Читать онлайн Стихи обо всем бесплатно

• Так дымно здесь
• и свет невыносимый,
• что даже рук своих не различить —
• кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
• Я – жить хочу, так чтобы быть любимым!
• Ну так как ты – вообще не стоит – жить.

• А я вот все живу – как будто там внутри
• не этот – как его – не будущий Альцгеймер,
• не этой смерти пухнущий комочек,
• не костный мозг
• и не подкожный жир,
• а так как будто там какой-то жар цветочный,
• цветочный жар, подтаявший пломбир,

• а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
• который не залить, не зализать…
• Алё, кто хочет знать, как жить,
•           чтоб быть любимым?
• Ну чё молчим? Никто не хочет знать?

• Вот так и мне не то чтоб неприятно,
• что лично я так долго шёл на свет,
• на этот свет и звук невероятный,
• к чему-то там, чего на свете нет,

• вот так и мне не то чтобы противно,
• что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
• на этот звук, на этот блеск пчелиный,
• на этот отсвет – все ж таки дошёл,

• а то, что мне – и по какому праву —
• так по-хозяйски здесь привыкшему стоять,
• впервые кажется, что так стоять не надо.
• Вы понимаете, что я хочу сказать?

• Огромный куст, сверкающий репейник,
• который даже в джинсы не зашить —
• последний хруст, спадающий ошейник —
• что там еще, с чем это все сравнить?

• Так пусть – гудящий шар до полного распада,
• в который раз качнется на краю…
• Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
• я – здесь сказал, что здесь стоять не надо?
• ну да сказал – а все еще стою.

• Так жить, чтоб быть
• ненужным и свободным,
• ничейным, лишним, рыхлым, как земля —
• а кто так сможет жить?
• Да кто угодно,
• и как угодно – но не я, не я.

• Любая женщина – как свежая могила:
• из снов, из родственников,
• сладкого, детей…
• Прости её. Она тебя любила.
• А ты кормил – здоровых лебедей.

• Но детским призракам (я это точно знаю) —
• не достучаться им —
• до умного – меня…
• А ты – их слышишь – тёплая, тупая,
• непоправимая – как клумба, полынья.

• Стихотворение – простое, как объятье —
• гогочет, но не может говорить.
• Но у мужчин – зато —
• есть вечное занятье:
• жён, как детей, – из мрака – выводить.

• И каждый год – крикливым, птичьим торгом
• я занимаюсь в их – живой – груди:
• ту женщину,
• наевшуюся тортом,
• от мук, пожалуйста, – избавь и огради!

• Все стихтворения —
• как руки, как объятья.
• (…от пуха, перьев их – прикрой меня —
•           двумя!)
• Да, у мужчин – другие есть занятья,
• но нет других – стихотворений – у меня.

• …Ты мне протягиваешь – руку наудачу,
• а я тебе – дырявых лебедей.
• Прости меня.
• Я не пишу, я плачу —
• над бедной- бедной – девочкой – моей…

• Я не кормил – с руки – литературу,
• её бесстыжих и стыдливых птиц.
• Я расписал себя – как партитуру
• желёз, ушибов, запахов, ресниц.

• Как куст – в луче прожектора кромешном —
• осенний, – я изрядно видел тут,
• откуда – шапками – растут стихотворенья,
• (а многие – вглубь шапками растут).

• Я разыграл себя – как карту, как спектакль
• зерна в кармане, – и – что выше сил! —
• (нет, не моих! – моих на много хватит) —
• я раскроил себя – как ткань, как шёлк, как штапель
• (однажды даже череп раскроил).

• Я раскроил, а ты меня заштопал,
• так просто – наизнанку, напоказ, —
• чтоб легче – было – жить,
• чтоб жизнь была – по росту,
• на вырост – значит, вровень, в самый раз!

• Я превратил себя —
• в паршивую канистру,
• в бикфордов шнур, в бандитский Петербург.
• Я заказал себя – как столик, как убийство, —
• но как-то – слишком громко, чересчур.

• Я – чересчур, а ты меня – поправишь:
• как позвонок жемчужный – обновишь,
• где было слишком много – там убавишь,
• где было слишком мало – там прибавишь.
• Но главное – отпустишь и оставишь
• (меня, меня! – отпустишь и оставишь),

• не выхватишь, —
• не станешь! – не простишь…

• Ах, жадный, жаркий грех, как лев меня терзает.
• О! матушка! как моль, мою он скушал шубку,
• а нынче вот что, кулинар, удумал:
• он мой живот лепной, как пирожок изюмом,
• безумьем медленным и сладким набивает
• и утрамбовывает пальцем не на шутку.

• О матушка! где матушка моя?

• Отец мне говорит: Данила, собирайся,
• поедем на базар, там льва степного возят,
• он жаркий, жадный лев, его глаза сверкают, —
• я знаю, папа, как они сверкают, —
• я вытрясаю кофту в огороде:
• вся кофта съедена, как мех весной у зайца,
• я сам как заяц в сладком половодье.

