Читать онлайн Оформитель слов бесплатно

Книжное обозрение

Читать я начал очень рано. К примеру, лет в пять уже читал вслух для всех довольных родственников газеты, чем их несказанно радовал. МАЛАДЕЦ.

С тех пор читал всё, что попадалось под руку. Поэтому в начальной школе естественно, я уже читал быстрее всех и совершенно НЕ радовал одноклассников, потому что дохуя умный получи в рыло за углом после уроков.

К тому же, в нашем дремучем селе делать зимой особенно нечего, а когда телевизор, какой-нибудь «Изумруд», погудит-погудит и погаснет навеки, а на новый – денег нет, так вообще, хоть вешайся от безделья. Поэтому я ЧИТАЛ.

Перечитав всю домашнюю библиотеку, половину содержимого которой я так и не понял, было решено, что пора купить СВОЮ собственную первую понятную книгу.

Мне было тогда лет 12. Это сейчас кажется, что человек в этом возрасте слишком глуп, типа как трёхлетний, только размером больше и сам унитазом пользоваться умеет. Но нет, человек в 12 лет уже хорошо соображает.

Мы с мамой тогда поехали в Новосибирск и, когда удачно зашёл вопрос о том, куда ещё потратить деньги, вырученные с продажи картошки, которую мы обычно сдавали мешками по осени, я сказал:

– Хочу книгу. В этих деньгах есть и моя доля.

В 90-х с работой на селе было совсем плохо, и мы зарабатывали, как могли. Огородные 22 сотки давали неплохой урожай картошки, так что бОльшую часть мы сдавали, потом ехали в райцентр на рынок, одевались в школу и покупали учебники.

– Да, картоху ты садил, полол и окучивал. Заслужил, – справедливо заметила мама. – Но дома же есть книги?

– Есть… – усмехнулся я. – Например, из «Унесённых ветром» я узнал, что генерал Шерман натуральный головорез, чёртовы янки совсем оборзели, Атланта в огне, а бедняжка Скарлетт… у неё же всякие ЧУВСТВА!

– И? Что не так-то? Хорошая же книга.

– Мам, я мальчик и мне 12 лет!

– Другие книги есть…

– А то! После «Кладбища домашних животных» на улицу вечером страшно выйти!

– А ты не ходи.

– А у нас туалет на улице!

– Началось. Тебе вообще, кто разрешил эту книгу читать? Читай вон… этого…

– Честертона «Человек, который был четвергом»?..

– А у нас есть такая книга? – ещё сильнее нахмурилась озадаченная мама. – Это о чём вообще?..

Я начал подозревать, что книги она порой покупала, чтобы просто занять место в новом серванте.

– О днях недели… – надул я губы и посмотрел на младшую сестру, которая сосредоточено пускала с лестницы комиссионки только что купленную ей пружину-радугу «Слинки» и трагично продолжил: – Я, может, умру завтра, а своей книги у меня так и не появится. Ты потом вспомнишь и пожалеешь, да-да. Будешь винить себя, но будет поздно… На похороны придут мои одноклассники и скажут: он так быстро читал, мы гордились им, но мама НЕ КУПИЛА ему книгу, и он умер в страшных муках…

– Как ты ЗАДОЛБАЛ! Пошли покупать!

Я выбрал книгу, которая буквально перевернула моё мировоззрение: Дмитрий Емец «Тайна Звёздного странника»

Книга настолько меня потрясла, что просто отвал башки. С тех пор я понял, что НАУЧНАЯ-фантастика это моё. Я открыл КОСМИЧЕСКИЕ приключения, понятные 12-летнему пацану: увлекательные, образные, жуткие и забавные. Я зачитывал эту книгу до дыр и мечтал о покорении дальних галактик. Я хотел быть учёным, пилотом, исследователем… ПУТЕШЕСТВЕННИКОМ.

Видя мою нешуточную любознательность и любовь к чтению, однажды мне решили ПОДАРИТЬ книгу.

– «Слово Виссариона»?.. – спросил я, поглядев на обложку.

– Да, там всё о спасении человечества! – торжественно заявили очень милые гости из числа несознательных родственников. – Это новый Христос! А в книге его божественное слово… Читай, и ты спасёшься! Скоро 2000 год! Конец тысячелетия!

