Читать онлайн Bottomless Pit бесплатно

Пролог

– Давид, скажи это еще раз, – руки взмыли вверх. Она точно знала это, исследуя контуры, каждый миллиметр кожи, провела немного вниз и пробежала средним пальцем по пушистым ресницам. Они, как струны под пальцами, и девушка могла поклясться – если бы она только умела считать, то смогла бы назвать точное их количество. Немного левее и вниз, а вот и нос с небольшой горбинкой. Как небольшой подъем и тут же спуск. Странно немного,– у самой такого нет.

– Я говорил это больше сотни раз, Джина.

Второй рукой провести по теплой щеке, едва ощущая выступающую щетину.

– Пожалуйста.

Ухо обдало горячим дыханием друга. Джина съежилась, но занятие свое продолжила.

– Глаза карие, темно-карие, как кора дуба, да, именно…Волосы черные, будто смола, но от этого солнца уж совсем выгорели и стали каштановыми. Жесткие, на мой взгляд… чувствуешь? – руку перехватили, заводя куда-то вправо, и она пропустила через пальцы отросшие патлы друга. И вправду. Жесткие…Собственные, пусть и короткие, но многим мягче, приятнее на ощупь что ли. Не забыв об еще одной детали, тут же коснулась ушей. – Кожа смуглая, есть горбинка на носу, веснушки там… Немного.

– Со скольки ты бреешься?

Она прошлась по губам, тут же отдернув руки, стоило половинкам зашевелиться, но Давид упрямо вернул их на место, как бы намекая, что в этом нет ничего страшного.

– С шестнадцати. Щетина- бурьян на мужском лице, уверяю тебя. Только привел себя в порядок, как к утру проросла еще одна поляна.

Его губы были полными. Особенно нижняя, потрескавшаяся.

– Мне уже двадцать один, а на лице, как в пустыне воды – ни черта.

– Ты же девчонка, дурочка! – присвистнул Давид, явно поражаясь глупости подруги, – Так я ответил на все твои вопросы? – с легким раздражением поинтересовался он.

– Не сердись, войди в положение несчастной меня, – рассмеялась Данте. Колебание воздуха, и вот она сидит, потирая свой лоб. Щелбан.

Получите.

Распишитесь.

– Ты вредный, – надула губы девушка.

– А ты капризная и пользуешься моей добротой. Не будь ты слепой, то я бы давно уж выб..

– Давид, – на тон выше, чем обычно. Друг цокнул, поняв свою ошибку. Ее ладоней коснулись чужие, слегка сжав.

– Прости, не подумал.

Злость сменилась милосердием за долю секунды. Она такая – все прощающая и забывающая гадости, сказанные в ее сторону.

– Да-а-а, с этим у тебя всегда было туго, – протянула Джина.

– Эй!

Они рассмеялись. Так, как смеются дети. Невинно и чисто.

В главном торговом центре Италии – Флоренции летом по-настоящему душно. Чувство, словно закатали в банку, откуда не выходит воздух. Вообще. В такие дни Джина Данте, а именно она была той единственной слепой на всю Флоренцию, погибала от жары. Возможно, кто-то ютился под крышей, в прохладной кухне, откуда простирался вид на дивный сад, но светловолосая девушка, ни сном ни духом не знавшая о том, каким именно выглядит цвет ее волос, не могла усидеть на одном месте.

Потому что ее ждал мир. Тысячи ощущений, запахов, звуков, вкусов, но не видов, на которые она молилась каждый день, стоило солнцу перевалить через горизонт. Может быть, кто-то молился с ней, прося в дар совсем немного и в то же время чересчур. Порой из-за собственной никчемности ее пробирала до костей боль обиды. Она имела единственное уязвимое место, и казалось, тонула в себе, не имея выхода в этой чаше, переполненной сожалением.

Человеком, который поддерживал ее из вне был Давид Сонье. Неусидчивый, непрошибаемый юноша, известный ей своим непоседливым и детским характером. Они познакомились на семнадцатый год ее жизни. Тогда теперь уже старушка-кормилица, тетушка Берта, оповестила о том, что у них наконец-то появились соседи. Тот участок, составляющий какую-то кроху, все же нашел своих хозяев. Родители Сонье не были богатеями и бежали из соседней страны в поисках работы – это все, что она могла знать тогда. Летние ночи – та пора, когда можно лежать и наслаждаться разговорами сверчков. Иногда Джина позволяла рукам рисовать в воздухе, не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Ее никто не посчитает дурочкой и не осудит. И она выражала свое настроение в этом скольжении. Кормилица молча сидела где-то неподалеку, занимаясь своими делами. Но в один из таких вечеров, она отлучилась на парочку минут, оставив Джину наедине с собой. В саду неподалеку послышался лай.

– Берта?

В ответ последовал не голос. Снова лай, но гораздо ближе. Оно рыскало где-то поблизости, от того девушке казалось, будто внутри что-то тянет вниз, столь быстро настигал ее страх неизведанного.

– Берта, где ты? – громче позвала наследница двора.

Девушка поднялась на локтях, прислушиваясь.

– ..за…блохастая бестия!…Ч-черт…, – грохот. Видимо, хозяин Этого кубарем скатился по траве через кусты колючего шиповника, – Матерь Божья, за что мне такое наказание?…

Джина дернулась. Что-то шершавое и влажное прошлось по ее ладони, и она прижала кисть к груди.

– …, – она онемела, чувствуя, как страх табуном мурашек прошелся по холодеющей спине. "Оно"потерлось о ее блузу чем-то мягким. Тяжелое дыхание запыхавшегося человека оказалось с другой стороны, и Джина вскинула голову верх.

"Берта… Берта, где ты?!!"– внутренне билась в истерике Данте, дрожа всем телом.

– Бенил, слезь с нее сейчас же!

Лай в ухо, как удар кувалды по голове. Слепая коснулся своего лба, поморщившись. Какого черта здесь вообще происходит?

– Прости, он обычно тише воды, ниже травы, просто не привык к новой местности..

– Кто… «он»? – Джина повернула голову в сторону голоса.

– Пес же, – тихий смех, – Ах, да, я забыл. Давид.

Говор сверчков стал на тон выше. "Пес Бенил "тихонечко сопел, время от времени чем-то задевая ее левую ногу. Появление посторонних напрягало.

– Ты не пожмешь мою руку и не представишься? И почему ты смотришь все время наверх?

– Мои глаза открыты?

– Что? Ты смеешь надо мной? Постой… – холодные волны друг за дружкой врезались в ее лицо. Давид определенно махал рукой, проверяя истинность возможной догадки. Перехватить ладонь не составило труда, – …Ты слепая что ли?

– С рождения.

– Ох… П-прости. Еще и Бенил…Ты, наверное, здорово испугалась.

В ту ночь она узнала, что такое «собака». Мягкое, слюнявое существо, которое называют «верным другом человека». Впервые коснулась лица постороннего и разговаривала с ним всю ночь напролет. Берта ни разу так и не появилась тогда. Может, не хотела мешать?

– Иногда мне кажется, что это иллюзия, – лежа в привычной для себя позе, вдруг заговорила Джина. Давид сказал, что над их головами далеко-далеко есть звезды. Данте попросила объяснить, что это и как выглядит, но все равно не поняла, откуда свету взяться в кромешной тьме. В Ее небе звезд не было..

– Почему?

– Иллюзия – это обман. То есть то, чего на самом деле нет, – вытянув в пустоту руку, девушка вздохнула, – Что, если все это обман? Сон или моя выдумка?

– Эй, но ведь я есть, – ее ткнули локтем в бок, – Реален и говорю с тобой. Джина, за твоим домом и даже дальше – мир! Целый мир!

– Какой? – не унималась она, – Нет цветов. Образов вокруг. Только тьма. Ты говоришь, что вокруг мир. Огромный, почти без границ, и куда бы ни шел человек – есть продолжение?

– Да. За океаном есть еще земля. Люди.. Целые поселения. Как те же звезды в небе. Их тысячи, нет, миллионы, – всех не счесть.

– Но передо мной этого нет. Не понимаю. Не знаю этого. У меня нет мира, но у мира есть я, и это нечестно.

– Не правда,– запротестовал собеседник, – Он есть и для тебя, а если не получается увидеть – прочувствуй его. Проникнись им. Ты считаешь его несуществующим, хорошо, но даже мы, будь плодом твоей фантазии, тоже во что-то не верим или чего-то боимся. Тебе рассказывали о колдунах? – Джина кивнула.

– Немного правда..

Берта часто говорила о последних новостях. Во Флоренции пробегал слух и о других людях..

– Они творят такие вещи, которые выходят за грани нашего понимания. Казалось бы – вымысел, а они существуют. Слухи не берутся на пустом месте. Для других это выдумки, можно сказать, та же иллюзия. Разве бывает так, чтобы у иллюзии была своя иллюзия? Нет. И я реален. Я жив и....

Его болтовня загнала Джину в угол. Она села в позу лотоса, слушая беспрерывный говор.

"Этот парень – одно сплошное противоречие любым моим словам"– подумалось ей. Казалось, если Давид не докажет свою правоту, то испарится.

– Тогда докажи, – прервав пламенную речь, попросила слепая, – Заставь прочувствовать, что ты живой. Такой же, как и я.

В следующую секунду ее схватили за руки. Девушка вздрогнула.

– Это первое – ты почувствовала, что я могу что-то сделать. Я материален, – звонкий голос сошел на свистящий шепот, словно с ней говорил сам ветер. Правой рукой ее заставили положить собственную на грудную клетку, где вытанцовывало сердце под неизвестную мелодию.

– Зачем это? – не поняла она.

– Замолчи и слушай, – огрызнулись в ответ. Джина фыркнула, но послушалась. Первое, что она почувствовала под левой ладошкой – холод ткани. Грубоватой. Джина попыталась отнять руку, но Давид сжал запястье, отказываясь отпускать. И в следующую секунду как в левую, так и в правую что-то больно толкнулось. Чужое тело было горячим, она почувствовала тепло, исходящее какими-то странными волнами, словно оно обволакивало их обоих, а удары продолжали свой ход. Собственные – быстрые, чужие – медленные. Они такие разные, но до безумия схожие.

– Сердце у каждого свое, как и тело, чувства, ощущения. И, если я, такой же живой – все еще твоя иллюзия, то ты – теперь моя.

То ли от вечернего холодка, так некстати посетившего их, то ли от волнения и одновременно смущения – Джина задрожала. Интересно было бы одолжить глаза Давида, чтобы увидеть, какое выражение читается на собственном лице. Смешанные чувства, не иначе, накрывали, как выразилась бы Берта, потоком ледяной воды. Она опустила голову, тихонечко покачав ею. Улыбка не заставила себя ждать. Ох уж этот парень… Настоящее открытие.

Следующие пару часов они говорили о тех вещах, что находились "за чертой нормальности", о школе, в которую ходил Давид, о своих увлечениях, городе, что был домом долгое время, о братишке, получившем имя от прапрадеда. О жизни. Если бы только Джина могла знать всех цветов… Она бы с уверенностью могла сказать, что Давид пару раз мазнул кистью по ее надоедливой черноте новым оттенком. Светлым и теплым, как само солнце.

– Давид, тебя не будут искать?

– Нет, мои родители с утра и до ночи бывают где угодно, только не дома, так что, если Бенил захочет заглянуть к соседке, да погонять белок, то я могу рассчитывать на ее гостеприимство, верно? – в его голосе крались нотки чего-то, похожего отдаленно на обиду.

– А ты наглый, оказывается, – усмехнулась девушка. Картина покрылась крапинками смеха нового знакомого.

– Буду расценивать это как "да, конечно"!

– Ладно-ладно, – сдалась она, – Только не жужжи.

– Ж-ж-ж-ж-ж-ж… Ж-ж-ж-ж-ж…

– Дурак, – рассмеялась Джина.

Она не знала, скорее чувствовала этого человека и его движения, будто еще в ту секунду, когда к сердцу коснулись – провели невидимый провод. Сейчас Давид поднялся с места и начал мчаться вокруг нее, размахивая руками, вот-вот собираясь оторваться от земли.

– Ты уже летишь? – усмехнулась она..

Всякое движение прекратилось, и шумные выдохи казались сейчас громче всего, что Данте когда-либо слышала.

– Да. К звездам же, – отдышавшись, просипел парень, – Улечу в новую жизнь, наверное. В свою Флоренцию, где будет соседка-богачка Джина Данте. Зрячая Джина Данте. Да.

Незначительная мелочь, слетевшая с языка простака, звучала как предсказанье.

– Было бы здорово… Правда.

Сладкий запах чайных роз напоминал ей о том дне всякий раз, стоило носу уловить дивный аромат. И только по прошествии пяти долгих лет, которые они делили вместе, переживая взлеты и падения Давида, ночные кошмары и ужасные боли в глазах Джины, перепалки с Бертой, в последнее время противостоящие общению ребят, они, как и тогда – оставались рядом до последнего. По крайней мере, Джине так казалось.

Пока не произошло то, что изменило ее жизнь навсегда.

Глава 1

Эта ладонь, иногда дрожащая в силу преклонного возраста, вела ее сквозь толпу. В Ее темноте она оступалась и шла назад, когда кто-то случайно задевал плечом.

Ходить по базарам для слепого нелегко, однако весьма любопытно. Можно узнать о новых вещах, к некоторым прикоснуться и выбрать что-то новое. От количества поступающей информации, запахов кружилась голова, но Джина шла, сжимая в ответ ладонь кормилицы.

В толпе она чувствовал себя частью чего-то великого. Глупо, конечно, когда вокруг стояли гул, шуршание, лязг, удары острых наточенных ножей, так безжалостно лишающих голов средних рыбешек, но это было так.

– Сушки! Только сегодня! Свежие сушки! Кому сушки?! Подходи, народ! Сушки! – слева доносился лай голосов.

