Читать онлайн В высших сферах бесплатно

В высших сферах

Arthur Hailey

IN HIGH PLACES

Печатается с разрешения издательства Doubleday, an imprint of The Knopf Doubleday Publishing Group, a division of Random House LLC.

© Arthur Hailey, 1961

© Перевод. Т. Кудрявцева, наследники, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

***

Артур Хейли (1920–2004) – один из самых популярных американских писателей XX века. В чем секрет успеха романов Артура Хейли? Почему совокупный тираж его книг превышает 200 млн экземпляров и они переведены на 40 иностранных языков? Времена меняются, а механизм работы отеля, аэропорта, несмотря на технический прогресс, остается тем же. Хейли описывает этот механизм в мельчайших подробностях, причем описывает просто, понятно и очень увлекательно. Он рассказывает буквально обо всем и обо всех – от мусорщиков до генеральных директоров. Добавьте к этому увлекательный, подчас детективный сюжет, драматические коллизии, любовные переживания героев – и вы поймете, почему у Хейли столько почитателей.

***

Как пали сильные на брани!

Сражен Ионафан на высотах твоих.

Плач Давида[1]

Глава первая

Двадцать третье декабря

Днем и ранним вечером 23 декабря случилось три события, внешне не связанных между собой и отдаленных одно от другого на три тысячи миль. Первым событием был телефонный звонок по закрытому каналу от президента Соединенных Штатов премьер-министру Канады; разговор продолжался почти час и был мрачным. Вторым событием был прием в оттавской резиденции генерал-губернатора ее величества; третьим – стало прибытие корабля в Ванкувер на Западном побережье Канады.

Сначала прозвучал телефонный звонок. Он исходил из кабинета президента в Белом доме и был принят премьер-министром в его кабинете в Восточном блоке на Парламентской горе.

Следующим событием стало прибытие корабля. Это было моторизованное судно «Вастервик» грузоподъемностью десять тысяч тонн, зарегистрированное в Либерии, с капитаном-норвежцем Сигурдом Яаабеком. Оно пришвартовалось у пирса Ла-Пуэнт, на южном берегу гавани Бура, обращенном к городу, в три часа.

А часом позже в Оттаве, где из-за трехчасовой разницы во времени был уже вечер, гости начали прибывать на ранний прием к Дому Правительства. Это был небольшой ежегодный предрождественский прием, который их превосходительства давали членам кабинета министров и их женам.

Только двое из гостей – премьер-министр и его секретарь по внешним сношениям – знали о звонке американского президента. А о судне «Вастервик» никто из гостей в жизни не слышал, да едва ли и услышит.

Однако же эти три события должны были бесповоротно и неразрешимо переплестись, подобно тому как орбиты планет и их туманностей странным и таинственным образом пересекаются, создавая на миг яркую вспышку.

Глава вторая

Премьер-министр

1

Ночь в Оттаве была холодная, затянутое облаками небо обещало еще до наступления утра снегопад. Столицу государства – по мнению экспертов – ожидало белое Рождество.

На заднем сиденье черного «олдсмобиля» с шофером Маргарет Хоуден, супруга премьер-министра Канады, дотронулась до руки мужа.

– Джейми, – сказала она, – у тебя усталый вид.

Достопочтенный Джеймс Макколлум Хоуден, член Тайного совета, королевский адвокат и член парламента, сидел, закрыв глаза и наслаждаясь теплом машины. Теперь он их открыл.

– Да нет. – Он не любил когда бы то ни было признаваться в своей усталости. – Просто немножко расслабляюсь. Последние сорок восемь часов… – И умолк, взглянув на широкую спину шофера. Стекло между ними было поднято, но все равно лучше соблюдать осторожность.

Свет с улицы упал на стекло, и премьер-министр увидел в нем свое отражение: тяжелое, похожее на стервятника лицо, нос как у орла и выступающий вперед подбородок.

Жена, сидевшая рядом, заметила:

– Да перестань же смотреть на себя, а то у тебя разовьется… как же это называется?

– Нарциссизм. – Муж улыбнулся, тяжелые веки сморщились. – Но я страдаю этим уже много лет. В политике это – профессиональная норма.

Они помолчали, потом снова разговор принял серьезный оборот.

– Что-то случилось, да? – тихо спросила Маргарет. – Что-то очень важное.

Она повернулась к нему с взволнованным лицом, и он, несмотря на свою озабоченность, не мог не отметить, какие у нее классически правильные черты лица. Маргарет по-прежнему прелестна, подумал он, и когда они вместе входят в комнату, головы всегда поворачиваются.

– Да, – признался он. На секунду ему захотелось поделиться с Маргарет, рассказать ей все, что так быстро произошло, начиная с тайного телефонного звонка из Белого дома, раздавшегося два дня назад, и второго звонка сегодня днем. Но потом он решил: сейчас не время.

Сидевшая рядом с ним Маргарет заметила:

– В последнее время столько всего произошло, а мы были наедине всего несколько минут.

– Знаю. – Он протянул руку и сжал ее пальцы.

И словно этот жест дал вырваться словам, которые дотоле старательно сдерживались.

– Да стоит ли это всего? Неужели ты еще недостаточно сделал? – Маргарет быстро произнесла это, понимая, что путешествие вскоре окончится, поскольку от их дома до резиденции генерал-губернатора всего несколько минут езды. Через минуту или две это мгновение тепла и близости уже исчезнет. – Мы с тобой женаты, Джейми, сорок два года, и большую часть времени я имела лишь частицу тебя. А ведь не так долго осталось нам жить.

– Тебе нелегко было, да? – Он произнес это спокойно, искренне. Слова Маргарет тронули его.

– Нет, не всегда. – Тут прозвучала нотка неуверенности. Это была сложная тема, они говорили о таких вещах редко.

– У нас будет время, обещаю тебе. Если ничто другое… – И он умолк, вспомнив то непредсказуемое относительно своего будущего, что принесли последние два дня.

– Что – другое?

– Появилась еще одна проблема. Пожалуй, самая большая, какая передо мной когда-либо стояла.

Она сняла руку с его руки.

– Почему именно ты должен ее решать?

Он не мог дать на это ответ даже Маргарет, знавшей столь многие его мысли; он никогда не мог произнести вслух это свое внутреннее убеждение: «Потому что никто другой не может этого сделать, кроме меня; нужен человек моего положения, моего интеллекта и предвидения для принятия серьезных решений, необходимость в которых скоро возникнет».

– Почему ты? – снова спросила Маргарет.

А они уже въехали на территорию Дома Правительства. Шины захрустели по гравию. Их окружал темный парк.

Премьер-министра на миг охватило острое чувство вины перед Маргарет. Она всегда была лояльна и терпеливо воспринимала его жизнь политика, хотя никогда и не любила ее так, как он. Но он уже давно почувствовал, как она надеется, что настанет день, когда он расстанется с политикой и они снова сблизятся, как в первые годы супружества.

В то же время он был хорошим мужем. Никакой другой женщины в его жизни не было… если не считать одного случая несколько лет назад: роман длился почти год, пока он решительно не покончил с этим, опасаясь, как бы не пострадал его брак. Но порой у него возникало чувство вины… и он нервничал, боясь, что Маргарет может узнать правду.

– Мы поговорим вечером, – сказал он примирительным тоном. – Когда вернемся.

Машина остановилась, и боковая дверца открылась. Конный полицейский в малиновой парадной форме лихо отсалютовал, когда премьер-министр и его супруга вышли из машины. Джеймс Хоуден улыбнулся, пожал руку полицейскому и представил его Маргарет. Хоуден проделывал этот церемониал всегда вежливо и без снисхождения. В то же время он прекрасно понимал, что всадник станет потом рассказывать об этом – удивительно, как простой жест подобного рода порождает расходящиеся круги.

Когда они вошли в Дом Правительства, перед ними появился молодой лейтенант Королевского канадского флота. Парадная форма, обшитая золотым позументом, была ему явно тесна – по всей вероятности, подумал Хоуден, это следствие слишком долгого сидения за письменным столом в Оттаве и слишком малого пребывания на море. Офицерам теперь приходилось ждать своей очереди побывать на море, так как флот стал чисто символической силой, в известной мере чем-то смехотворным, но дорогим для налогоплательщиков.

Их провели из высокого вестибюля с колоннами вверх по дорогому красному ковру, украшавшему мраморную лестницу, а затем по широкому, увешанному гобеленами коридору в Длинную гостиную, где обычно проходили малые приемы – такие как сегодня. Большая, вытянутая в длину, похожая на коробку для туфель комната с высоким потолком, выложенным балками, напоминала гостиничный вестибюль, только более уютный. Однако призывно сгруппированные кресла и диванчики, обтянутые материей светло-бирюзовых и желтых тонов, пока были пусты, а шестьдесят с чем-то гостей стояли и непринужденно беседовали. Высоко над их головами висел портрет королевы во весь рост, которая смотрела без улыбки на золотые парчовые занавески, закрывавшие сейчас окна. А в дальнем конце комнаты мелькали, вспыхивая и угасая, огоньки на рождественской елке. Гул разговоров заметно поутих, когда премьер-министр и его жена Маргарет Хоуден – в бальном платье из светло-сиреневого кружева, с оголенными плечами – вошли в зал.

Лейтенант военно-морских сил провел их прямо к тому месту у пылающего огня, где генерал-губернатор принимал своих гостей. Помощник объявил:

– Премьер-министр и миссис Хоуден.

Его превосходительство достопочтенный маршал авиации Шелдон Гриффитс, генерал-губернатор ее величества в доминионе Канада, протянул руку.

– Добрый вечер, премьер-министр. – Затем, любезно наклонив голову, произнес: – Маргарет.

Маргарет Хоуден умело присела в реверансе и улыбнулась Натали Гриффитс, стоявшей рядом с мужем.

– Добрый вечер, ваше превосходительство, – сказал Джеймс Хоуден. – Вы выглядите чрезвычайно хорошо.

Генерал-губернатор, седовласый, с красным лицом и военной выправкой, все еще державшийся очень прямо, несмотря на годы, был в безупречном вечернем костюме с внушительным рядом медалей и орденов. Он нагнулся с видом заговорщика.

– У меня такое чувство, будто этот мой чертов хвост сейчас загорится. – И указал на камин. – Вот теперь, когда вы приехали, давайте отойдем от этого ада.

И все четверо не спеша пошли по комнате – генерал-губернатор держался любезно и дружелюбно, как и положено хозяину.

– Я видел ваш новый портрет работы Карша, – сказал он Мелиссе Тейн, изящной и грациозной жене доктора Бордена Тейна, министра здравоохранения и благосостояния нации. – Очень красивый портрет – почти такой же красивый, как вы сама.