– Да?.. А ваш Виссарион строит космический корабль, чтобы мы полетели к неизведанным мирам? – поинтересовался я на всякий случай.

– Нет.

– А мы будем сражаться в неравной схватке со злым космическим пиратом, получеловеком-полукиборгом? – уточнил я с сомнением.

– Нет…

Близилось фиаско.

– А мы будем спасать вселенную от неминуемой гибели?.. – решил я окончательно прояснить ситуацию.

– Ну, возможно…

– Ха! Как же вы собрались спасать мир без космического корабля и не сражаясь с космическим пиратом, получеловеком-полукиборгом? – разочарованно развёл я руками. – Не ПАЛУЧИТСЯ.

Повисло молчание. Я как бы намекал, что план спасения у них безнадёжно хуёвый.

Мой батька, с любопытством наблюдавший за нашим разговором со стороны, решил внести некоторую ясность:

– План спасения у них таков: они живут посреди красноярской тайги в совершенно дремучем селе и слушают проповеди хитрожопого алкаша.

Милые гости из числа несознательных родственников страшно оскорбились, но смиренно промолчали.

Мама же добавила, что книг таких виссарионовых надо привозить гораздо больше, потому что удобно печку растапливать; а во-вторых, чтобы больше сектантских разговоров она в своём доме не слышала НИКОГДА гости дорогие, иначе хуй вам, а не гостеприимство. Хоть и родственники.

Когда последние слиняли, Виссарион со своими «гусями» в печатном виде немедленно отправился в печь. Зажечь, так сказать, своими проповедями по-настоящему.

– Продать квартиры, машины и уехать в тайгу. Построить там посёлок и отдать всё до копейки какому-то обманщику! – раздражённо хмыкнула мама. – Слов у меня нет. ЗАЧЕМ! Ещё и детям впаривают. А они же ВЕРЯТ взрослым.

Младшая сестра, наслушавшись разговоров о спасении мира, недолго думая, уже начала увлекательную игру: её кукла Лапша немедленно стала жертвой секты:

– Ты не спасёшься, Лапша, не продав квартиру… УВЕРУЙ, дура!

Мама несколько секунд не моргая смотрела на свою дочь, а потом сказала:

– Так, дети мои, слушайте внимательно и запоминайте: не всем взрослым надо верить на слово. Некоторые взрослые только на вид взрослые, а на самом деле они – безнадёжно тупые подростки, чудом дожившие до возраста дядь и тёть.

Я же решил проблему «спасения»:

– Построю свой «Звёздный странник» и улечу от конца света!

– Иди уроки сначала сделай.

Я же не глупый был и понимал, что построить космический корабль, мне, 12-летнему пацану совершенно нереально. Даже несмотря на то, что рядом с селом располагалась свалка сельскохозяйственной техники и был мизерный шанс найти там гравицапу и прочие детали. Я решил удариться сначала в теорию: надо было разбираться в том, куда лететь от конца света.

– Мам, я в библиотеку.

– Иди. Но если я ещё раз услышу, как вы с друзьями на свалке «Енисей» пытаетесь разобрать – прибью нахрен.

– Больше не пойду. Обещаю.

Мне на этой свалке в прошлый раз такой пизды дали, что я сам чуть на орбиту не вышел безо всякой гравицапы.

Я выбрал нужные книги, но библиотекарь спросил:

– И зачем тебе книги по астрономии? Ты же не поймёшь ничего. Возьми что-нибудь ПОПРОЩЕ.

Одно дело выёбываться дома, читая всякое неповозрасту или ходить на свалку, разбирая «Енисей», но совершенно другое – пытаться взять ВЗРОСЛУЮ книгу в сельской библиотеке. Тем более, библиотекарь не догадывался, что дома на чердаке я нашёл батькины стопки советских журналов «За рулём» и узнал всё о самых передовых новинках модельного ряда всех автозаводов мира за какой-нибудь 1989 год.

– Я как-то изучал схему электрики автобуса «Икарус» … – начал я издалека. Уже тогда во мне появилась суперспособность начинать нести дикую галиматью отвечая на простой вопрос, – и, думаю, схема строения Солнечной системы как раз попроще.

Больше в библиотеке о моих книжных предпочтениях дискуссий не велось.