– Ма-ам, ну, купи! Мам! – Данте склонила голову, слыша, как канючит какой-то малыш. Это вызвало у нее легкую улыбку.

– Госпожа, не желаете ли сочных персиков?

– Рыба! Господин, подходите, не стесняйтесь!

– Свечи!

– Чудесный выбор, госпожа! Не желаете ли приобрести это чудесное ожерелье? Оно отлично подчеркнет Ваши глаза!

Грубые, нежные, хриплые, звонкие – тысячи голосов в одной голове. Базар Меркато Чентрале казался ей лабиринтом, когда же Берта утверждала, что они просто-напросто идут вперед и огибают толпу, чтобы подойти к тому или иному прилавку. Чаще всего это были отдаленные местечки, где продавали преимущественно ткани или мыло. Они не закупались овощами или же мясом – над этим трудился основной персонал дома, потому старушка могла свободно забирать Джину и давать ей "почувствовать"частичку мира.

Больше всего девушка любила брать в руки кожу. Небольшие лоскутки, чертовски гладкие и прохладные на ощупь. А еще перекусывать пышками у старика Джана. Сладкими, точно маточный мед.

– Что говорят лекари? – поинтересовался пекарь. В руках тут же оказалась горячая пышка. Джина подула на нее, осторожно откусывая небольшой кусочек, который тут же растаял внутри ее голодного рта. Если бы она могла, то закатила бы глаза от удовольствия. Но со стороны все могли услышать только неразборчивое мычание, кое-как схожее со стонами.

– Разводят руками, – тяжелый вздох женщины перебился лязгом точки топоров и смехом ребятишек, пробегающих мимо них.

– Что, совсем никак не исправить?

– Нет, ее глаза были такими с рождения.

– Вздор. Если на то воля Божья, то она сможет видеть,– не унимался старик, и Джина получила еще одну пышку следом за первой, стоило той закончиться наполовину.

– Господь карает за грехи, Джан, – возмутилась кормилица, – На что воля Божья, чтоб малышка так страдала? Вот уж не говори ничего, чем глупости.

– Не злись на него, – вмешалась Джина, разделавшись с угощением. Она юркнула в карман, достав оттуда платок, и вытерла руки, покрытые пахучим маслом, – У меня был грех, за который Господь взял маленькую цену.

– О чем ты, дитя? – удивленно пробормотал пекарь.

Он не услышал ответа. Берта с шумом поднялась, поблагодарив его за угощение. Джина уцепилась за протянутую руку, вставая со своего места, обняла старика на прощание и покинула его, шагая далеко вперед.

– Ты еще слишком юна…

– Берта, ты знаешь, что это правда, – настаивала на своем Данте, – Матушки нет по моей вине.

– Молчи! – оборвала ее старушка, – Даже мысли себе такой не навевай! Госпожа покинула наш мир из-за того, что глубоко заболела во время беременности.

– Но она бы выжила, если бы согласилась убрать…,– она не договорила, схватившись за горящую щеку, – Т-ты… Ты ударила меня? – воскликнула девушка.

– И сделала бы так еще раз! Она положила жизнь на это! Стоит уважать и благодарить ее выбор, а не разбрасываться своим существованием, как разменной монетой! – гневно прошипела Берта и вновь ухватила ее за ладонь, волоча через весь Меркато Чентрале.

В груди больно закололо. Джина поморщилась, потирая ноющее место. Как бы права не была кормилица – Данте не могла с ней согласиться. Все равно, какие слова они скажут или что-либо сделают. Это она виновата, и попробовать снять с нее этот груз вины мог разве что, в действительности, только Бог.

Но и он неумолимо карал своим молчанием.

***

Под ногами сотни шагов пройденного пути.

А еще теплая рука Давида.

И вновь куда-то спешить, но вот уже не толкают в плечо, под ступни редко попадаются булыжники, об которые невольно споткнешься, но продолжаешь лететь.

– Куда мы бежим? Остановись хоть на мгновение, я уже не чувствую земли под ногами! – тряся тянущую руку, заголосила Джина. Давид резко затормозил, ударив пятками в землю. И тут же кубарем покатился вниз, стоило телам столкнуться.

– Ох ты ж… П-прости, я забыл, – шипя и чертыхаясь, друг поднялся. Джина протянула руку в ожидании помощи. Кажется, где-то неподалеку были люди – голоса еле-еле доходили до них, но острый слух ухватился за нить.

– Чтоб тебя, Давид… Где мы вообще?

– Тут немного, – отмахнулся друг.

– Куда "немного"вообще? – не унималась девушка, – Ты вытащил меня в ночь! Если кто-то прознает-

– Да не трясись ты так! – самозабвенно отмахнулся Сонье, – Сколько раз мы сбегали? Десятки! Сотни раз! Тебе не первый десяток лет, Джина! Сегодня день приговора. Разве ты не понимаешь, что это значит? – в голосе его чувствовалось… Восхищение? Джина не могла точно описать того, что слышала, но даже то, что слышала сейчас – ей уже ой, как не нравилось. Это имело запах проблем, а за проблемами всегда неустанно следовал нагоняй от Берты. В лучшем случае. В худшем же… Даже думать было страшно, что мог предпринять отец по отношению к ней.

– Но кого? Ведь с последнего суда прошло больше трех лет. Если бы произошел поджег, кража или убийство, то вряд ли…

– Братишка сегодня был у тетушки, – резко перебил ее лучший друг, – Она сказала, что вечером будут разжигать костер для осужденного.

– Чт-…? Человека?!!

– Представляешь! Позавчера старик Джан донес на соседей своей сестры. Рядом с ними мрет скотина, дети болеют. Он сказал, что видел, как бабка делала этот… Приворот что ли. Дом перевернули вверх дном, Джина, я до сих пор не могу в это поверить!

Их настигла тишина. Всего на какую-то секунду, но внутри все обмерло, предчувствуя что-то по-настоящему страшное. Она обернулась на пронзительный крик, достигший их, и сердце Данте ушло в пятки.

– Что это было? – прошептала девушка, словно их мог кто-то подслушать. Давид резко схватил ее за руку и поволок за собой.

– Началось!

Вновь срываясь на бег, они спешили туда, куда вели одни глаза на двоих. Внутри, в ее горячо ненавистной темноте, тело обволакивал кокон страха. Что-то нехорошее подкрадывалось сзади и наступало на пятки.

– Эти… Эти люди что-то нашли?

– Да, говорят, в погребе больше десятка мертвых овец! Один черт ногу сломит, если поймет, как такая слабенькая старушка на своем горбу затащила их в дом, – возбужденно трещал Сонье.

– Может, она их живыми привела, а в доме уже…? – предположила Джина.

– Почем знать.

– Но зачем ей столько овец? – не понимала она.

– Да не они, – цокнул Давид, возмущенный глупостью подруги, – Ей нужна была их кровь.

На секунду Джина выпала из реальности. Она не слышал больше Сонье, воспроизводя, поднимая с глубин своей памяти голоса. Тысячи, среди которых звучит лишь один нужный – голос жертвы.

Соседка старика Джана… На сколько не подводила память, то это была женщина средних лет. Не такая уж и старушка, если подумать. Кажется, того же возраста, что и придворные ее отца. Вполне милая , добрая душа, разговор с которой перепадал ей пару раз. Она приторговывала тканями на рынке, имея самое лучшее место.

Да, у нее были завистники. Но, чтоб старик Джан, да и из-за такой глупости, как торговое место…

"Джина, это ничего – что ты не видишь мира. Порой даже зрячие – еще те близорукие идиоты, которые дальше носа своего, да и не увидают "– вспомнились ей слова Берты. Она поджала губы, не испытывая в душе той же радости, что и Давид.

***

Она кричала. Надрывала голос, оглушая всех.

Чтоб услышали.

Чтоб оправдали.

Но ее слышала только взволнованная Джина.

– Будьте прокляты вы, да Ваши отпрыски, Грешники! Будьте прокляты!– в ее дрогнувшем голосе не было злости или ненависти. Нет… Ни капли к этим глупым людям.

В голове отдавало эхом проклятий, насланных женщиной, но в ее голосе утопала боль, и Джина не могла противиться тому, что слышала на самом деле. Она словно кричала им о том, что мир несправедлив. Ее родимые пятна приняли за метки Нечистого, оклеветав в колдовстве и причастности к темным силам.

И как же громок был ее крик…

– Что делает эта ведьма? – пропыхтел рядом голос недовольного жителя процветающей Флоренции.

Джина потеряла равновесие, упав на колени – кто-то проскочил между ними, задевая ее и не удосуживаясь даже извиниться.

Гам и свист поднялись над толпой. И это отнюдь не те толпы тихих жителей городка, которых Данте спокойно обходила с Бертой, гуляя по рынку.

Нет.

Эта масса, пропитанная агрессией и жестокостью, рвала глотку, выкрикивая ругательства. И она отказывалась верить в то, что дети солнца за одну лишь долю секунды обернулись в ненавистных чудовищ, плюющихся ядом. Ее схватили за грудки, резко подняв на ноги. Знакомые руки стряхивали пыль с грязной одежды.

"Я ничего не делала по своей воле"– возник голос бедняжки в голове девушки. Она задрала голову вверх, словно осужденная стояла прямо перед ней.

– Отрубите ей руки! – проревел голос какой-то женщины совсем рядом с Джиной.

– Это омерзительно!

– Давид?– тянясь рукой куда-то в сторону, окликнула друга девушка. Кто-то хлопнул по ладони.

Проклятье. В этой давке она совершенно бессильна.

"Меня заставили! Я не виновна!"

– Давид!

Ответа не последовало. Слишком громкий рев вновь прошелся по толпе.

Не сосредоточиться, чтоб понять и услышать шагов друга. Их слишком много – этих голосов. Кто-то смеялся, кто-то сквернословил, а кто-то даже ревел. Круговорот непонятных, необъяснимых никем слов. Только шаги назад, а после еще и еще возмущенные выкрики, вопли. Она бы сошла с ума, если бы не мощнейший раскат грома. Но разве так грохочет гром?

Замершие на миг, жители заставили насторожиться Джину.

– Кто только что выстрелил? – шепнул голос.

– Дева Мария, она все еще жива! – паника набирала новый оборот. Сбоку сдавленно охнули.

– Зачем ты выстрелил?! – Джина распознал и этот грубый баритон. Это был отец Давида. Голос его сочился злостью и ядом.

Боже, если их только заметят в столь поздний час – выговора не миновать.

– Сонье! – еле слышно рявкнула Данте, – Давид!

– Я здесь, Джина, здесь, – донеслось сзади. В ее взъерошенный затылок тяжело дышал друг. Он поддался вперед, опуская голову подруге на плечо.

– Ты ее не убил!

– Что это было? – все так же тихонечко спросила слепая.

– Старик Джан выстрелил наотмашь… Старушка захлебывается собственной кровью, горя в огне. Как бесчеловечно… Эти сельчане совсем выжили из ума. Я представить не мог, что все обернется именно так. Давай выбираться отсюда, Джина.

"Я хочу уйти на покой. Я больше не хочу терпеть эту боль!"

– Она… М – молится?

Большинство зевак закрыли рты, и только единицы повышали голос, перебивая перепалку отца Давида с провинившимся стариком. Громким плачем страдалица напомнила о своем присутствии, кашляя и давясь слезами. Ей оставались считанные секунды…

"Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне уйти с миром!"

– Не смотри на нее, не слушай голоса, Давид. Они врут. Все врут… Почему никто не слышит, как она умоляет? – как в бреду повторяла Джина. Она протянула руку к лицу друга, прикрывая тому глаза.

– Джина?

–Гос-поди…, очисти грехи наши…, – голос бедняжки с каждым словом убывал в своей громкости. Перешептывания не давали услышать и половины, но и этого не требовалось. Они поняли – старуха пытается раскаяться перед Всевышним за грехи, которые совершила на протяжении всей жизни, и не верили своим ушам.

– Вырвите ей чертов язык!

"Я просто хочу уйти!"

Нечисть не может исходить из корней Господа.

– Тащите ее сюда! Снимайте!

Ведьма – не дитя Божье.

"Он заставил меня!"

– Совсем потеряли голову? Она уже кончена.

Отвернувшись от света, она не имеет возможности раскаяться.

"Пожалуйста!"

– Да прости....нгх…кх-кха… тех.., – горло женщины сдавливало. Словно горючей проволокой обмотали тонкую кожу, впиваясь шипами с каждым разом глубже.

Глубже.

И глубже.

Не давая произнести и звука.

– Может, все же снимем ее?

– Нельзя!

– Четко сказали, пока не останется прах ее – не подходить ближе двух метров, кретины.

–… кто не ведает деяний своих…, – чужое прерывистое дыхание… Казалось бы, с чего девушке слышать его, находясь в приличном расстоянии от жертвы общественности? Но оно достигло ее. Эти дрожащие губы, так старательно пытающиеся переступить черту шепота вдруг сомкнулись. Она не закончила молитвы. Костлявая мерзавка оказалась многим быстрее, не дав умирающей последнего слова. Громкий стук сердца – вовсе не Джины – прекратил всякое движение.

Тогда она впервые узнала, что значит исчезать.

Уходить.

От души одного человека остался сосуд, отдающий мерзкими тошнотворными благовониями.

Вонь. Именно этим словом окрестила девушка горящую плоть мертвого, не дышащего человека. Бушующее чувство отвращения к толпе поглотило ее. Он отняла руку от лица товарища, соединяя свои ладони вместе, не ведая, что творит.

Это должно было прекратиться сейчас же.

– Что ты собираешься сделать? – настороженно спросил Давид, цепляясь за край ее рукава, – Опусти руки, Джина.