Ее супруг, находившийся рядом, покраснел от удовольствия. А стоявшая рядом с ними Дэйзи Каустон, полная матрона, не очень заботившаяся о своей внешности, брякнула:

– Я пыталась, ваше превосходительство, убедить мужа позировать для Карша, по крайней мере пока у него еще есть волосы.

Стоявший рядом с ней Стюарт Каустон, министр финансов, которого друзья и противники звали Улыбчивым Стю, добродушно осклабился.

Генерал-губернатор окинул взглядом быстро лысеющую голову Каустона.

– Лучше прислушайтесь к совету жены, старина. Я бы сказал, у вас осталось не так уж много времени. – Он произнес это безобидным тоном, и раздался взрыв смеха, в котором министр финансов принял участие.

Группа, окружавшая генерал-губернатора, пошла дальше, а Джеймс Хоуден повернул назад. Поймав взгляд Артура Лексингтона, министра по внешним сношениям, который стоял со своей женой Сьюзен на расстоянии нескольких групп от него, Хоуден еле заметно кивнул. Лексингтон извинился и направился к Хоудену – этакий коротконогий херувимчик пятидесяти с лишним лет, чья манера держаться легко и беззаботно скрывала один из самых острых умов в международной политике.

– Добрый вечер, господин премьер-министр, – сказал Артур Лексингтон. И, не меняя выражения лица, понизив голос, произнес: – Все под контролем.

– Вы разговаривали с Энгри? – сухо спросил Хоуден. Его превосходительство Филипп Б. Энгроув, которого друзья звали Энгри, был послом США в Канаде.

Лексингтон кивнул.

– Ваша встреча с президентом назначена на второе января, – тихо произнес он. – Конечно, в Вашингтоне. Так что у нас есть десять дней.

– Они нам все понадобятся.

– Я знаю.

– Вы обсудили процедуру?

– Не в деталях. Вам будет устроен банкет в первый день – пустая болтовня, как всегда, – затем на другой день встреча, где нас будет всего четверо. Я полагаю, вот тогда-то мы и займемся делом.

– А как насчет сообщения?

Лексингтон упреждающе мотнул головой, и премьер-министр посмотрел в этом направлении. К ним подходил слуга, неся поднос с напитками. Среди них был один-единственный бокал с виноградным соком, который Джеймс Хоуден – трезвенник, как все знали, – предпочитал. И он взял бокал.

Слуга отошел от них, и Лексингтон пригубил виски с водой; в этот момент к ним подошел Арон Голд, главный почтмейстер и единственный еврей в кабинете министров.

– У меня ноги подкашиваются, – объявил он, обращаясь к Лексингтону. – Не могли бы вы намекнуть его превосходительству премьер-министру, чтобы он, ради бога, сел? Тогда и мы все сможем облегчить наши ноги.

– Вот уж никогда не замечал, что вы спешите сесть, Арон, – с улыбкой произнес Артур Лексингтон. – Во всяком случае, судя по вашим речам.

Это услышал стоявший неподалеку Стюарт Каустон и крикнул:

– Отчего это у вас ноги устали, Арон? Разносили почту к Рождеству?

– Ну конечно, меня окружают юмористы, – мрачно произнес главный почтмейстер, – тогда как мне нужно проявление нежности.

– Насколько я понимаю, это у вас уже есть, – заметил Хоуден. «Совершенно идиотская полифония, – подумал он. – Комедийный диалог на репетиции «Макбета». Впрочем, возможно, это необходимо. Проблемы, которые внезапно возникли, затрагивают самое существование Канады и достаточно серьезны». Сколько людей в этой комнате, кроме его самого и Лексингтона, имели хотя бы малейшее представление о том… Теперь окружавшие его и Лексингтона люди отошли.

И Артур Лексингтон тихо произнес:

– Я говорил с Энгри насчет сообщения о встрече, и он снова звонил в Госдепартамент. Там сказали, что президент просил на данное время не делать никаких сообщений. Они, похоже, считают, что, если мы объявим об этом так скоро после российской ноты, возникнут явные сопоставления.

– Я не вижу в этом большого вреда, – сказал Хоуден. Его лицо с орлиным профилем было задумчиво. – Все равно придется скоро объявить об этом. Но если президент так хочет…

А вокруг них звенели бокалы, шли разговоры. «…я похудела на четырнадцать фунтов, а потом обнаружила эту божественную кондитерскую. Теперь все вернулось…» «…объяснила, что я не видела красный свет, так как спешила на встречу с мужем, членом кабинета министров…» «…вот что я скажу про «Таймс»: у них интересны даже искажения…» «…право же, обитатели Торонто стали нынче невыносимы – у них словно несварение желудка от культуры…» «…так что я сказал ему: если мы хотим иметь дурацкие законы насчет спиртного, – это наше дело, в общем, вы только попробуйте воспользоваться телефоном в Лондоне…» «…по-моему, обитатели Тибета презабавны – они очень похожи на обитателей пещер…» «…а вы не заметили, что из универмага быстрее присылают чеки? Вы считаете, что у вас есть две недели…» «…нам следовало остановить Гитлера на Рейне и Хрущева в Будапеште…» «…не ошибитесь: если бы мужчины беременели, было бы куда меньше… благодарю, джин с тоником…»

– Когда мы объявим о встрече, – сказал Лексингтон, понизив голос, – мы скажем, что это встреча для разговоров о торговле.

– Да, – согласился с ним Хоуден. – Я полагаю, это самое лучшее.

– Когда вы сообщите об этом кабинету?

– Я еще не решил. Я подумал, что, пожалуй, прежде надо сообщить Комитету по обороне. Я хотел бы услышать несколько мнений. – Хоуден мрачно улыбнулся. – Не все так лихо разбираются в международной политике, как вы, Артур.

– Что ж, я полагаю, у меня есть некоторые преимущества. – Лексингтон помолчал, некрасивое лицо его было задумчиво, в глазах отражался вопрос. – В любом случае к этой идее не сразу привыкнешь.

– Да, – сказал Джеймс Хоуден, – я этого ожидаю.

И они разошлись. Премьер-министр присоединился к группе, окружавшей генерал-губернатора. Его превосходительство сказал несколько слов сожаления министру, чей отец умер неделю назад. Подойдя к другому члену кабинета, он поздравил его с тем, что его дочь получила академическую награду. «Старик хорошо держится, – подумал Хоуден, – с должным равновесием любезности и достоинства, не нажимая ни на то ни на другое».

Джеймс Хоуден задумался: интересно, сколько времени продлится в Канаде культ королей, королев и королевского представителя. Со временем страна, безусловно, отделится от британской монархии, точно так же как несколько лет назад она сбросила с себя бремя правления британского парламента. Королевские ритуалы – нелепый протокол, золоченые кареты, придворные лакеи и ужин на золотых блюдах – все это не соответствовало времени, особенно в Северной Америке. Уже и теперь многое из церемоний, связанных с троном, казалось смешным и походило на детскую игру. Когда придет день – а он придет – и народ начнет над этим громко смеяться, тогда быстро произойдет отмирание традиций. Или, возможно, еще раньше разразится какой-нибудь скандал в королевской семье, и система быстро рухнет как в Великобритании, так и в Канаде.

Мысли о королевской семье напомнили Хоудену об одном вопросе, который он должен поднять сегодня. Окружавшая генерал-губернатора небольшая группа приостановилась в своем продвижении, и Хоуден, отведя его в сторону, спросил:

– Это в будущем месяце, сэр, как я понимаю, вы нас покидаете и уезжаете в Англию?

Он произнес «сэр» просто для эффекта. Когда эти двое бывали наедине, они уже многие годы называли друг друга по имени.

– Восьмого числа, – ответил генерал-губернатор. – Натали уговорила меня поехать морем из Нью-Йорка. Отличная идея для бывшего начальника военно-воздушного штаба, верно?

– Вы, конечно, увидите в Лондоне ее величество, – сказал премьер-министр. – Во время этой встречи не могли бы вы поднять вопрос о ее государственном визите в марте, как мы предлагали? Я думаю, что несколько слов от вас, пожалуй, могли бы помочь благоприятному решению.

Приглашение королеве было передано несколько недель назад через Высокого комиссара, или посла в Лондоне. Визит был задуман – по крайней мере Джеймсом Хоуденом и его старшими коллегами по партии – как маневр перед выборами, которые должны состояться поздней весной или ранним летом, поскольку королевский визит всегда способствовал получению голосов партией власти. А теперь при том, что произошло в последние несколько дней, и при новых жизненно важных проблемах, о которых страна скоро узнает, это было вдвойне важно.

– Да, я слышал о приглашении. – В голосе генерал-губернатора звучала легкая сдержанность. – Я бы сказал, довольно кратковременное предложение. В Букингемском дворце, похоже, любят, чтобы их предупреждали хотя бы за год.

– Мне это известно. – Хоуден на миг почувствовал раздражение от того, что Гриффитс вздумал инструктировать его по предмету, который он прекрасно знал. – Но иногда подобные вещи могут быть быстро улажены. Я считаю, это было бы хорошо для страны, сэр.

Несмотря на повторное «сэр», Джеймс Хоуден дал ясно понять, что это приказ, и, подумал он, в известной мере так это и будет воспринято в Лондоне. При дворе прекрасно понимают, что Канада является самым богатым и наиболее влиятельным членом шаткой Британской империи, и если какие-то другие обязательства могут быть отменены, то королева и ее супруг, несомненно, приедут в Канаду. Собственно, Хоуден считал, что нынешняя задержка с ответом была просто для вида, но в любом случае было предусмотрительно с его стороны использовать давление.

– Я передам ваше мнение, господин премьер-министр.

– Благодарю.

Этот разговор напомнил Хоудену, что надо думать о том, кем заменять Шелдона Гриффитса, который сидел тут уже второй срок и конец этому сроку наступит в будущем году.

Через коридор от Длинной гостиной, в столовой стояла очередь к буфету. И это было неудивительно: шеф-повар Дома Правительства Альфонс Губо заслуженно славился своим кулинарным искусством. В свое время ходили даже слухи, что супруга президента США пыталась переманить Губо из Оттавы в Вашингтон. Пока эти слухи не заглохли, все говорило о том, что может разгореться международный скандал.

Хоуден почувствовал прикосновение Маргарет к своему локтю, и они двинулись за остальными.

– Натали хвастается омаром в желе – она утверждает, что этому поверишь, только когда попробуешь.

– Ты мне скажешь, что это омар, когда я откушу его, дорогая, – сказал он и улыбнулся. Это была их давняя манера шутить.

