Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты
Кровь на снегу и пятна красные флажковНачинала читать книгу с девизом: Что нас не убивает, делает нас сильнее.
Мой порог вхождения в эту книгу был высоким, мне удалось перебраться только к 3 главе, с этой главы мне стало понятно и интересно. Начало это просто мрак.Я бы назвала эту книгу небольшой экскурсией в 70- 80-ые года, жизнь последнего советского поколения, кто не просто успел родиться в той стране, а успел в ней повзрослеть и сформироваться, как раз до начала ее неожиданного конца. Многие люди вспоминают с ностальгией не государственную систему, а ту неповторимую атмосферу единения. Дворец пионеров, литературный и археологический кружок, кафе Сайгон, музыкальные «тусовки» - это действительно было классно.В начале книги, очень заумно рассказано про то, как важно было придерживаться одной манеры в газетах, в выступлениях лидеров партии, у памятников Ленину тоже были одни позы, которые строго исполнялись. Теперь понятно, почему Ленин во всех городах в одной позе. Рисовать Ленина тоже не стоит, его надо рисовать только очень хорошо, по трафарету. Товарищи, не двигаем фундамент.Хрущев во время выступлений всегда читал по бумажке. Лишь иногда он мог вдруг сказать: «А теперь позвольте мне отойти от текста» —Тем не менее, он прекрасно понимал, что это отклонение от нормы, и старался им не злоупотреблять. Брежнева вообще никогда не отступал [от написанного текста]. Он боялся выйти за рамки общепринятой нормы и нарушить четкость партийного языка.Большинству советских граждан, принимавших участие в выборах, было не столь важно, за кого именно они голосуют. Многим имя кандидата было вообще незнакомо, и они впервые сталкивались с ним в непосредственный в момент голосования.“Ребята, послушайте. Предлагаю записать в протоколе, что мы обсудили то-то и то-то и приняли такое-то решение. Не проводя обсуждения. Я же прекрасно понимаю, что всем пора домой”».Безответственно было бы отрицать, что советская система причинила массу страданий миллионам людей, что она подавляла личность и ограничивала свободы. Огромное количество людей жили «вне», они занимались тем что приносило удовольствие. Для многих нормальная жизнь была интересной, наполненной и относительно свободной — «жизнью со смыслом». Демонстрация была еще одним праздником, на котором можно было встретиться с друзьями и знакомыми и вместе повеселиться.Советскую систему как таковую никто не критиковал — не только потому, что этого не следовало делать по идеологическим причинам, но и потому, что это казалось неинтересным.Автор приводит в пример, быт молодежи в крупных городов, я не думаю, что так интересно и увлекательно жил весь Советский союз. Конечно, то что молодые люди могли один день работать в котельной, а потом три дня проводить время в Сайгоне и им хватало денег на жизнь, меня впечатлило. Я тоже так хочу. И хотя оклад работника котельной был ниже любых других, он позволял поддерживать вполне приемлемое существование, поскольку прожиточный минимум в Советском Союзе был невысоким, а базовые нужды субсидировались государством.Сидеть вокруг костра, читать стихи Мандельштама, Ахматовой, Гумилева, петь песни Галича и Высоцкого. Сплоченность и дружба, общие интересы, как это все романтично.Самое страшное, что у нас могло быть, — это перепечатка песни Галича или стихотворения Бродского. И мы, естественно, ими обменивались. Но арестовывать нас за это? Кому это было нужно? То, что мы делали, было несерьезно. Ох, уж этот запад, свел с ума молодежь, включаем джаз.«Запад» был особым воображаемым пространством, которое мы будем называть воображаемым Западом.
