Читать онлайн Вниз по реке бесплатно

Посвящается Кэти, как и всегда

Глава 1

Река – одно из самых ранних моих воспоминаний. Главное крыльцо отцовского дома смотрит на нее с невысокого взгорка, и у меня сохранились фотографии, выцветшие и пожелтевшие, моих первых дней на этом крыльце. Я спал на руках у своей матери, сидящей тут в кресле-качалке, играл рядом в пыли, пока мой отец ловил рыбу, и даже сейчас мог представить эту реку, как наяву: медленное бурление красных глинистых струй, ползущие вспять воронки водоворотов под обрывистыми берегами, шелестящий шепот, которым она делится своими секретами с твердым розовым гранитом округа Роуан… Все, что сформировало меня, произошло возле этой реки. Я потерял свою мать на виду у нее, встретил свою первую любовь на ее берегах. Я до сих пор мог ясно ощутить, как она пахла в тот день, когда отец спровадил меня отсюда. Эта река стала частью моей души, и мне уже казалось, что я потерял ее навсегда.

Но все имеет свойство меняться – вот что я твердил себе. Забываются прошлые ошибки, прощаются давние обиды. Вот это-то и привело меня домой.

Надежда.

И гнев.

Я провел без сна уже тридцать шесть часов, десять из которых просидел за рулем. Неделями не находил себе места, не спал ночами – и это решение потихоньку прокралось в меня, будто вор. Я никогда не собирался возвращаться в Северную Каролину – навеки похоронил ее, – но не успел и глазом моргнуть, как вот мои руки уже лежат на руле, а Манхэттен тонущим островом проваливается за горизонт на севере. На лице у меня недельная щетина, на плечах – джинсовка, из которой я не вылезал три дня, я охвачен таким напряжением, что граничит с болью, но любой здесь узнает меня с первого же взгляда. На то они и родные места, к лучшему это или к худшему.

Едва впереди показалась река, как нога сама собой слетела с педали газа. Солнце все еще низко висело над деревьями, но я чувствовал, как оно упорно лезет вверх, ощущал его жесткий, жаркий напор. Остановив машину на дальней стороне моста, ступил на раскрошенный гравий и опустил взгляд на реку под названием Ядкин. Зарождающаяся где-то в горах, она протянулась через просторы обеих Каролин. В восьми милях от того места, где я стоял, река касается северного края фермы «Красная вода» – земли, которой наше семейство владело с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Еще миля, и вот она уже скользит мимо дома моего отца.

Мы не общались целых пять лет, мой отец и я.

Но не по моей вине.

Прихватив с собой на берег банку пива, я встал в самом низу. Под растрескавшийся мост убегала полоска гладкой земли, усыпанной речным мусором. Ивы нависали над самой водой, и я заметил привязанные к их нижним ветвям пластиковые молочные канистры, подпрыгивающие на течении. Где-то там под ними, в слое ила, скрывались крючки, и одна из канистр сидела в воде совсем низко. Глядя, как она двигается, я с треском открыл пиво. Белая емкость погрузилась еще глубже и повернула против течения. Двинулась вверх по реке, оставляя за собой острый треугольный след. Ветка дернулась, и канистра остановилась – на белесом пластике заиграли красноватые отсветы от реки.

Прикрыв глаза, я подумал о тех, кого был вынужден покинуть. После стольких лет я ожидал, что их лица поблекнут, а голоса истончатся, потеряют выразительность и объем, но это оказалось не так. Воспоминания затопили меня с головой, ошеломляюще живые и яркие, и я ничегошеньки не мог с этим поделать.

Больше мне это было не под силу.

Выбравшись из-под моста, я наткнулся на малолетнего мальчишку на запыленном велике. Он опирался одной ногой о землю, нерешительно улыбаясь. Лет, может, десяти, в продранных джинсах и расхлябанных высоких кедах. С плеча на завязанной узлом веревке у него свисало ведро. Моя большая немецкая машина по соседству с ним выглядела космическим кораблем из иной галактики.

– Чудесное утречко, – сказал я.

– Да, сэр. – Он кивнул, но с велика не слез.

– На донку ловишь? – спросил я у него, махнув рукой вниз на ивы.

– Поставил вчера две штуки, – отозвался мальчуган.

– Там же их три.

Он помотал головой.

– Одна папина. Это не считается.

– Там на средней вроде что-то увесистое.

Его лицо осветилось, и я понял, что это его собственная снасть, а не его старика.

– Может, подсобить? – спросил я.

– Нет, сэр.

В детстве я частенько таскал из этой реки сомов, и, судя по тому, как средняя канистра недвижимо напряглась в воде, ему наверняка предстояло иметь дело с настоящим чудовищем – обтянутым глянцевой черной шкурой, всосавшимся в придонный ил зверем, который мог легко потянуть фунтов на двадцать[1].

– Ведро-то не маловато? – сказал я ему.

– А я его прямо тут разделаю.

Его пальцы гордо двинулись к тонкому ножу на ремне – к захватанной деревянной рукоятке с бледными, вытертыми до блеска металлическими заклепками. Ножны были из черной кожи, с паутинкой белых трещинок там, где он не смазал их должным образом защитной пропиткой. Парнишка разок коснулся рукоятки, и я ощутил его нетерпение.

– Ну ладно тогда. Удачи.

Я обошел его по широкой дуге, а он так и не слез со своего велика, пока я не отпер машину и не забрался за руль. Пацан перевел взгляд с меня на реку, и улыбка расползлась по его лицу, когда он перекинул тонкую ногу через седло. Выезжая на дорогу, я глянул на него в зеркало заднего вида – на запыленного мальчишку в бескрайнем, залитом мягким желтым светом мире.

Почти припомнилось, каково это.

* * *

Где-то через милю солнце уже жарило на всю катушку. Это было уже слишком для моих воспаленных глаз, и я надел темные очки. Нью-Йорк научил меня, что такое жесткий камень, узкие пространства и серые тени. Здесь же все было так открыто! Так пышно! Нужное слово копошилось где-то в глубине головы.

«Первозданно».

Так чертовски первозданно!

Почему-то я про это забыл, а это было плохо в бо́льшем числе смыслов, чем я смог бы подсчитать.

После нескольких сменяющих друг друга поворотов дорога сузилась. Нога придавила педаль, и у северного края фермы своего отца я уже валил все семьдесят[2] – просто не смог удержаться. Земля вокруг была вся в рубцах от эмоций. От любви и потери и тихой, разъедающей душевной боли. Мимо пролетел въезд – распахнутые ворота и длинный проселок, уходящий в холмистую зелень. Стрелка коснулась восьмидесяти, и все плохое рассыпалось в прах, так что едва ли я смог бы различить и все остальное. То, чего было хорошего. Годы перед тем, как все развалилось на куски.

Через пятнадцать минут показалась городская черта Солсбери, где я сбросил газ и потащился еле-еле, натянув на глаза бейсболку, чтобы скрыть лицо. В моей одержимости этим местом есть что-то нездоровое, я знаю, но оно было моим домом, и я любил его, так что решил проехать через город, чтобы проверить это. Он остался столь же историческим и богатым, столь же маленьким и южным, и я подумал: интересно, до сих ли пор этот город чувствует, каков я на вкус – даже сейчас, через столько лет после того, как он разжевал меня и с отвращением выплюнул?

Я проехал мимо перестроенной железнодорожной станции и старых особняков, набитых деньгами, отворачивая лицо от мужчин на знакомых скамейках и женщин в ярких нарядах. Остановившись на светофоре, посмотрел, как адвокаты возносят пухлые портфели вверх по широким ступенькам, а потом свернул влево и притормозил прямо перед зданием суда. Я мог припомнить глаза каждого из присяжных, ощутить шершавую фактуру дерева на столе, за которым просидел три долгие недели. Если б сейчас закрыл глаза, то мог бы легко представить толчею на ступеньках суда, почти физическое, словно ожог от пощечины, ощущение от яростных слов и сверкания гневно оскаленных зубов.

Невиновен.

Это слово спустило с поводка ярость.

Бросил на здание суда последний взгляд. Все это было, и было глубоко несправедливо, и мне никак не удавалось справиться с горящими во мне обидой и возмущением. Пальцы впились в руль, день перекосился, а грудь настолько переполнилась гневом, что показалось, будто этот гнев вот-вот задушит меня.

Покатил к северу по Мейн-стрит, потом к западу. Через пять миль впереди показался мотель «Верный». Что совершенно неудивительно, за время моего отсутствия он лишь продолжал свое снижение по придорожной спирали к полнейшему упадку. Лет двадцать назад заведение процветало, но поток приличных постояльцев постепенно сошел на нет, когда церковные мамаши и священнослужители вбили осиновый кол в сердце расположенной прямо через дорогу развеселой придорожной закусочной «Три икса», где заезжающих автомобилистов обслуживали едва одетые девицы на роликах. Теперь мотель представлял собой натуральную дыру – длинную череду обшарпанных дверей с почасовой и понедельной оплатой и гастарбайтерами, напиханными по четыре человека в комнату.

Я знал парня, чей отец владел этим мотелем, – Дэнни Фэйта, мы с ним в свое время крепко дружили. Выросли вместе, частенько весело проводили время. Он пользовался репутацией дебошира и пьяницы и толком нигде не работал – лишь иногда в сезон мог подкалымить на ферме. Три недели назад Дэнни позвонил мне – первый человек, который вышел со мной на связь после того, как меня с позором вышибли из города. Понятия не имею, как он меня нашел, но вряд ли это было такой уж сложной задачей. Дэнни – надежный малый, хорош в случае какой-нибудь заварушки, но далеко не великий мыслитель. Он позвонил мне с просьбой о помощи и попросил вернуться домой. Я ответил ему отказом. Дом был для меня потерян. Целиком и полностью. Навсегда.

Но тот телефонный звонок был только началом. Дэнни и понятия не имел, какие это будет иметь последствия.

Парковка перед длинным приземистым строением представляла собой обычную земляную площадку. Я вырубил мотор и прошел за грязную стеклянную дверь. Оперся локтями о стойку и изучил единственный предмет декора – здоровенный гвоздь с дюжиной пожелтевших освежителей воздуха в виде елочек. Повел носом, не ощутив ничего похожего на хвою, и посмотрел на пожилого латиноамериканца, выходящего из подсобки – с хорошо ухоженными волосами, в кардигане под Мистера Роджерса[3], со здоровенным куском бирюзы, свисающим с шеи на кожаном ремешке. Его глаза скользнули по мне с отработанной непринужденностью, и я понял, что́ он увидел. Парня лет под тридцать, высокого, крепко сложенного. Небритого, но с хорошей стрижкой и при дорогих часах. Без обручального кольца. Костяшки на пальцах основательно сбиты и в шрамах.

– Да, сэр? – произнес он уважительным тоном, который в этом месте обычно был редкостью. Опустил взгляд вниз, но я заметил, как прямо он держит спину, ощутил полную неподвижность его маленьких пергаментных рук.

– Я ищу Дэнни Фэйта. Скажите ему, что Адам Чейз спрашивает.

– Дэнни уехал, – отозвался старик.

– А когда вернется? – Я с трудом скрыл разочарование.

– Нет, сэр. Его уже три недели как нет. Не думаю, что он вернется. Впрочем, его отец по-прежнему тут хозяин. Могу позвать его, если хотите.

Я попытался все это осмыслить. Округ Роуан производит только два вида людей: тех, что рождены оставаться здесь до скончания своих дней, и тех, кто должен покинуть эти края при первой же возможности. Дэнни принадлежал к первой категории.

– А куда уехал? – спросил я.

Старик пожал плечами – утомленно поджав губы и разведя руками.

– Он ударил свою подружку. Она выпала на улицу вон через то окно. – Мы оба посмотрели на стекло у меня за спиной, и он еще раз, едва ли не на французский манер, пожал плечами. – Здорово порезала лицо. Подала на него заявление в полицию, а он смылся. С тех пор никто его тут в округе не видел. Ну так как, позвать мистера Фэйта?

– Нет.

Вариант с родной фермой сейчас даже не рассматривался – я слишком устал, чтобы провести за рулем еще хотя бы секунду, и пока не был готов иметь дело с собственным отцом.

– Найдется комната?

– Si[4].

– Тогда просто дайте мне комнату.

Старик опять оглядел меня с головы до ног.

– Вы уверены? Вы хотите комнату здесь? – Он уже во второй раз раскинул руки.

Я вытащил бумажник и положил на стойку стодолларовую купюру.

– Si, – сказал я ему. – Именно здесь.

– Надолго?

Его глаза не были направлены ни на меня, ни на купюру – нацелились они на мой бумажник, который едва ли лопался от банкнот крупного достоинства. Я закрыл его и сунул в карман.

– До вечера пробуду.

Он взял сотню, выдал мне семьдесят семь долларов сдачи и сказал, что тринадцатая комната свободна, если меня не смущает номер. Я заверил его, что нисколько не смущает. Старик выдал мне ключ, и я ушел. Он наблюдал за мной, пока я переставлял машину к концу здания.

Я вошел, накинул цепочку.

В комнате пахло сыростью и шампунем – наверное, последний постоялец перед отъездом принимал душ, – но здесь было темно и тихо, и после суток без сна это меня вполне устраивало. Я сдернул покрывало с кровати, стряхнул с ног туфли и повалился на ветхие простыни. Вскользь подумал про надежду и гнев: интересно, какое из этих чувств во мне сейчас сильнее? Ни один из вариантов не выглядел однозначным, так что пришлось принять волевое решение. Надежда, решил я. Я проснусь с чувством надежды.

Едва я закрыл глаза, как комната перекосилась. Я словно взмыл вверх, поплыл, а потом все вдруг разом рассыпалось в пыль, и я окончательно отключился, оказавшись вне места и времени, будто никогда и не возвращался.

* * *

Проснулся я со сдавленным звуком в горле. Перед глазами по-прежнему стояла все та же картинка – кровь на стене, темным полумесяцем протянувшаяся к полу. Услышал глухие удары, не понимая, где я, и дико оглядел полутемную комнату. Тоненький ковер вздыбился под ножками видавшего виды кресла. Из-под края занавески на пол падала узенькая полоска слабого света. Стук прекратился.

Кто-то стоял у двери.

– Кто там? – хрипло спросил я.

– Зебьюлон Фэйт!

Это был отец Дэнни, вспыльчивый и узколобый тип, способный со знанием дела просветить окружающих разве что по части двух вещей: как выглядит изнанка окружной тюрьмы и каким образом лучше всего задать трепку своему собственному великовозрастному сыну.

– Секундочку! – выкрикнул я.

– Надо поговорить!

– Обождите.

Я подошел к раковине и поплескал в лицо водой, заталкивая кошмарный сон обратно в самую глубину головы. В зеркале я выглядел совершенно измотанным, старше своих двадцати восьми лет. На ходу вытираясь полотенцем и чувствуя, как по жилам побежала кровь, двинулся в двери и распахнул ее. Солнце низко повисло над горизонтом. Дело к вечеру. Раздраженная физиономия старика вся так и пылала.

– Здрасьте, мистер Фэйт. Давненько не виделись.

Он практически не изменился – может, разве что малость пообтесался, – но производил все столь же неприятное впечатление. Одуревшие, словно после многодневной пьянки, глаза двинулись по моему лицу, губы под унылыми бесцветными усами ехидно скривились. От этого подобия улыбки по спине у меня пробежали мурашки.

– А ты все такой же, – объявил он. – Я-то думал, время возьмет свое, подпортит малость твою смазливую мордашку…

Я проглотил отвращение.

– Я искал Дэнни.

Его следующие слова соскользнули с его губ медленно, с намеренной растяжечкой.

– Когда Мэнни сообщил, что тут Адам Чейз, то я ему просто не поверил! Сказал ему, что ни в коем разе Адам Чейз тут не остановился бы. Только не при том здоровенном особняке на реке, полном всякой родни. Не при всех этих чейзовских деньгах! Но жизнь не стоит на месте, насколько я понимаю, и вот ты в итоге здесь. – Он опустил подбородок, и меня обдало вонью из его рта. – Вот уж не думал, что у тебя хватит пороху вернуться…

Я с трудом удержал внезапно вспыхнувшую злость в рамках:

– А что, место ничуть не хуже любого другого.

Старик злобно хохотнул:

– Это место – натуральная дыра. Оно высасывает из меня жизнь.

– Вам видней.

– Так что, с папаней приехал побалакать? – спросил он, с внезапным блеском в глазах.

– Да, планирую повидаться с ним.

– Я не в этом смысле… Ты здесь, чтобы просто поболтать с ним? Это я к тому, что пять лет назад ты в округе Роуан кем-то вроде наследного принца считался… – Презрительная усмешка. – А потом с тобой приключилась маленькая неприятность, и вот раз – и нет тебя. Насколько я понимаю, с тех пор ты так сюда и не возвращался. Должна быть какая-то причина после столь долгого отсутствия, и вразумить этого надменного, упрямого сукина сына – лучшая из тех, что приходят мне на ум.

– Если у вас есть что сказать, мистер Фэйт, то почему бы вам просто не сказать это прямо?

Он подступил ближе, неся с собой запах застарелого пота. Его глаза над носом пьяницы приобрели жесткий стальной оттенок, а голос визгливо поднялся:

– Только не умничай со мной, Адам! Я-то помню тебя таким же тупоголовым придурком, как и мой собственный сыночек, Дэнни, – у вас обоих не хватило бы мозгов, чтобы просто выкопать яму в земле, даже если б вам дали лопату! Я-то видел, как ты буха́ешь без просыпу, видел, как ты валяешься с разбитой в кровь мордой на полу в баре! – Он перевел взгляд с моих ног на мое лицо. – Теперь у тебя шикарная тачка, и несет от тебя большим городом, но выглядишь ты ничуть не лучше любого другого. Только не для меня. Можешь заодно передать это и своему старику. Передай ему, что скоро он останется и вовсе без друзей!

– Не думаю, что мне нравится ваш тон.

– Я пытался быть вежливым, но вы никогда не изменитесь – вы, Чейзы! Думаете, что раз уж у вас все эти земли, а ваши предки засели в этом округе чуть ли не с сотворения мира, так вы намного лучше всех остальных? Ничто из этого не означает, что вы лучше меня! Или лучше моего парнишки.

– Я никогда не говорил, что я лучше.

Старик кивнул, и его голос задрожал от раздражения и злости:

– Передай своему папаше, что ему давно пора засунуть свой чертов эгоизм себе в жопу и подумать и об остальных людях в этом округе! И это не только я так говорю. Куча людей здесь уже сыта по горло. Передай ему это от меня.

– Хватит уже! – сказал я, подступая ближе.

Ему это не понравилось, и его руки сжались в кулаки.

– Не говори со мной в таком тоне, щенок!

Что-то горячее вспыхнуло у него в глазах, и я почувствовал, как где-то внутри меня опять вскипает гнев – воспоминания нахлынули обратно. Вновь припомнились мелочность и презрительное самодурство старика, его скорые на расправу руки, когда его сын делал какую-то невинную ошибку.

– Вот что вам скажу, – медленно произнес я. – Почему бы вам самому не пойти в жопу?

Я подступил еще ближе, и как ни высок был старик, я все равно возвышался над ним. Его глаза заметались вправо-влево, когда он увидел закипающий во мне гнев. Мы с его сыном действительно давали джазу в родном округе, но, несмотря на то, что он только что сказал, не так-то уж часто я оказывался с разбитой в кровь мордой на полу какого-нибудь бара.

– Дела моего отца вас не касаются. Никогда не касались и никогда не будут. Если у вас есть что сказать, предлагаю вам сказать это ему прямо в лицо.

Фэйт попятился, и я последовал за ним в плавящийся от жары воздух. Он продолжал держать руки на весу, нацелив взгляд на меня, и его голос звучал резко и жестко:

– Вещи меняются, парень. Мельчают понемногу, а потом им и вовсе наступает конец. Даже в округе Роуан. Даже у чертовых Чейзов!

И он тут же ушел, быстро двигаясь вдоль облупленных дверей своей придорожной империи. Дважды оглянулся назад, и на его топорной физиономии я увидел коварство и страх. Он показал мне средний палец, и я спросил себя, далеко уже не впервые, не было ли возвращение домой большой ошибкой.

Я проследил, как старик скрывается в своей конторе, а потом зашел обратно в номер, чтобы смыть с себя его вонь.

* * *

Понадобилось десять минут, чтобы принять душ, побриться и переодеться в чистое. Едва я переступил порог, выходя на улицу, как горячий воздух плотно принял меня в свои объятия, словно расплавленный воск. Солнце уже придавливало деревья на противоположной стороне дороги, мягким бесформенным комком расплющиваясь о мир. Я закрыл и запер за собой дверь, а когда опять повернулся, то почти одновременно заметил две вещи. Зебьюлон Фэйт стоял, прислонившись к стене конторы мотеля и скрестив руки на груди. Рядом ошивались еще два каких-то жлоба чуть постарше меня – с широкими плечами и откровенно ехидными улыбочками. Это было первое, что я заметил. Вторым была моя машина. Вернее, большие буквы, глубоко выцарапанные на пыльном капоте.

«Убивец».

Единственное слово, в два фута длиной как минимум.

Вот тебе и надежда…

На физиономии старика тоже прорезалась улыбочка, и он буквально протолкал сквозь нее слова.

– Два каких-то гопника, – сообщил он. – Вон туда побежали…

Фэйт-старший ткнул рукой через пустую улицу, на старую парковку придорожной закусочной, которая теперь представляла собой безбрежное море асфальта с пробивающимися кое-где кустиками травы.