Джеймс Хоуден мало интересовался едой и, если ему не напомнить, вообще мог пропустить очередную трапезу. Случалось, он ел, а думал о другом. И когда в прошлом Маргарет готовила специально для него разные деликатесы, он поглощал их, понятия не имея, что́ съел. В начале их супружеской жизни Маргарет и злилась и плакала, оттого что муж совсем не обращает внимания на ее кулинарные способности, а она любила готовить, но теперь давно уже перестала этим заниматься.

Взглянув на хорошо укомплектованный буфет, за стойкой которого внимательный официант уже держал наготове две тарелки, Хоуден заметил:

– Выглядит весьма внушительно. Что это тут у вас?

Гордясь тем, что он обслуживает премьер-министра, официант быстро перечислил названия всех блюд: малосольная белужья икра, устрицы «Мальрек», paté maison[2], заливной омар, виннипегский копченый золотой глаз, foiе gras Mignonette[3], холодные жареные ребра, заливное из каплуна, жареная индейка с орехами, виргинская ветчина.

– Благодарю, – сказал Хоуден. – Положите мне немного мяса, хорошо прожаренного, и салата.

Увидев, как вытянулось лицо официанта, Маргарет прошептала:

– Джейми!

И премьер-министр поспешил добавить:

– И еще что там порекомендует моя жена.

Они только отошли от стойки, как вновь появился помощник по вопросам военно-морского флота.

– Извините, сэр. Его превосходительство шлет вам наилучшие пожелания, и мисс Фридман у телефона.

Хоуден опустил на стол тарелку с нетронутой пищей.

– Очень хорошо.

– Неужели ты должен сейчас идти, Джейми? – В тоне Маргарет звучала досада.

Он кивнул.

– Милли не стала бы звонить, если бы дело могло подождать.

– Звонок перенаправлен в библиотеку, сэр. – И, поклонившись Маргарет, помощник пошел впереди.

А через несколько минут премьер-министр сказал в трубку:

– Милли, я дал слово жене, что вы звоните по важному поводу.

Мягкое контральто его личного секретаря прозвучало в ответ:

– Я считаю, что так оно и есть.

Иногда Хоуден любил звонить по телефону только ради того, чтобы услышать голос Милли. Он спросил:

– Откуда вы звоните?

– Из конторы – я вернулась. Со мной Брайан. Потому я и звоню.

Хоуден почувствовал нелепую вспышку ревности при мысли, что Милли Фридман наедине с кем-то еще… Милли, с которой несколько лет назад у него была связь, о чем он вспомнил сегодня с чувством вины. В свое время у них был страстный всепоглощающий роман, но когда он кончился – а Хоуден с самого начала знал, что так оно и будет, – оба возобновили свою независимую жизнь, словно закрыли и заперли дверь между двумя комнатами, которые, однако, продолжали оставаться рядом. Ни он, ни она никогда больше не говорили об этом удивительном особом времени. Но порой – как в данный момент – вид Милли или звук ее голоса мог вновь взволновать его, словно к нему вернулась молодость и пылкость чувств и минувших лет как не бывало… А потом всегда нервы брали свое и появлялась нервозность человека, который в публичной жизни не мог допустить, чтобы в его броне образовалась щель.

– Хорошо, Милли, – сказал премьер-министр, – давайте к телефону Брайана.

Последовала пауза – слышно было, как трубка переходила из рук в руки, – затем энергичный мужской голос отчеканил:

– В Вашингтоне произошла утечка, шеф. Некий канадский репортер обнаружил, что в городе ожидают вашего приезда и встречи с Воротилой. Нужно заявление из Оттавы. Иначе, если информация об этом просочится из Вашингтона, все будет выглядеть, словно вас вызвали туда.

Брайан Ричардсон, энергичный сорокалетний руководитель и национальный организатор партии, редко бросался словами. Его сообщения, как устные, так и написанные, всегда выглядели четко и точно сформулированными, как рекламные анонсы, какие он создавал сначала в качестве опытного автора, а потом как высший чиновник. Теперь, однако, он передал это другим, а главной его обязанностью было служить советником Джеймсу Макколлуму Хоудену по ежедневно возникавшим проблемам, с тем чтобы тот решал их, сохраняя поддержку правительства народом.

Хоуден взволнованно спросил:

– А насчет темы беседы утечки не было?

– Нет, – сказал Ричардсон. – На этот счет все краны закручены. Сообщено только о факте встречи.

Назначенный на свой пост вскоре после того, как Хоуден взял на себя руководство партией, Брайан Ричардсон уже успешно провел две выборные кампании и между ними добился успеха в других делах. Проницательный, изобретательный, человек энциклопедического ума и гениальный организатор, он был одним из нескольких человек в стране, чьи телефонные звонки проходили через личный коммутатор премьер-министра в любой час. Он был также одним из наиболее влиятельных людей, и ни одно правительственное решение по серьезному вопросу никогда не принималось без того, чтобы он не знал об этом или не давал совета. В противоположность большинству министров Хоудена, которые пока еще понятия не имели о грядущей встрече в Вашингтоне или о ее цели, Ричардсон был поставлен об этом в известность немедленно.

Однако же вне ограниченного круга лиц имя Брайана Ричардсона было почти неизвестно, и в тех редких случаях, когда его фотография появлялась в газетах, делалось это всегда наименее заметно – чтобы он был во втором или третьем ряду группы политиков.

– О нашей договоренности с Белым домом следовало не сообщать несколько дней, – сказал Хоуден. – Да и тогда это надо было представить как беседу о торговле и финансовой политике.

– Какого черта, шеф?! Вы же можете по-прежнему так и сделать, – сказал Ричардсон. – Просто сообщение прозвучит немного раньше – только и всего… например, завтра утром.

– А есть у нас альтернатива?

– Повсюду пойдут догадки, будут муссироваться темы, обсуждения которых мы хотим избежать. То, что один человек обнаружил сегодня, другие могут узнать завтра. – И руководитель партии сухо продолжал: – На данный момент только одному репортеру известно, что вы планируете такое путешествие, – Ньютону из торонтской газеты «Экспресс». Он малый ловкий – позвонил сначала своему издателю, а издатель позвонил мне.

Джеймс Хоуден кивнул. Газета «Экспресс» неизменно поддерживала правительство, а порой выступала даже чуть ли не как орган партии. Они не раз оказывали друг другу услуги.

– Я могу задержать это сообщение на двенадцать, может быть, даже на четырнадцать часов, – продолжал Ричардсон. – Но больше – рискованно. Не могло бы министерство внешних сношений выступить к тому времени с заявлением?

Свободной рукой премьер-министр потер свой длинный, похожий на клюв нос. Затем решительно произнес:

– Я скажу им.

Эти слова предрекали хлопотливый вечер для Артура Лексингтона и его старших чиновников. Им придется поработать с американским посольством и, конечно, с Вашингтоном, но Белый дом пойдет на это, узнав, что пресса кое-что пронюхала, – они привыкли там к подобного рода ситуациям. А кроме того, убедительно составленное сообщение для прикрытия было столь же необходимо президенту, как и Хоудену. Настоящие проблемы, которые они будут обсуждать на встрече через десять дней, были слишком деликатны, чтобы в данный момент раскрыть их публике.

– Раз уж мы разговариваем, – заметил Ричардсон, – есть какие-нибудь новости о визите королевы?

– Нет, но я всего несколько минут назад говорил с Шелом Гриффитсом. Он посмотрит, что сможет сделать в Лондоне.

– Надеюсь, все сработает. – В голосе руководителя партии звучало сомнение. – Старик всегда чертовски точен. Вы сказали ему, чтобы он покрепче подтолкнул дамочку?

– Не совсем в таких выражениях. – Хоуден улыбнулся. – Но это было основным в моем предложении.

На линии послышался хохоток.

– Лишь бы она приехала. Ее приезд мог бы немало помочь нам в будущем году, не говоря уж об остальном.

Хоуден уже собирался повесить трубку, как в голову ему пришла одна мысль.

– Брайан…

– Да.

– Постарайтесь заехать в течение праздников.

– Благодарю. Заеду.

– А как насчет вашей жены?

Ричардсон весело ответил:

– Боюсь, вам придется довольствоваться только моим обществом.

– Я не хочу любопытствовать. – Джеймс Хоуден помедлил, понимая, что Милли слышит половину их разговора. – Не стало лучше?

– Мы с Элоизой живем в атмосфере вооруженного нейтралитета, – ответил Ричардсон. – Но это имеет свои преимущества.

Хоуден мог догадаться, какие преимущества имел в виду Ричардсон, и снова почувствовал нелепую ревность при мысли, что глава партии и Милли сейчас там одни. Вслух же произнес:

– Мне очень жаль.

– Просто удивительно, к чему человек может привыкнуть, – сказал Ричардсон. – По крайней мере мы с Элоизой знаем, на каких позициях стоим, а позиции у нас разные. Еще что-нибудь, шеф?

– Нет, – сказал Хоуден, – больше ничего. Пойду поговорю теперь с Артуром.

Он вернулся из библиотеки в Длинную гостиную, встреченный жужжанием разговоров. Атмосфера теперь несколько разрядилась – напитки и ужин, который уже почти подошел к концу, способствовали всеобщему расслаблению. Хоуден обошел несколько групп, люди выжидательно смотрели на него, он улыбался им, обмениваясь фразой-другой.

Артур Лексингтон стоял рядом со смеявшимися людьми, которые смотрели, как министр финансов Стюарт Каустон показывал фокусы: он занимался этим время от времени, стараясь скрасить унылую атмосферу в перерывах между заседаниями кабинета министров.

– Следите за этим долларом, – говорил Каустон. – Сейчас он исчезнет.

– Какого черта?! – воскликнул кто-то. – Это вовсе не трюк – вы постоянно подобное повторяете.

Генерал-губернатор вместе с небольшой группой зрителей рассмеялся.

Премьер-министр дотронулся до локтя Лексингтона и во второй раз отвел министра по внешним сношениям в сторону. Он изложил суть того, что сообщил ему глава партии, и подчеркнул необходимость дать сообщение прессе до утра. Лексингтон, по обыкновению, не стал задавать ненужных вопросов. Кивнув в знак согласия, он сказал:

– Я позвоню в посольство и переговорю с Энгри, затем засажу за работу моих людей. – И, усмехнувшись, добавил: – Всегда надуваюсь от важности, когда вытаскиваю других из постели.

– Послушайте, вы оба! Никаких государственных дел сегодня, – раздался голос Натали Гриффитс. И она легонько потрепала обоих по плечам.

Артур Лексингтон повернулся, сияя улыбкой:

– Даже если в мире произошел малюсенький кризис?

– Даже в этом случае. К тому же у меня кризис на кухне. А это куда важнее. – И жена генерал-губернатора направилась к мужу. Огорченным шепотом – не для всех, но явно для ушей тех, кто находился поблизости, она добавила: – Надо же, Шелдон, у нас кончился коньяк.

