Читать онлайн Как влюбиться без памяти бесплатно

Глава I

Как найти спасительный аргумент

Говорят, молния никогда не ударяет дважды. Неверно. То есть говорят именно так, но это неверно как факт.

Ученые из агентства НАСА обнаружили, что молния нередко попадает сразу в два или даже несколько мест, да и шансы, что она ударит именно в вас, на сорок пять процентов выше, чем принято думать. Впрочем, большинство людей, толкуя о молниях и меткости их попаданий, имеют в виду, что молния никогда не ударяет дважды в одного и того же человека. Неверно и это. Хотя вероятность встречи с молнией составляет один к трем тысячам, в Роя Кливленда Салливана, лесничего из Национального парка в Вирджинии, они ударяли семь раз: первый — в 1942 году, а последний — в 1977-м. Молниям не удалось отправить его на тот свет, но в семьдесят один год он покончил с собой выстрелом в живот, по слухам — из-за неразделенной любви. Если бы люди не прибегали к метафорам, а напрямую говорили, что думают, стало бы ясно: они считают, будто одно и то же крайне маловероятное событие не может произойти дважды с одним и тем же человеком. Опять неверно. Кому как не Рою было знать, сколь велики шансы, что крайне маловероятное несчастье может повториться вновь! И теперь я подхожу к сути моего рассказа, к первому из двух событий, чья вероятность была ничтожно мала.

В одиннадцать часов в морозный дублинский вечер я попала туда, куда раньше мне попадать не приходилось. Это не метафора, чтобы передать мое психологическое состояние, хотя тоже подходит, просто я буквально, в географическом смысле, никогда там не бывала.

Ледяной ветер насквозь продувал заброшенный квартал в Саутсайде, таинственно выл и стенал, раскачивал строительные люльки и гудел в пустых оконных проемах.

Незастекленные окна зияли черными дырами, зловеще глядели голые, без отделки, стены, грозно высились перевернутые цементные плиты, укрывая в своей тени коварные ямы и колдобины. Наспех прилаженные балконы, водосточные трубы, провода, которые шли неизвестно куда неизвестно откуда, — готовая сценическая декорация для трагедии. Я поежилась не столько от холода, сколько от неприветливой обстановки. В этих домах должны были жить люди, тогда в окнах было бы темно, потому что они уже погасили бы свет и уютно спали за плотными шторами. Но жилища стояли необитаемые, подрядчики не выполнили обещания, данные во времена строительного бума, и вместо роскошных квартир домовладельцы получили неустанно тикающую бомбу замедленного действия, поскольку список претензий у служб пожарной безопасности был такой же длинный, как перечень лживых заверений строителей.

Мне не следовало там находиться. Я проникла туда незаконно, но тревожило меня не это: там было опасно. Обычному законопослушному человеку нечего делать в подобном месте, и мне надо было развернуться и уйти. Все это я отлично понимала и однако же упорно пробиралась дальше, хоть поджилки и тряслись от страха. Я вошла в дом.

Сорок пять минут спустя я вышла оттуда, вся дрожа и трясясь, и стала ждать, когда приедет полиция, как велел мне оператор экстренной службы 999. Сперва в отдалении замелькали огни «скорой помощи», и следом почти сразу появилась полицейская машина без опознавательных знаков. Из нее выскочил детектив Магуайр — небритый, с растрепанными волосами, суровый, чтобы не сказать свирепый, и, как я успела узнать раньше, очень неуступчивый, притом готовый взорваться в любую минуту — словом, черт, с трудом удерживающий себя в табакерке. Пускай с виду Магуайр в свои сорок семь лет сильно смахивает на заядлого рок-музыканта, но он офицер полиции, и потому не важно, как он выглядел, а важно, что он там был, — это означало, что дело нешуточное. Проводив их до квартиры Саймона, я вернулась на улицу и снова принялась ждать, должна же я была изложить свою историю.

Я рассказала детективу Магуайру, что тридцатишестилетний Саймон Конвей, с которым я случайно столкнулась в пустой квартире пустого дома, был одним из тех пятидесяти бедолаг, которым пришлось отказаться от надежды поселиться здесь ввиду явной ее несбыточности. Саймон говорил по большей части о деньгах, о том, что он не в состоянии платить по ипотеке за квартиру, где ему запрещают жить, о бюрократах, которые чинят ему всяческие препоны, и о том, что он только что потерял работу. Я не слишком внятно передала Магуайру свой разговор с Саймоном, путая то, что реально было сказано, с тем, что, как я потом поняла, надо было сказать.

Дело в том, что у Саймона, которого я никак не ожидала там увидеть, в руке был пистолет. Думаю, я удивилась нашей встрече даже больше, чем он моему внезапному появлению в заброшенном доме. Похоже, он решил, что меня туда направила полиция, чтобы поговорить с ним, и я его в этом разубеждать не стала. Пусть лучше считает, что в соседней комнате у меня наготове вооруженная толпа народу, думала я, не в силах оторвать взгляд от вороненого ствола, которым он беспрерывно размахивал. Он говорил и говорил, а я пыталась стоять спокойно, борясь с желанием увернуться, вильнуть в сторону, а то и вовсе броситься вон из комнаты. То и дело накатывали волны панического ужаса, но я все равно успокаивала Саймона и убеждала отложить пистолет. Мы заговорили о его детях, и я, как могла, выискивала светлые моменты в его мрачном положении. В итоге мне удалось добиться того, что он положил оружие на подоконник, и тогда я позвонила в полицию, куда же еще. Не успела я убрать телефон, как все вдруг неуловимо изменилось. Я что-то им сказала, какую-то незначительную, проходную фразу — но именно ее, как я потом поняла, говорить было нельзя, — и это сработало как спусковой механизм.

Саймон глядел на меня, и я знала, что он меня не видит. Его лицо исказилось. В голове у меня раздался сигнал тревоги, но прежде чем я успела что-нибудь сделать, он взял пистолет и приставил себе к виску. Пистолет выстрелил.

Глава II

Как уйти от мужа без скандала

Иногда у того, кто видел, а тем более стал участником подлинно драматического события, возникает желание перестать притворяться. Вдруг ощущаешь себя идиотом, шарлатаном. И хочется покончить с подделками, будь то безобидные мелочи или кое-что поважнее, например замужество. Так случилось со мной.

Если человек начинает завидовать друзьям, которые решили развестись, ему пора осознать, что его собственный брак дал трещину. Последние месяцы у меня было странное чувство, точно я догадывалась о чем-то, но в то же время и нет. Когда наш брак развалился, я поняла, что с самого начала знала: он был ошибкой. Конечно, выпадали и счастливые дни и порой посещала радостная надежда, что все вообще неплохо обернется. Кто ж спорит, позитивный настрой — великая вещь, но одни лишь благие намерения — шаткое основание для семейной жизни. И вот этот случай или, как я мысленно его называла, «урок» Саймона Конвея помог мне наконец взглянуть фактам в лицо. На моих глазах произошло нечто до ужаса реальное, и пришла простая мысль — хватит притворяться, будь собой, живи честно.

Моя сестра Бренда убеждена, что я ушла от мужа, потому что не смогла справиться с посттравматическим стрессом. Она умоляла меня поговорить с кем-нибудь, кто в этом разбирается, и я сообщила ей, что уже поговорила, и не раз, поскольку действительно уже давно веду с собой задушевные беседы. Это чистая правда, и Саймон лишь приблизил окончательное прозрение. Разумеется, Бренда ждала от меня другого ответа, она имела в виду, что я обращусь к специалисту по задушевным разговорам, а вовсе не пьяные излияния у нее на кухне посреди ночи посреди недели.

Поначалу мой муж Барри старался понять и поддержать меня, что называется, «в трудную минуту». Он тоже думал, что мое неожиданное решение расстаться с ним — своеобразная отдача от пистолетного выстрела. Но потом до него дошло — я ведь собрала вещи и ушла из дома, — что я не шучу, и он тут же принялся говорить обо мне всякие гадости. Я его не осуждаю, хотя очень удивилась, узнав, что я «толстуха», а больше того, что он думает, будто я куда лучше отношусь к его матери, чем к нему самому. Всем казалось странным то, что я сделала, и никто мне не верил. Неудивительно, ведь всю дорогу я тщательно скрывала, как мне плохо с Барри, а тут вдруг поняла, что время вышло.

В ту ночь, когда я сперва сообразила, что это из моего горла вырвался истошный вопль, а потом второй раз позвонила в полицию, а потом дала показания, а потом выпила чаю с молоком в ближайшем супермаркете, я приехала домой и сделала четыре вещи. Во-первых, пошла в душ, чтобы хоть попытаться смыть с себя весь этот ужас. Во-вторых, перелистала уже порядком потрепанную книжку «Как уйти от мужа без скандала». В-третьих, разбудила его, предложила ему кофе, тост с маслом и поскорее развестись. В-четвертых, в ответ на его недоумение рассказала, что у меня на глазах застрелился человек. Вспоминая об этом позже, я поняла, что Барри куда сильнее заинтересовало ночное происшествие, чем то, что я от него ухожу.

Меня очень удивило то, как он повел себя после нашего разрыва, и собственное в этой связи изумление поразило ничуть не меньше. Мне казалось, что куча полезных книг, которые я успела проштудировать, должны были подготовить меня к такой ситуации. Я ведь столько раз прикидывала, какие у каждого из нас возникнут переживания, если я все же решусь на развод, столько всего на эту тему прочитала — на всякий случай, чтобы подготовиться и принять верное решение. Многие мои друзья успели развестись, и я провела не одну ночь, выслушивая обе стороны. И все-таки мне никогда не приходило в голову, что мой муж способен вдруг в одночасье превратиться в ядовитого, злобного, агрессивного психа. Наша общая квартира стала его квартирой, и он меня туда на порог не пускал. Наша общая машина стала его машиной, и он не давал мне ею пользоваться. И все остальное, что было нашим общим, он усиленно пытался отвоевать себе. Даже то, что ему вовсе не было нужно. Это был обмен по его курсу. Имей мы детей, он бы забрал их и навеки запретил мне с ними видеться. Он был нежно привязан к кофеварке, горячо любил столовый сервиз, обожал тостер и питал искреннюю симпатию к электрическому чайнику.

Собирая вещи, я терпеливо сносила его вопли — на кухне, в гостиной, спальне и даже в туалете, куда он последовал за мной, чтобы орать там, пока я писала. Изо всех сил старалась быть спокойной, понимающей и даже сочувствующей. Я всегда умела слушать и готова была выслушивать его сколько потребуется, но вот объяснять, оказывается, я умела гораздо хуже, да мне и странно было, что ему нужны какие-то объяснения. Я не сомневалась, что в глубине души он относится к нашему браку точно так же, как я, но его настолько оскорбило мое желание уйти, что он напрочь позабыл обо всем, что было раньше. Например, как нам обоим порой казалось, будто мы накрепко заперты в ловушке никому не нужных отношений. Им владела ярость, а ярость делает человека глухим к чужим доводам. Его, во всяком случае, она сделала глухим как пень, а потому я покорно ждала, пока он отбушует, и надеялась, что когда-нибудь мы сможем поговорить обо всем начистоту.

Да, я знала, что права, а все же меня страшно мучала совесть из-за того, что я так с ним поступила. И эти мои угрызения, и горечь вины, оттого что я не сумела удержать человека от самоубийства, тяжким бременем лежали у меня на душе. Я и до того несколько месяцев спала очень плохо, а теперь, кажется, перестала спать вовсе.

— Оскар, — сказала я клиенту, сидящему в кресле напротив моего стола, — водитель автобуса не хочет вас убить.

— Хочет. Он ненавидит меня. Вы этого не понимаете, потому что не видели его и не знаете, как он на меня смотрит.

— А с чего бы это водителю так к вам относиться?

Он пожал плечами:

— Как только автобус подъезжает, он открывает дверь и потом сразу на меня смотрит.

— Он вам что-нибудь говорит?

— Когда я захожу, ничего. А когда нет, он вроде как ворчит на меня.

— А что, вы не всегда заходите в автобус?

Он отвел глаза и уставился в пол.

— Иногда мое место бывает занято.

— Ваше место? Это что-то новенькое. Какое место, Оскар?

Он вздохнул, понимая, что влип. И признался:

— Слушайте, в автобусе все на всех пялятся, так? На этой остановке захожу только я один, и все пялятся на меня. И поэтому я сажусь позади водителя. Ну, знаете, боковое сиденье, лицом к окну? Там удобно, оно как бы полностью скрыто от всего автобуса.

— Там вы в безопасности.

— Отличное место. Сидя там, я мог бы, наверное, доехать даже до города. Но иногда там уже сидит эта девушка, ну, такая, с отклонениями, и она слушает свой айпод и поет синглы «Степс», громко, на весь автобус. И если она там сидит, я не захожу, потому что меня напрягают люди с отклонениями и еще потому что это мое место, понимаете? А увидеть, сидит она там или нет, я могу только, когда автобус остановился. Ну, я проверяю, и если место занято, то не еду. Водитель меня ненавидит.

— Сколько это продолжается?

— Не знаю, пару недель.

— Оскар, вы понимаете, что это означает. Нам придется все начать сначала.

— О нет! — Он закрыл лицо руками и уткнулся в колени. — Но я же проезжал полдороги до города!

— Не будем спорить. Итак, завтра вы непременно войдете в автобус. Сядете на любое свободное место и проедете одну остановку. Потом можете выйти и вернуться домой пешком. На следующий день, в среду, вы войдете в автобус, займете любое свободное место и проедете две остановки, а затем прогуляетесь до дому. В четверг — три остановки, в пятницу — четыре, слышите меня? Вам нужно справляться с этим мало-помалу, шаг за шагом, и в конце концов вы решите эту задачу.

Я не была уверена, кого именно пытаюсь убедить. Его или себя.

Оскар медленно разогнулся, провел ладонями по щекам и посмотрел на меня.

— У вас все получится, — мягко сказала я.

— Вам легко говорить.

— А вам нелегко это сделать, я понимаю. Отрабатывайте технику дыхания. Вскоре вы увидите, что дело не такое уж и трудное. Вы сможете оставаться в автобусе всю дорогу до города, и на место страха придет радость. Вам сейчас кажется, что впереди тяжелые дни, а потом вы поймете, что они были счастливыми, потому что вы сумели преодолеть огромные проблемы.

Он, похоже, сомневался.

— Поверьте мне.

— Я верю, только мне смелости не хватает.

— Смелый не тот, кто не боится, а тот, кто побеждает свой страх.

— Ммм… это из ваших книг?

Он кивнул на полки, заставленные всевозможными сборниками и пособиями на тему «помоги себе сам». На все случаи жизни. Да, их у меня в кабинете накопилось немало.

— Это из Нельсона Манделы, — улыбнулась я.

— Жалко, что вы трудоустройством занимаетесь, из вас бы вышел хороший психолог, — заметил он, рывком выдернув себя из кресла.

— Ну, я в общем-то ради нас обоих стараюсь. Когда вы начнете отъезжать от дома дальше чем на четыре автобусные остановки, это расширит круг моих поисков и возрастут шансы найти вам работу.

Надеюсь, мне удалось скрыть раздражение. Оскар — научный сотрудник, очень талантливый, высококвалифицированный. Найти для него работу было бы совсем несложно — я уже трижды его устраивала в разные места, — но из-за его проблем с транспортом задача резко усложнялась. Я старалась помочь ему преодолеть эти страхи, чтобы в итоге подыскать такую работу, куда он мог бы спокойно ездить каждый день. Учиться водить машину он тоже боялся, а я не готова была зайти так далеко, чтобы стать еще и его инструктором по вождению. Ну спасибо, он хоть согласился побороть свой страх перед автобусами. Я глянула на часы.

— Что же, ладно. Пусть Джемма скажет вам, когда прийти на следующей неделе. Надеюсь, вам будет что рассказать мне о своих достижениях.

Как только он вышел, я убрала с лица вежливую улыбку и обратила взгляд на полку в поисках подходящего издания из серии «Как…». Клиенты изумлялись, сколько у меня книг, а я порой думала, что моя подруга Амалия, владелица небольшого книжного магазинчика, еще не прогорела исключительно благодаря мне. Книги — мое спасение, моя палочка-выручалочка, они помогают мне решать свои и чужие проблемы. Последние десять лет я мечтаю сама что-нибудь написать, но все попытки заканчиваются тем, что, исполнившись вдохновения, я сажусь за стол, включаю компьютер и долго смотрю в монитор. Пустая белая поверхность наглядно отражает мои творческие возможности.

Моя сестра Бренда говорит, что идея написать книгу увлекает меня куда больше, чем ее реальное воплощение, потому что если б я правда хотела писать, то я бы так и делала каждый божий день. Она говорит, что настоящего писателя ничто не остановит — есть у него идея или нету, есть на чем писать или нет — он все равно пишет. И ему все едино, что зеленые чернила, что синие, с молоком у него кофе или вообще без сахара, это все мелочи, они на творческий процесс не влияют. А меня, увы, именно такие мелочи всякий раз сбивают с нужного настроя, стоит мне только сесть за стол. Бренда частенько изрекает прискорбные истины, но, боюсь, это как раз тот случай, когда она права. Мне хочется писать, я просто не знаю, получится ли у меня, и мне страшно убедиться, что ничего не выйдет. Книжка с манящим заголовком «Как написать успешный роман» полгода пролежала у меня рядом с кроватью, но я так ни разу и не открыла ее, боялась, что если тамошние полезные советы мне не помогут, то придется навеки проститься с мечтой о книге. Поэтому я припрятала литературное руководство в комод — до лучших времен.

Наконец я нашла то, что, собственно, и искала. «Как уволить сотрудника. 6 советов с иллюстрациями».

Толку от этих иллюстраций, по-моему, никакого, но все же я подошла к зеркалу и попыталась состроить такую же озабоченную физиономию, как у работодателя на странице сорок шесть. Затем почитала собственные заметки на обороте задней стороны обложки. Сомневаюсь, что мне удастся это исполнить. Моя компания по подбору персонала «Роуз рекрутмент» существует вот уже четыре года, и сотрудников в ней тоже четверо. Секретарша Джемма очень полезный член нашего маленького сообщества, и мне жаль было бы с ней расстаться, но, учитывая мои нынешние финансовые обстоятельства, надо рассматривать и такой вариант. Я читала свои заметки, когда в дверь постучали и тут же вошла Джемма.

— Джемма, — взвизгнула я и виновато засуетилась, старательно пряча от нее книжку. Я попыталась приткнуть ее на полку, но там и так все было забито. Второпях я сделала неловкое движение, глянцевое издание выскользнуло у меня из рук и плавно приземлилось у ног Джеммы.

Она хихикнула и нагнулась, чтобы поднять книгу. Прочла название и густо покраснела. Выпрямилась, посмотрела на меня, и в ее глазах были удивление, страх, растерянность и обида. Я открыла рот, не нашлась что сказать, закрыла его, потом снова попыталась выдавить что-нибудь, лихорадочно вспоминая, как эта полезная книжка советует сообщить сотруднику нерадостную для него весть. Что там… а, доходчиво, сочувственно, не слишком эмоционально, откровенно… или не надо откровенно? Впрочем, пока я мялась, она и так уже все поняла.

— Ну наконец хоть какая-то польза от одной из ваших дурацких книг, — пробормотала Джемма, с трудом сдерживая слезы, сунула ее мне в руки, сгребла свою сумку и стремительно бросилась вон из офиса.

Вконец расстроенная, я все же чувствовала себя задетой этим «наконец». Я без моих книг как без рук. От них есть польза.

* * *

— Магуайр, — неприветливо рявкнул в трубку хриплый голос.

— Здравствуйте, это Кристина Роуз.

Я заткнула свободное ухо пальцем, чтобы не слышать, как за стеной в приемной надрывается телефон. Джемма с тех пор так и не появилась, и мне не удавалось собрать всех вместе, чтобы решить, как нам поделить ее обязанности между собой. Питер и Пол не выказывали ни малейшего желания брать на себя работу так несправедливо уволенной сотрудницы. Все ополчились против меня, хотя я им сто раз объясняла, что вышло недоразумение. Аргумент «я не собиралась ее увольнять… сегодня», судя по всему, никуда не годился.

Утро выдалось просто кошмарное. Было очевидно, что без Джеммы работать невозможно, — я уверена, именно это она и стремилась доказать, — однако мой счет в банке отвергал очевидное. Я по-прежнему должна была выплачивать половину кредита за наш с Барри дом, а с этого месяца мне придется выкладывать еще и шестьсот евро за съемную двухкомнатную квартиру. Надо же мне где-то жить, пока мы с ним не уладим финансовые вопросы. Исходя из того, что мы будем вынуждены продать жилье, потому что ни ему, ни мне в одиночку оно не по карману, а дело это долгое, я думаю, мне придется регулярно посягать на свои сбережения. Барри, например, уже вовсю на них посягает, вероятно, руководствуясь поговоркой «отчаянные времена требуют отчаянных мер». Он забрал все до единой драгоценности, которые когда-то мне дарил, и твердо намерен оставить их себе. О чем известил меня через автоответчик. С этого сообщения и началось мое утро.

— Я понял. — Большого восторга в голосе Магуайра я не услышала. Впрочем, странно, что он вообще меня помнит.

— Я уже две недели вам звоню. И сообщения оставляла.

— Да, я заметил. У меня весь автоответчик ими забит. Вы зря дергаетесь. Проблем у вас не будет.

Я была сбита с толку. Мне и в голову не приходило, что у меня могут быть проблемы.

— Я вам не поэтому звонила.

— Вот как? — нарочито удивился он. — А то ведь вы мне так и не объяснили, что делали в заброшенном здании на частной территории в одиннадцать часов вечера.

Я молчала, потому что не знала, что сказать. Почти все задавали мне этот вопрос, а те, кто не задавал его вслух, явно с трудом от этого удерживались, и ответа я пока не сумела дать никому. Надо было срочно менять тему, пока он не вцепился в меня мертвой хваткой.

— Я звонила насчет Саймона Конвея. Хотела узнать, где и когда будут похороны. В газетах ничего об этом не сообщалось. Но с тех пор две недели прошло, ясно, что похороны я пропустила. — Я старалась говорить сдержанно, без раздражения.

Звонила я потому, что надеялась узнать побольше о Саймоне Конвее. С его уходом у меня в душе образовалась огромная брешь, а в голове — множество вопросов. Мне не будет покоя, пока я не узнаю, что произошло после того злосчастного дня. Я хотела выяснить что-нибудь о его семье, хотела рассказать им, как нежно и с какой любовью он о них говорил, без единого слова упрека. Я должна сказать им глаза в глаза: все, что тогда было в моих силах, я сделала. Чтобы они не так терзались или я? А что плохого, если и то и другое? Я не собиралась, конечно, впрямую спрашивать Магуайра обо всем этом, да он бы и не ответил, но провести черту и не вспоминать больше о той ночи я тоже не могла. Мне нужно, мне жизненно важно знать больше.

— Значит, две вещи. Первое — нельзя так сильно переживать из-за каждого потерпевшего. Я в эти игры давно играю и…

— Игры? Человек на моих глазах пустил себе пулю в голову! Для меня это не игра. — Голос у меня сорвался.

Мы оба замолчали. Я передернулась и закрыла глаза ладонью. Потом выдохнула. Взяла себя в руки, прочистила горло и спросила:

— Алло, вы там?

Я ожидала, что он по обыкновению съязвит, но ничего подобного. Наоборот, он ответил очень мягко, и если раньше из трубки доносились чьи-то голоса, сейчас те, кто был рядом с Магуайром, притихли, и я с тревогой подумала, что все они меня слушают.

— Знаете, у нас тут есть сотрудники, которые помогают прийти в себя после таких событий. С ними можно поговорить. Помните, я вам еще тогда ночью об этом сказал. И телефон дал. Вы его сохранили?

— Да не нужно мне ни с кем говорить, — рассердилась я.

— И то верно. — Он мгновенно отбросил манеру добродушного дяди. — Короче, возвращаюсь к тому, на чем вы меня перебили. Сведений о похоронах у меня нет. Потому что не было никаких похорон. Не знаю, откуда у вас информация, но вам навешали лапши на уши.

— В каком смысле?

— Навешать лапши — облапошить.

— Нет, в каком смысле — не было похорон?

Магуайр явно злился, что приходится объяснять очевидное.

— Он не умер. Во всяком случае, пока что. Лежит в больнице. Я узнаю в какой. Позвоню туда и скажу, что вам можно его навестить. Хотя он в коме и не особо готов общаться.

Я была так потрясена, что лишилась речи.

Последовало долгое молчание.

— У вас все или есть еще вопросы? — Он говорил уже на ходу, я слышала, как хлопнула дверь и кто-то громко ругал «проклятых электриков».

Я все пыталась осознать то, что он сказал. Ноги подкашивались, и я медленно опустилась в кресло.

Если тебе дано было узреть чудо, то начинаешь верить, что нет ничего невозможного.

Глава III

Как поверить в чудо и что делать дальше

Тишину больничной палаты нарушал лишь ровный писк кардиомонитора и шелест аппарата искусственного дыхания. Саймон разительно переменился по сравнению с тем, каким я видела его в последний раз. Он выглядел спокойным и умиротворенным. Голову и правую часть лица скрывали бинты, а на левой было такое безмятежное выражение, будто ничего не случилось. Так что я села слева от его койки.

— Я была рядом, когда он выстрелил, — шепотом сказала я Анджеле, его медсестре. — Он прижал пистолет вот сюда, — я показала, куда именно, — и нажал на спуск. Я видела, как его… ну, в общем, его голова разлетелась. Как же ему удалось выжить?

Анджела улыбнулась, и это была грустная улыбка, даже не улыбка, а так, легкое движение губ:

— Чудом.

— Что же это за чудо такое? — по-прежнему шепотом, чтобы Саймон не услышал, спросила я. — Постоянно об этом думаю, и так и эдак кручу в голове.

В книгах, которые я читала, было сказано, что если вам удастся заставить человека, который грозится совершить самоубийство, мыслить рационально, если он реально, в подробностях, представит себе и суицид, и его последствия, то, возможно, он и откажется от своего намерения. Ведь самоубийцы на самом деле хотят, чтобы прекратились их душевные страдания, а не жизнь, поэтому, если показать им, что есть другой способ облегчить боль, это может помочь.

— У меня же нет никакого опыта, так что, думаю, я неплохо справилась. Мне удалось до него достучаться. Он ведь ко мне прислушался. Ну, в какой-то момент. Знаете, даже убрал пистолет и разрешил мне позвонить в полицию. Я только никак не пойму, почему он потом передумал и все-таки выстрелил.

Анджела нахмурилась, точно увидела или услышала что-то, что ей не понравилось.

— Вы понимаете, что это не ваша вина? Понимаете?

— Да понимаю, — отмахнулась я.

Она пристально в меня вглядывалась, а я сосредоточенно изучала правое колесико больничной койки, представляя, как оно ездит туда-сюда и на полу остаются слабые черные следы.

— Знаете, есть специалисты, с которыми можно обсудить такого рода вещи. Вам имеет смысл рассказать кому-нибудь о том, что вас тревожит.

— Почему все упорно мне об этом твердят? — рассмеялась я как можно беззаботнее, но в глубине души нарастала злость. Мне надоело, что меня анализируют, что со мной обращаются как с несмышленышем, которого надо опекать и направлять. — Со мной все прекрасно.

— Я вас оставлю с ним на какое-то время. — Анджела вышла, так тихо ступая белыми туфлями, что казалось, она парит над полом.

Ну вот, я пришла сюда и совсем не знаю, что теперь делать. Хотела было взять Саймона за руку, но в последний момент удержала себя. Будь он в сознании, может, и не захотел бы, чтобы я к нему прикасалась, вдруг он осуждает меня за то, что случилось. Моя задача была его остановить, а я с ней не справилась. Возможно, он надеялся, что я помогу ему передумать, найду верные слова, а я обманула его ожидания. Я прочистила горло, огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никто не слышит, и наклонилась к его левому уху, но не слишком близко, чтобы не напугать.

— Привет, Саймон, — прошептала я.

Посмотрела, как он отреагирует. Никак.

— Меня зовут Кристина Роуз, вы говорили со мной ночью на кухне, ну… когда это все произошло. Надеюсь, вы не против, что я посижу с вами немножко.

Я слегка отодвинулась и постаралась уловить хоть что-нибудь, хоть малейший намек, что ему неприятно мое присутствие. Меньше всего мне бы хотелось причинить ему лишнюю боль. На поверхности все по-прежнему было тихо и спокойно, я поудобнее устроилась на стуле и расслабилась. Я не ждала, что он очнется, не было ничего такого, о чем мне хотелось бы ему сказать, просто хорошо было сидеть вот так, молча, рядом с ним. Хорошо, что я здесь, а не где-нибудь вдали от него, в полном неведении, что с ним происходит.

В девять вечера, когда часы посещения закончились, никто не попросил меня уйти. Понятно, что с пациентами вроде Саймона больничное расписание можно не принимать в расчет. Он в коме, на искусственном жизнеобеспечении, состояние его не улучшается. Я сидела и думала о его и о своей жизни, о том, как наши пути пересеклись и наши судьбы безвозвратно изменились. Прошло всего две недели с тех пор, как Саймон пытался совершить самоубийство, но это событие уже отклонило линию моей жизни, задав ей новое направление. Оставалось только гадать, было ли это простым совпадением или я оказалась в том доме волею судьбы.

— А что ты вообще там делала? — спросил меня Барри.

Растерянный, помятый со сна, он сидел в кровати, близоруко щурясь, но потом надел очки с черными дужками, и его крошечные глазки сделались огромными. Я и тогда не могла ему ответить, и сейчас не могу. Произнести это вслух означает расставить все точки над «i», сразу станет ясно: я нахожу, что пропадаю, почти пропала уже. Такой вот горький парадокс.

Помимо вопроса о том, что я там делала, возникает и еще один: что побудило меня остаться в заброшенном доме один на один с вооруженным мужчиной? Мне нравится помогать людям, но думаю, дело не только в этом. Решать проблемы — мое призвание, так я себя вижу в этой жизни, и соответственно этому поступаю. Если проблему нельзя устранить полностью, то можно попытаться изменить к лучшему хоть что-нибудь, в первую очередь образ действий. Мои взгляды и навыки сформировались благодаря отцу, который вынужден был постоянно решать сложные задачи. Нас у него было трое дочерей, и росли мы без матери. Лишенный, понятное дело, материнского инстинкта, он не мог интуитивно знать, что для нас хорошо, а что плохо, посоветоваться ему было особо не с кем, и потому он задавал нам вопросы, выслушивал ответы и искал решение. Он избрал такой способ, потому что он был наиболее действенным. Отец, на руках у которого остались трое детей — старшей десять лет, младшей четыре года, — пытался защитить нас как умел.

Я открыла собственное агентство по трудоустройству, что и без того звучит достаточно солидно, но предпочитаю думать о себе как об устроительнице в более широком смысле, ведь найти человеку хорошую работу — это, по сути, устроить его судьбу. И если все складывается удачно, то в выигрыше оказываются все: компания получает от сотрудника именно то, что ей нужно, а он, в свою очередь, то, что нужно именно ему, от компании. Ну и я тоже довольна. Иногда это простая арифметика — есть подходящее место и на него подходящий претендент, а иногда, как в случае с Оскаром, я выхожу далеко за пределы своих прямых обязанностей. Люди, с которыми мне приходится общаться, настроены очень по-разному. Одни потеряли прежнюю работу и переживают сильный стресс. Другие просто хотят сменить занятие и тоже, конечно, волнуются, но исполнены счастливых ожиданий. Есть и те, кто впервые нанимается на работу, и они предвкушают начало чего-то нового. Как бы то ни было, а все они, так сказать, в пути, и я их проводник. Я в полной мере отвечаю за каждого и должна привести его в нужное место. Н-да, следуя этой логике, получаем, что я привела Саймона Конвея в больничную палату.

Мне не хотелось оставлять его там одного, да и возвращаться в полупустую съемную квартиру, где, кроме как тупо смотреть в стенку, и заняться-то нечем, тоже не хотелось. У меня много друзей, у которых теоретически можно было бы пожить, но это наши с Барри общие друзья, и они не торопятся меня приглашать, потому что не хотят встревать в наши дрязги, занимать чью-либо сторону, а в особенности мою. Ведь это я — зачинщица, я — злое чудище, разбившее сердце крошки Барри. Нет, не стоит мне подвергать их таким испытаниям. Бренда предложила мне пожить у нее, но я бы не вынесла ее сестринских хлопот по устранению моего посттравматического синдрома. Я хочу поступать по собственному разумению и чтобы никто не донимал меня вопросами, в первую очередь о том, разумно ли я поступаю. Мне необходима свобода — это и была главная причина, по которой я ушла от мужа. Тот факт, что в отделении интенсивной терапии мне, как нигде, вольготно, говорит о многом.

* * *

Теперь о том, чего я не могла сказать ни следователю Магуайру, ни Барри, ни сестрам, ни отцу — вообще никому. Я пыталась найти особенное место, где мне было бы хорошо. Вычитала я об этом в книжке под названием «Как найти место счастья». Идея в том, что надо найти такое место, где у вас резко повышается настроение. Оно может быть связано с какими-то счастливыми воспоминаниями, окрыляющими душу, а может, там просто освещение удачное или вообще хорошо без причины, непонятно почему. Когда вы отыщете это «место счастья», говорилось в книжке, начинайте тренироваться, и в итоге вы научитесь вызывать счастливые ощущения, связанные с ним, абсолютно всегда и везде, где только пожелаете. Однако работает это только в том случае, если вам и вправду удастся отыскать правильное место. И я стала его искать. Именно этим я и занималась в ту ночь, когда встретила Саймона Конвея в заброшенном доме. Но я пришла вовсе не в этот дом, а просто туда, где он находится. Мне хотелось увидеть то, что там было раньше.

* * *

Крикетная команда Клонтарфа играла против Саггарта. Мне было пять лет, мама умерла всего несколько месяцев назад, и я помню, что день выдался очень солнечный, первый ясный день после долгой холодной и мрачной зимы, и мы с сестрами пришли смотреть, как будет играть папа. На матч явились болеть все члены клуба, и я помню, как крепко пахло пивом, и еще вкус соленых орешков из пакетиков, которые я опустошала один за другим. Отец бил по мячу, это было уже под конец игры, я видела его напряженное лицо, у него было то самое выражение, которое не покидало его все последние месяцы, казалось, что глаза совсем спрятались под нахмуренными бровями. Соперник ошибся, отбивая его подачу, и промазал. Мяч разрушил калитку, и тот парень был выведен из игры. Папа завопил так громко и так яростно выбросил вверх сжатые кулаки, что болельщики взорвались от восторга. Сначала я испугалась общего бурного безумия, казалось, все вокруг разом подхватили загадочный вирус (как в фильме про зомби, который я видела незадолго до того), а на меня этот вирус почему-то не подействовал, но потом увидела папино лицо и поняла, что все в порядке. Он улыбался во весь рот, и сестры тоже были совершенно счастливы. Их, как и меня, не слишком интересовал крикет — на самом деле всю дорогу на матч они ныли, что лучше бы папа разрешил им остаться играть во дворе, — но теперь, когда они наблюдали миг его торжества и вся команда дружно подняла его на руках, они разулыбались, и я помню, что вдруг подумала: у нас все будет хорошо.

Я пришла в те края, чтобы снова поймать это ощущение, но вместо этого обнаружила заброшенную стройплощадку и встретила Саймона.

* * *

Вечером, выйдя из больницы, я вновь двинулась на поиски места, поднимающего настроение. К тому времени я занималась этим уже полтора месяца и успела побывать в своей старой начальной школе; на баскетбольной площадке, где когда-то целовалась с парнем, который, как мне казалось, был во всех отношениях — игрок высшей лиги; в колледже; в доме, где жили бабушка с дедом; в садовом питомнике, куда мы часто с ними ходили; в местном парке; в теннисном клубе, где я бывала во время летних каникул, и во многих других местах, о которых у меня сохранились добрые воспоминания. Я даже заглянула наугад к своей однокласснице по начальной школе, и мы немного поболтали. Ничего кошмарнее себе и вообразить нельзя, я немедленно горько пожалела, что зашла. Вообще-то я была на этой улице по делу, но, проходя мимо ее дома, вдруг вспомнила: сладкий запах горячей выпечки у нее на кухне. Кажется, всякий раз, когда я у них бывала, ее мама что-нибудь пекла. Двадцать четыре года спустя уже не было ни того запаха, ни ее мамы, а взамен появились два ребенка, которые висли на моей измученной приятельнице, точно она не человек, а шведская стенка. Они ни секунды не дали нам поговорить спокойно, и это было прекрасно, потому что сказать нам друг другу было решительно нечего, разве что в ее глазах я прочитала немой вопрос: «За каким чертом ты сюда притащилась? Мы ведь даже не дружили по-настоящему». Но, видимо, она сочла, что у меня в жизни трудный период, и потому из вежливости не спросила об этом вслух.

Поначалу я не слишком тревожилась, что мне не удается найти «место счастья», поиски давали мне возможность чем-то себя занять, но постепенно я стала впадать в уныние. Вместо того чтобы подзаряжаться позитивной энергией, я планомерно уничтожала свои хорошие воспоминания.

Визит в больницу преисполнил меня железной решимости найти это место. Мне надо было взбодриться, и я понимала, что у себя в съемной квартире с обоями в магнолиях я бодрости не обрету.

Вот чем я была занята, когда крайне маловероятное событие произошло второй раз за один и тот же месяц с одним и тем же человеком.

Глава IV

Как ухватиться за жизнь

В ночь на воскресенье на улицах Дублина было тихо и малолюдно, зато зверски холодно. Я шла по набережной Веллингтона к мосту Хафпенни. Небо заволокли тучи, предвещая скорый снегопад. Официально старинный пешеходный мост, соединяющий северную часть города с южной, зовется Лиффи-бридж, по названию реки. А в народе его называют «Хафпенни», потому что в 1816 году, когда его построили, за проход взимали плату — полпенни. Этот мост с чугунной решеткой особенно хорош ночью, когда его освещают арочные фонари — три дуги, перекинутые над перилами по краям и в середине. Я пришла туда потому, что с этим местом у меня связаны воспоминания об «испанском изгнании», когда я год перед дипломом провела в Мадриде, изучая испанский и экономику. Не помню, насколько дружной была наша семья при маме, но точно знаю, что ее смерть сплотила нас на долгие годы, и казалось невероятным, что кто-то покинет семейное гнездо. Поступая в колледж, я точно знала, что он участвует в международной программе «Эразмус Мундус», а это неизбежно предполагает стажировку за границей, но тогда перспектива ослабить прочные узы и отправиться в свободный полет казалась мне чрезвычайно заманчивой. Едва приехав в Испанию, я сразу поняла, какая это была ошибка. Я бесконечно рыдала, не могла ни есть, ни спать, ни хоть сколько-нибудь сосредоточиться на занятиях. У меня было такое чувство, будто в груди образовалась зияющая рана, потому что сердце мое осталось дома, с родными. Папа писал мне каждый день, с юмором рассказывал всякие житейские мелочи о себе и моих сестрах. Так он старался поднять мне настроение, а я, напротив, скучала по ним с удвоенной силой. Но однажды он прислал фотографию, которая вдруг помогла мне справиться с хронической тоской по дому. Точнее, тоска осталась, но с ней уже можно было жить. На фото был мост Хафпенни, над ним ночное дублинское небо, подсвеченное огнями, а внизу — темная лента Лиффи, в которой отражаются разноцветные фонари. Как завороженная, вглядывалась я в увеличенные пикселица людей, по случайности попавших в кадр, придумывала им имена и биографии, сочиняла истории о том, куда они шли, когда фотограф выхватил их из потока жизни. Я распечатала эту картинку в двух экземплярах и один пришпилила у себя над кроватью, а другой носила с собой, так что частичка дома неизменно была при мне.

Я была не настолько наивна, чтобы надеяться вернуть прежние ощущения во всей их полноте, стоит мне только увидеть этот мост, тем более что видела я его почти каждую неделю. К тому моменту у меня уже накопился изрядный опыт, и я знала, что настоящее «место счастья» найти не так-то просто, но мне хотелось просто постоять там и хоть немного окунуться в прошлое. Была уже ночь, темное небо слегка светилось на горизонте, и, несмотря на то что по берегам реки встали новые дома, отчего вид несколько изменился, огоньки все так же отражались в черной воде. В целом все было почти как на той картинке.

За одним исключением.

Одинокая фигура стояла на мосту с внешней стороны ограды. Мужчина, весь в черном, судорожно вцепившись в перила, безотрывно смотрел вниз, на реку — холодную, стремительную, обманчивую.

На ступеньках со стороны набережной Веллингтона собралась небольшая толпа. Все они глазели на человека на мосту. Я примкнула к ним, в голове метались бессвязные мысли, и вдруг я поняла, что подумал Рой Салливан, когда в него во второй раз ударила молния: «Как, опять?!»

Кто-то вызвал полицию, и все обсуждали, как скоро они приедут и успеют ли вовремя. Затем принялись спорить, что надо делать. А у меня перед глазами стояло исказившееся лицо Саймона, когда он вдруг схватил пистолет. Что-то перещелкнуло у него в сознании. Было ли это связано с тем, что я ему сказала? Я не помнила дословно наш разговор, так что нельзя исключать, что это моя вина. А потом оно стало пустым, отрешенным, и он нажал на спуск. Я подумала о его дочках, совсем еще маленьких, которые не понимают, почему папа все спит и не просыпается. Затем посмотрела на мужчину на мосту и представила, сколько судеб изменится и как будут потрясены его близкие, потому что он решил положить конец своим страданиям и не нашел для себя никакого иного выхода.

Неожиданно я ощутила резкий выброс адреналина, и в голову пришло единственно возможное решение. Выбора нет: я должна спасти этого человека на мосту.

На этот раз я буду действовать по-другому. После урока Саймона Конвея я прочитала несколько книг, пытаясь понять, что сделала не так и можно ли было переубедить его. Первый шаг — сосредоточиться на нем одном, не обращать внимания на суету вокруг. Рядом со мной трое мужчин заспорили о том, что надо предпринять, но толку от подобных рассуждений ноль. Я встала на первую ступеньку моста. И твердо себе сказала, что смогу это сделать. Откуда-то пришли уверенность и спокойствие.

Ледяной ветер хлестнул меня по щеке, словно говорил: «Очнись! Будь наготове!» От холода ломило уши, лицо закоченело, и я начала хлюпать носом. Вода в Лиффи сильно поднялась — черная, мрачная, враждебная. Я мысленно отсоединилась от людей, выжидательно наблюдавших с берега, и постаралась не думать о том, что каждое мое слово и даже прерывистый вздох ветер может донести до их жадных ушей. Теперь я видела его совсем ясно: мужчина в черном стоял по ту сторону ограды, на узеньком неудобном выступе, изо всех сил вцепившись в перила. Возвращаться было уже поздно.

— Привет, — сказала я мягко, чтобы он с испугу не свалился в воду.

Из-за ветра приходилось говорить погромче, но голос мой звучал спокойно и ровно. Я все время помнила, что советуют в книгах: избегайте резких интонаций и постарайтесь наладить зрительный контакт.

— Пожалуйста, не бойтесь, я не собираюсь вас трогать.

Он обернулся посмотреть на меня, а затем снова устремил взгляд вниз, напряженно вглядываясь в черную воду. Было ясно, что мне не удалось отвлечь его от того, о чем он думает, он был слишком погружен в свои мысли, чтобы обратить на меня внимание.

— Меня зовут Кристина. — Я медленно, потихоньку подошла чуть ближе. Остановилась у ограды так, чтобы видеть его лицо.

— Не приближайтесь ко мне! — крикнул он, охваченный внезапной паникой.

Я остановилась. Слава богу, он совсем рядом — на расстоянии вытянутой руки. Если этого будет никак не избежать, я сумею дотянуться и схватить его.

— Все, все, стою здесь.

Он опять оглянулся, чтобы понять, насколько я близко.

— Осторожней. Я не хочу, чтобы вы упали в воду.

— Упал?

Он быстро взглянул на меня, потом опять вниз, снова на меня, и наши взгляды встретились.

Ему лет тридцать, подумала я. Твердо очерченный подбородок, волосы спрятаны под черной шерстяной шапкой. Большие перепуганные глаза, зрачки такие огромные, что синей радужки почти не видно. Под наркотиками или пьяный?

— Вы шутите? Думаете, я что, боюсь упасть? Вы считаете, я сюда случайно попал?

Он отвернулся и попробовал выкинуть меня из головы, сосредоточенно глядя в воду.

— Как вас зовут?

— Отстаньте, — отрезал он, а потом тихо добавил: — Пожалуйста.

Ему так плохо, а он проявляет вежливость.

— Не могу же я равнодушно на это смотреть. Понятно, у вас что-то случилось. Я хочу помочь.

— Не нужна мне ваша помощь.

Он перестал обращать на меня внимание и упорно смотрел вниз, в воду. Я видела, что костяшки пальцев у него то бледнели, когда он ослаблял хватку, то краснели, когда снова брался покрепче. Всякий раз, как он немного разжимал пальцы, сердце у меня начинало биться как безумное, я боялась, что он разомкнет их вовсе. Времени у меня совсем мало.

— Давайте поговорим. — Я придвинулась на полшажка.

— Пожалуйста, уходите. Оставьте меня одного. А этого всего не надо. Я не собираюсь устраивать спектакль, я хочу просто взять и сделать это. В одиночестве. Не думал, правда, что… это будет так долго. — Он нервно сглотнул.

— Послушайте, никто к вам не подойдет, никто вас не тронет. Так что не надо никакой паники, не дергайтесь, а спокойно все обдумайте. Времени у нас полно. Все, о чем я прошу, это чтобы вы со мной поговорили.

Он молчал. Я мягко задала еще несколько вопросов, но ответа не получила. Я была готова выслушать его, готова произнести разумные, правильные слова, но он молчал, и это сбивало с толку. С другой стороны, он пока не прыгнул, а это уже немало.

— Скажите хотя бы, как вас зовут.

Никакого ответа.

И снова передо мной возникло лицо Саймона, он смотрел мне в глаза и жал на спуск. На меня накатило отчаяние, хотелось кричать, выть и рыдать от бессилия. Но этого нельзя, ни в коем случае. Ужас охватывал меня все сильнее. Я была на грани — еще немного, и я бы сдалась, развернулась и пошла обратно к небольшой толпе зевак, сказать им, что я не смогла, что я не хочу быть в ответе еще за одного человека. И тут он сказал:

— Адам.

— Вот как. — Мне слегка полегчало, наконец-то он откликнулся.

В памяти всплыл совет из книжки: надо напомнить человеку, который решил покончить с собой, что есть те, кому он дорог, кто — понимает он это или нет — его любит, но я боялась, как бы мои слова не вызвали обратную реакцию. А что, если он здесь как раз из-за них или потому, что считает себя для них обузой? Я лихорадочно соображала, что делать дальше. В справочниках было множество разных указаний на этот счет, но мне сейчас важно одно — помочь ему.

— Я хочу помочь вам, Адам, — в итоге сказала я.

— Напрасно.

— Ну вам же есть что сказать, вот и скажите мне. — Важен позитивный настрой. Слушайте внимательно, не говорите «не делай», не говорите «не сможешь». Я быстро перебирала в уме все, о чем читала. Ошибиться нельзя. Ни в одном слове.

— Вам меня не отговорить.

— Сейчас вам кажется, что это единственный выход, но, если вы мне позволите, я смогу показать, что есть много других, куда лучше. Вы очень устали — давайте я вам помогу. Перелезайте сюда, и мы вместе найдем подходящее решение. Возможно, его трудно углядеть так сразу, но оно существует. Всегда есть варианты. Однако здесь не самое подходящее место, перебирайтесь на мост, и мы все обсудим.

Он не отвечал. Он просто смотрел на меня, и я узнала этот взгляд. У Саймона было такое же выражение.

— Простите.

Он уже почти не держался за перила, согнулся и сильно наклонился вперед.

— Адам!

Я рванулась к нему, просунула руки сквозь прутья ограды и крепко обхватила его, с такой силой, что его буквально припечатало к ограждению. Моя грудь тесно прижалась к его спине, я уткнулась в черную шерстяную шапочку, зажмурилась и напряглась в ожидании. Если он начнет вырываться, то надолго меня не хватит, и он, конечно, это понимает. Ну, черт побери, может быть, кто-то из толпы догадается прийти мне на помощь? И где же полиция, я с готовностью уступлю место профессионалам! Мне это все не по силам, и о чем я только думала, когда в это ввязалась? Стоя с закрытыми глазами, я невольно вдыхала его запах — отчетливый аромат крема после бритья, точно он только что вышел из ванной. Так пахнет тот, кто полон жизни, кто собрался куда-то по делам, а вовсе не прыгать с моста. И тело у него живое, сильное, мне с трудом удалось сомкнуть руки на его широкой груди. Нет, я ни за что его не выпущу, ни за что.

— Что вы творите? — спросил он, тяжело, прерывисто дыша.

Я оглянулась и посмотрела на людей, столпившихся у входа на мост. Потом на набережную — нет, ни полицейских машин, ни желающих броситься мне на помощь. Ноги у меня дрожали, словно это я собиралась прыгнуть в темную воду Лиффи.

— Не делайте этого, — прошептала я и расплакалась. — Пожалуйста, не надо.

Он попытался обернуться, чтобы посмотреть на меня, но я стояла прямо за ним, и он не мог увидеть мое лицо.

— Вы что… вы плачете?

— Да. — Я шмыгнула носом. — Пожалуйста, не делайте этого.

— Господи. — Он снова попытался оглянуться и посмотреть на меня.

Я расплакалась еще сильнее, не в силах сдержать горькие всхлипы. Плечи ходили ходуном, а руки по-прежнему сжимали его изо всех сил.

— Какого черта? — Он слегка подвинулся и встал вдоль выступа, чтобы иметь возможность повернуть голову и видеть мое лицо.

Наши взгляды встретились.

— Вы… с вами все в порядке? — Он немного смягчился и, похоже, вышел из состояния транса.

— Нет. — Я пыталась успокоиться и перестать плакать. Хотелось вытереть нос, из которого ручьем лило, но я боялась отпускать его.

— Я вас знаю? — Он растерянно всматривался в меня, удивляясь, чего я так из-за него переживаю.

— Нет. — Я снова шмыгнула носом. И обхватила его покрепче. Так крепко мои руки не обвивали никого уже давным-давно, с самого детства, с тех пор как умерла мама.

Он глядел на меня как на сумасшедшую, точно из нас двоих он в здравом уме, а я спятила. Мы стояли почти нос к носу, он пристально изучал меня, как будто выискивал что-то большее, чем видно глазами.

И вдруг наше единение нарушилось. Какая-то сволочь с набережной громко крикнула: «Прыгай!» И он с отчаянной злостью начал выдираться из моих рук.

— Пустите меня, — прохрипел он, яростно пытаясь высвободиться.

— Нет. — Я помотала головой. — Пожалуйста, послушайте… — Я помолчала, выбирая слова. — Все не так, как вы себе представляете.

Я посмотрела вниз, в черную холодную воду, и попыталась увидеть ситуацию его глазами, ощутить то, что ощущал он. Как же все должно быть паршиво, чтобы человек захотел покончить с проблемами таким способом.

Он больше не отпихивал меня и слегка повернулся ко мне.

— Вы не хотите перестать жить, вы хотите, чтобы вас отпустила боль, которая мучает вас беспрерывно, и сейчас тоже. Может быть, никто из близких этого не понимает, но поверьте, я понимаю вас на все сто. — Глаза его наполнились слезами, мне удалось зацепить его. — Но ведь эта мысль, она не постоянно сидит у вас в голове, а приходит и уходит. Это уже вошло в привычку — думать о том, что вы можете покончить со всем одним махом. Но ведь бывает, что вы думаете по-другому. Правда?

Он внимательно смотрел на меня, ловя каждое слово.

— Это лишь мгновение, и больше ничего. Мгновение пройдет. Если вы его преодолеете, то потом вам не захочется расставаться с жизнью. Вы, вероятно, считаете, что всем наплевать или что они как-нибудь переживут и без вас. Может быть, даже думаете, что они будут только рады. Это не так. Никто на самом деле не желает другому смерти. Да, иногда кажется, что выхода нет, но он есть, есть. Вы сможете его отыскать. Перелезайте обратно, и давайте обо всем поговорим здесь. Что бы там ни было, справиться можно с чем угодно. А это просто одно из мгновений жизни, ничего больше. — По щекам у меня текли слезы.

Он нервно вздохнул и мрачно, напряженно уставился вниз, словно взвешивал все за и против, решая, жить или умереть. Краем глаза я посмотрела сперва на набережную Веллингтона, а потом на противоположный берег, но с обеих сторон по-прежнему не было видно ни полиции, ни желающих помочь мне. Впрочем, на данном этапе меня это даже порадовало. Мне удалось вовлечь его в разговор, и я не хотела, чтобы его что-нибудь отвлекло и заставило переключиться, он мог опять впасть в панику и сделать непоправимый шаг. Мы молчали. Я думала, что мне ему еще сказать, какую тему можно затронуть без опаски, чтобы потянуть время до приезда профессиональных спасателей. Главное — не произнести ничего лишнего, ничего, что могло бы его встревожить. И тут он заговорил сам:

— Я читал, что один парень прыгнул здесь в прошлом году. Пьяный был, решил искупаться, но зацепился ногой за тележку, знаете, из супермаркета… как она в реку-то попала… и его понесло течением. Так и не выпутался, утонул. — Голос его срывался от волнения.

— По-вашему, звучит заманчиво?

— Нет. Но зато потом все будет кончено. Помучился, и кончено.

— Или это станет началом новых мучений. Стоит вам оказаться в воде, как вы немедленно впадете в панику, потому что вопреки своему намерению умереть все равно захотите жить. И станете бороться за жизнь. Это инстинкт, это заложено очень глубоко внутри. Жажда жизни — сильная вещь. Вы захотите вдохнуть воздуху, а легкие будут заполняться водой, вас начнет утягивать на дно, и, как бы вы ни стремились подняться, ничего не выйдет. Но на берегу полно народу, очень вероятно, что кто-нибудь нырнет за вами и вытащит вас. Думаете, будет уже поздно? Совсем не обязательно. Вы можете отключиться, потерять сознание, но сердце еще будет работать. Вам сделают искусственное дыхание, откачают воду из легких, и… вы будете спасены.

Его трясло, и не только от холода. Я чувствовала, что мышцы его слегка расслабились и обмякли.

— Я хочу покончить с этим. — Голос его дрожал. — Это тяжко.

— Что тяжко?

— Конкретно? Жить. — Он слабо рассмеялся. — Хуже всего по утрам, когда проснешься. И так каждый день.

— Может, поговорим об этом где-нибудь в другом месте? — предложила я, потому что он снова напрягся. Наверное, это была не лучшая идея — начать обсуждать его проблемы, пока он висит над рекой с той стороны моста. — Я хочу подробно во всем разобраться, так что давайте отсюда уйдем.

— Слишком тяжело. — Он закрыл глаза и говорил скорее сам с собой. — Теперь уже ничего не изменишь. Слишком поздно. — Он произнес это тихо и обреченно, а потом откинул голову назад и прижался затылком к моей щеке. Мы были странно близки для незнакомцев.

— Никогда не поздно. Поверьте, ваша жизнь может измениться. Вы можете ее изменить. А я вам помогу, — негромко, почти что шепотом ответила я. Он прекрасно меня слышал, ведь мои губы были совсем рядом с его ухом.

Он обернулся и посмотрел на меня. Мы безотрывно глядели друг другу в глаза, и я видела, как ему больно и страшно.

— А что будет, если это не сработает? Если ничего не изменится, как вы обещаете?

— Изменится.

— Но если нет?

— Я вам точно говорю — изменится.

Да уведи ты его с этого моста, Кристина!

В задумчивости он мрачно выставил вперед подбородок.

— Так вот, если не изменится, клянусь, я это сделаю. Не здесь, но я найду способ, потому что жить, как я живу, невозможно.

— Прекрасно, — уверенно заявила я. — Если ваша жизнь не изменится, вам решать, что делать. Но говорю вам точно, вы справитесь. Вот увидите. Мы с вами вместе сумеем это сделать, вы поймете, что жить чудесно. Я обещаю.

— Ладно, я принимаю ваши условия, — прошептал он.

Мне вдруг стало страшно. Получается, я заключаю с ним сделку, что вовсе не входило в мои намерения, но я не собиралась обсуждать это с ним прямо там. Я устала. И просто хотела, чтобы он наконец сошел с моста. А еще я хотела забраться в постель, укрыться с головой и ни о чем не думать.

— Вам придется меня отпустить, чтобы я мог перелезть обратно.

— Нет. Я вас не отпущу. Ни за что.

На губах его мелькнула улыбка, еле заметная, но все же.

— Слушайте, я же хочу обратно на мост, а вы теперь меня не пускаете.

Ограда довольно высокая, уцепиться особо не за что, подумала я. К тому же он страшно измотан. Это слишком опасно.

— Подождите, я позову кого-нибудь, чтобы вам помогли.

Я медленно убрала одну руку — у меня не было полной уверенности, что он сдержит свое слово.

— Я сюда забрался сам, сам и обратно перелезу, — решительно заявил он.

— Не нравится мне эта идея, давайте все-таки позовем кого-нибудь.

Но он не обратил никакого внимания на мои слова. Я со страхом наблюдала, как он осторожно старался повернуться лицом к ограде. Наконец ему это удалось. Выступ, на котором он стоял, был совсем узкий, при каждом его неловком движении меня захлестывал ужас. Я не могла ни отвернуться, ни помочь ему. Несколько раз я готова была заорать, зовя на помощь, но боялась, что он испугается и от неожиданности сорвется вниз. Как назло, ветер усилился, стало еще холоднее. Он напружинился, занес левую ногу и поставил ее на внешние перила, потянулся, чтобы перехватиться правой рукой повыше, и тут нога, на которой он стоял, соскользнула с выступа. Толпа ахнула — он повис на одной руке. Я успела схватить его за рукав. В этот момент в глазах его я увидела неподдельный страх, что тогда еще больше напугало меня, но потом, вспоминая об этом, поняла, что именно его страх придал мне сил — человек, всего пару минут назад мечтавший свести счеты с жизнью, теперь боролся за нее.

Я помогла ему подтянуться. Он прижался к решетке, закрыл глаза и глубоко, всей грудью вдыхал ночной морозный воздух. Я еще не успела толком прийти в себя, как увидела торопливо направлявшегося к нам детектива Магуайра. Вид у него был весьма грозный.

— Он хочет вернуться на мост, — пролепетала я.

— Это я вижу, — буркнул он и отодвинул меня в сторону.

Я не стала смотреть, как Магуайр помогал Адаму перебраться через верхние перила. Едва он оказался на мосту, мы оба обессиленно опустились прямо на асфальт.

Адам сидел, прислонясь спиной к ограде, а я напротив него. Чтобы справиться с головокружением, я уткнулась лицом в колени и стала глубоко дышать.

— Вы в порядке? — встревожился он.

— Ага. — Я закрыла глаза. — Спасибо.

— За что?

— За то, что не спрыгнули.

Он поморщился. Во всей его позе читалось крайнее утомление.

— Рад стараться. Похоже, для вас это значит больше, чем для меня.

— Я это оценила. — Мне удалось улыбнуться, но губы дрожали.

— Простите, не расслышал, как вас зовут.

— Кристина.

— Адам.

Он привстал и протянул мне руку. Я в ответ протянула свою, и он крепко пожал ее, пристально глядя мне в глаза.

— О’кей, Кристина, надеюсь, я не зря вам поверил и вы сумеете мне это доказать… до моего дня рождения. Это конечный срок.

Конечный? Меня пробрал озноб. Он говорил мягко, но прозвучало это как угроза. На меня вдруг навалилась страшная слабость, я подумала, что совершила глупость, согласившись на его условия. Что же я наделала?

Мне хотелось отказаться, взять свои слова обратно, а вместо этого я невольно кивнула. Он еще раз сжал мою руку, коротко встряхнул ее и затем отпустил.

Глава V

Как перевести отношения на новый уровень

— Что вы там, черт подери, делали? — прорычал Магуайр, нависая прямо надо мной.

— Пыталась помочь.

— А его вы откуда знаете?

Он имел в виду: и его тоже.

— Да я его не знаю.

— Ну и что здесь произошло?

— Я просто шла мимо и увидела, что человек в опасности. Мы боялись, что вы не успеете вовремя, вот я и решила с ним поговорить.

— Тем более что в прошлый раз вам это блестяще удалось, — ехидно заметил он, но потом, похоже, пожалел, что не сдержался. — Кристина, вы серьезно считаете, что я вам поверю? Вы «просто шли мимо»? Второй раз за один месяц? Думаете, я поверю в такое совпадение? Если вы играете в какие-то дурацкие игры…

— Нет. Я всего лишь оказалась не в том месте и не в то время. И подумала, что смогу помочь. — Его манера разговаривать меня разозлила, поэтому я добавила: — Что, я не помогла? Я вытащила его оттуда.

— Да уж. — Он фыркнул и принялся ходить передо мной взад-вперед.

Адам издалека бросал на меня встревоженные взгляды. Я слегка ему улыбнулась.

— Не вижу ничего смешного.

— Я не смеюсь.

Он уставился на меня, решая, что со мной делать.

— Расскажете мне все от начала до конца в участке, подробно.

— Но я же не сделала ничего плохого!

— Кристина, вы не арестованы. Мне нужно снять с вас показания, чтобы составить рапорт.

Он пошел к машине, уверенный, что я последую за ним.

— Вы не можете ее забрать, — запротестовал Адам. Вид у него был совсем измученный.

— Да вы о ней не беспокойтесь.

Магуайр говорил с Адамом другим, гораздо более мягким тоном. Я и не подозревала, что он на это способен.

— Благодарю, со мной все в порядке, я сам справлюсь, — заверил Адам Магуайра, когда тот хотел помочь ему сесть в машину. — Это было минутное затмение. Сейчас все отлично. Мне бы лучше всего поехать домой.

Магуайр пробормотал нечто сочувственное, но тем не менее подпихнул его в машину, невзирая на его возражения. В разных машинах нас с Адамом доставили в полицейский участок на Пирс-стрит, и там мне пришлось повторить свой рассказ. Магуайр явно так до конца и не поверил, что я говорю правду. Точнее, он видел, что я о чем-то умалчиваю. Но я не могла заставить себя рассказать ему об истинных причинах, которые привели меня на мост Хафпенни и на заброшенную стройку. Затем Магуайра сменила приятная дама средних лет, но и ей я не поведала всей правды.

Час спустя Магуайр сообщил мне, что я свободна.

— А что с Адамом?

— Адам уже не ваша забота.

— Да, но где он?

— Его обследует психолог.

— И когда я могу его увидеть?

— Кристина! — грозно, чтобы я от него отстала, рыкнул он.

— Что?

— Я вам говорил, что не надо лезть не в свое дело? Говорил. Снаружи стоит такси. Поезжайте домой. Хорошенько отоспитесь. И не ищите на свою голову неприятностей.

Пришлось мне, что называется, покинуть помещение. Было уже за полночь, мороз пробрал меня до костей. На улице не было ни души, только одинокое такси терпеливо дожидалось рядом с участком. Передо мной возвышалось здание Тринити-колледжа, пустое, темное, много чего повидавшее на своем веку. Не знаю, сколько я там простояла, пытаясь хоть как-то прийти в себя и привести в порядок хаотические мысли, когда дверь позади меня открылась, и я угадала, что это Магуайр, еще до того, как он заговорил.

— Вы все еще здесь.

Это было очевидно, так что я молча смотрела на него.

— Он про вас спрашивал.

Я воспрянула духом.

— Сейчас его домой не отпустят, до утра он побудет под наблюдением. Я ему дам ваш телефон?

Я кивнула.

— Садитесь в такси, Кристина. — Магуайр сопроводил этот приказ таким грозным взглядом, что я немедленно направилась к машине.

Приехала домой.

Как ни странно, спать не хотелось. Я пошла на кухню, сделала себе кофе и долго сидела, глядя на свой телефон. Интересно, Магуайр дал Адаму правильный номер? В семь утра, когда с улицы уже отчетливо доносился шум проезжавших машин, я начала клевать носом. Через пятнадцать минут будильник известил, что пора вставать на работу. Адам не проявлялся целый день, а в шесть, когда я вырубила компьютер, чтобы идти домой, зазвонил телефон.

* * *

Мы договорились встретиться у Хафпенни, наверное, потому что это было единственное, что нас связывало, но оказаться там всего сутки спустя после вчерашнего, как выяснилось, не слишком приятно. Он не поднялся на мост, а стоял на набережной Холостяков, опершись локтями на ограду металлической решетки, и смотрел на реку. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем он думает.

— Адам.

Он обернулся на мой голос. Одет, как вчера: черный дафлкот и черная шапка. Руки глубоко в карманах.

— Вы в порядке? — спросила я.

— Да, конечно. — А вид несколько ошарашенный. — Все отлично.

— Куда они вас отправили вчера ночью?

— Сначала задали пару вопросов в участке, потом отвезли в отделение «Скорой помощи» на психологическое обследование. Я выдал блестящий результат. — Он ухмыльнулся. — Вообще-то я хотел встретиться, чтобы лично сказать вам спасибо. — Он переступил с ноги на ногу. — Вот, говорю: спасибо вам.

— Да ладно. В смысле рада помочь.

Я растерялась — не знала, пожать ему руку или обнять. Все говорило о том, что он бы предпочел побыстрее остаться один.

Он кивнул мне на прощание и пошел через дорогу к перекрестку с Нижней Лиффи-стрит, даже не посмотрев по сторонам. Машина, под колеса которой он чуть не попал, яростно засигналила, но он не обратил на это никакого внимания и двинулся дальше.

— Адам!

Он оглянулся.

— Я ее не заметил. Честно.

Тут я поняла, что нельзя оставлять его одного. Врачи, может, ему и поверили, но я с него глаз не спущу. Я нажала кнопку светофора^[1], чтобы перейти на ту сторону, однако ждать было слишком долго, а я боялась потерять Адама из виду. И, заметив небольшой просвет между машинами, ринулась через дорогу. Еще один водитель рассерженно загудел. Я почти нагнала его, но потом решила, что лучше держаться на некотором расстоянии. Он свернул направо, на Среднюю Эбби-стрит, и, как только он скрылся за углом, я рванула бегом. Однако Адама и след простыл — будто он растворился в воздухе. Куда он мог деться? Уже поздно, все закрыто, зайти ему некуда. Я металась по темной улице, проклиная себя за то, что потеряла его. Черт, я ведь даже телефон у него не взяла. И вдруг — прямо мне в ухо раздалось негромкое:

— Бу-у!

