Читать онлайн Хранитель равновесия. Проклятая невеста бесплатно

Предупреждение для читателей: персонажей объединяют разнообразные романтические отношения, среди которых встречаются нетрадиционные.

Также в конце текста есть словарик имен, названий и непонятных выражений, он же справочник, кто кому кем приходится.

Все живое когда-нибудь встретит конец,

Смерть приходит и в хижину, и во дворец.

Но всем золотом мира не купишь мгновенья,

Если кончился срок, что назначил Творец.

«Рубаи Левой ладони» ир-Хазуфа Сладкоголосого

ГЛАВА 1. Странный лекарь

– Лекаря! Живо!

Скрипнув зубами, светлейший ир-Дауд попытался привстать и тут же повалился на жесткую степную траву. Подскочив первым, Хазрет ир-Нами, начальник охраны и личный джандар наместника, торопливо сорвал кожаный пояс и захлестнул голень на пол-ладони выше раны, где отвратительно белели осколки кости. Темная кровь струйкой текла на землю, вязко расплываясь на прокаленной до кирпичной твердости глине. Повезло – главная жила цела. Иначе хлестало бы алым и куда сильнее.

– Лекаря светлейшему, ослиные дети! – снова рявкнул Хазрет. – Чистые полотенца, носилки… И вина покрепче!

Рядом бестолково суетился толстяк управитель, обильно потея и бормоча что-то невразумительное. Из его лепета выходило, что лекаря в селении нет, ни человеческого целителя, ни коновала. Вот как в прошлом году старик Мираль отправился к предкам…

– Жалко, что он, а не ты, – процедил Хазрет, осторожно бинтуя рану.

Наместник со свистом втягивал воздух сквозь плотно сжатые зубы. Кто-то, подскочив, протянул флягу, поддержал его за плечи… Издалека закричали, что носилки сейчас будут. Суматоха росла и ширилась, как круги от брошенного в воду камня. Как же, сам светлейший ногу сломал!

– Не найдешь лекаря – готовься на каторгу, – твердо пообещал управителю Хазрет, про себя подумав, что жадному ослу и без того не поздоровится.

Это же надо так запустить крепостную стену! Контрфорс, даром что невысокий, выщерблен, сыплется на глазах. Куда только шли деньги из столицы? Хотя понятно – куда. Стена почти валится, зато дом управителя столичному вельможе под стать.

Обещание возымело действие. Окончательно упавший духом управитель, которому уже мерещились галеры и каменоломни, мгновенно вспомнил, что на постоялом дворе видели бродячего лекаря. Да только можно ли допускать к светлейшему наибу неизвестно кого? Лекарь – чужестранец… Осекся, поймав бешеный взгляд джандара, и убежал, тряся необъятным пузом. Хазрет влил в наместника треть фляги вина, настоянного на маковых головках, и велел паре крепышей-близнецов из ближней стражи перекладывать хозяина на носилки и тащить под крышу, подальше от безжалостного летнего солнца.

Не прошло и половины часа, как наибу стало совсем худо. Он часто и мелко дышал, бледное лицо заострилось, губы тревожно посинели. Несмотря на жару, от которой темнело в глазах, ир-Дауда била дрожь. Джандар молча растирал его ледяные пальцы, кутал хозяина в одеяло и молился Свету, чтоб целитель успел вовремя. Маковое молоко снимает боль, но хватит ли его, когда лекарь начнет править сломанную кость? Да и где тот лекарь? Ох, не миновать управителю каторги – и поделом!

Конечно, и сам ир-Дауд хорош. Не в его годы проверять каждый камешек, прыгая по ним горным козлом. Но что поделать, если воруют? Набивают карманы, не думая, что Степь в любой момент может снова хлынуть на недавно отвоеванные у нее земли. Правильно в Небесном дворце выбрали нового наместника. Ансар ир-Дауд отдал армии тридцать лет из своих сорока шести и знает цену ненадежным крепостным стенам на границе. Такой наиб наведет порядок даже в преисподней. Лишь бы сейчас – помоги, Великая Мать! – обошлось.

Наконец дверь распахнулась. В коридоре за плечом высокого парня в потрепанной одежде мялся управитель. Рявкнув ему, чтоб убирался, Хазрет перевел взгляд на лекаря.

И вправду чужак. Совсем юный, даже усы не пробиваются, а может, и вовсе не растут, поди разбери этих западников. Белокожий, смазливый, как девчонка… Красно-белая повязка целителя на темных волосах новая, ничуть не выгоревшая. И глаза черные, словно у демона Бездны, как их в храмах рисуют. Хазрет возмущенно вдохнул, мысленно соглашаясь с проклятым управителем. Этого – к наибу? Наместнику целой области? В Доме удовольствий ему место, а не у постели благородного и светлейшего ир-Дауда… И тут же выдохнул, когда рядом послышался тихий хриплый стон.

Чужак несколько ударов сердца молча смотрел на джандара, то ли дерзко, то ли спокойно, не понять – не глаза, а пятна смолы. Потом шагнул в комнату и, мимо начальника охраны, к кровати.

– У тебя знак-то есть, парень? – спохватился Хазрет.

Вместо ответа юнец вытащил из-за ворота полотняной куртки бронзовый кругляш на цепочке, коснулся им губ и показал джандару. Змея, обвивающая солнце, вспыхнула изумрудной зеленью, само солнышко засияло ярко-белым. Целитель высшего посвящения, надо же! Хазрет неохотно посторонился. На сердце все равно было неспокойно. Он что, вчера посвящение прошел? Когда только выучиться успел? Совсем же сопляк. Лет двадцать с небольшим… Еще и чужестранец без роду-племени…

– Кого лечить удостоили, знаешь?

– Больного, – коротко отозвался лекарь, наклоняясь к забинтованной ноге. Тронул пальцем ремень, нахмурился, глянул в лицо наместника. – Давно он упал? Сердце раньше болело?

– С час назад, – отозвался Хазрет, остро чувствуя собственную беспомощность. Лекарь ему не нравился. Хотелось вытолкать дерзкого мальчишку за дверь, подальше от наиба. А уж назвать его почтенным язык не поворачивался. – И никогда на сердце не жаловался. Ты ногу лечи, парень, тебя за этим позвали. К самому светлейшему наибу ир-Дауду, да продлятся его дни!

Чужак, склонив голову набок и прикрыв глаза, держал длинными тонкими пальцами запястье наместника, исследуя пульс. Затем остро взглянул на джандара и сообщил:

– Уважаемый, я вас не учу, как вашу работу делать, вот и вы мне не мешайте. У светлейшего господина ир-Дауда от боли и кровопотери тяжелое угнетение сердца. Ремень я сейчас сниму, он уже ни к чему: кровь остановилась. И с повязкой все сделали верно. Однако сейчас главное – помочь его сердцу. С ногой куда проще… Может, вы нас оставите?

– Даже и не думай, – рыкнул Хазрет, делая шаг навстречу. – Здесь буду. А ты, раз пришел, давай, лечи. И смотри мне. Если что – своими руками запорю!

Вместо ответа наглый чужестранец только дернул плечом, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Осторожно снял ремень с голени, склонился над ир-Даудом и положил левую ладонь ему на сердце. Правую – на лоб. Беззвучно зашептал что-то, мягко надавливая на пыльную рубашку, пальцы едва заметно дрожали. Подобравшись, как перед прыжком, джандар следил за руками лекаря. Но ничего подозрительного тот не делал, а бледные щеки больного стремительно розовели, таяла пугающая синева на губах. Наиб глубоко и свободно вдохнул, еще раз – и задышал полной грудью. Глаза, правда, так и остались закрытыми, ир-Нами даже показалось, что хозяин заснул.

Чужак тем временем открыл небольшую поясную сумку, полил на руки из бутылки темного стекла прозрачной резко пахнущей жидкостью и ей же тщательно промыл рану. Хазрет смотрел во все глаза, мало ли…

Вот сочится кровь. Усмиренная, вялая. И тут же перестает капать, открывая раздробленную кость. Длинные пальцы ловко снуют, соединяя, отрезая, выбрасывая. Мелькает жало тонкого блестящего пинцета – летят в миску кровавые осколки. Два из них, особенно крупных, чужак промывает из синей бутыли и вставляет назад. Складывает, тянет, вправляет… Под узкими белыми ладонями изуродованная плоть будто плавится и течет, рваные ошметки срастаются на глазах. Не зря парень носит знак высшего посвящения. Заслужил…

– Мне нужна пара дощечек в два локтя длиной для лубка, – спокойно произнес лекарь. – Несколько локтей толстого холста. Локтей тридцать кожаной ленты, широкой и тонкой. Три дня светлейшему придется провести в постели. Потом, если пожелает, можно ездить в паланкине, но о лошади на пару месяцев придется забыть. Старые кости плохо срастаются. Следует пить как можно больше молока, есть сыр и творог. Зелье для сердца и от боли я приготовлю. Ничего страшного уже не случится, а в ближайшем городе наверняка найдется целитель…

Даже голос у него был неправильный, с мягким чужим выговором, ленивый, вроде бы и вежливый, но без всяких следов почтительности. И снова Хазрет почувствовал, что разрывается между нуждой и желанием. Чутье требовало гнать подозрительного чужака подальше, отсыпав ему серебра за хорошую работу, а рассудок твердил, что найти умелого лекаря в степи – задача не из легких. Этот же дело знает, хоть и нагл без меры. Так что пусть уж…

– Делай, что нужно, – наконец с явным трудом промолвил джандар. – Зелья, снадобья… Деревяшки и ленту принесут. А ты с нами поедешь. Вещи с постоялого двора велю забрать.

На мгновение ему показалось, что странный лекарь хотел что-то возразить, но, видимо, одумался и коротко поклонился, сразу же вновь повернувшись к кровати больного. Выходя, Хазрет был слишком обеспокоен новыми заботами и не успел увидеть, как по губам чужестранца скользнула странно довольная улыбка.

***

Все было хорошо. Чересчур хорошо. И, значит, вскоре должно было стать плохо. Этой примете Хазрет ир-Нами верил свято, и за все годы службы она ни разу его не подвела… На окраинах шахства спокойно не бывает никогда, если только это не затишье перед бурей. Что-то тревожило джандара, как предчувствие зубной боли, что вот-вот обрушится после глотка ледяной воды или шербета. Ир-Нами нахмурился, в который раз тоскливо окидывая взглядом пыльный горизонт, а затем взял влево и придержал повод, пропуская следующих за ним всадников.

В середине арраля, самого жаркого месяца года, степь пылает, как раскаленная сковородка. Зыбкое марево дрожит над камнями, суслики боятся высунуть нос из нор, дожидаясь сумерек. И только вездесущие цикады журчат в жестких колючках, да носятся над пыльными метелками ковыля ошалевшие оводы. Высохшая трава – тронь и зазвенит – упрямо лезет на заросшую дорогу, дурманит тяжелым горьким запахом… Сохнет рот, темнеет в глазах, а кожа зудит от пыльцы, липнущей на потное разгоряченное тело.

За дневной переход люди выматывались так, что вечером падали без сил и даже есть садились ближе к полуночи, когда появлялось подобие прохлады. Тогда же поили лошадей и мулов, растягивая скудный запас воды, осматривали упряжь. Будь воля ир-Нами, он бы ни за что не отправился в дорогу именно сейчас, но с шахом не поспоришь. Хотя пресветлый повелитель вряд ли мог подумать, что новый наместник области Гюльнарид решит сделать огромный крюк через всё степное приграничье. От столицы до Гюльнары, главного города области, можно было добраться недели за три, если бы наибу не втемяшилось лично осмотреть как можно больше сторожевых гарнизонов. Хазрет даже поморщился, глядя, как на очередном ухабе мул оступился, и паланкин изрядно подбросило…

Поравнявшись с паланкином, джандар поехал рядом. Из-за легких занавесей, спасающих от злых степных мух, донеслось несколько крепких словечек. На ни в чем не повинных спутниках ир-Дауд зло никогда не срывал, зато время от времени отводил душу, разражаясь проклятиями по поводу жары, мух и слепней, пыли пополам с песком, бездорожья и местных чиновников, которых считал хуже всех прочих напастей, вместе взятых. Пожалуй, джандару было даже жаль управителя следующего города, до которого доберется караван.

– Хазрет! – раздраженно донеслось из паланкина. – Где Надир?

Джандар привстал на стременах, выглядывая самое яркое пятно в караване. Нахмурился, обнаружив его именно там, где ожидал.

– В хвосте, светлейший, опять с лекарем…

– Сюда его. Пусть почитает мне. А лекарю скажи, чтобы отвар приготовил. Закончился…

Коротко поклонившись, Хазрет ир-Нами тряхнул поводьями, решив, что не станет передавать приказ наиба, а съездит сам. Иначе, того и гляди, ждать Надира ир-Дауда придется дольше, к постоянно недовольному дяде племянник никогда не спешит. Еще этот лекарь…

Слишком смазлив для мужчины, слишком уверенно держится в седле, слишком спокойно и ровно глядит на всех, от самого наместника до последнего конюха. Уж кого-кого, а странствующих целителей Хазрет за свою жизнь навидался предостаточно. И чужеземец не походил ни на кого из них, да и на лекаря вообще. Скорее уж он мог сойти за наследника знатного рода, ради развлечения поменявшегося одеждой со слугой. Белая кожа совершенно не обветрена, словно ее обладатель каждый день умывается молоком и не знает степного солнца. Ухоженные руки, осанка высокорожденного, не привыкшего часто кланяться. Даже простая холщовая одежда сидит на чужаке так, будто пошил ее лучший столичный портной. Нечего такому делать на дорогах, где с бродячим лекарем расплачиваются, если повезет, парой монет, а чаще – ужином да ночлегом. Этот же держится как ровня любому вельможе, не исключая самого наиба…

Странный спутник. Ох и странный! А ничего странного Хазрет не любил, твердо зная, что с этого-то и начинаются неприятности. Но следовало отдать парню должное: на глаза он не лез, держась в самом конце каравана, приказы выполнял четко и быстро, в помощи никому не отказывал, работая легко и охотно, с чем бы к нему ни пришли. Зелье для наместника тоже готовил умело, а спину растирал так, что ир-Дауд, давно страдающий ломотой в костях, засыпал на всю ночь. Да и наглым его, по здравому рассуждению, назвать было нельзя. Просто как-то так вышло, что уже через пару дней весь караван, кроме самого джандара, звал чужака почтенным и господином целителем, невзирая на возраст и почти непристойную смазливость. Только вот Надир…

Хазрет нахмурился. Поздновато светлейший решил приучать баловня к службе. Раньше надо было. Вот как его светлейшие родители два года назад погибли, так и стоило его сразу забрать из столицы, подальше от дворцовых ковров да Домов удовольствия. А теперь так и крутится возле чужака, словно муха над медовой лепешкой. Позорище.

***

Раэн стащил с головы пропитанную потом и покрытую желтой глинистой пылью повязку. Распустил узел, встряхнул полосатую ткань, прошептав несколько слов, и принялся аккуратно перевязывать мгновенно ставший чистым и сухим лоскут. С летним солнцем здесь лучше не шутить. Тем более с такой кожей, как у него. Мало ему быть белой вороной среди смуглых восточников, так еще и ожоги лечить? Местные непременно повязывали платки, считая их самой нужной частью одежды, и Раэн быстро привык делать так же, пряча смолисто-черные волосы под чем-нибудь светлым.

Пару раз даже подумалось поменять цвет на русый, чтобы не было так жарко, но тогда он будет привлекать еще больше ненужного внимания. Здесь редко где мелькнет светлая или рыжая голова, и можно биться об заклад, что это путешественник с запада или потомок пленницы, купленной в жены или в наложницы. И так его внешность кое-кому кажется заманчиво непривычной, отчего сплошные сложности…

– Арвейд!

Певучий, хорошо поставленный голос, по-столичному тянущий гласные, раздался совсем рядом, заставив Раэна вздрогнуть. Только вспомни!

– Господин ир-Дауд? Чем могу служить светлейшему?

– Вы снова? Арвейд, я сотню раз просил звать меня просто Надиром.

Главным талантом молодого столичного щеголя была непревзойденная способность внезапно возникать рядом. Вот и сейчас, неожиданно объявившись возле Раэна, он обиженно надул губы, время от времени бросая из-под ресниц томные взгляды. Значения этих взглядов не понял бы разве что слепой или совсем уж наивный человек. Племяннику наиба было скучно. Отчаянно скучно. Он ненавидел пыль, которая стояла в воздухе, покрывая тонким ровным слоем волосы, кожу и одежду. Дорожная еда оказалась отвратительной, спутники – грубыми и невежественными, дни – бесконечными, а ночи – холодными и одинокими.

Все это Надир ир-Дауд сообщил Раэну еще пару недель назад, недвусмысленно дав понять, что уж его-то к нежелательным спутникам не относит. Совсем не относит! И душные летние ночи было бы куда интереснее и приятнее проводить вместе, например, за чтением стихов или дружескими беседами… Раэн, упорно не понимая намеков, посочувствовал и предложил снотворное. Если бы еще этим все и закончилось!

– Не думаю, что вашему дяде понравится такая непочтительность с моей стороны, – вежливо отозвался целитель, незаметно озираясь в поисках джандара.

Тот вроде бы тронулся в их сторону, однако слишком медленно.

Надир, подобравшись почти вплотную, слегка натянул поводья, заставляя коня умерить шаг, чтобы не обогнать кобылку спутника. Теперь они ехали так близко, что Раэн невольно дышал тонким сладким запахом от одежды ир-Дауда. Наряды, пренебрегая дорожными неудобствами, тот менял ежедневно, а узлы и сундуки с личными вещами племянника наиба составляли изрядную долю всей поклажи каравана.

– О, дядюшка прекрасно разбирается в людях, – парировал молодой высокорожденный. – Уж он-то успел оценить вас по достоинству. Благородную кровь не спрятать!

– В самом деле?

Раэн неопределенно пожал плечами, добавив холода в тон, но пронять Надира подобным пустяком было невозможно. В ответ он только улыбнулся, откровенно ловя взгляд целителя своим. С первых мгновений знакомства Надир свято уверился, что Арвейд Раэн, бродячий целитель с Запада, не тот, за кого себя выдает. Нет, в его целительском искусстве он не сомневался, но держался совсем не так, как подобало бы наследнику одного из знатнейших родов шахства с безвестным бродягой.

