Читать онлайн Пыль грез. Том 1 бесплатно

Глава первая

Крайнее несчастье не в том, что открывает одеяло, а в том, что прячет.

Тегол Единственный, король Летера

Битва разыгралась на заброшенных, заросших землях у мертвой башни Азатов в городе Летерасе.

Стаи ящериц пришли с речного берега. Обнаружив изобилие странных насекомых, ящерицы бросились неистово кормиться.

Среди насекомых самыми странными были двухголовые жуки. Одного такого окружили со всех сторон четыре ящерицы. Жук заметил угрозу с двух направлений, аккуратно развернулся и, заметив еще двух нападающих, съежился, прикинувшись мертвым.

Не помогло. Одна ящерица – из тех, что ползают по стенам, с широкой пастью – рванулась вперед и проглотила насекомое.

Вот какая трагедия разыгралась на этих землях, ужасная бойня, шаг к вымиранию. В этот вечер судьба была неблагосклонна к двухголовым жукам.

Но не все жертвы так беспомощны, как может показаться. Роль жертвы в природе эфемерна, и в бесконечной драме выживания хищник может со временем стать пищей для другого хищника.

Одинокая сова, уже обожравшаяся ящериц, единственный свидетель внезапной волны мучительных смертей на грязной земле, увидела, как из пастей умирающих ящериц полезли отвратительные фигуры. Вымирание двухголовых жуков оказалось не столь неизбежным, как виделось несколько мгновений назад.

Но совы, весьма неразумные птицы, не извлекают пользы из подобных уроков. И эта наблюдала широко раскрытыми, но пустыми глазами. До тех пор, пока сама не почувствовала странное движение в кишках, отвлекшее ее от созерцания странных смертей внизу, от рядов бледных животов ящериц на черной земле. Сова не думала о ящерицах, которых ела. И, уж конечно, не вспоминала о том, как вяло сопротивлялись некоторые ее когтям.

Для совы наступала ночь мучительной отрыжки. И как ни слабоумна была птица, отныне и навсегда она исключила ящериц из меню.

Мир преподает нам уроки – или намеками, или, если придется, жестко и жестоко, так что и тупой поймет. А не поймет – умрет. А для умного не понять, разумеется, непростительно.

Жаркая ночь в Летерасе. Камни потеют. Вода в каналах вязкая, застывшая; поверхность, странно приплюснутая, покрыта завихрениями пыли и мусора. Насекомые пляшут над водой, словно пытаясь разглядеть свое отражение, но гладкая патина не отражает ничего, глотая россыпь звезд, поглощая бледный свет факелов патрулей на улицах; и крылатые насекомые бесконечно кружат, как обезумевшие.

Под мостом, на покрытых мраком ступеньках сверчки ползали, как капельки липкого масла, блестели, пузатые, и печально хрустели под ногами двоих, стоящих рядом друг с другом в сумерках.

– Да говорю, не нырял он, – сказал один хриплым шепотом. – Вода жутко воняет; и глянь: ни волн, ни ряби. Он убежал в другую сторону – к ночному рынку, где может затеряться.

– Затеряться, – повторила, хмыкнув, женщина, подняв затянутой в перчатку рукой кинжал и оглядывая лезвие. – Это забавно. Как будто он может затеряться. Как будто кто-то из нас может.

– Думаешь, он не может затаиться, как мы?

– Времени не было. Он дал деру. Бежал. Он был в панике.

– Да, похоже было на панику, – согласился ее спутник и покачал головой. – Никогда не видел ничего такого… разочаровывающего.

Женщина убрала кинжал в ножны.

– Его выгонят. Он вернется, вот тогда мы его и схватим.

– Дурак, если надеялся скрыться.

Немного помолчав, Улыбка снова обнажила кинжал и посмотрела на лезвие.

Горлорез смотрел округлившимися глазами, но молчал.

Флакон выпрямился и махнул рукой, приглашая Корика за собой, а потом с любопытством наблюдал, как широкоплечий сэтиец-полукровка распихивает и расталкивает толпу, оставляя за спиной мрачные взгляды и приглушенные проклятия – впрочем, неприятностей опасаться не стоило, ведь наглый чужестранец явно нарывался, а инстинкты одинаковы по всему миру, и никто и не подумал бы связываться с Кориком.

Жаль. Флакон, ухмыльнувшись про себя, подумал, что было бы интересно поглядеть, как толпа разгневанных покупателей-летерийцев обрушивается на невоспитанного варвара и вбивает его в землю черствыми горбушками и корнеплодами.

Хотя, конечно, такое развлечение ни к чему. По крайней мере, сейчас, когда они обнаружили беглеца, когда Битум и Корабб обошли таверну с тыла, чтобы перекрыть выход из убежища, когда Может и Масан Гилани уже забрались на крышу – на случай, если жертва решит схитрить.

Появился Корик, потный, хмурый, скрипящий зубами.

– Вот дерьмо, – проворчал он. – Что за страсть деньгами сорить? Рынок сошел с ума.

– Так люди счастливы, – сказал Флакон, – или, вернее… временно насыщены. Идея та же самая.

– И какая же?

– Уберечь людей от беспокойства. Разрушительного беспокойства, – добавил Флакон, увидев нахмуренный лоб и пронзительный взгляд Корика. – Оно возникает, если у населения появляется время думать – то есть по-настоящему думать, когда оно начинает понимать, какое вокруг дерьмо.

– Прямо как одна из речей короля: точно так же в сон клонит, Флакон. Так где он точно?

– Одна из моих крыс притаилась у подножия перил…

– Это которая?

– Улыбка-младшая – она в этом деле лучшая. Словом, она не спускает с него своих глазенок. Он сидит за столом, в углу, прямо под окном с закрытыми ставнями – через него вряд ли кто пролезет. Так что он буквально, – закончил Флакон, – загнан в угол.

Корик нахмурился сильнее.

– Как-то слишком уж просто.

Флакон поскреб щетину, переступил с ноги на ногу и вздохнул.

– Ага, слишком просто.

– А вот и Бальзам с Геслером.

Подошли два сержанта.

– И что мы тут делаем? – спросил Бальзам, широко раскрыв глаза.

Геслер вмешался:

– Он снова дрейфит, не обращайте внимания. Как я понимаю, нас ждет драка. Серьезная. Его так просто не взять.

– И тогда какой у нас план? – спросил Корик.

– Первым пойдет Ураган. Вспугнет его – и если он бросится к задней двери, твои приятели его примут. Или если он ринется наверх. Но я думаю, он увернется от Урагана и побежит к передней двери – я бы так поступил. Ураган большой и крепкий, но не быстрый. Это нам на руку. Мы вчетвером будем поджидать ублюдка – и возьмем. Ураган пойдет за ним и перекроет переднюю дверь, не давая улизнуть.

– Он там какой-то нервный и не в настроении, – сказал Флакон. – Предупреди Урагана: он может начать сражаться.

– Услышим заваруху – и войдем, – решил Геслер.

Золотокожий сержант отправился давать наставления Урагану. Бальзам стоял рядом с Кориком с озадаченным видом.

Посетители сновали туда-сюда в дверях таверны, как в дверях дешевого борделя. И тут появился Ураган, возвышаясь над всеми; из-за красных глаз и рыжей бороды казалось, что все лицо пылает. Входя, он ослабил застежку меча. Люди при виде его раздались в стороны. Одного посетителя он поймал на пороге и, ухватив за ворот рубахи, отшвырнул себе за спину – бедняга взвизгнул, упав лицом на булыжники всего в паре шагов от трех малазанцев, и скукожился, прижав ладони к окровавленному подбородку.

Как только Ураган ворвался в таверну, появился Геслер, перешагнул через упавшего горожанина и прошипел:

– Все к двери, быстро!

Флакон пропустил Корика вперед и подождал Бальзама, который чуть не направился в другую сторону – Геслеру пришлось дернуть его в нужном направлении. Когда намечалась заваруха, Флакон предпочитал оставить грязную работу другим. Он ведь выполнил свою часть: выследил и нашел добычу.

В таверне воцарился хаос: слышался треск мебели, озадаченные крики и испуганные вопли. Потом раздалось внезапное «бух!», и из двери повалил белый дым. Снова треск мебели, тяжелый удар – и из клубов дыма вынырнула фигура.

Локоть с силой врезался в челюсть Корику, и тот рухнул, как подрубленное дерево.

Геслер, уклоняясь от летящего в голову кулака, нырнул вниз и уткнулся лицом в подставленное колено; звук получился, как будто столкнулись два кокоса. Нога беглеца повернулась, унося с собой всего человека в диком пируэте, а Геслер, качнувшись назад, уселся на булыжник, выпучив глаза.

Пронзительно заорав, Бальзам шагнул назад, нащупывая рукоять короткого меча, а Флакон, прыгнув вперед, вцепился в руку сержанта, а упущенная добыча, промелькнув мимо, быстро, но прихрамывая, побежала к мосту.

Из таверны вышел нетвердой походкой Ураган с разбитым носом.

– Упустили? Проклятые идиоты, посмотрите на мое лицо! И это все зря?

Мимо громадного фаларца выбегали, кашляя и утирая обильные слезы, посетители.

Геслер с трудом поднялся, потряхивая головой.

– Пошли, – невнятно сказал он, – за ним; надеюсь, Горлорез и Улыбка смогут его придержать.

Подошли Битум и Корабб, оглядывая поле битвы.

– Корабб, – сказал Битум, – останься с Кориком и постарайся привести его в чувство.

Сам он с Флаконом, Геслером, Ураганом и Бальзамом поспешил за беглецом.

Бальзам покосился на Флакона.

– Да я бы его сделал!

– Этот дуралей нужен нам живым, дубина, – отрезал Флакон.

Сержант разинул рот.

– Правда?

– Гляди, – прошипел Горлорез. – Вот он!

– Здорово хромает, – отметила Улыбка, снова убирая кинжал в ножны. – Давай с двух сторон и хватаем за лодыжки.

– Хорошая мысль.

Горлорез двинулся влево, Улыбка – вправо; и притаились с двух сторон площадки на этой стороне моста. Они слышали «топ-шурх» хромающего беглеца, приближающегося по пролету моста. С другого берега, от конца рыночной улицы, раздались пронзающие воздух крики. Шаги на мосту участились.

В нужный момент, когда беглец добрался до конца моста и ступил на булыжную мостовую, два малазанца выскочили из укрытий и вцепились каждый в свою ногу человека.

Все трое повалились на мостовую.

Через несколько мгновений, под бурный рев проклятий, среди тычков и пинков появились остальные преследователи, и наконец удалось прижать жертву к земле.

Флакон подошел ближе, чтобы взглянуть на красное, в синяках, лицо побежденного.

– Ну правда, сержант, ясно же было, что дело безнадежное.

Скрипач сверкнул глазами.

– Гляди, что ты с моим носом сделал! – рявкнул Ураган, ухватив Скрипача за руку с явным намерением сломать ее пополам.

– В таверне «дымарь» запустил, да? – поинтересовался Флакон. – Какая расточительность!

– Вы все поплатитесь, – сказал Скрипач. – Вы и понятия не имеете…

– Вполне может быть, – сказал Геслер. – Ну что, Скрип, мы будем держать тебя тут до скончания времен или пойдешь миром? Что адъюнкт хочет, то адъюнкт получает.

– Тебе легко говорить, – прошипел Скрипач. – А посмотри на Флакона. Весело ему?

Флакон нахмурился.

– Нет, мне не весело, но приказ есть приказ, сержант. Нельзя просто взять и сбежать.

– Надо было взять парочку «шрапнелей», – сказал Скрипач. – Пригодились бы. Ладно, поднимите меня – все равно я, похоже, колено разбил. Геслер, у тебя челюсть из гранита!

– Ага, и в профиль смотрится хорошо, – отозвался Геслер.

– Так мы за Скрипачом охотились? – неожиданно спросил Бальзам. – Нижние боги, он бунтовщик или чего?

Горлорез похлопал сержанта по плечу.

– Да все нормально, сержант. Просто адъюнкт хочет, чтобы Скрипач провел Прочтение, вот и все.

Флакон заморгал. Вот и все. Конечно, ничего такого. Жду не дождусь.

Скрипача поставили на ноги, но мудро не выпускали из рук по дороге в казармы.

Серый и призрачный, продолговатый силуэт висел в проеме двери мертвой башни Азатов. Он казался безжизненным, но, конечно, так только казалось.

– Можно камни бросать, – сказала Синн. – Они ведь спят по ночам?

– В основном, – ответил Свищ.

– Наверное, если не шуметь.

– Наверное.

Синн поежилась.

– Камни?

– Попадешь, и они проснутся и полетят наружу черным роем.

– Всегда ненавидела ос. Вот сколько себя помню… Наверное, когда-то меня больно ужалили, как думаешь?

– А кого не жалили? – Свищ пожал плечами.

– Я могу их просто поджечь.

– Никакого волшебства, Синн, только не здесь.

– Ты ведь вроде сказал, что дом мертв.

– Ну да… думаю, что да. Но двор, может быть, нет.

Она огляделась.

– Тут копались.

– А ты вообще будешь говорить с кем-либо, кроме меня? – спросил Свищ.

– Нет. – Короткое, абсолютное и непререкаемое слово не располагало к продолжению дискуссии.

Он взглянул на нее.

– Ты ведь знаешь, что будет ночью?

– Мне все равно. Я и близко не подойду.

– Это неважно.

– Возможно, если спрятаться внутри здания, то нас не затронет.

– Возможно, – согласился Свищ. – Только сомневаюсь, что колода работает так.

– Откуда тебе знать?

– Да, я не знаю. Вот только дядя Кенеб мне сказал, что в прошлый раз Скрипач говорил обо мне, а я прыгал в море – и меня не было в хижине. Но он знал, он точно знал, что я делаю.

– А что ты делал?

– Я отправился искать нахтов.

– Но откуда ты знал, что они там? Бессмыслица, Свищ. Да и какая от них польза? Они просто повсюду следуют за Вифалом.

– Если не охотятся за ящерками, – улыбнулся Свищ.

Но сбить Синн было непросто.

– Смотрю на тебя и думаю… о Мокре.

На это Свищ не ответил. Вместо этого он пошел по неровным булыжникам дорожки, не спуская глаз с осиного гнезда.

Синн двинулась следом.

– Так это ты – то, что грядет?

Он фыркнул.

– А ты – нет?

Дойдя до порога, они остановились.

– Думаешь, заперто?

– Чш-ш…

Свищ пригнулся и пробрался под громадным гнездом. Миновав его, медленно выпрямился и потянул дверную задвижку. Она осталась у него в руке, поднялось облако трухи. Свищ оглянулся на Синн, но ничего не сказал. Снова повернувшись к двери, он легонько ткнул ее.

Его пальцы продавили дверь, как вафлю. Снова посыпались опилки.

Свищ поднял обе руки и уперся в дверь.

Преграда рассыпалась тучей щепок. Металл звякнул на полу, а через мгновение облако пыли втянулось внутрь, словно дом вдохнул.

Свищ перешагнул через кучу гнилого дерева и скрылся во тьме.

Синн тут же двинулась за ним, на корточках и не мешкая.

* * *

В густой тени почти мертвого дерева во дворе Азатов лейтенант Порес зарычал. Возможно, следовало позвать их обратно, но это означало бы раскрыть свое присутствие; а хотя никогда нельзя быть уверенным по поводу приказов капитана Добряка – отданных с намеренной неопределенностью, как тонкий слой листьев над ямой с кольями, – Порес подозревал, что должен соблюдать некоторую скрытность, следя за двумя мелкими.

И потом, он сделал несколько открытий. Синн вовсе не была немой. Всего лишь упертая маленькая корова. Это поразительно. А еще она неравнодушна к Свищу, как мило – как смола с ветками и дохлыми насекомыми, – что ж, от такого взрослый мужчина тает и стекает в канализацию, в бездонное море сентиментальности, где играют дети, и порой ему сходит с рук убийство.

Разница в том, что у Пореса очень хорошая память. Он в мельчайших подробностях помнил собственное детство; если б удалось вернуться в прошлое, влепил бы сопливому мальцу хорошую затрещину. И, глядя в перекошенное от боли личико, сказал бы нечто вроде: «Привыкай, малыш Порес. Однажды ты повстречаешь человека по имени Добряк…»

Впрочем, мышки улизнули в дом Азатов. Может, там и случится с ними что-то, что положит конец его тупому заданию. Гигантская нога возрастом в десять тысяч лет топнет раз, другой. Хлоп, шлеп, в лепешку, от Свища – пыль, от Синн – мокрое пятно.

Боги, нет, мне попадет! Негромко зарычав, он отправился за ними.

Впоследствии он поражался, как можно было забыть о проклятом осином гнезде. По крайней мере, оно же должно было броситься в глаза, когда он рванулся к двери. Однако оно бросилось ему в лоб.

Внезапный порыв злобного жужжания, гнездо качнулось туда и обратно, снова хлопнув его по голове.

Узнавание, понимание и, наконец, вполне уместная паника.

Порес развернулся и побежал.

Следом помчался почетный караул – около тысячи черных ос.

Шесть укусов убивают лошадь. Порес завизжал, когда огонь охватил заднюю часть шеи. И снова заорал – от нового укуса, на этот раз в правое ухо.

Он замахал руками. Где-то впереди должен быть канал – он вспомнил, что они переходили мост, где-то слева.

Новый мучительный укол, в тыльную сторону правой ладони.

В задницу канал! Нужен целитель – и скорее!

Он уже не слышал жужжания, но пейзаж перед глазами начал клониться вбок, тьма сочилась из теней, и свет ламп в окнах мерк, бледный и болезненный в его глазах. И ноги переставали слушаться.

Туда, в малазанские казармы.

К Смраду. Или к Эброну.

Еле переставляя ноги, стараясь не сводить глаз с ворот, он пытался крикнуть двум часовым, но язык распух, заполнив рот. Становилось трудно дышать. И бежать…

Не успеть…

– Кто это был?

Свищ вернулся из коридора и покачал головой.

– Кто-то. Разбудил ос.

– Хорошо, что они сюда не полетели.

Они стояли в каком-то большом зале. Одну стену почти целиком занимал каменный камин с двумя пузатыми креслами по бокам. Вдоль двух других стен громоздились сундуки и ларцы, а у четвертой, напротив холодного очага, стоял богато украшенный диван, а над ним висел большой выцветший гобелен. В сумраке все предметы виделись смутными силуэтами.

– Нужна свеча или лампа, – сказала Синн. – Если только, – добавила она ехидно, – мне нельзя пользоваться колдовством…

– Наверное, можно, – сказал Свищ, – раз уж мы далеко от двора. Здесь никого нет, никаких привидений, я имею в виду. Дом действительно мертв.

Торжествующим жестом Синн разбудила угли в камине; однако огонь загорелся странно бледный, пронизанный зелеными и синими прожилками.

– Просто семечки, – пожал плечами Свищ. – Я даже не ощутил Пути.

Она не ответила, а отправилась изучать гобелен.

Свищ пошел следом.

На гобелене, как положено, была изображена батальная сцена. Похоже, герои могут существовать только посреди смерти. На выцветшей ткани с трудом можно было разглядеть, как закованные в броню рептилии сражаются с воинами тисте эдур и тисте анди. В затянутых дымом небесах было не протолкнуться от летающих гор – почти все пылали – и драконов; некоторые из них казались огромными, в пять-шесть раз крупнее остальных, хоть и находились на большом расстоянии. Все пылает; куски разваливающихся летучих крепостей рушатся посреди сражающихся войск. Повсюду бойня и разрушение.

– Мило, – пробормотала Синн.

– Давай осмотрим башню, – сказал Свищ. Весь этот огонь на гобелене напомнил ему И’Гхатан, его видение Синн, идущей сквозь огонь, – она могла бы участвовать в этой древней битве. Он испугался, что, если приглядится внимательнее, увидит среди сотен фигур на гобелене ее – с довольным выражением круглого лица, с восторженно сияющими глазами.

Они отправились в квадратную башню.

В сумрачном коридоре Свищ остановился, ожидая, когда глаза привыкнут. Через мгновение из зала, из которого они только что вышли, вырвался язык зеленого пламени и скользнул по каменному полу ближе к ним.

В мерзком освещении Синн улыбнулась.

Огонь следовал за ними по лестнице к верхней площадке, где не было никакой мебели. Под закрытыми ставнями и затянутым паутиной окном лежал высохший труп. Лишь несколько полосок кожи скрепляли скелет, и Свищу было видно странное строение конечностей: дополнительные суставы помимо колен, локтей, запястий и лодыжек. Даже грудина, похоже, складывалась пополам, как и выступающие, похожие на птичьи, ключицы.

Свищ подобрался поближе, чтобы лучше видеть. Приплюснутое лицо, скулы резко уходят назад почти до ушных отверстий. Все кости как будто созданы для того, чтобы складываться – не только щеки, но и нижняя челюсть, и надбровные дуги. При жизни, заподозрил Свищ, у этого лица могло быть потрясающе много выражений – куда больше, чем у человеческого.

Кожа белая, безволосая; и Свищ понял, что если только тронуть труп, он рассыплется в пыль.

– Форкрул ассейл, – прошептал он.

Синн вспыхнула.

– Откуда ты знаешь? Откуда тебе знать хоть что-нибудь?

– А на гобелене внизу, – сказал Свищ, – эти ящерицы… Думаю, это к’чейн че’малли.

Он взглянул на Синн и пожал плечами.

– Этот дом Азатов не умер, – добавил он. – А просто… ушел.

– Ушел? Как?

– Думаю, просто убрался отсюда, вот и все.

– Да ты вообще ничего не знаешь! Как же ты можешь говорить?

– Могу поспорить, Быстрый Бен тоже это знает.

– Знает что? – раздраженно прошипела Синн.

– Это. Всю правду об этом.

– Свищ…

Он посмотрел в ее глаза, горящие гневом.

– Ты, я, Азаты. Все меняется, Синн. Все, все меняется.

Ее маленькие ручки сжались в кулачки. Пламя, пляшущее на каменном полу, забралось на притолоку входа в зал, щелкая и искря.

Свищ фыркнул.

– Ты так заставляешь его говорить…

– А может и рявкнуть, Свищ.

Он кивнул.

– И достаточно громко, чтобы взорвать весь мир, Синн.

– Я могу, ты знаешь, – сказала она с неожиданной горячностью, – просто чтобы посмотреть, что получится. Что я умею.

– И что тебя останавливает?

Она скорчила гримасу, отворачиваясь.

– Ты можешь рявкнуть в ответ.

Тегол Единственный, король Летера, вошел в комнату и, раскинув руки, крутанулся. Потом лучезарно улыбнулся Буггу.

– Ну, что думаешь?

Слуга сжимал в потертых грубых руках бронзовый горшок.

– Вы брали уроки танца?

– Да нет, на одеяло посмотри! Моя любимая жена начала его вышивать; видишь, по краю, над левой коленкой.

Бугг чуть наклонился вперед.

– А, вижу. Очень мило.

– Очень мило?

– Ну я просто не могу понять, что это должно значить.

– Я тоже. – Тегол помолчал. – У нее не очень выходит?

– Совсем никак. Ну так ведь она академик.

– Именно, – согласился Тегол.

– В конце концов, – сказал Бугг, – умей она вышивать или еще что…

– Не стала бы наукой заниматься?

– Как правило, кто ничего не умеет, становится академиком.

– Примерно так я и думал, Бугг. Ну так что именно – считаю своим долгом спросить – не в порядке?

– Не в порядке?

– Мы знаем друг друга очень давно, – сказал Тегол. – Мои чувства идеально заточены под чтение тончайших оттенков твоего настроения. Талантов у меня не много, но готов заявить, пусть это и нескромно, что обладаю уникальной способностью понимать тебя.

– Ну, – вздохнул Бугг, – я впечатлен. Но откуда вы знаете, что я расстроен?

– То есть помимо оскорблений моей жены?

– Да, помимо.

Тегол кивнул на горшок в руках слуги, и Бугг, опустив взгляд, увидел, что сосуд превратился в перекрученную груду искореженного металла. Снова вздохнув, Бугг выпустил измученный горшок из рук. Грохот эхом разнесся по залу.

– Дело в мелочах, – сказал Тегол, разглаживая складки на Королевском Одеяле. – Нужно, пожалуй, жене сказать… вскользь, разумеется, мимоходом. Мимолетом, на бегу, раз уж у нее в руках будут жуткие иглы из рыбьих костей.

– Малазанцы, – решился Бугг. – Вернее, один малазанец. С подобием плиток в потных руках. Мощное подобие, и человек – не шарлатан. Он адепт. И ужасно сильный.

– И собирается метать плитки?