Видимо, он затаился в тени домов.

Я так и подскочила, а он сохранял полную невозмутимость.

— Господи, Адам! Вы что, хотите, чтоб у меня был сердечный приступ?

Он явно забавлялся.

— А вы перестаньте за мной следить, юная мисс Марпл.

Я покраснела, но понадеялась, что в темноте он этого не заметит.

— Мне надо было убедиться, что с вами все в порядке. Но не хотелось вам глаза мозолить.

— Я же сказал вам, у меня все отлично.

— А мне так не кажется.

Он отвернулся и усиленно заморгал. Я видела, что глаза у него подозрительно заблестели.

— Я должна быть уверена, что с вами ничего не случится. Не могу я вас бросить одного. Вы собираетесь обратиться к кому-нибудь за помощью?

— Да чем все эти душеспасительные беседы на самом деле могут помочь? Они не изменят того, что происходит.

— А что происходит?

Он развернулся и пошел в сторону О’Коннелл-стрит.

— О’кей, вы не обязаны мне рассказывать. Но вы хотя бы рады теперь, что не прыгнули с моста?

— Безусловно. Это была большая ошибка. Я жалею, что пошел туда.

Я улыбнулась.

— Ну вот видите. Это хорошо — уже шаг в правильном направлении.

— Мне надо было пойти во-о-он туда.

Он посмотрел на шестнадцатиэтажную башню Либерти-Холла, самое высокое здание в центре Дублина.

— Когда у вас день рождения? — спросила я, вспомнив наш с ним уговор.

Он едва не рассмеялся.

— Куда вы идете? — Я с трудом поспевала за ним. Руки и ноги у меня совсем закоченели, так что, надо надеяться, он не собирается бесцельно бродить по городу. Впрочем, похоже как раз на то. Интересно, уж не выбрал ли он новый способ покончить с собой (а заодно и со мной) — замерзнуть до смерти?

— Я остановился в отеле «Грэшем». — Он махнул рукой на 120-метровую Дублинскую иглу^[2] в конце О’Коннелл-стрит. — А вот еще можно было совершить затяжной прыжок и приземлиться прямо на нее. Пришпилился бы как бабочка.

— Мило. У вас мрачноватое чувство юмора, сколько я успела заметить. Не вполне здоровое.

— Хорошо, что врачи «Скорой помощи» этого не заметили.

— Как это они вас так быстро отпустили?

— Я покорил их своим жизнерадостным задором, — невозмутимо сообщил он.

— Вы их обманули, — обвиняюще констатировала я. Адам пожал плечами. — А где вы живете?

Он помолчал, потом сообразил, о чем я.

— Последнее время — в Типперэри.

— А в Дублин приехали специально, чтобы?..

— Прыгнуть с моста Хафпенни? — Я его опять позабавила. — Ну и самомнение у дублинцев. Думаете, больше по всей стране и моста хорошего не найти? Уверяю вас, их полным-полно. Нет, я приехал повидать кое-кого. — Мы подошли к отелю, и Адам развернулся ко мне: — Ну, спасибо еще раз. За то, что спасли мне жизнь. Как лучше-то, не знаю… приобнять вас, наверное, или неловко чмокнуть в щечку… о, придумал! — Он поднял руку, и я изумленно округлила глаза, а потом сообразила, что это он в смысле «дай пять», и хлопнула его по ладони.

Потом замялась, не зная, что ему сказать. Удачи? Всего наилучшего?

Он тоже не мог ничего придумать, а потому снова принялся острить:

— Мне бы следовало наградить вас медалью «За спасение на водах». Или хоть значком.

— Честно говоря, я бы не хотела сейчас оставлять вас одного.

— День рождения у меня через две недели. За это время ничего нельзя изменить, но я все равно признателен вам.

— Нет, можно. — Я сказала это с уверенностью, которой вовсе не ощущала. Две недели? Я-то надеялась, что впереди еще около года, но что ж поделаешь, раз так, значит, так. — Я возьму отпуск, тогда мы сможем видеться каждый день. С этим проблем не будет!

Он насмешливо поднял брови:

— Я бы, честно сказать, предпочел побыть один.

— Да, и покончить с собой.

— Нельзя ли потише, — сердито шикнул он, когда несколько прохожих подозрительно на нас покосились. — Ну, еще раз, спасибо вам, — уже с минимальным воодушевлением поблагодарил он.

А затем, оставив меня на тротуаре, исчез за вращающейся дверью отеля. Подождав, пока он пересек вестибюль, я последовала за ним. Так просто ему от меня не избавиться. Он зашел в лифт, и в последнюю секунду, когда двери уже закрывались, я успела заскочила внутрь. Он бросил на меня безучастный взгляд и нажал кнопку.

Мы поднялись на последний этаж. Оказалось, он живет в пентхаусе, в номере Грейс Келли. Войдя в гостиную, я подумала, что попала в сад, такой там стоял аромат. А потом поняла, в чем дело. Дверь в спальню была открыта, и я увидела, что постельное покрывало сплошь усыпано лепестками роз. В изножье кровати стояло серебряное ведерко с шампанским и двумя фужерами крест-накрест. Адам посмотрел на постель и резко отвернулся, точно ее вид оскорблял его чувства. Подошел к письменному столу и взял какой-то листок.

— Ваша предсмертная записка? Чтоб было понятно, что это самоубийство?

Он поморщился.

— Вам обязательно произносить это слово?

— А что, по-вашему, я должна сказать?

— До свидания, Адам, приятно было познакомиться.

Он скинул с плеч дафлкот прямо на пол, затем снял шапку и запустил ее в воздух, так что она чудом не попала в огонь, весело горевший в мраморном камине. После чего в изнеможении рухнул на диван.

Я удивленно на него таращилась: не ожидала, что он блондин, да еще такой красавец.

— Что? — в недоумении спросил он.

Я уселась на диване напротив него, сняла пальто и перчатки. Может, я наконец согреюсь — от камина шло уютное тепло.

— Можно мне прочитать записку?

— Нет. — Он торопливо сложил листок.

— Почему вы ее не порвете?

— Потому. — Он убрал записку в карман. — Это сувенир. На память о моей поездке в Дублин.

— Вы не слишком остроумны.

— Да, и в этом я не преуспел.

Я огляделась, оценивая обстановку, и попыталась вычислить ситуацию.

— Вы кого-то ждали сегодня вечером?

— Конечно. У меня всегда наготове шампанское и розы для хорошеньких барышень, которые снимают меня с мостов.

С моей стороны было очень глупо — и я знала, что это глупо, — радоваться, что он назвал меня хорошенькой. Но ничего не могла с собой поделать.

— Понятно, к вам вчера кто-то должен был прийти.

Я внимательно за ним наблюдала. Несмотря на все его шуточки и внешнюю самоуверенность, было ясно, что ему очень невесело.

Он встал и подошел к телевизору, открыл дверцы тумбы, на которой он стоял, и там обнаружился мини-бар.

— Не думаю, что выпивка — такая уж хорошая идея.

— Может, я минералки хочу, — обиженно сказал он, и я смутилась. Он достал бутылку «Джека Дэниэлса» и вернулся на диван, мимоходом бросив на меня ироничный взгляд.

Я ничего не сказала, но отметила, что руки у него дрожали, когда он наливал себе виски. Некоторое время я молча сидела и смотрела на него, наконец не выдержала и тоже налила себе стакан, но с содовой. Я заключила соглашение с человеком, который пытался покончить с собой, потом пошла за ним в отель, почему бы мне с ним не выпить? Если бы существовал свод правил, обязательных для морально устойчивых, добропорядочных граждан, то на мне клейма негде было бы ставить, так что к черту правила. К тому же я промерзла до костей и мне требуется что-нибудь горячительное. Я отпила глоток, и виски обожгло мне гортань, а потом и желудок. Чудесное ощущение.

— Моя девушка, — вдруг сообщил он ни с того ни с сего.

— И что с ней?

— Это она должна была прийти сюда вчера вечером. Я приехал в Дублин, не предупредив ее, хотел сделать сюрприз. Она все жаловалась, что я уделяю ей мало внимания. Не хожу с ней в гости и все такое. — Он с силой потер лицо. — Говорила, что наши отношения складываются неправильно. «Под угрозой», так она выражалась.

— Вы приехали в Дублин, чтобы их наладить? — Я была очень рада, что хоть немного удалось о нем узнать. — И что случилось?

— Она была с другим. — Он мрачно выпятил подбородок. — В ресторане «Милано». Сказала, что пойдет туда с подружками. Мы там рядом снимаем квартиру на набережной, но в последнее время я был в Типперэри… В общем, она была не с подружками, — с горечью произнес он, разглядывая остатки виски в своем стакане.

— Откуда вы знаете, может, они с этим парнем просто друзья?

— Да уж, они друзья. Я же их и познакомил. Ее и моего лучшего друга Шона. Они держались за руки через стол. Даже не заметили, как я зашел в ресторан. Она не ждала, что я приеду, думала, я все еще в Типперэри. Я спросил, правильно ли все понял. Они не отпирались.

Он пожал плечами.

— Что вы сделали?

— А что я мог сделать? Ушел оттуда, ощущая себя последним идиотом.

— Вам не хотелось врезать этому Шону?

— Не-а. — Он устало откинулся на спинку дивана. — Я знал, что мне надо делать.

— Совершить самоубийство?

— Вы перестанете говорить это слово?

Я промолчала.

— Ну врезал бы я ему, и что хорошего? Скандал устроил бы? Чтобы выглядеть уже окончательным придурком?

— Зато вам бы полегчало.

— Вот как, вы сторонница насилия? — Он покачал головой. — А если бы я набил ему морду, вы бы спросили, почему я не пошел домой пешком, как раз бы проветрился и подостыл малость.

— Набить морду так называемому другу, который этого явно заслуживал, куда лучше, чем самоубийство. Вышли бы из ситуации победителем.

— Да перестаньте вы наконец повторять это слово. Господи боже мой.

— Но вы именно это и пытались сделать, Адам.

— И сделаю это снова, если вы нарушите обещания, которые мне дали! — закричал он.

Я не ожидала, что он так разозлится. Он вскочил, распахнул застекленную дверь и вышел на балкон, откуда открывался вид на О’Коннелл-стрит и северную сторону города.

Я была уверена, что Адам решил прыгнуть с моста отнюдь не только из-за своей девушки, наверняка были и другие причины. А ее измена просто окончательно разрушила его душевное равновесие, но сейчас не лучший момент, чтобы выяснять подробности. Он очень напряжен, да и вообще мы оба устали. Спать надо ложиться, вот что сейчас самое разумное.

Он не возражал. Не оборачиваясь ко мне, пробурчал с балкона:

— Вы можете лечь в спальне, а я здесь на диване, — и, когда я промолчала в ответ, обернулся и добавил: — Я так понял, вы решили остаться?

— Вы не против?

Он пожал плечами:

— Да нет, в общем, это даже лучше.

Потом опять отвернулся и молча стал смотреть на расстилавшийся внизу город.

Мне было что ему сказать и насчет сегодняшнего дня, и вообще. Я бы сумела найти верные слова, которые поддержали бы его. В книгах, служивших моим подспорьем, бодрых фраз — за грош десяток. Только сейчас все это ни к чему. Если я хочу и вправду помочь ему выкарабкаться, надо научиться не только выбирать что сказать, но и когда.

— Спокойной ночи, — пожелала я ему в спину и пошла в спальню.

Но дверь в комнату оставила приоткрытой — мне не нравилось, что там балкон, — и сквозь щелку наблюдала за ним. Вскоре он вернулся в гостиную, лениво стянул свитер через голову и остался в одной футболке. Уже можно было бы мне и перестать пялиться на его мускулистые плечи, но я убеждала себя, что поступаю правильно: вдруг он захочет удушиться свитером. Он лег, и стало ясно, что диван коротковат, ему пришлось положить ноги на спинку, и я пожалела, что заняла его кровать. Только я собралась ему об этом сказать, как он заговорил сам.

— Интересное шоу? — спросил он, лежа с закрытыми глазами и подложив руки под голову.

Я покраснела до ушей, в ужасе закатила глаза и быстренько ринулась в кровать. Огромная, с балдахином, конструкция не издала ни звука, но фужеры в ведерке звякнули, а растаявший лед плесканул на покрывало. Я убрала ведерко на стол и потянулась за клубничиной в шоколаде, как вдруг увидела рядом с коробкой изящную открыточку с надписью: «Моей прекрасной невесте. С любовью, Адам». Значит, он приехал в Дублин, чтобы сделать ей предложение. Недолго думая я положила ее в карман.

Ночь, когда Саймон Конвей попытался застрелиться, а потом я сообщила мужу, что ухожу от него, показалась мне самой длинной в моей жизни.

Я ошибалась.

Глава VI

Как заставить себя расслабиться и немного поспать

Я не могла заснуть. Последние четыре месяца у меня бессонница, с тех пор как я поняла, что хочу уйти от мужа, и стала из-за этого переживать и мучиться угрызениями совести. Я склонна верить в хорошее, радоваться жизни и работе, а потому всегда ищу позитивные решения. Я всячески пыталась спасти наши отношения, но эгоистичная мысль: «Спасай себя!», возникнув, уже не желала уходить. Особенно она донимала меня по ночам, когда мне не надо было думать о чужих проблемах и ничто уже не отвлекало от моих собственных. Обычно все заканчивалось тем, что я брала с прикроватного столика «Как победить бессонницу: 42 совета» и потом лежала в пенной ванне, или мыла холодильник, или делала маникюр, или занималась йогой — нередко я применяла эти успокоительные меры по две-три одновременно, — коротая время до утра в надежде свалиться от усталости и все же заснуть. А иногда просто садилась и читала, пока отяжелевшие веки не закрывались сами собой. И мне никогда не удавалось плавно перейти из бодрствования в сон, как это обещали в книге, никакой легкости и воздушности я не ощущала, ничего похожего на «дрейф по течению». Я либо не спала — измученная и отчаявшаяся, либо спала — изможденная и печальная. О том, чтобы ускользать из мира реального в мир снов легко и непринужденно, оставалось только мечтать.

Несмотря на то что я хотела развестись, всерьез я никогда об этом не думала. По ночам я представляла себе свою жизнь, в которой нет места счастью, пока наконец не осознала, что так жить вовсе не обязательно. И тогда мои бессонные ночи стали проходить в мечтах о том, что со мной рядом будет тот, кто меня на самом деле полюбит и кого я тоже на самом деле полюблю. Мы будем чудесной парой, из тех, между кем «пробегают искры», кто понимает друг дружку с полуслова и полувзгляда.

Затем я начала представлять рядом с собой всех поочередно знакомых мужчин, которые мне были симпатичны, то есть всех тех, кто относился ко мне по-доброму. Включая и Лео Арнольда — искать ему работу мне было особенно приятно. Лео стал одним из главных объектов моих фантазий, так что в итоге я густо краснела всякий раз, когда он переступал порог моего офиса.

А в глубине души, слабо прикрытая всеми этими мечтами, неуклонно нарастала паника: как же я с этим справлюсь? Но деваться было некуда — осознав свое положение, я не могла больше с ним мириться. Любая мелочь приобретала масштаб бедствия, поскольку расценивалась как лишнее подтверждение катастрофы в наших отношениях. Это касалось всего: он опять кончил раньше меня, он спит в носках, потому что ноги у него вечно мерзнут, он оставляет в ванной состриженные ногти прямо на раковине, не удосуживаясь донести их до мусорки. Мы уже почти не целуемся — вместо долгих романтических поцелуев изредка, бывает, клюнем друг друга в щечку, и все. Его заезженные истории, которые я уже сотни раз слышала, нагоняли на меня неимоверную тоску. В одной из моих книг-советчиков был тест, где предлагалось оценить свою жизнь по хроматической таблице. Так вот, наши отношения с Барри дошли от насыщенного малинового (самое начало романа, свидания, прогулки и прочее) до унылого серого. Я не такая дура, чтобы надеяться, что огонь страсти будет ярко пылать всю дорогу, до бриллиантовой свадьбы, но все же хоть какие-то огоньки должны проблескивать на исходе первого года замужества. Оглядываясь назад, я понимаю, что влюбилась в саму идею влюбленности. А теперь мечта о мечте рассыпалась.

Лежа без сна в отеле «Грэшем», я перебирала все свои проблемы. Обида, которую я причинила Барри, денежные затруднения, которые за этим последовали, мнение окружающих, страх никогда в жизни не встретить истинную любовь, одиночество. Саймон Конвей… А теперь еще и Адам, не знаю, как его фамилия. Двадцать четыре часа назад он вторгся в мою жизнь и сейчас лежит на диване в соседней комнате. Он ждет, что я выполню свое обещание и налажу его жизнь за две недели, оставшиеся до его тридцатипятилетия, а иначе он снова попытается покончить с собой.

При этой мысли мне стало так жутко, что я потихоньку выбралась из-под одеяла и пошла проверить, как он там. Его комнату слабо освещал экран телевизора, то вспыхивая поярче, то угасая, но звук был выключен. Адам лежал спокойно, его грудь равномерно вздымалась, из чего я заключила, что он спит. Исходя из «42 советов», у меня было много вариантов, как успокоиться и «продрейфовать» в сон, но из доступных в данном случае оставался только чай с ромашкой. И я включила чайник, чтобы заварить лечебный пакетик.

— Господи, вы что, вообще никогда не спите?

— Простите, я вас потревожила?

— Вы — нет, а ваш чайник — да.

Я открыла пошире дверь в его комнату.

— А вы не хотите чашку чая? О, понятно. Вам хватает чего выпить. — Рядом с ним на столике стояли две пустые бутылочки «Джека Дэниэлса» и одна початая.

— Для «хватает» этого явно мало. Слушайте, вы же не можете наблюдать за мной сутки напролет. Рано или поздно вам все равно придется заснуть. — Он наконец открыл глаза и поглядел на меня. Вид у него был абсолютно свежий. Не усталый. И не пьяный. Вполне хорош собой. Даже очень хорош.

Я не хотела ему рассказывать об истинных причинах своей бессонницы.

— Я бы предпочла спать поближе к вам, в этой комнате.

— Лестно. Но немного рановато для столь краткого знакомства, вы не находите? Так что я пас, с вашего позволения.

Я все равно присела на край его дивана.

— Клянусь, я не собираюсь прыгать с балкона, — заверил он.

— Но вы об этом думали?

— Конечно. Я обдумал массу вариантов, как покончить с собой, не выходя из номера. Можно устроить пожар, например.

— Здесь есть огнетушитель. Я вас погашу.

— В ванной лежит неплохая бритва.

— Я ее спрятала.

— Можно утонуть в ванне или опустить туда фен.

— Я бы приглядывала за вами и вовремя достала из воды. А найти фен в отеле еще никому не удавалось.

— Чайник тоже подойдет.

— Да он воду-то с трудом кипятит, а уж убить током… разве что мышь. От него шуму много, а толку мало.

Он тихонько рассмеялся.

— Здешними ножами не то что вены — кожуру от яблока не разрежешь.

Он поглядел на ножик рядом с вазой с фруктами.

— А я решил не упоминать о нем, приберечь на всякий случай.

— Вы действительно постоянно прокручиваете в голове варианты самоубийства? — Я поджала ноги и поудобнее устроилась в уголке дивана.

Он не обратил на это внимания.

— Не могу остановиться. Похоже, вы были правы, когда сказали там, на мосту, что у меня это уже вошло в привычку.

— Ну, я не совсем так сказала, но не важно. Вы знаете, ведь ничего дурного в том, что вы об этом думаете, нет, лишь бы вы этого не делали.

— Спасибо, что хотя бы оставляете мне право думать о чем хочется.

— Эти мысли вас успокаивают, они ваше подспорье. Зачем же я стану отбирать у вас то, что вам помогает? Но этого недостаточно, чтобы справиться с ситуацией. Вы об этом вообще говорили с кем-нибудь?

— Как же, как же, моя любимая тема при первом знакомстве. Странные вопросы, ей-богу.

— А вы не думали о психотерапии?

— Только что прошел суточный курс.

— Мне кажется, вам суток маловато.

— Нет, терапия не для меня.

— Возможно, сейчас она бы вам очень даже помогла.

— А я думал, сейчас вы мне очень даже поможете. — Он посмотрел на меня. — Разве не это вы мне обещали? Доверься мне, Адам, я покажу тебе, как прекрасна жизнь.

Меня снова охватила паника при мысли о том, какую ответственность я на себя взвалила.

— И я это сделаю. Я просто подумала… — Я нервно вздохнула. — А ваша девушка, она была в курсе, что вам паршиво?

— Мария? Не знаю. Она все повторяла, что я очень изменился. Отдалился от нее. Стал невнимателен. Не такой, как был раньше. Но нет, я не говорил ей ничего.

— Вообще-то это называется «депрессия». Угнетенное состояние.

— Да пусть как угодно называется. Чем это может помочь, когда из кожи вон лезешь, чтобы быть бодрым и веселым, а тебе без конца твердят, что ты уже не тот, ходишь как в воду опущенный, ни радости от тебя, ни сюрпризов? Черт подери, я сам с собой еле-еле справлялся, какие сюрпризы? — Он мрачно хмыкнул. — Она думала, это из-за моего отца. И из-за работы.

— Но это не так?

— Ай, да я не знаю.

— Ну, в любом случае ни отец, ни работа позитивными моментами не являются?

— Нет, не являются.

— Расскажите, что вас тревожит в связи с работой.

— Так, уже пошла типичная психотерапия. Я лежу на кушетке, вы сидите рядом. — Он уставился в потолок. — На работе мне дали отпуск, чтобы я управлял отцовской компанией, пока он болеет. Меня от этого тошнит, но я вполне справлялся, пока думал, что это временно. Потом отцу стало хуже, и мне пришлось задержаться. На работе мне с большим трудом продлили отпуск, а теперь врачи говорят, что он не поправится. Он неизлечимо болен. И на прошлой неделе я узнал, что все, они меня увольняют, не могут без конца ждать, когда у меня все наладится. Тоже можно понять.

— Значит, вы узнали, что теряете отца и работу. А также девушку. И лучшего друга, — подытожила я. — Все за одну неделю.

— Вот спасибо вам, что так славно все обрисовали, мне сразу легче стало.

— У меня всего-навсего четырнадцать дней, чтобы наладить вашу жизнь. Некогда деликатничать.

— Строго говоря, дней уже тринадцать.

— Когда ваш отец умрет, предполагается, что вы займете его место?

— В том-то и проблема. У нас семейный бизнес: дед передал компанию моему отцу, теперь моя очередь, и так далее, и до бесконечности.

Тема явно оказалась болезненной, Адам ощутимо напрягся. Надо мне быть осторожней.

— Вы пробовали сказать отцу, что не хотите этим заниматься?

Он горько рассмеялся.

— Вы просто не знаете моих родственников. Совершенно без разницы, что я ему скажу: это моя работа, хочу я или нет. В завещании деда сказано, что отец пожизненно владеет компанией, потом она переходит к его детям, а если я откажусь, то все попадет в руки дядиного сына и его семья вступит в права наследования.

— Ну вот и решение.

Он устало потер глаза.

— Нет, это только все усложняет. Послушайте, я вам признателен за то, что стараетесь помочь, но вы ничего обо мне не знаете. Ситуация настолько запутанная, что объяснять слишком долго. Скажем так: наши семейные склоки тянутся уже не один год, и я в самом центре всего этого дерьма.

Руки у него дрожали, и он нервно потирал ладонями колени, возможно, не отдавая себе в этом отчета. Пора поговорить о чем-нибудь более жизнерадостном.

— Расскажите мне о свой работе, той, которую вы любите.

Он с усмешкой поглядел на меня и спросил:

— А вы как думаете, кем я работаю?

Я прикинула так и эдак.

— Моделью?

Он скинул ноги с дивана на пол и сел — так стремительно, что я испугалась, уж не набросится ли он на меня, но он лишь изумленно вытаращил глаза:

— Вы шутите?

— Вы не модель?

— С какого черта вы это решили?

— Потому что…

— …что?

Он был ошарашен. Я первый раз его таким видела.

— Можно подумать, раньше вам никогда этого не говорили.

Он помотал головой.

— Нет. Даже близко.

— Да ладно. А ваша девушка?

— Нет, никогда в жизни. — Он искренне рассмеялся, и мне было на редкость приятно это слышать. — Вы мне голову дурите. — Он растянулся на диване и снова помрачнел.

— Вовсе нет. Вы самый красивый из всех моих знакомых мужчин, вот я и подумала, что вы, наверное, модель, — как можно убедительнее произнесла я. — С чего бы я стала дурить вам голову?!

Он внимательно и несколько смущенно посмотрел на меня, чтобы удостовериться, что я не шучу. Но я говорила абсолютно искренне. На самом деле я меньше всего ожидала, что все так получится. Хотела сказать правду — что он хорош собой, а получилось только хуже.

— Ну так чем же вы занимаетесь? — поинтересовалась я, стряхивая воображаемую пылинку со своих джинсов.

— Вам это должно понравиться.

— Вот как?

— Я стриптизер. Танцор в клубе «Чиппендейлс». Я же красивый, и все такое.

Этого я не ожидала и невольно изумленно задрала бровь.

— Ладно, я прикалываюсь. Я пилот из вертолетной Службы береговой охраны.

Тут у меня от изумления открылся рот.

— Ну, я же говорил, вам это понравится. — Он пристально наблюдал за моей реакцией.

— То есть вы спасаете людей.

— У нас с вами много общего, надо признать.

В нынешнем состоянии Адаму на такой работе делать нечего. Я не должна этого допустить. Главное, его начальство этого не допустит.

— Вы сказали, что семейная компания после смерти вашего отца перейдет к его детям. У вас есть братья или сестры?

— Сестра, старшая. Лавиния следующая в списке, но она сбежала в Бостон. А что ей оставалось, когда всплыли махинации ее мужа. Он нагрел своих друзей на несколько миллионов, выстроил небольшую такую финансовую пирамидку. Они думали, что он инвестирует их денежки в прибыльное дело, а он их потратил внаглую. И у меня взял немало денег. И у отца тоже.

— Бедная ваша сестра.

— Лавиния — бедная? Да она была мозговым центром всего этого жульничества. Короче, все сложно. Компания, вообще говоря, должна была перейти к старшему сыну, то есть к моему дяде, но он самовлюбленный идиот, и дед прекрасно понимал, что он разрушит все до основания, поэтому завещал бизнес моему отцу. Тогда семья раскололась на тех, кто симпатизирует дяде Алану и кто взял сторону моего отца. Так что если я откажусь и все перейдет в руки моего двоюродного братца… Это трудно объяснить тому, кто не знает всех наших семейных тонкостей. Вам не понять, как это тяжело — отступиться от чего-то, что вам, может, и глубоко чуждо, но при этом нарушить верность близким.

— Я ушла от мужа на прошлой неделе, — выпалила я в ответ. Вдруг взяла и сказала. Сердце у меня колотилось как бешеное, мне было нелегко произнести это вслух. Столько времени я мечтала от него уйти, но не могла, потому что хотела быть верной женой, честно соблюдающей свою клятву. Я отлично понимала, о чем говорит Адам.

Он с удивлением посмотрел на меня. И с некоторым недоверием, словно решая, правду ли я говорю.

— И что он делает?

— Он инженер-электрик, а что?

— Да нет, я не о том. Как он отреагировал? И почему вы ушли от него? Ну, что с ним не так?

Я замялась и смущенно изучала свои ногти.

— Вообще-то ничего. Он… я не была счастлива с ним.

Адам громко, недовольно фыркнул.

— И вы пожертвовали его счастьем ради своего.

Ну ясно, он думает о своей девушке.

— Я не говорю, что поступила правильно.

— Какая разница, что вы говорите. Важно, как вы поступили.

— Вы не знаете, как трудно мне было на это решиться. — Я почти дословно повторила то, что он сам только что сказал.

— Нокаут.

— Нужно здраво смотреть на вещи. Вместе мы были бы несчастливы всю оставшуюся жизнь. Он придет в себя и поймет, что так лучше. На самом деле он придет в себя гораздо раньше, чем ему сейчас кажется.

— А если нет?

Я не знала, что на это ответить. Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Я была уверена, что Барри отлично заживет без меня. Куда он денется.

Адам куда-то уплыл. Он, конечно, по-прежнему лежал на диване, но мысли его явно бродили где-то далеко. Без сомнения, он думал о своей девушке. Вариант, что она отлично проживет без него, ему не годился, он хотел вернуть ее. И если она настроена по отношению к нему примерно как я к Барри, то надежд никаких.

— Ну а вы чем занимаетесь? — вернулся к реальности Адам, вдруг, вероятно, осознав, что практически ничего не знает о человеке, который намерен спасти ему жизнь.

— А вы как думаете? — поддержала я его игру.

Он ответил почти сразу:

— Работаете в благотворительном магазине?

Я выдавила смешок.

— Не угадали.

С чего он это взял, интересно? Что, мои джинсы и свитер выглядят как вещи из благотворительного секонд-хенда? Конечно, это не дизайнерские шмотки, но совершенно новые и вообще очень даже приличные.

Он улыбнулся.

— Я вовсе не имел в виду ваши вещи. Это скорее общее впечатление — вы из тех, кто должен о ком-то заботиться. Ну, может, ветеринар или из общества защиты животных? — Он пожал плечами. — Близко к тому?

— Я занимаюсь трудоустройством.

Улыбка исчезла. Он был явно разочарован и даже встревожен. И не пытался этого скрыть.

Через несколько часов у меня останется всего двенадцать дней. А я пока не добилась ровным счетом ничего.

Глава VII

Как стать друзьями и заслужить доверие

Я могла бы поклясться чем угодно, что не засну в ту ночь, однако утром меня разбудил шум воды в ванной. Я открыла глаза и поначалу не могла понять, где я. Потом вспомнила и немедленно ужаснулась — как же я могла уснуть и оставить Адама без присмотра. Сквозь приоткрытую дверь мне было видно часть гостиной: на диване — никого. Я немедленно вскочила и бросилась в комнату, по дороге задела локтем за косяк и треснулась коленкой о кофейный столик. Чертыхаясь и мало что соображая, я влетела в ванную, где моим глазам предстала голая поджарая задница, мускулистая и, судя по всему, давно не видавшая солнца. Адам удивленно обернулся, тряхнул мокрыми, потемневшими от воды волосами и насмешливо произнес:

— Живой, как видите.

Я быстро выскочила оттуда, с трудом подавив идиотский смешок, и пошла в гостевой туалет, чтобы привести себя в божеский вид. Когда я вернулась в гостиную, в ванной по-прежнему громко шумела вода. Прошло десять минут, а она все не утихала. Я мерила шагами комнату, прикидывая, как быть. Ворваться туда и обнаружить его голым один раз — идиотизм, но простительный. Второй — редкий маразм. С другой стороны, по боку условности, ведь я имею дело с человеком, который не далее как два дня назад хотел покончить с собой, причем именно в воде. Хотя сейчас, кроме как протереть в себе дыру мочалкой, он вряд ли сможет чем-нибудь себе навредить. Стаканы я убрала, а зеркала он вроде пока не бьет. Когда я уже совсем было приготовилась постучать к нему, из ванной вдруг донеслись тихие, но очень горькие всхлипывания. Они буквально надрывали мне сердце, мне так хотелось пожалеть его и успокоить, но я лишь беспомощно стояла под дверью и слушала, как он сдавленно, обреченно плачет.

А потом я вспомнила о его предсмертной записке. Если я не прочту ее сейчас, пока он в ванной, другой возможности у меня не будет. Я огляделась. На кресле были свалены в кучу его вещи, сверху лежали джинсы, куда он вчера засунул записку. Вот она, в заднем кармане. Я развернула листок, уговаривая себя, что ничего плохого не делаю, надо же мне узнать побольше о причинах, подтолкнувших его к самому краю. Но это оказалось вовсе не то, что я ожидала. В руках у меня был черновик его письма к Марии, в котором он делал ей предложение. Некоторые фразы были зачеркнуты, другие переписаны по нескольку раз. Я торопливо читала письмо, как вдруг у Адама зазвонил мобильный. Он лежал поверх стопки чистой одежды, которую тот приготовил себе на сегодня. Телефон умолк, на экране высветилась надпись: «17 пропущенных вызовов». И тут же зазвонил опять. «Мария». Недолго думая, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я взяла телефон. И ответила.

Поглощенная разговором, я не заметила, что вода перестала шуметь. Обернулась, прижимая к уху телефон, и увидела, что Адам в набедренной повязке из полотенца стоит в дверях ванной и вид у него такой, будто стоит он там давно, во всяком случае, он уже успел высохнуть. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. Я извинилась и поскорей дала отбой. И прежде чем он успел на меня напасть, торопливо пояснила:

— У вас семнадцать пропущенных звонков, я подумала, а вдруг это что-то очень важное, и ответила. К тому же, чтобы наш план сработал, мне нужен полный доступ к вашей жизни. Никаких запретных зон. Никаких секретов.

Я умолкла, чтобы убедиться, что он понял. Он не возражал.

— Это Мария звонила. Она волнуется за вас. Боялась, как бы с вами чего не случилось после той ночи, и вообще ей тревожно. Говорит, с вами уже больше года что-то не так, а последние месяцы особенно. Она никак не могла до вас достучаться, поэтому решила посоветоваться с Шоном, чем вам можно помочь. Ей не удалось побороть свое чувство к Шону, хотя она пыталась. Они не решались вам признаться, потому что не хотели причинить вам боль. Вместе они уже полтора месяца. Она не знала, как вам об этом сказать. Мария считает, что вы сначала переживали из-за сестры, когда ей пришлось уехать из Ирландии, а потом из-за болезни отца и своей работы. Уверяет, что каждый раз, как она пыталась с вами поговорить, непременно случалось что-нибудь плохое. Она хотела вам рассказать про них с Шоном, но тут стало известно, что ваш отец смертельно болен. На прошлой неделе она договорилась с вами встретиться и наконец все объяснить, но вы ей сообщили, что вас уволили. Ей очень жаль, что вы узнали о них с Шоном именно таким образом.

Он слушал меня, и я видела, как внутри его клокочет гнев, но в то же время он страшно переживал. Ясно, что он очень трепетный, ранимый человек и что он с величайшим трудом удерживается на грани.

— Ей не понравилось, что я ответила на звонок. Она расстроилась и даже, по-моему, рассердилась. Как так, незнакомая девушка с утра пораньше рядом с вами. Она явно меня приревновала. Ей казалось, что за шесть лет она успела познакомиться со всеми вашими друзьями. Такие дела.

Он уже не так злился — мысль, что Мария ревнует, слегка остудила его гнев.

Я помедлила, раздумывая, сказать ли и все остальное, и решила, что игра стоит свеч.

— Она сказала, что не узнает вас в последнее время. Вас словно подменили — был веселый, жизнерадостный человек и как будто потух.

На глаза его набежали слезы, но он мотнул головой, кашлянул и надел маску крутого мачо.

— Вы снова станете прежним, обещаю вам, Адам. Кто знает, может быть, если Мария увидит того, в кого она когда-то влюбилась, то полюбит вас опять. Мы раздуем угасшее пламя.

Я вышла в соседнюю комнату, чтобы у него была возможность спокойно все обдумать, и нервно грызла ногти в ожидании его ответа. Прошло долгих двадцать минут, и он появился в дверях — полностью одетый к выходу, глаза ясные, на лице ни следа растерянности или печали.

— Пошли завтракать?

* * *

В гостиничном буфете был весьма обширный выбор блюд, и посетители сновали туда-сюда, щедро накладывая себе в тарелки разносолы шведского стола. Мы сели спиной к залу, и на подносе у нас стояли только чашки с черным кофе.

— Итак, вы ничего толком не можете есть, почти не спите и спасаете людей. Что еще у нас с вами общего? — спросил Адам.

Я действительно потеряла аппетит три месяца назад, когда поняла, что несчастлива с Барри. Потеряв аппетит, я стала терять и в весе, но боролась с этим, черпая советы из «Как вернуть аппетит маленькими кусочками».

— Неудачные романы, — предложила я.

— Вы ушли сами. Меня бросили. Не засчитывается.

— Не осуждайте меня, вы слишком личностно это воспринимаете.

— Постараюсь.

Я вздохнула.

— Ну ладно, расскажите про себя. Мария произнесла одну вещь, на которую я обратила внимание. Что вы перестали излучать жизнерадостность.

— Да-да-да, и я на нее обратил внимание, — оживленно кивнул Адам. — Интересно, она это осознала до или после того, как трахнула моего лучшего друга, или, может, во время?

Я пропустила это мимо ушей, пусть человек выплеснет злость.

— Как вы восприняли смерть матери?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что мне это может помочь.

— А мне это может помочь?

— Ваша мать умерла, сестра уехала, отец смертельно болен, а девушка встречается с другим. Я думаю, то, что она ушла, послужило своего рода спусковым механизмом. Возможно, для вас непереносима идея утраты. Вы боитесь быть покинутым. Понимаете, если знаешь, как работает этот механизм, можно его держать под контролем, не поддаваться негативным эмоциям и не давать тревожным мыслям затягивать тебя в трясину все глубже и глубже. Вас покидают сейчас, а вы реагируете точно так же, как когда вам было пять лет, вот в чем дело.

Очень, на мой взгляд, убедительные соображения, но, похоже, только на мой.

— Мне кажется, вам пора перестать изображать из себя психотерапевта.

— А мне кажется, вам давно пора сходить к нему, но раз вы упорно отказываетесь, то лучше я, чем никого.

Он промолчал. Не знаю, в чем причина, однако это, похоже, не вариант. Ну все равно надо надеяться, со временем мне удастся его уговорить.

Адам вздохнул и откинулся на спинку стула, уставив взгляд на люстру, будто это она с ним беседовала.

— Мне тогда было пять, а Лавинии десять. У мамы был рак. Все это было очень грустно, но я ничего не понимал. Мне не было грустно, но я видел, что все переживают. Я не знал, что у нее рак, или не знал, что это такое. Знал просто, что она болеет. Она была в комнате внизу, на первом этаже, и нам не разрешали туда заходить. Несколько недель или несколько месяцев, не помню. Казалось, что вечность. Рядом с комнатой надо было вести себя очень тихо. Часто приходили врачи, у них были такие специальные чемоданчики, они смотрели на меня с сочувствием и гладили по голове. Отец редко заходил туда. Однажды двери в комнату открыли. Я зашел, увидел кровать, которой раньше там не было. Кровать была пуста, но в остальном в комнате все было как всегда. Врач, который был со мной особенно приветлив, сказал, что мама ушла. Я спросил куда, он сказал — в рай. Тут я понял, что она не вернется. Мой дед ушел туда, и он не вернулся. Я решил, что это, наверное, очень приятное место, раз оттуда не хочется возвращаться. Мы поехали на похороны. Все были такие печальные. Несколько дней я провел у своей тети. А потом меня отправили в частную школу-интернат.

Все это он произнес без малейших эмоций, абсолютно отстраненно, защитная реакция не позволяла ему подключиться к той ситуации и испытать невыносимую боль утраты. Все, что он сказал, безусловно, было правдой, в этом я не сомневалась.

— Ваш отец не говорил с вами о том, что происходит с мамой?

— Мой отец не тратит время на эмоции. Когда ему сообщили, что жить ему осталось считаные недели, он велел, чтобы ему в больничную палату поставили факс.

— А сестра? С ней вы могли поговорить?

— Ее тоже отправили в школу, в Килдэр, и мы виделись несколько дней в году на каникулах. А в первое же лето, когда мы приехали домой, она открыла в городе ларек и продала там мамину обувь, сумки, шубы — вообще все, что представляло хоть какую-то ценность, и выручила за них очень немалые деньги. Подчистую распродала мамины вещи… и выкупить их обратно было уже невозможно, когда это всплыло несколько недель спустя. Деньги к тому моменту она почти все истратила. Она и до того была мне почти чужая, а после и подавно. Лавиния сделана из того же теста, что отец. И гораздо умнее меня, жаль только, что она не находит своему уму лучшего применения. Это ей бы следовало занять место отца, а вовсе не мне.

— В школе вы с кем-нибудь подружились?

Я надеялась, что хоть кто-то в жизни Адама относился к нему тепло и по-дружески. Мне хотелось, чтобы хоть на каком-то этапе в конце можно было сказать: «Хеппи-энд».

— Там я познакомился с Шоном.

Не годится для хеппи-энда, Шон в итоге оказался предателем. Не удержавшись, я мягко накрыла руки Адама своими. Он напрягся, и я тут же их убрала. Адам еле заметно усмехнулся и спросил:

— Может, прекратим наконец эти ритуальные пляски вокруг да около и перейдем напрямую к проблеме?

— Это не ритуальные пляски. Я думаю, что смерть матери наложила отпечаток на всю вашу дальнейшую жизнь, она определила ваше поведение, реакции, отношение к людям и к себе самому — так подобные ситуации описывают все психологи, и я лично считаю, что это совершенно верно.

— Ну, если только ваша мать не умерла, когда вам было пять лет, полагаю, эти сведения вы извлекли из умных книг. Со мной все о’кей, пошли дальше.

— Умерла.

— Простите?

— Мама умерла, когда мне было четыре года.

Он смутился.

— Очень сочувствую.

— Спасибо.

— И как это отразилось на вашей жизни? — мягко спросил он.

— Ну, я не из тех, кто намерен покончить с собой в свой тридцать пятый день рождения, так что идем дальше, — решительно заявила я, не желая уводить разговор в сторону. Судя по удивленному выражению его лица, это прозвучало слишком резко. Надо успокоиться. — Извините. Послушайте, Адам, если вы не желаете со мной разговаривать, то чего тогда вы от меня хотите? Какой помощи ждете?

Он наклонился ко мне и произнес, вонзая указательный палец в стол, чтобы подчеркнуть каждый пункт:

— На следующей неделе, в субботу, мне исполняется тридцать пять лет. Я отнюдь не жажду отмечать свой день рождения, но у моих близких свои резоны. Под близкими я не имею в виду Лавинию, у нее есть только одна возможность проникнуть на территорию Ирландии без того, чтобы на нее тут же не надели наручники, — по скайпу. Я имею в виду тех, кто связан с нашей компанией. Прием состоится ни много ни мало в Сити-Холле, это большое событие, и, повторяю, я предпочел бы уклониться, но сие невозможно, потому что совет директоров намерен в этот день объявить, что отныне я глава компании, они хотят успеть, пока отец еще жив. В общем, официально возвести меня на трон. Осталось двенадцать дней. Отец совсем плох, и они встречались на прошлой неделе, чтобы решить, нельзя ли устроить нашу вечеринку пораньше. Я сказал, что этому не бывать. Во-первых, мне эта работа не нужна. Я еще до конца не все продумал, но на приеме я назову кого-то, кто займет это место. Второе. Если я должен явиться на этот чертов праздник, то только вместе с Марией, и никак иначе. — Голос его сорвался, и он умолк, переводя дух. — Я все обдумал и понял, что она права. Я действительно изменился. Меня не было с ней рядом, когда я был ей нужен, она хотела с кем-то посоветоваться и пошла к Шону. Шон этим воспользовался. Когда мы закончили школу, то поехали с ним в Бенидорм. Солнце, море, Испания… я много раз наблюдал, как Шон общается с девушками. И знаю, на что он способен. А она не знает.

Я хотела было возразить, но Адам предупреждающе поднял палец и продолжал:

— Кроме того, я хочу вернуться в Береговую охрану. И пусть все, кто работал на нашу компанию последние сто лет, меня простят, я не готов занять место своего отца. По мне, так любой из них куда больше подходит для этой проклятой должности. Прямо сейчас все это кажется малореальным, но вы должны мне помочь. Нам нужно подправить дедушкины планы. Ни я, ни Лавиния стать во главе компании не можем, но и кузену Найджелу она не должна попасть в лапы. Это бы означало конец всему бизнесу. Мне надо будет кое с чем разобраться. Если ничего не получится, что ж, прыгну в реку башкой вниз и сдохну, но жить иначе, чем я сказал, не буду.

Два последних слова он сопроводил особенно решительными тычками пальцем в стол. И уставился на меня — напряженно, угрожающе, с вызовом. Он предлагал мне выйти из игры и признать свое поражение.

Чертовски заманчиво, чтобы не сказать больше. Я встала из-за стола.

Он самодовольно усмехнулся. Как же, ему удалось убрать меня с дороги, теперь он свободен и может без помех свернуть себе шею любым пригодным для этого способом.

— Ладно! — Я хлопнула в ладоши, точно собиралась начать генеральную уборку авгиевых конюшен. — Дел у нас по горло. В квартиру, где вы жили с Марией, вам сейчас хода нет, так что можете временно пожить у меня, так я думаю. Мне надо поехать домой, переодеться, а потом смотаться в офис и кое-что забрать оттуда. Да, еще в магазин зайти, потом объясню за чем. И первым делом необходимо забрать мою машину. Ну, вы идете?

Он изумленно поглядел на меня — видимо, никак не ожидал, что я не отступлюсь, а потом взял свой дафлкот и пошел за мной.

* * *

Мы ехали в такси, когда мой телефон коротко звякнул.

— Уже третье сообщение подряд. Вы что, никогда их не читаете? Это огорчительно — и что я буду делать, свесившись с моста, когда мне захочется услышать слова ободрения?

— Это не сообщения, а голосовая почта.

— Откуда вы знаете?

Было восемь утра, вот откуда я знала. И в это время случалось только одно, каждый божий день.

— Знаю.

Он прищурился:

— Никаких секретов, забыли?

Верно, подумала я и тут же вспомнила о его письме к Марии, которое в данный момент лежало у меня в кармане. Вздохнув, я протянула ему свой телефон.

Он мгновенно в нем разобрался и стал слушать сообщения. Минут через десять он мне его вернул.

Я ждала, что он скажет.

— Это был ваш муж. Вы, похоже, и не сомневались. Он сказал, что оставит себе золотую рыбку и его адвокат оформит все бумаги, подтверждающие, что у вас на нее нет никаких прав. И они попытаются доказать, если я, конечно, не ослышался, что вам вообще нельзя иметь домашних животных.

— Это все?

— В следующем сообщении он назвал вас стервой двадцать пять раз. Это не я посчитал. Это он сам. Он сказал, что вы — двадцатипятикратная стерва. Вот он столько раз это и повторил.

Я забрала телефон и горестно вздохнула. Барри, кажется, не намерен утихомириться. Наоборот, он все больше впадает в безумие. Сдалась ему эта золотая рыбка. Он вообще рыб ненавидит, а золотых особенно. Ему эту рыбку подарила на день рождения его племянница, потому что его брат ненавидит рыбок ничуть не меньше самого Барри, так что в принципе это она ее себе подарила — чтобы приходить к нам и смотреть на нее. Пусть он подавится этой треклятой рыбой.

— Вообще-то, — Адам взял у меня телефон, и в глазах его заплясали черти, — я бы хотел посчитать, а то вдруг он ошибся? Это было бы забавно.

Он снова прослушал сообщение, и всякий раз, как Барри меня обзывал, желчно, яростно и обвиняюще, Адам загибал палец, удовлетворенно улыбаясь. Когда он дослушал до конца, то разочарованно развел руками.

— Нет. Не ошибся — двадцать пять стерв.

Он протянул мне мобильник и уставился в окно.

Мы ехали в полном молчании, когда телефон опять звякнул.

— А я-то думал, это у меня проблемы, — сказал Адам.

Глава VIII

Как искренне просить прощения

— Значит, это он?

— Да, — прошептала я, присев у постели Саймона.

— Знаете, он ведь вас не слышит. — Адам нарочно говорил громче обычного. — Незачем шептать.

— Шшш.

Меня возмутило его неуважение и очевидное желание показать, что состояние Саймона его ничуть не трогает. Ну а меня очень даже трогает, и я вовсе этого не стыжусь, напротив, меня переполняет жалость. Всякий раз, как я смотрела на Саймона, мне вспоминался тот момент, когда он выстрелил. В ушах раздавался грохот. Я мысленно еще раз произносила слова, которые его тогда успокоили, и он положил пистолет на подоконник. Все было хорошо, его решимость покончить с собой ослабла, он готов был передумать. А потом вдруг я потеряла нужный настрой и сказала что-то не то — если вообще сказала. Я зажмурилась и постаралась вспомнить.

— Так что, я должен немедленно осознать нечто важное? — Адам бесцеремонно вторгся в мои мысли. — Это такой психонамек, поучительная демонстрация: радуйся, Адам, что ты здесь, а не там, где бедняга Саймон? — вызывающе спросил он.

Я бросила на него уничижительный взгляд.

— Вы кто такие?

Я вскочила со стула — в палату вошла незнакомая женщина. Ей было лет тридцать восемь, она держала за руки двух маленьких светловолосых девочек, и обе они удивленно смотрели на нее большими голубыми глазами. Джессика и Кейт. Саймон мне про них говорил. Джессика очень переживала, когда умер ее кролик, а Кейт, чтобы она не так грустила, притворялась, будто видит его, стоит только сестре отвернуться на минутку. Саймон еще сказал тогда: интересно, будет ли Кейт делать то же самое, когда он умрет, а я ответила, что гораздо лучше для всех ему остаться живым. Женщина выглядела абсолютно измученной. Вспомнила, Саймон говорил, ее зовут Сьюзан. Я страшно разволновалась, сердце колотилось как бешеное. Я всячески убеждала себя, что и Анджела, и все остальные были правы: моей вины тут нет. Я старалась помочь, но, увы, безуспешно.

— Здравствуйте.

Непонятно, как мне лучше представиться ей. Я замялась, и она выжидательно, с нескрываемой враждебностью смотрела на меня. От этого я занервничала еще больше и почувствовала себя виноватой во всем. А тут еще Адам внимательно наблюдает, как его спасительница демонстрирует уверенность и самообладание в сложной ситуации.

Я шагнула к ней и протянула руку, голос у меня дрожал:

— Меня зовут Кристина Роуз. Я была рядом с вашим мужем в ту ночь, когда он… — я посмотрела на девочек, которые таращили на меня круглые глазенки, — когда это произошло. Я хотела бы объяснить вам, что…

— Убирайтесь отсюда, — негромко сказала Сьюзан.

— Простите? — У меня моментально пересохло во рту.

Сбывался мой худший ночной кошмар. В уме я сотни раз проигрывала эту сцену, представляла ее так и эдак глазами разных людей, но все же не думала, что это может случиться на самом деле. Я убеждала себя, что мои опасения абсурдны, единственным, что помогало мне с ними справляться, была вера в их нереалистичность.

— Я, кажется, ясно сказала. — Она слегка подтолкнула девочек вперед, освобождая выход.

Ошеломленная, я словно приросла к месту. Адаму пришлось положить мне руку на плечо и малость встряхнуть меня, чтобы я наконец очнулась.

Мы оба не произнесли ни слова, пока ни сели в машину и ни выехали с больничного двора на улицу. Адам открыл рот, намереваясь что-то сказать, но я его опередила:

— Я не хочу говорить об этом.

Мне с трудом удавалось не разрыдаться.

— Ладно, — сочувственно кивнул он, потом поглядел на меня, словно собирался что-то добавить, но передумал и отвернулся к окну.

Интересно, что же он хотел сказать?

* * *

Я выросла в Клонтарфе, прибрежном районе северного Дублина. А познакомившись с Барри, любезно переехала на другую сторону Лиффи, в Сандимаунт. Мы жили в его холостяцкой квартире, потому что он хотел быть поближе к матери, которая меня невзлюбила за то, что я протестантка, хотя я вовсе не религиозна, — и неизвестно, что раздражало ее больше. Барри ухаживал за мной полгода, потом предложил пожениться, возможно, потому, что так поступали почти все наши сверстники, и я сказала да, возможно, потому, что почти все мои сверстницы говорили да, и это казалось взрослым, разумным поступком. А еще через полгода я была уже замужем и мы жили в новой квартире, которую купили там же, в Сандимаунте. Свадьба осталась позади, наступила реальная жизнь, отныне и навеки. Офис у меня в Клонтарфе, и каждое утро я совершала туда короткий бросок на скоростной электричке. Барри не мог расстаться со своей холостяцкой квартирой, поэтому сдавал ее, а деньги уходили на взносы по ипотеке. Если бы теперь Барри вернулся обратно в свое жилище, которому он вечно пел такие хвалы, а мне позволил пока остаться дома, это избавило бы нас от кучи лишних хлопот, но нет, он не желал поступиться ничем. Машину, как я уже говорила, он тоже оставил себе, и я временно ездила на автомобиле своей подруги — год назад Джулия эмигрировала в Торонто, но продать машину ей все не удавалось. Взамен я обязалась ездить с наклейкой «Продается» на переднем и заднем стекле, где был указан мой номер телефона. Так что я подробно рассказывала потенциальным покупателям о достоинствах машины, а также проводила тест-драйвы. Выяснилось, что люди, желающие приобрести машину, звонят в самое неожиданное время суток и задают самые идиотские вопросы, точно не верят тому, что написано в объявлении на сайте и в журнале, и надеются услышать нечто противоположное.

Мой офис находится на Клонтарф-роуд, на втором этаже четырехэтажного дома. Раньше дом занимали три незамужние тетушки моего отца, Бренда, Адриана и Кристина, в честь которых нас с сестрами и назвали. Сейчас здесь живут отец и мои сестры, и здесь же расположена их адвокатская контора «Роуз и дочери»: мой отец — феминист, это ясно из ее названия. Отец обосновался тут тридцать лет назад, когда последняя из его теток решила перебраться в изолированную квартиру в цокольном этаже, с отдельным входом. Поддерживать порядок в большом доме ей было уже не под силу. Как только сестры получили дипломы, они пришли в отцовскую фирму. Я с ужасом ждала того дня, когда мне придется объявить ему, что я там работать не хочу, но он отнесся к этому с полным пониманием.

— Ты у нас из породы философов, а мы все — практики, — сказал он. — Девчонки пошли в меня, мы дело делаем. А ты в маму, ты размышляешь. Вот и размышляй.

Бренда специализируется по имущественному праву, Адриана — по семейному, а отец защищает интересы клиентов при несчастных случаях и убежден, что это самое прибыльное. Они занимают весь верхний этаж, мой офис на втором, там же последние двадцать лет арендует помещение бухгалтер, который все эти годы держит бутылку водки в ящике письменного стола и думает, что никто об этом не знает. Вообще-то и его комната, и он сам прочно пропитались перегаром, но подробности я узнала от Джасинты, нашей уборщицы, которая поставляет папе сплетни обо всех его арендаторах. Они об этом не уговаривались, но молчаливо подразумевается, что чем больше она добывает информации, тем больше он ей платит. Порой я думаю, что же она рассказывает ему обо мне?

Арендаторы на первом этаже сменялись с такой скоростью, что я не понимала, кто есть кто, сталкиваясь с ними в холле. Из-за кризиса они сдавали позиции, не успев толком нанять помещение. В квартире, которую занимала в последние годы жизни моя тетя Кристина, сначала была страховая компания, потом там обосновались биржевые маклеры, вскоре их место заняла студия графического дизайна, а теперь там временно обитаю я. Все циклично — от одной Кристины к другой. Без большой охоты отец все же согласился мне ее сдать и даже слегка обставил: въехав, я обнаружила односпальную кровать в спальне, одинокий стул на кухне и одинарное кресло в гостиной. Пришлось совершить рейд по домам сестер. Бренда расщедрилась и отдала мне спальное покрывало своего сына с гигантским изображением Спайдермена — ей показалось, что это ужасно смешно. Она считала, что подарочек поднимет мне настроение, но я совсем загрустила, что дошла до жизни такой. Сначала я собиралась его куда-нибудь сбагрить, а потом и вовсе перестала замечать.

В соседнем доме находится «Приют книголюба», также известный как «Последний приют». Это прозвище закрепилось за ним из-за упорного нежелания признать поражение в борьбе с крупными сетевыми магазинами, когда все остальные книжные лавки в округе давным-давно закрылись. Его хозяйка Амелия моя близкая подруга, и подозреваю, что только благодаря мне она еще держится на плаву, потому что покупателей в магазине почти нет. Выбор книг у нее небогатый, их приходится заказывать, а кому охота тратить время. Амелия живет над магазином со своей больной матерью, за которой после обширного инсульта требуется постоянный уход. И колокольчик в зале чаще звонит не потому, что вошел посетитель, а потому, что матери нужна помощь и она зовет Амелию наверх. Она заболела, когда Амелия была еще подростком, с тех пор дочь неустанно о ней заботится, и мне кажется, она сама настоятельно нуждается в отдыхе, любви и поддержке. Как и большинству тех, кто ухаживает за больными, ей нужно иметь возможность в свою очередь на кого-то опереться. Книжный у Амелии на втором месте, а на первом мать, все свои силы и время она отдает ей.

— Привет, солнышко. — Амелия вскочила с кресла, в котором проводила бо́льшую часть рабочего дня, читая книжки в ожидании покупателей.

Тут она узрела Адама, который, оказывается, последовал за мной в магазин. Глаза ее восторженно округлились.

— Я думала, вы меня в машине подождете.

— Вы забыли оставить окно открытым, — невозмутимо парировал он, оглядываясь вокруг.

— Амелия, это Адам. Адам, это Амелия. Адам… мой клиент.

— А, — разочарованно протянула Амелия.

Я точно знала, зачем пришла, поэтому сразу направилась к разделу «Помоги себе сам», а он бесцельно прохаживался вдоль книжных полок с совершенно отсутствующим видом.

— Он потрясающий, — прошептала Амелия.

Я рассмеялась и шепнула в ответ:

— Он — клиент.

— Он — потрясающий.

— Фреду бы твои слова не понравились, — улыбнулась я.

Амелия принялась изучать свои ногти, задумчиво задрав брови.

— Он пригласил меня в «Перл» на обед.

— В «Перл»? Как романтично. — Вот так новость, Фред вовсе не романтик. Потом меня осенило: — Он хочет сделать предложение!

Амелия больше не могла сохранять равнодушный тон, она явно думала то же, что и я.

— Ну, может, и нет. Знаешь, вовсе не обязательно, но… ты думаешь…

Я восторженно ахнула:

— Господи, Амелия, я так рада за тебя! — Мы взволнованно обнялись.

— Не хочу радоваться раньше времени. — Амелия шутливо меня отпихнула. — Перестань, а то сглазишь.

— Ладно, пробей вот это.

Амелия посмотрела, что я беру.

— Ну наконец-то! Кристина, это замечательно, — с воодушевлением заявила она.

Я нахмурилась.

— Это не для меня. А ты вообще о чем?

— О, прости, пожалуйста. Это я так… ну, ни о чем. — Она покраснела и резко сменила тему. — Барри звонил вчера вечером.

— Да ну? — Я напряглась.

— На самом деле уже почти ночь была. Думаю, он хорошенько выпил.

Я нервно хрустнула пальцами.

Адам подошел к нам. Он, как акула, кружит поблизости и, почуяв запах крови, безошибочно идет на цель, то есть выбирает момент, когда я даю слабину.

— Знаешь, я уверена, что это неправда, то есть, может, и правда… но все равно он не должен был мне говорить. То, что вы обсуждали, должно было остаться между вами, даже если это касается меня. И я тебя не осуждаю, если ты так обо мне сказала. — Ее обиженное лицо явно противоречило этим словам.

— Амелия, что он тебе наговорил?

Она глубоко вздохнула и продолжала:

— Он сказал, что ты думаешь, будто я лузер, потому что живу вместе с мамой, и что мне нужно жить своей жизнью и отдать ее в дом престарелых, а самой переехать к Фреду, не то тебя не удивит, если он меня бросит.

— О боже. — Я закрыла лицо руками. — Боже мой, Амелия, прости, что тебе пришлось это выслушивать.

— Да ничего. Я ему сказала, что понимаю, у него мерзко на душе, но он и ведет себя мерзко. Надеюсь, ты не в обиде.

— Нет, конечно. И вообще ты вправе говорить ему все, что хочешь.

Щеки у меня горели, что подтверждало мою вину. Мы и правда обсуждали это с Барри, но как он посмел рассказать Амелии! Черт побери, кому еще Барри спьяну позвонил вчера ночью и что еще наговорил людям, которых я люблю, чтобы, обидев их, обидеть меня?

Амелия ждала, что я скажу — это все неправда.

— Пойми, я говорила это совсем не так.

Лицо у нее обиженно вытянулось.

— Меня просто беспокоит, что ты заботишься только о других, а о себе забываешь. Было бы лучше, живи вы с Фредом вместе, совместной жизнью.

— Кристина, ты прекрасно знаешь, я так живу с двенадцати лет. — Амелия начала злиться. — И я не собираюсь отдавать маму в дом престарелых, чтобы самой развлекаться и прожигать жизнь.

— Да я знаю, знаю… но ты даже не бываешь нигде, ни разу из города не выезжала. У тебя и выходных-то не бывает. Я только это сказала, клянусь тебе. Потому что я за тебя переживаю.

— А нечего переживать. — Она сердито задрала подбородок. — Фреда вполне устраивают такие отношения. Он все понимает.

Нас перебил звонок колокольчика. Амелия торопливо извинилась, сказав, что ее зовет мама. Я вышла из магазина в ужасном настроении, но в сумке у меня лежала полезная книжка. Адаму я ее показывать не хотела.

— Значит, теперь он еще и вашим друзьям названивает. Весело, — сказал он. — И час от часу все веселее.

Я небрежно пожала плечами.

— Да, но здесь главное, как ты относишься к происходящему. Понимаете, Адам, надо позитивно воспринимать события.

Он сделал круглые глаза:

— Точно, с этим у меня проблемы. Я, например, считаю, что вашу подругу не стоило обнадеживать насчет сегодняшнего обеда.

— Вы подслушивали.

— Нет. Это вы вопили.

— Он пригласил ее в «Перл»!

— Ну и что?

— А то, что там обычно делают предложения.

— Вообще там обычно просто обедают. Рано радоваться, ничего еще не произошло. Может, и не произойдет.

Ну что за человек, вздохнула я, прямо сил нет.

— Вот это нам надо обязательно проговорить. Вы все воспринимаете негативно. И постоянно прокручиваете в голове, что может случиться плохого. В итоге оно случается. Вам известен закон притяжения? — Я вспомнила сцену с женой Саймона в больнице, тысячу раз я проигрывала ее в уме, и в конце концов кошмар обернулся реальностью. — Если будешь думать, что жизнь — дерьмо, жизнь будет дерьмом.

— Боюсь опять показаться недоверчивым, но я сомневаюсь, что «дерьмо» — признанный в психотерапии термин, — усмехнулся он.

— Ну так идите к психотерапевту.

— Нет.

Мы зашли в дом и поднялись по лестнице на второй этаж.

Я достала ключи и хотела отпереть дверь в свой офис. Ничего не вышло. Попробовала другой ключ, потом еще один, и еще — у меня их на брелке штук десять.

— Вы что, тюремный надзиратель?

Я проигнорировала этот выпад и вставила очередной ключ.

— Черт, опять они дурью маются. Пошли. — Я сердито потопала на верхний этаж.

Войдя в контору, мы обнаружили отца и моих сестер за круглым столом. На папе был костюм в тонкую полоску, розовая рубашка и галстук, из кармашка изящно торчал носовой платок. Черные туфли начищены до блеска, прическа — волосок к волоску, ногти отполированы и сияют так, что глазам больно. Роста он небольшого и скорее похож на модного портного, чем на адвоката.

— Ну, я так и знала, у нее новый парень. — Бренда громко щелкнула пальцами, едва Адам переступил порог. — Господи, да Барри сдохнет, когда его увидит. Разве можно сравнить его лысую голову с такой шевелюрой? — Она махнула рукой на светлые кудри Адама.

— Привет, семейство. Это Адам. Он — мой клиент. Адам, это мой отец, Майкл, а те две ведьмы — Бренда и Адриана.

— Имена даны в честь двух других ведьм, которые здесь когда-то жили, — пояснила ему Адриана и, поглядев на меня, добавила: — Третью звали Кристина, так что ты одна из нас, как ни открещивайся.

— У них были ярко-фиолетовые космы, и они постоянно курили папиросы, — сказала Бренда, оценивающе глядя на Адама.

— И ни одна не вышла замуж, — встрял папа.

— Лесбиянки, — кивнула Адриана.

— Да нет, — возразила Бренда, — Адриана была шлюха. Ее пять раз звали замуж.

— Один и тот же претендент? — усмехнулась я.

— Нет. Все разные. — Папа задумчиво наморщил лоб. — Кажется, третий дошел до того, что грохнул кого-то. Но я могу его с кем-то путать.

— Точно, шлюха, — кивнула Бренда.

— Она с ними не спала, — заметил папа. — В те дни предложения делали и без этого.

— Лесбиянка, — настаивала Адриана.

Я ждала, когда они угомонятся. Спектакль «Шлюха или лесбиянка» нередко показывали новым людям.

— Ты думаешь, что вокруг одни лесбиянки, потому что сама такая, — сказал папа.

— Я бисекс, папочка.

— У тебя было пять подружек и всего один парень, и то в качестве эксперимента. Ты лесбиянка. Чем скорее ты это осознаешь, тем раньше наконец уймешься и заведешь нормальную семью.

— Ну и откуда вы знаете Кристину? — спросила Адама Бренда. — Садитесь. — Она отодвинула ему стул.

Адам посмотрел на меня. Я устало пожала плечами, и тогда он сел. Потом быстро прикинул, что к чему, и сообщил:

— Она не дала мне прыгнуть с моста Хафпенни позапрошлой ночью.

— Да, она вечно всех обламывает, — осуждающе заметила Адриана.

— Он не ради развлечения туда пришел, — уточнила я.

Мои родственники дружно поглядели на него.

Адам чувствовал себя неуютно под их взглядами, он явно раздумывал, не пора ли откланяться. Но они у меня мастера на подобные разговоры — умеют повернуть все так, что важное становится второстепенным и наоборот. Они сами решают, что важно, а что нет.

Адриана с недоумением протянула:

— А почему Хафпенни? Он же совсем не высокий.

— Это ты о чем? — осведомилась Бренда.

— Там и прыгать-то нечего. От воды двух с половиной метров не будет.

— Ну он же не хотел разбиться, Адриана, — деловито пояснила Бренда. — Он, как я понимаю, утонуть собирался. Так ведь? — Она обернулась к Адаму.

Они опять на него воззрились.

Адам не знал что и сказать, настолько они его сбили с толку. Люди реагируют на моих родных очень по-разному. Некоторые мои друзья просто не могут с ними общаться. Есть такие, кто с удовольствием принимает правила игры и присоединяется к ней. А есть те, кто, как Адам, готовы с интересом наблюдать со стороны за необычным спектаклем, ничуть на него не обижаясь, но и не участвуя в нем. Кстати, намерения обидеть у моих шутников никогда нет.