• О матушка! где матушка моя?

• А ночью слышу я, зовут меня: Данила,
• ни меда, ни изюма мне не жалко,
• зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила? —
• так источается густой, горячий голос.
• Я отвечаю: мне совсем не жарко,
• я пирожок твой с яблочным повидлом.
• А утром говорит отец: Пойдем в «Макдоналдс».

• О матушка! где матушка моя?

• Намедни сон сошел: солдат рогатых рота,
• и льва свирепого из клетки выпускают,
• он приближается рычащими прыжками,
• он будто в классики зловещие играет,
• но чудеса! – он, как теленок, кроток:
• он тычется в меня, я пасть его толкаю
• смешными, беззащитными руками,
• глаза его как желтые цветочки,
• и ослепляет огненная грива.

• Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:
• Скорей проснись, очнись скорей, Данила.
• И я с откусанным мизинцем просыпаюсь.

• Но я ещё прижмусь к тебе – спиной,
• и в этой – белой, смуглой – колыбели —
• я, тот, который – всех сильней – с тобой,
• я – стану – всех печальней и слабее…

• А ты гордись, что в наши времена —
• горчайших яблок, поздних подозрений —
• тебе достался целый мир, и я,
• и густо-розовый
• безвременник осенний.

• Я развернусь лицом к тебе – опять,
• и – полный нежности, тревоги и печали —
• скажу: «Не знали мы,
• что значит – погибать,
• не знали мы, а вот теперь – узнали».

• И я скажу: «За эти времена,
• за гулкость яблок и за вкус утраты —
• не как любовника —
• (как мать, как дочь, сестра!) —
• как современника – утешь меня, как брата».

• И я скажу тебе,
• что я тебя – люблю,
• и я скажу тебе, что ты – моё спасенье,
• что мы погибли (я понятно – говорю?),
• но – сдерживали – гибель – как умели.

• Так вот во что – створожилась любовь:
• сначала ела, пела, говорила,
• потом, как рыба снулая, застыла,
• а раньше – как животное рвалось.

• А кто-нибудь – проснется поутру,
• как яблоня – в неистовом цветенье,
• с одним сплошным, цветным стихотвореньем,
• с огромным стихтворением – во рту.

• И мы – проснемся, на чужих руках,
• и быть желанными друг другу поклянемся,
• и – как влюбленные – в последний раз упремся —
• цветочным ржаньем – в собственных гробах.

• И я – проснусь, я все ж таки проснусь,
• цветным чудовищем, конем твоим железным,
• и даже там, где рваться бесполезно,
• я все равно в который раз – рванусь.

• Как все, как все – неоспоримой кровью,
• как все – своих не зная берегов,
• сырой землею и земной любовью,
• как яблоня – набитый до краев.

• Было горло красненьким, голодным, прогорклым,
• горькое, как масло, слепое, жадное горло —
• жалким и жадным горлышко, как рыбешка, было,
• всех проглотила жадная жалкая рыба.

• А ты беги отсюда, вон пошел, скотина,
• хватай за жабры и бросай, как палку.
• Но уже не рыба – слышишь, не голос
•           и запах рыбный,
• а змея цветущая, голод ее жалкий.

• Уж и вьется уж, всех сожрал, мокрый:
• нет у него теперь ни снохи, ни свекрови,
•           ни свекра.
• Грабли взял – опоздал: не жало и жабры,
• а глядит на тебя несчастная морда жабы.

• Ам, – сказала жаба и съела тебя. Странно,
• почему она плачет жемчужно и с тоски зеленей
•           лука,
• почему она плачет жемчужно и ломает зеленые
•           руки:
• нет у жабы ни брата, ни мамы,
• ни любимого, ни любимой – всех она съела, сука.

• Всех она заманила в свое горькое, горькое горло,
• в рыбку свою, в свою змеиную трубку
• и свистит теперь дудкой, и ей отвечает гулко,
• как в органе, то одно, то другое горло.

• А твой звук – самый нежный, самый высокий,
• лежи без муки, пой высоко – будет
• плакать тебе: скоро жаба разбрызжет дольки,
• полетят, как ракета, ноги ее и руки,
• полетят, как ракета, руки ее и ноги,
• выйдешь ты из нее, выйдут другие люди.

• Май, – скажут, – ай; май, куличи да пасхи,
• победили мы суку эту, рыбу, змею, жабу,
• будем лапками в лапту играть; царские примерять глазки.
• А у меня горло болит: жалко жабу.

• Взял я мертвое горло, склизкую трубку в тряпку
• (тошнило меня, тряпкою взял, боялся),
• вырыл ямку и горло укрыл в грядку:
• спи спокойно, недолго уже осталось.
• Третий день молчу, глотку покрыла корка,
• болит, болит, братец, у братца твоего горло.