– Надо же, какая неприятность, – закончил он.

Один из мужиков пихнул другого локтем. Я знал, что они видели перед собой: машину богатея с нью-йоркскими номерами, городского парня в сияющих ботинках.

Они и понятия не имели…

Я подошел к багажнику, положил в него сумку, вытащил монтировку – два фута прочного металла с баллонным ключом на конце. И двинулся через парковку, опустив тяжелую железяку к ноге.

– Зря вы это сделали, – произнес я.

– Иди в жопу, Чейз!

Они тяжело соскочили с крыльца – Зеб Фэйт посередке. Рассыпались по сторонам, ширкая подметками по спекшейся земле. Мужик справа от Фэйта был повыше остальных и выглядел испуганным, так что я сосредоточился на его дружке слева – ошибка. Удар прилетел как раз справа, и двигался этот тип на удивление быстро. Это было все равно что получить удар бейсбольной битой. Его дружок налетел на меня почти с той же быстротой. Увидел, как я обвис, и наметил апперкот, который мог запросто сломать мне челюсть. Но я взмахнул монтировкой. Она вступила в дело быстро и жестко, перехватив руку детины на полпути, и сломала ее столь моментально и чисто, что я сам подивился. Было слышно, как хрустнули кости. Он с воплем рухнул на землю.

Первый ударил меня еще раз, угодив в висок, и я замахнулся на него тоже. Металл соприкоснулся с мясистой частью его плеча. Тут подоспел и Зебьюлон Фэйт, но я опередил его, достав коротким тычком в кончик подбородка, и он тоже свалился. И тут словно кто-то выключил дневной свет. Я оказался на коленях, с затуманенным зрением, и на сей раз мне реально пришлось несладко.

Фэйт лежал на земле. Мужик со сломанной рукой – тоже. Но его дружок зря времени не терял. Я опять увидел подлетающий тяжелый башмак и замахнулся что было сил. Монтировка вошла в соприкосновение с его подбородком, и он шлепнулся в пыль. Я так и не понял, сломал ли ему что-нибудь – реально было плевать. Главное, что он тоже вырубился.

Я попытался было встать, но не держали ноги. Уперся руками в землю и тут ощутил, как надо мной встает Зебьюлон Фэйт. Дыхание пилой елозило у него в глотке, но голос его был достаточно тверд. «Сраные Чейзы!» – прохрипел он и принялся орудовать ногами. Удары сыпались один за другим. После очередного удара башмак отлетел назад уже в крови. Я уже реально лежал на земле, тщетно искал монтировку, а старик пыхтел так, будто всю ночь кому-то впердоливал и теперь никак не может кончить. Я свернулся в клубок, пытаясь спрятать лицо, и полными легкими вдохнул дорожной пыли вперемешку с мелкой щебенкой.

И тут услышал сирены.

Глава 2

Поездка в «Скорой» прошла как в тумане – двадцать минут белых перчаток, болезненных прикосновений тампона к ранам и ссадинам, толстый фельдшер с каплей пота, повисшей на носу… За матовым стеклом мелькнул красноватый отсвет мигалок, отразившихся от стены, и меня вытащили наружу. Больница сгустилась вокруг: знакомые звуки, запахи, которые мне доводилось обонять чаще, чем хотелось бы… Тот же самый потолок, что и двадцать лет назад. Ординатор с детским личиком, который меня заштопывал, ворчал при виде старых шрамов: «Что, не первый раз руки распускаешь?»

Ответ ему на самом деле не требовался, так что я держал рот на замке. Драться я начал лет в десять. Самоубийство моей матери имело к этому самое непосредственное отношение. Равно как и Дэнни Фэйт. Но с тех пор как я дрался последний раз, прошло уже порядком времени. Целых пять лет я ухитрился прожить, ни разу ни с кем не сцепившись. Никаких заводок. Никаких обидных слов. Пять лет оцепенения, и вот нате: трое на одного в первый же день после возвращения в родные края. Надо было просто сесть в машину и уехать ко всем чертям, но такая мысль даже не приходила мне в голову.

И на секунду не приходила.

Вышел я только часа через три – с облепленными пластырем ребрами, шатающимися зубами и восемнадцатью стежками хирургических швов на башке. Злой как черт. Болело все адски.

Раздвижные двери сомкнулись у меня за спиной, и я встал, покосившись на левый бок – давая передышку ребрам на этой стороне. По ногам у меня мазнул свет, и мимо по улице проехали несколько автомобилей. Я смотрел им вслед пару секунд, а потом опять повернулся к автостоянке.

В тридцати футах от меня открылась дверца машины, и на асфальт выбралась женщина. Сделала три шага, остановилась у капота. Я сразу узнал ее до мельчайших подробностей, даже издали. Пять футов восемь дюймов[5], стройная, с золотисто-каштановыми волосами и улыбкой, способной осветить самую темную комнату. Внутри меня волной поднялась новая боль, более глубокая, более фактурная. Вроде бы у меня уже было полным-полно времени, чтобы найти нужный подход, нужные слова. Но в голове было пусто. Я сделал шажок навстречу, стараясь скрыть хромоту. Она встретила меня на полпути, и все лицо ее состояло из пустот и сомнений. Изучила меня с головы до ног, и хмурое выражение у нее на лице практически не оставляло сомнений насчет того, что она увидела.

– Офицер[6] Александер… – произнес я, выдавливая улыбку, которая даже мне самому показалась насквозь лживой.

Ее глаза пробежались по моим увечьям.

– Детектив, – поправила она меня. – Уже два года как повысили.

– Поздравляю, – сказал я.

Она примолкла, высматривая что-то на моем лице. Задержала взгляд на стежках хирургических швов на лбу под волосами, и на миг ее лицо немного смягчилось.

– Несколько не так я представляла нашу следующую встречу, – произнесла она, опять глядя мне прямо в глаза.

– А как?

– Поначалу воображала, что мы с ходу бросимся друг к другу в объятия. С поцелуями и извинениями. – Она пожала плечами. – А после того как ты несколько лет пропадал без вести, представлялось уже нечто не столь радужное. С криками. Может, даже с пиханием в грудь. Но такого я никак не ожидала. Такой вот встречи, в полном одиночестве и в темноте… – Она показала на мое лицо. – Мне тебя сейчас даже по физиономии не шлепнуть!

Улыбка у нее тоже не вышла. Да, ни один из нас не представлял, что это произойдет таким вот образом.

– А почему ты не зашла внутрь?

Она уперла руки в бока.

– Не знала, что сказать. Думала, что слова сами придут ко мне.

– И?..

– Ничего так и не пришло.

Поначалу я никак не отреагировал. Любовь умирает не сразу, если вообще умирает, и действительно нечего было сказать помимо того, что уже было много раз сказано в далеком прошлом, в совсем другой жизни. Когда я все-таки заговорил, слова давались мне нелегко:

– Мне надо было забыть это место, Робин. Надо было забыть его с концами.

– Давай не будем, – сказала она, и я узнал гнев. Достаточно долго сам прожил с таким же.

– Так что теперь? – спросил я.

– Теперь я отвезу тебя домой.

– Только не к отцу!

Робин подалась ближе, и глаза ее на миг осветились прежней теплотой. В уголках рта проглянули смешливые морщинки.

– Такой гадости я тебе точно не сделаю, – заверила она.

Мы стали обходить ее машину, каждый со своей стороны, и я заговорил через крышу:

– Я здесь не для того, чтобы остаться.

– Ну да, – натужно произнесла она. – Естественно, не для того.

– Робин…

– Залезай в машину, Адам!

Я открыл дверцу и кое-как пролез на сиденье. Это был большой седан, типично полицейская тачка – рации, лэптоп, дробовик в держателе на приборной панели… Я был просто никакой. Болеутоляющие таблетки. Усталость. Утонув в подушке сиденья, я бездумно пялился на темные улицы, пока Робин вела машину.

– Вот тебе и вернулся домой, – произнесла она через какое-то время.

– Могло быть и хуже.

Робин кивнула, и я ощутил ее глаза на себе – мимолетный взгляд, когда дорога выпрямилась.

– Классно видеть тебя, Адам. Тяжело, но классно. – Она опять кивнула, словно все еще пытаясь убедить себя. – Не думала, что это вообще когда-нибудь произойдет.

– Я тоже.

– Остается один большой вопрос.

– Какой? – Я знал, что за вопрос, он мне просто не нравился.

– Почему, Адам? Вот в чем вопрос: почему? Ведь целых пять лет прошло! Никто и слова от тебя не слышал.

– Мне нужна какая-то особая причина, чтобы приехать домой?

– Ничего не происходит в вакууме. Тебе-то это должно быть известно получше, чем остальным.

– Все это просто коповские разговорчики. Иногда нет абсолютно никаких причин.

– Лично мне в это не верится. – С лица Робин не сходила обида. Она немного выждала, но я не знал, что еще сказать.

– Ладно, можешь не рассказывать, – произнесла она наконец.

Молчание пролегло между нами – лишь ветер подвывал, обтекая быстро несущуюся машину. Пощелкивали шины, проскакивая над трещинами в асфальте.

– Ты собирался позвонить мне? – спросила она наконец.

– Робин…

– Ладно, не обращай внимания. Проехали.

Еще несколько минут бессловесной тишины – неловкости, которая сковывала нас обоих.

– Зачем ты вообще поперся в этот мотель?

Я поразмыслил, сколько ей стоит рассказать, и решил, что для начала надо все прояснить с отцом. Если я не сумею все уладить с ним, то не смогу ничего уладить и с ней.

– Ты не представляешь, где может быть Дэнни Фэйт? – спросил я.

Я сменил тему, и она это поняла. Но не стала на этом заостряться.

– Слыхал про его подружку? – спросила Робин. Я кивнул, и она пожала плечами. – Это далеко не первый мелкий подонок, скрывающийся от ордера на арест. Никуда он не денется. С подобной публикой всегда так.

Я посмотрел на ее лицо, на его жесткие линии.

– Тебе никогда не нравился Дэнни. – Прозвучало это обвиняюще.

– Совершенно никчемный тип, – сказала Робин. – Игрок, алкаш и дебошир, просто пробы ставить негде. С чего это он должен мне нравиться? Это ведь он затащил тебя на дно, подкармливал твою темную сторону… Драки в барах. Скандалы. Это он заставил тебя забыть все хорошее, что в тебе было. – Она покачала головой. – Я-то думала, что ты перерос Дэнни. Ты всегда был слишком хорош для него.

– Он прикрывал мне спину еще с четвертого класса, Робин. Нельзя так вот попросту бросать таких друзей.

– И все же ты это сделал. – Она оставила все остальное недосказанным, но я все понял.

«Точно так же, как ты бросил меня».

Я отвернулся к боковому стеклу. Мне нечего было сказать, чтобы рассеять ее обиду. Она и так знала, что тогда у меня не было выбора.

– Чем, черт побери, ты занимался, Адам? Пять лет! Целая жизнь! Люди говорили, что ты в Нью-Йорке, но, кроме этого, никто ничего не знает. Серьезно, чем ты там вообще был занят?

– А это важно? – спросил я.

– Естественно, важно!

Робин никогда не сумела бы понять, а мне не нужна была ее жалость. Собственное одиночество я давно уже привык держать под замком, так что не стал вдаваться в подробности.

– Держал бар одно время, работал тренером в кое-каких спортзалах, работал в парках… Занимался чем подвернется. Нигде не задерживался дольше месяца-другого.

Я видел ее недоверие, слышал разочарование в ее голосе:

– И зачем ты тратил время на подобную чепуху? Ты же парень с головой! У тебя есть деньги. Ты мог бы пойти учиться, стать кем-нибудь…

– Дело не в деньгах или стремлении пробиться наверх. Меня это никогда не волновало.

– А в чем же тогда?

Я не мог заставить себя посмотреть на нее. То, что я потерял, никогда уже не вернешь назад. Мне не следовало высказывать это вслух, а тем более разжевывать по буквам. Только не ей.

– Случайные занятия не требуют напряжения мысли, – сказал я, после чего ненадолго примолк. – Занимайся такой чепухой достаточно долго, и даже годы размоются в одно туманное пятно.

– Господи, Адам!

– У тебя нет права судить меня, Робин. Мы оба сделали свой выбор. Мне пришлось пережить твой. Нечестно порицать меня за мой собственный.

– Ты прав. Прости.

Мы еще немного помолчали, слушая шипение и пощелкивание шин.

– А как насчет Зебьюлона Фэйта? – спросил я в конце концов.

– Это юрисдикция округа.

– И все же ты-то – тут как тут. Городской детектив.

– Вызов приняла контора шерифа[7]. Но у меня там хорошие знакомые. Они сразу позвонили, как только всплыла твоя фамилия.

– Меня там так хорошо помнят?

– Никто не забыл, Адам. Правоохранительные органы тем более.

Я вовремя прикусил язык, с которого были готовы сорваться злые слова. Таковы уж люди: быстро судят и долго помнят.

– Он смылся до того, как приехали помощники шерифа, но двух других они застали. Очень удивлена, что ты не видел их в больнице.

– Их арестовали?

Робин искоса глянула на меня:

– Помощники шерифа просто нашли трех каких-то мужчин, лежащих на парковке мотеля. Тебе нужно написать заявление, если ты хочешь, чтобы кого-то арестовали.

– Супер. Просто супер. Ну а то, что мне машину покурочили?

– То же самое.

– Просто замечательно!

Я наблюдал за Робин, сидящей за рулем. Она немного постарела, но выглядела все равно отлично. Обручального кольца я не заметил, что меня опечалило. Если она по-прежнему оставалась одна в этом мире, то в этом была и часть моей вины.

– Что это вообще за дела творятся? Да, я в курсе, что тут у меня мишень на спине, но никак не ожидал, что на меня набросятся в первый же день после моего возвращения в город!

– Шутишь?

– Да какие тут шутки! У старого мерзавца всегда был злобный нрав, но, похоже, он так и ждал повода.

– Вообще-то ничего удивительного.

– Я же сто лет его не видел! Мы с его сыном были друзьями!

Робин издала горький смешок и покачала головой:

– Я постоянно забываю, что есть еще и какой-то другой мир помимо округа Роуан. Насколько я понимаю, тебе просто неоткуда знать… Но тут уже несколько месяцев заваривается довольно серьезная каша, в которую замешаны одна крупная энергетическая компания и твой отец. Это разорвало город напополам.

– Что-то я не понимаю…

– Штат худо-бедно развивается. Энергетики планируют построить новую атомную электростанцию, чтобы этому поспособствовать. Они смотрели много участков, но округ Роуан пока на первом месте. Им нужна вода, так что участок должен быть у реки. Требуется тысяча акров[8], и все остальные согласились продать землю. Но не хватает большого куска территории фермы «Красная вода», чтобы все срослось. Четырехсот или пятисот акров вроде. Они предлагали впятеро от того, что этот участок реально стоит, но твой отец не стал продавать. Полгорода его просто обожает. Другая половина ненавидит. Если он упрется, энергетическая компания выдернет шнур из розетки и переместится на какое-нибудь другое место. – Она пожала плечами. – Повсюду массовые увольнения… Заводы закрываются… А это миллиардное предприятие. И на пути у него стоит твой отец.

– Можно подумать, ты просто спишь и видишь, чтобы тут появилась эта электростанция.

– Я работаю на город. Трудно не обращать внимания на возможные выгоды.

– А Зебьюлон Фэйт?

– У него тридцать акров прямо у реки. А это семизначная цифра, если все выгорит. Он агитирует за эту стройку на каждом углу. Ситуация ухудшается. Люди злы, причем это не только вопрос рабочих мест или налоговой базы. Это большой бизнес. Подряды на первичный цикл. На производство бетона. На собственно строительство. Можно сделать большие деньги, и многие уже готовы на стенку полезть, до того им не терпится. Твой отец – богатый человек. Большинство людей считает, что ему просто собственные понты важней.

Я представил себе своего отца.

– Он не продаст.

– Предлагаемые суммы будут расти. Давление – тоже. Целая куча народу давит на него.

– Ты сказала, ситуация ухудшается. Насколько ухудшается?

– Да в основном все пока довольно безобидно. Статейки в газетах. Оскорбления. Но уже были и кое-какие открытые угрозы, даже случаи вандализма. Скот вот как-то ночью постреляли… Сожгли пару хозяйственных построек… Ты вообще-то первый, кто реально пострадал.

– Не считая коров.

– Это всего лишь фоновый шум, Адам. Скоро все разрешится, тем или иным образом.

– Какого рода угрозы? – спросил я.

– Звонки среди ночи. Письма.

– Ты их видела?

Робин кивнула.

– Они довольно недвусмысленны.

– А мог стоять за чем-нибудь из этого Зебьюлон Фэйт?

– Он набрал кредитов, чтобы прикупить дополнительные площади. Насколько я понимаю, сейчас ему очень нужны эти деньги. – Она стрельнула в меня взглядом, оторвав его от дороги. – Иногда я подумываю, не замешан ли тут каким-то образом и Дэнни. Куш ожидается громадный, а парень он не слишком-то разборчивый в средствах.

– Исключено, – сказал я.

– Так ведь семизначная цифра! Целая куча денег, даже для людей с деньгами.

Я отвернулся к окну.

– А Дэнни Фэйт, – закончила она, – к таковым не относится.

– Ошибаешься, – сказал я.

Она просто не могла не ошибаться!

– Ты ведь и его бросил, Адам! Пять лет! Ни слова, ни весточки. Верность хороша только до той поры, пока на кону не оказываются такого рода суммы. – Робин замялась. – Люди меняются, Адам. Дэнни был настолько же плох для тебя, насколько ты был хорош для него. Не думаю, что после того, как ты уехал, он был таким уж паинькой. Только он и его старик, а мы оба знаем, что из этого следует.

– Что-то в особенности? – Мне не хотелось ей верить.

– Он ударил свою подружку, выбросил ее прямо сквозь оконное стекло. Ты его таким помнишь?

Мы еще немного помолчали. Я тщетно пытался угомонить возбужденную свору мыслей, которую она спустила с поводка у меня в голове. Ее разговоры про Дэнни встревожили меня. Но известие о том, что мой отец получал угрозы, встревожило меня еще больше. Мне следовало появиться тут раньше.

– Если город разорвался напополам, тогда кто же еще на стороне моего отца?

– «Зеленые» в основном, а еще те люди, которые просто не хотят никаких перемен. Большинство городских со старыми деньгами. Фермеры, чьи земли эта стройка не затрагивает. Поборники охраны памятников старины.

Я с силой потер лицо и шумно выдохнул.

– Да не волнуйся ты так, – произнесла Робин. – Бывают в жизни огорчения. Это не твои проблемы.

Тут она ошибалась.

Проблемы были еще как мои.

* * *

Робин Александер по-прежнему жила все в той же многоэтажке, на втором этаже, всего в квартале от перекрестка, гордо именуемого в Солсбери центральной площадью. Переднее окно квартиры выходило на юридическую контору. Заднее смотрело через узкий переулочек на зарешеченные окна местного оружейного магазина.

Ей пришлось помочь мне выбраться из машины.

Внутри Робин вырубила сигнализацию, включила кое-где свет и сопроводила меня в спальню. Там царил идеальный порядок. Та же самая кровать. Часы на столике показывали десять минут десятого.

– Кажется, стало малость попросторней, – заметил я.

Она остановилась, как-то по-новому наклонив плечи.

– Стало, когда я выбросила все твои шмотки.

– Ты могла поехать со мной, Робин. Можно подумать, я тебя не просил.

– Давай только не будем все это опять начинать, – сказала она.

Присев на кровать, я стянул туфли. Наклоняться было больно, но Робин не стала мне помогать. Пробежавшись взглядом по фотографиям в комнате, увидел одну с самим собой на прикроватном столике. Фотка была вставлена в маленькую серебряную рамку, и на ней я улыбался. Я потянулся было к ней, но Робин в два решительных шага пересекла комнату. Без единого слова подхватила ее, перевернула и убрала в ящик комода. Я подумал, что она сейчас выйдет, но Робин остановилась в дверях.

– Давай ложись уже, – произнесла она, и что-то дрогнуло у нее в голосе. Я посмотрел на ключи, которые Робин до сих пор держала в руке.

– Ты уходишь?

– Займусь твоей машиной. Нечего ей там делать всю ночь.

– Беспокоишься из-за Фэйта?

Она пожала плечами.

– Все возможно. Ложись в кровать.

Нам было что сказать друг другу еще, но мы оба не знали, как это сделать. Так что я разделся и пролез под ее простыни; подумал о той жизни, которая у нас была, и о том, как она закончилась. Робин могла поехать со мной. Я еще раз сказал себе это. И повторял до тех пор, пока меня окончательно не одолел сон.

Заснул крепко, и все же в какой-то момент вдруг проснулся. Надо мной стояла Робин. Ее волосы были распущены, глаза ярко сияли, и держалась она так, будто в любую секунду была готова рассыпаться в пыль и разлететься по сторонам. «Это тебе просто снится», – прошептала она, и я подумал, что, наверное, так оно и есть. Вновь позволил темноте затянуть меня вглубь, продолжая слышать, как Робин шепотом повторяет мое имя, и по-прежнему пытаясь поймать взгляд ее глаз, ярких и влажных, словно монетки на дне ручья…

Проснулся я совсем один в холоде и сером полусвете, поставил ноги на пол. Рубашка была вся в крови, так что надевать ее не стал; но штаны были в порядке. Робин я нашел за кухонным столом, где она неотрывно смотрела вниз на ржавые решетки оружейного магазина. Аромат душа до сих пор витал вокруг нее; на ней были джинсы и бледно-голубая рубашка с подвернутыми манжетами. Перед ней дымилась чашка кофе.