— Я говорю, вы утопиться ведь хотели? — чуть погромче повторила Бренда.

— Что ты орешь, как будто ему вода в уши попала, — вклинилась Адриана. — Она спасла его заранее, не забывай.

Они тихонько захихикали. Адам удивленно смотрел на меня.

Я беззвучно сказала: «Извините», а он в легком обалдении покачал головой, словно показывая, что извиняться мне не за что.

— И хорошо сделала, Кристина, — одобрительно подмигнул папа. — Умница.

— Мм, спасибо.

— Теперь тебе, наверное, полегчало, да? Ну, я насчет того, первого.

Адам бросил на меня озабоченный взгляд, в котором читалось сочувствие.

— Но Лиффи ведь неглубокая, правда? — задумчиво спросила Адриана.

— Слушай, можно и в луже утонуть, если завязнешь, или спину сломаешь, или еще чего-нибудь, — сказала Бренда.

Адриана посмотрела на Адама:

— У вас спина не сломана?

— Нет.

Она прищурилась.

— А плавать вы умеете?

— Да.

— Тогда я чего-то не улавливаю. Это как Бренда, которая целыми днями жрет мороженое, чтобы похудеть. — Она ткнула в Бренду пальцем: — Не отпирайся, и жрешь, и похудеть надеешься.

— Эндрю, а хотите посмотреть мой рекламный ролик?

— Его зовут Адам, и он не хочет.

— Думаю, он сам в состоянии ответить. — Папа вопросительно посмотрел на Адама.

— Да, конечно, почему бы и нет.

Папа вышел из-за стола и отправился в свой кабинет.

— Отец у нас адвокат-стервятник, вы наверняка слышали это выражение. Как где несчастный случай или авария, они тут как тут. И очень приличные деньги могут отсудить для пострадавшего, кстати говоря, — пояснила Бренда.

— Он по травмам и оскорблению личности, — добавила я. — Зарабатывает больше, чем они обе, вместе взятые.

— И тратит все на педикюр, — съязвила Бренда.

— Да, и на интимную эпиляцию, — радостно подхватила Бренда, и они расхохотались.

— Я все слышал. — Отец вернулся с видеокассетой. — Признаю, было — но только один раз, в Индии. Стояла зверская жара, а так ее легче перенести, — небрежно заметил он, и мы содрогнулись, вообразив себе эту картину. — Вы никаких повреждений на мосту не получили, Эндрю?

— Адам. Нет, никаких, — вежливо ответил тот.

— И там не было ржавых гвоздей? И горло не застудили?

— Нет.

Папа был разочарован.

— Ну, не важно. Где мы можем это посмотреть?

— Наш телевизор кассеты не берет. Это что-то доисторическое.

Папа вновь был разочарован.

— Да, знаете ли, эта реклама опередила свое время. Я ее записал двадцать лет назад. Ирландия тогда к этому не была готова. А сейчас сплошь и рядом такое по ТВ крутят. Особенно в Америке. Если вы случайно порежете палец, подстригая ногти, они отсудят вам компенсацию. — Он восхищенно покачал головой. — У вас есть видак? Можете взять ее домой, потом вернете.

— Он живет в Типперэри, — сообщила я.

— А здесь вы что делаете?

— Пап, ну ты слушаешь, что тебе говорят?

— Он собирался прыгнуть с моста Хафпенни, — напомнила Адриана.

— Но в Типперэри есть прекрасные мосты. Старый мост в Каррик-он-Шур, прелестный мостик в Фетарде, очень неплохой железнодорожный виадук в Кейре…

— Ну все, спасибо. — Я решительно остановила его.

— Адам, — Бренда подперла рукой подбородок с видом заправской сплетницы, — а Кристина вам сказала, что бросила своего мужа?

— Да.

— И что вы об этом думаете?

— Я думаю, что это бессердечно. Он, похоже, ничего плохого ей не сделал. — Адам говорил так, словно меня вообще в комнате не было.

— Не сделал. Я с вами согласна, — кивнула Бренда.

— Вообще говоря, он малоинтересный субъект, — заметил папа.

— Занудство — не повод для развода, — сообщила Адриана. — В противном случае Бренда давно бы рассталась с Брайаном.

— Точно, — согласилась Бренда.

— Брайан не зануда, — вступился за зятя папа. — Он ленивый пофигист. А это не одно и то же.

— Совершенно точно, — опять согласилась Бренда.

— Нам пора идти, — сказала я. — Не знаю, кто поменял замок, и знать не хочу. Просто дайте новый ключ.

Бренда с Адрианой посмотрели на папу. Он расхохотался:

— Извините, не могу удержаться. Она так на это реагирует. Очень забавно. Ладно, сейчас ключ принесу. — Он взял свою кассету и ушел обратно в кабинет.

— Стало быть, Джемма к вам за ключом не приходила? — спросила я.

Джемма всегда заявлялась на работу первая, раньше нас с Питером и Полом, а значит, мне предстоит и дальше самой разгребать бардак в офисе.

— Мы слышали, ты ее вытурила, бросив ей под ноги книжонку «Как уволить сотрудника». Это негуманно, Кристина.

Адам неодобрительно поглядел на меня.

— Да так случайно получилось. А что, она вам рассказала об этом?

— Она была здесь в пятницу, работу искала.

— Только не говорите, что взяли ее!

— Все может быть.

— Нет, не может, она у меня работает.

— Тебе она не нужна, но ты ее и другим не отдаешь. Ты не работодательница, а рабовладелица. Я ее точно к себе возьму. — Адриана насмешливо мне улыбнулась.

Им нравится меня дразнить. Как они в этом между собой похожи. И юмор у них одинаковый, такой особенный, свой юмор. Я его понимаю, но не разделяю. Это их еще больше подстегивает, они словно члены тайного общества, которые жаждут раскрыть мне его тайну, чтобы я тоже в него наконец вступила. Но это невозможно. Я слишком от них отличаюсь. Нельзя даже сказать, что я паршивая овца в их стаде, я вообще другой породы.

— Джемма опередила события. Я не собиралась ее увольнять, а только обдумывала этот вариант. Мне нужно как-то сократить свои расходы. Вот за квартиру, например, я плачу слишком дорого. — Я с намеком посмотрела на папу, который тряс ключами у меня перед носом.

— Я милостыню сроду не подавал. И вас так воспитывал — за все надо платить, — с назидательно-добродушным видом изрек он.

— Есть такая штука, как протянуть руку помощи. — Я потихоньку начала заводиться.

— А ты возвращайся обратно к мужу, — посоветовал он. — Подумаешь, зануда… бывает и похуже. Посмотри вон на Бренду. Они с Брайаном — славная парочка, приклеились друг к другу так, что не оторвешь.

— Ты всегда можешь пожить у меня, — предложила Бренда. — Ты не помешаешь, наоборот, хоть какое разнообразие.

— Нет, благодарю.

— Почему нет-то?

— Ты будешь действовать мне на нервы. И Брайан, знаешь ли, он нависает.

Адриана с папой рассмеялись. Даже Адам, который Брайана в глаза не видел, тоже усмехнулся.

— Это правда, он действительно нависает, — хихикнула Адриана. — Мне как-то это раньше в голову не приходило.

— Он всегда был такой. — Папа заглянул Адриане через плечо и состроил смешную рожу, одновременно хитрую и вожделеющую. Они оба расхохотались, и Адам тоже засмеялся.

— Ваша правда, — снова согласилась Бренда.

— Я говорю лишь о том, что домовладелец мог бы сделать мне небольшую скидку, — уточнила я.

— Мне надо выплачивать кредит за дом. — Папа отошел от Адрианы и сел за стол.

— Да он уже сто раз оплачен, и моя квартира стояла пустая бог знает сколько времени. Там сыро, как в болоте, смыв в туалете толком не работает, мебели считай что и нет, так что я вряд ли лишила тебя шанса выгодно ее сдать.

— Извини, я ее для тебя обставил.

— Положить чайную ложку в комод еще не значит обставить квартиру.

— Богатые — как хочется, нищие — как можется. Им выбирать не приходится, — развел руками папа.

— Вообще-то я не нищая. И к тому же я твоя дочь.

— И тут тебе выбирать не пришлось.

— Ну, это ничего не значит, папа.

Он многозначительно посмотрел на меня, имея в виду, что это кое-что значит.

— Ну, и чем вы вдвоем занимаетесь? — спросила Бренда у Адама. — Она ищет вам новую работу и наставляет на верный путь?

Адама все это слегка забавляло, в глазах у него загорелся насмешливый огонек.

— Ей нужно успеть убедить меня до моего дня рождения, что я хочу жить.

Тут они примолкли. Никто не спросил, что будет, если у меня не получится, это подразумевалось само собой.

— И когда он у вас? — поинтересовалась Адриана.

— Через две недели, — сказала я.

— Через двенадцать дней, — уточнил Адам.

— Собираетесь праздновать? — спросила Бренда.

— Да. — Его изумлял ход их мыслей.

— Можно нам прийти? — спросила Адриана.

— Вам надо обязательно заказать творожный торт. Знаете, они такие круглые, слоеные. Очень полезные.

— Папа, ты просто помешался на этих творожных тортах.

— Я считаю, они очень полезные.

— У вас грустный вид, Адам, — сообщила ему Бренда.

— Это потому, что он грустит, — сказала Адриана.

— Я не думаю, что Кристина — то, что вам нужно, — продолжала Бренда. — У нее не тот профиль.

— О, а я знаю отличного психотерапевта! — обрадовалась Адриана. — Кристина ведь не терапевт, — подчеркнула она.

— Если это тот, к которому ты ходишь, я бы его не рекомендовал, — сказал ей папа.

— Минутку, вы что, сомневаетесь в моих способностях? — спросила я. — Трудоустройство вовсе не ограничивается простым поиском работы. Я помогаю людям не только в этом. Надо сначала понять, что именно они ищут, затем переместить их на другое место. — Я пыталась набить себе цену и избегала при этом смотреть на Адама.

— Ну да, прям как таксист, — ввернула Бренда.

— Нет… это гораздо сложнее. — Я велела себе не заводиться, они же просто подтрунивали надо мной любя.

— Никто в твоих талантах не сомневается, — успокоила меня Бренда.

— Это она так говорит, потому что у тебя тоже вид невеселый, — объяснила Адриана.

— Ну вот, может, они друг друга и осчастливят, — заключил папа и встал из-за стола. — Заседание окончено, пора за работу. Всего вам наилучшего, Мартин, и не забудьте про творожный торт. Очень, очень полезно. — Он лучезарно улыбнулся Адаму и направился в свой кабинет.

— Это самый перспективный… клиент, какого я у тебя видела, — тихонько сказала Бренда, провожая нас с Адамом до двери. Он шел впереди нас и пару раз изумленно встряхнул головой, словно не верил, что все это было на самом деле.

— Бренда, в прошлое воскресенье он пытался покончить с жизнью, — прошипела я в ответ.

— И все равно. По крайней мере, в нем есть жизнь, которую можно убить. У Барри и в лучшие-то времена пульс еле бился.

Я нагнала Адама на лестнице.

— Ой, кстати, — завопила Бренда с верхней площадки, — Барри мне звонил вчера ночью сказать, что ТЫ ПИСАЕШЬ В ДУШЕ!

Мы с Адамом встали как вкопанные. Он медленно обернулся ко мне, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. А затем пошла вниз вперед него.

— Об этом я тоже говорить не хочу, — четко произнесла я.

Я слышала, как он тихонько рассмеялся. Замечательно он смеется, жалко, что так редко.

В офисе Джемма оставила нечто вроде сообщения: положила мне на стол книжку из моей коллекции «Как искренне просить прощения, если понял, что кого-то обидел». Я так понимаю, она советовала мне ее почитать, вместо того чтобы извиниться передо мной.

В тот день я получила множество звонков и сообщений от своих друзей и знакомых, с которыми Барри пообщался прошлой ночью. Выходило так, что придется мне изучить эту книжку. Похоже, она мне очень пригодится.

Глава IX

Как радоваться жизни: 30 простых способов

Прежде чем заняться проблемами Адама, мне нужно было разобраться со своими собственными, в частности, отменить все встречи на ближайшие две недели. Учитывая, что на Джемму рассчитывать не приходится, придется все дела разделить между Питером и Полом. А это не так-то просто, ведь они со мной не желают общаться все из-за той же Джеммы. Я села за ее стол и принялась названивать клиентам. Больше всего времени ушло на Оскара. Я позвонила ему, когда от него уехал третий автобус, в который он не сел. Мне пришлось в подробностях обсудить с ним, как заходить в автобус, как выбрать место, как правильно дышать, затем рассказать забавную историю, чтобы он слегка развеялся, а в итоге дать ему мой мобильный — он страшно расстроился, что меня не будет в офисе целых две недели. Зато, когда наша беседа наконец завершилась, Оскар был в полном восторге — он одолел аж три автобусные остановки. Домой он направился в самом радужном расположении духа. Едва я дала отбой, как Адам позвал меня в мой кабинет.

— «Сорок два совета, как сохранять позитивный настрой, когда все идет не так». — Ну да, очередная книжка из моей коллекции. — «Тридцать пять способов мыслить позитивно»… — Он иронически фыркнул. — Я заинтригован. Откуда такая точность? Почему сорок два, а не сорок? Почему нельзя округлить? Или это не так позитивно? — Он прошелся вдоль полки. — «Пять способов проявить любовь», «Пять способов беречь свои силы», о, «Десять способов беречь свои силы»! — Он рассмеялся. — О’кей, я понял — вы расставляете их по возрастающей, верно? А себе говорите: «Так, сегодня я настроена на долгий вариант сбережения сил», или «Сегодня я устала, буду беречь силы по-быстрому»? Наверняка вы всегда выбираете пять способов, ведь какой смысл применять десять способов, если и пяти достаточно? Как вам кажется, у того, кто написал про пять способов, больше сил, чем у того, который про десять? У него небось тоже остались способы в запасе, но он написал коротко, значит, видимо, и устал поменьше. Им надо познакомиться, этот парень мог бы вообще написать книжку «Как давать советы, как написать книгу, как что-либо делать». «Шесть способов, двенадцать, тридцать девять, шестьдесят шесть — ура, у нас есть победитель!» — Он потряс книжкой в воздухе. — «Шестьдесят шесть способов решить денежные проблемы». Шестьдесят шесть? Я знаю только один: «Иди работай», — сказал он автору на обложке. И двинулся дальше вдоль полки.

— Некоторые люди не могут работать.

— Ну конечно. Стресс — новая причина нетрудоспособности.

— Вы сейчас не на работе. Вообще очень любопытно, знают ли они, где вы?

Он меня проигнорировал.

— Это что-то типа самолечения, да? Сам себе прописываешь рецепты. Говоришь: «Тэк-с, мне нужно шесть способов похудания». Или: «На этой неделе, пожалуй, двадцать три способа». А на той неделе я буду осваивать «Девять способов подняться по лестнице».

— Нет такой книги.

— Но могла бы быть. Вот вы ее и напишите. Я хочу знать девять способов преодоления лестничного пролета. Самый простой авторам таких пособий, очевидно, никогда не приходит в голову.

Я, конечно, лелею надежду написать книгу, но ему об этом знать незачем, особенно при таком отношении к идее «сделай сам». А я, мне кажется, уже почти дозрела. На прошлой неделе как раз подумала, не пора ли распаковать коробку с книгами, где лежит пособие «Как написать успешный роман». Барри был мне слабым подспорьем, он меня как-то не вдохновлял на творчество, но нельзя сказать, что именно это мешало мне приступить к работе. Скорее служило удобным оправданием, чтобы к ней не приступать. Меня терзали сомнения, однако сейчас все изменилось, поэтому я обещала себе хотя бы попробовать.

В голове крутилось много разных тем, но рабочее название для книги я уже придумала: «Как найти работу своей мечты». Пока что я обнаружила тринадцать опубликованных «инструкций» под таким заголовком, и четыре из них уже прочла. Мне много есть чего добавить. Все эти книги посвящены по большей части тому, «как быстро разбогатеть», а я считаю, что главное — стать счастливым. Бренда сообщила мне, что я такую книгу никогда не продам, и посоветовала вставить побольше эпизодов про секс на работе или хотя бы посвятить этому одну главу целиком. Очередное подтверждение того, что от моих родственников толку мало.

Адам все не унимался, далась ему эта тема.

— А у вас есть секретная полочка, где хранятся книжки специально для моего случая? Например, «Сто способов не убить себя»?

Очень довольный своим чувством юмора, он плюхнулся в кресло — почему-то выбрал именно мое. Ладно, я не против, пусть там сидит. Я села напротив, в кресло для клиентов. Это было непривычно, я немедленно ощутила себя не в своей тарелке.

— А знаете, вы не сильно ошиблись, — начала я сеанс промывания мозгов. — Сообщать вам сто способов самонеубиения я не собираюсь, но составить антикризисный план нам необходимо.

— Что составить?

Я взяла с полки сборник «Как бороться с суицидальными намерениями». Открыла на нужной странице. Эту книгу я тщательно изучила бессонными ночами после урока Саймона Конвея.

— Это перечень советов, которым нужно следовать, если у вас возникают мысли о самоубийстве — а вы сами признаете, что возникают они у вас постоянно. Если вы уже раз попытались его совершить, можете и второй раз попытаться.

— Да говорю же вам, я непременно это сделаю, если ничего не изменится.

— Но до дня рождения вы мой, — твердо заявила я. — У нас уговор. Я буду честно исполнять свои обязательства. А вы — свои. Оставайтесь живым. Это ваша задача. Следуйте этим советам и будете жить. Более того, это поможет вам снова стать самим собой. Таким образом нам будет легче вернуть Марию.

— Отлично.

— Хорошо, значит, составим план действий, его надо будет подробно расписать. Но сначала я бы хотела поговорить. Мне нужно четко представлять себе, что у вас происходит в жизни и как вы себя при этом чувствуете.

Я замолчала. Он поглядел по сторонам, ища скрытую камеру.

— Я себя чувствую… самоубийственно.

Опять этот саркастический юмор. Я не улыбнулась.

— Да будет вам известно, суицидальный настрой — это не чувство. Это состояние. Грусть — это чувство, и одиночество, и гнев. Отчаяние. Ревность. Суицидальные бывают мысли, но мысль — это именно мысль, а не чувство. Наши мысли постоянно меняются, и, как только вы осознаете разницу между суицидальными мыслями и своими эмоциями, вы начнете эти эмоции понимать. И научитесь отделять одно от другого. Вы уже не будете думать: «Сегодня я хочу покончить с собой». Вы будете думать: «Сегодня я злюсь, потому что сестра смылась из страны и оставила меня управлять компанией». И тогда вы будете взаимодействовать со своей злостью. «Сегодня я в ужасе от той ответственности, которую эта работа на меня накладывает». И будете разбираться с ужасом. Я могу помочь вам научиться интерпретировать суицидальные мысли, противостоять им и контролировать их. Итак, Адам, что вы чувствуете?

Ему было не по себе. Он поерзал в кресле и огляделся по сторонам. Наконец взгляд его устремился в окно, и он немного расслабился. Некоторое время он молча обдумывал мой вопрос, а потом сказал:

— Я себя чувствую полным дерьмом.

— Хорошо. Почему?

— Потому что моя девушка трахается с моим лучшим другом.

Это не совсем то, что я имела в виду, но я кивнула, чтобы он продолжал.

— Я себя чувствую… совершенным идиотом, потому что и близко не знал, что происходит. — Он наклонился вперед, уперев локти в колени. Видимо, осознал, что ему необходимо через это пройти. Потер лоб и выпрямился. — Но я начинаю понимать, почему она это сделала. Насчет того, что она вам сказала сегодня утром, — я действительно отстранился, это правда. Я переключился на свои проблемы, она отошла на второй план. И это неправильно. Но я скажу ей, что я изменился, и, надеюсь, она тоже изменит свое решение.

— Когда вы собираетесь ей сказать, что изменились?

— Не знаю. Сегодня?

— То есть вы изменились за одну ночь. И ваше нежелание взвалить на себя ответственность за компанию, и бегство сестры, и горечь утраты работы, и все прочие разочарования, обиды и, наконец, ощущение, что вы больше не хотите жить, — все испарилось? Вдруг — раз, и исчезло?

Он мрачно уставился в пол, выпятил подбородок и некоторое время обдумывал мои слова.

— Нет. Но все изменится. Вы поможете мне. Вы же обещали.

— Моя помощь начинается здесь и сейчас. Не изменится ничего, пока вы сами не захотите измениться. Так что давайте нормально поговорим.

Мы проговорили около двух часов. Под конец Адам выглядел порядком измочаленным, а у меня голова пошла кругом от того, сколько разных обязательств было, оказывается, взвалено на его плечи. Я решила, что пора сделать перерыв. Мы обозначили все проблемы, теперь имеет смысл наметить цели и, кроме того, показать ему, что в жизни есть не только трудности, но и радости. Это меня несколько смущало. Я не сильна в таких вещах и не очень понимала, что именно надо делать. К тому же у меня сейчас тоже не самый радужный период в жизни.

— Что дальше? — спросил он.

— Э-э, подождите немножко, ладно? — извинилась я, взяла сумку и вышла из кабинета.

Пол с Питером по-прежнему меня игнорируют, делая вид, будто меня и вовсе не существует. Ну и бог с ними, меня это сейчас не слишком волнует. Так, посмотрим, что нам посоветует мое новое приобретение «30 простых способов радоваться жизни». Амелия подумала, что я купила эту книжку для себя, и почему-то очень этому порадовалась. Как она сказала? «Наконец-то!» Неужели я такая безрадостная? А ведь я всячески стараюсь это скрыть, держу свои проблемы при себе, никого ими не гружу.

Я пролистала первые страницы.

1. Едой надо наслаждаться, а не просто утолять голод. Распробуйте ее, ощутите все богатство вкусов.

Ну что, правда, что ли, начать с еды? А что еще я могу так с ходу ему предложить? Ладно, пойдем питаться.

Я вернулась в кабинет и предложила Адаму пойти прогуляться.

— Куда мы пойдем?

— Обедать, — весело сообщила я.

Уходя, я оставила для Джеммы небольшое ответное послание. Не знаю, вернется ли она на работу, но на всякий случай положила ей на стол «Как помочь в решении финансовых проблем тем, кто от вас зависит». Надеюсь, она поймет.

* * *

В качестве места, где можно обрести простую радость номер один из предложенного в инструкции списка, я избрала ресторан «Бухта» в Клонтарфе. Приятный такой ресторанчик, с видом на Дублинский залив.

— Значит, еда — это удовольствие? — Адам подпер рукой подбородок, словно голова была слишком тяжела для его шеи. — А я думал, это такая штука, которая нужна для поддержания жизни.

Он равнодушно читал меню, а я глазела на посетителей. Народу было полно, люди громко болтали, на тарелках высились горы красочной, живительной пищи, источника энергии и бодрости. Ароматы, витавшие в воздухе, наверняка вызывали обильное слюноотделение у всех, кто сидел в зале. А у меня от них с души воротило.

— Да, конечно, и немалое, — лживо заверила я.

Мне бы с лихвой хватило зеленого салата, но надо же подать Адаму достойный пример.

— Мне, пожалуйста, тушеную ножку барашка с овощами, хумус с харисой и немного киноа с зеленью.

Я вымученно улыбнулась официантке, с содроганием думая о том, как же я все это съем.

— А мне чашку черного кофе, будьте добры, — попросил Адам, захлопнув меню.

— Нет-нет-нет! — Я протестующе помотала пальцем. Открыла меню и сунула ему обратно в руки. — Еда. Удовольствие. Надо.

Он растерянно пробежал глазами названия блюд.

— А что бы вы посоветовали? — спросила я у официантки.

— Мне лично очень нравится маринованная лососина со средиземноморским рататуем и сливочным картофельным пюре.

У Адама был такой вид, точно его сейчас стошнит.

— Замечательно, спасибо.

— Что-нибудь на закуску? — спросила она.

— Нет, — хором сказали мы.

— Итак, когда же у вас пропал аппетит? — поинтересовалась я.

— Не знаю, месяца два назад. А у вас?

— А у меня и не пропал.

Он задрал бровь.

— Алкоголь и кофеин вредны тем, у кого депрессия. — Я не хотела, чтобы он переводил разговор на мои проблемы.

— А что вы ели сегодня на завтрак?

Ела? Я выпила чашку черного кофе, как мне помнится.

— Ну, это ничего не значит. У меня нет депрессии.

Он фыркнул.

— Вот у вас — есть. Вы пытались покончить с собой. А у меня… легкий упадок духа.

— Легкий упадок. — Он изучающе оглядел меня. — Вы приуменьшаете. Ослик Иа-Иа по сравнению с вами — безудержный оптимист.

Я невольно рассмеялась.

— Я пытаюсь вам объяснить, что мы должны следить за вашим питанием. Это вам поможет. Вы плохо едите, потому что подавлены. Но вы справитесь, если приложите усилие. Я еще ни разу не видела, чтобы вы что-нибудь ели, и где вы силы берете, не понимаю.

— Вам изложить пять способов или десять?

— Один, пожалуйста.

— На сцене, когда исполняю стриптиз. С мальчишками танцую.

Я опять рассмеялась.

— У вас, по-моему, все в голове перепуталось — стриптиз, работа моделью и моделирование поведения.

— Да, все потому что я не знаю, какой из этих способов придаст мне больше сил. А вы как думаете?

Официантка принесла две огромные тарелки с едой и поставила перед нами. Мы оба содрогнулись от ужаса.

— Все в порядке? — спросила она, удивленная такой реакцией. — Это ваш заказ, я ничего не перепутала?

— Да-да, все правильно. Выглядит просто… восхитительно. Спасибо. — Я вооружилась ножом и вилкой, раздумывая, с чего начать.

— И когда же вы последний раз ходили в ресторан, Кристина? Вы, конечно, только это и делаете, ведь еда — это удовольствие?

Как и я, он с опаской глядел на тарелку, не зная, с какого боку подступиться.

— Нет, это было давно, но только потому, что мы экономили перед свадьбой. Мм, как вкусно. А как вам лососина? — «Ешьте не спеша, смакуйте каждый кусочек». — Что-то не пойму, что это… кажется, имбирь. Замечательно. И легкий привкус лимона. Очень изысканно. Да, а потом мы поехали в свадебное путешествие, а потом денег на рестораны уже не было, так что мы в основном ели дома или иногда покупали готовую еду навынос, но ничего страшного, почти у всех наших друзей схожая ситуация.

— Несказанное удовольствие, — саркастически кивнул он. — Сколько времени вы были замужем?

— Ешьте. Вам нравится? Пюре действительно сливочное?

— Да, сливочное. И очень картофельное. А морковь удивительно морковная.

— Девять месяцев. — Я делала вид, что не замечаю его иронии.

— Вы ушли от него спустя девять месяцев? Да я с девушками, которых ненавидел, и то дольше был вместе. Вы не слишком-то старались сохранить свой брак.

— Я очень старалась. — Я смотрела в тарелку, нервно поигрывая ножом.

— Ешьте. Как ваш барашек — барашистый? — Он взял немного лососины, пожевал ее и проглотил с таким видом, точно это была здоровенная пилюля. — И когда же вы поняли, что совершили ошибку?

Я немного подумала: сказать ему правду или то, что я говорила всем остальным?

— Все по-честному, — проницательно добавил он, — никаких секретов.

— У меня периодически возникали сомнения, но окончательно я это поняла, когда шла к алтарю в церкви.

Это была правда.

Он перестал жевать и удивленно посмотрел на меня.

— Не отвлекайтесь, возьмите еще рыбы. У меня слезы текли, когда я шла по проходу, многие до сих пор это вспоминают, мол, как трогательно. Но я плакала вовсе не от счастья. Сестры это знали.

— Зачем же вы вышли за него?

— Я запаниковала. Хотела было прервать церемонию, но смелости не хватило. И его обижать не хотела. Я не знала, как выпутаться, было ощущение, что ловушка захлопывается, однако я сама себя в нее загнала. Ну уж и пришлось идти до конца.

— Вы вышли за него, потому что не хотели его обижать?

— Да, и ушла от него ровно поэтому же.

Он все взвесил, затем кивнул:

— Ну да, очень логично.

— Если бы я тогда остановилась и как следует все обдумала, то нашла бы другой выход. Проще и лучше.

— Это как стоять на мосту.

— Именно. — Я гоняла вилкой еду по тарелке. — Я его любила, честно. Но у меня есть своя теория насчет любви: какая она ни будь крепкая, а все равно не может длиться вечно.

Он помолчал. Мы оба съели по кусочку, потом он не выдержал и бросил вилку на тарелку.

— Я сдаюсь. — Он поднял руки вверх. — Больше не могу. Пожалуйста, можно мне больше не есть?

— Конечно. — С облегчением я тоже отложила вилку и нож. — Господи, как же я объелась. — Потерла набитый живот и тихо застонала. — А вообразите только, люди так едят три раза в день.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Что дальше? — Он наклонился ко мне через стол, весело улыбаясь.

— Э-э.

Я открыла сумку и сделала вид, что ищу платок. А сама потихоньку открыла книжку.

2. Сходите на прогулку в парк. Гуляя, наслаждайтесь окрестностями, обращайте внимание на то, как вокруг красиво.

— А давайте пойдем прогуляемся, — предложила я, как будто это только что пришло мне в голову.

* * *

Нам обоим хотелось пройтись после плотного обеда, так что, несмотря на холодрыгу, мы направились в парк Святой Анны, один из самых больших муниципальных парков в Дублине.

Пронизывающий ветер дул прямо в лицо, мы медленно брели по огороженному стеной саду, мимо арт-центра «Красные конюшни», где по выходным открыт фермерский рынок, к храму Геркулеса, к пруду с утками — впрочем, оттуда я побыстрей его увела, а то вдруг решит утопиться. Огромный розарий в это время года являет собой грустное зрелище, и на скамейке сидеть холодно и неуютно. Розовые кусты выглядят куце, осенью их подстригли, и короткие ветки без единого цветка вызывают смутную жалость. Спрятаться от ветра невозможно, он проникает во все дырочки и лазейки в одежде. Погода, конечно, неподходящая для задушевных разговоров, но времени терять нельзя, надо постараться узнать об Адаме побольше.

— Вы часто покупали Марии цветы?

— Да. Кроме Дня святого Валентина. Мне было строжайше запрещено дарить их ей в этот день. Слишком банально.

— И что же вы ей дарили?

— В прошлом году — грейпфрут. А в позапрошлом — лягушку.

— Грейпфрут — это интересно. Но лягушка?!

— Да, чтобы Мария ее поцеловала, и лягушка превратилась в прекрасного принца.

— Боже, ну какая пре-е-елесть.

— Вы хотите вселить в меня уверенность в себе или наоборот — ее разрушить?

— Пардон. Надеюсь, она всей душой полюбила эту лягушку.

— Представьте, да. Мы оба полюбили Увальня. Но потом он удрал через балкон.

Тут он улыбнулся, как будто вспомнил что-то забавное.

— Вы чего?

— Да так, ерунда…

Его улыбка заинтриговала меня, мне вдруг приоткрылся другой Адам, нежный и романтичный.

— Нечего скрытничать, рассказывайте. У нас секретов нет, забыли?

— Правда, это ерунда. Ничего особенного. Я просто однажды подарил ей не тот цветок.

— Что за цветок?

— Кувшинка. Ей нравится эта картина. Моне, да? — Он замолчал, как будто все стало ясно.

— И в чем соль?

— Ну, я решил подарить ей кувшинку. На День святого Валентина, в виде исключения. Я был в парке, увидел их в пруду и подумал про Марию. И полез в воду, чтобы сорвать ей цветок.

— Прямо в одежде?

— Ага. — Он рассмеялся. — Там оказалось глубже, чем я ожидал. Примерно по грудь, но отступать было глупо. Меня едва не поймали служащие парка.

— Наверное, там нельзя рвать кувшинки.

— Да в том-то и дело. Я ошибся. Это были не цветы, а просто листья кувшинки. Пришлось сорвать ей этот лист. — Он улыбнулся. — Я еще удивлялся, что она в них такого нашла особенного?

Я рассмеялась.

— Вы дуралей. Как можно перепутать цветок кувшинки с листом?

— А по-моему, это совсем несложно. В любом случае ей понравилось. Она даже фотографию сделала, со свечами, и повесила у нас в квартире.

— Здорово. — Я улыбнулась. — Значит, вы оба романтики?

— Наверное, можно и так сказать. — Он пожал плечами. — Мы весело жили. — И тут же решительно поправил себя: — Живем.

Как ни странно, мне стало грустно. У нас с Барри не было таких историй. Я попыталась вспомнить хоть одну, не для того, чтобы рассказать ее Адаму, а просто для себя. Нет, ничего такого веселого у нас не было. Барри и в голову не пришло бы сделать что-нибудь в этом роде, да и мне, по правде сказать, тоже. Но я хорошо понимала, какие отношения были у Адама с Марией. Непринужденные, радостные, особенные, только их.

Мы заблудились на дорожках парка, я старалась изо всех сил, чтобы Адам увидел, сколько вокруг всего замечательного. Я ничего не смыслю в растениях, так что приходилось останавливаться и читать таблички. Адама я просила читать латинские названия, и мы хохотали, когда он безбожно их перевирал.

— Похоже на всяких бронто-, гадро— и прочих динозавров.

— Похоже на бронхит, гастрит и дизентерию. — Он сунул руки в карманы, чтобы немного согреться. — Вы знаете, доктор, у меня вчера опять был приступ prunus avium.

— И что это такое?

Он наклонился к табличке.

— А это черешня, ни много ни мало. Представляете, так ее зовут.

— Кстати, я даже не знаю, как вас зовут. В смысле вашу фамилию.

Он помрачнел, веселый блеск в глазах угас, и я поняла, что затронула больную тему.

— Бэзил.

— А, как шоколад, — пошутила я, чтобы поднять ему настроение.

— Или как трава. Базилик.

— Нет, ну вы же знаете этот шоколад, у них еще слоган: «Ешь „Бэзил“, о нем ты грезил».

Это действительно чуть ли не самая известная шоколадная марка в Ирландии, ей уже лет двести, не меньше. Скажи «Бэзил» любому ребенку, и он сразу улыбнется. Однако Адам и не думал улыбаться. Я смущенно добавила:

— Извините, вы, наверное, всю жизнь это слышите.

— Да уж. А где выход из этого парка? — Он, кажется, сыт по горло моим обществом.

У меня зазвонил телефон.

— Амелия, — прочитала я на экране.

— Ну ясно, предложение не состоялось, — равнодушно заметил он. И отошел в сторонку, чтобы дать мне поговорить.

— Да, дорогая, — с некоторой тревогой ответила я. — На том конце раздавались неразборчивые всхлипывания. — Амелия, что случилось?

— Ты была права, — прорыдала она.

— Что?! В чем я была права? — Голос у меня срывался.

Адам отошел от стенда со схемой парка и поглядел на меня. По моему лицу он догадался, что произошло, а я точно знала, о чем он подумал: вот вам и позитивный настрой.

* * *

Я бежала по набережной Клонтарфа, и ветер хлестал меня по щекам. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не угодить в лужу, поэтому я прыгала и скакала, как будто преодолевала дистанцию по бегу с препятствиями. Где-то далеко позади неторопливо брел Адам, которому я оставила ключ от квартиры. Я старалась не думать о том, что бросила его одного-одинешенького. Торопливо напомнив ему основные тезисы нашего антикризисного плана, я помчалась в «Последний приют», к Амелии. Сейчас я должна быть рядом с ней.

Амелия сидела в своем любимом кресле в углу зала. Вид несчастный, глаза красные. В другом углу дама в костюме Дракулы, с густо набеленным лицом и нарисованными каплями крови в уголке рта, восседала на высоком стуле, предназначенном для чтецов. Несколько малышей, лет трех-четырех, с ужасом внимали ее истории.

— Они спустились по темной, мрачной лестнице вниз, в подземелье. Факелы на стенах освещали им путь. И там, внизу, стояли в ряд — черные гробы, — зловещим голосом подвывала дама.

Один из детей всхлипнул и бегом бросился к маме. Она одела его, приборматывая что-то утешительное, бросила на даму-Дракулу убийственный взгляд и спешно удалилась.

— Амелия, ты считаешь, это подходящий рассказ? Видишь, как дети реагируют?

Амелия пребывала в полной прострации и видеть могла не дальше кончика опухшего от слез носа. Мой вопрос вывел ее из оцепенения.

— Ты про Элейн? Да, она замечательная, я ее только что наняла. Пошли, надо поговорить.

Мы поднялись на второй этаж, в квартиру, где Амелия жила вместе со своей матерью Магдой.

— Не хочу, чтобы мама слышала, — тихонько сказала она и прикрыла дверь на кухню. — Она была уверена, что он сделает мне предложение. Не знаю, как ей теперь сказать. — И Амелия снова расплакалась.

— Но что случилось?

— Он сказал, что ему дали работу в Берлине и он туда хочет переехать, потому что это открывает хорошие перспективы. Предложил поехать с ним, хотя прекрасно знает, что я не могу. Не могу оставить маму и магазин тоже. Ну как я уеду из страны? Как все брошу?

Пожалуй, решила я, сейчас не самое удачное время, чтобы напомнить ей — магазин попросту сжирает все ее деньги вот уже последние десять лет. Никакого дохода он и близко не приносит, потому что объективно не может конкурировать с крупными сетевыми книжными, где удобный компьютеризированный поиск, огромный выбор книг, да еще и кофе можно попить, если захочется. Амелия и так всегда нервно передергивалась, когда видела, как кто-нибудь читает на планшете. Она старалась изо всех сил, устраивала чтения, встречи с авторами, посиделки клуба книголюбов, но это была безнадежная борьба. Во многом она трудилась в память о покойном отце. Магазин был его любимым детищем, предметом его гордости… его, но не Амелии. И любила она своего отца, но не бизнес, доставшийся ей по наследству. Несколько раз я пыталась напомнить ей об этом, однако Амелия и слушать не желала.

— А если бы и твоя мама тоже переехала в Берлин?

Амелия покачала головой.

— Мама никуда не ездит, она этого не переносит. Ты же ее знаешь, она ни за что не согласится. Ты что — перебраться в другую страну? Исключено!

Амелия в ужасе посмотрела на меня, не понимая, как такое вообще могло прийти мне в голову. Понятно, что Фреда это все раздражает. Амелия с ходу отметает любую идею, без малейших размышлений.

— Ну ладно, ничего страшного. Можно поддерживать отношения и на расстоянии. Он ведь уже уезжал как-то в Берлин на полгода, помнишь? Тяжело, конечно, но вполне исполнимо.

— В том-то все и дело. — Амелия шмыгнула носом и утерла глаза. — Он там с кем-то познакомился в прошлый раз. Я тебе не стала тогда говорить, потому что мы вроде как с этим разобрались. Я поверила, когда он сказал, что у него с той девушкой все кончено, но… Кристина, он знает, я отсюда никогда не уеду. Он в этом стопроцентно уверен. И ресторан, и шампанское — это все было так хитро подстроено, чтобы я выглядела инициатором нашего разрыва. Он знал, что я откажусь, но при этом ни в чем как бы и не виноват. И если он даже пока что с ней не закрутил по новой, то собирается. Я уверена, что собирается.

— Ну ты же этого не знаешь.

— А у тебя так не было: ты одновременно и не знаешь о чем-то и все-таки знаешь?

Меня поразили ее слова — я отлично понимала, что она имеет в виду. Именно так можно описать мое состояние, когда я жила с Барри.

— Господи, — Амелия обхватила голову руками, — что ж за день такой! — Она устало откинула волосы со лба и посмотрела на часы на стене: — Странно. Что-то мама не зовет, ужинать не просит. Пойду-ка я проверю, как она там. — Она потерла глаза: — Видно, что я плакала, да?

Глаза у нее были примерно такого же цвета, как ярко-рыжая непослушная шевелюра.

— Все нормально, отлично ты выглядишь, — соврала я. Да и в любом случае мать ее все узнает.

Как только Амелия вышла, я проверила, нет ли сообщений от Адама. Ключи от квартиры я ему дала, надеюсь, у него все в порядке, плохо только, что там совсем заняться нечем — ни книг, ни телевизора. Нет, это никуда не годится. Я быстро набрала его номер.

— Кристина! Вызывай неотложку! — пронзительно закричала Амелия из соседней комнаты. У нее был такой голос, что я не стала задавать никаких вопросов. Стерла номер Адама и набрала 999.

Амелия обнаружила Магду на полу возле кровати. Врачи сразу же установили, что она умерла в результате обширного инсульта. Амелия была ее единственным ребенком, никаких других родственников у них не было, и я, разумеется, не могла оставить ее одну. Только в десять вечера, когда неизбежная в таких случаях суета и формальности были позади и Амелия немного успокоилась, я достала свой мобильный. Шесть пропущенных вызовов и одно голосовое сообщение. Сообщение было из полицейского участка Клонтарфа, меня просили связаться с ними по поводу Адама Бэзила.

Глава X

Как приготовить яичницу, не разбив яиц

— Мне нужно видеть Адама Бэзила, — выпалила я, ворвавшись в полицейский участок.

Всю дорогу в моей бедной перегруженной голове проносились мысли «а вдруг…» и варианты всяких ужасов, которые он мог с собой сотворить. Я даже не помню, как добралась туда.

Полицейский посмотрел на меня сквозь решетку.

— У вас есть какие-нибудь документы?

Я протянула ему права.

— С ним все в порядке? Он не пострадал?

— Если бы пострадал, был бы в больнице.

— Ах да, конечно. — Я об этом как-то не подумала. Меня немного отпустило. Но я тут же напряглась снова: — У него неприятности?

— Ему надо было успокоиться. — Полицейский вышел из кабинета и скрылся из вида.

Я ждала минут десять, пока наконец не открылась дверь и в приемную не вошел Адам. Выглядел он ужасно. Лицо такое, что сразу ясно — сейчас с ним надо помягче. Глаза темные от злости. Рубашка мятая, будто он в ней спал, хотя я видела, что это не так, уж слишком яростная у него физиономия для того, кто недавно проснулся. Если он так выглядит после того, как успокоился, то страшно представить, что же с ним было несколько часов назад.

— Вам должно быть известно, что держать меня здесь так долго незаконно, — проворчал он. — Я знаю свои права.

— Я бы очень не хотел снова вас здесь увидеть, — с нажимом произнес полицейский, нацелив указательный палец на Адама. — Вам понятно?

— С вами все в порядке? — тихо спросила я.

Он оглядел меня с холодным бешенством, потом развернулся и вышел за дверь.

— Мы его взяли в парке, на скамейке. Сидел на детской площадке и смотрел на детей. Родители заволновались, у них возникли подозрения, и они вызвали нас. Я хотел задать ему пару вопросов, а он буквально взбесился.

— И поэтому вы его забрали?

— Учитывая, как он разговаривал, еще легко отделался, я мог бы и привлечь его. Ему надо к врачу обратиться, у парня явно не все дома. Вы бы с ним поосторожнее, — предупредил он.

Я вышла на улицу, опасаясь, что Адама и след простыл. Но нет, вон он стоит возле машины.

— Простите, что бросила вас на весь вечер, но Амелия была очень расстроена. Фред с ней порвал.

Похоже, его сейчас мало трогали чужие несчастья, но я его не осуждала, ему сегодня и самому несладко пришлось.

— Я как раз собиралась позвонить и сказать, что я уже иду, но в этот момент Амелия обнаружила свою мать на полу, без сознания. Инсульт. Мы вызвали неотложку, но было уже поздно. Она умерла. Я не могла уйти и бросить Амелию одну. — На меня вдруг накатила страшная усталость. Я еле на ногах стояла.

Его лицо смягчилось.

— Я сожалею.

Ехать было недалеко, и всю дорогу мы проделали молча. В квартире он мрачно оглядел полупустые комнаты, голые стены и покрывало со Спайдерменом.

— Извините за убожество, — смущенно сказала я. — Это съемное жилье. А все мои вещи остались дома, в заложниках.

Он бросил свою сумку на пол.

— Все отлично.

— Адам, наш антикризисный план вам обязательно поможет. Я знаю, он может казаться бессмысленным, но если вы будете ему следовать, уверена, вы убедитесь в том, что он работает.

— Поможет? — заорал он и достал из кармана помятый листок. — Этот чертов план — поможет? — Он изорвал его в клочья.

Мне вдруг стало страшно. Господи, я же его совсем не знаю. Пустить в дом совершенно незнакомого человека, к тому же психически, мягко говоря, неуравновешенного, о чем я только думала? Идиотка. Я отошла от него подальше, но он не обратил на это внимания.

— Именно из-за него все и произошло. «Звоните кому-нибудь из своего „чрезвычайного списка“, как только у вас возникнут суицидальные мысли», — так там сказано. Кто у меня идет в списке под номером один? Вы. Я позвонил. Вы не ответили. Вторым номером в гребаном списке должна бы идти моя девушка, а третьим — мой лучший друг, но их там нет. Моя мать умерла, а отец при смерти. И их в списке нет. В каковой связи переходим с следующему совету: «Сделайте что-нибудь, что вас порадует, как только у вас возникнут суицидальные мысли». — Он сжал обрывки списка в кулаке. — Поскольку я сегодня уже успел поесть и прогуляться, какие мне еще оставались радости? Я вспомнил, что мы проходили мимо детской площадки, откуда доносились веселые вопли, и подумал, что малюткам там охренительно радостно, так, может, они и меня, черт подери, слегка порадуют. И вот я сел там на скамейку, битый час просидел, ни хрена особо не порадовался, а потом заявились полицейские и стали спрашивать, а не педик ли я часом! Ясное дело, я взбесился, что он принял меня за извращенца, подглядывающего за детьми. Поэтому можете взять свой антикризисный план и засунуть его себе в известное место! — проорал он и швырнул обрывки в воздух. — Парень вашей подруги ее бросил, ее мать умерла, и у вас самой дела немногим лучше. Спасибо, вы показали мне, как прекрасна жизнь.

— Ну что уж так, — невнятно промямлила я.

Я пыталась себя убедить, что не надо его бояться. С одной стороны, мы, конечно, едва знакомы, но нельзя сказать, будто я его совсем не знаю. Я видела, он может быть и добрым, и романтичным, и веселым. Правда, когда он в ярости, поверить в это непросто. Потихоньку, чтобы Адам не заметил, я скосила глаза на дверь, прикидывая, смогу ли убежать от него. Да, я могу удрать. Могу позвонить в полицию, рассказать им, что произошло на мосту, как он пытался покончить с собой, и немедленно выйти из игры, потому что я ее проиграла. Все запутала и испортила.

Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох и попыталась унять сердцебиение. Он меня ужасно напугал своими криками, мне трудно было сосредоточиться. Впрочем, он умолк и мрачно на меня уставился. Надо что-то ему сказать, что-то сочувственное. Ну да, и он опять взорвется от ярости. Нет, этого нельзя допускать. Он не должен терять самоконтроль. Если с ним что-нибудь случится, я этого не перенесу. Не здесь, не со мной, никогда.

Я прочистила горло и заговорила, сама удивляясь тому, как спокойно звучит мой голос:

— Я понимаю, вам было от чего прийти в ярость.

— Конечно, было.

Однако сказал он это уже без прежней злости. Кажется, тот факт, что я это признала, его немного утихомирил. И я тоже слегка успокоилась. Может быть, я все-таки справлюсь. Во всяком случае, имеет смысл попробовать еще. Нельзя так сразу сдаваться.

— Есть одно хорошее средство.

Я быстренько проскользнула мимо него, держась как можно дальше, и прошла на кухню. Взяла из холодильника шесть яиц и каждое надписала черным маркером. Руки у меня дрожали, но я справилась: Бэзил, Шон, Мария, Отец, Лавиния и Кристина. Потом открыла кухонную дверь, выходящую в узкий сад позади дома.

— Идите сюда, — позвала я.

Он недоверчиво глядел на меня потемневшими, усталыми глазами.

— Ну что же вы, — уже более настойчиво произнесла я.

Мне не хотелось на него давить, но и поддаваться нельзя. Я взяла на себя ответственность, значит, он должен меня слушать. Он пожал плечами и неохотно подошел.

— Вот шесть яиц с именами тех, кто так или иначе прямо сейчас вызывает ваше раздражение. Швырните их — куда захотите. Размахнитесь и бросайте изо всех сил. Разбейте их всмятку. Избавьтесь от своего гнева. — Я протянула ему картонку с яйцами.

— Надоели мне ваши задания, — процедил он сквозь зубы.

— Прекрасно.

Я поставила картонку на стол и вышла из кухни. Хотя мне очень хотелось закрыть дверь в свою комнату, я этого делать не стала. Он воспримет это как нехороший знак. Поэтому я просто села на покрывало со Спайдерменом и уставилась в стену с магнолиями, где легла под лунным светом тень от оконной решетки, и стала думать, что же дальше. Передо мной стоит сложнейшая задача, и я понятия не имею, как ее решить. Надо как-то заставить его обратиться к психотерапевту. Я стала думать, как же это сделать. Притвориться, что мы идем в другое место и затащить его в клинику? Не сработает, да к тому же, если я его обману, он вообще перестанет мне доверять. И никогда больше не прибегнет к моей помощи.

Впервые с тех пор, как мы с ним заключили наш уговор, я всерьез засомневалась — а по силам ли мне это? И когда представила себе, что он приводит свою угрозу в действие, мне стало так плохо, что я еле успела добежать до туалета, где меня буквально вывернуло наизнанку. Закрывшись там на два оборота, я включила воду в раковине и долго плескала себе в лицо холодной водой. Потом испугалась, что опять бросила его одного, и поспешила на кухню. Стоя в дверях, я всматривалась в темный сад, заброшенный с тех пор, как умерла моя двоюродная бабушка Кристина, у которой все росло словно по мановению волшебной палочки. Сейчас там не росло ничего, кроме травы, да и ту последние лет десять никто не подстригал. Я вспомнила, как бабушка угощала нас клубникой прямо с грядки. У нее всегда были свежая зелень, чеснок и дикая мята, которую она любила класть в чай, потому что это полезно. Бабуля стояла у меня перед глазами как живая: в соломенной шляпе, защищающей лицо от солнца, она собирает крыжовник на варенье. Загорелые морщинистые руки ловко обирают куст, а Кристина рассказывает мне хриплым, задыхающимся голосом (у нее была эмфизема, от которой она потом и умерла), как это самое варенье делать. Теперь это уже и садом назвать трудно, но я помню его тем, прежним, помню ясные солнечные дни и ощущение теплой, уютной заботы, исходившей от бабушки. Но сейчас стояла холодная темная ночь, и на душе у меня было муторно и тоскливо.

Свет сквозь проем кухонной двери падал на садовую дорожку. Адам задумчиво смотрел на картонку с яйцами, тщательно выбирая, какое бросить первым. Наконец он взял одно, хорошенько размахнулся, выкрикнул что-то нечленораздельное и швырнул его вдаль. Яйцо с чмоканьем разбилось о каменную стену. Он удовлетворенно кивнул и подошел к коробке за вторым. Снова размахнулся, заорал что-то, и снова раздался тот же звук. Он еще раз подошел к коробке, потом еще и еще. После чего стремительно вбежал в дом, ринулся в ванную и захлопнул за собой дверь. Я проскользнула к себе в спальню, чтобы не маячить перед ним. Он пустил воду в душе, и до меня донеслись отчаянные, яростные всхлипы.

Я вышла в сад, чтобы забрать картонку. Там лежало одинокое белое яйцо. Я нагнулась, достала его из ячейки и прочитала имя. На глаза у меня навернулись слезы. Там было написано: «Кристина».

* * *

Я уже была в кровати, сидела, подложив под спину подушки, — напряженная и настороженная, не в силах расслабиться, когда он в таком состоянии. Вдруг дверь открылась, и он вошел в спальню. Инстинктивно я натянула одеяло до подбородка, как будто это могло меня от него уберечь. Ему явно было не по себе, что я так откровенно его боюсь.

— Простите меня, — мягко сказал он. — Обещаю, больше я себе такого не позволю. Я знаю, вы хотите помочь мне.

Теперь это был совсем другой, вовсе не злобный, а милый и добрый Адам, и я тут же успокоилась.

— Я буду побольше стараться.

— Не обращайте внимания на то, что я говорил. Вы отлично все делаете. Спасибо вам.

Я улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

— Спокойной ночи, Кристина.

— Спокойной ночи, Адам.

Глава XI

Как исчезнуть без следа и никогда не найтись

В четыре часа утра на меня снизошло озарение. Адам прав: мне надо прилагать больше усилий. Он не произнес этого прямым текстом, но все же отчетливо дал понять. Мне надо выкладываться по полной, хотя бы потому, что ему так плохо.

Сна не было ни в одном глазу, в голове лихорадочно проносились всевозможные мысли. Я надела тренировочный костюм и тихо-претихо вышла в гостиную. Там было темно, но Адам не спал — сидел за лэптопом, и свет от экрана освещал усталое, озабоченное лицо.

— Я думала, вы спите.

— Да вот, смотрю «Выходной день Ферриса Бьюллера».

Этот фильм был в антикризисном плане, в списке тех вещей, которые помогают развеяться, когда грустно.

— Вы как? Нормально? — Я пыталась разобрать выражение его лица, но для этого было слишком темно.

— Куда это вы собрались? — вместо ответа поинтересовался он.

— К себе в офис. Я ненадолго, минут на пять. Ладно?

Он кивнул.

Когда я вернулась, опрокинутый комп валялся на полу, шнур от зарядки был обмотан вокруг его шеи, а сам он лежал на диване, свесив голову вниз, закрыв глаза и вывалив набок язык.

— Очень смешно. — Я прошла в спальню и бросила на кровать стопку бумаги, ручки и маркеры, а белую пластиковую доску поставила возле стены.

Адам утверждает, что ему не нужна психологическая помощь, что его проблемы — вещественного, а не эмоционального характера. Он хочет вернуть свою работу в Службе береговой охраны, вернуть свою девушку и увернуться от участия в семейном бизнесе. Я полагала, что, решив его психологические проблемы, сумею таким образом решить и все остальные, но у меня нет на это времени. Его эмоциональной поддержкой будет наш антикризисный план, однако этого недостаточно, и понадобятся другие средства, более конкретного свойства.

Адама замучило любопытство, и он пришел ко мне в комнату.

— Что это вы делаете?

Я составляла новые планы, рисовала схемы, со страшной скоростью выплескивая свои соображения на бумагу и пластиковую доску.

— Сколько чашек кофе вы уже выпили?

— Слишком много. Но нельзя терять времени, его у нас почти нет. Все равно ни один из нас не спит, так почему бы не начать прямо сейчас? Осталось всего двенадцать дней, — настойчиво сказала я. — Это двести восемьдесят восемь часов. Большинство людей спят по восемь часов, не мы с вами, но большинство спят. Остается шестнадцать часов в день, чтобы сделать все то, что мы должны сделать, а стало быть, сто девяносто два часа. Совсем немного.

Я снова погрузилась в расчеты, бешено чиркая на доске. У нас куча дел в Дублине, а потом придется еще и в Типперэри ехать, там тоже найдется чем заняться.

— Мне кажется, у вас нервный срыв. — Он насмешливо улыбнулся и сложил руки на груди.

— Не-а, у меня озарение. Вы же хотите использовать меня по полной программе, по программе индивидуального обслуживания, так ведь? Вы это получите, не сомневайтесь.

Я открыла шкаф, достала оттуда фонарик и проверила, заряжены ли батарейки. Потом бросила в сумку полотенце и сменную одежду.

— Идите оденьтесь потеплее, мы сейчас выходим.

— Господи, да там же холодрыга. Четыре часа утра, куда вы собрались?

— Мы, друг мой, мы. Мы собрались вернуть Марию обратно.

Он улыбнулся краем губ:

— И как же мы будем это делать?

Я выпихнула его из комнаты, и ему ничего не оставалось, кроме как надеть пальто и выйти из квартиры вслед за мной.

Парк Святой Анны открыт круглосуточно, но в половине пятого утра это не самое безопасное место в Дублине. Случалось, здесь нападали на людей, может, и теперь пара-тройка неприкаянных привидений бродит по дорожкам. Нельзя также сказать, что власти щедро тратятся на освещение, поэтому в парке довольно темно, особенно в отдаленных уголках. Н-да, я как-то подзабыла об этом, что неудивительно — с тех пор как мы подростками тусовались тут по ночам, прошло немало лет.

— Ненормальная, — пробурчал он, с трудом поспевая за мной. — Вам не кажется, что тут несколько опасно?

— Безусловно. Но вы крепкий малый, сумеете меня защитить.

Зубы у меня стучали от холода. Бодрость, вселенная многочисленными чашками кофе, испарялась на глазах. Чем дальше мы шли, тем чаще луч фонарика выхватывал из тьмы пустые банки из-под пива, свежие граффити и прочие свидетельства того, что мы не единственные любители ночных прогулок. Но расчеты, доказавшие, как мало у нас времени, гнали меня вперед. Нельзя терять ни секунды. Я не хочу даже думать о том, что Адам может умереть.

Фонарик помогал слабо — он еле-еле освещал дорогу на несколько шагов, а до восхода солнца, увы, еще далеко. Но зато я знаю все пять сотен акров этого парка как свои пять пальцев, я выросла по соседству и прекрасно тут ориентируюсь. Правда, днем, ночью все несколько иначе.

Неожиданно я сбилась с пути. Пришлось суетливо светить фонариком туда-сюда, чтобы определить, где мы находимся.

— Кристина? — Адам насторожился.

Я молча продолжала светить вокруг в надежде сориентироваться на местности.

— Только не говорите мне, что мы заблудились.

Я вообще ничего не сказала.

Адам рядом со мной зябко поежился. Тут слева, из-за деревьев, донеслись чьи-то голоса. Потом громко звякнули бутылки.

— Сюда, — прошептала я, увлекая его подальше от пьяной компании.

Адам что-то приборматывал, задыхаясь от торопливой ходьбы.

— Чего вы ноете, все одно на тот свет собирались, — фыркнула я.

— Да, но за мной был выбор, как туда попасть, — возразил он. — Смерть от руки грязного забулдыги не входила в мои планы.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — процитировала я папину любимую поговорку.

К счастью, в этот момент мы вышли к пруду, и там было довольно светло — фонарям, вероятно, полагалось отпугивать темных личностей или по крайней мере не давать им спьяну свалиться в воду.

— Видали? — гордо сказала я, очень собой довольная.

— Подумаешь. Вам просто повезло. Обычная, непредсказуемая, гребаная удача, и все.

— Ладно, что вы стоите, — лезьте за кувшинкой, в смысле за листом.

Я постучала нога об ногу и потерла руки — они замерзли, хоть я была в перчатках.

— Что, простите?

— А зачем, интересно, я попросила вас взять сменную одежду потеплее?

— На улице минус четыре! Странно, что пруд вообще не замерз еще. Я же умру от переохлаждения.

— Какой вы разборчивый. Так не хочу умереть, этак не желаю. Зачем, спрашивается, все усложнять… Ну, раз такое дело… — Я сняла пальто, и мороз немедленно пробрал меня до костей.

— Вы что, правда туда полезете?

— Один из нас должен это сделать, а вы, похоже, не в настроении.

Я решительно оглядела пруд, выбирая подходящий лист.

— Но, Кристина, подумайте же о тех, кто вас любит! — с насмешливым пафосом воскликнул Адам. — Им бы не хотелось, чтобы вы так поступили.

Я пренебрежительно от него отмахнулась. Без чертового листа кувшинки я отсюда не уйду. Ну, где тут самый красивый? Какие-то они невзрачные, грязные и ободранные. А мне нужен свежий, зеленый, круглый лист, чтобы Мария, поглядев на него, поняла, что Адам по-прежнему способен ради нее на многое. И тогда, возможно, она призадумается. А потом они будут жить вместе долго и счастливо, любуясь время от времени засохшим листом кувшинки, и Адам будет вспоминать о сумасшедшей, которая полезла зимой в ледяную воду, чтобы ему помочь.

Наконец я увидела то, что нужно. Разумеется, этот листик плавал вдали от берега, но ничего, я быстро доплыву до него и потом стремглав обратно. На все про все понадобится несколько секунд. Максимум десять. Да, это и вправду вопрос жизни и смерти. Но для начала надо понять, насколько там глубоко. Я нашла длинную палку и ткнула ею в воду, чтобы это определить.

— Вы действительно собираетесь это сделать?

Палка ушла в воду только до половины. Да тут совсем не так глубоко, всего несколько футов. Даже и плыть не придется, просто зайти в воду и сделать несколько шагов. Брр, какой он темный, илистый и неприятный, этот пруд. Ничего, справлюсь. И я как можно выше закатала свои треники.

— Господи, — рассмеялся Адам, поняв, что я вовсе не шучу. — Ну, перестаньте, вон отличная кувшинка, совсем рядом с берегом. Я легко до нее дотянусь.

Я посмотрела на нее. Да, он в самом деле может ее достать, не заходя в воду.

— И вы думаете, Мария посмотрит на это убожество и скажет себе: «Да ведь он меня и правда любит»? Она жуткая, на ней какая-то гадость сверху растет. О, к тому же еще и края драные. Вряд ли это достойный подарок. Нет, нам нужен во-он тот лист, видите? — Я указала на прекрасный экземпляр в некотором отдалении от берега. — Само совершенство, идеал кувшинного листа.

— Вы простудитесь.

— Ничего, как следует разотрусь полотенцем. А потом мы бегом добежим до машины.

Я вошла в воду. Там оказалось глубже, чем я думала, выше колен, и треники сразу же намокли. Я двигалась вперед, а вода уже доходила мне до пояса. Палка соврала, а может, просто уткнулась в камень. Я оступилась и тихо охнула. Адам рассмеялся, но я была слишком сосредоточена, чтобы огрызаться. Сейчас, когда я уже здесь, отступать поздно, надо идти вперед. Под ногами мерзко чавкала склизкая тина, даже думать не хочется, что там может быть. По пути приходилось отгребать в сторону водоросли и опавшие листья. Интересно, какую заразу здесь можно подхватить. Наконец я подобралась к выбранному листу на расстояние вытянутой руки. Хоп, иди сюда, красавец. Я резко его выдернула, а потом в пять гигантских скачков допрыгала до берега. Адам протянул руку и помог мне выбраться на сушу. Тренировочный костюм мерзко облепил все тело, с меня ручьем текла вода. Я ринулась к своей сумке, достала полотенце, сняла треники и поскорей вытерлась насухо. Адам отвернулся, чтобы мне не мешать, и по-прежнему тихо посмеивался. Я надела сухой тренировочный костюм, но зубы продолжали выбивать барабанную дробь. Трясущимися руками натянула толстовку с начесом и нырнула в пальто, которое он держал наготове. Потом он нахлобучил на меня свою шерстяную шапку и обхватил покрепче обеими руками, чтобы согреть. Последний раз мы так стояли на мосту, правда, тогда я его обнимала — изо всех сил. А теперь он прижимал меня к себе, и сердце у меня билось как безумное, то ли от нахлынувших воспоминаний, то ли от его близости — я ощущала его запах, и он меня будоражил.

— Ну вы как, нормально? — спросил он, почти касаясь губами моего уха.

Я боялась обернуться и посмотреть на него. Боялась, что голос предательски задрожит, и потому просто кивнула, невольно прижавшись к нему еще сильнее, и мне показалось, что он в ответ теснее сомкнул объятия.

И тут мы услышали приближавшиеся голоса: громкие, грубые, недружелюбные. Момент единения прошел — исчез в никуда, как и появился из ниоткуда. Он резко убрал руки, подхватил мою сумку и драгоценный лист кувшинки, который лежал на земле.

— Пошли, — сказал он, и мы побежали обратно тем же путем, каким пришли.

В машине Адам включил печку на полную мощность, чтобы я побыстрее согрелась. Озабоченно покачал головой, глядя на мои посиневшие губы и трясущиеся от холода руки.

— Это была дурацкая затея, Кристина. — Он тревожно насупился и еще раз проверил обогрев.

— Да все отлично, — заверила я, держа руки над вентилятором, откуда шел теплый воздух. — Сейчас согреюсь, две минуты.

— Надо немедленно ехать домой, чтобы вы приняли горячий душ. И потом выпить кофе, погорячее.

— Здесь неподалеку станция техобслуживания, они работают круглосуточно. Можно купить кофе навынос. Дерьмовый, но горячий. — Я пыталась унять дрожь. — У нас есть еще одно дело.

— Мы не можем подарить ей кувшинку прямо сейчас. — Он посмотрел на влажное растение на заднем сиденье. — Она еще спит.

— А я и не об этом говорю.

Выпив стакан горячего кофе — второй дожидался своей очереди в подставке — я немного отошла.

— Зачем мы едем в Хоут? — поинтересовался он.

— Увидите.

Еще один совет из «Как радоваться жизни: 30 простых способов» после еды и прогулок: полюбоваться рассветом. Я надеялась, что вид восходящего солнца поднимет Адаму настроение. Будет неплохо, если оно заодно и у меня поднимется. Мы въехали на парковку на мысу — кроме нас, никто больше не явился лицезреть восход в это холодное утро. Было полседьмого, на небе ни облачка, вид на Дублинский залив открывался просто превосходный.

Мы откинули сиденья, открыли по стакану кофе, негромко включили радио и стали следить за меняющимися на небе красками. Вдали появился розовый полукруг, солнце вставало из моря.

— И немножко калорий, — предложил Адам. Открыл бумажный пакет и протянул мне. Пахнуло сладкой свежей выпечкой. В животе у меня что-то сжалось, я отрицательно мотнула головой.

Он сунул руку в пакет и достал себе булочку с корицей.

— Ну посмотрите, какая коричная булочка с корицей и какая у нее лимонная глазурь с лимоном, — соблазнял он. — Мм, я не просто ем, я наслаждаюсь каждым кусочком. Я доставляю себе радость, одну из многочисленных радостей жизни.

— Или по крайней мере начинаете понимать, как это бывает.

Он откусил кусок, пожевал немного, а потом выплюнул обратно в пакет.

— И как только люди жрут эту пакость?

Я пожала плечами.

— Расскажите еще что-нибудь про вас с Марией. Что вы для нее делали? Или что вы делали вместе, как развлекались?

— Зачем?

— Затем, что мне надо это знать.

Я с легкостью нашла это простое объяснение, но правда состояла в том, что я все время думала, как он за ней ухаживал, какие дарил ей подарки — необычные, особенные. Мне очень хотелось узнать об этом побольше.