Начитавшись вдоволь советских книг про космос, в нашем огороде на 22 сотки начался внеочередной парад планет.

Вначале ставится изгрызенный диск подсолнуха – это Солнце. Затем, с помощью линейки в масштабе примерно 1 сантиметр на 1 000 000 километров ставится небольшая красная картоха – это Меркурий. Маленькая зелёная помидорка это – Венера, за ней картоха побольше – Земля… Красная помидорка – Марс. Особые трудности возникли с Плутоном, он оказался очень далеко. В целом, всё было сильно условно, что касаемо размеров и расстояний.

Наблюдая за мной, у людей возникали вопросы:

– А что это там твой сын в огороде делает?

Я в этот момент из картофельной ботвы насыпал пояс астероидов.

– Вроде как солнечную систему… – разводила руками мама, щелкая с соседскими бабушками семечки.

– Однако! – восторгались соседки-бабушки. – Вырастет – председателем выберем!

Вообще, книг не хватало. В нашем сельском магазине, например, в середине 90-х обычно было шаром покати: бутылка водки, пачка гречки и вафельные полотенца. И это в лучшие времена. Даже мороженое привозили раз в неделю.

И где мама при таком ассортименте достала книгу Карла Брукнера «Золотой фараон» – я не знаю, но тот факт, что она мне её потом подарила на день рождения – самый трогательный за всю жизнь. Естественно, после прочтения я стал большим специалистом в иероглифах и повсюду искал гробницы фараонов. …а когда не нашёл, начал строить во дворе свои небольшие такие гробницы глубиной в два кирпича. В роли фараонов обычно выступали пачки из-под сигарет, обёрнутые в старые обои. Через недельку-другую берёшь младшую сестру и отправляешься в археологическую экспедицию.

Именно чтение очень мощно развивало фантазию. Начитался Дюма – начинается игра в мушкетёров «мама купи шляпу, папа сделай шпагу»; начитался Жюля Верна – бегом с лопатой к местному оврагу искать путь к центру Земли; начитался Тура Хейердала – на руинах совхозной фермы надо срочно добыть брикеты пенопласта, сколотить плот и сплавится вниз по реке.

Особо критическая статья о поэзии

Так как читать и восхищаться прочитанным я начал очень рано, то, соответственно, у меня появилось непреодолимое желание сочинять что-то своё, чтобы восхищались другие. Первым моим гениальным произведением было короткое четверостишие. Его я сочинил лет в десять, как только мы переехали жить в дремучее село. Примитивный стишок про солнышко и траву, на которой блестит роса получился невероятно трогательным.

– Ты что там пишешь, сыночка? – спросила мама, заглядывая мне через плечо.

– Да вот… стишок вроде как сочинил, только не говори никому, – смутился я.

– Стишок? Сам?

– Ага…

– Эй! Внимание всем! – закричала мама и начала размахивать руками. – Идите сюда! Тут у нас оказывается ПОЭТ растёт!

Прибежали все родственники, даже те, которые жили в Омске и восторженно ахнули от несказанного восторга.

– Талантище! У-у-у, какой способный оболтус!

Все по очереди нежно погладили меня по лохматой голове своими большими тёплыми ладонями и сказали, чтобы я теперь меньше пиздел, а больше записывал. Я страшно разволновался и воодушевился такому повороту событий. Уже через минуту, шляясь по двору и сжимая в руках тетрадь с ручкой, я пытался найти вокруг любой информационный повод для нового произведения. Хотелось попробовать себя в прозе.

За оградой грызлись собаки. Я решительно записал корявыми буквами:

«Наша первая собачка по имени Чернушка вцепилась в глотку собаке тёте Маши по имени Дозор. Он её сын, а она его мама. Они не поделили дорогу. Они сильно громко рычали и визжали на всю улицу, как поросята соседки тёти Дуни. Наш пёс Дейзик с завистью смотрел на них через забор и тоже лаял. Папа облил водой из ведра запутавшихся в себе Чернушку и Дозора, а потом он начал сильно бить их палкой по голове и туловищу. Чернушка и Дозор разбежались в разные стороны, а Дейзик побежал к себе в будку…».