– Доброе утро, – сказал я, ища взглядом ее глаза и вспоминая сон.

Робин внимательно изучила мое лицо, синяки на груди.

– Есть перкоцет[9], если надо. Кофе. Бублики, если хочешь.

Судя по голосу, она от меня закрылась. Равно как и судя по глазам.

Я сел напротив нее, и свет жестко упал на ее лицо. Ей еще не исполнилось двадцати девяти, но выглядела она старше. Смешливые морщинки пропали, черты лица заострилось, полные губы сжались в нечто узкое и бледное. Сколько таких перемен пришли от пяти лет работы в полиции? А сколько от меня?

– Хорошо поспал? – спросила она.

Я пожал плечами.

– Странное что-то снилось.

Робин отвернулась, и я понял, что видел ее тогда вовсе не во сне. Она наблюдала за мною спящим и тихонько плакала про себя.

– Я на диване перекантовалась, – сообщила она. – Пару часов уже как встала. Не особо-то привыкла к гостям.

– Приятно слышать.

– А ты? – Туман словно слетел с ее глаз.

– Тоже.

Робин изучала меня поверх ободка своей кружки, с лицом, полным сомнений.

– Твоя машина под домом, – произнесла она наконец. – Ключи на кухонной стойке. Можешь побыть здесь столько, сколько захочется. Поспи еще. Есть кабельное, кое-какие приличные книжки.

– Ты уходишь? – спросил я.

– Покой нам только снится, – отозвалась она, но не двинулась с места.

Я поднялся, чтобы налить себе чашку кофе.

– Вчера вечером я виделась с твоим отцом. – Ее слова кулаком ударили в спину. Я ничего не сказал – не мог позволить ей увидеть свое лицо, не хотел, чтобы она знала, что эти слова со мной сделали. – После того как забрала твою машину. Доехала до фермы, поговорила с ним на крыльце.

– Что, в самом деле? – Я попытался скрыть внезапное беспокойство в голосе. Зря она это сделала. Но я мог представить их там, на крыльце, – далекий изгиб темной воды и столб, к которому мой отец любил прислоняться, глазея на противоположный берег…

Робин ощутила мое неудовольствие.

– Ему надо было это услышать, Адам. Лучше уж он узнает от меня, что ты вернулся, чем от какого-нибудь первого попавшегося придурка. И уж тем более от шерифа. Он должен знать, что ты серьезно пострадал, так что не станет гадать, чего это ты не появился у него прямо сегодня. Я выиграла тебе время, чтобы малость оправиться и вообще взять себя в руки. Я думала, ты мне только спасибо скажешь.

– А моя мачеха?

– Она оставалась в доме. Не пожелала иметь со мной никакого дела.

Робин примолкла.

– Или со мной.

– Она свидетельствовала против тебя, Адам. Давай оставим эту тему.

Я все еще не поворачивался. Ну абсолютно все шло не так, как я надеялся! Взявшись за край кухонной стойки, вцепился в нее что было сил. Подумал про отца и про пропасть, что пролегла между нами.

– Как он? – спросил я.

Секунда молчания, затем:

– Постарел.

– У него все в порядке?

– Не знаю.

Что-то в голосе Робин заставило меня обернуться.

– Что? – переспросил я, и она подняла глаза к моим.

– Понимаешь, все происходило чинно-благородно, твой отец держался с большим достоинством. Но когда я сказала ему, что ты вернулся домой, он расплакался.

Я попытался скрыть смятение.

– Неужели это его так расстроило? – спросил я.

– Я не это имела в виду.

Я застыл в ожидании.

– По-моему, он плакал от радости.

Робин ожидала от меня каких-то слов, но я не смог ответить. Поспешно перевел взгляд к окну, пока она не заметила, что в глазах у меня тоже набухают слезы.

* * *

Через несколько минут Робин ушла, чтобы поспеть на семичасовой инструктаж у себя в отделе. Я принял немного перкоцета и завернулся в ее одеяла. Боль прокладывала тоннель у меня в голове – по затылку словно колотили молотком, в лоб впивался холодный гвоздь. За всю свою жизнь я видел только две вещи, которые довели моего отца до слез. Когда умерла моя мать, он плакал целыми днями – медленными, нескончаемыми слезами, которые словно сочились прямо из морщин у него на лице. А потом один раз мой отец плакал от радости.

Когда спас человеческую жизнь.

Девчонку звали Грейс Шеперд. Ее дедом был Долф Шеперд, бригадир на отцовской ферме и самый старый друг моего отца. Долф и Грейс жили в маленьком домике на южном краю территории фермы. Так и не знаю, что случилось с родителями ребенка, – только что их не было. Какова бы ни была причина, Долф взялся растить малышку сам. Это оказалось для него серьезным испытанием – все это знали, – но он вполне справлялся.

До того дня, пока она не потерялась.

Денек был прохладный, начало осени. Сухие листья трещали и скреблись друг о друга под скучным тяжелым небом. Ей едва исполнилось два годика, но она как-то ухитрилась выскользнуть через заднюю дверь, тогда как Долф был уверен, что она наверху, спит. А нашел ее как раз мой отец. Он находился высоко на одном из выпасов, когда увидел ее на мостках причала под домом – она смотрела, как листья кружатся в водоворотах под ними. В жизни не видел, чтобы мой отец двигался так быстро.

Она ушла в воду даже без всплеска. Наклонилась слишком низко, и вода просто проглотила ее. Мой отец плюхнулся в реку, как был, и вынырнул один. Когда я добежал до причала, он уже нырнул опять.

Нашел я его в четверти мили ниже по течению – сидящим по-турецки на песке, с Грейс Шеперд на коленях. Ее кожа была жутко бледной, прямо как у настоящего утопленника, но она ревела благим матом, выпучив глазенки и широко раскрыв рот, который казался единственной цветной деталью унылого пейзажа по сторонам. Отец вцепился в дитя так, будто больше ничего в жизни не имело для него значения, и тоже тихонько всхлипывал.

Я долгую секунду смотрел на них, даже тогда ощущая, что эта секунда священна. Правда, заметив меня, отец улыбнулся. «Черт, сынок, – сказал он тогда. – Едва поспел».

И сразу поцеловал ее в макушку.

Едва мы завернули Грейс в мою куртку, как появился запыхавшийся Долф. С лица у него градом катился пот, и при виде нас он в нерешительности замер. Отец передал ребенка мне, сделал два быстрых шага и уложил деда девчонки одним точным ударом. Сломал ему нос, это без вопросов, и оставил своего старого друга валяться в крови на берегу, а сам, мокрый и измотанный, стал медленно подниматься к дому на холме.

Такая вот личность мой отец.

Железный человек.

Глава 3

Во сне часть боли прошла, а проснулся я от грозы, которая заставляла дребезжать старые стекла и отбрасывала на стену ажурные тени всякий раз, когда вспыхивала молния. Стихия пронеслась через город, обрушивая на него потоки воды, а затем удалилась к югу в сторону Шарлотта. Над асфальтом еще курился парок, когда я вышел на улицу, чтобы забрать свою сумку из машины.

Дотронулся до шелушинок поврежденной краски на капоте, провел пальцами по накорябанным на нем буквам.

«Убивец».

Вернувшись в квартиру, бездумно прошелся по маленьким комнаткам. Во мне горела неугомонная энергия, но я чувствовал себя в полном разладе с самим собой. Хотел навестить родной дом, но знал, что это может оказаться болезненным. Хотел поговорить с отцом, но боялся тех слов, которые могут при этом последовать. Его слов. Своих собственных. Слов, которые не возьмешь назад, не забудешь – того рода слов, что оставляют глубокие и практически незаживающие шрамы.

Пять лет…

Пять чертовых лет!

Открыл дверь шкафа и тут же закрыл ее, даже не посмотрев, что там внутри. Выпил воды, отдающей металлом, поглазел на книги; мои глаза пробежали по корешкам, даже не видя их, – но что-то, должно быть, мозг все-таки зафиксировал. Наверное, все-таки получил какой-то толчок. Поскольку, расхаживая взад и вперед, я все больше думал о том своем судебном процессе: ненависти, что обрушивалась на меня каждый день, неуклонно возводимых аргументах в пользу смертного приговора, смятении среди тех, кто действительно знал меня лучше остальных… А еще о том, как все это усугубилось, когда моя мачеха заняла свидетельскую трибуну, произнесла слова присяги и попыталась своими словами окончательно закопать меня.

Бо́льшая часть процесса прошла словно в тумане: обвинения, опровержения, показания экспертов об «ударах тупым предметом» и траекториях разлета капель крови… То, что я действительно помню, – это лица в зале суда, решительный гнев людей, которые некогда делали вид, будто хорошо знают меня.

Кошмар любого невиновного человека, осужденного несправедливо.

Пять лет назад Грею Уилсону было всего девятнадцать – только что закончил школу. Сильный, молодой, симпатичный. Звезда футбола. Один из излюбленных сынов Солсбери. А потом кто-то взял камень и пробил ему здоровенную дыру в черепе. Он умер на ферме «Красная вода», и моя собственная мачеха заявила, что это моих рук дело.

Кружа по комнате, я опять слышал это слово – «невиновен», и вновь переживал весь тот накал эмоций, который оно во мне вызвало: осознание своей правоты и облегчение, вновь обретенную убежденность в том, что все способно вернуться на тот путь, каким раньше и шло. Мне надо было знать тогда, что я ошибался, надо было ощутить это в душном воздухе забитого до отказа зала суда!

Никакого возвращения не последовало.

На вердикте все вроде бы должно было и закончиться, но нет. Была еще финальная стычка с моим отцом и короткое, горькое прощание с единственным местом, которое я называл своим домом. Вынужденное расставание. Городу я был больше не нужен. Отлично. Просто прекрасно. Как это ни было больно и обидно, я мог это пережить. Но мой отец тоже сделал свой выбор. Я уверял его, что я этого не делал. Его новая жена твердила ему, что это сделал я. Он предпочел поверить ей.

Не мне.

Ей.

И велел мне убираться.

Наше семейство обитало на ферме «Красная вода» более двухсот лет, и с самого детства меня воспитывали в мысли, что со временем дело полностью перейдет в мои руки. Отец понемногу сдавал; Долф тоже. Это было многомиллионное предприятие, и я практически правил им, когда шериф явился посадить меня за решетку. Это место было чем-то бо́льшим, нежели просто часть меня. Оно было тем, кем я был, что я любил и чем был рожден заниматься. Когда эта ферма и моя семья перестали быть частью моей жизни, больше мне в округе Роуан делать было нечего. Я не мог бы стать тут Адамом Чейзом, банкиром, или Адамом Чейзом, фармацевтом. Только не здесь. Никогда не смог бы.

Так что я оставил единственных людей, которых когда-либо любил, единственное место, которое называл своим домом. Предпочел затеряться в городе – высоком, сером и неугомонном. Обосновался там, вдыхая шум, суету и бледный прах пустых бесконечных дней. Целых пять лет мне это более или менее успешно удавалось. На целых пять лет я затолкал все эти воспоминания и чувство потери на самое дно.

А потом позвонил Дэнни, и все разом разлетелось на куски.

* * *

Она оказалась на четвертой полке – толстая, корешком наружу. Блеклая. Белая. Я снял ее с полки – увесистую бумажную стопку, просвечивающую сквозь матовый пластик.

«Штат против Адама Чейза».

Судебная стенограмма. Все, что было сказано тогда, до последнего слова. И скрупулезно зафиксировано. На веки вечные.

Листы были основательно захватаны, с загнутыми уголками. Сколько раз Робин все это перечитывала? На протяжении всего судебного процесса она стояла за меня горой, клялась, что верит мне. И эта вера едва не стоила ей единственной работы, которая была ей по-настоящему дорога. Каждый коп в округе думал, что это сделал я. Каждый коп, кроме нее. Она была непоколебима, а в итоге я ее бросил.

Она могла поехать со мной.

Да, это так, но какое это имело значение? Ее мир. Мой мир. Ничего могло и не выйти. И вот кто мы теперь – почти что чужие друг другу люди.

Я позволил подшитым страничкам раскрыться у меня в руках – и увесистая стопка послушно распахнулась на тех самых показаниях, которые почти приговорили меня.

ПРЯМОЙ ДОПРОС СВИДЕТЕЛЬНИЦЫ ДЖЕНИС ЧЕЙЗ, ПРОВЕДЕННЫЙ ВЫСТАВИВШЕЙ СТОРОНОЙ В ЛИЦЕ ОКРУЖНОГО ПРОКУРОРА ОКРУГА РОУАН.

ЗАВЕРЕНО: Свидетельница предварительно должным образом приведена к присяге и поклялась говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

В: Не будете ли добры назвать свои имя и фамилию суду?

О: Дженис Чейз.

В: Какое отношение вы имеете к подсудимому, миссис Чейз?

О: Он – мой пасынок. Его отец – мой муж. Джейкоб Чейз.

В: У вас с мистером Чейзом есть еще дети?

О: Близнецы. Мириам и Джеймс. Мы зовем его Джейми. Им обоим по восемнадцать.

В: То есть они являются подсудимому единокровными братом и сестрой?

О: Сводными братом и сестрой. Джейкоб им не биологический отец. Он усыновил их вскоре после того, как мы поженились.

В: А где их биологический отец?

О: А это важно?

В: Я просто пытаюсь прояснить природу этих родственных связей, миссис Чейз. Чтобы присяжные поняли, кто кем кому приходится.

О: Его нет. Уехал.

В: Куда уехал?

О: Просто уехал.

О: Хорошо. Давно вы замужем за мистером Чейзом?

В: Тринадцать лет.

О: Так что и с подсудимым вы знакомы достаточно давно…

В: Ему тогда было десять.

О: А вашим другим детям?

О: Им было по пять.

В: Обоим?

О: Они близнецы.

В: Ах да. Точно. А теперь, я понимаю, что это нелегко – свидетельствовать против собственного пасынка…

О: Да, тяжело. Впервые в жизни мне так тяжело.

В: Вы были близки?

О: Нет. Мы никогда не были близки.

В: Гм… Это потому, что он был обижен на вас? Поскольку вы заняли место его матери?

Представитель защиты: Протестую! Ответ требует домыслов.

В: Вопрос снимается.

О: Она покончила с собой.

В: Прошу прощения?

О: Его мать покончила с собой.

В: Гм…

О: Я не из тех, кто рушит чужие семьи.

В: Так-так…

О: Я просто сразу хочу все прояснить, пока его адвокат не попытался подать это так, как на самом деле не было. Мы никогда не были близки, это правда, но мы все равно одна семья. Я ничего не выдумываю и не хочу как-то навредить Адаму. У меня нет никаких задних мыслей. Я люблю его отца больше всего на свете. И я и вправду старалась найти общий язык с Адамом. Но мы так и не стали с ним близки. Чего уж проще?

В: Благодарю вас, миссис Чейз. Понимаю, что вам сейчас нелегко. Расскажите нам про ту ночь, когда был убит Грэй Уилсон.

О: Я видела то, что видела.

В: До этого мы еще дойдем. Давайте начнем с приема, устроенного в тот день…

Я закрыл стенограмму и поставил ее обратно на полку. И так хорошо знал, что там написано дальше. Гостей созвали по случаю дня летнего солнцестояния – идея моей мачехи. А заодно чтобы отпраздновать день рождения близнецов, их восемнадцатилетие. Она развесила по деревьям гирлянды с разноцветными лампочками, подрядила лучшую в городе фирму по устройству банкетов, притащила свинговую группу из Чарльстона… Все началось в четыре часа дня, закончилось в полночь – и все же кое-кто засиделся допоздна. В два часа ночи – по крайней мере, как она показала под присягой, – Грей Уилсон пошел вниз к реке. Где-то около трех, когда и все остальные уже разъехались, я якобы поднялся к дому весь в крови парня.

Его убили острым камнем размером с большой мужской кулак. Камень нашли на берегу, рядом с черно-красным пятном на земле. Было понятно, что это и есть орудие убийства, поскольку тот был весь в крови потерпевшего, а его размеры и форма полностью соответствовали дыре у него в черепе. Кто-то проломил ему затылок – ударил так сильно, что осколки черепной кости глубоко проникли в мозг. Моя мачеха уверяла, что это сделал я. Объявила об этом во всеуслышание со свидетельской трибуны. Мужчина, которого она видела в три часа ночи, был в красной рубашке и черной бейсболке.

Точно таких же, как у меня.

Он двигался, как я. Выглядел, как я.

По ее словам, она сразу не вызвала копов только потому, что в тот момент не осознала, что темная жидкость у меня на руках и на рубашке может быть кровью. Понятия не имела о том, что поблизости совершено преступление, вплоть до самого утра, пока на полпути к реке мой отец не заметил тело. С ее слов, лишь потом она сложила все воедино.

Присяжные совещались четыре дня, после чего опустился судейский молоток и я вышел на свободу. Отсутствие мотива – вот что склонило чашу весов в мою пользу. Обвинитель устроил настоящий спектакль, но дело было построено исключительно на показаниях моей мачехи. Ночь, темно. Если она кого-то и вправду видела, то видела с большого расстояния. И у меня не имелось абсолютно никаких причин желать смерти Грею Уилсону.

Мы были едва знакомы друг с другом.

Я прибрался в кухне, принял душ и оставил Робин записку на кухонном столе. Дал ей номер своего сотового и попросил позвонить, когда она закончит свою смену.

Лишь в самом начале третьего я наконец свернул на гравийную дорогу, ведущую к ферме отца. Мне был знаком на ней каждый дюйм, и все же я чувствовал себя тут незваным гостем, словно сама земля вокруг знала, что я по собственной воле отказался от своих прав на нее. Трава вокруг все еще поблескивала после дождя, придорожные канавы наполняла жидкая грязь. Я гнал машину мимо полных скота выпасов, а потом сквозь глушь старого леса в сторону соевых полей. Дорога шла вдоль линии ограды до самой вершины подъема, и, поднявшись на взгорок, я увидел раскинувшиеся подо мной триста акров сои. На поле работали мигранты, жарясь под ослепительным солнцем. Ни бригадира, ни грузовика с фермы я не заметил – значит, у рабочих не было воды.

Во владении моего отца находилось более четырнадцати сотен акров – одно из крупнейших сельскохозяйственных угодий, оставшихся в центральной части Северной Каролины. Его границы не менялись с момента приобретения, с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Я проехал через соевые поля и холмистые выпасы, пересек несколько распухших от воды ручейков и миновал несколько скотных дворов, прежде чем поднялся на вершину последнего взгорка и наконец увидел дом. Одно время он представлял собой на удивление маленький, потрепанный непогодой хутор; но до́ма, который я помнил с детства, давно уже не было. Когда отец женился вторично, его новая супруга принесла с собой немало различных идей, и теперь подворье расползлось чуть ли по всему окрестному пейзажу. Переднее крыльцо, однако, осталось в неприкосновенности и, по-моему, таким и останется навсегда. Уже два века Чейзы стояли на этом крыльце, глядя на реку, и я знал, что мой отец в жизни не позволит снести его или перестроить. «В каждой избушке – свои погремушки, – сказал он мне однажды, – Мне так вот это крыльцо подавай».

На подъездной дорожке стоял рабочий пикап. Я поставил свою машину рядом с ним, увидел в кузове большие пластиковые бутыли с водой, с мокрыми от конденсата боками. Вырубил зажигание, выбрался наружу – и сразу же миллионы кусочков моей прошлой жизни слились вокруг меня в одно целое. Неторопливое, теплое детство и яркая улыбка моей матери. Вещи, которым отец меня с удовольствием обучал. Мозоли, растущие у меня на руках. Долгие дни на солнцепеке. А потом все это разом изменилось – самоубийство матери и беспросветно-черные месяцы, понемногу бледнеющие до уныло-серых, когда я пытался вновь обрести себя после того, что произошло. Повторный брак отца, новые брат и сестра, новые проблемы, требующие решения… Потом Грейс на реке. Взросление и Робин. Планы, что мы с ней строили, которые в итоге разлетелись в пух и прах.

Ступив на крыльцо, я посмотрел на реку и подумал про отца – интересно, что теперь осталось от нас обоих? – после чего отправился его искать. Его кабинет был пуст и ничуть не изменился: сосновые полы, заваленный всякой всячиной письменный стол, высокие книжные шкафы и стопки книг на полу рядом с ними, заляпанные грязью сапоги возле задней двери, фотографии давно почивших охотничьих собак, ружья рядом с каменным камином, куртки на крючках, шляпы; а еще фотография с нами обоими, снятая девятнадцать лет назад, через полгода после смерти матери.

За несколько месяцев, прошедших с ее похорон, я потерял в весе двадцать фунтов. Едва мог говорить, едва мог спать, и отец решил: хорошего понемножку, время двигаться дальше. Просто вот так – как отрезало. «Давай чем-нибудь займемся, – сказал он тогда. – Давай выберемся из дома». Я даже не поднял взгляд. «Ради бога, Адам…»

И вот одним ясным осенним днем отец взял меня с собой на охоту. Высокое голубое небо, даже единый листок не шелохнется. Олень показался уже через час, и таких оленей я еще в жизни не видел. Его шкура отливала серебристо-белым под такими широченными рогами, что в них, как в кресле, запросто уместился бы взрослый мужчина. Олень был просто здоровенный и предстал перед нами во всей своей красе, горделиво подняв голову, всего в пятидесяти ярдах[10] от нас. Пристально посмотрел в нашу сторону, а потом копнул землю копытом, словно в нетерпении.