– Господи…, – начала слепая, привлекая к себе внимание рядом стоящих. Брань неподалеку продолжалась несмотря ни на что. Словно люди поделились на два лагеря. Один – измывался над мертвой, поддерживая спор отца Давида, второй – резко приковал все внимание к Джине, – Избави ее от вечных муки и огня гееновского, и даруй ей причастие и наслаждение вечных Твоих благих…

– Матушка, почему эта девочка молится? – тихий девичий голос коснулся ее слуха, но она проигнорировал его, продолжая читать.

– Что? Дурная, ты с ума сошла? Опусти свои ладони – не искушай судьбу, – кто-то толкнул ее в локоть, но рук Джина так и не разомкнула.

– Она под ее чарами?

– Джина! Джина, опусти руки, ты выдаешь нас! Отец будет в гневе! Подумай о нас!

– Она околдовала ее! – ахнули сбоку.

– Это же дочь Господина Данте! Это его дочь!

Звон наполнил маленькую коморку ее разума, когда кто-то заверещал, что Джина Данте – посланница Нечестивого.

Дитя Адского отродья.

Дрянь!

Рука друга отпустила ее, и тогда Джину схватили чужие пальцы – руки убийц невиновной. Они потащили ее за волосы, покуда она не развела ладоней, вцепившись в этих "недолюдей".

Это был первый день в ее жизни, когда все до последнего – взгляды устремились на Джину, такую беспомощную, но в то же время почему-то опасную.

Да где же это видано, чтобы виновному читали молитвы на упокой Светлой Души!

Этой ведьме!

Она же не сошла с ума из-за ее крика, нет?

– Джина…

И это первый день в ее жизни, когда невинно-светлая кожа покрылась синяками, ссадинами и ранами от наказания взрослого. Берта рыдала над ней около трех ночей, пока ее лихорадило.

Джину трусило каждой клеткой. И с каждым утром, когда где-то в отдаленных уголках своего сознания она все еще слышала тонкий голос кормилицы, ей казалось, что конец близок.

Как глупо…

Быть избитой до полуобморочного состояния своим отцом, и не узнав мира, не увидев звезд – чахнуть от подхваченной болезни.

– Да…вид…, – прохрипела девушка.

– Его здесь нет, моя милая, тише…

– Давид… Она сказала "спасибо"… Давид… Я слышала ее…

Ее хриплый голос преследовал повсюду. Старушка сорвала его, пока пыталась отодрать безумца от несчастной девушки. Она навсегда запомнила эти звуки – шлепки тяжелой плети о ее собственной тело.

"Господин! Господин, умоляю, не надо! – капля чего-то горячего скатилось по ее щеке. Она не плакал, нет. Это была ее кормилица.

– Эта дрянь не только свою мать погубила! Она и нас погубит! Нужно было ее еще при рождении утопить, как котенка!"

– Ее похоронили?…Ту…

– ....

– Берта… Берта…

– Нет, малыш. Они дождались того часа, когда она обратилась в пепел.

Джина захныкала, сворачиваясь в клубочек.

– Ш-ш-ш, тише-тише, тебе нельзя… Тише, милая, иначе твоя температура подскачет…

Заботливые руки обняли сопротивляющееся тело. Она пыталась оттолкнуть ее, но в данный момент Берта оставалась сильнее, чем ослабшая тушка избитой Джины.

– За что они так? Она же…н-ничего…ничего!..

– Я знаю, малыш, знаю…

Лихорадка – это нескончаемое пекло, что похуже всякого знойного лета во Флоренции. Хотелось пить, но казалось, что эта вода тут же испаряется из тела, и ее распирает во все стороны. Лежа на кровати, что, словно раскаленная сковорода, жгла девичью спину, – она сходила с ума.

Данте не знала, сколько дней лежала бесполезно на одном месте.

День или ночь за окном?

Где Давид?

И почему он ни разу не появился?

Ее навещали лишь слуги, но чаще всех – кормилица и лекарь.

– Мне жарко…, – обняв колени, она прижалась к ним головой, так и сидя в одной позе. Прошло ли пять минут или семь часов, – Джина не меняла своего положения, лишь изредка издавая звуки, больше похожие на мычание.

Больше никто не подходил.

Никто не звал.

И она не могла знать – оставили ли ее, спит ли она или вовсе мертва.

– Жарко…

– Очень? – донесся в ответ хрупкий, едва слышимый голос. Джина дернулась, как от тока, отрывая голову и вглядываясь в темное пространство. Ах… Если бы эти глаза только видели…

– Кто здесь? – вытягивая руку вперед, просипела девушка, – Кто здесь?

– Скоро будет еще жарче, – ответили вновь. Перед ней ничего не было. Тогда почему складывалось ощущение, что кто-то стоит рядом, шепча в ухо?

– Почему ты не говоришь? Кто ты? Что тебе здесь нужно? Отвечай, иначе я подниму шум, – ее вновь пробивала дрожь.

– Ты же спишь, Джина, никто не придет на твой зов.

– Откуда… Ты знаешь? Мое имя? Тебя кто-то подослал? – голос Данте сорвался на хрип, но она пересилила себя, стараясь выдавить из себя хоть какие-то слова. Кто был ее ночным гостем? Зачем он пришел? Чтоб посмеяться над калекой или…, – Убить меня?… За то, что я молилась на площади за ту ведьму? – догадалась Джина, рассекая воздух руками, чтоб поймать источник шума, который, казалось, был прямо перед ней, но от чего-то ладони ловили только пустоту перед собой.

– А разве я что-то говорил о той бедной женщине? Вы, люди, странные…, – с насмешкой продолжил человек, – Просите дара, а после ищите все средства, чтобы от него избавиться. А твои глаза…

– Не смей… Берта! Бер-…, – она открыл рот, но оттуда вылетел лишь свист. Джина схватилась за горло, ошеломленно осознавая, что кто-то или что-то не дает ей возможности выпустить лишний звук.

– Они совсем бесполезны…, – холодная ладонь накрыла веки. Джина коснулась чужой руки, накрывая ее своею сверху.

Что же это? Она чувствовала что-то, тянущее вниз внутри своего живота. Дрожь во всем теле утихла, чего она сразу не заметила, отвлекаясь на того, кто нарушил ее покой.

– Красивые… Не грязные, как у твоего черствого отца, а золотисто-голубые…,– он говорил нежно, будто со своим дитя. Холодный порыв воздуха окатил лицо Джины. Парень шумно выдохнул, отрывая руку от слепой. Но чуда не произошло. Света так и не появилось… Ни капли, зато дрожь напомнила о себе тихим постукиванием в виски и тупой болью. Данте поморщилась.

– Ты не колдун…, – как-то разочарованно проговорила Джина.

– Разве? – прохихикал он, пальцами очертив ее точеный подбородок, и они сорвались, теряя всякий контакт с кожей бедняжки, – Ты не знаешь наверняка. Я могу быть гораздо страшнее. Гляди в оба.

– Глупый что ли? – она решила, что этот кто-то издевается над ней, – Я не вижу ни зги в этой чертовой тьме.

– Видишь, – упрямо стоял на своем парень.

– Кто ты?

Ответом ей была тишина.

– Где ты? – вновь спросила Джина, попытав удачу, но ничего ровным счетом не поменялось. Ее гость ушел так же неожиданно, как и появился. Она сомкнула свои веки и тяжело вздохнула, не зная, что с этим делать.

***

Бад испытывал чувство, находящееся на грани между желанием обратить весь мир в пепел и тем, как затопить этот мир по самый край.

Его день выдался весьма скверным. Он вскочил с небольшой деревянной тумбочки, минуя снующих туда-сюда людей, и покинул обветшалый домик, оставив его далеко позади. Все они – бесполезные букашки под его ногами, и вникать в то, чем эти мелкие сошки занимались – ему не доставляло никакого удовольствия. Хотелось только одного – стереть что-нибудь в порошок. Видел бы его сейчас брат…

Он покачал головой, следуя по тропе, и вышел через небольшую рощу на оживленную улочку небольшого городишка.

В самом центре все еще дотлевали угли, и едкий запах горелой плоти разъедал ему глаза. Бад поморщился, ощутив запах, ударивший в лицо с порывом ветра, и прикрылся рукавом плаща, стараясь не вдыхать слишком часто. Его начинало подташнивать.

Брюнет присел на корточки и опустил ладонь туда, где ступни сожженной касались земли. Он сомкнул веки и, сглатывая подступивший ком в горле, глубоко втянул через ноздри едкий кислород. Вспышка света пробежала перед его глазами, и он поднялся, видя перед собой ту самую женщину, которая сгорала несколькими часами ранее.

Вид ее белесой проэкции оставлял желать лучшего. Она уже не кричала, но слезы, катившиеся из ее глазниц маленькими ручейками, заставили Бада поднести ладонь к ее лицу, смахивая влагу.

Он ненавидел слезы.

Она вздрогнула, отходя на шаг.

– Ч-что… Что со мной? – женщина обняла себя руками, дрожа так, словно на улице стоял лютый мороз, а она оставалась совсем нога, – Мне т-так х-х-холодно…

– Ты должна сказать мне, зачем сносила овец в подвал, – игнорируя состояние усопшей, потребовал Бад. Она отшатнулась от парня в ужасе и тут же упала на колени, припадая лбом к земле.

– П-прошу, поверьте мне! – взмолилась она. Бад поморщился – он, без всякого сомнения, не любил людей, но, когда они так себя вели, ему тут же хотелось подорвать эти хрупкие тела и откинуть от себя подальше.

Он – не Божество, раз уж на то пошло, и видеть, как они склоняют перед ним голову – у него не было ни малейшего желания. В конце концов, отпустить их грехи или помиловать он не в состоянии, а вот заставить их испытывать боль и муки – уже поближе.

– Не трать мое время, – раздраженно сказал он. Женщина все еще билась в мелкой дрожи, но головы так и не подняла.

– Меня… Меня заставили это сделать! Я не хотела этого, но м-мое тело… Оно не слушалось меня! Он сказал, что…

– Кто сказал?

– Я не знаю его имени, Господин! Он сказал, что, если я воспротивлюсь его желанию, то вся моя.... Моя семья, Господин! – она схватилась за край его плаща, поднимая на него свои выплаканные глаза.

От неожиданности парень так и замер – обычно никто из усопших не смел касаться его одежд. Это только сильнее вывело его из себя, и он поднял ногу, толкая бежняжку в грудь. Женщина упала на спину, рыдая пуще прежнего.

– Он убьет всю мою семью! – всхлипывала она, стуча своими кулачками о землю и барахтаясь, точно рыба на суше.

Во имя Нечестивого, у него не было сил и желания слушать бредни этой простолюдинки. Его ждал Гаспар, а ждать он не любил достаточно сильно, чтоб напоминать об этом больше одного раза, от чего у Бада порядком дергался глаз в последнее время. Кажется, весь этот день сегодня оказался настроен против него. Он схватил женщину за грудки, отрывая от земли так, что ее ноги не могли коснуться опоры, чтоб устоять. Она вся тряслась в его руках, и он мысленно еще раз спросил себя, почему должен заниматься такими мелочами.

Ах, да, кто-то же должен выполнять скотскую работу, раз нраву младшего из Кьезе было по душе избавиться от своего последнего слуги, который давился водой, будучи привязанным вниз головой и опущенным этой самой головой в ведро. На секунду, всего на секунду, уголки губ Бада дрогнули в подобии чего-то, что люди называли улыбкой. Этот ублюдок заслужил подобной участи.

Он перехватил одной рукой лицо бедняжки, другой все еще удерживая ее над землей, и закрыл свои глаза. Когда он распахнул их, жертва поддалась его чарам, и больше не смела отвести от него своего взгляда.

– Я спрошу в последний раз: кто это был? Кто отдал тебе приказ сносить овец?

– Имени его я никогда не слышала, Господин, – спокойно ответила женщина, смотря на него спокойно, как-то даже умиротворенно. Тело ее расслабилось, и она обмякла в его руках, совершенно не оказывая сопротивления, – Но он читал мне, когда душа высвобождалась из тела. Точнее нет…, читал мне другой человек, а тот, который приказал – он иной, непохожий, но…, – она нахмурилась, пытаясь выразиться как можно правильнее, но спустя еще пару тщетных попыток, смолкла совсем, обвисая бесполезным грузом. Бад разжал пальцы, и женщина мешком картошки свалилась перед его ногами. Он коснулся пальцами переносицы, усиленно потирая ее и представляя, как брат будет потешаться над ним, раз тот не мог выполнить такой простой просьбы и разговорить какую-то несчастную душу.

– Ты бесполезна, – заключил он в итоге. Она ничего не ответила.

"Ладно, хорошо… Еще не все испробовано…"– уверял он себя, присаживаясь перед ней и опуская ладонь на чужие глаза. Свои он так же прикрыл, шепча под нос заветный стих. Желтая молния проскочила перед ним, и Бад отдернул руку от женщины, точно его ударили разрядом тока. Он раскрыл ладонь, отмечая глубокий ожог, и зашипел от боли, пронзившей его так неожиданно. Тело перед ним зашевелилось, и он неверяще уставился на то, как зачарованная душа встала на ноги, задрав голову наверх. Глаза ее смотрели куда-то вдаль. Какого Дьявола тут происходило?

– Ветер переменгрядет, Господин…, – тихо прошептала она одними губами, – Как Вы думаете, что он за собой принесет? Радость? Печаль? Или… Смерть? – от последнего предположения она засмеялась, отмечая иронию своего положения. Воздух вокруг них стал сгущаться, и совсем скоро младший брат Гаспара уловил запах горящей плоти, исходящий от нее. Она сгорала. Снова, – Теперь и Вы станете частью этого, хотя могли просто пустить все на самотек…

Смех женщины стал походить на стрекотание, засевшее в голове, и Бад схватился за оную, сгорбившись перед ней, пока ее кожа покрывалась волдырями и лопалась от высокого градуса, уничтожающего все живое на своем пути.