• Не может быть, чтоб ты такой была:
• лгала, жила, под тополем ходила,
• весь сахар съела, папу не любила
• (теперь – и как зовут меня – забыла),
• зато, как молодая, умерла.

• Но если вдруг – все про меня узнала?
• (хотя чего там – углядеть в могиле —
• да и вообще: всё про могилы лгут,
• то, что в пальто, не может сыпать пылью,
• ботинки ноги мертвому не жмут).

• Баранов, Долин, я, Шагабутдинов,
• когда мы все когда-нибудь умрем,
• давайте соберемся и поедем,
• мои товарищи, ужасные соседи
• (но только если всех туда возьмем) —
• в трамвайчике веселом, голубом.

• Сперва помедленней, потом быстрей,
•           быстрей
• (о мой трамвай, мой вечный Холидэй) —
• и мимо школы, булочной, детсада —
• трамвай, которого мне очень надо —
• трамвай, медведь, голубка, воробей.

• Уж я-то думал, я не упаду,
• но падаю, краснея на лету,
• в густой трамвай, который всех страшнее
• (но зелень пусть бежит еще быстрее,
• она от туч сиреневых в цвету,
• она от жалости еще темнее) —
• и мимо праздника и мимо Холидэя
• (теперь о нем и думать не могу)
• летит трамвай, свалившийся во тьму.

• Хотя б меня спаси, я лучше быть хочу
• (но почему я так не закричу?),
• а впереди – уже Преображенка.
• Я жить смогу, я смерти не терплю,
• зачем же мне лететь в цветную тьму
• с товарищами разного оттенка,
• которых я не знал и не люблю.
• Но мимо магазина, мимо центра
• летит трамвай, вспорхнувший в пустоту.

• Так неужель и ты такой была:
• звала меня и трусостью поила,
• всех предавала, всех подруг сгубила,
• но, как и я, краснея, умерла.

• Но если так, но если может быть
• (а так со мной не могут пошутить),
• моих любовников обратно мне верни
• (они игрушечные, но они мои, мои!)
• и через зелень, пыльную опять
• (раз этих книжек мне не написать), —
• с ВДНХ – подбрось над головой —
• трамвай мой страшный, красный, голубой…

• Баранов, Долин, я, Шагабутдинов,
• когда мы все когда-нибудь умрем —
• мы это не узнаем, не поймем
• (ведь умирать так стыдно, так обидно),
• зато как зайчики, ужасные соседи
• мы на трамвае золотом поедем.

• Сперва помедленней, потом быстрей,
•           быстрей
• (о мой трамвай, мой вечный Холидэй) —
• и мимо школы, булочной, детсада —
• трамвай, которого мне очень надо —
• трамвай, медведь, голубка, воробей.

• Уж я-то думал, я не упаду,
• но падаю, краснея на лету,
• в густой трамвай, который всех страшнее
• а он, как спичка, чиркнув на мосту
• несется, заведенный в пустоту
• (куда и заглянуть теперь не смею),
• с конфеткой красной, потной на борту.

• Но вот еще, что я еще хочу
• (хоть это никогда не закричу) —
• а позади уже бежит Стромынка:
• обидно мне, что, падая во тьму,
• я ничего с собою не возьму —
• ни синяка, ни сдобы, ни ботинка,
• ни Знаменку, ни рынок, ни Москву.

• А я люблю Москву – и вот, шадабиду,
• я прямо с Пушки в небеса уйду,
• с ВДНХ помашет мне Масловский.
• Но мой трамвай, он выше всех летит,
• а мне всё жаль товарищей моих,
• и воробьих, и воробьев московских.

• Ах, если бы и мне ты тоже мог бы дать
• на час – музеи все, все шарики отдать,
• все праздники, всех белых медвéдей —
• всё, что бывает у других людей
• и что в один стишок не затолкать
• (ведь даже мне всей правды не сказать), —

• тогда, ах если бы (иначе я боюсь),
• тогда Барановым и Долиным клянусь:
• что без музеев (из последних сил
• я в них всегда, как сирота, ходил),
• без этих шариков, которые всегда
• от нас не улетали никуда —
• без них без всех – я упаду во тьму
• и никого с собой – не утяну.

Даниле Давыдову

• Мне стыдно оттого, что я родился
• кричащий, красный, с ужасом – в крови.
• Но так меня родители любили,
• так вдоволь молоком меня кормили,
• и так я этим молоком напился,
• что нету мне ни смерти, ни любви.

• С тех самых пор мне стало жить легко
• (как только теплое я выпил молоко),
• ведь ничего со мною не бывает:
• другие носят длинные пальто
• (мое несбывшееся, легкое мое),
• совсем другие в классики играют,
• совсем других лелеют и крадут
• и даже в землю стылую кладут.