– Деревянные карты. Весь остальной мир уже отказался от плиток, государь. Называется Колода Драконов.

– Драконов? Каких драконов?

– Не спрашивайте.

– Так что, тебе некуда… э… спрятаться, о бедный, несчастный Старший Бог?

Бугг состроил кислую мину.

– Похоже, нет. И дело не только во мне. Есть еще и Странник.

– А он разве еще здесь? Его не видели несколько месяцев…

– Колода представляет угрозу для него. Он не захочет ее раскрытия. И может совершить нечто… необдуманное.

– Хм. Малазанцы – наши гости, и если им будет грозить опасность, нам следует защитить их, а если не сможем, то хотя бы предупредить. А не сработает, мы всегда можем сбежать.

– Да, государь, возможно, это мудрый ход.

– Сбежать?

– Нет, предупредить.

– Пошлю Бриса.

– Бедный Брис.

– Ну я-то не виноват, правда? Да, бедный Брис. Пора ему начать отрабатывать свой титул, уж не помню какой. Его бюрократический склад ума ужасно раздражает. Прячется во мгле своего кабинета. Безликий поденщик, вечно уклоняющийся, когда ответственность стучит в дверь. Я сыт по горло, брат он мне или не брат…

– Государь, вы поставили Бриса во главе армии.

– Серьезно? Ну конечно, поставил. Посмотрим, как он теперь будет прятаться!

– Он ожидает в тронном зале.

– А он не дурак. Понимает, что загнан в угол.

– И Рукет тоже там, – добавил Бугг, – с петицией от Гильдии Крысоловов.

– Петицией? По поводу чего, снова крысы? Идем, мой друг, пришло время встретиться с народом. Все эти королевские дела действительно утомляют. Представления, парады, десятки тысяч восхищенных подданных…

– У нас нет представлений и парадов, государь.

– А они все равно восхищены.

Бугг пошел впереди короля Тегола по палате, через двери в тронный зал.

Там ждали только Брис, Рукет и королева Джанат. Тегол, взойдя на помост, наклонился к Буггу.

– Видишь Рукет? Видишь восхищение? Я же говорил!

Король уселся, улыбнулся королеве, уже сидящей на своем троне по левую руку короля, а потом откинулся на спинку, вытянув ноги…

– Не делай так, брат, – посоветовал Брис. – Видок отсюда…

Тегол сел прямо.

– Ох, совсем по-королевски.

– Вот кстати… – сказала Рукет.

– С радостью вижу, что ты серьезно скинула вес, Рукет. Очень мило. Так что там кстати?

– По поводу восхищения, о котором ты шептал Буггу.

– У тебя, как я понял, есть петиция?

– Я хочу спать с тобой. Хочу, чтобы ты обманул жену, Тегол. Со мной.

– И это твоя петиция?

– А чем плоха?

Заговорила Джанат:

– Обмануть не получится. Обман – это если за моей спиной. Измена, ложь, предательство. А я-то, между прочим, тут сижу, Рукет.

– Точно, – ответила Рукет, – обойдемся без этих мрачных подробностей. Свободная любовь для всех! – Она улыбнулась Теголу. – А именно для нас с тобой, государь. Ну не совсем свободная, ведь я рассчитываю, что ужином ты меня угостишь.

– Не могу, – ответил Тегол. – Никому больше не нужны мои деньги теперь, когда они у меня появились – так вроде всегда и бывает? Да и потом – флирт короля на публике? Какой пример я подам?

– Ты носишь одеяло, – указала Рукет. – И какой пример ты подаешь?

– Допустим, беспечной уверенности.

Рукет задрала брови.

– Очень многих твоя беспечная уверенность ужаснула бы. Но только, – добавила она с победной улыбкой, – не меня.

– Нижние боги, – вздохнула Джанат, почесав лоб.

– Так что за петиция? – спросил Тегол. – Ты ведь сейчас вовсе не представляешь гильдию Крысоловов, так?

– Вообще-то представляю. Ради дальнейшего развития связей. Как известно, секс – клей, скрепляющий общество, и я подумала…

– Секс? Клей? – Тегол подался вперед. – Вот теперь я заинтригован. Но отложим это ненадолго. Бугг, подготовь воззвание. Король будет иметь секс с каждой властной женщиной города, при условии, что она с определенностью подтвердит, что является женщиной – нужно разработать соответствующий метод оценки, подключи Королевских Инженеров.

– А зачем ограничиваться властными женщинами? – поинтересовалась у мужа Джанат. – Не забывай, какая власть существует в домашнем хозяйстве. И как насчет подобного воззвания от имени королевы?

Бугг заметил:

– Когда-то существовало племя, в котором вождь и его жена имели право переспать со всеми невестами и женихами накануне свадьбы.

– Правда?

– Нет, государь, – признал Бугг. – Я это только что выдумал.

– Если хочешь, я могу вписать это в нашу историю, – пробормотала Джанат с плохо скрываемым возбуждением.

Тегол поморщился.

– Моя жена выходит за рамки приличия.

– Просто добавила монетку в эту сокровищницу мерзкого идиотизма, любимый. Рукет, нам с тобой нужно присесть и немного потолковать.

– Я не толкую с женщинами, – объявила Рукет, выпрямившись и задрав подбородок.

Тегол хлопнул в ладоши.

– Все, еще одно собрание закончено! Что теперь? Я отправляюсь спать. – И, бросив быстрый взгляд на Джанат, добавил: – Со своей женой, разумеется.

– Мой дорогой муж, мы еще даже не поужинали.

– Поужинаем в постели! И можно пригласить… э, забудь.

Вперед вышел Брис.

– По поводу армии…

– Ох, вечно ты по поводу армии. Закажи еще сапоги.

– Я как раз об этом – мне снова нужны деньги.

– Бугг, дай ему еще денег.

– Сколько, государь?

– Сколько ему нужно на сапоги и что там еще.

– Не на сапоги, – сказал Брис. – На обучение.

– А что, обучаться будут босиком? Оригинально.

– Я хочу привлечь малазанцев, расквартированных в нашем городе. Этих «морпехов». Изучить их тактику. Я хочу реформировать вооруженные силы Летера. И нанять малазанских сержантов.

– А их адъюнкт на это согласна?

– Согласна. Ее солдаты начинают скучать, и это не есть хорошо.

– Да уж это понятно. Нам известно, когда они нас покинут?

Брис нахмурился.

– Ты меня спрашиваешь? Почему не спросить ее?

– Тогда внесем этот вопрос в повестку следующего собрания.

– Мне поставить в известность адъюнкт? – спросил Бугг.

Тегол поскреб подбородок и кивнул.

– Да, Бугг, это разумно. Очень разумно. Молодец.

– А что с моей петицией? – капризно спросила Рукет. – А то я разоделась вся вообще!

– Я подробно рассмотрю ее.

– Прекрасно. А пока – хотя бы Королевский Поцелуй?

Тегол заерзал на троне.

– Беспечная уверенность съежилась, мой дорогой муж? Она лучше тебя знает, что есть предел моему терпению.

– Ладно, – вмешалась Рукет, – ну хотя бы Королевская Прижималка?

– Прекрасная идея, – сказал Бугг, – прижать гильдии новыми налогами.

– Ясно, – отрезала Рукет. – Я ухожу. Еще одна отвергнутая королем петиция. И шайка только больше разгневается.

– Какая шайка? – спросил Тегол.

– Та, которую я собираюсь сколотить.

– Ты этого не сделаешь.

– Отвергнутая женщина – опасный противник, государь.

– Да поцелуй ее и прижми, мой дорогой муж. А я отвернусь.

Тегол вскочил на ноги и тут же сел обратно.

– Немного погодя, – ахнул он.

– Царственная осанка приобретает новый смысл, – прокомментировал Бугг.

Но Рукет улыбнулась.

– Будем считать это векселем.

– А что с шайкой? – спросил Бугг.

– Чудесным образом рассеялась ночным бризом, о канцлер – или кто ты там.

– Я – Королевские Инженеры; все разом. Да, еще казначей.

– И мучитель плевательниц, – добавил Тегол.

Все нахмурились.

Бугг сердито посмотрел на Тегола.

– Пока вы не сказали, я и не вспоминал.

– Что-то не так? – спросил Брис.

– Ах, брат, – сказал Тегол, – мы должны отправить тебя к адъюнкт – с предупреждением.

– Вот как?

– Бугг!

– Я провожу вас, Брис.

Когда они вышли, Тегол посмотрел на Джанат, на Рукет – обе все еще хмурились.

– Ну что?

– Что-то, о чем нам следует знать? – спросила Джанат.

– Вот именно, – согласилась Рукет, – и теперь я спрашиваю за всю гильдию Крысоловов.

– Ничего особенного, – ответил Тегол. – Пустяковый вопрос, уверяю тебя. Что-то по поводу угрозы богам и разрушительных гаданий. А теперь я готов к поцелуям и прижиманиям… нет, погодите. Несколько глубоких вдохов. Сейчас… да… нет, погодите.

– Мне поговорить о моей вышивке? – спросила Джанат.

– Да, это было бы замечательно, продолжай. Рукет, не уходи.

* * *

Лейтенант Порес открыл глаза. Верней, попытался открыть, но оказалось, что веки слишком опухли. Через узенькие щелочки он разглядел нависшую над ним фигуру. Задумчивое натийское лицо.

– Узнаешь меня? – спросил натиец.

Порес попытался ответить, но челюсть была плотно обмотана бинтом. Он кивнул и почувствовал, что шея раздулась вдвое против нормального размера. Или же голова съежилась.

– Мулван Трус, – назвал себя натиец. – Взводный лекарь. Жить будешь.

Он отклонился назад и сказал кому-то другому:

– Выживет, сэр. Хотя несколько дней ни на что не будет годен.

В поле зрения Пореса появился Капитан Добряк, бесстрастное лицо, как обычно, ничего не выражало.

– Вас ждет наказание, лейтенант Порес. Преступная тупость не пристала офицеру.

– Могу поспорить, таких полно, – пробормотал целитель, уходя.

– Ты что-то сказал, солдат?

– Нет, сэр.

– Значит, у меня со слухом что-то.

– Так точно, сэр.

– То есть полагаешь, я плохо слышу, солдат?

– Никак нет, сэр!

– Уверен, что полагаешь.

– У вас идеальный слух, капитан, вне всяких сомнений. Это я как целитель заявляю.

– Скажи-ка, – сказал капитан Добряк, – есть средство против выпадения волос?

– Сэр… да, разумеется.

– И какое?

– Побрейте голову. Сэр.

– Похоже, тебе заняться нечем, целитель. Тогда разберись во взводах своей роты и вылечи все недуги, на которые жалуются солдаты. Да, еще избавь всех от вшей и проверь кровавые волдыри на мошонках у солдат – я уверен, это зловещий симптом чего-то ужасного.

– Волдыри, сэр? На мошонках?

– Похоже, это у тебя со слухом что-то, а не у меня.

– Ну вряд ли тут что-то опасное или ужасное, сэр. Просто не надо их ковырять, а то кровь не остановить. Это от долгой езды верхом, сэр.

– Вот как.

…

– Целитель, ты еще тут?

– Виноват, сэр, уже бегу!

– Я жду подробный доклад о состоянии здоровья солдат.

– Есть, сэр! Проверка мошонок, понял.

Добряк снова наклонился к Поресу.

– Даже говорить не можешь? Тебе неожиданно повезло. Шесть осиных укусов. Ты уже должен был умереть. Почему не умер? Неважно. Похоже, ты упустил мелких. Теперь придется спускать с цепи пастушьего пса. И именно сегодня ночью. Поправляйся скорей, лейтенант, чтобы я мог содрать с тебя шкуру.

Выйдя из спальни, Мулван Трус помедлил, а потом быстрым шагом направился к сослуживцам в соседнюю спальню. Он вошел в комнату, оглядел солдат, лежащих на койках или играющих в кости, и с трудом заметил наконец между двумя койками высохшее черное лицо Непа Хмурого. Мулван направился к далхонскому шаману, который сидел, скрестив ноги, с неприятной улыбкой.

– Я знаю, что это ты устроил, Неп!

– А? Йди от мя!

– Это ты ведь проклятие на Добряка навел? Кровавые волдыри на яйцах!

Неп Хмурый закудахтал.

– Черна пуста болтовня, ха!

– Прекрати! Прекрати свою хрень, проклятье!

– Уж позняк! Не продут!

– А если он узнает, кто это натворил…

– Токо посмей! Свин! Натийский дран чилен! Ву бут ву бут!

Мулван Трус, не понимая, вытаращился на Непа. Потом бросил молящий взгляд на Шелкового Шнурка, вытянувшегося на соседней койке.

– Чего он сказал?

Второй далхонец вытянулся на спине, закинув руки за голову.

– Да Худ его знает, это, думаю, по-шамански, – сказал он и добавил: – Наверняка проклятия.

Натиец снова посмотрел на Непа Хмурого.

– Проклянешь меня, так я твои кости сварю, проклятый чернослив. И оставь в покое Добряка, а то все расскажу Бадану.

– Бедана нетути!

– Расскажу, когда вернется.

– Чилен!

Никто не назвал бы преду Норло Трамба самым проницательным, так что полдюжины летерийских охранников, его подчиненных, стоящих, дрожа, позади преды, вполне обоснованно боялись, что тупость Трамба будет стоить им всем жизни.

Норло воинственно хмурился на всадников – их было около дюжины.

– Война – это война, – повторял он, – и мы воевали. Люди погибли. Это не должно остаться безнаказанным.

Темнокожий сержант повел рукой в перчатке, и арбалеты были взяты на изготовку. Он сказал на летерийском с грубым акцентом:

– Еще раз. Последний. Они живы?

– Конечно, живы, – сказал, фыркнув, Норло Трамб. – У нас тут все как положено. Но поймите, они приговорены. К смерти. Мы ждем только служащего из Королевской адвокатуры – чтобы поставил печати на приказы.

– Никакой печати, – сказал сержант. – Никаких смертей. Освободите их. Мы сейчас же отбываем.

– Даже если смягчать наказание, – ответил преда, – нужна печать, чтобы их отпустить.

– Отпустите немедленно. Или мы убьем вас всех.

Преда вылупил глаза, потом повернулся к своим солдатам.

– Мечи наголо! – рявкнул он.

– Да ни за что, сэр, – сказал стражник Фифид. – Мы только рыпнемся, и нам конец.

Лицо Норло Трамба потемнело в свете ламп.

– Ты только что заработал трибунал, Фифид…

– Хоть жить буду, сэр.

– А остальные?

Никто из стражников ничего не сказал. И никто не обнажил меч.

– Убрать их, – прорычал сержант, сгорбившийся в седле. – Хватит миндальничать.

– Только послушайте этого невежественного иноземца! – Норло Трамб повернулся к малазанскому сержанту. – Я намерен отправить официальный протест прямо в Королевский Суд. И ты ответишь…

– Давай.

Слева от сержанта с седла соскользнул юный, странно женоподобный воин и положил руки на рукояти каких-то громадных фальшионов. Его темные глаза смотрели почти сонно.

Только тут что-то поползло по спине Трамба и свернулось червяком на шее. Он облизнул внезапно пересохшие губы.

– Спансерд, проводи этого малазанского… э… воина к клеткам.

– И?.. – спросил стражник.

– И выпусти заключенных, разумеется!

– Есть, сэр!

Сержант Бадан Грук позволил себе коротко выдохнуть – незаметно ни для кого – и с облегчением наблюдал, как стражник-летериец провожает Мертвоголова к тюремному блоку у гарнизонной стены.

Остальные морпехи сидели в седлах неподвижно, но Бадан носом чуял их напряжение, и пот заливал спину под кольчугой. Нет, никаких неприятностей он не желал. Тем более кровавой бани. Однако проклятый безмозглый преда чуть не довел до беды. Сердце гулко стучало в груди Бадана; он оглянулся на своих солдат. Круглое личико Драчуньи зарумянилось и покрылось потом, но она подмигнула Бадану, прежде чем поднять арбалет вверх и упереть приклад в мягкое бедро. Релико нянчил арбалет в одной руке, а вторую протянул, чтобы успокоить Большого Простака, который только теперь, похоже, понял, что на дворе что-то происходит, и вроде готов был открыть стрельбу по летерийцам – как только его развернут в нужном направлении. Худышка и Милый, бок о бок, нацелили тяжелые штурмовые арбалеты точно в грудь преды – а тот, похоже, был слишком туп, чтобы это заметить. Остальные тяжелые пехотинцы держались позади, очень хмурые, поскольку их оторвали от очередной пьянки в Летерасе.

Бадан Грук посмотрел на капрала Правалака Римма – на молодом лице он увидел то, что чувствовал сам. Проклятое чудо. То, на что он считал невозможным даже надеяться… они увидели…

Со стороны тюрьмы раздался лязг тяжелой двери. Все, и малазанцы, и летерийцы, не отрываясь, смотрели на четыре приближающиеся фигуры. Мертвоголов почти тащил свою ношу, как и летерийский стражник, Спансерд. Освобожденные узницы были очень плохи.

– Спокойно, Простак, – пробормотал Релико.

– Но это ж… они… я их знаю!

– Точно, – вздохнул тяжелый пехотинец. – Мы все знаем.

На узницах не было следов избиений или пыток. На пороге смерти они оказались всего лишь из-за заброшенности – самой изощренной пытки.

– Преда, – тихо позвал Бадан Грук.

Норло Трамб повернулся к нему.

– Теперь-то что?

– Вы не кормили их?

– Боюсь, осужденным полагается сокращенный рацион…

– И как долго?

– Ну я говорил, сержант, какое-то время мы ждали служащего Королевской адвокатуры. Несколько месяцев и…

Две стрелы пролетели у головы преды – справа и слева, – надрезав ему уши. Он завопил от неожиданности и тяжело уселся на землю.

Бадан протянул руку к напрягшимся гарнизонным стражникам.

– Стоять.

А потом, повернувшись в седле, сверкнул глазами на Милого и Худышку и сказал по-малазански:

– И не вздумайте перезаряжать! Тупоголовые саперы!

– Прости, – сказала Худышка. – У нас обоих как бы… рука дрогнула. – Она пожала плечами.

Милый протянул ей свой арбалет и спрыгнул с коня.

– Подберу стрелы – кто-нибудь видел, куда они улетели?

– Отскочили куда-то между вон теми строениями, – сказал Релико, показав подбородком.

Шок преды сменился гневом. Из ушей лилась кровь, он вскочил на ноги.

– Попытка убийства! Этих двоих я арестую! За это вы поплывете через канал!

– Не понимайт, – отозвался Бадан Грук. – Правалак, приведи еще коней. Надо было Труса взять с собой. Не думаю, что они смогут сидеть в седле. Крепко держите их с боков – поедем медленно.

Он внимательно смотрел на две хрупкие фигуры, буквально повисшие на сопровождающих. Сержант Уголек и ее сестра, Целуй. Выглядят, как… набедренная повязка Худа! Но живые.

– Нижние боги, – прошептал он. Они живы.

* * *

– А-а-ай! У меня нога отвалилась!

Банашар неподвижно сидел в кресле и смотрел, как тощая ящерка крутится на полу и стучит в пол ногой.

– Телораст! Помоги!

Вторая рептилия, примостившись на подоконнике, склоняла голову то вправо, то влево, словно пытаясь найти лучший ракурс.

– Бесполезно, Кердла, – сказала она наконец. – Так ничего не выйдет.

– Мне нужно выбраться!

– Откуда?

– Из состояния, где моя нога отвалилась!

Телораст быстро подвинулась по подоконнику поближе к Банашару.

– Эй, промокший жрец вина! Смотри сюда – на окно! Это я – умница. Тупица лежит на полу, видишь? Ей нужна твоя помощь. Нет, конечно, ты не в силах сделать ее не такой тупой – это даже не обсуждается. Дело в ее ноге. Связка оторвалась или что-то там еще. Она хрома, беспомощна, бесполезна. Она крутится по полу, даже смотреть больно. Понимаешь? О Червячок Червя-Богини, о гроза убивающей поклонников безглазой стервы земли! Банашар Пьяный, Банашар Мудрый, Мудро Пьяный. Прояви доброту и умение, почини мою подругу, мою дорогую сестру-тупицу.

– Наверное, ты знаешь ответ, – сказал Банашар. – Послушай, если жизнь – это шутка, то какого рода? Смешная, вроде «ха-ха»? Или типа «сейчас сблюю»? Умная шутка – или тупая, повторенная столько раз, что если и была смешной вначале, то давно перестала? Вызывающая смех или слезы? Сколько еще способов задать этот простой вопрос?

– Уверена, что ты можешь придумать еще сотни, добрый сэр. Расстриженный, отстраненный, духовно кастрированный жрец. Видишь эти жилы? Рядом с оторванной ногой… ох, Кердла, ты можешь не вертеться?

– Я раньше смеялся, – сказал Банашар. – Много смеялся. Задолго до того, как решил стать жрецом, разумеется. Увы, не было в этом решении ничего забавного. И в последовавшей жизни тоже. Годы и годы печального учения, ритуалов, церемоний, упражнений в магии. А Червь Осени ждала, так ведь? Готовила нам справедливую награду – жаль, что я пропустил веселье.

– Жалкий негодяй бессмысленной педантичности, сделай милость, протяни руку, дальше, ниже, еще чуть-чуть, ага! Достал! Жилы! Нога! Кердла, слушай, замри, прямо тут, нет, тут! Спасение близко!

– Не могу! Все плывет! Мир валится в Бездну!

– Да неважно! Видишь – твоя нога у него. Он смотрит на жилы. Мозги заработали!

– Там был сток, – сказал Банашар, держа костлявую ногу. – Под алтарем. Понимаешь, чтобы собирать кровь в амфоры – мы ее продавали. Обалдеть, за что только люди не платили, да?

– Что он делает с моей ногой?

– Пока ничего, – ответила Телораст. – Наверное, оглядывает. И думает. Ума у него не хватает, это правда. В левой мочке уха Не-Апсалар Апсалар больше ума, чем у этого соленого огурца. Но это неважно! Кердла, на передних конечностях, на руках то есть, подползи к нему ближе… да хватит крутиться! Остановись!

– Не могу! – раздался тонкий писк.

И Кердла продолжала вертеться.

– Старая кровь утекала, звонкая монета притекала. Мы бы смеялись, но это был бы невеселый смех. Скорее недоверие, да, и цинизм в отношении врожденной людской тупости. Однако мы скопили целые сундуки богатств – больше, чем можно представить. Хранилища трещали по швам. На это можно было купить даже смех. А кровь? Да любой жрец скажет, что кровь дешева.

– Пожалуйста, ну пожалуйста, прояви милосердие, которое так презирала твоя бывшая богиня. Плюнь ей в лицо жестом доброй воли! Награда будет щедрой, очень щедрой!

– Богатства… – сказал Банашар. – Бесполезны.

– Другая награда, уж поверь. Настоящая, значимая, ценная, своевременная.

Банашар оторвал взгляд от изучения ноги и посмотрел в глаза Телораст.

– И какая же?

Рептилия кивнула черепом.

– Власть, мой друг. Больше власти, чем ты можешь представить…

– Что-то мне не верится.

– Власть делать что захочешь, с кем только захочешь! Власть извергается, проливается, пузырится и оставляет мокрые пятна! Настоящая награда, да!

– А если я поймаю тебя на слове?

– Все без обмана, как эта милая нога и жилы!

– Договор скреплен, – объявил Банашар.

– Кердла! Ты слышала?

– Слышала. Ты свихнулась? Мы не делимся! Никогда не делимся!

– Чш-ш… Он тебя услышит!

– Скреплен, – повторил Банашар, садясь прямо.

– О-ох, – завыла Кердла, вертясь быстрее и быстрее. – Доигралась! Телораст, ты доигралась!

– Это только слова, Кердла, клянусь!

– Скреплен, – снова повторил Банашар.

– А-а-ай! Трижды скреплен! Мы обречены!

– Расслабься, ящерка, – сказал Банашар, наклоняясь к вертящемуся созданию. – Скоро будешь плясать. – И добавил, схватив Кердлу: – И я тоже.

Держа в одной руке костлявую рептилию, а в другой – ногу, Банашар взглянул на молчаливого гостя, сидящего в тени, сверкая единственным глазом.

– Порядок, – сказал Банашар. – Теперь готов слушать.

– Я рад, – пробормотал Странник. – А то времени мало.

Лостара Йил сидела на краю койки, держа на коленях чашу с песком. Она втыкала лезвие ножа то в тыкву со срезанным верхом справа от себя, покрывая лезвие соком, то в песок, продолжая чистить.