И дело тут было, пожалуй, не только в том, что Раэн видел в зеркале. Похоже, наградив наследника рода ир-Дауд завидной внешностью, боги, расщедрившись, не пожалели и ума. В определенной проницательности обаятельному бездельнику никак нельзя было отказать. В упорстве и любви к загадкам – тоже. А джандар ир-Нами, способный одним суровым взглядом пресечь прозрачные намеки харузца, как назло был еще далеко…

Раэн вздохнул. Если племянник наиба и страдал от бессонницы, то как-то незаметно. Ни кругов под глазами, ни тусклости кожи, ни усталости в осанке и движениях. Молодой ир-Дауд выглядел образцом здоровья, физического и душевного. И был столь настойчив, что Раэн всерьез подумывал кинуть на высокорожденного легкие чары, отбивающие охоту к плотским удовольствиям. На время, конечно! Останавливало, что знак храма Света, подтверждающий мастерство целителя, был еще и гарантом законопослушности. На такие чары он бы незамедлительно отозвался как на банальную порчу, изменив цвет. Ломать же встроенную жрецами-магами защиту было сложно, долго, а на глазах спутников и подавно не вышло бы. Так что приходилось терпеть. И сожалеть, что такую настойчивость ни разу не проявила какая-нибудь симпатичная служанка или дочь мелкого чиновника из очередного пограничного городка.

– Мне сказали, что к вечеру доберемся до постоялого двора, – продолжил Надир. – Полагаю, вы не меньше меня мечтаете о мягкой постели?

– Скорее о паре ведер воды, – невольно улыбнулся Раэн.

– Само собой! – с воодушевлением подхватил Надир, как бы невзначай задевая шелковым рукавом пальцы Раэна. – Купальня, чистые простыни и никакого дыма от костра. Разве мог я подумать в столице, что это станет пределом моих желаний? Почти пределом… Знаете, я так устал от надоедливой опеки и лишних взглядов. А вы?

Раэн, сильно сомневавшийся, что на постоялом дворе в степи найдется купальня, едва не расхохотался. Ну конечно! Сначала купальня, потом мягкая постель с чистыми простынями… И никаких лишних взглядов! Здесь, на Востоке, среди богатой знатной молодежи подобные связи – дело обычное. А племянник наиба хорош собой, неглуп и забавен. Только вот никак не может понять, почему бродячий лекарь отказывается от подобной чести? Хорошо хоть денег не предлагает, хватает то ли ума, то ли порядочности. Разумеется, Раэн не собирался становиться игрушкой загоревшегося к нему интересом юнца. Вряд ли ир-Дауду-старшему это понравится, не говоря уж о главной причине. Той, по которой именно с Надиром следовало быть осторожнее.

– Кстати, – небрежно бросил Надир. – Вы как-то говорили, что можете дать мне снотворное.

Смотрел он как раз в этот момент мимо, на подъезжающего джандара, до которого еще было шагов двадцать. И говорил негромко, без обычной кокетливой полуулыбки.

– Разумеется, светлейший, – отозвался Раэн. – Вас все еще мучает бессонница?

– Бессонница? Нет, это другое… Снится какая-то мерзость.

– Мерзость? – переспросил Раэн мягко.

Похоже, джандар все-таки не вовремя. Что-то не то с молодым ир-Даудом. И все его обычные заигрывания – маска, вон как напряжены плечи.

– Господин ир-Дауд, что вам снится? И как давно?

– Какая разница?

И тон резок непривычно. А джандар совсем близко…

– Мне нужно знать, чтобы приготовить лекарство. От разных кошмаров помогают разные средства.

– Не помню, – еще тише проговорил Надир. – Совсем не помню. Только просыпаюсь от страха. Уже ночи три или четыре подряд…

Лицо приблизившегося Хазрета ир-Нами ясно показывало, что он думает и об избалованном племяннике наиба, и о лекаре, слушающем его бредни. И Надир запнулся, замолчал, надменно выслушивая приказ светлейшего, раздраженно тряхнул поводьями. Но, уже отъехав на пару шагов, обернулся, глянул тоскливо – это он-то!

– Сделайте зелье, Арвейд, прошу вас. Единственное, что я помню и отчего просыпаюсь: во сне меня убивают…

***

Занавески паланкина мерно колыхались в такт шагам, четверо огромных чернокожих носильщиков шагали плавно и слаженно, как один человек. Уроженцам Шайпура, славящегося ростом и силой мужчин, паланкин из высушенного дерева не казался тяжестью. Носить госпожу и пару ее служанок – это не колесо в шахте ворочать, и рабы каждый день благословляли судьбу за счастливую долю. Топ-топ – вбивались ножищи в кожаных сандалиях в мостовую, и при каждом шаге тонкий шелк занавеси подрагивал, мешая уличным зевакам рассмотреть несравненную красоту тех, кто сидел в паланкине. А если у кого-то и возникало желание подобраться ближе и проверить, вправду ли красота столь несравненна, так ненадолго. Шестеро суровых воинов, сопровождающих паланкин с саблями наголо, у кого угодно отобьют охоту к дерзкому разглядыванию.

Впрочем, если бы светлейшей вздумалось откинуть занавеску, позволив городу увидеть свой лик, никто бы ей слова не сказал: дочь рода ир-Дауд вольна в поступках. На то и едут рядом с паланкином полдюжины джандаров, чтобы госпожа могла исполнить любую прихоть, не опасаясь за свою честь и безопасность.

– Как душно сегодня, – молвила Наргис, откидываясь на подушки.

– Потерпите, изумруд наших сердец!

Мирна взяла веер из страусовых перьев и принялась усердно обмахивать Наргис.

– Скоро приедем в баню, – подхватила Иргана. – Там прохладная вода обрадует ваше тело и успокоит душу.

Служанки еще щебетали что-то, но, увидев, что Наргис прикрыла глаза, почтительно замолчали. Глупышки, но усердные и преданные, с ног сбиваются, не зная, чем еще порадовать. Только день не задался с утра, и напрасно щебечет крошечная птичка в клетке, подвешенной к потолку паланкина, напрасно Иргана раскладывала лимонный шербет и ягодную пастилу, уговаривая скрасить время в пути лакомством, даже любимый томик стихов, лежащий рядом на сиденье, не манит. Да и то сказать, каждая строка в нем известна наизусть. Заехать, что ли, на обратном пути в лавку почтенного ир-Халиаса? То-то будет рад седовласый торговец, знающий, что Наргис платит любую цену, если книга приглянулась.

Но пока читать было нечего, сладости не манили, а птичку, крикливую, как базарная торговка, хотелось выкинуть из паланкина. Если бы крошечная пичуга могла выжить на воле, Наргис бы ее непременно выпустила – вот прямо сейчас!

Однако любая дорога заканчивается. И когда паланкин остановился во дворе лучшей харузской бани, и сама хозяйка, почтенная Гюльбешекер ир-Фазули, круглой масляной лепешкой выкатилась во двор, всплескивая полными руками и причитая, какое счастье видеть светлейшую, Наргис вздохнула с некоторым облегчением. Она не любила выходить из дома, но любила воду. Конечно, в садах ир-Даудов есть пруды, а в доме – большая удобная баня, но таких огромных бассейнов, как в заведении ир-Фазули, нет нигде. Разве что в Небесном дворце пресветлого государя шаха…

Наргис ступила на узорчатую плитку двора и окинула взглядом цветочные часы, посаженные у стены. Венчики тамариссы поднялись, значит, день едва перевалил за полдень. Можно не торопиться. Да разве ей хоть когда-нибудь и куда-нибудь нужно торопиться вообще? День проходит за днем, похожий на все, что были до него, и на те, что еще будут. Занятия рукодельем, прогулки по саду, поездки в бани или на рынок – вот и все, что заполняет дни светлейшей Наргис ир-Дауд. Может, потому и кричит в клетке маленькая птичка, жалуясь на жизнь, что ей знакома та же тоска? Птичке кажется, что Наргис свободна, если может расправить руки-крылья, а на самом деле у нее просто клетка больше.

Но мысли, подобные этой, следовало гнать, и Наргис милостиво улыбнулась, пожелала добрых долгих дней почтенной Гюльбешекер и проследовала за ней в прохладу мраморных покоев, выстроенных над знаменитыми бассейнами. Скинула одежды, отдав их банщицам, сняла тяжелое золото ожерелья и браслетов. И вошла в прохладную чистейшую воду, сквозь которую виднелось узорчатое дно, зелено-голубое, расписанное белыми цветами и золотыми рыбками. Проплыла от края до края, не боясь намочить собранные в узел волосы – все равно их мыть, и перевернулась на спину, наслаждаясь кратким счастьем свободы, пусть даже не настоящей, а взятой взаймы у ласковых струй воды.

Потом ее все-таки уговорили выйти наверх, и Наргис согласилась, зная, что самое приятное только начинается. Банщицы и служанки хлопотали, втирая в ее кожу душистые мази, расчесывали волосы, умащая их драгоценными снадобьями из Коруны и Офиры, подрезали, подпиливали, а потом шлифовали ногти на руках и ногах. Смыв с ее тела очередное зелье вместе с волосками, ахали восхищенно, прицокивая языками, и Наргис даже не злилась, потому что сама знала – красива. Льстивые похвалы платных банщиц врут, конечно, зато не врут завистливые взгляды, не врут зеркала и гладь воды. Да и братец Надир не зря считается одним из красивейших юношей Харузы, а ведь его красота – отражение Наргис.

И день мог бы стать гораздо приятнее, чем казался с утра, когда она проснулась в поту, мучимая дурным, но не запомнившимся сном, однако вышло иначе. Наргис, уже промывшая волосы, разомлевшая и распаренная в горячей воде, истомленная умелым массажем, снова спускалась в бассейн, когда у другого бортика, над которым стояла увитая цветами решетка, послышались голоса.

– Неужели сама здесь? Ах, Лейлин, ты только подумай! Как ей не стыдно людям показываться на глаза? Отродье темных джиннов, дочь греха!

– Тише, Сарина, не дай Свет, услышат. Да и вдруг она не виновата? Такая юная, что она может знать о грехе? Моя дочь в ее возрасте еще не понимала, чем мужчины отличаются от женщин.

– Ох и дурочкой тогда была твоя дочь, Лейлин! В двадцать-то лет не знать об этом!

– Кто дурочка, моя дочь – дурочка? Воспитывать надо как следует, тогда девушка будет целомудренной и стыдливой! Тс-с-с-с… А правда, что у нее на теле тайные знаки? Как же она тогда не стыдится ходить в баню?

Плеснув водой, Наргис перевернулась на спину, прислушиваясь из ленивого любопытства и искренне посочувствовав несчастной, попавшей на грязные языки. А женщины с упоением продолжали:

– Говорят, боги ее наказали за то, что изменила жениху! Согрешила то ли с чернокожим рабом, то ли вовсе с джинном! Потому и прозвали ее Черной!

– Ай, глупа ты, Лейлин, прямо как твоя дочь, хоть и знаешь разницу между мужчиной и женщиной. Не потому ее прозвали Черной, а потому, что уже пять прекрасных знатных юношей сошли в Бездну по вине этой несчастной. Губит она мужчин, как черная паучиха…

Наргис словно ударили по лицу – щеки запылали, кровь бросилась в виски. Повернувшись и встав на ноги, она забарахталась в воде, разом растеряв умелую плавность движений. И хорошо, что две мерзкие дуры ее не видели, ни за что Наргис не хотела бы предстать перед ними растерянной и униженной!

– Черная Невеста, – неслось из-за цветочной плетенки. – И родится же такая тварь в знатном роду! Говорят, только первый жених и остался жив, потому что шахской крови, а перед ней злое колдовство бессильно. И красива-то она чужой красотой, украденной, черные джинны принесли ей красоту взамен на пять отнятых жизней. Вот ездит теперь по городу, ищет шестого, а как станет их семеро, погубленных, боги услышат мольбу их душ и накажут…

– Ненавижу… – всхлипнула Наргис, торопливо отплывая под прикрытием высокого бортика к другой стороне. – Падальщицы драные! Чтоб вас самих боги услышали и языки завязали узлом!

«Черная Невеста… Тварь… Пять отнятых жизней…» – шептали в ее голове глумливые голоса, жадные к чужому горю. Вот потому-то и не любила она покидать дом! За высокими стенами, в роскошном саду или уютных покоях можно притвориться, что все хорошо. Что на харузских улицах не рассказывают страшные и отвратительные байки про Черную Невесту, продавшую целомудрие джиннам за красоту. Что в сплетнях нет ни капли правды, и те пятеро на самом деле остались живы. Или погибли сами по себе, без ее невольной вины. Что она прячет лицо только из скромности, а не из страха, вдруг еще какой-нибудь несчастный…

– За что, боги? – прошептала Наргис, выбираясь из воды, крупными каплями стекающей по гладкой коже. – Чего вы желаете, сотворив со мной такое? Какую судьбу уготовили?

Запрокинув голову, она стояла, глядя на расписанный цветами и райскими птицами потолок, позволяя служанкам суетиться вокруг. Домой, скорее домой! Только по дороге все-таки в книжную лавку, чтобы купить новое утешение для одиноких вечеров и жарких бессонных ночей. Спрятаться от всего мира и даже не мечтать о свободе. Свобода – для птиц, а не для страшных черных паучих, несущих смерть, сами того не желая.

ГЛАВА 2. Ночные гости

Хазрет почти поверил, что все действительно будет хорошо. Остаток пути до постоялого двора прошел совершенно спокойно. Уставшего, измученного болью и дорогой наиба близнецы-охранники на руках внесли в лучшую спальню на втором этаже крепкого саманного дома. Только выпив очередную порцию зелья, ир-Дауд смог поесть кислого молока с тонкой тминной лепешкой и сразу же крепко уснул, не дожидаясь ужина.

Скинув вьюки и напоив скот, люди наместника окружили колодец во дворе, торопясь смыть корку засохшего пота и пыли. Хозяева, сбиваясь с ног, пытались угодить знатным гостям, пока простые воины с шумом и смехом обливались водой. Рыжий Тарман устроил шуточную драку мокрой одеждой, свернутой в толстый жгут, и шлепки раздавались на весь двор. Мариф-одноухий с умильным видом отирался на кухне, отвлекая служанок и таская горячие, только из печи, лепешки. Гвалт полусотни глоток, ругань, смех, вопли конюхов, ругающих ошалевшую скотину, и визг служанок – волна звуков наполнила двор, заглушая смутную тревогу джандара.

И все равно что-то было не так. На всякий случай Хазрет выставил двойную стражу, велев докладывать обо всем, что покажется подозрительным или просто странным. Потом распределил, кому где спать. Договорился о покупке припасов. До хрипоты поспорил с проводником о дальнейшем пути отряда. Выслушал конюха, который требовал завтра же перековать половину лошадей. Поругался с кузнецом, вздумавшим запрашивать полуторную плату за срочность. Устраивал на ночлег молодого ир-Дауда: тот очень расстроился, не найдя купальни.

На предложение позвать служанку, чтобы полила молодому господину на заднем дворе и потерла спину, Надир сверкнул глазами так, что Хазрет невольно усмехнулся в усы. А отрядный балагур Шемси, ухмыляясь, тут же подлил масла в огонь, сообщив, что вот почтенный целитель местными девчонками не побрезговал, спину ему тер такой степной цветочек, хоть сейчас в шахскую опочивальню. И до сих пор лекаря что-то нигде не видно… Болтуна Хазрет одернул – не дело позволять насмешки над высокородным! – только на каждый рот платок не накинешь. Предположения, где и что сейчас лекарь с девчонкой трут друг другу, посыпались со всех сторон. Надир закаменел лицом, процедил, что каждому – свое, и исчез в доме.

К полуночи джандар с трудом запихнул в себя ужин, от усталости даже не чувствуя, что именно ест, и свалился на кучу сложенных во дворе попон, мечтая урвать хоть несколько часов покоя…

Короткий тяжелый хрип вырвал из сна. В нескольких шагах закричал кто-то из часовых. Громко, отчаянно, поднимая на ноги весь постоялый двор. И сразу же смолк. Еще в полудреме Хазрет скатился с подстилки и вскочил на ноги, чудом увернувшись от удара сабли. Из темноты, топча одеяла, рванулась высокая темная фигура, но Хазрет уже выхватил из сапога нож. Подсечка, удар – клинок вошел в мягкое. Выдернув нож – еще пригодится! – Хазрет подхватил собственную саблю и огляделся. На вопль из пристроек выскочили еще с полдюжины его воинов. Потом высыпали остальные. Легче от этого не стало. Проклятая Бездна! Его людей резали, как баранов, полуголых, толком не вооруженных, слепых и беспомощных! Зато враги дрались, будто ночь для них была днем.

Хазрет, как и его люди, почти не видел напавших. Безлунное небо света не давало, а от дверей постоялого двора их сразу умело отрезали. Только на крыльце горели два светильника, слегка рассеивая мрак, да мелькали отблески на лезвиях. Там, перед ступеньками, отбивались спиной к спине близнецы. Перегородив широченными плечами крыльцо, братья работали клинками, как четверорукий демон, не давая врагам пробиться в дом.

– Крыльцо держите! Все к двери!

Удар! Звон! Удар! Звон! Упасть на колено и перекатиться. Вскочить. Удар… Звон! Свист стали за спиной. Упасть. Повернуться. Вскочить. Звон! Джандар волчком крутился между атакующими. Еще немного – и чутье подведет, швырнет тело не туда, пропустит выпад противника, на миг замедлив с отражением…

От крыльца донесся звериный вой – один из близнецов валялся у подножья ступенек. Мгновение – на ступени рухнул и второй. Но рванувшиеся к двери почему-то откатились обратно, а в освещенном проеме показалась темная фигура. Кто – не понять.

Противник джандара вдруг выпал в полосу света. Острие сабли достало горло – враг свалился мешком. Хазрет перепрыгнул через тело, пытаясь пробиться к своим. Уложил еще одного, получив длинный порез через грудь. В третьего всадил с пары шагов нож. Но следующий, длиннорукий верзила, обрушил такой град хлестких ударов, что Хазрет мог лишь отбиваться, молясь всем богам, чтобы послали хоть пожар, хоть молнию, хоть огнедышащего дракона, лишь бы…

Скользкий камень, уже щедро политый кровью, словно сам подвернулся под ногу. Падая, Хазрет успел заметить тень, нависшую над ним, и зарычал в ожидании неизбежного… Но вместо удара тень покачнулась, ухватила выросший из груди пучок перьев, завалилась сама. И только поднявшись, Хазрет осознал, что за звук назойливо лезет в уши. Короткие щелчки боевого лука.