– Гаспар…, – прошипел брюнет, пытаясь разорвать связь с усопшей, но ничего не происходило.

– А-ха-ха-ха!

Боль лишь накатывала на него волнами, одна за другой, он уставился на свои руки, видя, как кожа лопается на его глазах, и закричал так, как никогда прежде, взывая к брату.

Мозг вскипел. Она продолжала верещать, кружась перед ним в огненном танце. Вонь жженых волос, кожи, самой плоти – все это вызывало в нем тошноту, и он горел заживо вместе с ней, не понимая уже от кого шла эта вонь – от него или нее.

"– Господи…"– среди звона возник импульс чистого голоса, который разносил перепонки Бада в пух и прах. Он зажал свои уши, отказываясь слышать чью-то молитву, которая достигала его ровно стольким, скольким достигла души этой невиновной.

"– Избави ее от вечных муки и огня гееновского, и даруй ей причастие и наслаждение вечных Твоих благих…"

– Г…Га…Гас…! Гаспар! – хрипя, взывал Бад, ударяя себя кровавыми ладонями по голове, будто это могло выкинуть из него голос, что так жалобно взывал, – Б-брат!

Резкий удар по его спине заставил парня зажмуриться, чувствуя, как из глаз сыпятся искры слез.

– Развейся!

Он схватился за одежды на груди, сминая их в кулаке. Карканье вороны привело его в чувство, и он мотнул головой, медленно приходя в себя. Обеспокоенные, но в то же время серьезные глаза, как отражение его собственных, окинули Бада взглядом. Они стояли среди толпы уличных зевак. Бад – напротив обугленного столба, к которому была привязана женщина, Гаспар – перед ним, закрывая обзор на место сожжения. Он схватил Бада за дрожащую ладонь, раскрывая ее перед собой, и явное раздражение отразилось на лице старшего из семьи Кьезе.

– Она… Она сказала "Ветер перемен грядет", – отозвался брюнет, смотря на брата в упор. Его все еще прошибал озноб от пережитого.

– Твоя рана не затягивается, – констатировал брат, засунув свободную руку в карман плаща и доставая оттуда пузырек с какой-то зеленой, знакомой жидкостью. Он вцепился в пробку зубами, с хлопком открыв его, и выплюнул огрызок на землю. Запах трав тут же ударил в нос, и тягучая жижа полилась на их ладони под внимательным взором Гаспара.

– Что значат слова этой женщины? – спросил он, морщась от пощипывания кожи и боли, пронзающей его от ладони до самых пят. Рана затянулась лишь слегка, и это заставило Гаспара выругаться вслух, но Бад не обращал на это никакого внимания, настаивая на том, чтоб ему ответили.

– Скажи мне, – потребовал младший из Кьезе.

– Ничего хорошего, Бад, – раздраженно ответил Гаспар, качая головой, – Это значит, что грядет буря. И несет ее тот, кто оставил на тебе эту треклятую метку.

***

– Я продал душу Нечистому не для того, чтобы быть чьей-то нянькой, – закидывая руки за голову, фыркнул паренек. Его длинные светлые волосы высоким хвостом были собраны на голове, а не менее длинная челка падала на один глаз, из-за чего ему постоянно приходилось ее смахивать. Голубые глаза цинично окинули взглядом ту дыру, в которой находились двое – он и Гаспар, – Разъясни мне, почему я до сих пор не подорвал дом Данте и не избавил твоего брата от мук?

– Жак, – вздохнул Кьезе, подпирая челюсть ладонью, – Я имею сомнения на этот счет.

– Какие? Я уже несколько раз тебе повторил – там пахнет Смертью. Ты подал мне след, выстланный кровью твоего брата. Она привела меня в тот дом. Эта девица…

– Она слепа, – возразил Гаспар.

– Она не слепа, а проклята, – стоял на своем Жак Пате, подходя ближе к старшему из Кьезе. Он оперся ладонями о стол, нависая над брюнетом так, чтобы между ними оставалось достаточное расстояние, чтобы в случае чего – увернуться, – Ты можешь увидеть все моими глазами, если не веришь на слово, но даже это не поможет тебе вытащить ту дрянь, что разъедает Бада изнутри. Нам придется ее убить. Да она сама практически мертва!

– Она всего лишь девчонка.

Жак усмехнулся.

– Невинная душа, Гаспар? И ради этого ты можешь пожертвовать собственным братом? Если ты ничего не сделаешь в течении нескольких месяцев – его смерть останется на твоих руках, и Нечистый заберет его душу. Он же не обменял ее на бессмертие, верно? – блондин отпрянул от него, начав расхаживать по комнате взад-вперед, – Что же он такого попросил взамен, м? Каков его договор?

– Это уже не твоего ума дело, Пате, – отмахнулся от него Гаспар и облокатился о спинку своего кресла, закидывая ногу на ногу. Ладони его сомкнулись в замок на животе, и брюнет потупил взгляд, думая о том, как бы выбраться из сложившейся ситуации,– Уходи, – коротко бросил он напоследок Жаку. Блондин вскинул бровь, но перечить не стал, направившись к выходу из комнаты.

Раз уж его дела закончены, неплохо было бы заняться глиной, которую он прикупил на рынке, выменяв ее за пару серебрянных монет.

– Чертов колдун, – негодовал блондин, вспоминая то, как свысока смотрел на него Гаспар. От воспоминания об этом по всему его телу прошла дрожь. Он поежился, натягивая капюшон плаща на голову, и пнул лежащий камень, попавшийся так кстати ему под ноги, – Тоже мне, строит из себя невесть что, словно самый умный среди нас нашелся…

Жак отворил дверь самой дальней комнаты на этом этаже, входя в свою спальню. Раздеваться парень не спешил, быстро сократив расстояние и распахнув еще одну дверь – небольшую мастерскую, которую он обустраивал на протяжении нескольких лет. Он присел на низкий стул, опуская руки в крохотную посудину с мутной водой, в которой обычно увлажнял свои руки. Перед ним стоял небольшой столик, на котором блондин оставил свою последнюю работу. Смотря на профиль того, кто несколькими минутами ранее спускал на него свое высокомерие, Жак насупился и плюнул в глиняное лицо своего обидчика.

– Чтоб твою задницу Адским Пламенем обдало, – проворчал он и тут же вылил немного воды на глиняное изваяние.

***

– Как ты себя чувствуешь? – шершавые пальцы друга коснулись ее щеки. Она узнала бы эти руки из тысячи – так часто Джина брала ладони Давида в свои, что с точностью до трещинок могла определить, чем сегодня занимался Сонье.

– Она слаба, – оповестила его Берта, сидящая около кровати Данте. Джина повернула голову к источнику звука и слабо улыбнулась кормилице, – Небольшое переутомление, вызванное вашими ночными похождениями за пределами этого дома, стали причинами слабости, а после привели к тому, что Господин выместил всю злость на Джине за то, что ты, Давид, с больной головы на здоровую решил потащить ее поглядеть на прилюдную казнь, что, прости, Господи, уже ни в какие рамки не вписывается! О чем ты только думал?!

– Я…, – начал было Сонье, но Джина пересилила ломоту в теле, поднимаясь и принимая сидячее положение. Она оперлась спиной об изголовье кровати.

– Он ни в чем не виноват, это я его попросила. Я слышала, как старик Джан на рынке рассказывал кому-то о том, что ночью состоится казнь ведьмы, и захотела сама хотя бы раз на ней побывать, – встала на защиту друга девушка, сжимая край одеяла. Она пыталась добавить голосу чуть больше уверенности, но вчерашняя порка отца возымела противоположный эффект, и голос ее охрип.

– Немыслимо! Это просто уму не постяжимо, Джина! – тут же завопила женщина, хватаясь за сердце и ведясь на ее маленькую ложь. Давид коснулся ее ладони, и девушка тут же ее перехватила, поворачиваясь лицом к нему. Пусть она его и не видела, но явно ощущала вину, которую испытывал Сонье за произошедшее с ней.

– Все нормально, – тихо прошептала она парню, от чего хватка на руке стала сильнее.

– Я сейчас же оповещу лекарей о том, что ты пришла в себя, чтоб они осмотрели твои ушибы, – она услышал звук отодвигающейся мебели, но никак не среагировала и не прокомментировала это, – А ты чтоб глаз с нее не сводил до тех пор, пока я не вернусь, понял меня?

– Д-да, мадам.

Спустя еще пару минут ее возгласов, ребята остались одни. Шатен поглаживал тыльную сторону ладони Джины большим пальцем, и это легкое, незамысловатое действие оказывало на нее успокаивающий эффект.

– Ты выглядишь еще хуже, чем когда тебя избили там, на площади, – промолвил Давид, и прохладный, влажный от испарины лоб, коснулся их соединенных рук, – Она права, это я виноват, что на тебе живого места нет.

– Если бы я не хотела с тобой отправиться туда, ты бы не вытащил меня будь хоть в тысячу раз сильнее, – зарывшись в космы парня свободной рукой, прошептала Данте в ответ, – Я в порядке, – и зашипела от того, как ее тело пронзила стрела боли, когда друг коснулся ноющего плеча.

– Ты никогда не умела врать, дуреха, – цокнул языком наследник семьи Сонье, – Давай, на этих шелковых простынях места для одного уж больно много, – усмехнулся он, разрывая с ней контакт. После он помог Джине переместиться немного влево, и шатен запрыгнул рядом, слегка соскальзывая, но все же устраиваясь рядом с ней. Руку Давид вновь вернул туда, где она и находилась – в тесном переплетении их пальцев. Джина прильнула к его плечу, опуская голову, и тяжело вздохнула. Это не скрылось от чуткого внимания парня.

– Что? Думаешь, она даст мне нагоняй, как только зайдет?

– Нет, я скажу тебе, когда услышу их шаги, – обнадежила друга Джина, и поморщилась, чувствуя, как губа снова лопнула, стоило ей криво улыбнуться. Она провела языком по ранке, слизывая выступающую кровь. Соленую и неприятную на вкус.

– Благородна и заботлива, как всегда, – прыснул со смеху шатен и резко замолк, вслушиваясь в шум за пределами покоев Данте.

– Они еще не идут, – подсказала ему Джина, не теряя бдительности. Все же не хотелось, чтобы и Давида кто-нибудь поколотил за такую мелочь.

– Д-да, знаю, просто… Я не совсем понимаю, почему ты так поступила, – опуская свою голову поверх головы девушки, промолвил Сонье, – Твой отец едва ли места живого на тебе оставил, но ты ведешь себя так, словно в этом нет ничего такого.

Девушка разжала и сжала ладонь обратно, цепляясь за друга.

Почему она читала той женщине? Ей и самой было интересно, но почему-то в тот момент Джина чувствовал сердцем, что слова погибающей были схожи с мольбой и даже ненависти за то, как с ней обошлись, она не питала. И раз никто не хотел ей почитать перед дорогой в мир усопших, то было просто невыносимо слышать, как она читала сама себе, надеясь закончить до того, как тело испустит дух. Это было дико и совершенно бесчеловечно.

– Я почувствовала, что то, что я делаю – правильно, – попыталась объяснить Джина, касаясь небольшого вытянутого кулона, висевшего на ее груди, – Да и будь причина другой, либо же ее не было совсем – мне бы все равно перепало от моего отца, – она прикрыла глаза, стараясь дышать как можно осторожнее. Непрошенный ком подступал к горлу каждый раз, когда девушка вспоминала о своей матери, и ей приходилось намного больнее, чем если бы отец тот час спустился и избил ее еще раз.

– Эй, я всегда буду на твоей стороне, даже, если тебе взбредет в следующий раз спать голышом на крыше дома, – Давид приобнял ее, опустив руку на здоровое плечо, и прижался лбом к виску подруги, – Только не пугай меня так больше. Я не хочу больше чувствовать безысходность от того, что ты буквально умираешь у меня на руках, хорошо? Мне было очень страшно от мысли, что ты больше не откроешь глаза, Джина. Что угодно, но только не это, я прошу тебя…

– Ты слишком рано списываешь меня со счетов, собачник, – похлопала товарища по руке Данте. Тихий шолох шагов вдалеке заставил девушку напрячься, и она отклонилась немного в сторону, оставив руку Давида повиснуть в воздухе, – А вот теперь они идут сюда.

Грохот выбил из тела Джины хриплый смех, схожий с кашлем, пока Сонье уносил свои ноги подальше от ее комнаты. Если ему свезло – они разминулись. Если же нет – Берта не упустит возможности еще раз отчитать бедолагу за прошлую ночь.

Лекарь закрыл за собой дверь и поприветствовал Джину, пока та расправляла ладонями одеяло, заботливо накинутое на ее холодные ноги. Она перевела дыхание и попыталась улыбнуться как можно шире, чтоб отвести внимание от побоев на то, как она играла роль хорошей девочки.

Где-то там, еще на затворках своего сознания, она слышала, как женщина кричала и бесновалась толпа. Тело ее охватил жар, и Джина прикоснулась к кулону, взывая к здравому рассудку и умиротворению, но сердце отказывалось ее слушать, больно ударяя о грудную клетку.

Ей не было спокойствия.

Ни там, ни здесь.

***

– Пей, – присев на кровати Бада, брат протянул ему фляжку с похожей жижей, которую лил ему в прошлый раз на руку. Ему подсказал запах. Он сощурился, но фляжку пригубил. На вкус зелье было еще отвратительнее, чем на запах, – До конца, Бад, твоя кровь отравлена, ее необходимо разбавить.

Он залпом выпил оставшуюся жидкость, отшвырнув от себя фляжку, и схватился за ладонь, которая сразу же начала печь. Он был готов поклясться – ее жгло Адским Пламенем.

– Ты нашел того, кто это сделал? – шипел младший из рода Кьезе, перетягивая рану плотной повязкой.