— Ну-у… — Он ненадолго задумался. — Маленькая она любила книжки-игрушки «Где Уолли?», помните их, да?

Конечно. В детстве я тоже обожала отыскивать мальчишку Уолли, спрятанного на картинках среди других персонажей.

— Я об этом узнал и, когда решил пригласить ее на первое свидание, оделся как Уолли. Всюду, где она оказывалась в тот день, она наталкивалась на меня. Я на нее не смотрел. Она в магазин — я тоже туда, молча прошел мимо и дальше себе потопал. Так и ходил за ней весь день, неожиданно появляясь и исчезая.

Я изумленно глядела на него, и брови мои невольно поднимались все выше. А потом не выдержала и расхохоталась.

Он просиял.

— Вот и она, по счастью, отреагировала точно так же и сказала, что согласна со мной встретиться. — Тут он вспомнил, чем все это закончилось, и резко помрачнел.

— Вы вернете ее, Адам.

— Да. Надеюсь.

Мы замолчали и принялись смотреть на восходящее солнце.

— Если эта кувшинка не поможет ее вернуть, тогда уж не знаю, что поможет, — задумчиво сказал он.

Я рассмеялась. Когда я успокоилась, небо уже вовсю расцветилось утренними красками.

— Ладно, — сказала я, поворачивая ключ зажигания. — Вам лучше?

— Гораздо, — насмешливо отозвался он. — У меня больше нет желания покончить с собой.

— Я так и думала.

Мотор загудел, и мы поехали домой.

* * *

Я сидела на кухне, на том единственном стуле, который папа удосужился сюда принести, и протирала лист кувшинки гигиенической салфеткой. Потом принялась полировать его мебельной политурой. Ничего не скажешь, внушительный листик я сорвала — прекрасной овальной формы, с четкими неповрежденными краями. Я натерла его до блеска и подумала, что, хоть у меня и болит голова и вообще, кажется, простуда начинается, оно того стоило. Я любовалась делом своих рук, когда в восемь часов телефон просигналил, что пришло голосовое сообщение. Ну да, это Барри. Прослушать или черт с ним? Опять угрозы, потоки брани, всякие гадости… но ничего не поделаешь, надо. У меня какое-то внутреннее убеждение, что я обязана его выслушивать, что если я не буду этого делать, то нанесу ему еще одну, дополнительную обиду. Снова его отвергну.

Адам вошел на кухню:

— Это он?

Я кивнула.

— Почему он каждый день звонит в это время?

— Потому что он уже встал, умылся и оделся. Восемь часов — значит, он сидит за столом на кухне, пьет чай, жует свои тосты и в сотый раз пережевывает свои проблемы. Проверяет телефон, обдумывая, как бы меня вернуть.

Я чувствовала, что Адам внимательно за мной наблюдает, но не смотрела на него, сосредоточенно продолжая полировать кувшинный лист, что не означает, будто от меня ускользнула странность этой ситуации. Адам тоже переживает, как и Барри, из-за разрыва со своей девушкой. А я сижу на кухне, наношу политуру на лист кувшинки, который украла в городском саду, и всем нам плохо — каждому по-своему.

— Вы собираетесь прослушать голосовую почту?

Я вздохнула и наконец подняла на него глаза.

— Наверное.

— Чтобы напомнить себе, почему вы его бросили?

— Нет. — Я решила быть честной. — Потому что это мое наказание.

Он нахмурился.

— Потому что все его злобные нападки достают меня до самых печенок, и если это — расплата за то, что я от него ушла, то я готова платить за свою свободу. И стало быть, я полная эгоистка, ибо умудряюсь обернуть страдание себе на пользу.

Он потрясенно помотал головой.

— Господи, что за гребаный самоанализ. Можно я послушаю?

Я отложила кувшинку и кивнула. Он уселся на кухонную стойку и принялся внимательно слушать Барри. Лицо его при этом постоянно менялось: брови то лезли наверх, то сходились на переносице, лоб морщился, рот временами открывался в восторженном обалдении — он всячески демонстрировал, что находит оскорбления Барри очень забавными. Потом нажал отбой, явно намереваясь изложить мне услышанное.

— Вам это понравится, — рассмеялся он. Глаза его блестели. Тут телефон опять запищал. — Слушайте, он еще что-то прислал! Потрясающий тип. — Адам, похоже, искренно веселился за мой счет. — Молодец, Барри, давай, чувак! — подбодрил он моего мужа и снова нажал на прослушивание. И вдруг перестал улыбаться.

Сердце у меня тревожно забилось.

Полминуты спустя Адам соскочил со стойки — ему это было нетрудно, учитывая, какие у него длинные ноги, — и протянул мне телефон. Он постарался не встречаться со мной взглядом и поспешно направился к двери.

— Что он сказал?

— Да ничего интересного.

— Адам! Вы же так жаждали пересказать мне его первое сообщение!

— Ну, да… да там какая-то чушь насчет вашей подруги. Он говорит, что некая Джулия — шлюха. Нет, погодите: потаскуха. Он видел ее в разных типа злачных местах и всегда с разными мужиками. А однажды ночью встретил на Лисон-стрит^[3] с парнем, который, как он точно знает, женат. — Адам пожал плечами. — И еще добавил пару слов про ее манеру одеваться.

— И что же вас так позабавило?

— Ну, он неплохо подбирает выражения, с большим чувством. — Адам усмехнулся краем губ. Это была скорее грустная усмешка.

Я устало потерла лоб. Джулия — моя близкая подруга еще с колледжа, это та самая Джулия, которая уехала в Торонто и чью машину я пытаюсь продать. Как видно, Барри не собирается униматься, ему хочется уязвить меня побольнее.

— А второе сообщение?

Он опять двинулся к двери.

— Адам!

— Ничего такого, ерунда. Вообще какая-то хрень. Просто злобное… проявление злости. — Он молча посмотрел на меня, потом вышел из кухни.

Странный взгляд… полный сочувствия, жалости и… скрытого интереса? Я не могла его толком понять, но он меня встревожил. Ладно, послушаем, что там.

— «У вас нет голосовых сообщений».

— Адам, вы стерли мою почту! — Я пошла за ним в гостиную.

— Правда? Извините.

Он сосредоточенно смотрел в свой лэптоп.

— Вы нарочно это сделали.

— Неужели?

— Что там было? Скажите мне.

— Я уже сказал: Джулия потаскуха. Кстати, надо бы мне с ней познакомиться, похоже, она интересная барышня. — Он попытался разрядить атмосферу.

— Скажите, что было во втором сообщении, — потребовала я.

— Не помню.

— Адам, черт побери, это мои сообщения, говорите быстро! — заорала я, стоя напротив него.

Мои вопли никак на него не подействовали. Я думала, он взорвется в ответ, но эффект был обратный, он ласково, с симпатией смотрел на меня, что бесило еще больше.

— Вы этого знать не хотите, ладно? — сказал он.

И меня вдруг испугал его сочувственный взгляд, я с ужасом подумала — что же это такое Барри там наговорил? Было ясно, Адам ничего мне не скажет, во всяком случае сейчас, так что я плюнула на это и вышла из комнаты. Мне хотелось убежать из дому, оказаться подальше от Адама, от своей квартиры, побыть одной и дать волю чувствам — орать, рыдать и громко жаловаться на жизнь, которая превратилась в полный бардак. Но это невозможно. Я привязана к нему, как мать к своему ребенку, и я не могу его оставить, даже если в данную минуту мне этого очень хочется. Я несу за него ответственность все время, непрерывно, днем и ночью. Я должна присматривать за ним, даже если сейчас, из-за чего-то, что сдуру ляпнул Барри, ему кажется, будто это он должен защищать меня.

* * *

Я довольно быстро поняла, что настроение у Адама меняется непредсказуемым образом. Только что он был захвачен разговором, либо рассказывал что-то сам, либо просто терпеливо слушал, и вдруг — совершенно неожиданно отключился. Целиком и полностью. Ушел в себя, в свои мысли, лицо настолько отстраненное, а иногда настолько злое, что страшно даже спросить, о чем он думает. Это может произойти посреди разговора, посреди фразы, даже его собственной, и продолжаться часами. Он полностью замыкается в себе. Так случилось и после того, как я наорала на него из-за голосовых сообщений. Он молча, в отключке, сидел на диване, ненавидя свою жизнь, себя и все вокруг. Пора было принимать какие-то меры.

— Ладно, пошли.

Я бросила ему его пальто.

— Никуда я не пойду.

— Нет, пойдете. Вы хотите исчезнуть?

Он недоумевающе смотрел на меня.

— Хотите. Вы хотите потеряться. Прекрасно. Давайте потеряемся.

* * *

Трехлетняя Алисия сидела на ступеньках крыльца и возила перед собой машинку. Алисия у Бренды младшая, и в мои обязанности тетушки входит, в частности, забирать ее куда-нибудь на прогулку раз в неделю. Я делаю это с большим удовольствием, с девочками мне легко находить общий язык, а вот с сыновьями Бренды чуть сложнее. Стоит мне переступить порог их дома, как они норовят связать меня и громко вопят, что зажарят на вертеле.

Наши вылазки с Алисией в их нынешнем варианте начались четыре месяца назад, почти тогда же, когда я стала подумывать о разводе. Я привозила ее в развлекательный центр, где ребенка можно без опаски спустить с поводка — там есть специальная комната, стены у нее обиты чем-то вроде поролона, и дети бултыхаются в здоровенной куче пластиковых шариков. Я с тихим ужасом наблюдала, как ребенок бесстрашно карабкается по лестнице, чтобы нырнуть потом в эту кучу, и спешно нацепляла развеселую улыбку, когда Алисия оборачивалась посмотреть, наблюдаю ли я за ней.

Как-то раз по дороге в этот центр Алисия громко заявила на светофоре, где мы всегда сворачивали направо, что нам нужно налево. Я не очень торопилась увидеть, как она будет болтаться между двух медленно вращающихся мягких цилиндров — еще одно изобретение для развлечения активных малюток, — а потому безропотно свернула, куда она велела. Мы немного проехали вперед, и я спросила Алисию, куда дальше. Так мы ездили около часа, сворачивая по ее команде. Нам обеим это понравилось, и мы стали ездить «куда Алисия скажет» всякий раз, как я ее забирала. И всякий раз оказывались в каком-нибудь новом месте. Мне это было необременительно — рули и думай о чем хочешь, а у Алисии потихоньку формировался навык контролировать ситуацию и управлять старшим.

В «Как радоваться жизни: 30 простых способов» я обнаружила и такой совет: «Проводите время в обществе детей». Автор утверждает — опросы показывают, что таким образом можно получить наивысший заряд позитива. Хотя я читала и другие исследования, там говорилось, что покупка еды влияет на организм не менее благотворно.

Думаю, все зависит от того, любите вы детей или нет. Я очень надеялась, что наша поездка раскроет Адаму глаза на то, как прекрасна жизнь. И в случае с Алисией его не арестуют за интерес к детям.

— Привет, Алисия. — Я обняла племянницу.

— Привет, пис-пис.

— Что это ты тут одна сидишь?

— Ли делает пис-пис.

Их приходящая няня Ли помахала мне в окно, на руках она держала шестимесячного Джейдена. Я восприняла это как знак, что можно забрать Алисию.

Открыла переднюю дверцу, потревожив Адама, который пребывал в прострации.

— Перебирайтесь назад, к Алисии. Детка, это Адам, он будет с нами играть в потеряшки.

Я попросила его пересесть, чтобы между ними завязался разговор. На переднем сиденье он, боюсь, ее бы просто игнорировал.

— У тебя с ним большая любовь, пис-пис?

— Нет, пис-пис, нет-нет.

Она захихикала.

Я впихнула назад детское сиденье, затем помогла Алисии забраться в него. Следом сел Адам, по-прежнему вполне безучастный ко всему вокруг, и уставился в окно. Потом все же посмотрел на маленькую хитрюгу, весело теребившую застежки сиденья. Они выжидательно рассматривали друг друга, не говоря ни слова.

— Как делишки? Ходила сегодня на Монтессори?^[4]

— Хорошо, пис-пис.

— Ты в каждом предложении будешь говорить «пис-пис»?

— Да, пук-пук.

Адам чуть смущенно усмехнулся.

— У вас в семье у кого-нибудь есть дети? — спросила я у него.

— Да, у Лавинии. Но они маленькие напыщенные засранцы. Хорошо, что им пришлось свалить из дома, это им только на пользу.

— Прелестно, — саркастически кивнула я.

— Извините. — Он сконфуженно поморщился.

Я наблюдала за ними в зеркало заднего вида.

— Сколько тебе лет? — спросил Адам.

Алисия показала четыре пальца.

— А, тебе четыре.

— Вообще-то ей три.

— Понятно, ты врушка, — констатировал Адам.

— Ой-ой, мой нос! — Алисия сделала вид, что у нее, как и положено, от вранья нос растет.

— Куда мы едем? — спросил Адам.

— Налево! — сказала Алисия.

— Ей три года, и она знает, как ехать?

Я улыбнулась и помигала левым поворотником. Мы доехали до конца улицы, и я посмотрела на Алисию в зеркало.

— Направо, — сказала она.

Я повернула направо.

— Серьезно, ты что, дорогу знаешь? — Адам развернулся к Алисии.

— Ага.

— Откуда? Тебе же всего три.

— Я знаю все дороги. Куда угодно. Во всем мире. Хочешь поехать на улицу пис-пис? — Она откинулась назад и расхохоталась.

Мы сворачивали то налево, то направо, потом ехали прямо, следуя Алисиным указаниям. Прошло минут десять.

— Ладно, могу я все же узнать, куда именно мы едем? — спросил Адам.

— Налево, — заявила Алисия.

— Я знаю, что налево, но куда? — Он обращался ко мне.

— Вот так и можно потеряться, отличный способ, — ответила я.

— То есть мы просто ездим кругами, куда ребенок скажет? — уточнил он.

— Именно. А потом пытаемся отыскать дорогу домой.

— И как долго?

— Пару часов.

— Часто вы так делаете?

— Обычно по воскресеньям. А сегодня у нас особый выезд. Лучше, конечно, когда дороги свободны. Вообще это довольно забавно. Единственное ограничение — мы не выезжаем на автострады. Один раз доехали до Дублинских гор, а другой — до Малахайда, ну, на побережье. Когда мы приезжаем туда, где нам нравится, то выходим и любуемся окрестностями. Каждую неделю открываем что-нибудь новенькое. Иногда бывает, что так и кружим по Клонтарфу, но для нее большой разницы нет.

— Направо! — громко заявил Адам.

— Там же море, пис-пис, — засмеялась Алисия.

— Фактически, — кивнул Адам, которого, похоже, все это уже достало.

Минут на пятнадцать он впал в молчаливую задумчивость.

— Я тоже хочу попробовать, — вдруг сказал он. — Можно я буду командовать?

— Нет! — отрезала наша пигалица.

— Алисия, — с нажимом сказала я.

— Ну можно я буду говорить, куда ехать, пис-пис, пожалуйста? — смешно проныл Адам.

Алисия засмеялась:

— Ладно.

— Хорошо. — Адам сосредоточенно наморщил лоб. — На светофоре налево.

Я внимательно посмотрела на него в зеркало.

— Мы не можем сейчас поехать к Марии.

— Я и не собирался, — отмахнулся он.

Мы свернули налево и ехали несколько минут, пока не уперлись в стену. Глухой тупик.

— Клянусь, это впервые, раньше такого никогда не было. — Я дала задний ход и стала разворачиваться.

— Ничего странного. — Адам сердито скрестил руки на груди.

— Попробуй еще, пис-пис, — сочувственно предложил ребенок.

— А вон маленькая дорожка, поехали по ней, — сказал он.

— Да ну, трястись по гравию, — засомневалась я. — Еще неизвестно, куда этот проселок нас приведет.

— Куда-нибудь да приведет.

Я свернула налево. В этот момент зазвонил мой мобильный, и я включила громкую связь.

— Кристина, это я.

— Привет, Оскар.

— Я на автобусной остановке.

— Прекрасно. Как вы себя ощущаете?

— Не очень. Я до сих пор не могу поверить, что вас не будет целых две недели.

— Мне очень жаль. Но я всегда доступна по телефону.

— Лучше бы вы сами были здесь. — Голос у него дрожал. — А может, мы встретимся и вместе поедем на автобусе?

— Нет, Оскар, это невозможно. Извините, но вы знаете, этого я не могу.

— Ну да, да, это непрофессионально, — печально сказал он.

Я нередко выхожу за рамки своих прямых обязанностей, чтобы помочь клиентам, но ездить с Оскаром на автобусе — это, пожалуй, слишком. Я глянула в зеркало, чтобы понять, слушает ли Адам мой разговор, и он насмешливо поджал губы. Ну и бог с ним.

— Оскар, у вас все отлично получится, — убедительно продолжала я. — Давайте, глубокий вдох, и расслабляемся.

Я настолько погрузилась в беседу с Оскаром, что вполне бездумно ехала себе и ехала по проселочной дороге, окруженной зелеными полями. Никогда раньше здесь не бывала. Всякий раз, как мы подъезжали к развилке, Алисия либо Адам кричали, куда свернуть. В итоге Оскар одолел аж четыре остановки и был в полном восторге. Он повесил трубку и, судя по всему, пошел домой приплясывая. И тут зазвонил мобильный Адама, который он оставил на переднем сиденье. На экране высветилось «Мария». Я покосилась назад — он ничего не заметил. Тогда я ответила, но на сей раз громкую связь включать не стала.

— О, здрасте. — Она сразу меня узнала. — Это снова вы.

— Привет. — Я не хотела называть ее по имени, чтобы Адам не выхватил у меня телефон.

— Вы теперь у него работаете в службе передачи сообщений? — Это была типа шутка, но Мария не смогла скрыть свое раздражение.

Я весело рассмеялась, сделав вид, будто ничего не заметила.

— Ну да, похоже на то. Чем могу помочь?

— Чем вы можете помочь мне? Да я бы хотела поговорить с Адамом. — Она сказала это резко, отрывисто и сухо.

— Простите, но сейчас не получится. — Я говорила как можно дружелюбнее, чтобы не давать ей повода озлиться. — Может, что-нибудь передать?

— А он получил мое сообщение вчера утром?

— Конечно. Я все сразу же передала.

— Почему же он мне не перезвонил?

Мы приближались к очередной развилке.

— Налево, — вдруг завопил Адам, оборвав болтовню с Алисией.

— Направо! — еще громче завопила она.

— Езжайте налево! — громогласно прорычал Адам.

Алисия захохотала, и они принялись перекрикивать друг дружку изо всех сил. Адам зажал ей рот, и она визжала и хрюкала. Потом он взвыл, потому что она прикусила ему палец. В машине стоял невообразимый гам, я почти не слышала, что говорит Мария.

— После всего, что он узнал, не стоит винить его за то, что он не перезвонил, — тихо сказала я. В моих словах не было ни осуждения, ни нравоучения, простая констатация, призванная все же поставить Марию на место.

— Вы правы. Да. Это он там рядом с вами?

— Да.

— Налево! — Адам снова зажал Алисии рот, чтобы она не могла выкрикивать команды. Ребенок уже просто стонал от смеха.

— Больше не кусайся, — нарочито грозно велел он и тут же отдернул руку, как от боли. — О! О боже! Она отгрызла мне палец!

Алисия стала рычать и гавкать, задыхаясь от хохота.

— Я скажу, что вы звонили. Он сейчас немного занят, как вы слышите.

— Э-э, ну ладно.

— А как ему с вами связаться? Вы будете дома или на работе?

— Я буду на работе до вечера. Но это ведь без разницы, пусть звонит на мобильный. Скажите, а он на меня еще… сердится? Глупый вопрос, понятно, что да. Я бы на его месте… Хотя он никогда… ну, ну вы понимаете…

Я почти ее не слышала, потому что два ненормальных сзади устроили что-то уже совершенно невообразимое.

— Кто звонил? — спросил Адам, когда я отключилась.

— Мария.

— Мария?! Почему она звонила на ваш телефон? — Он перестал хохотать и сел прямо.

— Это был ваш телефон. Никаких секретов, забыли?

— А почему вы мне не дали поговорить с ней?

— Потому что тогда вы перестали бы смеяться, а ей полезно узнать, что вы развлекаетесь по полной.

Адам призадумался и кивнул.

— Но все-таки я хочу, чтобы она знала: я по ней скучаю.

— Поверьте, Адам, ей приятнее убедиться, что вы смеетесь, а не плачете. Если вы будете несчастненьким, она решит, что правильно сделала, когда ушла к Шону.

— Ладно. — Он замолчал, и я подумала, что он снова погрузился в прострацию.

Я посмотрела, как там Алисия. Она перебирала пальцами по стеклу, приговаривая: «Топ-топ-топ».

— Слушайте, у меня есть идея, — вдруг сообщил он.

Ну и ну, это самая жизнеутверждающая фраза, какую я от него слышала.

— Отлично, — обрадовалась я и тут же дала по тормозам: впереди две машины перекрыли дорогу.

Здесь и для одной-то места едва хватало, а эти умудрились встать бок о бок, почти касаясь друг друга дверцами. Одна к нам передом, другая задом. У обеих тонированные стекла. Когда я сообразила, что надо спешно уматывать, дверь одной из машин открылась и оттуда вылез устрашающего вида тип в черной кожаной куртке. Высокий, здоровенный и мрачный — наше появление его, похоже, не слишком обрадовало. Равно как и троих других, на заднем сиденье, так плотно прижатых плечом к широкому плечу, что им с трудом удалось обернуться. Удалось, однако, и они хмуро на нас уставились. Мужики из другой машины вопросительно посмотрели на них, и те замотали головами, довольно нервно, надо сказать.

— Э-э, Адам, — позвала я.

Адам меня не слышал, он живо обсуждал с Алисией, сколько раз в день можно сказать «пук-пук».

— Адам! — настойчиво повторила я, и он посмотрел на меня.

А потом увидел типа в черной куртке, с хоккейной клюшкой в руке.

— Назад, — быстро сказал он. — Кристина, сдавай задом, скорее.

— Нет! Налево, — засмеялась Алисия. Она считала, что веселая игра продолжается.

— Кристина!

— Я пытаюсь!

Сцепление яростно заскрежетало. От страха я выжала не ту педаль.

— Кристина! — заорал Адам.

Чувак с клюшкой подошел совсем близко и внимательно изучил объявление о продаже у меня на лобовом стекле. Потом посмотрел мне прямо в глаза и занес клюшку для удара. Я нажала на газ и так резко рванула задним ходом, что Адама с силой отбросило на сиденье. Чувака это не остановило, он бросился за нами, потрясая своей чертовой клюшкой. Я ехала как можно быстрее, глядя в зеркало заднего вида. Когда мы направлялись сюда, спокойно и неторопливо, я и не заметила, сколько здесь колдобин.

— Черт, вон еще вышли, — сказал Адам, и я посмотрела вперед. Да, трое широкоплечих тоже вылезли из машины. — За дорогой следи! — взвыл Адам.

— Да ййее… — чуть не выругалась я, но вспомнила про Алисию. — Пис! Пук-пук-пук, — яростно повторяла я.

Алисия захихикала и подхватила:

— Пук-пук-пук!

— Езжай как можно быстрее, — велел он.

— Не могу, дорога виляет. — Я с трудом увернулась от встречи с кустом.

— Вижу. Сосредоточься и жми изо всех сил.

— Они за нами едут?

Он не ответил.

— Едут? — Какого черта он молчит, мне надо это знать. Я на секунду оторвалась от зеркала заднего вида и посмотрела в лобовое стекло. К нам быстро приближалась машина с тонированными стеклами. — О господи!

— Почему мы едем задом? — встревоженно спросила Алисия. Ей передалась наша паника, и она поняла, что это не игра.

Наконец мне удалось развернуться, очень быстро и грамотно, после чего мы с удвоенной скоростью рванули дальше, сворачивая то налево, то направо, далеко не всегда следуя Алисиным указаниям, что, впрочем, мало ее смущало. Вдалеке показалось оживленное шоссе, там уже было много машин, и я поехала потише, но продолжала сворачивать в самых неожиданных местах.

— Все, оторвались, можно больше не крутиться, — сказал Адам, когда мы съехали на третью по счету круговую развязку. — Сзади их нет.

— Ой-ой-ой, башка кружится, — пропела Алисия.

— А меня сейчас вырвет, — сказал Адам.

Я помигала поворотником и выехала с развязки на главную дорогу. Когда мы доставили Алисию домой, мне пришлось объяснить Бренде, почему ребенок вопит: «Задом! Задом!» и носится по дому спиной вперед, сшибая все на своем пути.

— Ну как, Адам, средства моей сестры помогают вам радоваться жизни? — поинтересовалась Бренда. Она сидела за столом на кухне и приглашающе пододвинула ему стул в своей обычной манере, исключающей возможность отказа.

— Пока что мы испробовали три: еду, прогулку в парке и общение с ребенком.

— Ясно. Еда понравилась?

— Вообще-то у меня потом желудок болел.

— Интересно. А в парке хорошо погуляли?

— Меня арестовали.

— Ничего подобного. Тебя посадили в камеру, просто чтобы ты немного успокоился, — мрачно возразила я, недовольная тем, что пользу от моей терапии поставили под сомнение.

— А поездка на машине закончилась тем, что вы помешали сделке наркодилеров, — завершила Бренда.

И мы все трое умолкли. Потом Бренда откинула голову назад и расхохоталась. После чего, как водится, без всякого перехода сменила тему:

— Адам, у вас на дне рождения какой будет дресс-код?

— «Черный галстук».

— Прекрасно. Я как раз присмотрела идеальное платье в «Пейс». Думаю, что и туфли подобрать к нему сумею. Ладно, ребята. — Она встала из-за стола. — Пора мне заняться обедом для Джейдена. А вы бы двое лучше перепихнулись, не то я сама вам чего-нибудь в задницу запихну.

Адам посмотрел на меня с ухмылкой, в глазах его заплясали веселые огоньки. И мне было плевать, что он посмеивается над моими полоумными родственниками и странными способами радоваться жизни, главное, он цел и невредим.

А когда мы вышли из моей квартиры, куда заехали буквально на минуту, чтобы забрать лист кувшинки, то обнаружили, что лобовое стекло разбито в мелкое крошево.

Глава XII

Как решить проблему, если проблема в Марии

Мария работала на Гранд-Канале в современной офисной башне, издалека похожей на шахматную доску. Я взялась лично доставить ей лист кувшинки — Адам был уверен, что она спустится на ресепшен, узнав, что это от него. Ему твердо было велено оставаться снаружи, но, если угодно, найти такое место, откуда будет видно, что происходит. Учитывая, что здание состоит из стекла и стальных перегородок, это несложно. Главное, чтобы он ее видел, а она его нет. Я хотела, чтобы воссоединение Адама с Марией произошло, когда он будет к этому полностью готов. Пока что он весьма от этого далек.

У меня было странное чувство в связи с предстоящей встречей с Марией. С этой самой Марией. Женщиной, о которой я знала довольно многое, с которой уже дважды общалась по телефону и которая была не последней причиной его желания покончить с собой на мосту. Я шла по мраморным плитам роскошного холла, так громко цокая каблуками, что рецепционистки, выстроившиеся в ряд за длинной стойкой, отвлекались от дел, чтобы посмотреть на меня. Шла и все больше осознавала, что Мария меня раздражает. Самое время для такого открытия, нечего сказать. Но я не могла не осуждать ее за ту власть, которую она обрела над любящим ее мужчиной, а главное, за безответственность этой власти. У меня кровь закипала от ярости, когда я думала, на что он готов ради нее, притом что она и знать об этом не знает. Опять-таки неподходящий момент для подобных эмоций, да и не следует мне брать на себя роль его защитницы, я должна быть спокойна и непредвзята, но почему-то не получается.

Умом я понимала, что Мария не виновата. Если б она была моей подругой и рассказала о том, как вел себя Адам, я бы скорее всего поддержала ее, посоветовала: «Уходи, раз все другие средства ты перепробовала и ничего не помогло». И однако же эта женщина меня бесит. Я знаю, что должна сказать Адаму, чтобы он порвал с ней, а не пытался ее вернуть. Она уже с ним порвала, она ушла к другому, к его другу. Но не добьет ли его ее окончательный отказ? Да, добьет. Точнее, убьет. Я это уже поняла. И Мария сейчас нужна мне, чтобы Адам продолжал жить. Этот факт меня тоже возмущал.

— У меня пакет для Марии Харти из «Ред Липс-Продакшн».

— Кто отправитель?

— Адам Бэзил.

Я видела Адама, он стоял за углом. Шерстяная шапка низко надвинута на лоб, пальто наглухо застегнуто, лица почти не разглядеть, только торчит красный от мороза нос. Я удостоверилась, что у него хороший обзор и он сможет наблюдать за реакцией Марии. Надеюсь, она не вздумает бросать кувшинку на пол и топтать ее ногами. А то, боюсь, мне не успеть, если он побежит топиться в канале.

Двери лифта открылись, и оттуда вышла красотка в обтягивающих черных джинсах, байкерских ботинках и футболке с игривой обнаженной девицей. Густые черные как смоль блестящие волосы обрамляли хорошенькое кукольное личико. У нее была прямая челка, большие голубые глаза, точеный нос и ярко-красные губы. Я бы в жизни не подумала, что Мария может оказаться такой. Я ее себе представляла типичной офисной барышней в деловом костюме, но, как только увидела, сразу поняла — это она.

Именно красные губы выдавали ее, даром что косметическая компания, где она работает, так и называется. Да, я ее узнала, но что-то мешало мне ее окликнуть, когда она торопливо шла к стойке ресепшена. Несомненно, они с Адамом были потрясающей парой, наверняка люди оборачивались им вслед, и это взбесило меня еще больше. Добрая старая женская ревность. Я злилась на себя, ведь раньше у меня никогда подобных чувств не возникало. Это не по моей части. Но, с другой стороны, раньше у меня все было о’кей, я была вполне себе устроена в этой жизни, а теперь все разладилось, и каждый, у кого дела идут хорошо, вызывал раздражение и зависть. Любой благополучный человек разрушал мою и без того шаткую уверенность в себе, и она рассыпалась, как кегли под ударом мяча.

Девушка на ресепшене указала Марии на меня, и она обернулась. Когда Питер с Полом еще со мной разговаривали, то нередко вместо: «Привет, Кристина» — говорили мне: «Привет, Вольная Пятница»^[5]. Да, я люблю ходить в джинсах. Но не просто в заурядных синих портках, а в джинсах самых причудливых расцветок. Они у меня всех цветов радуги, так же как и остальной гардероб. Цель проста — пусть хоть что-то у меня будет ярким и радостным. Хотя бы одежда, раз уж все остальное, увы, пока довольно серое и унылое. Я сменила черные и серо-бежевые тона на сочное многообразие красок и стала одеваться, как в юности. Из книжки «Как с помощью гардероба сделать свою жизнь более насыщенной» я узнала, что и физически, и психологически мы зависимы от того, какие носим вещи. Например, черные высасывают нашу энергию. Организм нуждается в ярких красках так же, как в солнечном свете. И однако же — вот Мария, вся в черном, супермодная, как будто только что вышла из дорогущего бутика, и я, больше всего похожая на пакетик с конфетками «скитлс». Длинные вьющиеся волосы песочного цвета выбиваются из-под полосатой шерстяной шапочки, которая выглядит так, словно я стянула ее у одной из мартышек музыкальной группы «ЗингЗиллы». Моя нарочито небрежная, растрепанная прическа на самом деле требует тщательного ухода — только еженедельное посещение салона и позволяет добиться эффекта небрежности. Мои волосы хихикают и флиртуют, развеваются на ветру, а у Марии… ее ультрамодная аккуратная короткая стрижка с прямой челкой смеется в лицо опасности, она бросает вызов.

Как только Мария заметила лист кувшинки у меня в руках, что было несложно, лицо ее просияло. Я подавила вздох облегчения и с трудом удержалась от того, чтобы обернуться и посмотреть, видел ли Адам ее улыбку, — боялась выдать, что он здесь. Она всплеснула руками и прижала их к губам, потом начала смеяться, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, готова поспорить, что очень скоро весь офис будет знать — Марии Харти кто-то прислал лист кувшинки.

— О боже мой! — Она утерла повлажневшие глаза. Расплакалась и от радости, и от нахлынувших воспоминаний. Протянула руку и осторожно взяла кувшинку. — Это, наверное, самая странная посылка, какую вы когда-либо доставляли, — с улыбкой заметила она. — Господи, я поверить не могу, что он это сделал. Я думала, он забыл. Это было так давно. — Она бережно держала лист обеими руками. Потом вдруг застеснялась и пробормотала: — Простите, вас, конечно, не интересуют чужие истории. Вам, наверное, надо еще в несколько мест. Где мне расписаться?

— Мария, я Кристина. Мы говорили с вами по телефону.

— Кристина… — Она наморщила лоб, а потом до нее дошло. — О, Кристина. Вас так зовут? Это вы отвечали на мои последние звонки Адаму?

— Да, это я.

— Ох. — Мария оглядела меня с ног до головы, ей хватило пары секунд, чтобы составить обо мне исчерпывающее мнение. — Я не думала, что вы так молоды. В смысле голос у вас по телефону казался гораздо старше.

— Ох. — Откуда-то изнутри поднялась теплая волна удовольствия, мне очень понравилась ее реакция, хотя я знала, что это нехорошо.

Последовало неловкое молчание.

— Он действительно сорвал ее для меня?

— Безусловно. Полез в ледяную воду. Промок насквозь. Губы посинели, и все такое.

Она потрясла головой.

— Он с ума сошел.

— Да, из-за вас.

— Это то, что он хотел мне сказать? Что он меня еще любит?

Я кивнула.

— Да, на самом деле любит. — Почему-то мне трудно было говорить, горло сдавило как тисками. Точно, заболеваю все-таки. Я откашлялась. — Я думала, надо добавить еще и цветов, но он настоял, чтобы был только лист. Не знаю, может, это что-то значит и вы поймете.

Мария посмотрела на лист кувшинки и только теперь заметила крошечные шоколадки в форме губ, завернутые в красную фольгу. Адам решил добавить их в последнюю минуту, и неожиданно я все поняла. Теперь я вспомнила шоколадки, которые были разбросаны по кровати в отеле «Грэшем».

— О господи, — прошептала она. Хотела собрать их, но не могла удержать кувшинку одной рукой. Я забрала ее назад, чтобы ей помочь.

— Удивительно, неужели они до сих пор сохранились! Вы знаете, что это?

Я покачала головой.

— Он сделал их в тот год, когда мы познакомились. Красные губы — это… ну, как бы мой фирменный знак. — Она развернула фольгу и засмеялась, обнаружив там шоколадку. — Правда, настоящие!

— Адам умеет делать шоколад? — Я недоверчиво хмыкнула. Мария, конечно, может в это верить, если ей так нравится, но я сильно сомневаюсь.

— Ну, не сам лично, разумеется, но в его компании уж, как вы понимаете, умеют. — Она не могла ими налюбоваться. — Это была пробная партия, не на продажу. Я-то думала, мы их все съели.

— В его компании… — Я старалась сложить в уме два и два.

— Он придумал их для меня, а потом поручил людям в «Бэзил» сделать конфеты. Там пралине, фундук и миндаль. Это потому, что я твердый орешек, так он говорит. — Она рассмеялась, но почти сразу всхлипнула и едва не расплакалась. — Черт, извините. — Повернувшись спиной к ресепшену, она помахала на лицо руками, чтобы удержать слезы.

Я была крепко ошарашена, но старалась никак себя не выдать. Можно было бы расспросить Марию и узнать об Адаме побольше, но почему-то мне не хотелось, чтобы она поняла, что я ничего не знала. Ощущение неуверенности, которое возникло, как только я ее увидела, мешало мне сосредоточиться на «служебных» обязанностях.

— Ну что вы, не извиняйтесь. Вспомнить доброе старое время… иногда больно. Но он и вправду хотел вам что-то напомнить.

— Скажите ему, что я помню.

— Вы знаете, он все такой же. Веселый, непредсказуемый. Может, не точь-в-точь как в вашу первую встречу, да это, видимо, вообще невозможно — люди все же меняются. Но с ним весело, я постоянно смеюсь.

Мария пристально на меня посмотрела.

— В самом деле?

Я почувствовала, что краснею. Черт, жарко. Это потому что я в шерстяной шапке, а здесь топят почем зря. Или у меня температура поднялась от купания в ледяном пруду? Но шапку я снимать не собираюсь, еще не хватало предстать с растрепанными волосами перед этой гладко причесанной фифой.

— Вы о нем ведь действительно заботитесь, правда?

— Ну да. — Мне тяжело было выдержать ее изучающий взгляд, поэтому я сунула ей кувшинку. — Вам, конечно, пора возвращаться к работе.

— Надеюсь, он понимает, как ему повезло, что у него есть вы, — с нажимом произнесла Мария.

Мне стало совсем неловко.

— Я просто делаю свою работу, — с лучезарной улыбкой ответила я. Надеюсь, это не прозвучало как реплика супергероя.

— И что это за работа?

— Быть ему другом. Просто другом, вот и все.

После чего развернулась и пошла прочь, щеки у меня так и пылали. Хорошо, что сегодня такой резкий, холодный ветер, подумала я, выйдя на улицу. Он слегка остудит меня. Спиной я чувствовала, что Мария смотрит мне вслед. Наконец я свернула за угол и тут же остановилась, прислонилась к стене, закрыла глаза и мысленно прокрутила наш с ней разговор еще раз. Господи, что на меня нашло? Что за безумие на ровном месте? И почему Мария вела себя со мной так, будто ей обо мне известно больше, чем мне самой? Откуда у меня это чувство вины? Почему — я ничего такого не сделала, просто в принципе сделать не могла. Это невозможно. Моя цель в том, чтобы они снова были вместе, ради этого я и стараюсь, а вовсе не потому, что испытываю к Адаму какие-то чувства. Нелепо. Просто смехотворно.

— Привет, — радостно сказал он мне прямо в ухо, так что я аж подпрыгнула от неожиданности.

— Господи, Адам!

— Что случилось? Ты плачешь?

— Нет, я не плачу, — фыркнула я. — Простудилась, похоже, — объяснила я, вытирая глаза.

— Ну неудивительно, если зимой купаться в пруду посреди ночи. Что она сказала? — Он подошел ко мне почти нос к носу, взволнованный, нетерпеливо ожидающий ответа.

— Ты видел, как она отреагировала.

— Йо! — Он победительно выбросил вверх сжатую в кулак руку. — Это было отлично. Просто класс. А она плакала? Мне показалось, что да. Ты знаешь, Мария никогда не плачет, вообще. Вы очень долго разговаривали — что она сказала? — Он пританцовывал вокруг меня, подпрыгивал и заглядывал мне в глаза, мечтая узнать все в подробностях.

Я заставила себя успокоиться и поведала ему наш разговор слово в слово, правда, без своих мысленных комментариев:

— Спросила, означает ли это, что ты ее по-прежнему любишь. Сказала, что, если человек готов полезть в пруд за кувшинкой, когда на улице минус пять, значит, это настоящая любовь. А я сказала — да, так оно и есть.

— Но ведь я не делал этого. — Адам взволнованно смотрел мне в глаза, и у меня заныло сердце. — Это сделала ты.

Мы молча глядели друг на друга, потом отвели глаза.

— Не суть. Суть в том, что она уловила суть. — Я отлепилась от стены и пошла вперед, мне нужно было двигаться.

— Кристина? Ты куда?

— Э-э… куда-нибудь. Я замерзла, мне надо согреться.

— Да, правильно. А ей понравились шоколадки?

— Очень. Из-за них-то она и расплакалась. Слушай, так ты делаешь шоколад? Ты Адам Бэзил, «Ешь Бэзил, о нем ты грезил»?

Он закатил глаза, но сейчас его волновало другое.

— А что еще она сказала?

— Да она только что не расцеловала их, прямо в восторге была. Значит, ты шоколадный король. Круто, Адам, ты здорово придумал с конфетками.

— Там пралине, фундук и миндаль, потому что Мария твердый орешек, — с гордостью сообщил он.

— Знаю, она сказала.

— Правда? А что конкретно?

Он просто изнывал от желания узнать малейшие детали, и я еще раз пересказала ему наш разговор. Опять-таки умолчав о том, что Мария спрашивала, какую роль играю во всем этом я. Мне и самой это было не до конца ясно.

— Значит, ты Адам Бэзил из той самой шоколадной компании. — Я изумленно покачала головой, не в силах в это поверить. — Ты должен был сказать мне еще вчера, в парке. А ты все отрицал.

— Ничего я не отрицал. Я сказал: «Да, как базилик».

— Ну ладно. Когда мы разберемся со всеми проблемами, сделаешь мне на заказ шоколадку в благодарность за мои старания.

— Легко. С ароматом черного кофе.

Я фыркнула.

— Очень оригинально.

— В форме кофейной чашки. Эспрессо. — Он пытался меня впечатлить.

— Угу. В общем, я надеюсь, у вас там есть творческие люди, придумают что-нибудь.

— Ну чего ты? Все равно ты ее есть не станешь, — рассмеялся он. — Ты ж только кофе пьешь.

Мы молча шли по набережной, голова у меня раскалывалась, и я даже не пыталась заставить себя думать. Когда дошли до моста Сэмюэла Беккета, я взяла его за руку. Это было непроизвольно, на уровне охранительного инстинкта. Хотя сейчас он совсем не в том настроении, чтобы бросаться в реку, наоборот, радостный и бодрый. Но Адам не возражал, и мы перешли через мост, взявшись за руки, и на другой стороне Лиффи он не забрал руку.

— А руководство компании, они думают, ты сейчас где?

— У отца. Мне было сказано: оставайтесь с ним, сколько понадобится, работа подождет. Интересно, не подождет ли она до конца моих дней.

— Уверена, они бы пришли в ужас, узнав, что ты готовился приблизить этот конец.

Он резко повернул ко мне голову:

— Откуда им узнать?

— Что ты хотел совершить самоубийство?

Он убрал руку.

— Я тебе сказал: перестань говорить это слово.

— Адам, если бы они понимали, до какого отчаяния тебя доводит мысль о работе, не сомневаюсь, они бы отказались от своего предложения.

— Нет, это не вариант, и ты прекрасно об этом знаешь. И на мосту я оказался не из-за этого.

Мы долго шли молча.

— Ты должен пойти в больницу и повидать отца.

— Только не сегодня. Сегодня чудесный день. — Он улыбнулся, думая о Марии. — Куда мы теперь?

— Я что-то устала, Адам. Думаю, надо двигаться домой и передохнуть.

Лицо его выразило разочарование, а потом озабоченность.

— Ты в порядке?

— Ага. — Я бодро кивнула. — Посплю чуток, и все будет отлично.

— Я попросил Пата подхватить нас по дороге.

— Кто такой Пат?

— Отцовский водитель.

— Вот как, — протянула я.

— Отец в больнице, водитель ему сейчас не нужен, а твоя машина временно вышла из строя. Я подумал, Пату все равно заняться нечем, ну и позвонил.

В этот момент он как раз подъехал — на новехоньком «роллс-ройсе», тыщ за двести пятьдесят. Я плохо разбираюсь в машинах, но Барри, который мало к чему в этой жизни испытывает интерес, неравнодушен к навороченным тачкам. Увидев очередную роскошную машину, он непременно добавлял, что на таких ездят всякие «уроды». А на «роллс-ройсах», если верить Барри, ездят «полнейшие уроды».

Я поздоровалась с водителем Патом и села в машину. Там было волшебно тепло. Адам замешкался у открытой двери и задумчиво смотрел на меня, что-то прикидывая в уме.

— Ты чего?

— Лепесток розы, — улыбаясь, ответил он.

— Люблю лепестки роз.

— Да, и шоколадка в форме лепестка.

— Ты молодец, — признала я. — Тем больше причин беречь тебя.

— Хочешь сказать, что причин даже больше, чем одна? — ухмыльнулся он и захлопнул дверцу.

Да, подумала я, теперь это очевидно.

Глава XIII

Как понять и оценить человека в наши дни

На похоронах матери Амелии я сидела в церкви позади нее. На передней скамье, для родственников, рядом с ней был только дядюшка, брат ее матери, по такому случаю приехавший из дома престарелых. Фред, всего несколько дней назад предлагавший ей отправиться с ним в Берлин, больше к этой теме не возвращался. Напротив, было очень заметно, что он страшно паникует. Предложение свое он сделал, будучи твердо уверен, что Амелия не сможет его принять из-за матери. Теперь она умерла, ничто больше не привязывало Амелию к книжному магазинчику в Дублине, и Фред явственно впал в ужас. Я была убеждена, что Амелия права, в Берлине его ждет другая. Он сидел на несколько рядов позади, и, встретившись с ним глазами, я вложила в свой взгляд максимум презрения, чтобы хоть чем-то отомстить за подругу. Он опустил голову, и я ощутила злобное удовлетворение, увидев, что он извивается, как червяк, но мне немедленно стало совестно — что ж я за ханжа такая. Меня никакой тайный поклонник не ждал, когда я уходила от Барри, это всем было известно, но однако же я ушла безо всякого повода, точнее, такого повода, который всем был бы понятен. Как будто недостаточно того, что я была с ним несчастлива. Раз он мне не изменял, не бил и не помыкал мною, то и причин расставаться нет, ибо что это за причина — отсутствие любви. Я отнюдь не совершенна, но, как и большинство людей на этом свете, стараюсь не делать лишних ошибок. Увы, мой брак изначально был ошибкой, и очень горькой. Тут мне пришло в голову, что Барри тоже мог прийти в церковь, и я принялась нервно озираться.

Фред, безусловно, обидел Амелию, но могу ли я его осуждать, что он поступил ровно так, как я же ей сама и предсказывала? Амелия с головой ушла в заботы о матери и посвятила себя продолжению отцовского дела. Все это, конечно, очень благородно, но это был ее выбор, а с какой стати Фред — да и кто угодно другой — обязан жертвовать собой?

Амелия сидела, низко склонив голову, рыжие кудри скрывали заплаканное лицо. Она обернулась, и я увидела покрасневшие вспухшие глаза, красный от постоянного утирания нос и неприкрытую муку во взгляде. Я сочувственно улыбнулась, а потом поняла, что все в церкви выжидательно на меня смотрят.

— Ох. — Я встала и направилась к алтарю.

Нравилось это Адаму или нет, но я настояла, чтобы он пошел в церковь и сидел рядом со мной и моей семьей. Несмотря на его замечательное настроение после моей встречи с Марией, я не хотела рисковать и оставлять его одного. Мы сильно продвинулись вперед и в том, что касается Марии, и в том, что касается его самого. Но каждый большой шаг вперед сопровождался несколькими маленькими назад. Я запретила ему читать газеты и смотреть новости. Его задача — сосредоточиться на хорошем, у журналистов задача обратная. Есть другие способы общаться с реальностью, без того чтобы на тебя обрушивали потоки кошмарных сведений и домыслов. Вчера мы большую часть дня посвятили тихим домашним занятиям, складывали пазл и поиграли в «Монополию», а попутно я максимально ненавязчиво пыталась собрать его мысли в кучку. Из этого мало что вышло, и спать я пошла в дурном расположении духа. Конечно, ни мытье полов (я с трудом отговорила Адама помочь мне в этом), ни настольные игры его не спасут, но мне так легче с ним общаться, легче добывать о нем полезную информацию, а ему тоже проще думать о своих проблемах, когда отчасти мысли заняты чем-то другим и проблемы не выпячиваются на первый план. Сегодня утром я опять слышала, как он горько всхлипывал в ванной, и голову себе сломала, как бы ему помочь. Я верю, что добиться можно почти всего, но я реалист: «почти все» не значит «все». В данном случае я не могу себе позволить подсчитывать вероятности, нет, результат может быть только один, положительный.

Я встала за кафедру и положила перед собой то, что собиралась прочесть. Амелия попросила меня выступить, и я очень волновалась, потому что никогда раньше не произносила эти слова вслух, а для меня они обладали отдельным, очень глубоким личным смыслом, и, читая их, я почти никогда не могла удержаться от слез. К сегодняшнему дню они подходят как никакие другие. Я улыбнулась Амелии, потом посмотрела на своих родных и на Адама. Глубоко вдохнула и принялась читать, обращаясь к нему:

— «Что бы мы делали, если бы у нас не было завтрашнего дня? Вместо этого у нас есть день сегодняшний. И если бы это было возможно, этот день был бы равен всей жизни. Я бы провела этот день с вами, я делала бы то, что больше всего люблю. Смеялась, общалась, слушала и понимала. Я бы любила, любила, любила. Я превратила бы все дни в сегодня, и провела его с вами, и никогда не боялась бы завтра, того завтра, когда меня не будет рядом с вами. Когда это страшное завтра придет к нам, помните, пожалуйста, что я не хотела вас покидать и что каждую секунду, когда мы были вместе, я была счастлива».

* * *

— Это ты написала? — спросил Адам на поминках. Мы оба пили чай с молоком, но ни один из нас не притронулся к бутербродам.

— Нет.

Мы оба надолго замолчали, я ждала, что он спросит, кто же тогда это написал, и готова была рассказать ему, но он, к моему удивлению, так не задал этого вопроса.

— Я думаю, мне надо съездить к отцу в больницу, — вдруг сказал он.

Мне этого было достаточно.

* * *

Отец Адама лежал в частной клинике Святого Викентия. Он попал сюда месяц назад на короткое обследование печени, однако пришлось задержаться. Мистер Бэзил самый отъявленный грубиян в мире, но, хотя без него жизнь в отделении стала бы куда проще, персонал прикладывает все усилия, чтобы не дать ему умереть. Каждый, кто входит к нему в палату, подвергается риску получить оскорбление — словесное, в случае врачей и старшего медперсонала, и физическое, в случае молоденьких, но «зрелых» медсестер. Что до «незрелых», то им приходится совсем несладко, в одну из них этот милый человек как-то запустил ночным горшком: она помешала ему говорить по телефону. Ухаживать за ним позволено лишь нескольким сестрам, и они притворяются, что действуют по его указке. Он уверен, что женщины вообще больше пригодны для подобной работы: они умеют выполнять много задач разом, они холодны и деловиты, а главное, они из кожи вон лезут, чтобы доказать, что ничем не хуже мужчин. У мужчин много интересов, вот и глаза бегают, а ему нужны те, кто готов полностью сосредоточиться на одном — на нем. Он хочет и должен поправиться. У него многомиллионный международный бизнес, и, пока врачи приводят его в норму, он будет им управлять из этой палаты, превращенной в нервный центр компании «Бэзил Конфекшенри».

Мы шли следом за сестрой-хозяйкой, которая везла мистеру Бэзелу обед. Она распахнула дверь в палату, и я успела разглядеть старика с легкими, как паутинка, седыми кудрями и длинной седой бородой, начинавшейся от подбородка. Щеки у него были чисто выбриты. Борода заканчивалась острым, как наконечник стрелы, клином, который, кажется, был нацелен точнехонько в преисподнюю.

Меньше всего это было похоже на больничную палату. Три лэптопа, факс, айпад, десяток смартфонов и айфонов — более чем достаточно для одного старика и двух помощниц, устроивших у его постели нечто вроде рабочего совещания. Нет, в этой комнате ничто не наводило на мысли о смерти, напротив, все здесь говорило о живой, кипучей деятельности, яростно, страстно отвергающей саму возможность угасания. Ее обитатель не закончил свои счеты с жизнью, он был готов сражаться дальше.

— Я узнал, что в самолетах подают упаковки «Бартоломью», — отрывисто сказал он, обращаясь к помощнице постарше. — Небольшие порции, дают абсолютно всем, даже в эконом-классе.

— Да, они подписали контракт с «Эйр Лингус». На год, насколько мне известно.

— А почему они не подают продукцию «Бэзил»? Это абсурд — «Бартоломью» у них есть, а нас нет. Кто отвечает за этот косяк? Мэри, твоя лажа? Поразительно, сколько раз говорил — держи руку на пульсе! Ты так занята со своими гребаными лошадьми, что я начинаю волноваться, как бы они из тебя остатки ума не вышибли.

— Разумеется, я говорила с «Эйр Лингус», мистер Бэзил, и неоднократно за последние несколько лет, но они считают, что «Бартоломью» более престижная марка, а мы — семейный бренд. Наши товары можно приобрести…

— Не наши, а мои, — перебил он.

Она невозмутимо продолжала, будто он и не сказал ничего:

— …во время полета, что приносит нам доход в… — Она зашелестела бумагами в поисках точной цифры.

— Вон! — неожиданно рявкнул он во всю силу своих легких, так что все аж подпрыгнули, за исключением хладнокровной, уравновешенной Мэри, которая и на этот раз сделала вид, что ничего не заметила. — У нас совещание, надо было сначала позвонить. — Как он вообще заметил, что мы вошли, уму непостижимо. Стояли себе скромненько в углу, почти закрытые ширмой и тележкой с едой.

— Пойдем, — сказал мне Адам, круто развернувшись на каблуках.

— Подожди. — Я ухватила его за руку. Встала в дверях, заблокировав выход. — Мы сделаем это сегодня, — сказала я шепотом.

Сестра-хозяйка поставила поднос с едой на стол перед мистером Бэзилом.

— Это что? Похоже на дерьмо.

Женщина устало вздохнула, видимо, привычная к его нападкам.

— Это картофельная запеканка с мясом, мистер Бэзил. — Она говорила с сильным дублинским акцентом, а потом вдруг сменила тон на псевдосветский и весьма саркастически добавила: — В сопровождении салата латука и помидоров черри, в сопровождении куска хлеба с маслом. На десерт желе и мороженое, за чем последует ваша клизма — так что, пожалуйста, позовите потом сестру Сью. — Сладко улыбнулась на одну наносекунду, а затем лицо ее вновь обрело обычное хмурое выражение.

— Дерьмовая запеканка с дерьмом, вот что это такое, а салат смахивает на траву. Я что, по-твоему, похож на лошадь, Мэг?

У сестры-хозяйки не было на халате бейджика. Так что, несмотря на оскорбления, она могла бы чувствовать себя польщенной, что он запомнил, как ее зовут. Если, конечно, ее зовут не Дженнифер.

— Нет, мистер Бэзил, вы, безусловно, не похожи на лошадь. Вы похожи на тощего, злобного старикашку, которому надо поесть. Так что глотайте.

— Вчерашний обед был похож на нормальную еду, а на вкус оказалось полное дерьмо. Может, это дерьмо на вкус окажется съедобным.

— И есть надежда, что сегодня клизма поможет вам избавиться от дерьма, — сказала она, забрала поднос с остатками прошлой трапезы и пошла к двери с гордо поднятой головой.

Мне почудилось, что мистер Бэзил улыбнулся, но если и так, то улыбка проблеснула лишь на миг и тут же исчезла. Голос у него был скрипучий, слабый, но властный. Если он таков на смертном одре, можно только гадать, каков же он был у себя в офисе. И дома. Я посмотрела на Адама, но лицо его было непроницаемо. Эта встреча очень важна, мне нужно, взывая к отцовским инстинктам, убедить мистера Бэзила, что преступно заставлять сына возглавить дело, к которому не лежит его душа. В эту корзину я сложила все яйца. И уже начала опасаться, что они побились еще до того, как мы переступили порог этой комнаты.

— Вообще-то идите сюда, — скомандовал он.

Мэг встала в дверях.

— Не вы, а вот эти двое.

Мэг дружески похлопала меня по руке, проходя мимо, и мягко сказала:

— Он настоящий мудила.

Мы с Адамом подошли к кровати. Отец с сыном не сказали друг другу ни единого нежного слова, даже не поздоровались.

— Что это вы должны сделать сегодня? — резко спросил он.

Адам смутился.

— Я же слышал: «Мы должны сделать это сегодня», — передразнивая меня, прошептал мистер Бэзил. — Ну что вы уставились с таким удивлением? Со слухом у меня все в порядке, я здесь из-за больной печенки. А хуже того, у меня рак, но прежде чем я сдохну от него, меня угробит здешняя жратва! — Он отпихнул поднос с едой. — Не понимаю, почему бы им не выпустить меня отсюда помирать на свободе. У меня еще масса дел. — Он повысил голос: в палату вошла врач в сопровождении двух стажеров.

— Похоже, вы и так уже заняты дальше некуда, — заметила она. — В палате не должно одновременно находиться более двух посетителей. — Она осуждающе посмотрела на нас, точно это мы были виноваты, что рак развивается так быстро. — По-моему, я говорила, мистер Бэзил, вам нужен покой.

— А я, по-моему, говорил вам — подите к черту.

Воцарилось долгое напряженное молчание, и меня вдруг стал разбирать смех.

— Целый день ждешь гребаного врача, и тут наконец заявляются аж три разом. Чему обязан удовольствием видеть вашу компанию? Неужто тем тыщам, которые я плачу ежедневно, чтобы вы меня игнорировали?

— Мистер Бэзил, попрошу вас выбирать выражения. Если вы чувствуете себя более раздраженным, чем обычно, возможно, придется подкорректировать курс лечения.

Он пренебрежительно махнул бледной худой рукой.

— Даю вам пять минут, а затем — я настаиваю — мистер Бэзил должен побыть один, — твердо заявила она. — И тогда мы с ним побеседуем.

Она развернулась и ушла в сопровождении своих оруженосцев, суетливо семенивших следом.

— Теперь придет через неделю, опять наговорит какую-нибудь херь пустопорожнюю. А вы кто такая? — требовательно спросил он.

Все обернулись ко мне.

— Кристина Роуз. — Я протянула ему руку.

Мистер Бэзил поглядел на нее, поднял руку, в которую была воткнута прозрачная трубочка, и, вяло ответив на мое пожатие, спросил у Адама:

— Мария про нее знает? Никогда не думал, что ты можешь крутить с двумя сразу, ты же лапочка. На задних лапочках. Роуз — что это за фамилия? — Он снова повернулся ко мне.

— Мы думаем, она происходит от фамилии Розенберг.

Он оглядел меня с ног до головы, затем перевел взгляд на сына.

— Мне нравится Мария. Мало кто нравится, а она — да. И Мэг, которая еду приносит, тоже. Мария умница. Когда она займется настоящим делом, то далеко пойдет. А эти ее «Ред Липс» — дерьмо. Звучит как порнуха.

Я ничего не могла с собой поделать и громко рассмеялась.

Мистер Бэзил несколько удивился, потом продолжал, глядя на меня:

— Когда она возьмется за ум и перестанет заниматься комиксами…

— Анимацией, — поправила я, чувствуя себя обязанной как-то поддержать реноме Марии.

— Да насрать, чем она сейчас занимается, главное, она своего добьется. И сможет помочь тебе в работе, потому что, Господь свидетель, ты и на пивоваренном заводе не сумеешь устроить пьянку.

— Тогда зачем же вы хотите, чтобы он встал во главе компании? — спросила я, и все дружно обернулись ко мне.

Они были сильно удивлены, и мистер Бэзил тоже, но он не из тех, кого можно сбить с толку. Он ни на секунду не выпускает вожжи из рук и никому не дает править.

— Это что, большой секрет? — шепотом спросила я у Адама.

Он покачал головой, с тревогой глядя на меня.

— Тогда в чем дело? — Я оглянулась, не понимая, что сделала не так.

Женщина по имени Мэри отошла от кровати, и та, что помоложе, последовала ее примеру.

— Мы оставим вас, мистер Бэзил. Будем снаружи, если понадобимся.

Он не ответил. Мэри колебалась, не зная, уйти или остаться.

— Скажите, откуда вы знаете моего сына?

— Мы друзья, — немедленно встрял Адам.

— А, он умеет разговаривать, — фыркнул его отец. — Ну тогда скажи мне, Адам, почему тебя ни разу не видели в офисе с воскресенья. Очевидно, ты был в Дублине. Я бы заметил, если б ты заходил сюда, однако ты здесь не появлялся. Если ты собираешься тратить время, развлекаясь со шлюхами, то занимайся этим в…

— Он не развлекался…

— …в свободное время. Я не люблю, когда меня перебивают, спасибо, миз Роуз.

— Есть одна тема, которую я хотела бы обсудить с вами с глазу на глаз, — сказала я. — Адам, ты тоже можешь выйти, если хочешь.

Мистер Бэзил посмотрел на двух женщин, стоявших в некотором отдалении от кровати. Они явно предпочли бы уйти, и поэтому он решил, что им следует остаться.

— Я доверяю Мэри больше, чем самому себе. Она с нами с тех пор, как я возглавил компанию сорок лет назад, и знает моего сына с пеленок, из которых он, похоже, все никак не выберется. Все, что вы намерены сказать, можете говорить при ней. Во второй даме я не столь уверен, но Мэри о ней высокого мнения, так что дам ей шанс. Короче, говорите, зачем пришли.

Та, что помоложе, в замешательстве опустила голову. Я придвинула к себе стул и села рядом с кроватью. «Как сообщить деликатную новость умирающему старику». Этот старик не заслуживал никакой деликатности, поскольку сам ни к кому ее и близко не проявлял. Ну, коль скоро Адам не готов прямо говорить сам за себя, сделаю это вместо него. Разберусь с этим раз и навсегда. Я привыкла говорить честно, без обиняков и не стала бы затрагивать эту проблему, если б не считала, что она жизненно важна. А проблема, несомненно, жизненно важна для Адама. Если чье-то поведение отрицательно влияет на вашу жизнь, вы должны обсудить это, назвать вещи своими именами, выработать решение. Общение — ключ к таким ситуациям, а его-то как раз и нет между отцом и сыном. Я чувствовала, что Адам слишком сильно боится своего авторитарного отца, значит, придется мне действовать вместо него.

Я говорила решительно и твердо, глядя старику прямо в глаза:

— Мне известно, что вы скоро умрете и хотите поставить Адама во главе компании, чтобы контроль над ней не перешел к вашему племяннику. Мы здесь, чтобы обсудить это.

Адам вздохнул и закрыл глаза.

— Заткнись, — рыкнул мистер Бэзил, хоть тот ничего и не сказал. — Мэри, Патриция, выйдите, пожалуйста. — Он даже не удостоверился, что они ушли, а неотрывно смотрел на меня.

Я ободряюще улыбнулась Адаму, но он никак не отреагировал, только подбородок слегка выпятил.

Вид мистера Бэзила не оставлял сомнений: я последний человек на свете, с которым он хотел бы все это обсуждать.

— Миз Роуз, у вас неверные сведения. Я не хочу, чтобы Адам возглавил компанию. Лавиния всегда стояла первой в списке кандидатов, она должна была унаследовать дело, для которого, уж поверьте, подходит куда больше, чем мой сын, но она в Бостоне.

— Да, я слышала, что она украла несколько миллионов у своих друзей и семьи. — Надо было поставить его на место. — Дело в следующем: Адам не хочет этой должности.

Я замолчала. Он ждал, что я добавлю что-то еще, но напрасно. Все было сказано. Угодливых расшаркиваний и вежливых объяснений старик не заслуживает.

— Вы думаете, я этого не знаю? — Он перевел взгляд с меня на Адама. — Это было замышлено как великое откровение?

Я нахмурилась. Разговор пошел не так, как я планировала.

Мистер Бэзил рассмеялся, но это был невеселый смех.

— Мой сын и не скрывает, что абсолютно не интересуется ничем, что я делаю. С тех пор как он научился говорить, он говорит только о вертолетах, а последние десять лет якшается с этой чертовой Береговой охраной. Но меня не волнует, хочет он возглавить компанию или нет, и не волнует, насколько несчастным это его сделает. Это ничего не меняет, все будет так, как должно быть. Владеть и управлять компанией должен человек с фамилией Бэзил. Так было, так есть и так будет. Но не Найджел Бэзил. Этому не бывать. Только через мой труп. — Похоже, он не заметил, сколько иронии содержит эта фраза. — Мой дед, мой отец и я сам вкалывали изо всех сил, чтобы наш бизнес процветал, мы переживали взлеты и падения, и никаким нахальным сучкам с длинным болтливым языком и маленьким тупым мозгом не удастся мне напакостить.

У меня отвалилась нижняя челюсть. Тэк-с, еще одно яйцо в корзине кокнулось.

— Довольно, отец, — твердо сказал Адам. — Не разговаривай с ней в таком тоне. Она вовсе не хочет никому напакостить, а просто решила сказать тебе о том, чего ты, как ей казалось, не знаешь. Вообще-то она, наоборот, хочет помочь.

— А почему она говорит от твоего имени? — Он вопросительно глядел на нас обоих. — Адам, тебе пора взрослеть и самому решать проблемы. — Тон его стал жестким и неприятным. Не пародийно злобным, а на самом деле угрожающим. Глаза его превратились в узкие клинки, губы вытянулись в тонкую жесткую линию: — А он сообщил вам, что не получит ни пенни, то есть вообще абсолютно ничего, до тех пор пока не проработает в компании десять лет? Жив я буду или сдохну, он не получит ни шиша. Я думаю, это должно его стимулировать.

Адам молча уставился в стену, лицо его было непроницаемо.

— Нет, он мне этого не сказал, — ответила я. Злобный старикашка окончательно вывел меня из себя. — Но я не думаю, что деньги для него хоть сколько-нибудь важный аргумент. Мистер Бэзил, если ваша компания значит для вас больше, чем благополучие родного сына, то почему бы вам хотя бы ради нее не поступить разумно? Я поняла, это семейный бизнес, он передается от отца к сыну и так оно идет из поколения в поколение, поняла, что вы вложили в компанию всю свою жизнь, кровь, пот, слезы и прочая — теперь вам нужен кто-то, кто продолжит ваше дело после вас. Но оно не будет процветать под началом Адама, он не болеет за него душой. Если вы печетесь о своем наследии, найдите того, кто будет его любить и приумножать подобно вам.

Он оглядел меня с холодным презрением и повернулся к Адаму. Я ждала очередной злобной тирады, но он, к моему удивлению, заговорил очень спокойно:

— Мария поможет тебе. Когда надо будет принимать трудные решения, советуйся с ней, обсуждай все проблемы. Давно, когда я только возглавил компанию, не было ни единого дня, чтобы я не советовался с твоей матерью. Понимаешь, я всегда спрашивал ее мнение. А у тебя к тому же будет Мэри — она моя правая рука, мой незаменимый помощник. Думаешь, тебе все придется делать самому? Нет, это не так. — Он умолк, видно было, что он вдруг очень устал. — Но только не подпускай Найджела, это невозможно, пойми.

— А Мария-то сейчас слишком занята, чтобы ему помогать. Все силы тратит в постели с Шоном.