Он был великолепен.

Но отец отказался стрелять. Опустил винтовку, и я увидел заполнившие его глаза слезы. Шепнул мне, что что-то изменилось. Что он не может. «Белый олень – это знак», – сказал он, и я понял, что он говорит о моей матери. И все же зверь был уже и у меня на прицеле. Я крепко закусил губу, слегка выдохнул и ощутил на себе взгляд отца. Тот разок качнул головой и одними губами произнес: «Нет».

Но я выстрелил.

И промазал.

Отец забрал винтовку у меня из рук и положил мне ладонь на плечо. Крепко стиснул, и мы довольно долго сидели, не двигаясь. Он думал, что я промахнулся намеренно, что в последнюю секунду тоже почему-то пришел к мысли, что жизнь – самая высшая ценность, что смерть моей матери оказала свое влияние на нас обоих.

Но это было не так. Даже близко не так.

Я хотел попасть в этого оленя. Так жутко хотел, что тряслись руки.

И это испортило выстрел.

Я еще раз посмотрел на фотографию. В тот день, когда она была снята, мне было всего девять лет, и мою мать совсем недавно зарыли в землю. Старик думал, что самое страшное уже позади, что этот день в лесу был для нас первым шагом, признаком исцеления. Но я ничего не знал ни о знаках, ни о забвении. Я едва понимал, кто я сам-то такой.

Я поставил фото обратно на полку, аккуратненько выровнял. Отец думал, что тот день станет для нас началом новой жизни, и все эти годы бережно хранил этот снимок, даже не предполагая, что все это лишь огромная, гигантская ложь.

Я думал, что готов вернуться домой, но теперь был в этом далеко не уверен. Моего отца здесь не было. Вообще ничего здесь меня не ждало. И все же, повернувшись, я увидел белеющую на письменном столе страничку – лист хорошей канцелярской бумаги рядом с дорогущей бордовой авторучкой, которую однажды подарила ему моя мать. «Дорогой Адам», – было написано на нем. И больше ничего. Пустота. Интересно, как долго смотрел он на девственный лист, подумал я, и что бы написал, если б слова все-таки пришли к нему?

Оставив комнату такой же, какой ее нашел, я побрел в основную часть дома. Новые картины украсили стены, включая портрет моей сводной сестры. Ей было всего восемнадцать, когда я в последний раз ее видел, – хрупкой, совсем юной девушке, каждый день сидящей в зале суда, но все же неспособной встретиться со мной взглядом. Мы не общались с тех самых пор, как я уехал, но я не держал на нее зла. В том была в равной степени как моя вина, так и ее. Больше моя, на самом-то деле.

Теперь ей уже исполнилось двадцать три – зрелая женщина, и я опять посмотрел на ее портрет: открытая улыбка, уверенный взгляд. Такая перемена вполне могла произойти, подумал я. Наверное.

Портрет Мириам навел меня на мысли о Джейми, ее брате-близнеце. В мое отсутствие ответственность за рабочие бригады должна была целиком и полностью лечь на его плечи. Я подошел к широкой лестнице и позвал его по имени. Услышал шаги и приглушенный голос. А потом на верхней ступеньке появились ноги в носках, за которыми последовали измызганные понизу джинсы и невероятно мускулистый торс под бледными редкими волосами, торчащими вверх слипшимися пиками – явный результат использования какого-то геля. На лицо Джейми пополнел, утратил юношеские черты, но глаза ничуть не изменились, и в уголках их сразу образовались веселые морщинки, едва они остановились на мне.

– Офигеть, просто не могу поверить! – вскричал он. Голосина у него был мощный, как и он сам. – Господи, Адам, ты когда приехал?

Он слетел вниз по ступенькам, остановился и посмотрел на меня. При своем росте в шесть футов и четыре дюйма[11] Джейми теперь был потяжелей меня фунтов на сорок, причем одних только мускулов. Когда мы с ним в последний раз виделись, он был примерно моих габаритов.

– Блин, Джейми… С каких это пор ты такой кабан?

Он надул бицепс и обозрел его с явной гордостью.

– Без мышцы́ тут никуда, детка. Вроде бы и сам в курсе. Но посмотри-ка на себя! Ты-то вообще не изменился. – Он ткнул пальцем в мою физиономию. – Кто-то тебе уже хорошенько навалял, вижу, но в остальном ты мог бы заглянуть сюда еще вчера.

Я машинально потрогал швы.

– Местные постарались? – поинтересовался Джейми.

– Зебьюлон Фэйт.

– Этот старый козел?

– И два его кореша.

– Фигасе!

Я протянул руку.

– Рад повидаться, Джейми.

Его ручища поглотила мою.

– Да на хер все эти темы! – отозвался Джейми и заключил меня в медвежьи объятия, оказавшиеся лишь процентов на десять менее болезненными, чем могучие хлопки по спине. – По пивку? – спросил он, махнув в сторону кухни.

– А у тебя есть время?

– Кой смысл быть боссом, если нельзя посидеть в теньке и выпить пивка с собственным братцем? Верно говорю?

Я подумал, не стоит ли промолчать, но из головы по-прежнему не шли мигранты, жарящиеся под палящим солнцем.

– По-моему, кое-кому сейчас надо быть в поле с работягами.

– Да я всего на часок отъехал! Ничего там с ними не сделается.

– Они ведь полностью на твоей…

Джейми тяжело опустил руку мне на плечо.

– Адам, ты ведь знаешь, что я жутко рад тебя видеть, так? Но я уже давно вышел из твоей тени. Ты отлично справлялся, пока был здесь, никто с этим не спорит. Но теперь это я тут всем рулю. Если ты думаешь, что можешь так вот вдруг объявиться и все должны тебе кланяться, то сильно ошибаешься. Это мое дело. И не говори, как мне его выполнять. – Он стиснул мне плечо стальными пальцами. Они нашли синяки и вмялись в них. – Это может оказаться для нас проблемой, Адам. А я не хочу, чтобы у нас с тобой были проблемы.

– Ладно, Джейми. Я тебя понял.

– Отлично. Просто замечательно.

Он двинулся к кухне, и я последовал за ним.

– Какое пиво будешь? У меня тут разные сорта.

– Да все равно, – отозвался я. – Сам выбирай.

Он открыл холодильник.

– А где все? – поинтересовался я.

– Папа за чем-то в Уинстон поехал. Мама и Мириам были в Колорадо. По-моему, собирались вылететь вчера и переночевать в Шарлотте. – Он улыбнулся и шутливо ткнул в меня кулаком. – Парочка скво решила пошататься по магазинам. Домой, думаю, только к ночи доберутся.

– В Колорадо?

– Да, ездили на пару недель. Мама возила Мириам жиры сгонять, там какая-то клиника знаменитая. Стоило целое состояние, но эй! – не моя епархия, сам знаешь.

Джейми повернулся ко мне с двумя бутылками пива в руках.

– Мириам вроде никогда не страдала избыточным весом, – заметил я.

Он пожал плечами.

– Ну, значит, грязью мазались в каком-нибудь спа-салоне для здоровья… Водоросли ели… Не в курса́х. Вот: это бельгийское, типа как полегче, а это английское, крепкое. Какое будешь?

– Которое полегче.

Братец открыл бутылку и передал мне. Основательно отхлебнул из своей.

– Ну что, на крылечко? – спросил он.

– Угу. На крылечко.

Джейми первым прошел в дверь, а когда я оказался на жаре вслед за ним, то увидел, что он уже по-хозяйски прислонился к любимому столбу нашего отца. В его глазах мелькнул многозначительный огонек, а улыбка говорила сама за себя.

– Будем! – сказал он.

– Угу, Джейми. Будем.

Звякнули бутылки, и мы приложились к ним в неподвижном густом воздухе.

– Копы в курсе, что ты вернулся? – спросил Джейми.

– В курсе.

– Мда.

– Да пошли они… – сказал я.

В какой-то момент Джейми поднял руку, согнул и ткнул пальцем в надувшийся бицепс.

– Двадцать три дюйма! – объявил он.

– Круто, – сказал я ему.

– Мышца́, детка!

* * *

Реки всегда ищут, где пониже – для того-то они и созданы, – и, глядя на ту, что определяла одну из наших границ, я подумал, что, наверное, этот талант передался и моему братцу. Джейми говорил только про то, сколько денег потратил и скольких девиц уложил в постель. Специально подсчитал их для меня – выходило, что целую уйму. Наша беседа не рисковала продвигаться дальше этой темы, пока он не поинтересовался причиной моего возвращения. Вопрос был задан под конец его второй уже бутылки пива и соскользнул у него с языка как бы между прочим. Но его глаза не умели лгать. Это было единственное, что его интересовало.

«К добру ли ты вернулся?»

Я сказал ему правду, как сам ее понимал: что и сам точно не знаю.

К его чести, Джейми хорошо сумел скрыть облегчение.

– Останешься на ужин? – спросил он, приканчивая пиво.

– Думаешь, стоит?

Братец поскреб свои редеющие волосы.

– Все было бы проще, если б один только папа был здесь. По-моему, он простит тебя за все, что произошло, но маму это явно не обрадует. Кроме шуток.

– Я здесь не для того, чтобы просить прощения.

– Блин, Адам, давай только не начинай по новой! Папа выбрал свою сторону. Он мог поверить либо тебе, либо маме, но он не мог поверить сразу обоим.

– Это по-прежнему моя родня, Джейми, даже после всего, что случилось. Не может же она мне так вот запросто сказать, чтобы я держался подальше!

В глазах Джейми внезапно промелькнуло сочувствие.

– Она боится тебя, Адам.

– Это мой дом. – Эти слова прозвучало глухо. – Меня полностью оправдали.

Джейми покрутил массивными плечами.

– Тебе решать, братан… В любом случае выйдет интересно. Буду просто рад занять место в первом ряду.

Его улыбка была заведомо фальшивой; но он старался.

– Ну и говнюк же ты, Джейми…

– Ты не злись на меня за мою красоту…[12]

– Ладно, тогда завтра вечером. Можем заодно сделать всё одновременно.

Но дело было не только в этом. Сейчас я чувствовал обиду, очень сильную боль, которой еще было куда расти. Подумал о темной спальне Робин, а потом об отце и записке, которую он оказался неспособен дописать до конца. Да, еще как минимум денек требовался абсолютно всем.

– Кстати, как там папа?

– А-а, его ничего не берет. Сам знаешь.

– С некоторых пор не знаю, – произнес я, но Джейми не обратил на эти слова внимания. – Схожу-ка прогуляюсь к реке, а потом двину обратно в город. Скажи папе: жаль, что я его не застал.

– Передавай привет Грейс, – сказал он.

– Она что, там?

– Каждый день. В одно и то же время.

Я уже не раз вспоминал про Грейс, но даже еще меньше представлял, с какого боку к ней подступиться, чем в случае со всеми остальными. Ей было всего два годика, когда они остались вдвоем с Долфом, и она по-прежнему оставалась ребенком, когда я уехал – слишком юной для хоть каких-то серьезных объяснений. Тринадцать лет я был большей частью ее мира, а когда оставил ее совсем одну, это больше напоминало предательство. Все мои письма приходили назад нераспечатанными. Со временем я перестал посылать их вообще.

– Как она? – спросил я, пытаясь не выдать, насколько важен для меня ответ.

Джейми покачал головой:

– Натуральный вождь краснокожих, иначе и не скажешь, но она ведь и всегда такой была. В колледж не собирается, судя по всему. Подрабатывает по мелочи, в основном тут, на ферме, живет чем бог послал.

– Она счастлива?

– А как иначе-то? Самая, брат, горячая штучка в нашем округе и его окрестностях!

– Да ну?

– Блин, да я сам ее имел! – Он подмигнул мне, не замечая, как близок к тому, чтобы получить в рожу. Я строго сказал себе, что Джейми не имел в виду ничего такого. Всего лишь его обычные понты. Просто он уже забыл, как сильно я любил Грейс. Как всегда стремился защитить от всего на свете.

Он явно не пытался что-то затеять.

– Рад был повидаться, Джейми. – Я хлопнул рукой по твердому бугру его плеча. – Я скучал по тебе.

Мой брат сложил пополам свою массивную тушу, забираясь в пикап.

– Да завтрашнего вечера! – бросил он, и машина двинулась в сторону полей, подскакивая на ухабах.

С крыльца я успел заметить его руку, которую он свесил из бокового окошка. А потом помахал ею, и я понял, что Джейми наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Ступив на лужайку, я смотрел ему вслед, пока он окончательно не скрылся из виду. А потом стал спускаться по склону.

Мы с Грейс всегда были близки. Может, дело было в той минуте, когда я держал ее на руках, ревущую во все горло, а мой отец вбивал Долфа в землю за то, что тот проворонил ее исчезновение. Или в долгом пути пешком обратно к дому, когда мои слова наконец утихомирили ее. Может, дело было в улыбке, которой она тогда одарила меня, или в том, как отчаянно цеплялась мне за шею, когда я попытался опустить ее на землю. В чем бы ни было дело, нас связали невидимые узы; и я с гордостью наблюдал, как Грейс захватывает жизнь на участке Долфа в собственные руки. Было так, словно падение в реку как-то отметило ее, поскольку страх был ей совершенно неведом. Уже в пять лет она могла до посинения бултыхаться в реке, в семь – скакать верхом без седла. В десять уже запросто управлялась с жеребцом моего отца – здоровенным, злобным зверем, который пугал всех, кроме моего старика. Я научил ее стрелять и ловить рыбу. Она каталась со мной на тракторе, умоляла пустить ее за руль одного из хозяйственных грузовиков и радостно визжала, когда я ей это разрешил. Она была дикой по своей натуре и частенько возвращалась из школы с кровью на мордашке и рассказами про какого-то мальчишку, который ее здорово разозлил.

Во многих смыслах я скучал по ней больше всего.

Спускаясь по узкой тропке к реке, еще задолго до того, как добраться до воды, я услышал музыку. Она слушала Элвиса Костелло[13].

Мостки причала были футов в тридцать длиной – палец, щекочущий пузо реки посередине ее плавной излучины, загибающейся к югу. Грейс была на самом их конце – поджарая коричневая фигурка в самом крошечном белом купальнике, какой я когда-либо видел. Она сидела на краю мостков, придерживая ногой борт темно-синего каноэ и разговаривая с женщиной, сидящей в нем. Я нерешительно остановился под деревом, не зная, стоит ли встревать в разговор.

У женщины в каноэ были седые волосы, круглое личико и худощавые руки. В бледно-желтой рубашке она казалась очень загорелой. У меня на глазах она похлопала Грейс по руке и сказала что-то, чего я не расслышал. А потом коротко махнула, и Грейс толкнула ногой, отправляя каноэ на простор реки. Женщина окунула в воду весло, удерживая нос лодки против течения, и произнесла какие-то последние слова своей юной собеседнице, а потом подняла взгляд и заметила меня. Прекратила грести, и течение стало сносить ее вниз. Очень пристально пригляделась, разок кивнула, и тут у меня на миг возникло чувство, будто я вижу перед собой призрак – что-то до жути знакомое.

Она направила каноэ вверх по течению, а Грейс опять улеглась животом на твердые белые доски. Охватившее меня чувство было таким ярким, что я наблюдал за женщиной в каноэ, пока она не скрылась за поворотом реки. А потом спустился к мосткам, нарочито громко топая по настилу.

– Отвали, Джейми. Я не стану с тобой купаться. Я не стану с тобой встречаться. Я не стану с тобой спать, ни при каких обстоятельствах. Если хочешь поглазеть на меня, вали обратно к своему телескопу на третьем этаже!

– Это не Джейми, – произнес я.

Она перекатилась на бок, опустила темные очки пониже на нос и показала мне глаза. Они были голубыми и пронзительными.

– Привет, Грейс.

Она отказалась улыбнуться и надвинула очки обратно, прикрывая глаза. Перекатилась на живот, потянулась к радиоприемнику и выключила его. Ее подбородок утвердился на сцепленных в замок руках, а взгляд нацелился на катящуюся перед ней воду.

– Я должна вскочить и немедленно заключить тебя в объятия? – спросила Грейс.

– Пока что никто такого не делал.

– Не разжалобишь.

– Ты ни разу не ответила на мои письма.

– К черту все твои письма, Адам! Ты был всем, что у меня было, и ты свалил! На этом вся история и кончается.

– Прости, Грейс. Если это что-то для тебя значит, то я очень сильно горевал, когда оставил тебя одну.

– Уходи, Адам.

– Но я уже здесь.

Ее голос зазвучал более пронзительно:

– Кто еще заботился обо мне? Только не твоя мачеха! Не Мириам и не Джейми! По крайней мере, пока у меня не появились титьки! Только два постоянно занятых старика, которые ни черта не понимали в воспитании маленьких девочек! Всё в мире перепуталось, когда ты уехал, и ты оставил меня одну разбираться с этим. Со всем этим. С этим говенным миром. Засунь свои письма знаешь куда?

Ее слова буквально убивали меня.

– Меня обвиняли в убийстве. Мой собственный отец дал мне ногой под зад. Я не мог тут оставаться.

– Все равно.

– Грейс…

– Намажь мне спину лосьоном, Адам.

– Я не…

– Просто намажь.

Я присел на колено рядом с ней. Лосьон в бутылочке, давно жарящейся на солнце, был горячим и пах бананами. Грейс лежала прямо подо мной – вытянувшаяся всем своим упругим, коричневым телом, к которому я теперь не мог иметь никакого отношения. Я помедлил, и она загнула руку за спину, расстегивая верх купальника. Бретельки упали по бокам, и на миг перед тем, как она опять улеглась на живот, передо мной промелькнула одна из ее грудей. Когда она опять плотно прижалась к доскам, я недвижимо застыл на коленях, совершенно выбитый из колеи. Дело было в том, как она держалась, во внезапной женщине в ней и четком понимании того, что ту Грейс, которую некогда знал, я потерял навсегда.

– Только не затягивай на весь день, – велела она.

Я принялся натирать ей спину лосьоном, но выходило плохо. Не мог заставить себя смотреть на ее мягкие изгибы, на длинные, слегка раздвинутые ноги. Так что больше смотрел на реку, и если мы с ней видели одно и то же, то могли и не ведать об этом. Не было слов, подходящих для этого момента.

Я едва успел закончить, как Грейс объявила:

– Я – купаться.

Опять застегнула верх – гладкий плоский живот маячил в каких-то дюймах от моего лица.

– Не уходи пока, – сказала она, а потом повернулась и скользнула в воду одним плавным движением. Я стоял и смотрел, как солнце сверкает на ее мокрых руках, когда она быстрыми саженками продвигалась вверх по течению. Отплыла футов на пятьдесят, потом развернулась и поплыла назад. Грейс разрезала поверхность реки, словно очутилась в своей родной стихии, и я подумал про тот день, когда она впервые попала сюда – как вода распахнула свои объятия и стала уволакивать ее вниз…

Вода ручьями стекала с нее, когда она взбиралась обратно на мостки по лесенке. Отяжелевшие от воды волосы откинулись на спину, и на миг я углядел нечто неистовое в чертах ее не прикрытого ничем лица. Но тут на нос опять вернулись темные очки, и я лишь молчаливо стоял, пока Грейс опять укладывалась на доски, позволяя солнцу вновь поджаривать тело.

– Надо ли вообще спрашивать, надолго ли ты в наши края? – произнесла она.

Я присел рядом с ней.

– На сколько понадобится. На пару дней.

– Есть какие-то планы?

– Да надо кое-что сделать, – уклончиво ответил я. – Повидать знакомых. Повидать родню.

Она издала жесткий смешок.

– Не рассчитывай сразу на всё. У меня своя жизнь, знаешь ли. То, что я не могу бросить только потому, что ты вдруг явился тут не запылился.

И тут, ни секунды не мешкая, спросила:

– Куришь?

Потянулась к кучке одежды рядом с собой – шортики из обрезанных джинсов, красная футболка, шлёпки – и достала маленький полиэтиленовый пакетик. Вытащила из него самодельный косяк и зажигалку.

– Не, с самого колледжа не пробовал, – ответил я.

Она прикурила «травку», глубоко затянулась.

– Ну а я вот курю, – произнесла напряженно.

Протянула мне дымящийся косяк, но я помотал головой. Она пы́хнула еще разок, и дымок потянулся над водой.

– Жена у тебя есть?

– Нет.

– А подруга?

– Тоже нет.

– А как же Робин Александер?

– Давно уже нет.

Затянувшись в последний раз, Грейс затушила косяк и бросила оставшийся обугленный огрызок обратно в пластиковый пакетик. Ее слова стали звучать не столь резко.

– А у меня вот есть дружки, – произнесла она.

– Это хорошо.

– Дружков хоть завались… То с одним встречаюсь, то с другим.

Я не знал, что на это сказать. Грейс села лицом ко мне.

– А тебе все равно? – спросила она.

– Ну конечно же, не все равно, но это не мое дело.

Теперь Грейс уже вскочила на ноги.

– Еще как твое! – выпалила она. – Если не твое, так чье же?