– У меня есть причины полагать, что Жак ошибся, – угрюмо ответил Гаспар, делая узел на повязке брата. Бад нахмурился, не особо понимая, как Пате мог допустить такую ошибку.

У него же была его кровь.

Этого более, чем достаточно.

И, кажется, Гаспар уловил его ход мыслей:

– Я знаю, о чем ты думаешь.

– Тогда что тебя смущает в моих мыслях?

– Я ее видел, Бад, это невозможно, – отрезал брюнет, ложась на спину, – Жак говорит, что твоя кровь привела его в дом имения Данте.

– Дан-те, – задумчиво протянул младший Кьезе, вспоминая, где мог слышать эту фамилию раньше, – Да и что с того? – отмахиваясь от размышлений, бросил он.

– Тот, к кому она привела его – пропащий, понимаешь? – вздохнул Гаспар, прикрывая глаза предплечьем, – Это, должно быть, какая-то ошибка. Она слепа, Бад, даже при желании, эта девчонка вряд ли бы причинила вред кому-то, кроме себя. Ее состояние оставляло желать лучшего. Судя по тому, что видел Жак – кто-то подвергает ее насилию. Избивает на постоянной основе. Как она могла что-то сделать? Это невообразимо.

– Кровь не может лгать, брат, – констатировал очевидное Бад, поднимаясь на ноги и стряхивая с одежд пыль и шерсть кота, который совсем недавно прибился к нему и следовал за ним по дому всюду, куда бы не ступила нога Кьезе.

– Куда ты собрался? Тебе необходимо лежать и сохранять свои силы, а не растрачивать все до последней капли, – следом подорвался Гаспар, пытаясь схватить его за руку, но Бад моментально увернулся, не желая тратить свое время на пустые разговоры.

– Я сам все сделаю, – отрезал парень, обходя его и оставляя позади себя.

– Бад, это не просто рана, которая затянется от парочки заговоров и нескольких капель зелья. Это убьет тебя!

– Я знаю, – огрызнулся он, дергая ручку комода на себя. Он вытащил оттуда небольшой кинжал, который брат дарил ему для самообороны еще тогда, когда они оба были людьми. На рукоятке алел рубин.

Брюнет спрятал его под плащом, натянул обувь и дернул за ручку двери, пропуская в душную комнату прохладный воздух. Он вздохнул, жалея о том, что ему придется сказать:

– Один раз я уже умер, Гаспар.

– Ты не знаешь, о чем говоришь! – не оставлял своих попыток старший из братьев, в этот раз все же уцепившись за его рукав. Бад отдернул руку, окидывая брата сердитым взглядом из-за плеча.

– Спасать больше нечего! – отчеканил он, и Гаспар вздрогнул, растерянно смотря в его глаза, – Так что нет нужды переживать о чистоте моей души. Слишком поздно беспокоиться о том, что больше никогда не будет моим.

– Я никуда тебя не отпущу. Нет, Бад, только не так… Мы что-нибудь придумаем, пожалуйста, вернись обратно в постель, тебя же всего трусит!

Он вглядывался в лицо старшего брата, замечая в нем ту самую эмоцию, которую тот мог проявлять только в моменты какой-то неизбежной опасности.

Страх потерять его, Бада, подкупала как никогда.

Развернувшись лицом к лицу, он сделал шаг вперед, обнимая брата здоровой рукой. На лице его скользнула тень улыбки, и он опустил свою голову Гаспару на плечо. В детстве он всегда так делал, когда они мирились. Старший Кьезе растерялся, кладя ладони на спину младшего. Осторожно, точно тот был сделан из фарфора.

– Не отпустишь меня? – усмехнулся брюнет, повторяя его слова.

– Не отпущу, – кивнул Гаспар, прижимая его к себе. Бад сделал глубокий вдох, чувствуя запах лаванды и мелиссы, исходящий от брата, и выхватил кинжал из подсумка, вонзая его под ребра. Тело старшего Кьезе вытянулось, точно струна, и Бад отпустил рукоятку, чувствуя, как хватка Гаспара становится слабее вокруг него. Пусть это не убьет его, но на какое-то время точно займет.

– А ты попробуй меня остановить.

Глава 2

Флэшбек

Бежать через поле пшеницы с открытой раной – так себе идея. Бад понимал это, но иного выхода не представилось. Колосья шорохом выдавали его с потрохами, но из-за погони уже нельзя было разобрать чьи это шорохи – его, Гаспара или тех, кто их преследовал.

– Скорее, – дергая его за руку, нервно шептал Гаспар, оглядываясь по сторонам.

Бад задрал голову наверх, наблюдая за тем, как в небе падали целые парады звезд, что было странно. Сегодняшняя ночь должна была быть в точности такой же, как и все остальные – ничего не предвещало беды, а теперь они скрывались, словно преступники, выкравшие у какого-то знатного Господина его провизию.

Брюнет коснулся разодранного бока, чувствуя на пальцах вязкую кровь – то была собака, спущенная с привязи в тот момент, когда они просто пересекали очередную деревушку, задерживаясь в тавернах ради скромной трапезы перед отправлением. Они никого не трогали, но, видимо, кому-то не понравились посторонние, расхаживающие в темных одеждах, отличающихся от их собственных. Гаспар схватил его за плечи, пытаясь разглядеть в темноте лицо Бада.

– Ты как? Бежать еще можешь?

Младший из Кьезе коротко кивнул, и они стремглав ринулись вперед, стараясь оторваться от погони. Где-то неподалеку, за их спинами, бесновались сельчане с факелами и вилами, треща железом и голося на всю округу.

– Вперед, парни, они не могли далеко уйти!

Брюнет сглотнул, чувствуя во рту вкус собственной крови. Он понимал, что дела его плохи, и поднял глаза, впиваясь взглядом в спину брата.

– Ты знаешь, куда нам бежать? – спросил он Гаспара.

– Впереди будет лес, заберемся на дерево и спрячемся ненадолго, пока не собьем их со своего следа!

– Ладно…

Дыхание срывалось. Он прикусил губу до боли, старясь не думать о том, как серьезно его ранение и поспешил вперед, боясь отстать. Если их не найдут – у него еще будет время привести себя в порядок или попросить брата почитать над ним, чтоб хоть как-то сбить это саднящее чувство. А пока… Оставалось только бежать в надежде выжить…

Конец Флэшбека

***

В свете заходящего солнца ее ресницы светились золотом. Она спала тихо, так тихо, что если бы Бад не видел, как вздымается ее грудь при вдохе и опускается при выдохе, – он бы счел бедняжку мертвой. Волосы цвета налившейся пшеницы разметались на подушке, кое-где встав торчком. Под глазом темнел кровоподтек, а губа и вовсе была рассечена. Но даже увеченной – она выглядела вполне сносно. Рядом хлопотала женщина преклонных лет, время от времени обновляя прохладный компресс, который она прикладывала к лицу девушки. Иногда она втирала в ушибы какую-то мазь, и Бад понял по запаху, что это кервель, смесь диких яблок, боярышника и оленьего рога. Интересно, кто бы мог продать ей эту мазь, ведь обычно их делают только ведьмы или колдуны, а судя по тому, как она не замечала его присутствия – женщина явно не относилась к тем, кто мог промышлять подобным.

Когда она ушла, тихонько прикрыв за собой дверь, Бад подошел поближе. "Джина ", чье имя не раз звучало в стенах этого дома, лежала на спине. От нее пахло слабостью, и младшему из Кьезе совсем не было ясно, как эта девчонка могла нести в себе угрозу. Она походила больше на кролика, загнанного в угол, чем на хищника. Брюнет вытянул ладонь, чувствуя непреодолимое желание коснуться ресниц Джины, но стоило его руке появиться в радиусе лица девушки, как хрупкая рука Данте перехватила его запястье, застав Бада врасплох. Он даже задержал дыхание от неожиданности. Как у этой девчонки получилось его обнаружить? А коснуться?

– Это…, – произнесла Джина, скользя по ладони незнакомца своей, – Это снова ты?

Младший из Кьезе молчал, наблюдая за тем, как дрожащая рука несколько раз провела по его ладони вверх и вниз, видимо, так изучая его. Он, конечно, слышал и видел слепых, чтоб понимать, зачем девушка это делала, но ему все равно было непривычно от того, как кто-то посторонний касался его так бесцеремонно. Может, отдернуть руку? Или ударить ее, чтоб понимала, в какой ситуации находится?

– Нет…, – заключила Данте чуть погодя, опуская ладонь на одеяло, – Это не ты был у меня прошлой ночью…

– Не я, – подтвердил Бад, удивляясь тому, как легко ответил на ее вопрос. Джина вздохнула, чуть приподнимаясь и принимая сидячее положение. Парень спрятал ладонь в кармане своих брюк и опустился на кресло возле кровати девушки, наблюдая за тем, как она мяла в своих руках шелковую ткань.

– Но от Вас пахнет одинаково, – сказала себе под нос Джина. Бад вскинул бровь, не совсем понимая, о чем та говорит.

– Я пришел убить тебя, – особо не церемонясь, тут же выдал брюнет, складывая руки на груди. Подол его плаща зашуршал. Плечи Джины задрожали, она вжалась в изголовье кровати. Своих глаз она так и не открыла, хотя Бад мог предполагать, что ее естественный цвет застилает слепая пелена, – Ты понимаешь почему?

– П-потому что… Потому… М-молилась з-за ту женщину?…

Конечно, теперь она будет валять перед ним дурочку. Губы изогнулись в легкой усмешке, и он раскрыл ладонь, отмечая всю ту же боль, которую доставляла ему рана за плотной вязью ткани. Кровь успела пропитать ее, а значит, она даже не спешила затягиваться, и Гаспар был прав – его время сейчас ценнее с каждой уходящей секундой.

– Твоя душа настолько прогнила, что ты позволила себе отпеть человека, которого сама же погубила?

– П-п-погубила? – вскрикнула Джина, резко разворачивая к нему голову, – Я ничего…

– Ты лжешь! – рявкнул брюнет, вскакивая со своего места и тут же наваливаясь на девушку всем своим весом. Попытки Джины оттолкнуть его были столь ничтожны, что Баду в пору было только рассмеяться той прямо в лицо. Кьезе зажал ее хрупкое тело своим, перехватил обе ладони одной рукой и завел над головой, нависая над ней лицом к лицу. Его абсолютно не интересовало то, в какой компрометирующей позиции они предстали бы перед любым, кто осмелился бы потревожить их в эту секунду. Плевать. Сейчас ничто не интересовало его так, как собственная шкура.

– Покажи мне свои глаза, слепая! – потребовал Бад, задирая подбородок девчонки вверх. Данте замотала головой, предпринимая тщетные попытки сбросить с себя ночного гостя, но все это больше напоминало бесполезную возню, от которой Баду уже становилось скучно, – Ты все равно умрешь. К чему эти бессмысленные трепыхания?

– Я ничего…ничего не сделала, – всхлипывала Джина, и по щекам ее текли слезы.

– Зачем ты заставила ее сносить овец? Как ты это сделала?

В ответ на это заявление девушка зарыдала еще громче, умоляя отпустить ее.

Испытывал ли младший из Кьезе в этот момент жалость? Нет, ему было противно касаться столь хрупкого человека, – от нее пахло трусостью, жалостью, никчемностью, однако одно оставалось неясным – как в этом теле могло быть что-то могущественное? Ведь кровь привела его именно к Джине, а значит сомнений быть не должно – что-то с ней не так. И только тогда, когда Бад убрал ладонь с лица Данте и потянулся к ее ночной рубашке, чтоб задрать ткань наверх, веки Джины дрогнули, она распахнул глаза, и брюнет почувствовал, как места, в которых они касались друг друга, резко обдало огнем.

– Что за…? – он отдернул руку от запястий блондинки, тряся ею в воздухе, и лишь его собственный вскрик пронесся по комнате, когда Бада самого повалили на спину. Джина вцепилась в его плечи, пригвоздив к кровати и зажала его ноги между своими. Воздух вокруг них накалился, стал густым, и ответ, который так искал брюнет – оказался прямо перед его носом – в глазах Джины. Они были почти хищными, с красным ободком вокруг синей радужки, как оказалось, зрячей. Девушка издала нечеловеческий рык, ее губы исказились, обнажая ряд ровных зубов и заостренных клыков.

– Что ж тебе спокойно не подыхается, а? – спросила Джина, неожиданно прильнувшая к лицу Бада. Кьезе дернулся, не от страха – нет, просто тело над ним оставалось столь горячим, что казалось и вовсе обожжет его, – Ты пахнешь моей кровью.

– Что ты такое? – прошипел брюнет, отводя лицо подальше от нее, насколько это вообще было возможно. Казалось, эта девушка что-… Нюхает его? Бад попытался выбраться из-под нее, но Джина намертво пригвоздила его, вызывая в парне очередную волну возмущения. Как? Как вообще возможно, чтоб эта хилая слабачка, издающий минутами ранее болезненные стоны, могла так себя вести сейчас и иметь такое разрушительное давление?

– Разве тебя должно это касаться, когда осталось так мало времени? – вопросом на вопрос ответила Данте, ободок вокруг радужки вспыхнул вновь, и девушка потерлась лицом о щеку Бада, довольно урча.

– Отвечай на вопрос, – противился брюнет, чувствуя, как жар и давление на груди усилились.

Дышать стало в разы тяжелее.

– Мне нравится это сочетание, – совершенно не слушая его, протянула Джина, – Запах Смерти от примеси нашей крови так… Будоражит… О-о-о, я с-с-слышу, она говорит мне…, – блондинка прислушалась, точно ожидая какого-то ответа, и в этот момент Бад почувствовал, как скользкая, щекочущая верхнюю губу, горячая дорожка крови полилась из его носа. Данте сделала глубокий вдох, прикусывая в нетерпении нижнюю губу, – Твое имя… Тебя ведь Бад зовут, да?