Так она работала оружием уже два колокола, как делала и прежде. Столько раз, что и не сосчитать. Ее уверяли, что лезвие ножа уже не может стать чище, безупречнее, но она все еще видела пятна.

Ее пальцы огрубели от трения, покраснели, кожа потрескалась. Ладони болели. Руки словно отяжелели – как будто песок впитался в кожу, плоть и кость, начиная их превращение в камень. Возможно, со временем она перестанет чувствовать руки, и они будут висеть булавами. Но не бесполезными, нет. Ими она сможет хорошенько врезать миру – если от этого будет польза.

В дверь постучали эфесом меча, и через мгновение она распахнулась. Вошла Фарадан Сорт, обвела комнату взглядом и нашла Лостару Йил.

– Адъюнкт вызывает вас, – бесстрастно произнесла она.

Значит, пора. Лостара взяла тряпку и вытерла лезвие ножа. Капитан стояла в дверях, наблюдая.

Лостара поднялась, убрала оружие в ножны и взяла плащ.

– А вы в качестве конвоя? – спросила она, подходя к двери.

– Сегодня ночью у нас уже был один беглец, – ответила Фарадан, шагая по коридору в шаге позади Лостары.

– Да вы не всерьез.

– Не совсем, но сегодня я обязана сопровождать вас.

– Зачем?

Фарадан Сорт не ответила. В конце коридора они подошли к богато украшенным красным дверям, и капитан открыла их.

Лостара Йил вошла в зал. Потолок штаба адъюнкт – командного центра и заодно жилой квартиры – представлял собой хаотичное скопление карнизов, сводов и изогнутых балок. В результате он был затянут паутиной с высохшими мотыльками, пляшущими на сквозняке. Под центральным, странной формы маленьким куполом стоял громадный прямоугольный стол, а вокруг него – дюжина стульев с высокими спинками. У стены, противоположной дверям, под рядом высоких окон находился помост, ограниченный перилами. Вообще, Лостаре показалось, что более странной комнаты она в жизни не видела. Летерийцы называли ее Большой медицинский лекторий – этот крупнейший зал здания колледжа временно служил штаб-квартирой.

Адъюнкт Тавор стояла на помосте, глядя в окно с толстым стеклом.

– Вызывали меня, адъюнкт?

Тавор, не оборачиваясь, сказала:

– Капитан, на столе лежит табличка. На ней вы найдете имена тех, кто должен присутствовать на прочтении. На случай возражений от некоторых капитан Фарадан Сорт отправится в казармы с вами.

– Слушаюсь. – Лостара взяла со стола табличку и, пробежав глазами имена, написанные на золотом воске, задрала брови. – Адъюнкт… В этом списке…

– Отказы не принимаются, капитан. Свободны.

Снова оказавшись в коридоре, две женщины замедлились, увидев идущего навстречу летерийца. Неброско одетый, с простым длинным мечом в ножнах на поясе, Брис Беддикт не обладал выдающимися физическими данными; но ни Лостара, ни Фарадан Сорт не могли оторвать от него глаз. Даже мимолетный взгляд неизбежно возвращался к Брису, привлеченный чем-то неуловимым, но неотразимым.

Женщины расступились, пропуская Бриса.

Он остановился с почтительным полупоклоном.

– Простите, – обратился он к Лостаре, – мне нужно обратиться к адъюнкт, если это возможно.

– Разумеется, – ответила она, потянувшись, чтобы открыть дверь. – Просто заходите и назовите себя.

– Благодарю. – Короткая улыбка, и он вошел в зал, закрыв дверь за собой.

Лостара вздохнула.

– Да уж… – согласилась Фарадан Сорт.

И они отправились дальше.

Когда адъюнкт повернулась, Брис Беддикт поклонился и произнес:

– Адъюнкт Тавор, король шлет вам приветствия и наилучшие пожелания.

– Обязательно передайте ответный поклон, – сказала она.

– Непременно. Мне также поручено передать предупреждение, адъюнкт, в связи с сеансом гадания, намеченным у вас на эту ночь.

– Какое предупреждение и от кого, позвольте спросить?

– Существует Старший бог, – сказал Брис. – Он избрал двор Летераса своим храмом, если позволите так выразиться, – и так было в течение невесть скольких поколений. Чаще всего он выступал в роли консорта королевы и обычно носил имя Турудал Бризад. Разумеется, его истинная суть была скрыта; однако нет сомнений, что он – Странник, Господин плиток – это, как вам известно, летерийское соответствие вашей Колоде Драконов.

– Ага, начинаю понимать.

– Именно так, адъюнкт.

– И Странник видит в гадании – и в Колоде – угрозу, вмешательство?

– Адъюнкт, реакцию любого Старшего бога трудно предугадать; это особенно верно в отношении Странника, чьи отношения с судьбой и удачей весьма глубоки и запутанны.

– Я могу поговорить с этим Турудалом Бризадом?

– Старший бог не появлялся в этом образе с начала правления императора; и его не видели во дворце. Однако меня уверили, что он недалеко – возможно, обеспокоен вашими намерениями.

– Любопытно, кто же при дворе вашего короля способен знать о таком?

Брис замялся.

– Это Бугг, адъюнкт.

– Канцлер?

– Если вам он известен в такой ипостаси, то да, канцлер.

Во все время разговора адъюнкт оставалась на помосте, но теперь спустилась на четыре ступеньки, подошла ближе и устремила бесцветные глаза на Бриса.

– Бугг. Один из моих Высших магов считает его… как он выразился? Да. «Восхитительным». Но ведь Быстрый Бен сам необычен и склонен к странным, часто сардоничеким оценкам. Этот ваш канцлер – седа? Так у вас называются Высшие маги?

– Да, адъюнкт, так лучше всего рассматривать его.

Она какое-то время раздумывала и затем сказала:

– Хотя я вполне уверена в способности моих магов справиться с большинством опасностей… угроза со стороны Старшего бога, видимо, превосходит их возможности. А что насчет вашего седы?

– Бугга? Нет, не думаю, что его особенно пугает Странник. Увы, он намерен удалиться на сегодня, если вы будете проводить Прочтение. Как я уже сказал, моя задача – передать предупреждение и искреннее беспокойство короля Тегола о вашей безопасности.

Видимо, ее расстроили эти слова: она повернулась и медленно двинулась к прямоугольному столу, где снова обернулась.

– Благодарю вас, Брис Беддикт, – произнесла она с подчеркнутой официальностью. – К сожалению, я и так слишком долго откладывала это Прочтение. Нам необходимы указания, и настоятельно.

Брис склонил голову. Что затеяли эти малазанцы? Этот вопрос частенько возникал при дворе, да и по всему городу.

– Я понимаю, адъюнкт. Мы можем еще чем-то помочь?

Она нахмурилась.

– Даже не знаю, раз уж ваш седа отказывается присутствовать, даже в качестве наблюдателя.

– Полагаю, он не хочет, чтобы его присутствие оказало ненужное влияние на ворожбу.

Адъюнкт открыла рот, чтобы сказать что-то, но снова закрыла. И, кажется, ее глаза чуть расширились, прежде чем она отвернулась.

– Тогда о какой еще помощи может идти речь?

– Я готов предложить свои услуги в качестве Королевского меча.

Она взглянула с удивлением.

– А Странник не воспрепятствует вам, сэр?

Брис пожал плечами.

– По крайней мере, я в состоянии говорить с ним, обладая некоторым знанием – в отношении его истории среди моего народа и прочего.

– И вы пойдете на риск ради нас?

Брис помялся: ложь всегда была ему ненавистна.

– Никакого риска нет, адъюнкт, – выдавил он.

И прочел в ее глазах свое сокрушительное поражение.

– Учтивость и приличия требуют, чтобы я отказалась от вашего щедрого предложения. Однако, – добавила она, – скажу по-простому, что ваше присутствие будет весьма желательно.

Брис снова поклонился.

– Если вам нужно доложить королю, – сказала адъюнкт, – время еще есть – не много, но, думаю, достаточно для краткого отчета.

– Это не обязательно, – ответил Брис.

– Тогда, прошу вас, налейте себе вина.

Он поморщился.

– Благодарю, но вина я не пью, адъюнкт.

– Тогда вот кувшин эля – под столиком. Фаларский, как я понимаю – мне говорили, очень приличный.

Брис улыбнулся и увидел, как она вздрогнула – женщины часто так реагировали на его улыбку.

– Да, с удовольствием попробую, благодарю вас.

– Чего я терпеть не могу, так это самого твоего присутствия.

Сидящий напротив поднял глаза.

– Взаимно.

Таверна была полна явно высокосортной публики, кичащейся привилегиями. Груды монет, запылившиеся бутылки и сверкающие стеклянные кубки, ослепительно шикарные одеяния – по большей части вариации Королевского Одеяла, хотя, как правило, включающие узкую повязку, закрывающую бедра и пах. Некоторые щедро надушенные молодые люди были облачены в шерстяные штаны с одной штаниной по колено.

В клетке неподалеку от стола, за которым сидели два малазанца, две птицы обменивались гортанными замечаниями – совершенно невыразительным тоном. Короткоклювые, желтоперые, с серыми головками, они были размером со скворца.

– Может, и так, – сказал первый малазанец, отхлебнув крепкого вина, – но все равно вещи разные.

– Это ты так считаешь.

– Так и есть, идиот лопоухий. Во-первых, ты был мертв. У тебя под задницей рванула проклятая «ругань». От одежды, в которой ты сидишь сейчас, остались только клочки. Обрывки. Горстка пепла. Знать не хочу, как хороши швеи у Худа – и сколько их сейчас у него, – никто не смог бы сшить все обратно – и, разумеется, не видно никаких стежков, кроме тех, что были изначально. Твоя одежда невредима. И ты сам.

– Что ты хочешь сказать, Быстрый? Что я восстановился в клетке Худа? Я даже выручил Ганоэса Парана и какое-то время ехал с тригалльцами. Мертвый может вытворять разные… штуки.

– Вообще-то это зависит от силы воли…

– Мостожоги взошли, – сказал Вал. – Это все Скрип – я ни при чем.

– Так ты – их посланник?

– Возможно. Не то чтобы мне кто-то приказывал…

– Скворец?

Вал неловко двинулся на стуле, отвел взгляд и пожал плечами.

– Смешно.

– Что?

Сапер кивнул в сторону птиц в клетке.

– Это ведь джараки? Типа скворцы?

Быстрый Бен опустил голову и постучал костяшками пальцев по лбу.

– Или это какой-то гейс? Заклинание ускользания? Или обычная, так знакомая упертая тупость?

– Ну, давай, – хмыкнул Вал, потянувшись за элем, – поговори сам с собой.

– Ты избегаешь определенных тем, Вал. Есть секреты, которые ты не хочешь выдавать, и от этого я нервничаю. И не только я…

– Скрип всегда нервничает из-за меня. И ты всегда. Полагаю, во всем виноваты моя потрясающая внешность и обаяние.

– Перестань, – неторопливо произнес Быстрый Бен. – Я говорю об адъюнкт.

– А она-то почему нервничает? – спросил Вал. – Снова-здорово! Эту женщину невозможно понять – ты и сам всегда так говоришь, Быстрый. – Он подался вперед, прищурившись. – Есть новости? О том, куда мы идем? Что, во имя Худа, мы будем делать дальше?

Маг молчал.

Вал выпростал руку из-под накидки, почесал за ухом и, довольный, откинулся на спинку стула.

Через мгновение у их стола остановились двое. Подняв взгляд, Вал застыл с виноватым видом.

– Высший маг, сапер, – объявила Лостара Йил. – Адъюнкт требует вашего немедленного присутствия. Будьте любезны следовать за нами.

– И я? – взвизгнул Вал.

– Ваше имя первое в списке, – сказала Фарадан Сорт с жесткой улыбкой.

– Ну вот и получи, – прошипел Быстрый Бен.

Когда четыре иноземца ушли, одна из птиц в клетке сказала:

– Я чую смерть.

– А вот и нет, – каркнула другая.

– Я чую смерть, – упорствовала первая.

– Нет. Ты чуешь мертвеца.

Через мгновение первая подняла крыло и спрятала под него голову, потом снова выглянула.

– Извини.

Через плетеные ивовые прутья стенки загона капитан Добряк и виканский пастуший пес Кривой, оскалившись, глядели друг на друга.

– Слушай меня, песик, – говорил Добряк. – Я хочу, чтобы ты нашел Синн и Свища. Начнешь шалить, попытаешься вцепиться мне в горло – и я тебя проткну. Насквозь, от пасти до задницы. Отпилю голову и утоплю ее в реке. Отрублю лапы и продам уродливым ведьмам. Сниму с тебя шкуру и нарежу на гульфики для раскаявшихся сексуальных маньяков, ставших священниками и прячущих кое-что под койками. И все это я проделаю, пока ты будешь еще жив. Понятно?

Губы на покрытой шрамами, изуродованной морде оттянулись еще дальше, открывая кроваво-красные раны от осколков клыков. В дырках пузырилась алая пена. Над разбитой пастью горели глаза Кривого – словно два тоннеля в мозг повелителя демонов, полные яростно закрученного безумия. На заднице пса безостановочно вертелся обрубок хвоста, словно зверя одолевали очень приятные мысли.

Добряк стоял, держа в руке плетеный поводок с петлей на конце.

– Эту штуку я надену тебе на голову, пес. Начнешь сопротивляться – и я подвешу тебя повыше и буду со смехом наблюдать, как ты дергаешься. Да я изобрету сотню новых способов убийства и все испробую на тебе. – Капитан помахал кожаной петлей.

Спутанный клубок веточек, волос и комков грязи, лежавший сбоку от загона – и рычавший сам по себе, – вдруг рванулся вперед короткими прыжками и затем взвился в воздух; остренькие зубки нацелились на горло капитана.

Тот взмахнул левым кулаком, перехватив собачонку в полете. Приглушенный хруст, маленькие челюсти схватили пустоту, и хэнская собачка по прозвищу Таракан, резко изменив курс, приземлилась, подпрыгнула несколько раз рядом с Кривым и улеглась, тяжко дыша и высунув розовый язык.

За время этой сцены Добряк и пастуший пес не сводили друг с друга глаз.

– Да провались поводок, – сказал через мгновение капитан. – Плевать на Синн и Свища. Поступим проще. Я достану меч и порублю тебя на куски, пес.

– Не надо! – раздался голос у него за спиной.

Обернувшись, Добряк увидел Свища, а за ним и Синн. Они стояли, переступив порог стойла и глядя с невинным видом.

– Очень кстати, – сказал капитан. – Адъюнкт требует вас обоих.

– Прочтение? – спросил Свищ. – Нет, мы не можем.

– Но пойдете.

– Мы думали спрятаться в старом доме Азатов, – сказал Свищ, – но не получится…

– Почему? – спросил Добряк.

Свищ покачал головой.

– Мы не хотим уходить. Это было бы… нехорошо.

Капитан поднял поводок с петлей.

– Или по-хорошему, или по-плохому, щенки.

– Синн вас поджарит!

Капитан фыркнул.

– Она? Скорее сама сейчас обмочится, судя по ее роже. Ну что, сами пойдете или по-моему? Догадываетесь, как мне больше нравится?

– Азаты… – начал Свищ.

– Не моя забота, – отрезал Добряк. – Хотите поныть, приберегите для адъюнкт.

Они вышли наружу.

– Вас ведь все ненавидят, – сказал Свищ.

– И правильно, – ответил Добряк.

Она встала со стула, поморщившись от боли в пояснице, и поковыляла к двери. Знакомых у нее было мало: только маленькая повитуха, попадавшаяся на каждом шагу в облаке паров д’баянга, от которых слезились глаза, и живущая дальше по улочке старушка, которая почти каждый день пекла для нее что-нибудь. Время позднее, и стук в дверь был неожиданностью.

Сэрен Педак, бывший аквитор, открыла дверь.

– О, – сказала она, – здравствуйте.

Старик поклонился.

– Госпожа, как ваше здоровье?

– Ну, строительные работы мне больше не нужны, сэр…

– Аквитор…

– Я больше не…

– Ваша должность все еще в королевском штате, – перебил он, – и вы по-прежнему получаете жалованье.

– Я дважды пыталась отказаться от того и от другого. – Она замолчала и наклонила голову. – Простите, но откуда вам это известно?

– Мои извинения, аквитор. Меня зовут Бугг, и среди прочего я ныне исполняю обязанности королевского канцлера. Ваши прошения были зарегистрированы и подшиты к делу, а впоследствии отвергнуты мною. – Он поднял ладонь. – Не переживайте, вас не погонят из дома продолжать работу. Вы, по сути, в отставке и будете получать пожизненную пенсию, аквитор. В любом случае, – добавил он, – я пришел не по этому вопросу.

– Да? Тогда, сэр, чего вы желаете?

– Позволите войти?

Она отступила в сторону, пропуская его, заперла дверь и провела гостя в просто обставленную гостиную.

– Прошу, присаживайтесь, канцлер. Я раньше вас не видела, поэтому не смогла связать с добрым господином, который помог передвинуть несколько камней. – Она помолчала. – Если верны слухи, вы когда-то были слугой короля, это так?

– Верно, был. – Бугг дождался, пока она усядется на стул, и сел на второй. – Аквитор, вы на шестом месяце?

Она вспыхнула.

– Да. А это вы в каком деле вычитали?

– Простите меня, – ответил он. – Я сегодня необычайно неуклюж. Ну то есть в вашем присутствии.

– Прошли те времена, когда я пугала кого-нибудь, канцлер.

– Ну что ж, возможно… дело не совсем в вас, аквитор.

– Меня должно успокоить, что вы забираете назад комплимент?

– А теперь вы со мной играете.

– Да. Канцлер, прошу вас, о чем идет речь?

– Думаю, будет лучше, если вы будете думать обо мне в другой ипостаси, аквитор. Вместо «канцлер» могу ли я предложить «седа»?

Сэрен широко раскрыла глаза.

– Ага. Хорошо. Похоже, у Тегола Беддикта действительно был удивительный слуга.

– Я пришел, – сказал Бугг, скользнув взглядом по ее раздувшемуся животу, – предложить своего рода… защиту.

Она почувствовала внутри тень страха.

– Мне? Моему ребенку? Защиту от чего?

Бугг подался вперед, сцепив пальцы.

– Сэрен Педак, отец вашего ребенка – Трулл Сэнгар. Тисте эдур, брат императора Рулада. Но не только.

– Да, – сказала она, – он был моим любимым.

Бугг отвел взгляд и кивнул.

– Существует подобие плиток – оно состоит из Домов, это структура, представляющая различные силы вселенной. И называется она Колода Драконов. В рамках Колоды Домом Тени – в настоящий момент – правят не тисте эдур, создавшие это царство, а новые сущности. В Доме есть Король, пока нет Королевы, а под Королем Высокого Дома Тени есть разнообразные… прислужники. Ими то и дело становятся смертные.

Сэрен слушала, а во рту у нее пересохло. Она смотрела, как переплетаются пальцы Бугга и как он отводит взгляд.

– Смертные, – повторила она.

– Да, аквитор.

– Трулл Сэнгар.

– Рыцарь Тени.

– Похоже, жестоко позаброшенный.

– Не по своей воле и не случайно, аквитор. Эти Дома вовлечены в войну, и война разрастается.

– Трулл ведь не выбирал такого звания?

– Нет. Выбор в таких вещах не имеет значения. Пожалуй, даже сами Господин и Госпожа Дома на деле не столь всемогущи, как считается. То же самое, конечно, можно сказать о богах и богинях. Контроль – иллюзия, обманка, которая льстит надменному бахвальству.

– Трулл мертв, – сказала Сэрен.

– Однако Рыцарь Тени жив, – ответил Бугг.

Ужас нарастал внутри Сэрен, ледяной прилив заполнял ее, топил мысли одну за другой; холодный страх охватил ее.

– Наше дитя, – прошептала она.

Взгляд Бугга стал жестким.

– Странник виноват в смерти Трулла Сэнгара. Аквитор, сегодня ночью Колода Драконов пробудится в этом городе. И это пробуждение – прямой вызов Страннику, вызов на битву. Готов ли он? Хватит ли у него сил на ответный удар? Зальет ли эту ночь кровь смертных? Не могу сказать. Одно я хочу предотвратить, Сэрен Педак: чтобы Странник ударил по врагам через ребенка, которого вы носите.

– Этого недостаточно, – прошептала она.

Бугг задрал брови.

– Аквитор?

– Я говорю, что этого недостаточно! Кто этот король Высокого дома Тени? Как он смеет заявлять права на моего ребенка! Призовите его, седа! Сюда! Немедленно!

– Призвать? Аквитор, даже если бы я мог, это… прошу, вы должны понять. Призвать бога – даже всего лишь частью его духа – значит полыхнуть сигнальными огнями, такими, что увидит не только Странник, но и остальные силы. А сегодня ночью, аквитор, мы никак не должны привлекать к себе внимание.

– Нет, это вы должны понять, седа. Если Странник захочет навредить моему ребенку… может, вы и седа, но ведь Странник – бог. Который уже убил моего любимого – Рыцаря Тени. Вас будет недостаточно. Мой ребенок должен стать новым Рыцарем Тени? Тогда Высокий Король Тени должен прийти сюда – сегодня; пусть защитит своего Рыцаря!

– Аквитор…

– Призовите его!

– Сэрен… Меня хватит. Против Странника. Против любого проклятого идиота, который рискнет подобраться к вам, меня хватит.

– Это бессмыслица.

– Тем не менее.

Она смотрела на него, не в силах скрыть неверие и ужас.

– Аквитор, в городе есть и другие силы. Древние, мягкие, но все же могущественные. Станет ли вам спокойнее, если я призову их от вашего имени? От имени вашего еще не рожденного сына?

Сын. Значит, красноглазая повитуха была права.

– Они послушают вас?

– Уверен.

Через мгновение она кивнула.

– Хорошо. Однако, седа, после сегодняшней ночи… я хочу говорить с этим Королем Тени.

Он поежился.

– Боюсь, такая встреча вам не понравится, аквитор.

– Это я сама решу.

Бугг вздохнул.

– Да будет так, аквитор.

– Когда вы позовете друзей, седа?

– Уже.

Лостара Йил говорила, что их будет одиннадцать, не считая самого Скрипача. Безумие. Одиннадцать участников прочтения. Флакон искоса взглянул на Скрипача, пока они шагали по улице за двумя женщинами. Вид у того был нездоровый: мешки под глазами, рот перекошен в гримасе. Темные корни волос на голове и бороды превращали седые концы в какую-то ауру, в намек на хаос.

Геслер и Ураган тяжело ступали следом. Слишком напуганные, чтобы привычно спорить друг с другом. Они чем-то напоминали супружескую пару. Возможно, чуяли надвигающуюся беду; Флакон был уверен, что эти двое морпехов отличаются от других не только золотистой кожей. Ясно, что какая бы судьба ни распоряжалась, она наугад отбирала некоторых из толпы. У Геслера и Урагана на двоих вряд ли можно было наскрести один целый мозг.

Флакон попытался представить, кто еще будет присутствовать. Разумеется, адъюнкт и Лостара Йил, сам Скрипач, еще Геслер и Ураган. Возможно, Кенеб – он ведь был в прошлый раз? И не вспомнить уже – та ночь теперь была как в тумане. Быстрый Бен? Вероятно. Блистиг? Что ж, кислый жалкий ублюдок может подсобить. Или все испортить. Синн? Упасите боги…

– Это ошибка, – пробормотал Скрипач. – Флакон, что ты ощущаешь? Скажи правду.

– Хочешь правду? В самом деле?

– Флакон!

– Ладно, я слишком напуган, чтобы туда идти, – это старый город, сержант. Тут есть… кто-то. Кто спал до сих пор. То есть все время, пока мы тут.

– А теперь они просыпаются.

– Точно. И держат нос по ветру. Это прочтение, сержант, такая же дурная идея, как ругаться именем Опоннов, сидя на коленях Худа.

– Думаешь, я не знаю?

– А можешь все отменить, сержант? Просто сказать, что ничего не выйдет, все заперто или вроде того?

– Вряд ли. Просто не поможет.

– И, значит, никак не остановить.

– Нет.

– Сержант…

– Что?

– Мы раскроемся, ужасно раскроемся. Как будто подставляем глотки кому-то – похоже, не дающему пощады. И как же нам защищаться?

Скрипач бросил на него взгляд и двинулся ближе. Впереди уже виден штаб; время на исходе.

– Я ничего не могу поделать, Флакон. Разве что голову потерять, а если повезет, и кого-то из этих гадов с собой захватить.

– Сядешь на «ругань», да?

Скрипач поправил кожаную сумку на плече, для Флакона такого подтверждения было достаточно.