Подступила ближе, остановилась в каком-то дюйме. Из нее буквально исходили мощные эмоции, но разобраться в них было нелегко. Я не знал, что сказать, так что произнес единственное, что пришло в голову:

– Прости, Грейс.

И тут она вдруг прижалась ко мне, по-прежнему вся мокрая от реки. Ее руки обхватили мою шею. Стиснула меня с неожиданной энергией. Ее руки нашли мое лицо, сжали его, ее губы сразу же прижались к моим. Грейс целовала меня, и целовала всерьез. А когда ее губы остановились возле моего уха, она стиснула меня еще крепче, так что я уже не мог отступить, не оттолкнув ее. Ее слова были едва слышны, и все же они сокрушили меня:

– Я ненавижу тебя, Адам. Так ненавижу, что просто убила бы!

И тут Грейс развернулась и побежала – побежала вдоль берега, и ее белый купальник мелькал среди деревьев, словно хвостик испуганного оленя.

Глава 4

Через какое-то время я с такой силой захлопнул дверцу машины, словно хотел отгородиться от всего остального мира. В салоне было жарко, и кровь противно пульсировала там, где швы стягивали кожу. Пять лет я прожил в вакууме, пытаясь забыть жизнь, которую потерял, но даже в величайшем из городов мира самые яркие дни бежали пусто и поверхностно.

Здесь же все оказалось совсем по-другому.

Я завел машину.

Здесь все было так чертовски реально…

Вернувшись в квартиру Робин, я сорвал пластырь с груди и стоял под бьющей сверху водой столько, сколько смог вытерпеть. Нашел перкоцет, принял две таблетки, а потом, подумав, проглотил еще одну. Затем, погасив повсюду свет, забрался в постель.

Когда я проснулся, за окном еще было темно, но из прихожей падал свет. Наркотические таблетки пока не отпускали, и как бы глубоко я ни провалился в небытие, тот сон все же нашел меня: темный изгиб красных брызг на стене и старая щетка, слишком большая для маленьких рук.

Рядом с кроватью стояла Робин, темным силуэтом напротив света. Она была совершенно неподвижна. Мне не было видно ее лица.

– Это абсолютно ничего не значит, – произнесла она, обращаясь ко мне.

– Что не значит?

Она расстегнула рубашку, стянула ее с себя. Больше на ней ничего не было. Свет струился сквозь промежутки между ее пальцами, сквозь пространство между ее ногами. Робин была лишь силуэтом, плоской бумажной куклой. Я подумал о годах, которые мы с ней делили на двоих, – о том, как близко мы подошли к тому, чтобы остаться вместе навсегда. Мне очень хотелось увидеть ее лицо.

Когда я приподнял одеяло, она скользнула под него и закинула на меня ногу.

– Ты уверена? – спросил я.

– Помолчи.

Робин поцеловала меня сбоку в шею, приподнялась, чтобы поцеловать лицо, а потом покрыла поцелуями рот. На вкус она была такой же, какой я ее помнил, ощущалась так же – твердая, горячая и нетерпеливая. Она перекатилась поверх меня, и я невольно зажмурился, когда ее вес навалился мне на ребра.

– Прости, – шепнула Робин, сползая пониже. По телу ее пробежала крупная дрожь. Приподнялась надо мной, и я увидел половинку ее лица в свете из прихожей, темную ямку одного глаза и темные волосы, которые поблескивали там, где их касался свет. Взяла меня за руки и положила их себе на груди.

– Это абсолютно ничего не значит, – повторила Робин; но она лгала, и мы оба это знали. Слияние было немедленным и полным.

Словно шаг с обрыва.

Словно падение.

* * *

Когда я проснулся во второй раз, она уже одевалась.

– Эй, – позвал я.

– Сам ты «эй».

– Не хочешь поговорить?

Робин одним движением натянула рубашку, начала застегивать. На меня она смотреть избегала.

– Только не про это.

– А почему?

– Мне нужно кое-что обдумать.

– Это ты про нас?

Она помотала головой:

– Я не могу разговаривать с тобой вот таким.

– Каким таким?

– Голым, замотанным в мое одеяло… Надень хотя бы штаны и приходи в гостиную.

Натянув брюки и футболку, я нашел ее сидящей с ногами в полукруглом кожаном кресле.

– А сколько вообще времени? – спросил я.

– Поздно уже, – отозвалась она.

Горела единственная лампа, оставляя бо́льшую часть комнаты в тени. Лицо Робин было бледным и неуверенным, глаза прятались за жесткими серыми тенями. Пальцы переплелись. Я огляделся по сторонам, а молчание продолжало разливаться вокруг нас.

– Ну так что? – не выдержал я наконец.

Робин вскочила на ноги.

– Я так не могу! Я не могу как ни в чем не бывало болтать с тобой, словно мы виделись на прошлой неделе. Все-таки пять лет, Адам! Ты не звонил, не писал. Я не знала, жив ты, умер, женился, по-прежнему один… Ничего не знала. – Она с силой провела пальцами по волосам. – И даже при всем этом я по-прежнему не предприняла каких-либо серьезных шагов. Но все же сейчас я сплю с тобой, и хочешь знать, почему? Потому что знаю, что ты уедешь; и хочу выяснить, осталось ли еще хоть что-нибудь между нами. Потому что если ничего, тогда я буду в полном порядке. Только если действительно ничего не осталось.

Робин умолкла, отвернулась, и я все понял. Она приоткрыла свою защиту, и теперь ей больно. Я встал. Хотелось остановить то, что неизбежно наступит, но она заговорила раньше меня:

– Ничего не говори, Адам. И не спрашивай меня, осталось ли что, потому что я и так собираюсь тебе это сказать. – Повернулась ко мне лицом и солгала во второй раз: – Так вот: ничего не осталось!

– Робин…

Она засунула ноги в кроссовки с развязанными шнурками, подхватила ключи.

– Пойду прогуляюсь. Собери свои вещи. Когда я вернусь, попробуем определить тебя в какой-нибудь отель.

Робин с силой захлопнула за собой дверь, а я сел, лишь поеживаясь при мысли о том, какую могучую волну страсти развело мое поспешное бегство на север – такую, что нас накрывает ею с головой до сих пор.

Когда Робин вернулась двадцать минут спустя, я уже успел принять душ и побриться; все мои шмотки были либо на мне, либо в машине. Я встретил ее в холле, возле двери. Ее лицо все горело.

– Я уже нашел свободный номер в «Холидей Инн», – сообщил я ей. – Не хотел уходить не попрощавшись.

Робин закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

– Подожди-ка секундочку, – сказала она. – Я должна извиниться. – Пауза. – Послушай, Адам. Я коп, и все дело в сохранении контроля. Понимаешь? Все дело в логике, и я приучала себя к этому с того самого времени, как ты уехал. Это все, что у меня осталось.

Она шумно выдохнула.

– То, что я недавно тебе наговорила, означает, что пять лет самоконтроля за какую-то минуту пошли коту под хвост. Ты этого не заслуживаешь. Ты не заслуживаешь того, чтобы тебя вышвырнули на улицу на ночь глядя. Вполне можно подождать и до завтра.

В этих словах не было ни капли иронии.

– Ладно, Робин. Давай поговорим. Только давай сумку заберу. Вино у тебя найдется?

– Да вроде было.

– Вино – это как раз то, что надо, – произнес я, а потом вышел на улицу, чтобы забрать вещи из машины.

Постоял на парковке. Небо широко раскинулось над головой – низкая давящая чернота, кое-как подпираемая слабеньким светом маленького городка. Попытался решить, что я чувствую по отношению к Робин и тому, что она только что сказала. Все происходило слишком уж быстро, а я ни на йоту не приблизился к тому, ради чего приехал.

Бросив сумку в прихожей, двинулся в гостиную. Услышал голос Робин, увидел, что она разговаривает по мобильнику. Она вытянула руку, и я остановился, начиная понимать, что что-то случилось. Это на ней было просто написано.

– Ладно, – произнесла она в трубку, – буду через пятнадцать минут.

Затем резко захлопнула крышку телефона, потянулась к пистолету в наплечной кобуре и натянула на себя лямки, энергично двигая плечами.

– Что стряслось? – спросил я.

Когда она заговорила, лицо ее уже успело закрыться:

– Мне нужно ехать.

– Что-то серьезное?

Робин подступила ближе. Я почувствовал какую-то внезапную перемену в ней – что-то твердое, упрямое и сугубо рассудочное.

– Я не могу об этом говорить, Адам, но думаю, что да.

Я начал было что-то говорить, но она оборвала меня на полуслове:

– Я хочу, чтобы ты оставался здесь. Будь на телефоне.

– Какие-то проблемы?

Я вдруг насторожился – что-то такое было у нее в глазах.

– Просто хочу знать, где в случае чего тебя искать, – сказала Робин. – Только и всего.

Я попытался удержать ее взгляд, но она тут же отвернулась. Я не понимал, что происходит, но прекрасно сознавал одно: это была уже третья ее ложь за ночь. И в чем бы ни заключалась не ведомая мне причина, все это было явно не к добру.

– Буду здесь, – заверил я.

И она ушла.

Ни поцелуя, ни «до свидания».

Чисто по-деловому.

Глава 5

Я вытянулся на диване, но сон оставался несбыточной мечтой. Резко сел, когда Робин открыла дверь. На лице у нее было написано напряжение. Усталость и что-то похожее на злость.

– Сколько времени? – спросил я.

– Начало первого.

Я заметил все то, что выбивалось из привычной картины: красноватую грязь у нее на кроссовках, сухой листок, застрявший в волосах… Лицо у нее горело, под скулами выделялись еще более яркие красные пятна. Свет кухонной лампы острыми лучиками отразился в ее глазах.

Что-то было совсем не так.

– Мне нужно задать тебе один вопрос, – произнесла она.

Я подался вперед.

– Задавай, – сказал я.

Робин присела на край кофейного столика. Наши колени оказались совсем близко, но не соприкасались.

– Ты сегодня видел Грейс?

– С ней что-то случилось? – Меня вдруг накрыло волной адреналина.

– Просто отвечай, Адам!

Мой голос прозвучал слишком громко:

– С ней действительно что-то случилось?

Мы уставились друг на друга. Она даже не моргнула.

– Да, – наконец ответил я. – Я видел ее на ферме. На реке.

– В какое время?

– В четыре. Может, в половину пятого. Что происходит, Робин?

Она резко выдохнула:

– Спасибо, что не врешь.

– С какой это стати мне врать? Просто скажи, что, черт побери, происходит! С Грейс и вправду что-то случилось?

– На нее напали.

– В каком это смысле?

– Кто-то избил ее, а может, еще и изнасиловал. Это произошло сегодня днем. Скорее ближе к вечеру. Возле реки. Похоже, кто-то перехватил ее на тропе и затащил в кусты. Когда мне позвонили, ее как раз только что нашли.

Я резко вскочил.

– И ты мне ничего не сказала?!

Робин поднялась не так быстро. В голосе ее звучало смирение:

– Я первым делом коп, Адам. Я не имела права тебе говорить.

Оглядевшись по сторонам, я схватил ботинки, принялся натягивать их.

– Где сейчас Грейс?

– В больнице. С ней твой отец. Долф и Джейми тоже. Ты все равно ничего не сможешь сделать.

– К черту!

– Она на успокоительных, Адам! Не будет никакой разницы, будешь ты там или нет. Но ты видел ее сегодня днем, прямо перед тем, как это произошло. Ты мог что-то видеть, что-нибудь слышать… Тебе нужно поехать со мной.

– Грейс на первом месте.

Я двинулся к двери. Робин ухватила меня за рукав, остановила:

– Есть вопросы, на которые надо ответить.

Я выдернул руку, не обращая внимания на ее внезапный гнев и тщетно пытаясь справиться с накатившей на меня волной эмоций.

– Когда тебе позвонили, ты уже знала, что это Грейс? Знала?

Ей и не надо было отвечать. Все и так было ясно.

– Ты знала, что это может значить для меня, и соврала мне. Хуже – ты проверяла меня! Ты знала, что я виделся с Грейс, и решила меня проверить! Что? Это Джейми рассказал тебе, что я был там? Что я встречался с ней на реке?

– Не стану извиняться. Ты был последним, кто ее видел. Мне нужно было знать, скажешь ли ты мне это сам.

– Пять лет назад! – практически выплюнул я. – Тогда ты мне верила?

Ее глаза сместились влево.

– Я не была бы с тобой, если б думала, что это ты убил того парня.

– Так где же теперь вся эта вера? Где чертово доверие?

Она видела, что я вне себя от ярости, но не дрогнула:

– Это то, чем я занимаюсь, Адам. Это то, что я собой представляю.

– В жопу все это, Робин!

– Адам…

– Да как ты могла просто подумать?..

Я неистово бросился к выходу; она подняла было руку, чтобы меня остановить, но не успела. Рванув на себя дверь, я окунулся в густую ночь, полную краха и разбитых вдребезги надежд.

Глава 6

Поездка была короткой. Миновав епископальную церковь и старое английское кладбище, у водонапорной башни я свернул влево, не обращая внимания на некогда величественные домины, которые давно уже обветшали и были нарезаны на дешевые квартирки, – и сразу оказался в медицинском квартале, среди частных врачебных кабинетов, аптек и магазинов со стеклянными витринами, торгующих ортопедической обувью и ходунками. Припарковался на стоянке напротив приемного покоя и направился к двойным дверям. Вход был освещен, все остальное скрывалось во тьме. Увидел какую-то фигуру, прислонившуюся к стене, тлеющий огонек сигареты. Разок глянул – и тут же отвел взгляд. Голос Джейми меня удивил:

– Здоров, братан!

Напоследок разок затянувшись, он отшвырнул оставивший огненную дугу окурок на асфальт. Мы сошлись возле дверей, под одним из множества фонарей.

– Здоров, Джейми… Как она?

Он сунул руки в карманы джинсов и пожал плечами:

– Кто знает… Нас к ней пока не пускают. Думаю, что она в сознании и все такое, но типа как в ступоре.

– Папа здесь?

– Угу. И Долф.

– А что Мириам и твоя мама?

– Они были в Шарлотте. Прилетели из Колорадо вчера вечером и задержались, чтобы пройтись по магазинам. Скоро должны быть тут. За ними Джордж поехал.

– Джордж? – переспросил я.

– Джордж Толлмэн.

– Ничего не понимаю…

Джейми отмахнулся:

– Долго рассказывать. Поверь мне.

Я кивнул:

– Я – туда. Надо поговорить с папой. Как Долф держится?

– Да все в полном аху…

– Ты идешь?

Джейми дернул головой:

– А толку там от меня?

– Тогда скоро увидимся. – Я повернулся было к дверям, но ощутил руку у себя на плече.

– Адам, погоди.

Я обернулся. Вид у него был несчастный.

– Я не только покурить вышел.

– Что-то я не пойму…

Джейми смотрел то наверх, то вбок – куда угодно, только не на меня.

– Хорошего приема там не жди.

– В смысле?

– Ее нашел Долф, понимаешь? Она не вернулась домой, и он пошел ее искать. Нашел ее там, где ее стащили с тропы. Всю в крови, едва в сознании. Отнес домой, посадил в машину и пулей сюда.

Он нерешительно примолк.

– И?..

– И она кое-что сказала. Она не произнесла ни слова с тех пор, как попала сюда – по крайней мере, при нас, – но Долфу кое-что сказала. А он передал копам.

– И что же это было?

– Она малость не в себе, мысли путаются – наверное, много чего не помнит, – но она сказала Долфу, мол, последнее, что она запомнила – это что ты ее поцеловал, а потом она сказала, что ненавидит тебя, и убежала.

Эти слова буквально обрушились на меня.

– Копы говорят, что на нее напали от силы в полумиле от причала.

Я увидел все у него в лице. Полмили. Доплюнуть можно.

Все это происходило по новой.

– Они считают, что я имею к этому какое-то отношение?

Вид у Джейми был такой, будто он сейчас готов очутиться где угодно, но только не здесь. Его словно выкручивало внутри его собственного тела.

– И впрямь хорошего мало, точно, братан? Никто тут не забыл, из-за чего ты уехал.

– Я бы Грейс никогда и пальцем не тронул!

– Я просто хочу сказать…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, черт тебя побери! Что папа говорит?

– Молчит как рыба, братишка… Его как будто перемкнуло. Никогда раньше ничего подобного не видел. А Долф – господи! – выглядит так, будто кто-то огрел его по башке кирпичом. Не знаю. Гадостно все это. – Он ненадолго примолк. Мы оба знали, к чему все клонится. – Я здесь уже битый час ошиваюсь. Просто подумал, что тебе следует знать… прежде чем ты туда зайдешь.

– Спасибо, Джейми. Я серьезно. Мог бы и не заморачиваться.

– Мы все-таки братья, старина.

– Полиция до сих пор здесь?

Он помотал головой.

– Они тут довольно долго болтались, но, типа как я и сказал, Грейс ничего реально рассказать не может. Думаю, они уже на ферме. Робин и какой-то мужик по фамилии Грэнтэм. Из конторы шерифа. Он-то в основном и задавал тут вопросы.

– Шерифа… – медленно повторил я, чувствуя, как эмоции набегают мне на лицо – в основном отвращение, вызванное нахлынувшими воспоминаниями. Как раз шериф округа Роуан и предъявил мне тогда обвинение в убийстве.

Джейми кивнул:

– Его самого.

– Погоди-ка минутку… А Робин-то тут каким боком? Она же работает на город.

– По-моему, на ней тут вообще все преступления, хоть как-то связанные с сексом. Наверное, есть какое-то соглашение с конторой шерифа, когда это выходит за рамки их обычной юрисдикции. Про нее постоянно в газете пишут. Хотя этот Грэнтэм… насчет него особо не обманывайся. Он тут всего несколько лет, но палец ему в рот не клади.

– Робин меня уже допрашивала.

Я все еще никак не мог во все это поверить.

– Ей пришлось, братан. Знаешь, чего ей стоило стоять за тебя, когда все остальные и его брат хотели, чтобы тебя вздернули? Ее за это чуть не уволили. – Джейми засунул руки еще глубже в карманы. – Хочешь, с тобой пойду?

– Сам предлагаешь?

Он не ответил, просто выглядел смущенным.

– Нет проблем, – сказал я и повернулся к дверям.

– Эй! – крикнул мне вслед Джейми. Я остановился. – То, что я раньше говорил – типа, что буду рад сидеть в первом ряду… Это я просто сболтнул сдуру. Это не так.

– Все пучком, Джейми. Не парься.

Я прошел в раздвижные двери. Зудели люминесцентные трубки. Люди поднимали взгляды и тут же переставали обращать на меня внимание. Свернув за угол, первым делом я увидел своего отца. Он сидел на лавке, словно какая-то огромная сломанная кукла. Голова безвольно упала на грудь, руки так обхватывали плечи, будто в них было слишком много суставов. Рядом с ним сидел Долф, выпрямившись, как палка, и совершенно неподвижно таращился в стену. Кожа у него под глазами повисла бледно-розовыми полумесяцами, и вид у него тоже был совершенно подавленный. Он первым заметил меня и дернулся, будто его застали за чем-то постыдным.

Я прошел дальше в комнату для посетителей, которую они занимали.

– Долф… – Я сделал паузу. – Папа.

Долф с усилием встал и вытер руки о штаны. Мой отец поднял взгляд, и я увидел, что лицо у него тоже будто бы все изломанное. Он зацепился за меня взглядом и выпрямил спину, словно одно только это могло восстановить порушенный остов. Сразу вспомнились недавние слова Робин – что отец расплакался, узнав о моем возвращении. Сейчас я не видел ничего подобного. Его руки были крепко сжаты в побелевшие кулаки. На шее выступили напрягшиеся жилы.

– Что тебе про все это известно, Адам?

А я-то надеялся, что этого не произойдет, что Джейми ошибался…

– Это ты о чем?

– Давай-ка не умничай тут со мной, сынок! Что ты про все это знаешь? – Он возвысил голос. – Насчет Грейс, черт тебя побери!

На миг я застыл, но тут ощутил противную дрожь в руках; кожу по всему телу словно обожгло огнем. Я просто не мог поверить, что все это со мной происходит. Вид у Долфа был совершенно убитый. Отец подступил ближе. Он был выше меня, по-прежнему шире в плечах. Я поискал в его лице причины для надежды и не нашел ни единой. Ну что ж, так тому и быть.

– Я не стану ничего с тобой обсуждать, – тихо произнес я.

– Нет уж, еще как станешь, черт побери! Ты обязательно поговоришь с нами, расскажешь все, что произошло!

– Мне нечего сказать насчет этого.

– Ты был с ней. Ты поцеловал ее. Она от тебя убежала. Не вздумай отпираться! Они нашли ее одежду, оставшуюся на мостках. – Он уже все решил. Спокойствие было лишь маской. Долго это не продлится. – Правду, Адам! Хотя бы на сей раз. Правду!

Но я при всем желании ничего не мог ему поведать, так что сказал лишь то, что было для меня по-прежнему важно. Зная своего отца и то, что за этим последует, я все-таки сказал это:

– Я просто хотел ее повидать.

Отец метнулся ко мне. Схватил за грудки и припечатал к твердой больничной стене. Его лицо было знакомо мне до мельчайших подробностей, но в основном я видел в нем какого-то чужака, чистую и всесокрушающую ненависть, когда отпали последние остатки его веры в меня.

– Если ты это сделал, – прорычал он, – я просто убью тебя на хер!

