Читать онлайн Конвейер смерти бесплатно
Об авторе
Родился в 1961 году в Кемеровской области. Ветеран войны в Афганистане, награжден двумя орденами «Красная Звезда», медалями, майор запаса.
Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза российских писателей, литературный секретарь Международной федерации русских писателей. Автор 15 книг прозы. Председатель секции военно-патриотической, приключенческой и детективной литературы. Лауреат нескольких литературных премий и благотворительного движения «Золотой пеликан». В настоящее время участник борьбы с пиратством в зоне Индийского океана.
Глава 1. Карательная операция
Ночное небо простиралось над землей, словно гигантский черный шатер. На нем мерцали звезды, как всегда, холодные и далекие. Легкий ветерок шевелил волосы, освежал лицо. Я постепенно приходил в себя.
Да и как не разнервничаться, если из ста тысяч возможных претендентов выбрали меня, единственного. Один шанс из ста тысяч. А ну как и правда получится? Я – Герой Советского Союза!!! Москва, Кремль, академия…
Тьфу ты, черт! Совсем ум за разум зашел. Иду, куда ноги ведут, дороги совсем не вижу. Удивительно, что о бордюры не запинаюсь и в колючки не забредаю. Шальные мысли надо гнать из головы, а то и до беды недалеко. Вознесешься в мечтах до самых небес – вот тут-то тебя пуля на земле и срежет. Не летай, не воспаряй. Будь проще! Живи, как раньше жил.
– Эй, лейтенант, ты чего сам с собой разговариваешь? Пьяный или совсем от войны чокнулся? Завоевался, служивый? – услышал я сзади веселый женский голос.
От неожиданности чертыхнулся в сердцах:
– Черт побери! Понаставили бордюрных камней, чуть в темноте ногу не сломал.
– А ты ходи и под ноги гляди, меньше мечтай, – насмешливо сказала, поравнявшись со мной, кладовщица Лариска.
– Да, действительно задумался. Устал очень. Не живем, а существуем. Как собаки – и даже хуже. У собак хоть отдельная будка есть, а нас общаги и той лишили. Из батальонного модуля выселили к бойцам в казарму. Один взводный на сейфе спит, другой – на столе, а я обычно на полу – в ленинской комнате на надувном матрасе.
– Бедненький! Надоела, наверное, жизнь половая? – расхохоталась женщина.
– Жизнь половая не надоела, потому что ее нет совсем. Просто устал ночевать в спальном мешке на пыльном полу.
– Тебя даже жалко стало. Пойдем, чаем напою. Хочешь?
– Хочу! Всего хочу!
– А вот насчет всего ты не угадал, место занято, пролетаешь, как фанера над Парижем!
– Ну, чай так чай, – вздохнул я и побрел следом.
В крохотной комнате стояли шкаф, стол и две застеленные кровати. Близость женщины возбудила плоть, взбудоражила – и только лишний раз расстроила. Я выпил, обжигаясь, большой стакан крепкого душистого чая с вареньем. Опустошил второй и попросил третий.
– Ты меня глазами скоро разденешь и съешь! Топай домой. Хватит сидеть и таращиться. Чаепитие окончено! Скоро Сашка должен объявиться. Зайдет, а тут молодой лейтенант меня компрометирует! – рассмеялась Лариска и, потянув легонько за руку, вытолкнула за дверь.
«Вот черт, как все нелепо получилось», – рассердился я на себя. Зачем пришел? Сам не знаю. И сердце, вместо того чтобы успокоиться во время прогулки на свежем воздухе, наоборот, еще пуще колотится. Давление, чувствую, поднялось до критических пределов.
Поманили меня большой наградой начальники и сбили с толку. А потом еще махнула зазывно юбкой ведьма-деваха. Одни душевные расстройства… Ну хватит напрасно переживать. Конец прогулке – спать пора.
Рано утром стремительная постановка задач и сбор по тревоге. Батальон погрузился на технику и отправился на Баграмскую дорогу проводить карательную операцию. Отольются солдатские слезы тем, кто устроил фейерверк из «наливняков».
Шедший впереди колонны танк с тралом задавил несколько мин. В конце концов после подрыва мощного фугаса каток трала отлетел в виноградник. Пока танкисты навешивали новый и заменяли контуженого механика, батальон открыл по «джунглям» шквальный огонь изо всех стволов. Ветви деревьев, виноградные лозы трещали и падали, скошенные пулями и осколками снарядов. После точных попаданий артиллерии крыши и стены нескольких строений завалились внутрь карточным домиком. В садах, как песчаные фонтаны или гейзеры, десятками взметались вверх взрывы, а затем оседали, барабаня вокруг комьями земли. Над кишлачной зоной нависла сплошная пелена из дыма и пыли, мешающая и дышать, и смотреть.
Я залез в башню на место наводчика и принялся посылать очередь за очередью по кромкам высоких дувалов. Сначала бил по развалинам, а потом переключился на самый огромный в кишлаке двухэтажный дом. Довольно занятное времяпрепровождение – высаживание ворот и вышибание остатков стекол. Чувствуешь себя первобытным варваром. Строения вокруг проселка рушились, осыпались, горели, но людей в них не было – ни одной живой души. Боеукладка в машине вскоре закончилась. Пока оператор занимался прокачкой второй ленты, чтобы продолжить стрельбу, я выбрался из башни. Канонада затихла, перестали свистеть пули и осколки, и можно оглядеться.
Вдоль проселочной дороги по арыку протекал поток мутной глинистой воды вперемешку с мусором. Вода – это жизнь. А плохая вода – плохая жизнь, и жизнь в округе соответствовала воде в сточной канаве. Отплевываясь от пыли и мошкары, я присел на глиняный край арыка. Сняв обувь и носки, я окунул ступни в эту жижу. Теплая киселеобразная жидкость освежила, но, разглядывая грязный поток, я содрогнулся от отвращения при мысли о зараженной гепатитом, тифом, дизентерией и холерой воде, которая протекает у меня под ногами. Вся эта нечисть только и мечтает, чтобы проникнуть в мой молодой здоровый организм. А сколько заразы витает вокруг нас в воздухе! Бр-р-р! По-хорошему, взять бы территорию Афганистана да вымыть с хлоркой, чтоб обезвредить и обеззаразить. И аборигенов хорошенько помыть не мешало бы в русской баньке, с парком и веничком. Правда, отмыв тело от грязи, они, возможно, сразу вымрут! С непривычки. Мы тоже постепенно привыкаем к местным условиям, но адаптируемся к антисанитарии плохо. Пьем воду из арыков, едим из грязных котелков немытыми ложками (в горах вода дороже золота) и часто по несколько недель не умываемся. Но вот что странно: я ни разу ничем не заболел! Мучаюсь только с гудящими от усталости ногами, ноющими коленями, да зубы крошатся от отсутствия фтора в воде и от твердокаменных сухарей. Правда, большинство наших бойцов не выдерживают. Медсанбаты и госпитали переполнены страдающими от инфекционных заболеваний.
Я плеснул водой на воображаемых микробов, стряхнул капли со ступней: «Кыш, проклятые!».
К моей БМП подошел озадаченный и хмурый Сбитнев, который вернулся с совещания:
– Ник, хватит балдеть! Обувайся, сейчас твои ноги снова вспотеют! Задач нарезали, мать их! Слева от дороги кишлак – название не выговорить – прочесать! Одной нашей славной ротой! Справа будет действовать вторая, а развалины впереди штурмует третья. Минометчики и артиллеристы с Баграмки произведут огневой налет, потом авиация отбомбится, и ровно через полчаса начало движения.
– Охренели, что ли, боссы? Ротой – на большущий кишлак? – удивился я.
– Таких кишлаков тут вон сколько! Цепью тянутся на восемьдесят километров! Что-то разведбат на себя берет, что-то восемьдесят первый полк, что-то десантура, и многие сотни домов останутся непроверенными. Прочешем только окраину, вдоль дороги. Нам предстоит загнать банду Карима в кяризы и там дымами потравить. Будем забрасывать лабиринты дымовыми минами и гранатами, минировать выходы из колодцев и, если получится, подрывать.
– С кем мне идти прикажешь? Взводных – полный комплект, поэтому хочу с тобой вместе вползать в зеленку. Не возражаешь? – спросил я.
– И какой будет наша задача дальше? – поинтересовался вклинившийся в разговор Острогин. – Что нам предстоит тут делать: осваивать виноградные плантации? Помогать дехканам собирать урожай?
– Сейчас не до шуток! Приказ: колодцы, которые мы обнаружим, травить. Пусть угорят к чертовой матери!
– Бедная чертова мама! Ей будет чрезвычайно тяжело унести мириады отравленных душ, – рассмеялся Острогин. – Доведите план действий, командир! Взвода работают вместе или поврозь? Куда идет мое войско из восьми человек?
– Выстраиваемся в линию и планомерно, не забегая вперед и не отставая, ползем по долине, сметая все на пути. С краю от дороги – первый взвод. Затем второй, дальше третий и ГПВ, – распорядился Сбитнев. – Я пойду с третьим взводом, замполит – с пулеметчиками. Мандресовов, после этой операции – раскрою секрет – уходит от нас, поэтому я пойду с ним. Оценю его работу.
Мы недоуменно переглянулись: куда?! Только прибыл! Опять теряем хорошего парня.
– Грабят! – возмутился я.
– Да, да! Уходит на повышение. На отдельный взвод. Будет вместо Арамова командовать гранатометчиками. Никто нас не грабит, – отмахнулся ротный.
– А Бохадыр куда? – удивился Острогин.
– Командир полка назначает Баху на место Габулова. Комбат приедет, согласуют с ним, и цепочка назначений двинется. Так что Мандресов, как Юлий Цезарь: пришел, увидел, вырос! Карьерист!
– А почему не Острогин? – удивился я.
– Сержу светит должность ротного! Зачем ему взвод? А Мандресов новичок, еще нужно научиться действовать самостоятельно, для дальнейшей перспективы роста. Замполит, тебя же наш Муссолини расспрашивал о Мандресове вчера?