– Сержант, когда войдем, позволь мне последний раз попробовать ее отговорить.

– Будем надеяться, она хотя бы число не изменит.

– Ты о чем?

– Одиннадцать – плохо, двенадцать – хуже. Но тринадцать – катастрофа. Тринадцать – плохое число для прочтения. Не надо тринадцать, только не это…

– Лостара сказала – одиннадцать, сержант. Одиннадцать.

– Ладно, – сказал Скрипач и вздохнул.

Когда в дверь снова постучали, Бугг поднял руку.

– Позвольте мне, аквитор.

Дождавшись ответного кивка, он поднялся и пошел встречать новых гостей.

Сэрен Педак услышала голоса и, подняв глаза, увидела, как седа входит с двумя замызганными фигурами: мужчиной и женщиной, одетыми в лохмотья. Они остановились, перешагнув порог, и на Сэрен Педак понеслось облако вони от грязи, пота и алкоголя. Ее чуть не стошнило, когда ее обдала терпкая смесь ароматов. Мужчина улыбнулся, обнажив зеленоватые зубы под массивным носом с красными прожилками.

– Приветствую, Махиби! Есть чего выпить? Да ладно, – и он торжественно взмахнул глиняной фляжкой в грязной руке. – Милка-кружка, надыбай нам бокалы, ага?

Бугг поморщился.

– Аквитор, это Урсто Хубатт и Пиносель.

– Мне не нужен бокал, – сказала Сэрен Педак женщине, которая рылась в буфете.

– Как желаете, – откликнулась Пиносель. – Только все веселье поломаете. Как обычно. Пузатые женщины всегда веселье ломают – вечно носятся, как божий дар. Чопорная корова…

– Я не хочу терпеть этот бред. Бугг, уберите их отсюда. Сейчас же.

Урсто подошел к Пиносель и постукал ее по уху.

– Веди себя прилично! – Потом снова улыбнулся Сэрен Педак. – Ревнует, понимаете? Мы пробовали, пробовали. Но она сама – как морщинистый мешок, да и я не лучше. Вялый, как сосок, и никакая страсть не помогает. Только и теку тонкой струйкой. – Он подмигнул. – Конечно, кабы вы вместо нее…

Пиносель фыркнула.

– От такого приглашения у любой женщины случится выкидыш. Хоть у беременной, хоть нет!

Сэрен поглядела на Бугга.

– Вы это не всерьез.

– Аквитор, эти двое – остатки древнего пантеона богов, которым поклонялись первые жители поселений, погребенных в многочисленных слоях под Летерасом. По сути, Урсто и Пиносель – первые, Господин и Госпожа вина и пива. Они появились в результате возникновения сельского хозяйства. Пиво явилось раньше хлеба, как первый продукт из окультуренных растений. Чище воды и очень питательное. Первое вино делалось из дикого винограда. Эти два существа – стихийные силы в истории человечества. Другие занимались разведением животных, первыми орудиями из камня, кости и рога, созданием музыки, танца и сказаний. Рисунков – на каменных стенах и на шкурах. Все это решающие моменты истории.

– И тогда, – спросила Сэрен Педак, – что же с ними случилось?

– Вдумчивое и уважительное использование их аспектов сменилось распущенностью и беззаботностью. Пропало уважение к их дарам, аквитор. И чем постыднее использовались их дары, тем больше осквернялись дарители.

Урсто рыгнул.

– Да мы не против, – сказал он. – Куда хуже, коли нас поставят вне закона, мы ж тогда станем злом, а мы не хотим быть злом, правда, овсяночка?

– Нас все время преследуют, – прорычала Пиносель. – Ну чего, наполним бокалы. Старший?

– Половинку, пожалуйста, – сказал Бугг.

– Простите, – сказала Сэрен Педак. – Седа, вы только что описали этих пьянчуг как самых первых богов. Но Пиносель назвала вас «Старший».

Урсто загоготал.

– «Седа»? Овсянинка, слыхала? Седа! – Он шагнул ближе к Сэрен Педак. – О круглая благословенная Махиби, мы, может, и старые – я и Пиносель – по сравнению с такими, как вы. Но рядом вот с ним – мы просто дети! Старший, да, Старший – как в «Старший бог»!

– Пора праздновать! – возликовала Пиносель.

Скрипач остановился у порога. И уставился на летерийского воина, стоящего у громадного стола.

– Адъюнкт, а его тоже приглашали?

– Прошу прощения, сержант?

Он показал.

– Королевский меч, адъюнкт. Он был в вашем списке?

– Нет. Тем не менее он останется.

Скрипач хмуро посмотрел на Флакона, но промолчал.

Флакон оглядел присутствующих и пересчитал.

– Кого не хватает? – спросил он.

– Банашара, – ответила Лостара Йил.

– Он скоро будет, – сказала адъюнкт.

– Тринадцать, – пробормотал Скрипач. – Нижние боги. Тринадцать.

Банашар остановился в переулке и поднял глаза к небу. Слабые отблески света из разных зданий и от уличных фонарей не могли затмить сияния звезд. Как же он хотел убраться из этого города. Найти вершину горы в сельской местности, где можно лежать на траве с восковой табличкой в руках. Луна, только показавшись, уже внушала беспокойство. А от этой новой россыпи звезд становилось совсем не по себе: полосы, похожие на бледно-зеленые лезвия мечей, поднимались с юга, пронзая старые привычные созвездия Пояса Ричера. Трудно сказать точно, но, похоже, эти мечи становятся больше. И ближе.

Их тринадцать – по крайней мере, столько он мог разглядеть. Возможно, есть и еще, только слишком бледные, чтобы преодолеть сияние города. Банашар подозревал, что точное их число важно. Существенно.

Вот в Малазе, полагал Банашар, небесные мечи даже не видны. По крайней мере, пока.

Небесные мечи, вы ищете земное горло?

Он бросил взгляд на Странника. Если кто и может ответить на этот вопрос, это он. Самопровозглашенный Господин плиток. Бог неудачи, игрок в судьбы. Жалкое создание. Но, вне всяких сомнений, могущественное.

– Что-то не так? – спросил Банашар, разглядев мертвенно-бледное, покрытое потом лицо Странника.

Единственный глаз уставился на него, а потом скользнул в сторону.

– Твои союзники меня не заботят, – сказал Странник. – Но пришел еще один и теперь поджидает нас.

– Кто?

Странник поморщился.

– Меняем план. Ты ступай первым. Я подожду полного пробуждения Колоды.

– Мы договорились, что ты просто остановишь все до начала. И все.

– Я не могу. Не сейчас.

– Ты уверял, что сегодня ночью не будет насилия.

– И это правда, – ответил бог.

– А теперь кто-то встал у тебя на пути. Странник, тебя переиграли.

Одинокий глаз полыхнул гневным огнем.

– Это ненадолго.

– Я не хочу, чтобы пролилась невинная кровь – кровь моих товарищей. Забери своего врага, если хочешь, но никого больше, понял меня?

Странник оскалился.

– Тогда убери их с моего пути.

Через мгновение Банашар пошел дальше, направляясь ко входу в здание. Шагов через десять он снова остановился, сделал несколько глотков вина и продолжил движение.

Но в этом же и сложность с «мостожогами», так ведь?

Никто не может их убрать с чьего бы то ни было пути.

* * *

Стоя неподвижно в тени переулка – после того, как бывший жрец вошел внутрь, – ждал Странник.

Тринадцатый игрок в ночной игре.

Знай он это – сумей пронзить взглядом туман, сгустившийся в ужасной палате, и пересчитать присутствующих, – повернулся бы, забыв обо всех своих планах. Нет, он сбежал бы в горы.

Вместо этого бог ждал, лелея в своем сердце убийство.

А городские песочные часы и полоски фитилей – бесчувственные и безразличные ко всему, кроме неизбежного течения времени – приближали бой колоколов.

Который объявит о наступлении полуночи.

Глава вторая

• Не приходи сюда старый друг
• Принося дурную погоду
• Я был где бежала прежде река
• И больше не бежит
• Помнишь пролет моста?
• Остались лишь серые камни
• Рассыпанные по песку
• И не перебраться
• Ты можешь пойти вдоль потока
• Степенно стекающего к морю
• И найдешь то место
• Куда уходит умирать погода
• Если снова увижу тебя
• Пойму что настало твое воскресение
• В слезах омывающих мои ноги
• В темнеющем небе
• Ты идешь как человек с выжженными глазами
• Ощупывая воздух руками
• Я повел бы тебя но река
• Не будет ждать
• Понесет меня в глубокое море
• Под улетающими белыми птицами
• Не приходи сюда старый друг
• Принося дурную погоду

«Мост солнца»Рыбак кель Тат

Он стоял среди гниющих остатков корабельного леса, высокий, но сгорбившийся; если бы не изношенная одежда и развевающиеся на ветру волосы, его можно было бы принять за статую из белого мрамора, выброшенную из города мекросов и волшебным образом приземлившуюся на ноги посреди выцветшего лёсса. За все время, что Удинаас смотрел на него, он ни разу не шевельнулся.

Зашуршал гравий: кто-то еще шел со стороны деревни, и через мгновение рядом очутился Онрак Т’эмлава. Воин некоторое время молчал – спокойно, солидно.

В этом мире, давно понял Удинаас, не стоит спешить; впрочем, он сам в жизни никогда не был сорвиголовой. Долгое время после появления здесь, в Убежище, ему казалось, будто он таскает за собой цепи или бредет по шею в воде. Медленное течение времени в этом месте гасило беспокойное чванство и принуждало к смирению; а Удинаас прекрасно знал, что смирение всегда является непрошеным, выбивая двери и дробя стены. Оно объявляет о себе кулаком по голове, коленом в пах. Не буквально, разумеется, но итог тот же самый. Стоишь на коленях, ловишь ртом воздух, слабый, как сопливое дитя. А весь мир нависает над идиотом, грозя пальцем.

И это все неспроста. Вот если бы я был богом всех богов, только этому я и учил бы – столько, сколько потребуется.

Хотя тогда я бы стал жутко занятым ублюдком – и это справедливо.

Солнце над головой уже не грело, предвещая приход зимы. Поплечницы говорили, что в ближайшие месяцы ляжет глубокий снег. Высохшие листья в бурой траве на вершине холма дрожали и трепетали, словно в испуганном ожидании. Удинаас никогда не любил холод: даже в едва прохладном воздухе его руки немели.

– Чего он хочет? – спросил Онрак.

Удинаас пожал плечами.

– Мы должны прогнать его?

– Нет, Онрак, не думаю, что это необходимо. Сейчас, пожалуй, в нем не осталось боевого духа.

– Об этом ты знаешь больше меня, Удинаас. Но все же разве он не убил ребенка? Не пытался убить Трулла Сэнгара?

– Он скрестил оружие с Труллом? – спросил Удинаас. – А то сам я помню смутно. Был очень занят: меня душил дух. Что ж, мой друг, я понимаю, как тебе хотелось бы увидеть его в последний раз. А про Кубышку… не думаю, что все так просто, как казалось. Девочка была уже мертва, давно мертва, когда Азаты посеяли ее. Силкас Руин всего лишь расколол скорлупу, так что Дом смог пустить корни. В нужном месте и в нужное время, чтобы владение выжило.

Имасс смотрел внимательно; мягкие карие глаза прятались в печальных морщинах – свидетельствах того, как близко к сердцу он принимает многое. Дикий воин, бывший просто обтянутым кожей скелетом, стал ранимым, как ребенок. Пожалуй, это верно для всех имассов.

– Так ты все знал, Удинаас? Про то, какая судьба ждет Ку-бышку?

– Знал? Нет. Только подозревал.

Онрак зарычал.

– Твои подозрения редко бывают ошибочными. Тогда ладно. Поговори с ним.

Удинаас ухмыльнулся.

– Ты и сам редко ошибаешься, Онрак. Подождешь здесь?

– Хорошо.

Онрак согласился охотно, ведь хоть он и был уверен, что Силкас Руин не замышляет насилия, ничего точно в отношении Белого Ворона сказать было нельзя. И если Удинааса прирежет один из поющих мечей, его смерть, по крайней мере, не останется незамеченной, а в отличие от его сына, Руда Элаля, Онрак не так глуп, чтобы подставляться, ища отмщения.

Подходя ближе к альбиносу тисте анди, Удинаас все отчетливей понимал, что Силкас Руин пережил нелегкие времена после того, как внезапно покинул это владение. Большая часть доспехов была потеряна, оставив руки обнаженными. Пятна спекшейся крови покрывали плетеный кожаный воротник обожженной поддевки. Сам он был покрыт новыми, еле зажившими ранами, порезами, и пятна синяков прятались под кожей, как грязная вода подо льдом.

И только глаза остались жесткими, непреклонными, они горели кроваво-красным огнем в глубоких глазницах.

– Тоскуешь по старому кургану Азатов? – спросил Удинаас, остановившись шагах в десяти от сурового воина.

Силкас Руин вздохнул.

– Удинаас. Я уж забыл про твой яркий дар управляться со словами.

– Не припомню, чтобы хоть кто-то называл это даром, – ответил Удинаас, решив не замечать сарказма, как будто пребывание в этом месте лишило его природной остроты ума. – Проклятием – да, называли постоянно. Даже удивительно, что я еще дышу.

– Да, – согласился тисте анди, – удивительно.

– Чего ты хочешь, Силкас Руин?

– Мы долго шли вместе, Удинаас.

– По кругу, да. И что с того?

Тисте анди взглянул в сторону.

– Я… ошибался. Из-за всего, что видел. Мне не хватило изощренности. Я считал, что остальные миры не отличаются от Летера… пока не появился этот мир.

– Летерийская версия изощренности уж точно полна безудержной любви к себе. К самому большому куску дерьма во всей куче. Как принято говорить.

Руин поморщился.

– Дерьма, раздавленного теперь каблуком.

Удинаас пожал плечами.

– Все там будем, рано или поздно.

– Да.

Повисло молчание; Руин по-прежнему отводил взгляд. Удинаас прекрасно понимал его; понимал и то, что не стоит показывать хоть какую-то радость при виде унижения Белого Ворона.

– Она станет королевой, – отрезал Силкас Руин.

– Кто?

Воин заморгал, словно удивившись вопросу, и теперь снова смотрел нечеловеческими глазами на Удинааса.

– Твой сын в большой опасности.

– Прямо сейчас?

– Я думал, что, придя сюда, поговорю с ним. Предложу хоть какой-то совет, поделюсь мудростью, какой обладаю. – Он указал на место, где стоял. – Хотя бы это я мог предложить.

– И что сдерживает тебя?

Руин снова поморщился.

– Для крови элейнтов, Удинаас, любое подобие сообщества – проклятие. Подобие любого союза. Если у летери и есть предки по духу, то это элейнты.

– Да, понятно. Именно поэтому Быстрый Бен сумел победить Сукул Анхаду, Шелтату Лор и Менандор.

Силкас Руин кивнул.

– Каждая хотела предать остальных. Этот порок заложен в крови. И порок обычно смертельный. – Он помолчал и продолжил: – Так же вышло со мной и моим братом Аномандром. Когда кровь драконов обуяла нас, мы разошлись в разные стороны. Андарист встал между нами, двумя руками пытался помирить, но наше новообретенное высокомерие оказалось сильнее. Мы больше не были братьями. Стоит ли удивляться, что мы…

– Силкас Руин, – прервал Удинаас, – почему мой сын в опасности?

Глаза воина сверкнули.

– Мой урок смирения чуть не убил меня. Но я выжил. Когда настанет время для Руда Элаля, ему может не так повезти.

– У тебя были дети, Силкас? Думаю, нет. Давать советы ребенку – как швырять песок в обсидиановую стену. Ничего не прилипает. Грубая правда в том, что каждый получает собственные уроки – и от них не скрыться. Не убежать. Невозможно наградить ребенка своими шрамами; они появляются, словно паутина, которая обволакивает, душит, и ребенок будет бороться и сражаться, пока не избавится от нее. Как ни благородны намерения, единственные шрамы, которые будут полезны, – это те, что он заработает сам.

– Тогда могу я попросить тебя, его отца, об одолжении?

– Ты серьезно?

– Серьезно, Удинаас.

Фир Сэнгар пытался ударить этого тисте анди ножом в спину, стать слабой тенью Скабандари Кровавого глаза. Фир был очень непростым, однако Удинаас, при всех пережитых насмешках и издевках, при горьких воспоминаниях о временах рабства, не испытывал к нему ненависти. Благородством можно восхищаться даже издали. И Удинаас видел горе Трулла Сэнгара.

– Так о чем ты хочешь попросить?

– Отдай его мне.

– Что?

Тисте анди поднял ладонь.

– Не отвечай сразу. Я объясню, зачем это нужно. Расскажу, что грядет, Удинаас, и верю, что ты поймешь.

Удинаас почувствовал, что дрожит. И, слушая Силкаса Руина, ощущал, как твердая земля уходит из-под ног.

Вялость, размеренность этого мира оказалась иллюзией, удобной выдумкой.

А правда в том, что все скачет галопом, сотни тысяч булыжников несутся лавиной. Очень просто, правда ужасна.

Онрак наблюдал за двумя собеседниками. Разговор затянулся куда дольше, чем ожидал имасс, и его беспокойство росло. Ничего хорошего не выйдет, он был уверен. Услышав за спиной кашляющий рык, он обернулся и увидел, как в сотне шагов от него два эмлавы пересекают тропу. Массивные клыкастые головы повернулись к нему; звери смотрели настороженно, словно прося разрешения, – но по неуверенной поступи и поджатым обрубкам хвостов было ясно, что они отправляются на охоту. Виноватое выражение казалось таким же инстинктивным, как и агрессия в широко распахнутых глазах. Они уходят, может, на день, а может, на несколько недель. Идут убивать – близится зима.

Онрак снова обратил внимание на Удинааса и Силкаса Руина и увидел, что они уже идут к нему, бок о бок; имасс ясно видел, что Удинаас упал духом, что он просто в отчаянии.

Нет, ничего хорошего не выйдет.

Он услышал за спиной шуршание: эмлавы достигли места, где могут скрыться с глаз Онрака; звери стремились избежать его возможного внимания. Но он и не собирался запрещать им что-то. И никогда не запрещал. Тупые звери не могли этого понять.

Захватчики вливались в это владение темным приливом, как авангард легионов хаоса. Изменение окрашивало мир в кровавые тона. А ведь все имассы желали только мира, подтвержденного простыми ритуалами жизни, безопасного и стабильного, полностью предсказуемого. Пламя и дым очагов, ароматы жареного мяса, корнеплодов, топленого костного мозга. Гнусавые голоса женщин, поющих, занимаясь простыми повседневными делами. Стоны и вдохи тех, кто занимается любовью, песни детей. Кто-то трудится над остриями из рога, кости или кремня. Кто-то стоит на коленях у ручья и обрабатывает шкуру полированным ножом или скребком, а неподалеку – небольшая яма в песке, где зарыты другие шкуры. Если кому-то пора помочиться, он присаживается над ямой и посылает струю вниз. Так обрабатываются шкуры.

Старейшины сидели на валунах и наблюдали, как в поселении все занимаются своими делами, и грезили о тайных местах и путях, открывающихся под гул голосов и бой барабанов, о кружащихся сценах на освещенном факелами камне в бурлящей ночи, когда духи расцветают всеми цветами радуги, когда орнаменты поднимаются на поверхность и медленно плывут в дымном воздухе.

Охота и празднества, собирательство и промыслы. Дни и ночи, рождение и смерть, смех и горе, сказания, повторяемые вновь и вновь; разум раскрывается, словно дар каждому в родне, каждому теплому знакомому лицу.

И только это, понимал Онрак, имеет значение. Любое потакание духам нужно для того, чтобы сохранить прекрасный мир, преемственность поколений. Духи предков стоят часовыми на страже жизни. Пряжа воспоминаний соединяла все воедино – очень крепко, когда воспоминания общие.

В поселении за спиной Онрака его возлюбленная подруга, Килава, отдыхает на груде мягких шкур; лишь несколько дней осталось до рождения второго ребенка. Поплечницы приносили ей деревянные чаши, полные жирных, вкусных личинок, еще дымящихся от раскаленных камней очага. И рожки с медом и пряным чаем из ягод и коры. Ее подкармливали постоянно и будут кормить до начала родов – ей понадобятся сила и выносливость.

Онрак вспомнил вечер, когда они с Килавой пришли в дом Сэрен Педак в том странном, разрушенном городе Летерасе. Когда Онрак узнал о смерти Трулла Сэнгара, это был один из самых тяжелых моментов в его жизни. Но предстать перед вдовой друга оказалось еще ужаснее. Глядя на нее, он ощущал, как внутри все пустеет; и он безутешно плакал, а потом – через какое-то время – поражался стойкости Сэрен, ее неестественному спокойствию, и говорил себе, что она, должно быть, переживала собственное горе в дни и ночи сразу после смерти ее любимого. Она смотрела на плачущего Онрака с печалью, но без слез. Она готовила чай со всей тщательностью, пока Онрак прятался в объятиях Килавы.

Только позже он ругал несправедливость, отвратительную бессмысленность смерти друга. А в ту ночь, пытаясь говорить с ней о Трулле – о том, что они вместе пережили с самого зарождения хрупкой симпатии, когда Онрак решил освободить воина от Острижения, – он снова и снова вспоминал яростные битвы, дерзкие противостояния, проявления умопомрачительного мужества, каждый раз все могло кончиться значительной смертью, геройским самопожертвованием. А Трулл Сэнгар пережил все, заслужил славу среди боли и потерь.

Окажись Онрак там, на залитой кровью песчаной арене, он прикрыл бы спину Трулла. У убийцы не было бы никакой возможности совершить грубое предательство. И Трулл Сэнгар жил бы, видел бы, как зреет его дитя в животе Сэрен Педак, с благоговением восхищался бы светом сосредоточенности на лице аквитора. Разумеется, мужчине не дано познать это чувство завершенности, ведь женщина становится кладезем преемственности, иконой надежды и оптимизма для грядущего мира.

Ах, если бы Трулл мог видеть все это – он заслужил это больше кого бы то ни было, после всех битв, ран, испытаний и бесконечного одиночества, которого Онраку не постичь, – после стольких предательств Трулл остался несломленным и отдавал себя без остатка. Нет, это совершенно несправедливо.

Сэрен Педак была добра и обходительна. Она позволила Килаве провести ритуал на безопасные роды. Однако она четко дала понять, что больше ей ничего не нужно, что это путешествие только для нее и сил ей хватит.

Да, женщины порой пугают. Своей силой, своей волей к жизни.

Как ни стремился Онрак быть сейчас рядом с Килавой, чтобы баловать ее подарками и вкусностями, любую такую попытку поплечницы встречали насмешками, а сама Килава – предупредительным рычанием. Он привык держать дистанцию, поскольку роды были уже близко.

Так или иначе он проникся симпатией к Удинаасу. К человеку, гораздо более расположенному к резким комментариям, чем Трулл, склонному к иронии и сарказму – этим оружием он владел лучше всего. Онраку по душе пришлось его сухое остроумие; более того, этот человек демонстрировал неожиданные достоинства в новой для себя роли отца – их Онрак подмечал и решил поступать так же, когда придет его время.

Этой возможности он был лишен в прошлый раз, и его первого сына, Улшуна Прала, воспитывали другие: приемные дяди, братья, тетки. Даже Килавы, как правило, не было рядом. В итоге, хоть в жилах Улшуна и текла их кровь, сам он больше принадлежал всему племени, чем своим родителям. В этом, подумал Онрак, был лишь оттенок печали; только малую долю сожаления можно найти в воспоминаниях о вечном существовании Ритуала.

Слишком многое изменилось. Мир словно проносится, мимолетный и неуловимый; дни и ночи ускользали из рук. Снова и снова его лишало сил ощущение потери, оглушала боль при мысли о каждом упущенном моменте, оставленном позади. Он старался оставаться внимательным; а нахлынувшие чувства позволяли восхититься каждым благословенным моментом, ощутить его вкус и затопляли Онрака, и он тонул в ослепляющих, оглушающих волнах.

Слишком много чувств, и плач остался единственным ответом в его смертной жизни – в радости и печали, в полученных дарах и перенесенных потерях. Может, он разучился реагировать по-другому. Другие реакции ушли первыми – когда время стало бессмысленным, жестоким, как проклятие, – и остались только слезы.

Удинаас и Силкас Руин подошли ближе.

И Онраку снова захотелось плакать.