На крыльце, между столбиков с фонарями, изваянием бога-лучника замер бродяга-целитель, только руки мелькали, резко и точно укладывая стрелы в темноту. Одну он задержал, провел над оперением ладонью и выстрелил куда-то вбок и вверх. Наметом, через высокий забор скотного двора. Копешка сена вспыхнула столбом. И Хазрет ир-Нами впервые лет за двадцать ощутил, что по лицу текут слезы. Торопливо смахнув радужную пелену с глаз, он оглядел залитый светом двор и по-волчьи оскалился ближнему чужаку.

* * *

Раэн снова и снова спускал тетиву, быстро и спокойно, как на стрельбище. По легким кожаным доспехам отличить чужаков было проще простого: никто из людей джандара даже одеться толком не успел. Но как они так хорошо видят в темноте? Стрела, еще одна! И еще! Раэн озабоченно прикусил губу изнутри. На каждого солдата – два-три противника. А за спиной лестница наверх, к беспомощному наместнику и Надиру, вряд ли умеющему держать в руках саблю.

Вот и колчан полупуст. А это пешки, куклы. Где же кукловод? Или хотя бы главная кукла?

Раэн снова оглядел двор, ища того, кто не сражается сам. В узком проходе между стеной и сарайчиком с трудом различался неподвижный силуэт. Еще сильнее расширив зрачки, Раэн глянул мимо: в боковом зрении фигуру окутывало голубоватое сияние. Маг! Словно перехватив его взгляд, человек махнул рукой. К крыльцу рванулись двое, на ходу раскручивая небольшие топорики. Поздно же кукловод спохватился. И чего ждал? Получи-ка стрелу! И еще вдогонку!

Шагах в десяти двое из отряда прикрывали нескольких раненых. Раэн отправил туда пару стрел и снова глянул за сарай. Закутанный в плащ стоял как ни в чем ни бывало. К третьей стреле Раэн прицепил заклятие, проводил ее взглядом…

Вспышка. Фигура качнулась от удара, впечатавшись спиной в стену, снова выпрямилась…

А двое с топорами уже слаженно прыгнули на крыльцо с разных сторон. Умелые, опытные… Такие медленные – для него! Первому – короткий боковой тычок в шею. Позвоночник хрустнул, и уже падающего человека Раэн добил точным ударом в висок. Второй, отстав от первого на пару мгновений, покатился по ступенькам с ножом в горле. Рукояти подхваченных топоров удобно легли в ладони. Раэн размахнулся, швырнул – тяжелая сталь пробила доспехи тех, кто еще пробовал достать раненых.

Теперь уже защитники теснили неизвестных. Большая часть отряда наместника погибла еще в первые минуты. Тех, кто выжил и продержался до пожара, разнесло по всему двору. Но джандар упорно собирал их перед крыльцом, прикрывая дом. Не то! Все неправильно! Слишком много глупой суматохи для настоящего боя.

Последняя стрела. Бросив лук, Раэн легким прыжком слетел с высокого крыльца, на бегу подхватив первую попавшуюся саблю. Ах, чтоб тебя…

* * *

Хазрет стиснул зубы: порезы кровили все сильнее, в глазах темнело. Его противник, высокий скуластый здоровяк в кольчужной безрукавке, вдруг бросил изогнутый клинок, захрипел и схватился за горло, будто силясь оторвать от него чьи-то пальцы. Но, не справившись, упал на колени и медленно завалился набок, подергиваясь всем телом. В нескольких шагах катался другой… И еще… И еще… По всему двору люди, напавшие на отряд, падали на землю, безуспешно пытаясь сорвать нечто с шеи, задыхались, извивались в судорогах и замирали с перекошенными лицами, искаженными то ли ужасом, то ли удушьем. Мимо пронесся целитель, перепрыгивая через лежащих, и юркнул куда-то между сараем и стеной.

Опомнившись, Хазрет кинулся следом, еще ничего не понимая, но сообразив, что лекарь знает больше. Тот же, замерев перед стеной, произнес что-то на незнакомом джандару языке. И, судя по тону, была это отнюдь не молитва, разве что Владыке Преисподней. Не удовлетворившись сказанным, лекарь от души пнул саманную стену ногой и выдохнул:

– Ушел, тварь паскудная!

– Кто?

Не ответив, чужак развернулся и быстрым шагом устремился к крыльцу. Хазрет, холодея, рванул следом. В доме переждавшие нежданную бурю хозяева зажигали огни, хлопотали, собирая снадобья и ткань для перевязки. Во имя всех богов! Едва поспевая за целителем, летевшим, как от собственной смерти, Хазрет промчался через пару пустых покоев, прыгая через ступеньку, зашвырнул себя на второй этаж. А там, уже вломившись всем телом в полуприкрытую дверь, осознал, что это вовсе не спальня наиба. Хотя Ансар ир-Дауд вот он, живой и невредимый. Хазрет со свистом втянул воздух, обмирая от запоздалого облегчения. Лекарь же, не обращая внимания на джандара и самого наиба, лежащего на низком диване, откинул кисейный занавес, глянул на пустую кровать.

– Где Надир?

Наместник, бледнея от боли, приподнялся и тут же рухнул обратно, сдавленным голосом поинтересовавшись:

– Что случилось, Хазрет?

Вопросом лекаря он, конечно, пренебрег, но тот неожиданно властно перебил открывшего было рот джандара.

– Что бы ни случилось, оно уже закончилось. Где ваш племянник, светлейший?

– А тебе какое…

Ансар осекся. Миндалевидные зеленые глаза, чуть постаревшая копия глаз Надира ир-Дауда, расширились.

– Он… Он внизу…

– Тридцать три преисподних!

Лекарь сорвал кисейный полог с окна и оглядел двор сверху.

– Давно ушел?

– Сразу. Как услышал шум. Да что же, демон всех вас побери, здесь происходит?! Кто посмел напасть?!

– Сам бы хотел знать, – бросил целитель, выпрыгивая в окно.

Хазрет только хмыкнул, уже ничему не удивляясь.

* * *

Наргис рывком села на постели. Во сне она падала, падала, падала в бездонную тьму, беззвучно крича и умирая от слепого ужаса. И уже почти умерла, но проснулась, выдернутая из забытья острой болью.

Обливаясь потом, она скинула покрывало, и так сползшее с плеч на колени, прижала ладонь к груди. Боль разливалась внутри, как вязкое темное земляное масло, которым заправляют светильники, медленно и заполняя каждую свободную частичку пространства. Наргис закашлялась, с усилием вдыхая воздух – показалось, что боль отступила. Но тут же снова вернулась, став резкой и безжалостной. Что это? Она… умирает? Вот так глупо, совсем молодой и здоровой? Яд? Проклятье? Темные джинны, пьющие жизнь?

Упав на подушки, Наргис билась на них, задыхаясь и не в силах позвать на помощь. За тяжелыми дверями спальни остались слуги, лекари, домашний чародей и охранники – все верные, надежные, готовые жизнь отдать за госпожу… И совершенно бессильные помочь ей сейчас, когда Наргис умирает… Нет! Сражается за жизнь – пришло куда-то упрямое знание.

Она с неимоверным усилием покосилась в угол комнаты, где на низенькой кровати спала Иргана. Почему она ничего не слышит?! Наргис попыталась позвать девчонку, но с губ не слетело ни одного звука, даже застонать не удалось. Только слышалось ее собственное дыхание, хриплое и натужное, как у одышливого старика или больного…

– Нет-нет, счастье мое… – шепнул вдруг рядом мягкий низкий голос. – Не зови ее. Не трать силы попусту. Больно? Не бойся. Сейчас пройдет. Я никому не позволю причинить тебе вред.

И тяжелая ладонь легла на грудь Наргис, прямо в ложбинку между холмиками. Легла, опалила – и показалось, что жаром, но тут же Наргис поняла, что не жар это, а холод. А поняв, захлебнулась собственным криком, рвущимся изнутри вдруг расправившихся легких. Мужчина в спальне? Немыслимо, но… не страшно. Будь это действительно наглец, преодолевший надежную защиту дома ир-Даудов, чтобы полюбоваться ее обнаженными прелестями, Наргис бы возмутилась. Разгневалась… Но не испугалась. А тот, кто сидел рядом, чей силуэт она слабо различала в полумраке спальни, освещенной лишь язычком пламени в стеклянном ночнике, вызывал страх. Ледяной и темный, как та бездна, куда она падала во сне.

Дернувшись, она попыталась сбросить наглую ладонь – и мужчина со смешком убрал ее, но больше по своей воле, чем подчинившись желанию Наргис. Почему-то она чувствовала это совершенно точно. Как и то, что служанка не проснется, даже если закричать изо всех сил. И слуги не прибегут, не ворвется в спальню никакой избавитель, сверкая обнаженным клинком или чародейским посохом…

Теперь она знала, почему не было спасения тем несчастным в сказках, которых посещали ночные мары, темные джинны и прочие чудовища. Потому что когда за тобой приходит настоящая беда, никто не может встать между тобой и ее холодным дыханием.

– Умница… – одобрительно проговорил незнакомец, нимало не стараясь приглушить голос. – Умная девочка. Красивая… Горячая… Гордая…

– Сгинь! – яростно выдохнула Наргис, раздумывая, как бы повернуться, не зря же под подушкой всегда дремлет кинжал без ножен. – Сгинь, нечисть! Светом тебя заклинаю!

Мужчина фыркнул. Весело и совсем не страшно, но у Наргис будто змея по коже проползла. Тяжелая, холодная и точно ядовитая.

– Разве так встречают желанного жениха? – насмешливо поинтересовался он, запуская пальцы в ее распущенные волосы. – Разве не ты днями и ночами молила богов, чтобы сняли проклятье? Вот, они услышали. Моя красавица, моя Черная Невеста… Смертельная для всех… кроме меня. Жди, драгоценнейший алмаз моего сердца, скоро мы встретимся. О, как я буду любить тебя, Наргис. Не то что эти, недостойные взгляд на тебя кинуть, но возмечтавшие прикоснуться к тебе. Жди, свет очей моих. И знай, что ты – моя. Срок близок, но тот, кто посмеет тебя украсть – умрет.

Он в последний раз погладил ее, замершую от страха и отвращения, по волосам, а потом по спальне повеяло ледяным ветром – и Наргис поняла, что никого рядом нет. Так же громко сопела в полной тишине служанка, так же потрескивал фитилек лампы, и сердце Наргис молотилось в груди, как у испуганной птицы, взятой в руки птицеловом. И неважно, что руки разжались, выпуская птицу в клетку, это только видимость свободы, раз в любое время они могут вернуться. Кому пожаловаться? Кто поможет и защитит? Дядя и Надир далеко, да и…

Она вспомнила, отчего проснулась, и снова липкий холодный страх вернулся, но теперь уже не за себя. Из какой смертельной боли выдернуло ее наглое прикосновение незнакомца? Ведь если ее сердце стучит так сильно и ровно, пусть и испуганно, значит… Значит, это не ее боль, а снова проснулась таинственная связь близнецов, заставлявшая их с Надиром в детстве плакать, когда болен или ударился другой, и смеяться, когда другой радуется.

С годами связь притихла, будто уснула, но порой Наргис чувствовала смутные ощущения, отблески чужой радости или злости, боль или удовольствие. Злилась на это и давила, отбрасывала, отказывалась от того, что не принадлежало ей. Надир жил полной жизнью, настоящей, доступной лишь мужчинам, так нечего дразнить ею Наргис, как ребенка – желанными, но недоступными сладостями и игрушками.

А сегодня к ней пришла боль. Настолько сильная, что Наргис теперь, когда все прошло, заново испугалась. Что с ее братом? Не принесет ли эта ночь еще одну страшную весть, как тогда о родителях? И почему незнакомец, назвавший ее невестой, появился именно сейчас? Что делать, и может ли она вообще сделать что-нибудь? Мир вокруг, такой понятный, постоянный, даже скучный, в один миг обернулся страшной сказкой, не обещая в ней хорошего конца.

Покрывало, до этого ненавистно жаркое, вдруг понадобилось Наргис прямо сейчас. Подняв его и закутавшись, она легла, нащупала под подушкой рукоять кинжала, остро чувствуя его бесполезность, и долго лежала в темноте, слушая свое дыхание и не зная, каким богам молиться хотя бы за Надира, если уж молитвы за себя обернулись такой ядовитой насмешкой.

* * *

По-кошачьи мягко приземлившись на каменную плитку двора, Раэн лихорадочно озирался вокруг. Тут и там валялись трупы нападавших и защитников, несколько уцелевших воинов наиба перевязывали друг друга. Почти все были ранены, некоторые довольно серьезно. Ладно, пока сами справятся, а потом он поможет. Где же Надир?

Приблизившись к одному из чужаков, Раэн наклонился и расстегнул воротник. Так… Ага… Ну, ничего интересного. Зато на стенке, там, где словно растаяла фигура в черном, для внутреннего зрения светилось желтоватое пятно. Кукловод ушел магическим путем, предварительно дернув за нужную ниточку. И куклы повалились на мощеный двор…

Раэн стиснул зубы. Отчаянно хотелось повстречаться с этой мразью еще раз, и чтобы никто не путался под ногами. А Надира по-прежнему не было видно среди живых и уж точно не могло быть среди мертвых, Раэн видел тающие ауры погибших, но знакомого спектра не различал. Кто-то из парней Хазрета подбежал к нему, отвлекая от поисков.

– Господин лекарь! Господин лекарь! Там это… Светлейший вас зовет. Племянник их…

Взбегая по ступенькам, Раэн успел расслышать за спиной начало заупокойной молитвы:

– Уходящему легкую смерть даруй…

Звал его не наиб. Ансар ир-Дауд хрипел в руках двух воинов, позабыв про стянутую лубком ногу. Возле распахнутого окна, выходящего на задний двор, скорчился невысокий человек в темной одежде, вцепившись в собственное горло. Рядом валялась сабля. А возле самой двери Хазрет ир-Нами, сидя на полу, окровавленными пальцами сжимал плечи Надира. Зря Раэн в спешке выпрыгнул в окно. Следовало вспомнить о таланте ир-Дауда-младшего оказываться там, где не нужно. Следовало спуститься по лестнице. Проверить все комнаты. Найти хоть немного раньше. Да мало ли что ему следовало сделать! А теперь слишком поздно. Или нет?

Раэн опустился возле распростертого тела на залитый кровью пол. Голова Надира бессильно откинулась на колени джандара, в грудной клетке, почти разваленной ударом, виднелось легкое.

Раэн мысленно застонал. Мальчишка уже почти за Гранью. Почему он еще жив? Не справиться. Ни за что не справиться. Умрет под руками, стоит лишь коснуться его Силой. Безнадежно. Абсолютно безнадежно…

– Надир! Мальчик мой! Пустите меня! Надир…

Болевой шок все-таки взял свое. Коротко простонав, наместник обвис на руках воинов, почти потеряв сознание.

– На диван его, – услышал себя Раэн будто со стороны. – И не вздумайте отпустить.

Кровь толчками выплескивалась на пол. Джандар что-то говорил, но Раэн не слышал, полностью сосредоточившись на пациенте. Губы уже синие – цианоз. И в груди клекот, а при каждом выдохе изо рта – брызги крови. Значит, все же не сердце. Легкое. И кровопотеря. Конечно, в грудной клетке тоже полно крови. Как же плохо быть недоучкой! Не зачерпнешь магию исцеления из божественного источника, надо расплачиваться собственной внутренней силой. И платить дорого.

Раэн глубоко и медленно задышал, соскальзывая на иной уровень реальности. Расплата? Выставляйте счет. А что в этом мире дается даром? Только то, что никому не нужно. Время замерло, потом потекло тягучей струей созревшего меда, а все вокруг стало неимоверно четким и ярким. Вот трепещут крылышки комара, и медленно, очень медленно взлетает искра в пламени факела на стене. Взлетает, расцветает золотой вспышкой и гаснет, все так же неторопливо.

Сила. Она струится потоком, изменяя реальность по воле мага… Она окутывает льдисто-голубым сиянием ладони, простертые над почти безжизненным телом… Остановить кровь! Короткий импульс – поврежденные сосуды мгновенно срастаются, как сливочное масло, разглаженное горячей ложкой.

Сила. Идеальнейший инструмент, безупречный в своей универсальности и точности… Запустить усиленное кроветворение, позволить телу как можно быстрее восполнить потери! Сердце не справляется? Раэн глубоко вдохнул, заставляя часть сознания проникнуть в тело раненого. Пульсирующий комок упругих мышц и сосудов. Такой уязвимый… Гулкие удары болезненно застучали в голове. Ничего страшного, его сердце поработает за двоих, не впервой. Очистить разрубленное легкое от сгустков крови… И грудную клетку. Срастить альвеолы… Нет, это потом. Просто рубцевую ткань – и достаточно! Восстановить правильный обмен…

Сила. Все время помнить, что поток не бесконечен, что восхитительное ощущение всемогущества вот-вот пройдет… Пористая структура костей такая неподатливая, статичная. Раэн закусил губу, напрягаясь. Самое сложное позади, тонкая работа закончена. Осталось надежно спаять ребра, свить в упругие пучки разрубленные мышцы, размять, разгладить, покрыть новой кожей.

Сила. Иссякает, уходит в чужое тело, как вода – в мертвый песок… Раэн всхлипнул, выжимая последние капли. Теперь разорвать связь сердец и позволить Надиру дышать самому… До чего же больно! Еще немного… Совсем чуть-чуть…

В суженных тускнеющих зрачках Надира таяла жизнь. Проклятье! Все напрасно! Он уходит… Уже ушел. Что толку в исцеленном теле, если душа за Гранью? Раэн всем существом рванулся к чуть заметной искре, вцепился в плечи Надира, сбросив чьи-то пальцы. Ладони свело судорогой, за ними и все тело залила боль. Не сметь! Не сметь уходить! Долгий жуткий миг они балансировали на Грани вдвоем, а Бездна шептала, звала, тянула в такую сладкую пустоту…

– Надир!

Беззвучно воя от боли, Раэн вытащил теплый, ровно мерцающий светлячок из липких щупалец уже обвившей тьмы, вытолкнул выше и дальше, за себя самого.

– Надир ир-Дауд!

Тьма пульсировала, вязко липла, жадно скалилась мириадами голодных пастей. Показалось, что не уйти. Прикрывая собой Надира, он в отчаянии оглянулся на тающий за спиной свет. Да возвращайся же ты, дурень! Неужели тебя там ничто не держит? Хоть ты возвращайся. Глупо же так – вдвоем.