– Ну, спрашивал. Так, между делом интересовался, что за человек. Почему комсомолец, а не коммунист? Я сказал: хороший офицер, а что комсомолец – исправится, сделаем коммунистом. Долго ли при обоюдном желании и с хорошими товарищами. Если упаковку «Si-Si» к тому же поставит и сверху коньяк!
– Поставишь? – посмотрел вопросительно Сбитнев.
– А надо ли? Может, я еще не созрел, сойду комсомольцем? – засмущался Мандресов.
– Тебе денег жалко или принципиальная позиция: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым?» – возмутился Сбитнев.
– Жалко! Тем более что я еще получку в глаза ни разу не видел.
– Увидишь! Ты, между прочим, и в коллектив не влился! После возвращения берешь чеки, вливаешься, а на следующий день – отвальная! Сдашь дела тому, кто тебя сменит, и шагай по ступеням карьерного роста. АГС – это кузница кадров нашего батальона. Оттуда двое роту получали и заместителями начальника штаба становились, и это только на моей памяти, – сказал Сбитнев.
– Он так вскоре нами командовать вернется! – усмехнулся Ветишин. – Санька, дай, пока можно, тебя в бок двину. Когда станешь большим начальником, не получится! – Сережка, смеясь, хлопнул Мандресова кулаком, и офицеры принялись весело мять бока Александру, радуясь возможности подурачиться перед боем. Мы заметно нервничали перед вхождением в зеленку, таящую постоянную угрозу.
Зеленка не подавала признаков жизни. Она была похожа на матерого аллигатора, затаившегося в болотной тине, ожидающего неосторожную, зазевавшуюся антилопу или газель, чтобы схватить за горло и утащить на дно. Такой антилопой сегодня могли оказаться мы.
Тишина становилась гнетущей. Казалось, вот она, рядом, мирная жизнь: по шоссе торопливо снуют автомобили, стараясь быстрее проскочить в город, женщины спешат с многочисленными детьми по своим делам, птицы щебечут в листве деревьев, солнышко светит. Идиллия! Но спокойствие было обманчивым. Ведь барбухайки несутся так быстро, чтобы проскочить до начала стрельбы, а мирное население не просто торопится по своим делам, а спешит подальше уйти от опасной зоны. Скоро и беспечные птицы петь перестанут…
Действительно, все вокруг резко переменилось после первого же артиллерийского выстрела. И тут, и там снаряды сплющили, словно гигантским молотом, нехитрые постройки, превратившиеся в пыль, вырвали с корнями вековые деревья, завалили метровой толщины дувалы.
Ну, с Богом! Удачи нам…
Духи, как оказалось, не ушли и не спрятались. Стоило сделать несколько шагов по враждебной территории, как мы попали под шквальный огонь мятежников. Конечно, то, что техника двигалась не одной колонной, а была развернута в линию, помогло прорваться вглубь. Пушки и пулеметы стреляли беспрерывно, пока не кончились боеприпасы в боеукладках. Стволы, перегреваясь, шипели. Вот и ближайшая цель – большой высокий дом за широкими стенами посреди густых зарослей виноградника. Лоза трещала, извивалась и наматывалась на гусеницы, мешая продвижению техники.
– Эй, сапер Курбатов, проверь вход! – приказал солдату Сбитнев.
Этот парнишка мне был знаком еще по прошлому году, когда Острогина окружили духи. Он и другой сапер, Аристархов, не бросили нашего взводного. Так втроем и отстреливались в течение двух часов от наседавших духов. Аристархову повезло, и он уже уехал домой живой-здоровый, а Курбатову, бедолаге, еще служить и служить…
– Курбатов, ты аккуратнее ходи. Не пропусти растяжку! Ноги береги! – похлопал я его по плечу.
Солдат нервно улыбнулся в ответ на мою заботу, махнул рукой и принялся осторожно проверять щупом тропу и подступы к воротам. Те оказались незакрытыми. Да и зачем? Запертые либо сломаем, либо подорвем, а древесина ой как дорога в этой стране!
Второй взвод начал внимательно осматривать строения, а мы с Бодуновым переместились к следующей хибаре. Стены тут были ниже, тоньше, сам же домик совсем обветшал, и только виноградник был еще гуще, чем везде.
– Бодунов, выбирай позиции пулеметам, а я в окрестностях пошарю, – сказал я прапорщику. – Возьму с собой сапера, пулеметчиков, наберу дымовушек и поищу кяризы в зарослях. Нужно заранее обезопасить себя, а то скоро духи, как тараканы, полезут оттуда на волю!
– Смотри на засаду не нарвись. Далеко не отходи! Если что, кричи о помощи! Услышу – прибегу, не услышу – не обессудь! Я тебя не посылал! – заржал прапорщик.
– Ты тоже кричи, не услышу – не помогу, а услышу – тоже не прибегу. Вас много, нас мало. Если уж тебе станет худо, то и от нашей помощи толку не будет, – рассмеялся я в ответ. – Обживайся, готовь обед, постреливай из «Утеса», но не перепутай меня с врагами!
– Не перепутаю! Сегодня у тебя физиономия без бороды, не ошибусь! Да и как же можно в Героя стрелять! Нельзя, пока живи!
В окрестностях за дувалом я обнаружил два колодца, а Зибоев отыскал еще один, прикрытый досками и засыпанный соломой. Десять дымовых мин улетели в глубокие жерла, туда же отправились осколочные гранаты, гулко громыхнувшие на глубине. Чтобы дым не поднялся наверх, а задержался внутри и пошел бы гулять по горизонтальным ходам, мы закидали выходы ветками и какими-то лохмотьями. Еще один дымовой столб клубился из глубины двора. Это Игорь шалил, обнаружив очередной потайной лаз.
– Товарищ лейтенант, в кяризе какое-то странное шебуршание! Послушайте! – окликнул меня из зарослей Лебедков.
– Сержант, может быть, вода течет, это ведь своеобразная система водоснабжения. Но могут и духи перебегать к нам в тыл. Чего прислушиваться! Тащи две дымовые гранаты и РГО! Сначала гранату кинь, а потом дымы, – распорядился я. Не дожидаясь, пока он их принесет и не заглядывая внутрь, я бросил во чрево колодца эфку. Граната, ударяясь о стенки, полетела вниз. Раздалось несколько шлепков по глине, а затем гулкий взрыв.
Лебедков повторил бросок, но более аккуратно. РГО взрывается сразу при ударе, поэтому сержант выпустил гранату из ладони точно над центром жерла кяриза. Мы отскочили за стену. Бух-бух! Гулко охнуло подземелье, и следом за эхом вверх взметнулись на излете осколки. Если их выбросило даже сюда, то и духам досталось. Не хочется смотреть вниз: есть шанс получить оттуда в лицо очередь. Я вообще не люблю разглядывать, что там, в глубине кяриза. Сооружения, конечно, занятно сделаны. Строились многие века. В мирное время в иной ситуации я бы их исследовал, но только не сейчас.
Юрка проколол дырки в дымовой мине, вставил запал, дернул за шнур дымовую гранату и швырнул вниз. Через пару минут клубы черного и белого дымов поднялись до уровня края колодца, который напоминал проснувшийся вулкан.
– Юрик! Возьмите доски, вон ту рогожу и прикройте выход! А то мы задохнемся от этой дряни! – заорал на сержанта спустившийся с крыши Бодунов.
– Нам вонь мешает, а представляешь, какой кайф ловят в штольнях духи! – засмеялся я, похлопав по плечу прапорщика. – Даже вошки и блохи на них подохнут! Вместе с хозяевами! Игорек, все, что есть, дымовые гранаты в подвал и в колодцы, может, вытравим их, как крыс. Оставим без воздуха. И над выходом растяжки надо поставить, а то ночью какая-нибудь сволочь полуживая вылезет и нас порежет.
Не торопясь мы опять осмотрели окрестности. Добавили новых подарков для обитателей подземелья, да так много, что от стелящихся по виноградникам дымов и самим дышать стало нечем.
– Где замполит? – услышал я крик радиста.
– Тут я! Чего нужно? – отозвался я, высовываясь из десантного отделения, где лежал, переваривая сытный обед, дремал, прячась от полуденного зноя.
– Ротный вызывает на связь!
– Ох-хо. Что ему не спится? Давай наушники.
Я взял радиостанцию и пробормотал:
– Слушает «Анкер-300».
– Молодец, что слушаешь. Храпишь, наверное, как сивый мерин? – насмешливо спросил Сбитнев.
– Зачем так, открытым текстом на весь эфир? Тем более что обвиняешь голословно. Нет, не сплю, беседую с бойцами, – ответил я, окончательно очнувшись от сна.
– Хватит болтать с пулеметчиками. Садись быстрее на броню и мчись пулей ко мне!
Вот черт, не даст отдохнуть! Садись, езжай! А зачем – не сказал! Не вздремнуть, не отдохнуть, не расслабиться.
– Зибоев! Бери пулемет и забирайся на бээмпэшку. Будешь меня охранять. Лебедков, заводите машину! – скомандовал я сержанту.
– Понял вас, командир! Вещи с собой брать? – поинтересовался Лебедков.
– Нет! Скорее всего, быстро вернемся. Это ротному что-то в голову взбрело! – Я потянулся до хруста в костях и крикнул Бодунову: – Игорек, я уезжаю на командный пункт, без меня не скучай!
Прапорщик оторвался от прицела «Утеса», помахал рукой и вновь припал к окуляру. Он уже битый час высматривал жертву. Но никак не мог найти затаившихся врагов в сплошной зеленой массе. Скорее сам дождется ответной пули снайпера.
– Игорь, хватит изображать хищника, схлопочешь пулю, лечить не будем. Лекарства дорогие! – сказал я, надевая нагрудник и набирая гранаты.