Иногда джаз терпели или даже называли примером положительного культурного влияния, подчеркивая его происхождение из музыки простого рабочего люда и бесправных рабов Америки. В других случаях джаз осуждался как пример буржуазного псевдоискусства, утратившего связь с реализмом народной культурыУкладывал русые кудри в кок а-ля Пресли. Длинная челка поднималась надо лбом и закреплялась. Только не лаком или муссом, которых в СССР пока не было, а… сахарным сиропом.Стиляги - это дети красной элиты, которым давали деньги и защиту. Семьи, где было на что купить и было кому защитить от милиции, КГБ и комсомола. Стилягой могли быть только богатые молодые люди. У которых были деньги на швей или был доступ к западным магазинам. Поэтому стилягами были обычно дети коммунистов, чиновников и бюрократов, что называется белая кость, аристократия Советского Союза, которых не тронешь.Комсомольские патрули, появившиеся в те годы на улицах больших городов для борьбы с подобными явлениями, тоже обращали внимание в первую очередь именно на молодежь с особо «вызывающим видом». Одного ленинградского стилягу задержали за то, что на нем был одет «броский» американский пиджак с большой эмблемой «Dunlop», на которой были изображены желто-красные тигры, прыгающие сквозь черные шины. Другого остановили за «попугайский» вид — слишком яркую одежду и экстравагантную прическу.А журнал "Крокодил" вместе с горячими комсомольцами и простым народом, продолжал гневаться, изобличать, и сочинять все новые частушки про стиляг.Рок на костях.Берем два проигрывателя: пластинка-оригинал проигрывалась на первом проигрывателе, электрический сигнал с головки-звукоснимателя усиливался и через специальное устройство преобразовывался в механический сигнал, управляющий движением нагретой сапфировой иглы или резца на втором проигрывателе, где крутилась пластинка, вырезанная из рентгеновского снимка. Горячая игла нарезала новые канавки на ее твердой полированной поверхности, покрытой светочувствительной эмульсией, копируя звуковые дорожки с оригиналаПодождите, серьезно, вау, я в шоке от этого способа.
Рок на костях, звучит так круто, хочу создать музыкальную группу с таким названием.В начале 1980-х смерть высокопоставленных лиц из партийно-государственного руководства вдруг превратилась в необычно частое явление повседневности. В течение чуть более трех лет, с января 1982-го по март 1985-го, в среднем каждые полгода умирал один член или кандидат в члены политбюро.
Я просто захотела это упомянуть, потому что мне мама всегда говорила, что они в школе радовались выходному дню.— Какая жизнь будет при коммунизме?
— У каждого будет личный телевизор и личный вертолет. Если по телевизору объявят, что в Свердловске продают молоко, любой сможет сесть в личный вертолет и полететь в Свердловск за молоком.Почему же все-таки распался СССР, такая крепкая и прочная система? Ответа в книги, я не получила, если кратко описать все эти 600 страниц, то все просто жили и радовались, тем вещам, которые им были приятны.Так как я родилась, после распада, я спросила пару знакомых, рожденных в 50 -60 годах.Как вы удумаете, почему распался СССР?
Я получила один ответ, все развалил и продал Горбачев и жена его. Конец.

*Читать, включив старые альбомы Аквариума*Мы предпочитаем наше определение, согласно которому последними истинно советскими людьми являются те, кто не просто успел родиться в той стране, а успел в ней повзрослеть и сформироваться как раз до начала ее неожиданного конца.Первое впечатление от книги ужасное. Как будто автор забыл закрыть кран (или даже преднамеренно этого не сделал), и льёт воду без счёту. Почти каждая фраза повторяется в тексте два-три раза, причём идёт друг за другом, как будто читатель настолько туп, что не поймёт даже после пятидесятого повтора. Меня сразу же сразили наповал фразой «как "приспособленчество" и "конформизм"», учитывая тот факт, что конформизм и значит "приспособленчество". И так на протяжении всего текста. Посчитайте количество упоминаний слова «парадокс»...
От главы к главе мой мозг оказался просто не в состоянии сосредоточиться на смысле текста, а занимался более интересным делом: всё время считал. Например, сколько раз за страницу упоминается «констатирующая» и «перформативная» составляющая. Ну то есть буквально на один абзац (включая название) – 6 повторов одного, 6 другого и 3 раза слово «вариант». О каком смысле тут может идти речь, если с каждым новым повтором мне всё больше казалось, что это какой-то претенциозный фарс. И на второй такой странице я уже заходилась в истеричном хохоте. Вот анализ одного абзаца:А вы сможете сосредоточиться на смысле, читая такой текст?