– Надир!

Крик перешел в хрип и кашель. Его крик. Это он сам звал с той стороны. Задыхаясь, Раэн сделал шаг назад, потом еще один, и еще… Чаша весов качнулась… Сияющим вихрем его сбило с ног, подхватило, зацепило и поволокло наверх, к светлому пятну. Наконец-то!

Вынырнув, Раэн захлебнулся воздухом, с усилием проталкивая его в легкие. Сердце билось о ребра, в глазах плавали цветные круги. Глубоко. Светлые силы, как же глубоко в этот раз. Еще миг – и ушли бы оба. Если бы Надир не захотел остаться… Если бы не рванулся сам на его призыв…

Под мокрыми от крови ладонями дернулось, напряглось. Раэн помотал головой, сбрасывая с глаз пелену. На него смотрели огромные и – хвала Свету! – совершенно осмысленные, просто испуганные глаза. Пару мгновений Надир отчаянно пытался что-то сказать, но то ли в горле пересохло, то ли не было сил. Так что он просто смотрел, цепляясь за взгляд Раэна, как утопающий за веревку.

– Спи, – прошептал Раэн. – Все хорошо. Теперь спи…

Надир покорно закрыл глаза, почти сразу расслабился, задышал ровно. А Раэн с трудом разжал сведенные судорогой пальцы, поморщился, растирая ладони, и огляделся.

Джандар взирал с благоговейным трепетом, почти ужасом, словно верующий на живое воплощение своего божества. Переводил взгляд на мгновенно уснувшего Надира – и снова таращился на Раэна. Наиб смотрел только на племянника, по осунувшемуся лицу безостановочно текли слезы. Надо потом напоить его сердечным средством. Пара воинов у дивана вообще превратилась в подобие соляных столбов. Еще бы. Редко кому выпадает случай увидеть такой яркий образчик исцеляющей магии. Это дома он подмастерье-недоучка, но здесь мастера, способные на такое, наперечет по пальцам одной руки. Не говоря уже о призыве души. Сколько времени прошло в реальном мире? Пара минут? Три? Четыре? Неважно. Все равно вышло на редкость удачно. Только теперь пора убираться подальше от любопытных глаз…

Встать оказалось гораздо труднее, чем рассчитывал Раэн. Все же он каким-то образом поднял себя на ноги, протащил через комнату по бесконечному, пьяно шатающемуся коридору и выволок на улицу. Тело не слушалось, мстя за растраченные силы, колени дрожали и подгибались. Раэн сполз со ступеньки заляпанного кровью крыльца, ухватился за столбик, согнулся. И какой демон заставил его так хорошо поужинать? Рядом раздались отвратительно сочувственные голоса:

– Гляди, эка почтенного выворачивает.

– Да-а. Видать, лекарское чародейство, оно не мед… Полощет бедолагу, как с перепоя.

Раэн сплюнул остатки горькой вязкой слюны. Сил не было даже просто поднять голову, не то что послать подальше…

– А ну, пошли вон, сыновья ослицы! – исполнил кто-то рядом его мечту. – Что, заняться нечем? Так я вам найду дело!

Сочувствующих будто ветром сдуло. С трудом присев на чистый уголок ступеньки, Раэн перевел дыхание. Негромко звякнуло, и возле его лица оказалась личная фляжка джандара, источающая резкий запах виноградного пойла двойной перегонки. И пробка – умница джандар! – уже вытащена. Пожалуй, сам он вряд ли сумел бы сейчас ее выдернуть. Ему бы флягу удержать! Получилось, хотя зубы несколько раз цокнули о горлышко. Жидкий огонь разлился по пищеводу, ухнул в пустой желудок и неспешно согрел тело, сотрясаемое мелким ознобом.

– Паршиво? – полуутвердительно хмыкнул Хазрет.

– Плясал бы, да музыкантов нет, – буркнул Раэн, отхлебывая еще раз. Смертельно хотелось огрызнуться, но после того, как джандар не побрезговал дать ему флягу, не позволяла совесть. – Лучше б я три дня на галере греб.

– А ты пробовал? – ухмыльнулся начальник охраны, присаживаясь рядом.

– Не пробовал бы – не говорил, – хмуро отозвался Раэн. – Чего хотите, уважаемый? Или вам выпить не с кем?

– Отчего же не выпить с хорошим человеком? Попался ты, лекарь.

Ир-Нами снова ухмыльнулся в ответ на удивленно вскинутую бровь Раэна и пояснил:

– Теперь тебе ни за что от Надировой благодарности не отвертеться. Да ты пей, пей.

– Ничего, это я как-нибудь переживу, – парировал Раэн, следуя совету. – Напугали кота сливками. А если всерьез?

– Ну, если всерьез…

Хазрет остро глянул на потягивающего из фляжки Раэна. Тот молчал, переводя дыхание после очередного глотка.

– Стреляешь ты… хорошо, парень, – выдавил ир-Нами. – Ребята пробежались, собрали стрелы. Ни одной зря не потратил.

В другой раз Раэн не преминул бы улыбнуться такой осторожной похвале. Всего лишь хорошо, да? И это еще про остальное джандар молчит. Кстати, стрелы надо забрать… И лук.

– Три.

– Что три? – не понял начальник охраны.

– Три стрелы потратил зря. На того, кто ими командовал. Ушел, тварь. И даже стрел там нет. А я не промахивался. Не темните, господин джандар. Что вам нужно?

Раэн сделал последний глоток и вернул пустую флягу начальнику охраны.

– Его светлость наиб тебя видеть хочет, – медленно произнес ир-Нами, почти незаметно напрягаясь.

Раэн страдальчески поморщился.

– А до утра не подождет? Не сбегу, не бойтесь.

Хазрет виновато пожал плечами. Целитель улыбнулся, чувствуя, что в сознании начальника охраны борются благодарность с подозрительностью. Ладно, разговора все равно не избежать.

Как бы еще добраться до наместника, прах его побери? Ноги отказывались работать, предательски подкашиваясь при попытке подняться, сердце все так же колотилось о ребра сумасшедшим дятлом. В конце концов, Раэн плюнул на гордость, оперся на плечо ир-Нами и кое-как доковылял до комнаты на первом этаже, куда перенесли наиба.

ГЛАВА 3. Пророчество Ушадского Звездочета

Изжелта-бледный наиб полулежал на диване, опираясь на гору подушек. Выглядел он получше, но Раэн все равно отметил про себя, что нужно сварить сердечное зелье и пропоить ир-Дауда. Конечно, если его оставят при особе наместника после сегодняшнего. Дождавшись разрешающего жеста, он осторожно опустился на широкую, накрытую ковром скамью, вытянул гудящие ноги. В ушах звенело, перед глазами мельтешили черные мошки. Вино ненадолго помогло, но теперь смертельно хотелось есть. Чего-нибудь жидкого, горячего, сладкого, чтобы побыстрее всосалось в кровь.

Хазрет ир-Нами, пренебрегая усталостью, так и остался стоять на пороге, не позволив себе даже прислониться к косяку. И, похоже, не для того, чтобы кого-то не впустить в комнату, а, напротив, с целью кого-то не выпустить. Очень подозрительного лекаря, например. Даже рука на эфесе сабли! Пора им кое-что напомнить.

– Как себя чувствует ваш племянник, светлейший?

– Хвала светлым богам. Надир, как мне сказали, спит. Примите мою благодарность, почтенный. И награду, достойную ваших трудов.

Наиб указал взглядом. На низком столике перед диваном лежал кожаный мешочек, приятно круглясь туго набитыми боками. Серебро? Вряд ли. За жизнь наследника столь знатного рода серебром не платят. А если золото, награда достойна шахского лекаря, не бродячего целителя.

– Это вполне могло подождать до утра, светлейший наиб, – спокойно промолвил Раэн.

– Это могло, а кое-что другое – нет. Благодарность благодарностью, но я хочу спросить вас кое о чем, почтенный.

– Разумеется, – прохладно откликнулся Раэн. – Но если рассчитываете на ответы, то господину джандару совершенно незачем торчать за моей спиной. Уходить раньше времени я не собираюсь, а если соберусь, то уйду, уж поверьте…

Несколько мгновений предгрозовой тишины Раэн безмятежно выдерживал гневный взгляд наиба. Неожиданно по губам Ансара ир-Дауда скользнула улыбка.

– Хорошо сказано, почтенный. Но, кажется, тропа нашего разговора ушла слишком далеко от цели. Может быть, попробуем ступить на нее заново?

Хазрет ир-Нами, застывший в дверях, медленно выдохнул.

– Нет нужды, – ответил вежливой улыбкой Раэн. – Что вы хотели узнать, светлейший?

Вместо ответа Ансар глянул на своего начальника охраны, едва держащегося на ногах.

– Садись, Хазрет. И покажи ему эту дрянь.

Джандар извлек из кармана безделушку на длинном шнурке и осторожно опустился на маленькую скамеечку возле очага, приготовившись вскочить в любой момент.

– Можете не показывать. – Раэн брезгливо поморщился. – Я уже видел. Сняли с трупа?

– Пришлось разрезать шнурок, – мрачно сообщил ир-Нами. – Иначе было никак.

Раэн тяжело вздохнул. Понятно, что наибу не терпится с допросом, но как же это некстати. Сейчас бы хоть чая с медом. А лучше молока и лепешек. Только не мяса – и так во рту привкус крови.

– Камень – кошачий глаз, из него сделали простенький амулет, что позволяет видеть в темноте. Не очень хорошо и недолго, но в ночной схватке уже преимущество. Шнурок зачарован интереснее. Стоит произнести заклятие, он свернется и удавит владельца. Думаю, бедняги даже не подозревали, что надевают на шею собственную смерть.

– Значит, их и не собирались оставлять в живых? – задумчиво поинтересовался наиб.

– Видимо, нет. А кроме этого на убитых было что-нибудь необычное?

– Ничего, – еще мрачнее отозвался джандар. – Лошади без тамги, вещи и оружие тоже. Наемники, не иначе.

– Удобно, – поморщился Раэн. – Сделать дело и убрать все следы. К тому же ему и платить не пришлось.

– Ему?

– Или ей. Там был еще кое-кто, кроме этих головорезов. В длинном плаще с капюшоном, так что ничего не разглядеть. Тот человек сам не сражался, только присматривал за боем.

Раэн откинулся на спинку кресла, продолжил:

– Я стрелял по нему три раза. Все три раза попал. Но этой твари плевать оказалось на стрелы. Или у нее доспех, как у боевого слона, или…

Два старых солдата, коротко переглянувшись, разом кивнули. С такого расстояния стрела из боевого лука, пущенная опытной рукой, пробьет любые легкие латы. Целитель обращаться с луком умел, это доказывали два с лишним десятка трупов, прошитых насквозь. Иные прямо через кольчугу, чего джандар не мог не увидеть. И вряд ли видел до этого раньше.

– А потом, – продолжил Раэн, – он просто исчез. Растаял, прислонившись к стене. Я этих чар не знаю, но ручаюсь, что без магии не обошлось. Вот и все, собственно…

– Все? – мягко переспросил ир-Дауд. – Неужели, почтенный? А как насчет иных странностей? Лука, например. Хазрет говорит, что оружия у вас не было, он даже ваши сумки сам осмотрел, прежде чем ко мне подпустить. И еще говорит, что после этой ночи он бы вас в отряд на тройное жалованье взял. Не лекарем, кстати. А хозяин клянется, что лук не его. Позвать?

– Не надо, – морщась, проговорил Раэн. – Я действительно не знал о нападении заранее. Лук мой, вы правы, светлейший. Я его, чтобы вопросов не было, под чарами прятал. Дороги в степи опасные, не всегда ведь пристанешь к военному каравану. А что держал возле себя, так и господин джандар со своей саблей разве что в обнимку не спит.

– Допустим, – согласился Ансар. – Но объясните тогда вот что. Вы, почтенный, лечите мою ногу уже вторую неделю. Лечите хорошо, не пожалуюсь. Но Надира вы исцелили быстрее, чем новобранец оседлает строптивую лошадь. Нелегко далось – вижу. Так ведь и спешки такой со мной не было бы. И денег я бы не пожалел. А вы зелья варите, кости мне разминаете… Уже три городка проехали, в любом из них такого мастера бы на руках носили. Шутка ли, целитель высшего ранга. И сдается мне, почтенный, вам не работа лишняя нужна, а в караване остаться. То ли ко мне поближе, то ли к Надиру. На это что скажете?

– Скажу, светлейший, что если бы хотел на одном месте жить – так давно жил бы, – спокойно ответил Раэн. – Нравится мне по миру гулять. И вы сами говорите, что лечу я хорошо. А что без магии, так и вам, и мне так спокойнее. То, что я сделал с господином Надиром, лекарю нескольких лет жизни стоит. А жизнь на ваше золото не купишь. Ногу, конечно, вылечить проще. Но это уж мне решать. В чем вы меня вините? В том, что людям вашим помог? Что господина Надира спас? Что не только с лекарствами, но и с оружием хорошо управляюсь? И чем вам это повредило, светлейший?

– Ничем, – нехотя отозвался после пары мгновений тишины ир-Дауд. – И все-таки слишком много вокруг вас тайн, почтенный… Сами-то что о сегодняшнем думаете?

– А демон его знает, – искренне ответил Раэн. – Вам видней, господин наиб, кому вы наступили на мозоль, став наместником Гюльнарид.

– Никому, – уверенно сказал Ансар. – Не настолько это богатая область, да и хлопот с ней не перечесть. Нет, за эту должность при дворе глотки рвать не будут. Разве что кто-то из местных. Тот, кто считал себя будущим наместником. Или проворовался да не успел спрятать концы в воду. Хазрет, а ты что скажешь?

Джандар, сидевший тише леопарда в засаде, сдвинул густые низкие брови.

– Не сходится, светлейший. За покушение на шахского наиба казнят не только самого злоумышленника. Вся семья пойдет на плаху, в тюрьму, на каторгу… И что толку? Убьешь одного наместника, пришлют другого. Притом и не рвались эти молодчики к вам. За господином Надиром пришли, тут не ошибешься. Им до вас было – только по лестнице подняться. А они как племянника вашего достали, так все и закончилось.

Ир-Дауд потер ладонями виски и поднял на целителя измученные глаза.

– Вот так вот, почтенный Раэн. Сегодня вы нам помогли, а что будет завтра? Дети моего брата – все, что у меня осталось. И все, что осталось от нашей семьи. Держать рядом с собой и Надиром неизвестно кого я не буду. Не хотите говорить – дело ваше. Но вы точно знали, на кого идет охота. Откуда?

– Во сне приснилось, – буркнул Раэн.

Не глядя на дернувшегося джандара, неуверенно встал, подошел к окну и выглянул во двор. Сено давно превратилось в кучу пепла, но кто-то озаботился вынести несколько факелов, пылающих ровно и весело. В их свете неубранные тела выглядели безобидными кучами тряпья. Или изломанными куклами, брошенными капризной девчонкой. Сердце продолжало гулко бухать, периодически замирая, словно спотыкаясь, и мерзкая слабость никак не желала отпускать, но с этим уже вполне можно было мириться. Просто перетерпеть, как всегда после трудного исцеления. Через пару часов станет легче. К утру и вовсе пройдет.

Раэн прислушался к себе. Никакой тревоги он не чувствовал, даже тени: значит, какое-то время все будет спокойно. А потом? Это ведь только начало… Наиб умен и настойчив, он не успокоится, пока не получит ответы на вопросы. Конечно, можно попробовать его зачаровать. Легкое изменение в сознании – и Ансар ир-Дауд станет безгранично ему доверять. И даже слушаться. Только вот… Джандар тоже не глуп, непременно заподозрит неладное. Да и защита у наместника должна быть, здесь любой, кто может себе позволить, носит амулеты от сглаза, проклятия, приворота и еще темные силы знают чего… Не может наместник области не беречься от чар. Сложно. Ненадежно. И решать надо сейчас. Уйти из каравана? Вернуться под личиной, с чужим именем? Сейчас ему хоть немного доверяют, этим стоит воспользоваться.

– Ну, так что же?

Ир-Дауд начал терять терпение. Повернувшись, Раэн показал взглядом на джандара.

– Говорите при нем, – нахмурился Ансар.

– Как знаете, – отозвался Раэн. – Но вам не понравится то, что я расскажу.

– Охотно верю, почтенный, – с неожиданной иронией промолвил наиб. – Мне уже все это не нравится. Но лучше знать, где опасность. Говорите.

– Вам не понравится, – устало повторил Раэн, присаживаясь на низкий подоконник под негодующим взглядом возмущенного такой вольностью джандара. – Ладно, слушайте. Несколько лет назад в библиотеке главного аккамского храма Света нашли запечатанный свиток с указанием вскрыть его в год Синего Дракона, предшествующий году Хвостатой Звезды. На свитке была печать двухсотлетней давности. Но когда его вскрыли, оказалось, что письмо адресовано Кадиру ир-Шамси. Ему и передали, а уже он показал свиток мне.

– Благодатнейший Кадир? Верховный предстоятель шахства? – непритворно поразился Ансар. – Вот это знакомства у вас, почтенный.

– Мне… случалось выполнять для него кое-какие поручения. Так вот, оказалось, что это одно из пророчеств Ушадского Звездочета, не больше и не меньше. А Звездочет не разменивал свой несравненный дар по мелочам.

– Говорите прямо. Причем тут Надир?

Зеленые миндалины глаз наиба еще больше сузились, впившись в лицо Раэна. Он же, вздохнув, заговорил, медленно читая наизусть сотни раз повторенные строки:

– Пророчество звучит так. "В год Хвостатой звезды, следующий за годом Синего Дракона, во время правления хромого шаха, заплатившего левой ногой за славную победу, проснется Спящая в камне. И многие умрут в крови, огне и содроганиях земной тверди. Тьма рухнет на землю, подобно секире палача, мрак воцарится в сердцах людских, и закон обернется беззаконием. Но колесо Судьбы может повернуться иначе, если кровь ир-Дауда отведет беду. Троих должна собрать она под Хвостатой звездой у камня, чтобы расколоть его и навсегда преградить дорогу Спящей, имя же им Сила, Смерть и Любовь". Что-нибудь поняли, господин наиб?

– Не слишком… – Ансар ир-Дауд прикусил губу. – Разве что время… Сейчас как раз год Хвостатой Звезды, а он ведь повторяется невероятно редко. И прошлый принадлежал именно Синему Дракону?