Ошарашенные этими словами, мы все обернулись к двери. Тот, кто их произнес, был молод, хорош собой, и в нем явно читалось фамильное сходство с Бэзилами — тот же волевой подбородок, те же голубые глаза. Но у него были темные волосы, а главное, темная душа. По мне, так от него исходили мерзкие флюиды.

Наслаждаясь произведенным эффектом, он издевательски задрал бровь, сунул руки в карманы и лениво подошел к нам.

— Найджел, — процедил Адам.

— Привет, Адам. Привет, дядя Дик.

В этот момент я почти посочувствовала мистеру Бэзилу. Что может быть хуже, чем враг у твоей постели — а ты лежишь беспомощный, жалкий, в дурацкой пижаме в цветочек? Вот оно что, его, оказывается, зовут Дик. И все же он не вызывал жалости.

— Какого черта ты сюда явился? — Адам выглядел так, словно собирался его треснуть.

— Я пришел навестить своего дядю и, похоже, попал очень удачно — мы ведь с тобой не успели договорить на той неделе, тебе понадобилось срочно куда-то уйти.

— Вы встречались друг с другом? — У мистера Бэзила стало такое лицо, как будто его ударили в самое сердце.

— Адам пришел ко мне поговорить насчет того, чтобы я возглавил «Бэзил Конфекшенри». Ему нравится эта идея: объединить имена Бартоломью и Бэзил в одном названии. Наконец можно будет воздать дедушке должное — вы не находите? — Он мерзко ухмыльнулся.

— Ты лжешь! — в ярости заорал Адам.

Он оттолкнул меня и бросился к своему кузену, схватил его за кашне и протащил через всю комнату, а потом с размаху впечатал в стенку. После чего вцепился ему в горло и принялся душить.

— Адам, — испуганно бормотала я, пытаясь не впадать в панику.

— Сволочь ты лживая, — повторял Адам сквозь зубы, не обращая внимания на яростное сопротивление Найджела, у которого на лбу вздулись вены. Как он ни старался оторвать руки Адама от своего горла, ничего не получалось, тот был сильнее. Тогда он вцепился Адаму в нос и начал раздирать ему ноздри.

— Адам!

Я вскочила и хотела броситься к ним, чтобы как-то разнять, но все же побоялась встревать в драку. Оглянувшись на мистера Бэзила, я увидела, что он в бешенстве, но что он мог сделать — немощный старик на больничной койке? Он вдруг захрипел и начал задыхаться.

— Мистер Бэзил, что с вами? — Я подбежала к кровати и нажала кнопку вызова медсестры.

В глазах у него стояли слезы.

— Он этого не делал, — твердо сказала я. — Адам не такой человек.

Старик всматривался мне в лицо, силясь понять, не обманываю ли я его.

— Он ни за что бы так не поступил, — повторила я и в отчаянии, как ненормальная, беспрерывно стала жать на кнопку. Когда в палату ворвалась охрана, Адам с Найджелом уже катались по полу. Охранники немедленно оторвали Адама от кузена, и, пока они держали его, заламывая руки за спину, Найджел размахнулся и со всей силы ударил — сначала в челюсть, потом в живот.

Адам согнулся пополам.

* * *

— Все, похоже, тебе придется завязать с карьерой модели, — слабо пошутила я, смазывая его разбитую губу мазью.

Он улыбнулся, и из нее снова пошла кровь.

— Эй, не смейся, ты нам весь пол дома заляпаешь. — Я приложила бинт к его губе.

— Не буду, — вздохнул он. Потом вдруг вскочил, отпихнув мою руку, и злобно напрягся. — Пойду-ка я в душ.

Я хотела было извиниться, сказать, что я дура и ничего у меня не получается. Я пыталась сделать как лучше, но только еще больше все испортила. После нашего обеда в ресторане у него разболелся живот, прогулка в парке закончилась тем, что его забрали в полицию, поездка на машине — встречей с наркодилерами и автогонками, а попытка поведать его отцу всю правду — разбитой физиономией.

Прости.

Но я ничего ему не сказала. Все было без толку и не важно. Я до посинения извинялась, когда мы ехали домой из больницы. Пыталась представить дело так, будто в конечном итоге все к лучшему, говорила, что мы прояснили ситуацию и находимся на верном пути, но все это, в общем, была чушь. Правда в том, что я неправильно оценивала происходящее. Я думала, он боится признаться отцу насчет компании, а мистер Бэзил, оказывается, прекрасно знал, что его сын не хочет там работать, но плевать хотел на это. С моей стороны было наивно и глупо надеяться, что я сумею разом решить проблему, с которой Адам не мог справиться долгие годы. Он испробовал все возможности, прежде чем пришел на Хафпенни — от полной безысходности. Мне следовало об этом знать, и тот факт, что я даже об этом не подумала, заставлял меня мучиться от стыда и раскаяния. Понятно, что больше он меня не желает слушать. Все мои слова — пустой звук. И все мои извинения ему не нужны.

* * *

В четыре утра я сбросила на пол пуховое одеяло и была вынуждена признать, что заснуть мне не удается.

— Ты спишь? — спросила я в темноту.

— Нет, — ответил он.

Я улыбнулась.

— Я там тебе положила записку на кофейном столике. Посмотри.

Он зашебуршился, встал и подошел к столу:

— И что это за хрень?

— Ну читай.

— «Самые лучшие, самые прекрасные вещи нельзя ни увидеть, ни даже потрогать — они постижимы лишь сердцем». Хелен Келлер^[6]. — Он помолчал. Потом фыркнул.

— «Когда настает самая черная полоса, зоркий глаз видит вдали свет». Аристотель Онассис, — процитировала я по памяти, снова накрывшись одеялом.

Он никак не отреагировал. Наверное, сейчас порвет мой листок или начнет по обыкновению иронизировать.

— «Поверь, что ты это сделаешь — и ты наполовину уже это сделал». Теодор Рузвельт, — продолжала я.

— Не ссы против ветра, — отозвался Адам.

Я нахмурилась.

— Этого там нет.

— Не покупай телескоп, просто подойди поближе — и все увидишь.

Я улыбнулась.

— Никогда не ешь желтый снег. Не кури. Носи лифчик. Ни с кем не встречайся взглядом, когда сосешь леденец на палочке.

Я захихикала в подушку. Он умолк.

— Ладно, поняла. По-твоему, все эти изречения — лабуда. Но тебе стало лучше?

— А тебе?

Я рассмеялась.

— Вообще-то да.

— Мне тоже. — Он сказал это негромко и ласково.

Я представила, что он улыбается, во всяком случае, я на это надеялась.

— Спокойной ночи, Адам.

— Спокойной ночи, Кристина.

Я мало спала этой ночью, мне не давала покоя одна мысль: осталось восемь дней.

Глава XIV

Как испечь пирог в подарок и насладиться им сполна

Детектив Магуайр сидел напротив меня в допросной полицейского участка на Пирс-стрит. Глаза у него были красные, под глазами набрякли мешки. Вид такой, будто он провел ночь на бурной вечеринке. Я понимала, что это не так. Он очень неохотно согласился со мной встретиться, заранее предупредив, что сначала сам выслушает, что у меня на сей раз стряслось, а уж тогда решит, привлекать ли к делу своих коллег. Я так поняла, что он выступит в роли своего рода фильтра и, если моя жалоба того не заслуживает, не станет попусту тратить время полицейских. На лбу у меня выступила испарина. В комнате стояла удушающая жара, ни окон, ни вентилятора там не было. Если б я была подозреваемой, то немедленно призналась в чем угодно, лишь бы побыстрей оттуда выйти. Хорошо хоть, мне удалось настоять, чтобы он оставил дверь открытой и я могла краем глаза присматривать за Адамом.

— Это у вас хобби такое — возиться с самоубийцами? — спросил Магуайр, когда я пришла в участок вместе с Адамом.

— Я помогаю ему трудоустроиться, — отрезала я. Нельзя сказать, что это была уж совсем неправда.

Посмотрев за дверь, я удостоверилась, что Адам все еще там. Видно было, что он устал и ему скучно, но, главное, он был на месте.

— Взяли работку на дом, а теперь притащили с собой сюда? — осведомился он.

— А вы вообще дома не бываете? — хмыкнула я.

И только тогда поняла, что он почти готов был открыться, а моя язвительность вынудила его снова захлопнуть створки. Он вернулся к роли представителя закона и поерзал на стуле, явно ругая себя за то, что едва не проявил слабость.

Мне стало неловко, я вдруг поняла, что мне проще общаться с жестким Магуайром. Не хотелось расслабляться и посвящать его в свои личные обстоятельства.

— Ладно, давайте еще раз. Значит, вы считаете, что мужчина в черной кожаной куртке и свитере с отвисшим воротом, возможно, выходец из Восточной Европы, разбил ваше лобовое стекло клюшкой для хоккея на траве, потому что вы, возможно, оказались свидетелем сделки по продаже наркотиков между этим мужчиной и людьми в черной машине с затемненными стеклами — о которых вы ничего конкретного не запомнили. Все это было на сельской дороге, которая находится неизвестно где, — вы этого не знаете, потому что играли в «дорожные потеряшки». Я правильно излагаю? — Голос у него был утомленный.

— Только машина не моя, а моей подруги Джулии, а в остальном все верно.

Я пришла заявить об этом спустя три дня после происшествия, потому что помогала Амелии с похоронами, а еще потому что была занята проблемами Адама, но в первую очередь — я всячески избегала общения с Магуайром, однако в итоге поняла, что, кроме него, мне обратиться не к кому.

— Почему вы сказали «возможно, из Восточной Европы»?

— Ну, у него был такой вид, — неопределенно пояснила я, жалея, что вообще об этом упомянула. — Здоровенный, с тяжелым подбородком, широкоплечий. Но когда он взял клюшку для ирландского хоккея, в нем появилось что-то местное… — Я запнулась и покраснела, а Магуайр насмешливо кивнул.

— То есть если б он взял топор, то стал бы русским, а бейсбольную биту — американцем? А достань он палочки — превратился бы в китайца, так, что ли? — Он ухмыльнулся, довольный своей шуткой.

Я проигнорировала его насмешки.

— Кто-нибудь еще может подтвердить ваш рассказ?

— Да, Адам может.

— Самоубийца?

— Несостоявшийся.

— А есть какие-нибудь еще свидетели, которые не пытались покончить с собой за пять минут до происшествия?

— Он пытался это сделать за пять дней до того. А кроме нас все видела моя племянница.

— Мне нужны ее данные.

Я немного поразмыслила об этом.

— Хорошо. Записываете?

Он лениво достал ручку и открыл новую страницу в блокноте, который был девственно чист, если не считать моих показаний, записанных им за последние десять минут.

— Диктуйте.

— Ее зовут Алисия Роуз Талбот, вы найдете ее в детском саду «Веселые обезьянки» на Вернон-авеню в Клонтарфе.

— Она там работает?

— Нет. Она туда ходит. Ей три года.

— Вы издеваетесь, черт подери? — Он отшвырнул ручку.

Адам встревоженно заглянул в комнату.

— Нет, но мне кажется, вы надо мной издеваетесь. По-моему, вы не воспринимаете все это всерьез.

— Слушайте, я привык искать простые объяснения, в них обычно и содержится истина. А в вашей истории про русских наркодилеров, бегающих с хоккейными клюшками по пустынным проселкам, столько всяких нестыковок и неувязок, что я сомневаюсь, реальна ли она вообще.

— Но это было!

— Возможно.

— Было.

Он промолчал.

— И каково же тогда простое объяснение? — спросила я.

— Я знаю, что вы ушли от мужа.

От удивления я чуть не поперхнулась. Вот уж не думала, что разговор пойдет об этом.

— Это было в ту ночь, когда первый пытался застрелиться, — услужливо напомнил он.

— Какое отношение ко всему этому имеет, когда я ушла от мужа?

Он потер колючий, покрасневший от постоянного бритья подбородок. Надо бы ему, что ли, смягчающим кремом пользоваться. С полминуты он молча меня разглядывал, так что и правда почувствовала себя как на допросе.

— А это как-то было связано с тем самоубийцей?

— Нет… да… может быть, — запинаясь, пробормотала я, не желая говорить правду. — Зачем вам это?

— Затем. — Он поерзал на стуле и принялся барабанить пальцами по раскрытому блокноту. — Я уже давно на этой работе, и — спросите у любого специалиста — нельзя допускать, чтобы рабочие проблемы влияли на семейную жизнь.

Я изумилась и хотела сказать что-нибудь резкое, но потом прикусила язык. Судя по всему, ему нелегко было это выговорить.

— Я ушла не из-за того, что случилось с Саймоном. Но все равно спасибо. За совет.

Он молча смотрел на меня, потом наконец перешел к сути:

— Как вы считаете, ваш бывший муж мог иметь отношение к разбитому стеклу?

— Ни в коем случае.

— Откуда вы знаете?

— Потому что он не такой человек. Он слишком бесстрастный. Из него даже футбольный болельщик не вышел — не хватает эмоций для сопереживания. А друзья как-то подарили ему на день рождения флюгер, чтоб держал нос по ветру, ведь своего мнения у него просто нет. Честно, если б вы его знали, вам бы и в голову не пришло это обсуждать. Давайте двигаться дальше.

— Как он воспринял ваш уход?

— Господи, Магуайр, ну это вообще не ваше дело, — завопила я и вскочила со стула.

— Это дело о разбитом стекле, — спокойно заметил он. — У нас есть брошенный муж, обиженный и, я думаю, негодующий. Возможно, пока вы были вместе, он вел себя тише воды, но вы не представляете, как иногда меняются люди. Как будто рычажок повернули — и бац, другой человек. От него поступали какие-то угрозы за последние несколько недель?

Он правильно расценил мое молчание.

— Но ведь машина-то не моя, — пыталась возразить я. — Он это знает. Зачем вредить другому человеку, не мне?

— Машина вашей подруги, это я понял. Но ездите на ней вы. А он сейчас не очень рационально мыслит. Кстати, как он относится к этой Джулии? Ничего вам о ней не говорил?

Я вздохнула, вспомнив голосовые сообщения, и посмотрела на Адама, который внимательно нас слушал. Он кивнул, призывая меня рассказать об этом Магуайру.

— Черт. — Я устало потерла лоб. — Ладно, тогда не буду писать заявление. Сама оплачу ремонт. — Я нервно ходила по комнате взад-вперед.

— Тем не менее я бы хотел с ним потолковать.

— Не надо! — Я остановилась. — Серьезно, он впадет в дикую ярость, если узнает, что я вам сказала.

— Похоже, он уже впал в дикую ярость. Я бы хотел быть уверен, что больше он этого делать не станет.

— Пожалуйста, не надо с ним общаться.

Он вздохнул и тоже встал из-за стола.

— С чего началось? Со злобных звонков по телефону? Или сперва они были жалобные? А потом пошли оскорбления? Теперь он разбил вам машину.

— Джулии.

— Да наплевать кому. Поймите, следующим пунктом в его программе вовсе не будет попить с вами чаю с печеньем.

— Но тот русский…

— Тот русский ни при чем. Дома с вами кто-нибудь живет?

Мне не понравился этот вопрос, и я не знала, как ответить. Вместо этого покраснела, раздумывая, сказать ли ему про Адама. В итоге не сказала ничего, но заметила, как Магуайр с Адамом понимающе переглянулись.

— Хорошо. — Магуайр, казалось, успокоился, что я буду в безопасности. Выходя из кабинета, добавил: — Но все же подумайте и дайте мне знать, если захотите, чтобы я с ним пообщался.

— Простите, что отняла у вас время, — смиренно сказала я ему в спину.

— Я уж привык, Роуз, — отозвался удалявшийся по коридору Магуайр.

* * *

— Черт, — выругалась я, закончив разговор. — Звонили насчет машины, хотели посмотреть ее. — Как думаешь, быстро стекло поменяют?

Адам сидел на кухонной стойке, болтал ногами и наблюдал за мной.

— Быстро. Не переживай из-за этого. Я знаю парня, который прекрасно все сделает. Сейчас ему позвоню.

— Это было бы замечательно. Спасибо тебе. Сколько это будет стоить? — В ожидании ответа я нервно потерла ноготь.

— Да немного. И я уверен, у твоей подруги есть страховка, так что волноваться не о чем.

— Я ни за что не собираюсь говорить об этом Джулии. Надо все сделать так, чтоб она ничего не узнала. Сколько это стоит?

— Кристина, расслабься. Это всего лишь стекло, ну треснуло и треснуло. Может, камень вылетел из-под чьего-то колеса, и готово дело.

— Мой чертов бывший муж расхреначил его всмятку, — возразила я. — Есть разница.

— Только не для ремонта. И так и этак — надо менять стекло. Думаешь, это он?

— Не знаю. Магуайр, кажется, в этом не сомневается, но я как-то не могу себе представить, что Барри на такое способен.

Он помолчал, глядя на улицу, словно проверял, не угрожает ли мне оттуда опасность. Приятно, что он готов защищать меня.

— Я сам заплачу за ремонт, — вдруг заявил он.

— Ни в коем случае, абсолютно исключено. Что за дурацкие идеи, Адам, — рассердилась я. — Я вовсе не поэтому попросила тебя помочь. Мне нужен автомеханик, а вовсе не милостыня.

Он закатил глаза.

— При чем тут милостыня? В любом случае я должен тебе за то, что ты для меня делаешь.

— Адам, я это делаю не за деньги. Я пытаюсь спасти твою жизнь. И ты, живой, будешь для меня самым лучшим вознаграждением. — Я чуть не расплакалась и отвернулась, чтобы он этого не заметил.

— Но ты отменила все встречи на полмесяца. Я тебе должен.

— Я к этому отношусь по-другому.

— Знаю. Потому что ты добрый человек. Ну так позволь кому-то проявить доброту и по отношению к тебе. У тебя сейчас не самый легкий период в жизни, я бы даже сказал, на редкость паршивый, и что-то я не заметил, чтобы тебе кто-нибудь помогал. Никто пока не бежит на выручку маленькой мисс Выручалочке.

Меня очень удивили его слова, я моментально забыла про деньги. Мои родственники, может, и странноватые, но, если что, они бы никогда меня не бросили в беде. Амелия сейчас, конечно, и без того занята. Джулия в Торонто, а остальные… Ну, я привыкла думать, что они просто из вежливости не навязываются, дают мне возможность прийти в себя, однако теперь я вдруг усомнилась в этом. Похоже, они все же приняли чью-то сторону. Судя по всему, не мою. Я отогнала эту мысль прочь и вернулась к денежным проблемам. В конце концов пора мне поговорить об этом с Барри — пусть вернет то, что я клала на наш общий счет. Мы открыли его, чтобы копить на свадьбу и медовый месяц, а потом продолжали класть на него деньги на уплату за ипотеку. Я клала больше, чтобы ничего не тратить попусту. Сегодня утром Барри наговорил мне сообщение — он снял и ипотечные взносы, и мои дополнительные сбережения. Я проверила, правда ли это, и убедилась, что да. Не лучшая это была идея — класть деньги на карточку. Вот он и забрал все подчистую.

— Ну ладно, хочу тебя попросить кое о чем. Мне нужна твоя помощь, посоветуешь, что лучше подарить Марии?

— Конечно. — При одном упоминании ее имени на меня накатила волна неприязни. — Как насчет розовой губной помады?

Он прищурился, недоумевая — я действительно злюсь или это просто так прозвучало.

— Нет… — медленно протянул он. — Это не то, что я имел в виду. Понимаешь, у нее день рождения…

— Что?! — вскинулась я. — Когда у нее день рождения?

— Сегодня. Чего ты вдруг взъерепенилась?

— И ты мне только сейчас об этом говоришь? Адам, это же такой классный шанс! К нему надо было несколько дней готовиться!

— Я пытался сам придумать, что бы ей подарить, но все как-то не то. Понятно, что есть обычные подарки — драгоценности, украшения, поездки, — но это у нас уже было. А сейчас хочется чего-то особенного. Кроме того, я думал, ты не разрешишь мне с ней увидеться.

В этом он прав, но все равно я была недовольна, что он не предупредил меня заранее.

— Что ты ей подарил в прошлом году?

— Мы поехали в Париж. — Он посмотрел на меня, и я с трудом сумела скрыть раздражение, которое у меня вызывала Мария. — Но это было не слишком удачно. Во всяком случае, я не получил большого удовольствия.

— Почему? Что-то случилось?

— Ничего особенного. Но именно в тот момент сестре пришлось удрать из страны. Я только об этом и думал. А Мария решила, что я хочу сделать ей предложение. Однако все пошло наперекосяк… в общем, поездка не задалась.

Да, он не любит, когда кто-то уезжает. Расставания вызывают у него страх, мне надо иметь это в виду, когда мы с ним закончим наше сотрудничество. При этой мысли мне стало грустно.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, я просто задумалась.

Я пошла в спальню и взяла книжку, чтобы почерпнуть какой-нибудь полезный совет. Очередная глава была посвящена пользе занятий кулинарией. Нет, это не то, подумала я и раздраженно захлопнула ее. И вообще все не то. Ну чем нам может помочь приготовление обеда? Да, обеда для Марии… и не просто обеда, а праздничного…

— Адам, у тебя сохранились ключи от квартиры, где вы вместе жили?

— Да, а что? — Он встал на пороге моей спальни. Никогда он не переступает его, подсознательно не желая вторгаться в мое личное пространство. Мне нравилось это его уважительное отношение к идее границы.

Я было подумала, что можно приготовить что-нибудь изысканное и незаметно пронести в ее квартиру, но если там вдруг окажется Шон, то все пойдет насмарку.

— Хорошо бы узнать, где она будет в свой день рождения. Как бы это выяснить? Может, спросишь у кого-то из ее друзей? Но ненавязчиво, чтоб не привлекать внимания.

— У нас дни рождения в одну неделю, и обычно мы отмечали их вместе, — сердито сказал он. Потом выдохнул, чтобы сбросить раздражение. — Подруги ведут ее в «Эли Брэсери» на Гранд-Канале.

— А ты откуда знаешь?

Он сделал невинное лицо:

— Просто знаю.

— Адам, — грозно произнесла я, — тебя же просили: не общайся с ней!

— Я и не общался. Просто прослушал сообщения на голосовой почте Шона.

— Как же тебе, интересно, это удалось?

— Потому что Шон идиот, и он никогда не меняет пин-код. Я слушаю его сообщения начиная с понедельника.

Я потрясенно открыла рот.

— Никогда бы не подумала, что ты на такое способен.

— Значит, ты тоже никогда не меняешь пин-код.

Я мысленно отметила, что надо срочно это сделать.

— Не вижу разницы, ты же их все равно слушаешь. — Я вспомнила про то сообщение, которое он стер. Меня страшно мучило, что же там такое наговорил Барри, но спрашивать у Адама я больше не собиралась. В частности, потому что боялась — а вдруг он все же ответит. — Ладно. И что же ты узнал из этих сообщений?

— Ну, Шон переживает, что Мария отдалилась от него, он почувствовал это в воскресенье, когда я узнал про них двоих, но в последние дни это тревожит его все больше. Они временно не общаются — я так понял, она взяла паузу.

— Из-за тебя, — прошептала я.

Адам пожал плечами, но глаза его заблестели.

— Да, Адам! — Я подняла обе руки вверх.

Мы весело хлопнули ладонью об ладонь, а потом он обнял меня.

— Спасибо тебе, — прошептал он мне в ухо, а потом крепко обхватил вокруг талии.

Я чувствовала, как вздымается его грудь.

— Не за что. — Мне не хотелось отдаляться, но я высвободилась из его рук. — А теперь займемся делом.

— И что мы будем делать?

— Ну, дорогой мой, в прошлом году ты свозил ее в Париж, а в этом ты испечешь ей деньрожденьский пирог.

* * *

Замок Хоут, в котором проходят занятия знаменитой кулинарной школы, был построен в 1177 году. Здесь всегда полно народу, и эта пятница не стала исключением. Все, кто пришел сюда в тот вечер, разделились на пары — без различия по полу и возрасту. Три двадцатилетние девушки составляли отдельную группку, и когда мы с Адамом вошли в класс, они весело захихикали.

— Кристина! Привет! — радостно воскликнула незнакомая женщина — крупная, круглая, с сияющей улыбкой на милом добродушном лице. Я понятия не имела, кто она такая.

— Это же я, Элейн.

Тут до меня наконец дошло — это же дама-Дракула, я видела ее в книжном у Амелии, когда она замогильным голосом читала детям ужасную историю. Как я знала, она помогала Амелии в магазине после смерти матери.

— У меня здесь свидание, — прошептала она, чтобы ее кавалер не услышал. Но слишком громко, так что он все понял.

Я протянула ему руку и сразу поняла, что он гей.

— Я с ним познакомилась на курсах «Как влюбиться без памяти».

— На каких курсах?

— Ты что, не знаешь про них? Господи, да туда все девушки ходят, и многие мужчины тоже. Именно поэтому я туда и пошла, — потихоньку сообщила она.

Она хихикнула и гордо ткнула в него пальцем, а потом снова захихикала. И при этом хрюкнула, отчего в ужасе закатила глаза и зажала рукой рот. Двадцатилетние девицы расхохотались, и одна из них сказала что-то очень остроумное, глядя на Адама, а две другие вызывающе на него пялились. Он посмотрел на ту, что стояла поближе, и улыбнулся.

— А это Адам, — громко сообщила я, положив ему ладонь на рукав. — Адам, это Элейн. Она мне только что рассказала про курсы, на которые она ходит, называются, представь себе, «Как влюбиться без памяти».

— Ой, там потрясающе! У меня занятия ведет Ирма Ливингстоун, ну вы знаете, та, что пишет про… — она понизила голос, — про секс. Мы занимаемся в помещении при церкви…

— Подходяще, — кивнул Адам.

— Да, удобно, — согласилась Элейн, — и каждую неделю мы изучаем какой-нибудь новый прием — как знакомиться, как влюбляться, а потом его отрабатываем на своих однокурсниках.

— А здесь вы на домашнем задании? — спросил Адам.

— Нет, здесь у меня свидание, — решительно отрезала она.

Марвин слегка побледнел.

— И тебе надо к нам прийти. — Элейн шутливо пихнула меня в бок, но не рассчитала, и я едва не упала на Адама, который поспешно меня подхватил.

— Да, тебе обязательно надо туда пойти, — игриво заметил он, поддерживая меня за талию.

— Только вместе с тобой, — пробурчала я, и он перестал улыбаться.

— Я слышала, что вы с мужем… разбежались. — Элейн старалась говорить потише, но у нее это плохо получалось. Она смотрела на меня с нескрываемым сочувствием. — Я тут встретила твоего мужа, ну в смысле бывшего мужа, когда шла на работу. Он мне рассказал, что у вас произошло. И про то, что вы по-прежнему вместе играете в гольф. Я рада, что у вас все так по-дружески. У меня-то с Эймоном было по-другому. — Ее лицо помрачнело при воспоминании об этом нехорошем Эймоне.

— В гольф? — в недоумении переспросила я. — Но я не играю в гольф.

— Нет, играешь, — сказал Адам. — И он тоже. Последний мяч он забил сквозь твое лобовое стекло, забыла?

— А-а, ну да. Верно.

Значит, это все же был именно он.

Руководительница группы пригласила нас пройти к столу, и каждому выдали бейджик с именем, чтобы было проще общаться. Началась вводная часть, и наиболее ответственные ученики делали заметки, ну а мы с Адамом просто слушали, пока не пришла пора перейти к делу — то есть печь пирог. Адам закатал рукава и посмотрел на меня. В его взгляде явственно читалось: я здесь, потому что должен, а не потому что мне так хочется. Я молча взяла кусок масла и принялась обмазывать сковороду.

— Ну и что же вы сегодня изучали? — поинтересовался Адам у Элейн.

— Сегодня было занятие про то, как найти правильную причину, чтобы влюбиться, — ответила она очень серьезным тоном.

— Ого! И сколько стоят эти занятия? — язвительно осведомился он.

Элейн все же была не такая дура, чтобы не заметить его сарказма. Она подозрительно на него поглядела, а потом с вызовом заявила:

— Сто пятьдесят евро за десять недель. Но Ирма рекомендует два полных курса.

— Ну разумеется. — Он с пониманием кивнул. — Кристина, ты как думаешь, это нормально?

— Я расплатилась по всем счетам, связанным с любовью, так что моего мнения можешь не спрашивать. — Я пыталась ровно распределить муку по всей сковородке, смазанной маслом.

— Да нет, я про пирог, — усмехнулся он.

— А. Ну, она сказала, что мука не даст ему прилипнуть, а масло — подгореть.

Но у меня мука почему-то свалялась гнусными комочками. И вообще я не получала удовольствия от процесса, хотя всячески старалась убедить себя в обратном. Ну, черт возьми, не люблю я печь и готовить в принципе не люблю, так что вместо очередной «радости» жизни получалась «гадость».

— Ладно, теперь твоя очередь, давай взбей тесто. — Я отошла от стола, освобождая ему место, и вытерла руки полотенцем. Он насмешливо за мной наблюдал. — Что? Что ты так смотришь?

— Ничего. Гляжу, как ты наслаждаешься жизнью. — Он снова переключился на Элейн. — И что же, какие именно причины, чтобы в кого-то влюбиться, можно считать правильными?

Элейн отвернулась от своего спутника и принялась горячо объяснять нам, чему их научили на занятиях.

— Ирма говорит, что мы относимся к влюбленности как к чему-то волшебному, загадочному, что происходит с нами помимо нашей воли. Но это не так. Влюбленность — это совокупность нескольких факторов, событий, которые происходят с человеком.

Адам восхищенно присвистнул.

— И, как и все в этой жизни, они происходят, если ты хочешь, чтобы они произошли. А вот если сидеть дома на диване, то ничего не случится, никакой любви. Надо быть активным участником жизненного процесса. Ирма нам как раз и рассказывает шаг за шагом, как надо поступать, чтобы влюбиться.

— И как?..

— Ну, надо четко понять, чего ты хочешь, надо быть собой, расширять круг своего общения, быть реалистом, побольше смеяться, слушать окружающих, быть остроумным, делиться всякими секретами, получать от жизни радость. Она нас учит этому в классе, а потом мы тренируемся, выполняем задания.

— Какие же это задания?

— На прошлой неделе надо было пойти на свидание и отрабатывать навык слушания. Ты говоришь двадцать процентов времени, а восемьдесят процентов — слушаешь собеседника.

— Слушать — это теперь навык? — с улыбкой заметил Адам.

— Вы себе не представляете, как мало людей им владеют. Ну, в общем, я ходила на свидание с парнем из нашего класса, и у нас ничего не вышло. Мы же оба отрабатывали навык слушания, вот и молчали оба, как дураки.

Адам расхохотался от души.

— Шеф! Сосредоточьтесь на пироге, — добродушно призвала инструкторша, и Адам сделал серьезное лицо.

— А на следующем занятии у нас будет тема «Секреты», — восторженно прошептала Элейн. — Мы будем спрашивать друг друга: какой у тебя был самый ужасный момент в жизни, какое самое лучшее детское воспоминание, самый сильный страх, скрытые таланты, что ты делаешь, когда остаешься один… ну, в таком духе.

— Мм. Вот, значит, какое будет следующее занятие, — сказал Адам, искоса поглядев на кавалера Элейн, который готовил пирог сам, без ее помощи. Так же как и я — без помощи Адама.

Она радостно кивнула.

Адам, похоже, собирался отпустить очередную колкость, но удержался.

— Ну что ж, удачи, Элейн.

— Спасибо. И вам тоже, — улыбнулась она.

Он посмотрел на меня, потную и красную от возни с тестом, и улыбнулся.

— Ей предстоит узнать парочку секретов о Марвине, — прошептала я. Адам закашлялся от смеха.

— Я думал, ты нас не слушаешь, — наконец выговорил он.

— Двадцать процентов — слушала, восемьдесят — взбивала тесто.

— Давай помогу. — Он потянулся, чтобы взять яйцо.

— Главное, не швыряй его в стену, — пробормотала я.

Адам хмыкнул и разбил яйцо.

— Ты очень остроумная. — Он оглядел меня и покачал головой.

— Что, в муке перемазалась?

— Нет.

— Белки надо отделить от желтков. — Я пододвинула ему миску.

— Я не умею. Ты лучше меня знаешь, как отделять одно от другого. Типа зерна от плевел.

— Боже, Адам, ты уже заговариваешься. Чем дальше, тем страньше.

— Это последствия веселой жизни в компании с тобой.

Элейн с улыбкой наблюдала за нами.

— Ладно, давай я разделю три яйца и ты три, — предложила я, и он согласился.

Адам разбил яйцо, перепачкался и скривился, а потом вылил желток в одну миску, а в другую выбросил скорлупки и белок. Второе яйцо он просто раздавил всмятку, а с третьим более-менее справился. Я попыталась выловить скорлупки из белков. Потом, вместо того чтобы высыпать сахар в желтки, сыпанула его в белки. Я, конечно, попыталась это исправить, но ничего толком не вышло. Надеюсь, наша инструкторша этого не заметила. Адам тихо давился от смеха. Так, теперь добавим ванилин и экстракт лимона. Ну все, можно взбивать. Адам, разумеется, задумался о чем-то своем — надо полагать, о драгоценной Марии. Мне стало смешно, и я мазнула себе взбитым белком по подбородку, так что получилась белая борода, и, обернувшись к нему, произнесла надтреснутым, резким голосом, как у его отца:

— Сын мой, ты должен возглавить компанию! Ты Бэзил, черт подери, ты об этом грезил!

Он удивленно вытаращился на меня, а потом откинул голову и расхохотался — громко, во весь голос, настолько заразительно и весело, что все вокруг оглянулись.

Инструкторша бросила на нас неодобрительный взгляд, Адам извинился, но смех продолжал распирать его изнутри.

— Извините, я на одну минутку, — сказал он и поспешно вышел в коридор, откуда до нас донесся его громкий, всхлипывающий хохот.

Теперь все в классе смотрели на меня. Я вытерла белую бороду и с улыбкой развела руками.

* * *

— Твой пирог в духовке. Будет готов через двадцать минут. На, держи, здесь холодно, — сказала я, подойдя к Адаму сзади. Я протянула ему пальто, затем бокал шампанского. — У нас перерыв десять минут, потом будем покрывать глазурью.

Я отпила глоток шампанского. Он посмотрел на меня, в глазах плясали чертики, а потом снова расхохотался. Он смеялся так весело, что я не удержалась и тоже засмеялась… вместе с ним или над ним, я и сама этого толком не понимала. Наконец он успокоился, потом снова принялся хохотать, но в итоге все же унялся.

— Давно я так не веселился, — сказал он. От мороза у него шел пар изо рта.

— Да не так уж это было и смешно.

Он снова согнулся пополам.

— Нет, было, — с трудом выговорил он.

— Если бы я знала, что яичная борода способна тебя так порадовать, я бы уже давно ее себе нарисовала, — улыбнулась я.

— Это не борода. Это ты. — Он весело смотрел на меня, глаза его сияли. — Ты лучше любого лекарства. Тебя нужно выписывать вместо антидепрессантов.

Меня искренно тронули его слова. Раньше он и близко не говорил мне ничего такого приятного, я впервые почувствовала, что, возможно, и вправду помогаю ему. Но, вместо того чтобы сказать ему что-нибудь ласковое, я включила психотерапевта:

— А ты когда-нибудь принимал антидепрессанты?

Он ненадолго задумался, возвращаясь опять к роли пациента, от которого ждут ответа.

— Да, один раз было. Я пошел к психотерапевту, рассказал, как я себя чувствую, ну он мне их и прописал. Но на самом деле они мне слабо помогли, и через месяц я бросил их пить.

— Потому что они не могли устранить суть проблемы, — сказала я.

Судя по тому, как он на меня посмотрел, ему не слишком понравилось мое замечание. Он понял, что я опять пытаюсь вынудить его пойти к врачу. Так что я слегка притормозила.

— А вот печь пироги — замечательный способ устранить проблему на корню, — улыбнулась я.

— Конечно, потому что ты точно знаешь, что делаешь и зачем, — согласился он.

— Конечно.

Мы оба замолчали, и я подумала — может быть, это тот самый момент, когда надо признаться в том, что творится у меня в душе. Или достаточно его намека на то, что он все понял? И, словно почувствовав, что сейчас произойдет, он очнулся и нарушил наше молчание.

— Ладно, пора заняться глазурью.

Прежде чем украшать пироги, мы должны были достать их из печи. Из всего класса только у нас одних пирог провалился в середине. По какой-то неведомой причине, едва мы извлекли его из духовки, он сказал «пу-уф» и осел прямо у нас на глазах. А мы осели на пол и так истерически хохотали, что я едва не описалась. И тут нас очень вежливо, но твердо попросили покинуть помещение.

Глава XV

Как пожать то, что посеял

По дороге к ресторану, где Мария праздновала свой день рождения, мы зашли в супермаркет, чтобы украсить свой пирог. Оба мы были в приподнятом, полубезумном состоянии и, вероятно, со стороны походили на пьяных. Мы оба слишком давно ничего подобного не испытывали. Адам нес наш недопекшийся пирог с дырой посредине — выполнена эта красота была в форме сердца, а края обгорели.

— Это самый уродливый пирог, какой я когда-либо видел, — смеясь, сказал Адам.

— Ему надо просто сделать небольшую подтяжку лица, — отмахнулась я, пробираясь вдоль полок. — А-га! — Я взяла банку со взбитыми сливками, потрясла ее и сняла крышку.

— Эй! — сердито закричал продавец.

Адам немедленно достал пачку банкнот, и продавец тут же умолк. Адам держал пирог, а я его разукрашивала. Первая попытка оказалась ужасной: я недостаточно хорошо встряхнула спрей, и сливки с легким пшиканьем растворились в воздухе, забрызгав и пирог, и Адама.

— Я бы сказал — двадцать процентов на пироге, а восемьдесят у меня на лице.

Я едва не свалилась от хохота. Когда мы оба слегка успокоились, я предприняла вторую попытку. Она оказалась более успешной. Когда я закончила, Адам задумчиво оглядел результат. Поразмыслив, он взял пакетик со всякой украшательской ерундой и извлек оттуда несколько штуковин, похожих на молочные зубы. Руки у него тряслись от смеха, но он все же умудрился прилепить несколько зубиков.

— Ну, что скажете? — с восторгом спросил он у продавца.

Длинноволосый юнец не выразил особого восторга.

— Чего-то не хватает, — мрачно заметил он.

Этому пирогу, вообще говоря, очень много чего не хватало.

— Я бы чипсов добавил, — изрек юноша.

— О, это гениально, — обрадовался Адам.

Он велел мне открыть пакетик с чипсами, высыпал его на середину кошмарной пироговой рожи и отступил на пару шагов, любуясь нашим произведением.

— Превосходно, — сообщил он, осмотрев его со всех сторон.

— Это худший пирог, который я когда-нибудь видела.

— Именно. Поэтому он превосходен. Она поймет — это я его сделал.

Напоследок он купил свечку в виде футбольного мяча и влепил ее в центр, со счастливой улыбкой сказав мне:

— Мария ненавидит футбол!

После чего мы вернулись в машину, где нас терпеливо дожидался водитель.

* * *

Мы стояли возле «Эли Брэсери» и наблюдали за Марией и ее подругами сквозь огромные окна, но так, чтобы она нас не заметила и бдительная охрана тоже. Было холодно, пошел мелкий снег. Ноги у меня закоченели, губы еле двигались, а нос уже давно отвалился, во всяком случае, по моим ощущениям на лице его не было.

— Сегодня я себя чувствую… напрочь заиндевевшей, — сказала я, и Адам улыбнулся в ответ. Наше бурное веселье поутихло и перешло в дружелюбное согласие. — Ты знаешь этих девушек? — Я спрашивала не столько из любопытства, сколько из желания проверить, могу ли я еще шевелить губами.

Адам кивнул.

— Да, это ее лучшие подруги.

Все они были прехорошенькие, и многие оборачивались в их сторону, но они, кажется, были полностью поглощены друг другом, и их стол в углу ресторана был чем-то вроде центра мироздания. Я не могла отвести глаз от Марии. Ее неизменная красная помада, аккуратная стрижка, стильное кожаное платье — все было просто идеально. Она весело болтала, шутила, радостно реагировала на любое замечание — никто не оставался без ее внимания. Только раз я скосила глаза, чтобы посмотреть на Адама, который смотрел на нее. Смотрел так, что было ясно — он тоже находит ее идеальной. В ней было что-то гипнотическое, что заставляло безотрывно глядеть только на нее. Убийственное качество. Я ненавидела ее все сильнее, но при этом хорошо понимала: она — лучший вариант для Адама. Они составляли сногсшибательную пару, ни в чем не уступая друг другу. Каждый был по-своему хорош и по-своему уникален. Адам глядел на нее как завороженный, но лицо у него стало грустное, как будто, потеряв ее, он потерял свое сердце, свое «я».

Я отошла в сторонку и немного попрыгала, чтобы согреться и стряхнуть с себя ощущение, что я самозванка, лишняя и никому не нужная. Что же пошло в моей жизни настолько не так, почему я стою здесь, подглядывая за этой красавицей, у которой есть все, чему я обычно завидовала? Странно все это, непонятно. Я ощущала себя полной идиоткой, распоследней неудачницей. Мне вдруг страшно захотелось уйти прочь.

— Ну наконец-то! — сказал Адам, увидев, что со стола уносят тарелки. Наступила очередь десерта.

Пирог я отнесла на ресторанную кухню. Это оказалось нетрудно, я просто объяснила официантам, что это сюрприз для девушки, которая отмечает у них свой день рождения. Они посмотрели на пирог и рассмеялись. А сейчас мы наблюдали, как четверо официантов направляются к столу Марии. Адам перешел через дорогу и встал у самого окна, чтобы лучше видеть. Мария удивленно подняла брови, а потом расплылась в улыбке — все запели «Happy birthday». Я видела, как некоторые девушки за столом вопросительно переглядываются, пытаясь понять, кто автор сюрприза. А потом его поставили перед Марией, и она смущенно уставилась на невообразимое месиво, украшенное молочными зубами и чипсами. Она явно пыталась сохранить вежливое выражение лица, чтобы не обидеть того, кто преподнес ей это безобразие. Даже набрала побольше воздуха, загадала желание и задула свечку. Поочередно оглядела подруг, стараясь понять, кто из них решил сделать ей такой подарок. Они пожимали плечами и недоуменно посмеивались, тогда она спросила у официантов, не перепутали ли они стол. Адам взволнованно смотрел в окно, и я понадеялась, что Мария догадается, что это от него. А не то как бы мне не пришлось хватать его за рукав, чтобы он не бросился объяснять ей это самолично.

— Ну посмотри же, Мария, посмотри на зубы, на футбольную свечку! — призывал он, сжав от волнения кулаки.

— Так это еще и означает что-то? — удивилась я. Я-то думала, он просто так сыплет из пакетиков что ни попадя.

Он по-прежнему не сводил глаз с окна, но тем не менее ответил, правда, таким голосом, точно я была на другой планете и ему неохота тратить силы на пустые разъяснения:

— Мы только-только начали встречаться, и она пришла посмотреть, как я играю в футбол. Она сидела совсем близко, и мяч попал ей в лицо. Выбил ей передний зуб! Я купил ей молочный зуб и сосал ее чипсы, потому что ей было больно жевать.

Его затрясло, когда он рассказывал об этом, а Мария вдруг все поняла, всплеснула руками и принялась громко смеяться. Потом успокоилась и объяснила своим подружкам в чем суть. Адам ее, конечно, не слышал, но смеялся вместе с ней. Я к тому моменту утратила чувство юмора. Мне хотелось побыстрее попасть домой.

И тут Мария перестала улыбаться и сделала нечто замечательное — она расплакалась. Все шесть девушек тут же повскакали с мест и принялись обнимать, утешать и ободрять ее. Я посмотрела на Адама. На глазах у него тоже были слезы.

Я развернулась, чтобы уйти. Мне на самом деле было все равно, останется он там один или пойдет за мной. Скорее всего, он и вовсе не заметит, что меня нет.

— Эй, мисс Выручалочка, — ласково сказал он, удерживая меня на месте.

А потом поднял пять, и мы ударили по рукам. Он внимательно смотрел мне в глаза, и сердце мое бешено бухало в груди.

— Ты гений, ты об этом знаешь? — нежно спросил он.

— Ну, — я отвела глаза в сторону, — мы же ее пока не вернули.

Адам оглянулся на ресторан. Мария вытерла глаза салфеткой, посмотрела на пирог, покачала головой и рассмеялась.

Нет еще. Но мы почти сделали это.

Мне было и радостно, и в то же время грустно. Но обдумывать свои ощущения было некогда: Мария надела пальто и направилась к выходу.

— Черт, она что, тебя видела?

— Нет, не могла она меня видеть. — В голосе его зазвучала легкая паника.

Мы быстро двинулись прочь и, отойдя на безопасное расстояние, обернулись, чтобы посмотреть, что она делает.

— Сигарету вроде достала, — сказала я.

— Она не курит, — ответил Адам.

Мы наблюдали за Марией, и через некоторое время у нее в руке засветился экран телефона. Тут же зазвонил мобильный Адама. Он немедленно приглушил звук, но жадно глядел на него.

— Не отвечай.

— Почему?

— Потому что тогда она еще сильнее захочет тебя услышать. Нужно, чтобы она изнывала от тоски и желания. И потом, ты все еще злишься на нее, я это чувствую. Ты скажешь ей что-нибудь не то и все испортишь.

— Как Барри?

Я отвернулась от него.

— Ты хочешь, чтобы он попытался тебя вернуть? — помолчав, спросил он.

Я грустно улыбнулась. Мы не часто говорили о Барри и ни разу не говорили о нем всерьез.

— Он никогда не пытался. Я бы не вернулась, но было бы неплохо, если бы он хоть попробовал. Он никогда ничего по-настоящему не хотел. Даже меня. Я понимаю, звучит глупо, учитывая, что это я от него ушла.

— Может, он пытается по-своему. Сообщения эти его. Телефонные звонки…

— Сегодня утром он сказал нашей общей подруге, у которой мы встречали прошлый Новый год, что я терпеть не могу к ней ездить, потому что она ужасно готовит и ее ужасные дети достали меня своими песнями, стихами и плясками. Она написала мне, что очень расстроена и обижена. И больше не желает видеть меня в числе своих гостей.

— Ладно, он не пытается вернуть тебя обратно.

— Нет. Он озлоблен. Его аж скручивает от ярости. Думаю, он и не помышляет о воссоединении.

— Скажи этой вашей подруге, что он врет.

Я подняла на него глаза.

— А, так он не врет. Значит, правда и то, что ты писаешь в ванной?

Слава богу, там было темно, и он не видел, как я покраснела.

— Ну, не все, что он говорит, правда.

— Но это — правда! — поддразнивал он.

— Слушай, меня укусил комар. Очень больно, и я пошла в ванную, а Барри приперся туда, чтобы… ну, ты понял. А я писала…

— Ах, ты писала на укушенное место?! — Он расхохотался.

— Да тише ты. — Я дернула его за рукав. — Главное, это все равно не помогло, вот что обидно, — добавила я, и мы оба рассмеялись.

Его телефон просигналил, что пришло сообщение.

— Супер, — сказала я. — Дай-ка я послушаю.

— Адам, это я. — Голос у нее был мягкий, нежный, и все было ясно, можно дальше не слушать, но я все-таки дослушала до конца. — Я получила твой пирог. — Она рассмеялась. — Ничего кошмарнее в жизни своей не видела. И я вспомнила то наше свидание. Мы тогда первый раз поцеловались, и этот зуб болтался у нас во рту… Спасибо тебе. Ты сумасшедший. — Она опять рассмеялась. — Я скучала по тебе такому, и мне кажется, ты вернулся. Прости, что я тебя обидела. Мне было так… так одиноко, и я волновалась. Я не знала, что делать. А Шон, он был рядом, и ему было не все равно, и о тебе он тоже беспокоился, честно. Ты не должен его ненавидеть. В общем, спасибо. Я звоню, чтобы тебя поблагодарить. Мне нужно с тобой увидеться, позвони мне, ладно?

Адам широко ухмылялся.

Потом схватил меня в охапку и подбросил так высоко вверх, что я расхохоталась на всю улицу. В пустом морозном воздухе мой смех долетел до Марии, которая все еще стояла на крыльце ресторана. Но беспокоиться не о чем: она подумает, что это парочка влюбленных, укрывшихся под покровом ночи, радуются тому, что они вместе.

Глава XVI

Как организовать и упростить свою жизнь

Возвращаясь домой, мы увидели, что у Амелии в магазине еще горит свет. Было десять вечера.

— Странно, — сказала я. — Вот что, ты иди домой, — я протянула ему ключи от квартиры, — и держись подальше от колющих и режущих предметов, а также от электроприборов. А я проверю, все ли у нее в порядке.

Он закатил глаза и помотал головой.

— Нет уж, я с тобой.

Амелия открыла дверь, как только мы подошли, будто стояла там и ждала нас. Лицо у нее было сосредоточенное, словно она срочно должна решить какую-то проблему. Я огляделась. На столе — вино, сыр и крекеры, под столом — пять пустых бутылок. Книжные полки сдвинуты к стенкам, на их месте стулья. Человек десять слушали какую-то женщину, восседавшую на подиуме. У нее были длинные роскошные волосы, седые, но блестящие, и облегающее черное платье с низким декольте.

Элейн, которая, конечно, тоже была тут, обернулась и радостно нам помахала, а потом снова вперила глаза в чтицу.

— Кто это? — шепотом спросила я.

— Ирма Ливингстоун, — ответила Амелия, состроив невообразимую гримасу. — Я проклинаю тот день, когда согласилась на эту идею Элейн. Она у нее преподает на курсах «Как влюбиться без памяти», и Элейн решила, что ей непременно надо прийти сюда и прочитать отрывки из своей книги. Уже битый час читает.

Амелия протянула мне книжку. «Как овладеть своими эрогенными зонами».

— Зачем? А кто, кроме меня, ими владеет? — с недоумением спросила я, прежде чем Адам забрал у меня книжку.

Старичок в первом ряду заснул и громко похрапывал, молодая педантичная женщина что-то подробно записывала в блокноте, а мужчина рядом с Элейн пытался скрыть мощную эрекцию, чего та явно не замечала и всячески строила ему глазки в надежде на свидание.

Ирма обратила внимание на Адама.

— Я собиралась на этом закончить, но вижу, что у нас новые лица. Теперь я прочту вам четвертую главу: как получать удовольствие от партнера. Должна предупредить, там есть весьма эротичные части, уж простите эту игру слов.

Она улыбнулась Адаму.

— Здорово, — усмехнулся он, глядя на меня. — Люблю эротичные части. А вы, девушки, идите поболтайте. Перемойте косточки.

Я не могла удержаться и тихонько хихикнула, когда Ирма медовым голосом начала читать свои эротичные соображения.

Мы с Амелией пошли наверх, чтобы спокойно поговорить.

— Ну как ты?

— Нормально. — Амелия села на стул, вид у нее был усталый. — Без нее тихо. Одиноко.

— Прости, что меня не было рядом в эти дни.

— Ты всегда рядом. И потом, тебе хватает забот с Саймоном, и Адамом, и Барри. И еще раз с Адамом. — Она слегка улыбнулась.

— Стоп.

Я не готова была это обсуждать.

— Барри прислал мне трогательное сообщение насчет мамы.

— Это радует, в кои-то веки.

— Как дела у Адама?

— Отлично. Хорошо. Он сильно продвинулся и скоро вполне сможет справляться сам. Я ему больше буду не нужна, так что… Все прекрасно. — Голос у меня дрожал, и я понимала, как странно это звучит.

— Конечно. — Амелия улыбнулась. — Хорошо, что ты так ему помогаешь.

— Ну да, ему ведь сейчас очень нелегко.

— Угу. — Амелия закусила губу, чтобы перестать улыбаться.

— Прекрати. — Я мягко ее пихнула. — Для меня это серьезная тема.

— Я знаю, это видно невооруженным глазом, — рассмеялась она. Но потом вдруг нахмурилась.

— Что-то случилось?

— Я разбирала ее вещи. — Амелия встала и взяла бумаги с кухонного буфета. — И нашла вот это.

Она протянула мне тяжеленную стопку. Я вопросительно на нее поглядела:

— Что именно мне искать?

— Там есть квитанция на аренду помещения на складе хранения. На мамино имя. Она мне никогда ничего про это не говорила, что странно, ведь я вела все ее дела. Оплата шла напрямую со счета, который мне незнаком.

Я взяла квитанцию. Как ни странно, этот счет был знаком мне. Именно на него я платила ежемесячно арендную плату за свою квартиру. Расчетный счет папиной компании. Амелия не заметила моей реакции, так что я молча пожала плечами, ожидая продолжения.

— Я бы ничего и не узнала, если бы не нашла конверт и ключ. Договор заключен десять лет назад. Посмотри на адрес на конверте.

Почтовый адрес адвокатской конторы «Роуз и дочери».

— Ты что-нибудь об этом знаешь?

— Нет, совершенно ничего. — Амелия мне явно не поверила. — Правда. Я поняла, что это папина фирма, только две секунды назад, когда увидела номер счета. Амелия, клянусь тебе, они ни разу при мне об этом не упоминали. Завещание твоей мамы у них, да?

Она кивнула.

— А там упоминается этот счет?

— Я пока еще не была у твоего отца и не читала завещание. Но… вообще-то я думала, что знаю, что там. Мы с мамой это обсуждали.

— Давай спросим у папы. — Я достала телефон. — Все просто: возьмем и сейчас все узнаем.

— Нет. — Амелия покачала головой. — Не надо все узнавать прямо сейчас. — Увидев мое обиженное лицо, она пояснила: — А вдруг он скажет, что я не имею права туда войти?

— Не скажет он так. С чего вдруг? Ведь все, что принадлежало твоей маме, теперь твое.

— А если я вообще не должна была об этом знать? Как только мы его спросим, я уже не смогу ничего изменить. Нет, я хочу сама пойти туда и все выяснить. — Глаза ее затуманились, я видела, что в голове у нее проносится множество мыслей. — Зачем ей понадобилось столько усилий, чтобы я ничего об этом не знала?

* * *

На следующий день Амелия, Адам и я отправились в огромный загородный торгово-развлекательный центр «Стор Эдж». Мы долго шли по бесконечному коридору вдоль запертых дверей, все они были выкрашены в люминесцентный розовый цвет, так же как и вывеска центра, наверное, чтобы ее было видно с шоссе. Одного этого хватило бы, чтобы у меня разболелась голова, а тут еще и очередная бессонная ночь, которую я провела, обдумывая, как устроить будущее Адама, но я строго напомнила себе, что должна поддержать свою подругу. Честно сказать, я была рада, что в жизни Амелии возникло хоть какое-то неожиданное событие. Что до Адама, то он опять впал в уныние, размышляя о том дне, когда вынужден будет возглавить семейную компанию. Чтобы подбодрить его, я подарила ему сегодня с утра журнал, куда он должен записывать пять хороших событий дня — и тогда за неделю у него их накопится аж тридцать пять. Мы снова обсудили антикризисный план, а потом он сердито заявил, что уж лучше помоет мой холодильник, чем признает, что у него в жизни есть что-то хорошее. Н-да, не слишком многообещающий выбор. Ясно одно — если я не найду выход из ситуации с «Бэзил Конфекшенри», все достижения с Марией окажутся тщетны.

Прокручивая все это в голове, я параллельно пыталась развеселить Амелию.

— А вдруг твоя мама была тайным агентом, и у нее в хранилище лежат документы на разные имена, поддельные паспорта, парики и прочие шпионские штучки, — весело предположила я, продолжая игру, которую мы начали еще в машине по дороге сюда.

Потом посмотрела на Адама, предлагая поддержать тему.

— Или у твоего отца была огромная коллекция порнухи, которую он ото всех скрывал, — задумчиво протянул он.

Амелия передернулась.

— Или твои предки были садомазо, а здесь у них укромное логово.

— Прелестно, — одобрил Адам.

— Спасибо.

— Еще вариант: они прикарманили чужие миллионы и хранят их здесь.

— Неплохо бы, — пробормотала Амелия.

— Твоя мама похитила Шергара^[7], — хихикнула я, и Адам расхохотался.

Амелия остановилась у сверкающей розовой двери, и мы пристроились у нее за спиной. Она сосредоточилась, выдохнула, посмотрела на меня и вставила ключ в замочную скважину. Медленно повернула его, толкнула дверь и отступила назад, видимо опасаясь, что из комнаты что-нибудь вывалится. Ничего не произошло, мы молча пялились в темноту.

Адам пошарил по стене, нашел выключатель и зажег свет.

— Ну и ну!

Мы вошли и огляделись.

Вдоль стен — комната была размером десять на десять футов — стояли стеллажи, до потолка заставленные обувными коробками. На каждой коробке указан год, начиная с 1954-го в нижнем левом углу и заканчивая верхним правым, где стояла дата десятилетней давности.

Амелия наклонилась и взяла первую коробку.

— В этом году они поженились, — пояснила она, открыв крышку.

Внутри оказалась свадебная фотография ее родителей и засушенный цветочек из букета невесты. А еще приглашение на свадьбу, молитвенник со свадебной церемонии, фотки медового месяца, билет на поезд, на пароход, билетик из кинотеатра, куда они пошли на первом свидании, ресторанный счет, шнурок от ботинка и заполненный кроссворд из «Айриш Таймс». Все это было аккуратно упаковано в коробку. Да что коробка, это вообще была комната памяти.

— Господи, они сохранили буквально все! — Амелия осторожно провела рукой по полкам и остановилась на последней коробке. — Это год, когда умер папа. Наверное, это он за всем здесь следил. — Она печально вздохнула, улыбнулась при мысли о том, как он собирал эту коллекцию, а потом нахмурилась, обиженная тем, что родители держали ее в тайне.

Она протянула руку, взяла наугад первую попавшуюся коробку и углубилась в ее содержимое, потом еще одну и еще. Она исследовала их, иногда радостно вскрикивая, узнавая какие-то приметы из прошлого, хранившие память о жизни ее родителей и ее самой. Ее школьное сочинение, ленточка, в которой она пошла в первый класс, молочный зуб, завиток волос, сбереженный после ее первого похода в парикмахерскую, письмо, которое она написала отцу, когда ей было восемь лет, и где просила у него прощения после какой-то ссоры. Я было подумала, что нужно оставить ее здесь одну, чтобы она могла спокойно предаться воспоминаниям, но потом решила, что Амелии нужен кто-то, с кем эти воспоминания можно разделить, и, поскольку Адам не проявлял никаких признаков нетерпения, мы остались. На самом деле Адам, казалось, был даже тронут тем, что увидел, и я понадеялась, что эта комната, наполненная вещественными свидетельствами любви, может благотворно на него повлиять.

Амелия нашла старую фотографию и с улыбкой показала ее нам.

— Это в Австрии, в горах. Там у моего дяди был дом, и родители ездили к нему каждый год до моего рождения. Я увидела снимок и стала проситься съездить к нему, но мама уже болела и это было невозможно.

— Ты была маленькая, когда она заболела? — спросил Адам.

— Мне было двенадцать, когда у нее случился первый инсульт. Но и до этого она всегда всего опасалась. Стала очень нервно относиться к идее поездок после того, как я родилась. Наверное, это материнство так на нее повлияло.

Она посмотрела на нас, ища подтверждения своей мысли, но мы ничего не могли ей сказать, поскольку оба росли без матери.

— Никогда бы не подумала, что они способны на такое — хранить каждую мелочь, — задумчиво произнесла Амелия.

— Непонятно, почему они скрывали это от тебя, — пробормотал Адам скорее самому себе, чем Амелии.

Он не сразу понял, что сказал вслух то, о чем мы все думали, и поспешил исправить оплошность:

— Как замечательно, что они все это сберегли!

Но было поздно. Амелия глубоко задумалась. Ясно было, что он назвал проблему проблемой: ее родители не хотели, чтобы она знала о существовании этой комнаты. Почему?

— Амелия, — позвала я. — Ты как? Все в порядке?

Как будто очнувшись от забытья, она принялась поспешно опустошать стеллажи в поисках чего-то, о чем, кажется, уже догадалась и теперь не желала попусту терять ни секунды. Она торопливо просматривала даты на коробках, пробегая пальцами по очередной полке.

— А что ты ищешь? — спросила я. — Мы можем помочь?

— Год, когда я родилась. — Она встала на цыпочки и просматривала даты на верхних коробках.

— Семьдесят восьмой, — сказала я Адаму. Он под метр восемьдесят пять, ему проще искать наверху.

— Есть, — сказал Адам, извлекая с полки пыльную коробку.

Амелия поспешно бросилась к нему, выхватила драгоценную находку, но второпях случайно сбила крышку, и все, что было внутри, разлетелось по комнате. Мы стали осторожно ползать на коленках, подбирая каждую бумажку, и случайно столкнулись с Адамом лбами.

— Ой, — засмеялась я, а он потер мне ушибленное место.

— Прости, — нежно извинился он, заглядывая мне в лицо.

Я таяла под взглядом его синих глаз. Я бы с радостью провела с ним всю свою жизнь в этой комнатке, хранящей столько любви и тепла. Эти мысли волновала и возбуждали. Как же это прекрасно — снова ощутить себя влюбленной, а то я уж начала бояться, что больше никогда не смогу пережить ничего похожего на истинную страсть. Но вот оно, это волшебное ощущение, наполняющее каждую мою клеточку радостью жизни, стоит ему только посмотреть на меня. Тут я вдруг вспомнила, как все обстоит на самом деле, и, резко отшатнувшись, переместилась в другой угол.

— Все хорошо? — ласково спросил он.

Я кивнула.

— Я рад, — произнес он с еле заметной улыбкой, и меня окатило жаркой волной от макушки до кончиков пальцев.

Я совсем потеряла голову, как вдруг поняла, что моя подруга подозрительно затихла. Сперва я решила, что Амелия наблюдала за нами, но потом посмотрела на нее и увидела, что по щекам у нее бегут слезы. Амелия держала в руке какое-то письмо.

Я вскочила с пола.

— Что случилась? Почему ты плачешь?

— Моя мама, — она протянула мне исписанный листок, — была мне не родная.

Амелия, милая моя доченька, прости, что я не смогла позаботиться о тебе, как должна была. Когда ты подрастешь, то поймешь, что я решилась это сделать только из любви к тебе. Я верю, что Магда и Лен будут очень-очень сильно любить тебя. А я тебя никогда не забуду.

С любовью, навеки твоя мама.

На кухне у Амелии я еще раз прочитала вслух эту коротенькую записку. Элейн молча сидела в углу, а Амелия нервно ходила взад-вперед. Ее шок сменился сначала горькой печалью, а потом обидой и гневом, и мы с Элейн просто не знали, что ей сказать. Элейн перебирала вещи, которые лежали в коробке: погремушку, детские пинетки, вязаную кофточку, платьице…

— Они все ручной работы, — сказала она, и Амелия встала как вкопанная.

— И что? — отрывисто бросила она. — Чего сейчас об этом говорить?

— Ну, такие кружева делают в Кенмэре.

— Да кого волнует, где их делают?

— Просто больше их почти нигде не найдешь, даже в наши дни. Значит, в семидесятые они точно были куплены там.

Амелия нахмурилась и внимательно на нее воззрилась, постепенно начиная понимать, к чему та клонит.

— Нет-нет-нет, — встряла я, чтобы они даже не обсуждали этого. — Нам не важно, откуда эти вещи. Их мог сделать кто угодно и где угодно, неужели ты не понимаешь этого, Элейн? И мы не должны вселять в Амелию бессмысленные надежды найти ее настоящих родителей.

— Найти родителей? — потрясенно повторила Амелия.

Видимо, она еще не до конца осознала, что произошло. Шок от того, что она приемная дочь и это от нее так долго скрывали, заслонил тот факт, что она может найти своих родителей.

— А что я сказала? — пожала плечами Элейн. — Это кенмэрские кружева, вещички все аккуратненькие, сделаны с любовью — вот и все. Я в этом разбираюсь, потому что ходила на курсы по кружевоплетению, чтобы познакомиться там с кем-нибудь. Говорю вам, в этой коробке все вещи из Кенмэра. И кружева, и кофточки — они из Квиллса, это тоже в Кенмэре.

— Вот уж это совершенно невозможно — определить, что вещи связаны в Квиллсе, — отрезала я, чтобы сбить их с этой идиотской мысли.

— Там этикетки есть. — Элейн протянула мне свитерочек. Смотрела она при этом на Амелию. — Я думаю, что твоя биологическая мать живет в Кенмэре.

— Господи боже ты мой, — простонала я, понимая, что нас ждет бессонная ночь.

* * *

Адам сидел дома один. Ему было строго-настрого велено собрать пазл из полутора тысяч кусочков, который я специально для него заказала. Прошлый, который мы собирали вместе, ему не понравился: пейзаж маслом почему-то его не вдохновлял. Взамен я приобрела через Интернет пазл с девицей топлес на пустынном пляже. Его доставили утром, и я надеялась, что теперь дело пойдет бодрее.

Домой я вернулась около пяти, совершенно измотанная. Мы с Амелией бесконечно ходили по кругу, и мне не удалось ее переубедить. Если б не Элейн, было бы проще воззвать к голосу разума Амелии, а теперь она твердо вознамерилась отправиться в Кенмэр.

— Ну как она? — спросил Адам, склонившись над журнальным столиком с фрагментом пазла в руке. Лоб наморщен, губы поджаты — видно, что человек полностью сосредоточен. Вот что значит правильная мотивация! Я улыбнулась. — Чего ты? — Он поднял голову и заметил, что я на него смотрю.

— Ничего. Теперь я знаю, что тебе нравятся сиськи, а не попки.

— Безусловно. Я сиськолюб. — Он уже почти сложил один и теперь любовался делом рук своих. — Этот пазл гораздо лучше, чем первый, спасибо тебе.

— Всегда рада. — Я встала на коленки и присоединилась к нему.

Вскоре я почувствовала, что он за мной наблюдает. Какое-то время он молча на меня смотрел, а потом сообщил:

— Я ищу правый сосок.

Мы склонились над столом, почти соприкасаясь головами.

— Вот, держи. — Я протянула ему пазлинку.

— Нет, это не сосок.

— Немножко сосок, немножко кусочек моря. Посмотри на коробку: видишь, он напрягся и сейчас снесет серфера с доски у нее за спиной. Вот, даже краешек доски есть. — Я ткнула в пазлинку.

— Да, точно, — рассмеялся он. — Ты говоришь прямо как Ирма.

— Еще чего, — фыркнула я. — Поверить не могу, что эта Ирма попросила у тебя номер телефона.

— А я не могу поверить, что дал ей твой.