История местных собакенов немедленно заняла тетрадь в 12 листов. Потом я сочинил серию смешных рассказов про отважного пилота Джексона, начал писать роман-эпопею «Корабль призрак» и параллельно забавную историю четырёх испанских наёмников, преисполненных благородством под названием «Четыре друга». Но к вечеру совсем выбился из сил. Тем более, все сказали, что сильно заняты и потом послушают.

Проснувшись на следующий день, я решил вернуться к написанию стихов…

С годами стихотворений скопилось бесчисленное множество. В основном жалостливых и про любовь. Про любовь я никому не показывал, а жалостливые всем подряд, даже тем, кому посвящал стихи про любовь.

Самое удачное жалостливое стихотворение получилось про несчастную лисицу. Этот стих я написал уже в старших классах. Лисицу подстрелили охотники, а она, превозмогая боль и истекая кровью, приползла к своим милым лисятам… И сдохла. Очень тоскливый и трогательный стих получился. Работница школьного музея, самая преданная фанатка, пришла в восторг.

Со временем я понял, что можно гениально писать про несчастную любовь, про клён у реки и прочее. Но всё это совершеннейшая ерунда, по сравнению со стихами про котят, щенков, или енотов. Особенно, если они очень милые и попали в передрягу.

Работница музея отправила моё стихотворение в местную газету и его напечатали!

Это было восхитительное чувство! Я бегал с заветным номером газеты по всему селу и каждой задрипанной лошади тыкал в рыло: видела да?! Чё ржёшь, напечатали же!

А потом на почту пришёл гонорар. Я вообще тогда всех заебал. Хвастался и возомнил себя ПОЭТОМ. Начал хуячить стихи ночами и днями напролёт, чтобы срубить ещё кучу денег. Но печатали тогда редко, примерно раз в полгода и я понял, что стихами денег не заработать. Поэтому начал собирать металлолом на свалке сельхозтехники.

Гонорар за стих был ровно 17 рублей. На эти деньги я себе немедленно купил в райцентре две пачки нормального курева с фильтром и, когда ходил вечерами на секцию по баскетболу, неистово курил их в школьном туалете вместе со всей командой.

Вообще, надо сказать, я какое-то время искренне мнил себя очень способным поэтом. Поэтому требовал к себе особенного внимания, как к личности незаурядной и особенной. Считал, что чувствую этот мир лучше многих, тоньше, явственнее, прям по-настоящему. Я был убеждён, что способность рифмовать дана свыше. Осознание того, что ты ПОЭТ, как мне тогда казалось, резонно позволяет чувствовать себя лучше других и выделяет из толпы. Когда все вокруг тупые долбоящеры, не поют, книжки не читают и на бумаге двух слов связать не могут, тот факт, что ты поэт, даёт неоспоримое преимущество.

Ну то есть, ты как бы заваливаешься на сельскую тусовку в костюме гусара и говоришь, поглаживая кончик усов в районе плеча:

«Доброго вечера, господа и дамы! Я – поэт!»

Барышни, стало быть, лёгким движением расстёгивают верхние пуговки на вечерних платьях и, как каравеллы, взволнованно подплывают к тебе. Хватают за всякое и шепчут:

«Ах, сударь, мне, право, не удобно, но шампанское ударило в голову. Не закажете ли карету, а в своём особняке не почитаете ли мне свои блестящие стихи?..».

А порядочные джентльмены решительно спешат угостить тебя дорогой сигарой и виски, да перекинуться парой словечек о нигилизме и крепостном праве.

Но всё в этом мире, разумеется, не так. На дворе конец 90-х, все ходят в трениках и курят за гаражами. Даже если ты пишешь стихи, то тебя всё равно отпиздят в самом начале дискотеки.

Но поэт растёт и развивается. Душа требует изливать слова на бумагу и издаваться миллионными тиражами. Со временем появляется интернет и всякие сайты, где твои гениальные стихи наконец-то будут читать ВСЕ.

Но оказывается, на сайтах этих сидят исключительно сами поэты, которые только и делают, что свои стихи загружают, а чужие стихи не комментируют – они им в общем-то, совершенно не интересны. Хуйня потому что графоманская.