– Хвостатая Звезда возвращается раз в двести сорок лет, – подтвердил Раэн. – А нынешний шах, да хранит его Свет, потерял ногу до колена в битве при Арусе, которую никто не назовет бесславной. В общем, чтобы сошлись все три условия, нужно несколько тысяч лет и невероятное стечение обстоятельств. Так что речь в пророчестве идет о нынешнем годе, это точно. Да и имя верховного предстоятеля! Кто мог знать его двести лет назад? А Ушадец любил такие шутки. После смерти вашего брата со всей его семьей осталось только три человека, в которых течет кровь ир-Дауда, вы и ваши племянники.

Наиб, хмурый, как снеговая туча в степи, кивнул. Раэн, помолчав несколько мгновений, продолжил медленно, словно ступая по натянутому канату:

– Мы с благодатнейшим Кадиром решили, что нет никакой нужды обнародовать это пророчество. А вот присмотреть за кровью ир-Дауда, способной отвести какую-то беду, очень даже стоит.

– Кто такая Спящая в камне?

– Хотелось бы знать, – пожал плечами Раэн. – Древняя богиня? Демон? Она может быть кем угодно. Благодатнейший велел перерыть всю храмовую библиотеку, но пока что там ничего похожего не нашли. Возможно, она известна под другим именем. А возможно, не известна вовсе. Ясно одно, потомку ир-Дауда нужно собрать троих, что должны будут со Спящей справиться. Но мы понятия не имеем, кто эти трое и где их искать.

– Смерть… Сила… Любовь, – медленно повторил наместник. – Это и все, что вам известно, почтенный?

– Все, к сожалению. Я не знаю, кто напал сегодня ночью и что ему было нужно. Может быть, смерть Надира. А может, нечто другое. Я даже не знал, кто будет целью, вы или Надир? И кто охотник. Но в любом случае теперь я собираюсь присмотреть за Надиром. Конечно, если вы не против.

– А если я буду против? – спокойно поинтересовался наиб.

– Тогда я постараюсь делать это так, чтобы вы не заметили, – невозмутимо отозвался Раэн. – Или не знали. Или вам не было до этого дела.

– Вы мне угрожаете, почтенный? – тихо поинтересовался наиб.

– Нет. Я предупреждаю. Ваш светлейший брат погиб от черной лихорадки, верно? И его жена с младшим сыном тоже. Странная лихорадка! Никто, кроме них, не заболел.

Раэн замолчал, обняв сплетенными пальцами колено. Сидеть на подоконнике было не так удобно, как на скамье, зато в спину приятно дул ночной ветерок, суша взмокшую от пота рубашку. И было хорошо видно обоих собеседников. Наиба, закаменевшего, словно статуя, только лихорадочно блестят глаза, да подергивается рассеченная когда-то бровь. И джандара, собравшегося, как перед прыжком.

– Начали, так говорите, – промолвил наконец ир-Дауд пугающе спокойным голосом.

– Не смотрите на меня волком, светлейший, – попросил Раэн, морщась от пойманной волны холодной ненависти пополам с болью и тоской. – Вы ни при чем, это ясно. Меня в Харузе тогда не было, да и не знал я, что придется лезть в это дело. Так что сказать точно ничего не могу. Но проверку в храме Света вы ведь прошли? Даже зелья истины не побоялись. Да, я узнавал. Потому что не верю в такую лихорадку, что убила троих высокорожденных из одной семьи, но даже слуг не тронула. И вы ведь не верите? Только что-то роду ир-Дауд не везет последние лет десять. Кто погибнет в бою, кто вот так вот, от лихорадки…

Раэн помолчал. За спиной, во дворе, перекликались, суетились, но все это доходило как-то глухо, будто сквозь толстый ковер. А в комнате висела тяжелая густая тишина, хоть ножом ее режь. Да, умеет наиб слушать. Но сейчас – рано! О многом рано. А вот о чем-то – в самый раз. И он продолжил:

– Тогда я подумал, что кто-то расчищает поле. Убирает ваших родичей по одному. Только непонятно, что ему нужно. Погибнет род ир-Дауд, некому будет остановить беду, какая в том выгода? Разве что кто-то останется. И вот тот, кто останется, и будет указанной в пророчестве кровью… И от его смерти или жизни будет зависеть все, чему дано или не дано свершиться.

– Дальше, – прохрипел наиб, облизывая губы.

Раэн снова перевел дыхание.

– Дальше – ничего. Совсем ничего. Кто? Зачем? И прав ли я вообще? Может, все это – цепь случайных бед. Но из рода ир-Дауд осталось только трое. А год прошел уже наполовину. Сегодня Надир едва не погиб. Но могли погибнуть и вы, светлейший. Так что мы по-прежнему не знаем, о ком речь. Хотя я бы поставил на Надира. В последнее время его мучили дурные сны. И что будет завтра – вы правы – неизвестно. А теперь решайте, хотите вы прогнать меня подальше от своей семьи или рискнете оставить? Аккам далеко, и кроме Кадира ир-Шамси, за меня поручиться некому.

– Зачем вам это? – в упор спросил наиб. – Благодатнейший так хорошо платит? Если все это правда, я и за вашу жизнь ослиного хвоста не дам.

Раэн усмехнулся.

– Не все меряется деньгами. Вам ли не знать, светлейший. Зачем – это мое дело. И благодатнейшего ир-Шамси. А теперь тем более мое. Не люблю, когда среди ночи будят. И убивать не люблю. А уж за грань ходить, чтобы чью-то душу вернуть, за это никаких денег не хватит, знаете ли. Потому что если там останешься – деньги не помогут и больше не понадобятся. Но что теперь вы делать будете, светлейший?

– У меня осталась дюжина охранников, – глухо проговорил наиб. – Да и то из них четверо ранены. Вы, почтенный, в бою хороши. И Хазрет кое-чего стоит. Но если через пару дней на нас опять нападут? Не на постоялом дворе, а в степи? Демоны с этими гарнизонами. Я хочу уберечь Надира.

Джандар опустил глаза, хотя его-то винить было не в чем. Раэн по привычке закусил губу, разглядывая стену напротив. Ир-Дауд прав, еще одной такой атаки, тем более на открытом месте, им не выдержать. Предположим, он способен и на большее, чем ловко управляться с луком. А на что способна тварь в плаще? Выяснение этого может стоить Надиру жизни… Двое, неуловимо похожие друг на друга военной выправкой и статью, выжидающе смотрели на него.

– Я могу сделать вашему племяннику защитный талисман. От стрелы, от яда… От магии, в конце концов. Но я здесь на чужой земле и просто не в силах предусмотреть все. Если кому-то действительно нужно подобраться к господину Надиру, вряд ли мы сможем этому помешать. Разве что сумеем обмануть охотника. Есть чары, позволяющие на время поменяться внешностью. Пусть убийцы охотятся на меня. Я дичь хлопотная, при случае так огрызнусь, что никому мало не покажется.

– Вы и на это пойдете, почтенный?

– Пойду. Только вот поможет ли? И насколько? Боюсь, теперь и я на примете. Если кто-то решит убрать с дороги меня и перепутает с вашим племянником – выйдет не лучше. Кстати, ему-то расскажете?

Ир-Дауд покачал головой, снова облизывая губы. Точно пора заканчивать. Только сердечного приступа у наиба сейчас для полного счастья и не хватает.

– Хазрет, к двери Надира – стражу. Хотя бы двоих. И пусть меняются почаще, чтобы не уставали. Проснется – сам с ним поговорю. Еду и питье…

– Я могу пробовать, – подсказал Раэн и получил настороженный взгляд, причем от обоих.

У джандара на лице так и читалось, что он думает о подозрительном лекаре и его небылицах. И что приглядывать за чужаком он теперь будет куда внимательнее. Наиб, впрочем, тоже смотрел искоса. Раэн устало вздохнул.

– Светлейший Ансар, я не враг вам и вашей семье. Разве я не доказал этого сегодня? Да, я опасен и скрывать это даже не собираюсь. А почему нет? Ягненок – очень милое существо, но для охраны от волков лучше иметь овчарку, не так ли?

– Вы правы, почтенный. Наверное, правы.

От навалившейся усталости наиб едва шевелил губами, к тому же боль в растревоженной ноге уверенно делала свое подлое дело, изматывая без того потратившего последние силы ир-Дауда. Но он все еще держался, не желая сдаваться слабости.

– Мы поговорим об этом завтра. И еще раз примите мою благодарность. Вы сказали, что не все можно купить за деньги. Но все-таки возьмите их. И помните, что пока род ир-Дауд жив, он платит долги и помнит услуги.

Раэн соскользнул с подоконника и поклонился. Кошель оттягивал руку и был совершенно ни к чему, но отказаться никак. Оскорбится же. Или просто не поймет. Что ж, будем играть роль целителя до конца и возьмем положенный гонорар. Отработал ведь. До сих пор колени дрожат.

– Завтра уже наступило, господин наместник, – откликнулся он. – Вот-вот рассветет. Но сегодня мы вряд ли сможем пуститься в дорогу. Отдыхайте, набирайтесь сил, думайте. Да помогут вам светлые боги не ошибиться, принимая решение…

Закрыв за собой дверь, Раэн еще немного постоял на лестнице. Потом принялся неторопливо спускаться, морщась от снова накатившей тошноты. Есть уже не хотелось. Только вымыться, напиться холодной чистой воды и лечь спать. В доме суета почти стихла, лишь время от времени пробегал кто-то из домочадцев хозяина. Вот почти проскочила мимо служанка с парой кувшинов. Раэн, увидев знакомое личико, улыбнулся, поймал девчонку за рукав и уже открыл рот, чтобы попросить принести воды. Обожгло. Окатило волной страха. Она даже рукав не выдернула. Так и замерла, опустив глаза и бормоча что-то почтительное отвратительно тонким испуганным голоском.

Раэн стиснул зубы. Значит, вот как. То ли случайно заглянула в комнату, то ли позвали за чем-то. А призыв души – это страшно. Он ведь ее даже не заметил. Может, только глянул в ее сторону. И вместо чужеземного красавчика-целителя, с которым ей так понравилось болтать, плескаться водой, выяснять, как целуются на западе, – в общем, понравилось! – девочка увидела чудовище, из глаз которого смотрела тьма. Та тьма, из которой он как раз вытаскивал Надира….

Рукав он отпустил. И даже сказал, что ничего не нужно. Улыбнулся слегка, чтобы дурешка не испугалась еще сильнее, проводил взглядом метнувшуюся совсем не туда, куда шла, фигурку. Ничего, бывает. Если бы она знала, с кем… Ей же лучше, что не знала. Спокойней. А ему урок, чтобы не забывал, кто он. И не расслаблялся на работе… целитель.

Потом он вышел во двор и присел на ступеньки. Прислонился боком к столбикам перил, лениво подумал, что повезло ехать по степи летом. Зимой здесь буранные ветры и снега. Не зря же хозяин постоялого двора поднял дом повыше и пристроил крыльцо – штуку на Востоке редкую. Ухнув, пролетела ночная птица, крупные мотыльки затанцевали в лучике света от фонаря над головой, расстрекотались притихшие было сверчки. Не считая этой обычной ночной жизни, во дворе было тихо и безлюдно, лишь темные пятна на плотно утоптанной глине напоминали о боли и смерти, да веяло временами тяжелой волной запахов от тел, сложенных у стены.

Бой – это не только кровь, что так ярко смотрится на батальных полотнах и фресках, но и грязь, и вонь от разрубленных тел. Наемники-убийцы и солдаты ир-Дауда, с которыми Раэн делил ночлег, тепло костра и густую пряную похлебку – смерть уравняла всех. Рыжий Тарман, болтун Шемси, близнецы Хатур и Хамур… Скольких он не досчитается завтра утром? А скольких мог бы спасти, если бы не выложился до дна, исцеляя Надира? Они не были избранными. Просто люди, которые еще несколько часов назад смеялись, ругались, засматривались на девушек-служанок и норовили добраться до отрядных запасов вина. Их не упомянули в пророчестве. А он не истинный целитель, способный вволю черпать силу богов. Один выход за грань – или несколько жизней. Ведь кого-то надо было просто быстренько залатать, остановить кровь, срастить рассеченные ткани… Куда легче, чем вытаскивать высокородного ир-Дауда.

А теперь поздно. Теперь надо вести игру дальше. Добиться доверия наиба. Не врать. Всего лишь умолчать кое о чем.

Так, например, наместнику совершенно не нужно задумываться, что кровь ир-Дауда течет не только в мужчинах, но и в госпоже Наргис, прозванной Черной Невестой Харузы. Не стоит ему, пожалуй, знать и то, что весь последний год, пока Арвейд Раэн искал разгадку пророчества, за близнецами ир-Дауд очень внимательно приглядывали самые разные люди, от тайной храмовой стражи ир-Шамси до наемников самого целителя. Ансар, конечно же, понял, что с ним далеко не во всем откровенны. Но того, что он знает, вполне достаточно.

Рассвет огромной розовой кистью уже красил полоску над высокой стеной, окружающей постоялый двор. Один за другим стремительно исчезали светлячки крупных южных звезд. В конце концов осталась только одна, самая упорная. Сидя на теплых деревянных ступенях, отполированных тысячами шагов, Раэн долго смотрел на узенькую недлинную полоску кометы, переливающуюся то желтым, то белым, то голубоватым. Хвостатая Звезда, редкая гостья этого неба, только начала свой путь от одного края горизонта до другого. Но год закончится быстрее. Раэн почти ощущал, как утекает неуловимое драгоценное время…

ГЛАВА 4. Пери из золотой шкатулки

Харуза болтала, кричала, пела. Зазывала и умоляла, ругала и смеялась, грозила и шептала. Обрушивалась водопадом красок, звуков, запахов. Иногда весь город от шахского дворца до нищих кварталов казался Раэну неким организмом, пронизанным единой нервной системой… Мать городов, Хозяйка тысячи дворцов и одного базара, как не без лукавства именовали ее по всему континенту, многозначительно закатывая глаза и прищелкивая языком от невыразимого восхищения.

А если случался наивный, что удивлялся и спрашивал, почему базар – один, ему снисходительно объясняли: так вся столица – огромный базар, куда ни глянь. Перекресток морских и караванных путей, сердце огромной страны, бьющееся непрестанно, рассылая свежую кровь по всем уголкам шахства. Никогда не засыпающий город, где за должность базаргина, главного базарного смотрителя, борьба бывает яростнее, чем за шахский престол.

Ибо шах держит ответ за свой народ перед богами, и тяжел бывает этот ответ, а базаргин отвечает только перед шахом. Шах же хоть строг, но милостив, он прекрасно понимает, на чьих плечах держится его власть. Если шахский дворец – голова державы, то базар Харузы – ее душа. И не один повелитель слетел с высокого золотого престола, не угодив душе своего шахства. Потому что базар всегда знает правду. И как же он прекрасен!

Серые гранитные плиты, которыми были выложены все площади и улицы для торговли, услужливо и радушно стелились под сандалии. Одна за другой накатывали волны запахов и звуков, перекликались то гортанные, то певучие, то шипящие голоса. Специи, рыба, духи, кожа… Переливы ярких тканей и блеск лошадиной шерсти, жемчуг, сандал, расписная глина!

Раэн шел, никуда не торопясь, наслаждаясь неповторимой суматохой харузского базара. Со всех сторон окликали торговцы, обещая неслыханную скидку и необыкновенное счастье, если светлейший господин обратит взор именно к их прилавку. Сам базар так расползся гигантским спрутом, что и за три дня не обойдешь. Поэтому Раэн шел напрямик, разве что выбирая самые спокойные ряды: ювелиров, алхимиков, продавцов дорогих тканей, благовоний и лечебных снадобий. Торговцы здесь были серьезными и степенными, никто не хватал за рукав, не кидался наперерез, умоляя отведать совершенно бесплатно и купить, только если понравится.

В рядах зельеделов его, кстати, знали многие. Раскланивались, желали здоровья и благополучия, провожали взглядом. Раэн кланялся в ответ, с парой мастеров перекинулся словечком, одному оставил заказ на мелочевку, которую лень было готовить самому. Увидев новое лицо, приглядывался, запоминал. Вынырнув из тишины и благолепия на большую, наполненную гомоном площадь, остановился у жаровни лепешечника, указал на ломти жирной ягнятины, вымоченной в гранатовом вине, тонко нарезанной и отбитой, наперченной и переложенной душистыми листьями дерева хен для защиты от мух. Поднял три пальца.

Лепешечник, расплывшись в улыбке, подхватил указанное количество ломтей, шлепнул на сковороду с кипящим маслом, а сам принялся рубить свежую зелень. Через несколько минут, выудив сочащееся жиром мясо, ловко уложил его на еще теплые тонкие лепешки, пересыпал зеленью, плотно свернул и пожелал удовольствия щедрому господину. Раэн, оценив намек – ах, Харуза! – бросил на тарелку серебряную монету и пошел дальше, не слушая восхвалений и благодарностей, раздававшихся за спиной.

На другом конце площади гомонили особенно сильно. Временами оттуда раздавался дружный всплеск возгласов и детский визг. С наслаждением жуя истекающее пряным соком мясо, Раэн подошел поближе. Визги и крики окружали палатку фокусника, дававшего представление на маленьком пятачке у самого края площади. Фокусник тоже был знаком. Невысокий тощий парнишка в богато расшитом золотом халате и пышной чалме извлекал из магического жезла шелковые ленты, рассыпал розы и мотыльков. И только другой чародей мог бы заметить, что золото и каменья на халате – такая же иллюзия, как цветы и бабочки. Народ послушно ахал, но расставаться с деньгами не торопился, в глиняной миске перед рыночным чародеем лежала жалкая горсточка меди.

Протолкавшись поближе, Раэн поймал взгляд фокусника, озорно ему подмигнул. Тот, радостно блеснув глазами, привычно подхватил игру. Отложил жезл на маленький, покрытый фальшивой, как и халат, парчой столик, сделал многозначительную паузу. Вынырнувшая из палатки девчушка лет пяти ударила в кожаный барабан больше ее самой. Пока рыночный чародей торжественно вещал, что только сегодня почтенной публике дозволено увидеть великое волшебство, пришедшее из глубины времен, Раэн приготовился. Дожевал промасленную лепешку, поднес к жирным губам пальцы, делая вид, что вытирает рот.