Д’рхасиланское побережье казалось покусанным и сгнившим; мутные илистые валы накатывались на известковые отложения и песчаные отмели, заросшие мангровыми деревьями. Шапки пены цвета бледной плоти вздымались и опускались с каждой волной; в подзорную трубу Кованый щит Танакалиан мог разглядеть груды мертвой рыбы на песке и гравии – там копошились чайки и кто-то еще: длинные, низкие – видимо, рептилии, которые то и дело проползали, вспугивая чаек, с криком отлетающих прочь.

Хорошо, что Танакалиан не стоит на том берегу – совсем не похожем на берег, к которому он привык за свою жизнь: вода там глубокая, чистая и смертельно холодная; любой залив и бухта укутаны мраком темных утесов и густых лесов из сосен и пихт. Танакалиан и представить не мог, что существуют такие побережья. Грязные, зловонные, как свинячья лужа. К северо-востоку, у подножия гряды молодых гор, уходящих к югу, похоже, громадная река выливалась в эту широкую бухту, нанося ил. Постоянный приток пресной воды, густой и молочно-белой, отравил почти всю бухту, насколько мог понять Танакалиан. Это было неправильно. Он словно смотрел на место ужасного преступления, громадной несправедливости, распространяющейся, как зараза.

– Какие будут приказания, сэр?

Кованый щит опустил подзорную трубу и хмуро оглядел берег, заслоняющий вид на север.

– Двигайте к устью реки, капитан. Я полагаю, что выводной канал проложен на той стороне, с восточного берега: скалы там отвесные.

– Даже отсюда, сэр, – сказал капитан, – явно видны чуть прикрытые отмели с этой стороны. – Он помедлил. – А гораздо больше меня тревожат те, что не видны, Кованый щит. И даже если дождаться прилива, вряд ли станет легче.

– А нельзя пройти морем дальше и подобраться ближе к восточному побережью?

– Против течения реки? Можно, хотя, сталкиваясь с приливным течением, река становится непредсказуемой. Кованый щит, а эта делегация, которую мы ищем, – полагаю, они не мореходы?

Танакалиан улыбнулся.

– Ряд практически непроходимых гор отделяет королевство от берега, и даже со стороны суши полоску земли у самых гор занимают племена скотоводов – у них с королевством Болкандо мир. Словом, отвечая на ваш вопрос, нет – болкандцы не мореходы.

– И тогда это устье реки…

– Да, капитан. С милостивого разрешения Д’рхасилани делегация болкандцев может встать лагерем на восточном берегу реки.

– Угроза вторжения может превратить исконных врагов в ближайших союзников, – заметил капитан.

– Похоже на то, – согласился Танакалиан. – Странно то, что эти союзы сохраняются даже теперь, когда нет угрозы со стороны Летерийской империи. Видимо, стали очевидны некоторые плюсы мирной жизни.

– Выгода, вы хотите сказать.

– Взаимная выгода, капитан.

– Мне пора заняться судном, сэр, если мы будем искать место для высадки.

Кованый щит кивнул и, проводив взглядом капитана, снова поднял подзорную трубу, опершись для устойчивости о правую носовую фигуру. Море было достаточно спокойным в этом безымянном заливе, однако вот-вот Престол войны двинется вперед; и надо бы пока подробнее изучить отвесные утесы восточного побережья.

Смертный меч Кругава оставалась в каюте. Дестриант Ран’Турвиан, после возвращения от адъюнкт погрузившийся в долгую уединенную медитацию, тоже не появлялся на палубе. Присутствие любого из них добавило бы формальности, которая все больше раздражала Танакалиана. Он понимал необходимость соблюдения правил; груз традиций придает смысл тому, что они делают – и тому, кто они есть, – но он ведь провел какое-то время на флагманском корабле адъюнкт, в окружении малазанцев. Они запросто делили все тяготы службы – сначала Кованый щит поражался, пока не понял, как ценно такое поведение. Охотникам за костями и в голову не пришло бы нарушать дисциплину, когда близится битва. Но сила, действительно сплачивающая их, зиждилась на том товариществе, которое они проявляли в бесконечно долгие периоды безделья, на которое обречена любая армия. И Танакалиан научился радоваться их наглому разгильдяйству, открытой непочтительности и странной склонности наслаждаться абсурдом.

Наверное, он и сам поддался их дурному влиянию: Ран’Турвиан порой неодобрительно хмурился на попытки Танакалиана отпустить ироничный комментарий. Вообще у Дестрианта не было недостатка в претензиях по отношению к новому Кованому щиту Ордена. Слишком молодой, печально неопытный и ужасно склонный к скороспелым суждениям – а это просто неприемлемо для того, кто носит титул Кованого щита.

«У вас чересчур активный ум, сэр, – сказал как-то Дестриант. – Не дело Кованого щита выносить суждения. Не вам решать, кто достоин ваших объятий. Нет, сэр, однако вы не скрываете своих предпочтений. Вот так-то».

Великодушно с его стороны, если хорошенько подумать.

Пока корабль, скрипя, снижал скорость, Танакалиан изучал непривлекательный берег, изрезанные горы – многие пики были окутаны дымом и зловонными газами. Было бы некстати налететь на этот ужасный берег, а учитывая речные течения, вероятность этого весьма велика. Кованый щит снова вынес неприятное суждение, но в данном случае даже Дестриант не стал бы возражать.

Усмехнувшись, Танакалиан снова опустил подзорную трубу и убрал ее в кожаный футляр, прикрепленный под левой рукой. Спустившись с бака, он направился под палубу. Понадобится помощь Ран’Турвиана и его колдовство, чтобы безопасно войти в устье реки; это, рассудил Танакалиан, достаточный повод прервать медитацию Дестрианта, которая длилась уже несколько дней. Хотя Ран’Турвиан высоко ценит свое право на уединение и неприкосновенную изоляцию, но от определенных обязанностей не может уклониться даже Дестриант Ордена. Да и старику на пользу свежий воздух.

Флагманский корабль был один в заливе. Остальные двадцать четыре Престола войны оставались в открытом море; они вполне могли справиться с любой погодой, что предложит южный океан, – кроме, разумеется, тайфуна, но их сезон, по словам местных лоцманов, прошел.

После того как «Пенный волк» был возвращен адъюнкт, флагманом Ордена стал «Листраль». Старейший корабль флота – почти четыре десятилетия минуло с его закладки, – «Листраль» был последним из первой линии тримаранов и сохранил старинные особенности стиля и украшений. Они придавали кораблю устрашающий вид: каждая деталь из железного дерева напоминала голову рычащего волка, а средний корпус по форме был похож на прыгающего волка; он погружался в воду на три четверти, так что пена волн стекала из раскрытой клыкастой пасти зверя.

Танакалиан любил этот корабль, любил и ряды старинных кают, выходящих к среднему корпусу, вдоль коридора первого уровня под палубой. «Листраль» мог брать лишь вдвое меньше пассажиров, чем Престолы войны второго и третьего выпуска. При этом каюты были довольно просторные, почти шикарные.

Дестрианту были отведены две последние каюты в этом, правом корпусе. В переборке между ними проделали узкую низкую дверь. Маленький закуток служил частной резиденцией Ран’Турвиана, а передняя каюта была освящена как храм Волков. Как и ожидал Танакалиан, Дестриант стоял на коленях, склонив голову, перед двухголовым алтарем. Но что-то было не так: в каюте пахло горелой плотью и жженым волосом; а Ран’Турвиан, спиной к Танакалиану, не пошевелился, когда Кованый щит пролез из коридора в каюту.

– Дестриант?

– Ближе не подходите… – каркнул Ран’Турвиан незнакомым голосом, и Танакалиан услышал, как хрипло, с присвистом, дышит старик. – Времени мало, Кованый щит. Я… полагал… что никто меня не побеспокоит, сколько бы я ни отсутствовал. – Резкий, горький смех. – Я забыл о вашей опрометчивости, сэр.

Танакалиан шагнул вперед.

– Что случилось, сэр?

– Не подходите, умоляю! – ахнул Дестриант. – Вы должны передать мои слова Смертному мечу.

Вокруг фигуры на полированном деревянном полу что-то блестело, словно Дестриант протекал со всех сторон – только мочой не пахло, а жидкость, на вид густая, как кровь, казалась почти золотой в бледном свете лампы. Танакалиана охватил настоящий страх, и слова Дестрианта с трудом пробивались через глухой стук его собственного сердца.

– Дестриант…

– Я путешествовал далеко, – сказал Ран’Турвиан. – Сомнения… растущее беспокойство. Слушайте! Она вовсе не такая. Будет… предательство. Расскажите Кругаве! Клятва… мы совершили ошибку!

Лужа растекалась, густая, словно мед, а фигура Дестрианта в мантии уменьшалась, съеживалась.

Он умирает. Во имя Волков, он умирает.

– Дестриант, – сказал Танакалиан, превозмогая страх и сглотнув при виде того, чему стал свидетелем. – Вы примете мои объятия?

В ответ раздался смех – похожий на бульканье грязи.

– Нет. Не принимаю.

Кованый щит пораженно отшатнулся.

– Вы… вы… не подходите. И никогда не подходили – еще одна ошибка Кругавы в… суждениях. Вы подвели меня, подведете и ее. Волки покинут нас. Клятва предает их, разве не понимаете? Я видел нашу смерть – одна перед вами, другие грядут. Ваша, Танакалиан. Смертного меча тоже, и всех братьев и сестер, всех Серых шлемов. – Дестриант кашлянул, и что-то брызнуло, залив алтарь жидкостью и комками слизи, сползшими в складки каменной шкуры на шеях Волков.

Фигура на полу сникла, сложилась в середине под неестественным углом. Лоб Ран’Турвиана ткнулся в пол со звуком разбиваемого куриного яйца, и лицо старика тоже смялось.

Танакалиан, не в силах отвести взгляд, смотрел, как потоки жидкости льются из разбитой головы Дестрианта.

Человек просто… растаял. Было видно, как серая мякоть вскипает и льются потоки жира.

Танакалиану хотелось заорать, поддавшись ужасу, но им овладел другой, более глубокий страх. Он не захотел принять мое объятие. Я подвел его, сказал он. Я подведу их всех, сказал он.

Предательство?

Нет, поверить не могу.

Я не предам.

Хотя Ран’Турвиан был мертв, Танакалиан все равно начал спорить с ним.

– Это ваш провал, Дестриант, ваш, а не мой. Вы путешествовали далеко, да? Полагаю… недостаточно далеко. – Он помолчал, стараясь унять дрожь. – Дестриант. Сэр. Мне приятно, что вы отвергли мое объятие. Ведь теперь я вижу, что вы не заслужили его.

Нет, он не просто Кованый щит, такой, как все, что были прежде, все, кто жил и умирал под тяжестью этого титула. Он не согласен пассивно принимать. Он готов принять смертельную боль, да, но не от всех без разбора.

Я ведь тоже простой смертный. И по своей сути способен оценить свои суждения. Понять, что ценно. А что нет.

И я не обязан быть таким же, как другие Кованые щиты. Мир изменился – и мы должны измениться вместе с ним. Должны соответствовать ему. Он вперил взгляд в кучку грязи – все, что осталось от Дестрианта Ран’Турвиана.

Будет шок. Лица, искаженные отвращением и страхом. Орден охватит беспорядок; и именно Смертному мечу и Кованому щиту придется непросто, пока среди братьев и сестер не отыщется новый Дестриант.

А пока, однако, главная забота Танакалиана – как без колдовской защиты пройти канал. По его суждению – пусть и не слишком в этот момент надежному, – это сейчас главное.

Смертный меч подождет.

В любом случае что он может ей сказать?

«Вы обняли нашего брата, Кованый щит?»

«Разумеется, Смертный меч. Его боль – со мной, как и его спасение».

Разум формирует привычки, а привычки формируют тело. Наездник ходит на кривых ногах, мореход широко расставляет ступни даже на твердой земле. Женщины, любящие теребить пряди волос, со временем привыкают сидеть, склонив голову набок. Некоторые люди во время беспокойства скрипят зубами – и за годы челюстные мышцы ослабевают, а коренные зубы стачиваются до корней.

Йедан Дерриг, Дозорный, вглядывался в край воды. Ночное небо, такое знакомое любому, кто привык бодрствовать в этот отрезок времени перед рассветом, вдруг предстало странным, лишенным ясной предсказуемости; челюсть Йедана ходила в непрерывном ритме.

Отражения бледно-зеленых комет плясали на спокойной поверхности залива, как отблески светящихся духов, обычно собирающихся в кильватере кораблей. В небе появились чужаки. Ночь за ночью они приближались, словно по какому-то зову. Появилась мутная луна – хоть какое-то облегчение, но Йедану по-прежнему не нравился странный прилив: все, что было определенным, стало неясным. Было от чего прийти в волнение.

Страдания придут на этот берег, и они не обойдут шайхов. Об этом знали и он, и Сумрак; и он видел растущий страх в слезящихся глазах ведьм и колдунов – видимо, они тоже ощущали приближение чего-то огромного и ужасного. Увы, общий страх не принес стремления к сотрудничеству: политическая борьба осталась и даже усилилась.

Дурачье.

Йедан Дерриг был немногословен. В голове у него хранилась сотня тысяч слов, которые можно составлять в практически бесконечное множество сочетаний, но он вовсе не стремился их произносить. Не видел смысла; и, по его опыту, понимание уменьшалось по мере того как росла сложность – и Йедан полагал, что дело не в недостатке навыков общения, а в усилиях и способностях. Люди живут в болоте чувств, налипающих комьями грязи на каждую мысль, замедляющих ее и лишающих формы. Внутренняя дисциплина, необходимая, чтобы противостоять таким неуклюжим тенденциям, обычно слишком жестока, утомительна и просто тяжела. Отсюда и нежелание прилагать необходимые усилия. А второе, еще более жестокое суждение связано с тем, что в мире куда больше тупых, чем умных. И трудность во врожденном таланте тупых прятать свою тупость. Правда редко проявляется честным недоумением и наивно вскинутыми бровями. Наоборот, она вспыхивает подозрительностью, намеком на недоверие или извращенным молчанием, за которым как будто скрывается напряженная работа мысли, а на деле нет ничего.

У Йедана Деррига не было времени на эти игры. Идиотов он чуял с пятидесяти шагов. Он наблюдал их увертки, выслушивал их бахвальство и только недоумевал: неужели нельзя сообразить, что лучше использовать усилия, потраченные на маскировку собственной тупости, чтобы пользоваться теми мозгами, что достались. Если, конечно, подобное вообще возможно.

Слишком многое в обществе направлено на то, чтобы беречь и даже пестовать мириады дураков, в частности, потому, что дураки составляют большинство. И вдобавок существует множество разнообразных капканов, ловушек и засад, которые должны изолировать и уничтожить умных. Никаким, пусть и самым блестящим аргументом нельзя отразить нож, направленный в живот. Или топор палача. А рев жаждущей крови толпы всегда громче одинокого голоса разума.

А настоящую опасность, понимал Йедан Дерриг, представляет тайный обманщик – тот, кто изображает дурачка, а на деле обладает своеобразным умом, нацеленным на немедленное удовлетворение собственных амбиций; и он блестяще использует и глупых, и умных. Именно такие жаждут власти и, как правило, добиваются ее. Ни один гений по своей воле не захочет заполучить настоящую власть, прекрасно зная о ее смертельных приманках. А дурак не удержится во власти надолго, если только он – не подставная фигура; и тогда его власть – только иллюзия.

Собери кучку таких тайных обманщиков – среднего ума, хитроумной злобы и небывалой алчности – и серьезные неприятности обеспечены. Отдельный пример – шабаш ведьм и колдунов, которые до последнего времени управляли шайхами – насколько можно управлять рассыпанным, разобщенным и подавленным народом.

Двигая челюстями, Йедан Дерриг присел на корточки. Рябь слабых волн, огибая мыски его сапог, булькала в следах, оставшихся в мягком песке. Руки Йедана дрожали, мышцы ныли от усталости. Соленый бриз с моря не мог изгнать из его ноздрей вонь.

За спиной, среди грязных хижин на уступе, раздались голоса. Кто-то шел к берегу неровным шагом, спотыкаясь и пошатываясь.

Йедан Дерриг опустил в воду ладони; холодная вода обтекала их, и все, что было ясным, замутилось темными тучами. Он наблюдал, как ласковые волны уносят муть, и мысленно возносил молитву.

Она остановилась у него за спиной.

– Во имя Пустого трона, Йедан, что ты наделал?

– А что… – сказал он в ответ на ужасное неверие сестры. – Я убил их всех, кроме двух, моя королева.

Она, обойдя его, прошлепала по воде и остановилась лицом к нему; положила ладонь ему на лоб и нажала, чтобы видеть его лицо, чтобы взглянуть прямо в глаза.

– Но… зачем? Ты думал, что я не смогу с ними справиться? Что мы не сможем?

Он пожал плечами.

– Они хотели короля. Чтобы он управлял тобой, а они управляли им.

– И поэтому ты убил их? Йедан, большой дом превратился в бойню! И ты действительно считаешь, что сможешь отмыть руки от того, что натворил? Ты только что убил двадцать восемь человек. Шайхов. Это мой народ! Старики и старухи! Ты вырезал их!

Он нахмурился.

– Моя королева, я Дозорный.

Она смотрела прямо на него, и он ясно видел выражение ее лица. Она считает брата сумасшедшим. Она отшатнулась в ужасе.

– Когда вернутся Пулли и Сквиш, – сказал Йедан, – я убью и их.

– Не убьешь.

Он видел, что разумного разговора с сестрой не получится; не получится сейчас, когда все громче звучат в деревне крики ужаса и горя.

– Моя королева…

– Йедан, – выдохнула она. – Ты не понимаешь, что сотворил со мной? Не понимаешь, какую рану нанес, сделав такое во имя меня… – Она не могла закончить, и Йедан увидел слезы в ее глазах. Но тут же ее взгляд посуровел, и жестким голосом она продолжила: – Теперь у тебя два пути, Йедан Дерриг. Остаться – и тебя предадут морю. Или принять изгнание.

– Я Дозорный…

– Значит, мы будем слепы перед лицом ночи.

– Это недопустимо, – ответил он.

– Дурак, ты не оставил мне выбора!

Он медленно выпрямился.

– Тогда я выберу море…

Она отвернулась и взглянула на темные воды. Плечи задрожали, когда она опустила голову.

– Нет, – сказала она хрипло. – Уходи, Йедан. Ступай на север, в старые земли эдур. Больше не будет смертей во имя меня – ни одной. Пусть сколько угодно заслуженной. Ты мой брат. Ступай.

Она не была тайной обманщицей, Йедан это понимал. Не была она и глупой. При непрерывном противодействии шабаша она обладала гораздо меньшей властью, чем предполагал ее титул. И, будучи умной, Йан Товис, вероятно, была согласна на эти ограничения. Будь ведьмы и колдуны мудрее и трезвее в оценке своих стремлений к власти, все можно было бы оставить как есть. Но их не интересовало равновесие. Они хотели вернуть то, что потеряли. И не проявляли необходимого в данной ситуации ума.

И он убрал их; и теперь власть его сестры стала абсолютной. И понятно, почему она так взбешена. Со временем, убеждал он себя, она поймет, что ей необходимо. А именно – его, Дозорного, возвращение, чтобы он уравновешивал ее безграничную власть.

Ему придется проявить терпение.

– Сделаю, как ты велишь, – сказал он.

Она не желала оборачиваться, и Йедан Дерриг коротко кивнул и отправился на север по береговой линии. Своего коня и еще одну вьючную лошадь он оставил привязанными в двухстах шагах, над линией прилива. В конце концов, один из признаков ума – точное предвидение последствий. Нахлынувшие эмоции могут затопить человека, как быстрый прилив; и он не желал усугублять страдания Йан.

Скоро поднимется солнце, хотя из-за дождя его огненный глаз долго не будет виден, и это хорошо. Пусть слезы туч смоют всю кровь, А вскоре отсутствие двух десятков наглых зарождающихся тиранов свежим, бодрящим ветром овеет шайхов.

В ночном небе – чужаки, и если шайхи надеются выжить в том, что грядет, любую возможность предательства нужно ликвидировать. Окончательно.

В конце концов, это его долг. Возможно, сестра забыла о древней клятве Дозорного. Но он не забыл. И сделал то, что было необходимо.

Никакой радости он не испытал. Удовлетворение было, да, как у любого мудрого человека, который избавился от стаи близоруких акул, очистил воды. Но радости не было.

Он шел вдоль берега; по правую руку земля светлела.

А море слева оставалось темным.

Порой эта грань становится слишком тонкой.

Переступая с ноги на ногу, Пулли смотрела в глубь ямы. На дне копошилась сотня змей – поначалу вялых, но по мере того как день теплел, они начали ворочаться, как черви в открытой ране. Пулли дернула себя за нос, который зачесался, как только она снова принялась жевать губы; нос продолжал чесаться. И она опять задвигала челюстями, грызя жалкие лоскуты, прикрывавшие то, что осталось от зубов.

Старость – не радость. Сначала провисает кожа. Потом начинает болеть повсюду – и даже в местах, которые вообще болеть не могут. Боли, судороги и спазмы, а кожа продолжает обвисать, морщины углубляются, растут складки – и красота уходит. Пропадают крепкие задорные ягодицы, невинные, широко расставленные сисечки. Личико, неподвластное непогоде, сладкие, мягкие, пухленькие губки. Уходит все. Остается только разум, который все еще мнит себя юным, а будущее – прекрасным, но он заперт в мешке дряблого мяса и хрупких костей. Так нечестно.

Она снова потянула себя за нос, стараясь вернуть это чувство. И вот еще что: растут не те части тела. Уши и нос, бородавки и родинки, лезут повсюду волосы. Тело забывает о собственных правилах, плоть дряхлеет, и что бы ни представлял себе яркий разум, все изменения будут только к худшему.

Пулли расставила ноги, и струйка мочи потекла на каменистую землю. Даже простейшие вещи становятся непредсказуемыми. Да, старение – это несчастье.

Голова Сквиш вынырнула из клубка змей, сверкая глазами.

– Ага, – сказала Пулли. – Я еще тута.

– Сколько?

– День и ночь, и уже утро. Ну, получила, чего хотела? У меня все болит.

– Вспомнила и то, чего не хотела. – Сквиш начала выбираться из кучи змей, которые не протестовали и даже словно не замечали ее; они были заняты спариванием в каком-то нескончаемом безумстве.

– Хоть полезное чего-то?

– Может.

Сквиш протянула руку, и Пулли, кряхтя, помогла подруге выбраться из ямы.

– Фу, ну ты воняешь, женщина. Змеиная моча и вся в белом, и в ушах наверняка яйца.

– Холодный дух для путешествий, Пулли. И больше не сунусь, так что если воняю, так это не хуже всего. Бр-р, мне надо окунуться в море.

Они направились в деревню, до которой было полдня пути.

– И далече путешествовала, Сквиш, а?

– Плохо дело, плохо, Пулли. На востоке холодная кровь, что солнцем не согреешь. Я видала, как катятся черные тучи, видала железный дождь и пораненную землю. Видала, как звезды ушли – и только зеленое свечение, тоже холодное, холодное, как восточная кровь. Все замерзло, кроме одной ветви, поняла? Одной ветви.

– Значит, правильно кумекаем, и вдругорядь, как Сумрак рявкнет шайхам убираться с берега, ты можешь выступить и заткнуть ее. А потом проголосуем и прогоним ее. И ее, и Дозорного.

Сквиш кивнула, безуспешно пытаясь вычистить комки змеиной спермы из волос.

– Вот за что боролись, Пулли. У шайхов завсегда были ясные глаза. Чуди скоко хошь и думай, что мир не ответит. Еще как ответит. Да так, что берег треснет. А тогда мы все потонем. Я видела пыль, Пулли, это не была тучная земля. Кости и кожа, грезы и соринки – так-то, ха! Нас так уделали, сестра, что только и остается загоготать и сигануть в море.

– Да я-то согласна, – проворчала Пулли. – У меня везде болит, я сама вся – сплошная боль.

Две ведьмы шайхов – скоро они узнают, что их осталось в живых только две, – шли в деревню.

Возьми сверкающий, пылающий луч солнца, придай ему форму, собственную жизнь, и после остывания может получиться некто вроде Руда Элаля; моргая невинными глазами, он даже не представляет, что все, чего он коснется, может полыхнуть уничтожающим огнем – стоит только захотеть. И чтобы воспитывать его, проводить во взрослую жизнь, остается одно: делай что хочешь, только не разгневай его.

И порой, как понял Удинаас, потенциал – это то, чего лучше избегать, ведь потенциал, который он ощущал в своем сыне, не внушал оптимизма.

