Читать онлайн Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю» бесплатно

1 Счастье

Тучи разошлись, и мы вышли из-под навеса под ярко-синее предвечернее небо. Подобно вырвавшимся из клеток животным, мы жадно вдыхали прохладный воздух и ловили лучи заходящего солнца. В небе стояло розоватое зарево, которое позже превратится в волшебную белую ночь, а потом в сине-черный фон для сияющих звезд.

День летнего солнцестояния – один из главных праздников в Скандинавии. Его история восходит к язычеству, но христианская церковь успешно приурочила к нему день Св. Иоанна, или «Санкт Ханс»[16]. В Швеции танцуют вокруг украшенных цветочными гирляндами столбов, в Финляндии и Норвегии собираются у костра.

Здесь, в Дании, в летнем доме моего друга к северу от Копенгагена, льются рекой пиво и коктейли. В десять часов мы садимся у камина, чтобы спеть Vi Elsker Vort Land («Мы любим свою страну») и другие бравурные националистические гимны. Сжигаем чучело ведьмы, сделанное из старого тряпья и швабры, чтобы (как объясняет мне моя восьмилетняя дочь) отправить ее в горы Гарц в Германии.

Датчане – мастера устраивать такое веселье. Они очень серьезно относятся к вечеринкам, усердно напиваются, любят попеть хором и исключительно дружелюбны, когда находятся в тесном кругу. Хороший праздник называется здесь fest. Сейчас на нас работают целых два бармена, есть два громадных гриля, на которых шкворчат ароматные кусочки свинины. Позже придет черед исключительно важных nat mad – «ночных закусок» из колбас, сыра, бекона и булочек. Их подают, чтобы нейтрализовать выпитое и помочь гостям дотянуть до рассвета.

После третьего джин-тоника меня посещают яркие антропологические озарения. Я понимаю, что эта вечеринка – самое подходящее место, чтобы начать изучение феномена датского счастья. Тусовка моего друга – наглядный пример всего того, что я считаю достойным восхищения и объясняющим удовлетворенность датчан своей жизнью. Стоя у тлеющего костра, я начинаю мысленно ставить галочки в списке.

Первое – общая атмосфера в цветущем зеленом саду, окруженном живой изгородью буков, с непременным флагштоком, на котором реет большой красно-белый Dannebrog – национальный флаг. Хотя выпивка льется рекой, обстановка спокойная и расслабленная: не слышно громких возгласов, нет и намека на пьяную задиристость.

Далее – снующие повсюду дети. Датским детям позволено болтаться где угодно на свой страх и риск. Молодняк участвует в вечеринке вместе со взрослыми. Даже в полночь они продолжают с веселыми воплями носиться вокруг, играя в прятки и поглощая кока-колу с хот-догами.

Большинство гостей ушли с работы пораньше, но не на выдуманную «деловую встречу» и не притворившись больными. Они честно сообщили начальству, что едут на загородную вечеринку и им нужно время на сборы. Начальство (если оно само еще не отправилось домой по схожей причине) восприняло это как должное.

Датчан отличает спокойное отношение к работе, со всеми его плюсами и минусами. Один из плюсов – удовлетворенность жизнью. Потенциальный минус – неготовность взяться за дело, засучив рукава, например, в условиях глобального экономического кризиса. В этой стране мне редко попадались трудоголики.

Многие датчане (особенно занятые в государственном секторе) откровенно и без зазрения совести стараются свести свое пребывание на службе к необходимому минимуму. Количество рабочих часов в Дании сократилось вдвое за последнее столетие. Сегодня этот показатель гораздо ниже, чем в других европейских странах: 1,559 часов в год по сравнению с 1,749 в среднем по странам ЕС (правда, этот показатель мало связан с эффективностью – например, в Греции работают по 2,032 часа в год[17]). Согласно данным исследования Организации Экономического Сотрудничества и Развития (ОЭСР), проведенного в тридцати странах в 2011 году, по уровню безделья датчане уступили только бельгийцам – и это в мировом масштабе.

На практике это означает, что большинство датчан уходит со службы в четыре или пять пополудни, по выходным работают единицы, а о том, чтобы решить какой-то деловой вопрос после часа дня пятницы, и речи быть не может. Продолжительность ежегодного отпуска часто составляет целых шесть недель. В июле вся страна закрывается: датчане, подобно перелетным птицам, совершают сезонную миграцию в свои летние дома, кемпинги или лагеря отдыха.

Более 754 тысяч датчан в возрасте от пятнадцати до шестидесяти четырех лет (это 20 с лишним процентов трудоспособного населения) вообще не работают и живут на щедрые пособия. Газета The New York Times писала о Дании как о «лучшей в мире стране для уволенных работников». Пособие по безработице в первые два года после увольнения (а до недавней реформы – в течение одиннадцати лет) составляет здесь до 90 процентов предыдущего заработка. Датчане называют эту систему flexicurity – новообразование от слов flexibility (гибкость) и security (защищенность). Она дает работодателю возможность увольнять людей быстро и с минимальным выходным пособием (в отличие от Швеции, где трудовой контракт может быть пожизненным), а уволенным работникам – получать достаточную компенсацию.

Что еще делает датчанина счастливым? Летний домик – скромное одноэтажное строение в форме буквы Г, какими усеяно побережье архипелага. Это маленькое убежище, где можно расслабиться, расхаживая в шлепанцах и панаме, жарить на гриле сосиски и попивать дешевое местное пиво. А если у кого-то нет своего летнего дома, он наверняка найдется у их друзей. Иногда у человека есть постоянное место в кемпинге или сарайчик на koloni have – то есть на «общинном огороде». Это примерно то же, что участок в садовом товариществе, но здесь его используют, чтобы попить на природе пивка, а не вскапывать грядки.