– Этого не может быть!

– Ш-ш! Не знаю, как это могло случиться, но случилось.

– Нам всегда надо иметь аварийный запас.

– Чарлз позвонил в столовую авиации. Они нам срочно пришлют немного.

– О господи! – Голос его превосходительства прозвучал так жалобно. – Неужели мы не можем устроить прием без того, чтобы не было промашек?

Артур Лексингтон тихо произнес:

– По-видимому, придется мне пить пустой кофе. – Он взглянул на бокал с виноградным соком, который несколько минут назад принесли Джеймсу Хоудену. – Вот вы можете не волноваться. У них, наверное, галлоны этого добра.

А генерал-губернатор возмущенно пробормотал:

– Я за это сниму с кого-нибудь скальп.

– Успокойся, Шелдон. – Хозяин и хозяйка по-прежнему говорили шепотом, не думая о том, что забавляют этим окружающих. – Такое случается, и ты знаешь, что надо быть осмотрительнее с прислугой.

– Да плевал я на прислугу!

Натали Гриффитс терпеливо произнесла:

– Я подумала, что тебе надо об этом знать. Но я сама со всем разберусь, дорогой.

– Вот и прекрасно. – Его превосходительство с облегчением и любовью улыбнулся жене, и они вернулись к камину.

– Sic transit gloria[4]. Человеку, который отдавал команды тысяче аэропланов, не пристало ругать судомойку.

Это было произнесено резко и чересчур громко. Премьер-министр нахмурился.

А произнес это Харви Уоррендер, министр по вопросам гражданства и иммиграции. Он стоял сейчас возле них – высокий плотный мужчина с редеющими волосами и громовым басом. Он, по обыкновению, был дидактичен – наверное, сохранил эту манеру с тех лет, когда, прежде чем перейти в политику, был профессором в колледже.

– Притормози, Харви, – сказал Артур Лексингтон. – Ты топчешь царственную особу.

– Порой, – ответствовал ему Уоррендер, немного понизив голос, – я возмущаюсь, когда мне напоминают, что шишки всегда выживают.

Повисло неловкое молчание. Все поняли, на что он намекал. Единственный сын Уоррендера, молодой офицер авиации, героически погиб во Второй мировой войне. И отец продолжал гордиться сыном, как продолжал и горевать по нему.

Несколько человек могли бы легко парировать его высказывание о шишках. Генерал-губернатор храбро воевал в двух войнах, и Крест Виктории не давали по пустякам… Смерть и жертвы в войне не знают ни рангов, ни возраста…

Все решили, что лучше промолчать.

– Что ж, займемся чем-то другим, – весело произнес Артур Лексингтон. – Господин премьер-министр, Харви, извините меня. – Он поклонился и направился через зал к своей жене.

– Почему это у некоторых людей определенные темы вызывают смущение? – спросил Уоррендер. – Или у памяти есть свой срок?

– Я думаю, тут имеет значение главным образом вопрос времени и места.

У Джеймса Хоудена не было желания продолжать разговор на эту тему. Ему иной раз хотелось избавиться от Харви Уоррендера в качестве члена правительства, но были причины, по которым он этого сделать не мог.

Стремясь переменить тему разговора, премьер-министр произнес:

– Харви, я хотел поговорить с вами насчет вашего департамента. – Он понимал, что нехорошо использовать праздничную атмосферу для дела. Но последнее время ему приходилось откладывать многое из того, что лежало на его столе, из-за более срочных дел. Одним из таких дел была иммиграция.

– Я должен гордиться или огорчаться, что вы намерены устроить мне выволочку? – В вопросе Харви Уоррендера была легкая враждебность. Бокал вина, который он держал в руке, был явно не первым.

А Хоуден вспомнил о разговоре, который был у него два-три дня назад с главой партии, когда они обсуждали текущие политические проблемы. Брайан Ричардсон сказал тогда: «Из-за департамента по иммиграции у нас постоянно плохая пресса, а, к сожалению, это одна из немногих проблем, которая понятна избирателям. Вы можете сколько угодно менять тарифы и банковские ставки, но это почти не повлияет на голоса. А вот стоит в газетах появиться фотографии депортируемой матери с ребенком, как это было в прошлом месяце, и партии приходится поволноваться».

На миг Хоуден почувствовал вспышку гнева от того, что ему надо заниматься мелочами, тогда как – особенно в данный момент – более крупные и жизненно важные проблемы требовали всего его внимания. А потом мелькнула мысль, что политикам всегда приходится сочетать дела домашние с крупными проблемами. И часто способность никогда не упускать малое среди большого является ключом к власти. А иммиграция была предметом, всегда волновавшим его. Тут столько граней, окруженных как политическими провалами, так и плюсами. И самое трудное решить, какая грань что принесет.

Канада по-прежнему была для многих землей обетованной, и, пожалуй, такой и останется, поэтому всякое правительство должно крайне осторожно регулировать потоки иммигрантов в свою страну. Слишком много иммигрантов из одного источника и слишком мало из другого могли изменить на протяжении одного поколения баланс власти. «В известном смысле, – думал премьер-министр, – у нас есть своя политика апартеида, хотя, по счастью, барьеры расы и цвета кожи установлены у нас благоразумно и действуют за пределами наших границ – в канадских посольствах и консульствах. И сколь бы они ни были резко очерчены, у себя дома мы можем делать вид, что их не существует».

Некоторые люди в стране – и он это знал – хотели бы, чтобы было больше иммигрантов, а другие – меньше. Группа, выступающая за «больше», состояла из идеалистов, готовых широко распахнуть двери всем желающим, и предпринимателей, ратующих за увеличение рабочей силы вообще. А возражения против иммиграции обычно поступают от профсоюзов, начинающих кричать о безработице всякий раз, когда возникает вопрос об иммиграции, и не желающих признать тот факт, что безработица в известной мере является необходимым фактором экономики. Этого же придерживаются англосаксы и протестанты, поразительное число которых возражает против «слишком большого числа иностранцев», в особенности если иммигранты являются католиками. И правительству часто приходится выступать в роли канатоходцев, чтобы избежать отделения одной части или другой.

Премьер-министр решил, что настал момент сказать все напрямик.

– У вашего департамента, Харви, плохая пресса, и я считаю, что в значительной мере по вашей вине. Я хочу, чтобы вы крепче держали в руках вожжи и перестали позволять вашим чиновникам поступать как им вздумается. Смените несколько человек, если надо, даже среди ответственных работников – мы не можем выгнать чиновников, но у нас достаточно полок, на которые мы можем их пересадить. И, ради всего святого, не давайте газетам сообщений о спорных ситуациях с иммигрантами! Взять хотя бы эту историю прошлого месяца – женщину с ребенком.

– Эта женщина держала бордель в Гонконге, – сказал Харви Уоррендер. – И у нее венерическая болезнь.

– Возможно, это не лучший пример. Но было множество других, и когда подобные случаи происходят, правительство выглядит по вашей милости безжалостным чудовищем, наносящим ущерб всем нам.

Премьер-министр произнес это спокойно, но с нажимом, не спуская глаз с собеседника.

– Мой вопрос, – сказал Уоррендер, – явно получил ответ. Одобрение не стоит в повестке сегодняшнего дня.

– Речь идет не об одобрении или порицании, – резко произнес Джеймс Хоуден. – Речь идет о политически правильном решении.

– А вы всегда лучше меня принимали политические решения, Джеймс. Так? – Уоррендер, прищурившись, поднял глаза к потолку. – Если б было иначе, я мог бы стать главой партии вместо вас.

Хоуден на это не реагировал. Его собеседник был явно под парами.

– Мои сотрудники просто проводят в жизнь существующий закон, – сказал Уоррендер. – И я считаю, что они хорошо работают. Если вам это не нравится, почему бы нам не собраться и не изменить Акт об иммиграции?

Премьер-министр подумал, что зря он выбрал это время и место для такого разговора. И, стремясь закрыть тему, он сказал:

– Мы не можем этого сделать. В нашей программе по законотворчеству слишком много других вопросов.

– Чепуха!

Словно кнут щелкнул в зале. На секунду воцарилась тишина. Все головы повернулись. Премьер-министр увидел, как генерал-губернатор посмотрел в его сторону. Затем разговоры возобновились, но Хоуден чувствовал, что все прислушиваются.

– Вы боитесь иммиграции, – сказал Уоррендер. – Мы все ее боимся, как боялись все другие правительства. Поэтому мы не можем честно признать некоторые вещи даже в своей среде.

К ним, как бы случайно, подошел Стюарт Каустон, прекративший минуты две назад свои трюки.

– Харви, – весело произнес министр финансов, – ты ведешь себя как осел.

– Позаботься о нем, Стю, – произнес премьер-министр. Он чувствовал, как в нем нарастает гнев: если он продолжит этот разговор, то при своем вспыльчивом нраве потеряет над собой контроль, что может лишь ухудшить ситуацию. И он отошел от двух министров к той группе, где была Маргарет.

Но он по-прежнему слышал голос Уоррендера, который на сей раз обращался к Каустону:

– Что касается иммиграции, позволь тебе заявить, что мы, канадцы, – настоящие лицемеры. Наша иммиграционная политика – политика, которую я, друзья мои, провожу в жизнь, – гласит одно, а означает другое.

– Вы расскажете мне об этом потом, – сказал Стюарт Каустон. Он все еще пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом.

– Я скажу вам сейчас! – Харви Уоррендер схватил министра финансов за локоть. – Этой стране, если она хочет развиваться, требуются две вещи, и всем, кто находится в этом зале, это известно. Во-первых, хороший большой резерв безработных, из которых может черпать рабочих промышленность, и во-вторых, стабильное большинство англосаксов. Но разве мы когда-нибудь публично об этом говорим? Нет! – Министр по делам гражданства и иммиграции помолчал, окинул возмущенным взглядом окружающих и продолжил: – Оба эти обстоятельства требуют тщательно сбалансированной иммиграции. Мы вынуждены принимать у себя иммигрантов, ведь если промышленность начнет расти, рабочие руки должны быть готовы – не на будущей неделе, не в будущем месяце или в будущем году, а в тот момент, когда они потребуются заводам. Но если открыть ворота иммигрантам слишком широко, или открывать их слишком часто, или и то и другое, что тогда будет? Баланс населения будет утрачен. Если на протяжении жизни всего нескольких поколений будут совершены подобного рода ошибки, в палате общин будут вести дебаты на итальянском языке, а в Доме Правительства будет сидеть китаец.