Несомненно, каждый отец ощущает момент ослепительной, обжигающей правды: сын неизбежно превзойдет его, будь то в физической силе или в чем-то не столь явно жестоком. А может, и не каждый, а все дело в особой ситуации. Ведь не у всех отцов сын способен обращаться в дракона. И не у всех сынов в глазах сияет золотой рассвет.

Под мягкой невинностью Руда Элаля таилась чудовищная натура; от этого никуда не деться, это у него в крови. Об этом говорил Силкас Руин, говорил со знанием дела и с печальной болью на лице. О зреющем урожае элейнтов, о грядущей жестокости, желающей явить себя – и рассматривающей этот мир (да и все миры) как плодородную почву; и в раздутом мешке силы зреет желание удовлетворения.

И мало кто из носителей порченой крови может преодолеть эту врожденную манию величия. «Ах, Удинаас, – говорил Силкас Руин. – Разве что мой брат, Аномандр. Оссерк? Может, да, а может, нет. Был еще один заклинатель костей… и один яггут-одиночник. И еще горстка – тех, у кого крови элейнтов было не так много – и оттого, Удинаас, я лелею надежду в отношении Руда Элаля. Он из третьего поколения – разве не пошел он против воли матери?»

Ну говорили, что пошел.

Удинаас потер лицо и снова посмотрел на обрамленную моржовыми клыками хижину; не лучше ли пойти туда, прекратив все эти разговоры. Ведь Силкас Руин не назвал себя, перечисляя тех, кто справился с кровью драконов в себе. Толика честности от Белого Ворона, проблеск из раны смирения. Только это и удерживало Удинааса.

Сидящий рядом с ним в дыму от очага Онрак длинно вздохнул; воздух засвистел в ноздрях: сломай нос несколько раз, и каждый выдох превратится в корявую музыку. Так, по крайней мере, случилось у этого воина.

– Думаю, он его заберет.

Удинаас кивнул, не решаясь говорить.

– Я… смущен, мой друг. Тем, что ты согласился на эту… встречу. Что извинился и не протестовал против приглашения тисте анди. Удинаас, эта хижина, возможно, полна лжи. Что помешает Белому Ворону предложить твоему сыну сладкий глоток ужасной силы?

В голосе Онрака звучало искреннее беспокойство, и ответить тупым молчанием было невозможно. Удинаас снова потер щеку; непонятно, что потеряло чувствительность – лицо или ладони. И почему ответ кажется таким важным?

– Я ходил по владению Старвальд Демелейна, Онрак. Среди костей бесчисленных драконов. А у врат трупы навалены кучей, как высохшие мухи на подоконнике.

– Если в самом деле стремление к саморазрушению в природе элейнтов, – рискнул Онрак, – не лучше было бы оградить Руда от этого порока?

– Сомневаюсь, что это удастся, – ответил Удинаас. – Разве можно отринуть природу, Онрак? Каждый год лососи возвращаются из моря и, умирая, стремятся вверх по течению к месту, где родились. Древние тенаги уходят из стада, чтобы умереть среди костей сородичей. Бхедерины каждое лето мигрируют на равнины, а зимой возвращаются в леса.

– Все это простые существа…

– И в деревне хиротов были рабы – бывшие солдаты, они сохли от тоски, зная, что никогда не увидят места былых сражений – места первой пролитой крови. Они рвались туда, мечтали пройтись по земле смерти, постоять у курганов, где покоятся кости павших друзей, товарищей. Повспоминать и всплакнуть. – Удинаас покачал головой. – Не так уж мы отличаемся от зверей, с которыми живем в одном мире, Онрак. Единственное, что отличает нас, – это талант отрицать правду, и уж в этом мы ужас как хороши. Лосось не сомневается в том, что делает. Тенаги и бхедерины не задумываются, что движет ими.

– Так ты предоставишь сына его судьбе?

Удинаас оскалился.

– Не мне делать этот выбор.

– А кому? Силкасу Руину?

– Онрак, хоть и кажется, что здесь мы защищены, но это иллюзия. Убежище отрицает столько правды, что дух захватывает. Улшун Прал, ты, твои сородичи – вы все желали такой жизни, такого мира. И Азаты у ворот – это добавляет вам уверенности. Это место, пусть и замечательное, остается тюрьмой. – Удинаас фыркнул. – И что? Мне сковать его? А я смогу? А я осмелюсь? Ты забыл: ведь я был рабом.

– Друг мой, – возразил Онрак. – Я свободен путешествовать в другие владения. Я из плоти. Я целый. Разве не так?

– Если это место будет уничтожено, ты снова станешь т’лан имассом. Так ведь это называется? Это бессмертие костей и высохшей плоти? Здешнее племя обратится в прах.

Глаза Онрака наполнились ужасом.

– Откуда ты знаешь?

– Не думаю, что Силкас Руин лжет. Спроси у Килавы – у нее появляется странный взгляд, особенно когда приходит Улшун Прал или когда она сидит с тобой у огня. Она знает. И не может защитить этот мир. Даже Азаты не смогут противостоять тому, что грядет.

– Значит, это мы обречены.

Нет. Это Руд Элаль. Это мой сын.

– А значит, – сказал Онрак после долгого молчания, – ты отправишь сына прочь, чтобы он выжил.

Нет, друг. Я отправлю его прочь… чтобы спасти всех вас. Но этого сказать он не мог, не мог открыть правду. Он уже достаточно знал Онрака; знал и Улшуна Прала, и других здесь. И они не примут возможную жертву – не захотят, чтоб Руд Элаль рисковал жизнью ради них. Нет, они скорее согласятся на собственное уничтожение, не раздумывая. Да, Удинаас знал этих имассов. Такими их делала не гордость, а сострадание. Трагическое сострадание, когда жертвуют собой и видят в самопожертвовании единственную возможность; то есть выбора вовсе нет: они принимают этот путь без колебаний.

И лучше оставить страх, надежду и все прочее внутри себя. Что можно предложить Онраку в данный момент? Он не знал.

После долгого молчания имасс заговорил:

– Ну что ж, ладно. Я понимаю, и я согласен. Незачем ему умирать с нами. И незачем ему видеть то, что случится. Ты разделишь с ним горе, если такое вообще возможно. Но, Удинаас, ты не должен делить с нами нашу судьбу. Ты тоже должен уйти из этого владения.

– Нет, друг. На это я не пойду.

– Ты все еще нужен сыну.

Руд любит всех вас, Онрак. Так же, как, похоже, любит меня. И все же я останусь, чтобы он помнил, за что должен бороться.

– Я не могу последовать туда, куда отправятся он и Силкас Руин, – сказал Удинаас. Потом крякнул и сумел криво улыбнуться Онраку. – И потом, здесь и только здесь, в твоей компании – изо всех имассов – я почти доволен. И по своей воле от этого не откажусь.

Как много правды можно скрыть в маленькой лжи. И хотя целью был обман, чувства были искренними.

Куда проще, сказал себе Удинаас, мыслить как тенаг или бхедерин. Честно от поверхности до сердцевины, просто и чисто. Да, так было бы гораздо проще.

Руд Элаль вышел из хижины, через мгновение показался и Силкас Руин.

По лицу сына Удинаас прочитал, что любое формальное прощание выйдет слишком тяжелым. Лучше не нагнетать. Он поднялся, встал и Онрак.

Остальные стояли неподалеку и смотрели, инстинктивно ощущая, что происходит нечто серьезное и зловещее. Уважение и вежливость не позволяли подойти ближе.

– Давай… по-простому, – сказал Удинаас чуть слышно.

Онрак кивнул.

– Я постараюсь, друг.

Он не лицемер, нет. Значит, не так он похож на человека, как кажется. Да и все они.

– Ты слишком даешь волю чувствам, – сказал Удинаас, стараясь говорить как можно мягче, чтобы его слова не прозвучали укором.

Но Онрак вытер щеки и молча кивнул.

Не выходит по-простому.

– Пойдем со мной, друг. Даже Руд не сможет устоять перед твоими дарами.

И они вместе подошли к Руду Элалю.

Силкас Руин отошел в сторону ждать нового подопечного и наблюдал за эмоциональным прощанием налитыми кровью глазами.

Смертный меч Кругава напоминала Танакалиану его детство. Она словно вышла из тех легенд, что он слушал, накрывшись кожей и мехами, из захватывающих дух историй о великих героях, чистых сердцем, отважных и стойких, знающих – кто заслужил удара их славного меча, а кто только заблуждался, сомневаясь в преданности других… до того момента в драматической кульминации истории, когда всплывает правда о предательстве и прочем и приходит справедливое возмездие. Дедушка Танакалиана прекрасно знал, когда нужно говорить страшным голосом, когда замолчать, нагнетая напряжение, а когда трагически шептать. И все – для удовольствия детишек, широко раскрывших глаза в ночи.

Волосы Кругавы были стального цвета. Глаза сияли, как чистое зимнее небо, а лицо словно было высечено в скалах Измора. Ее физическая сила была под стать ее силе воли, и, похоже, никто в мире смертных не мог ее превзойти. Поговаривали, что хоть и шел ей уже пятый десяток, никто из братьев и сестер Ордена не обращался лучше ее с оружием: от скорняцкого ножа до тяжелой секиры.

Когда Дестриант Ран’Турвиан пришел к ней поговорить о вещих снах и ярких видениях, это было словно сухая растопка в печи – для неизбывной целеустремленности и, как выяснилось, ее веры в собственное героическое будущее.

Убеждения детства редко выживают, столкнувшись с жуткими подробностями взрослой жизни, и хотя Танакалиан полагал себя еще молодым и ждал прихода мудрости, он уже повидал достаточно, чтобы постичь ужас, таящийся под блестящей поверхностью самопровозглашенной героини, известной всем как Смертный меч Серых шлемов Измора. Вообще Танакалиан подозревал, что ни один герой, независимо от времени и обстоятельств, не похож на героев из легенд, слышанных многие годы назад. А может, он все лучше понимал, что у очень многих так называемых доблестей, к которым положено стремиться, есть темная сторона. Чистота помыслов означает и злобную непримиримость. Непоколебимое мужество не считается ни с какими жертвами, даже если десять тысяч воинов отправляются на погибель. Попранная честь может дойти до настоящего безумия в поисках сатисфакции. Благородная клятва заливает кровью королевство, стирает империю в прах. Нет, настоящая природа героизма грязна, запутанна и многогранна, и грани ее порой уродливы и почти все ужасны.

Значит, Дестриант на пороге смерти сделал мрачное открытие. Серые шлемы – жертвы предательства. Или вот-вот станут ими. И слова предупреждения должны пробудить у Смертного меча обжигающий огонь ярости и негодования. И Ран’Турвиан ждал, что Кованый щит помчится в каюту Кругавы, чтобы доставить страшное послание, чтобы увидеть, как разгорается огонь в ее ярких голубых глазах.

Братья и сестры! Обнажите мечи! Да окрасятся потоки алым в ответ на нашу запятнанную честь! В бой! Враги со всех сторон!

Ну ладно.

Танакалиан не только отказался принять объятие Дестрианта и его смертную боль; он не хотел заразить разрушительным безумием Серых шлемов. Объяснений старика, обоснований – подробных – по сути, не существовало. Не хватало существенных деталей. А герой без цели – словно слепой кот в яме с гончими. И кто предскажет, куда ударит Кругава?

Нет, требуется трезво все обдумать. Нужна медитация.

Смертный меч встретила грозные известия об ужасной смерти Дестрианта так, как и ожидал Танакалиан. Выражение лица стало еще строже, глаза засверкали, как лед; начались вопросы, а Танакалиан и не надеялся найти ответы, да, как оказалось, и не хотел. Вопросы и неизвестность – злейшие враги для таких, как Смертный меч Кругава, которая нуждалась в определенности, и неважно, какое отношение она имеет к реальности. Танакалиан видел, как она пошатывается, словно теряя опору под ногами; видел, как подрагивает ее левая рука – словно нащупывая рукоять меча в предчувствии боя; и как она инстинктивно выпрямилась – будто готовясь принять вес кольчуги – ведь новости предполагали боевое облачение. Однако он застал ее врасплох, беззащитной, а это тоже можно счесть предательством; нужно быть осторожным и не заставлять ее чувствовать себя более беспомощной, чем она уже чувствует; не выдать ни взглядом, ни случайным жестом огромную потребность в утешении. Короче, не предстать ребенком перед ее бесстрастным величеством.

Если при этом он становился презренным обманщиком, интриганом и манипулятором – что ж, это серьезно. Придется все это обдумать, по возможности объективно, и воздержаться от суждений, хоть самообвинительных, хоть снисходительных.

Кованые щиты прошлого, конечно, даже не побеспокоились бы. Но отсутствие суждений у других возникает только из-за отсутствия суждений у тебя самого, из-за нежелания критически оценить собственные предположения и убеждения. И к какой жестокости ведет подобная нечеловечная позиция! Нет, в такие высокомерные игры он играть не будет.

Кроме того, дать Смертному мечу то, что ей сейчас больше всего нужно, напомнить о ее благородном долге – именно то, что требуется. Никому не нужно, чтобы Кругава проявила крайнее расстройство или, Волки упасите, ударилась в панику. Они отправляются на войну, и они потеряли Дестрианта. Все это само по себе удручает.

Ей нужно собраться с духом, и обязательно здесь, на глазах Кованого щита; и если получится, ей хватит уверенности повторить строгий ритуал перед братьями и сестрами Ордена.

Но это подождет, а пока настала пора приветствовать болкандских эмиссаров; и Танакалиана успокаивал мерный хруст раздавленных кораллов под сапогами – они шагали по берегу у места высадки. В шаге позади Смертного меча – и пусть удивление и любопытство по поводу отсутствия Дестрианта одолевали и гребцов ялика, и капитана, и остальных на борту «Листраля», стоящего на якоре в устье реки, ни Кругава, ни ее Кованый щит не выказывали никакого беспокойства, направляясь к вычурному полевому шатру болкандцев. И вера в командиров была так сильна, что все успокоились.

Можно это счесть цинизмом? Танакалиан так не думал. Манера поведения в подобные времена очень важна. Не стоит беспокоить членов Ордена, чтобы демонстративно отложить решение до окончания переговоров.

Горячий воздух плыл волнами над ослепительно белым песком. Осколки крабовых панцирей, покрасневших на солнце, обозначали изломанную линию прилива. Даже чайки, какие-то пришибленные, сидели на корнях вываленных мангровых деревьев.

Два изморца поднялись по склону и двинулись через заиленную пойму, расходящуюся веером от реки слева. Местами зеленели пучки травы. Вдоль берега реки стояла длинная цепь болкандских часовых – шагах в двадцати от рядов коротких конусообразных бревен, увязших в грязи. Почему-то все часовые, темнокожие варвары в пятнистых кожаных накидках, стояли лицом к реке, спиной к изморским гостям.

Через мгновение ошарашенный Танакалиан увидел, как некоторые бревна пришли в бешеное движение. Он достал из футляра подзорную трубу, чтобы вооруженным глазом осмотреть берег реки. Ящерицы. Громадные ящерицы – теперь понятно, почему часовые стоят к нам спиной!

Кругава если и видела, что происходит на речном берегу, не подала виду.

Болкандский шатер был достаточно велик, чтобы вмещать десятки комнат. Крылья полога парадного входа были откинуты и прикреплены к изящным деревянным столбам золочеными пряжками в виде вороньих лап. Солнечный свет, пробиваясь через плетение балдахина, превращал внутреннее убранство в прохладный, мягкий мир кремового и золотого; Танакалиан и Кругава, оказавшись внутри, замерли от благословенной прохлады. Воздух, овевающий их лица, нес ароматы неизвестных экзотических пряностей.

Их ожидал какой-то чиновник, в замше и серебристой кольчуге – такой тонкой, что не спасла бы от детского ножика. Мужчина, чье лицо было закрыто вуалью, поклонился в пояс и жестом пригласил изморцев следовать по коридору с шелковыми стенами. В дальнем его конце стояли два стражника, одетые в длинные кольчуги того же тонкого плетения. На тонких поясах крепились метательные ножи – по два на каждом бедре. Кожаные ножны под левой рукой, отделанные полосками кости, предназначались для крупных клинков, вроде кривых сабель, но были явно пусты. Солдаты носили маленькие шлемы, не закрывавшие лиц, и, подойдя ближе, Танакалиан с удивлением разглядел на мрачных лицах сеть шрамов, вытравленных темно-красной краской.

Оба стражника стояли навытяжку и словно не обращали никакого внимания на гостей. Танакалиан проследовал мимо них в шаге позади Кругавы.

Открывшаяся палата оказалась просторной. Вся видимая мебель – в немалом количестве – была, похоже, походной; ее явно можно было сложить или разобрать, хотя это нисколько не умаляло ее изящной красоты. Все деревянные детали были покрыты кремовым глянцевым лаком, под кость и моржовые бивни.

Гостей ожидали два сановника, сидящие по одну сторону прямоугольного стола – на нем были приготовлены резные серебряные кубки, по три у каждого кресла. За спиной сановников стояли слуги, и еще двое расположились за креслами, приготовленными для изморцев.

На стенах справа и слева висели гобелены, свободно укрепленные на деревянных рамах. Внимание Танакалиана привлекло то, что изображения – укромные сады без людей – словно движутся; он понял, что изображения на тончайшем шелке оживают под потоками воздуха. И когда гости шли к своим креслам, со всех сторон в каменных желобах журчала вода, шапки цветов качались под незаметными порывами ветра, листья шелестели и терпкие ароматы создавали небывалую иллюзию сада. Даже свет, проникающий сквозь балдахин, был пятнистым, создавая причудливые тени.

Разумеется, таких, как Смертный меч Кругава, подобные тонкости не трогали, и Танакалиан, идущий следом, некстати представил дикого вепря, ломящегося через густые кусты.

Оба сановника поднялись и изысканным жестом приветствовали звенящих амуницией гостей.

Первой заговорила Кругава, на торговом наречии.

– Я – Кругава, Смертный меч Серых шлемов. – На этих словах она стянула тяжелые рукавицы. – Со мной Кованый щит Танакалиан.

Слуги разливали темную жидкость из одного из трех графинов. Когда два болкандца подняли наполненные кубки, Кругава и Танакалиан последовали их примеру.

Темное лицо человека слева, по виду лет за шестьдесят, было покрыто шрамами, украшенными драгоценными камнями на лбу и бровях. Он ответил на том же наречии:

– Добро пожаловать, Смертный меч и Кованый щит. Я – Рава, канцлер Болкандского королевства, и в наших переговорах я выступаю от имени короля Таркульфа. – Он указал на стоящего рядом молодого человека. – А это завоеватель Авальт, командующий королевской армией.

То, что Авальт военный, не вызывало сомнений. Помимо такой же длинной кольчуги, что и у стражников в коридоре, он носил кольчужные наручи и поножи. Перевязь с метательными ножами, простые рукоятки которых блестели от долгого использования, короткий меч в ножнах под правой рукой и широкая абордажная сабля – под левой. Стальные полоски, укрывавшие руки от запястья до костяшек, продолжались и по пальцам и до середины большого. На столе покоился шлем завоевателя с широкими нащечниками и наносником в виде змеи с широкой головой. Сеть шрамов украшала лицо воина; узор нарушал старый рубец от удара мечом – наискосок по правой щеке, до уголка тонкогубого рта. Удар был страшный – судя по явной выщерблине на скуле.

После приветствий и ответных слов болкандцы воздели кубки, и все выпили.

Питье оказалось омерзительным, и Танакалиан еле справился с тошнотой.

Увидев выражение лиц гостей, канцлер улыбнулся.

– Жестоко, не правда ли? Кровь четырнадцатой дочери короля, с соком королевского дерева хава – именно шип этого дерева вскрыл ее шейную вену. – Помолчав, он добавил: – В обычаях болкандца в честь формальных переговоров приносить в жертву собственного ребенка как доказательство серьезности намерений.

Кругава поставила кубок на стол – слишком громко, – но промолчала.

Танакалиан, откашлявшись, сказал:

– Канцлер, хотя подобная жертва для нас – высокая честь, наши обычаи велят нам выразить скорбь по поводу кончины четырнадцатой дочери короля. Мы, изморцы, не проливаем кровь перед переговорами, однако позвольте заверить вас, что наше слово так же нерушимо. Если вы потребуете от нас подобного жеста в доказательство, мы окажемся в затруднении.

– В этом нет необходимости, друзья, – улыбнулся Рава. – Невинная кровь ребенка уже в нас, не так ли?

Когда слуги наполнили по второму из трех кубков, стоявших перед каждым, Танакалиан почувствовал, как напряглась Кругава. Впрочем, на сей раз жидкость текла прозрачная, источавшая деликатный цветочный аромат.

Канцлер, от которого не могла укрыться натянутая реакция изморцев, снова улыбнулся.

– Нектар цветов шарады из Королевского сада. Прекрасно очищает нёбо.

Они выпили, и глоток сладкого, живого вина действительно принес облегчение.

– Шараду, – продолжил канцлер, – подкармливают исключительно мертворожденными детьми жен короля, поколение за поколением. Эта практика непрерывно продолжается уже семь поколений.

Танакалиан предупреждающе замычал: он чувствовал, что Кругава, растеряв остатки сдержанности, вот-вот запустит серебряный кубок в голову канцлера. Быстро поставив свою чашу, он потянулся за кубком Кругавы и, почти без усилий отобрав его, аккуратно вернул на стол.

Слуги наполнили последние кубки; на взгляд Танакалиана, это была просто вода, хотя уже ни в чем нельзя было быть уверенным. Да, последний глоток, из Королевского колодца, в котором гниют кости сотен королей! Деликатес!

– Родниковая вода, – сказал канцлер чуть напряженно, – чтобы нас от долгих разговоров не одолела жажда. А теперь, прошу, давайте присядем. А после переговоров вам подадут лучшие блюда, которые может предложить наше королевство.

Яйца шестого сына! Левая грудь третьей дочери! – Танакалиан будто наяву слышал, как стонет про себя Кругава.

Солнце уже опускалось, когда прозвучали последние слова прощания, и два варвара двинулись к своему ялику. Канцлер Рава и завоеватель Авальт провожали изморцев ровно до полпути, подождали, пока ялик спустят на воду и гребцы войдут в ритм, а затем развернулись и спокойно отправились к шатру.

– Забавно, правда? – пробормотал Рава. – Такое безумное желание отправиться на восток.

– И не хотят слышать никаких предупреждений, – ответил, кивнув, Авальт.

– А что вы доложите старому Таркульфу? – спросил канцлер.

Завоеватель пожал плечами.

– Дать этим дуракам то, что им требуется, не торгуясь. И посоветую нанять вспомогательный флот в Диле, чтобы следовал за их кораблями. По крайней мере, до Пеласийского моря.

Рава хмыкнул.

– Блестящая идея, Авальт.

Они вошли в шатер и по коридору вернулись в главный зал. Здесь можно разговаривать безопасно, в присутствии слуг с проколотыми барабанными перепонками и отрезанными языками – хотя остается возможность появления шпионов, читающих по губам, а значит, этим четырем несчастным созданиям суждено умереть до захода солнца.

– А насчет их пеших войск, которым предстоит пересечь королевство, – сказал Рава, снова усевшись, – не ждете каких-либо проблем?

Авальт взял второй графин и налил себе еще вина.

– Нет. Эти изморцы ставят честь превыше всего. Они сдержат слово, по крайней мере, на марше. А тем, кто вернется с Пустоши – если кому-то повезет, – не останется ничего другого, как подчиниться нашей воле. Мы отберем у выживших все ценное, а самих кастрируем и продадим в рабство в Дреш.

Рава поморщился.

– Если Таркульф не узнает. Нас застали врасплох, когда эти союзники изморцев обрушились на наши силы.

Авальт кивнул, вспоминая внезапную встречу во время долгого марша к границам Летерийской империи. Если изморцы – варвары, то хундрилы из «Выжженных слёз» – просто нелюди. Но Таркульф – проклятие его чешуйчатой крокодильей коже – полюбил их, вот тогда-то и начался сплошной кошмар. Нет ничего хуже, полагал Авальт, чем король, решивший возглавить войско. Каждую ночь десятки шпионов и убийц вели жестокую, но неслышную битву в лагерях. И каждое утро ближние болота кишели трупами и горластыми стервятниками. А рядом стоял Таркульф, глубоко вдыхая ночной прохладный воздух и улыбаясь безоблачному небу – бредящий, благословенно тупоголовый дурак.

Ну что ж, спасибо девятиголовой богине – король снова в своем дворце, обсасывает кости лягушечьих лапок, а «Выжженные слезы» стоят лагерем за рекой у северо-восточных границ, умирая от болотной лихорадки и прочих болезней.

Рава осушил кубок и снова налил.