Бодунов помассировал шею, потряс руками, помял плечи и, перекатившись по крыше, спрыгнул вниз.
– Никифор! Ты меня бросаешь на произвол судьбы? Надолго?
– Кто ж его знает, что командиру надо!
– Нас и так только одиннадцать, а ты четверых забираешь! – проворчал взводный.
– Ты предлагаешь мне идти пешком и одному? Или согласен дать провожающим пулеметчика? – ухмыльнулся я.
– Да нет, я ничего не предлагаю. Но с двумя БМП как-то веселее, чем с одной.
– Вот и мне ехать на машине будет весело. Ничего, мы там не заночуем. Скоро вернусь. В карты я с ротным резаться не буду. Вовка – шулер! Всегда норовит обжулить, честно он просто не в состоянии играть. Наверное, донесение какое-нибудь составить и подать нужно, а сам думать и мозги напрягать не хочет. Для этого, вероятно, и вызывает.
– Да, Никифор! Насчет твоей шуточки про дороговизну лекарств: я в них не нуждаюсь и, думаю, всю жизнь покупать не придется. Год начальником медицинского склада был, для себя, детей и внуков запасы затарил.
– А спирт был? – удивился я.
– Нет! Чего не было, того не было. Был бы спирт – вы бы меня в Афгане не увидели. Я бы тогда отмазался от кадровиков! – вздохнул прапорщик. – Я, кстати, в Союз в командировку уезжаю после рейда. Вызов пришел в прокуратуру явиться.
– Какую прокуратуру? Почему раньше молчал?
– Обыкновенную, военную. Окружную. Недавно мой бывший склад сгорел, черт бы его подрал! Я уже в Афгане воевал, и на той должности после меня еще пара человек прослужили. А отчего он сгорел – непонятно, но подозревают всегда хищение. Теперь следствие идет, а я фигурант. Сказать о повестке никак не решался. Честно говоря, складу сам Бог велел загореться. Ах! Жалко, что у меня до сих пор нет Красной Звезды, как у тебя, Ник! Почему я не награжден?
– А ты чаще пьяным начальству попадайся. Мы ведь как только с рейда возвращаемся, так ты в первый же вечер нажираешься и в историю какую-нибудь встреваешь. Сколько твоих наградных листов Ошуев рвал собственноручно?
– Три. Два на медаль и один на орден, – вздохнул прапорщик. – Ох как пригодился бы орден сейчас! Орденоносцы первыми под амнистию попадают.
– Ты действительно много стащил добра? Признавайся!
– Да что я мог оттуда взять? До меня большая часть украдена была. Я, не желая оказаться крайним, рапорт написал и в Афган уехал. На проклятом складе лет пятнадцать один старый прохиндей обитал. Стопроцентный хохол! А я, молодой, совсем зеленый, после школы прапорщиков прибыл. Вроде имущество, как положено, принимал. А недостача оказалась на пять расстрелов! Этот гад после того, как мы днем стеллажи проверяли, ночью с бойцом-кладовщиком ящики и коробки с места на место таскал и переставлял. С караулом договаривался, вскрывал помещение и передвигал, менял местами, создавал видимость полного комплекта. Спиртом там давным-давно и не пахло. В бутылях для спирта вода оказалась! Обманул, сволочь старая! Когда я солдата на дембель провожал, он мне во всем признался. Выпили, поговорили по душам, боец и проболтался. Я, конечно, ему в морду дал, а самому – хоть вешайся! Что-то постепенно сумел списать, что-то восполнить. Осталось недостачи только на две смертных казни. Три года я мучился и решил сбежать. Нашел для замены молодого прапора и обманул его.
– Ну и при чем тут тогда ты? Он теперь, получается, стал крайним?
– Нет, – ответил Бодунов. – Вызывают тех, кто складом рулил, и одного за другим трясут. Дошла очередь и до меня. Объект сгорел три месяца назад, а я все это время хожу дрожу, запойно пью и жду, что дальше будет.
– Не потей, успокойся. Обойдется. Напишем тебе в тюрьму хорошую характеристику, медаль пришлем. Расскажем, как воюешь и под тяжестью пулеметов гнешься в горах. Сразу выпустят. Решат, что ты, сидя в тюрьме, будешь балдеть. А каторга – тут! Вернут назад в батальон без проволочек. По этапу! Ха-ха-ха! – рассмеялся я.
– Тебе смешно, а мне не очень, – вздохнул Игорь.
– Ну, не вздыхай! У тебя дома обыск был?
– Был. Квартиру и сарай перерыли, но ничего не нашли.
– Не там искали? – догадался я.
– Ага! Не там. Искали у жены в квартире, я у нее прописан, а те крохи, которые взял (как не взять, когда нет нигде ничего), у матери лежат. С женой-то я в разводе, в этом отпуске расстались.
– А чего так?
– Да надоела. Хуже горькой редьки. Ну ее.
– И с кем же ты отпуск проводил? На ком резвился?
– С кем, с кем… С ней же, со Стеллой.
– Ну ты даешь! – рассмеялся я.
– Не я, а она дает.
– Как же так, а говоришь, разошлись?
– Чудак-человек! Я чужой, что ли? Я свой! Мы после того, как бумагу в ЗАГСе получили, пошли это дело обмывать, – продолжил рассказ Бодунов.
– А почему в ЗАГСе разводили?
– Детей не завели, не успели, оба согласны на развод, поэтому все прошло быстро, без суда. И ей жить удобно. Пока я тут загораю, она вроде свободна и мужу не изменяет. Независимая, честная женщина. Развлекаться может сколько угодно. И мне хорошо, и я – вольный казак. Пошли мы с ней отметить изменение в семейном положении. Обмыли, потом внезапно обоим захотелось любви. Я говорю: дашь? Она в ответ – дам. Так и провели месяц. Что мне болтаться, кого-то искать? Когда проверенная подруга есть под боком. Да и квартира у нас маленькая, однокомнатная. Кровать одна, общая. Куда деваться?
– А дальше? – спросил я.
– Что дальше? Кино, танцы, пляж, пиво, вино и все та же испытанная общая кровать.
– Ну и зачем разводился-то? – опять непонимающе переспросил я.
– А хрен его знает! Надоела! – отмахнулся Игорь.
– И опять каждый день на Стеллу? Надоела, называется! – улыбнулся я.
– Развелся от нечего делать, потому что так захотелось.
– Чудак. Можно сказать, балбес!
– Можно и так сказать. А можно и грубее. Несерьезный я человек, – грустно подытожил Бодунов.
– А дальше что делать будете? После войны?
– Может, снова поженимся. Баба она неплохая, симпатичная, хозяйственная. Видно будет, как дальше жизнь пойдет. Для начала вернуться живым нужно! Зеленка, видишь, впереди какая суровая! Безбрежная и бескрайняя! И духов в ней не перечесть. Что судьбой предначертано – никто не знает. Сегодня не стреляют, а завтра пули да осколки засвистят вокруг.
– Ну ладно, ладно! Не грусти, поешь виноград, говорят, для мозгов сладкое полезно. Особенно тебе!
– Да он кислый какой-то! Дрянь. Только на брагу годится.
– Поищи и найдешь сладкий. Ладно. Не журысь, казак! Все будет хорошо! Поехал я. Не то наше ротное начальство обидится и рассердится.
Бронемашина, медленно покачиваясь на земляных грядках и межах, ползла по винограднику, перемалывая гусеницами стоящую рядами лозу. Плети трещали и скрипели под натиском тяжелого металла, тормозя движение, тянулись следом, оплетали траки и колеса, но все же обрывались, не выдерживая напора стального зверя. Но даже машина не смогла прорваться сквозь тройной ряд изгороди. Большой моток проволоки опутал гусеницу, и мы остановились.
Рахмонов тяжело вздохнул, вылез из-за рычагов и скомандовал наводчику:
– Скляр! Вылезь, помогать будешь. Застряли.
– Быстрее солдат, быстрее, – прикрикнул я на бойца. – Мы что мишенью торчать будем?
В эту минуту раздалась очередь из густого сада, и пули засвистели совсем рядом. Сидящие на броне посыпались на землю, как грибы из лукошка.
– Зибоев! Ты чего пулемет бросил? – заорал я на солдата. – Залазь обратно, стягивай пулемет вниз и лупи сквозь виноградник! Больше огня, больше шума!
Наводчик-оператор повернул башню и полоснул из пушки короткой очередью по кустарнику.
– Куда стрелять-то?! Никого не вижу! – завопил наводчик из башни.
Напрягая легкие, чтобы перекричать работающий на холостых оборотах двигатель, я проорал ему:
– Солдат, видишь четыре орешника?
– Те, что справа растут?
– Да! Вот туда и расстреляй ленту! Кажется, оттуда били!
Бум-бум-бум!!! Застучала пушка, и очереди 30-миллиметровых снарядов отправились искать свою жертву. Тр-р-р!!! Духи не желали отступать и отстреливались. Главное, чтобы у них не было гранатомета. Сожгут машину, гады! Та-та-та!!! Вновь просвистели пули над нами.
Зибоев перебросил с руки на руку для удобства тяжелый пулемет, повесил его на ремень и выпустил длинную-длинную очередь.
Я расстрелял четвертый магазин и понял: пора вызывать подмогу. Только собрался лезть на башню к радиостанции, как обстрел со стороны духов прекратился. Наступила напряженная тишина.
– Товарищ лейтенант! Я выдернул эту дурацкую проволоку из гусениц, можно двигаться, – обрадовал нас Рахмонов.
– Заползай в люк и вперед! Бойцы, на машину! Быстро! – приказал я, и машина осторожно двинулась к орешнику.
Со стороны командного пункта роты мчалась БМП, облепленная пехотой. На полпути к обстрелянной рощице мы встретились. Пехота спешилась и попряталась в винограднике. Мы с ротным упали в одну канаву.
– Что тут случилось? – поинтересовался Володя. – Бойцы целы?
– Солдат не задело, а почему про меня не спрашиваешь?