Я не стал отбиваться. Позволил ему прижимать себя к стене, пока его ненависть не съежилась до чего-то не столь всеобъемлющего. Вроде боли и потери. Словно что-то в нем только что умерло.

– Ты не должен ни о чем меня спрашивать, – сказал я, снимая его руки с отворотов своей рубашки. – А я не должен отвечать.

Отец отвернулся.

– Ты мне больше не сын, – произнес он.

Показал мне спину, а Долф не мог встретиться со мной взглядом; но я был решительно против того, чтобы из меня делали ничтожество, только и способное, что оправдываться непонятно за что. Только не сейчас. Только не опять. Так что сдержал невероятное побуждение все объяснить. Не отступил, а когда отец повернулся, перехватил его взгляд и держал, пока он не отвел глаза. Уселся на дальней стороне комнаты, а отец сел на противоположной. В какой-то момент показалось, будто Долф собирается пересечь разделяющее нас расстояние, чтобы что-то мне сказать.

– Сядь, Долф! – приказал мой отец.

Тот сел.

Через какое-то время отец грузно поднялся.

– Пойду прогуляюсь, – буркнул он. – Мне нужен неизгаженный воздух.

Когда звук его шагов утих вдали, Долф быстро пересел ко мне. Ему лишь недавно стукнуло шестьдесят – трудяге с массивными руками и тусклыми седыми волосами. Долф был всегда рядом – дольше, чем я мог припомнить. Всю мою жизнь. Он начал работать на ферме еще молодым человеком, а когда мой отец ее унаследовал, то сделал Долфа своей правой рукой. Они были как братья, неразлучны. Вообще-то я всегда считал, что без Долфа ни мой отец, ни я просто не пережили бы самоубийство моей матери. Он не давал нам потерять друг друга, и я до сих пор помню вес его руки на своем узком плече в те тяжелые дни – после того как окружающий мир, содрогнувшись под напором дыма и грома, вдруг исчез для меня без следа.

Я изучил его бугристое лицо, маленькие голубые глаза и тронутые сединой брови. Он похлопал меня по коленке и откинулся назад, прислонившись затылком к стене. В профиль его голова казалась чем-то вырезанным из ломтя сушеной говядины.

– Твой отец – вспыльчивый человек, Адам. Действует под влиянием момента, но обычно утихает и потом видит вещи совершенно в другом свете. Грея Уилсона убили, и Дженис видела то, что видела. Теперь ты вернулся, и кто-то сотворил такое с Грейс. Он просто перенервничал. У него это пройдет.

– Вы и вправду считаете, что словами можно все исправить?

– Я не думаю, что ты сделал что-то плохое, Адам. И если б твой отец мог думать связно, он тоже это понял бы. Тебе нужно понять, что когда я остался с Грейс на руках, то и понятия не имел, что делать. Моя жена ушла от меня, когда моя собственная дочь была еще совсем мала. Я ничегошеньки не знал. Твой отец помог мне. Он просто всегда чувствует свою ответственность. – Долф раскинул руки ладонями вверх. – Он гордый человек, а гордые люди никогда не показывают свою боль! Предпочитают кусаться и огрызаться. Делают то, о чем со временем начинают жалеть.

– Это ничего не меняет.

Долф опять покачал головой:

– У всех нас есть о чем жалеть. У тебя. У меня. Но чем старше мы становимся, тем более тяжелая ноша ложится на наши плечи. Такой вес может сломать человека. Вот и все, что я хочу сказать. Дай своему старику шанс. Он никогда не верил, что это ты убил того парня, но не мог и пропустить мимо ушей то, что сказала его жена.

– Он вышвырнул меня вон.

– И хотел все исправить. Я уже со счету сбился, сколько раз он хотел позвонить тебе или написать. Раз даже спрашивал меня, не смогу ли я поехать вместе с ним в Нью-Йорк. Мол, у него есть что сказать, и не все такие вещи можно доверить бумаге.

– Хотеть – это не то же самое, что сделать.

Я подумал про чистый лист, который нашел на отцовском письменном столе.

– И что же его останавливало?

– Гордость. И твоя мачеха.

– Дженис. – Это имя далось мне с трудом.

– Она достойная женщина, Адам. И любящая мать. Хороша для твоего отца. Несмотря ни на что, я по-прежнему верю в это – точно так же, как она верит в то, что видела той ночью. Могу заверить тебя, что эти пять лет тоже дались ей нелегко. Непохоже, чтобы у нее был выбор. Все мы действуем на основании того, во что верим.

– Вы хотите, чтобы я простил его? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты дал ему шанс.

– Он должен был хранить верность мне, а не кому-то еще.

Долф вздохнул:

– Ты не единственный для него родной человек, Адам.

– Я был первым.

– Не все так просто. Твоя мать была замечательной женщиной, и он обожал ее. Но все изменилось, когда она умерла. Ты сам изменился в первую очередь.

– У меня были причины.

Глаза Долфа внезапно словно вспыхнули изнутри. То, как она умерла, стало тяжелым ударом не только для нас с отцом.

– Он любил твою мать, Адам. Вторая женитьба – это не то, что далось ему легко и просто. Смерть Грея Уилсона поставила его в сложное положение. Ему пришлось выбирать между тем, чтобы поверить тебе или поверить своей жене. Думаешь, это так просто или как-то еще, но только не опасно? Попробуй посмотреть на это под таким вот углом.

– Сегодня никакого такого противоречия не было. Тогда что же сейчас-то творится?

– Сейчас… ситуация сложная. Есть время твоего появления. Есть то, что сказала Грейс.

– А как насчет вас тогда? Сегодня для вас тоже все сложно?

Долф всем телом повернулся ко мне на лавке, нацелил на меня потерявшее вдруг выражение лицо, обвел ровным взглядом:

– Я верю тому, что Грейс сказала мне, но и тебя я слишком хорошо знаю. И хотя я пока не пойму, во что конкретно верить, могу уверенно сказать одно: все в свое время обязательно разрешится и придет к своему логическому концу. – Он отвел взгляд. – Грешники обычно расплачиваются за свои грехи.

Я изучал его словно воспаленное лицо, растрескавшиеся губы и набрякшие глаза, плохо скрывающие горе.

– Вы искренне в это верите? – спросил я.

Долф поднял взгляд на гудящие под потолком люминесцентные трубки, так что их ярко-серое сияние, казалось, полностью накрыло его глаза. Голос старика прозвучал почти неслышно, расплылся вокруг тающим облачком бледного дыма.

– Верю, – произнес он. – Верю целиком и полностью.

Глава 7

Через десять минут в дверях материализовались копы. Робин, судя по ее виду, буквально валилась с ног, в то время как второй полицейский словно не мог устоять на месте, постоянно совершая едва заметные нетерпеливые движения. Высокий, с покатыми плечами, чуть старше пятидесяти, в линялых джинсах и красной куртке. Над узким лбом и острым носом болтается жиденькая каштановая челочка. На поясе – полицейский жетон, поверх словно выцветших глаз поблескивают маленькие очочки с круглыми стеклами.

– Можем мы с ним поговорить на улице? – спросила Робин.

Сидящий Долф выпрямился, но ничего не сказал. Я встал и последовал за ними к выходу. Джейми нигде не было видно. Второй коп протянул руку.

– Детектив Грэнтэм, – представился он. Мы обменялись рукопожатием. – Я работаю в службе шерифа, так что пусть этот наряд вас не обманывает.

Его улыбка стала еще шире, но я знал, что не стоит ей доверять. Сегодня ни одна улыбка не могла быть настоящей.

– Адам Чейз, – сказал я в ответ.

Его лицо посерьезнело:

– Я знаю, кто вы такой, мистер Чейз, читал ваше досье, – так что предприму все усилия, чтобы это знание никак не повлияло на мою объективность.

Я сохранил спокойствие, но это потребовало некоторых усилий. В Нью-Йорке никто не знал про меня даже самую малость. Я уже почти привык к этому.

– Думаете, получится? – спросил я.

– Я знать не знал того парня, которого убили. В курсе, конечно, что он собой представлял – звезда футбола и все такое, слышал, что у него тут было полным-полно родственников и что они подняли немалый шум по поводу правосудия для богатых. Но все это было до меня. Вы для меня ничем не отличаетесь от любого другого гражданина, мистер Чейз. Никакой предвзятости.

Он махнул на Робин.

– А теперь… детектив Александер уже рассказала мне о ваших взаимоотношениях с потерпевшей. Никому из нас не по вкусу такие дела, но важно действовать как можно быстрее, когда происходит что-то такого рода. Я понимаю, что уже поздно и что вы наверняка расстроены, но надеюсь, что сможете мне помочь.

– Чем смогу, помогу.

– Хорошо. Просто замечательно. А теперь, насколько я понимаю, вы сегодня встречались с потерпевшей?

– Ее зовут Грейс.

Он опять улыбнулся, и на сей раз улыбка оказалась довольно жесткой.

– Естественно, – кивнул он. – Так о чем вы с Грейс беседовали? Каково было ее душевное состояние?

– Даже не знаю, как на это и ответить, – сказал я. – Я ее теперь практически не знаю. Слишком много времени утекло. Она так и не ответила ни на одно из моих писем.

Вмешалась Робин:

– Ты писал ей?

Я ощутил внезапную обиду у нее в голосе.

«Ей писал, а мне нет».

Я повернулся к Робин:

– Я писал ей, потому что она была слишком молода, чтобы понять причины моего отъезда. Мне было нужно, чтобы она поняла, почему меня больше нет рядом.

– Просто расскажите про сегодняшний день, – попросил Грэнтэм. – Расскажите все остальное.

Я представил себе Грейс: жар ее кожи под моей ладонью, неистовая возмущенная обида, смутные намеки на что-то еще. Я знал, что ищет этот коп. У него уже есть описание случившегося от Грейс, и теперь ему нужно подтвердить его сведениями из других источников – к черту все эти разговорчики про объективность! Какая-то часть меня хотела дать ему это подтверждение. Почему? Да потому что пошло оно все в жопу!

– Я натер ей спину лосьоном. Она поцеловала меня. Сказала, что ненавидит меня. – Я посмотрел Грэнтэму прямо в глаза. – Потом убежала.

– Вы погнались за ней?

– Это было не того рода бегство.

– Но и не особо-то похоже на того рода воссоединение, какого скорее всего приходилось ожидать.

Мой голос зазвучал глухо и твердо:

– Думать, что я изнасиловал Грейс Шеперд, – это все равно что утверждать, что я способен изнасиловать свою собственную дочь!

Грэнтэм и глазом не моргнул.

– И все же отцы регулярно насилуют собственных дочерей, мистер Чейз.

Я знал, что он прав.

– Это не то, как выглядит со стороны, – сказал я. – Она разозлилась на меня.

– За что? – спросил Грэнтэм.

– За то, что я бросил ее. Она довольно недвусмысленно на это намекнула.

– Что еще?

– Еще сказала, что у нее полным-полно дружков. Хотела, чтобы я это знал. Хотела, чтобы мне тоже стало обидно, по-моему.

– Вы хотите сказать, что она ведет беспорядочную половую жизнь? – спросил Грэнтэм.

– Ничего такого я не хочу сказать! Откуда мне вообще знать нечто подобное?

– Она же сама вам сказала.

– А еще она меня поцеловала. Ей было обидно. Вот и решила меня поддеть. Я был ей родным человеком и бросил ее, когда ей было всего пятнадцать.

– Она ведь вам не дочь, мистер Чейз.

– Это неважно.

Грэнтэм посмотрел на Робин, а потом опять на меня. Хлопнул в ладоши.

– Ладно. Продолжим.

– На ней были белый купальник и темные очки. Больше ничего. Она была мокрая, прямо из реки. Когда она кинулась прочь, то побежала к югу вдоль берега. Там всегда была натоптанная тропинка. Она ведет к дому Долфа, до него около мили.

– Это вы избили мисс Шеперд?

– Нет.

Грэнтэм поджал губы:

– Хорошо, мистер Чейз. Пока хватит. Потом еще поговорим.

– Я подозреваемый? – спросил я.

– Я редко огульно рассуждаю о таких вещах на столь ранних этапах расследования… Однако детектив Александер утверждает, причем довольно настойчиво, что вы на такое не способны. – Он на секунду примолк, посмотрел на Робин, и я заметил шелушинки высохшей кожи у него на очках. – Естественно, я вынужден принять во внимание тот факт, что вас с детективом Александер тоже связывают какого-то рода личные отношения. Это несколько все усложняет. У нас будет куда лучшее представление обо всем этом, как только мы побеседуем с самой потерпевшей… – он быстро поправился, – с Грейс.

– Когда это будет? – спросил я.

– Пока ждем разрешения врача. – Тут у Грэнтэма зачирикал мобильник, и он посмотрел на высветившийся номер. – Мне нужно ответить.

Поднеся телефон к уху, детектив отошел в сторонку. Робин придвинулась ближе ко мне, и все же я поймал себя на том, что мне трудно посмотреть на нее. У нее было словно два лица: то, которое я видел над собой в неверном свете ее спальни, и то, что наблюдал совсем недавно, – лицо копа.

– Зря я тебя проверяла, – произнесла она.

– Зря.

– Прошу прощения.

Робин встала прямо передо мной, и такого мягкого выражения у нее на лице я еще не видел с самого момента своего возвращения.

– Все очень непросто, Адам. Все эти пять лет в моей жизни не было ничего, кроме работы. Я подхожу к ней серьезно. Я хороша в ней, но сама она далеко не всегда настолько уж хороша. Отнюдь не все время.

– Что ты имеешь в виду?

– Отрываешься от нормальных людей… Видишь вокруг только темную сторону… – Она пожала плечами, немного поразмыслила, как лучше пояснить свою мысль. – Даже самые честные люди регулярно врут копам. Со временем к этому привыкаешь. А потом уже начинаешь ожидать этого. – Робин явно боролась сама с собой. – Я знаю, это неправильно. И мне это не нравится, но я уж такая, какая есть. Это то, чем я стала после того, как ты уехал.

– Ты никогда не сомневалась во мне, Робин, даже в самые худшие времена.

Она потянулась к моей руке. Я не стал ее отдергивать.

– Она была такая невинная душа, – произнес я. Про Грейс.

– Она справится, Адам. Люди и не с таким справлялись.

Но я уже мотал головой.

– Я не имею в виду то, что произошло сегодня! Я говорю про то, когда я уехал. Когда она была ребенком. От нее словно свет какой-то исходил. Это то, что обычно любил повторять Долф.

– И что же?

– Он говорит, что большинство людей живут между светом и тьмой. Это то, как обычно устроен мир. Но некоторые несут свет прямо в себе. Грейс – как раз из таких.

– Она уже не тот ребенок, какого ты помнишь, Адам. Причем уже давно.

Что-то такое было в голосе Робин…

– Это ты о чем? – спросил я.

– Примерно с полгода назад дорожный патрульный полиции штата перехватил ее, когда она гнала сто двадцать[14] по автостраде в два часа ночи на угнанном мотоцикле. На ней даже не было шлема.

– Пьяная? – спросил я.

– Нет.

– Ей предъявили обвинение?

– Только не за угон мотоцикла.

– А почему?

– Это был мотоцикл Дэнни Фэйта. Полагаю, он не знал, что это она его взяла. Заявил об угоне, но не стал писать на нее заявление. Ее задержали, но окружной прокурор закрыл дело. Долф нанял адвоката, чтобы уладить дело по обвинению в превышении скорости. У нее отобрали права.

Я сразу представил себе тот мотик – здоровенный «Кавасаки», который был у Дэнни чуть не целую вечность. Грейс выглядела бы на нем совсем крошечной, но я сумел представить и ее на нем тоже: скорость, бешеный визг мотора и светлые волосы, вытянувшиеся в струнку у нее за спиной. Примерно так, как она выглядела в тот раз, когда впервые прокатилась на лошади отца.

Не ведая страха.

– Ты не знаешь ее, – сказал я.

– Сто двадцать миль в час, Адам! В два часа ночи. Без шлема. Тот патрульный только через пять миль ее догнал.

Я представил себе Грейс сейчас, всю покалеченную в одной из этих стерильных палат у меня за спиной. Потер глаза.

– И что я должен чувствовать, Робин? Ты-то уже и раньше это видела.

– Злость. Пустоту. Не знаю.

– Как это ты можешь не знать?

Она пожала плечами:

– Это никогда не был кто-то, кого я люблю.

– А Грейс?

Ее глаза были непроницаемы.

– Я уже довольно давно не общалась с ней, Адам. Я теперь ее практически не знаю.

Я сохранил молчание, размышляя о тех словах Грейс на мостках.

«Кто еще заботился обо мне?»

– Ты вообще в порядке? – спросила Робин.

Я был далеко не в порядке, даже близко не в порядке.

– Если я найду того, кто это с ней сделал, то просто убью. – Я нацелился на нее взглядом. – Забью эту сволочь до смерти.

Робин огляделась по сторонам – нет ли кого поблизости.

– Не говори такого, Адам. Только не здесь. Никогда такого не говори.

* * *

Грэнтэм успел закончить свои телефонные переговоры и поджидал нас у входа. Вошли вместе. Долф с моим отцом как раз беседовали с дежурным врачом. Грэнтэм бесцеремонно перебил их:

– Так к ней уже можно?

Врач – молодой, серьезного вида мужчина с очками в черной оправе на тонком носу – казался совсем маленьким и преждевременно согнувшимся; он так прижимал к груди планшет с зажимом, словно тот мог защитить его от окружающего его мира, полного травм и ранений. Но его голос звучал на удивление твердо:

– Физически ее состояние не вызывает опасений. Но я не знаю, получите ли вы хоть какую-то реакцию на свои вопросы. После поступления сюда она практически не произнесла ни слова, если не считать одного раза в самом начале. Она спрашивала какого-то Адама.

Все как один повернулись ко мне: мой отец, Долф, Робин и детектив Грэнтэм. Наконец и врач на меня посмотрел.

– Так это вы Адам? – спросил он. Я кивнул, и рот моего отца беззвучно открылся. Вид у врача был неуверенный. – Может, если вы попробуете поговорить с ней…

– Нам нужно пообщаться с нею первыми, – перебил его Грэнтэм.

– Ну хорошо, – произнес врач. – Но мне тоже необходимо при этом присутствовать.

– Нет проблем.

Врач повел нас по длинному коридору с больничными каталками вдоль стены. Мы свернули за угол, и он остановился перед блеклой деревянной дверью с небольшим окошком в ней. Я мельком углядел сквозь него Грейс под тонким одеялом.

– Остальные пусть подождут здесь, – распорядился врач, придерживая дверь для детективов.

Прохладный воздух обдал мне лицо, и они оказались внутри. Долф с моим отцом приникли к окошку, а я принялся бесцельно кружить по коридору, размышляя о последних сказанных мне словах Грейс. Через пять минут дверь отворилась. Врач посмотрел на меня.

– Она просит вас, – сказал он.

Я устремился было к двери, но Грэнтэм остановил меня, упершись мне рукой в грудь.

– Она не стала разговаривать с нами. Мы согласились впустить вас, поскольку док думает, что это как-то поможет ей прийти в себя. – Я встретил его взгляд и выдержал его. – Не сделайте чего-нибудь, что заставит меня пожалеть о таком решении.

Я наваливался на его руку, пока ему не пришлось убрать ее. Шагнул мимо него в палату, все еще ощущая его пальцы у себя на груди и то, как он принажал посильней в последнюю секунду. Дверь затворилась на бесшумных петлях – оба старика, толкая друг друга плечами, опять прижались к стеклу с обратной стороны. И тут Грейс оказалась передо мной, и я почувствовал, как моя обида вянет и сходит на нет. Ничего из этого уже не имело значения.

Больничный свет вытянул из нее все краски. Ее грудь едва заметно вздымалась и опадала, с долгими паузами – когда, как я чувствовал, их быть не должно. Пряди светлых волос облепили ее щеку, на ушной раковине виднелась запекшаяся кровь. Я бросил взгляд на Робин, лицо которой было наглухо закрыто.

Подошел к кровати Грейс. Стежки хирургических швов впивались в ее губы. Она была вся в синяках, глаза настолько заплыли, что были едва приоткрыты – в щелках проглядывал лишь отсвет голубого, который казался слишком бледным. К тыльной стороне руки у нее была прилеплена пластырем пластиковая трубка, и эта рука показалась мне на ощупь совсем холодной и хрупкой, когда я взял ее в свою. Я попытался найти хоть какой-то намек в этих едва проглядывающих сквозь опухшие веки глазах, и когда я позвал ее по имени, узенький ломтик голубизны на секунду расширился, и я понял, что она в сознании. Грейс долго неотрывно смотрела на меня.

– Адам? – произнесла она, и я услышал в ее голосе все то, что, как я понимал, она сейчас чувствовала, вплоть до последнего мельчайшего оттенка боли и потери.

– Я здесь.

Она запрокинула голову вбок, не желая, чтобы я видел слезы, крупные и молчаливые, которые скатывались по ее лицу. Я выпрямился, чтобы она могла увидеть меня целиком, когда откроет глаза. Это произошло далеко не сразу. Грэнтэм нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Остальные стояли совершенно неподвижно.

Грейс не стала смотреть на меня опять, пока слезы не прекратились, но когда наши глаза встретились, я уже знал, что слезы вернутся опять. На ее лице происходила битва, и я беспомощно наблюдал, как Грейс ее безнадежно проигрывает. Она протянула ко мне руки, и я наклонился к ним, когда плотину прорвало снова – она судорожно обхватила меня, опять начав всхлипывать. Ее тело было горячим и все дрожало; я обнял ее так крепко, как только мог. Повторял ей, чтобы не волновалась. Повторял, что все будет хорошо. А потом она еще раз прижала губы к моему уху и прошептала единственное слово так тихо, что я едва услышал.