– Видели ее лицо, Авальт?

Завоеватель кивнул.

– Мертворожденные… кровь четырнадцатой дочери… у вас всегда было чересчур живое, даже пугающее воображение, Рава.

– Этот сок – на любителя, Авальт. Иноземцам редко нравится. И, должен признать, меня поразило, что они не подавились этой дрянью.

– Погодите, пока все не проявится в их новых шрамах.

– А к слову: где их Дестриант? Я думал, что Верховный Жрец непременно будет их сопровождать.

Рава пожал плечами.

– Пока мы не разобрались в их званиях, ответить нельзя. Вот высадятся на берег, войдут в наше королевство – тогда от всяких сопровождающих и носильщиков в лагерях узнаем все, что нужно.

Авальт откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на канцлера.

– Четырнадцатая? Фелаш, да? Рава, а почему именно она?

– Сучка отвергла мои ухаживания.

– Так почему вы ее просто не украли?

Морщинистое лицо Равы исказилось.

– Я пытался. Послушайте совета, завоеватель: не пытайтесь прошмыгнуть мимо служанок членов королевской семьи – самых жестоких убийц, каких видел мир. До меня, конечно, дошли слухи… о трех днях и четырех ночах самых изощренных пыток моих агентов. И эти стервы посмели прислать мне банку маринованных глазных яблок. Нахальство какое!

– Вы отомстили? – Авальт сделал глоток, чтобы скрыть дрожь ужаса.

– Разумеется, нет. Я погорячился, замахнувшись на нее. Урок лаконичен и понятен. И вы учтите, мой юный воин. Не каждая пощечина должна приводить к кровной вражде.

– Внимательно слушаю каждое ваше слово, мой друг.

Они выпили еще, и каждый был погружен в свои мысли.

Что было очень кстати.

Слуга, стоявший за правым плечом канцлера, в полном согласии со своим личным богом перемаргивался секретным кодом со вторым шпионом, стоящим по ту сторону стола, зная, что ему вот-вот перережут горло. Пока два ползучих гада провожали изморцев до ялика, он уже передал прислужнице подробный отчет обо всем, что говорилось в зале, и теперь эта женщина готовилась той же ночью отправиться в столицу.

Возможно, погорячившемуся канцлеру Раве и хватило жуткого урока, преподанного ему палачами госпожи Фелаш через его агентов. Увы, сама госпожа не успокоилась.

Поговаривали, что пенис Равы по привлекательности не уступал брюху выпотрошенной змеи. Сама мысль о таком червяке, ползущем по ее бедрам, могла привести четырнадцатую дочь короля в испепеляющую ярость. Нет, ее уроки старому седовласому канцлеру только начались.

Жизнь в крохотном королевстве Болкандо – сплошное приключение.

Йан Товис уже подумывала довести до конца ужасную бойню, начатую ее братом; хотя неизвестно, удалось бы ей, учитывая пузырящуюся, неистовую ярость Пулли и Сквиш: они плевались, сыпали проклятиями, приплясывали «танец убийцы», посылали струи мочи во все стороны, так что кожаные стены хижины промокли и приобрели оттенок красного вина. И кавалерийские сапоги Сумрак были забрызганы, хотя лучше сопротивлялись такому нахальству. Впрочем, терпение было не бесконечно.

– Хватит!

Два искаженных лица обратились к ней.

– Мы должны выследить его! – зарычала Пулли. – Кровавое проклятие! Гнилой яд, шипастая рыба. Девять ночей боли! И еще девять по девять!

– Он изгнан, – сказала Йан Товис. – Вопрос закрыт.

Сквиш отхаркнула слизь и, крутанув головой, плюнула в стену – прямо у левого плеча Сумрак.

– Случайно! – завизжала Пулли, бросившись на сестру и отпихнув неожиданно побледневшую ведьму назад.

Йан Товис боролась с желанием обнажить оружие. Она не терпела выходить из себя, впадать в ярость – ведь в таких случаях сдержать себя было необычайно трудно. И сейчас она была на краю бешенства. Еще одно оскорбление – видит Странник, хоть одно неосторожное слово – и она убьет обеих.

Пулли явно хватило мозгов распознать угрозу: она продолжала отпихивать Сквиш, пока обе не уперлись в дальнюю стену; тут Пулли обернулась и склонила голову.

– Звиняйте, королева, простите великодушно. Только горе, я уверена, только горе, ваше величие, поразило наши старые жилы. Примите звинения от меня и от Сквиш. Жуткий кошмар, жуткий кошмар!

Йан Товис с трудом выпустила рукоять меча и строго сказала:

– У нас нет на это времени. Шайхи потеряли шабаш – кроме вас двух. И потеряли Дозорного. Теперь нас только трое: королева и две ведьмы. Нужно обсудить, что нам делать.

– И сказано, – встряла Пулли, энергично кивая – сказано, что море слепо к берегу и слепо к шайхам, и море поднимается. Оно поднимается, ваше величие. Шестое предсказание…

– Шестое предсказание! – прошипела Сквиш, обходя сестру и не сводя глаз с Йан Товис. – А чего насчет пятнадцатого предсказания? Ночь родной крови! «И оно поднимается, и берег утонет, весь в ночных слезах, и мир окрасится красным! Родич на родича, смерть пометит шайхов, и шайхи утонут! В удушающем воздухе». А что больше удушает, чем море? Ваш брат убил нас всех, всех!

– Он изгнан, – спокойно сказала Сумрак. – У меня нет брата.

– Нам нужен король! – взвыла Сквиш, дергая себя за волосы.

– Не нужен!

Две ведьмы замерли, напуганные яростью Йан Товис и пораженные ее словами.

Йан Товис глубоко вздохнула – она даже не прятала дрожащих от крайней ярости рук.

– Я не слепа к морю, – сказала она. – Нет, слушайте меня обе! Молчите и слушайте! Вода действительно поднимается. Этого нельзя отрицать. Берег тонет, как и говорилось в половине предсказаний. Я не такая дура, чтобы не обращать внимания на мудрость древних провидцев. Шайхи в беде. И именно нам – мне и вам – придется искать выход. Для нашего народа. Все междоусобицы следует отставить – а если вам не по силам отложить все, что произошло, и вы будете продолжать, то не оставите мне выбора: вас обеих ждет изгнание.

Произнеся слово «изгнание», она заметила – не без удовольствия, – что обе ведьмы услышали что-то другое – более жестокое и смертельное.

Сквищ облизала сухие губы, и начала сползать по стене хижины.

– Нам бежать надо с берега, королева.

– Знаю.

– Бежать. Послать слово по острову, собрать всех шайхов. И начнем, начнем наше последнее путешествие…

– Как предсказано, – прошептала Пулли. – Наше последнее путешествие.

– Да. Сейчас в деревне хоронят мертвецов – вам надо читать прощальные молитвы. А потом я проверю корабли – отправлюсь на остров Третьего Девичьего форта – нужно организовать эвакуацию.

– Только шайхов, имеете в виду?

– Нет, Пулли. Этот проклятый остров будет затоплен. Мы заберем всех.

– Подлых острожников!

– Убийц, дезертиров, дерьмоплюев, дыросуев!

Йан Товис взглянула на двух старух.

– И тем не менее.

Обе отвели взгляд, и Сквиш попятилась к выходу.

– Молитвы, да, молитвы. За погибший шабаш, за всех шайхов, за берег.

Когда Сквиш скрылась за порогом, Пулли изобразила неловкий книксен и поспешила вслед за сестрой.

Снова оставшись в одиночестве, Йан Товис плюхнулась на табурет из седла, служивший ей троном. Так хотелось заплакать! От растройства, от злобы и ярости. Нет, она хотела плакать о себе. Потеряла брата – снова… снова.

Ох… да будь ты проклят, Йедан.

А хуже всего то, что она, похоже, поняла причину его поступка. За одну кровавую ночь Дозорный ликвидировал с дюжину смертельных заговоров, каждый из которых был направлен на ее свержение. Как можно ненавидеть его за это?

Можно. Ведь тебя больше нет рядом, брат. Теперь, когда берег тонет. Теперь, когда ты нужен мне больше всего.

Что ж, плачущая королева никому не принесет пользы. Настоящий сумрак – не время для жалости. Разве только для сожалений.

А если все древние предсказания были правдивы?

Тогда ее шайхам, разбитым, истребленным и потерянным, предстоит изменить мир.

А я должна возглавить их. Бок о бок с двумя вероломными ведьмами. Я должна вести свой народ прочь от берега…

С наступлением темноты в ночное небо поднялись два дракона: один белый, второй словно пылал неугасимым огнем под золотистой чешуей. Они сделали круг над россыпью мерцающих очагов – поселением имассов, и понеслись на восток.

Позади на холме стоял человек и следил за полетом, пока драконы не скрылись из глаз. Вскоре к нему присоединился другой.

Если они и плакали, тьма сохранила этот секрет для себя.

Где-то в холмах торжествующе взревела эмлава, объявляя миру, что прикончила жертву. Горячая кровь окропила землю, невидящие глаза уставились в небо, и не стало существа, жившего свободно.

Глава третья

• В этот последний день тиран сказал правду
• Его сын вышедший из темного мира
• Теперь поднялся как стяг у стен отца
• И языки пламени как зрители в окнах
• Тысячи тысяч горстей пепла на сцене
• Говорят что кровь не хранит ни памяти ни верности
• В этот последний день тиран обрел правду
• Сын был рожден в темной комнате под женский крик
• И шел по залам темной крепости под звук эха
• Только чтобы сбежать безлунной ночью под сутаной
• От тяжелого кулака и свирепого лица хозяина
• Дитя доказало, что тень простирается далеко
• И возвращается к тому кто ее отбросил
• И сгущает желания и эта правда проста и слепа
• И тираны и святые падают на землю
• Их последний вздох забирает тень
• В последнем покое когда правда прижимает их
• К каменному ложу.

«У солнца долгий путь»Рестло Фаран

– От твоих поцелуев у меня губы немеют.

– Это из-за гвоздики, – ответила Шурк Элаль, сидящая на краю кровати.

– Что, зубы болят?

– Да вроде нет. – Среди разбросанной на полу одежды она углядела свои лосины и потянулась за ними. – Отправляетесь скоро?

– Мы-то? Думаю, да. Адъюнкт не из тех, кто делится своими планами.

– Командир имеет право. – Она начала, извиваясь, натягивать лосины и нахмурилась – неужели поправилась? Разве такое возможно?

– Как изящно! Я сейчас как наклонюсь и…

– Я бы не стала, милый.

– Ну почему?

Ты бы обалдел.

– Ах, у каждой женщины должны быть свои секреты. – По крайней мере, у этой.

– А еще я собираюсь остаться тут, – сказал малазанец.

Нагнувшись чтобы зашнуровать сапоги, Шурк нахмурилась.

– Еще даже не полночь, капитан. Я не планировала тихий вечер дома.

– Ты ненасытна. Эх, будь я хоть наполовину таким, как хотелось бы…

Она улыбнулась. Ну как на такого сердиться? Она даже смирилась с этими широкими навощенными усами под бесформенным носом. Но он был прав кое в чем насчет ее – хоть и сам не понимал этого. Шурк надела куртку из оленьей кожи и крепко затянула ремни под грудью.

– Осторожней, ты же не сможешь дышать, Шурк. Во имя Худа, вся мода как будто нацелена на то, чтобы оскопить женщин – это слово подойдет? Оскопить? Все для того, чтобы закабалить вас, ваш дух, как будто свобода женщины несет какую-то угрозу.

– Само собой, милый, – ответила она, застегнула пояс с мечами и, подняв из кучи на полу свою накидку, встряхнула ее. – Возьми десяток лучших подруг. Пусть одна выходит замуж. В мгновение ока она оказывается на вершине горы и самодовольно восседает на брачном троне. И вот уже все подруги принимаются ловить себе мужа. – Она завернулась в накидку и застегнула пряжки. – А Ее Величество Идеальная Стерва сидит, одобрительно кивая.

– История? Ну надо же. И все же долго это не продлится.

– Да?

– Конечно. Все прекрасно, пока муж не сбежит с ее лучшей подругой.

Она фыркнула и выругалась.

– Да чтоб тебя, я же говорила: не смеши меня.

– Ничто не повредит твоему идеальному лицу, Шурк Элаль.

– Ну знаешь же, как говорят: старость преследует каждого, Рутан Гудд.

– Так к тебе цепляется какая-то старая карга? Не замечал.

Она шагнула к двери.

– Ты очень милый, Рутан, даже когда несешь хрень. Я говорила о том, что женщины, как правило, не любят друг друга. Ну не в общем смысле. Если одна из них окажется в цепях, то покроет их золотом; и жизнь положит, чтобы увидеть всех женщин в цепях. Это у нас в крови. Запри дверь, когда будешь уходить.

– Я же говорил: я собираюсь остаться на ночь.

Что-то в его голосе заставило Шурк обернуться. Первым побуждением было просто вышвырнуть его, хотя бы чтобы подчеркнуть, что он только гость, а не домочадец, Странник побери. Но в его словах зазвучала стальная нотка.

– Проблемы в малазанском гарнизоне, капитан?

– Среди морпехов есть адепт…

– Адепт в чем? Познакомишь меня?

Он отвел взгляд и двинулся по кровати, чтобы опереться спиной на изголовье.

– Это наш как бы метатель плиток. В общем, адъюнкт объявила… Прочтение. На сегодняшнюю ночь. И оно вот-вот начнется.

– И?

Он пожал плечами.

– Может, я излишне мнителен, но что-то я очень нервничаю.

То-то ты был так энергичен.

– И ты хочешь держаться подальше оттуда.

– Точно.

– Хорошо, Рутан. Надеюсь, я вернусь до рассвета. Позавтракаем вместе.

– Спасибо, Шурк. Что ж, развлекайся и не переутомись.

Вряд ли получится, милый.

– Отдыхай, – сказала она вслух, открывая дверь. – Набирайся сил – утром они тебе понадобятся.

Всегда оставляй им что-нибудь, уходя. Чтобы поддерживать предвкушение, ведь предвкушение мешает мужчине замечать очевидные перепады… э… аппетита. Она спустилась по лестнице. Гвоздика. Забавно. Пора снова навестить Селуш. Уход за телом Шурк Элаль становится все сложнее, не говоря уж о вопиющей цене.

Выйдя на улицу, она вздрогнула, когда из затененной ниши выдвинулся громадный силуэт.

– Ублала! Тени Пустого Трона, ты меня напугал. Что ты тут делаешь?

– Кто он? – спросил гигант. – Хочешь, я его убью?

– Нет, не хочу. Опять следил за мной? Слушай, я ведь уже все объясняла!

Ублала Панг потупился и что-то невнятно пробормотал.

– Что?

– Да. Я говорю «да», капитан. Я хочу сбежать!

– Я думала, Тегол отправил тебя в дворцовую стражу, – сказала она, надеясь отвлечь гиганта.

– Я терпеть не могу начищать сапоги.

– Ублала, это ведь раз в несколько дней – да и можно нанять кого-нибудь…

– Не мои сапоги. Вообще всем.

– Остальным стражникам?

Он хмуро кивнул.

– Ублала, пошли со мной – куплю тебе выпивку. Или три. – Они двинулись по улице к мосту через канал. – Слушай, эти стражники просто пользуются твоей добротой. Ты не обязан начищать им сапоги.

– Нет?

– Нет. Ты гвардеец. Если бы Тегол знал… а ты можешь сказать сослуживцам, что собираешься поговорить со своим лучшим другом, королем.

– Он мой лучший друг, да. Он давал мне курочку.

Они пересекли мост, отмахиваясь от вьющихся навозных мух, и пошли по аллее вдоль одного из ночных рынков. Шурк обратила внимание, что вокруг необычно много малазанских солдат.

– Именно. Курочку. А такой человек, как Тегол, не станет делиться курочкой с кем попало, так ведь?

– Не знаю. Наверное.

– Точно-точно, Ублала, уж поверь мне. У тебя друзья в высших эшелонах. Король, канцлер, седа, королева, Королевский меч. И любой с радостью угостит тебя курочкой, а с другими гвардейцами, уверяю тебя, не будут так щедры.

– Значит, я не обязан начищать сапоги?

– Только свои – или можешь кого-нибудь нанять.

– А штопать их форму? А точить их ножи и мечи? А стирать их исподнее?

– Хватит! Ничего подобного – и сейчас же пообещай, что поговоришь со своими друзьями. С любым. Тегол, Бугг, Брис, Джанат. Обещаешь – для меня? Расскажешь им, что остальные гвардейцы заставляют тебя делать?

– Ладно.

– Хорошо, этим уродам, сослуживцам из гвардии, достанется. А вот и подходящий бар – у них скамьи, а не кресла, так что не застрянешь, как в прошлый раз.

– Хорошо. Я пить хочу. Ты настоящий друг, Шурк. Я хочу секса с тобой.

– Как мило… Но ты должен понять: многие мужчины занимаются сексом со мной, и это не должно тебя тревожить, ладно?

– Ладно.

– Ублала…

– Ладно, ладно, я обещаю.

Капрал Целуй ссутулилась в седле; отряд медленной рысью двигался в город Летерас. Целуй старательно не смотрела на сестру, Уголёк, чтобы жалость не затопила ее и не утащила душу, вцепившись намертво, в небытие.

Она всегда знала, что Уголёк последует за ней повсюду; и когда вербовщики явились в их деревню в джунглях Дал-Хона, что ж, это стало лишь дополнительной проверкой их тайной привязанности. Хуже всего было то, что в морпехи они записались по дурацкой прихоти. Все из-за местной заварухи, водоворота подозрений, закрученного вокруг самой Целуй – проклятой «разлучницы», живущей улыбчивой тенью на задворках семьи, – она пережила бы скандал, все решив лишь кивком головы и небрежным жестом. Да она и не любила того мужчину – все лесные духи знали, что этот кобель не достоин женской любви, ведь он жил только ради себя и не стал бы жертвовать ничем во имя чести жены и детей. Нет, Целуй поступила так вовсе не из романтических соображений.

Главным погонщиком стала скука, непрерывно щелкая кнутом. Жажда запретного только добавляла мрачности ее порывам. Целуй всегда знала, что настанет время, когда ее погонят из деревни, изгонят на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, изгнание уже не смертный приговор: громадный мир за пределами джунглей открывает бесконечное количество путей отхода. Малазанская империя велика: миллионы жителей на трех континентах. И ей будет несложно затеряться в благословенной анонимности. И потом, она знала, что никогда не останется одна. Уголёк – умелая и практичная – будет идеальным спутником во всех ее приключениях. А еще, видит Белый Шакал, ее сестра – красотка, и им обеим не стоит бояться недостатка в мужской компании.

Вербовщики, похоже, обещали разумный срок службы и готовы были оплатить все транспортные расходы. И она ухватила гиену за хвост.

И, само собой, Уголёк немедленно последовала за сестрой.

Тут бы и конец истории. Но Бадан Грук увязался за ними. Придурок запал на Уголька.

Если бы Целуй хоть немного поразмыслила над своими решениями, то поняла бы, в какую ужасную катастрофу втянула их всех. Малазанским морпехам положено служить десять лет; Целуй просто усмехнулась, пожала плечами и подписалась на этот долгий срок, сказав себе, что, если надоест, она просто сбежит и снова скроется в тумане.

Увы, Уголёк была гораздо принципиальнее. Она привыкла держать слово, и данной клятве была бы верна до самой смерти.

Целуй очень скоро поняла, какую ошибку совершила. Невозможно сбежать и бросить сестру, которая благодаря своим талантам быстро дослужилась до сержанта. И хотя для Целуй была не слишком интересна судьба Бадана Грука – он был негодным солдатом, а сержантом вовсе никудышным, – ей стало ясно, что Уголёк чем-то привязала его к себе. Как Уголёк последовала за сестрой, так и Бадан Грук последовал за ней. Но не только тяжкий груз ответственности связывал Уголька и Бадана Грука. Было что-то еще. Неужели сестра действительно влюбилась в идиота? Возможно.

Жизнь была куда проще в деревне, несмотря на постоянную слежку и отчаянные кувыркания в кустах у реки; по крайней мере, Целуй была сама по себе, и что бы ни случилось с ней, сестра останется ни при чем. И в безопасности.

Вернуть бы те деньки…

Увеселительная прогулка в морпехи, похоже, убьет их всех. Веселье давно закончилось. Ужасное плавание на грязных кораблях – до Семи Городов. Марш. И’гхатан. Снова плавание. Малаз. Вторжение на континент… Ночь на реке… цепи, тьма, вонючие камеры без еды…

Нет, Целуй не решалась смотреть в сторону Уголька – не могла видеть ее разбитой. Не могла взглянуть и в измученные глаза Бадана Грука, увидеть горе и ярость.

Лучше бы она умерла в той клетке.

Лучше бы она приняла предложение адъюнкт об отставке – пока оно было официальным. Но Уголёк не согласилась бы. Ни за что.

Они ехали в темноте, но Целуй почувствовала, когда сестра внезапно натянула поводья. Солдатам позади пришлось отворачивать коней, чтобы избежать столкновения. Ворчание, проклятия – и тревожный голос Бадана Грука:

– Уголёк! Что случилось?

Уголёк повернулась в седле.

– Неп с нами? Неп Хмурый?

– Нет, – ответил Бадан.

Целуй почуяла, какой страх охватил сестру, и ее сердце заколотилось в ответ. Уголёк такая чувствительная…

– В город! Нужно торопиться…

– Погоди, – каркнула Целуй. – Уголёк, прошу тебя: если там беда, пусть они разберутся…

– Нет – нам нужно туда!

Она внезапно ударила пятками коня, и тот рванулся вперед. Через мгновение все последовали за Угольком, и Целуй тоже. Ее голова кружилась – она запросто может свалиться с коня, слишком слабая, слишком утомленная…

Но ее сестра. Уголёк. Ее проклятая сестра теперь морпех. Она принадлежит самой адъюнкт – и хоть та не подозревает, именно такие, как Уголёк, тихие и бесконечно преданные, и есть железный хребет Охотников за костями.

Злоба охватила Целуй, черная, как флаг в полночь. Бадан знает. Я знаю. Тавор… ты украла мою сестру. И этого, холодная ты тварь, я не прощу!

Будь ты проклята, я верну ее.

Я верну мою сестру.

– Ну и где этот придурок?

Кулак Кенеб пожал плечами.

– Арбин все больше с тяжелыми пехотинцами общается. У которых грязь на носу и пыльный ветер в голове. Кулак играет с ними в костяшки, выпивает, а может, и спит, если на то пошло.

Блистиг, усевшись, зарычал.

– А разве так завоевывают уважение?

– Думаю, по-разному бывает, – сказал Кенеб. – Если Арбин обыгрывает всех в костяшки, остается сидеть прямо, когда все уже под столом, и изматывает всех, кто отважится разделить с ним постель, может, это работает.

– Не валяй дурака, Кенеб. Кулак должен сохранять дистанцию. Больше, чем жизнь, и вдобавок строже. – Он налил себе еще кружку местного пенного пива. – Хорошо, хоть ты здесь.

– Я на прошлом прочтении и не должен был быть. Просто вместо Свища пошел.

– А теперь пускай парень сам расхлебывает свои беды. – Блистиг подался вперед; они отыскали первоклассную таверну, дорогущую, так что туда не совались малазанские солдаты чином ниже капитана, а в последние недели Кулаки собирались здесь, выпить и поворчать. – А на что похожи эти прочтения? Слухи всякие ходят. Будто люди выплевывают тритонов, из ушей змеи лезут, а всех рожденных в округе детей постигает проклятие: три глаза и раздвоенный змеиный язык. – Блистиг покачал головой, сделал еще три больших глотка и вытер губы. – Говорят, что на последнем произошло что-то – после этого адъюнкт и двинулась. Полная ночь в Малазе. Суета с картами. Даже убийство Калама…

– Нам неизвестно, убили ли его, – перебил Кенеб.

– Ты был там, в этой хижине, – настаивал Блистиг. – И что произошло?

Кенеб отвел глаза. Захотелось чего-нибудь покрепче пива. Его охватил необъяснимый холод, он взмок, словно в лихорадке.

– Вот-вот начнется, – пробормотал он. – Стоит только тронуть…

– Все, у кого есть хоть какая чуйка, свалили из казарм, тебе это известно? Вся гребаная армия высыпала в город. Кенеб, ты пугаешь меня.

– Успокойся, – услышал Кенеб собственный голос. – Я, помнится, выплюнул только одного тритона. О, вот и мадам.