Ладно, осилив худо-бедно первую часть, я перешла ко второй. Спасибо за пересказ к/ф «Ирония судьбы, или С легким паром» (этот фильм старше моей мамы, так что я его не смотрела). Здесь автор пытается аргументировать выдвинутую ранее гипотезу, противопоставляя своё мнение примерам Оруэла и Эпштейна, считавших наличие прямой зависимости формирования смыслов от контроля языка, а при дополнении его формами ритуальными и визуальными элементами рождающую возможность завладеть массовым сознанием. Потому что ленивый массовый мозг не хочет думать, он с лёгкостью передаёт себя в руки того, кто подумает за него. Об этом можно почитать Хосе Ортега-и-Гассет - Восстание масс или Тод Штрассер - Волна .Октябрята ОрлятаПионеры Первые Комсомольцы – так выглядит идеология красного знамени советского союза. «Обычно эти люди быстро усваивали, что при точном воспроизводстве формальной стороны авторитетного дискурса и идеологических ритуалов у них появлялась возможность заниматься не только «чисто идеологическими мероприятиями», но и «осмысленной деятельностью».С одной стороны мне понятно стремление автора этой монографии представить иной взгляд на сложившуюся традицию показывать советское время, как период тоталитарного подчинения системе, представив, что на самом деле именно эта утилитарность и ритуализированность сделала возможным выход из этой системы. Но методы, какими достигается результат... Я просто ору с этих ниагарских водопадов, льющихся как из рога изобилия из под пера автора. Он не только написал эту книгу на английском языке, он ещё умудрился переписать (= написать её заново), во время попытки перевода. Как же надо любить своё детище, не будучи при этом Набоковым?Признаюсь, я не ожидала от этой работы лингвистического анализа, и пожалуй добавлю за это дополнительный балл к оценке.
В 1920-х годах Марр писал: новое учение о языке требует
«…особенно и прежде всего нового лингвистического мышления. Надо переучиваться в самой основе нашего отношения к языку и к его явлениям, надо научиться по-новому думать, а кто имел несчастье раньше быть специалистом и работать на путях старого учения об языках, надо перейти к иному «думанию» <…> Новое учение о языке требует отречения не только от старого научного, но и от старого общественного мышления».Читая эти строчки спустя век после их написания, осознаёшь, что постоянная борьба с феминитивами и заимствованиями связана с попытками перекроить действительность (обратите внимание на главу, где описывается Сталин, взявший на себя функцию редактора всея совета). Юрчак говорит о том, что такая унификация привела к проблеме создания нового – раз за разом все цитировали авторитетные источники, перестав создавать что-то своё. И мы действительно видим последствия – если обращаться к источникам советского времени, то на каждой странице будут ссылки на работы Ленина, Сталина или Маркса, с их обязательным цитированием. Сейчас я бы пометила это всё как спам. Совершенно непонятно зачем мне эти цитаты в статье про романтизм Гофмана.Приступая к третьей главе, я задумалась о частотности упоминания в этом месяце В. Пелевина в окружающем меня информационном поле. Конечно это связано с выходом очередной его книги, но так же его способностью фиксировать в романах важнейшие маркеры эпохи. Вот и Юрчак выделил роман «Generation П» за ироничное описание результата перформативного сдвига советского дискурса. «Напомним, что перформативный сдвиг заключался в том, что важность перформативной составляющей смысла идеологических высказываний постепенно нарастала, а констатирующей составляющей уменьшалась. Всем важнее было, как ты говоришь, а не что ты говоришь».На примере Андрея, Маши и других персонажей, унифицированных, безфамильных, Юрчак показывает как меняется личность при включении в систему с чёткими правилами, и как страх «Быть не таким как все» лишает индивидуальности. А Ленин всё ещё с нами. Полистайте фотографии Дмитрия Маркова.Тем не менее Юрчак продолжает меня удивлять. Шапочно пробежавшись по «активистам» и «диссидентам», он начинает свою четвёртую главу с цитат эмигрантов: Бродского и Довлатова. Мне даже захотелось вновь обратиться к их текстам, очень люблю Нобелевскую лекцию Иосифа Бродского. Таким образом он подводит нас, его читателей. к анализу существования «вне системы» при этом находясь в ней. Клубы, кафе, неформалы. Музыка и коллекционирование западных артефактов, и снова контроль языка:А где «лейбл»? Как на Соньку все набросились: «Как ты выражаешься, мы тебя не этому учили, что это еще за “лейбл”?» Сонька чуть не плачет и объясняет, что «лейбл» — это такая маленькая этикетка, которая есть на каждой фирменной вещи, и что в этом году ей подарили привозной батник и там «лейбл» был.И как же я обрадовалась, когда это наконец-то закончилось!Бонус под катом. Признайтесь, захотелось послушать?)))