Вскоре я понял, что современные «поэты», на всех этих сайтах литературных – самоизверженцы. Своими стихами они ничего полезного для общества сделать не могут. Только говорят, что талантливые и творческие, но это пиздёшь. Это ранимые, вредные и коварные личности. Очень сильно при этом бесполезные для общества и прогресса. Потому что ноют, от того, что их не ценят.

Уже много лет спустя работая в книжном магазине, я понял, что поэтическая натура, в лучшем случае, издаст книгу со своими стихами нахуй никому не нужными за СВОЙ счёт и ЛИЧНО отнесёт в магазин на полку. Потом будет туда невзначай заходить, облачившись в пальто, шляпу и усы, и спрашивать между делом:

– А скажите: у вас есть книги с ГЕНИАЛЬНЫМИ стихами?

Такому поэту дадут в дрожащие от предвкушения авторского триумфа руки томик Пушкина.

– Александр Сергеич… м-м, – скажет поэт кисло. – А что-нибудь без трагических метаний у Чёрной речки? Более актуальное?..

Дадут Бродского.

– А что-нибудь за пределами комнаты? Эроса? Вируса?

Дадут пизды и выгонят нахуй из магазина.

Книги таких самодеятельных поэтов не нужны никому, кроме самих поэтов. Даже родственникам. Те вообще редко понимают душевные переживания сородичей.

Я так однажды спалил все свои сочинения на дороге перед домом. Просто бросал в костёр и вытирая слёзы, говорил:

– Я – бездарность!

А началось всё с того, что десять минут назад я сидел в своей комнате и сочинял новый жалостливый стих для газеты. Задумчиво так, никого не трогая, как вдруг в комнату ворвалась младшая сестра и, размахивая уставшей от жизни куклой Лапшой, сказала:

– Дейзик погрыз Лапшу! Это всё потому, что ты не посадил его обратно на цепь, после прогулки! Это ты виноват! Ты!!!

Наш пёс Дейзик, несмотря на большую усадьбу, никогда не гадил на её территории. Для этой цели его отпускали с цепи побегать за калитку, и он за десять минут успевал обоссать всю округу, чуть ли не до самого Панамского канала. Потом возвращался и спокойно совал голову в ошейник. А тут меня ударило вдохновение, и я забыл определить его на привязь.

Расстроенная сестра начала бить меня покалеченной Лапшой по голове. Я опешил, а потом выхватил из её рук куклу и строго сказал:

– Уйди, мелкая! Ша! Видишь, я сочиняю СТИХ!

– Да пошёл ты, мудила, со своими беспонтовыми стихами никому не нужными! Сидишь тут… – она схватила листы со стихами, смяла и бросила на пол. – А-а-а-а-а! Изверг!

Горько заревела и убежала.

Тут же прибежала мама.

– Ты зачем сестру обидел?! Почему она плачет?!

– Да я сижу, пишу, а она тут…

– Вставай, бегом! Иди успокаивай её!

Успокаивать я никого не стал. Потому что я гордый и задеты мои хрупкие чувства творца. Сжимая от обиды кулаки и надув губы, я собрал все свои стихи, вышел на дорогу, развёл костёр и принялся бросать в него исписанные листы. Из гаража появился папа, поморщился, понюхал рукав и огляделся.

– Что делаешь? – спросил он.

А я, весь исполненный трагизма, сунул башку в клубы дыма, чтобы на слезу прошибло и ответил:

– Стихи свои сжигаю…

– Понятно, – отозвался он, оглядываясь по сторонам. – Как закончишь, поможешь мне вон то бревно в конец огорода унести.

И снова скрылся в гараже.

Стихи и рассказы горели, но никому до этого не было дела. Я начал переживать. Неужели, всем настолько безразлично? С кем я живу?..

Но потом всё-таки пришла сестра.

– Ладно, не обижайся на меня, – сказала она, глядя на пламя – Я случайно сказала про стихи… Они у тебя хорошие. Но Лапша не заслужила такого обращения…

– Мы починим Лапшу, – отозвался я и выбросил последние листы в огонь. – Обязательно починим.

– Хорошо, починим, – согласилась сестра. – А ты стихи новые напишешь.

– Обязательно. Мир?

– Мир.

Мы пожали руки. А сжигал я, конечно же, черновики, которые давно пора было выбросить.