– Что с тобой станет – «Кощеем Бессмертным».
– Радует твоя уверенность в моей неуязвимости! Три-четыре духа долбили вот из-за тех деревьев и развалин. Мы им ответили, как смогли. Теперь они спрятались – молчат.
– Машины в линию, пехота сзади, вперед к рощице! Броня, непрерывный огонь! Пехота, бл… не спать, стрелять! – скомандовал ротный.
Через пять минут мы проверяли место, где была засада. Трупов нет, но следов крови уходящих в кяризы духов достаточно много.
– Уползли, гаденыши! – сказал Володя и выругался витиеватым матом. – Никифор, у тебя на машине остались дымовые мины?
– Есть, наверное. Сейчас спрошу. Лебедков, дымовухи не закончились?
– Последние, четыре штуки, – ответил сержант.
– Давай одну сюда в кяриз, а другую вон в тот старый колодец. Дыры нужно закрыть чем-нибудь, чтоб наружу дым не выходил и остался внутри.
Солдаты занялись делом, а мы с Володей присели под деревом.
– Чего вызывал? – спросил я.
– Задачу уточнить тебе хотел. От домов до дороги приказано территорию очистить и вытоптать. Чтобы пространство хорошо просматривалось проходящими колоннами. Сломать и разрушить дувалы, взорвать развалины, спилить деревья и задавить виноградники.
– Нормальненько! Тут работенки – на месяц! – возмутился я.
– Да нет, брат, на три дня! Не спи, работай. Сроки ограничены. И осторожней! Пусть сначала впереди саперы по винограднику ползают, противопехотки ищут. Пешком меньше бродить надо, кустарник машинами давить. Позже приедут дивизионные саперы и взорвут хибары. Сейчас у Ветишина танк поля утюжит, давит лозу, потом ко мне поедет трудиться. Ну, а когда у нас справится, пришлю его сюда.
– Спасибо за задачу! – ответил я.
– Пожалуйста. Но благодарность не ко мне, а к командиру дивизии. Я теперь даже в карты не играю, деревья лично топором подрубаю.
Четвертый день войска топтали поля и виноградники. С восхода до заката танки и БМП утюжили местность, превращая ее в лунный ландшафт.
Солдаты пилили и рубили яблони, груши, айву, орешник. Деревья в два обхвата подрывали пластидом, чтобы долго не мучиться. Подошедший на подмогу тягач заваливал массивные заборы-дувалы. Постепенно мы отвоевывали жизненное пространство для построения социализма в средневековом обществе. Дорога стала хорошо просматриваться через оставшийся реденький кустарник. Но работы еще оставалось непочатый край. Лоза цеплялась за гусеницы, наматывалась вокруг катков, скручивалась в длинный шлейф и тянулась толстыми кишками позади машин.
Бодунов и я по очереди садились на башню и командовали механиком, который укатывал кустарник. Пыль, гарь, мошкара забивались в глаза и рот через накинутый на лицо капюшон маскхалата. Природа сопротивлялась и боролась за свое существование, словно живой организм. Крупные грозди винограда с хлопаньем разлетались в разные стороны, скрип лозы напоминал стоны. Жалко, но что делать. Отсюда духи ежедневно сеют смерть. Тут их неприступная крепость, убежище, дом родной.
Время от времени то под гусеницами танка, то под моей БМП раздавались громкие хлопки, и я инстинктивно вжимался в броню. Это взрывались противопехотные мины и гранаты на растяжках, не причиняя, к счастью, вреда. Главное – не наскочить на противотанковую мину. Но что ей делать в поле? Ее место на автомобильной дороге. Фугасы обычно закапывают вблизи асфальта. А тут только растяжки, нацеленные для уничтожения пехоты.
Солдаты день и ночь мучились больными животами. Причина простая: виноград на завтрак, обед и ужин. Да и ночью на посту, что можно пожевать от скуки? Грязными руками отправляли в рот пыльные немытые плоды. А где их мыть? В мутном арыке? Там сплошь тиф и гепатит.
Народ обнаглел и заелся до такой степени, что отбирал лишь самые крупные и сочные виноградины, а остальные выбрасывал. Зеленая масса хлюпала под ногами. Кроссовки покрылись сладкой оболочкой, превратившись в приманку для пчел и ос. Бойцы порой даже руки мыли виноградом.
Нам – раздолье, а местным дехканам – горе и слезы. Виноград, конопля и опиумный мак – единственные средства к существованию. На время сбора урожая духи даже прекращают вести боевые действия и провоцировать наши войска. Старейшины спешат многочисленными делегациями к командованию, умоляя не стрелять, не проводить крупномасштабные операции. Наступает негласное перемирие.
На этот раз мы пришли раньше сбора урожая, и убирать после нас, скорее всего, будет нечего.
– Замполит! – заорал техник Федарович. – Ну сколько можно издеваться над машиной? Вы с Бодуновым хотя бы меняли бронемашину, а то все одну и ту же гоняете. Сожжете к черту бортовую передачу и фрикцион. Вам-то что, наездникам, слезли и наплевать! А я, старый хрен, опять буду крайним. Вернется из отпуска комбат и примется орать, что технику загубили! Подорожник ведь не спросит, кто именно машину заездил.
– Тимоха! Я же не для удовольствия катаюсь верхом на железяке. Знаешь сам, таков приказ комдива! Мне бы лучше у костра дремать и на огонь смотреть, наслаждаться дымком и ароматом жареных цыплят, – возразил я прапорщику – Садись на мое место и катайся.
– У меня другие дела, – ответил прапорщик. – Сейчас поеду в первый взвод. Там что-то случилось. Кажется, двигатель перегрелся. Убью и механика, и взводного.
– Ну-ну! Я думаю, Серж Острогин тебя, словно мамонт, затопчет и не заметит. Справишься, если только сверху камень ему на голову уронишь! А так, можешь разве что из-за угла материть и надеяться на свои быстрые ноги. Но, как спринтер, ты тоже слабоват. Лишь одно есть единоборство, в котором можно победить Серегу: перепить его! Тут ты – чемпион роты. Даже Игорь Бодунов со своей шахтерской закалкой спасует.
– Что вы ко мне привязались! Алкашом роты назначили! – возмутился Федарович.
– Никто тебя не назначал, сам вызвался. Ты и сейчас уже где-то браги выпил. Ладно, старый, не обижайся, – похлопал я примирительно по плечу прапорщика.
– А если обидишься, то я буду тебя воспитывать, помогу замполиту, – угрожающе пообещал вклинившийся в разговор Бодунов, поднося пудовый кулак к носу Тимофея.
– Воспитатели хреновы! – обиделся техник. – Когда загубите какой-нибудь агрегат, сами его и чините. – Отвозмущавшись, прапорщик забрался на броню и уехал.
По широкому двору бродили куры, роясь в пыли и навозе, а в двадцати шагах, спрятавшись за кучей мусора, лежал сержант Постников и тщательно целился.
– Бах! – И одна из кур, громко кудахтая, с перебитой лапой упала на землю.
– Бах! – Вторая запрыгала с перебитой ножкой.
– Бах! – Третьей курице пуля попала в голову, разнесла ее, и туловище, пробежав шагов пять, упало замертво.
Остальные птицы, хлопая крыльями, разбежались кто куда.
– Ну вот, на жаркое мясо закуплено! – обрадованно воскликнул Бодунов. – Сейчас отдам Зибоеву, пусть готовит. Смотри, лейтенант, какого я замечательного снайпера вырастил! Из пулемета стреляет, как на скрипке играет!
– Ты сравнил. Еще скажи, Николо Паганини! Пулеметно-скрипичных дел мастер, – усмехнулся я.
– Да! Мастер. Любую мишень покажи в наших джунглях, он тебе ее из «Утеса» в клочья разнесет! Талант!
– Нужно будет его натаскать, чтоб солдатами командовал и твоим замом сделать. А Мурзаилову следует звание присвоить и отправить сержантом во второй взвод. Пусть в чувство приводит исламское братство, – размышлял я вслух.
– Узбеки взвоют. У него не забалуешь. Кулачища-то, как у молотобойца и шуток не понимает, – улыбнулся Бодунов. – Они шелковыми вмиг станут!
– Не жалко будет отдавать?
– Нет! Хороших бойцов растить и выдвигать не жалко, да у меня и остальные как на подбор. Орлы! Гвардейцы!
Доломав придорожные кишлаки, заминировав кяризы и подорвав подозрительные развалины, взвода и роты теперь выползали на шоссе.
Жмущиеся к обочине афганцы с ужасом смотрели на результаты нашего вторжения в зеленку. Они тревожно переговаривались между собой, видимо, переживали. Детишки шумно возились в пыли, а женщины, закутанные в одежды с головы до пят, безмолвно сидели застывшими разноцветными столбиками. Паранджа на лице, тюк с вещами на голове, другой тюк в ногах. Рабыни… Конечно, в понимании цивилизованного человека. Однако вот пришли цивилизованные люди и разрушили их родные трущобы…
Операция закончилась успешно. Потерь нет. Теперь домой! Мыться, бриться, читать письма, возможно, целую неделю спать в чистой постели. До новых боевых.
К нашей колонне техники подошел батальон союзников, и афганский офицер спросил разрешения добраться до дороги вместе с нами. Ахматов и Губин посовещались, решили подбросить союзников. Жалко, что ли? Пусть едут. Главное, чтоб не сперли чего-нибудь!
Афганцы, весело болтая, забирались на технику, облепив броню как саранча. Вначале «сарбос» забрасывал торбу с вещами, мешок, чайник или какую-нибудь коробку, а затем влезал с помощью товарищей в кузов и бегал по машине в поисках удобного места. Ну, точно насекомые! Одеты они были кто во что горазд. В куртки, в шинели, в бушлаты. У одного на голове чалма (это сикх), у другого – кепка, у третьего – картуз, у отдельных избранных – каски. На ногах обувка от сапог до драных тапочек и калош.