свернуть

Есть книги, которые читаешь запоем до утра, есть книги, которые не хочется, чтобы они заканчивались, есть книги, которые не нравятся, но они информативны, а есть книга "Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение " Алексея Юрчака. Я не историк, не филолог, не политолог, а обычный человек, которому тяжело было вгрызаться в первые две главы с ее профессионализмами, к сожалению, что не удивительно, без словарей не обошлось.Автор книги Алексей Юрчак, уроженец Ленинграда, физик, доктор философии по культурной и лингвистической антропологии, профессор Калифорнийского университета.  В период написания книги А.Юрчак жил и работал в Америки, что естественно не могла не сказаться на содержании его произведения.Мне книга не зашла по указанным выше причинам, я не философ, не историк и не политолог, далека от политики, а при развале СССР была маленьким ребенком, но для себя из книги подчеркнула много новых понятий, мыслей и идей.Скажу честно, глубокие причины распада СССР мне не открылись, но почему это стало внезапно и неизбежно я поняла.Очень мне понравилась идея вненаходимости и ее последствия в советское время, и во что это вылилось для постсоветского общества.Монархия, демократия, коммунизм, социализм и т.д. влияет на качество жизни общества, это состав, идеи, занятия, но человек проживает собственную жизнь, к требованиям общества приспосабливаясь, но и влияя на эти требования.В целом книга читается легко (со словарем), имеются повторения мыслей (видимо для запоминания) и иллюстрации, без которых, боюсь, я ее вообще не осилила.

Книга оказалась немного более антропологической чем я ожидала. Честно говоря, поначалу буквально через нее продиралась, потому что слишком уж много теоретической и методологической проблематики, а вот "земной" конкретики, наоборот, маловато. Потом "рамка" в голове устаканилась и дело пошло веселее, хотя я все еще считаю что надо было бы позвать в соавторы этнографа или историка - тогда довольных читателей было бы точно больше: потому что процент исторического контекста был бы выше, а стиль, возможно, стал бы менее академическим. Но предположим что кто-то захочет продолжить изыскания, имея ввиду предложенный автором чрезвычайно продуктивный тезис о том что человек эпохи позднего социализма одновременно вполне осознавал себя ее частью и зачастую весьма позитивно воспринимал очень многие ее проявления, а с другой стороны столь же зачастую не придерживался тех идеологических и моральных норм, которые предлагала ему политическая системаспойлердискуссионный, конечно, вопрос, насколько легко (и где это было легче) было избежать наказания за игнорирование требований и правилсвернуть.Тезис этот подкупает с одной стороны тем что принадлежит исследователю "внутри системы", который вполне убедительно доказывает что "классическая" теория либерального общества здесь не работает, а точнее работает некорректно. А с другой - он опирается в основном на "языковой материал" того самого "последнего советского поколения" и потому страдает определенной уязвимостью. Вот тут и пригодился бы напарник-историк:)Но в целом книгу оцениваю скорее положительно, как повод задуматься и поговорить об этом с родителями, которые родились в 1960-е, и сравнить их восприятиес позицией автора.