Как и большинство квартир, летний дом обставлен разномастным старьем и бессмертными творениями IKEA. Одну стену занимают полки с зачитанными книгами в мягком переплете. Имеется обязательный сервант, забитый настольными играми и пазлами и, разумеется, камин с запасом дров, у которого можно согреть продрогшие на море кости. Деревянные полы облегчают выметание песка и травы. На выбеленных стенах висят произведения искусства «семейного значения», созданные руками родственников, – обычно это жутковатого вида абстракции.

Как я уже упоминал выше, алкоголь в этот вечер льется рекой. Дания отличается от четырех других скандинавских стран либеральным отношением к выпивке, и здесь нет государственной монополии на алкоголь. В стране победившего «Карлсберга»[18] спиртное продается во всех супермаркетах и местных продуктовых магазинчиках. С давних пор шведы толпами наезжают к южным соседям, чтобы оторваться по полной и вкусить буйного, по их меркам, датского веселья. Кстати, прямо сейчас я вижу мерцающие огоньки Швеции на противоположном берегу Эресунна[19].

В конце вечера мы, хихикая, направляемся к морю, раздеваемся и осторожно входим в воду. Мне было трудно привыкнуть, что в Дании нагота – обычное дело; впрочем, сейчас, по крайней мере, темно. Войдя по пояс в ледяную, по моим ощущениям, воду, я готов бежать обратно, но собираю волю в кулак и ныряю с головой. И тут же в очередной раз убеждаюсь, каким теплым может быть летнее море в Дании.

Такие вечера позволяют понять, почему датчане довольны своей жизнью на протяжении последних десятилетий. Жизнь нестарого представителя датского среднего класса кажется идеальной, особенно если не обращать внимания на задолженности по кредитным карточкам. Трудно вообразить что-то более прекрасное и умиротворенное.

Но в датском королевстве не все и не всегда было настолько ладно. Датчанам пришлось вынести большие страдания, унижения и потери, которые продолжались, пока на выручку не пришел бекон.

2 Бекон

В давние времена жили-были датчане, которые правили всей Скандинавией. Вообще-то датчане – большие любители сказок, но это не сказки, а быль. Кальмарская уния 1397 года, в результате которой королева Маргарита Датская (аналог нашей Елизаветы I) стала правительницей Норвегии, Швеции и Дании, – ярчайший момент в истории страны. Союз просуществовал более столетия, пока в 1520 году король Дании Кристиан II не учинил так называемую стокгольмскую резню, обезглавив около восьмидесяти знатных шведских дворян. Это, конечно, была дипломатическая бестактность. Следующие несколько столетий Дании удавалось сохранять контроль над Норвегией, но Швеция стала играть более активную роль в регионе. Роль эта заключалась главным образом в том, чтобы задавать Дании взбучку по указаниям из Британии или Германии.

Был момент, когда тучи над Данией вроде бы рассеялись. Это произошло в правление знаменитого монарха эпохи Возрождения – короля Кристиана IV Датского, который очень походил на британского Генриха VIII своими аппетитами и комплекцией. Под его руководством осуществлялись амбициозные военные и архитектурные планы. Они финансировались в основном за счет пошлин с морских судов, проходящих через узкий пролив мимо Эльсинора (в свое время это место было скандинавским Панамским каналом). К сожалению, в военных сражениях Кристиан IV все больше проигрывал (в основном шведам), и его страна оказалась на грани банкротства. В 1648 году он умер, снедаемый завистью к успехам своего шведского соперника, короля Густава II Адольфа. По описанию одного историка, к моменту похорон Кристиана «Дания пала в финансовом отношении столь низко, что, когда блистательнейший из ее королей обрел вечный покой, его корона была в закладе, и даже шелковый покров на гроб куплен на заемные деньги». В то же время к моменту смерти Густава II Адольфа в битве с немцами (войнами с которыми он в основном и занимался в конце своей жизни) в 1632 году Швеция превратилась в одну из сильнейших мировых держав.

К счастью для себя, Кристиан IV не дожил до одного из самых черных дней в датской истории. По условиям Роскилльского мира – мирного договора, заключенного между Данией и Швецией в 1658 году, – датчане были вынуждены уступить шведам области Сконе, Блекинге и Халланд, а также остров Борнхольм в Балтийском море (позже его вернули Дании). Сегодня трудно представить себе, что когда-то эти территории были полностью датскими (они похожи на бородку, обрамляющую южное побережье Швеции), но в тот момент их утрата стала для Копенгагена очень болезненной.

В следующие столетия судьба была еще менее благосклонна к датчанам. Одну из ключевых ролей в их бедах, к сожалению, играли англичане. В 1801 году британская эскадра, заместителем командира которой был Нельсон, атаковала датский военный флот на копенгагенском рейде, чтобы не допустить его попадания в руки французов. В 1807 году британцы снова вернулись и подвергли трехдневному артобстрелу сам город. Погибло не менее двух тысяч мирных жителей, а большая часть Копенгагена лежала в руинах. Это был первый в истории случай бомбардировки гражданских целей, которым возмутилась даже британская пресса. Налет привел к результату, прямо противоположному желаемому, поскольку заставил датчан перейти на сторону Франции.

После того как все страны как минимум по разу поменяли союзников и противников, а мрак наполеоновских войн рассеялся, датчане обнаружили, что теперь они отдали шведам Норвегию. Это предусматривал еще один из этих чертовых мирных договоров, на сей раз – Кильский мир 1814 года.

Казалось бы, одна мысль о том, что нужно подписывать очередной договор, должна была внушать датчанам ужас. И все же он был заключен ближе к концу века, в 1864 году. Дания окончательно лишилась своей спорной территории Шлезвиг-Гольштейн, отошедшей Пруссии, и была вынуждена покинуть систему укреплений Danevirke, которой она владела почти тысячу лет.