• Все это так, но мне немножко жаль,
• что не даны мне счастье и печаль,
• но если мне удача выпадает,
• и с самого утра летит крупа,
• и молоко, кипя или звеня,
• во мне, морозное и свежее, играет —
• тогда мне нравится, что старость наступает,
• хоть нет ни старости, ни страсти для меня.

• И ЧТОБЫ ЖИЗНЬ ТВОЯ ВСЮ ЖИЗНЬ
•           СТОЙМЯ СТОЯЛА
• ОДНИМ УПРУГИМ И ЦВЕТУЩИМ КУБОМ
• И ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО ТВОЕЙ МОГИЛОЙ СТАЛО,
• НО ТОЛЬКО Я ТВОЕЙ МОГИЛОЙ БУДУ.

• Это я —
• в середине весны, в твердой памяти,
•           в трезвом уме,
• через головы всех,
• из сухого бумажного ада —
• это я – так свободно —
• к тебе обращаюсь,
• к тебе,
• от которого мне – ничего, кроме жажды, не надо.

• Потому что сейчас —
• через почки и глыбы идя,
• из-под почек и глыб – я сейчас так отчетливо
•           знаю,
• что из всех претендентов
• ты – все ж таки выбрал – меня,
• потому что я старше тебя и себя защищать
•           не желаю.

• Это ты полстолетья спустя —
• ты с меня соскребешь эту ложь
• и возьмешь,
• как тюльпан, как подростка, за мою лебединую
•           шею.

• Только что ж ты так долго,
• так долго навстречу идешь,
• только что ж это я —
• так безропотно – ждать не умею.

• О, как тужатся почки в своем воспаленном гробу,
• как бесстыже они напряглись, как набухли в мохнатых могилах —
• чтобы сделать все то, чего я – не хочу, не могу,
• не желаю, не буду,
• не стану, не должен,
• не в силах.

• Но зато я способен бесплатно тебе показать
• (все равно ведь уже
•           никуда не сдрыснуть и не деться),
• как действительно надо – навстречу любви
•           прорастать,
• как действительно надо – всей жизнью —
•           цвести и вертеться.

• …За одну только ночь, в преждевременном
•           взрыве листвы,
• все так жадно рванулось – с цепи,
• все так жарко – в цвету – пламенеет.
• Вот и я —
• отпускаю тебя – из прохладной своей пустоты,
• потому что никто (даже я) на тебя этих прав —
•           не имеет.

• И не важно, что, может быть, я
• все, что есть у меня, – отпускаю.

• Эта жизнь и могила – твоя.
• Золотая она, золотая.

• Я душный воздух пил в советской школьной
•           форме,
• а через двадцать лет в июле шла гроза,
• а я сидел и рвал – с тоской и c корнем
• из наших писем наши имена.

• Я с кровью рвал, что было между нами,
• как сорняки, когда в руках – земля:
• фиолетово-желтый воденников, васильковая
•           мелкая Аля,
• подзаборная Лена – и красного с черным
•           тебя.

• Я всех швырял – перед грозой, в июле,
• без права переписки так сказать:
• папу, мачеху, маму, Андрюшу, Полину
•           и Юлю
• (почему-то мне именно Юлю особенно
•           страшно швырять).

• Но я сказал сестре: – Не бойся, дорогая,
• сестра моя и брат, я – уходящий в тьму,
• всех тех, кто жил со мной, благословляю,
• лиловым брюхом, синеглазым краем,
• грозой, ползущей в письма и в листву.

• Наоборот – сквозь сон прерывистый
•           и лживый,
• под стук мяча и визги во дворе —
• я слышу всё: вы счастливы и живы,
• и вы намерены жить долго на земле.

• Но что же делать мне с обрывком
•           и осколком,
• с куском, изорванным в сиреневую мглу,
• от Сени, мальчика, от моего ребенка:
• –  … меня, и глупую любовь мою.

• Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,
• и там – в саду – солдатики стоят,
• и яблоко летит – и это слышно,
• и стуки, как лопаты, говорят.

• Ни с кем не смог
• ни свыкнуться, ни сжиться —
• уйдут, умрут, уедут, отгорят —
• а то, что там, в твоем мозгу стучится,
• так это просто яблоки стучат.

• И то, что здесь
• сейчас так много солнца,
• и то, что ты в своей земле лежишь,
• надеюсь, что кого-нибудь коснется.
• Надеюсь, вас. Но всех не поразишь.

• А раз неважно всем,
• что мне еще придется,
• а мне действительно еще придется быть
• сначала яблоком, потом уже травою —
• так мне неважно знать: ни то, что будет
•           мною,
• ни то, что мной уже не сможет – быть.

• А что уж там во мне рвалось и пело,
• и то, что я теперь пою и рвусь,
• так это все мое (сугубо) дело,
• и я уж как-нибудь с собою разберусь.

• Смирюсь ли я, сорвусь ли, оскудею
• или попробую другим путем устать,
• я все равно всегда прожить сумею,
• я все равно всегда посмею стать.

