусеница была такая толстая и забавная… Я подобрал ее на церковных ступенях, когда мы входили. Мне показалось, что нельзя не пустить ее в дело. И разве тебя не рассмешил визг девчонки?

Во вторник после полудня члены благотворительного общества, где состояла Марилла, решили провести очередное собрание в Зеленых Крышах. После уроков Энн заторопилась домой, зная, что Марилле потребуется помощь. В гостиной вместе с членами благотворительного общества сидела Дора, опрятная и чистенькая в накрахмаленном белом платьице с черным поясом; она скромно отвечала на задаваемые вопросы, а в остальное время хранила вежливое молчание, производя впечатление идеального ребенка. А в это время по уши грязный Дэви лепил куличики из глины на заднем дворе.

– Я разрешила ему поиграть, – проговорила устало Марилла, – подумав, что таким образом удержу его от других, не таких безобидных занятий. А так он просто перепачкается. Выпьем чай без него, а ему подадим позже. Дора может сидеть с нами, а Дэви… мне даже страшно представить его за одним столом с членами благотворительного общества.

Когда Энн вошла в гостиную, приглашая гостей к столу, она обратила внимание на отсутствие Доры. Миссис Джаспер Белл сказала, что видела, как Дэви звал ее с порога. Энн и Марилла, быстро переговорив на кухне, решили устроить чай детям отдельно от взрослых.

Трапеза уже близилась к концу, когда в комнату ворвалось какое-то ужасное создание, поистине чудо-юдо. Марилла и Энн застыли в ужасе, а дамы – в изумлении. Могла ли это быть Дора?.. Этим отчаянно рыдающим существом, в мокром платье, с которого, как и с мокрых волос, стекала вода прямо на новый, с рисунком в кружочек, ковер Мариллы?

– Дора, что случилось? – воскликнула Энн, бросив виноватый взгляд на миссис Джаспер Белл, про которую шел слух, что в ее семье никогда не бывает никаких неприятных происшествий.

– Дэви повел меня к свинарнику, – рыдала Дора. – Я туда идти не хотела, но Дэви обозвал меня трусихой. А потом заставил лезть на забор, откуда я свалилась к свиньям, испачкала платье, а одна свинья прошлась прямо по мне. Я была грязная с головы до ног, и Дэви предложил отмыть меня из шланга. Я послушалась, он окатил меня водой, но платье осталось грязным, а пояс и туфельки были испорчены.

Энн осталась за хозяйку, а Марилла вышла из-за стола, чтобы переодеть Дору в старое платье. Дэви отправили в его комнату и оставили без ужина. В сумерках Энн поднялась к нему и завела серьезный разговор. Она верила в пользу откровенного разговора по душам – он не раз приносил плоды. Дэви она сказала, что своим поведением он делает ей больно.

– Я сам теперь жалею, – признался Дэви. – Беда в том, что я понимаю свою ошибку, когда ничего уже не исправишь. Дора не захотела лепить со мной куличики, боясь перепачкаться, и тогда я чертовски разозлился. Наверное, Пол Ирвинг не заставил бы сестру лезть на забор свинарника, если б понимал, что она может упасть?

– Ему такое и в голову не пришло бы. Пол – джентльмен до мозга костей.

Дэви на минуту плотно закрыл глаза и, похоже, серьезно задумался. Потом подполз ближе к Энн, обнял ее за шею и уткнулся пылающим лицом в плечо.

– А ты хоть капельку меня любишь, хоть я и не такой хороший, как Пол?

– Конечно, люблю, – произнесла искренне Энн. Дэви нельзя было не любить, несмотря на все его проказы. – А если не будешь озорничать, полюблю еще сильнее.

– А я… еще кое-что сегодня натворил, – продолжил Дэви приглушенным голосом. – Прости, но я боялся тебе признаться. Ты не рассердишься на меня? И не расскажешь Марилле?

– Не знаю, Дэви. Возможно, следует ей рассказать. Но если ты пообещаешь больше этого не делать, я попробую не посвящать ее в наши дела.

– Больше – никогда. Тем более что в этом году их вряд ли удастся поймать. Эту я нашел на ступеньках в погребе.

– Так что же ты все-таки сделал, Дэви?

– Положил жабу Марилле в постель. Можешь пойти и вытащить ее оттуда, если хочешь. Но скажи, Энн, ведь можно умереть со смеху, если ее там оставить?

– О, Дэви Кит!

Энн мгновенно высвободилась из объятий Дэви и опрометью бросилась к комнате Мариллы. Постель была слегка помята. Энн нервным движением отбросила одеяло. Там действительно сидела жаба и глазела на нее из-под подушки.

«О боже, как вынести это чудовище из дома?» – простонала Энн, содрогаясь от отвращения. На глаза ей попался совок для золы. Медленным движением, чтобы не спугнуть жабу, Энн дотянулась до него. Марилла еще возилась на кухне. Спускаться с жабой по лестнице было то еще испытание. Три раза противная тварь спрыгивала с совка, а один раз чуть не потерялась в прихожей. Выбросив наконец жабу под вишню, Энн с облегчением вздохнула.