В этот момент раздалось несколько неодобрительных возгласов со стороны других гостей, до которых долетал голос Уоррендера. Больше того: генерал-губернатор отчетливо услышал последнее его высказывание, и премьер-министр увидел, как он поманил к себе помощника. Жена Харви Уоррендера, бледная хрупкая женщина, неуверенно подошла к мужу и взяла его за локоть, он словно не заметил ее.

Доктор Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния нации и бывший чемпион по боксу в колледже, возвышавшийся над всеми, произнес театральным шепотом:

– Да прекратите вы это, ради Христа! – и подошел к Каустону, стоявшему рядом с Уоррендером.

Кто-то с нажимом прошептал:

– Уберите его отсюда!

Другой откликнулся:

– Не может он уйти. Никто не может уйти, пока генерал-губернатор здесь.

А Харви Уоррендер, ничуть не смущаясь, продолжал.

– Рассуждая об иммиграции, – громогласно объявил он, – я вам вот что скажу: публика хочет видеть сочувствие, а не факты. Факты неприятны. Наши соотечественники любят считать, что в стране двери открыты для бедных и страждущих. Они чувствуют себя тогда благородными людьми. Вот только они предпочли бы, чтобы бедные и страждущие, приехав сюда, не мелькали у них перед глазами и не заражали вшами предместья или не пачкали благонравные новые церкви. Нет, господа, публика в нашей стране не желает широко открывать двери иммигрантам. Больше того: она знает, что правительство никогда этого не допустит, а потому можно спокойно кричать, требуя этого. Тогда все будут добродетельны и одновременно ощущать себя в безопасности.

В глубине души премьер-министр признал, что все сказанное Харви разумно, но политически неосуществимо.

– Да с чего же все это началось? – спросила одна из женщин.

Харви Уоррендер услышал это и ответил:

– Это началось, когда мне сказали, что я должен изменить свое управление департаментом. Но должен напомнить вам, что я провожу в жизнь Акт об иммиграции, то есть закон. – Он окинул взглядом фалангу стоявших вокруг мужчин. – И я буду продолжать следовать закону, пока вы, мерзавцы, не согласитесь изменить его.

Кто-то сказал:

– Возможно, завтра у вас уже не будет департамента, приятель.

Рядом с премьер-министром появился один из его помощников – на этот раз лейтенант военно-воздушных сил – и тихо произнес:

– Его превосходительство просил меня сообщить вам, сэр, что он уходит.

Джеймс Хоуден посмотрел на дверь. Генерал-губернатор с улыбкой обменивался рукопожатиями с несколькими гостями. Премьер-министр вместе с Маргарет направился к нему. Остальные тут же расступились.

– Надеюсь, вы не против того, что мы рано уходим, – произнес генерал-губернатор. – Мы с Натали немного устали.

– Я должен извиниться… – начал было Хоуден.

– Не надо, дорогой друг. Лучше будет, если я ничего не увижу. – И генерал-губернатор тепло улыбнулся. – Самого счастливого вам Рождества, господин премьер-министр, и вам тоже, дорогая Маргарет.

И их превосходительства, предшествуемые помощником, со спокойным достоинством направились к выходу – дамы на их пути приседали, а их мужья кланялись.

2

В машине, возвращаясь из Дома Правительства, Маргарет спросила:

– После того что произошло сегодня вечером, не должен ли Харви Уоррендер уйти в отставку?

– Не знаю, дорогая, – задумчиво произнес Джеймс Хоуден. – Он может ведь не захотеть.

– А ты не можешь его заставить?

Хоуден подумал, что́ сказала бы Маргарет, если бы он ответил откровенно: «Нет, я не могу заставить Харви Уоррендера уйти в отставку. И причина в том, что где-то в этом городе – наверное, в каком-нибудь сейфе – лежит бумажка, на которой кое-что написано моим почерком… И если ее оттуда вытащат и опубликуют, то это может стать моим некрологом… или запиской самоубийцы Джеймса Макколлума Хоудена».

Вместо этого он произнес:

– Ты же знаешь: у Харви много сторонников в нашей партии.

– Но наличие сторонников не может оправдать того, что произошло сегодня.

Он промолчал.

Он никогда не рассказывал Маргарет о съезде и о сговоре между ним и Харви девять лет назад по поводу руководства партией – тяжело достигнутом между ними сговоре, когда они были одни в маленькой театральной грим-уборной, в то время как в Торонто, в большом зале аплодировали их соперничавшие партии, дожидаясь, когда им объявят результаты голосования, которые непонятно почему задерживались – непонятно всем, кроме двух главных противников, раскрывавших друг другу свои карты за кулисами.

Девять лет. Джеймс Хоуден мыслью вернулся в то время…

…Они выиграют следующие выборы. Все в партии знали это. И в воздухе чувствовался запал, запах победы, сознание того, что предстоит.

Партия собралась для того, чтобы избрать нового главу. Можно было не сомневаться, что тот, кто будет избран, через год станет премьер-министром. Об этой награде и такой возможности Джеймс Макколлум Хоуден мечтал всю свою жизнь в политике.

Выбор был между ним и Харви Уоррендером. Уоррендер возглавлял интеллектуалов в партии, он имел сильную поддержку и среди рядовых членов. А Джеймс Хоуден был середнячком. И их силы были приблизительно равны.

За дверью, в зале заседания, стоял шум и крики.

– Я готов уступить, – сказал Харви. – При определенных условиях.

Джеймс Хоуден спросил:

– При каких же это условиях?

– Во-первых: министерский пост по моему выбору на все то время, пока мы будем у власти.

– Можете выбрать что угодно, кроме внешних сношений или здравоохранения.

Хоуден не собирался создавать чудовище, с которым придется сражаться. Внешние сношения могут все время держать человека на первых полосах газет. А здравоохранение раздает населению семейные пособия, и министр пользуется большим расположением публики.

– Я бы согласился с этим, – сказал Харви Уоррендер, – если вы согласитесь на второе условие.

Делегаты в зале начинали терять терпение. Из-за закрытой двери слышен был топот, нетерпеливые выкрики.

– Так скажите мне ваше второе условие, – произнес Хоуден.

– Пока мы будем находиться у власти, – медленно произнес Харви, – произойдет много перемен. Возьмем телевидение. Страна растет, и появится больше станций. Мы уже говорили, что мы создадим Совет управителей вещания. Можем посадить туда наших людей и несколько человек, согласных с нами. – И он умолк.

– Продолжайте, – сказал Хоуден.

– Я хочу лицензию на ТВ в… – Он назвал город – самый процветающий в стране промышленный центр. – На имя моего племянника.

Джеймс Хоуден тихонько свистнул. Такое решение приведет к широкой раздаче должностей. Лицензия на ТВ – это лакомый кусочек. А в очереди уже стояло немало охотников получить такой куш – в том числе люди с большими деньгами.

– Это же стоит два миллиона долларов, – сказал Хоуден.

– Я знаю. – Харви Уоррендер, казалось, слегка волновался. – Но я думаю о старости. Профессорам колледжа не платят больших денег, а я, занимаясь политикой, не сумел ничего сэкономить.

– Если это откроется…

– Никак не смогут, – сказал Харви. – Уж я об этом позабочусь. Мое имя нигде не появится. Подозревать можно что угодно, но получить доказательства они не сумеют.

Хоуден с сомнением покачал головой. Снаружи донесся новый взрыв шума – теперь уже мяукали, и кто-то иронически запел.

– Я дам вам обещание, Джим, – сказал Харви Уоррендер. – Если я стану тонуть – из-за этого или из-за чего другого, всю вину я возьму на себя, и вы тут будете ни при чем. Но если вы выгоните меня или не поддержите по достойному делу, я утащу с собой и вас.

– Но вы же не сможете доказать…

– Я хочу, чтобы это было написано, – сказал Харви. И жестом указал на зал: – Прежде чем мы войдем туда. Иначе пусть все решает голосование.

А результаты голосования будут очень близки. Оба знали это. Джеймс Хоуден увидел, как кубок, который он так хотел получить, выскальзывает из его рук.

– Хорошо, – сказал он. – Дайте мне что-нибудь, на чем написать.

Харви вручил ему программу съезда, и Хоуден написал на обороте – написал слова, которые окончательно уничтожат его, если их когда-либо увидят.

– Не волнуйтесь, – сказал Харви, кладя программу в карман. – Она будет в надежном месте. А когда мы оба уйдем из политики, я верну ее вам.

И они оба направились в зал: Харви Уоррендер – чтобы произнести речь, в которой он отказывался от руководства партией (кстати, одну из лучших речей, какую он произнес в своей жизни как политик), а Джеймс Хоуден – чтобы быть избранным и под приветственные крики пронесенным сквозь зал…

Уговор этот обе стороны сохраняли, несмотря на то что с течением лет престиж Джеймса Хоудена рос, а Харви Уоррендера, напротив, неуклонно падал. Теперь трудно было даже вспомнить, что Уоррендер считался когда-то серьезным претендентом на руководство партией, и, уж конечно, теперь он не стоял в ряду наследников престола. Но такие вещи часто случаются в политике: стоит человеку выйти из состязания за власть, как его рейтинг неизменно понижается, по мере того как идет время.

Машина Хоудена выехала с территории Дома Правительства и направилась на запад, к резиденции премьер-министра на Суссекс-драйв, 24.

– Мне иной раз кажется, – сказала Маргарет как бы про себя, – что Харви Уоррендер немного сумасшедший.

«В том-то и беда, – подумал Хоуден. – Харви действительно немного сумасшедший». Потому-то и нельзя быть уверенным в том, что он не вытащит на свет это наспех написанное соглашение девятилетней давности, даже если тем самым уничтожит себя.

Хоуден не знал, как относится теперь Харви к этой давней сделке. Насколько ему было известно, Харви Уоррендер всегда был честен в политике – до этого случая. А с тех пор племянник Харви получил лицензию на ТВ и, если верить слухам, нажил на этом состояние. Как, по всей вероятности, и Харви: его уровень жизни теперь стал много выше того, что мог позволить себе министр, – правда, по счастью, он не был болтлив и не требовал внезапных перемен.

В ту пору, когда племянник Харви получил лицензию на ТВ, было много критики и домыслов. Но ничто никогда не было доказано, и правительство Хоудена, только что выбранное палатой общин подавляющим большинством голосов, раздавило этих критиков, а со временем – Хоуден с самого начала знал, что так оно и будет, – люди устали от этой темы, и она исчезла с экранов телевизоров и из газет.

Но помнил ли об этом Харви? И не страдал ли немного от нечистой совести? И не пытался ли, возможно, каким-то извращенным, кружным путем, повиниться?