Больше всего пассажиров уселось на головной танк комбата. Роман Романыч весело покрикивал на разношерстное воинство, призывая быстрее успокоиться. За телами «царандоевцев» было не видно брони танка. В конце концов аборигены разместились и выжидающе поглядывали на нас, надеясь на комфортабельную доставку к своим грузовикам у дороги.
Тронулись. Путь не близкий. До армейского лагеря километров тридцать, поэтому ехать лучше, чем топать на солнцепеке.
Колонна миновала подъем, спустилась вниз к пересохшему руслу реки, вновь поднялась на вершину холма. Предстоял длинный, довольно крутой спуск. Механик, собираясь переключиться на пониженную передачу, поставил танк на нейтралку. Что-то заело в коробке передач, и маневр у него не получился.
Танкист делал перегазовку, двигатель громко ревел, а машина стремительно катилась под гору на холостом ходу. Коробка передач скрежетала, но солдату никак не удавалось включить скорость. Молодой водитель, видимо, растерялся и испугался. Танк подбрасывало на ухабах, гусеницы громко колотились по грунту и камням, броня тряслась и вибрировала. «Царандоевцы» вначале притихли, а затем запаниковали. Они громко заверещали и принялись спрыгивать на обочину, кувыркаясь при падении.
Танк, бешено стуча траками и теряя пехоту, опустился на дно оврага и начал по инерции закатываться на следующий подъем. Сидевшие на корме афганцы, видя, что скорость снизилась, спрыгнули назад в колею. Двигатель танка заглох, и машина, поднявшись до критической точки инерции, покатилась обратно, давя на своем пути афганских «сарбосов». Когда танк замер на дороге, то по пути его следования остались лежать с десяток раздавленных тел и по обочинам еще множество травмированных. В воздухе стоял гул от проклятий, воплей и хрипов раненых.
Я бросился к замершему в пыли старлею Шведову. Голова Игорька была залита кровью, посеревшее лицо перепачкано рыжей пылью. Он лежал без движения, закатив глаза. Сероиван вколол ему ампулу промедола, разрезал гимнастерку, ощупал голову, руки, ноги.
– Плохо дело! – вздохнул медик-прапорщик. – Голова разбита и, похоже, позвоночник поврежден. Бедняга Игорь, не везет так не везет. Опять сломался!
Тем временем наши санинструкторы оказывали помощь афганцам, которые становились с каждой минутой все более агрессивными. Некоторые направили на нас оружие и принялись клацать затворами. Кто-то бросился к механику, желая с ним расправиться.
Афганские офицеры начали отталкивать солдат от танка, мы решили вступиться за своего парнишку. В один момент автоматы оказались направлены друг на друга. Уже нет у афганцев дружеских взглядов и улыбок. Только ненависть с их стороны, а с нашей – досада на случившееся. И горечь. Что сказать? Несчастный случай. Нелепость. Пыл «царандоевцев» охладили направленные на них пушки и наше численное превосходство. Снять напряженность и не допустить перестрелки помогли только уговоры Арамова и Мурзаилова на фарси. Хорошо, что у нас много таджиков, знающих фарси! Баха Арамов успокаивал и растаскивал в разные стороны наших солдат и «сарбосов», громко орал на аборигенов, переговаривался с афганскими командирами.
Кровавое шевелящееся человеческое месиво постепенно затихало. Люди умирали один за другим. И афганцев, и наших мы выносили совместными усилиями. Наконец афганцы, ругаясь, построились в стороне от дороги и уныло побрели пешком к шоссе. С нами ехать дальше они не пожелали. Столкновение удалось предотвратить, но вспыхнувшую неприязнь вмиг не погасишь. А как дружно мы недавно ехали! Мирно переговаривались и улыбались друг другу, всего полчаса назад…
Колонна медленно двинулась в сторону Кабула. Я сидел на башне рядом с Острогиным, мы обсуждали его любовные приключения в отпуске. Вдруг Серж громко вскрикнул и схватился за спину, привалившись к крышке люка. Я посмотрел на то место, которое он потирал, – крови нет. Но Сергей громко матерился, кривился от боли и стонал.
– Что это было, Острога? – спросил я. – Что случилось?
– Каменюку бросили или из рогатки стрельнули, гаденыши. Вон те чумазые бачата! Мы только что миновали их беснующийся выводок. Убил бы! Вот черти.
– Это они отомстили тебе за виноградники. Радуйся, что камень, а не пуля попала в позвоночник, – как мог, утешал я взводного.
– Но почему мне, а не тебе? Я – добрейший человек! Ты затоптал кустарников и деревьев раза в два больше моего и еще три хибары спалил! – возмутился Серж.
– Они знают, что будущих Героев Советского Союза обижать не рекомендуется. Героев можно не любить, но ни в коем случае нельзя трогать руками. Разрешается только пылинки сдувать с погон и мух от лица отгонять! А тебя пацанята выбрали как самого фактурного, фигуристого, – весело рассмеялся я.
Сергей мстительно сказал:
– Если в следующий раз поймаю духа, то привяжу его лицом к дереву и буду устраивать показательную казнь – побитие камнями. И целью будет именно позвоночник!
* * *
После рейда освободилась должность заместителя начальника штаба батальона. Игорешу Шведова эвакуировали в Ташкент. В полку он больше не объявился. Что с ним стало – не ведомо…
Но свято место пусто не бывает. Особенно на нашем конвейере смерти. Молох войны требует новых жертв. Должность Игоря досталась прибывшему из резерва капитану Чухвастову.
Глава 2. День рождения
Началось полковое построение.
– Лейтенант Ростовцев! Лейтенант Мелещенко! – скомандовал подполковник Филатов. – Выйти из строя на десять шагов.
Ну вот! Наконец-то свершилось то, о чем говорили штабные еще до карательного похода на Баграмку. Долгожданные звездочки!
– Товарищи офицеры! Поздравляю вас с присвоением очередного звания «старший лейтенант»!
– Служу Советскому Союзу! – громко ответил я, и так же громко, словно эхо, отозвался Николаша.
Филатов крепко пожал нам руки, похлопал меня по плечу. Ошуев вручил погоны, криво улыбнулся и, окинув меня недобрым взглядом, угрожающе прошипел:
– Не вздумайте напиться, организовать обмывание. Я вас обязательно сегодня проверю, и, если попадетесь, пощады не ждите!
Замполит номер один – Золотарев, изображая поздравления, что-то промямлил. Сунул свою влажную, вялую руку для рукопожатия и, кося мутными рыбьими глазами, спрятался за спиной командира. Отвратительно! Черт! Даже поздравить по-человечески не может своих подчиненных. Тюфяк!
– Кока! Какие у тебя планы на вечер? – спросил я у Мелещенко, отходя от начальства.
– Нажраться! И причем вусмерть! Всенепременно! Выбор блюд: водка, спирт, самогон! – широко улыбнулся Николай.
– Микола, а можно отметить, не нажираясь? Может, обмоем совместно? Двумя коллективами рот в офицерской столовой. Посидим тихо, прилично.
– А шо нам з вами сидать? У тебя самогон е?
– Нет, – искренне сожалея, ответил я.
– Во! Ник! А у меня, как у разумного хлопца, три литра приготовлено. И бражку старшина зробил з винограду! Шо нам з вами, нищетой, делиться прикажешь? Хвосты обрубаем! Вы же в первой роте очень умные и правильные, через одного графы и князья. Давитесь коньяком.
– Пошли вы, куркули, к черту! Я и не думал к вам на халяву приходить. Хотел скинуться на спиртное, но раз ты так – мы люди гордые, на поклон не пойдем. Обойдемся! – отрезал я.
Мы зашагали под оркестровый марш, чеканя шаг, каждый к своей роте.
Жаль, но из-за его жлобства не получится культурного мероприятия с размахом. Опять прятаться по бытовкам и каптеркам.
– Никифор! Ура! Молодец! – схватил меня за плечи и принялся мять Ветишин. А культурист Острогин начал мутузить кулачищами по плечам и спине. Следом накинулся Бодунов мять уши и шею, а Сбитнев, загадочно улыбнувшись, объявил:
– Ну вот, мы тебе преподнесли подарок на день рождения, теперь твоя очередь радовать коллектив.
– Какой это подарок? При чем тут вы? Я о старлейских звездочках уже две недели знаю, просто выписку долго везли из Баграма. Это подарок Родины и министра обороны.
– Мы сопереживали тебе! – ухмыльнулся ротный.
– Сопереживатели хреновы! Денег лучше в долг дайте! – попросил я.
– Замполит, возьми двадцать чеков и бегом в лавку за лимонадом, – рассмеялся Острогин.
– Но-но! Милейший! Я попрошу как можно почтительней. Мы теперь в звании сравнялись. А до моей должности тебе еще расти и расти! – воскликнул я.
– Это точно! До должности замполита мне как до Эвереста. Заоблачная высота, – ехидно улыбнулся Сергей. – Будешь пререкаться со старым старшим лейтенантом – денег не дам. – При этих словах Серж начал складывать купюры обратно в карман.
– Отдай чеки, скотина! – выхватил я бумажки и помчался в магазин.
– От скотины слышу! – крикнул мне вслед Острогин. – Вот так и делай доброе дело. Еще и сволочью обзовут. Ох уж эти неблагодарные замполиты!
– Сволочь, – поддержал Сержа ротный. – Рота его выращивала, тепличные условия создавала, а он никакого уважения не выказывает.
– Одно слово – гад! Смотрит без подобострастия и преданности в глазах, спину не гнет, челом не бьет. Накостыляем сегодня, наверное, – подытожил Острогин.
Я ворвался в пустой магазин. Продавщицы лениво о чем-то переговаривались и не удостоили меня даже взглядом. Королевы! Все сплошь хозяйки Медной горы. Не для нас они трудятся, мы у них только под ногами путаемся и товары мешаем по спекулятивным ценам в дуканы сплавлять.
– Здравствуйте, девушки! – громко поздоровался я.