— Что?! — Я пихнула его в бок. Он пихнул меня в ответ. Это было очень по-детски — невинно и весело.

— Ну так что же, как там Амелия?

— Малость не в себе. Понятно, что ее крепко пристукнуло. А я вот не думаю, что сильно удивилась бы, узнав, что я приемная дочь. Может даже наоборот, порадовалась бы.

— Ври-ври, — усмехнулся он.

— На, это ее трусики. — Я сунула ему очередной фрагмент.

Мы углубились в пазл, сидя в уютном молчании.

— Если подумать, то Амелия вовсе не так уж и удивилась, — вдруг заявил он. — Ты заметила, как она настойчиво искала коробку с годом своего рождения? Как ненормальная.

— Нет, она сказала, что ни о чем не догадывалась, — возразила я, хотя в глубине души была согласна с Адамом.

— А я тебе говорю: она знала. Иногда ты что-то знаешь, хотя вроде бы и не знаешь, — сказал он, пристально глядя на меня.

Вот, опять. Опять эта фраза. Я с удивлением уставилась на него.

— Чего ты?

— Ничего. — Я нервно сглотнула. — Просто… — Я решила сменить тему. — Элейн пытается убедить Амелию, что ей надо поехать в Кенмэр, чтобы найти своих биологических родителей.

— Элейн надо проверить мозги.

Я промолчала.

Он снова посмотрел на меня:

— Ты-то понимаешь, что это бредовая идея?

— Я понимаю. Но вот Амелия — нет. Она хочет поехать.

— Естественно. За последнюю неделю у нее весь мир перевернулся с ног на голову. Она не в состоянии разумно рассуждать. Да она и на Луну согласилась бы отправиться, если б ей кто-нибудь предложил.

А вот это в самую точку. Не насчет Амелии, а насчет его самого. Его мир тоже перевернулся в прошлое воскресенье, и он тоже не в состоянии рассуждать логично. Он готов сделать что угодно, лишь бы все исправить. И я как раз стала этим «что угодно». Я нервно хрустнула пальцами, поняв, что это его ситуация, а не моя. Мне нужно отсоединиться, выйти из нее, а не вмешивать сюда свои чувства к нему. Надо увезти его из Дублина и увести из моей жизни, надо наладить его дела, обустроить все так, чтобы он снова чувствовал себя комфортно, а самой потихоньку ускользнуть прочь, попрощавшись с ним навеки.

— Амелия сроду не хотела куда-нибудь уехать, ни разу такого не было, во всяком случае на моей памяти. Она даже на выходные никогда не уезжала, ну, может, когда-то и было, но и то против ее воли. Сидела тут сиднем, за границей никогда не была. Так что ее желание куда-то выбраться, вообще говоря, большое достижение. И не важно, найдет она этих своих биопредков или нет. Я обещала завтра познакомить ее с частным детективом. Вдруг он сможет помочь, — добавила я со вздохом. — Адам, нам нужно поехать в Типперэри. Надо уладить тамошние проблемы. С Марией мы сделали все, что могли на данный момент, теперь надо на несколько дней уехать из Дублина. Вернемся к твоему дню рождения, и ты объявишь, что не собираешься вставать во главе компании. Ты получишь обратно и Марию, и свою работу в Береговой охране, а я наконец оставлю тебя в покое. — Я вымученно усмехнулась.

У него был не слишком счастливый вид.

— Не делай такое страдальческое лицо, пожалуйста. Завтра нам надо будет еще кое-что сделать, прежде чем мы оставим Марию на несколько дней.

Я взяла коробку, которая стояла у дверей, ее тоже доставили сегодня утром. Бессонница иногда бывает полезна, можно заняться онлайн-шопингом, например.

— И что это такое? — с подозрением спросил он, глядя на коробку.

— Мария сказала, что хочет тебя увидеть. Ну что же, завтра она тебя увидит. И не раз. — Я открыла коробку и достала то, что там было. — Опля!

Его прекрасное лицо озарилось радостью, он изумленно посмотрел на меня.

— Кристина, знаешь, чего бы я хотел? Чтобы все были такие, как ты! — Он рассмеялся.

«Ну так будь со мной!» — мысленно крикнула ему я.

Глава XVII

Как выделиться из толпы

К следующему утру паззл был собран. А Адам готов к новому заданию — он стоял в центре Дублина, одетый в вязаную красно-белую шапку с красным помпоном, из-под которой торчал черный парик. На нем были круглые темные очки, свитер в красно-белую полоску, его собственные синие джинсы и трость. Достаточно было взглянуть на него, как на ум сразу приходил «Где Уолли?», и я смеялась не переставая. Впрочем, даже и в таком виде он был хорош собой.

Мария поднималась вверх по эскалатору в магазине «Маркс и Спенсер», когда вдруг прямо перед собой увидела человека, как две капли воды похожего на Адама в костюме «Где Уолли?». Он ехал по соседнему эскалатору вниз, высоко задрав подбородок и глядя поверх голов. На нее он даже и не посмотрел. У него было такое непроницаемое выражение лица, что она явно засомневалась — то ли это и вправду Адам, то ли простое совпадение. Однако, когда он быстро прошел мимо нее с тележкой (она выбирала брокколи) и мгновенно скрылся за углом, не дав ей себя догнать, Мария решила, что это все же он. Окончательно она в этом уверилась, когда он вальяжно прошествовал за окном косметического салона, где ей в тот момент делали маникюр. Потом она успела заметить его краем глаза, покупая цветы на Графтон-стрит, и еще раз у кофейни: она забирала у продавщицы сверток, а он мелькнул за витриной и исчез. Тут уж она громко рассмеялась. Проходя по мосту в Сант-Стивенс-Грин, она внимательно вглядывалась в людей, гулявших на той стороне парка. Увидела, что он входит в ворота, и побежала по мосту, чтобы перехватить его, но он исчез, как сквозь землю провалился. Потом она опять его увидела и громко крикнула:

— Адам!

Однако он не обернулся, невозмутимо удаляясь прочь, потряхивая на ходу помпоном и небрежно взмахивая тросточкой. Она расхохоталась в голос, прохожие начали с недоумением на нее поглядывать, но ей было все равно. А вот если бы она могла разглядеть, что, укрывшись за деревьями, его поджидала я, то, наверное, перестала бы хохотать. Да, в тот день она так ни разу меня и не заметила — а меж тем я всюду неотступно следовала за ними, помогая ему, поддерживая и направляя в нужную сторону. Когда мы встречались с ним, чтобы обсудить дальнейшие действия, то оба смеялись до упаду, и, возможно, Мария призадумалась бы: а ради кого, собственно, все это было устроено.

* * *

— Пошли, ненормальный. — Я сдернула с него шапку и засунула ему в рюкзак. — Я зверски проголодалась.

— Проголодалась? — с насмешливым изумлением переспросил Адам. — Ушам своим не верю. Да мы выздоравливаем.

Мы зашли в ресторанчик, взяли себе по порции салата и жареную курицу. Тарелки опустели в две минуты.

Я с удовольствием откинулась на спинку стула. Адам улыбнулся:

— Надо же, как мы с тобой продвинулись.

Когда он так смотрел, внутри у меня что-то сжималось. Но осознание того, чем все это в итоге завершится, сводило с ума. Я была рада, что зазвонил телефон и отвлек от грустных мыслей. Это был Оскар, он хотел поболтать, садясь в автобус. Мы немного пообщались, и это вернуло меня в рабочее состояние.

— Сегодня я чувствую себя… — сказала я, ожидая, что Адам продолжит фразу.

— Сегодня я чувствую себя… заполненным?

— Это не вопрос, так что ты не можешь ошибиться с ответом.

Он немного подумал.

— Сегодня я чувствую себя… счастливым. Даже не прежним, а обновленным. Как будто это я, но только лучше. Усовершенствованный вариант меня. — Он пристально посмотрел на меня. — Ты понимаешь, о чем я?

Я ничего не смогла с собой поделать и отвела взгляд, иначе он слишком много прочитал бы в моих глазах. От растерянности я принялась возить солонку взад-вперед по столу.

— Хорошо. Я так понимаю, это потому, что ты сумел заново покорить Марию?

Кажется, мой вопрос смутил его.

— Я спрашиваю в том смысле, готов ли ты двигаться дальше и решить остальные проблемы?

Он вздохнул.

— В больнице все прошло не слишком удачно.

На это мне нечего было ему сказать. Я переключилась с солонки на перечницу.

— А зачем ты встречался со своим кузеном, с Найджелом? Он говорил, что вы обсуждали возможность слияния.

— Я просто хотел с ним увидеться. Мы не встречались с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, можешь себе представить? На мой взгляд, все разногласия между Бэзилами и Бартоломью касаются наших отцов. В завещании деда сказано, что, если я не возглавлю компанию, она переходит к Найджелу. Вот я и хотел узнать, каковы его намерения на такой случай, что он собирается предпринять.

— То есть ты хотел заключить перемирие.

— Да я и не думал, что между нами существует вражда. Говорю же, мне казалось, что это касается только наших отцов. Я искал какой-нибудь выход, Кристина. Надеялся, что он скажет: я буду управлять компанией как должно. А он вместо этого заговорил о слиянии, как будто мы встретились, чтобы заключить некую сделку.

— И ты ему отказал?

— Я его выслушал. В самом деле, что плохого, если компании «Бартоломью» и «Бэзил» объединились бы? Мы могли бы забыть все плохое, и слияние в принципе пошло бы на пользу обоим брендам. Если бы не старые распри, отец согласился бы на это с радостью. Но Найджел настроен так же жестко, как и мой дядя Лиам. Он хочет слить компании в одну, а потом продать. Говорит, что таким образом мы оба избавимся от бизнеса и до конца жизни сможем валяться на пляже, ничего не делая.

Адам выглядел так, будто собирался треснуть кулаком в стену, ярость захлестнула его с головой. Я положила ему руку на ладонь, чтобы немного успокоить.

— Но ведь и правда, если все продать, то и твои проблемы решились бы одним махом.

— Я не хочу управлять компанией, но я вовсе не желаю ее уничтожить. От меня зависят сотни людей. Я бы хотел отдать дело в надежные руки и быть за него абсолютно спокоен. Уж такую малость я точно должен и своему деду, и отцу.

Он нервно провел рукой по своим вьющимся волосам.

— А твоя сестра — она бы продала компанию?

— Сначала, по условию завещания, Лавиния должна была бы десять лет руководить компанией. А потом… потом она продала бы ее тому, кто предложит лучшую цену, и ей без разницы, кому именно. Но, чтобы это сделать, ей пришлось бы вернуться на родину, где ее тут же арестовали бы. И правильно бы сделали после всего, что она натворила.

— Адам, — мягко спросила я, — а если бы ты прыгнул с моста, если бы это все же случилось, что стало бы с компанией?

— Если б я прыгнул, Кристина, то мне не пришлось бы волноваться обо всей этой гребаной лабуде, в этом-то все и дело, черт подери.

Он бросил на стол деньги, встал и вышел из ресторана.

* * *

Я сидела напротив отца в его офисе. Он как-то неопределенно смотрел на меня и молчал. Потом попросил:

— Ты бы не могла повторить еще раз?

— Что именно?

— Все.

— Папа, да я уже десять минут тебе это втолковываю!

— Да, именно так. Ты говоришь, говоришь — слишком длинно, слишком утомительно, мое внимание рассеивается. И, кстати, не могла бы ты заодно объяснить, почему у нас в саду валяются разбитые яйца?

Я сделала глубокий вдох, закрыла глаза и потерла переносицу, чтобы успокоиться.

— Это входит в его терапию.

— Но ты же не психотерапевт.

— Да, я знаю, — сердито кивнула я.

— Так почему же он не пойдет к настоящему специалисту?

— Я его просила, он не хочет.

Папа помолчал и наконец стал серьезен.

— Ты взяла на себя большую ответственность, Кристина.

— Да. Но, при всем уважении, я пришла сюда не для того, чтобы мне читали лекции о том, что я должна и чего не должна делать по отношению к тому, кому я пытаюсь помочь. Пожалуйста, давай вернемся к теме нашего разговора.

— Вот я и думаю — что же это за тема?

— Пап, перестань ее бесить, — предупредила его Бренда откуда-то из дальнего угла.

Я обернулась и увидела, что обе мои сестры, оказывается, незаметно проскользнули в комнату.

— В этой семье секретов нет? — сердито спросила я.

— Конечно нет, — подтвердила Адриана и уселась рядом с нами. Тут же подошла и Бренда.

— Кристина, дорогой мой ребенок, — начал папа, нежно взяв меня за руки. — Ты знаешь, что, когда я покину свою фирму и этот мир, я не оставлю тебя у кормила власти. Фирмы, не мира. — Он заглянул мне в глаза. — Я беспокоюсь о тебе. Ты всегда была из тех, кто думает, а мы с твоими сестрами — из тех, кто действует. Но в последнее время ты чрезвычайно много действуешь и совсем мало думаешь.

Я вздохнула.

— Папа, ты утерял нить. Мы говорим не обо мне. И я знаю, что мне не придется возглавить твою фирму.

— Она говорит о том суицидальном парне, — сказала Бренда, открыв пакетик с чипсами.

— Его зовут Адам, — отрезала я. — Будь немножко повежливее.

— О-хо-хо! — хором воскликнули все трое.

— Вы уже целовались? — спросил папа.

— Нет, — нахмурилась я. — Я помогаю ему вернуть его девушку. А еще мне надо уладить его проблемы с работой. Мне нужна ваша помощь, что тут непонятного, ребята? Вы можете мне помочь? Я не разбираюсь во всей этой законодательной тягомотине.

Все трое пожали плечами.

— Никакого от вас толку! — Я встала из-за стола. — А ведь есть люди, которые обращаются к своим родным за советом, и те, что характерно, им не отказывают.

— Это только в голливудских фильмах, — безапелляционно заявил папа. — Тебе надо поговорить об этом деле с юристом.

— Ты и есть юрист.

— Нет, тебе нужен другой.

— Такой типа неравнодушный? — рассмеялась Адриана.

— Я тоже неравнодушный, — усмехнулся папа. — Тебе нужен не такой занятой. Ладно. — Он встал, подошел к полке с папками и достал одну из них. — Значит, у него имел место форс-мажор. По закону от тысяча девятьсот девяносто восьмого года, в который были внесены поправки в две тысячи шестом году, работник имеет право на краткосрочный оплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам. В случае, если в связи с травмой или болезнью близкого родственника требуется присутствие вышеуказанного работника, ему предоставляется единовременный отпуск на три дня. Но не чаще чем раз в год. Или на пять дней — тогда не чаще чем раз в полтора года.

У меня упало сердце. Адам уже больше двух месяцев в отпуске. У него нет никаких законных оснований требовать вернуть ему работу.

— Если между твоим приятелем и его нанимателем возник какой-то спор по поводу форс-мажора, то можно обратиться к инциденту, изложенному вот в этой папке. — Он взял ее с полки и положил на стол. — Не говори, пожалуйста, что я ничем тебе не помогаю. Что касается завещания его деда, то здесь совета дать не могу, поскольку я его не видел. Достань мне копию, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти решение. Если это правильно.

— Что значит правильно? Конечно, правильно, — смущенно сказала я.

— На самом деле ей необходимо найти психотерапевта. — Папа смотрел на моих сестер.

— Она всегда может поговорить с нами, — сказала Бренда. — Не забывай об этом, Кристина.

— Да не мне — он говорит о психотерапевте для Адама.

— А как насчет твоего бывшего клиента, он вроде бы психотерапевт? — предложила Адриана. — Как его, Лео… не помню фамилию. Ну, сексуально помешанный.

— Лео Арнольд. Он вовсе не сексуально помешанный. — Я усмехнулась, понимая, что Адриана хочет меня развеселить.

— Какая досада.

— Он хотел бросить курить, и я дала ему несколько советов, вот и все. А еще я устроила его на работу, он мой клиент, так что проходить у него курс психотерапии было бы непрофессионально.

— А жить с клиентом в одной квартире — профессионально? — поинтересовался папа.

— Это совсем другое дело.

Признайся я, что Адам не является моим клиентом в прямом смысле слова, так они меня совсем с ума сведут.

— Ну, если Адам пойдет к твоему бывшему клиенту, ничего непрофессионального в этом не будет, — логично заметил папа.

— Адам не хочет идти к психотерапевту, — утомленно повторила я.

— Он не желает помочь себе сам, поэтому ты все делаешь за него. Вот что я тебе скажу: ты можешь помогать ему сколько угодно, но, пока он не научится сам о себе заботиться, все это будет без толку.

Мы все умолкли. Папа выдвинул на редкость весомый аргумент.

— Кстати, Барри считает, что ты спала с этим самым Лео и поэтому от него ушла. Он мне звонил вчера вечером, чтобы сказать об этом, — сообщила Адриана.

Я страшно разозлилась.

— А еще он сказал, что ты говоришь, будто Бренда не может похудеть после родов, потому что растолстела вовсе не из-за беременности, а из-за того, что жрет как лошадь, — добавила Адриана, поглядев на Бренду, облизывавшую пальцы после чипсов.

— Никогда такого не говорила, — протестующе замотала головой я.

— Ну, я бы не стала тебя осуждать, даже если бы и говорила.

— Она вас поняла, — сказал папа, глядя на Бренду.

Бренда погрозила пальцем всем нам троим и продолжала хрустеть чипсами.

— Ты уже купила себе платье? В чем ты пойдешь на его день рождения? — спросила Адриана.

— Меня больше беспокоит, чтобы сам именинник был жив-здоров, — огрызнулась я, возмущенная тем, что Барри грешит на Лео Арнольда. Интересно, как же он догадался о моих фантазиях насчет Лео? Я ведь никогда не обсуждала с ним моих клиентов.

— Что проку в его здоровье, если ты выглядишь черт-те как? — заметила Бренда, и все трое рассмеялись.

— А Бренда купила себе отличные новые туфли, — похвалил папа. — Черные, с вырезом на мыске и очень миленькими жемчужинками.

Папа отлично разбирается в женской обуви. Он любил ходить с нами по магазинам, когда мы были еще подростками, и удивительно умел подобрать туфли на любой случай. И вкус у него хороший. Он вообще любит и понимает женщин, ему нравится их образ мыслей, он проводит с ними все рабочее время, не говоря уж о всей жизни, которая прошла в доме, где были одни женщины, в том числе и его тетушки. Папа питает к женщинам искреннее уважение. Он принимает их слабости и восхищается достоинствами, знает наизусть те дни, когда им требуется сладкое — неизбежное следствие жизни отца-одиночки, воспитавшего трех дочерей, — и всячески старается учитывать их психологические особенности, включая потребность поболтать о своих переживаниях.

— А с чего вы взяли, что идете к нему на день рождения? — удивилась я их мощным приготовлениям.

— Он нас пригласил, когда был здесь, забыла? — ответил папа. — Что ж ты думаешь, мы пропустим такую мощную гулянку?

— Вряд ли это уж такое событие. Ему всего тридцать пять исполняется.

— Так-то оно так, но в этот вечер объявят, что он возглавит компанию «Бэзил», а это большое событие, учитывая, что его отец сорок лет там всем заправлял. А его отец оставил ему дело, когда мистеру Бэзилу был всего двадцать один год. Представляете, какая ответственность в таком юном возрасте! Ты хоть знаешь, что компания экспортирует свою продукцию в сорок различных стран по всему миру? Они продают шоколада на сто десять миллионов евро только в одной Ирландии и еще на двести пятьдесят — за границу. Это тебе не шутки. Я уверен, что там будет премьер-министр. Они добрые друзья с мистером Бэзилом. А если он в отъезде, то уж наверняка придут и министр иностранных дел, и внешней торговли, и труда, и инновационного развития. — Папа хлопнул в ладоши. — Да уж, там будет весело, я жду не дождусь этого празднества.

Я нервно сглотнула.

— Откуда ты все это знаешь?

— Из «Таймс». — Он взял газету со стола, потряс у меня перед носом и бросил ее обратно. — Твой паренек — наследный принц. К нему перейдет целое состояние.

— Он этого не хочет, — тихо пробормотала я, чувствуя, что меня охватывает страх за Адама. — Поэтому я о нем и забочусь. Если он будет вынужден встать во главе компании, то покончит с собой. В тот же вечер.

Они молча глядели на меня.

— Ну, значит, у тебя есть шесть дней, чтобы с этим разобраться. — В папиной улыбке я прочитала поддержку. — Дорогой мой ребенок, я намереваюсь дать тебе самый лучший совет, какой когда-либо давал за всю твою недолгую жизнь.

Я внимательно на него смотрела.

— Очень тебе советую сходить к тому сексуально помешанному.

* * *

Оставив Адама с его лэптопом в папином офисе — папу я убедительно попросила воздержаться от любых неуместных комментов, — я направилась в приемную Лео Арнольда, своего бывшего клиента, который фигурировал в моих сексуальных фантазиях в те бессонные ночи, что я провела до расставания с Барри. Я ни одной секунды не собиралась когда-либо воплощать эти фантазии в жизнь. На то они и мечты, чтобы отвлекать от печальной, мрачной действительности. Более того, я даже не уверена, что Лео — мой типаж, никакого влечения между нами не возникло, я, по сути, создала совершенно другого Лео Арнольда в своей голове, и это именно он назначал мне прием на поздние часы, чтобы, не в силах обуздать свою страсть, опрокидывать меня прямо на письменный стол, порой даже тогда, когда в соседней комнате ожидал своей очереди другой клиент. Я покраснела, удивляясь тому, как все это странно, — сейчас я и в самом деле сидела у Лео в приемной.

— Кристина! — воскликнул он, неожиданно появившись в дверях. Секретарша, разумеется, предупредила его о моем визите, но он все равно не мог скрыть удивления.

— Лео, простите, что не назначила встречу заранее, — негромко, чтобы не вызвать раздражения у других посетителей, извинилась я.

— Ничего страшного, — любезно улыбнулся он, приглашая меня в свой кабинет. — У меня есть минут десять между двумя сеансами. Простите, что могу уделить вам так мало времени. Я так понял, у вас что-то срочное?

Я села напротив его стола, стараясь не слишком вертеть головой по сторонам, хотя после всего, что я себе навоображала, трудно было удержаться и не посмотреть, как оно все тут обстоит на самом деле. Увидела стойку для папок и вспомнила про наручники. Лицо у меня постепенно заливалось краской.

— Я так понял, это касается вашего мужа. — Он слегка откашлялся. — Барри.

Я удивленно подняла брови.

— Вообще-то нет.

— А что, вы пришли на сеанс? — в свою очередь удивился он.

— Почему вы решили, что я здесь из-за мужа?

— Ну, я подумал, что это как-то связано с его… мм… вчерашним телефонным звонком.

— С чьим?

— Со звонком Барри. Так ведь зовут вашего мужа? Во всяком случае, он представился именно как ваш муж. Возможно, произошло недоразумение?

— Ох! — Я наконец осознала, в чем дело, и щеки у меня совсем побагровели. — Он вам звонил? — прошептала я, боясь произнести эти слова вслух. Господи, это уж совсем невыносимо. Откуда Барри раздобыл его номер? Наверное, нашел в компе, который я оставила дома. Залез в список моих контактов. Как же он меня достал.

Теперь уже и Лео покраснел.

— Э-э, да, звонил. Я думал, вы знаете об этом. Я бы ни в коем случае не стал этого упоминать, если бы не был уверен, что вы в курсе… Прошу меня извинить.

— Что он вам сказал? — Я по-прежнему говорила едва слышным голосом.

— Э-э… он уверен, что мы… что я ваш… ну, наверное, наиболее нейтрально это можно сформулировать так: он считает, что у нас с вами роман.

У меня перехватило дыхание.

— Господи, Лео… простите, ради бога, я совершенно не понимаю… с чего он это взял. — Я с трудом подыскивала слова.

— Ну, он, признаться, сформулировал это куда конкретнее.

— Мне в самом деле очень жаль, — уже тверже сказала я. — У меня нет ни малейшего представления, откуда у Барри возникла подобная мысль. Он сейчас не в лучшей… я хочу сказать, мы с ним сейчас не в лучших… у нас творится настоящий кошмар.

— Он говорил что-то по поводу сердца, нарисованного вокруг моего имени, — продолжал Лео, красный как рак. Или как я.

— Неужели? — изумленно воскликнула я. — Какая чушь! Я не понимаю, о чем… — и тут я вспомнила про блокнот, лежавший рядом с компьютером. Работая, я нередко рисовала там всякие каракули — звездочки, спирали, сердечки. Как-то раз, повинуясь странному детскому порыву, я и правда написала в блокноте «Лео» и нарисовала вокруг сердечко, как мы любили делать в школьных тетрадках. То ли хотела вернуться в беспечные школьные времена, то ли отстоять свое право на свободу хотя бы в фантазиях — а скорее, все это разом. Я чувствовала себя в ловушке, мне хотелось вырваться, и этот мимолетный жест был жестом освобождения. А теперь он вернулся ко мне таким невообразимым бумерангом. Я поежилась, меня слегка мутило, и больше всего хотелось немедленно уйти их этого кабинета.

— Честно говоря, он сообщил все это моей жене, — сказал Лео уже довольно жестко. Краска спала с его щек, в голосе звучали гневные нотки. — Я узнал об этом от нее. Она беременна. На седьмом месяце. Не самое подходящее время для подобных сообщений, далеко не самое.

— Вашей жене?! Боже мой, Лео, простите, ради бога, простите… Мне так жаль… — Я потрясла головой и, нервно озираясь, подумала, что неплохо было бы провалиться сквозь пол. — Я надеюсь, она понимает, что это полный бред? Хотите, я позвоню ей и объясню, что ничего не было, вы только скажите…

— Нет. Я не думаю, что это поможет, — быстро перебил он.

— Ладно, — кивнула я. — Я понимаю вас, поверьте, я вас полностью понимаю.

Надо было бы встать и уйти, но меня точно парализовало.

— Раз не это было причиной вашего визита, то что же?

— О, это не важно. — Я встала и невольно закрыла лицо руками, так мне было паршиво.

— Кристина, прошу вас. Вы сообщили, что дело срочное. В чем проблема?

Мне страшно хотелось уйти. Убежать оттуда, оказаться как можно дальше от его кабинета, забыть обо всем, стереть из памяти, как будто и не было этого кошмарного разговора. Но я не могла. Я обещала Адаму помогать ему чем смогу, а это значило — не думать о своих проблемах, о своей гордости, страхах и вообще о себе.

И я вдруг ощутила странное спокойствие.

— На самом деле проблема не во мне. Я пришла поговорить о своем друге.

— Конечно. — Судя по тону, он мне не поверил.

— Нет, правда, это по поводу моего друга, но сам он отказывается идти к психотерапевту, так что я здесь от его лица.

— Конечно, — повторил он все тем же тоном. Меня это порядком начало раздражать, скажи я ему, что речь идет о моей обезьянке, он ответил бы ровно так же.

Насколько возможно быстро я рассказала ему нашу с Адамом историю, кратко обрисовав его попытку покончить с собой, мое обещание ему помочь, наше взаимодействие и те шаги, которые я предприняла в этой связи.

— Кристина, — сказал он, выпрямившись в своем кожаном кресле, — это весьма тревожная ситуация.

— Я знаю. Поэтому я и решила прийти к вам.

— Безусловно, проблема вашего друга вызывает беспокойство, но с точки зрения психотерапии еще большее беспокойство вызывает ваша помощь ему. Вы очень ему вредите.

Я похолодела.

— Простите?

— Как бы вам объяснить. — Он покачал головой, как будто хотел взболтать свои мысли. — Откуда вы взяли все эти советы о том, как радоваться жизни?

— Из книг, — сказала я, слыша, как колотится мое сердце.

В глазах у него промелькнул гнев, и он резко заявил:

— Вся эта популярная психология — страшное зло. Кристина, поймите, вы лишаете его власти над самим собой. — Увидев мое растерянное лицо, он пояснил: — Вы не можете знать, что для него хорошо, а что плохо. Вы разрушаете целостность его как личности. Пытаясь «уладить» его проблемы, вы делаете его безвольным, поскольку ничего по существу не меняется. В итоге он просто впадает в зависимость от вас. В своем стремлении решить проблему «легко и быстро», идиотскими методами из этих книжонок…

— Я пытаюсь ему помочь, — возмущенно заявила я.

— Разумеется, я это понимаю, — мягко согласился он. — Как друг я понимаю, что вы пытаетесь сделать. Но как психотерапевт — каковым вы, позвольте напомнить, не являетесь — я должен предупредить, что вы на ложном пути.

— Что же, мне надо было спихнуть его с моста? — Я рассерженно встала.

— Конечно нет. Все, что я стараюсь вам сказать, — отдайте ему инициативу. Позвольте ему жить своей жизнью и самому ею управлять.

— Он пытался покончить со своей жизнью!

— Вы сейчас расстроены. Я понимаю, что вы исходите из лучших побуждений и что у вас самой сложный, стрессовый период, что вы…

— Речь не обо мне, Лео. Речь об Адаме. Я хочу знать только одно — как ему помочь? Скажите, как мне наладить его жизнь!

Последовало долгое молчание, когда Лео смотрел на меня с грустной, ласковой улыбкой. Потом он спросил:

— Вы слышите себя, Кристина?

Меня била мелкая дрожь.

— Вы не можете наладить его жизнь. Он должен помочь себе сам. Я предлагаю вам ограничиться тем, чтобы быть с ним рядом, слушать его, поддерживать. Но перестаньте стараться наладить его жизнь, пока дело не зашло слишком далеко.

Я с тоской смотрела на Лео.

— Надеюсь, это как-то вам поможет. Простите, что не могу уделить вам сегодня больше времени, но, если ваш друг захочет ко мне обратиться, я всегда готов. Ну а если вы сами решите обратиться за психотерапией, то я поговорю с коллегами и кого-нибудь вам посоветую. Буду только рад найти вам самого лучшего специалиста. — Увидев, что я смутилась, он добавил: — Моя жена считает, что мне самому заниматься с вами было бы… неправильно.

— Да, конечно, — промямлила я, изнывая от неловкости. — Спасибо большое, что нашли для меня время. И еще раз простите, Лео.

— Если позволите, то скажу кое-что просто от своего имени. — Он вопрошающе заглянул мне в глаза, точно испрашивая разрешения говорить прямо.

Я кивнула.

— Я восхищаюсь тем, как вы работаете. Я уже рекомендовал ваше агентство по трудоустройству нескольким клиентам, переживающим нелегкие времена: полагаю, они обратятся к вам и убедятся в том, что вы замечательная. Вы умеете поднять человеку настроение, вселить в него бодрость и уверенность. Вас на самом деле волнует, какую работу найдет себе клиент. И вы далеко выходите за рамки служебных обязанностей, достаточно вспомнить, как вы помогли мне бросить курить. Хотя я до сих пор читаю всякие полезные книги на эту тему, — с улыбкой признался он. Я чувствовала, что пиджак у него пропах табачным дымом, но все равно была благодарна за эти слова. — Вы и вправду устроительница, Кристина, но если вы реально хотите кому-то помочь, то дружите с этим человеком, выслушивайте его, но дайте ему возможность действовать самому. И будьте с ним рядом. Такие дела.

Глава XVIII

Как сделать так, чтобы все снова стало хорошо

Из сеанса с Лео следовал простой вывод — не вмешивайся. Это было сказано максимально четко и внятно. Однако о встрече с кузеном Бобби я договорилась еще до того, как пошла к Лео. Целью этой встречи было помочь Амелии в ее затруднительном положении, и отменить наш визит я уже не могла.

Офис Бобби О’Брайена располагается на Камден-стрит, над бакалейной лавкой афрокарибов. Бобби тридцать два года, родом он из графства Донегол. Прослужив какое-то время в полиции, где ему пришлось болтаться в фешенебельном пригороде Дублина, не находя себе особого применения, Бобби уволился. Затем по моему совету — он регулярно наведывался в «Роуз рекрутмент», потеряв очередную работу, куда я же его и пристраивала, — Бобби решил избрать путь Одинокого рейнджера^[8] и расследовать пикантные делишки самостоятельно.

Поскольку я не собиралась участвовать в безумной затее Амелии найти ее родителей, то надеялась, что хоть Бобби наставит ее на путь истинный. Мой план был прост: я их знакомлю и тут же ухожу, далее все в руках самой Амелии, а я ни при чем. Дай другим самим устраивать свою жизнь, о, дай же им самим ее устраивать. Это моя новая мантра.

Оказавшись у дверей офиса, Амелия замерла на последней ступеньке.

— Я не могу.

— Вот и чудесно, — обрадовалась я и пошла вниз по лестнице. — Никто о тебе из-за этого плохо не подумает.

— Эй, — остановила меня Амелия. — Разве ты не хочешь меня переубедить?

— Нет. Я не хочу навязывать тебе ничего, что противоречило бы твоим желаниям, — провозгласила я, надеясь, что Адам тоже воспримет мой посыл. — У тебя сейчас непростой период, я это понимаю. Но это твоя жизнь, и она полностью в твоей власти. Ты должна сама принимать решения, я не хочу на тебя влиять никоим образом, а равно и проецировать на тебя свои проблемы, поскольку неправильно думать, что, улаживая твои дела, я улаживаю свои.

И Адам, и Амелия подозрительно прищурились.

— Что это с ней случилось? — спросила Амелия у Адама.

— Я думаю, она головой ударилась, — невозмутимо ответил он. — Пошли, — он подтолкнул Амелию к дверям офиса. — Раз уж мы здесь, надо это сделать.

— Но только если она и правда этого хочет, — настаивала я.

Тут они отреагировали чуть по-разному: Адам закатил глаза, а Амелия в изумлении их вытаращила.

— Ну, ты хочешь отыскать своих биологических родителей, верно? — спросил он.

Она кивнула.

— Тогда вперед. — Похоже, он взял дело в свои руки, увидев, что я самоустранилась. — А если этот вариант не сработает, попробуешь другой. Не торопись принимать решение. Будь готова к… — он оглядел обшарпанную лестницу, граффити на стенах и брезгливо повел носом: старый домишко насквозь провонял рыбой, отсыревшей штукатуркой и неисправной канализацией, — будь, короче говоря, готова ко всему.

Он постучал в дверь.

— Кто там? — настороженно спросил Бобби.

— Это Кристина, — ответила я.

— Кристина? — Он явно был удивлен. — Разве мы договаривались?

— Э-э нет. Но я подумала, что ты сможешь помочь. Я тут с друзьями.

Я взяла Адама с нами, потому что, несмотря на его очевидный прогресс и бодрое настроение, боялась оставить одного. Не далее как сегодня утром меня подрезала машина — водитель встал не в тот ряд на повороте, и, как только мы затормозили на ближайшем светофоре, Адам выскочил и так наорал на бедную женщину за рулем, что трое ее детей на заднем сиденье едва не расплакались. Он не обращал никакого внимания на мои уговоры сесть обратно в машину, так что, как только загорелся зеленый, перепуганная мамаша со страшной силой дала по газам и уехала, сама, кажется, едва не разрыдавшись. Он сел в машину и долго еще нервно хрустел пальцами. Целый час после этого мы не разговаривали. Он вел себя так, будто эта поездка с Амелией — наказание за его проступок, хотя ничего подобного не было и в помине, я просто действительно боялась оставлять его без присмотра. Мне все время казалось, что он сорвется с катушек.

— Что еще за друзья? — подозрительно спросил Бобби. Вечно он чего-то опасается, словно собирается нашкодить или уже нашкодил. — Слушай, если это насчет твоего мужа, то я извиняюсь, что так с ним разговаривал, о’кей? Мы никогда особо не ладили — чего же тут странного, согласись, — но он малость перегнул, когда звонил мне последний раз.

Я закрыла глаза и досчитала до трех, чтобы успокоиться.

— Пожалуйста, открой наконец дверь, — нетерпеливо попросила я.

Раздался лязг отпираемых засовов, и потом дверь приоткрылась — на пару дюймов, не больше. Поверх цепочки на нас смотрел голубой встревоженный глаз. Он зыркнул налево, потом направо, изучил Адама с Амелией, затем лестничную клетку у нас за спиной. Кажется, его все устроило, потому что дверь на мгновение снова закрылась, Бобби скинул цепочку и распахнул ее пошире, давая нам войти.

— Я извиняюсь, но вы тоже поймите — такая работа, приходится соблюдать осторожность.

Он тщательно запер за нами дверь на все замки.

— Бобби О’Брайен, — лучезарно улыбнулся мой кузен и протянул руку сперва Адаму, затем Амелии.

— С Амелией вы уже встречались, — напомнила я. — Она моя школьная подруга. Можно сказать, член семьи.

— Правда? — Он внимательно вгляделся в нее. — Я уверен, что запомнил бы такую прелестную девушку.

Амелия порозовела.

Его галантность была забавна.

— В день рождения, когда мне исполнилось восемь лет, ты украл у нее мороженое и швырнул через стенку к соседям в сад.

Он смешно насупился, словно вспоминая.

— Так это были вы?

Амелия рассмеялась:

— Я выгляжу иначе, когда не вою от обиды и не кричу, что ненавижу мальчишек.

— Да, до сих пор, — еле слышно пробормотал Адам. Я бросила него предостерегающий взгляд. К счастью, кроме меня, никто его не услышал.

— Как поживаешь, Кристина? — Бобби ласково меня приобнял.

Покончив с приветствиями, он подошел к окну возле письменного стола. Вертикальные жалюзи были плотно закрыты. Он сделал маленькую щелочку и посмотрел на дорогу перед домом, потом снова на нас.

— Так чем могу помочь?

Он был в зеленой футболке с надписью «Пивной рай» и драных голубых джинсах. Черные курчавые волосы падали ему на глаза, лицо бледное, подбородок небрит. У него такой вид, будто он постоянно терпит убытки. Вероятно, потому, что так оно и есть, и теперь больше, чем когда-либо. Я заметила, что Амелии он глянулся, и еще раз напомнила себе, что не надо ни во что вмешиваться. Пусть сами во всем разбираются, мое дело сторона.

— Бобби, мы как раз из-за Амелии к тебе и пришли. Недавно она узнала, что родители ее удочерили. Амелия, может, дальше ты сама все расскажешь?

Амелия принялась повествовать о том, какие тайны хранила обувная коробка, а я потихоньку выглянула из окна, чтобы понять, чего там высматривал Бобби. Но никого не обнаружила и быстро задернула жалюзи. Бобби заметил это и нервно мне улыбнулся. Уж не знаю, что он натворил на сей раз.

— Итак, вы говорите, что всё в этой коробке, все эти вещественные доказательства, бывшие при вас, когда вас удочерили, указывают на Кенмэр? — подытожил он.

— Я бы не стал этого утверждать, — перебил Адам. — На мнение того человека, который навел нас на эту мысль, нельзя полагаться.

— Говори за себя, — отрезала Амелия, ставя Адама на место.

— Значит, поехали в Кенмэр! — быстро предложил Бобби, энергично взмахнув рукой.

Я сузила глаза и подозрительно на него посмотрела.

— Думаете, это хорошая идея? — удивилась Амелия. — Вы считаете, что моя подруга права?

— Я считаю, что она просто гений, — кивнул Бобби. — То есть я хочу сказать, что и сам определил бы, где изготовлены эти кружева, но она прямо с ходу это углядела. Я бы с удовольствием отправился в Килларни…

— Кенмэр, — уточнила я.

— Пардон, в Кенмэр. — Он очаровательно улыбнулся Амелии. — Я с радостью туда поеду, наведу кое-какие справки, задам ряд вопросов. Мы моментально найдем ваших родителей.

Я подняла бровь.

— Я вел множество дел по приемышам. — Он почуял сомнение, исходящее от нас с Адамом, и усилил напор. — Обычно мы обращаемся в опекунские службы, и я руковожу этим процессом. Это бывает сопряжено со всякими стрессовыми ситуациями, вообще дело непростое. — Он говорил уже серьезно, без улыбки. — Мы тоже можем пойти по этому пути, но всегда полезно проверить все факты, которые имеются в наличии.

— Я уже связалась с управлением по опеке, — сказала Амелия. — Скачала все документы, которые есть у них на сайте. — Она понизила голос, хотя тут ей скрываться было не от кого. — Я не вполне уверена, что удочерение было официальным. На сайте я ничего не нашла.

— Да-а-а… — Бобби постучал пальцем по блокноту и глубоко задумался. — Что ж, я согласен. А вы что скажете? — Он протянул Амелии руку, стремясь поскорее заключить соглашение, чтобы упорхнуть из своего гнезда куда подальше.

— Сколько вы берете? — прервал их рукопожатие циничный Адам.

— Сто пятьдесят евро, если я их найду, плюс проживание в гостинице. Прочие издержки за мой счет. Договорились? — Он не убирал руки, по-прежнему протягивая ее Амелии.

Она пребывала в нерешительности.

Он убрал руку.

— Чудес обещать не стану, — вкрадчиво сказал он, — но я уже находил родственников и помогал воссоединиться разным семьям. Дело у вас непростое, но я берусь. Оплата по факту, то есть когда задачка решена. Что еще… еще я плачу за квартиру, каждый месяц. Ну, почти каждый, — добавил он с нахальной улыбкой.

— Дело не в вас, Бобби, — пояснила Амелия. — Просто… если я этим займусь, то это станет реальностью. — Она обернулась ко мне, ища поддержки.

Что понимать под вмешательством?

— Делай так, как тебе кажется правильным, — в итоге изрекла я. И добавила: — Ну что ты теряешь? Ты уже давным-давно не отдыхала. По крайней мере хоть развеешься, съездишь на другой конец страны.

Амелия застенчиво улыбнулась.

— Ладно, — сказала она и пожала Бобби руку.

Адам пожал плечами.

* * *

— Я понимаю, это безумие. — Мы шли к машине, и Амелия говорила, понизив голос. — Но мне надо уехать из Дублина, куда-нибудь вырваться из магазина. Правда, мне это необходимо. Я должна как следует собраться с мыслями, а то в последнее время все буквально встало с ног на голову, и в голове у меня полный бардак.

— Думаешь, поездка тебе в этом поможет?

— Нет, — засмеялась она. — Но это повод развлечься, как ни совестно так говорить. И Бобби, — улыбнулась Амелия, — интересный человек.

Я слушала ее вполуха, меня куда больше занимало, о чем говорят наши спутники, которые шли чуть позади.

— И как же вы познакомились с Кристиной? — спросил Бобби.

— На мосту.

— На каком?

— Хафпенни.

— Романтично. — Бобби хлопнул Адама по плечу, словно они старинные приятели. Адам поглубже засунул руки в карманы и явно надеялся, что я попрощаюсь с Амелией, чтобы мы с ним могли уйти.

Я вернулась к нашему с ней разговору.

— Спасибо, что старалась меня подбодрить, — сказала Амелия.

— Мы же друзья. А могу я задать один вопрос? Там, на складе, ты сразу стала искать коробку с годом своего рождения. Ты что-то такое подозревала, да?

— Меня многое удивляло. Иногда я спрашивала маму с папой о том, как она меня носила, рожала, где именно я родилась, но они всегда отвечали очень расплывчато. И было видно, что им не хочется об этом говорить. Каждый раз возникало ощущение неловкости, ну и я постепенно перестала спрашивать, поняв, что это бесполезно. Я понятия не имела, что они скрывают. Но я знала, что у мамы до меня было четыре беременности, и всех детей она потеряла. Она говорила, что я им дана Божьей милостью. Ну, я думала, она боялась и меня потерять, так же как остальных, вот и тряслась надо мной.

— Твои родители очень любили тебя.

— Я это знала. — Она улыбнулась. — Все в порядке. И дело не в том, что я мечтаю обрести своих биологических предков. Я просто… просто хочу понять. А потом, возможно, я развернусь и уйду. Мне не важно, что они могут мною и не заинтересоваться вовсе. И вообще не пожелают со мной знаться. Может, я и сама этого не пожелаю. Все, чего я хочу, — услышать их рассказ. Думаю, что имею на это право.

— Безусловно. — Я задумалась. — Ты права, и я тебе могу сказать, что, если б я была на твоем месте, если б у меня был такой шанс, я бы сделала все, чтобы им воспользоваться. Все, чтобы вернуть свою маму.

— Да, я знаю. — Амелия встревоженно посмотрела на Адама, а потом улыбнулась — слишком торопливо, слишком лучезарно, явно пытаясь скрыть свою тревогу.

Я тяжело вздохнула.

* * *

— Это нелепо. — Адам стоял в дверях, наблюдая за тем, как я собираю сумку.

Все в тот день казалось ему странным, нелепым, смехотворным. Пустой тратой времени.

— Что нелепо? — Я пыталась не показать, как сильно устала.

— Нелепо ехать в Типперэри.

— Как ты собираешься отказаться от компании и при этом не обсудить своих планов с остальными? Надо же все уладить.

— Нельзя ничего уладить, нельзя изменить завещание деда. Вся эта поездка — абсолютно бессмысленная трата времени, — хмуро сказал он.

Я не знала, как именно мы сумеем с этим разобраться, но рано или поздно Адаму все равно придется столкнуться со своими обязательствами. Эта щекотливая проблема вызывала у него жгучее раздражение. Он снова помрачнел.

Адам вышел в гостиную и оттуда крикнул мне:

— Так, значит, я сюда больше не вернусь?

Все понятно. Он болезненно реагирует и на то, что кто-то уходит из его жизни, бросает его, и на то, что он сам откуда-то уходит. Я поскорее вышла к нему.

— Адам, ты просто переезжаешь. Движешься дальше. Это хорошо.

Он кивнул, не веря ни единому моему слову.

— Прямо сейчас я себя чувствую…

Я ждала, как он закончит фразу.

Он вздохнул.

— Я чувствую себя переполненным эмоциями.

Да, я тоже. Тут зазвонил его телефон.

— Это Мария. — Он протянул мне мобильник.

Я смотрела на него, борясь с желанием нажать отбой, но вспомнила совет Лео.

— Ответь ей. Пригласи ее на свой праздник. — Я перевела дыхание. — Если ты этого хочешь.

— А ты уверена? — Он выглядел растерянным.

— Конечно. — Меня смутила его реакция. — Ты что, не хочешь, чтобы она туда пришла?

Телефон продолжал звонить.

— Ну-у, хочу, но знаешь…

Мы молча смотрели друг на друга.

Не уверена, что я понимала, о чем он думает, но я думала: «Не отвечай ей, не люби ее, забудь о ней. Люби меня».

Телефон умолк, в комнате повисла тишина. Он даже не смотрел на него, он неотрывно смотрел на меня. Потом шагнул ко мне.

Телефон зазвонил снова, и он замер.

Потом ответил и вышел из комнаты.

* * *

Адам остался в машине с Патом, а я неуверенно брела по больничному коридору. Я боялась столкнуться с женой Саймона Конвея, с кем-то из его родных, которые подсознательно, видимо, считали, что, нападая на меня, они могут вернуть Саймона. Но единственным знакомым человеком, которого я увидела, была Анджела, медсестра, ухаживающая за Саймоном. Я опасливо замерла, но она тепло улыбнулась мне.

— Я не кусаюсь, — заверила Анджела. — Посещение только для родственников, но вы можете пройти. — Она зашла за мной в палату. — Мне рассказали о том, что здесь произошло, когда вы приходили в прошлый раз. Жаль, что это было не в мое дежурство. Я бы вам посоветовала никоим образом из-за этого не переживать. Его жене очень тяжело, она ищет кого-то, кого можно обвинить. Вы ни в чем не виноваты.

— Я была там. Я была с ним, и я единственная…

— Вы ни в чем не виноваты, — твердо повторила она. — Девочки сказали, она потом ужасно переживала, когда вы уже ушли. Ей было так плохо, что им пришлось увести детей и вколоть ей успокоительное.

Как ни печальна была нарисованная ею картина, мне все же стало чуть полегче.

— Вы так ни к кому и не обратились? — спросила Анджела, и я поняла, что она имеет в виду профессионального психолога.

Я не забыла, что Лео советовал мне насчет Адама, но здесь был совсем другой случай. Как бы то ни было, размышляя об этом, я в конце концов поняла, с кем именно мне нужно поговорить.

Анджела ушла, мы остались с Саймоном вдвоем. Тихо жужжали мониторы, и шелестел аппарат искусственного дыхания. Я села у его постели.

— Привет, — шепотом поздоровалась я. — Это Кристина. Кристина Роуз, та женщина, которая не смогла уберечь вас от самого себя. Иногда я думаю, что вас надо было уберечь от меня. — На глаза мне навернулись слезы, я с трудом справлялась со своими эмоциями. — Я прокручивала события той ночи много-много раз, пыталась понять, что же тогда случилось. Наверное, я ляпнула что-то не то. Не могу вспомнить. Я так обрадовалась, что вы отложили пистолет. Простите меня, если я сказала что-нибудь, от чего вы ощутили себя лишним, а свою жизнь никому не нужной. Это совершенно не так. Если вы меня слышите, Саймон, прошу вас — сражайтесь, боритесь за свою жизнь. Пусть даже не для себя, а ради жены и детей, вы очень, очень им нужны. И будете нужны дальше. Я выросла без мамы, я знаю, каково это — постоянно ощущать рядом чью-то тень. Ты все время думаешь — а что бы она сказала, а что бы подумала, гордилась бы она мною…

Я замолчала и долго сидела, дав волю слезам, потом взяла себя в руки.

— И теперь, из-за того что чувствую свою вину перед вами, я встряла в большие неприятности. Встретила человека, он хотел прыгнуть с моста, а я решила показать ему, как прекрасна жизнь, как хорошо жить на свете. Мне обязательно нужно его в этом убедить, иначе я его потеряю. — Слезы ручьем бежали по щекам, я смахнула их рукой. — Кроме всего прочего, мне надо помочь ему вернуть его девушку. Если она не полюбит его снова, он покончит с собой. Так сложилась судьба. Это случилось всего неделю назад, но иногда, иногда время бежит быстро. Я многое поняла за эту неделю, — сказав это, я осознала, что это правда на все сто процентов.

У меня была надежда, что мне станет легче, но облегчения эта исповедь не принесла. У меня раскалывалась голова, болезненно стучало сердце, и никакого отклика я не почувствовала — все так же мерно и безучастно жужжали приборы и двигался аппарат искусственного дыхания. Я надеялась на сочувственный кивок, надеялась услышать слова ободрения, заверения, что все хорошо, моей вины нет и вообще я сумею со всем справиться. Мне требовалось на что-нибудь опереться, обрести подспорье. Господи, где же оно, в чем? Была бы такая книжка, ну, скажем, «Как сделать так, чтобы абсолютно все опять стало хорошо», простая, доходчивая инструкция, где шаг за шагом описывалось бы, как устранить сердечную боль, как сделать сознание ясным и чтобы все всех простили.

Наверное, внутреннего молчаливого осознания мало, наверное, нужно сказать это вслух. Я подняла на Саймона заплаканные глаза и честно, из самой глубины души, как будто это могло заставить его вернуться, твердо проговорила:

— Я полюбила Адама.

Глава XIX

Как собраться и встряхнуться

— Все в порядке? — спросил меня самый лучший человек на свете, когда я села к нему в машину. Пат завел двигатель, и мы тронулись в путь.

Я кивнула.

Он нахмурился и внимательно посмотрел на мое заплаканное лицо. Я тоскливо отвернулась.

— Ты плакала.

Я шмыгнула носом и уставилась в окно.

— Как его дела? — мягко спросил Адам.

Я молча покачала головой, не в силах выдавить ни слова.

— Что, опять его жена тебе что-нибудь сказала? Кристина, ты же знаешь, она зря на тебя нападает. Это несправедливо, и она неправа.

— Мария тоже может напасть на меня, ровно так же, через несколько дней, — вдруг выпалила я, сама толком не понимая, почему эти слова сорвались у меня с языка.

Пат включил радио.

— Извини, не понял?

— Что же непонятного? И Мария, и все твои родные будут меня винить. Скажут, что я попусту болталась рядом с тобой две недели, вместо того чтобы направить к тем, кто реально мог бы помочь. Ты не задумывался о том, что будет со мной, если ты не откажешься от своего намерения?

— Не будут они тебя винить. Я им не позволю. — Он расстроенно пожал плечами, огорченный моей реакцией.

— Да тебя же не будет рядом, Адам, ты не сможешь меня защитить. И окажется мое слово против их. А ты и не узнаешь, какие проблемы оставишь после… себя, — гневно заявила я, с трудом справляясь с душившими меня спазмами. Я говорила обо всем сразу: и о его родных, и о компании, и о себе.

В этот момент у Адама зазвонил телефон. Едва взглянув на его лицо, я поняла, о чем ему сообщили. Его отец скончался.

* * *

Адам не захотел поехать в больницу и не стал отменять нашу поездку. В любом случае теперь нам необходимо было попасть в Типперэри, чтобы он мог заняться организацией похорон. И мы продолжили свой путь, как будто ничего не изменилось, хотя, разумеется, изменилось очень многое: он потерял отца и официально стал главой компании «Бэзил».

— Что-нибудь слышно от твоей сестры? — спросила я. Он не доставал телефон из кармана с тех пор, как узнал о смерти отца. Ни с кем не связывался, не разговаривал. Я решила, что, возможно, у него шок.

— Нет.

— Ты не проверял телефон. Не хочешь ей позвонить?

— Уверен, что ее известили.

— Она приедет на похороны?

— Надеюсь.

Меня обнадежил его позитивный настрой.

— И надеюсь, полиция ее встретит. Вообще-то надо бы мне самому им позвонить и предупредить.

Это уже радовало меньше.

— Может быть, теперь они отменят празднование дня рождения, — тихо заметила я. Мне очень хотелось его поддержать, но нелегко обнаружить нечто хорошее в утрате близкого человека. А ведь Адам явственно нуждался в помощи.

— Ты что, шутишь? Да теперь они ни за что не отменят прием — это же идеальная возможность продемонстрировать, что они по-прежнему сильны и готовы к борьбе.

— О-хо-хо. Я могу сделать что-нибудь полезное?

— Нет, спасибо.

Он молчал и тревожно смотрел в окно, впитывая проносящийся мимо пейзаж, словно хотел замедлить движение машины, отсрочить тот миг, когда он снова окажется там, где ему плохо и страшно. Интересно, а хочет ли он, чтобы я была рядом? Это ни на что не повлияет, я все равно никуда не денусь, но тем не менее хотелось бы знать. Наверное, не хочет. Думаю, он предпочел бы остаться один на один со своими мыслями, и именно эти его мысли меня пугали.

— Послушай, — вдруг сказал он, — а ты не могла бы прочесть еще раз то, что читала на похоронах матери Амелии?

Меня удивила его просьба. Он ничего не сказал мне на похоронах, да и потом не спрашивал, сама ли я это написала. Я была глубоко тронута его словами. Для меня этот отрывок значил чрезвычайно много. Отвернувшись к окну, я сморгнула, чтобы не расплакаться.

Мы ехали по узкой сельской дороге, все вокруг было зеленым, полным жизни даже в это морозное утро. В этих краях занимаются коневодством, повсюду можно увидеть конюшни, где разводят и тренируют скаковых лошадей, — прибыльное дело, которому посвятили себя многие здешние жители, кроме тех, конечно, кто работает на компанию Бэзилов. Пат вел машину весьма небрежно, не притормаживал на крутых поворотах, мало беспокоясь о встречных автомобилях. Я невольно впилась ногтями в кожаную обивку сиденья.

Посмотрела на Адама — волнуется ли он так же, как я. Он, оказывается, пристально за мной наблюдал. Я застала его врасплох.

Он кашлянул и отвел взгляд.

— Я хотел… хотел спросить: ты знаешь, что потеряла сережку?

— Что? — Я пощупала мочку уха, сережки не было. — Черт! Неужели она выпала? Я лихорадочно рылась в складках одежды, обшарила сиденье, но ничего не нашла. Это невозможно, я не могла ее потерять! Я встала на коленки и принялась искать на полу.

— Осторожно, Кристина. — Адам положил руку мне на голову, чтобы я не стукнулась лбом о дверцу, когда Пат закладывал очередной лихой вираж.

— Это мамина сережка. — Я сдвинула его ногу, проверяя, не наступил ли он на нее.

Адам вздрогнул, как будто ему передалась моя нервная тревога.

В результате я так ничего и не нашла и села на место, огорченная донельзя. Мне хотелось немного помолчать.

— Ты ее помнишь?

Я редко говорю о маме, не потому, что мне не хочется ее вспоминать, просто я слишком мало времени прожила с ней и у меня почти не осталось воспоминаний. Иногда я пытаюсь вызвать в памяти связанные с ней картинки, но они слишком отрывочны, чтобы об этом рассказывать.

— Эти сережки — одна из немногих вещей, что остались от нее. Я любила сидеть на краю ванны и смотреть, как она одевается перед тем, как пойти в гости. Мне очень нравилось наблюдать, как она красится. — Я закрыла глаза. — Я вижу, как она смотрит в зеркало, волосы заколоты сзади, шея открыта. У нее в ушах эти сережки — она надевала их по особо торжественным случаям. — Я потеребила мочку уха. — Странно, почему мы запоминаем определенные моменты. Судя по фотографиям, мы много времени проводили вместе, а я вот почему-то запомнила именно это. — Я помолчала, потом сказала: — Так что, отвечая на твой вопрос: нет, я ее почти не помню. Наверное, поэтому я всегда ношу эти сережки. Раньше мне это как-то в голову не приходило. Когда мне говорят, какие они красивые, я могу сказать: «Спасибо. Это серьги моей мамы». И таким образом она присутствует в моей жизни, становится более реальной. Она перестает быть чем-то абстрактным, частью чужих воспоминаний, чужих рассказов, кем-то, кто смотрит на меня с фотографий — на них она всегда разная, в зависимости от ракурса, от света. Я часто спрашивала у сестер: мама — такая? Ты помнишь ее такой, как на этом снимке? И они говорили: «Нет, она другая». И рассказывали, какой она сохранилась в их памяти. У меня в воспоминании она стоит спиной, я вижу ее ухо с сережкой и подбородок. Иногда мне ужасно хочется, чтобы она обернулась и я могла бы увидеть ее всю целиком, иногда я проделываю это в воображении. Звучит, наверное, странно.

— Нет, совсем не странно, — ласково сказал он.

— А ты помнишь свою маму?

— Чуть-чуть. Разные мелочи. Беда в том, что мне не с кем было о ней поговорить. Мне думается, память оживает, когда воспоминания можно с кем-то разделить, но отец никогда о ней не говорил.

— А кроме него, никого не было?

— Наши няньки сменялись, каждое лето новая. Садовник работал долгое время, но ему запрещено было с нами общаться.

— Почему?

— Так велел отец.

Мы надолго умолкли.

— Твоя сережка найдется, — сказал Адам.

Я очень на это надеялась.

— Мария обещала прийти на мой день рождения.

Совсем забыла его об этом спросить. Как же я могла?

— Хорошо. Замечательно. Это просто… замечательно.

Он посмотрел на меня. Большие голубые глаза точно заглянули мне прямо в душу.

— Я рад, что ты так считаешь.

— Конечно. Это… — Ничего, кроме «замечательно», мне в голову не пришло, поэтому фраза осталась недосказанной.

Наконец машина замедлила ход, и я с интересом оглядывала окрестности. Ведь здесь прошло детство Адама. На огромной въездной арке было написано: «Усадьба Авалон». Пат старательно соблюдал правила, машина миля за милей еле ползла по подъездной дороге к дому. И вот деревья расступились, и открылась зеленая лужайка перед огромным старинным зданием.

— Ого.

Адам остался безучастен.

— Ты здесь вырос?

— Вырос я в школе. Здесь я бывал на каникулах.

— Тут, должно быть, чудесно для мальчишки. Столько всяких уголков, которые можно исследовать. Хотя бы вон та руина.

— Мне не разрешали там играть. И вообще было одиноко. Ближайшие соседи живут довольно далеко. — Видимо, он почувствовал, что говорит как маленький богатенький мальчик, и поэтому оборвал себя: — Это старый, заброшенный ледник. Я всегда думал, что когда-нибудь подновлю его и буду там жить.

— То есть ты все же хотел здесь жить.

— Когда-нибудь… жить да быть. — Он отвернулся и стал смотреть в окно.

Машина остановилась перед широким крыльцом у внушительных парадных дверей. Они распахнулись, и нам навстречу вышла женщина с приветливой улыбкой на губах. Я припомнила, что Адам упоминал о ней: это Морин, жена Пата. Она служит в поместье экономкой, или домоправительницей, как говорит Адам, вот уже тридцать пять лет, то есть с момента его рождения. Впрочем, она не проявляла по отношению к нему материнских чувств — за ним всегда ухаживали няньки, да и у Морин, пусть и ласково-заботливой, свои дети, а помимо того, на ней весь этот огромный дом. Хотя странно, что ее вовсе не волновала судьба двоих сирот, живших с ней под одной крышей… Похоже, Адам почему-то не желает видеть ее истинных чувств.

— Адам. — Она обняла его, и он явно напрягся. — Прими мои соболезнования.

— Спасибо. Это Кристина, она поживет у нас несколько дней.

Морин не вполне сумела скрыть своего удивления при виде меня. Она, конечно, ожидала, что приедет Мария. Однако она быстро справилась с собой и проявила радушие, хотя обе мы не могли избавиться от неловкости, когда возник вопрос, где я буду спать. В доме десять спален, и Морин не знала — то ли проводить меня в отдельную комнату, то ли в спальню Адама. Она неуверенно шла впереди, все время оглядываясь в надежде уловить с его стороны какой-нибудь намек, но он полностью погрузился в свои мысли, как будто пытался разгадать сложную головоломку. Я так понимала, что неделю назад он уехал, полагая, что вернется уже помолвленным, а когда все вдруг пошло наперекосяк, решил не возвращаться вовсе. И вот он снова здесь, в доме, который ненавидит всем сердцем.

Всю неделю я волновалась из-за нашей с Адамом «сделки», но это была сущая ерунда по сравнению с тем, что я теперь испытывала рядом с ним. Он казался холодным, отстраненным, никак не реагировал, даже когда я подбадривающе ему улыбалась. Мне стало понятно, каково было Марии, когда она пыталась до него достучаться, установить хоть какой-то контакт, но в ответ не находила ни малейшего отклика. Сначала я думала, что это такая оболочка, личина, своего рода панцирь, но теперь поняла, что ошибалась. Оболочка на самом деле была сутью, она состояла из гнева, растерянности и полного непонимания, что делать со своей жизнью. Адам был глубоко несчастен. В детстве он потерял мать, но в остальном его жизнь была надежна и безопасна. Ему не надо было беспокоиться о том, что он будет есть и где ему жить, на какие деньги купить учебники, подарят ли ему что-нибудь на Рождество. В его жизни все эти вещи присутствовали как данность, как нечто само собой разумеющееся. Так же он относился и к тому, что нарушит волю отца, сам выберет свою судьбу, а старшая сестра возьмет на себя заботы о бизнесе семьи. А потом все вдруг изменилось. Обязательства, которых он знать не знал, успешно увиливая от них всю дорогу, неожиданно подошли к нему вплотную, вежливо похлопали по плечу и пригласили следовать за собой. Безмятежные времена прошли, иллюзия, что он может управлять своей жизнью и распоряжаться ею по личному усмотрению, рассеялась.

Это было завершение, конец определенного периода, а он не любит завершений, не любит расставаний и уходов. Хорошо, когда что-либо изменяется на его условиях, тогда он готов и даже рад это принять. А теперь раздражение сквозило в каждом его жесте, в каждом слове, он не пытался его скрыть, напротив, активно демонстрировал с той минуты, как мы переступили порог этого дома. И меня охватывал липкий страх при мысли о том, насколько сильны в Адаме эти чувства, насколько он пропитан идеей, что лучше вовсе покончить с жизнью, чем сражаться с ней на ее условиях. Я понимала, что он действительно повторит попытку самоубийства, если с работой ничего не получится, и что он не остановится, пока не доведет свое намерение до конца.

Одно дело помогать тому, кто хочет, чтобы ему помогли, и в Дублине так оно и было. Но здесь, в Типперэри, я словно бы оказалась перед закрытой дверью — Адам отсоединился от меня. Бо́льшую часть дня он спал в огромной, с камином, спальне с плотно задернутыми шторами. Там был диван, и сначала Адам настаивал, что мне отдаст кровать, а сам устроится на этом диване, но как-то в итоге вышло наоборот. Сидя на диване, возле огромного окна, выходившего на озеро Лох-Дерг, я прислушивалась к его дыханию и порой поглядывала на часы, с тоской понимая, что мы попусту тратим драгоценное время. В его положении время не было лекарем, его нужно было заполнить активными действиями, но что я могла, если Адам отдалился, отсоединился и не подпускал меня к себе. Мне было страшно.

Я вновь посмотрела на него — он, безусловно, спал. Руки он поднял вверх, ладони наружу — как будто говорит: я сдаюсь. Светлый завиток упал ему на глаза, и я тихонько отвела его в сторону. Адам не проснулся, и я еще раз провела рукой по нежной коже у виска. В то утро он не брился, на подбородке появилась светлая щетина. Губы плотно сжаты, как в те минуты, когда он старательно что-то обдумывает. Глядя на него, я улыбнулась.

В открытой двери появилась Морин и легонько постучалась, чтобы привлечь мое внимание. Я вздрогнула и поспешно убрала руку, как будто она застала меня за каким-то дурным занятием. Интересно, давно она за мной наблюдает? Морин улыбнулась, из чего я заключила, что она все видела. Смутившись, я встала и подошла к ней.

— Простите, что беспокою вас. Я тут принесла дополнительные одеяла, о которых просил Адам.

Я взяла их и положила на диван.

Похоже, она собиралась о чем-то спросить, но вместо этого сказала:

— И еще… Адаму звонили на домашний.

— Мне кажется, не стоит его будить, — тихо ответила я. — Потом скажете ему. Или это срочно?

— Звонила Мария.

— О.

— Она пыталась дозвониться ему на мобильный, но он не берет трубку. Мария хотела узнать, хочет ли Адам, чтобы она приехала на похороны. Она говорит, у них в последнее время не все ладилось, так что она не уверена, ждет ли он ее. Не хочет его лишний раз огорчать.

— О…

Я смотрела на Адама, прикидывая, как лучше поступить. Адам, каким он был в Дублине, несомненно, хотел бы, чтобы она приехала. Тому Адаму она была очень нужна. Но Мария не знает, что он не стал прежним. Возможно, она готова полюбить его вновь, однако нельзя допустить, чтобы они встретились прежде, чем он окончательно будет к этому готов. Если она увидит его в нынешнем состоянии, то немедленно побежит обратно к Шону. Надо будет потом поговорить с ним об этом, и уверена, он со мной согласится.