Алексей Юрчак приводит в своей работе цитату из романа Пелевина «Generation „П“.«Самое потрясающее, что вы действительно целый час объясняли методологическое различие между значимостью и этапностью, и я отлично понял каждое отдельное предложение.Но когда пытаешься понять два любых предложения вместе, уже словно стена какая-то… Невозможно. И своими словами пересказать тоже невозможно»И эта цитата как нельзя лучше передает то, что чувствовала я, читая эту книгу. Я даже какое-то время барахталась, пытаясь найти способы вникнуть хотя бы настолько, чтобы написать хоть что-то. Хотела цитировать жизненные примеры, который приводит в своей книге Алексей. Такие например, как любимый многими фильм “Ирония судьбы”. Всегда удивлялась, как можно перепутать квартиру. Юрчак объяснил - легко. Потому что все в Советском Союзе строилось по образцу. Включая названия улиц и мебель. Но дальше с цитированием не пошло. После Иронии Судьбы глаз не за что не зацепился.Поэтому, дамы и господа, частушки.P.S:Обязательные атрибуты для чтения частушек: улыбка, радость, движение, пританцовывание. Пусть и ветер в голове,
Сердце в грусти замерло,
Но читать, увы, пришлось,
Жизнь меня заставила.Вот и первая глава,
Сразу озимь бросила,
Важности перформативной
Зря я не забросилаРеволюция пришла,
С нею стили новые
Раньше выходили в поле
Нынче в агрокомплексыСколько книгу не крути,
Буду просто зрителем.
Был Керенский соглашатель,
Станет примирителем.Быть комсоргом это шик,
Статус и влияние,
А захочешь отказаться-
Будет злодеяниеДальше как в цитате сверху,
Хочется зажмуриться
Вроде бы и не глупа,
А на деле - курица.Дальше разговор про Запад
Уши все развесили
Смотришь вроде бы Париж,
А лапши навесили.Все про музыку сказав,
Автор успокоился,
Вбросил пару анекдотов,
Вроде б и освоилась.свернутьЯ частушки сочинила,
Хорошо ли плохо ли,
А теперь я вас прошу,......пожааалуйста не судите строго, я в этом деле новичок, а последний раз пела частушки в детском саду и они были про женихов и петухов, а не о том, как разваливался Союз, разваливался и развалился.
свернуть

Аннотация у этой книги была более чем многообещающей. Антропологический труд, анализ идеологии, выводы на основе серьёзных трудов, аналитика деятельности Митьков, Юфита и некрореалистов, отказ от бинарного взгляда на историю советской системы, развитие собственного принципа "вненаходимости" - всё это выглядело достаточно вкусно, чтобы приобрести книгу не раздумывая.Результатом я оказался более чем удовлетворён. Конечно, предисловия и авторское вступление вместе с первой главой идут для неподготовленного человека тяжеловато. Автор представляет свою концепцию "вненаходимости", спорит с Оруэлловской концепцией новояза, доказывая обратный эффект воздействия ограниченных лексических конструкций на мышление. Плотный и солидный текст с обилием отсылок на труды самых разнообразных учёных (и не только). Качественная аналитическая литература.Последующие главы посвящены разбору различных элементов концепции вненаходимости на примере той или иной стороны общественной жизни советских граждан. Большое количество негативных комментариев в сторону автора вызвал тот факт, что граждане, приводимые в качестве примера в этой работе, не покрывают всего множества советского населения тех лет. С одной стороны стандартными статистическими методами анализа тут и не пахнет. С другой стороны примеры, здесь рассматриваемые, никак друг с другом не связаны, так что автору вполне себе можно верить.В моей семье представителем последнего советского поколения (15-35 лет в 1985 году) является моя мама. Спорить с представленными в книге фактами она не стала. Однако информации от личных знакомых автора в научной работе хотелось бы видеть поменьше (тут в частности камень в сторону воспоминаний о ВИА АВИА).Начало конца СССР по Юрчаку находится примерно в том же промежутке, в котором его видел я. Толчок к развёртыванию парадокса Лефора он видит в смерти Сталина и утрате референтной фигуры в идеологии, в то время, как мне всегда казалось, что дело в начале распаде диалектического материализма, который начался примерно тогда же.В итоге Юрчак показывает, как закостеневшая идеология начала обрастать кучей новых персональных смыслов для каждого, люди стали разбредаться по своим углам и тусовкам с активной поддержкой со стороны партии, как партработники начали делить работу на полезную и формальную (чем и современные госслужащие активно занимаются) и как неформальное искусство менялось в атмосфере царящих в народе настроений.Многие из рассмотренных элементов в книге справедливы и для текущего положения дел.Очень интересное чтение - определённо заслуживает ознакомления.