Вареньевый эпизод

У моей сродной старшей сеструхи был знатный пёсель-доберман по кличке Джек. Иногда она приходила с ним в гости. Тогда я страшно радовался, ведь у нас у самих в квартире никогда не было кошки или собаки. На то были причины.

Мама выросла в деревенской глухомани и поэтому считала, что нечего держать в квартире домашних животных. Зачем? Это бессмысленно. Мышей здесь нет, случайные прохожие по квартире не ходят. Вот в деревне кошка нужна, чтобы паскудных грызунов ловить, а собака служит непревзойдённым охранником и сигнализацией. Присутствие котопсов оправданно вполне ощутимой пользой.

К тому же, со слов мамы было ясно, что в деревенской избе за такими «домашними» животными убирать не надо, как и выгуливать по утрам, нацепив намордник. Они САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ. А вот в квартире – лотки, обоссаные обрывки газеты, изгрызенная и обслюнявленная мебель, а также ЗАПАХ. Кошмар. Вето касалось также различных попугаев, хомяков и рыбок – их мама тоже категорически не понимала.

К Джеку же она относилась нейтрально. Как гость он был всегда учтив, молчалив и чистоплотен. Их общение сводилось к минимуму. Суровый мамин взгляд как бы говорил: «будешь плохим мальчиком, я из тебя шапку сделаю». Поэтому по всем параметрам Джек был совершеннейший хороший мальчик.

Сеструха жила на улице имени лихого революционера Олеко Дундича, а мы на проспекте матёрого чекиста железного Феликса. Путь от лихого революционера до главного чекиста не сильно труден и далёк. Примерно шесть остановок. Наверное, поэтому, приходя в гости, утомлённый прогулкой Джек всегда садился на диван и смотрел телевизор, пока люди разговаривали на кухне.

…В тот хмурый осенний день нас, второклашек, неожиданно повели на экскурсию в «Берёзовую рощу» собирать листья для гербария. Я сильно обрадовался. Раз-вле-ку-ха. По городу шагала осень, в рюкзаке болтался новый пенал, а под ногами шуршала золотистая листва. Неожиданно мои ботиночки наткнулись на что-то мягкое в листве. Я остановился.

– Ильюша, ты чего там встал, как вкопанный? – спросила учительница.

– Тут белка… мёртвая, – отозвался я.

Все мальчишки немедленно подбежали ко мне посмотреть внимательнее, а девчонки сказали: «Фу! Бедная белочка!» и жалостливо отвернулись. Мы же с пацанами раздобыли палки и начали тыкать бездыханную тушку несчастного животного.

– Давайте сделаем из неё ЧУЧЕЛО?

– Давайте её в школу отнесём?

– Давайте её похороним?

– Давайте её в школе похороним?

– СМАТРИТЕ, ТАМ ЧЕРВИ ШУВЕЛЮТСЯ!

– УХ, ТЫ!

– Мальчики, оставьте её и пойдёмте дальше, – брезгливо сказала учительница, а потом ангельским голосом добавила: – Не переживайте, девочки, белочка на небесах, ей не больно…

Я вернулся с уроков. По разговорам из кухни понял, что у нас в гостях старшая систр. Мне выдали бутерброд с маслом и вареньем и выпроводили в зал. Джек как обычно залипал в телевизор после прогулки, а я, усевшись рядом, начал жрать. Хотелось с кем-то обсудить труп несчастного создания в парке. На дворе неистовствовали лихие 90-е, не самое спокойное время. Гибли даже белки.

– Послушай, Джек, – сказал я, облизывая пальцы от растекающегося варенья. – Сегодня у нас в школе была экскурсия, и мы нашли в парке дохлую белку. Она валялась в листьях. В ней завелись ЧЕРВИ. Представляешь? – Пёс никак не реагировал, глядя в экран, а я продолжал: – Девочки распереживались, начали носы воротить… Учительница сказала, что белочка отправилась на небеса. Ха! Какая глупость. Глупые девочки такие впечатлительные. Почему нельзя прямо сказать, что она просто сдохла? Джек, – я приобнял здоровенного пёселя, – ведь мы с тобой знаем, что только псы попадают в рай. Верно? Ты вот когда умрёшь, я расстроюсь. Но ты не переживай, Джек, такова жизнь. Она не предсказуема. Всякое бывает. Вдруг тебя машина собьёт или ты кошкой подавишься. И всё, ты умер! Это может случится когда угодно. Хотя бы сегодня.