Бад дернулся, как от пощечины, и блондинка над его ухом начала клацать зубами друг об друга, будто бы что-то тщательно пережевывала.

– Совсем как свежесть, дыхание…

– Слезь с меня, тварь! – вырвав руку из хватки девушки, брат Гаспара уперся ладонью той в лицо, но Джина тут же среагировала, перехватывая запястье и вновь возвращая его на место – над головой младшего из Кьезе. Она коснулся его носа своим, смеясь Баду прямо в глаза:

– Ха-ха-хах, преле-е-естно, нападающий просит жертву его отпустить, – захихикала Данте, – Но что мне с того перепадет? Ты требуешь освобождения, чтоб прикончить это тело? – она покачала головой с явным неодобрением данной идеи, – Нет, я не могу так поступить. Видишь ли… Оно мне еще не раз сгодится… Оно послушное. Тебе разве не нравятся послушные люди, Бад? Нет?

– Закрой свою пасть!

– А вот твоя кровь говорит, что ей по нраву… Она скользит по твоим венам так скоро… В особенности, когда кто-то припадает пред тобой коленями к полу и…

– Заткнись! Заткнись! – Бад кричал. Ему показалось странным, что никто за дверьми и ухом не повел на звуки шума и борьбы. Когда у него выходило выбиться из оков заключения, казалось, девушку это только раззадорило, и она вновь и вновь перекатывалась вместе с ним на кровати, чудом не свалившись, и забирала бразды правления над его телом себе.

Бад закрыл глаза, надеясь увидеть то, что сидит внутри этой девушки, и, когда его глаза распахнулись, имея возможность погрузиться в сознание Джины, брат Гаспара коснулся ступнями прохладного камня.

Время вокруг них остановилось во второй раз. Совсем, как тогда – на площади среди кучки зевак.

Он прищурился, пытаясь разглядеть в темноте что-либо, хоть какие-то очертания, пока не коснулся протянутой рукой металла, шириной чуть больше двух его ладоней. Тишину разрезал звук шаркающих шагов вдалеке. По ним брюнет понял, что, кто бы ни был за этой железной клеткой, его ноги явно оказались закованы в путы.

– З-здесь… Кто-то есть? – донесся до него более мягкий, дрожащий голос. Младший из Кьезе отошел на шаг, но даже этого нелепого движения было достаточно, чтоб в кромешной тьме и тишине, его шаг отозвался эхом. Он открыл рот, собираясь ответить, как вдруг невидимая рука схватила его за шиворот, и Бад распахнул глаза, видя разъяренное лицо перед собой.

– Ты не поговоришь с ней! Ей до́лжно спать! – прорычала Джина, – Почему бы тебе просто не уползти в свою дыру, чтоб спокойно себе подохнуть, а? Зачем ты провоцируешь меня? – ее острые ноготки впились в кожу Бада, и он сморщился, – Хочешь поиграть? Я люблю играть!

– Катись к Нечистому! – плюнул ей в лицо брюнет, упираясь ладонями в грудь Данте. Девушка резко отпрянула, заваливаясь назад, и зашипела, хватаясь за голову.

– Нет! Нет! Еще слишком рано! – голосила девушка, падая с кровати. Бад вскочил следом, ища взглядом в комнате хоть что-то тяжелое. Свой кинжал он вонзил в Гаспара, а другого оружия у него с собой не было – он совершенно не полагал, что будет так сложно напасть, а уж тем более – быть обнаруженным своей же жертвой.

Блондинка каталась по полу, извиваясь в истерике и вереща. Складывалось впечатление, словно она ощущала что-то болезненное – так сильно она билась головой о деревянную поверхность, что младшему Кьезе на секунду подумалось – может она и сама сейчас изувечит себя до такого состояния, что не сможет сопротивляться?

На глаза попался фарфоровый кувшин, стоящий на прикроватной тумбочке, и Бад осторожно отошел в сторону, двигаясь в направлении своей цели.

– Ты вернешься только тогда, когда Я этого захочу! – вела с самой собой борьбу девчонка. И, когда брюнет ухватился за свое "оружие", Джина среагировала молниеносно, раздражаясь тем, что ее добыча вела себя крайне самостоятельно. Она вскочила на ноги, путаясь в них при ходьбе, вид ее походил на убийственный, и девушка застрекотала, клацая зубами так, как делала до этого.

– Думаешь, это причинит мне хоть какой-то вред, Бад? Как с-скупо ты оцениваешь мои возможности, аж слезу пустить хочется…, – обиженно промолвила Джина, шипя и дергаясь при каждом движении. Бад слышал, как она раз-другой говорила сама с собой, обмениваясь фразами "Ты слаба", "Заткнись", "Не лезь, девчонка", взгляд блондинки расфокусировался, и когда спина Бада уперлась в стену, до него дошло, что все это время он отступал назад, не предпринимая никаких попыток к сопротивлению.

– Ты, видимо, немного не понимаешь, что происходит, – выхватывая кувшин из его рук, Джина швырнула его в сторону. Осколки полетели на пол, и она вцепилась в горло Бада, приподнимая того вверх, – Ты сдохнешь, если я умру. И сдохнешь, если я не решу вдруг тебе помочь… Так с чего бы мне быть заинтересованной в сохранении жизни такого…, – она принюхалась, вдыхая глубоко, и выдохнула Кьезе в лицо. Ободок понемногу терял свою яркость, то появляясь, то исчезая. Джина криво усмехнулась, -… Жалкого, слабого колдуна?

Бад всполошился, хватаясь за руки девушки, ему не хватало воздуха, и он начинал задыхаться, мотыляя ногами в воздухе, будто это могло ему помочь найти опору и сделать хотя бы крошечный вдох кислорода.

Неожиданно они оба свалились, и Бад схватился за горло, заходясь приступом кашля. Глаза застелила пелена слез, и он поднял глаза, видя над собой Гаспара, который держал металлическую статуэтку какого-то животного. Он обронил ее, падая перед братом и заглянул в лицо, осматривая то тут, то там на предмет увечий и ран.

– Я говорил, что это было плохой идеей, – резко сказал он, помогая Баду подняться.

– Я должен был убедиться, – отталкивая руки брата, рявкнул младший.

– И к чему это привело? – в тон ему ответил Гаспар, – Ты с ума сошел? Она могла убить тебя! – они оба обернулись, когда лежащее рядом тело издало страдальческий стон.

– Она сказала, что я все равно погибну, даже, если убью ее, – отдышавшись, промолвил брюнет.

– И ты ей поверил? Она могла солгать!

– Или сказать правду!

Они затихли, смотря друг на друга. Руки Бада все еще дрожали, и он отвел взгляд, смотря куда-то под ноги.

– Как твоя…рана? – чувствуя подступающую тошноту от своих недавних действий, поинтересовался он. Гаспар покачал головой, игнорируя его вопрос, но Бад чувствовал запах свежей раны, и от этого на душе стало паршиво.

– Нам нужно решить, как с ней поступить, – тело перед их ногами зашевелилось, и братья отошли от него. Гаспар на автомате начал шарить рукой сбоку, ища что-то, чтоб защититься, но рука уперлась в мягкую подушку, и он повернул голову, удивленно уставившись на нее. За дверью донеслись чьи-то недовольные возгласы, глаза Бада лихорадочно бегали от Джины к брату, и он не придумал ничего логичнее, чем вцепиться в тело, лежащее на полу.

– Оставь ее! – шикнул старший из Кьезе, хватая брюнета на локоть, – Сюда кто-то идет, Бад, это поднимет лишний шум!

– Я не могу! – вскрикнул Бад в отчаянии, – Что мне делать? Она же сказала…

– Неважно, что она сказала! – отмахнулся Гаспар, – Уходим! Сейчас же! – рука его разжалась, и он поморщился, чувствуя боль в руке, раскатом прошедшейся от плеча до кончиков пальцев. Их плащи зашуршали, и Бад напоследок обернулся, посмотрев на блондинку, с досадой уходя прочь. Гаспар придержал для него окно, оказываясь по ту сторону и позвал его еще раз, поторапливая.

– Джи-на! – донесся до них звонкий голос, и ручка двери задрожала. Бад спрыгнул вниз, и сразу сорвался на бег, оставляя позади себя свою Смерть и, возможно, свое спасение.

***

Голова Джины раскалывалась. Она зашипела, чувствуя под пальцами новый ушиб после неудачной, по словам Давида, прогулки за стаканом воды. Как она вставала и перемещалась по комнате – она не помнила. Все оставалось до сих пор рассеянным, и ей казалось, что она все еще находится в состоянии сна, разве что руки Давида лупасят ее время от времени, чтоб она не касалась своих ран.

– Ты дурочка, – заключил шатен, втирая в ее плечо мазь, после чего его приходились снова ощупывать и гладить. Джина раскрыла глаза, видя перед собой приевшийся пейзаж из глубокого черного, тусклого черного и чего-то неясного. Обычно это означало больший источник света.

– Мне снился сон, – прошептала Джина, окуная палец в баночку с мазью и самостоятельно втирая ее в саднящий локоть, – Странный такой…

– Тебе снятся сны? Заливистые дали с прелестными Господами? – удивился друг, с ухмылкой продолжая свое занятие. Данте фыркнула.

– Я же тоже человек, если ты не заметил, остряк, – она ткнула мазью Сонье куда-то в лицо, и Давид вскрикнул, вырвал смех из легких девушки.

– Это был мой глаз! – возмущенно лаял друг, на что Джина засмеялась пуще прежнего, – Боже, как оно жжется!

– Прости – прости…

– Так и о чем был твой сон? Он явно должен тянуть на звание восхитительного, раз ты заставила своего друга проходить через такую боль! – ее ткнули в бок, и блондинка охнула, чувствуя боль от недавних пинков ее отца.

– Мне было тяжело. Может, от того, что я все еще слаба, не знаю… Было ощущение, словно на мне тонны и тонны веса, так тяжело, что не продохнуть. Это длилось долгое время, было не по себе, но потом там появились… Не знаю – глаза? – ответила девушка и перехватила руки друга, сжимая их в своих, – Все-все, прекрати, я уже пропахла этой травой от макушки до пят, аж нутро режет от запаха…

– Глаза… Ты увидела очертания или у них был..

– Цвет? Да… Мне они показались яркими, какими-то затягивающими, может… Если ты меня попросишь описать этот цвет, то я не смогу тебе его назвать. Он просто отличался от всего, чтобы я могла вообразить. Они были такие…

– Очаровательные? Завораживающие? – подсказал Давид. Джина прокрутила на языке это слово, следом другое, сопоставляя с тем, чем ей показались те омуты.

– Нет, – тряхнула она головой, – Скорее… Грустные что ли… Словно они испытывали боль…

– Испытывали боль? – как попугай повторил за ней шатен, вскинув бровь.

– Да что ты только переспрашиваешь и поддакиваешь? – возмутилась Джина, всплеснув руками.

– Ну, прости уж, меня там не было, чтоб я мог понять, что за околесицу ты несешь, Джи, – хмыкнули ей в ответ, и она смолкла, вспоминая странное видение.

Давид снова подал голос, отвлекая девушку от своих мыслей:

– А рот там был? Ты говорила с этим… Кем он был? Человеком? И вообще, мы до сих пор не определились, к чьему полу относились эти глаза. Может, в самом деле там была грустная, но прекрасная дива? Ты не спросила?

Джина нахмурилась. Почему-то она больше ничего не могла вспомнить.

– Нет…, – она попытался снова, но память словно смели под чистую, и Данте покачала головой, повторив, – Нет, ничего…

– С другой стороны, это уже что-то! – оптимистично заметил Сонье, – Того гляди дело дальше пойдет. Если ты хочешь понять, что из себя представляет рот, – он опустил ее пальцы себе на губы, и они зашевелились, – Я всегда тут как тут, Джина. Мой рот по-о-олностью к твоим услугам.

Данте почувствовала, как смущение ползет по ее лицу, и к щекам прилило тепло, она прочистила горло, откашлявшись:

– Спасибо, дурак, теперь у меня все лицо небось в пятнах.

– Только Ваши прелестные ямочки, Госпожа, – он засмеялся, уворачиваясь от подзатыльника.

"Может, мое воображение разыгралось и это были вовсе не они?"– задумалась Джина, потирая руки и разминая их. Хотелось бы снова это проверить – но как? Сны никогда не были ей подвластны, чтоб показывать только то, чего желала блондинка. Иначе она бы загадывала на ночь быть зрячей хотя бы там..

***

– Госпожа проводит время с Господином Сонье, – отчиталась Берта, склонив голову перед высоким блондином. Он бесстрастно окинул ее взглядом, заведя руки за спину.

– И что же ее раны? – грубый голос привел его слугу в оцепенение, и женщина замялась, не отдавая ему скорого отчета, – Я два раза должен у тебя спросить?

– Н-никак нет, Господин… Раны Г-Госпожи почти затянулись, остались лишь небольшие синяки и кровоподтек под глазом, в остальном все затянулось с наступившей ночью.

Мужчина переступил с ноги на ногу и прошел по свое комнате от одного конца до другого. Его взъерошенные волосы слегка покачивались, и он безмятежно окинул взглядом серых глаз окно, наблюдая за тем, как за ним ветер играл с листвой деревьев.

– Онокрепнет, – констатировал он, – Оно крепнет и требует жертв…

– Она всего лишь дитя…, – промолвила Берта, привлекая к себе его внимание. Мужчина строго посмотрел на нее, сжав челюсть, и она склонилась еще ниже, чем до этого, – Простите, Господин Элрой…

– Ононе "всего лишь дитя". Оно сожрет тебя, как только солнце коснется горизонта, отправляясь вспять. Тогда ты сможешь утверждать, что оно все еще "всего лишь дитя"? Или доведешь до дня, когда ее сущность вцепится тебе в шею и перегрызет ее?