Упустив из рук Шлезвиг-Гольштейн, Дания утратила примерно треть своей территории и, по некоторым оценкам, не менее половины потенциальных доходов. Со временем она потеряла также небольшие колониальные владения в Индии и Вест-Индии. Даже Фарерские острова проголосовали за свою независимость. Слава богу, осталась Исландия, скажете вы. Однако тонкая ниточка монархии, объединявшая эти две страны, была разорвана персонажем, никак не попадающим в категорию освободителей: оккупация Дании войсками Гитлера в 1940 году избавила Исландию от датского владычества.

Годом раньше Дания и Германия заключили пакт о ненападении, однако датчане буквально пригласили нацистов вторгнуться. Они решили, что военные гарнизоны будут укомплектованы личным составом всего пять месяцев в году. При поддержке фермеров и землевладельцев датские нацисты прошли в парламент. Немцы резонно предполагали, что датчане вряд ли будут сопротивляться и снова подвергать себя риску бомбежек.

Действительно, в первые три года оккупации сопротивление было незначительным. Датский король и премьер-министр даже осуждали мелкие акты саботажа, которые организовывало зарождающееся подполье. В отличие от Норвегии, которая сопротивлялась нацистам мужественно и находчиво (впрочем, норвежцам очень помогали их горы и климат), Дании пришлось превратиться в сговорчивого сателлита Германии. Некоторые вообще считают, что во Второй мировой войне Дания была союзником рейха, поскольку снабжала его продовольствием и даже посылала войска на Восточный фронт и в Берлин. Черчилль называл Данию «домашней канарейкой Гитлера».

Было бы странно, если бы этот длинный и печальный список потерь и поражений не оказал влияния на датчан. Я бы даже сказал, что он сформировал их национальный характер в большей степени, чем географическое положение, лютеранская вера, наследие викингов или даже нынешняя политическая система и социально ориентированное государство. Именно утраты, понесенные Данией, помогли ей стать такой, какая она есть.

Тяжелые обстоятельства объединили датчан намного сильнее, чем остальные скандинавские нации. Рассказывая о присоединении Норвегии к Швеции, историк Т. К. Дерри пишет: «Датский король и датский народ смирились с неизбежностью потери… как с несчастьем, которое сплотило их в решимости избежать любых перемен в будущем». Территориальные уступки, различные беды и унижения заставили датчан уйти в себя и привили им не только существующий доныне страх перед изменениями, но и умение ценить то немногое, что у них осталось.

Выйдя из числа европейских сверхдержав, Дания сосредоточилась на оставшихся ресурсах. Затем последовал процесс, который можно назвать «позитивной провинциализацией». Датчане воспитали в себе оптимизм, поскольку ничего другого им не оставалось. Думаю, именно такой подход помог им построить столь процветающее общество.

Разумеется, дух нации состоит из множества факторов, и, выбирая лишь один, я сильно все упрощаю. Но замкнутость на грани изоляционизма в сочетании с национальным романтизмом определяют датский характер, который хорошо характеризует известный афоризм: Hvad udad tabes, skal indad vindes (Что потеряно снаружи, найдется внутри). Фраза принадлежит перу датского писателя Х. П. Хольста и стала популярной благодаря Датскому Обществу Пустошей, которое сделало ее своим девизом и воплотило в жизнь. Деятельность этой организации, направленная на осушение заболоченных береговых участков Ютландии, была на редкость успешной. К 1914 году Дания компенсировала практически всю территорию, отошедшую к Германии, и получила много гектаров плодородных пахотных земель и пастбищ.

Высказывание Хольста олицетворяет еще и золотой век датской культуры – период взлета общественной активности и расцвета искусства в середине XIX века. Это было время, когда сын прачки Ханс Кристиан Андерсен начал публиковать свои первые сказки, а Серен Кьеркегор писал свои основополагающие экзистенциалистские труды. Великий скульптор-классик Бертель Торвальдсен, художник К. В. Эккерсберг и его ученик Кристен Кобке, хореограф Королевского Балета Август Бурнонвиль – все они внесли огромный вклад в тогдашний подъем культурной жизни Дании.

Датчане воспринимали труды этих художников мирового значения как своего рода утешение в эпоху болезненных утрат. Они учились тому, что и сегодня получается у них лучше всех: быть благодарными за то, что есть, и извлекать из этого максимум пользы, ценить простые общинные радости, гордиться тем, что они датчане, и главное – избегать противных немцев.

Датское национальное самосознание стало формироваться лишь с принятием конституции 1849 года. С этого момента можно говорить о «датчанах» в общем смысле. Вскоре случилась катастрофическая война в Шлезвиге, которая стала объединяющим элементом для всех датчан. Те, кто проиграл войну, принялись объяснять, что нам даже лучше быть маленькой страной. Это мировоззрение продолжают развивать современные социал-демократы. Во всех других странах в основе социал-демократии лежит прогресс, развитие промышленности и модернизация, а в Дании это koloni have [те самые уютные дачные участки].

Иными словами, в то время как шведы продвигались вперед за счет своей прогрессивной общественной повестки, датчане предпочли отступить и искать убежища в своем узком видении национального романтизма. Провинциализм остается определяющей характеристикой датчан. Но радикальная перенастройка национальной самоидентификации и чувства гордости за свою страну привела к интересной двойственности, своего рода «смиренному самоуважению», которое многие принимают за самоуспокоенность.

Хороший пример провинциализма – датские новости. Обычно в стране мало что происходит, но это не мешает СМИ рассказывать в первую очередь о событиях в Дании, независимо от того, что делается в остальном мире. Однажды меня это просто взбесило. В то время Япония оправлялась от последствий цунами, а в Ливии разгоралась гражданская война. Но национальное радио на все лады обсуждало страховку, которая могла бы помочь квартиросъемщикам оспорить повышение платы за аренду жилья.

Я позвонил редактору службы новостей и прямо спросил, что они себе думают. Немного смутившись, он ответил: «Ну, мы решили, что ничего нового про Ливию мы все равно не расскажем».