• Но – что касается других:
• всех тех, которых нет,
• которых не было,
• которых много было —
• то если больно им
• глядеть на этот свет
• и если это важно вам – спасибо.

• Когда бы я как Тютчев жил на свете
• и был бы гениальней всех и злей —
• о! как бы я летел, держа в кармане
• Стромынку, Винстон, кукиш и репей.

• О как бы я берег своих последних
• друзей, врагов, старушек, мертвецов
• (они б с чужими разными глазами
• лежали бы плашмя в моем кармане),
• дома, трамваи, тушки воробьев.

• А если б все они мне надоели,
• я б вывернул карманы и тогда
• они б вертелись в воздухе, летели:
• все книжки, все варьянты стихтворений,
• которые родиться не успели
• (но даже их не пожалею я).

• Но почему ж тогда себя так жалко – жалко
• и стыдно, что при всех, средь бела дня,
• однажды над Стромынкой и над парком,
• как воробья, репейник и скакалку,
• Ты из кармана вытряхнешь – меня.

• Пасха. Буддийский божок сидит на порожке —
• попой ко мне, мордой к балкону
• (весь обласканный солнцем, с хвостиком
•           посередке),
• буркает на прохожих, заливается периодическим
•           басом.
• –  Ну что, – говорю, – Барабашка, не веришь
•           в нашего бога?
• Обернулся божок, улыбается, не отвечает.

• А ведь раньше было не так: вот уж любили
•           друг друга – так это любили,
• ссали на место, бегали друг за другом,
• я с мокрой тряпкой – за ней, а она —
•           от меня и по кругу,
• забивалась черным комком под трубу в туалете,
• закрывала глаза, утыкалась мордою в угол,
• и, как цуцик, дрожала и была так тлетворно —
•           моя.
• А бежать было некуда: был я один на свете,
• круглый как бог и безжалостный как земля.

• И так все это было по-пахански, по-лагерному,
•           скучно, невыносимо,
• что однажды она приползла ко мне утром
•           (четырехмесячная), после очередных побоищ,
• вскарабкалась мне на грудь,
• легла и заснула,
• и такая тоска воцарилась,
• что я только смотрел брезгливо
• на нежный ее звериный затылок,
• на поникшие уши ее, на пахучий детский висок —
• и вдруг так отчетливо понял: Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

• И УЖЕ НИКОГДА НЕ СМОГУ ПОЛЮБИТЬ —
•           НЕ ПОЛУЧИТСЯ.

• …а когда мы очнулись – уже наступила весна
• и мы спали обнявшись, как две разноцветные
•           гусеницы,
• и сквозь наши горячие руки
• бил любви равнодушный ток.

• Вот и мы… Как устанем мы оба, и ты скажешь
•           мне «уходи»,
• соберу я в солдатский мешок свои плюшевые
•           игрушки,
• миску, ложку, лоток, поводок, все собачьи
•           справки свои,
• и вползу попрощаться с тобой
• и – усну на твоей груди…
• Но уже на будущий год – я проснусь
•           равнодушной кошкой.

• Потому что любовь прохладна. – И никакая она
•           не твоя,
• да и я никакой не бог, чтобы быть беспощадным
•           и душным,
• ведь горячей – бывает шкурка, твой живот
•           и моя рука,
• а любовь, что меж нами течёт, как изнанка
•           цветка, – равнодушна.

• Даже страшно подумать, что я,
• тут живущий который год,
• ничего не знал про любовь (и так много уже
•           не узнаю) —
• а цветок открывает утром свой большой
•           темно-розовый рот,
• ну а там темно-синий огонь – непогашенный —
•           полыхает

• и не гаснет… За этот измятый на солнечном ветре
•           огонь
• ты отдашь постепенно – и тело, и ум, и ладонь,
• с нарисованной в детстве чудесной и скушной
•           судьбой,
• но кому интересно, чего там сгорело с тобой.

• Вот и мне безразлично… Ни с женским душным
•           пупком,
• ни с мужским безобразьем, ни с пишущим
•           человеком,
• ни с собакой (ударишь ее, а она – уже лижет,
•           любя)…
• –  Я хочу быть солнцем косым и прохладным
•           ветром,
• и цветком – распускающимся без меня.

• Потому что не надо «достроить»,
•           а надо разрушить себя,
• перейти мал-помалу в осознанный блеск
•           и пробел —
• растрепавшейся буквой на кончике языка,
• чтобы то, что ты хочешь сказать, ни один
•           повторить не хотел.

• Ты сегодня себе обещал: в этот год
•           и на несколько лет
• (сколько есть их) вперед, – улыбающийся
•           и безоружный,
• я смотрел и буду смотреть в равнодушный
•           трепещущий свет,
• ни круглей, ни румяней
•           которого нет – и не нужно.