Я откусил смачный кусман от бутерброда и продолжил с набитым ртом:

– Но я буду помнить тебя, дружище. Что ты любил… криминальную хронику смотреть…

Тут я махнул бутербродом в сторону телевизора, но кусок хлеба предательски выскользнул и упал на пол… Мы с Джеком посмотрели вниз, на теперь уже измазанный маслом и вареньем ковёр, а потом друг на друга.

– Знаешь, что, Джек, – я начал непринуждённо сползать с дивана в сторону своей комнаты. – А я ведь сразу хотел угостить тебя этим бутербродом. Да-да. Тем более, как мы выяснили, уже сегодня у тебя есть шанс умереть страшной смертью и сладкое напоследок придётся очень даже кстати. Что скажешь? Давай, ешь скорее.

Джек понял расклад, отчаянно завыл и, спрыгнув с дивана, ломанулся в коридор.

– Ах, ты собака сутулая…

– Нам пора, – тут же услышал я голос сеструхи из кухни. – Джек домой просится.

В зал неожиданно вышли все родственники. На полу валялся бутерброд. Я же стоял в проёме двери своей комнаты уже одной ногой. Побег почти удался. У людей сразу возникли вопросы:

– Ты почему с едой балуешься? – строго спросила мама, увидев хлеб на ковре и кусочки ягоды-малины.

Я замялся, застигнутый врасплох. Ко мне было приковано множество растерянных глаз, словно я вышел отменить единственный концерт группы «Комбинация» в военной части.

– А это не я, – сделал я невинное лицо и пожал плечами. – Я уроки делал, а Джек телевизор смотрел. Я с ним поделился бутербродом, но он свою половину есть не стал и бросил. ЗАЕЛСЯ. Ещё он слишком много смотрит криминальной хроники…

– Неужели?..

– Ага. А хотите, я вам про белочку расскажу?

– О ней лучше батяне своему расскажи. Ну-ка, быстро подошёл сюда.

Моя версия хлебобулочной катастрофы никого не устроила. Мне сделали строгий выговор с бесполезным занесением ремнём по жопе и более ощутимым – запретив мультики до завтра.

Что сказать, Джек не особо ладил с детьми. На то были причины. Это был воспитанный и уравновешенный пёс, ЛИЧНОСТЬ, а я, как и большинство мальчишек – подвижный и несознательный распиздяй.

Когда же мы переехали в село из города, в котопсах появилась НЕОБХОДИМОСТЬ. Бабушка-соседка тётя Дуня тожественно вручила нам на время беременную собаку Чернушку и навсегда кота Мурзика. Мы с сестрёнкой страшной обрадовались. Годами копившаяся беспощадная детская любовь обрела счастливчиков. Пришло время подвергать нежностям и причинять неминуемую ласку собственным божьим тварям.

– Кот, а ты смотришь криминальную хронику? – нежно-при-нежно гладил я Мурзика, не сводя с него глаз, потому что он мой первый кот, а тот довольно урчал, как новый двигатель трактора МТЗ-80. – Вижу, что не смотришь. Но это пустяки, скоро начнём. Папа антенну поставит и начнём. Ты, вообще, теперь счастливчик, потому что я твой хозяин.

Через месяц Мурзику пришёл пиздец. Он сидел на заборе и безмятежно залипал в чудесный закат, когда мимо шла случайно-организованная банда неместных собакенов. Натуральные головокусы. Естественно, возник конфликт длинны хвостов и в итоге мечтательного кота разорвали в клочья. Папа закопал ошмётки несчастного в конце огорода, за забором, где собственно тот и принял страшную смерть. Я ходил к нему чуть ли не каждый день, обещая отомстить. Но только днём. Вечерами появляться там я опасался, потому как мёртвый и, в общем-то, едва знакомый кот внушал некоторую тревогу.

Мир оказался суров и беспристрастен. К такому меня жизнь не готовила. Это ещё ничего. Потом Чернушка ощенилась и тётя Дуня, сказала:

– Одного щенка оставьте, а остальных утопите. Собаку я позже заберу.