Датчанин, который считает, что вы ничего не знаете о его родине, минут через пять после знакомства обычно произносит что-то вроде: «У нас очень маленькая страна. Нас чуть больше пяти миллионов, и все мы более или менее одинаковые». К этому он, возможно, добавит, что в стране нет гор и водопадов и всю ее можно пересечь на автомобиле за четыре часа.

Но спустя какое-то время вы заметите непреклонную гордость, которая скрывается за внешней скромностью. Возможно, вам небрежно сообщат, что Дания – мировой лидер в области ветроэнергетики, что в стране нет нищеты, упомянут бесплатные образование и здравоохранение и щедрые социальные льготы. Вам расскажут, что датчане – самые добропорядочные и сдержанные люди на свете, что у них лучший в мире ресторан, и да, вероятно, всплывет и тема викингов.

Символом такого самоощущения может служить разворот сегодняшней газеты. На одной странице помещена карикатура: китайские бизнесмены разглядывают карту мира. Один из них говорит: «Дания? А это где? Можно мне мои очки?» Имеется в виду, что китайцы инвестировали в Данию меньше, чем в какую-либо другую европейскую страну. И тут же заголовок на соседней странице гласит: «Торнинг может надавить на китайцев». Речь о том, что датский премьер в ходе своего предстоящего визита в Пекин намерен строго указать китайцам на их упущения в области прав человека – наверняка китайцы уже трясутся от ужаса.

Датчане испытывают глубокое и вполне оправданное удовлетворение оттого, что им удалось в не самых простых условиях построить, вероятно, самое успешное общество на планете. Слово «вероятно» в предыдущей фразе исходит от меня. Для датчан это бесспорный факт.

Важным элементом успеха была датская Высокая Школьная Комиссия, которая в середине девятнадцатого века заложила основы одной из первых в Европе систем всеобщего бесплатного начального образования. Спустя тридцать лет ее дело продолжил поэт, теолог и страстный патриот, боровшийся с немецким влиянием, Н.Ф.С. Грундтвиг, основавший Народные Университеты. По сей день он считается национальным героем и «главным пропагандистом» Дании.

Среди других ключевых моментов новейшей истории Дании – мирный переход страны к демократии после отказа короля от абсолютной власти и принятия конституции 1849 года. Трудно переоценить роль появления сельскохозяйственных кооперативов. Когда цены на зерновые упали из-за дешевого импорта из США, датские фермеры смогли быстро перейти от земледелия к свиноводству именно благодаря существованию сельхозкооперации.

Вскоре кто-то сообразил, какой бекон предпочитают к завтраку британцы, и придумал, как стандартизировать продукцию свиноводства, чтобы она соответствовала этим требованиям. В результате трудящиеся Дании обрели свое истинное призвание.

Сегодня Дания – мировой лидер в свиноводстве, ежегодно производящий более 28 миллионов свиней на убой. Датские свиноводы обеспечивают примерно пятую часть мирового экспорта свинины, половину сельскохозяйственного и почти пять процентов всего экспорта из своей страны. Самое странное, что можно исколесить Данию вдоль и поперек и не увидеть ни одной пасущейся хрюшки.

Сам я практически ничего не знал о Дании, пока не начал приезжать сюда пятнадцать лет назад. И поэтому, прежде чем мы начнем проникать в секреты успеха датчан, я сделаю паузу, чтобы познакомить вас с некоторыми аспектами жизни страны. Они делают Данию прекрасным местом, но скорее всего вы о них не подозреваете. Это будут довольно беспорядочные зарисовки, но я полагаю, что они дадут неплохое общее представление:

• Пейзаж южной части острова Фюн (Fyn), холмы которого напоминают лежащую обнаженную женщину.

• Ланч из селедки с красным луком на ржаном хлебе, кружки пива Tuborg и рюмки ледяного шнапса, после которого чувствуешь себя приятно захмелевшим.

• Flodebolle – заварной крем в шоколаде на вафельной основе (слегка напоминает пирожные Tunnock's. Иногда вместо вафель используют марципан – не берите).

• Здесь всегда есть где припарковаться.

• Вид из зала нумизматики Национального Музея на королевские конюшни и задний фасад дворца Кристиансборг – здания датского парламента.

• Слово overskud, означающее что-то вроде запаса сил. Например: «Я сейчас не могу подстригать газон. После такого обеда, да еще с выпивкой, у меня никакого overskud нет». Не знаю, как я жил раньше без этого слова. И еще одно классное датское слово – smask. Это противный хруст, который иногда производят люди, жующие яблоко или кукурузные хлопья, или дикторы на радио, когда у них пересохло во рту.

• Выпь, которая воет за окном, как сирена, пока я пишу эти строки.

• Моя встреча с премьер-министром Дании. Он вышел на одну из главных торговых улиц Копенгагена, чтобы пообщаться с народом перед выборами. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

• Бензозаправка по проекту архитектора Арне Якобсена на набережной Страндвейен – самая красивая бензозаправка в мире.

• Телесериал Klovn – скандинавская версия «Умерь свой энтузиазм», намного более жесткая, чем оригинал.

• Поездка в Баккен – старый парк развлечений к северу от Копенгагена. Это лучший из известных мне способов совершить путешествие во времени в 1968 год.

• Грудные дети в колясках, спящие на улице перед кафе, – обычное явление по всей стране и в любую погоду. Бывшая сотрудница администрации президента Дж. Буша-старшего Кэтрин Остин Фиттс в свое время предлагала составлять Рейтинг Эскимо. Речь шла о том, сколько людей в каждой конкретной стране уверены, что их ребенок может сходить в ближайший магазин за мороженым и вернуться, не подвергаясь опасности. Дания наверняка была бы во главе этого рейтинга.

• Слово Pyt. Презрительное восклицание, которое можно приблизительно перевести как: «Да ладно, не стоит с этим заморачиваться». Тут у нас вечеринка на Иванов день, а обещают дождь? Pyt med det! («Да и pyt с ним!»)