В последнее время что-то странное творилось с Харви: у него появилось почти назойливое желание делать все «по-правильному» и придерживаться закона, даже в мелочах. Последнее время на заседаниях кабинета министров то и дело возникали споры: Харви возражал против той или иной предлагаемой меры, потому что это выглядело политически целесообразным. Харви утверждал, что каждое положение закона, даже напечатанное петитом, должно скрупулезно соблюдаться. Когда такое происходило, Джеймс Хоуден не особенно задумывался над случившимся, считая это вспышкой эксцентричности. Но теперь, вспомнив, как подвыпивший Харви настаивал сегодня вечером на том, что закон об иммиграции должен соблюдаться в точности и буквально, он задумался.

– Джейми, дорогой, – произнесла Маргарет, – у Харви Уоррендера нет ничего такого, что он мог бы использовать против тебя?

– Конечно, нет! – И добавил, подумав, не слишком ли категорично он это произнес: – Я просто не хочу принимать поспешное решение. Посмотрим, какая реакция будет завтра. Ведь в конце-то концов речь идет о нашем народе.

Он почувствовал на себе взгляд Маргарет и подумал, не поняла ли она, что он ей солгал.

3

Они вошли через главный вход под навесом в большой каменный особняк, который был официальной резиденцией премьер-министра на время его пребывания у власти. В холле их встретил Ярроу, дворецкий, и взял пальто.

– Американский посол пытался связаться с вами, сэр, – объявил он. – Из посольства звонили уже дважды и говорили, что дело не терпит отлагательства.

Джеймс Хоуден кивнул. По всей вероятности, в Вашингтоне тоже узнали об утечке в прессе. Если так, то это намного облегчит задачу Артуру Лексингтону.

– Минут через пять, – велел он дворецкому, – сообщите на коммутатор, что я дома.

– Кофе мы будем пить в гостиной, мистер Ярроу, – сказала Маргарет. – И подайте, пожалуйста, сандвичи мистеру Хоудену, а то он не сумел добраться там до буфета. – И она прошла в туалетную комнату главного вестибюля, чтобы привести в порядок прическу.

А Джеймс Хоуден прошел по нескольким коридорам в третий зал с большими французскими окнами, выходящими на реку и холмы Гатино за ней. Это зрелище всегда завораживало его, даже ночью, когда он ориентировался лишь по далеким огонькам: он представлял себе широкую, вспененную ветром реку Оттаву – ту самую, по которой три с половиной столетия назад плыл искатель приключений Этьен Брюль[5], потом – Шамплейн[6], а позднее миссионеры и торговцы прокладывали легендарную дорогу на запад – к Великим озерам и богатому мехами Северу. А за рекой лежала земля Квебек, славящаяся своими историческими местами и мифами, свидетельница многих перемен – многого из того, что когда-то закончится.

В Оттаве, всегда считал Джеймс Хоуден, трудно не почувствовать историю. Особенно теперь, когда город – некогда прелестный, а потом испорченный бизнесом – быстро становился снова зеленым: благодаря Национальной комиссии по благоустройству столицы в нем сажали деревья и прокладывали аллеи с подстриженными газонами в парках. Правда, правительственные здания были, как правило, безликими, неся на себе печать того, что критик называл «вялой рукой бюрократического искусства». Тем не менее в них чувствовалась природная неотшлифованность, а со временем, когда восстановится естественная красота города, Оттава может стать столицей, равной Вашингтону, а возможно, даже и переплюнуть его.

За спиной Хоудена под широкой загнутой лестницей тихонько дважды звякнул один из двух позолоченных телефонов, стоявших на столике в стиле Адама. Это был американский посол.

– Здравствуйте, Энгри, – произнес Джеймс Хоуден. – Я слышал, что ваши люди выпустили кота из мешка.

В ответ послышался по-бостонски гнусавый голос достопочтенного Филиппа Энгроува:

– Я знаю, господин премьер-министр, и, черт побери, извиняюсь. По счастью, однако, из мешка высунулась лишь голова кота и мы все еще крепко держим его за хвост.

– Мне стало легче от того, что я услышал, – сказал Хоуден. – Но, как вы понимаете, нам надо выступить с совместным заявлением. Артур направился…

– Он уже тут, со мной, – перебил его посол. – Вот выпьем по паре рюмок и приступим к делу, сэр. Вы хотите лично одобрить заявление?

– Нет, – сказал Хоуден. – Предоставляю все вам и Артуру.

Они еще поговорили две-три минуты, и премьер-министр положил на место трубку позолоченного телефона.

А Маргарет прошла в большую уютную гостиную с обитыми пестрым ситцем диванами, ампирными креслами и серыми занавесками. В камине ярко горел огонь. Маргарет поставила на патефон пластинку, и теперь мягко звучала музыка Чайковского в исполнении Костелянца. Хоудены предпочитали такого рода музыку – более серьезная классика редко нравилась им. Через несколько минут горничная принесла кофе с горой сандвичей. Повинуясь жесту Маргарет, девушка предложила сандвичи Хоудену, и он с рассеянным видом взял один из них.

Когда горничная ушла, он снял свою белую бабочку, расстегнул крахмальный воротник рубашки и присоединился к Маргарет, севшей возле огня. Он с удовольствием опустился в глубокое мягкое кресло, пододвинул ближе табурет для ног и положил на него обе ноги.

– Вот это жизнь, – с глубоким вздохом произнес он. – Ты, я… и никого больше… – Он опустил подбородок и по привычке потер кончик носа.

Маргарет слабо улыбнулась.

– Нам надо почаще бывать вот так вместе, Джейми.

– Мы и будем это делать, право же, будем, – пылко произнес он. Потом уже другим тоном сказал: – У меня есть новости. Мы очень скоро поедем в Вашингтон. Я подумал, что тебе приятно об этом узнать.

Его жена разливала в это время кофе из кофейника шеффилдского сервиза и подняла на него глаза.

– Это несколько неожиданно, верно?

– Да, – ответил он. – Но произошло нечто весьма важное. Мне надо переговорить с президентом.

– Что ж, – сказала Маргарет, – по счастью, у меня есть новое платье. – И, подумав, добавила: – Придется купить туфли, и мне потребуется подходящая сумочка, а также перчатки. – Лицо ее стало озабоченным. – У меня будет на это время, да?

– Более или менее, – сказал он и рассмеялся оттого, насколько ее заботы были несопоставимы с его заботами.

– Я съезжу на день в Монреаль для покупок сразу после праздника, – решительно заявила Маргарет. – Там всегда можно купить куда больше, чем в Оттаве. Кстати, как у нас с деньгами?

Он нахмурился:

– Не слишком хорошо: мы уже перебрали в банке. По-видимому, придется снова продать кое-какие облигации.

– Снова? – Казалось, это озаботило Маргарет. – У нас осталось их совсем немного.

– Верно. Но поступай как наметила. – Он любовно посмотрел на жену. – Одна поездка за покупками ничего особенно не изменит.

– Ну если ты так в этом уверен…

– Уверен.

Но уверен он, подумал Хоуден, был лишь в одном: никто не подаст в суд на премьер-министра за задержки с платежами. Нехватка денег на личные нужды была источником постоянных волнений в семье. У Хоуденов не было персональных средств, если не считать скромных сбережений, отложенных во времена, когда он занимался юридической практикой, а в Канаде – при существовавшей во многих случаях ограниченности мышления – страна платила своим руководителям более чем скромно.

Хоуден часто думал, какая это злая ирония, что канадский премьер-министр, отвечающий за судьбу нации, получает меньше американского конгрессмена. У него не было служебной машины – он ездил на своей собственной, купленной на эти скромные средства, и даже бесплатный дом был предоставлен ему совсем недавно. Всего лишь в 1950 году тогдашний премьер-министр Луи Сен-Лоран был вынужден жить в двухкомнатной квартире, такой маленькой, что госпожа Сен-Лоран держала банки с вареньем под кроватью. Более того: после целой жизни, посвященной работе в парламенте, большинство бывших премьер-министров по выходе на пенсию могли рассчитывать лишь на три тысячи долларов в год согласно существовавшей пенсионной схеме. В результате в прошлом премьер-министры держались за свое кресло до глубокой старости. Некоторые, впрочем, выходили на жалкую пенсию, рассчитывая на помощь друзей. Министры и члены парламента получали даже еще меньше. «Просто поразительно, – думал Хоуден, – что столь многие из нас остаются честными». В известной мере он не слишком возмущался тем, на что пошел Харви Уоррендер.

– Тебе бы следовало выйти замуж за бизнесмена, – сказал он Маргарет. – У вторых вице-президентов больше денег.

– Я полагаю, существуют и другие вещи в качестве компенсации, – заметила Маргарет.

«Слава богу, – подумал он, – что у нас такой хороший брак». Жизнь политика может лишить столь многого в обмен на власть: чувств, иллюзий, даже честности, а без тепла близкой женщины мужчина может стать пустым орехом. Он отбросил мысли о Милли Фридман, хотя и не без некоторого опасения.

– Я тут вспомнил то время, – сказал он, – когда твой отец застал нас. Помнишь?

– Конечно. Женщины всегда помнят такое. Я считала, что ты забыл.

Произошло это сорок два года назад в городе Медисин-Хэт, что стоит среди холмов на западе. Ему было двадцать два года, выходцу из сиротского приюта, новоиспеченному адвокату без клиентов и каких-либо перспектив. Маргарет было восемнадцать, она была старшей из семи дочерей аукциониста по скоту, который вне работы неизменно оставался мрачным, некоммуникабельным человеком. По меркам тех дней семья Маргарет считалась зажиточной по сравнению с Джеймсом Хоуденом, перебивавшимся по окончании учебы с хлеба на квас.

Однажды воскресным вечером, перед походом в церковь, им удалось остаться в гостиной вдвоем. Они стали целоваться со все возрастающей страстью, и Маргарет была полураздета, когда в гостиную вошел ее отец в поисках молитвенника. В тот момент он ничего не сказал – лишь пробормотал «Извините», но потом, вечером, сидя за ужином во главе стола, мрачно посмотрел в другой его конец и обратился к Джеймсу Хоудену.

«Молодой человек, – сказал он. Его крупная спокойная жена и остальные дочери с интересом уставились на главу семьи. – В моем деле, когда мужчина сует пальцы под коровье вымя, это означает, что он заинтересовался данной коровой».

«Сэр, – ответил Джеймс Хоуден с апломбом, который не раз оправдал себя в последующие годы, – я хотел бы жениться на вашей старшей дочери».

Аукционист грохнул рукой по уставленному тарелками столу.

«Продано! – И с необычным для него многословием, посмотрев вдоль стола, добавил: – Одна с возу, слава тебе господи, а шесть еще остаются».

Через несколько недель они обвенчались. И потом аукционист, ныне давно уже умерший, помог своему зятю открыть юридическую контору, а позже заняться политикой.