• Но тогда – отчего мне так жаль – что во тьму,
•           потоптавшись, пойдет,
• недолюбленный мной,
• этот шелест и трепет и пыл:
• эта грубая женская жизнь, этот твердый
•           мальчишеский рот,
• и скулящий комок темноты, что я на руки брать
•           не любил…

• – Оттого, мой хороший, и жаль,
• что в конце бесконечного лета,
• (а сейчас я с тобой говорю – у кровати —
•           из тьмы и огня),
• ты был круглым солнцем моим
•           и моим беспощадным ветром,
• и единственным страшным цветком,
•           раскрывавшимся – для меня.

Евгению Ш., Соколову, Кукулину

и другим моим друзьям

• Куда ты, Жень, она же нас глотает,
• как леденцы, но ей нельзя наесться.
• (Гляди, любовниками станем в животе.)
• Так много стало у меня пупков и сердца,
• что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.

• Я так умею воздухом дышать,
• как уж никто из них дышать не может.
• Ты это прочитай, как водится, прохожий,
• у самого себя на шарфе прочитай.
• Когда ж меня в моем пальто положат —
• вот будет рай, подкладочный мой рай.

• Я не хочу, чтоб от меня осталось
• каких-то триста грамм весенней пыли.
• Так для чего друзья меня хвалили,
• а улица Стромынкой называлась?

• Из-за того, что сам их пылью мог дышать,
• а после на ходу сырые цацки рвать —
• ботинкам розовым и тем со мною тесно.
• Я бил, я лгал, я сам себя любил
• (с детсада жил в крови ужасный синий пыл),
• но даже здесь мне больше нету места.
• Я не хочу в Сокольниках лежать.
• Где пустоцветное мое гуляет детство,
• меня, как воробья в слюде, не отыскать.

• Но вот когда и впрямь я обветшаю —
• искусанный, цветной, – то кто же, кто же
• посмеет быть, кем был и смею я?
• За этот ад – матерчатый, подкожный, —
• хоть кто-нибудь из вас – прости,
•           прости меня.

• О, эта мука детских фотографий
• людей, которых мы любили или любим
• (все эти уши, ёжики и лбы),
• она не в том, что все они – жемчужны,
• не в том она, что мы им – не нужны,
• а в том, что мы про них уже все знаем,
• а им не видно – собственной судьбы.

• Ну, вот я и вернулся сюда – в тридесятую
•           эту весну,
• в тридцатисемилетнюю пыль, в лопоухие
•           столбики счастья…
• –  Я хотел рассказать тебе там,
• а теперь расскажу тебе тут,
• про двух мальчиков, двух медвежат, про двух
•           девочек, Рому и Настю…

• Всех прекрасных, сопливых, больных,
•           безработных, нездешних, не наших,
• я собрал на апрельском, на майском своем
•           корабле —
• бедный мальчик в крапиве (с мечом деревянным)
• + Света, и Саша,
• бурундук сумасшедший и девочка на колесе…
• Только не было сил у меня быть огромной
•           дощатой скворешней
• и тянуть соловьиный кадык в лопушнях золотых
•           неудач…
• –  Это кто ж, интересно, у нас
• тут такой неземной и нездешний?
• –  Это я, это я тут у вас – весь такой неземной
•           и нездешний,
• потетешкай меня, послюни, ткни мне в пузо
•           цветной карандаш.

• Потому что я тоже смотрю из своей лопоухой
•           весны
• на ужасную взрослую жизнь – и никак не могу
•           наглядеться:
• сколько разных, прекрасных, родных —
• я когда-то любил и забыл,
• в 21 столетье своем, в ненасытном твоем
•           королевстве.

• …Бурундук малахольный помрёт, мы схороним
•           его на углу
• на медвежьем июньском углу, где сцепились
•           малина с крапивой…
• –  Я вернулся сюда посмотреть
• (потому что потом не смогу)
• на корабль, на двух медвежат, на двух
•           мальчиков – Олю и Диму.

• Да, вот именно так (а никак по-другому)
• ушла расплевавшись со всеми моя затяжная
•           весна,
• и пришла – наконец-то – моя долгожданная
•           зрелость.
• Только что ж ты так билось вчера, мой сытое
•           хитрое сердце,
• только что ж ты так билось, как будто
•           свихнулось с ума?

• …Я стою на апрельской горе – в крепкосшитом
•           военном пальто,
• у меня есть четыре жизни (в запасе), у меня есть
•           письмо от тебя:
• «Здравствуй, – пишешь мне ты, – я серьезно
•           больна,
• И у меня нет жизни в запасе. Завтра у меня
•           химиотерапия.
• Однако я постараюсь выжить, я буду бороться.
• Ты же – постарайся быть счастлив.
• Живи, по возможности радостно.
• И ничего не бойся». – Ну вот я и стараюсь.