Границы ключ переломлен пополам
А наш батюшка Ленин совсем усоп
Он разложился на плесень и на липовый мёд
А перестройка всё идёт и идёт по плану
И вся грязь превратилась в голый лёдКнига интересная и дискуссионная, однако, читать её невероятно сложно. Автор, по какой-то непонятной мне причине, избрал очень сложный способ донесения своих идей до читателей.Книга дискуссионная, в том смысле, что позиция автора не является в достаточной степени аргументированной, ибо основывается на мнении (интервью) людей живших во времена существования СССР. Поэтому можно говорить не о политологическом анализе ситуации, а об интересном мнении/видении автора, базирующемся на небольшой выборке респондентов. Лично мне не хватило более веских аргументов, которые основывались на чём-то большем, нежели мнении десятка людей из СССР 70-80-х годов. Так же в книге отсутствуют ссылки на других учёных, книги, статьи, мнений зарубежных дипломатов, политиков и пр. Тут у нас имеется довольно узкий срез общества, который и срезом назвать нельзя. Возможно, автор и ссылается на что-то более существенное при обсуждении своей позиции, но из-за сложности текста и излишней словоохотливости автора, я этого не увидел. Именно поэтому я так сильно акцентирую на том, что книга получилась необоснованно сложной и словоохотливой.Так о чём же пишет автор? Главный посыл автора заключается в том, что основу идеологии заложил Сталин, и только он вносил поправки и трактовки. В советском союзе только Сталин мог вносить существенные изменения в идеологическую составляющую Советского Союза, а не парламент, депутаты или бюрократия. Благодаря репрессиям 1937 года никто не мог и помыслить, чтобы предложить хоть какие-то изменения в идеологическую составляющую. По существу, это стало неписанным законом, табу. Вследствие этого идеология в СССР стала постепенно затвердевать, т.е. идеология стала не гибкой, как того требует любое общество, базируясь на изменяющихся обстоятельствах (к примеру, политика должна стать более «зелёной» или более социальной, как это имело место на Западе), а застывшей. Но даже после смерти Сталина никто не решался вносить какие-либо существенные изменения в идеологическую составляющую Советского Союза. Все граждане СССР делали и писали то, что было написано ещё Лениным и Сталиным, не зависимо от изменившихся обстоятельств. Как мы знаем на примере любой организации, заниматься проведением организационных изменений не любит никто, да и инициатива часто бывает наказуема. Поэтому организации часто работают так, как было принято ещё со времён основателя. Проведение реформ всегда опасно, ибо это грозит обрушением всей структуры. Возможно, поэтому советскую идеологическую составляющую никто не хотел и не пытался изменять ни на одном из её многочисленных этажей (как пишет автор, учитель раскритиковал рисунок ребёнка, ибо ребёнок нарисовал Ленина, отойдя от канонов его (Ленина) изображения). Как многочисленные копии статуи Ленина, она повторялась из поколения в поколение, сохраняясь неизменной. К чему это, по мнению автора, вело?Всё это вело к максимально формальному и даже бездумному (в прямом смысле этого слова) подходу. Автор приводит множество примеров и можно найти в книге множество интересных абзацев, в которых он довольно интересно это описывает, но я приведу лишь такое. Автор пишет следующее: «Отношение вненаходимости к идеологическим высказываниям и символам системы неверно приравнивать к аполитичности, апатии или уходу в личную жизнь. <…> Но принятие это было чисто перформативным, ритуальным – оно производилось на уровне воспроизводства формы символов и высказываний, при почти полном игнорировании их констатирующего смысла». Как пишет далее автор, в итоге это подтачивало государство и в какой-то момент могло обрушить всю систему (что и произошло в 1991 году). Люди просто переставали серьёзно относиться к идеологической составляющей Советского Союза, а возможно даже в подсознании считали всё это большой ошибкой или недоразумением. Жизнь советского человека, если он не работал на ВПК, была довольно тяжелой. Да, он не мог сравнить её с жизнью на Западе, но партия же обещала коммунистический рай, а вместо этого шла непрекращающаяся война (как пел БГ, «Ведем войну уже семьдесят лет,/ Нас учили, что жизнь - это бой,). Т.е. проблемы накапливались, свет в конце туннеля не проглядывался, а вера в то, что советский человек живёт при лучшем режиме, потихоньку угасала.