У них появились дети, хотя теперь они с Маргарет редко видели их: две девочки вышли замуж и переехали в Англию, а их младший ребенок – сын Джеймс Макколлум Хоуден-младший – возглавлял команду нефтебурильщиков на Дальнем Востоке. Однако они до сих пор чувствовали, что у них есть дети, и это было главным.

Огонь в камине стал затухать, и Хоуден подбросил березовое полено. Кора с треском загорелась и ярко вспыхнула. Джеймс Хоуден сидел рядом с Маргарет и смотрел, как языки пламени лижут полено.

– А о чем вы с президентом будете беседовать? – тихо спросила Маргарет.

– Об этом объявят утром. Я бы сказал – о торговле и налоговой политике.

– Но действительно об этом?

– Нет, – сказал он, – не об этом.

– А о чем же?

Прежде он поверял Маргарет информацию о правительственных делах. Мужчине – любому мужчине – необходимо иметь кого-то, кому он может доверять.

– Разговор у нас будет главным образом об обороне. Приближается новый мировой кризис, и прежде чем он разразится, Соединенные Штаты могут взять на себя целый ряд дел, которыми до сих пор мы сами занимались.

– Речь идет о военных делах?

Он кивнул.

Маргарет медленно произнесла:

– Значит, они будут контролировать нашу армию… и все остальное?

– Да, дорогая, – сказал он, – похоже, так оно и будет.

На лбу его жены появились морщинки.

– Если такое случится, Канада уже не сможет проводить собственную внешнюю политику, верно?

– Боюсь, не очень эффективно. – Он вздохнул. – Мы двигались к этому… уже давно.

Повисло молчание. Прервав его, Маргарет спросила:

– Значит, нам конец, Джейми… конец как независимой стране?

– Этого не будет, пока я премьер-министр, – решительно заявил он. – А также если я смогу все спланировать как хочу. – Он говорил все громче, по мере того как росла его убежденность. – Если наши переговоры с Вашингтоном будут должным образом проведены; если в следующие год-два будут приняты правильные решения; если мы будем сильными, но реалистами; если обе стороны будут действовать с предвидением и целесообразностью – при всех этих условиях для нас еще может быть новое начало. И в конце мы станем сильнее, а не слабее. И приобретем в мире большее влияние, а не меньшее. – Он почувствовал, как Маргарет дотронулась до его локтя, и рассмеялся. – Извини, я, кажется, произнес речь?

– Начал произносить. Съешь еще сандвич, Джейми. Хочешь еще кофе?

Он кивнул.

– Ты действительно думаешь, что дело может дойти до войны? – наливая мужу кофе, спокойно спросила Маргарет.

Прежде чем ответить, он вытянул свое длинное тело, удобнее уселся в кресле и скрестил лежавшие на табурете ноги.

– Да, – спокойно произнес он, – я уверен, что она будет. Но я считаю, что есть неплохой шанс оттянуть ее немного – на год, на два, может быть, даже на три.

– Почему это должно произойти? – Впервые в голосе жены он уловил волнение. – Особенно теперь, когда все знают, что война означает уничтожение всего мира.

– Нет, – медленно произнес Джеймс Хоуден, – она не обязательно означает уничтожение. Это заблуждение.

Они помолчали, затем он продолжил, тщательно подбирая слова:

– Ты понимаешь, дорогая, что за стенами этой комнаты, если бы мне задали такой вопрос, моим ответом было бы «нет»? Мне пришлось бы сказать, что война не является неизбежностью, потому что всякий раз, как ты признаешь ее неизбежность, ты как бы сильнее нажимаешь на спусковой крючок уже нацеленного пистолета.

Маргарет поставила перед ним чашку кофе и сказала:

– В таком случае наверняка разумнее не признаваться в этом – даже себе. Разве не лучше продолжать надеяться?

– Будь я обычным гражданином, – ответил ее муж, – я, наверное, обманывал бы себя таким образом. Я полагаю, это было бы нетрудно… если не знать того, что происходит в центре событий. Но глава правительства не может позволить себе заниматься самообманом, особенно если он служит народу, который верит ему… как должен верить.

Он помешал кофе, глотнул, не почувствовав вкуса, и поставил чашку на блюдце.

– Война рано или поздно неизбежна, – медленно произнес Джеймс Хоуден, – потому что она всегда была неизбежна. И всегда будет неизбежна, пока человеческие существа способны ссориться и злиться неизвестно из-за чего. Видишь ли, любая война – это просто ссора одного маленького человечка с другим, помноженная на миллион раз. И чтобы уничтожить войну, надо уничтожить всякое проявление человеческого тщеславия, зависти и злобы. А это невозможно.

– Но если это так, – возразила Маргарет, – то ничего, что стоило бы делать, на свете нет, вообще ничего.

Ее муж отрицательно покачал головой:

– Это не так. Стоит выживать, потому что выжить – значит жить, а жизнь – это приключение. – Он повернулся и окинул взглядом жену. – Наша жизнь тоже сплошное приключение. Ты ведь не хотела бы ее изменить?

– Нет, – ответила Маргарет Хоуден, – наверное, не хотела бы.

Теперь голос его окреп:

– О, я знаю, что говорят о ядерной войне, – говорят, что она уничтожит все и погасит всякую жизнь. Но если подумать, то ведь подобные предсказания сопровождали появление всякого оружия, начиная с примитивной пушки до аэробомбы. Знаешь ли ты, например, что когда был изобретен пулемет, кто-то подсчитал, что если двести пулеметов будут стрелять в течение тысячи дней, то они перебьют все население земного шара?

Маргарет отрицательно покачала головой. А Хоуден продолжал:

– Человеческая раса выжила, пройдя и через другие опасности, в которых логически она должна была бы погибнуть: я знаю лишь о двух – Ледниковом периоде и Потопе. Ядерная война будет ужасна, и если бы я мог, я, наверное, отдал бы жизнь, чтобы ее предотвратить. Но любая война ужасна, хотя все мы умираем лишь однажды и, может быть, легче так уйти, чем известным путем – от стрелы, пущенной в глаз, или на кресте.

Мы, правда, отбросим назад цивилизацию. Никто это не оспаривает, и, вероятно, снова окажемся в мрачном Средневековье, если может быть что-то более мрачное, чем нынешнее время. Мы, наверное, утратим многое в нашем умении, в том числе умение взрывать атомы, что было бы на какое-то время неплохо.

Но полное уничтожение – нет! Я этому не верю! Что-то все-таки выживет, выползет из развалин и начнет все заново. И это самое худшее, что может случиться, Маргарет. Я считаю, что наша сторона – свободный мир – может иметь лучшую участь. Если сейчас мы будем правильно поступать и использовать отведенное нам время.

При последних словах Джеймс Хоуден поднялся с кресла. Пересек комнату и повернулся.

– И ты намерен использовать его верно… то время, что у нас осталось? – глядя на мужа, тихо спросила Маргарет.

– Да, – сказал он, – намерен. – Лицо его стало мягче. – Наверное, не следовало мне говорить тебе все это. Я тебя очень расстроил?

– Меня это опечалило. Мир, человечество – назови это как хочешь, – мы имеем столько всего и собираемся все это погубить. – Помолчав, она добавила: – Но ты хотел сказать об этом кому-то.

Он кивнул.

– Не так много людей, с кем я могу разговаривать в открытую.

– В таком случае я рада, что ты со мной поделился. – По привычке Маргарет сдвинула в сторону кофейные чашки. – Уже поздно. Ты не думаешь, что пора подниматься наверх?

Он отрицательно покачал головой:

– Не сейчас. Но ты иди – я приду позже.

По дороге к двери Маргарет остановилась. На шератонском карточном столе лежала кипа бумаг и газетных вырезок, присланных ранее из парламентского кабинета Хоудена. Маргарет взяла тоненькую брошюрку и перевернула.

– Ты же не читаешь такого рода вещи, верно, Джейми?

На обложке значилось: «Звездочет». А вокруг были расположены знаки зодиака.

– Великий Боже, нет! – Ее муж слегка покраснел. – Ну, иногда я это просматриваю – для развлечения.

– Но та пожилая дама, что посылала тебе их, – она ведь умерла?

– Очевидно, кто-то продолжает посылать их. – В голосе Хоудена звучало легкое раздражение. – Трудно выпасть из списка людей, которые что-то посылают.

– Но это пришло по подписке, – не отступалась Маргарет. – Смотри, подписка была явно возобновлена – это ясно из даты на бирке.

– Право же, Маргарет, ну откуда мне знать, каким образом, когда и где подписка была возобновлена? Ты хоть имеешь представление, сколько почты приходит мне за день? Я всю ее не проверяю. Я даже всю ее не вижу. Может быть, кто-то из моих служащих оформил подписку, не сказав мне. Если это тебя волнует, я завтра же ее прекращу.

– Не стоит раздражаться, – спокойным тоном произнесла Маргарет, – к тому же это меня нисколько не волнует. Я просто полюбопытствовала. И даже если ты это читаешь, зачем так возбуждаться? Возможно, эта книжечка подскажет тебе, как обойтись с Харви Уоррендером. – И она положила журнал на место. – Так ты уверен, что не хочешь сейчас лечь?

– Уверен. Мне нужно многое спланировать, а времени мало.

К этому она привыкла.

– Доброй ночи, дорогой, – сказала она.

Поднимаясь по широкой витой лестнице, Маргарет подумала, сколько одиноких вечеров провела она за свою замужнюю жизнь или сколько раз ложилась в постель одна. А впрочем, пожалуй, хорошо, что она никогда их не считала. Особенно в последние годы у Джеймса Хоудена вошло в привычку сидеть допоздна, размышляя о политических проблемах и государственных делах, а когда он ложился в постель, Маргарет обычно уже спала и редко просыпалась. И дело не в том, что она лишалась сексуальной близости, откровенно признавалась она себе, – эта сторона ее жизни была упорядочена и влита в рамки много лет назад. Но женщина ценит, когда в конце дня рядом с ней тепло близкого человека. «В нашем браке было много хорошего, – думала Маргарет, – но было и одиночество».

Разговор о войне преисполнил ее необычной печали. Неизбежность войны, полагала она, мужчины приемлют, а женщины – никогда. Воюют мужчины, а не женщины – за редким исключением. Почему так? Не потому ли, что женщины рождены для боли и страданий, а мужчины сами должны создать это для себя? Внезапно ее потянуло к детям – не для того, чтобы их приласкать, а чтобы они приласкали ее. Глаза ее наполнились слезами, и ей захотелось вернуться вниз, попросить, чтобы хоть эту одну ночь она засыпала не одна.

Но тут она сказала себе: «Нечего дурить». Джейми постарается проявить доброту, но никогда ее не поймет.