Одна из девушек небрежно кивнула головой, а вторая даже бровью не повела.
– Сударыни, продайте, пожалуйста, упаковку лимонада! – попросил я.
– Нет, нельзя. Правила для всех одни – две баночки в одни руки! Чем ты лучше? – презрительно ответила продавщица.
– У меня сегодня знаменательная дата – двадцать пять лет и звание старшего лейтенанта получил, – попытался я убедить неприступных девушек.
– У всех каждый день даты и поводы, а потом с этими упаковками бегут в дукан афганцам сдавать. Спекулянты! – надменно ответила Рита.
– Ах ты, каналья! Как вольняги – гражданские отовариваются каждый день, так по правилам? – возмутился я. – Продукты ящиками выносят.
– Я же сказала, лишнего ничего! Два боржома, две банки «Si-Si», по банке салата и огурчиков, шпроты. И гуляй. А еще командованию доложу, что грубишь.
– Тебя по-человечески просят, – нахмурился я.
– Клава, ну совсем одолели эти просители, – обратилась она к напарнице. – Никакой совести. Надо командиру сообщить.
– Не тебе о совести говорить, – оборвал я ее. – Если спишь с замкомандира, это не значит, что ты стала полковой королевой.
– Ах так, вообще ничего не получишь! У нас переучет. Покинь магазин! – рявкнула Клава, и обе продавщицы демонстративно ушли в подсобку.
У, заразы, подстилки! Пользуются своим постельным положением. Одна спит с Губиным, другая – с особистом, ничем их не прошибешь!
Я уныло брел по дорожке, злой и обиженный. Как унизили, дряни! Что с ними сделаешь, не витрины же бить? Шел я, шел и наткнулся на комбата. Столкнулся, можно сказать, нос к носу. Он что-то гневно выговаривал новоиспеченному майору Лонгинову по кличке Бронежилет! Лонгинов нервно мял в руках кепку, правое колено у него дергалось, а лицо постепенно покрывалось багровыми пятнами.
Я резко затормозил и хотел было дать задний ход, чтобы обойти начальство стороной, но оказался в поле бокового зрения Подорожника.
– О-о-о! Комиссар! – воскликнул он громко и начал изображать из себя Тараса Бульбу, залихватски подкручивая при этом длинный ус: – Иди сюда! А поворотись-ка, сынку, дай-ка я на тебя погляжу! Сергей Николаевич, идите и подумайте над тем, что я вам говорил, – сказал комбат, обращаясь к Лонгинову, и вновь накинулся на меня: – Экий ты смешной! В тельняшке, в кроссовках! Совсем лейтенанты распустились!
– Старший лейтенант, – поправил я его осторожно.
– Ага-а-а! Уже и старший лейтенант! О-о! Какие чудеса произошли в мое отсутствие! Я знал Ростовцева как разгильдяя и демагога, а кто-то разглядел в нем Героя Советского Союза! Могли бы и более достойного найти, хотя бы Арамова или на худой конец Жилина.
– Хотели вас, товарищ майор, а я, так получилось, перебил, перехватил. И без худого конца…
– Хамишь? – нахмурился Василий Иванович. – От рук отбились! Только приехал из Союза и сразу на отсутствие уважения нарвался! Забываешься! Зазнаешься никак?
– Нет. Вы шутите, и я шучу, – вкрадчиво ответил я, ожидая взрыва негодования.
– Во-первых, с начальством шутят только после разрешения на шутку!
– Виноват! – И я приложил руку к козырьку.
– А во-вторых, как говорил мой земляк, Тарас Бульба, я тебя породил, я тебя и убью! Хто бы мог подумать полгода назад, шо из тебя Героя станут создавать! А? В самом страшном сне во время отпуска мне такое не привиделось! То-то я думаю, отчего мне плохо спится у тещи в Ташкенте. Оказывается, сюрприз меня ждет на службе. Когда Артюхин мне сию новость сообщил, я вначале рассмеялся, думал, шутит. Потом поразмыслил на досуге и осознал глубину кризиса в батальоне. Ветераны уходят, и, кроме тебя, Героем сделать некого… Если бы я в это время находился в полку, а не в отпуске, то такого б, конечно, не случилось. В лепешку разбился бы, но Героем стал бы Баходыр. Но раз так уже случилось, то и соответствуй званию. Приведи себя в порядок, смени хэбэ, туфли купи новые, брейся каждый день, тельняшку старую, дырявую сними. Теперь от меня пощады тем более не жди! Образец для подражания! Ха! – Подорожник, хмыкнув, отошел к стоящим в сторонке и ждущим аудиенции заместителям.
Радуясь, что комбат от меня отцепился, я широкими прыжками помчался в казарму.
– Где колониальные товары? – встретил меня в дверях канцелярии возмущенный Острогин. – Я ему денег выделил, а он до коллектива ничего не донес! Куда девал еду?
– Никуда я ничего не дел. Не продали.
– Как это так?
– Я хотел взять упаковку «Si-Si», меня обозвали спекулянтом, ну я и обругал торгашек подстилками. Они обиделись и закрылись, – ответил я.
– Тьфу, черт! Ничего замполитам поручить нельзя! – возмутился Сбитнев. – С женщинами нужно ласково, по-доброму! Подход необходим! Такт!
– Ежели ты такой умный и тактичный, то иди и купи все, что нужно. – Я сунул чеки в руку командиру роты и, насупившись, принялся писать в многочисленных тетрадях и журналах данные за последний месяц.
Володя вернулся через час. Ворвался в канцелярию багровый от возмущения и потный, как после марафона.
– Вовка! Ты что, целый час на продавщицах скакал? – хохотнул Острогин. – Весь в пене и мыле!
– Ник! Ты почему не предупредил, что Подорожник в полк вернулся? – заорал с порога командир.
– А никто и не спрашивал, – ухмыльнулся я и сделал смелое предположение: – Наверное, не Вовка на девчатах резвился, а комбат на нем. Он вначале трахнул Лонгинова, затем меня, а на десерт, очевидно, Володя попался.
– Ты, Никифор, сам у меня десертом будешь. Мало того что я унижаюсь перед девками, оправдываюсь из-за тебя, теперь еще и от Чапая по полной программе схлопотал. И за твой внешний вид, и за Героя, и за шуточки. Свалился на мою голову героический подарочек.
– А чем не нравится подарочек-то? – улыбаясь, возразил я. – Еще автографы будете просить и разрешение сфотографироваться вместе на память.
– О! Этого добра у нас и без всяких просьб завались. Твоя физиономия присутствует на каждой фотографии, – пискнул из дальнего угла Ветишин.
– А будешь плохо себя вести, настучим по твоей вывеске, и станешь нефотогеничен, фотографироваться больше не сможешь, – пообещал Острогин.
– Серж! Тебе после таких слов автограф дам не менее чем за ящик боржоми. Кстати, где наша обещанная упаковка лимонада? Кто говорил, что я должен учиться такту у командира роты? – воскликнул я, укоризненно глядя на ротного.
Сбитнев молча достал из пакета по две банки «Si-Si» и минералки, банки с салатами, овощами, мясные и рыбные консервы.
– Жрите, гады, пользуйтесь моей добротой! – мрачно произнес Володя.
– Хорошо быть добреньким за чужой счет, – обиделся Острогин, пытаясь напомнить, за чей счет банкет.
– Эх ты, горе-наставник, неудачник! Такой убогий набор и я бы принес, и без ругани с этими суками, – поддержал я недовольство Сергея.
– Жрите, что дают! Ты испортил отношения с торговлей до такой степени, что роте скоро и сборник речей со съездов партии не продадут. Точно. А уж он наверняка понадобится для проведения политзанятий! – под дружный смех офицеров продолжал язвить Сбитнев.
– Ник! Чего они подкалывают именинника? – притворно возмутился Бодунов. – Дай им по физиономиям. А я тебя поддержу! Одни негодяи вокруг! В отпуск не отправляют, старшего прапорщика не дают, бумаги на орден вернули! Только замполит – душа-человек.
– Мы будем пировать или нет? – подал голос Ветишин. – Неужели не прекратим насмехаться друг над другом?
– Будем есть! – ответил я. – Налетай на дармовое, точнее, на острогинское! Хороший человек наш граф-графин!
– Наконец-то помянули меня добрым словом, – обрадовался Серж.
Банки-баночки и бутылки-бутылочки с шумом, скрежетом, треском мигом раскрылись. Их содержимое забулькало, захрустело и в один момент исчезло в желудках.
– Уф-ф! Хорошо! – выдохнул, насытившись, Ветишин. – Что бы мы делали без тебя, Серж?
– Вот-вот, сукины дети. Помните о благодетеле! – воскликнул Острогин.
– Слышь, благодетель! А шампанское, коньяк и сухое вино организуешь? Или слабо? – поинтересовался я. – Ты ведь обещал через посольство достать!
– Опять за мой счет! – В голосе Сержа звучало благородное негодование.
– Да нет, я сейчас пойду у начфина получку вперед попрошу, – успокоил я взводного.
– Беги получай деньги, организуй транспорт, остальное – мои заботы, – жмурясь, как сытый кот, произнес Острогин.
– Уже убежал, – сказал я и вскочил со стула.
– А командира как будто тут и нет! Для приличия разрешения, может, спросите? Отвечать за вас ведь мне придется! – рассердился Сбитнев.
– Спрашиваем разрешения! – произнес я с напускным подобострастием.
– Ну, так и быть, езжайте! – смилостивился ротный.
– Вот спасибо, дорогой! – улыбнулся Острогин. – Век не забудем.
– Интересно, а отчего Лонгинова комбат сегодня драл, как Сидорову козу? – задал я риторический вопрос сам себе. – Меня и Сбитнева – понятно, для порядка и из неприязни. А Бронежилета?
– Как это за что? – откликнулся вошедший командир взвода связи Хмурцев, услышав мой вопрос. – Как за что? А за все! По моему науськиванию. Я настучал! Мало орать – морду бить надо. Если б был уверен, что справлюсь один на один, так и сделал бы. Но больно здоров, скотина!