– Нет, Господин, нет…, – повторяла Берта, точно в трансе. Он ухмыльнулся, наслаждаясь тем, что эта ничтожная признавала его правоту. А он оставался всегда прав в своих словах.

– То, что в ту ночь никто не пострадал – настоящее чудо, иначе мы бы искали объяснения тому, почему сын четы Сонье сожран и выброшен куда-то в подвал. Думаешь, мне не больно от того, что это моя дочь? У нас нет другого выбора! – Элрой вздохнул, прикрывая глаза рукой, – Если эти люди попросят ее головы за то, что она совершила, когда молилась, когда окучивала людей, манипулируя их разумом и заставляя нести ей живность, я не встану на защиту этого…этой…этой твари…

Губы Берты сжались, и она прикусила внутреннюю сторону щеки, чтоб не запротестовать в ответ на его обвинения.

– Ты должна только следить за ней, Берта, а не строить из себя ее мать, – блондин горько усмехнулся, – Свою она уже сожрала, так что засунь свои инстинкты куда-нибудь очень глубоко, чтоб она не добралась до них. И огороди сына Сонье от общения с ней, я не буду повторять еще раз.

– Да, Господин Элрой… Я поняла Вас.

Кормилица закрыла за собой дверь, припадая спиной к оной, и разрыдалась, обнимая себя руками.

***

– Нечего смотреть на меня так. Я с самого начала говорил, что она проклята, но вы, два недоумка, решившие, что стоите выше всей пищевой цепи, проигнорировали меня и все сделали по-своему! – сетовал Жак, перевязывая спину Гаспару и смотря на него снизу-вверх, – Что?

– Замолчи, Жак, – только и ответил ему старший из Кьезе, держа кисти на плечах. Пате захотелось добавить еще парочку отверстий в стройное тело перед ним, но он шумно выдохнул, игнорируя свою злость.

– Где Бад?

– С Абель, – последовал равнодушный ответ.

"Они по очереди решили довести меня до белого каления, да?"– спросил он себя, делая последний узел и отнимая руки от Гаспара. Мужчина схватил свою рубашку, накидывая ее сверху.

– Что ведьма может сделать такого, чего не смогу я? – ядовито выплюнул парень, оглянувшись через плечо. Гаспар остановился около двери, посмотрев на него в ответ:

– Ты правда хочешь, чтоб я произнес это вслух или твоя голова додумает все сама?

Жак закатил глаза, скидывая окровавленные бинты в небольшую тару с водой. Конечно, у этой сумасшедшей был дар предвидения, куда ж ему до этой истеричной мастерицы?

– Какой ценой, Гаспар?

Кьезе захлопнул дверь с силой, оставив его без ответа. Но Жак все понял, опустив голову вниз, и не желал верить в происходящее вокруг него. Значит, чья-то мирная семья сегодня лишится жизни по прихоти этой мстительной дряни, чья злость живет веками… И ради чего? Как глупо.

О чем только думал Гаспар, когда они сбежали, не закончив начатое?

"Что же происходит, а, Бад? Ты взаправду умрешь?"

***

Руки обхватили горло, тщетно пытаясь остановить льющуюся наружу кровь. Хрип застрял на пол пути.

– Нет!… НЕТ! НЕТ, БАД, НЕТ! – донеслось до него, и Бад развернулся, чувствуя, как дрожит его нижняя губа. Гаспар раскрыл в ужасе рот, не веря в происходящее.

Когда его дрожащее тело отозвалось последним ударом, и дыхание оборвалось, разум провалился во мглу. Он словно утопал в болоте из вязкой нефти, схожей с цветом его волос. Рот наполнился кровью, и он рухнул на колени, видя перед собой, как Гаспар кинулся на палача своего брата, которого Бад прикрыл собой, заметив надвигающуюся угрозу. Щека коснулась ледяной земли, и вся картинка перевернулась, чей-то носок башмака оказался перед ним, но младший Кьезе не почувствовал боли от удара. Он почувствовал только скользкий холод, взявший его за руки, и свет погас для него в мгновение, бросив тело в жидкую погибель. Ресницы задрожали, он прикрыл веки.

Он понял, что дышать уже не так необходимо, как требовалось до этого.

Зачем вообще…дышать?…

Что только что произошло?…

– …Бад…

Зовут…

Его?…

Зачем?…

Разве он может что-то сделать?

Ведь он сделал все, что было в его силах…

Есть ли вообще в чем-то смысл теперь?

А Гаспар?

Что будет с его братом?

– Какая чистая душа… Такая сладкая… Что я могу предложить тебе за нее? – прошелестел голос над ухом.

Бад подорвался, в ужасе распахнув глаза, и обнаружил себя на берегу небольшого брода. Он в панике обернулся, ощупывая свою шею на предмет раны, и уставился на протянутую железную кружку, наполненную каким-то отваром, дыша громко и прерывисто.

Только что…

Это же происходило с ним, нет?

– Абель…– зло прошипел парень, догадавшись, чьих это рук дело.

– Что? Дурной сон? – спросила его девушка, присев перед ним на корточки. Ее волосы в свете потрескивающего костра отливали рыжим, а зеленые глаза смотрели спокойно, может быть, как показалось Баду, лишь едва заинтересованно. Он взял из ее рук кружку, и почувствовав боль в руке от горячего металла, выпустил отвар вон на землю, совершенно забыв о своей ране. Девушка вздохнула, – Придется еще один сделать, – неодобрительно сетовала она, и отошла к костру, помешивая что-то в котле.

– Ты залезла мне в голову, – раздраженно пробормотал младший из Кьезе.

– А что еще оставалось делать? Ты не особо сговорчивый, – обида проскользнула в голосе рыжеволосой, и она наполнила кружку еще раз, медленно направляясь в его сторону, – В этот раз не пролей, смотри, у меня почти ничего не осталось.

Бад потянулся здоровой рукой, принимая отвар, и подул на жидкость, стараясь немного ее остудить.

– Еще раз ты попробуешь узнать…, – начал он, на что девица легкомысленно махнула рукой.

– Да будет тебе, Бад, с кем мне об этом говорить? С деревьями? За последние шесть лет ты – первый, с кем я могу пообщаться. Разве ты не помнишь? – она открыла рот, и младший брат Гаспара поморщился, резко отворачиваясь. Он и вправду забыл, что их первая встреча оказалась весьма печальной в судьбе этой маленькой ведьмы.

Бад нашел ее в одной деревушке, где простой люд перед расправой решил немного поглумиться над ней. Они отрезали Абель язык, оставив истекать кровью до вечера, чтоб после сжечь на костре. И даже сейчас, когда она телепатически общалась с ним, у нее осталась эта глупая привычка шевелить губами, от чего создавалось впечатление, будто с ней в самом деле все в порядке.

Он чувствовал необходимость в том, чтоб извиниться, но не произнес и звука в ответ, тогда как она, возможно, привыкнув к его поведению, откинула влажные бинты с его ладони, внимательно осматривая свежую рану. Бад пригубил отвар и тут же зажмурил глаза от противного вкуса, разъедающего язык.

– Какая гадость.

– Заткнись и пей, – улыбнулась маленькая ведьма, – Это снимет боль. На некоторое время. И нечего кривиться так, словно я тебе голубиный помет с водой развела!

– Да по вкусу не иначе, чем так и есть! – Кьезе протер рукавом уголок рта, избавляясь от влаги, и перестал дышать, решив залпом выпить отвратительное варево. Раз вкус ему никак не контролировать, то хотя бы с запахом можно было что-то сделать. Чуть погодя ему точно необходимо прополоскать рот, иначе умрет не он, а все, кто почувствуют это зловонное дыхание. Серьезно, что она туда добавила, а?

Бад отставил кружку, протянув к ней ладонь, и девушка обхватила ее ладошками, разглядывая рану. С прошлого раза, кажется, она стала еще больше, словно разрасталась, подобно бурьяну.

– Весьма необычно… И давно твоя рука в таком состоянии?

– Четыре дня. Жак пытался срезать все, полагая вначале, что это обычная инфекция, либо язва…

Рыжеволосая усмехнулась.

– Придурок…, – она ковырнула ноготком края пораженной кожи, и поднесла свою ладонь к носу, вдыхая запах крови. Тонкие ниточки бровей поползли вверх, после сходясь на переносице, и Баду не понравилась ее реакция.

– Что ты чувствуешь? – терпеливость была не лучшей его чертой. Она подняла на него испуганный взгляд, – Абель, что ты увидела?

– Ветер перемен подул…, – ее сухой голос пронесся в голове младшего из Кьезе. Он вздрогнул, услышав знакомую фразу.

– Жак сказал, что от той девчонки разит…

– Ты же понял, что тебя ждет, – перебила она его резко, – Она сказала тебе и сказала достаточно прямо, – за возмущением последовало недолгое молчание. Она щурила свои зеленые глазки-искорки и оскалилась, пихая Бада в бок.

– Ты… Зачем ты пришел? – И тут же помахала рукой в знак протеста, отворачиваясь от него и смотря прямо, – Нет! Не говори, я уже знаю, что ты хочешь сказать! Этому не бывать! Она несет хвору, земля под ней вся сгнила, Бад, и ты тоже в скором времени…!

Ее руки коснулась рука Бада.

– Абель…, – осторожно ( что было удивительно даже для самого себя) начал брюнет, но девушка упрямо замотала головой. Слезы наворачивались на ее глаза, и она отказывалась верить в то, что увидела, в то, что она боялась услышать прямо сейчас.

– Нет, Бад, я прошу тебя…, – настаивала маленькая ведьма, чувствуя, как от бессилия начинает задыхаться, – Не нужно… Что угодно, я даже платы с тебя в этот раз не возьму! Пожалуйста! Просто… Просто уйди!

На секунду, какую-то жалкую секунду, младший Кьезе заколебался. Она обернулась к нему – разбитая, утратившая свое озорство, словно это ни ему угрожала неминуемая смерть, а ей. Одну секунду он мешкал, и после сказал:

– Ты сказала, что вернешь долг.

– Эта девица сродни чумы, Бад! Чумы! – Абель упала ему в ноги, прижимая голову к носкам его ботинок, и ведьмин вой пролетел по округе, будоража птиц, находящихся поблизости. Природа отозвалась на ее внутренние терзания, порывом сильного ветра колыша верхушки высоких сосен.

– Любой ценой, – настаивал Бад на своем, – Я спас тебя!

Она вскинула голову, раскрыв рот, и замычала в ответ.

– Она придет за тобой! Ее кровь уже течет в твоих жилах, Бад! Она зовет ее, – голова Абель вновь упала, и она каталась в грязи, истеря все больше и больше. Брат Гаспара схватил ее за плечи, хорошенько встряхнув, и, распахнув глаза, заставил ее посмотреть на него. Радужка налилась кровью, и он рассвирепел, теряя остатки терпения:

– Приди в себя! Из-за тебя может произойти катаклизм в любой момент! – девушка замерла в его руках, всхлипнула, и тяжелый выдох, словно благоговение, забрал с собой нагнавшие тучи, собравшиеся над их головами. Бад опустил свою ладонь на ее спину и утешающе погладил:

– Ты жеДанте, Абель… Ты должна что-то об этом знать. Я не могу умереть из-за какой-то девчонки…, – он обнял ее, прижимая к себе подрагивающее тело, и зарылся носом в рыжие волосы, вдыхая аромат хвои, исходящий от Абель. Она все еще плакала, – Ее мать, Жак сказал, что она могла быть твоей дальней родственницей…

– Я не знаю… Я никогда не интересовалась ветвью моей семьи… Хотя какая это может быть семья? Они продали меня больше века назад за пару мешков зерна…, – в виски ударила тупая боль, и Бад поморщился, ощущая горечь от слов маленькой ведьмы, разносящихся в его голове. Абель отпрянула от него, с досадой прикусив нижнюю губу, – Прости меня… Но я умру, если сделаю то, о чем ты просишь. Она проклята, и то, что сидит внутри нее, отравляет как тебя, так и ее.

– А яд? – попытался еще раз Бад, – Может, отравить ее?

– Она сама – яд.

– А, если…

Она покачала головой, опуская зелень глаз.

– Ты умрешь, Бад. Девчонка заснет, и ее глаза найдут тебя! Кровь подскажет! Это чудо, что она еще сама не убила тебя!

– Это заслуга Гаспара, – фыркнул младший Кьезе, отворачиваясь от Абель.

Как досадно…

Из-за чертовых золотых монет так нелепо нарваться на саму Смерть…

Бад коснулся сжатым кулаком своего лба, изредка стуча по голове.

Как же так?

И что ему теперь делать?

Неужели нет никакого выхода?

Кулак остановился на полпути.

– Ты сказала, глаза найдут, покуда она заснет…, – повторил за ней брюнет, – А, если… Если она никогда не заснет? – обернувшись назад, спросил Абель парень, – У меня будет время обмануть Смерть?…

***

Джине не спалось. Она перевернулась с одного бока на другой, в надежде найти удобную позу для сна. По ощущениям – целую вечность. Что ее беспокоило? Что так сильно удерживало ее рассудок, не желая отпустить Данте в сладкие объятия Морфея? Она рассержено выдохнула, запустила пальцы обоих рук в волосы и взъерошила их, мучительно взвыв.

Ссадины больше не тревожили. Давид говорил, что на ней все заживает, как на собаке, и блондинка недовольно надула губы на такое его заявление. Теперь друг сравнивал ее с… Бенилом? Великолепно. Того гляди, парень поговорит с Бертой, чтоб та подавала Джине еду в миске, лежащей около ее кровати на полу.

Господь, чем только забита ее голова…

– Джина…, – прошелестел голос вблизи, и девушка резко отняла от себя руки, распахнув глаза.