Юный чародей закончил нести немыслимую чушь про легендарных магов страны Хамтур, поделившихся с ним своим искусством, – не иначе, как с того света! – подхватил жезл, начертил им в воздухе что-то немыслимо сложное, замахал свободной рукой… Раэн беззвучно проговорил несложное заклинание, действующее как спусковой механизм для только что придуманной иллюзии.

С конца жезла сорвался сноп разноцветного пламени, рассыпал вспышки искр. Под аханье зрителей пламя сменилось огромным розовым бутоном, тот на глазах раскрылся, и из сердцевины цветка вылетел крошечный птенец. Стремительно вырос, обернулся гигантским, сияющим всеми цветами радуги фениксом, как их рисуют на стенах храмов, сделал круг над взвывшей от восторга толпой, едва не касаясь макушек длинным хвостом, и рассыпался кучей крошечных розочек, что исчезли, не долетев до земли.

Зрители топали ногами, хлопали себя ладонями по плечам, вопили и пищали, смотря по возрасту. Раэн усмехнулся и снова подмигнул расплывшемуся в счастливой улыбке фокуснику. Девчонка уже обходила зрителей с миской, требовательно заглядывая в глаза. На этот раз монеты сыпались частым дождем, серебро и медь вперемешку, – Харуза умела ценить редкое зрелище.

Покопавшись в кошельке, Раэн вытащил золотой, перехватил смуглую ручку и сунул монету. Девчушка, бросив взгляд на невиданную редкость, рванула к фокуснику, отдала золотой ему и вернулась к зрителям, старательно протягивая миску каждому. Раэн снова улыбнулся в ответ на просящий взгляд чародея, кивнул и стал пробиваться через толпу.

Придется показать пару новых фокусов. Это, конечно, не настоящее обучение, но для рыночного чародея – редкая возможность! Раэн несколько раз предлагал ему денег на гильдейский взнос. Просто так, в подарок. И только тогда узнал, что известный всему рынку фокусник Марей – на самом деле девушка. Худая некрасивая девчушка, прикрывающаяся личиной мальчика и от гильдии магов, что не потерпела бы у себя женщину, и от Ночной семьи – та бы как раз приняла ее с радостью. Знания Марей хватала на лету, талант мага у нее был небольшой, но крепкий. Но женщина-маг – не для Востока, а в жрицы или воровки Марей не хотела, вот и пряталась.

Дальше уже не было ничего интересного. Обычные продуктовые ряды, где его за серьезного покупателя не считали, понимая, что чужестранец в дорогой одежде покупать круги золотисто-копченого и жемчужно-белого сыра станет вряд ли. И связки сушеной хурмы ему тоже без надобности. Таким, как он, готовят слуги. Так что эту часть Раэн миновал быстро, пересек еще пару площадей, где торговали шалями и платками, и наконец вышел за границу базара.

Здесь все еще тянулись ряды, но купцов было куда меньше: мало кто хотел давать стражникам взятки за негласное позволение торговать где угодно. Пусть защита стражи на базаре была больше для вида, но торговцы, не способные заплатить за нее, оказывались вообще вне закона. Их могла взять под крыло разве что Ночная семья, которая тоже требовала свою долю. Поэтому за пределами базара, торговали только самые бедные, либо, наоборот, жадные. Или отчаянные.

Здесь у него и попытались срезать кошелек. Пристальный взгляд сверлил спину уже давно, и Раэн был настороже. Оказалось – не зря. Благообразный мужчина средних лет, одетый как небогатый купец, споткнулся о неровную мостовую – это не рынок, здесь вместо плит была грубая кладка из булыжников – схватился за его рукав и принялся многословно извиняться.

Раэн вежливо покивал, вытащил прямо из воздуха собственный кошелек, проведя им перед носом незадачливого вора, поцокал языком при виде обрезанной тесемки. Глядя в ошалевшие глаза, посетовал, что ворья нынче развелось – честному человеку по базару не пройти. И не сходит ли уважаемый за стражей, а то бедному чужеземцу и заплутать недолго? Уважаемый судорожно закивал, обещал сейчас же привести стражу и исчез быстро, словно его самого заколдовали.

Раэн вздохнул. Этот, похоже, в свое время так и не набрал денег на взнос в гильдию магов. Или не захотел. Конечно, чародею не почуять чужой силы – позор. Но не сдавать же и правда страже? Сдерут денег и отпустят. Хотя могут и пальцы отрубить в назидание остальным, если не заплатит. Не то чтобы жаль, скорее противно. Да и с Ночной семьей ссориться из-за такого пустяка совершенно не с руки. Только почему этот дурак раньше не рассмотрел в нем чародея, если так долго приглядывался? Совсем слаб? Да и взгляд был неправильным. Не чувствовалось в нем магии, обычная слежка. Наверное, вдвоем работают, вот напарник и промахнулся, выследил не того.

Оставив позади центр, он прошел тихими улочками к восточной стороне, самой благоприятной и ценимой, где располагались окруженные высокими каменными или кирпичными заборами дворцы знати.

Вопреки гуляющим по остальной части шахства сказкам и легендам, крыши здесь не были позолоченными. И высокородные красавицы, жаждущие влюбиться в первого встречного, навстречу не попадались. Иногда мимо проплывали на крепких плечах носильщиков легкие бамбуковые паланкины с расшитыми занавесками. Возможно, красавицы прятались именно там? Скорее их отцы. Раэн снова заулыбался. Настроение было неприлично хорошим без всякого на то основания. Заботы, кровь, смерти – все это осталось в степи. Иллюзия, конечно. Такая же, как золото на заплатанном халате мальчишки-чародея. Только куда опаснее. И все равно – как же здесь славно!

Свернув в очередной переулок, он остановился перед высокими воротами с тамгой ир-Даудов. На бронзовой ярко начищенной бляхе, привинченной к полированной темной древесине, красовались перекрещенные стрелы в круге – память о близнецах-основателях рода. Наверное, близнецы у ир-Даудов – это наследственное. Если Наргис похожа на брата не только внешне, но и характером…

Раэн содрогнулся. Только второго Надира в юбке ему и не хватает. Почему девушка до сих пор не замужем, в двадцать-то лет? Предстоятель Кадир говорил о проклятии, назвав Наргис Черной Невестой, однако добавил, что сам в слухи не верит. Впрочем, и Надир не женат, хотя с его вкусами это неудивительно… Раэн постучал в ворота тяжелым бронзовым кольцом. Или удивительно? Вкусы – личное дело каждого, а род продолжать надо. Особенно, если ты последний мужчина в нем. Ох, темнит наиб. Не хуже самого Раэна. Что-то он знает. Но не зельем правды же его поить? Неизвестно, что спрашивать.

Усатая физиономия выглянула в окошечко на воротах, осведомилась, что нужно уважаемому? Раэн протянул руку, показал кольцо на пальце. Усатый, придирчиво рассмотрев перстень, загремел засовом, открывая калитку, почтительно поклонился.

… Провожатый шагал впереди, время от времени бдительно оглядываясь, словно Раэн мог потерять его из виду. Или отстать. Или нарочно скрыться в зарослях буйно цветущих кустов. Мощенная разноцветными кирпичами дорожка прихотливо петляла, огибая то стриженое миртовое деревце, то гранитную глыбу, оплетенную мохнатой лианой, то засохший древесный ствол, увешанный плетеными корзинками, из которых свисало что-то бело-голубое, похожее на водоросли. Похоже, кто-то собирал садовые редкости со всего континента. Пестрые попугайчики галдели в глициниях, выпархивали из кустов, а однажды прямо перед Раэном с ветки на ветку перелетела пара обезьянок, возмущенно цокоча и взвизгивая.

Поворот, еще один, и еще… Раэн уже заподозрил, что его водят кругами, не может обычный городской сад раскинуться на таком пространстве, но внутреннее чутье подтверждало – может! Шли они все-таки вперед, хоть и медленно. Вот уже показались в просветах между деревьями полукруглые черепичные крыши, утопая в плюще, затянувшем стены. Вот дорожка стала куда шире и прямее. Блеснула на солнце гладь пруда – истинная роскошь для Харузы, не избалованной родниками. На воде томно покачивались белые лотосы с нежно-розовыми серединками, так что Раэн невольно помедлил на горбатом деревянном мостике, засмотревшись. И чуть не уткнулся в спину остановившегося стража.

– Прощения прошу, почтенный целитель…

В голосе привратника звучало смущение. Он неловко топтался посреди мостика, не идя дальше и мешая пройти Раэну.

– За что, уважаемый?

– Госпожа там. На прогулке. Неловко оно выходит, почтенный…

– Отчего же? – усмехнулся Раэн. – Я ведь все равно к ней иду.

– Так-то оно так, да неловко. Без позволения, без ее ведома…

Раэн вздохнул. Действительно, не по традиции. Гостю следует ждать, когда высокородная госпожа, извещенная о нем, соизволит выйти к посланцу дядюшки. Или его позовет к себе. А может, велит просто взять у него письмо, не удостоив чести увидеться. Встреча с незнакомцем в саду не для церемонного Востока. Но раз уж так вышло, не упускать же случай взглянуть, как прогуливаются харузские красавицы? Она ведь близняшка Надира – непременно должна быть красивой.

– Вот что, уважаемый. Я постою здесь, а вы доложите госпоже.

Раэн шагнул к перилам и оперся о них, показывая, что не рвется вперед, рукав задел какую-то бечевку, тут же звякнул колокольчик. Громко плеснула вода – мелькнул серебристый хвост крупной рыбины. Надо же, дрессированная… Усатый неуверенно оглянулся на него, и, поколебавшись, рысью припустил вперед. Раэн лениво поднял голову, глянул.

Охранник был уже шагах в пяти. А в семи – она. Сияющая. Облитая солнцем, как золотом, пронизанная им. Деревья кончились, перед Раэном расстилалась целая поляна роз, посреди которых стояла… Наргис, да! Не без труда он вспомнил, что это – имя. Ее имя. Покатал на языке, пробуя, прислушался, как в первый раз. Имя ложилось холодком первого звука, длилось открыто и ясно, раскатисто дрожало, грея тихим рокотом, и уходило в шелест окружающих ее роз. Он шагнул вперед. И еще. Забыв, что собирался ждать, что нельзя, не положено ему, лекарю, только по названию – почтенному, а так – бродяге и чужестранцу. Забыв обо всем, кроме ее имени, золотого света, отблесками дрожащего на смуглой коже, и одуряющего запаха роз. А если бы помнил – то даже не подумал остановиться.

Она стояла возле огромного старого куста. Мелкие кроваво-красные бутоны, сильнее облепившие нижние ветви, тяжестью пригнули их к земле, отчего куст напоминал фонтан крови, бьющий из рассеченной артерии. Она же стояла почти на цыпочках, срезая верхнюю ветку, вытянувшись, как язык белоснежного пламени. Платье. Всего лишь белое платье из блестящего чинского шелка, узкое, до земли, облегающее ровные округлые плечи, совершенной формы грудь, изысканную амфору бедер. Черная корона подобранных кос, изгиб шеи, алые блики на белом шелке, тревожные, словно кровь на снегу…

Она повернулась к стражу, бросив, наконец-то, ветку, опустила руки – и Раэн смог выдохнуть. И даже отвести глаза. И поклониться, пряча лицо. Почтительно поклониться, низко, не спеша выпрямляться. Не смотреть же на нее такими глазами! Моя. Хочу. Не моя – так будет. Кровь билась в висках, горели губы, сохло во рту… Что-то говорил страж, глядя на него хмуро и настороженно, но Раэн все-таки сглотнул горячий воздух, комом ставший в горле, и заставил себя замереть. Как охотник перед ланью. Не спугнуть. Ни движением, ни взглядом, ни дыханием – только не спугнуть!

«Не лань. Точно не лань. Уж скорее дикая кошка», – мелькнуло, когда она сама шагнула навстречу, мягко, пружинисто, совсем не по-девичьи хищно. Уверенно встретила его взгляд – и на Раэна будто плеснуло ледяной морской водой. Такой вот, зеленой, она бывает у скал, с которых можно прыгать без опаски – дна все равно не достать. И неважно, что поверхность прогрета солнцем, внизу – холод и мрак. И это сестра Надира? Близнец, вторая половина? Невозможно! Хотя…

«Отчего же? – шепнул голос из глубины его собственной тьмы. – Разве холод не обратная сторона тепла? Благодари богов, что они поделили этих двоих пополам. Иначе – устоял бы ты? Хватит ли тебе огня, чтобы согреть ее лед? И не сгоришь ли ты в ее пламени? А она – в твоем. Она человек. Всего лишь человек! Слабый, кратко живущий… По сравнению с тобой – бабочка-однодневка. Тронь пестрые атласные крылышки – и без того жалкий срок сократится еще сильнее…»

Но как же хороша! И почему до сих пор не замужем?! Где червоточина? Проклятие, погибшие женихи… Плевать! Он снимет любое проклятие, в этом мире не может быть ничего, с чем он не справится.

– Почтенный?

Голос привратника хлестнул по нервам. Опомнившись, Раэн непослушными пальцами расстегнул кошель, путаясь в складках тонкой кожи, вытащил свернутый в трубочку лист, залитый на торце сургучом. Повернув печатью вверх, сунул письмо подозрительно взирающему привратнику и снова нарочито медленно согнулся в поклоне, на этот раз почтительно-изысканном, тщательно рассчитанном. Выпрямился. Она смотрела на него, потом, протянув обнаженную до плеча смуглую руку, не глядя взяла у стража бумажную трубочку, все так же не отводя взгляда. Смотри, девочка, смотри. Таких, как я, ты нечасто видела. И видела ли вообще?

– Светлейшая госпожа… Наиб ир-Дауд, пусть пребудет он в мире и благоденствии, шлет вам привет и благие пожелания.

Чуть склонив голову набок, она всмотрелась в печать, и, не вскрывая письмо, снова подняла глаза на Раэна.

– Благословение богов на моего драгоценного дядю. Здоров ли он… почтенный целитель?

В мягком грудном голосе слышалось сомнение. Не верит? Почему? И почему так внимательно смотрит на лекарский знак, привычно болтающийся на груди?

– Когда я покидал светлейшего наиба, и он, и господин Надир были совершенно здоровы.

Повинуясь наитию, Раэн поднес бронзовую бляшку к губам, подтверждая свои слова магической клятвой, как принято у храмовых целителей. Вспыхнуло бело-зеленым, и в холодно-строгом лице Наргис что-то дрогнуло, смягчилось. Да в чем дело? Неужели только в его виде, далеком от привычного образа почтенного старца-лекаря? Нет, здесь что-то другое. Слишком много напряжения. Не любопытство, а… страх? Далеко стоит – трудно понять всю гамму… Но страхом веет отчетливо.

– Да хранит их Свет, – тихо откликнулась Наргис. – Благодарю вас, почтенный.

Замерев с письмом в руке, она еще раз окинула его долгим взглядом, от белой шелковой рубашки и дорогих тонких штанов до щегольских сандалий узорчатого плетения. Словно невзначай задержала взгляд на серебряном поясе – да, храмовые лекари такое не носят, дороговато для них будет. Разве что служат при дворе шаха или… наиба области. Снова подняла глаза, изучая лицо…

Раэн стоически выдержал осмотр, борясь с искушением поймать взгляд Наргис и чуть-чуть подтолкнуть к нужному решению. Смотри, девочка. Я очень благопристойная личность, хоть и чужестранец. Не бойся, пригласи меня в дом, расспроси о дяде и брате. Ты ведь так долго их не видела, ты беспокоишься… И одернул себя, гася уже готовую формулу воздействия. Нельзя. На чужой земле, защищенной местной родовой магией! Опасно. И в высшей степени подозрительно. Доказывай потом, что всего лишь хотел познакомиться поближе.

– Еще не сменится луна, как я снова отправлюсь в те края. Не прикажет ли светлейшая госпожа передать ее ответ наибу?

Раэн говорил ровно и спокойно, словно с норовистой лошадью, стараясь успокоить ее звуком голоса. Расслабил и опустил плечи, чуть склонил голову, копируя позу Наргис. Взгляд – мягкий, ненавязчивый, не прямо в глаза, а мимо – на мочку уха. Не страшно ведь, да? Я – хороший. Кто же тебя напугал? Тонким слоем размажу. В самом прямом смысле!

И она дрогнула. Заколебалась, но почти сразу же выпрямилась, вдохнула глубоко…

– Войдите в дом, почтенный, будьте гостем нашей семьи.

Потом он сидел среди горы узорчатых подушек на толстенном красно-черно-голубом ковре и пил обжигающий кофе из маленькой фарфоровой чашки. Конечно, наедине с Наргис его не оставили, какие-то старухи в цветастых платьях окружили почтенного господина целителя, наперебой подсовывая печенье, сырные лепешки, варенные в меду орехи, сушеные и свежие фрукты… Не желает ли почтенный еще кофе? А может быть, лимонного шербета, чтобы освежиться? Варенья из лепестков роз? Госпожа сама собирала свежие бутоны. И как здоровье драгоценнейшего господина Ансара? Говорят, ночи в степи и летом холодные, а у него ломит кости. Здоров ли Надир, бедный мальчик? Госпожа совсем извелась в разлуке с братом, ведь раньше они никогда так надолго не расставались!

Раэн улыбался, покорно жевал тягучее приторное варенье, кивал и отвечал, отвечал, отвечал… Совсем рядом, в двух шагах, на низком, покрытом ворохом шалей диванчике, Наргис читала письмо, отделенная от него стеной услужливости и беспокойства. Хмурилась, торопливо бегая взглядом по строчкам, закусывала губу.

Раэн же цедил кофе, прикрываясь чашкой от бесконечных расспросов, и думал о том, что варенье пахнет не розами, а ею, что между бровей у нее – чуть заметная складка, а на руке немного выше локтя – несколько крошечных царапин с уже подсохшими капельками крови. Неужели не нашлось, кому срезать проклятую ветку? И что, в сущности, в ней нет ничего особенного – еще одна красивая девушка, которых здесь, как цветов. И совершенно непонятно, почему… Впрочем, понятно: в Дом удовольствия пора заглянуть, только и всего. А еще – что она кого-то ждала. Белоснежный шелк с золотым поясом, тяжелые узорные кольца-серьги, цепочка с янтарной каплей в золотой оправе – наряд совсем не для садовых работ. И ветку она так и бросила там, на дорожке, зачем же срезала? Для кого?