– А что случилось? – заинтересовался Сбитнев.
– Вчера на марше двигатель на машине греться начал. Я скомандовал Вовке-механику, чтоб тот остановился, сбросил обороты, открыл ребристый лист и постоял немного. Лонгинов вмешался – самый умный ведь! Минут пять прошло, командует механику: «Открывай крышку радиатора, воды доливай». Я останавливаю: мол, двигатель еще не остыл, ошпарится. А Бронежилет орет, что надо быстрее догонять колонну. Погребняк, солдат молодой, испугался, растерялся, крышку открыл, паром лицо и руки ошпарил. Я к нему на помощь бросился и вот тоже ладонь обжег. – Вадик показал перевязанную кисть и продолжил: – Хорошо, что у бойца глаза целы остались. Вовку в госпиталь отвезли: сильные ожоги. Машину – в ремонт. Подорожник вне себя от злости. Лонгинов его земляка загубил, а Иваныч только что гостил у родителей этого бойца. Нет, Семен – гад, точно в табло от меня получит! Настроение будет, я ему этот случай припомню. Сверну его длинный «клюв» на бок.
– Правильно! – поддержал я Вадика. – Если бить, то только в шнобель. Он ведь не только бронежилет ходячий, но и бронеголовый, каску почти не снимает. И надет ли на нем броник под хэбэ, не поймешь. Не дай бог, руку об броню сломаешь. Бронежилет – он и есть Бронежилет. Кличка верная на сто процентов, – закончил я обсуждение Лонгинова под смех офицеров.
На санитарной машине мы выехали в Кабул на экскурсию. Я уговорил врача Сашку Пережогина заехать к советскому посольству, сделать небольшой крюк.
– Нужно потом за вами возвращаться? – поинтересовался лейтенант-медик.
– Конечно! Мы что, пешком пойдем? Если нам головы отрежут, тебе доставит удовольствие их пришивать? – спросил Острогин.
– Нет, что вы. Конечно, нет! – замахал руками лейтенант.
– Тогда забери, не забудь! – похлопал я Пережогина по плечу, вылезая из уазика.
Я второй раз оказался возле советского посольства. Впервые был здесь ровно год назад. Впрочем, ничего не изменилось за это время. Та же стена, та же БРДМ. Афганские «сарбосы» в блиндаже у ворот, наши солдаты за забором. До стены – Азия и средневековье, за ней – тоже Азия, но современная, советская. Что ж, подышим воздухом Отечества. На территорию Родины нас, к глубокому сожалению, не пускали. Рылом не вышли. Много тут таких вояк вокруг болтается. «Натопчут и еще что-нибудь стащат» – так, наверное, мыслят дипломаты.
Мимо снуют машины, ходят горожане. На каждой женщине чадра и паранджа разных цветовых гамм. Что-то эти цвета означают, но что – не знаю. Говорят, по ним можно определить возраст и национальность женщины, что в этом «скафандре» бредет. Может быть, врут. Не поймешь. Чужая культура, иной уклад жизни.
Множество вооруженных аборигенов в форме и в штатском шли по дороге, ехали на машинах. Одни были из госбезопасности, другие – военные или милиция, а третьи – черт знает кто! В халатах, чалмах, галошах на босу ногу и с автоматами. Но никто их не задерживает, не разоружает. Почему мужик идет с оружием? Поставить бы к стене или мордой в пыль положить да допросить…
Следом за каждым мужичком семенит вереница женщин с замотанными до глаз лицами. Тюк в руке, сверточек на голове, детишки за халат держатся. Идет несчастное существо, укутанное в халаты, платки и прочие тряпки, захочет нужду справить, присядет на дороге, сделает свое дело, встанет и дальше идет. Местные мужики на заборы и деревья не мочатся стоя. Они присаживаются на колени, лицом к дувалу, и справляют нужду. Чудно…
Как нам их понять? Мы даже в этом разные…
Сергей подошел к будке, где сидел мужик в пиджаке, застегнутом на все пуговицы, в рубашке и галстуке, несмотря на жару, но по роже видно – прапорщик. За те деньги, что тут платят, можно и в шубе помучиться. Гэбист кивнул головой на телефон на стене. Острогин позвонил, ему ответили и пропустили. Меня и Сережку Ветишина – нет. Мы остались за пределами посольской цивилизации. Время текло медленно. Под палящими лучами оно казалось бесконечно долгим.
Через три часа приехала «таблетка». Пережогин заметно нервничал, озираясь по сторонам. Минут через пятнадцать врачу надоело ожидание:
– Ребята, или уезжаем сейчас все вместе, или я один отчаливаю. Сколько можно ждать вашего друга?
– Секунду! Сейчас Сержа вызову! – забеспокоился я, испугавшись перспективы добираться в полк самостоятельно, на попутках.
Забежав на КПП, я спросил, как можно вызвать дядю нашего Сержа. Точнее, самого Сергея. Охранник нехотя позвонил куда-то и передал мне трубку в отверстие заградительного щитка из толстого стекла. Незнакомый голос сообщил, что Острогин уже ушел. И правда, через минуту на пороге нарисовался Сергей с большими сумками в руках.
– Ну сколько можно болтать? Забыл, что мы выехали на часок, а шарахаемся больше трех! Медик хочет бросить нас тут и уехать! Бежим! – прорычал я.
Едва мы заскочили в «таблетку», как машина вихрем помчалась по улицам Кабула. Лейтенант нервно теребил ремень на автомате и настороженно озирался по сторонам. Новичок! Мы сидели, крепко вцепившись в откидные сиденья, стараясь не слететь на пол на крутых поворотах. Водитель беспрестанно сигналил, разгоняя толпы перебегающих дорогу пешеходов. Тротуаров, как таковых, не было совсем. Вдоль шоссе жались друг к другу дуканы, лавочки, чайханы, лагманные.
Вот продают на вес дрова. Выглядит довольно забавно: столб, к которому привязано коромысло с веревками, а на них болтаются широкие неглубокие тазы. В один тазик кладется гиря, в другой – поленья. Продажа дров на вес для меня, сибиряка, – огромное потрясение. В нашей забайкальской и сибирской тайге гниют и сгорают ежегодно миллионы кубометров древесины. А тут приходит человек и покупает пять килограммов дров, заплатив огромные деньги.
Едем дальше. Проехали мясную лавку, в которой на крючьях висят туши коз, овец, коров. Свинины, конечно, не встретишь. Животных забивают у входа или на заднем дворе. Тут же обдирается шкура, разделывается туша, а мясо сразу развешивается. Вокруг мяса и требухи летают мириады мух, ос и шершней. Рядом притулился магазин с колониальными товарами из Японии, Кореи, Тайваня и Гонконга. Миновали чайхану с низкими столиками, стоящими на коврах, стульев и скамеек нет.
В Кабуле благодаря общению с советскими специалистами – советниками, военными – появились афганцы-алкаши. Лет пять назад такого явления даже теоретически не могло быть, а теперь уже никто не удивляется…
Автобусы и такси, снующие по дорогам, облеплены столь густо, что люди сидят даже на крышах. На каждой подножке, держась за поручни, висят человека по четыре. Такси едут с открытыми багажниками, в которых тоже едут пассажиры. Это даже забавно. Чудной мир, странный уклад жизни. Мы для них пришельцы из неведомых миров, но и они для нас – инопланетяне.
– Орлы, вы куда запропастились? – встретил нас недовольный Сбитнев.
– Володя, спокойнее, не волнуйся, а то вставную челюсть потеряешь, – улыбнулся я.
– Не хами, не посмотрю, что без пяти минут Герой, дам в рыло и объявлю выговор за самовольное оставление части.
– Как так, «за самовольное»? Серж, ты погляди, сам отпустил в надежде на дармовую выпивку, а теперь права качает! – возмутился я.
– Да тут комбат бегает, тебя ищет. Что-то надо в штабе опять заполнять. Я сегодня уже три раза написал на тебя служебную характеристику, штабные каждый раз вносят дополнения и поправки. Устал переписывать, а ты говоришь, дармовая! – воскликнул Сбитнев.
– Володя, мне кажется, максимум, что ты сделал, – сунул листы бумаги Фадееву Дал ему подзатыльник, заставил писать и сочинять, – рассмеялся я.
– Нет, ты, как всегда, неправ! Я еще и диктовал!
– Вот! Так и думал, что ты лично не накарябал ни строчки!
– Нет, нацарапал! Подписи везде поставил и число! С тебя за это коньяк. Скажи спасибо, что не за каждую закорючку, а за все оптом, – широко улыбнулся искалеченной челюстью Володя.
– Спасибо! За это дам золотую звездочку в руках подержать! Может быть! – улыбнулся я.
– Вот и старайся для него после этого! Привезли чего вкусного или впустую съездили? – облизнулся с надеждой в глазах ротный.
– Привезли! Полный джентльменский набор. Одна бутылка водки, одна коньяка, две шампанского, четыре пузыря сухого, – радостно отрапортовал Острогин.
– Тьфу ты, черт! Посылай вас после этого в лавку. Сухое… Шампанское!.. Дураки какие-то! Недотепы.
– Сам дурак, – обиделся Острогин.
– Знаешь, что это за вино, Володя? Саперави! Гаурджани! Цинандали! Шампанское «Брют»! – восторженно перечислил я.
– Ты пойди попробуй найти «Брют» в России! А вино? Ты где-нибудь встречал такую карту вин? – кипятился Острогин.
– Моча! На две бутылки водки купили шесть флаконов газировки! Что пить будем? Лучше Бодунова отправил бы в дукан! – в сердцах воскликнул ротный.
– Ой, балбес! Ты знаешь, сколько шампанское стоит в Кабуле? Семьдесят чеков! А в посольстве продают по пять! Коммунизм! – продолжил разъяснительную работу Острогин, удивляясь, что его старания не оценены.