• Ну так вот и старайся – вспотевший,
•           воскресший, больной
• записать эту линию жизни на рваной бумаге
• (электронной, древесной, зеленой, небесной,
•           любой)
• и за это я буду тебе – как и все – благодарен.
• Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей
•           и зверей! —
• …вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет
•           Кирилл Медведев,
• а вот человек (пригревшийся на раскаленном
•           камне), несколько лет нёсший возле меня свою
•           добровольную гауптвахту,
• с переломанной в детстве спиной, сам похожий
•           на солнечную саламандру,
• на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,
• отвечавший —
• «нет, я счастливый»…

• Эти люди стоят у меня в голове,
• кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,
• кто по маковку в смерти, кто в победе своей —
•           без следа.
• Эти люди не скоро оставят меня навсегда.
• Ну а тех, кто профукал свою основную
•           житейскую битву
• кто остался в Израиле, в Латвии, в Польше,
•           в полях под Москвой,
• мы их тоже возьмем – как расcтрелянную
•           голубику
• на ладонях, на солнечных брюках и юбках, —
•           с собой.

• …Мы стоим на апрельской горе – в крепкосшитых дурацких пальто,
• Оля, Настя и Рома, и Петя и Саша,
•           и хрен знает кто:
• с ноутбуком, с мобильным, в березовой роще,
•           небесным столбом,
• с запрокинутым к небу прозрачным любимым
•           лицом
• (потому что все люди – с любимыми лицами —
•           в небо столбы).
• Я вас всех научу – говорить с воробьиной горы.

• – Здравствуйте, – скажет один. —
•           Я единственный в этой стране
• защищавший поэзию от унижения,
• наконец-то готов подписаться под тем,
•           в чём меня упрекали:
• –  Да, это всё не стихи,
• это мой живой, столько-то-летний голос,
• обещавший женщине, которую я любил, сделать
•           ее бессмертной,
• а не сумевший сделать ее даже мало-мальски
•           счастливой…

• – Здравствуйте, – скажет второй, —
•           если когда-нибудь в дымный апрель
• выпив полбутылки мартини (или чего вы там
•           пьете?)
• вы вдруг вспомните обо мне, затосковав
•           о своей несбывшейся жизни, —
• НЕ СМЕЙТЕ ОТКРЫВАТЬ МОИ КНИГИ,
• НЕ СМЕЙТЕ ВОСКРЕШАТЬ
•           МОЙ РАССЫПАННЫЙ ГОЛОС,
• НЕ НАДО БУДОРАЖИТЬ МОЙ ПРАХ.

• – Потому что я любил вас гораздо больше,
•           чем вы меня, – скажет четвертый, —
• да и нужны вы мне были, гораздо больше,
•           чем я был вам нужен,
• и поэтому я не буду вырывать у вас палочку
•           победителя.
• (да и какой из меня теперь победитель?).

• …Однако,
• так как на роль человека с трудной мужской
•           судьбой претендую всё-таки я,
• то всё что останется мне – это выйти вперед,
• наклониться к людям (ближе других) и сказать:
• –  Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые…
• Все мы немного мертвы, все мы бессмертны
•           и лживы.
• Так что постарайтесь жить – по возможности —
•           радостно,
• будьте, пожалуйста, счастливы и ничего
•           не бойтесь
• (кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
• но и этого тоже не бойтесь).

• Потому что всех тех, кто не выдержал главную
•           битву,
• кто остался в Париже, в больнице, в землянке,
•           в стихах под Москвой,
• все равно соберут, как рассыпанную землянику,
• а потом унесут – на зеленых ладонях – домой.

•           …
•           …
•           …
•           …
•           …
•           …
•           …
•           …
•           …

• Есть такое понятие «открытые блоги»,
•           электронные дневники.
• Раньше были дневники Шелли, Байрона,
•           потом Марины Цветаевой, потом Анны Франк
• (девочки спасавшейся от фашистов
•           в нидерландском подполье),
• а вот теперь наши —
• открытые всем ветрам: простые, загадочные,
•           тупые, как лопухи у дороги…
• Вот девушка пишет: о как я хочу уехать
•           отсюда! —
• а потом узнаешь, что это была ее последняя
•           запись
• (ее вроде изнасиловали и убили),
• а вот уже взрослая женщина пишет,
• вспомная свое детство в советской больнице
•           (ей нет еще 40):
• «…я подошла к ней ночью и положила ей на лицо
•           подушку,
• потому что это был мой единственный выход
• так как я не могла больше терпеть их унижения
•           и побои,
• но я и теперь ни о чем не жалею» —

• но всё не так страшно (как же не страшно?),
• чаще смешно, вызывающе, неинтересно…

• В этом смысле – открытая жизнь, подорожники,
•           лопухи
• становятся невиданным опытом
•           (всем предшественникам непонятным):
• –  Всё тайное когда-то становится явным, —
•           говорят нам они.
• –  Нет, всё тайное становится явным сегодня, —
•           им отвечаем мы
• из лопухов подзаборных, из-под лютиков
•           неопрятных.