– Прости, – вот что это было за слово.

Я немного отодвинулся, чтобы Грейс увидела мое лицо. Просто кивнул, потому что у меня не было слов; а потом она опять притянула меня к себе и крепко держала, мучительно содрогаясь всем телом.

Подняв взгляд, я увидел в окошке двери лицо своего отца. Он потер рукой глаза и отошел, но я успел заметить, как у него дрожат пальцы. Долф посмотрел ему вслед, а потом покачал головой – то ли укоризненно, то ли печально.

Я опять обратил все свое внимание на Грейс, пытаясь полностью утопить ее в своих объятиях. Через какое-то время она тихо уплыла в то неведомое укрытие, какое соорудил для себя ее разум. Больше она не произнесла ни слова – просто повернулась на бок и закрыла глаза.

Копы остались с носом.

Уже в коридоре Грэнтэм опять грудью оттеснил меня в сторону.

– По-моему, нам надо выйти пообщаться, – сказал он.

– Зачем?

– Сами знаете, зачем! – Его пальцы крепко ухватили меня за руку. Я вырвался, но он тут же цапнул ее опять.

– Э-э, минуточку! – попытался вмешаться Долф.

Грэнтэм потерял над собой контроль:

– Я же тебя предупреждал – не надо меня злить!

– Да ладно, Адам, – примирительно произнесла Робин. – Давай и вправду выйдем.

– Нет! – Все разом навалилось на меня: потерянная невинность Грейс, подозрения, которые преследовали меня, словно свора охотничьих псов, и беспросветная тьма, которая повисла над моим возвращением сюда. – Никуда я не пойду!

– Я хочу знать, что она сказала! – Грэнтэм явно едва удержался от того, чтобы не поволочь меня к выходу силой. – Она что-то тебе сказала! Что?

– В самом деле? – вмешалась Робин. – Она действительно тебе что-то сказала?

– Не спрашивай меня. Это неважно.

– Если она что-то сказала, нам нужно знать, что именно.

Я обвел взглядом лица вокруг меня. То, что сказала Грейс, предназначалось только мне, и я не чувствовал ни малейшей нужды этим делиться. Но Робин тронула меня за руку:

– Я поручилась за тебя, Адам. Ты понимаешь, что это значит?

Легонько оттолкнув ее, я еще раз посмотрел на Грейс. Та свернулась в клубок, отвернувшись спиной к миру снаружи. Я все еще чувствовал прохладную скользкость ее слез, когда она прижалась ко мне. Обратился к Грэнтэму, но не сводил глаз со своего отца. Сообщил им в точности то, что она произнесла.

– Она попросила прощения.

Мой отец разом осунулся.

– Прощения за что? – уточнил Грэнтэм.

Я сказал им правду, в точности то, что сказала она; но интерпретировать это извинение – не моя проблема. Так что я предложил объяснение, которое, как я знал, детектив примет, пусть даже оно и не соответствовало истине.

– Когда мы разговаривали у реки, она сказала, что ненавидит меня. Насколько я понимаю, за это она и просила прощения.

Вид у него стал задумчивый.

– И всё? – спросил он. – Это всё, что она сказала?

– Всё.

Робин с Грэнтэмом переглянулись, словно понимая друг друга без слов. Потом заговорила Робин:

– Есть и еще кое-что, что нам хотелось бы с тобой обсудить. На улице, если ты не против.

– Ну конечно, – отозвался я, направляясь к выходу.

Но едва успел сделать два шага, как услышал, что отец зовет меня по имени. Он держал руки ладонями вверх, а лицо его вытянулось от осознания того, что Грейс вряд ли стала бы обниматься с человеком, который сотворил с ней такое. Но не было прощения в моем лице, когда я встретил его взгляд. Он сделал крошечный шажок и опять позвал меня; в голосе его звучали вопрос, мольба, и на миг я призадумался об этом: отца переполняли страдание, внезапное сожаление и все те годы, что столь неумолимо промаршировали между нами.

– Не стоит, – бросил я, после чего решительно направился к выходу.

Глава 8

Когда мы окунулись в ночной воздух, я сразу поискал глазами Джейми и увидел его на самом краю парковки, за рулем пикапа с тонированными стеклами. Он отхлебнул чего-то из бутылки и не стал выходить. На стоянку заехала «Скорая» с потушенными мигалками.

– Мне нужно срочно покурить, – объявил Грэнтэм и тут же направился на поиски сигареты.

Мы посмотрели ему в спину и стояли в неловком молчании, с которым так хорошо знакомы люди, попавшие в беду. Коротко рявкнул автомобильный сигнал, пикап Джейми моргнул дальним светом. Мой брат вытянул руку вправо, в сторону въезда на площадку перед приемным покоем. Обернувшись, я увидел, как в просвет узкой бетонной ограды проскальзывает длинный черный автомобиль, останавливается. Умолк мотор. Распахнулись дверцы, и они вышли – Мириам, моя сестра, и какой-то крепыш в черных сапожках и полицейском мундире. Оба увидели меня одновременно и на миг замерли. Мириам с каким-то чуть ли не испуганным видом осталась возле машины. Мужчина, ухмыльнувшись, двинулся прямиком ко мне.

– Адам! – воскликнул он, хватая меня за руку и принимаясь ее неистово трясти.

– Джордж…

Насколько я помню, Джордж Толлмэн всю жизнь был типичным прилипалой. На пару лет помладше меня, он куда больше корешился с Дэнни, чем со мной. Я с трудом высвободил руку и посмотрел на него повнимательней. Высокий, массивный, с густыми песочного цвета волосами и круглыми карими глазами. Плотный, но не жирный малый, который всегда гордился мощью своего рукопожатия.

– Когда я последний раз видел тебя со стволом, Джордж, ты по пьяни пытался сшибать пивные банки с пня из воздушки…

Он бросил взгляд на Робин и прищурился. Улыбка пропала.

– Это было очень давно, Адам.

– Вообще-то никакой он не коп, – подала голос Робин.

На миг вид у Джорджа стал сердитый, но это быстро прошло.

– Я занимаюсь разъяснительной работой со школьниками, – сказал он мне. – Выступаю перед детишками, объясняю насчет наркотиков. – Бросил взгляд на Робин. – И вообще-то я коп! – Голос его оставался ровным. – Боевые патроны, все дела…

Тут я услышал чьи-то нерешительные шаги и, обернувшись, увидел Мириам. В свободных слаксах и рубашке с длинным рукавом она выглядела бледной и заморенной. Сверкнула на меня откровенно нервной улыбкой, но глаза ее немного обнадеживали. Она действительно повзрослела, но сейчас мало чем походила на свой портрет, который я видел в доме.

– Здравствуй, Мириам, – сказал я.

– Привет, Адам.

Я обнял ее, ощутив ее кости. Она стиснула меня в ответ, хотя я понимал, что ее по-прежнему терзают сомнения. Они с Греем Уилсоном были хорошими друзьями. То, что меня обвинили в его убийстве, оказалось для нее серьезным ударом. Я сжал ее в объятиях еще разок, после чего отпустил. И едва отодвинулся, как вакуум тут же заполнил Джордж. Его рука утвердилась у нее на плечах, и он притянул ее к себе. Это меня удивило. Обычно Мириам, вокруг которой он вечно увивался, в лучшем случае просто терпела его, как надоедливого щенка.

– Мы обручились, – объявил он.

Опустив взгляд, я заметил у нее на руке кольцо – маленький бриллиантик в желтом золоте. Пять лет, напомнил я себе. Все меняется.

– Поздравляю, – сказал я.

Мириам явно испытывала неловкость.

– Вообще-то не совсем подходящее время и место, чтобы обсуждать подобные темы, – произнесла она.

Джордж сильней притянул ее к себе, резко выдохнул через нос и опустил взгляд на землю.

– Ты права, – сказал он.

Я обернулся на машину – сверкающий черный «Линкольн».

– А где Дженис?

– Вообще-то она тоже хотела поехать… – начала было Мириам.

– Мы забросили ее домой, – перебил Джордж.

– Почему? – спросил я, заранее зная ответ.

Джордж нерешительно помедлил.

– Время… – туманно произнес он. – Обстоятельства.

– Имеюсь в виду я? – уточнил я.

Мириам при этих словах вся съежилась, а Джордж решительно закончил мысль:

– Она говорит, что теперь-то люди поймут, что ты за тип, раз уж тогда на суде не вышло.

Вмешалась Мириам:

– Я сказала ей, что это несправедливо.

Я не стал на этом заостряться. Вообще ни на чем не стал заостряться. Получше рассмотрел свою сестру: опущенная голова, тонкие плечи. Она отважилась бросить на меня взгляд и тут же опять опустила глаза.

– Да, сказала, Адам. Она просто не стала слушать.

– Ладно, не переживай, – сказал я. – А как насчет тебя? У тебя все хорошо?

На голове у нее двинулись волосы, когда она кивнула.

– Не считая плохих воспоминаний, – произнесла при этом Мириам, и я все понял. Мое неожиданное возвращение разбередило старые раны.

– Я это переживу, – добавила она, после чего повернулась к своему жениху: – Мне нужно поговорить с отцом. Была рада повидаться, Адам!

Они ушли, и я посмотрел им вслед. В дверях Мириам обернулась на меня – ее подбородок коснулся плеча, а глаза были большими и встревоженными.

Я покосился на Робин:

– Джорджа ты и в грош не ставишь, насколько я понимаю.

– Совершенно безответственный тип, – отозвалась она. – Ладно, пошли. Нам все еще надо кое-что обсудить.

Я последовал за ней к машине Грэнтэма, оставленной на боковой улочке. Сигарета уже сгорела до половины и при каждой затяжке бросала ему на лицо оранжевые отсветы. Он отшвырнул окурок в водосточный желоб, и лицо его скрылось в тени.

– Расскажите мне про ту тропу у реки, – попросил он.

– Она идет к югу, вдоль берега, к дому Грейс.

– А дальше?

– Тропа очень старая, еще чуть ли не индейская, и тянется на многие мили. Идет мимо дома Грейс до края территории фермы, потом через соседнюю ферму и несколько участков помельче с рыбацкими хижинами[15] на них. А дальше не знаю.

– Ну а к северу?

– Примерно то же самое.

– Ею часто пользуются? Туристы? Рыбаки?

– Время от времени.

Грэнтэм кивнул.

– На Грейс напали в полумиле от мостков – там, где тропинка резко загибается к северу. Можете что-нибудь рассказать про этот район?

– Деревья там растут довольно густо, но не широко. На самом деле это просто полоска леса, идущая вдоль берега. Сразу за деревьями начинаются пастбища.

– Выходит, тот, кто это сделал, вполне мог прийти по этой тропинке.

– Или появиться с реки, – добавил я.

– Но вы бы тогда увидели.

Я уже мотал головой.

– Я был только возле мостков, да и то всего несколько минут. Но там еще была женщина.

– Какая еще женщина?

Я описал то, что видел: седые волосы, каноэ.

– Правда, она поплыла вверх по течению, не вниз.

– Вы ее знаете?

Я попытался представить себе лицо – лицо довольно пожилой женщины, выглядящей значительно моложе. Что-то вроде и впрямь смутно знакомое…

– Нет, – произнес я наконец.

Грэнтэм что-то чиркнул в блокноте.

– Мы этим займемся. Она могла что-то видеть. Кого-нибудь в другой лодке, мужчину. Тот мог заметить Грейс и пристать где-то ниже по течению. Она красивая, едва одетая, совсем одна на пустынном участке реки…

Я представил себе ее заплывшее лицо, разбитые губы, стянутые черной ниткой с торчащими вкривь и вкось узелками. Никто из тех, кто видел ее в этой больничной палате, не мог знать, насколько Грейс и в самом деле красива. Меня кольнуло подозрение.

– А вы что, знали ее? – спросил я.

Грэнтэм изучил меня самыми неподвижными глазами, какие я только видел.

– Округ у нас не такой уж большой, мистер Чейз.

– А можно поинтересоваться, откуда вы ее знаете?

– Вряд ли это так уж важно.

– Тем не менее…

– У меня сын примерно ее возраста. Довольны?

Я ничего не ответил, так что он ровным голосом продолжал:

– Мы говорили про лодку. Кто-то мог увидеть Грейс с реки и устроить засаду.

– Тогда этот «кто-то» должен был знать, что она пойдет домой именно этой дорогой, – заметил я.

– Или он мог сначала прийти к ней домой, отправиться ее искать и потом пересечься с ней на тропе. Мог увидеть вас обоих на мостках и выждать. Такое возможно?

– Вполне возможно, – согласился я.

– Сокращение «дэ-бэ семьдесят два» вам о чем-нибудь говорит?

Грэнтэм задал этот вопрос как бы между прочим, и я долго не мог заговорить.

– Адам? – произнесла Робин.

Я уставился куда-то в пространство, когда что-то громкое и дикое принялось долбить у меня в голове. Мир вывернулся наизнанку.

– Адам?

– Вы нашли перстень. – Я едва сумел выдавить из себя эти слова.

Реакция Грэнтэма не заставила себя ждать. Он покачался на пятках.

– Почему вы так решили? – спросил он.

– Золотой перстень с темно-красным камешком. С гранатом.

– Откуда вы это знаете?

Мои слова прозвучали так, будто произносил их кто-то другой.

– Потому что на внутренней стороне у него выгравировано «дэ-бэ семьдесят два».

Грэнтэм сунул руку в карман куртки, а когда вытащил, то в ней был маленький скатанный в трубочку полиэтиленовый пакетик. Разжал пальцы, и пакетик сам собой развернулся на ладони. Полиэтилен ярко блеснул в жестком свете уличного фонаря, белесо засветились покрывающие его грязные потеки. Внутри лежал перстень: тяжелое золото, темно-красный камешек.

– Я просто очень хочу знать, что это может значить, – произнес Грэнтэм.

– Дайте мне минуту.

– Что бы это ни было, мистер Чейз, полагаю, что вы мне все объясните.

– Адам? – В голосе Робин звучала обида, но я мог на этот счет не беспокоиться. Я думал про Грейс, а также про того человека, который считался моим другом.

– Этого просто не может быть!

Но в голове у меня уже словно прокручивалось кино – как это все-таки могло быть. Я знал его лицо, его фигуру, его голос. Так что мог заполнить пустоты, и это было все равно что смотреть какой-то фильм ужасов – про то, как мой самый давний друг насилует женщину, которую я знаю с двухлетнего возраста.

Я мотнул головой на перстень в прозрачном пакетике.

– Вы нашли его там, где это произошло? – спросил я.

– Да, на месте происшествия – там, где ее обнаружил Долф.

Я отошел в сторонку, вернулся. Ну не могло быть так, хоть тресни!

Но тем не менее было.

Пять лет. Все меняется.

И теперь уже ничего доброго не осталось в моем голосе.

– Семьдесят два – это был номер на его футбольном свитере. А перстень – подарок от бабушки.

– Вот как?

– А «дэ-бэ» – сокращенно его кличка. Дэнни-бой. Номер семьдесят два.

Грэнтэм кивнул, когда я закончил:

– «Дэ-бэ семьдесят два». Дэнни Фэйт.

Робин сохраняла молчание – она понимала, что во мне сейчас творится.

– Вы полностью в этом уверены? – спросил Грэнтэм.

– Помните, я упоминал рыбацкие хижины? Те, что ниже по реке от дома Долфа?

– Да.

– Вторая сверху, если смотреть по течению, принадлежит Зебьюлону Фэйту.

Они оба посмотрели на меня.

– Отцу Дэнни, – добавил я.

– Насколько ниже по течению от того места, где на нее напали? – уточнил Грэнтэм.

– Меньше двух миль.

– Так-так…

– Я хочу присутствовать, когда вы будете говорить с ним, – потребовал я.

– Это совершенно исключено.

– Я мог бы вам ничего не говорить! Мог бы и сам с ним пообщаться!

– Это дело полиции. Не суйтесь куда не следует.

– Она не ваша родственница!

– И не ваша тоже, мистер Чейз. – Грэнтэм подступил ближе, и, хотя его голос звучал взвешенно, злость так и сочилась из его лица. – Когда мне от вас что-то понадобится, я сам это скажу.

– Без меня вам до него не добраться, – сказал я.

– Не лезьте не в свое дело, мистер Чейз.

* * *

Я уехал из больницы, когда между деревьями серебряной монетой протиснулась луна. Ехал быстро; в голове шумели кровь и мрачная ярость. Дэнни Фэйт. Робин была права. Он изменился, переступил черту, и не было пути назад. То, что я сказал Робин, было правдой.

Я вполне мог убить его.

Когда я въехал на территорию фермы, все вокруг казалось каким-то не таким: дорога слишком узкая, повороты словно не в тех местах… Столбы ограды, туго стянутые между собой темной колючей проволокой, один за другим поднимались мне навстречу из бесцветной травы. Поворот к дому Долфа я проскочил, не сразу это сообразив. Сдал назад, свернул на длинный отрезок, на котором когда-то учил Грейс водить машину. Ей тогда было всего восемь, и ее едва было видно из-за руля. Во мне до сих пор звучал ее смех, до сих пор ощущалось ее капризное разочарование, когда я твердил ей, что она едет чересчур быстро.

И вот теперь она в больнице – лежит, свернувшись в клубок, словно зародыш, покалеченная и сломленная… Я опять увидел стежки хирургических швов у нее на губах, тонкие голубые прорези на лице, когда она пыталась открыть глаза.

Я хлопнул открытой ладонью по рулю, а потом вцепился в него обеими руками, словно силясь согнуть его пополам. Изо всей силы давил на газ, слыша глухие удары подвески и стук камней по днищу машины. Еще один поворот, потом через предохранительную решетку от скота[16], о которую шины долбанули со всей дури. Ударил по тормозам. Пойдя юзом, машина замерла перед маленьким двухэтажным домиком под жестяной крышей, обшитом белой вагонкой. Владел им мой отец, но Долф жил тут уже несколько десятков лет. Над двором раскинул свои ветки огромный дуб, а в открытом сарае я заметил какой-то старый автомобиль, стоящий на кирпичах, – части его мотора были разложены на садовом столике под деревом.

Выдернул ключ из зажигания и резко захлопнул дверцу, услышав лишь пронзительное зудение комаров да хлопанье и стрекот летучих мышей, проносящихся над самой землей.

Пока шел через двор, пальцы сами собой сжались в кулаки. Над крыльцом висел единственный фонарь. Скрипнула ручка, и дверь резко подалась вперед. Я включил внутри свет, вошел и встал в комнате Грейс, впитывая глазами все те вещи, которые она так любила: постеры со спортивными машинами, награды со скачек, пляжные фотки… Ни малейшего беспорядка. Кровать. Письменный стол. Выстроенная в ряд практичная обувь, вроде высоких крепких ботинок и болотных сапог. На зеркале над комодом – еще фотографии: две с какими-то разными лошадьми и одна с автомобилем, который я видел в сарае, – они с Долфом улыбаются до ушей, машина стоит на эвакуаторе.

Тачка явно предназначалась ей.

Я вышел, плотно затворил дверь. Принес свою сумку, бросил ее на кровать в гостевой комнате. Уставился в голую стену и задумался – показалось, что очень надолго. Дожидался, пока наступит хотя бы относительное спокойствие, но оно так и не наступало. Спрашивал себя, что сейчас важнее всего, и выходил только один ответ: Грейс. Так что я обыскал кухню Долфа в поисках фонарика. Потом вытащил дробовик из оружейного шкафа, переломил стволы, зарядил, но тут увидел еще и револьвер – уродливую тупорылую штуку, вроде во вполне приличном состоянии. Засунул ружье обратно, откопал коробку патронов тридцать восьмого калибра[17], вытащил шесть штук. Толстенькие, тяжелые, они скользнули в гнезда барабана, как по маслу.

Приостановился в дверях, зная: как только я шагну через порог, ходу назад не будет. Револьвер оттягивал руку, постепенно нагреваясь в ней. Предательство Дэнни пробило во мне темные дыры, пробудив такой гнев, какой я не чувствовал уже годами. Планировал ли я убить его? Не исключено. Сам этого на самом деле не знал. Но я разыщу его. Задам несколько чертовски трудных вопросов. И, клянусь Богом, – он на них ответит!

Спустился по склону, через выпас, и обходился без фонарика, пока не углубился в заросли деревьев. Там уже включил его и шел по узенькой тропке, пока она не пересеклась с основной тропой. Осветил ее фонарем. Если не считать выступающих кое-где корней, хорошо утоптанная тропа была довольно гладкой.

Дошел до крутого поворота, который упоминал Грэнтэм, увидел сломанные ветки и примятую растительность. А еще через пару шагов наткнулся на небольшое углубление в земле, полное прелых листьев и липкой красноватой глины – во всей этой мешанине, словно в рыхлом снегу, четко вырисовывался отпечаток человеческого тела.

Все это обнаружилось совсем близко от того места, где много лет назад мой отец вытащил Грейс из реки, и, пока я разглядывал следы, оставленные ею в ходе борьбы с напавшим на нее подонком, палец сам собой лег на скобу спускового крючка.