• В кино продают вино и пиво, которые можно брать с собой в зрительный зал. Что может более свидетельствовать о развитой культуре общества?

• Актер Еспер Кристенсен (мистер Уайт из фильма «Казино “Рояль”»), чья кислая мина отражает всю трагедию мироздания.

• Гибискусы, прорастающие между валунами вдоль каналов копенгагенского острова Кристиансхавн.

• Серая гамма интерьеров на полотнах Вильгельма Хаммерсхея.

• LEGO «Звезда Смерти».

Могут ли вкусные пирожные, малосольная селедка и сложные игрушки-конструкторы составлять рецепт человеческого счастья? Наверное, нет (хотя по мне – да). За успехами Дании и непреходящим, достойным олимпийского золота, счастьем ее жителей стоит намного больше причин.

3 Джини

Мы возвращаемся на вечеринку в летнем доме моего приятеля. Наверное, самое удивительное в этой тусовке – разнообразие ее участников, куда более широкое, чем это принято у меня на родине. Я успел пообщаться не только с гинекологом, винным критиком, членом парламента, несколькими театральными деятелями (хозяин дома – певец) и несколькими учителями (без учителей не обходится никогда), но и с ремесленниками, поварами, одним грузчиком и многими представителями бюджетного сектора, в том числе медсестрой, социальным работником и музейным администратором.

Здесь присутствует звезда датского телевидения, ведущая вечернего шоу: в данный момент она общается с кровельщиком. За моей спиной член парламента увлеченно обсуждает шансы Дании в каких-то гандбольных турнирах с человеком, который выращивает по соседству клубнику.

Похоже, датчане обладают редким умением запросто общаться друг с другом вне зависимости от возраста, социальной принадлежности или взглядов. Равенство дается им без труда. Однажды на дне рождения нашего знакомого его бабушка в возрасте за восемьдесят провела весь вечер, весело болтая с самым известным местным рэпером.

Этому сильно способствует то, что Дания в основном состоит из представителей среднего класса, или, как вас будут уверять датчане, является бесклассовым обществом. Создание такого общества равных возможностей (как материальных, так и гендерных) во многом определяло социально-экономическое развитие страны на протяжении последнего столетия. Есть одна стихотворная цитата, которую, как и строки Хольста про «То, что потеряно…», знает каждый датчанин. Она принадлежит Н.Ф.С. Грундтвигу: Og da har I rigdom vi drevet det vidt, nar fa har for meget og foerre for lidt (И мы решительным шагом пойдем к равенству, когда избыток есть лишь у немногих и где почти никто не бедствует).

Звучит как утопия, однако в общем и целом датчанам это удалось. По словам историка Тони Холла из книги «Скандинавия: враждуя с троллями», в основе народных университетов Хардтвига лежала задача «по мере возможности учить людей тому, что, вне зависимости от своего социального положения и рода занятий, они принадлежат к одной нации. В этом смысле у них общая мать, общая судьба и общая цель». В результате, как пишет журнал New Statesman, «уровень жизни 90 процентов населения [Дании] примерно одинаков». Это поразительное экономическое равенство лежит в основе успехов и жизненного счастья не только датчан, но и жителей Скандинавского региона в целом. Чтобы понять, почему это так, мы сделаем краткий экскурс в Северную Италию конца XIX века.

Итальянский ученый Коррадо Джини родился в 1884 году в семье богатых землевладельцев из Тревизо. Он был исключительно способным ученым и в 26 лет уже возглавлял кафедру статистики Университета Кальяри. Еще в начале своей карьеры сухой, властный и трудолюбивый Джини познакомился с Муссолини и после прихода дуче к власти стал руководителем Центрального Статистического Института. К концу жизни он получил всеобщее признание как величайший итальянский статистик, открывший новые направления в демографии, социологии и экономике.

Именно благодаря Джини мы имеем то, что многие считают главным научным подтверждением причины скандинавской исключительности, а также подсказку для ответа на извечный вопрос – как стать счастливым?

Это коэффициент Джини – статистический метод анализа распределения благосостояния страны, который был впервые представлен в 1921 году. Коэффициент Джини показывает, какую часть годового дохода населения следует перераспределить, чтобы достичь равного благосостояния всех членов общества. В наши дни он остается наиболее лаконичным способом одной цифрой показать неравенство внутри группы людей (мне говорили, что на самом деле это не совсем коэффициент, но я предлагаю оставить этот вопрос взъерошенным гражданам в очках и со следами мела на манжетах).

Коэффициент Джини каждой страны определяется степенью отклонения фактического распределения доходов ее населения от абсолютно равного (то есть когда все одинаково богаты/бедны). Последнее графически изображается диагональю под углом в 45 градусов. Отклонения от этой нулевой оси создают диаграмму так называемой кривой Лоренца, которая обозначает распределение доходов или благосостояния в виде изящной параболы бедности и богатства.

Пространство между кривой и диагональю описывается коэффициентом отношения, который обычно выражается частным. Чем ближе кривая Лоренца страны к идеальной линии всеобщего равенства, тем ближе к нулю значение коэффициента Джини и больше равенства в стране. Чем больше кривая отклоняется от диагонали, тем значение коэффициента ближе к единице и тем больше расслоения по имущественному признаку в данном обществе.

Возможно, вы по уважительным причинам не сможете составить мне компанию в этом увлекательном, познавательном и веселом путешествии по Скандинавии. (А зря! Впереди много всякого интересного про секс, насилие, алкоголь и нацистов.) Если вы хотите почерпнуть из этой книги только одно сокровенное знание, то оно, пожалуй, будет заключаться в следующем. Согласно мнению множества светочей антропологической, политической, социологической и экономической мысли, в том числе лауреата Нобелевской премии в области экономики Джозефа Стиглитца и писателя Фрэнсиса Фукуямы, а также глубокоуважаемой Организации Объединенных Наций, коэффициент Джини указывает не только на равенство в сообществе, но и на то, насколько счастливы и здоровы его члены.