Капрал Смрад снял комнату на ночь – четвертый этаж, балкон и выход на крышу. Грохнул – вот проклятие – месячное жалованье, но зато отсюда открывается вид на временную штаб-квартиру – по крайней мере, на приземистый купол; а с дальнего края крыши гостиницы можно спрыгнуть на соседнее здание, пробежать по нему и соскочить в аллею – и там всего три улицы до реки. С учетом обстоятельств – лучше и не придумаешь.

Явилась Масан Гилани с бочонком эля и буханкой хлеба, хотя единственное, для чего Смраду мог понадобиться хлеб, – это подтирать блевотину; боги знают, есть не хочется совсем. Потом завалились Эброн, Осколок, Шнур, Хромой и Хруст, нагруженные пыльными бутылками вина. Бледный маг дрожал. Шнур, Осколок и Хромой были явно напуганы, а Хруст улыбался, как ударенный толстым суком дерева.

Хмуро оглядев всех, Смрад поднял с пола свой рюкзак и грохнул его на единственный стол. Звук заставил Эброна резко обернуться.

– Худ тебя подери, некромант, с твоей вонючей магией. Если б я знал…

– Тебя даже не звали, – прорычал Смрад, – и можешь проваливать в любой момент. А зачем бывшему ополченцу коряга?

– Вырежу что-нибудь! – улыбнулся Хруст, сверкнув зубами, как лошадь, просящая яблочка. – Может, большую рыбу! А может, отряд всадников! Или громадную саламандру… хотя это может быть опасно, ох как опасно… если только в хвост не вставить затычку, а челюсти чтобы ходили на шарнирах и издавали смех. А можно…

– В рот себе засунь – вот что можно, – перебил Смрад. – А еще лучше – я сам тебе засуну, сапер.

Улыбка померкла.

– И чего грубить-то. Мы все сюда пришли зачем-нибудь. Сержант Шнур и капрал Осколок сказали, что будут пить и молиться Королеве грез. Хромой будет спать, а Эброн наводить всякую защитную магию. – Взгляд его лошадиных глаз упал на Масан Гилани, которая примостилась в одиноком уютном кресле, вытянув ноги, опустив веки и сплетя пальцы на животе, и у Хруста отвисла челюсть. – А она будет сверкать красотой.

Вздохнув, Смрад развязал кожаные шнурки на ранце и начал доставать разных мертвых зверьков. Дятел, черная крыса, игуана и непонятное существо с синей кожей и большими глазами – то ли летучая мышь, то ли черепаха без панциря размером с лису; он нашел чудище на рынке – оно было подвешено над прилавком за три хвоста. Старая торговка загоготала, продав чудище – зловещий признак, по мнению Смрада. И все равно он был доволен…

Подняв глаза, он увидел, что все уставились на него.

– Чего?

Хруст нахмурился, и его обычно скучное лицо стало… пугающим.

– Ты… – сказал он. – Ты, случаем, не… не некромант? Нет?

– Хруст, я тебя не звал!

Эброн покрылся потом.

– Послушай, сапер… Хруст Валун, или как там тебя. Ты больше не Моттский ополченец, запомни это. Ты солдат. Охотник за костями. И получаешь приказы от Шнура. Так ведь, сержант Шнур?

Прочистив горло, Шнур заговорил:

– Точно, Хруст. И я… э… приказываю тебе: вырезай.

Хруст заморгал, облизал губы и кивнул сержанту.

– Вырезать, так точно. Что мне вырезать, сержант? Ну что-нибудь! Но только чтобы не некромантов, так?

– Именно. Например, всех, кто тут есть, кроме, конечно, Смрада. Всех остальных. Ну и коней в галопе. Скачущих через огонь.

Хруст вытер губы и робко посмотрел на Масан Гилани.

– Сержант, а ее тоже?

– Валяй, – протянула Масан Гилани. – Очень хочется посмотреть. И себя не забудь, Хруст. На самом большом коне.

– Ага, и с громадным мечом в одной и «руганью» в другой!

– Прекрасно.

Смрад снова занялся мертвыми животными, раскладывая их на столе по кругу, голова к хвосту.

– Боги, вот воняют, – сказал Хромой. – Нельзя их в ароматное масло окунуть или еще куда?

– Нельзя. И заткнитесь все. Ведь речь о спасении наших шкур, верно? И даже твоей, Эброн, считай, что Рашан тебе сегодня чуток поможет. А держать Худа подальше от этой комнаты – мое дело. И больше не мешайте, если не хотите, чтобы я умер…

Хруст вскинул голову.

– Это прямо замечательно…

– И вы все со мной – и ты, Хруст, тоже.

– А это уже не так замечательно.

– Вырезай, – приказал Шнур.

Сапер снова склонился над работой; кончик языка высунулся, как личинка мухи.

Смрад сосредоточился на трупиках. То ли летучая мышь, то ли черепаха размером с лису таращилась на него громадным глазом. Смрад поборол дрожь, но снова содрогнулся, когда мертвая игуана слабо подмигнула.

– Нижние боги, – застонал он. – Высокий дом Смерти здесь.

Захлопали пробки.

– За нами следят.

– Чего? Да ладно, Урб, это тень твоя, и все. Это ж мы двое следим, точняк? Я не доп’щу, чтоб двуличный капрал морпх свалил в самоволку… вот, тут налево…

– Направо, Хеллиан. Ты повернула направо.

– Эт потомушт мы бок о бок, вот ты и смотришь с другой ст’роны. Для меня лево, а если для тебя право, так это твоя про’ема. Гляди, это чего – б’рдель? Он поперся в б’рдель? Да что эт за морпх? Чем ему млазанки плохи? Возьмем его и отрежь ему яйца, ладно? Положим конец раз и навсегда.

Когда они вступили на лестницу, зажатую между двумя широкими старинными дверьми, Хеллиан протянула обе руки, словно хотела ухватиться за перила. Но перил на лестнице не было, и Хеллиан рухнула на ступеньки, громко припечатавшись подбородком.

– Ух! Проклятые перила рассыпались у меня в руках! – Она сжала кулаки. – Прямо в пыль, видал?

Урб нагнулся к ней, чтобы убедиться, что ее жидкие мозги не вытекают – сама-то она и не заметила бы, – и с облегчением убедился, что Хеллиан отделалась легкой царапиной под подбородком. Пока она пыталась подняться, приглаживая обесцвеченные волосы, Урб еще раз оглянулся на улицу, по которой они пришли.

– Хеллиан, это Мертвоголов за нами шпионит.

Она обернулась, подслеповато моргая.

– Мертвозов? Опять? – Она снова поправила прическу. – А он ничего, миленький, ага? Тянется к моему исподнему…

– Хеллиан, – простонал Урб. – Он же ясно выразился: он хочет жениться на тебе…

Она вытаращила глаза.

– Да не, идиотина. Он его хочет надеть. А про остальное и не думает. А этим занимается только с мальчиками. А попробуй я прижаться к нему животом – хоть сверху, хоть снизу – и подставить не ту дырку, так кончится дракой вместо веселья. Ладно, пойдем, заберем нашего капрала, пока он не вдарился в пох’ть.

Нахмурившись, чтобы скрыть смущение, Урб двинулся за пошатывающейся Хеллиан вверх по лестнице.

– Хеллиан, солдаты всегда ходят по шлюхам…

– Урб, правильный и строгий сержант должна блюсти их невин’сть.

– Они уже взрослые, Хеллиан – и уже не такие невинные…

– Хто? Я-то про своего капрала – этот, Неженка Дохляк. Он про себя все время бухтит, что к нему ни одна женщина не подходит. А сумасшествие – не то, чего женщины ищут. В мужчинах, я говорю. – Она махнула рукой в сторону двери перед собой. – Вот и полезли к шлюхам, а я не позволю.

Она несколько раз попыталась ухватиться за щеколду, в конце концов ухватилась и начала дергать ее вверх-вниз.

– Нижбоги! Да кто изобрел эту хрень?

Урб протянул руку мимо нее и толчком открыл дверь.

Хеллиан шагнула вперед, все же не отпуская щеколду.

– Не боись, Урб, я все сделаю, смотри и учись.

Он прошел мимо нее и остановился в узком коридоре, пораженный необычайными обоями: в каком-то безумном узоре сплелись золотые листья, маково-красный бархат и полоски пегой кроличьей шкурки – почему-то захотелось опустошить кошель. А черный деревянный пол был начищен и натерт так, что казался почти жидким; они словно шли по стеклу, под которым притаилась пытка нескончаемого забвения – нет ли тут колдовства?

– Куда пошел? – строго спросила Хеллиан.

– Ты открыла дверь, – сказал Урб. – А меня попросила быть первым.

– Попросила? Я? Быть первым – в б’рделе?

– Точно.

– Ладно, тогда обнажи оружие, Урб – вдруг на нас как набросятся.

Он подумал и сказал:

– Успею, я очень ловок, Хеллиан.

– Да что-то не верится, – ответила она за его спиной.

Смутившись, он снова помолчал.

– Ты про что?

– Про то, что тебе еще надо поучиться пох’ти. – Она выпрямилась, но получилось не очень прямо, так что пришлось опереться о стену. – Если, конеш, ты не на Мертволова запал. Хоть мое исподнее не натянешь. Глянь, эт что, детские шкурки?

– Кроличьи. Меня не интересует Мертвоголов, Хеллиан. И нет, я не хочу надевать твое исподнее…

– Эй, вы двое, – раздался крик из-за одной из дверей, – кончайте тарабарщину и найдите себе комнату!

Хеллиан, с потемневшим лицом, потянулась за мечом – однако ножны оказались пусты.

– Кто спер… эй, Урб, дай мне свой меч, проклятие! Или выломай дверь – вон ту. Ломай пополам. Головой пробей, давай!

Ничего подобного Урб делать не стал, а взял Хеллиан за руку и повел дальше по коридору.

– Это не они, – объяснил он. – Мужчина говорил по-летерийски.

– Летери? Вся эта тарабарщина? Что удивляться, что город набит идиотинами, которые говорят непонятно.

Урб подошел к другой двери и нагнулся, прислушиваясь. Потом хмыкнул.

– Голоса. Торгуются. Похоже, здесь.

– Выбей, ломай, найди таран… или «ругань»… или злую напанку…

Урб щелкнул задвижкой, распахнул дверь и вошел в комнату.

Два капрала, почти раздетых, и две женщины, очень тощая и очень толстая, вытаращились на него. Урб показал на Дохляка, потом на Неженку.

– Вы двое, одевайтесь. В коридоре вас ждет сержант…

– А вот и нет! – в комнату ввалилась Хеллиан, сверкая глазами. – Да он сразу двух нанял! Пох’ть! Брысь, ведьмы, пока я себе ногу не отрезала!

Тощая что-то прошипела и двинулась к Хеллиан, угрожающе размахивая невесть откуда взявшимся ножом. Толстая проститутка шла в шаге позади, держа в руке стул.

Урб одной ладонью ударил тощую по запястью – выбитый нож загремел по полу, – а второй ладонью обхватил жирное лицо толстой и пихнул ее. Заверещав, чудовищная шлюха плюхнулась необъятным задом на пол – от удара задрожала вся комната. Тощая, обхватив запястье в синяках, с визгом метнулась в дверь.

Капралы с обезумевшими от страха лицами путались в одежде.

– Деньги взад! – проревела Хеллиан. – Это они должны платить вам! А не наоборот! Э, а кто вызвал армию?

Армией оказались шесть охранников заведения с дубинками в руках; но настоящая драка в комнате пошла, когда в дело вступила толстуха, вертя стулом.

Стоя у длинного стола, Брис Беддикт осторожно отпил иноземного эля, озадаченно разглядывая участников прочтения; последний явился полупьяный и выглядел слишком легкомысленно. Брис решил, что это какой-то бывший жрец.

А эти малазанцы – серьезные, непростые ребята. Прекрасно умеют сочетать небрежную легкость общения с самыми серьезными темами разговора, а беспечность и свободную дисциплину – с жестким профессионализмом. Брис был странно очарован ими.

И в то же время сама адъюнкт еще сложнее. Тавор Паран, похоже, лишена понятия о светских манерах, несмотря на благородное происхождение, которое должно было привить ей некие принципы; как и высокое воинское звание должно было сгладить острые углы ее натуры. Адъюнкт неуклюже командовала и общалась без учтивости, словно постоянно натыкалась на какое-то непреодолимое препятствие.

Можно было счесть, что подобное препятствие связано с неуправляемостью ее легионов. Однако ее офицеры и солдаты не проявляли ни намека на неповиновение, не закатывали глаза у нее за спиной, не таили кинжала за пазухой. Они были преданны, но была в их верности странность, и Брис не мог определить какая.

Что бы там ни мешало адъюнкт, она явно не видела способа освободиться, и Брису казалось, что ноша постепенно сгибает ее.

Из присутствующих Брис мало кого знал – только смутно вспоминал лица по каким-то прошлым встречам. Знал, например, Высшего мага, Бена Адаэфона Делата, которого остальные малазанцы называли Быстрый Бен – хотя Брису казалось, что это имя лишено уважения, которое следует проявлять к седе. Еще Брису были знакомы Вал и Скрипач – эти появились во дворце одними из первых.

Остальные поразили Бриса. Два ребенка, мальчик и девочка; женщина тисте анди, зрелая по годам и манерам и смущенная тем, что оказалась в таком пестром собрании. Все прочие, не считая бывшего жреца, были офицеры и солдаты армии адъюнкт. Два золотокожих, светловолосых морпеха – немолодых – Геслер и Ураган. Блеклый парень по имени Флакон, вряд ли старше двадцати; адъютант Тавор, ослепительная красавица в татуировках, Лостара Йил, которая двигалась с грацией танцовщицы, а ее экзотические черты смягчались невыразимой печалью.

Жизнь у солдат тяжелая, это Брису было прекрасно известно. Теряешь друзей – внезапно и ужасно. Шрамы с годами все суровей, забываешь о планах и прощаешься с мечтами. Возможностей все меньше, а предательство таится в каждой тени. Солдат должен доверять командиру, а значит, и тому, кому служит командир. Что касается Охотников за костями, как понял Брис, их вместе с адъюнктом предал властитель империи. Они оказались брошены на произвол судьбы, и Тавор, чтобы сохранить армию, могла сделать только одно; то, что они вторглись в Летер, было само по себе экстраординарно. Дивизии и бригады – как знал Брис по истории своего королевства – бунтовали в ответ на приказы куда менее странные. За одно это решение Брис искренне уважал адъюнкт; и был убежден, что она обладает каким-то скрытым свойством, тайным достоинством, о котором знают ее солдаты и на которое отзываются. Брис надеялся сам увидеть его, возможно, сегодня ночью.

Хотя Брис непринужденно стоял у стола, с любопытством поглядывая по сторонам и потягивая эль, он ощущал нарастающее напряжение в комнате. Все чувствовали себя неуютно, а хуже всех – сержант, которому предстояло разбудить карты: бедняга был грязен, как пес, переплывший реку Летер, суровые глаза покраснели, а по лицу было видно, что он побывал в по- тасовке.

Юный солдат по имени Флакон, державшийся рядом со Скрипачом, обратился к нему на торговом наречии, видимо для удобства Бриса:

– Хлопнем по «Ржавой перчатке»?

– Что? По чему?

– Ну этот напиток, который ты изобрел на прошлом прочтении…

– Нет, никакого алкоголя. Не сегодня. Оставьте меня. Пока я не буду готов.

– А как мы узнаем, когда ты будешь готов? – спросила Лостара Йил.

– Просто все сядьте, капитан; в любом порядке. Поймете. – Он бросил умоляющий взгляд на адъюнкт. – Тут слишком много силы. Чересчур много. Понятия не имею, что может получиться. Это ошибка.

Напряженные черты лица Тавор стали еще строже.

– Бывает, сержант, что и ошибки необходимы.

Вал резко кашлянул и помахал рукой.

– Прошу прощения, адъюнкт, вы говорите с сапером. Для нас ошибка означает кровавый туман. Вы же говорите о других ошибках? Ну я надеюсь.

Адъюнкт повернулась к громадному спутнику Геслера.

– Адъютант Ураган, как нужно бороться с засадой?

– А я уже и не адъютант вовсе, – прорычал бородач.

– Отвечай на вопрос.

Гигант сверкнул глазами, но, увидев, что не произвел на адъюнкт впечатления, хрюкнул и сказал:

– Вскрываешь засаду и нападаешь, резко и быстро. Режешь гадам глотки.

– Но сначала засада должна вскрыться.

– Если только ее прежде не учуять. – Глазки гиганта уперлись в адъюнкт. – Мы сегодня ночью будем нюхать или нападать?

Тавор не ответила, а повернулась к женщине тисте анди.

– Сандалат Друкорлат, прошу, сядь. Я понимаю твои сомнения…

– Я не знаю, зачем я тут, – отрезала Сандалат.

– История… – пробормотал бывший жрец.

Воцарилось молчание, и вдруг девочка по имени Синн захихикала; все подпрыгнули. Брис нахмурился.

– Простите, что вмешиваюсь, но разве тут место детям?

Быстрый Бен фыркнул.

– Эта девочка – Высший маг, Брис. А мальчик… ну он особый.

– Особый?

– Отмеченный, – сказал Банашар. – И не в самом лучшем смысле. Прошу, адъюнкт, отмените все. Отправьте Скрипача обратно в казармы. Слишком много народу; для безопасного прочтения нужны несколько, а не такая толпа. У вашего несчастного чтеца кровь из ушей пойдет задолго до конца прочтения.

– Он прав, – согласился Быстрый Бен, неловко двинувшись на стуле. – Скрип и так уродлив – без кровавых сережек и прочего.

Адъюнкт повернулась к Скрипачу.

– Сержант, ты знаешь, как я заинтересована – больше, чем кто-либо, – и знаешь почему. Говори напрямик: ты сможешь?

Все глаза устремились на сапера, и Брис видел, что все – кроме, пожалуй, Синн – молчаливо умоляют Скрипача захлопнуть крышку ужасного ларца. А он поморщился, уставившись в пол, и сказал:

– Я могу, адъюнкт. Не в этом дело. А в… нежданных гостях.

Брис увидел, как вздрогнул бывший жрец, и Королевский меч ощутил волну горячей тревоги. Он сделал шаг вперед…

Но Колода уже была в руках Скрипача, а сам он стоял у торца стола – хотя еще не все уселись на места, – и три карты шлепнулись на стол и заскользили по полированной поверхности.

Прочтение началось.

Стоя во мгле у здания, Странник отшатнулся, как от удара невидимого кулака. Почувствовав во рту кровь, он яростно зашипел.

В главной комнате своего маленького дома Сэрен Педак широко распахнула глаза и закричала, когда Пиносель и Урсто Хубатт вспыхнули пламенем, сидя на своих местах – и бросилась бы к ним, если бы Бугг не поднял предупреждающе руку. Его ладонь была покрыта капельками пота.

– Не двигайтесь, – с трудом выговорил старик. – Ничего, кроме них, не загорится…

– Ничего, кроме них? Что это значит?

Было ясно, что два древних бога не воспринимают ничего вокруг – она видела сквозь голубое пламя их глаза, устремленные в никуда.

– Их суть, – прошептал Бугг. – Их пожирает… сила – пробудившаяся сила. – Он дрожал, словно вот-вот отключится; пот густо струился по его лицу.

Сэрен Педак села на место и положила руки на раздувшийся живот. Во рту пересохло, сердце бешено стучало.

– Кто напал на них?

– Они стоят между вашим ребенком и этой силой… и я тоже, аквитор. Мы… справимся. Мы должны…

– Кто это делает?

– Эта сила не злобная – просто огромная. Бездна под нами, это не обычный метатель плиток!

Страх за нерожденного сына жег душу Сэрен Педак раскаленной иглой; она смотрела на Пиносель и Урсто Хубатта – а они горели и горели, и под языками пламени таяли, словно воск.

В переполненной комнате на верхнем этаже гостиницы дергались, рычали и щелкали челюстями некогда мертвые звери. Черная крыса со вспоротым животом внезапно упала вверх, на потолок, и вцепилась когтями в штукатурку; кишки висели, как сосиски в коптильне. Синяя то ли летучая мышь, то ли черепаха откусила хвост игуане, и та, бросившись к окну, принялась отчаянно тыкаться головой в ставни. Дятел, роняя маслянистые перья, безумно кружил над головами собравшихся – а те даже не замечали: из разбившихся бутылок вытекло вино, а едва намеченные фигурки всадников уже извивались и кони вставали на дыбы на коленях у Хруста, который замер, распахнув глаза и разинув рот; и через мгновение первый крошечный конь освободился и спрыгнул с бедра сапера, застучал деревянными копытами по полу, а бесформенный всадник махал щепкой.

Крики, рев, визг – Эброна бурно вырвало; Хромой, стараясь не попасть в блевотину, поскользнулся в луже вина, разбил левое колено и взвыл.

Смрад пополз в угол. Он увидел, что Масан Гилани закатилась под шикарную кровать, когда дятел, вонзившись в столбик балдахина, взорвался тучей вонючих перьев.

Умная женщина. Вот бы и мне там местечко нашлось.

В другом квартале города – свидетели потом клялись Странником, клялись Пустым троном и могилами любимых – из разваливающейся гостиницы выскочили два дракона, а смертельный град кирпичей, щепок, пыли и кусков разодранных тел усыпал улицы шагов на пятьдесят; и даже на следующее утро никто не мог найти достойного объяснения разрушению целого здания, в обломках которого выживших не нашли.

Вся комната дрожала; и в момент, когда Хеллиан вонзила локоть в бородатое лицо, услышав приятный хруст, стена напротив треснула, как хрупкое стекло, и повалилась в комнату, накрыв сцепившиеся в бессмысленных объятиях фигуры на полу. Женщины завизжали – по крайней мере, толстуха; а ее пронзительного голоса хватило бы на всех прочих, которые были слишком заняты, выбираясь из-под обломков.

Хеллиан отступила на шаг, а когда пол внезапно качнулся, вдруг поняла, что бежит, хоть и не понимая куда; разумным казалось найти дверь, где бы она ни была.

Нашла – и нахмурилась, ведь дверь лежала на полу; Хеллиан застыла, не сводя с двери глаз.

И тут на нее не налетел Урб.

– Что-то пронеслось по улице! – с трудом проговорил он, сплюнув кровь. – Нужно выбираться…

– Где мой капрал?

– Уже внизу – пошли!

– Да нет, пора выпить…

– Хеллиан! Не сейчас!

– Отвали! Если не сейчас, то когда же?

– Пряха Смерти, Король Тени, Господин Колоды. – Голос Скрипача был похож на нечеловеческое рычание. – Их держит стол, а остальные не удержит.

И он начал метать карты; каждая летела, как стальная пластина к магниту, в одного за другим, прямо в грудь, толкая назад, и от каждого удара – Брис с ужасом видел это – жертва отшатывалась, роняя стул, поднималась над полом и отлетала к самой стене.

От ударов трещали кости. Затылки разбивались о стену до крови.

Все происходило невероятно быстро, а Скрипач стоял в центре этого вихря, недвижимый, как дерево с глубокими корнями.

Первой была Синн.

– Дева Смерти. – Карта, ударив в грудь девочке, подняла ее в воздух с раскинутыми руками и ногами и отнесла к стене под самым потолком. Синн впечаталась в стену с отвратительным звуком и безвольно повисла, как пришпиленная тряпичная кукла.

– Скипетр.

Свищ вскрикнул и попытался отскочить в сторону, но карта ловко скользнула под ним, прижалась к груди и протащила по полу до стены слева от двери.

На лице Быстрого Бена появилось изумление, когда третья карта Скрипача шлепнула его в грудину.

– Маг Тьмы.

Быстрый Бен отлетел к стене с такой силой, что по штукатурке пошли трещины, и повис там, недвижный, как труп на пике.

– Каменщик Смерти. – Вал замычал и попытался повернуться спиной – это была ошибка. Карта ударила его в спину, бросила на стену лицом и потащила потерявшего сознание Вала вверх, оставляя кровавую полосу.

Следом – остальные, быстро, как пригоршня брошенных камней. Все происходило одинаково. Жестокий удар, дрожащая стена. Сандалат Друкорлат, Королева Тьмы. Лостара Йил, Поборник Жизни.

– Обелиск. – Флакон.

Геслер, Держава.

Ураган, Престол.

А затем Скрипач повернулся к Брису.

– Король жизни.

Карта вылетела из его руки, блеснув, как кинжал; ожидая удара, Брис затаил дыхание и закрыл глаза… он почувствовал лишь дуновение, и ничто не коснулось его груди. Открыв глаза, он увидел, что карта висит, дрожа, в воздухе перед ним.

Брис встретился глазами со Скрипачом.

Сапер кивнул.

– Вы нужны.