Двинувшись дальше, вскоре я миновал границу территории отцовской фермы – река оставалась слева от меня; потом соседнюю ферму и первую рыбацкую хижину, пустую и темную. На ходу я постоянно на нее поглядывал. Все чисто. Потом вновь оказался в лесу, и до хижины Фэйта уже осталось всего ничего. Полмили. Пятьдесят ярдов. Свет луны все глубже проваливался за деревья.

За тридцать ярдов до цели я сошел с тропы. Света было слишком много, лес проредился. Темноту я нашел глубже в лесу, отвернув от реки, чтобы обойти открытую поляну над хижиной. Остановился на самом краю леса, переходящего в низкий подлесок. Видно было все как на ладони: гравийную подъездную дорожку, темный домик, стоящий возле двери автомобиль, сарай, приткнувшийся на отлете почти под самыми деревьями.

И копов.

Очевидно, они оставили свои машины где-то на подъездной дорожке выше меня и дальше пошли пешком – почти подобрались к хижине. Двигались они так, как, по-моему, и должны двигаться копы, – на полусогнутых, с оружием наготове. Было их пятеро. Их силуэты то сливались друг с другом, то опять разделялись. На последней прогалине они прибавили ходу, добежали до машины, разделились. Двое двинулись к двери. Трое рассыпались в шеренгу позади. Близко. Черт, до чего же близко! Черное на черном. Не поймешь, где заканчивается стена и начинается человеческий силуэт.

Я дожидался хруста расщепленного дерева, буквально силой заставляя себя дышать, и вдруг вполглаза углядел нечто выбивающееся из общей картины: чье-то бледное лицо, мимолетное движение. Возле сарая на краю леса – кто-то выглянул из-за угла и тут же спрятался обратно. Адреналин обухом ударил по голове. Копы тем временем прижались к стене по бокам от двери, и один из них – наверное, Грэнтэм – держал пистолет двуручным хватом, стволом к небу. Казалось, что он кивает. Вроде как ведет отсчет.

Я обернулся назад на сарай. Там маячил какой-то человек в темных штанах. Я не мог различить лица, но это был он. Иначе и быть не могло.

Дэнни Фэйт.

Мой лучший друг.

Он низко пригнулся и со всех сил пустился бежать к лесу – в сторону тропы, которая могла увести его прочь. Я даже не думал. Просто тоже побежал к краю поляны, в сторону сарая, с револьвером в руке.

Услышал шум возле хижины – голоса, треск ломающегося дерева. Кто-то выкрикнул: «Чисто!», и этот крик эхом заметался вокруг.

Мы были одни, мы двое, и мне было слышно, как беглец с треском проламывается сквозь кустарник – ветки резко выпрямлялись обратно у него за спиной. Я целился к краю леса, сарай становился все ближе и ближе; и едва я добежал до него, как в щелях вокруг двери и в чумазых окнах промелькнул свет пламени. Сарай горел. И на глазах разгорался. Я оказался совсем рядом с ним, когда вылетели стекла.

Взрывной волной меня швырнуло на землю. Я перекатился на спину, когда языки пламени взмыли к небу и превратили ночь в день. Все на краю леса стало видно как на ладони. Деревья по-прежнему хранили свою черноту, но он был там, и я бросился вдогонку.

Я уже почти скрылся среди древесных стволов, когда услышал, как Грэнтэм громко выкликает меня по имени. Мельком углядел его в дверях хижины и тут же углубился в заросли, почти ослепнув. Но я вырос в лесах вроде этого, умел тут передвигаться, так что даже когда падал, то тут же вскакивал, как на пружине. Но раз все-таки и впрямь приложился как следует, и револьвер вылетел у меня из руки. Не сумел с ходу его найти, не мог зря тратить время, так что просто плюнул и помчался дальше.

Наконец увидел своего противника, убегающего по тропе, – впереди мелькнула светлая рубашка, когда он поворачивал за дерево. Я догнал его за какие-то секунды. Он услышал меня, обернулся, и я с полного хода врезался ему в грудь. Плюхнулся сверху и только тут понял, насколько ошибался. Почувствовал это, когда мои руки пролезли ему под подбородок. Он был слишком худой, слишком костлявый, чтобы быть Дэнни Фэйтом, – но я узнал его, и мои пальцы еще глубже погрузились в дряблую шею.

Лицо его тоже пылало горькой ненавистью, пока он извивался подо мной. Дернулся, чтобы укусить меня, не достал, и я ощутил его пальцы у себя на запястьях, когда он сделал попытку оторвать мои руки от горла. Его согнутые колени поднялись, пятки барабанили по твердой утоптанной глине. Какая-то часть меня понимала, что я ошибся. Другой было абсолютно плевать. Может, в тот раз это был все-таки Дэнни! Может, он в хижине – уже арестован и в наручниках. А может, мы все ошибались, и это не Дэнни Фэйт изнасиловал мою Грейс. Не Дэнни, а этот несчастный старый хрен. Этот жалкий, никчемный, недостойный ублюдок, пинающий сейчас землю, пока я вышибаю из него дух…

Я еще крепче сжал пальцы.

Его руки вдруг отпустили мои запястья, и я почувствовал, как они нашаривают что-то на поясе. А когда ощутил между нами что-то твердое, то понял, какую ошибку допустил. Скатился с него в тот самый миг, когда оглушительно ударили пистолетные выстрелы – две чудовищно яркие вспышки разорвали тьму и ослепили меня. Я продолжал безостановочно перекатываться с боку на бок – с тропы куда-то в сырость под деревьями. Нашел древесный ствол потолще и уперся в него спиной. Стал ждать, когда старик явится и закончит свое дело. Но новый выстрел так и не последовал. Голоса, свет, сверкание полицейских жетонов и стволы дробовиков, гладкие, как стекло… Надо мной стоял Грэнтэм, направив фонарик мне прямо в лицо. Я попытался было встать, но тут что-то ударило меня по голове, и я повалился на спину.

– Наденьте на этого отсоска наручники, – приказал Грэнтэм одному из помощников шерифа.

Тот грубо вцепился в меня, перевернул на живот и прихлопнул коленом по центру затылка.

– Где ствол? – рявкнул Грэнтэм.

– Это был Зебьюлон Фэйт, – прохрипел я. – Это он стрелял.

Грэнтэм бросил взгляд в сторону реки, на медленно катящуюся воду, похожую на топкий черный деготь, а потом – наверх, на склон, на жаркое маслянистое сияние горящего сарая. Покачал головой и сплюнул на землю.

– Вот же вляпались, – с отвращением процедил он, после чего двинулся прочь.

Глава 9

Меня запихнули на заднее сиденье патрульной машины, а потом стали смотреть, как сарай догорает дотла. Через какое-то время пожарные протянули к дымящимся руинам шланги с водой, но к тому моменту руки у меня окончательно онемели. Я подумал про то, что чуть было не натворил. Зебьюлон Фэйт. Не Дэнни. Ноги, барабанящие по глине, и неистовое удовлетворение, которое я испытал, ощутив, что он вот-вот испустит дух. Я вполне мог убить его.

Наверное, полагалось бы сейчас просто места себе не находить…

Воздух в салоне машины становился все более спертым, солнце понемногу появлялось из-за горизонта. Грэнтэм на пару с каким-то седоволосым пожарным ковырялись в мокрых головешках. Доставали что-то оттуда и тут же бросали обратно. Где-то через час после рассвета из-за деревьев показалась машина Робин. Проезжая мимо меня по разбитой колее, она лишь на миг приподняла руку с руля. Потом о чем-то долго разговаривала с детективом Грэнтэмом, который показывал ей что-то найденное на пожарище, со старшиной пожарных, который тоже успел подъехать, еще с кем-то. Несколько раз они смотрели прямо на меня, и Грэнтэм явно не мог скрыть неудовольствия. Минут через десять Робин забралась в свою машину, а Грэнтэм стал подниматься по склону к своей, в которой сидел я.

– Вылезайте, – коротко приказал он.

Скользнув по сиденью, я поставил ноги на мокрую траву.

– Повернитесь. – Он повелительно крутанул пальцем. Я повернулся к нему спиной, и он снял наручники. – Один вопрос, мистер Чейз. Есть ли у вас законная доля в вашем семейном предприятии?

Я растер запястья.

– В ферме-то? Была, десять процентов.

– Была?

– Мой отец выкупил эту долю.

Грэнтэм кивнул.

– Это когда вы уехали?

– Когда он дал мне коленом под зад.

– Так что вы ничего не выигрываете, если он продаст землю.

– Совершенно верно.

– А у кого еще есть доли?

– Он дал Джейми и Мириам по десять процентов, когда усыновил их.

– Десять процентов – это сколько в деньгах?

– До фига.

– А сколько это – «до фига»?

– Более чем достаточно, – сказал я, и он оставил эту тему.

– Ну а ваша мачеха? Она тоже совладелец?

– Нет. Доли у нее нет.

– Ладно, – произнес Грэнтэм.

Я внимательно посмотрел на него. Его лицо было совершенно непроницаемым. Свои черные ботинки он окончательно загубил.

– Это все? – спросил я.

Грэнтэм показал на машину Робин.

– Если у вас есть какие-то вопросы, мистер Чейз, можете пообщаться с ней.

– А как же Дэнни Фэйт? – спросил я. – И его папаша?

– Пообщайтесь с детективом Александер, – повторил он. Захлопнув заднюю дверь, сел за руль, развернулся и покатил в сторону леса.

Я послушал, как днище его автомобиля со скрежетом задевает за середину глубокой колеи, а потом стал спускаться вниз, чтобы поговорить с Робин. Она не вышла из машины мне навстречу, так что я скользнул на пассажирское сиденье, задев коленкой за укрепленный возле передней панели дробовик. Вид у нее был усталый, с прошлого вечера она так и не переоделась. Говорила Робин тоже с трудом, растягивая слова.

– Я была в больнице, – сказала она.

– Как Грейс?

– Немного разговорилась.

Я кивнул.

– Говорит, что это был не ты.

– Это тебя удивляет?

– Нет, но лица она не разглядела. Короче, все крайне неоднозначно, как выражается детектив Грэнтэм.

Я посмотрел на хижину.

– А Дэнни нашли? – спросил я.

– Ни следа. – Робин неотрывно смотрела на меня. Когда я повернулся обратно, то уже знал, что она собирается сказать, прежде чем слова успели слететь у нее с губ:

– Тебе нечего было тут делать, Адам.

Я пожал плечами.

– Тебе жутко повезло, что никого не убили. – Она присмотрелась к чему-то сквозь стекло, с явно раздраженным видом. – Господи, Адам! Неужели нельзя сначала подумать, а уже потом куда-то лезть?

– Я не просил, чтобы это произошло, но это произошло. Я не собираюсь сидеть на жопе ровно и ничего не делать. Это же случилось с Грейс! Не с какой-то там посторонней девчонкой!

– Ты явился сюда, готовый нанести кому-то телесные повреждения? – спросила она.

Я подумал про револьвер Долфа Шеперда, валяющийся где-то среди листьев.

– А ты поверишь, если я скажу «нет»?

– Скорее всего нет.

– Тогда зачем заморачиваться и спрашивать? Что сделано, то сделано.

Мы оба были вывернуты наизнанку – все нервы наружу. Робин опять нацепила на себя свое коповское лицо. Я уже понемногу научился его узнавать.

– Почему Грэнтэм меня отпустил? – спросил я. – Он мог устроить мне настоящий ад.

Она призадумалась, а потом ткнула пальцем на гору черных головешек:

– У Зебьюлона Фэйта в этом сарае была метамфетаминовая[18] лаборатория. Он наверняка использовал эти деньги, чтобы покрыть долги от приобретения дополнительных площадей. У него там было все заранее подготовлено, чтобы в случае чего по-быстрому все спалить. Он, должно быть, как-то узнал о появлении полиции. Мы еще выясним, каким образом. Датчик движения выше на дороге… Телефонный звонок из одного из трейлеров, которые ты проезжал по дороге сюда… Что-то, что подсказало ему: надо срочно рубить концы. Там не так-то много чего осталось.

– Но достаточно? – спросил я.

– Для того, чтобы предъявить обвинение? Пожалуй. Хотя кто их знает, этих судейских…

– Ну а сам Фэйт?

– Исчез с концами, не оставив ничего, кроме косвенных улик, привязывающих его к лаборатории. – Робин повернулась ко мне, всем телом крутнувшись на сиденье. – Если дело дойдет до суда, ты понадобишься Грэнтэму, чтобы связать Зебьюлона Фэйта с местом преступления. Он явно держал это в голове, когда отпускал тебя восвояси.

– До сих пор удивляюсь, что он так поступил.

– Кристаллический мет – огромная проблема. Обвинительный приговор окупится сторицей. Шериф – в первую очередь политик.

– А если Грэнтэм думает, что я имел какое-то отношение к изнасилованию Грейс? Ее тоже побоку?

Робин нерешительно помедлила:

– У Грэнтэма есть веские основания сомневаться, что ты был замешан в нападении на Грейс.

Лицо ее как-то по-новому напряглось. Я слишком хорошо ее знал.

– Что-то изменилось, – констатировал я.

Робин поразмыслила над моими словами, и я не стал ее торопить. Наконец, она смилостивилась:

– Тот, кто напал на Грейс, оставил на месте происшествия клочок бумаги. Записку.

Меня обдало ледяным холодом.

– И ты это всю дорогу знала?!

– Да. – Ни капли раскаяния.

– Что там было написано?

– «Скажи старику, чтоб продавал».

Я недоверчиво уставился на нее:

– Вот оно как…

В голове словно что-то взорвалось – я поспешно выбрался из машины и принялся расхаживать взад и вперед.

Нет, жалко, что я его не убил!

– Адам! – Я почувствовал ее руки у себя на плечах. – Мы не знаем, был ли это Зебьюлон Фэйт. Или Дэнни, раз уж на то пошло. Множество людей хочет, чтобы твой отец продал землю. Ему уже не раз угрожали. Перстень может быть простым совпадением.

– Почему-то я в этом сильно сомневаюсь.

– Посмотри на меня! – приказала Робин. Я обернулся. Она стояла в углублении в земле, в ямке, и ее голова едва доставала мне до груди. – Тебе сегодня повезло. Ты это понял? Кто-то мог сегодня погибнуть. Ты. Фэйт. Все могло закончиться гораздо хуже, чем закончилось. Позволь уж нам самим со всем разобраться.

– Ничего не могу обещать, Робин. И не должен.

Губы ее скривила горькая усмешка:

– А это неважно – должен, не должен… Я уже знаю, чего стоят твои обещания.

А потом она отвернулась, и, когда вышла из тени деревьев, день всей тяжестью навалился ей на плечи. Скрылась в машине и так рванула с места, что грязь полетела из-под колес. Я вышел на дорогу позади нее и долго смотрел на удаляющиеся габаритные огни, пока она уносилась прочь.

* * *

Ушло где-то с полчаса, чтобы отыскать револьвер Долфа, но в конце концов я увидел его – единственное темное пятнышко среди миллионов других. Потом отыскал тропу и двинулся вдоль реки, беззвучно переставляя ноги по мягкой земле. Река двигалась, как и всегда, но ее голос был едва слышен, и через какое-то время я совсем перестал его ощущать. Оставив насилие позади, я искал какого-то рода покоя – тихого неподвижного спокойствия, которое выходило бы за пределы простого отупения. Здорово помогало то, что я находился в лесу. Равно как и воспоминания о Робин в те ранние дни, о моем отце перед судом, о моей матери перед тем, как свет навсегда померк для нее. Я шел медленно, ощущая грубую кору у себя под пальцами. И, едва миновав крутой поворот тропы, вдруг остановился.

В пятнадцати футах от меня, опустив голову к воде, стоял белый олень. Его шкура сверкала, все еще сырая от ночного воздуха, и я видел, как подрагивает его плечо, принимая вес массивной шеи, видел рога, которые раскинулись футов на пять от кончика до кончика. Я затаил дыхание. А потом его голова вздернулась вверх, повернулась в мою сторону, и я увидел огромные черные глаза.

Все будто застыло.

Вокруг его ноздрей сконденсировалась влага.

Олень фыркнул, и какое-то странное чувство всколыхнулось у меня в груди: тихое умиротворение, перемешанное с болью. Я не знал, как это понимать, но казалось, будто оно готово разорвать меня и вывернуть наизнанку. Секунды катились над нами, и на память мне пришел другой белый олень – и то, как я узнал, в свои девять лет, что гнев способен забрать боль. Я протянул руку, зная, что слишком далеко, чтобы коснуться его, что слишком много лет прошло, чтобы вернуть этот день назад. Подступил ближе, и зверь дернул головой, задев рогами об одно из деревьев. В остальном же он стоял совершенно неподвижно и продолжал изучать меня.

И тут по лесу с треском разнесся звук выстрела. Он донесся откуда-то издалека – наверное, мили за две. Выстрел не имел никакого отношения к этому оленю – но тот все равно встрепенулся. Прыгнул и на миг дугой завис над рекой – вес рогов тянул его за голову вниз, – и тут же ударился об воду, с плеском погреб поперек течения, все сильней вытягивая вперед голову, приближаясь к противоположному берегу. Мощно одолел скользкую прибрежную глину и, уже наверху, остановился и обернулся назад. На миг показал мне дикий черный глаз, потом разок встряхнул головой и растаял во мгле – бледная вспышка, белый мазок, местами кажущийся серым. По какой-то причине, которую не могу объяснить, я вдруг поймал себя на том, что мне трудно дышать. Опустился на холодную, сырую землю, и прошлое затопило меня с головой.

Я вновь увидел тот день, когда умерла моя мать.

Я не хотел убивать ничего живого. Никогда не хотел. Это говорила во мне моя мать – или, по крайней мере, так бы заявил мой старик, если б узнал. Но смерть и кровь – это неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине, и неважно, что у моей матери нашлось бы сказать по этому поводу. Я не единожды слышал разговоры на эту тему, тихие голоса поздно ночью – мои родители спорили по поводу того, что хорошо и что плохо для воспитания их подрастающего сына. Уже в восемь лет я мог с шестидесяти ярдов запросто снести пулей горлышко у бутылки; но стрельба по мишени есть стрельба по мишени. Все мы знали, что еще предстоит впереди.

В те же восемь лет мой отец уже убил своего первого оленя, и его глаза до сих пор мечтательно затуманивались, когда он говорил об этом – о том, как его отец окунул в горячую кровь руку и провел ему ею по лбу в тот день. Это вроде крещения, сказал он мне тогда, – то, что неподвластно времени и остается с тобой навсегда, и когда в намеченное утро я проснулся, в животе холодным дурнотным комком притаился страх. Но я должным образом экипировался, проверил винтовку и ступил за порог, где в темном прохладном воздухе меня уже поджидали отец с Долфом. Они спросили, готов ли я. Я сказал, что да, и они прикрывали меня с флангов, когда мы перелезли через ограду и пустились в путь, в конце которого нас ждали олени и потайные леса.

Через четыре часа мы уже вернулись домой. Моя винтовка воняла горелым порохом, но крови на лбу у меня не было. Нечего стыдиться, говорили они, но я сомневался в их искренности.

Я присел на откинутый борт отцовского пикапа, когда отец зашел внутрь проверить, как там моя мать. Вскоре он вернулся обратно, тяжело волоча ноги.

– Как она? – спросил я, уже заранее зная, каков может быть ответ.

– Все так же. – Его голос звучал грубовато, но не мог скрыть печали.

– Ты ей рассказал? – спросил я, тут же подумав, не принесет ли ей этот мой провал хоть немного радости, столь редкой для нее.

Проигнорировав мой вопрос, отец принялся стягивать с плеча винтовку.

– Она просит чашку кофе. Не принесешь?

Я не знал, что такое с моей матерью, – только то, что свет понемногу угасает в ней. Она всегда была энергичной и веселой, моим лучшим другом в те долгие дни, пока отец работал на земле. Мы играли в разные игры, рассказывали всякие истории. Постоянно смеялись. А потом вдруг что-то переменилось. Она словно стала уходить в тень, в темноту. Я потерял счет случаям, когда слышал ее плач, и много раз испытывал страх, когда мои обращенные к ней слова проваливались в пустоглазое молчание. Она превратилась буквально в тень, туго обтянутую бледной кожей, и я почти боялся увидеть на просвет ее кости, когда она пройдет перед незашторенным окном.

Это было действительно страшно, и я абсолютно не представлял, как все это понимать.

Я вошел в наполненный тишиной дом, вкусно пахнущий кофе, который так любила моя мать. Налил чашку и осторожно отнес ее наверх по лестнице. Не пролил ни капли.

Пока не открыл ее дверь.

Револьвер был уже приставлен к ее голове, лицо безнадежно белело над бледно-розовым халатом, который тогда был на ней.

Она спустила курок в тот самый момент, когда дверь распахнулась во всю ширь.

Мы с отцом никогда не говорили об этом. Похоронили женщину, которую любили, и это было как раз то, о чем я всегда знал: смерть и кровь – неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине.

С тех пор я убил целое множество оленей.

Глава 10

Я нашел Долфа на крыльце, скручивающим сигаретку.

– Доброе утро, – сказал я, облокачиваясь на перила и глядя на его ловкие, безостановочно двигающиеся пальцы. Последний раз лизнув бумагу и покрутив сигарету в пальцах, он обвел меня изучающим взглядом. Глаза его остановились на револьвере, по-прежнему заткнутом у меня за пояс. Вытащил спичку из кармана рубашки, чиркнул ее о ноготь. Задул.