Самое обсуждаемое и политически значимое исследование на тему равенства на основе коэффициента Джини было опубликовано эпидемиологами Ричардом Уилкинсоном и Кэйт Пиккетт в 2009 году. В своем труде, озаглавленном «Ватерпас: почему равенство лучше для всех», они используют статистические данные (в том числе данные ООН и Всемирного Банка) для сравнения двадцати трех богатейших стран мира. С их помощью ученые берутся доказать, почему общества с большей степенью равенства своих членов лучше тех, где царит неравенство.

Каждый график, приведенный Уилкинсоном и Пиккетт, служит подтверждением их тезиса: имущественное расслоение напрямую связано со всеми социальными проблемами, от которых страдают страны Запада – от ожирения до преступности, наркомании, психических расстройств и депрессий. Проблема не в абсолютных значениях бедности и богатства, а в разнице между низкими и высокими доходами. Иными словами, хотя понятие бедности в Великобритании сильно отличается от камбоджийского, тот факт, что посудомоечная машина есть у большего количества британцев, отнюдь не гарантирует, что преступность у них ниже, а сами они чувствуют себя более здоровыми или счастливыми. Как писала в рецензии на эту книгу The New York Times:

«США – самая богатая страна в мире, которая тратит на здравоохранение больше любой другой. Однако в Греции, где доходы населения примерно в два раза ниже американских, младенческая смертность случается реже, а средняя продолжительность жизни выше».

Графики и таблицы Уилкинсона и Пиккетт демонстрируют, что в странах с самой высокой степенью материального расслоения (США, Великобритании и, что интересно, Португалии), то есть там, где доходы 20 процентов самых обеспеченных в девять раз выше доходов 20 процентов наименее обеспеченных, наблюдается высокая концентрация социальных проблем. В странах, где доходы распределены более равномерно, общество не так сильно поражено разными видами социального зла.

Самый радикальный вывод состоит в том, что неравенство влечет за собой одинаковый стресс и для бедных, и для богатых. Чем меньше равенства в обществе, тем меньше удовлетворения приносит человеку его благосостояние. Стресс неравенства не только порождает зависть и заставляет желать «Ауди А8» ближнего своего. Он ведет к депрессиям, алкогольной и наркотической зависимости, чувству обреченности и физическим страданиям, а также к преждевременному старению. Эти факторы затрагивают все население в целом.

Коротко говоря, благосостояние каждого человека, богатого или бедного, зависит от благосостояния окружающих. Богатым среди бедных приходится непросто. Они больше склонны к показному потреблению (неслучайно в странах с сильным материальным расслоением корпорации активнее тратятся на рекламу) и чаще опасаются, что их лишат нажитого непосильным трудом.

Аргументы в пользу равенства звучат убедительно, но у него есть и критики, с доводами которых мы вскоре познакомимся. Пока же я вижу одно яркое противоречие: если эта теория экономического равенства справедлива, то самой счастливой страной мира должна быть страна с максимальным уровнем экономического равенства. Однако это не так. Хотя рейтинг стран по коэффициенту Джини ежегодно изменяется, лидирующую позицию в нем обычно занимает Швеция или вполне сравнимая со скандинавским миром Япония.

Дания, которую считают самой счастливой на свете многие ученые, организации и Опра Уинфри, занимает пятое или шестое место – самое низкое из всех скандинавских стран. Можно считать коэффициент Джини лучшим индикатором равенства доходов, а равенство доходов – главным фактором социальной утопии. Почему же тогда именно датчан, с их самыми высокими налогами, самыми скромными материальными ресурсами, самым слабым здоровьем, самой постыдной историей, ужасной поп-музыкой и самой слабой экономикой в скандинавском сообществе, регулярно называют самыми счастливыми людьми на планете? Почему не шведов, у которых и равенства побольше, и успехи намного очевиднее?

Я запутался и позвонил Ричарду Уилкинсону.

Профессор Уилкинсон вздохнул и сказал: «Что ж, возможно, мой ответ вас огорчит. Я не думаю, что стоит так сильно доверять этим международным показателям счастья. Например, для американца сказать, что он несчастлив, означает признать себя неудачником, а японец может едва ли не гордиться этим. Есть целый ряд системных проблем с субъективными показателями, связанными с неравенством, – например, с тем, как люди понимают слово «счастье» или как они видят себя. Я не хочу сказать, что эти опросы бессмысленны, но я бы не стал всерьез опираться на их результаты. А вот наши показатели объективны – смертность, ожирение и так далее».

Он прав, у исследований счастья есть очевидные недостатки. Счастье – субъективное понятие, оцифровать его непросто, к тому же, как верно заметил Уилкинсон, у разных людей разные представления о счастье. Понятие счастья у скандинавских народов может отличаться от представлений о нем боливийца или тутси.

Мне стало казаться, что все эти опросы ходят по кругу. Датчане отдают себе отчет, что мир считает их самыми счастливыми, и вполне возможно, это знание подсказывает им ответы на вопросы анкет. Но это так, мысли вслух.

Уилкинсон и другие эксперты в этой области, такие как эпидемиолог из Университетского Колледжа Лондона Майкл Мармот (один из ведущих в мире исследователей неравенства в сфере здравоохранения), считают, что значительно более точное представление о благополучии человека можно получить на основе анализа его здоровья. Это эффективнее, чем задавать вопросы, чувствует ли он себя счастливым, удовлетворенным и довольным.

К сожалению, показатели датчан в области здоровья выглядят удручающе. Согласно недавнему отчету Всемирного фонда исследования рака, они на первом месте по онкологическим заболеваниям (326 случаев на 100 000 человек по сравнению с 260 в Великобритании, которая находится на двенадцатом месте). Средняя продолжительность жизни датчан ниже, чем в остальных скандинавских странах, а количество потребляемого алкоголя на душу населения выше, причем по этому показателю они обошли даже знаменитых любителей поддать – финнов.