— Я думаю, он предпочел бы, чтобы она не приезжала, но это не потому, что ему неприятно ее видеть. Пожалуйста, передайте ей это.

— Хорошо. Я ей скажу, — негромко произнесла Морин.

Она бросила задумчивый взгляд на постель, словно спрашивая себя: стоит ли доверять этой женщине или лучше спросить у самого Адама? Кивнула мне и ушла.

Я догнала ее в холле, где можно было говорить, не опасаясь, что Адам нас услышит.

— Морин… — Я нервно сцепила пальцы. — Мы… мы с Адамом не вместе. У него возникли проблемы в последнее время. Не все в его жизни гладко.

Морин кивнула, как будто ей это было отлично известно.

— Он будет недоволен, если я скажу, в чем именно дело. Уверена, что вы знаете его гораздо лучше, чем я, но как бы то ни было… я стараюсь ему помочь. Очень стараюсь, и мне казалось, что я справлюсь. Я не знаю, как он обычно себя ведет, однако по сравнению с тем, каким он был, когда мы познакомились неделю назад, он стал… веселее. А теперь опять загрустил. Но ведь терять близких всегда тяжело…

— Вы знакомы с мистером Бэзилом?

— Да.

— Что ж, тогда вы поймете, если я скажу вам, что хоть и проработала в этом доме тридцать пять лет, мы были не слишком близки.

— То же можно сказать и о его отношениях с сыном.

Морин поджала губы и кивнула.

— Уверена, что вы не станете об этом распространяться, поэтому скажу, — она понизила голос, — он всегда был очень чувствительным. И к себе относился крайне строго. Не спускал себе ни единой, даже самой маленькой слабости. Я старалась хоть чем-нибудь ему помочь, но Адам предпочитает со всем справляться сам, а что до мистера Бэзила… ну, он такой, какой был.

— Я понимаю. Спасибо за откровенность, будьте уверены, это останется между нами. Знаете, я правда буквально глаз с него не сводила всю эту неделю.

— Как и большинство женщин, — пошутила она, и я покраснела.

— Я не могу вдаваться в подробности, но мне необходимо все время за ним присматривать, поэтому мы и живем в одной комнате. Но сейчас я бы очень хотела ненадолго остаться одна, пойти прогуляться. Скажите, вы бы не могли приглядеть за ним? Простите, я знаю, что у вас масса дел в связи с завтрашними похоронами, но мне нужен всего час. Вас не очень это затруднит?

Я принесла для Морин стул и поставила у дверей спальни, чтобы он не изумился, обнаружив ее на диване, в двух шагах от своей постели.

— Пожалуйста, позвоните мне, если он проснется, или пойдет в туалет, или вообще сделает что угодно. — Я бросила тревожный взгляд на Адама, решая — все же уйти или остаться.

— Все будет прекрасно. — Морин положила мягкую ладонь мне на плечо.

— Ладно, — неуверенно ответила я.

— А она угадала, — заметила Морин.

— Кто?

— Мария. Она меня спросила, не приехала ли с Адамом женщина. Хорошенькая такая, которая о нем заботится.

— Она так сказала?

— Да, — кивнула Морин.

— И что вы ей ответили?

— Посоветовала обсуждать дела Адама с самим Адамом.

Я слабо усмехнулась.

— Спасибо.

* * *

Пата я нашла на кухне для прислуги поедающим гигантский сэндвич с яйцом. Его лихая манера водить машину меня пугала, а тут еще этот зверский сэндвич. Я не рискнула его поторапливать, но меня тревожило, что Адам остался один, поэтому я принялась нервно расхаживать взад-вперед.

— Чудненько. — Пат единым махом заглотнул остатки своей трапезы, отодвинул стул и стоя допил чай. Сгреб со стола ключи и направился к машине.

Мэри Киган, правая рука мистера Бэзила, жила в двадцати минутах езды. Ее владения были не столь внушительны, как у Бэзилов, однако тоже впечатляли. На стук в дверь никто не отозвался, и Пат молча махнул рукой в сторону конюшни, не желая отвлекаться от футбольного репортажа, который он слушал в машине по радио. Он не ошибся. Я встала у ограды и залюбовалась элегантной женщиной, которая верхом преодолевала полосу препятствий.

— Это Леди Мидоуз, — произнес кто-то позади меня, я обернулась и увидела Мэри. Одета она была соответственно: на ногах высокие, до колен, веллингтоны, теплый свитер из овечьей шерсти и поверх него дутая куртка.

— А я думала, это вы на лошади.

— Я? Нет, что вы! — рассмеялась она. — У меня нет времени на то, чтобы стать таким мастером. Я могу себе позволить только утреннюю прогулку, а еще люблю охотиться верхом. На самом деле, очень люблю.

— Леди Мидоуз — это лошадь или наездница?

Она снова рассмеялась.

— Лошадь. Женщину зовут Мисти. Она профессионал, выступает на соревнованиях. Была близка к золоту на прошлой олимпиаде, но ее Шаман сломал ногу на тренировках. Может, в следующий раз.

— У вас здесь все так замечательно устроено. Сколько лошадей вы держите?

— Двенадцать. Не все из них наши, но это помогает сократить расходы. А вообще мы планируем расширяться. Подумываем стать заводчиками.

— Вам не хотелось бы посвятить этому все свое время?

— Мне? Нет. А что, Бэзилы прислали вас, чтобы сказать, что я уволена? — Она постаралась произнести это шутливым тоном, но не сумела полностью скрыть тревогу.

— Нет, на самом деле ровно наоборот.

Мэри выглядела заинтригованной.

Мы продолжили свой разговор в одноэтажном домике, где могло бы, наверное, быть тепло, если бы не дверь нараспашку — туда постоянно заходили работники конюшни, чтобы решить текущие вопросы. Мэри не стала снимать куртку, и я последовала ее примеру, а кроме того, беспрерывно пила горячий чай, согревая о кружку руки. Диванчик, где я сидела, был набит конским волосом, кроме меня, на нем устроилась лохматая псина, которая сладко посапывала во сне. Еще одна собака, судя по тому, как она нервно шныряла из угла в угол и порывалась удрать на улицу, страдала клаустрофобией. А третья сидела на коленях у Мэри, не сводя с меня подозрительного взгляда — за всю беседу она ни разу не моргнула. Мэри не обращала на все это ни малейшего внимания, ни холод, ни собачья шерсть — пару волосин я извлекла из своей кружки — ее ничуть не смущали. Уж не знаю, оттого ли, что она к этому всему привыкла, или оттого, что ее настолько заинтересовало мое предложение.

Она делала вид, что колеблется, но было очевидно, что ей хочется согласиться.

— А вы все это обсудили с Адамом?

— Да. — Я лгала лишь наполовину. — Он не смог приехать сюда сегодня, поскольку очень много хлопот из-за похорон. — Я представила себе Адама, с головой укрывшегося одеялом в постели.

— И его это устраивает? — смущенно спросила она. — Я имею в виду, что он не будет ежедневно все контролировать? И что я буду принимать решения?

— Абсолютно. Он будет председателем правления, так что ему придется подписывать все документы, и я считаю, что это идеальный вариант. Все, с кем я это обсуждала, уверены, что вы сможете управлять компанией именно так, как этого хотел бы мистер Бэзил. Потому что вы ее любите.

— Я начала там работать сразу после колледжа, — улыбнулась она. — Раньше они базировались в Дублине, потом перебрались в наши края, и графство от этого чрезвычайно выиграло. Первый год я отвечала на звонки. Постепенно поднималась все выше. Но… — Она растерянно покачала головой.

— Что-то не так?

— Старый мистер Бэзил не захотел бы этого, и остальная семья не захочет. Лавиния скорее умрет, чем даст мне занять ее место. Бэзилы предпочитают, чтобы бизнес оставался в их руках.

Мэри не сказала о них ничего дурного, она была слишком профессиональна, чтобы позволить себе нечто подобное, но я понимала, что она имеет в виду: они не желали, чтобы компанией управлял сторонний человек.

— Да, но только если это не руки Найджела, — возразила я.

— Ну разумеется, — кивнула она. — А компания не перейдет к нему? — В голосе ее звучала искренняя тревога.

— Это последнее, чего хотелось бы Адаму. Что же насчет Лавинии, то о ней, мне кажется, вам беспокоиться не стоит.

— Так вы думаете, Адам согласится? — повторила она с сомнением.

Я заколебалась.

— Скажите, а что заставляет вас сомневаться? Я думала, всем очевидно, что Адаму не нужна эта работа.

— Ну я, конечно, видела это, однако мне представлялось, что положение изменится, когда уйдет старый мистер Бэзил. Мне казалось, что Адам начнет воспринимать все по-иному. С мистером Бэзилом работать и впрямь было трудно, он слишком сильно давил: не давал подумать ни одной минуты, зато сразу рявкал, что дескать неплохо бы начать шевелить мозгами. Возможно, Адам устроил бы все по-своему. — Она пожала плечами. — Я думала, проблема заключается в его отце, а не в самой компании. Он, кстати, отлично вел дела то недолгое время, что мистер Бэзил был в больнице. Предложил несколько хороших идей. И поверьте, нам очень не помешала бы свежая кровь. Неправильно это будет с его стороны — отказаться от должности. Но если вы говорите, что он так решил… — Она смотрела на меня так, словно не верила мне.

Я окончательно смешалась.

Зазвонил мой мобильный. Это была Морин.

— Он проснулся.

* * *

Мне не нужно было подгонять Пата, он и без того делал сто миль в час по дороге, где я бы ни за что не выжала и шестидесяти. Когда мы добрались до дома, я ожидала встретить Адама на улице или внизу, но он, к моему удивлению, еще был в спальне. Снаружи стояла Морин с раскрасневшимися щеками, а он изнутри гневно требовал, чтоб она открыла дверь и выпустила его.

— Подсуньте ключи под дверь, Морин! — нетерпеливо скомандовал Адам.

— Да-да, только вот не уверена, что они подойдут, — нервно пробормотала она, а затем закрыла руками уши, чтобы не слышать его воплей. В этот момент она увидела, что я бегу вверх по лестнице, и лицо ее прояснилось.

— Он принял душ и сказал, что хочет есть. Я принесла ему ланч, а потом заперла дверь, — яростно прошептала она. — Он все твердит, что хочет пойти прогуляться.

— Что же вы его не выпустили?

— Ну вы же просили глаз с него не спускать!

— Вы могли бы пойти за ним.

Она прижала ладонь к губам, изумляясь, что сама этого не сообразила.

— Он страшно злится, — шепнула Морин.

— Ничего, сорвет свою злость на мне, — тихонько заверила ее я и громко добавила: — Адам, все в порядке. Я здесь, сейчас тебя выпущу.

Я вставила ключ в замочную скважину и притворилась, что с трудом его проворачиваю. Адам нетерпеливо дергал за ручку.

— Адам, перестань! Ты мне мешаешь…

Наконец ключ с клацаньем встал на место, и дверь распахнулась. Я как-то не ожидала, что это произойдет столь стремительно, и потому не успела отойти в сторону. Адам вырвался на волю, как разъяренный бык на арену, дверная створка со всей силы треснула меня по плечу, но он был так зол, что даже не извинился. Спасибо еще, Морин вовремя меня подхватила, а то бы он и вовсе сшиб меня с ног.

— Господи, с вами все в порядке?

Я практически не чувствовала боли, она пришла потом, а в этот момент меня интересовал только Адам, который несся вниз по лестнице, пылая от гнева, так что, кажется, пар валил у него из ушей. Я бросилась следом.

— Я хочу побыть один! — Он вылетел из дому, свернул налево и огромными шагами направился по дорожке, которая вилась вдоль озера Лох-Дерг.

Ноги у него куда длиннее моих, поэтому мне приходилось бежать за ним вприпрыжку. Несколько торопливых шажков — прыжок, еще несколько торопливых шажков и еще прыжок. Меня охватила легкая паника, я решила, что он совсем слетел с катушек, к тому же я начала задыхаться, пытаясь поспеть за ним.

— Знаешь, я не могу этого сделать, — начала я, пробежав немного, а потом немного пройдя шагом.

— Не сейчас, ладно?

Тогда я молча продолжала идти за ним, периодически переходя на бег. Во всяком случае, я была рядом. Не то чтобы ему это могло помешать что-нибудь сделать, но все же я была там. Он гораздо сильнее, вон как саданул меня в плечо, и все равно нельзя оставлять его, нельзя его бросать, я не могу…

— КРИСТИНА! — заорал он мне в лицо. — УХОДИ.

Он так резко, так неожиданно остановился. И так ужасающе громко это прокричал, что эхо разнеслось над озером, а у меня зазвенело в ушах и сердце подпрыгнуло как безумное. В глазах его пылала ярость, жилка на виске дергалась, а на шее напряглись вены, руки непроизвольно сжались в кулаки, и я так испугалась, что у меня перехватило дыхание. Я почувствовала себя так, как чувствует ребенок, на которого неожиданно наорал взрослый, — испуганной и беззащитной. И мне вдруг сделалось очень одиноко, совсем-совсем одиноко. Он развернулся и ринулся прочь, а я застыла, не в силах пошевелиться. Потом я нагнулась, руки безвольно упали на колени, я с трудом заставила себя дышать и наконец горько разрыдалась, безудержно и безнадежно.

Я дала ему уйти.

Глава XX

Как отстоять свою правоту

Я пребывала в каком-то странном оцепенении, сидя в лодочном сарае и глядя на Лох-Дерг. Озеро замерзло по краям, на льду сидели утки и время от времени что-то поклевывали, а потом взмывали в небо, видно, от холода забывая про голод. Из носа у меня текло, он совершенно закоченел, и я беспрерывно им шмыгала. Глаза резало от слез. Думаю, они замерзали бы, если бы лились чуть помедленнее. Я не вытирала их, а только изредка слизывала с губ соленые капли. И словно бы ждала чего-то, не в силах остановиться, привыкнув уже к постоянной тревоге, которая не отпускала меня ни во сне, ни наяву. Все, что у меня есть, — это слова, это мои мысли, но на сей раз он ничего не захотел слышать.

Сзади раздались шаги, и сердце у меня упало. Это они, пришли сказать, что нашли его. Или даже арестовать меня — ведь такое возможно? Ведь я не справилась со своей задачей и фактически его подтолкнула? Я отрешенно смотрела на темное, недвижное озеро, на тающий в морозном воздухе пар изо рта. В просвете облаков проблеснуло солнце, и у меня вдруг возникла слабая надежда. Было тихо, я отчетливо слышала шаги — спокойные, неспешные. В них не было ничего, что таило бы страх или угрозу. Кто-то встал позади сарая, затем пошел дальше, и вот уже передо мной возникла знакомая фигура.

Адам сел рядом. Я вытянула руку, не давая ему придвинуться еще ближе. Закусила губу, чтобы не разрыдаться с новой силой, но, поняв, что не справляюсь с собой, отвернулась в сторону.

Он кашлянул, но ничего не сказал. Это было правильно, просто сидеть вот так рядом, ощущать присутствие друг друга — от одного этого уже стало гораздо теплее.

— Прости меня, — произнес он наконец, и хоть ему понадобилось так много времени, чтобы выговорить эти слова, все равно они прозвучали неожиданно.

Я не ответила. Знала, что должна его простить, но не получалось.

— Где ты был?

— Так, пар выпустил. Напугал пару зайцев и заставил оленя обделаться со страху.

Как я ни сдерживалась, а все же хихикнула.

— Ну вот, так-то лучше, — сказал он уже помягче. — Не могу видеть, как ты плачешь.

Он нагнулся ко мне и стер со щеки слезинку. За ней сразу же покатилась другая.

— Ну ладно тебе. — Он сел поближе и обнял меня за плечи.

Я решила, что лучше всего молчать, потому что в горле стоял комок. И положила голову ему на плечо. Он поцеловал меня в макушку.

— Я здесь всегда сам не свой, — сказал он. — Становлюсь дерганый, злобный… ну, ты видела.

Он умолк. Я по-прежнему молчала. Слушать я готова, но помогать ему выговориться — нет.

— И потом, ты же обещала, что никому не скажешь. Это меня взбесило.

— Не скажу о чем? — Я подняла на него глаза.

— О том, что было в прошлое воскресенье.

— Я никому и не говорила.

Он заглянул мне в лицо.

— Кристина, прошу тебя, не ври. Пожалуйста, только не ты. Пусть весь мир мне лжет, но ты не делай этого.

— Я не вру. — Я отодвинулась от него. — И ни за что бы не стала. Я попросила Морин передать Марии, чтобы та не приезжала на похороны, потому что решила, что ей не стоит видеть тебя в таком состоянии.

Он пытался прочитать по моему лицу, не вру ли я.

— Я говорю не об этом.

— Понятно. Однако это то единственное, чего ты пока что не знал. И есть еще одна вещь, которую я должна тебе сказать. А во всем остальном я держу свое слово. И никогда никому не скажу, как мы познакомились.

— И о чем ты должна мне сказать? — нахмурился он.

— Потом.

— Нет, скажи сейчас.

— Адам, кому я, по-твоему, рассказала?

— Морин, — буркнул он.

— Ничего я ей не говорила.

— Она заперла меня в комнате.

Я поморщилась.

— Она запаниковала. Я просила ее за тобой приглядеть. Объяснила, что у тебя личные проблемы, что…

— Господи, Кристина! — Он закричал не так громко, как в прошлый раз, но с той же злостью.

— Это не значит, что я ей все рассказала.

— Ты дала ей понять, что со мной что-то не так.

Тут уж я не сдержалась и взорвалась:

— А ты думаешь, любому, кто тебя хоть немного знает, непонятно, что с тобой что-то не так? Серьезно, Адам, подумай головой. Ты что, честно считаешь, будто никто ничего не замечает? Или что всем наплевать? Мне нужно было уйти, и я боялась оставить тебя одного. Морин обещала за тобой присмотреть. Я не думала, что она тебя запрет!

Это прозвучало комично, и, несмотря на раздражение, я невольно улыбнулась.

— Это не смешно, — сердито бросил он.

— Ну да, — согласилась я, все еще слегка улыбаясь. — Разве самую малость. — И мои губы снова сами расползлись в улыбке.

— Я рад, что ты так думаешь, — фыркнул он и отвернулся.

Немного погодя мне удалось справиться с собой и убрать эту нервическую усмешку.

— Так что ты хотела мне сказать?

— Я ездила сегодня повидать Мэри.

— Мэри Киган?

Я кивнула.

— И сделала ей деловое предложение. От твоего имени. Правильно я понимаю — она ведь была ближайшей помощницей твоего отца, его правой рукой?

Он согласился.

— Я подумала, что ты мог бы стать председателем правления, то есть контроль над компанией будет целиком у тебя, что юридически полностью отвечает пожеланиям твоего деда, а Мэри станет исполнительным директором. Таким образом, она сможет решать все текущие вопросы, но бразды правления останутся в твоих руках, у тебя будет право подписи. И тогда ты сможешь поговорить со своим начальством, чтобы тебя снова взяли в Береговую охрану. Ведь можно же совмещать работу с должностью председателя, правда? Я уверена, они пойдут тебе навстречу.

— То есть я стану председателем правления и сохраню работу.

— Да, как Бэтмен.

Он задумался.

— Ну, не надо рыдать от счастья. — Меня озадачила его реакция. Я решила его проблемы, а в нем все равно происходит какая-то внутренняя борьба. Словно его что-то раздирает. — Ты согласен, что это выход?

— Да, безусловно, спасибо тебе, — неуверенно проговорил он.

Обычно, чем упорнее ты движешься в избранном направлении, не достигая цели, тем яснее становится, что ты на ложном пути. Я начинала думать, что, возможно, я стремлюсь куда-то не туда. Я потратила неделю, пытаясь придумать, как избавить Адама от ненавистной работы, но его опять что-то не устраивает.

— Давай сыграем в одну игру, — предложила я.

— О боже, эти твои игры, — простонал он.

— Что ты делаешь, когда остаешься один и тебя никто не видит? Только без пошлостей, — торопливо добавила я.

— Ну, тогда ничего.

Я засмеялась, радуясь, что мы снова вместе.

— Я в том смысле, что, может, ты разговариваешь сам с собой? Или поешь в душе? Или что-нибудь в таком духе?

— К чему ты клонишь?

— Просто ответь.

— Это жизненно важно?

— Да, это жизненно важно.

— Хорошо, я пою в душе.

Я знала, что он врет.

— Вот я, например, если долго сижу где-нибудь в приемной или типа того, выбираю какой-нибудь цвет и начинаю считать, сколько предметов в комнате этого цвета, потом другой и опять считаю… Какого цвета больше — тот и победил.

Он развернулся и посмотрел мне в лицо:

— И на черта ты это делаешь?

— Да кто его знает, — засмеялась я. — У людей полно странных идей, только они никогда в этом не признаются. А вот еще я иногда провожу языком по зубам и при этом их пересчитываю. Когда заняться нечем, сидишь скучаешь. Уловил?

Он слегка поднял брови.

— Или придумываю, что буду писать в своей книге.

Адам посмотрел на меня с интересом:

— В какой книге?

— В той, которую мне всегда хотелось написать. И которую я когда-нибудь напишу. — Я смутилась, захотелось сжаться в комок. Но я только поставила ноги на скамейку, обхватила коленки и уткнулась в них подбородком. — Или, скорее всего, не напишу. Это просто дурацкая мечта.

— Вовсе не дурацкая. Ты обязательно должна это сделать. Что будешь писать? Эротический роман?

Я расхохоталась.

— Как твоя подружка Ирма? Нет… Книгу из серии «Помоги себе сам». Хотя пока я точно не знаю, о чем именно она будет.

— Ты обязательно должна это сделать, — повторил он твердо. — У тебя прекрасно получится.

Я улыбнулась и зарделась: в его словах была та поддержка, которой я никогда не получала от Барри. И я тут же решила, что непременно попробую.

— Я люблю искать рифмы, — вдруг сказал он.

— А-га! Давай рассказывай. — Я повернулась к нему.

— Стараюсь искать рифмы посложнее, — смущенно пояснил он. — Надо же, поверить не могу, что рассказал тебе об этом. Даже Марии никогда не говорил.

«Один-ноль в мою пользу», — весело подумала я.

— Не кошки — блошки, а длинные слова, например… — он посмотрел вокруг, — суетливый у меня сразу рифмуется с прихотливый.

— Господи, ты такой странный.

— Ну тебя.

Я рассмеялась.

— Да я шучу. Это круто.

— Ничего не круто.

— Брось. Внутренний мир — вообще стремное место.

— Ты это хотела мне сказать?

Я глядела вдаль, на озеро.

— А ты когда-нибудь играл в веришь-не-веришь, когда все пьют по кругу? Мы с сестрами любили так развлекаться: папа за рулем, а мы наклюкиваемся.

— Как он вообще с вами выжил?

— Я думаю, как раз благодаря нам он и выжил. О’кей, ты начинаешь. Веришь ли ты, что я…

— Слушай, это звучит точь-в-точь как те упражнения, которые проделывает Элейн на своих курсах «Как влюбиться без памяти».

— А что, может быть, я и хочу, чтобы ты влюбился.

В его глазах я увидела немой вопрос.

— Влюбился в жизнь, — пояснила я. — Я хочу, чтобы ты полюбил жизнь. Так что давай, — подбодрила я его.

— Ладно. Веришь ли ты, что я никогда… — он ненадолго задумался, — не ел леденцов?

— Что?! — изумилась я. — Это как?

Он усмехнулся.

— Когда мы были маленькие, нам не разрешали есть леденцы, потому что это опасно. Нам постоянно рассказывали: мы можем подавиться, можем сломать зуб, можем подавиться, споткнуться и выбить глаз или толкнуть кого-то, и он выбьет себе глаз. А потом наконец сказали: ладно, можете есть, садитесь за стол и ешьте спокойно, а иначе можете подавиться и умереть. Подумай, кому нужны такие леденцы? Вот я никогда их и не ел. У меня отбили всякое желание. До сих пор не могу видеть, как кто-то ест леденцы.

Я рассмеялась.

— Твоя очередь.

— Веришь ли ты… — Я знала, что хочу сказать, но не была уверена, стоит ли. — В общем, я никогда… не была влюблена.

Он с удивлением смотрел на меня.

— А как же твой муж?

— Я думала, что это была любовь, но теперь начинаю понимать, что ошибалась.

— Почему?

Мы смотрели друг на друга, и я молча произнесла: «Потому что это было совсем не похоже на то, что сейчас». Но вместо этого сказала:

— Не знаю. Как ты думаешь, безответная любовь — это тоже любовь?

— В вопросе содержится ответ, не так ли? — медленно проговорил он.

— Да. Но если она совсем никому не нужна, то, значит, это какое-то неполноценное, ущербное чувство?

Он молчал, я видела, что он на самом деле ищет ответ, и ждала, что же он в итоге скажет, но он просто уронил:

— Да.

Он, конечно, думал о Марии. Зря — я была уверена, что Мария его любила, а Шон был просто ошибкой.

— Кристина, почему мы говорим обо всем этом?

Этого я не знала. Я с трудом могла вспомнить, как мы вообще заговорили об этом. Я честно пыталась его отвлечь, а вместо этого завела речь о том, что тревожило меня.

— Не знаю, — поежилась я. — Пойдем в дом, пока мы окончательно не замерзли.

* * *

Раз уж Адам был здесь хозяином, я попросила его показать мне окрестности. Мне хотелось представить себе, как он жил здесь, когда был маленький, а заодно и как бы он мог здесь жить, если бы решил перебраться сюда из Дублина. Еще я хотела понять, отчего ему здесь так неуютно, почему, если верить Адаму, он здесь сам не свой. Адам взял машину, в гараже их было не меньше десятка — и классика, и спорткары. Он сам сел за руль, и мы поехали на кондитерскую фабрику Бэзилов. По дороге он рассказывал о местных достопримечательностях, обращал мое внимание на красивые пейзажи и вспоминал всякие истории из своего детства.

— Недавно я подумал, что хорошо было бы проводить на фабрике экскурсии. Мы могли бы на этом неплохо заработать, — задумчиво сказал он. — Я предложил это отцу, но его это не особенно вдохновило.

— А какие у тебя еще были идеи?

Мэри упоминала, что Адам внес несколько интересных предложений, и меня это заинтриговало. Он производил впечатление человека, которому совсем не интересен семейный бизнес, но здесь я взглянула на ситуацию по-новому и поняла, что проблема заключалась не в отсутствии интереса, а в том, что отец не давал ходу никаким его идеям.

— Например, построить парк развлечений.

— Ого! Как Дисней Уорлд?^[9]

— Может, не с таким размахом, но чтобы там обязательно был небольшой зоопарк, ресторан, игровые площадки, в таком духе. Я подумал, что это оживило бы бизнес и графство от этого бы только выиграло. Сейчас так многие делают.

— А что сказал твой отец?

Он помрачнел и ничего не ответил.

Мы подъехали к фабрике. Адам собрался было встать там, где, видимо, всегда парковался его отец, но это место было уже кем-то занято.

— Какого черта?

— А чья эта машина?

— Не имею ни малейшего представления, — сердито ответил он и поставил машину на свободное место. Мы вошли внутрь. У Адама снова сделалось озабоченное лицо, как будто на его плечах лежала неподъемная ноша.

У меня возникло такое впечатление, что сегодняшняя экскурсия по фабрике не состоится: в офисе явно происходило что-то экстраординарное. Встреча топ-менеджеров была в самом разгаре, зал совещаний заполнен до отказа, но Мэри там не было, а заправляла всем какая-то женщина в брючном костюме. Она увидела Адама через стекло, извинилась перед аудиторией и вышла к нам. Все дружно проводили ее взглядами и немедленно принялись о чем-то перешептываться.

— Адам, как мило, что ты решил присоединиться.

— Лавиния, — он был ошарашен, — что ты здесь делаешь?

Они не обнялись и холодно глядели друг на друга.

— Одна птичка напела мне, что папочка умер. Разве ты не слышал?

Он выжидательно смотрел на нее.

— Я руковожу компанией, Адам. А ты как думал, что я делаю? — жестко сказала она.

— Ты живешь в Бостоне. И не можешь руководить компанией.

— Мы решили вернуться. Морис согласился. Он готов сотрудничать со следствием. Но сперва нам надо кое-что согласовать. — Она улыбнулась, но улыбка не коснулась ее глаз.

— То есть ты уговорила его взять все на себя, — обвиняющим тоном сказал Адам.

Она мельком посмотрела на меня.

— Это твоя новая девушка или Мария наконец сменила губную помаду?

Он не обратил внимания на ее выпад.

— И все же что происходит, Лавиния?

— Все знают, папа хотел, чтобы компанию возглавила я, вот я ее и возглавила. Я всего лишь выполняю его волю. Ты-то ведь не стал бы, верно?

— Он собирался оставить дело мне.

— Адам, давай обойдемся без драм. Я вернулась, все под контролем, ты можешь уматывать в Дублин и жить своей жизнью. Всем известно, что компания тебя абсолютно не интересует.

Он холодно взглянул на нее.

— А вот здесь ты ошибаешься.

И тут я почувствовала, что направление выбрано, что все стало на свои места и теперь я знаю, к чему надо стремиться.

* * *

Мы опять ночевали в одной спальне, я лежала на большой кровати, Адам на диване. Я прислушалась: он дышал глубоко и размеренно. Лежа в темноте, я надеялась, что он будет жить, будет дышать, его сердце будет биться. Мне доставляло физическое наслаждение слышать его дыхание. Я тоже успокоилась, расслабилась, напряжение последних дней отпустило меня. Не знаю, кто из нас заснул первый, но его мерное дыхание словно согревало меня, и впервые за несколько месяцев я легко перешла из мира реальности в мир сновидений.

Глава XXI

Как прорыть Землю насквозь

«Наш брат ушел в мир иной, в мир упокоения. Пусть примет Господь его в своих селениях, а мы, исполнившись верой и надеждой в жизнь вечную, помянем его в своих молитвах».

Множество прихожан собралось на кладбище рядом с деревушкой Терригласс — или по-ирландски Тир-да-Глас, что означает «земля у слияния двух вод», — на северо-восточном берегу озера Лох-Дерг, где в него впадает река Шаннон.

Хоронить Дика Бэзила пришли все от мала до велика, не потому что он пользовался всеобщей любовью, это было не так, но потому что он так много сделал для местной общины, для графства и для страны. На его фабрике трудилось больше восьмисот человек, и всех этих людей волновало, что станется с их работой теперь, когда мистер Бэзил ушел в мир иной. Сотни семей жили на деньги, которые им выплачивал мистер Бэзил. Да, он был груб, заносчив, не жалел врагов и не проявлял снисхождения к друзьям, но он был настоящим патриотом Северного Типперэри, где родился и вырос. К его услугам был собственный самолет, он вел свои дела по всему миру, но всегда возвращался домой, в тот край, который любил и для которого делал все, что было в его силах. В разгар кризиса, когда все старались любой ценой сократить издержки, он не поддался общим настроениям и не вывел производство за границу. Теперь будущее фабрики оказалось под вопросом. Если Дик Бэзил хотел, чтобы она оставалась в Ирландии, то его наследникам, возможно, это вовсе ни к чему. Местные жители опасались, что ее могут закрыть, продать, перевести производство в другое место.

Лавиния и Адам стояли у отцовской могилы, и многие, глядя на них, гадали, который из двух детей Бэзила возглавит семейный бизнес. Оба уехали из Северного Типперэри в раннем детстве. Одна постоянно появлялась на страницах светской хроники в глянцевых журналах, другой избегал публичности и работал спасателем в Службе береговой охраны. Он был добр, она — эгоистична. Люди надеялись, что выбор пал на Адама, но при этом у Лавинии был деловой, практичный ум, пусть и проявлявшийся в неблаговидных финансовых махинациях. Поговаривали, что она уже записала детей в местную школу, и это только подливало масла в огонь. А кроме того, имелся еще их кузен Найджел. Он тоже пришел на похороны, я узнала его в толпе, хоть он и старался затеряться среди многочисленных приглашенных. Вот уж кто, ни секунды не колеблясь, закрыл бы фабрику и перевел производство в Китай. Его опасались. Опасались, впрочем, всего, с тревогой всматривались в Адама с Лавинией, пытаясь прочесть по их лицам свое будущее. Перемены грядут, это было ясно всем, и все к ним готовились, понимая, что они неизбежны.

Я чувствовала себя до крайности неловко, стоя между Лавинией и Адамом рядом с могилой. Лавиния была в больших темных очках, ее строгое черное пальто вызывало ассоциации с викторианской эпохой. Светлые волосы идеально уложены, на неестественно гладком лбу ни единой морщинки, губы увеличены с помощью инъекций. Ее муж выглядел гораздо старше ее. Вообще-то они одного возраста, но недавние неприятности и постоянная угроза тюремного заключения превратили его в старика с седыми волосами и мучнисто-бледным лицом. Их дети, восьми и десяти лет, стояли рядом с ним с глубоко безразличными физиономиями, утрата любимого дедушки не произвела на них никакого впечатления, потому что для них он попросту не существовал.

Чуть поодаль фотографы вели беспрерывную съемку. Клик, клик, клик. Здесь были и папарацци, и сотрудники деловых изданий — каждый хотел запечатлеть бесчестного дельца, возвратившегося в Ирландию, чтобы присутствовать на похоронах тестя.

Меня пугают такие люди, как Лавиния. Холодные, расчетливые, эмоционально неразвитые, неистребимые, как тараканы, они готовы бороться за жизнь любой ценой, уничтожая на своем пути всех, даже самых близких. Их образ мыслей противоестественен, такова же и их «любовь». Краткое общение с Лавинией убедило меня в том, что Адам прав, она действительно могла быть замешана в мошенничестве, но, похоже, ей удалось уговорить мужа взять всю вину на себя. Никакого самопожертвования с его стороны в этом не было, один лишь голый расчет — важно, чтобы Лавиния могла на законных основаниях возглавить компанию, важно, чтобы наследство не уплыло из их рук.

Я прочитала свой отрывок, как просил меня Адам, и, когда месса закончилась, Лавиния задрала подбородок и посмотрела на меня сверху вниз.

— Прелестный пассаж. Очень трогательный, — произнесла она с усмешкой, ясно дававшей понять, что, кроме разве судебного постановления, тронуть ее в принципе не может ничто.

И похороны, и вообще весь этот день дались мне тяжело. Одни меня грубо игнорировали, а другие пытались выразить соболезнования из-за потери, которую я не могла оплакивать. Пожилые дамы со скорбными, сочувственными лицами цепко хватали меня за руку и пожимали ее в знак того, что всячески разделяют мою боль, меж тем иной боли, кроме как от их железных пальцев, я не испытывала.

Когда гроб опускали в могилу, я почувствовала, что Адам передернулся и плечо у него задрожало. Он поднес руку к лицу и замер. Я подумала, что не стоит вторгаться в его переживания, но все же тихонько взяла за другую руку и пожала ее. Он удивленно на меня посмотрел, и я увидела, что глаза у него совершенно сухие. Он широко ухмылялся, а руку поднес к лицу, чтобы это скрыть. Я изумленно на него вытаращилась, а потом предостерегающе нахмурилась. Вокруг полно народу, на него направлены камеры! Однако, осознав это, я вдруг почувствовала, что меня тоже разбирает смех. Кошмар какой-то, смеяться в такой момент, когда бренное тело предают земле. Это самое неподходящее в мире время для смеха, но именно поэтому подавить его оказалось чрезвычайно сложно.

— Что это было? — спросила я, когда толпа начала потихоньку расходиться и мы медленно шли к машине, на ходу принимая соболезнования. Общего семейного лимузина не было, Адам с Лавинией не собирались ехать вместе. Лавиния, как старшая в семье, занимала первую машину в кортеже вместе с Морисом и детьми. Молчаливый по обыкновению Пат вез нас с Адамом в машине его отца, которая теперь перешла к нему. Впрочем, Лавиния уже объявила, что намерена это оспорить.

— Сожалею, что так вышло, но я не мог отделаться от одной странной мысли, — ответил Адам. Он снова ухмыльнулся, его просто распирало от смеха. — Я не стану изображать, будто напрочь убит горем, Кристина. Разумеется, мне грустно от того, что отец умер. Это печальное событие, и сегодня печальный день, но я не намерен ломать руки от горя, как будто мой мир рухнул. И не собираюсь извиняться за это. Хочешь верь, хочешь нет, но можно полноценно жить дальше после того, как потерял кого-то из близких.

Меня удивила эта демонстрация силы.

— Ну а что тебя так развеселило, когда твоего отца опускали в могилу?

Он поджал губу, потряс головой, и по лицу его снова пробежала улыбка.

— Я пытался вспомнить его. Вспомнить что-нибудь трогательное, какой-то момент, когда мы с ним были едины. Это сильное переживание, когда твоего отца предают земле, и я хотел ощутить утрату, хотел почтить его память… Я подумал, что это поможет мне запечатлеть этот миг, что так будет правильно. — Он рассмеялся. — Но все, что пришло мне в голову — как мы с ним виделись в последний раз. Последний мой с ним разговор в больнице.

— Да, я его помню. Я же была там.

— Нет, тогда тебя уже не было. После того как меня отпустили охранники и все вышли из палаты, мы с ним поговорили. Я хотел убедиться, что он понимает — я не делал того, в чем меня обвинил Найджел. Мне было важно, чтобы он это знал.

Я кивнула.

Адам улыбнулся.

— Он мне не поверил. И еще он сказал… — Его опять разобрал смех, такой заразительный, что я тоже рассмеялась. — Он сказал: «Мне не нравится эта сучка. Вообще. Ничуточки». — Адам буквально захлебывался от хохота. — А потом я ушел, — давясь, из последних сил договорил он.

Я перестала смеяться, мне уже было не смешно.

— О ком он говорил?

Адам замер на секунду, глотнул воздуху и, перед тем как зайтись в спазматических всхлипах смеха, в истерике выдохнул:

— О тебе.

Я пыталась найти в этом что-то забавное, но не могла, и чем дольше я молчала, тем сильнее он хохотал. Пату пришлось кружить неподалеку от дома минут десять, чтобы Адам наконец успокоился, поскольку в таком состоянии нельзя было появляться на людях. Впрочем, глаза у него стали совершенно красные, что могло быть воспринято как проявление сыновнего горя.

— Все же я не понимаю, что ты в этом нашел такого забавного, — сказала я, когда мы поднимались по ступенькам парадного крыльца.

Внутри стоял гул голосов — кажется, здесь собрались все обитатели Северного Типперэри и большая часть Дублина. Был и помощник премьер-министра, папа не ошибся насчет связей семьи Бэзилов.

Адам остановился на крыльце и посмотрел на меня так, что у меня заныло в животе. У него был такой вид, словно он собирается сказать что-то очень важное, но тут дверь распахнулась и на крыльцо выбежала взволнованная Морин.

— Адам, там в гостиной полиция.

Адам как-то сказал, что в детстве он прозвал эту комнату «местом дурных вестей». Здесь его матери сказали, что у нее рак, здесь же она умерла, а сегодня, пока приглашенные толпились в холле, в этой комнате полицейские объявили мужу Лавинии Морису Мерфи, что он арестован. После чего его препроводили в полицейскую машину и увезли на допрос. А спустя некоторое время семья узнала, что он обвиняется в краже и мошенничестве общей суммой на пятнадцать миллионов евро. Еще пять миллионов в деле не фигурировали, ибо мистер Бэзил не стал предъявлять иск, а теперь был мертв и похоронен, упокоившись навсегда.

Глава XXII

Как разрешить споры о наследстве: несколько простых способов

— Я не понимаю, почему она должна быть здесь, — сказала Лавиния, вытянув шею и высоко вздернув подбородок, как будто невидимый штырь внутри ее мешал ей принять нормальную человеческую позу.

Я нервно поерзала на кожаном диване — по-моему, Лавиния была совершенно права. Мне и самой было непонятно, почему я там находилась. Мое присутствие на таком сугубо семейном мероприятии как оглашение завещания Дика Бэзила было неуместно, но Адам настаивал, и я пришла сама не зная зачем. Может, он боялся, что ощутит непреодолимое желание выброситься из окна или вскрыть себе вены ножом для писем, или расколотить что-нибудь кочергой XVIII века — если ему вдруг не понравится то, что прочтет нотариус. Впрочем, я уже не знала, что именно он бы хотел услышать, и сомневалась, знает ли он это сам. До недавнего времени мне казалось, что худшим для себя вариантом Адам считает назначение генеральным директором компании, а потому старалась сделать все, чтоб избавить его от этой должности. Но как только на горизонте возникла Лавиния, он неожиданно заявил, что готов принять новые обязанности. И теперь его больше всего тревожило, как бы она не заполучила компанию. Создавалось впечатление, что стоило ей заявить свои права, как он тут же понял — ему не все равно. Речь шла не только о проснувшемся чувстве долга, об осознании своей ответственности, нет, это таилось где-то в самой глубине его души. Он Бэзил, Бэзил до мозга костей. Ему нужно было почти потерять все, чтобы наконец это до него дошло.

— Мне лучше уйти, — прошептала я Адаму.

— Ты останешься, — во всеуслышание заявил он железным тоном. Все обернулись в нашу сторону.

Мы с Адамом занимали один кожаный диван, на другом сидели Лавиния и Морис — буквально час назад адвокатам удалось освободить его под залог. Казалось, он находится на грани сердечного приступа: глаза красные, щеки ввалились и пошли пятнами.

Всеобщая нервозность объяснялась тем, что если до появления Лавинии должность главы компании безусловно отходила к Адаму, то теперь она как старшая могла на нее претендовать, и к тому же никто не знал, не подстраховалась ли она каким-то образом, пока их отец был при смерти. В общем, Адам хотел заполучить этот пост, а Лавиния и того больше.

Адвокат Артур Мей прочистил горло. Выглядел он в свои семьдесят лет весьма импозантно: седой, длинные вьющиеся волосы смазаны гелем и аккуратно зачесаны назад, заядлая мушкетерская бородка решительно выпячена вперед. Они с Диком Бэзилом учились в одной школе, и Артур Мей был одним из немногих, кому тот полностью доверял. Он помедлил, обвел собравшихся взглядом, удостоверяясь, что все внимательно слушают, и начал читать завещание — внятным, чуть скрипучим, властным голосом человека, с которым не приходится спорить. Когда он дошел до того места, где в соответствии с волей мистера Ричарда Бэзила и во исполнение завещания Бартоломью Бэзила Адам Ричард Бэзил назначался генеральным директором компании со всеми необходимыми полномочиями, Лавиния вскочила с дивана и пронзительно завизжала. Нельзя было разобрать, что именно она вопит, это был безумный вой баньши^[10], как будто ведьму приговорили к сожжению и поволокли на костер.

— Это невозможно! — наконец выпалила она хоть что-то вразумительное. — Артур, как это могло случиться?! — Она нацелила обвиняющий перст на Адама. — Ты его обманул! Ты одурачил умирающего старика!

— Нет, Лавиния, это как раз ты пыталась его обмануть, — холодно отчеканил Адам.

Он был абсолютно спокоен. Трудно поверить, что этот решительный, исполненный уверенности человек совсем недавно намеревался прыгнуть с моста, чтобы покончить с собой.

— Тут замешана эта сучка!

Теперь она тыкала острым наманикюренным пальцем в меня. От неожиданности у меня бешено заколотилось сердце. Не хватало только оказаться в центре семейной склоки.

— Прекрати, Лавиния. Она здесь совершенно ни при чем.

— Все как всегда, Адам, — любая твоя девка вертит тобой как хочет. Барбара, Мария, а теперь вот эта. Да, я уже видела ее маленькие постельные хитрости, нетрудно догадаться, к чему все это! — Она сузила глаза в бешеной ярости, и я отшатнулась. — Что, она не будет с тобой спать, пока ты не женишься на ней? Деньги, братец, ей нужны твои деньги. Наши деньги — и она их не получит. Не думай, что ты меня одурачишь, чертова стерва.

— Лавиния! — взорвался Адам. В голосе его звучал неприкрытый гнев. Он вскочил с дивана, точно собирался оторвать сестре голову и разнести вдребезги о стенку. Лавиния тут же умолкла. — Отец оставил компанию мне, потому что ты украла у него пять миллионов. Или ты забыла об этом?

— Что за чушь! — Она отвела глаза в сторону, что было весьма красноречиво. — Он дал их нам, чтобы мы вложили их в дело.

— А, значит, все-таки нам, вот оно как. Жалко, что расплачиваться за все Морису придется одному, правда, Морис?

Морис, который и до того производил впечатление сломленного человека, теперь просто выпал в осадок.

— Совершенно верно, Лавиния, — продолжал Адам, — отец дал тебе деньги, чтобы ты их инвестировала. В свою виллу в Ницце? В отделку своего дома? В эти безумные вечеринки, которые ты устраивала, лишь бы о тебе не забывала модная пресса? Или чтобы привлекать средства в благотворительные фонды, в существовании которых я начинаю сильно сомневаться?

— Все было совсем не так, — пробормотал Морис, качая головой и не отрывая глаз от ковра, — все было совсем не так.

Вероятно, он часто повторял эти слова в полиции во время недавних допросов и затвердил их как спасительный аргумент. Он посмотрел на адвоката и дрожащим голосом спросил:

— Что насчет детей, Артур? Он включил их в завещание?

Артур откашлялся и надел очки, радуясь, что можно вернуться к сути вопроса.

— Порция и Финн наследуют по двести пятьдесят тысяч каждый, когда им исполнится восемнадцать лет.

Лавиния навострила уши.

— А что он оставил мне, своей дочери? — Она потеряла главный приз, компания ускользнула от нее, но, возможно, надежда еще есть? Возможно, еще не все потеряно?

— Вам он оставил загородный дом в Керри, — ответил Артур.

Даже Адам был поражен. Судя по его лицу, он, с одной стороны, находил это забавным, а с другой, все же чувствовал себя виноватым перед сестрой, которая жаждала столь многого, а в итоге потеряла все.

— Дом, — заорала она, — эту паршивую дыру? Да там даже крысы не смогут жить, не говоря уж обо мне.

Артур посмотрел на нее с видом человека, который уже сотни раз наблюдал подобные сцены и порядком от них устал.

— А кому достанется этот дом?

— Этот дом переходит к Адаму, — сказал он.

— Это чудовищная несправедливость! — завопила она. — В завещании деда ясно сказано: по смерти отца компания переходит ко мне.

— Позвольте, я объясню, — Артур Мей утомленно снял очки, — в завещании вашего деда сказано, что по смерти вашего отца компания переходит к старшему из его детей, и это, безусловно, вы, Лавиния. Но существует примечание, о котором вы, может быть, не осведомлены. Там говорится, что, если старший наследник обвиняется в совершении уголовно наказуемого деяния или если он объявил себя банкротом, компания переходит к следующему в роду.

У нее отвалилась челюсть.

— Насколько мне известно, — Артур бросил на нее исполненный иронии взгляд, и я подумала, что происходящее слегка забавляет его, — вы, не станем говорить сейчас о возможных обвинениях в финансовых махинациях, вы, Лавиния Мерфи, не так давно объявили себя банкротом.

— Господи, Лавиния! — Морис вдруг вскочил в крайнем возбуждении. — Ты же уверяла, что все будет прекрасно, что у тебя есть план. Что это сработает. Я ни черта не вижу, чтобы это работало, а ты?

Судя по реакции Лавинии, ее муж редко позволял себе подобные всплески.

— Ну все-все, дорогой. — она попыталась его как-то успокоить. — Согласна, я тоже удивлена. Папа дал мне слово, но, выходит, он меня подставил. Он сказал, чтобы я возвращалась домой. Ладно, давай поговорим в другом месте, не надо, чтобы все слышали.

— Меня целый день, целый день беспрерывно обвиняли и допрашивали…

— Да-да, солнышко, — нервно перебила она.

— Ты знаешь, что они сказали, — сколько я могу получить?

— Они просто хотят тебя запугать…

— Десять лет, — его голос дрожал, — обычно за такое дают десять лет. ДЕСЯТЬ ЛЕТ! — визжал он ей прямо в лицо, как будто думал, что она не понимает, насколько это серьезно.

— Я знаю, милый.

— За то, что не я один сде…

— Конечно, дорогой, конечно. — Она вымученно улыбалась и тянула его за руку из комнаты. — Все понятно, папочка решил напоследок посмеяться. Но ничего, у меня тоже есть чувство юмора. Еще посмотрим, кто будет смеяться последним. Я оспорю это завещание, — сказала она, вновь овладев собой.

— У тебя нет никаких шансов, Лавиния, — сказал Адам. — И не мечтай.

Я с трудом узнавала человека, с которым познакомилась на мосту, который боязливо умолкал в присутствии своего отца и замыкался в себе, стоило ему переступить порог родного дома. Судя по удивлению, с каким на Адама смотрела Лавиния, она тоже с трудом узнавала брата. Это не помешало ей выпустить последнюю ядовитую стрелу:

— Ты совершенно ничего не смыслишь в бизнесе. Летаешь на своих вертолетах, вот и летай себе ради бога. Ты абсолютно неадекватен, ты не умеешь справляться с собственными эмоциями — как ты справишься с целой компанией? Ты погубишь все дело, Адам.

Она думала, что он отведет взгляд, но этого не произошло. И тогда она вылетела вон из комнаты, волоча за собой Мориса, которого, казалось, окончательно покинули силы. Покорно, как тень, он последовал за нею.

— Извините, Артур, — сказал Адам.

— Все в порядке, старина. — Артур встал и принялся неторопливо складывать бумаги. — Я, можно сказать, вполне доволен, — заявил он, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек.

У Адама зазвонил телефон. Он посмотрел на экран, озабоченно нахмурился, извинился и отошел в сторону, чтобы ответить.

Артур наклонился ко мне и негромко сказал:

— Не знаю, что вы сделали с ним, но продолжайте в том же духе — я уже очень давно не видел, чтобы кто-нибудь так разговаривал с Лавинией, и вовсе не припомню, видел ли я когда-нибудь этого юношу настолько уверенным в себе. Ему это идет.

Я улыбнулась. Меня переполняла гордость. Молодец Адам, он столько сумел сделать за неполных две недели. Но ему предстоит сделать куда больше, и это касается не только семейного бизнеса Бэзилов и той ответственности, которая теперь на нем лежит. Проблемы Адама невозможно решить ни за одну ночь, ни за две недели. Мне оставалось лишь надеяться, что теперь он знает чего хочет и сумеет помочь себе сам. А если нет, значит, я проиграла.

— Артур, похоже, в ближайшее время у вас будет много дел, — сказал Адам, выключив телефон. — Это Найджел звонил. Как я понял, Лавиния уже успела договориться с ним о слиянии компаний «Бартоломью» и «Бэзил», с тем чтобы продать все мистеру Мо.

— Это который производитель мороженого? — изумленно спросил Артур.

Адам кивнул.

— Они должны были утрясти мелкие детали и объявить о сделке, как только Лавиния станет гендиректором.

Артур немного подумал, потом рассмеялся.

— Да, твой отец ловко обвел ее вокруг пальца, и это, надо сказать, доставило ему большое удовольствие. — Затем добавил уже серьезно: — В любом случае, у Лавинии не было никаких прав на совершение этой сделки, а потому она недействительна… Если только это не входит и в твои планы.

Адам покачал головой.

Артур усмехнулся:

— Найджела это очень рассердит.

— Мне не привыкать к рассерженным Бэзилам.

— Может, тебе это безразлично, Адам, но твой отец гордился бы тобой. Он бы никогда не сказал тебе об этом, разумеется. Он бы лучше умер, что, собственно, он и сделал. Но поверь мне, мой мальчик, он бы тобой гордился. Дик говорил мне, что компания тебе не нужна, но, — он поднял руку, не давая Адаму прервать себя, — я уверен, ты должен знать: все последние месяцы мы подробно прорабатывали с ним завещание. И вне всяких сомнений, он хотел, чтобы компанию возглавил именно ты.

Адам кивнул в знак признательности.

— Вам будет не хватать его, Артур. Сколько лет вы были друзьями?

— Шестьдесят пять. — Артур грустно улыбнулся, потом хмыкнул. — Да чего уж там, наверное, только мне и будет не хватать этого старого сукина сына.

Я смотрела на Адама. Прямая спина, руки в карманах, гордо поднятая голова — он стоял подле старого камина, над которым висел портрет его деда, точь-в-точь похожий на него. Я не могла отвести от него взор, и, когда он глянул мне в глаза, сердце мое забилось, у меня заныло в груди, и я надеялась только, что он не поймет, что же я чувствую.

— Помнишь, ты меня спрашивала, как я проводил здесь время, когда был маленьким?

Я кивнула, но ничего не сказала, потому что боялась себя выдать.

— Сейчас полдень. — Он посмотрел на часы. — У нас есть четыре часа до заката, а потом надо будет ехать обратно в Дублин. Ты не против прогуляться?

Нет, я была не против. Чем дольше он будет со мной, тем лучше.

* * *

Мы многое успели за эти четыре часа, я сполна вкусила радости жизни в усадьбе Авалон. Мы катались на лодке по озеру, ели сэндвичи с огурцами, которые для нас приготовила Морин, и запивали их свежевыжатым апельсиновым соком, потому что именно это она готовила ему в детстве. Потом он провез меня в багги по всему поместью. Мы постреляли по тарелкам, Адам показал мне, где любил рыбачить…

Но больше всего времени мы провели в лодочном сарае. Сидели, закутавшись в пледы, пили виски из походных фляжек и смотрели на закат над озером.

Он вздохнул, это был тяжелый, грустный вздох.

Я посмотрела на него.

— Получится ли у меня все это сделать?

Я торопливо принялась перебирать в памяти жизнеутверждающие, бодрые фразы из своих книг, но в итоге не нашла ничего лучше, чем просто сказать:

— Да.

— Все возможно, если ты будешь рядом, верно?

— Многое, — согласилась я, а потом добавила скорее самой себе: — Но не все.

— А что невозможно? Например?

Например, ты и я.

Глава XXIII

Как подготовиться к разлуке

Стемнело, наступал ранний вечер. Несколько волшебных часов, которые мы провели вместе, словно никого, кроме нас, в мире не существовало, закончились. Я спустилась с небес на землю. Пора было возвращаться в Дублин. Машину вел Пат, мы ехали молча. Иногда то я, то Адам пытались завязать разговор, но довольно быстро он сходил на нет. В салоне вновь воцарялась тишина, и я чувствовала, как что-то внутри меня болезненно сжимается.

Мы приближались к Дублину, и столь же неотвратимо приближался день рождения Адама. А вместе с ним — день нашего расставания. Две напряженные недели пролетели как один миг. Это были, безусловно, две самые насыщенные недели в моей жизни. Разумеется, мы и дальше сможем иногда видеться, но между нами уже не будет прежней близости, не будет общности. В принципе, я должна бы радоваться. Мне есть чем гордиться: когда мы познакомились, он хотел покончить с собой, а теперь, похоже, выбрался на правильную дорогу, у него появилась цель. Если я желаю ему добра, то странно было бы хотеть, чтобы он во мне по-прежнему нуждался.

Пат свернул с шоссе и направился в центр города.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Я заказал номер в отеле «Моррисон», — объяснил Адам. — Это рядом с Сити-Холлом. Подумал, так будет проще.

У меня заныло в груди, и я почувствовала легкий приступ паники. Мы расстаемся, наши пути расходятся. Дыши глубже. Глубокий вдох — и выдох. Вдох-выдох, вдох-выдох. Может, это у меня, а не у него страх разлуки.

— Но срок нашего договора еще не истек. Остался один день. Адам, если ты думаешь, что сможешь от меня избавиться прежде, чем все будет позади, ты ошибаешься. Я буду спать на диване.

Он улыбнулся:

— Я прекрасно себя чувствую.

Он и выглядел прекрасно.

— Конечно, сейчас так оно и есть. Но мы оба знаем, что все может очень быстро перемениться. Кроме того, тебе еще придется немало поработать над собой. Это только самое начало, знаешь ли. И тебе все-таки обязательно надо пойти к психотерапевту.

— Я согласен, — легко сказал он и опять улыбнулся.

— Это не смешно, Адам. Да, Мария придет к тебе на день рождения, но это еще ничего не значит. Так что я настаиваю — мы должны вместе довести дело до конца.

— Мы будем жить в соседних комнатах, — заметил он. — И спасибо, что так в меня веришь.

Я смутилась.

— Слушай, я вовсе не хочу тебя пугать. Я просто хочу, чтобы ты был готов… к тому, что всякое может случиться.

И снова подумала, что скорее как раз я должна быть готова.

В отеле «Моррисон» консьерж сопроводил нас на последний этаж: двуспальный номер, который снял Адам, располагался в пентхаусе.

— Вид, как вы просили, сэр, — с гордостью сказал консьерж.

Я подошла к огромному, во всю стену, окну. Комната выходила на реку Лиффи, внизу прямо под нами сверкал огнями мост Хафпенни, в темной воде отражались зеленые лампочки подсветки и три декоративных арочных фонаря. Я посмотрела на Адама, в голове у меня зазвенел тревожный колокольчик, но я решила не обращать на это внимания.

— Тебе нравится? — спросил Адам.

— У нас комнаты не рядом, — нахально заявила я.

— Верно, — засмеялся он. — Между ними столовая, кухня и гостиная. Я думал, тебе понравится.

Это был самый роскошный номер, в котором мне когда-либо доводилось останавливаться. До того я лишь дважды оказывалась в роскошных апартаментах, и оба раза благодаря Адаму.

— Тут просто потрясающе, — кивнула я. Если бы не вид из окна.

Было уже поздно, и все, чего нам хотелось, — заказать ужин в номер и, развалившись на огромной софе, смотреть огромный плазменный телевизор. Мне было очень уютно сидеть вот так с Адамом рядом и ничего не делать. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного с Барри. Нам с Адамом было легко вместе. Осложнялось все лишь одним обстоятельством — я очень, очень-очень хотела переспать с ним. С Барри у меня такого не было. Поначалу я чувствовала к нему влечение, но вскоре оно сменилось разочарованием. Мне хотелось, чтобы меня обнимали уверенные, сильные руки, чтобы я чувствовала себя желанной. Ничего, кроме раздражения, наше соитие мне не приносило, он моментально кончал и валился рядом со мной, тяжело дыша, а я не успевала толком даже настроиться. Конечно, в самом начале нашего романа дело обстояло чуть иначе, но очень быстро все превратилось в скучную однообразную рутину. А ведь мы были женаты всего год. Трудно себе представить, во что превратились бы наши отношения спустя, например, лет тридцать.

В то время как с Адамом… с Адамом я ощущала себя живой. Он возбуждал меня, действовал как наркотик. Диван, на котором мы сидели, был огромен, но мы устроились бок о бок посредине. Я была влюблена как школьница. Голова кружилась, я вся холодела от волнения. Он был так близко! Когда наши руки случайно соприкасались, меня бросало в жар. Сосредоточиться на фильме никак не получалось. Слишком велико было мое счастье, слишком сильно кружилась голова, слишком я была переполнена желанием. Он вытянулся рядом со мной, ленивый, расслабленный, но такой мужественный и сексуальный. Сил моих не было думать ни о чем другом, кроме как о его длинных мускулистых ногах и крепких, перекатывающихся под футболкой мышцах.

Я боялась отвести взгляд от экрана, боялась, что он обо всем догадается. Поймет, что женщина, которая предложила ему бескорыстную дружескую помощь, которой он доверил свои самые сокровенные мысли, на самом деле готова немедленно, прямо сейчас, стянуть с него треники и отдаться ему на этом самом диване. Краем глаза я иногда смотрела на него: он был полностью поглощен происходящим на экране, время от времени запускал руку в попкорн и клал его в рот. Глядя на его губы, я невольно тихонько вздохнула. И отпила глоток из своего стакана.

— Пойду-ка я в душ, — неожиданно сказал он и отставил попкорн в сторону.

Оставшись одна на огромном диване, я ощутила себя полной идиоткой. И принялась биться головой в коленки, повторяя себе, что Адам не мой мужчина, что я отговорила его от самоубийства, обещала ему вернуть его девушку. Его чертову девушку. В день его рождения. Который будет завтра. И последнее, о чем он помышляет, это о том, чтобы заняться со мной сексом.

Мне нужно играть свою роль. Я как-то утратила сюжетную нить. Я поставила бокал с шампанским на диванный подлокотник и подумала, что похожа на припозднившуюся на вечеринке гостью — все уже разошлись, а она тупо бродит одна по комнате, не понимая, что праздник кончился. Мне стало вдруг чрезвычайно стыдно, что я думаю совсем не о том, вместо того чтобы сосредоточиться на Адаме, который по-прежнему нуждается в моей помощи. Какая же я эгоистка.

Тихонечко, на цыпочках, я подошла к дверям ванной и прижалась к ним ухом. Я ожидала услышать, что он всхлипывает, как это нередко случалось с ним в душе, но нет, до меня доносился лишь шум и плеск воды. Никаких слез. Я улыбнулась. Он почти готов. Осталась только Мария, и он полностью восстановится.

У себя в спальне я разделась и набрала номер Амелии. Последние дни моя жизнь была настолько насыщена всякими событиями, что не было времени даже позвонить ей. В трубке раздавались гудки, но никто не подходил, пока наконец я не услышала задыхающийся голос Амелии.

— Ты что там, марафон, что ли, бежишь? — устало пошутила я, стараясь, однако, чтобы голос звучал бодро.

— Нет, прости… я тут… э-э… — Она хихикнула. — Да, извини. У тебя все хорошо? В смысле как дела?

Я нахмурилась и прислушалась повнимательнее.

— Алло? — позвала Амелия. Потом что-то прошептала, но уже не мне.

— Ты с кем это?

— Я?

— Да, ты, — усмехнулась я.

— Э-э, с Бобби. Ну, ты же знаешь, он мне помогает. Мы с ним… это, ищем. Вместе.

До меня донеслось хихиканье.

— Вы в Кенмэре?

— Нет. Мы временно отложили эту идею и занялись кое-чем другим. — Она снова хихикнула. — Кристина, я совсем не могу сейчас говорить.

Я рассмеялась.

— Да, я уж поняла. Ладно, я просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке.

Амелия весело ответила:

— Ты знаешь, как ни странно, все в полном порядке. Даже не верится, но на самом деле все отлично.

— Я рада.

— Ну а ты-то как? Я знаю, что завтра… день рождения. Как Адам? Что у него происходит?

— Все хорошо. — Я слышала, как дрогнул мой голос. — Я тебе завтра позвоню. А сейчас возвращайся к тому, от чего я тебя оторвала.

Нажав отбой, я обхватила голову руками. Когда я подняла ее, то увидела, что Адам стоит в дверях. По привычке я оставила их приоткрытыми, чтобы слышать его ночью. Он был мокрый после ванны, полотенце обвязано вокруг бедер. С подбородка у него капала вода, как будто он вылез из-под душа, не дав себе труда вытереться. Он небрежно смахнул капли с лица, отбросил назад волосы и пригладил их обеими руками. Мышцы перекатывались под атласной кожей. Я беззастенчиво пялилась на него, раз уж он решил предстать передо мной в таком виде.

Я лихорадочно искала какие-нибудь слова. Сказать ему: «Все хорошо?» или «Чем могу помочь?». Нет, уж больно похоже на продавщицу в магазине. В итоге я ничего не сказала, а молча стояла перед ним в одном белье и смотрела на него. А он смотрел на меня. И вдруг, совершенно неожиданно, он впервые за две недели переступил границу и вошел ко мне в спальню. Из своего мира он вошел в мой, он был в моей комнате и шел ко мне, он взял мое лицо в свои ладони, заглянул мне в глаза, и капли воды с мокрых волос упали мне на щеки, а потом он поцеловал меня в губы, долгим, нежным, восхитительным поцелуем. Я боялась, что он отстранится, испугается, решит, что ошибся, но он раздвинул мои губы языком и еще сильнее приник ко мне. Поняв, наконец, что он не собирается останавливаться, я обхватила его влажные плечи и крепко прижалась к нему. Голова кружилась, мысли мои путались, я млела и таяла в его объятиях. Мы подошли к постели и упали на нее, не прерывая поцелуя. Потом он слегка отстранился и улыбнулся, глядя мне в глаза. Я улыбнулась в ответ, и мы продолжили.

Мы продолжили еще дважды.

* * *

Адам спал, обхватив меня руками, моя голова лежала у него на груди, чуть приподнимаясь и опадая в такт его дыханию. Я тоже чувствовала себя умиротворенной и сонной. Я слышала, как бьется его сердце, как он дышит, и это было наполнено необычайным ощущением жизни. Странным образом, именно такую рекомендацию авторы книги «Как расслабиться и заснуть» почему-то забыли упомянуть, а по-моему, это как раз самый эффективный способ: заняться любовью с прекрасным мужчиной и задремать потом в его объятиях.

Я уснула и оказалась в многоквартирном доме вместе с инспектором Магуайром, только почему-то дом был в Типперэри, в усадьбе Авалон. Вокруг дома была натянута желтая полицейская лента, а на крыше стоял Саймон. Магуайр хотел, чтоб я поднялась к нему по приставной лестнице, а я отказывалась, потому что было ветрено, а я в платье. В конце концов я все же полезла наверх, платье раздувалось на ветру, и все внизу смеялись. Я забыла надеть трусики, потому что занималась любовью с Адамом, объяснила я им. Мария тоже была там, и они единодушно решили, что меня следует арестовать за столь непристойное поведение. Они все были с этим согласны, даже Лео Арнольд, который стоял рядом с Марией. Инспектор Магуайр сказал им, что арестует меня, но потом, а сперва я должна спасти Саймона. Он кричал мне снизу, что готов заключить со мной сделку: если я спасу Саймона, он не станет меня арестовывать. Но говорил он это с издевкой, явно насмехаясь надо мной. Несмотря на это, я все же согласилась, и мы заключили соглашение. Я все лезла и лезла вверх по лестнице и никуда не могла добраться, все внизу умирали со смеху, глядя, как развевается мое платье. Вдруг лестница начала отклоняться от дома. Я посмотрела наверх и увидела Саймона на краю крыши, он плакал и смотрел на меня точь-в-точь с тем же выражением, какое было у него в ту ночь. Я видела, что он меня осуждает за то, что, если я до него не доберусь, он умрет. Магуайр, Мария и Лео хохотали как ненормальные. Лестница качалась, дергалась туда-сюда, то прислоняясь к стене, то вновь отшатываясь от нее. Я ничего не могла с этим поделать, не могла ее остановить. А потом появился Адам, ему было стыдно за меня, он был сердит и жалел, что связался со мной. Только он принялся им это объяснять, как лестница решительно отклонилась от дома и я начала падать вместе с ней на землю.