Допивая третью чашку, он думал, что это уже напрасные страхи, мало ли зачем богатая, не обремененная заботами девушка может срезать розы. И может быть она всегда ходит дома в платье ценой в годовой заработок мастера-ремесленника. И боится любого незнакомца, много ли она их видела в золотой шкатулке харузской усадьбы за высокими стенами? А пальцы у нее тонкие, холеные, с нежно-розовыми ноготками в форме миндалин, такими только бутоны и собирать. Или шить шелком и жемчугом. Что там они еще делают, высокородные красавицы из местных сказок? Ах да, влюбляются в незнакомцев сразу и на всю жизнь…

Дочитав, она подняла на него безмятежный, совершенно непроницаемый взгляд. Улыбнулась приветливо и безучастно идеальной фарфоровой улыбкой, холодной, как стакан с шербетом, подсунутый кем-то из прислуги. И суетливая толпа, хлопочущая вокруг, как-то незаметно растворилась, повинуясь то ли едва заметному движению бровей, то ли просто взгляду.

– Дядя пишет, что ваше искусство спасло его драгоценное здоровье, почтенный. Да хранят вас светлые боги, господин целитель.

– Мое имя Арвейд, госпожа. Арвейд Раэн. Помочь светлейшему ир-Дауду было для меня честью и удовольствием.

Почему она не спрашивает о брате? Ансар не стал писать о его ране, чтобы не беспокоить любящую сестру? А о нападении? Проклятье, стоило плюнуть на принципы и прочесть письмо… И Ансар хорош, мог бы предупредить, о чем не стоит ей говорить.

– Ваш светлейший брат тоже передает вам привет, госпожа.

Вот это уже было почти враньем – даже в висках предупреждающе закололо от такой, на грани лжи, правды. Они и виделись-то всего пару раз: сначала Надир долго отсыпался после исцеления, потом было не до разговоров, Раэн занимался остальными ранеными, а рядом всегда торчали бдительный джандар и пара охранников. Поговорить с племянником наиба по душам так и не вышло, разве что кошмары его, вроде бы, мучить перестали. Так что никаких приветов напрямую Надир сестре не передавал. Но наиб, высказывая традиционные благопожелания, обронил «от меня и Надира», и, значит, формально Раэн не солгал.

А у Наргис при имени брата снова дрогнуло невозмутимое лицо. Только неправильно как-то дрогнуло, мгновенно и неприязненно, словно тень набежала – и скрылась. И вспомнилось, что Надир ведь никогда не говорил о сестре, словно ее и нет на свете. Болтал без умолку о чем угодно: о стихах, дворцовых сплетнях, модной вышивке жемчугом и способах повязывать пояс, чтобы по узлу посвященные могли прочесть сердечные склонности… Даже об оружии как-то рассуждал, хоть понимал в нем не больше, чем его дядя в благовонных притираниях. Но только не о сестре, с которой, как твердит стайка приживалок и служанок, не расставался и жил душа в душу. Ах, как любопытно!

– Да пребудет с ним милость небес, – вежливо и совершенно равнодушно отозвалась Наргис, касаясь лба тремя пальцами во славу светлых богов. – Дядя пишет, что его болезнь задержала караван, зато теперь он отправится прямо в Гюльнару, заезжая только в те города, что будут лежать прямо на пути. Вы бывали в Гюльнаре, почтенный?

– Увы, нет, – отозвался Раэн, ставя чашечку на стол и поворачивая ручкой от себя, чтобы кофе больше не подливали. – Но слышал, что это красивый город. Весной там цветут гранаты, и улицы тонут в алой пене садов. Еще я слышал про источник Марута и Джани. Тот, что дарит испившим из него верную любовь. Не знаю, впрочем, правда ли это.

И снова в зеленой бездне так быстро мелькнула тень, что Раэн усомнился, не показалось ли ему. А следом резанула боль – кинжально-острый отголосок чужого чувства, скрутивший внутренности. Хорошо, что успел поставить чашку, иначе несдобровать бы хрупкому чинскому фарфору. Даже в глазах потемнело…

– Полагаю, это мой брат рассказывал вам легенды о верной любви, почтенный? – послышался сквозь туман стылого отчаяния – чужого, но такого близкого отчаяния – насмешливый голос.

Как будто и не этой девочке сейчас больно так, что лишь тень ее боли режет сердце.

– Господин Надир знает много историй, – помолчав и переведя дух, ответил Раэн. – Но эту мне рассказывал не он. Даже и не припомню, от кого услышал ее впервые. Но я не верю в любовь, которую можно выпить с водой из родника.

Что же он сказал не так? Весь восток знает эту легенду, сладкую, как хваленое розовое варенье, вкус которого не перебил даже крепкий кофе – так и стоит во рту… А взгляд такой, словно он… оскорбил? Нет. Просто сделал больно. Очень больно – и всего парой слов. Надо подумать. Потом. Потому что сейчас думать почти невозможно. Что у нее за духи? Совсем не те приторно-цветочные ароматы, от которых не продохнуть рядом с местными красавицами. И при чем здесь Надир? Да она же решила…

Раэн едва не расхохотался. И здесь от племянничка наиба сплошные хлопоты! Но если дело только в этом… Почему боль и тоска? И она ждала кого-то… Может быть, ждет и сейчас, а приходится развлекать бродягу-чужестранца.

– Ваше гостеприимство согрело мне сердце, госпожа ир-Дауд. Простите, что осмелился докучать вам.

Встав, он церемонно поклонился, ни на мгновение не забывая о множестве любопытных глаз и ушей. Поймал слегка удивленный взгляд, посмотрел в упор, медленно выговаривая каждое слово:

– Ваш сад прекрасен, как я успел заметить. Но чужому человеку в нем не грех заблудиться. Могу ли просить, чтобы кто-нибудь проводил меня к выходу?

И еще один поклон. Неужели не поймет? Разве что по этикету не положено?

В ответ тихонько прошелестел шелк, когда она встала.

– Гость моего дяди не чужой человек здесь, почтенный Раэн. И если дела уводят вас из нашего дома, я рада сама показать дорогу, чтобы вы хорошо ее запомнили. Пусть ваше сердце поскорее приведет вас обратно к нашему очагу.

Из дома они вышли молча. Раэн вежливо следовал в полушаге справа, а следом тянулась, шушукая, стайка тех, в ярких платьях. Он действительно решил, что им дадут несколько минут без чужого присмотра? Не иначе розовое варенье размягчающе действует на мозг. Ну что бы этим клушам куда-нибудь провалиться хоть ненадолго? И что тогда? Что это изменит?

Ее платье чуть слышно шелестело совсем рядом. Было обидно и почему-то грустно. Дорожка, одуряюще пахнущие клумбы, лилово-голубые гроздья глициний почти до земли. Надоедливые попугаи… А ветка роз так и валяется на том же самом месте, только успела завять на солнце. Проходя мимо, Раэн подхватил колючую плеть, бездумно повертел в пальцах.

– Вы любите розы, госпожа? – спросил у белого шелка впереди.

Она обернулась. Взглянула удивленно, потом взгляд смягчился, став едва ли не виноватым.

– Ох, я и забыла… Выкиньте эти, почтенный Раэн, они уже ни на что не годны.

– Ну почему же, – негромко возразил Раэн, радуясь остановке. – Если госпожа позволит!

Наргис смотрела, по-детски приоткрыв рот. Восхищенно смотрела, словно никогда не видела даже простеньких балаганных фокусов. А может, и впрямь не видела? Сказочная пери из золотой шкатулки… Он легонько качал ветку на раскрытых ладонях у самого лица, грея дыханием смятые, обожженные солнцем лепестки. И они отзывались, на глазах наливаясь нежной свежестью. А он из-под опущенных ресниц смотрел на нее, глядящую на розы. И остановился, только когда понял, что увлекся.

Вместо маленьких полудиких розочек стебель покрывали пышные и огромные, в пол-ладони, комки тугих атласных лепестков, похожие на прежние только цветом. Что ж, так вышло даже эффектнее. Раэн беззвучно прошептал формулу, закрепляя сделанное и запирая силу в ненароком созданном артефакте. Подумав, вплел тонкую ниточку в сердцевину структуры. Вдруг пригодится?

– Вот, госпожа, – улыбнулся, протягивая ветку в доверчиво подставленные ладони. – Теперь они не увянут очень долго.

Охали и ахали давно окружившие их домочадцы, перешептывались вполголоса, по-сорочьи трещали, спрашивая что-то. А Наргис смотрела на цветы удивленно и растерянно, потом на него – и опять на цветы. И опять ему показалось, что рядом плещется целое море тоски. Ледяное зимнее море…

– Благодарю, почтенный, – тихо проговорила она, фарфорово улыбаясь. – Вы настоящий чародей, как видно. Прекрасные розы… Идемте.

Ветку она так и сжимала в побелевших пальцах, не замечая, что острые колючки – не додумался убрать, дурень! – впиваются в кожу. И так же, как он, обращала на галдящую свиту внимания не больше, чем на попугаев. Да что же здесь такое творится? Раэн, уже почти не скрываясь, потянулся к ней внутренним взглядом, ища следы проклятия, чар – чего угодно! Ни-че-го… Легкая дымка от янтарной капли, оказавшейся очень качественным защитным амулетом – ну так это и понятно. Никаких изменений структур, характерных для проклятия, никакого чужого влияния. На ней даже простенького сглаза не было, который может повесить завистливая подруга или неудачливая старая дева из приживалок.

– Идемте, – согласился он и, плюнув на этикет, шагнул к ней, повернувшейся, пошел рядом. – Простите меня, госпожа.

– Простить? За что?

– Мне показалось, я сделал что-то не то. Может быть, нарушил какой-то обычай? Я ведь чужестранец. У меня дома все иначе. Поверьте, я ничем не хотел обидеть вас. Это всего лишь цветы. Выбросьте их, если не нравятся.

Несколько мгновений она молчала, потом отозвалась тихо и ровно.

– Не за что просить прощения, почтенный Раэн. Вы ничем меня не оскорбили. Я сохраню эту ветку с радостью.

Они одновременно шагнули на горбатый мостик, такой узкий, что рукава едва не соприкоснулись, и Раэн поспешил прижаться к перилам, пропуская ее вперед. Звон. Всплеск.

– Наверное, рыб вы любите больше цветов, – усмехнулся он, делая вид, что ничего не случилось. – Это ведь ваши питомцы?

– Нет, Надира, – с той же прохладной вежливостью ответила она. – Было время, когда все заводили себе таких карпов. Приучали их к колокольчику… Но брату быстро надоело, потом он уехал, а рыбы… Рыбы остались мне. Так же как павлины, обезьянки, розы…

– Обезьянок я видел. Их вы тоже не любите, похоже.

Мостик остался позади. Еще несколько минут – и ворота. А он все не может зацепить ее, пробить ледяную броню изощренной вежливости. Только зря выпросил сопровождение, которым она так тяготится.

– Я о них забочусь, этого достаточно, – отозвалась она. – Теперь, конечно, придется оставить их на кого-то другого.

– Теперь?

– Дядя хочет, чтобы я приехала в Гюльнару. Вы ведь обещали отвезти ему письмо, верно, почтенный Раэн?

– Разумеется. Как только прикажете.

В Гюльнару? Зачем? Отсюда, где она в безопасности под присмотром домашних. И не только домашних, хоть об этом наиб и не знает. Зачем? И почему наиб ничего ему не сказал? Упрямый старик… Но теперь, во всяком случае, у него будет повод появиться здесь еще раз.

– Как только прикажете, госпожа, – повторил он. – Но разве вам не жаль расставаться с Харузой?

– Все сады похожи друг на друга, – помолчав, ответила она. – В Гюльнаре будет то же самое. Меньше роз и жасмина, больше гранатов.

А чего он ожидал? Что она бросится незнакомцу на шею и выложит свои сердечные тайны? Вот и калитка. Как неудачно. Как неправильно… Оставлять ее так, с этими дурацкими розами, которыми наполнен дурацкий, опостылевший ей сад.

– Что ж, если рыбки и обезьянки останутся здесь, позвольте подарить вам что-нибудь взамен, – усмехнулся Раэн, оборачиваясь к ней у самой калитки. – Например, собаку.

И, как тогда, во время волшебства, понял, что попал в цель. Такого она точно не ожидала, даже губы дрогнули в неуверенной удивленной улыбке.

– Собаку?

– Ну да, – весело подтвердил Раэн. – Они не такие колючие, как розы, не такие скользкие, как рыбки, и из них не нужно варить варенье! А еще они могут вытоптать любой сад! Плохо это или хорошо – решать вам, госпожа.

– Я никогда не видела собаку, способную вытоптать сад, – растерянно заметила она.

– Значит, увидите, – пообещал Раэн. – Когда мне зайти за письмом, светлейшая Наргис?

Имя слетело с языка легко, стирая всю хмарь, вставшую было между ними. Он улыбнулся, как заговорщик, и увидел в ответ все ту же неуверенную улыбку. Ничего, девочка, я научу тебя улыбаться. И смеяться научу. И… Но об этом рано. Пока просто протянем тонкую ниточку, совсем как та, что вплетена в ветку. Ты уже не стискиваешь колючий стебель, держишь его легко и свободно. Может, конечно, и выкинешь, но ведь запомнишь. А может быть, поставишь у себя в комнате…

Он выслушал про следующую неделю, когда она окончательно все решит и начнет собираться, снова поклонился ей, вежливо раскланялся с окружившими ее домашними. Не обращая внимания на мнущегося рядом охранника, подождал, пока Наргис уведут, окружив плотным кольцом. И только когда она скрылась за поворотом, не обернувшись, конечно, шагнул за тяжелую калитку. На улице еще немного постоял, гладя рукой теплое, прогретое солнцем дерево, бездумно проводя пальцами по горячему металлу тамги. День приближался к полудню. Пора пообедать. Не считать же за еду розовое варенье с орешками. И подумать насчет собаки, раз обещал. И выяснить, почему даже сейчас его преследует ощущение чужого взгляда, спокойного, холодно-деловитого взгляда, исчезнувшего было за порогом защищенных от мира владений ир-Даудов.

ГЛАВА 5. Близнецы

День уносит ночные страхи, развеивает их, как сны, что казались настоящими, но стоило открыть глаза – и растаяли. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь легкие шелковые занавеси, спальня казалась самым мирным и безопасным местом на свете. Щебетали служанки, перебирая одежду Наргис и вытирая пыль с покрытых лаком деревянных коробов, в окно веяло неизменными розами… И Наргис поневоле усомнилась, не приснилось ли ей?

В самом деле, разве может кто-то проникнуть за высокие стены усадьбы, защищенные и суровыми стражниками, и заклятьями, и молитвами домашнего жреца? Человек или нечисть – кому угодно станут преградой надежные замки и священные символы. Это, должно быть, был просто сон. Злые сплетницы растревожили и без того обеспокоенную душу, вот и попала она в сети сонных мар, насылающих тревожные дурные видения. Не было ничего! Не было наглых рук, трогающих ее тело, к которому никогда в жизни не прикасался чужой мужчина, только отец с нежной родительской лаской да брат в детских еще играх. Не было голоса, разом похожего на черный бархат и змеиный яд. Не было слов, от которых сердце трепетало ужасом и предвкушением…

Наргис уговаривала себя, страшась признаться, что не знает, чему ей хочется верить больше. Был ли это только сон, о котором следует забыть, вымывшись травяными отварами и прочитав очистительные молитвы? Или в самом деле в ее дом и жизнь вошел некто, заявивший права на нее, Наргис ир-Дауд? Некто, кого не пугает ни ее страшная слава, ни опасность проклятия? И… радоваться ли этому? Ведь не может быть так, чтобы спаситель являлся тайком, словно вор или убийца? Зачем ему скрываться, если он достойный человек? Пусть даже чародей, но чтущий светлых богов, законы и обычаи!

Всю жизнь ее учили, что достоинство и честь – в правде. Что добрых поступков ни к чему бояться или стыдиться, а ложь – мать всякой скверны. С детства Наргис знала, что любая ее вина будет прощена и забыта, если честно во всем признаться. Да и какие у нее были проступки? Детские шалости! Разбить нечаянно дорогую вазу, испортить шелковое платье матери, вырезав из него самые яркие кусочки куклам на наряды, потратить сверх меры денег на книги и заморские диковинки… Отец только смеялся, а матушка укоризненно хмурила брови, но в глазах у нее плясали такие же веселые искорки, как у отца. И Наргис в голову не пришло бы что-то скрывать от родителей.

Раньше она и с Надиром делилась каждой мыслью, доверчиво ожидая от него того же. Но теперь брат стал замкнутым, насмешливо-злым и обидчивым. Он больше не доверял ей, как прежде, а Наргис сама не хотела искать дорогу к его сердцу, где ей больше не были рады. Смерть родителей, которая должна была сделать их с Надиром ближе и роднее, вместо этого отравила их любовь друг к другу.

Дядюшку же Наргис и вовсе почти не знала. Конечно, он всегда приезжал в гости, когда судьба воина и повеления шаха позволяли ему ненадолго вернуться в Харузу. Привозил чудесные подарки и гладил Наргис по голове, но всегда с некой неловкостью и нежной опаской, словно она была драгоценным и очень хрупким сосудом, который дядя боялся лишний раз тронуть. С Надиром он вел себя проще и веселее, пытаясь вовлечь в мужские забавы вроде скачек на лошади и фехтования, но там уже дичился брат. Дядюшку это огорчало – Наргис же видела! – однако он только вздыхал и разочарованно говорил, что Надиру прямая дорога в визири, если он не может поднять ничего тяжелее калама и чернильницы и боится набить мозоли рукоятью меча. Отец только смеялся и просил дядю покатать на лошади младшего Арчила. Тот мог часами играть с маленьким, по возрасту, луком и деревянной саблей…

Черная лихорадка разрушила этот мир, казавшийся таким незыблемым, простым и радостным. И Наргис временами чувствовала, что задыхается, не зная, кого попросить о помощи, и не умея признаться, что нуждается в ней. Подруг у нее и раньше было немного, а теперь их тщательно берегли от нее, проклятой. Дальних родственниц она сама видеть не хотела – ненавидела смесь жалости, опаски и тайной завистливой удовлетворенности в их глазах и фальшивых причитаниях над судьбой бедной сиротки. Уж лучше, как и Надир, искать утешения в книгах.

Но то, что пристойно молодому высокорожденному, для девушки неприлично. Ей никогда не стать не то что визирем, но даже чиновником на службе пресветлого шаха, так к чему лишняя ученость? Женщине достаточно уметь прочитать письмо от мужа с поручениями и приказаниями. А если она может проверять управителя и следить за расчетами с купцами, так большего и желать нельзя.