– Мне дипломатом служить нельзя. И Бодунову с Федаровичем тоже. Мы ведь цинандалями баловаться не стали бы! Только любимая и родная водочка. Настоящий русский напиток для русского человека. А насчет твоей, Серж, национальности и замполитовской я сильно сомневаюсь. Какие-то французы. Только почему-то не картавите и не грассируете на букве «эр».
– Эх, Вова! Мы просто гурманы и ценители прекрасного, – заулыбался я. – А ты – серость вологодская. Лаптем щи хлебал и молился колесу. Послужишь с нами, приобщишься к культуре. У тебя еще целая жизнь впереди.
В дверь громко постучали, и в канцелярию вошел старший механик роты Кречетов. Широко улыбаясь, сержант доложил ротному:
– Товарищ старший лейтенант, броня из парка боевых машин прибыла. Докладывает младший сержант Кречетов! Владимир Петрович!
– Так-так! – шумно вдохнул воздух носом Сбитнев. – Владимир Петрович, говоришь? Хорош, хорош! Замполит, а ну-ка пригласи сюда остальных недостойных представителей нашей славной роты. Посмотрим на голубчиков. Этот определенно пьян!
Глаза сержанта озорно блестели и были какие-то шальные. Личико розовое, как у молодого поросенка, но пахло от него не молоком, а чем-то кисло-сладким. Я обнюхал сержанта и сделал заключение:
– Бражка! Определенно свеженький брагульник! Замострячили где-то, канальи!
– Ветишин и Бодунов, ступайте в парк, разыщите техника. Переройте все! Пока не найдете брагу, обратно не возвращайтесь. Мы же, вас дожидаясь, с молодыми людьми побеседуем.
Я загнал оставшихся пятнадцать человек в нашу каморку. В канцелярии моментально стало душно до тошноты.
– «Мазута», вы охренели от легкой жизни, что ли? – начал свою речь Сбитнев. – Пьянствуем, делать больше нечего? Техника обслужена, россыпь патронов и снарядов сдана? Машины заправлены?
– Так точно! – еще более заплетающимся языком ответил Кречетов. – Сделано как положено.
– И вы на радостях наеб…сь! – сделал я вывод.
– Как можно? Мы не пили! – И Ткаченко преданно посмотрел мне в глаза.
– Ни грамма! – подтвердил Сидорчук.
– В первой роте не пьют! – взвизгнул Тишанский.
– Мусулмане нэ пьют, – пискнул, блестя глазками, Рахмонов.
Все солдаты загалдели, каждый пытался выразить свое возмущение.
– Заткнуться! – рявкнул Сбитнев. – Можете даже не пытаться оправдываться! В кабинете дышать от перегара нечем! В зеркало на себя полюбуйтесь. Ну и рожи!
Бойцы, продолжая что-то возмущенно бормотать, машинально взглянули в обшарпанное зеркало, висящее на стене. Некоторые пригладили волосы, некоторые ощупали свои лица. Воздух с каждой минутой становился тяжелее, гуще и приторнее.
– Застегнуться! – скомандовал Володя. – Почему верхние пуговицы и крючки расстегнуты? Подтянуть расслабленные ремни, а то драгоценное хозяйство бляхами отобьете!
Солдаты, бурча, застегнулись. Наступило гнетущее, напряженное молчание, прерываемое сопением солдат. Пот лил частыми струйками по чумазым лицам. Многих мутило, но бойцы боролись со рвотными позывами из последних сил.
– Товарищ старший лейтенант! Откройте окошко, дышать нечем! – взмолился, не выдержав, Кречетов.
– Нет! Сейчас мы приступим к написанию объяснительных записок! Все по очереди, спешить нам некуда! – насмешливо произнес ротный. – Первыми садятся и пишут Кречетов и Рахмонов.
Бам! Дверь с треском распахнулась, и в умывальник побежали двое наиболее ослабевших механиков.
Оттуда раздались громкие стоны и рычание.
Кречетов, как самый сознательный и дисциплинированный, обратился к командиру:
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите отлучиться?
– Ну иди, отлучись, – широко улыбнулся Сбитнев. – Отблюешь – уберите за собой! А затем в ленинскую комнату с ручками и бумагой!
Когда облегчившиеся солдаты собрались в моей вотчине за письменными столами, я начал воспитательный процесс. Главная задача – выведать, где же спрятана емкость с зельем под названием «брага». Нужно найти ее, пока полуфабрикат не перегнали в гораздо более опасный продукт – самогон.
В пьянстве каялись многие, но местонахождение бражки не выдавали.
– Что ж, пишем одновременно, под диктовку! Слово в слово! Вставляем только каждый свою фамилию и звание. «Я, такой-то… признаю свою вину в употреблении спиртных напитков, точнее, браги в парке боевой техники в ходе парково-хозяйственных работ. Заявляю, что я являюсь свиньей и алкашом и деградирующей личностью. Если я еще раз напьюсь, прошу командование перевести меня из механиков (наводчиков-операторов) в пехоту, носить пулемет в горы. Пусть мне будет хуже». Подпись. Дата. Сдать бумаги! Молодцы, нечего сказать! Я для чего разрешил собрать виноград и привезти его в полк? Для компота! Витамины жрать. А вы, как последние алкаши, этот десерт пустили на блевотину. Свиньи!
– Никифор, заканчивай воспитательную беседу с пьяницами, – сказал, заглядывая в дверь, Сбитнев и распорядился: – Всем взять тряпки, мастику и ведра. Проводим генеральную уборку казармы силами механиков. Остальные бойцы роты будут смотреть в клубе кино. Ваше кино закончилось вместе с последним стаканом.
Я собрал объяснительные, вернулся в канцелярию, где сидели, улыбаясь, офицеры.
– Ну что, нашли дурь? – спросил я.
– Угу! У техника на это дело нюх отменнейший. Не человек, а доберман-пинчер! «Старый» прошел вдоль ряда наших машин, потянул носом, спиртного не учуял. Двинулся к каптерке и сразу полез на крышу Там почти полную бадью браги нашел! Сыщик! – рассмеялся Ветишин. – Верхнее чутье – великая вещь! Словно у охотничьей собаки!
– Володя, а каким образом ты, не нюхая, определил, что они пьяны? – поинтересовался Острогин.
– А ты не понял? – усмехнулся Сбитнев.
– Нет.
– Он воспользовался методом дедукции Холмса! – встрял я в их диалог. – Сержант как доложил? Кречетов Владимир Петрович. Выходит, или чудит, или сильно пьян. Раньше в склонности к шуточкам с командованием боец не был замечен!
– Верно! И еще характерный блеск глаз. Он мне очень хорошо знаком, я среди алкашей все детство на Севере провел, – объяснил Володя. – Ну что, замполит, происшествие предотвратили, нарушители дисциплины наказаны, пора отдыхать?
– Правильно. Однако пить будем не в канцелярии. Пойдем к нам в комнату. Иначе получится нехорошо. Только что солдат воспитывали, а сами усядемся квасить, – заметил я.
– Будь по-твоему, уходим, – согласился командир. – Но что-то не хочется мне праздновать в нашем жилище. За стенкой обитает дорогой и любимый комбат. Услышит шум, ворвется, скандалить начнет.
– Приглашаю ко мне. В наше спальное помещение технарей он редко заглядывает, – предложил Тимофей.
– О! Это дело! Собирайте стратегическое сырье в коробку и вперед! – скомандовал, повеселев, ротный.
В маленькой душной комнатенке с одним окном стоял спертый отвратительнейший запах грязных портянок, белья, обуви, а также мазута и солярки. Через комнату от стены к стене протянулась обвисшая веревка с прищепленными рубахами, брюками, куртками и кальсонами. В углу высилась горка нестираных носков. Прелое-перепрелое нижнее белье вперемешку с дырявыми портянками, скомканное, валялось возле шкафа. Стол оказался уставлен пустыми бутылками, стаканами, завален сухими корками и огрызками. Пустые консервные банки были переполнены окурками. Газеты, заменяющие скатерть, усеяны жирными пятнами и размазанной закуской. Обои на стенах оборвались во многих местах и свисали, словно тряпки.
– Да! Обстановочка! – поразился Сбитнев. – Тимоха! Сколько здесь человек живет? Сотня? Надо же так постараться захламить помещение! Не жилище, а берлога!
– Шестеро. Но еще пришлые ночуют, те, кто своим ходом покинуть помещение не может, – отозвался виновато техник.
– Нет, человеками тут и не пахнет. Здесь «бандерлоги» обитают какие-то! – рассмеялся Ветишин.
– Вот обласкал. «Бандерлога» какая-то! – возмутился Тимофей Федарович. – Я из-под машин не вылезаю. А после работы в наряды хожу через сутки. Помыться некогда, не то что порядок наводить. А стаканы чего ж мыть-то – водкой обеззараживаются.
– Бодунов, возьми-ка вещмешок, скидай туда бельишко из угла, отнесем механикам на ветошь. А ты, Тимоха, убирай мусор со стола да иди отчищай стаканы и вилки! – распорядился Володя. – Знал бы, куда попадем, не пошел бы!
– Видали? Побрезговал! А мы так обитаем больше года в скотских условиях! И никому дела нет, – горестно вздохнул Федарович.
– Вот именно! Обитаете! Существуете! Кто мешает жить по-человечески? Прибраться, подмести, помыть посуду, пыль протереть! – разозлился я. – К нам постоянно в комнату комиссии водят, показы делают. У нас всюду прибрано, вещи по местам расставлены, полы помыты. И почему это армейский порядок прапорщиков не касается?
– А мы от проверок комнату на засов запираем изнутри и через окно вылезаем. Никто из начальства и не попадает в наши апартаменты, – улыбнулся Бодунов.
Я открыл шкаф и увидел ящик гранат, россыпь запалов к ним и десятка четыре автоматных магазинов с патронами. Кроме того, лежали сигнальные ракеты и две «мухи».