Однако с другой стороны, как утверждает автор, отношения советского человека с политической системой СССР, всё же не были враждебными, диссидентскими. Автор утверждает, что многие люди искренне верили в коммунизм как таковой (что его можно построить), Ленину и его идеям и пр. Как пишет автор, «Тех, кого Бродский назвал «здоровым большинством» - то есть большинство советских граждан, - в наших примерах мы назвали (и они называли друг друга) «нормальными людьми» и «своими». Именно этим людям желание разоблачить «официальную ложь» было незнакомо не потому, что они верили в буквальный смысл официальной пропаганды, а потому, что они не воспринимали её ни как правду, ни как ложь». Кстати, не это ли происходит с гражданами России сегодня?Как пишет автор, в комнате советского гражданина была вполне обычной картина, когда на одной полке стоял бюст Ленина и фотография (или висел плакат) The Beatles. Советский человек мог сходить с ума от Западной музыки, ходить в американских джинсах и при этом искренне верить в истинность коммунизма. Другими словами, люди как бы принимали часть коммунистической идеологии, могли её защищать, возможно, даже утверждать что в чём-то Западный мир не прав, но при этом делать всё возможное, чтобы достать Западные товары. Не это ли мы наблюдаем в нынешней России, когда люди одновременно говорят о патриотизме, о величии России и о невидимой войне против России, которую ведёт Запад, но в то же самое время делают всё возможное, чтобы продолжать наслаждаться товарами, созданными на Западе? Люди продолжают ездить на европейских и американских автомобилях, покупают Западную технику, Западные лекарства и даже отдыхать предпочитают не в окрестностях китайских гор, а на том же самом Западе. Да и недвижимость покупают там же. При этом продолжая видеть в Западе не союзника, а врага. Такая шизофрения кажется удивительной, однако как показывает автор этой книги, такая шизофрения общества появилась не сегодня, а она возникла ещё во времена СССР. И это при том, что люди прекрасно осознавали всю бессмысленность непрекращающихся демонстраций (на 1 мая, к примеру), партийных собраний, организаций типа ВЛКСМ и Пионерии, однотипных статей в «Правде» и так далее. Получается, идея хорошая, но реализуют её вредители и бюрократы, интересующиеся только собственным благом.В связи с этим, как утверждает автор, большинство граждан рассматривало бунт против системы как явление нездоровое или, как обозначает это автор, «как проявление моральных или психических отклонений». Это относилось к любой деятельности, в которой были хотя бы ростки диссидентства. Другими словами, люди считали, что единственной «нормальной» деятельностью было принятий правил игры, а не бунт, попытка изменить что-либо. Уж не тут ли мы находим и нынешнюю веру уже российских граждан, что «ничего изменить нельзя» и что любой, кто попробует изменить что-либо в стране, будет раздавлен катком репрессий, а следовательно, только безумец будет выступать против российских властей? Покорное принятие судьбы. Если велено умереть, значит так суждено. Что, разумеется, полностью противоречит тому, что мы видим на том же Западе, когда многотысячные (даже миллионные, как это было во время избрания Трампа) демонстрации, митинги, шествия, которые могут изменить политику властей (не всегда и не сразу, но могут). В этом - ключевое различие обществ, а не в том, где коррупции больше, а где меньше и где демократии больше, а где меньше. Понимание гражданами Западного мира пришло с началом реформации, когда, помимо прочего, вместо идеи «Христос явился чтобы нас спасти» (т.е. через его жертву происходит спасение), появилась идея, что «Спасение возможно только через индивидуальные действиями, т.е. через свой диалог с Богом» (напрямую, без посредников и интерпретаторов в лице церкви). Это радикальное изменение во взгляде западного христианского мира стало началом рождения демократии и либерализма. Не Навальный, не Саакашвили и не Зеленский, должны спасти тот или иной народ, а сам народ в лице индивидуального гражданина начинает спасть себя и через индивидуальное спасение происходит спасение всего общества, всей страны. Советские граждане, это всё ещё не поняли. Именно поэтому мы видим такой дуализм, который описывает автор, когда в голове советского, а ныне и российского, гражданина существует две реальности – «самое ценное/качественное производят на Западе (хотим жить как на Западе)» и «Запад является главной угрозой». Можно добавить и третий тезис – придёт мессия и нас спасёт (т.е. построит демократию, поборет коррупцию, поднимет с колен). Разумеется, никто не придёт.