И проснулась как от толчка. Посмотрела на часы и поняла, что проспала всего двадцать минут.

— Ты чего? — сонно пробормотал он.

— Ммм.

Он обхватил меня покрепче, грудь его медленно поднималась и опускалась, и я снова уплыла в забытье. И опять попала в тот же дом, но на сей раз все было очень реалистично. Это была новостройка, но уже заселенная, в каждой квартире шла своя жизнь. Саймон стоял передо мной, держа в руке банан, который он взял из вазы с фруктами на кухонном столе. Он сказал мне, что это пистолет.

Я что-то начала ему говорить, но так быстро, что слова сливались в бессвязную, лишенную смысла чепуху. Все же он меня как-то понял. И, когда я перестала нести свою бестолковую ахинею, он положил пистолет на стол. Я вздохнула с облегчением. Оглянулась в поисках инспектора Магуайра, но его там не было, и вообще никого не было, так что я стала ждать, когда приедет полиция. Я свое дело сделала, все обошлось, я его отговорила! Но никто не ехал. Где же они? Я так рада, а в то же время так волнуюсь, что сердце бухает, как молоток. Он выглядел растерянным, измученным от всего пережитого. Я знала, надо что-нибудь сказать, чтоб заполнить паузу.

— Теперь вы можете вернуться домой, Саймон, домой к своим детям.

Как только я это произнесла, сразу же поняла, что это была ошибка. Он мне все время говорил, что эта квартира и есть его дом, что у него пытаются ее отобрать, а все, чего он хочет, это жить здесь со своей семьей, в доме, который он для них сумел отстоять, который они с женой недавно купили и где надеялись жить счастливо. Их первый настоящий общий дом. Неожиданно стало полутемно, вся мебель исчезла, дом опустел, и я поняла — это на самом деле. Я сказала неверные слова. Он посмотрел на меня отрешенно и мрачно.

Взял банан, и тот превратился в пистолет.

— Здесь мой дом.

Он нажал на спуск.

* * *

Я проснулась, в ушах еще звучали его слова. Сердце колотилось как безумное, Адам чуть отодвинулся и мирно спал рядом со мной. Часы показывали четыре утра. Я села в кровати, мокрая от пота, в ужасе от своего сна, от того, что мне привиделось. Дотянулась до тумбочки, взяла блокнот и написала:

Мне пришлось уйти. Потом объясню. До встречи.

Заколебалась, не дописать ли «Целую», но решила, что не стоит. Я не хотела показаться слишком самонадеянной, слишком навязчивой. И потом, я надеялась вернуться еще до того, как он проснется.

Потихоньку выбралась из кровати, оделась и быстро спустилась вниз. Вызвала такси и через двадцать минут уже была в больнице.

Охранник поначалу не хотел меня пускать, но потом передумал — видимо, поверил, что мне это правда необходимо. К счастью, в ту ночь дежурила Анджела.

— Кристина, что с вами? Что случилось?

— Это была моя вина.

Я расплакалась.

— Нет, ничего подобного. Я уже вам это говорила.

— Я должна ему сказать. Должна попросить у него прощения. Я все вспомнила.

Я попыталась пройти мимо Анджелы в палату, но она удержала меня.

— Никуда вы не пойдете, пока не успокоитесь, ясно? — решительно заявила она.

Из соседней комнаты выглянула медсестра проверить, все ли в порядке, и мне пришлось немедля взять себя в руки, чтобы не устраивать сцен.

* * *

Я сидела у постели Саймона и с тревогой вглядывалась в его лицо. Пока мы были в Типперэри, его отключили от аппарата искусственного жизнеобеспечения, но он все равно оставался в отделении интенсивной терапии. Теперь он дышал сам, но глаза его были по-прежнему закрыты, и он так и не приходил в сознание. Руки у меня дрожали, в голове бились слова, которые долгое время я не могла вспомнить — что-то заблокировало их в моей памяти. Они жгли меня, мучили, беспощадно винили за все, что произошло.

— Саймон, я пришла просить прощения. Теперь я вспомнила, что тогда сказала. Вы, наверное, все время это помнили и вам хотелось прокричать мне об этом, но сейчас я уже знаю сама. Вы отложили пистолет. Позволили мне вызвать полицию. Я видела, что вы успокоились, пришли в себя, и я была так счастлива, что сумела вас отговорить, что не дала вам выстрелить, но я не знала, что делать дальше. Прошло, может быть, всего пять секунд, но они показались ужасно долгими. Я очень боялась, что вы снова возьмете пистолет. — Слезы градом катились у меня по щекам, я закрыла глаза и мысленно опять перенеслась на ту злосчастную кухню. «Вот и хорошо, Саймон, — повторила я. — Полицейские уже едут. Они отвезут вас домой, к жене и дочкам». И вдруг вы изменились в лице. Это из-за того, что я так сказала, да? «Домой». Я сказала «отвезут домой», а вы ведь все время убеждали меня, что ваш дом там, говорили, что вас заставили от него отказаться. Саймон, поверьте, я вас слушала, я поняла вас, просто… я ошиблась. Простите меня за это.

Мне хотелось взять его за руку, но я не решилась вторгаться в его пространство. Я ему не друг, не родственник, я человек, который не сумел спасти его от него самого.

— Возможно, все это была одна сплошная ошибка, и я вела себя совершенно неправильно, но, когда я подумала, что потеряла вас, мне было нестерпимо больно. Так получилось, что мне пришлось спасать еще одного человека, и больше всего на свете я боялась повторить свою ошибку. Может быть, если бы я спасла вас, то не спасла бы его. Я хочу, чтобы вы это знали. — Я подумала об Адаме, обо всем, что мы с ним пережили, и коротко улыбнулась.

А затем долго сидела рядом с ним и молча на него глядела. Вдруг один из аппаратов громко, тревожно запищал. Я замерла, потом вскочила. В ту же секунду в палату вбежала Анджела и бросилась к Саймону.

— Я просто с ним разговаривала, — в ужасе твердила я. — Что я сделала?

— Ничего, — быстро ответила она. Подошла к двери, отдала несколько коротких приказаний другой медсестре и вернулась ко мне. — Вы ни в чем не виноваты. Перестаньте себя винить. Хорошо, что вы были с ним в эту минуту. А теперь пойдемте.

Палата заполнилась людьми, началась суета, и я ушла.

Саймон Конвей скончался в ту ночь.

Глава XXIV

Как упиваться своим отчаянием — один простой способ

Я вернулась в отель «Моррисон» в полшестого утра совершенно измученная. Мне хотелось залезть обратно в теплую уютную постель, лечь рядом с Адамом, прижаться к его сильному горячему телу и снова почувствовать себя защищенной, окруженной его любовью и наполненной радостью. По крайней мере, я на это надеялась. Однако войдя в номер, я обнаружила, что Адам уже встал.

Увидев его, я невольно разулыбалась и сердце мое возрадовалось. Но, когда я разглядела выражение его лица, улыбка моя исчезла. Я очень хорошо знала это выражение сожаления, эту непреодолимую печаль, я столько раз видела ее на своем собственном лице, пока была замужем за Барри. Мне пришлось взять себя в руки, собраться и приготовиться к нападению.

— Ты плакала, — сказал он.

Я посмотрела на себя в зеркало: да, вид ужасный. Ночью я одевалась впопыхах, все это выглядело кошмарно, волосы растрепаны, макияжа нет, глаза красные, нос опухший, лицо пошло пятнами. Совсем не похожа на покорительницу мужских сердец. Я хотела было объясниться, рассказать о Саймоне, но тут же поняла, что это ни к чему.

Адам бросил на меня короткий взгляд, и мне стало все понятно, прежде чем он произнес хоть одно слово. Тут же захотелось, чтобы все уже было позади, и я смогла бы собрать свою сумку и немедленно вернуться обратно в Клонтарф. Неужели меня ничему не научил урок Саймона Конвея? Что же я наделала?

Кажется, я одним махом перечеркнула всю работу, которую Адам проделал над собой, которую мы проделали с ним вместе. Вид и у него неважный. Вдруг он утратил веру в себя? И опять готов отправиться на мост Хафпенни? Как же я его оставлю в таком состоянии?

— Это не… Мы не должны были… Я не должен был… — Он никак не мог договорить эту ужасную фразу. Но наконец справился: — Я во всем виноват. Прости, Кристина, я не должен был приходить к тебе сегодня ночью.

— Нет. Это моя ошибка и моя вина. — Я вдруг осипла, как будто долго бежала вверх по лестнице. — У тебя есть Мария, тебя ждет большая вечеринка, важный день, тебя ждет твоя работа и множество людей, которые зависят от твоих решений и твоих слов. Так что не волнуйся. — Я пыталась помочь ему найти правильные слова. — Давай забудем о том, что случилось. И пожалуйста, — я прижала руки к груди, голос мой срывался, — прости меня. Я извиняюсь от всего сердца за то, что была слишком…

Слишком требовательной? Эгоисткой, которая думала только о себе, когда следовало бы думать о нем? С чего мне начать?

Он мрачно смотрел на меня.

Я попыталась поднять взгляд, посмотреть ему в глаза, но не получалось. Я чувствовала себя отвратительно.

— Прости, — прошептала я и быстро прошла в спальню. — Мне бы не хотелось бросать тебя одного, и если ты…

— Со мной все прекрасно, — сказал он.

Он, конечно, подавлен, но, пожалуй, я должна согласиться. Мое присутствие сейчас уже ничем не поможет. Придется рискнуть и оставить его одного.

— Увидимся позже, на вечеринке?

Я замерла.

— Ты все еще хочешь, чтобы я пришла?

— Конечно.

— Адам, ты вовсе не должен…

— Я хочу, чтобы ты там была, — твердо сказал он, и я кивнула. Но про себя подумала, что, когда Мария будет рядом с ним, я ему буду уже не нужна, хоть сейчас он, возможно, считает иначе.

Я держалась до последнего и, лишь добравшись до дома, рухнула на кровать и разрыдалась.

* * *

Я зарылась под одеяло с головой и не хотела ничего знать обо всем остальном мире. Я ни о чем не думала, ничего не слышала, а просто лежала и тупо мечтала, чтобы все вернулось обратно. Но у меня никак не получалось… Прошлая ночь казалась мне такой замечательной, это было больше чем просто секс, такого я никогда раньше не испытывала. Адам был нежным и любящим, он ни в чем не сомневался и нигде не сфальшивил, я чувствовала связь между нами. Никакого промедления, никаких пробных поцелуев или прикосновений. Если бы в тот момент у меня возникло хоть малейшее сомнение, если бы я уловила хоть что-то неверное, ложное в его взгляде, но… одного поцелуя хватило, чтобы я поняла: это самое лучшее и естественное из всего, что могло бы со мной произойти. Это было совсем не похоже на случайный секс на одну ночь, это было удивительно нежно, мы занимались любовью, как будто все предыдущее с нами вело именно к этому. Ну, или Адам божественно хорош в постели, а я полная дура в этом смысле, вот и не разобралась…

Я игнорировала телефон и дверь, но нельзя сказать, что кто-нибудь так уж ко мне рвался. Я это знала, потому что проверяла. Телефон я взяла под одеяло, и поскольку выключила звук, то беспрерывно просматривала, не появился ли кто-нибудь, кого можно игнорировать. Никого. Было субботнее утро, и большинство людей еще спали или наслаждались радостями семейной жизни, им было не до эсэмэсок. Даже Адаму. Впервые за две недели мы были порознь, и я дико по нему скучала. В моей жизни образовалась пустота.

В дверь позвонили.

Сердце у меня подпрыгнуло от радости. Вдруг это Адам пришел предложить мне свое сердце на блюдечке, а еще того лучше, на листе кувшинки. Но в глубине души я твердо знала, что это не он.

Снова позвонили, и я удивилась. Ведь никто не знает, что я тут живу, кроме моих домашних и самых близких друзей. А большинство друзей заняты сейчас своими мелкими детьми или маются с похмелья. Если только это не Амелия. Я знала, она поняла вчера по телефону, что я в печали, и я бы не удивилась, если бы она притащилась с двумя стаканами кофе и пакетом кексов, чтобы меня приободрить. Она уже не раз так делала. В дверь снова позвонили, и я, обнадеженная перспективой горячего кофе и сочувствия, отбросила одеяло и, не заботясь о том, как выгляжу, потащилась к двери. Распахнула ее, ожидая увидеть надежное плечо, в которое можно будет выплакать все мои беды, а вместо этого увидела Барри.

Он, кажется, удивился не меньше моего.

— Не думал, что ты здесь, — сказал он, оглядев меня с ног до головы.

Я поплотнее запахнула шерстяную кофту.

— Тогда чего названивал?

— Не знаю. Раз уж пришел, хотел убедиться, что тебя нет. — Он пожал плечами. Снова оглядел меня снизу доверху. Мой вид его явно не впечатлил. — Кошмарно выглядишь.

— Потому что кошмарно себя чувствую.

— Ну и поделом тебе, — язвительно сообщил он.

Я закатила глаза.

— Что тебе надо?

— Принес кое-какие твои вещи.

Похоже на предлог, чтобы прийти и снова начать меня изводить. Там небось старые телефонные счета, наушники и пустые коробочки от CD.

— Я знаю, тебе они нужны, — сказал он и развернул тряпку. Я увидела мамину шкатулку с драгоценностями.

И немедленно расплакалась, слезы потекли ручьем. Он растерялся и не знал что делать. Раньше он бы начал меня утешать, но теперь мы просто стояли как чужие. Два совершенно посторонних человека. Хотя посторонние нередко проявляют сочувствие, а тут я рыдала, а он на меня тупо смотрел.

— Спасибо тебе. — Я шмыгнула носом и попыталась успокоиться.

Взяла у него шкатулку, а он неловко переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки. Наконец сунул их в карманы.

— Я также хотел сказать… — начал он.

— Нет, Барри, пожалуйста, не надо, — слабо запротестовала я. — Честное слово, я больше не могу слушать то, что ты хочешь мне сказать. Мне жаль, очень-очень жаль, жальче, чем ты можешь это себе вообразить, что я тебя обидела. Я поступила ужасно, но я не могу заставить себя любить тебя так, как ты того заслуживаешь. Мы с тобой не подходим друг другу, Барри. Я не знаю, как мне еще перед тобой извиниться, не знаю, что я еще могла бы сделать. Остаться? Чтобы мы оба были абсолютно несчастны? Господи… — Я яростно утерла слезы. — Барри, я знаю, что была неправа, прости меня. Прости. Ладно?

Он сглотнул, умолк на какое-то время, и я приготовилась к очередной порции оскорблений.

— Я хотел сказать… извини меня, — пробормотал он.

Этого я не ожидала.

— За что именно? — спросила я, не в силах сдержать злость. — За то, что расхреначил машину Джулии? За то, что снял деньги с нашего общего счета? Или за то, что оскорблял моих друзей? Да, Барри, я тебя обидела, я знаю, но я не втягивала в наши дрязги других людей.

Он отвернулся. Все его сожаления, похоже, испарились.

— Нет, не за это, — сердито ответил он. — Я не за это хотел извиниться. — Он снова обрел свой обычный тон. — Я хотел попросить прощения за ту голосовую почту, что тебе отправил. Мне не следовало этого говорить. Я был неправ.

Сердце у меня забилось: он явно имел в виду то сообщение, которого я не слышала, потому что Адам его стер.

— Какое, Барри? Их было так много.

Он кашлянул.

— То, которое про твою маму. Я зря это сказал. Но мне хотелось обидеть тебя побольнее. Я знаю, больше всего на свете ты боишься…

Он умолк, а я пыталась сообразить, о чем он. Последовала тяжелая пауза, и я все поняла, а заодно поняла, что с самого начала знала, в чем дело. Иногда ты одновременно и знаешь о чем-то и не знаешь.

— Ты сказал, что я покончу с собой, так же как моя мама? — дрожащим голосом спросила я.

Он решил, что правила приличия требуют изобразить, будто ему стыдно.

— Я хотел тебя обидеть.

— Тебе бы это удалось, — грустно кивнула я.

Значит, Адам знал, что моя мама покончила с собой, что в минуты мрачного отчаяния, когда мне говорили, что я очень похожа на свою мать, я спрашивала себя, а не слишком ли сильно я на нее похожа. Я поделилась этой тайной со своим мужем, и он решил использовать ее против меня, но теперь я знала, что ни за что бы не поступила так, как она. Мама всю жизнь страдала сильнейшей депрессией. Уже подростком она начала лечиться от нее и постоянно лежала в клиниках, а также посещала психотерапевта. Но в конце концов, не в силах побороть демонов, завладевших ее сознанием, покончила с собой, когда мне было четыре года. Она была тонкая, умная, поэтичная. И тот отрывок, который я читала на похоронах матери Амелии, а потом Дика Бэзила, написала она.

Я знала, как она умерла, мне это было известно с самого детства. И чем чаще мне говорили, что мы с ней очень похожи, тем сильнее меня это пугало. Но, повзрослев и отчасти разобравшись в том, что я собой представляю, я перестала этого бояться. Я поняла, что выбор есть и он может быть иным, чем у моей мамы.

— Как-то так… — Барри развернулся и вышел.

Я молча смотрела, как он идет по лестнице, и уже хотела закрыть за ним дверь, но он вдруг остановился и сказал:

— Ты была права насчет нас с тобой. Мы не были пылкими и романтичными, никуда не ходили, и это вряд ли изменилось бы. Не ржали вместе, как Джули и Джек, не ездили по всему миру, как Сара с Люком. Наверное, у нас бы не было четырех детей, как у Люси и Джона. — Он смиренно поднял руки. — Не знаю, Кристина, мне нравилось, как мы с тобой жили. Жаль, что тебе — нет. — Голос у него надломился, и я открыла дверь пошире, чтобы лучше его видеть. — Все последние месяцы я желал тебе зла, хотел, чтоб ты мучилась как в аду. А сегодня посмотрел, как тебе паршиво… и больше этого не хочу. Тебе даже хуже, чем мне. — Он помотал головой. — Если ты от меня ушла, потому что думала, что так будет лучше, значит, я чего-то недопонимал. Мне тебя жалко.

Он вышел из дома и побрел по улице. Я закрыла дверь, вернулась в спальню и с головой накрылась одеялом.

* * *

Время шло, а я по-прежнему тихо лежала в кровати. Хотелось есть, но я знала, что дома шаром покати, а идти в магазин не было ни малейшего желания.

Телефон замигал, и я посмотрела, кого можно проигнорировать. Инспектора Магуайра. С превеликим удовольствием. Экран погас, потом осветился снова. Я смотрела в потолок и слышала, как бешено колотится сердце. Телефон унялся, и я постепенно успокоилась. Он замигал снова.

— Оставьте сообщение, — огрызнулась я.

Потом все-таки встала с кровати. Голова кружилась, ноги подкашивались. И тут я подумала про Адама — вдруг с ним что-то случилось? В панике я схватила телефон и ответила по последнему номеру.

— Магуайр, — рявкнул знакомый голос.

— Это Кристина. С Адамом все в порядке?

— Кто такой Адам?

— Человек на мосту.

— А что, вы его потеряли?

Вроде того. Тем не менее я вздохнула с облегчением.

— Слушайте, вы мне нужны. Приезжайте прямо сейчас в больницу в Крамлине. Можете?

— В Крамлине? — удивилась я. Это детская больница.

— Да, да. Вы можете сейчас приехать?

— Зачем?

— Затем, что я вас прошу.

Я совсем ничего не понимала.

— Э-э… вообще-то я… я не могу прямо сейчас. — Я торопливо пыталась выдумать, что бы ему соврать. — Чувствую себя не очень хорошо, видите ли…

— Давайте скорее, тут кое-кому еще хуже.

— Да что случилось-то? Я никуда не обязана…

— Господи, Кристина, — мне показалось, что он всхлипнул, — поднимите свою задницу и приезжайте. Мне это необходимо.

— С вами все хорошо?

— Надо, чтобы вы были здесь. Пожалуйста.

Глава XXV

Как попросить о помощи, не теряя самоуважения

Инспектор Магуайр стоял у главного входа в больницу. Заметив меня, он немедленно развернулся и вошел внутрь. Я так поняла, что это знак следовать за ним. Судя по всему, он был один, во всяком случае, я не заметила других полицейских. Впрочем, я уже не видела и самого Магуайра, но, услыхав его громкий свист, поспешила к лифту, где он ждал меня. Магуайр и его дрессированная собачка Кристина, черт его подери. Пока мы поднимались, я отметила, что он очень плохо выглядит, и с тоской подумала, что случилось что-то ужасное. Я велела себе дышать поглубже и постаралась успокоиться, у меня уже нет сил, не сегодня — после Саймона, после расставания с Адамом да еще и разговора с Барри. Мне нужен выходной, нужно побыть одной, но такой возможности, кажется, не представится. Я должна погрустить, иногда это бывает чрезвычайно полезно. Вот, наверное, об этом стоило бы написать книгу. Кристина Роуз: «Как упиваться своим отчаянием: 5 простых способов».

— Вы ужасно выглядите, — сказала я.

— Да и вы не блещете, — парировал он, впрочем, не так ядовито, как обычно.

С ним явно что-то творится, похоже, дело плохо, даже хуже, чем всегда.

— С кем я должна встретиться?

— С моей дочерью, — глухо, почти отрешенно сказал он. — Она пыталась покончить с собой.

Я онемела. Он вышел из лифта и свернул за угол. Я торопливо шла следом, на ходу пытаясь осмыслить то, что он сказал.

— Мм… инспектор, я вам очень сочувствую, на самом деле… но могу я узнать, зачем вы позвали сюда меня?

— Я хочу, чтобы вы поговорили с ней.

— Что? Да подождите же!

Я наконец догнала его, схватила за рукав и заставила остановиться.

— Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Поговорите с ней. — Глаза у него были красные и несчастные. — Там с ней сейчас врачи, но она отказывается с ними разговаривать. Вообще ни единого слова от нее не добьешься. Я подумал про вас, и не надо меня спрашивать почему. Я, конечно, не знаю вас, но вы, похоже, в этом разбираетесь, а сам я не могу… тут лучше кто-то со стороны. — Он потряс головой и едва не расплакался.

— Инспектор…

— Эйдан, — поправил он.

— Эйдан, — мягко повторила я, оценив этот дружеский жест, — я не сумею. Я не смогла помочь Саймону Конвею, а с Адамом я… — Мне не хотелось вдаваться в подробности.

— Вам удалось убедить Саймона, и он позволил вам вызвать полицию, — возразил он. — А это уже немало. Вы отговорили Адама Бэзила прыгать с моста, и потом он про вас спрашивал. Я видел вас с ним в участке — он вас уважает. Кроме того, я знаю, что произошло с вашей матерью, — добавил он.

— Вот как.

— Вы в этом понимаете. Просто поговорите с ней, пожалуйста.

Мы долго шли по коридорам, так что я уже совершенно запуталась, и наконец добрались до нужной палаты. Там было двенадцать коек, но только одна отгорожена ширмами.

Я медленно отодвинула занавеску и оказалась лицом к лицу с женой Магуайра Джуди. Видно было, что она много плакала. Она сидела рядом с кроватью и держала дочь за руку. У девочки были густые рыжие волосы, точь-в-точь как у отца, и искренние голубые глаза, точь-в-точь как у матери.

— Каролина, — ласково позвала я.

Ее левое запястье было плотно забинтовано, рука безжизненно лежала поверх одеяла.

— Простите, вы кто? — Джуди устало поднялась со стула, по-прежнему не отпуская руку дочери.

— Меня позвал Эйдан.

Она кивнула и бросила тревожный взгляд на дочь.

Я успела заметить, что лицо инспектора Магуайра на секунду исказилось, как будто он стыдился проявлять свои чувства, затем он развернулся и быстро вышел из палаты.

— Вы, может быть, хотите пойти кофе попить? — предложила я Джуди. — Каролина, ничего, если я посижу с тобой немножко?

Каролина неуверенно поглядела на меня. Джуди все еще держала ее за руку.

— Я подумала, может, мама хочет немного передохнуть? Она ведь давно с тобой сидит.

Каролина кивнула ей, и я мягко разомкнула их руки. Как только Джуди вышла, я задвинула занавеску и села возле кровати.

— Меня зовут Кристина, я знакомая твоего папы.

Она настороженно оглядела меня.

— Вы здесь работаете?

— Нет.

— Значит, я не должна с вами разговаривать.

— Нет, не должна.

Она помолчала, обдумывая это.

— Они все время подсылают ко мне разных людей, чтобы поговорить. И все спрашивают: почему, почему, почему? Принесли мне кучу всяких тестов, они отвратительные. Какие-то пакостные там вопросы.

— Например?

— Типа того, трогал ли меня мой папа, — ну, такое вот дерьмо. В смысле они этого не говорят прямо, но понятно, что так думают. И врачи, и те, кто эти тесты составлял. Я все это видела по ящику.

— Можешь мне поверить, я тебя об этом спрашивать не буду. Я не врач и не психолог. Поболтаем, и все. Я так поняла, у тебя какие-то неприятности, расскажи, я просто послушаю, и никаких далеко идущих выводов.

— Вы из полиции?

— Нет.

Девочка бросила на меня долгий оценивающий взгляд и потеребила простыню здоровой рукой. Левая вяло и безжизненно лежала на одеяле.

— Тогда почему же папа попросил вас прийти?

— Потому что он знает, что, когда я была маленькая, моя мама покончила с собой.

Тут она наконец посмотрела мне в глаза, но промолчала и ждала, что я скажу дальше.

— Она это сделала, когда мне было четыре года. Я знаю, что это такое — жить с человеком, у которого те же мысли, что сейчас у тебя.

— Ясно. — Она посмотрела на забинтованную руку. — Сочувствую.

— Я понимаю, почему ты не хочешь говорить с родителями. Стыдно обсуждать такие вещи, да? Мой отец до сих пор стыдится, а мне уже тридцать три.

Каролина слабо улыбнулась.

— Именно поэтому тебе будет легко объяснить мне, если захочешь. Я не буду тебя осуждать, не буду тебе рассказывать, как надо было поступить, я просто послушаю. Иногда полезно выговориться, произнести все вслух. И если ты не знаешь, куда пойти и с кем поговорить, всегда можешь прийти ко мне, я сделаю все, чтобы помочь. Всегда есть к кому пойти, Каролина. И это останется строго между нами. Можешь быть уверена, я никому ничего не скажу.

Каролина вдруг скривилась и заплакала. Она пыталась заслонить лицо здоровой рукой, а другая лежала, точно она уже не нужна, точно ее и нет — отмерла. Плакала она так горько, что плечи сотрясались от рыданий.

— Я не думала, что можно кому-нибудь рассказать, — призналась она.

— Теперь знаешь, — мягко ответила я и протянула ей бумажную салфетку. — И этот кто-то, кто тебя выслушает и поможет, он есть всегда. Всегда.

Она вытерла слезы, успокоилась и, кажется, была готова к разговору.

— Я перерезала вены, — начала она. Подняла руку и показала мне бинты, как будто я раньше их не замечала. — Вы, наверное, считаете, что я сумасшедшая, — тоскливо заключила она.

Я отрицательно мотнула головой.

— Залезла в инет и прочитала, как это сделать. Там написано, что надо бритвой, но это оказалось так трудно — я никак не могла сделать разрез — и больно. А потом ничего не было, хотя кровь текла. Я лежала в кровати, ждала, когда умру, но ничего не происходило. Просто было больно. Я опять посмотрела в инете, что сделала не так. Ну а потом пошла вниз, к маме, и показала ей. Я испугалась. — Она всхлипнула. — Мама начала на меня кричать: «Что ты наделала? Что ты наделала?» Черт, мне хотелось пойти наверх, к себе, и снова это сделать, чтобы я умерла и она бы уже не смотрела на меня так. Как будто я чокнутая. Папа меня безостановочно спрашивал: почему ты это сделала, почему? Никогда в жизни он так не злился. Как будто хотел меня убить.

— Он не хотел тебя убить, Каролина. Он был потрясен и очень испугался, а хотел он только одного — защитить тебя. Родители хотят, чтобы у тебя все было хорошо. Им нужно понять, что произошло, чтобы тебе помочь.

— Они меня убьют. — Она опять начала плакать. — У вас тоже так было? Вы ненавидели свою маму?

— Нет. — Я погладила ее по плечу.

Слезы навернулись на глаза, когда я вспомнила, как папа пришел из больницы с фальшиво-радостным лицом, как будто они уезжали на выходные. Вспомнила, как она лежала в шезлонге в саду под проливным дождем, а он объяснял, что она хочет «прочувствовать» что-то. Даже когда она была со мной, мне часто казалось, что на самом деле она не здесь, а где-то в другом месте. Я любила ее, хотела быть с ней рядом.

— Ненавидела? Что ты, никогда, ни одной минуты. — Я помолчала, потом спросила: — Почему это так непереносимо для тебя? Что случилось?

— Я не могу им рассказать. Но они все равно скоро узнают. Странно, что до сих пор не узнали. Каждый день я прихожу из школы и жду, что им все уже известно. В школе все знают, все на меня пялятся, всякие гадости говорят. Даже мои друзья… И у меня нет никого, ни единого человека, который бы мне помогал, с кем можно было бы поговорить. Даже Эшлин. — Она смущенно запнулась.

— Эшлин твоя подруга?

— Была. Она была моей лучшей подругой с пяти лет. А теперь даже не смотрит на меня. И так уже целый месяц. Сначала все остальные от меня отвернулись, а она нет, а потом стало совсем хреново: они стали подбрасывать гадости мне в шкафчик, всякую похабную дрянь, и постоянно обсуждают меня на Фейсбуке, причем все это вранье. Потом они начали втягивать в это Эшлин и про нее тоже стали говорить всякие пакости. Она сказала, что это я во всем виновата, и рассорилась со мной. Ну разве это честно?

— Произошло что-то, о чем все вокруг узнали? — предположила я.

Она кивнула, слезы полились у нее из глаз.

— Что-то попало в Сеть?

Она снова кивнула. А потом удивилась:

— Вы знали?

— Нет. Но ты не первый человек, с которым такое случилось, Каролина. Это было что-то… интимное?

— Он сказал мне, что это только для нас, — ее лицо исказилось, — и я ему поверила. А затем подружка написала мне, что видела это на Фейсбуке, и тут все начали мне названивать. Одни смеялись, а другие прямо реально в ярости были, называли меня шлюхой и еще похуже того — а я считала, что они мои друзья. Я вышла в Интернет, и мне плохо стало. Я сама не могла смотреть на себя, а уж представить, что это посторонние видят… Мы же это сделали просто поржать, для себя. Я и подумать не могла, что он покажет это кому-нибудь. И я решила, что, может, кто-то из его друзей взял у него телефон и слил. Или его хакнули, но…

— Что он сказал?

— Он вообще не стал со мной разговаривать. Даже смотреть на меня не захотел. Но потом я как-то его поймала и сказала ему — каково мне. И что больше так не могу, а он просто засмеялся. Он засмеялся. Он не мог понять, почему я так расстроена. И сказал, что я, наоборот, должна быть счастлива. Куча всяких звезд стали знамениты именно благодаря этому, теперь они миллионеры. Да мы-то живем в гребаном Крамлине, какими такими знаменитыми мы можем стать, и где же наши миллионы!

Она снова расплакалась.

— Вы занимались сексом, Каролина?

Она очень смутилась, и ей потребовалось некоторое время, чтобы рассказать мне: она делала ему минет, они были на какой-то вечеринке и оба слишком много выпили. Идея заснять это принадлежала ему. Он уже начал, не дав ей шанса отказаться. И когда она увидела, что камера в телефоне смотрит на нее, то не стала останавливаться, не хотела показать, что ей слабо.

— Когда это произошло? — спросила я, с трудом сдерживая закипавшую ярость.

Если меня так накрыло, то могу себе вообразить реакцию инспектора Магуайра. Он превратит в ад жизнь этого парня. Но после того, что он сделал, пусть считает, что ему повезло, если Магуайр, по крайней мере, оставит его в живых. Да, Каролине не позавидуешь, тяжело быть подростком в наши дни. Такие вещи, как доверие, близкие отношения, секс, полностью изменились с тех пор, как я была в ее возрасте, мальчики и девочки блуждают по минному полю.

— Примерно два месяца назад. Но видео он выложил потом, через месяц. Я пыталась не обращать внимания, пыталась ходить в школу, делать вид, что мне все равно, но я до сих пор получаю эсэмэски. Вот, смотрите.

Она протянула мне телефон, и я пробежала глазами несколько сообщений от ее так называемых друзей. Большинство из них были настолько злобные, что я просто не могла в это поверить.

Понятно, почему Каролине было так плохо и одиноко. Друзья отвернулись от нее, парень, который ей нравился, выставил ее на посмешище, над ней постоянно издевались в том маленьком мирке, который называется «социальная сеть». Но и убежать из этого мира невозможно, а ложь там расцветает как плесень, со страшной скоростью. И никак не докажешь, что ты был прав. Бедная девочка была слишком напугана и слишком стыдилась, чтобы пойти к родителям, она боялась, «что они ее убьют». Поэтому она решила покончить с собой, то есть со своим стыдом, с болью и одиночеством — окончательное решение временной проблемы. Но она не знала, что эта боль не будет длиться вечно, что шрамы затянутся, хотя она навсегда запомнит, что с ней случилось. Это горький урок, но боль пройдет, наступит исцеление, одиночество отступит, завяжутся новые отношения, вместо предательства возникнет новая любовь. Это было мгновение, мгновения проходят. Ей надо пережить его и идти дальше.

— Вы можете им рассказать? — спросила она тоненьким голоском, и вообще она казалась совершенным ребенком — худенькая, несчастная в этой больничной палате. — Пожалуйста.

Мы попрощались, Каролина обещала, что обязательно позвонит либо мне, либо по одному из телефонов, которые ей дали врачи, как только почувствует, что ей с кем-то надо поговорить. Я вышла в коридор и увидела Джуди, которая сидела на пластиковом стуле в полуобморочном состоянии, а инспектор Магуайр метался рядом, как тигр в клетке.

— Расскажите нам, — рявкнул он, как только я подошла.

— Нет, — твердо сказала я, — я не собираюсь вам ничего рассказывать, пока вы не дадите мне слово.

Он посмотрел на меня так, как будто хотел откусить мне голову.

— Вы будете держать себя в руках. Каролина очень боится вашей реакции, ей страшно, что вы от нее отвернетесь. Если вы хотите ей помочь, то не осуждайте ее и окажите ей ту поддержку, в которой она так нуждается.

— Эйдан, — Джуди взяла его за руку, — послушай ее.

— Она уже знает, что поступила неправильно. Не надо читать ей лекции, не надо объяснять, что это было глупо. Уж точно не сейчас, когда она так уязвима.

Джуди кивнула, соглашаясь, и внимательно посмотрела на своего мужа, как будто хотела внедрить в него эту мысль.

— Ей нужны ваша любовь, без всяких там условий, и поддержка. Ей нужно, чтобы вы сказали, что не сердитесь. Что вы ее не стыдитесь. Что вам не противно. Что вы ее любите. И вы с ней рядом.

Он пробормотал что-то, что прозвучало как угроза.

— Я серьезно, Эйдан. Сейчас вы имеете дело не со своими уголовниками. Каролина ваша дочь. Оставьте свои методы — допросы, запугивания, откажитесь от своего ослиного полицейского упрямства. Послушайте, что она вам расскажет.

И тогда я рассказала им то, что она рассказала мне.

На сей раз он меня выслушал. Пока я рассказывала, Джуди вцепилась ему в руку, и я видела, что пальцы у нее побелели. Она впилась в него ногтями, когда он, казалось, готов был ринуться то ли к дочери, то ли чтобы найти ее обидчика. И он остался, и я оставалась с ним до тех пор, пока безумная ярость, которую я видела в его глазах, не утихла, уступив место отцовской нежности и любви. Потом я смотрела, как они с Джуди, рука об руку, поддерживая друг друга, пошли в палату к своей дочери.

Совершенно измученная, я вышла из больницы и поехала домой, где начала собираться на день рождения Адама. Несмотря на его заверения, что с ним теперь все прекрасно, Адам только-только ступил на путь исцеления. Я надеялась, что Мария придет и поддержит его своей любовью. А если нет, боюсь, я могу потерять человека, которого люблю, навсегда.

Глава XXVI

Как найти что-то хорошее в ловушке, из которой нет выхода

Когда я приехала — с опозданием — в Сити-Холл, Адам стоял на крыльце у главного входа и встречал гостей. В смокинге он выглядел сногсшибательно, у меня дух захватило, когда я увидела его, выйдя из такси. Водителю пришлось рявкнуть, чтобы я закрыла дверь, потому что я выпускаю все тепло из машины, только тогда я поняла, что на время застыла как вкопанная, потрясенная его великолепием.

В отличие от своих сестер, которые уже прибыли, я не стала разоряться на новое платье, но по такому случаю все же отказалась от привычной разноцветной гаммы и надела проверенное черное платье: оно вполне соответствовало моему настроению. Длинное, до пят, с высоким воротом, но с боковым разрезом и глубоким вырезом на спине. Когда я выходила из такси, платье высоко задралось, а теперь, на ветру, совсем бесстыдно обнажило бедро. Я пыталась его как-то прикрыть и тут заметила, что Адам отвлекся от гостей и пристально наблюдает за моим, не самым, надо признать, элегантным появлением. Поправив накидку из искусственного меха, я направилась ко входу под его изучающим взглядом. Ощущения у меня были примерно такие же, как в том кошмарном сне про лестницу, хотя на сей раз я была в трусиках. Но скрыть унижение и горечь я не могла, не говоря уж о том, чтобы решиться посмотреть ему в глаза. Поэтому глядела под ноги.

— Ты прекрасно выглядишь, — пробормотал он.

Он не очень-то сумел справиться с неловкостью. Но в целом был спокоен, тверд, уверен в себе и явно контролировал свои эмоции. Таким я видела его в последние дни и к такому Адаму еще не успела привыкнуть.

— Спасибо. У меня не было времени толком привести себя в порядок. С утра заявился Барри, потом нужно было помочь одному человеку, а ночью, не знаю, в курсе ли ты, ночью Саймон Конвей… скончался. Это я к нему уезжала из отеля. Так что сегодня тот еще денек выдался. — Мне было нестерпимо жалко саму себя, и я сморгнула, чтобы не расплакаться.

— Подожди, что ты сказала? — переспросил он.

— Тебе все повторить?

— Саймон умер сегодня утром? — Он вдруг моментально побледнел. — Ты поэтому уезжала?

Я кивнула.

— Я вспомнила о том, что должна была ему сказать. Но сразу после этого у него случился сердечный приступ.

Я поежилась. День начался со смерти, и я очень надеялась, что закончится он чем-нибудь повеселее.

Адама, кажется, до крайности потрясло известие о Саймоне, куда больше, чем я ожидала.

— Ну что, она пришла?

Он не сразу сообразил, о чем я, но потом быстро переключился на новую тему:

— Нет. Пока еще не пришла.

— Я думала, она должна быть здесь к семи, — удивилась я.

— Я тоже. — Он с тревогой смотрел на дверь.

Сначала я обрадовалась, но потом немедленно испугалась. Это и была моя ловушка, из которой нет выхода: ситуация, в которой ты не можешь сделать одну вещь, пока не сделаешь другую, но вторую нельзя сделать, пока не сделаешь первую. Если с Марией не получится, то Адам не упадет в мои объятия, а скорее всего упадет с моста или с какой-нибудь высотки. Надо, чтобы она пришла и сказала Адаму, что любит его, а иначе я не смогу любить его и вообще никто не сможет.

Нет, лучше я буду тосковать по нему живому, чем по мертвому.

— Послушай, Адам, — я собралась с духом и посмотрела ему в глаза, — если она даже не придет сегодня вечером, я прошу тебя помнить про наш антикризисный план. Я знаю, у нас с тобой был уговор, но я его не одобряла и не одобряю. И не хочу, чтобы ты… покончил с собой. Вспомни о том, что мы обсуждали. Не забыл наш план? Ты ведь продержался две недели, правда? Вот и дальше используй те методы, которым я тебя научила. И если сегодня что-нибудь пойдет не так — а я уверена, что, наоборот, все будет прекрасно, — но все же, если…

— С днем рождения! — весело произнес женский голос у меня за спиной. И вместо того, чтобы возрадоваться, я вновь ощутила поражение.

Адам не сводил с меня глаз.

Мария встала с ним рядом.

— Простите, я помешала?

— Нет. — Я сморгнула слезы. — Я так рада, что вы пришли, — добавила я и шепотом выдавила: — Он полностью ваш.

* * *

— Все уладилось? — спросил папа, когда я подошла к нему.

Я могла только кивнуть в ответ, боялась, что расплачусь, если скажу хоть слово.

— О, так я и знала, — ласково протянула Бренда, крепко обняв меня за плечи. — Ты в него влюбилась, точно? На-ка, выпей шампанского. — Она взяла бокал с ближайшего подноса. — Грусть пройдет.

Хорошо, кабы так, подумала я, отпив глоток.

— Раз мы заговорили о несчастной любви, — встряла Адриана, — сообщаю, что мы с Грэмом расстались.

Реакция воспоследовала не совсем та, которой она, возможно, ожидала.

— Он не стал заказывать творожные торты, — обескураженно отметил папа. — Почему Адам не заказал их?

Я пожала плечами.

— Но они такие замечательные. — Он был расстроен.

— Кажется, это никого особенно не волнует, — обиженно продолжала Адриана, — но все-таки скажу: что-то мешало нашим отношениям.

— Пенис, наверное, — предположил папа, и я невольно хихикнула.

— Ну вот, узнаю свою девочку! — Он подмигнул мне. — Скажи, а где эта его кошмарная подружка, которую ты так упорно пыталась ему вернуть? Я хочу время от времени бросать на нее взгляды рассерженного отца.

— Ох, нет, папа, не надо, — вздохнула я. — Они прекрасная пара и созданы друг для друга. Вспомни, он же готов был броситься в реку, если она к нему не вернется. Разве не романтично?

— Ничего это не романтично, — фыркнула Адриана, все еще недовольная тем, что мы без должного внимания отнеслись к ее новости.

— Вот уберечь его от того, чтобы прыгнуть в реку, — куда более романтично, — добавила Бренда.

— Это большая удача, что ты его спасла, — сказал папа, и они все притихли.

Прошло уже почти тридцать лет с тех пор, как мама покончила с собой, когда папа нашел ее на полу в ванной, а рядом с ней — пустую бутылочку из-под таблеток. Потом он признался нам, что не пытался ее спасти, и мы по-разному восприняли это признание. Бренда поняла отца, Адриана тоже, в общем, поняла, но считала, что он должен был раньше вызвать «скорую», а я не разговаривала с ним много месяцев. Мне было девятнадцать, я училась в колледже, когда он рассказал мне. Тогда мне казалось, что я могу спасти всех на свете или, по крайней мере, хоть попытаться. И я сказала, что никогда не прощу ему. Я не знала, как трудно ему было с ней, а ведь он шесть раз вытаскивал ее с того света, он делал ей искусственное дыхание и массаж сердца, доставал ее из ванны, отвозил в больницу — бесчисленное количество раз. Чего он только не делал, борясь за ее жизнь, так что в конце концов у него совсем не осталось сил, чтобы убедить ее остаться.

— Знаешь, папа, — сказала я вдруг, — я думаю, ты ее спас. На самом деле. Она хотела уйти, ей было плохо здесь.

Он был так тронут, что отвернулся, чтобы справиться с собой.

— Вон она, — сказала я, заметив, что Адам с Марией входят в зал.

— О-о, уж не знаю, то ли руку ему пожать, то ли за задницу ущипнуть, — сказала Бренда.

— Пожалуйста, пожми ему руку, — попросила я.

— Это вон та? С красными губками? — уточнила Адриана.

— А что, хочешь ущипнуть ее за задницу? — подколол папа.

Адриана хихикнула.

— Вот видите, я же говорила вам, что она красавица, — вздохнула я.

— Ну да, эдакая Мортиша Аддамс, — хмыкнула Бренда.

Адам и Мария приветливо здоровались с гостями, она, очевидно, хорошо знала почти всех его знакомых. Одним глотком я допила свое шампанское и отобрала у Бренды ее фужер.

— Эй! — возмутилась она, но тут же смирилась.

На сцене какой-то человек в смокинге позвенел по бокалу, требуя тишины, и все обернулись к нему. Он поблагодарил собравшихся за то, что они пришли, особо выделив нескольких почетных гостей. Среди них не было премьер-министра, как надеялся папа, зато был министр торговли. И еще несколько важных персон. Всякий раз, как звучала очередная фамилия, папа делал многозначительное лицо. Далее человек в смокинге напомнил о печальном, то есть о том, что Ричард Бэзил ушел в мир иной, и сказал, что все будут горько скорбеть о нем — судя по всему, он плохо знал покойного. А затем провозгласил, что отныне Адам — новый генеральный директор «Бэзил Конфекшенри». Это известие было встречено дружными приветственными возгласами, и Адам пошел на сцену.

Он поднялся по ступенькам и занял свое место. Выглядел он как кинозвезда.

— Эту речь мне помог составить мой близкий друг, — начал он, оглядев собравшихся. Мария горделиво улыбнулась, а у меня перехватило дыхание. — Я не слишком хорошо умею говорить о своих чувствах. И вообще выступать в такой вечер довольно трудно, поскольку это незаурядное событие, но я чувствую… для меня большая честь, что вы все пришли сюда сегодня. Некоторые говорят, что для компании «Бэзил» начинается новая жизнь, но я надеюсь, что это скорее развитие прежних достижений и, возможно, начало нового этапа. Я чувствую… большой подъем, и я очень признателен вам за добрые слова о моем отце, хотя совершенно ясно, что, пусть и из добрых побуждений, все вы говорили неправду.

Это вызвало дружный смех.

— Мой отец был сложный человек, но в первую очередь он был человек дела.

Многие одобрительно кивнули. Я заметила в толпе адвоката Артура Мея.

— Он целиком и полностью отдавался своей работе, и, сказать по чести, я думаю, он отдавался ей настолько, что на нашу долю мало что оставалось.

Все опять засмеялись.

— Я чувствую… гордость оттого, что он назвал меня своим преемником и счел, что я справлюсь с этой ролью. Уверен — и я, и совет директоров, и замечательная Мэри Киган, наш новый исполнительный директор, объединим свои усилия на благо компании. Я чувствую… что готов к этому. Возможно, мне недостает опыта и профессиональных навыков, но передо мной пример отца и деда, и это вселяет уверенность, что мы сумеем сохранить традиции компании «Бэзил» и имеем все основания с надеждой смотреть в будущее. А в заключение я хотел бы выразить огромную благодарность тем, кто устроил этот вечер и кто сделал все для того, чтобы я сегодня стоял здесь. — Его взгляд остановился на мне. Все молча ждали продолжения. Он откашлялся. — Благодарю от всего сердца.

Все разразились аплодисментами, а я торопливо ринулась сквозь толпу, мне трудно было дышать, спазмы сдавили горло. Я сбежала вниз по лестнице, влетела в туалет, где, по счастью, никого не было, закрылась в кабинке и дала волю слезам.

* * *

— Кристина?

Я узнала голос Бренды. И затаилась. Когда торжественная часть вечера закончилась, в дамскую комнату выстроилась очередь. Я ждала, пока слезы перестанут ручьем течь из глаз и мне удастся хоть сколько-то привести себя в божеский вид, чтобы иметь возможность выйти и не пугать людей своей зареванной физиономией. Но я так долго там торчала, что стала предметом оживленного обсуждения.

— Кристина! — позвала Адриана. — Ты там, да?

— А мы думали, эта кабинка не работает, — сказал кто-то.

Вот же беспардонные, обозлилась я на сестер, и торопливо принялась набирать им сообщение, дескать, оставьте меня в покое, но они стали барабанить в дверь, так что я бросила это дело.

— Кристина, Адам с тобой? — спросила Адриана, стоя под дверью.

— Адам?! Нет, конечно! — выпалила я и таким образом выдала себя с головой.

Какая-то дама из очереди пробормотала, что все дело, вероятно, в волованах с икрой.

— Он куда-то исчез, — быстро сказала Бренда. — Слышишь меня? Они собираются вносить праздничный торт, а Адама нигде нет.

— И он не с Марией, если ты об этом подумала, — добавила Адриана.

Именно об этом я и подумала.

— Мы ее спросили, где он, когда она уходила. Она сказала, что представления не имеет. — Адриана понизила голос и, похоже, встала совсем вплотную к двери, потому что голос шел откуда-то сверху. — Адам с Марией решили не начинать по новой, понимаешь, Крис?

У меня вдруг застучало в ушах, я ничего уже не слышала и хотела только одного — побыстрее оттуда выйти. И распахнула дверь, ни секунды не переживая из-за того, что человек двадцать дружно обернулись на меня поглядеть, а уж тем паче что никто теперь не рискнет войти в кабинку, где я провела столько времени, неизвестно чем занимаясь. Я видела только Бренду с Адрианой — лица у обеих были очень обеспокоенные. Пожалуй, я никогда раньше и не видела их такими, более того, даже у их бебиситтер я не наблюдала столь озабоченного выражения, а ведь няньки вечно чем-нибудь обеспокоены. Напротив, я привыкла, что мои сестры всячески напускают на себя беззаботный вид, чтобы развеселить и подбодрить меня. Господи, значит, я все-таки очень похожа на свою маму. И вот теперь они смотрят на меня встревоженно, очень серьезно и даже испуганно.

— Но ты знаешь, где он? — спросила Бренда, и я максимально напрягла свои мозги, чтобы вычислить, куда он мог пойти. Вспомнила наш с ним последний разговор в поисках хоть какого-то намека.

— Нет, не знаю, — отрезала я, стараясь мыслить логично. — Не верю, что Мария могла с ним так поступить. — Меня охватила злость. Что же, она второй раз разбила ему сердце, не видит она, что ли, какой он замечательный? — Я идиотка. Нельзя было оставлять его одного.

— Ладно, не переживай ты из-за этого, сейчас лучше прикинуть, где он может быть. Давай напрягись.

Я перебирала в памяти последние события. Пентхаус, ночь, которую мы провели там вместе, вид из окна на мост Хафпенни. Я похолодела. Он же все время держал это в голове.

— О, доперла, — сказала Бренда.

— Двигай, Кристина, — подтолкнула меня Адриана. — Беги.

И я подобрала подол своего вечернего платья, и я побежала. Да, на каблуках бегать неудобно, но и скакать босиком по городу, рискуя напороться на битое стекло, тоже не вариант. Увы, и Пат, ожидавший в машине, ничем не поможет — мне нужно тут же свернуть направо, на Парламент-стрит, тогда я сразу попаду к мосту, через один перекресток. А Пату придется сделать изрядный крюк, чтобы доставить меня туда. На это у нас нет времени. Я мчалась в холодной ночи, одной рукой придерживая накидку из искусственного меха, а другой — распахивавшийся от бедра длинный разрез на платье. По Парламент-стрит прямиком к набережной Веллингтона, под любопытными взглядами субботних зевак. Вот он, мост, уже виден вдали, но я не могу разглядеть, есть ли там кто-нибудь. И я побежала дальше, вдыхая морозный воздух, который огнем жег мне легкие. Мост был все ближе, и я наконец увидела Адама. Ровно на том же месте, где мы встретились две недели назад. Мужчина в черном, под рыжим фонарем, а внизу горят зеленые огоньки подсветки. Я перевела дух, набрала полную грудь воздуха и с новыми силами устремилась вперед, к мосту. Вот уже и ступеньки. Шаг, еще шаг, наверх.

— Адам! — Я кричала во весь голос. — Адам, не надо, прошу тебя!

Он обернулся. На лице — печаль, тревога и удивление.

— Не бойся, я не буду тебя хватать и удерживать. Смотри, я не подхожу слишком близко. Договорились?

Прохожие, недоумевая, не зная, что в такой ситуации делать, шли через мост, подальше обходя Адама, словно он был увешан взрывчаткой.

Я плакала навзрыд. Слезы сами полились еще до того, как я взбежала на мост. И теперь я стояла перед ним, рыдающая, замерзшая, задыхаясь и шмыгая носом.

Он не сказал ни слова.

— Я знаю, с Марией не получилось… — Мне не хватало дыхания, чтобы говорить внятно. — Ну, прости, прости меня, пожалуйста. Я знаю, ты ее любишь и теперь тебе кажется, будто у тебя ничего не осталось. Но это неправда. У тебя есть компания «Бэзил» и полный зал народу, который в восторге, что ты ее возглавишь. И еще у тебя есть… очень много всего. Ты молод, здоров, у тебя хватает друзей. — Я ловила ртом морозный воздух. — И еще у тебя есть я. — Я горестно подняла руки. — Понятно, это не то, что тебе нужно, но все-таки ты всегда можешь мне позвонить. В любое время. Клянусь тебе, я сделаю все, чтобы тебе помочь, и вообще все, чтобы ты был счастлив. Признаюсь честно, — я наконец умудрилась набрать полную грудь воздуха, — ты мне нужен. Когда мы с тобой встретились, я пообещала, что покажу тебе, как прекрасна жизнь, но ни черта не знала, как это сделать. И купила книжку! — Я грустно рассмеялась. — Но ты не гнался за счастьем. Радость приходит нежданно — она невычислима формулами, ее нельзя обязать. Только вот я этого не знала. И не знала, что мне делать. Мне кажется, незадолго до того я перестала видеть, в чем прелесть мира. Но когда я была с тобой… с тобой было понятно, как хороша жизнь, сколько в ней радости. Ты стал моим чудесным проводником в мир счастья. Показал, что самые простые, обыденные дела, если делать их с тем, кто тебе дорог, способны превратиться в чудесное время. Изначально предполагалось, что я буду учить и советовать, но в итоге ты показал мне, куда надо идти. Я знаю, ты вовсе не это хотел бы сейчас услышать, но — это ты помог мне понять, что такое любовь. Настоящая любовь. И не только к жизни, — я проглотила ком в горле, — но и к мужчине. К тебе. Кажется, я всегда старалась поступать наверняка. Старалась, чтобы все, включая отношения с людьми, было максимально надежно. Чтобы ни в чем не было ошибки.

Я подумала про Барри и наши с ним отношения. Да, я выбрала того, с кем не могло бы возникнуть никаких драматических переживаний, неожиданностей, вообще ничего такого, чего я не могла бы моментально уладить. Я не могла себе позволить по-честному кого-то полюбить. Нет, не могла, пока не встретила Адама, с которым каждый новый день не сулил ничего, кроме переживаний и неожиданностей.

— Мне все равно, нужна тебе моя любовь или нет, потому что быть с тобой и знать, что ты есть, — достаточно, чтобы я была счастлива. Адам, все, что я пытаюсь сказать, — ты любим. Я тебя люблю. Прошу тебя, не делай этого. Пожалуйста, не прыгай. Потому что я не могу без тебя.

Он, кажется, едва не плакал. Рядом с нами остановилась какая-то парочка, явно недовольная тем, что пропустила его речь: ту часть сценария, где Адам угрожает, что немедля бросится в реку.

Я была совершенно опустошена. Я открыла и выплеснула все, что было на душе. Теперь там свободно гулял ледяной ветер. Из самого сердца я излила все, что могла, чтобы его спасти. И оставалось только ждать, надеяться, молиться, что он не просто услышал, но прочувствовал все, что стояло за моими словами, и они дойдут до его сердца. Я не смогла спасти Саймона, я не могу, не имею права ошибиться сейчас, с Адамом.

— Посмотри на меня, — сказал он.

Нет, не могу. Я не хочу слышать, как он объяснит, почему должен уйти. Глаза застило от слез.

— Смотри, раз он говорит, — сказала какая-то женщина. И я посмотрела.

Адам улыбался, и это было странно. Что тут смешного, чего он вдруг развеселился? Те двое, что остановились понаблюдать за нами, тоже весело улыбались. Мне захотелось им крикнуть: «Вы не понимаете! Это вопрос жизни и смерти!»

— Где я стою? По какую сторону? — спросил он с улыбкой.

— Что? — Я недоумевающе глядела не на него, а почему-то на эту случайную парочку. — Не понимаю.

Это что, метафора? Что он имеет в виду? Почему он преспокойно усмехается, да еще с таким видом, будто с ним все в порядке и он вполне разумно мыслит, хоть я и знаю, что это не так? Я же помню, вот точно так же он стоял две недели назад, по ту сторону ограды, балансируя на краю, уже готовый прыгнуть. Я посмотрела на него и увидела — он твердо стоит на мосту, по эту сторону ограды, улыбается мне и ни одной секунды не собирается никуда прыгать!

— О черт, — выдавила я.

— Иди сюда, — рассмеялся он и протянул мне руки.

Я помотала головой и отвернулась, мысленно посылая ко всем чертям и своих сестер, и его, и самое себя. Я-то ему всю душу… нараспашку. Бежать, бежать отсюда.

— Я думала… эти дуры сказали. Вот ведь хрень… я решила, что ты… ну, маразм, конечно…

Он подошел ко мне, взял за руку и остановил, не давая уйти. Он был настолько выше, что ему приходилось заглядывать мне в лицо.

— Я сказал Марии, что у нас с ней ничего не получится.

Я обомлела.

— Что? Почему ты это сделал?

Он насмешливо прищурился.

— Потому что. Она, скажем так, сделала мне очень больно. Или, скажем точнее, предала меня. Но и я не был молодец. Я не заботился о ней в должной мере. Весь последний год я вел себя как мудак, за что и принес свои извинения. Она их приняла, сказала, что была чрезвычайно тронута тем, как я пытался ее вернуть: просто, говорит, до слез ее довел ностальгическими своими попытками. Ну и себя, признаться, тоже. Но я четко понял — мы не пара. Слишком много всего произошло, жизнь слишком сильно изменилась. Мы разошлись, обратно не вернуться. Я не хочу возвращаться назад.

Я поежилась, еще не отойдя от шока, и он прижал меня потеснее.

— Мария мне сказала: «Это из-за той девушки?» И я понял, что да, во многом именно так.

— Какой еще девушки? — спросила я.

Адам рассмеялся.

— Знаешь, это не смешно. Я вообще не понимаю, что происходит. Минуту назад я думала, ты собираешься прыгнуть вниз с моста из-за Марии. Теперь ты мне сообщаешь, что не собирался этого делать, потому что есть какая-то другая девушка, о которой ты никогда мне раньше не говорил. А я тебе все рассказывала, — всхлипнула я, прижавшись щекой к его груди, в ужасе от того, что сказала.

— Ты правда так думаешь? — тихо спросил он.

— Конечно, правда, — всхлипнула я. — Я бы так не сказала, если бы не думала. Но, Адам, ты пойми, пожалуйста, почему я тебе это говорю. Обстоятельства…

— Эта девушка — ты, — перебил он, и я умолкла. — Она говорила о тебе. Я понял, что не люблю Марию. Буду я жить или нет — Мария здесь ни при чем. Проблема была в том, что мне плохо. Самому с собой. А ты вернула мне меня. Помогла мне снова начать жить. И вопрос не в том, будешь ли ты со мной или нет, поднимусь я наверх или покончу с жизнью. Вопрос в том, доволен ли я самим собой. А все то, что я делал для Марии, было хорошо только потому, что я это делал вместе с тобой. С тобой мне было весело. Пускай все это я делал для нее, но по сути — с тобой и из-за тебя. Пока ты старалась вернуть мне любовь Марии, а заодно и любовь к жизни, я успел полюбить тебя. — Он взял мое лицо в свои ладони. Засмеялся, но несколько нервно. — Ты можешь больше не смотреть на меня с таким ужасом.

— Да, прости, — прошептала я.

— Когда я проснулся в то утро, а тебя не было, я решил, что ты передумала, — объяснил он.

— Нет, я…

— А потом, когда ты вернулась, то плакала в спальне, и я подумал, ты хочешь мне сказать, что жалеешь о том, что у нас было.

— Нет, я…

— Когда ты сказала про Саймона, все встало на свои места. Я понял, что все воспринял неверно. Я хотел сказать тебе об этом первый. Думал, тебе так будет проще.

— Ты идиот, — нежно сказала я, когда он наконец дал мне возможность вставить хоть слово.

Он улыбнулся.

— Целуйтесь, — скомандовала та незнакомая женщина.

— У меня есть условия, — заявила я.

Он слегка отстранился.

— Ты понимаешь, что тебе еще очень многое надо сделать. Я тебе помогла, чем могла, и дальше буду помогать, но я не психотерапевт, Адам, я не знаю, что делать… в некоторых ситуациях.

— Да, — он посерьезнел, — я пришел сюда именно для того, чтобы понять, что со мной. Я не тот, кто стоял здесь две недели назад, но я знаю, что самому мне до конца не справиться, мне действительно нужна помощь. Я знаю, что жизнь дала мне второй шанс благодаря тебе, и я намерен воспользоваться им по максимуму. Да, я превратил свою жизнь черт знает во что, но теперь я снова готов радоваться и наслаждаться ею. Так что я непременно пойду к специалисту. Больше я такого безобразия не допущу.

Мы закрыли глаза и поцеловались. Женщина и парочка радостно закричали, а потом развернулись и пошли по своим делам, оставив нас одних.

* * *

Адам снял свой роскошный пиджак и укутал мне плечи. Меня трясло, зубы выбивали мелкую дрожь, ноги совершенно заледенели.

— Забыл тебе отдать. — Он сунул руку в карман и достал пропавшую мамину сережку. — Пат нашел в машине сегодня утром.

— Спасибо тебе, — прошептала я и крепко зажала ее в ладони, радуясь, что мама была со мной в столь важный момент моей жизни. Я чувствовала, она где-то рядом.

— Мы должны вернуться, нельзя вот так уйти с праздника, — запротестовала я, когда Адам повел меня через мост на другую сторону Лиффи.

— Мы уже ушли. — Он обнял меня за плечи. — Это мой праздник, я могу делать, что захочу. А я хочу пойти с любимой женщиной к себе в отель.

Я улыбнулась.

— А знаешь, — застенчиво призналась я, — мне тут пришло в голову, о чем можно написать книгу. Я это придумала, пока рыдала под одеялом, оплакивая свою несчастную жизнь. Вдохновение может посетить в самом неожиданном месте.

— Правда придумала? И о чем же?

— Она будет называться «Как влюбиться без памяти». Это история о том, как я с тобой встретилась.

Он улыбался.

— Только имена надо будет изменить.

— Конечно. Я вот подумала, что недаром у меня столько лет не получалось ее написать. У меня не было сюжета. А теперь есть, я напишу роман — правдивый, но как будто выдуманный.

— И только мы с тобой будем знать, что там все по правде. — Он чмокнул меня в нос.

— Только мы, — согласилась я.

Мы взялись за руки и благополучно перешли через мост Хафпенни на другую сторону.

Глава XXVII

Как отпраздновать свои достижения

Я стояла на Талбот-стрит, держа в руках плакат с надписью «Поздравляю!». Некоторые прохожие бросали на меня недовольные взгляды, но я старалась не обращать на них внимания. Меня интересовала только остановка, к которой как раз подъехал автобус. Оттуда вышла толпа народу, и наконец последним появился Оскар. Вид у него был испуганный, он с опаской поглядел под ноги и осторожно ступил на тротуар.

Я радостно завопила, и он удивленно на меня уставился. А потом улыбнулся во весь рот и рассмеялся, когда я принялась махать плакатом над головой. Прохожие тоже улыбались, не понимая, впрочем, в чем тут дело.

— Вы справились! — воскликнула я. — Вы проехали всю дорогу до города!

Он усмехнулся смущенно, но горделиво.

— Какие ощущения?

— Ощущение… полной жизни! — Он решительно поднял кулак, точно собирался кому-то врезать.

— Отлично! Оскар, обязательно запомните это ощущение. И всякий раз, как вам станет паршиво, непременно вспоминайте, как это здорово — жить полной жизнью. Хорошо?

Он энергично кивнул.

— Несомненно, несомненно. Я этого не забуду.

— Позвоните Джемме, и пусть запишет вас на вторник. Теперь нам будет гораздо проще найти вам работу, ведь вы же можете сами ездить в город.

— Джемма вернулась? Она мне нравится. Только, знаете, я бы предпочел понедельник. Мне так проще начать новую неделю, — озабоченно попросил он.

Джемма согласилась вернуться после того, как я отправила ей книжку «Как сообщить кому-то, что ты изменил свое мнение, и не выглядеть при этом слабаком». На другой день у меня на столе лежала книжка «Как работать с трудным начальником». А сама Джемма уже сидела за стойкой в приемной. Мы не стали обсуждать свою размолвку.

— В понедельник я буду в Типперэри, — весело ответила я, предвкушая очередную поездку туда.

Я перестала искать свое «место счастья», поняв, что это полный бред. Книжку, которая объясняла, как его найти, я выбросила в озеро, поскольку читала ее на берегу, в лодочном сарае. Адам в тот день был на работе, у себя в офисе. Забавно, что мне тут же стало удивительно легко и радостно.

Мы с Оскаром пошли куда-нибудь перекусить перед тем, как он поедет обратно домой — разумеется, на автобусе. У меня зазвонил телефон. Это был Магуайр. Я остановилась как вкопанная, а Оскар преспокойно шел дальше, пока не обнаружил, что меня нет рядом.

— Эй, что случилось? — обернулся он.

Я смотрела на телефон, который все звонил и звонил, и вдруг поняла, что, наверное, никогда так до конца и не избавлюсь от своей вечной тревоги за Адама, что буду постоянно дергаться, если он не со мной. Наконец я ответила, страшась того, что могу услышать, но еще больше страшась неведения.

— Я звоню от имени Каролины, — рявкнул он. — На той неделе у нее день рождения, шестнадцать лет. В пятницу мы ждем гостей. Она хочет, чтоб вы пришли. — Он откашлялся и сказал чуть помягче: — Я тоже хочу, чтоб вы пришли.

— Спасибо, Эйдан. С удовольствием.

Прежде чем дать отбой, он добавил:

— Да, и берите с собой того парня, который с моста, ну, если он сейчас более-менее в порядке.

Да, сейчас он в порядке. Жизнь состоит из мгновений, а мгновения изменчивы, так же, как мысли, они бывают хороши и плохи. И хотя человеку, наверное, свойственно на чем-то зацикливаться, все же бессмысленно останавливаться на какой-то идее слишком надолго. Идеи приходят и уходят, подобно гостям или ненадежным друзьям. Вот они здесь, а вот, глядишь, уже ушли. И даже те, что задерживаются надолго, все равно могут исчезнуть в один миг. Мгновения драгоценны, они быстротечны, но можно столько всего успеть сделать: принять решение, спасти жизнь и даже влюбиться без памяти.