– Здесь кто-то есть? – чуть привстав, спросила блондинка. Из открытых окон подул ветер, ворвавшись в теплое пространство. Шторы возмущенно зашелестели, и Данте поежилась. Наверное, показалось…

Она опустилась обратно, закинув руку за голову, и вздохнула, прикрывая глаза обратно. Была ли вообще разница – с открытыми она глазами лежит или закрытыми? Иногда ей казалось, что лучше бы ее глазницы и вовсе оставались пустыми. Тогда бы не приходилось думать ночами о том, что, возможно, когда-нибудь у нее будет такая же возможность видеть, как и у всех остальных.

"Черт… От чего же обидно…"

– ....Джина…, – Данте подскочила, хватаясь за край одеяла.

– Кто здесь? Скажи, кто ты! – взвизгнула она, подбирая под себя ноги и оборачиваясь то влево, то вправо. Тихий смешок коснулся ее слуха, и она вновь обернулась, ощущая себя в ловушке.

Весь дом спал.

Даже, если бы она сейчас подняла шум – вряд ли кто-то оказался достаточно быстро рядом, чтоб защитить ее.

А отец… Он и в обычное время обходит ее комнату. Но знал ли об этом тот, кто был около ее кровати?

– Я-я закричу, – предупредила Джина ночного гостя. Смешок перерос в хохот, и блондинка вжалась головой в плечи, чувствуя, как страх объял ее со всех сторон, – Кто-то придет… Кто-то об-бязательно придет…

– Я не враг тебе, Джина, – шепнули ей на ухо, и девушка прикрыл его ладонью, пока голос не прошептал тут же в другое:

– Ты должна доверять мне…

– П-почему я д-должна делать это?…

– А ты открой глаза, дитя, – довольно протянул неизвестный. Данте зажмурилась сильнее.

Что же это?

Кто это?

Неужели Господь расслышал ее мысли о том, что Джине не нужны были глаза, и теперь пришел, чтоб забрать их?

– Не хочу, не хочу, – растушевалась блондинка, безостановочно бормоча под нос, – Я была не права, п-простите меня, я не хотела думать об этом так…

– Давай… Тебе понравится…, – подначивал незнакомый голос. Джина замотала головой, веря, что все это происходит не с ней, как вдруг что-то прохладное и влажное коснулось ее щеки. Она запуталась с перепугу в своих конечностях, отталкиваясь от неприятного ощущения, и толкнув туда, где по идее должен был находиться ночной гость, запоздало поняла, что того там нет, от неожиданности вскрикнув и полетев на пол.

Потирая ушибленную поясницу, Джина зашипела и неосознанно раскрыла глаза, тут же прикрываясь от яркого света люстры, бьющего в лицо. Расплывчатые очертания приняли резкую форму, и она ошарашено уставилась на горящую свечу, расположенную ближе остальных к ней. Нижняя губа задрожала, и она прикоснулась к ней такой же дрожащей рукой.

– Я-я-я-я...., – как заведенная шептала она, не веря в то, что перед ней расположилась вся ее комната.

От деревянных расписных тумб до стола около окна и огромного книжного шкафа, с собраниями ее любимых писателей, которых ей читала перед сном Берта. Она перевела взгляд в противоположную сторону, натыкаясь на портрет своего отца. Джина бы и не подумала о том, что статный человек, изображенный искусным художником на полотне, – ее отец, если бы однажды не попросила кормилицу рассказать, каким он был. Девушка, точно завороженная поднялась на ноги, и подошла к картине неспеша, коснувшись изображенных светлых волос. Мужчина смотрел вперед строго и собранно.

– Как… К-как это возможно? – сглотнув, прошептала Данте. Обилие красок и очертаний, предметов, о названии которых она только могла спрашивать, прикасаясь ко всему, что было к ней близко.

Она не верила.

Как?

Разум играет с ней?

Или, может быть, она спит? Она ущипнула себя для пущей уверенности, поморщилась и съежилась, чувствуя сквозняк, гуляющий мимо ее голых ступней.

"Постойте-ка…"

Джина обернулась, бегая глазами по комнате в поисках своего ночного гостя. Но ни в кресле, ни рядом с кроватью, под ней, либо же за окном, выходящим в сад, его не оказалось.

– Меня ищешь? – прошептал на ухо язвительный голосок. Блондинка отскочил в сторону, прикрыв ладонью ушную раковину.

"Но ведь… Мне же сейчас это не послышалось?"

– Хм…, нет, думаю, нет, дитя, – тут же последовал незамедлительный ответ.

– Где ты? Г-где? – испуганная, она не знала куда себя деть.

– А ты подойди, не бойся… Я здесь, возле тебя, совсем близко, – продолжал незнакомец. Голос его словно бы застрял в голове Джины. Она оглядывалась, точно жертва, загнанная в угол, и, когда в поле зрения ее пала последняя книга, которую ей читала Берта, блондинка бросилась к ней, хватая толстый том.

– Где ты? – вновь проголосила она.

– Да здесь, же, подойди… Видишь, рядом с тобой есть зеркало.

– Зеркало? – повторила Джина невпопад.

Частый смешок, который издавал ее ночной гость, уже порядком начинал раздражать девушку.

– Мое упущение, как же быть…, – насмешливо протянул неизвестный, – Справа от тебя есть вещь, в которой могут отражаться вещи с другой стороны, ты видишь?

"Не понимаю… О чем он говорит?"

– Справа от тебя! Подойди к стене! Ты испытываешь мое терпение! – гневно проскрежетал незнакомец, и Данте от неожиданности подпрыгнула, но сказанное – сделала. Джина встал напротив своего отражения, склонил голову на бок, рассматривая девушку, представшую перед ней. Та повторила за ней движение, но что-то необычное отражалось в ее радужке, горящей ярким ободком. Она прикоснулась к щеке, ведя вдоль по линии челюсти. Светлые волосы торчали во все стороны. Джина повертела головой, разглядывая себя, и тут ее отражение остановилось. Она понял это, махнув ладонью, но ее отражение упрямо глядело в ответ, не меняя своего положения:

– Наигралась? – усмехнулось отражение, и блондинка вскрикнула, пятясь назад, – Не пугайся…

– Кто ты? – прикрыв рот ладонью, вскрикнула девушка, – Кто Ты? Почему у тебя мое лицо?

Тяжелый вздох, полный разочарования, раздался возле Джины. Она все еще находилась в оцепенении, веря и не веря в то, что увидела.

– Как много вопросов…, – недовольный цокот резонировал на фоне ее сбившегося дыхания, – Тебе разве не нравится то, что я тебе преподнес? Я исполнил твою мечту…

– Мою… М-мою мечту?

– Ты видишь, – констатировал ее двойник, выглядывая из зеркала. Он словно бы оперся на раму зеркала, посматривая на Джину весьма скучающим взглядом. Данте подступила к зеркалу, осторожно, опасаясь любого резкого движения, либо же брошенного слова, но ее собеседнику будто и вовсе не было до нее дела.

"Он хочет сказать, что это он что-то сделал, чтоб мои глаза обрели возможность видеть?"

– Ну, а кто по-твоему еще? – смешок сорвался с бледных губ.

– Но кто ты? – в который раз за ночь спросила девушка.

– Это от тебя больше зависит, дитя, кем ты хочешь, чтоб я для тебя был – другом, – был ей ответ. Копия подняла свою ладонь, следом подняв вторую, – Или врагом.

"Ничего не понимаю…"

– Все просто… Если ты позволишь себе заснуть – я не расстроюсь и время от времени буду позволять тебе видеть мир, который ты та-а-ак жаждешь познать. Разве же это не прекрасно?

– Я не понимаю! – взвыла блондинка, подойдя вплотную к зеркалу, – Какой тебе прок от того, что я буду спать? И почему ты говоришь о себе, как о мужчине, если у тебя мое лицо? А если… Если я не соглашусь? Или у меня не выйдет? Я не могла сомкнуть глаз двое суток!

Ночной гость поднял на нее глаза, и взгляд, каким дарил он Джину, совсем той не понравился. Она чувствовал исходящие волны чего-то зловещего, думая параллельно и о том, что все это какое-то сумасшествие.

Подумать только! Она стоит, ведя беседы с самой собой! Это же точно, абсолютно точно чья-то злая шутка!

– Ты думаешь слишком много, дитя, – покачал головой ее двойник, – Попроси у старухи что-нибудь, снадобье, настой валерианы, что хочешь – ты должна заснуть! Не вынуждай меня отбирать то, что ты только получила. Иначе…

Свет погас для Джины, провалившись в знакомый полумрак, в котором она привыкла перемещаться. Но впервые стало так не по себе.

– Ч-что это?

– То, что ты будешь иметь, отказываясь идти мне навстречу, – прошелестел голос сбоку от нее. Она обняла себя руками, чувствуя, как по ногам тянет, и задрожала от холода, так некстати накрывшего ее с головы до пят. Спустя несколько секунд она сощурилась, видя приближающийся свет, и протянула руку, пытаясь схватить его.

Комната Данте вновь предстала перед ней, она взглянула на себя, отмечая все тот же светящийся ободок в своих глазах, но отражение уже не жило своей жизнью. Лишь напоследок легкий шепот коснулся ее слуха, и она свалилась с ног, потеряв сознание:

– Тебе выбирать, дитя.

***

Давид прогуливался с Бенилом по окрестностям. В последнее время вечером становилось прохладнее, и он закутался в тонкую куртку, стащенную у своего отца. Она не отличалась дорогим и прочным материалом, но хотя бы оставалось настолько велика, что при необходимости можно было бы обернуть ее вокруг худощавого тела дважды. Сонье выдохнул в свои ладони, быстро растирая их и стараясь согреть. Шмыгнув носом, он задрал голову, наблюдая за тем, как в дальнем окне соседского дома горел свет.

Значит, Джина еще не спала…

Давид скромно улыбнулся, подумав о своей подруге. Та не выглядела здоровой для девушки своего возраста, но шатена всегда поражало в ней то, что при своих недостатках, Джина всегда находила повод лишний раз порадоваться чему-то. Даже такой мелочи, как почесать Бенила за ухом или бежать от него, совершенно не видя дороги, падать, а после с заливающимся смехом отмахиваться от здоровой туши питомца Давида. Она была светом, таким же теплым, как само солнце, и парню это нравилось. Нравилось просто находиться рядом и поддерживать ее.

Бенил привлек к себе внимание шатена, резко сорвавшись с места. Пес помчался вперед, к дому, лая на всю округу.

– Эй, Бенил! Место! – заголосил Сонье, но не получив ответной реакции, сам сорвался на бег, ругаясь, на чем свет стоит, – Черт, неугомонное ты животное, а, Бенил! Я пущу тебя на тряпки!

Пес подлетел к окну Джины, шкребясь о стену и пытаясь запрыгнуть выше, и Давид схватил его за ошейник, оттягивая назад.

– Тихо, Бенил, тихо! Ты разбудишь весь дом, Берта на нас места живого не оставит, если застанет! – сетовал парень, легонько хлопая питомца по голове. Животное совершенно его не слушалось, воя и вырываясь из хватки своего хозяина, – Бенил! Фу!

Сонье поднял свои глаза, неуверенно заглядывая в комнату подруги, совершенно не понимая, почему собака никак не могла успокоиться. Джина сидела спиной к нему, копошась на полу.

– Джи? – тихонько окликнул он девушку, – Ты еще не спишь?

Худенькое тельце замерло, и блондинка медленно повернула свою голову в сторону, прислушиваясь.

Ставни окон задрожали, и звон стекла заполнил слух Давида.

– Джина?

Давид отпустил ошейник пса, застыв на своем месте. Скользкий холод мазнул по его шее, и волоски на всем теле встали на дыбы. Казалось, он даже услышал, как громко сглотнул. Его глаза встретились с глазами девушки, когда та обернулась, вставая с колен и резко срываясь с места в открытое окно. Пес заскулил, прячась за хозяина.

– Джина, ты чего?! – вскрикнул парень, отступая назад и спотыкаясь об пса. Тело полетело на землю, и Давид ударился головой, жмурясь от вспышки боли. Он распахнул глаза, видя перед собой, как тело подруги махнуло вперед, с нечеловеческой силой отталкиваясь от рамы. Ее горящие в темноте глаза скользнули по лицу Сонье, и все внутри шатена обмерло в тот момент, когда на окровавленном лице блондинки скользнула улыбка, походящая больше на хищный оскал. Она исчезла в темноте ночи, оставляя после себя затаившиеся ужас и панику.

Что…

Сейчас…

Что…

Что. Это. Было.

ЧТОЭТОБЫЛО?

Давид прикоснулся к своей груди. Сердце билось, как сумасшедшее. Он поднялся на дрожащие ноги, заглядывая в комнату еще раз и вскрикнул так, что был уверен – дом точно встал на уши из-за его крика. Растерзанное тело лежало в луже крови, и парень сорвался, не веря в самый худший кошмар.

– Берта!

Глава 3

Лунный свет простирал путь под ногами, и хотя этот свет был излишен для его глаз – он все равно наслаждался тем, что ночное светило принимало сторону того существа, которым был Джерод. Или то, что от него осталось – какая-то жалкая оболочка, внутри которой жила целая сила – великая сила ютилась и чувствовала, что вот-вот лопнет, выливаясь наружу. Он ощущал себя кувшином, наполненным до краев, и от чего-то в него раз за разом продолжали наливать еще больше воды.

Зачем?

Он и сам не знал.

Джерод остановился, чувствуя боль в босых ступнях, и выругался, рассматривая причиненный ущерб, нанесенный этому жалкому телу, внутри которого ему приходилось влачить свою низменную, ничтожную жизнь.

Ему срочно нужна была свежая кровь.

Он втянул ночную прохладу через ноздри, прикрыл глаза и прислушался, ожидая в ответ на свой зов