В книге исследуется молодость последнего советского поколения, т.е. тех, кто родился в 60-70 года XX века с позиций культурологии и социальной антропологии. Автор в своем исследовании опирается на интервью взятые в 90-е годы, предоставленные ему письма, а также на воспоминания известных людей.
В книге изображена картина общество, где живая, реальная жизнь, сильно оторвалась от застывшего и окаменевшего идеологического фундамента. В первых главах автор разбирает описывает ритуализацию политической стороны жизни, создание особого языка на котором пишутся передовицы и на котором выступают ораторы. В дальнейших главах он вводит понятие вненаходимости и разбирает как различные группы молодежи старались жить в этой зоне вненаходимости. Любопытны рассуждения о воображаемом Западе.
Книга любопытна своими жизненными примерами из интервью и переписки, но каких-то глубоких выводов не содержит.

Эта система была одновременно мощной и хрупкой, вечной и готовой развалиться; она была полна жизненных сил и энергии, но наполнена серостью и унынием; реальная вера в высокие идеалы и нравственные ценности в ней соседствовала с цинизмом и отчуждением. Эти черты системы, несмотря на их кажущуюся противоречивость, были не только реальными, но и дополняющими друг друга.Так получилось, что параллельно я читала две монографии - одну о временах Людовика XIV, другую о брежневской эпохе. И обе неожиданно оказались об одном и том же: как люди выстраивают для себя пространство жизни вне контроля власти. И уже можно не быть придворным в тисках этикета или "представителем советской молодежи" в силках идеологии. Нормальная жизнь становится возможной.
Для меня книга Юрчака оказалась очень интересной как одно из немногочисленных исследований СССР, автор которого демонстративно отказывается как от восхваления, так и от очернения своего предмета исследования. Более того, именно так и поступает!
Он начинает с анализа "авторитетного дискурса" - застывшего, ритализованного набора идеологем, который составлял позднесоветскую политическую риторику, - и того, как эти идеологемы воспринимались самими идеологами, диссидентами и большинством советских людей. (В последнем случае эффект получался совершенно незапланированным!). Затем рассматриваются различные "сообщества своих", от археологов до тусовки "митьков", существовавшие в позднесоветском обществе, а также элементы повседневной культуры того времени: понятие "фирменной" одежды, особенности восприятия в СССР западных рок-групп, анекдоты, страшилки и много чего еще.
Одно из ключевых понятий, которыми Юрчак описывает жизнь обычных людей поднесоветского времени, - вненаходимость. Не будучи ни диссидентами, ни советскими активистами, эти люди выполняли советские политические ритуалы и при этом прекрасно осознавали ритуальный характер своих действий. И именно поэтому оказывались вне поля зрения официальной советской культуры. Отличный пример - первомайские демонстрации, призванные собрать огромные колонны трудящихся, показывающих свою верность советской идеологии. Но это ли демонстрировали идущие в колоннах на самом деле? Или участие в официальном ритуале означало для них общение с друзьями, повод для праздника, а лозунги не имели значения?
"Вненаходимость" порождала новые, альтернативные субкультуры, которые советская система игнорировала, не могла отследить или интерпретировала неправильно. Автор приводит в качестве примера официальную критику стиляг или фанатов рока и то, как эта критика систематически била мимо цели.
Книга Юрчака показывает, как органично могли сочетаться в сознании людей ироничное отношение к советской бюрократии и искренняя вера в советские ценности, анекдоты про Брежнева и особая почтительность к Ленину, ощущение вечности СССР и его внутренняя уязвимость.