4

Как только жена ушла, Джеймс Хоуден, продолжая сидеть у огня, который уже не выбрасывал так высоко пламя, дал волю думам. Маргарет сказала правду: разговор с ней принес ему облегчение, и кое-что из сказанного было произнесено вслух впервые. Но теперь настало время все спланировать – не только для бесед в Вашингтоне, но и для выступления перед страной впоследствии.

Главным, конечно, было сохранить за собой власть – казалось, судьба требовала этого от него. Но посмотрят ли на это так же и другие? Он надеялся, что посмотрят, но лучше всего быть уверенным. Вот почему – даже в столь позднее время – он должен разработать осторожную внутреннюю политику. Победа на выборах его партии в ближайшие несколько месяцев была жизненно необходима для блага страны.

Словно для облегчения, он обратился к менее важным проблемам и мысленно вернулся к инциденту с Харви Уоррендером. Такого нельзя больше допускать. Надо объясниться с Харви, решил он, и желательно завтра. Одно он твердо решил – у правительства не будет больше неприятностей со стороны министерства по делам гражданства и иммиграции.

Музыка прекратилась, и он подошел к проигрывателю, чтобы поставить новую пластинку. Он выбрал из коллекции Мантовани пластинку под названием «Бриллианты на века». А по дороге обратно взял журнал, про который говорила ему Маргарет.

То, что он сказал Маргарет, было абсолютной правдой. В его кабинет действительно поступала масса почты, и этот журнал был лишь крошечной ее частицей. Конечно, многие газеты и журналы никогда не попадали к нему, разве что там была какая-то ссылка на него или его фотография. Но вот уже многие годы Милли Фридман складывала в маленькую стопку такие журналы. Он не помнил, чтобы когда-либо просил ее об этом, но и не возражал. Он предполагал, что Милли автоматически возобновляла подписку, когда она кончалась.

Все это – астрология, оккультные науки и весь фокус-покус – было сущей ерундой, но все-таки интересно увидеть, насколько подвержены такому влиянию другие. Только с такой точки зрения это его и интересовало, хотя почему-то это было трудно объяснить Маргарет.

Интерес его возник много лет назад в Медисин-Хэт, когда он уже утвердился в юриспруденции и только начинал карьеру политика. Он принял в производство дело бесплатной клиентки, каких было много в те дни, – подсудимая, седая мамаша, обвинялась в воровстве в магазине. Она была столь явно виновата и имела такой длинный список аналогичных проступков, что казалось, ничего тут не поделаешь – надо признавать факты и просить о снисхождении. Но пожилая женщина, некая миссис Ада Зидер, поступила иначе – ее больше всего заботило, чтобы судебные слушания перенесли на неделю. Хоуден спросил ее, зачем ей это надо.

Она сказала: «Да затем, что судья не обвинит меня тогда, глупый ты человек. – И поскольку он нажимал на нее, пояснила: – Я родилась под знаком Стрельца, дорогуша. А будущая неделя очень благоприятна для всех, кто родился под знаком Стрельца. Понял теперь?»

Не желая огорчать пожилую женщину, он добился того, что слушание было отложено, а потом подал просьбу не считать ее виновной. К его величайшему изумлению, после весьма неубедительной защиты обычно жесткий судья прекратил дело.

После того дня в суде Хоуден никогда больше не видел старенькую миссис Зидер, а она до самой своей смерти регулярно писала ему, давая советы, как строить свою карьеру исходя из того, что он, как она обнаружила, тоже родился под знаком Стрельца. Он прочитывал ее письма, но мало обращал на них внимания – они просто забавляли его, за исключением одного или двух случаев, когда ее предсказания вроде сбылись. А еще позже пожилая женщина подписала его на астрологический журнал, и когда ее письма перестали приходить, журнал продолжал у него появляться.

Сейчас он открыл номер на разделе, озаглавленном: «Ваш личный гороскоп – с 15 по 30 декабря». На протяжении двух недель каждый день был отмечен советом тем, кто помнит, когда родился. Перейдя к разделу, посвященному завтрашнему дню, то есть двадцать четвертому, Хоуден прочел:

«Важный день для принятия решений и хорошая возможность обратить события в свою пользу. Ваше умение убеждать особо проявится, и, следовательно, продвижение вперед, которого можно теперь достигнуть, не следует откладывать. Время для встреч. Но остерегайтесь маленького облачка, не больше человеческой руки».

«Нелепое совпадение, – сказал он себе, – а кроме того, если посмотреть разумно, то все сказано весьма туманно и может быть применено в любых условиях». Но ему действительно надо принимать решение, и он действительно опять думал о созыве Комитета по обороне на завтра, и ему действительно придется убеждать людей. Он поразмыслил над тем, что понимать под облачком не больше человеческой руки. Возможно, это про Харви Уоррендера. Тут он заставил себя остановиться. Какая нелепица! И он положил на стол журнал, не желая больше к нему обращаться.

Правда, это напомнило ему об одном – о Комитете по обороне. Пожалуй, заседание, в конце концов, следует провести завтра, хотя это и канун Рождества. Сообщение насчет Вашингтона будет опубликовано, и ему необходимо добиться поддержки кабинета министров, убедив их разделить его мнение. И он начал намечать, что сказать комитету. Мысли побежали.

Хоуден лег в постель лишь через два часа. Маргарет уже спала; он разделся, не разбудив ее, и поставил маленький будильник на шесть утра.

Сначала он крепко спал, но к утру его растревожил странный, неизменно возвращавшийся сон – облака, поднимавшиеся из крошечной руки в мрачное, грозящее бурей небо.

Глава третья

Моторное судно «Вастервик»

1

К западному берегу Канады – в 2300 милях от Оттавы, если считать по курсу самолета, – в промежутке между двумя ливнями 23 декабря пристало судно «Вастервик».

Ветер в гавани Ванкувера дул холодный и порывистый. Местный лоцман, севший на судно полчаса назад, велел выбросить три мотка якорной цепи, и теперь «Вастервик» медленно покачивался, а его большой якорь бороздил, словно тормоз, покрытое илом, лишенное камней дно гавани. Буксир, шедший впереди, издал короткий гудок, и к берегу протянулся бросательный конец, а следом за ним и другие.

Через десять минут, в три часа дня по местному времени, судно было притаранено, якорь поднят.

Пирс Ла-Пуэнт, к которому пришвартовалось судно, был одним из многих, тянувшихся словно пальцы от шумного, плотно застроенного берега. Вокруг новоприбывшего и у соседних пирсов стояли, разгружаясь или загружаясь, другие суда. Грузоподъемники быстро работали, поднимаясь и опускаясь. Товарные вагоны деловито шныряли по проложенным в доке рельсам, а автопогрузчики мчались от кораблей на склады и обратно. Неподалеку грузовое судно отошло от причала и направилось в открытое море, ведомое буксиром и сопровождаемое линейным судном.

К «Вастервику» деловито подошли трое. Они шагали в ряд, умело обходя препятствия и работающих. Двое из них были в форме. Один – таможенник, другой – из канадской Иммиграционной службы. Третий мужчина был в гражданской одежде.

– А, черт! – произнес таможенник. – Снова пошел дождь.

– Зайди к нам на корабль, – сказал гражданский с улыбкой. Он был агентом пароходной компании. – Там посуше.

– Я бы на это не рассчитывал, – произнес чиновник Иммиграционной службы. У него было суровое лицо, и он говорил без улыбки. – На некоторых ваших судах более мокро, чем на улице. Не могу понять, как вы умудряетесь держать их на воде.

С «Вастервика» спустили заржавевшую железную лестницу.

Взглянув на судно, агент пароходной компании произнес:

– Я и сам иногда удивляюсь. Ну а этот, думаю, выдержит еще три поездки. – И он полез вверх по лесенке; остальные – за ним.

2

Капитан Сигурд Яаабек, крупный крепкий мужчина с обветренным лицом моряка, собирал в каюте непосредственно под капитанским мостиком бумаги, требующиеся для получения разрешения на груз и команду. Перед тем как пристать, капитан сменил свой обычный свитер и бумажные брюки на двубортный костюм, но допотопные ковровые шлепанцы, которые он большей частью носил на корабле, оставил.

Хорошо, подумал капитан Яаабек, что они пристали днем и вечером смогут поесть на берегу. Так приятно избежать запаха удобрений. И капитан поморщился, чувствуя этот всепроникающий запах, напоминающий смесь мокрой серы и гниющей капусты. Вот уже несколько дней этот запах шел от груза в трюме номер три и распространялся по всему судну через систему вентиляции. Как хорошо, подумал Яаабек, что в следующий раз «Вастервик» будет перевозить свежесрубленный канадский лес.

С документами в руке он направился на верхнюю палубу.

В помещениях для команды, находившихся на корме, Стабби Гейтс, крепкий моряк, прошел враскачку по маленькой квадратной столовой, которая днем служила комнатой отдыха. Он подошел к человеку, стоявшему молча и смотревшему в иллюминатор.

Гейтс был из лондонских кокни. Его отличало исполосованное шрамами лицо борца, мощная фигура, а длинные руки делали его похожим на обезьяну. Он был самым сильным на корабле и, если его не провоцировали, – самым мягким.

Второй мужчина был молодой и невысокого роста с круглым, резко очерченным лицом, глубоко посаженными глазами и черными, чересчур длинными волосами. С виду он казался мальчишкой.

Стабби Гейтс спросил:

– О чем это ты задумался, Анри?

С минуту тот продолжал смотреть в иллюминатор, будто и не слышал. Лицо его было странно печально, глаза словно впились в очертания города с видневшимися за доками высокими зданиями. Шум транспорта долетал по воде из порта. Внезапно молодой человек передернул плечами и обернулся.

– Да ни о чем. – Он произнес это с сильным гортанным акцентом, который, однако, нельзя было назвать неприятным. Он явно с трудом говорил по-английски.

– Мы будем стоять в порту неделю, – сообщил Стабби Гейтс. – Ты раньше был когда-нибудь в Ванкувере?

Молодой человек, которого звали Анри Дюваль, отрицательно покачал головой.

– А вот я был тут уже три раза, – сказал Гейтс. – И тут есть местечки поприятнее нашего корабля. Да и жратва хорошая, и всегда можно быстро подцепить девчонку. – Он бросил косой взгляд на Дюваля. – Как думаешь, дадут тебе на этот раз сойти на берег, приятель?

1 2 Цар 1:25.
2 Домашний паштет (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.
3 Ливерный паштет Миньонет (фр.).
4 Так проходит слава (лат.).
5 Брюль, Этьен (1592–1632) – французский исследователь Северной Америки.
6 Шамплейн, Самюэл (1567–1635) – французский путешественник, гидрограф; основал г. Квебек.
Читать далее