«Если б Марилла узнала про жабу, она не смогла бы без страха ложиться в постель. Какое счастье, что маленький грешник вовремя покаялся! Вижу Диану в окне, которая посылает мне сигнал. Это кстати… Нужно отвлечься. В школе мне треплет нервы Энтони Пай, дома – Дэви Кит. Трудно за один день столько вынести».

Глава 9

Проблема цвета

– Сегодня опять притащилась эта противная миссис Линд и настырно уговаривала меня пожертвовать деньги на покупку ковра для церкви, – гневно произнес мистер Харрисон. – Никто не вызывает у меня такого раздражения, как эта женщина. Ей удается в несколько слов впихнуть целую церковную службу с текстом, комментариями и примечаниями, а потом пульнуть в тебя этим увесистым кирпичом.

Пристроившись у края веранды, Энн, мечтательно повернув голову, наслаждалась свежим западным ветром, проносившимся в ноябрьские серые сумерки над свежевспаханным полем и наигрывавшим нежную мелодию в склоненных к земле ветвях.

– Все дело в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, – сказала она. – Отсутствие симпатии всегда связано с этим. Сначала мне миссис Линд тоже ужасно не понравилась, но все изменилось, когда я стала ее понимать.

– Возможно, миссис Линд приходится кому-то по вкусу, но меня не заставишь есть бананы, как бы меня ни убеждали, что со временем они мне понравятся, – проворчал мистер Харрисон. – Насколько я понимаю, она из тех, кто в каждой бочке затычка. Я ей так и сказал.

– Не сомневаюсь, что этим вы очень ее обидели, – с упреком проговорила Энн. – Как вы могли такое сказать? В прошлом я наговорила ей много ужасных вещей, тогда я просто слетела с катушек. Сознательно я никогда бы такое не сказала.

– Эти слова точно определяют суть вещей. Мой принцип – всегда говорить чистую правду.

– Но это не чистая правда, – возразила Энн, – а всего лишь ее непривлекательная часть. Вы много раз упоминали о моих рыжих волосах и ни разу не сказали, что у меня хорошенький нос.

– Полагаю, вы и без меня это знаете, – хмыкнул мистер Харрисон.

– То, что у меня рыжие волосы, я тоже знаю… хотя за последнее время они значительно потемнели. И нет никакой необходимости об этом упоминать.

– Хорошо, не буду, раз вы так такая чувствительная. Простите меня, Энн. Я привык резать правду-матку, и людям не стоит обращать на это внимания.

– Но они не могут не обращать внимания. И то, что у вас такая привычка, не спасает дела. Как бы вы отнеслись к человеку, который всем подряд говорит колкости, а потом заявляет: «Ах, простите, не принимайте мои слова близко к сердцу. Просто у меня такая привычка». Вы решили бы, что перед вами псих, правда? Пусть миссис Линд – в каждой бочке затычка. Есть в ней такое. Но почему не похвалить ее за доброе сердце? За то, что она всегда готова прийти на помощь? Когда Тимоти Коттон стащил у нее горшок масла, она никому не пожаловалась, а его бедной жене сказала, что масло он купил. Миссис Коттон при встрече выговорила ей, что у масла привкус турнепса, и миссис Линд извинилась, сказав, что в тот раз масло ей и правда не удалось.

– Полагаю, что-то хорошее в ней есть, – неохотно признал мистер Харрисон. – У большинства людей так. У меня тоже есть хорошие черты, хотя вы, возможно, о них не подозреваете. В любом случае скидываться на ковер я не собираюсь. В этом поселке принято клянчить деньги по каждому поводу. Кстати, как продвигается ваш план с покраской магистрата?

– Прекрасно. В пятницу мы провели собрание и выяснили, что собрали достаточно денег на покраску здания и новую кровлю. Большинство жителей сделали щедрые взносы, мистер Харрисон.

Энн была доброй девушкой, но при необходимости могла и подколоть.

– А какой выбрали цвет?

– Мы остановились на приятном оттенке зеленого. Крыша, конечно, будет темно-красного цвета. Мистер Роджер Пай собирается сегодня в городе купить краску.

– А кто выполняет работу?

1 Джон Гринлиф Уиттьер (1807–1892) – американский поэт, аболиционист.

2 Октогенарий – восьмидесятилетний.

3 Вордсворт Уильям (1770–1850) – английский поэт-романтик, представитель «озерной школы».

Вход для пользователей

Меню

Читать онлайн Энн из Эйвонли бесплатно

* * *

Глава 1 Гневливый сосед

Глава 2 Продал на скорую руку – жди долгую муку

Глава 3 Мистер Харрисон у себя дома

Глава 4 Разные мнения

Глава 5 Настоящая учительница

Глава 6 Мужчины… и женщины во всем их многообразии

Глава 7 Дела насущные

Глава 8 Марилла забирает близнецов

Глава 9 Проблема цвета