• – Сам подумай, что именно ты много-много
•           столетий спустя
• перепутаешь леску, морковку от птиц охраняя,
• оглянешься, увидишь: стоит у калитки
•           твоя молодая жена,
• а ты даже не вспомнишь, как звать ее —
•           Наденька? Рая?

• Вот и мы точно так же строчим эти письма —
•           к тебе, ни к кому,
• к никуда, в ни зачем – как китайские Gucci
•           и prada.
• –  Жизнь прожить, не запачкав подошвы,
•           нельзя никому,
• у меня на подошвах – две бабушки,
•           мама и Прага.

• Но покуда – в 12 раз, поимённо (имейте в виду)
• огрубевший, медовый, июльский,
•           тупой и медвежий —
• в 21 столетье цветет, распускаясь у всех на виду,
• мой единственный письменный ты,
• мой бессмысленный стихотворешник,

• …И вот только тогда через сутки, уже в Москве,
•           за минуту, как пришла твоя смс-ка,
• я вдруг понял, ЗАЧЕМ Я ЕХАЛ ТУДА.
• Через все месяцы, все километры,
•           через эти три дня.
• Я ехал, чтоб посмотреть на тебя в упор.
• И чтобы обнять.
• Очень может быть, что в последний раз.
• Как тогда на улице, в поднебесном аэропорту.
• Просто так: не по-братски, не по-дружески,
•           не как любовник, и не как бывший любовник.

• Мне этой ночью вдруг приснился этот цикл:
• и куст – квадратный, праздничный и мелкий
• и папы с мамами, висящие на ветке
• (как новогодние конфеты или белки),
• и ты придирчиво не выбиравший их.

• – Чего мудришь? – (мне было непонятно
• и я сказал тебе об этом со спины), —
• ты повернулся и сказал мне: «Папа,
• как хорошо, что ты со всеми не висишь».

• Ты ждал меня среди взрослеющих детей,
• единственный не прибавляя в росте
• (не то, что б маленький, а просто как подросток).
• …Обидно, мне б хотелось повзрослей.

• Я вижу куст из роз и незабудок синих,
• из крупных катышков, из мелкого огня:
• я говорю с тобой как с мальчиком и сыном,
• а ты, как взрослый, смотришь на меня.

• Я говорю тебе: – Мне, правда, непонятно,
• зачем сейчас, в июле, пред грозой
• ко мне пришел трехлетний, неприятный
• немецкий мальчик, нерожденный мной.

• Ведь мне не жаль тебя, я знать тебя не знаю,
• мне только интересно, сколько ты
• пытался вырваться из этого китая
• (толкая мальчиков и девочек толкая)
• чтоб дотянуться до меня – из темноты.

• Но куст дрожит и сыпет дождик мелкий,
• на нём ни пап, ни мам, ни даже белок нет.
• Среди других детей ты не в своей тарелке:
• тебе сегодня – девятнадцать лет.

• С тех пор – как выпускник, надев дурацкий
•           галстук,
• у мертвого куста, сожженного живьем
• (в тот год июль гремел – и грозы были часты), —
• все разошлись, а ты стоишь столбом.

• Но новый куст зацвёл, сгоревшему на смену,
• 12 лет прошло, но вас на свете нет:
• –  Ну как мне зватьтебя хотя бы, недомерок? —
• я говорю, а он молчит в ответ.

• Когда-нибудь, нажравшийся цветами
• я выплыву к тебе – не тем концом
• вертлявой белкой и вперед ногами,
• с счастливым и бессмысленным лицом.

• К тебе, – мой старший, некрасивый мальчик,
• чтоб для тебя быть вечно молодым
• высоким немцем, розовым китайцем
• таким же как и ты глухонемым.

• А девочка еврейского народа
• (и русского) сказала в сентябре,
• что если и убьет ее природа,
• то только яблоком по голове.

• Как Н. Хрущев засеял кукурузой
• все подмосковные совхозные поля,
• так я засеял всю литературу,
• в стихи натыкав – ваши имена.

• Гроза уже ворчит над здешним садом,
• лиловым брюхом не задев земли —
• но здесь ни девочек, ни яблок нам не надо:
• до них два мальчика еще не доросли.

• Я назову тебя: не миша, коля, женя
• (такие имена – для мертвых и живых),
• я буду звать тебя: то Ося, то Арсений:
• как близнецов – с футболкой на двоих.

• Я смастерил для вас – шифрованный
•           набросок,
• кривой скворешник, книжку для детей:
• для двух скворешников мне не хватило досок,
• отцовства, времени, терпенья и гвоздей.

• …пускают мальчики бумажных голубей
• И свято верят в невозможность расставаний,
• А птицы рвутся в новые края
• И режут синеву, перо роняя
• И расстается «девочка моя»
• с напополам разорванным «родная»…