Наргис знала, что ее тягу к книгам в доме молчаливо осуждают. Вслух, конечно, никто слова сказать не смел, но взгляды и тайные шепотки не спрячешь. Но ей было все равно! У нее больше ничего не было и быть уже не могло! Только книги и тайна. Сладкая, почти постыдная, хотя ничего непристойного в ней не было. Во всяком случае, Наргис хотелось так думать. О, конечно, если бы кто-то узнал… Ее осудили бы, просто не захотев понять, как много это значит для нее и… Но об этом она поспешно постаралась не вспоминать, словно то, что случилось ночью, могло замарать самую главную радость в жизни Наргис. Редкую, драгоценную, скрытую от всего мира!

Нет-нет, она не станет думать об этом сейчас!

С трудом заставив себя вслушаться в болтовню служанок, Наргис взяла со столика у кровати гребень и принялась расчесывать волосы. Ей нравилось делать это самой, пропуская мягкие пряди между пальцами и наслаждаясь каждым мгновением свободы, пока не придет время заплетать косу или делать сложную прическу. Девушке неприлично распускать волосы перед кем-то, кроме мужа. Вся ее красота до брака нужна лишь для того, чтобы поймать в сети самого выгодного жениха, а после свадьбы – чтобы удержать его любовь. Про себя Наргис горько усмехнулась: так зачем тогда ей быть красивой?

– Ой, госпожа, как вы себе ногу не накололи?! – ахнула Мирна, опускаясь на колени у ее постели. – И кто только бросил здесь эту гадость?

В голосе служанки слышалось искреннее возмущение. Поднявшись с ковра, она показала Наргис засохшую розу на длинном стебле. Когда-то роза была темно-красной, но сейчас казалась черной, а сухой пожелтевший стебель усеивали крепкие шипы.

– Наверное, выронили, когда меняли букет в вазе, – безразлично сказала Наргис. – Выкинь, милая.

– Да что же вы думаете, госпожа! – обиженно вскинулась Мирна. – Неужели мы здесь не убираем? Иргана, вон, каждый день цветы свежие ставит! Да чтобы роза этак засохла, ее неделю надо на солнышке жарить! А я ковры тоже каждый день чищу. Вчера днем вот с уксусной водой терла, чтобы мягче и ярче были. Не было здесь ничего!

У нее даже голос задрожал, и Иргана, подскочив, тоже принялась уверять, что такого сухого цветка в покоях госпожи быть не может. Да всякому известно, что сухие цветы – это к беде, неужели она бы позволила, чтобы в комнате у госпожи, самой доброй, милой и красивой…

– Ну хватит, хватит, – вздохнула Наргис. – Успокойтесь, я же вас не ругаю. Это просто роза. Дайте сюда.

Протянув руку, она решительно забрала у Мирны цветок и… вздрогнула.

Конечно, это была самая обычная роза. Сухая до ломкости, словно и вправду долго лежала на злом летнем солнце, а ведь Мирна права – в спальне Наргис убирают на совесть. Ее гнева служанки не боятся, она сроду еще никого не велела наказать зря, но именно потому девушки чуть ли не дерутся за право прислуживать ей. Знают, что хозяйка снисходительна к проступкам и щедра, если ей угодишь… Так что даже предположить странно, чтобы роза пролежала у кровати долго. Или Мирна, или сама Наргис ее бы непременно заметили. Если только…

«Если она не оказалась здесь этой ночью, – холодно и ясно сказала себе Наргис, завороженно глядя, как облетают хрупкие черные лепестки, падая на ковер. – Ты ведь не будешь обманывать себя, верно? Дочери рода ир-Дауд не к лицу страх и глупые увертки. Ей просто неоткуда было взяться, потому что вечером никакую розу ты не видела, а Мирна и Иргана – первые, кто вошел в спальню сегодня».

– Уберите, – сказала она спокойно и встала, бросив стебель на ковер и отойдя к окну.

Теплый ветер из сада вдруг показался пронизывающе ледяным. Наргис медленно подняла руку к груди и потрогала сквозь тонкую ночную рубашку то место, которое… Захотелось немедленно вымыться! Если это был не сон… И одеться. И в следующий раз положить с собой в постель кого-нибудь из служанок, сославшись на плохие сны, ведь и врать не придется.

Она обхватила себя за плечи, невидяще глядя в сад, раскинувшийся под окнами. Растут ли в нем именно такие розы? Темно-красные, с большими крепкими шипами? Матушка не любила этот цвет, и при ней в саду было сколько угодно белых, розовых, желтых и алых кустов. Но только не темных… Она говорила, что такие розы похожи цветом на засохшую кровь. Может, садовник вырастил их после? Но зачем?

И, главное, для чего эту розу оставили? Слишком зловещий подарок для того, кто пришел говорить о любви. Впрочем, разве он сказал о любви хоть слово? Он хвалил красоту Наргис и называл ее «своей», но так говорят о породистой лошади или драгоценном мече. Ими желают обладать, но не любят.

За спиной шумели служанки, смешливо переругиваясь и фыркая, и казалось, что все еще может стать по-прежнему, вернуться в те благословенные времена, когда Наргис ничего не боялась и не стыдилась.

«Я не стану бояться и сейчас, – сказала она себе с тихой холодной решимостью. – Кто бы это ни был, но он пришел в мой дом по-воровски, а значит, не заслуживает ни любви, ни уважения. Но я не драгоценная статуэтка, которую можно украсть, и не глупая девочка, которой легко задурить голову. Я высокорожденная ир-Дауд и не опозорю свою семью».

– Позволите подавать завтрак, светлейшая госпожа? – спросила Иргана, и Наргис кивнула.

– Подавай, – сказала она. – И попроси прийти ко мне почтенного Амрана.

Служанка упорхнула, ничуть не удивившись поручению, да ей и не с чего было удивляться. Амран ир-Галейзи, домашний волшебник ир-Даудов, был наставником их детей, воспитавшим Надира с Наргис, как до этого их отца и дядю. Добрый мудрый старик учил их грамоте и обычаям, языкам и древним легендам. Наргис была уверена, что Амран никогда не предаст семью, которой прослужил всю жизнь, но если кто-то сумел обойти его охранные заклинания, значит, Амран ей не поможет. И все-таки поговорить с ним необходимо. Может ведь она пожаловаться… да хоть на дурные сны?

Ей снова вспомнилась ночная боль в груди. Надир – что с ним? Ее глупый, насмешливый, развратный и слабый брат. Пусть будет каким угодно, лишь бы с ним все было хорошо! Невозможно представить, чтобы потерять еще и его.

Наргис повернулась к столику, где вернувшаяся Иргана расставляла блюда и тарелочки, взяла у Мирны любимое платье, белое с тонкой вышивкой золотом. Мягкая ткань скользнула по телу от шеи до пят, и Наргис застегнула на талии поясок из золотых звеньев. Да, решено. Она пожалуется Амрану на кошмары и сегодня же напишет письмо Надиру. Пусть язвит сколько угодно над ее глупыми женскими страхами, лишь бы ответил. Он и дядя – все, что у нее есть. И еще тайна…

Словно смиренно покорившись ее решимости, утро все-таки оказалось спокойным. Почтенный Амран, гладя длинную седую бороду, ласково пообещал принести амулет, которого испугаются любые злые мары. С командиром воинов, охраняющих усадьбу, она решила поговорить позже, улучив момент так, чтобы не пошли слухи. В том, что джандар ир-Бехназ не болтлив, Наргис тоже не сомневалась, но любой дом полон ушей и языков. А она все никак не могла отделаться от липкого противного чувства собственной беспомощности. Может ли быть так, что в доме есть предатель?

Она размышляла об этом, гуляя по садовым дорожкам. Отец всегда оберегал Наргис от темной стороны своей службы пресветлейшему шаху, но невозможно быть дочерью визиря и ничего не знать о предательстве. С детства ей и Надиру вливали в кровь недоверчивость к людям и понимание, что предают даже самые верные и надежные. Кто-то из страха, кто-то из корысти, кто-то из зависти или просто по неосторожности. Если тот, кто открыл на нее охоту, обзавелся помощником в усадьбе, это многое объясняет!

А вокруг шумел сад. Знакомый до последнего кустика, надоевший до противности и все равно прекрасный. Наргис поймала себя на том, что приглядывается к розам, словно проверяя себя: вдруг она ошиблась и все-таки найдется куст именно темно-красных? Ох, если бы только это все оказалось чьей-то дурной шуткой, неосторожностью или просто случайностью! Узнать бы, кто уронил в ее спальне зловещий цветок – Наргис про себя поклялась, что не станет злиться за пережитый страх и никак не накажет виновного. Подойдя к кусту плетистых роз, она велела принести ножницы, чтобы срезать несколько ветвей, усыпанных кроваво-алыми цветами, не темными, но настолько близкими к этому, насколько смогла найти. Пусть это лишь глупое упрямство, но она не боится!

– Госпожа! Госпожа! Вам письмо от светлейшего! Ваш дядюшка прислал письмо с почтенным целителем, который просит о встрече.

Наргис отпустила упругую ветку, отчаянно пытающуюся вырваться из ее рук, крепче сжала ножницы, посмотрев на охранника. Письмо? От дяди или от Надира? Сердце пропустило удар, тревожно замерев, затем стукнуло глухо и сильно. А потом она увидела идущего к ней человека, и все то же сердце предательски понеслось вскачь, потому что Наргис вдруг испугалась даже сильнее, чем ночью.

Он говорил что-то учтивое и безобидное, любезно улыбался, смотрел на нее восхищенным и откровенным мужским взглядом… А внутри Наргис билась перепуганная маленькая птичка, в клетку которой запустил лапу очень красивый кот. Только какое дело птичке до его красоты?

Словно во сне она провела почтенного целителя в дом, каждую минуту напоминая себе, что нельзя выдать страх. Велела подать кофе и закуски, взяла послание. Беспокойство за Надира так и кололо, не отпустив даже после прочитанного письма. Могло ли быть так, что дядя лгал ей? Нет, наверное… Но между Харузой и степным городком, название которого тотчас вылетело у Наргис из памяти, много дней пути, а страшный гость приходил сегодня ночью! И это значит, что Надир может быть в смертельной опасности. Или уже… Нет, не думать об этом.

Ей захотелось спрятаться под одеяло, как в детстве после жуткой сказки о дэвах и гулях!

А вместо этого приходилось улыбаться и беседовать, все время пытаясь понять: он или не он? Голос, кажется, другой, не такой низкий, но тоже мягкий и вкрадчивый. А выговор? Ей казалось, что она на всю жизнь запомнила выговор ночного гостя и сможет узнать его даже по паре слов, но Раэн говорил – и Наргис, едва разбирая слова, терялась в непонимании. Что, если это случайность?! Ведь может этот любезный красавец быть обычным целителем на службе ее дяди? Дядюшка пишет, что если бы не лекарь Раэн…

И храмовый знак на его груди должен бы ее успокоить – служители Света тщательно проверяют тех, кому выдают столь значимое доказательство благочестия и искусства. Он просто не может быть черным колдуном! Ведь не может, да?

Они шли по дорожке к воротам, потому что целитель учтиво намекнул – и Наргис поняла намек. И в его словах слышалось восхищение и желание, но было там что-то еще. Тепло, может быть? Мягкая ласка? А вот властности, так испугавшей Наргис ночью в голосе того чародея, не было. Светлые боги, пусть это будет лишь совпадение. Не может человек, против воли Наргис трогавший ее тело, шутить про собаку и так искренне улыбаться.

Она почти поверила. И только одно мешало вздохнуть с облегчением – ветка роскошных роз, которую он создал из гибкой колючей плети с уже засохшими на солнце цветочками. Наргис взяла ее, холодея от тревоги, потому что еще и это было совсем уж невозможным совпадением! Она выкинула сухую розу, и вот ей дарят другую – свежую, душистую, нежную… Что это, если не намек? Когда ворота усадьбы за почтенным Раэном закрылись, Наргис показалось, что солнце скрылось за облаками, так тускло стало вокруг. А вот спокойствие так и не вернулось.

* * *

– Что… случилось…

Веки были тяжелыми, словно налились свинцом, но Надир упрямо пытался поднять их. А еще сухость в горле, так что каждое слово царапало, словно он пытался выдавить не звук, а сухую верблюжью колючку.

– Ой, господин, лежите тихонько! Я вам сейчас водички дам, только вы уж не шевелитесь!

Голос был девичьим и незнакомым. Надир все-таки открыл глаза и тут же снова опустил ресницы, мысленно согласившись, что шевелиться и вправду не стоит. Даже мысль об этом отозвалась в теле тошнотой и слабостью.

К его губам прикоснулся край чашки, а голову приподняли. Вода! Теплая и с каким-то травяным привкусом. Однако Надир глотнул с жадностью и был вознагражден: в горле перестали драть когтями кошки, да и дышать стало полегче. Он снова открыл глаза и разглядел в полумраке комнаты тонкую девичью фигурку. Кажется, та самая… любительница тереть плечи…

Память закономерно подсунула совсем другой облик, и Надир обвел комнату взглядом, ожидая увидеть целителя. Но того нигде не было. Девчонка еще раз наклонила чашку, помогая напиться вдоволь, и Надир послушно сделал несколько глотков. Как вкусно! И почему ему сразу не понравилось?

– Что… случилось? – так же упрямо повторил он.

Вечер… Караван доехал до постоялого двора. Были ведро с водой, чистая одежда и нехитрый ужин, – это все Надир хорошо помнил. А вот потом…

– А вы не знаете, господин? – захлопала девчонка наивными телячьими глазами. – Ой, вас, наверное, и по голове ударили, да? Совсем-совсем ничего не знаете? Ох, что ночью было!

Ночью? Солнце просвечивало сквозь занавески, и Надир легко определил, что день близится к закату. А сам он, значит, не помнит ночь, утро и большую часть дня? Да скажет она что-нибудь полезное, эта дуреха, или нет? Только голова болит от ее причитаний!

Словно прочитав его мысли, девушка замолчала. Потом отставила чашку куда-то в сторону и, наклонившись к постели Надира, сказала ему, испуганно и таинственно расширив глаза:

– Вас ведь чуть не убили, господин! А говорят, что и убили даже, но только он вас достал из Бездны!

– Кто? – спросил Надир, уже догадываясь об ответе.

– Он! Лекарь этот… Ух, страшно, господин! Я-то думала, он простой какой, ну как все проезжающие… Красивый, это верно… А он страшны-ы-ый!

Раэн – страшный? Надир попытался представить такое – и не смог. Целитель был веселым, иногда утомленным работой и дорогой, но всегда таким милым!

– Страшный! – убежденно повторила девчонка, теребя цветастый передник. – Лицо белое! И в глазах – тьма! Как у демона. Ой, что же я?! Господин же велел сказать, когда вы проснетесь!

– Господин? – тупо переспросил окончательно сбитый с толку Надир. – Какой?

– Так этот! Что другому господину служит, дядюшке вашему! Велел следить за вами, глаз не спускать, а чуть проснетесь – ему сказать. Слыханное ли дело – из Бездны вернуться! Вы уж подождите, молодой господин, я мигом!

Не переставая тараторить, девчонка выскочила за дверь, звонко шлепая сандалиями, а Надир снова утомленно прикрыл глаза. Кто-то его едва не убил. А Раэн – спас. Милый, милый целитель Раэн… С дядюшкой все в порядке, значит, и это чудесно. Но… что случилось?

Джандара он не дождался, погрузившись в забытье, в котором было сладко, тепло и уютно. И спал до поздней ночи, потому что, проснувшись, увидел открытые ради прохлады занавеси, за которыми была темнота. Все та же самая девчонка сидела на подушке у кровати и дремала, привалившись к стенке.

– Э-эй… – позвал Надир, и степнячка встрепенулась.

– Что, господин? Водички? Или поесть чего? А может, вам ведро по нужде подать?

– Еще чего…

От такого предложения Надир разом очнулся. Попытался привстать и понял, что на этот раз тело слушается. И вообще для вернувшегося из мертвых он неплохо себя чувствует!

– А целитель где? – спросил он, садясь на кровати и оглядываясь в поисках одежды, поскольку лежал, как выяснилось, совершенно голым.

– Так уехал он, – все так же удивленно сообщила девчонка. – Вас вот вылечил и велел не трогать, пока не проснетесь, а сам уехал, как рассвело. Ой, господин, у вас шрам!

Надир опустил взгляд и замер от ужаса, смешанного с омерзением. Действительно, его грудь от плеча вниз пересекал красный рубец. Длинный, но тонкий и почти гладкий, словно кто-то наискосок хлестнул стеблем корефанта, соком обжигающего кожу.

Надир осторожно тронул рубец пальцами. Он побаливал, но как-то не очень сильно. Больше чесался, словно заживающий ожог или царапина.

– Позови джандара, – сказал он девчонке дрогнувшим голосом.

Она снова выскочила за дверь, а Надир сгорбился, спрятав лицо в ладони, и медленно вдохнул ставший вдруг тягучим и тяжелым воздух. Он вспомнил. Крики и огни за окном, потом вспыхнувшее пламя, в свете которого он увидел бой во дворе. И смертельный ужас, когда понял, что вот-вот разбойники ворвутся в дом. А здесь беспомощный дядя! И сам он, не умеющий саблю толком держать, боящийся крови… Страх накатывал волнами, пытаясь ослепить, превратить в беспомощного загнанного зверя, и Надир сопротивлялся ему из чистой злости!

Он не помнил, где взял саблю. Но тяжесть в руке придала каплю смелости, которой хватило ровно для того, чтобы выйти из комнаты. И дойти туда, где… где его убили.

Крупная дрожь била, словно Надир упал в ледяную воду. И шевелиться было так же трудно. Мрак. Вокруг был мрак. Тишина хуже любого истошного крика. Смерть… А потом что-то случилось, и рядом оказался Раэн. Настоящий, теплый, живой! Он ругался и тянул Надира куда-то, и этого оказалось достаточно. Но разве из мира мертвых возвращаются?! Пусть даже Раэн – маг, пусть он целитель высшей ступени, человеку такое не под силу… наверное…

Надира снова замутило, теперь от запоздалого ужаса. Расслышав в коридоре шаги, он невольно потянулся за одеялом и прикрылся, стыдясь не то наготы, не то следа на своем теле. Следа слабости. Поражения. Смерти. А Раэн после такого просто… уехал?!

– Как себя чувствует мой дядя? – спросил он совсем не то, что больше всего хотел узнать, у вошедшего джандара, хмурого и осунувшегося.