«Да, датская медицинская статистика выглядит плохо, и это многих озадачивает, – усмехнулся профессор Уилкинсон. – Считается, что это из-за курения. Но между этими соцопросами и фактическим здоровьем населения – огромная пропасть. Зачем заниматься примитивными расспросами про счастье, если у нас есть объективные показатели благополучия?»

Я не смог полностью убедить себя в том, что коэффициент Джини – альфа и омега. Меня не покидала мысль, что в обществе, достигшем высокого уровня материального равенства, счастье людей, возможно, определяется какими-то еще более важными факторами.

И я начал думать, что это за факторы.

4 Ролевые игры

«Скарамуш, скарамуш… – Мы на цыпочках входим в школьный актовый зал. Четыреста пар глаз на мгновение устремляются на нас, а затем снова утыкаются в ноты. – … Ты нам спляшешь фанданго?»[20]

Моя жена знает, как устроен хор, поэтому она моментально определяет, где стоит группа сопрано. Я понятия не имею, кто я – сопрано, тенор или фальцет. Но я делаю вид, что всю жизнь пел в хоре, пристраиваюсь на свободное место и начинаю беззвучно шевелить губами и покачивать головой в такт музыке.

Слишком общительным меня не назовешь. Некоторые вообще считают меня нелюдимым. Это не очень справедливо, хотя для меня и впрямь почти ничего нет лучше вечера, проведенного на диване в компании записей выдающихся матчей Ларри Сандерса[21] и коробки апельсинового печенья. Датчане же, в отличие от меня, – наверное, самые компанейские люди на свете. По данным датского аналитического агентства Mandag Morgen, 43 % населения страны в возрасте старше шестнадцати лет состоят в каких-либо ассоциациях, клубах, союзах, обществах или объединениях. Это больше, чем где-либо еще в мире.

В ближайший круг общения среднестатистического жителя Дании входит 11,8 человека, тогда как у британца этот показатель равен 8,7. В стране 83 000 местных и 3000 общенациональных ассоциаций и обществ, и среднестатистический датчанин состоит членом трех таких объединений. Среди них – группы по интересам и совместному проведению досуга, например Клуб Наблюдателей за Выпями или Датская Ассоциация Зефира в Шоколаде, и сохранившие свою влиятельность профсоюзы, в которых состоит почти четверть населения (1,25 миллиона человек). Государственная поддержка их деятельности закреплена законодательно в Folkeoplisningslov, то есть в Законе об образовании. Местные власти всячески содействуют объединениям, в том числе финансами и бесплатными помещениями.

Сейчас датчане особенно увлечены ролевыми играми. Нарядившись в персонажей «Властелина Колец» и вооружившись бофферами (так называется бутафорское оружие для ролевых игр), они уходят в леса и воспроизводят жестокие сражения из любимых произведений. А еще здесь есть 219 кружков любителей народного танца, но встреча с ними в Дании так же маловероятна, как и встреча со свиньей.

Датские клубы объединяют людей, принадлежащих к самым разным слоям общества. Например, в индорхоккейной[22] команде моего друга играют заводской рабочий, врач, несколько менеджеров среднего звена и лесничий. Другой мой приятель каждую среду устраивает футбольный матч в Parken (это парк за национальным стадионом) с участием госслужащих, художников-оформителей и пиарщика. В команде любителей викторин, которую собирает в пабе еще один знакомый, участвуют целых два академика, еще один пиарщик (их в Копенгагене великое множество), продавец магазина и немыслимой крутизны английский журналист – лауреат множества премий.

Эти клубы, ассоциации и сообщества – одно из проявлений замечательной социальной сплоченности датчан. Они выглядят намного более tilknyttet (тесно связанными друг с другом), чем мы. Вы наверняка знаете «теорию шести рукопожатий», предполагающей, что всех людей на Земле разделяют не более пяти уровней общих знакомых (и шести рукопожатий соответственно). По моему опыту, датчан разделяет не более трех уровней или того меньше. Когда на каком-нибудь мероприятии встречаются два незнакомых между собой датчанина, им нужно не больше восьми минут, чтобы найти либо общего друга либо как минимум приятеля этого друга (я засекал время!). Больше трех уровней встречается очень редко.

Логично предположить, что такая социальная сплоченность тесно связана с другим фактором, который часто упоминается в обсуждениях феномена датского счастья, – необычайным уровнем взаимного доверия. Оно высоко развито во всех Скандинавских странах, но сильнее всех на планете доверяют окружающим датчане. Согласно данным опроса, проводившегося ОЭСР в 2011 году, высокую степень взаимного доверия подтвердили 88,3 процента датчан – это больше, чем в любой другой стране. За Данией расположились, соответственно, Норвегия, Финляндия и Швеция. Великобритания оказалась на зачетном десятом месте, но вот США провалились до 21-го в списке из 30 стран, где проходил опрос.

В том же опросе 96 процентов датчан сказали, что у них есть знакомые, на которых можно положиться в трудную минуту. Они доверяют даже своим политикам – это подтверждает 87-процентная явка на всеобщих выборах. Другие исследования показали, что Дания – одна из немногих стран, где уровень доверия неуклонно возрастал на протяжении последних пятидесяти лет. Согласно ежегодному Индексу восприятия коррупции, наименее коррумпированными странами мира являются Дания и Финляндия, за ними с небольшим отрывом следуют Швеция и Норвегия.

Любой городской житель знает – обезличенность и ощущение потерянности порождают дефицит ответственности и доверия. Когда многие узнают в лицо окружающих, получается прямо обратный эффект. Вот один из примеров. Когда я впервые переехал жить в Данию, то стоило мне (как я считал, обоснованно) посигналить другому водителю или пешеходу, мой датский пассажир морщился и шипел: «А что, если они тебя знают?» Понятно, что это мелочь, но я убежден в том, что высокий уровень взаимосвязей между людьми влияет на все, начиная от статистики преступности и до количества проявлений альтруизма. Причем шансов на то, что бескорыстный поступок будет замечен и получит широкую известность, в таком обществе намного больше.

Единственная странная аномалия в этом смысле – правила хорошего тона. Здесь датчан вместе со всеми остальными скандинавскими странами постиг полный провал. С точки зрения англичанина, датчане кажутся фантастически грубыми и невежливыми людьми. Как-то мне объяснили это явление как своего рода «извращенный эгалитаризм»: «Ты ничем не важнее, чем я, поэтому у меня есть полное право толкнуть твою тележку в супермаркете». Вряд ли я когда-нибудь смогу примириться с брутальной скандинавской грубостью (хуже всех в этом плане, как мы убедимся позже, шведы). А еще они налево и направо сыплют словом fuck – в рекламе, детских книжках, церквях, где угодно. Это сильно огорчает американцев и мою маму.

Наверное, неслучайно самые счастливые на свете люди в то же время самые общительные и доверчивые. Мне хотелось побольше узнать, как связаны между собой эти три изначальных элемента датского характера, и я согласился поучаствовать в неделе хорового пения вместе с женой и детьми. Каждое лето эта неделя проходит в идиллическом городке Теннер в южной Ютландии на границе с Германией. Я решил сам ощутить тот позитив, который датчане черпают из своего коллективизма, из своих так называемых занятий третьего рода. А что может быть более коллективным в стране коллективистов, чем собраться вместе и попеть популярные песенки семидесятых – восьмидесятых годов?

План следующий: мы приезжаем вечером в воскресенье и следующие пять дней репетируем программу из десятка песен, которую в пятницу вечером исполним для публики. Большинство участников хора живет в одном хостеле, поэтому мы будем завтракать, обедать и ужинать вместе, а по вечерам развлекаться совместным исполнением других популярных датских песен и религиозных гимнов.

Это была чудесная возможность окунуться в рай датского коллективизма, но на самом деле всю эту неделю я испытывал серьезный дискомфорт. Я подробнее расскажу об этом в другой главе, но, возможно, слова «хостел» и «религиозные гимны» уже подсказали вам правильный ответ.

Практически все мои коллеги по хору (в этом году их целых четыреста – рекордное число) – старшего, среднего или пожилого возраста, все без исключения белые и в подавляющем большинстве это госслужащие. У меня нет с ними почти ничего общего, но это моя проблема. На самом деле мое отличие от них оказалось очень полезным: оно позволило наблюдать за происходящим несколько отстраненно. Вскоре я понял, что передо мной – замечательная метафора сплоченности, доверия и коллективизма скандинавских народов.

Тому, кто когда-либо пел в хоре, это покажется само собой разумеющимся. Но меня поразило, как каждый из участников старается петь в унисон с остальными, будучи уверен, что если он сфальшивит, перепутает темп или слова, то может положиться на других и дождаться знакомого места. Эти четыреста человек съехались из разных уголков Дании не просто потому, что любят петь – они хотят петь вместе. И это легко понять. Хоровое пение – благотворный и трогательный опыт осознания силы коллектива: переплетающиеся голоса сливаются и взмывают ввысь на восходящих потоках единения и взаимного доверия. Это общественный капитал с музыкальным сопровождением.

Как проявляется взаимное доверие в других областях жизни датского общества? «Неужели датчане действительно не привязывают свои велосипеды?» – спросила меня как-то ведущая британской радиопрограммы, которая явно смотрела на этот регион сквозь розовые очки. Нет, в Копенгагене их привязывают и ставят на замок, но за городом незапертые дома, автомобили и велосипеды – обычная картина. Вдоль деревенских дорог выставлены на продажу фрукты и овощи, и расплатиться за них можно, просто положив деньги в стоящую рядом копилку. Я уже упоминал о том, что датчане спокойно оставляют малышей в колясках перед входом в кафе или в магазин. Часто даже 6–7-летним детям разрешают самим ездить на велосипеде в школу и обратно.

Кроме этих нескольких примеров, мне не пришло в голову никаких подтверждений особой доверчивости датчан. В конце концов, расплатиться за придорожные покупки через копилку можно и в английской глубинке, а любая датская газета полна историй о местных мошенниках, контрабандистах, жуликах и аферистах. (Когда мы обсуждали все это с моим датским издателем, он сказал, что больше доверяет шведам. «Им просто в голову не приходит, что можно соврать или обмануть».)

Мне стало любопытно: как можно измерить уровень взаимного доверия в обществе? Оказалось, что это на удивление просто.

«Людям задают вопрос: «Насколько, по вашему мнению, можно доверять другим в вашей стране?» – говорит Кристиан Бъорнскоф, доцент кафедры экономики местного университета Орхуса – второго по величине города Дании. Ветреным весенним днем мы разговариваем в полутемном кафе в центре города.

Например, в опросе «Евробарометр», который проводится в Евросоюзе, есть вопрос: «Можно ли в целом доверять большинству людей или следует проявлять осторожность?» Свой ответ надо оценить по десятибалльной шкале. По ответам датчан можно сделать вывод, что они не только самые доверчивые, но и самые надежные. Ведь «люди» из вопроса – по определению, соотечественники (если спрашивают американцев, то это будут американцы).

Бъорнскоф, эксперт по вопросам общественного доверия, субъективной оценки благополучия и степени удовлетворенности жизнью, рассказал о нескольких показательных исследованиях в этой области. «В 1990-х годах проводился эксперимент с бумажниками. Их оставляли на виду в разных городах мира, а затем считали, сколько из них было возвращено [этот опыт проводил в 1996 году журнал Reader's Digest]. Больше всего бумажников возвращали там, где люди больше говорили о доверии друг к другу. Единственными странами, где вернули все бумажники, оказались Норвегия и Дания. Мне казалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но два года назад датский телеканал TV2