Тут я вообще сильно удивился. Найти в парке дохлую белку и смириться с естественным ходом вещей, мне, городскому жителю, было относительно легко, но топить собакенов… Это через-чур. А ведь бабуля произнесла это буднично, невозмутимо, как само собой разумеющееся.

Вскоре я понял, что жизнь котопсов тут, конечно, ценили, но в целом относились так: «жил он жил, пока не помер, да и хуй с ним, заведём другого». Это село. Здесь так принято. Так проще.

Когда батька топил новорождённых щенков в ведре за оградой, а я держал в руках единственного, кого решили оставить, мама сказала:

– Не переживай, сынок, все псы попадают в рай…

Выросшего щенка я назвал Дейзик. Это оказался невероятно умный пёсель, который в итоге прожил у нас лет четырнадцать. Я буквально вырос вместе с ним, а когда он умер, уже будучи старым, глухим и подслеповатым, вся наша семья и родственники, без преувеличения по-настоящему расстроились. Несмотря на то, что он жил на улице в будке круглый год, это был настоящий член семьи. Умный пёс, превосходный сторож и верный друг.

Но это был, по сути, мой собакен. Я с ним много разговаривал, играл, бегал, пытался дрессировать и прочее. Глядя на то, как мы безмятежно радуемся жизни, играя на улице, младшая сестрёнка однажды заявила:

– Я тоже хочу собаку.

Почему бы и нет. Так в нашем дворе появилась белая сучка по кличке Чара. С самого начала стало понятно, что эта прекрасная белошёрстная собачка невероятно тупое и совершенно бесполезное животное во всём мире. Если Дейзик круглые сутки сидел дома и лаял на всё, что движется, изредка убегая за пределы усадьбы справить нужду, то подросшая Чара шлюхалась целыми днями где попало. Но сестрёнка её любила.

Однажды в самый разгар январских морозов Чара в очередной раз вернулась после трёхдневной командировки из неведомых ебеней сама не своя. Невооружённым глазом стало ясно, что ей очень хуёво. Она прятала морду в снег и вела себя неестественно. Казалось, что мучается в агонии. Ближе к вечеру мне стало её совсем жалко. Она хоть и безмозглая, но наша. Чем же ей помочь, я не представлял.

Я отнёс Чару в предбанник, налил пожрать горячего борща и целый тазик воды. Постелил старый полушубок. Там ей будет лучше, теплее и комфортнее до самого утра, предположил я. Уже ближе к полуночи перед сном я решил проверить, как там у неё дела. Она лежала так же в углу, где я её и оставил. Борщ не тронут, как и вода. Я присел и погладил.

– Чара, Чара… Как ты? Почему ничего не кушала?

Шерсть была холодной. Я хотел было немного приподнять собаку, но она словно примёрзла к полу.

– Чара?..

Мне стало не по себе.

– Чара?

Я снова попытался приподнять её и, наконец, понял, что она совершенно замёрзла и стала каменной…

– Как там моя Чара? – спросила уже дома сестрёнка.

– Нормально, – озадаченно отозвался я. – Пап, там тазик с водой замёрз, я не могу вынести. Пойдём, поможешь.

Нехотя, но батька пошёл со мной в предбанник. Увидел Чару и понял, что дело не в тазике.

– Значит, сдохла. Дура… Сама виновата. Так, сынуля, сестрёнке ничего не говори. Утром скажем, что Чара просто убежала.

Батька принёс мешок, запихал в него окоченевшую собаку, вынес на улицу и положил за оградой. Утром нужно было куда-то её деть подальше от дома…

…Жизнь в деревне быстро научила многому. Например, неизбежности и естественности смерти. Я много раз наблюдал, как кошка ловит мышь или, например, воробья, а потом поедает с хрустом. Смерть рождалась на глазах. Детских и изумлённых.

Ещё я научился ответственности за домашних животных. Когда Мурзика не стало, нам определили другого кота, невероятно старого и матёрого Василия. Его изрядно потрёпанный вид и огромные усы говорили о том, что он сначала подавал снаряды на батарее Раевского, а потом тушил полыхающую Москву. Наконец, дело декабристов и ссылка сюда, в дремучую Сибирь. Прошли годы и вот он я, уже волоку храброго кота Василия в сарай, где мама заметила здоровенную крысу. Судя по размерам, крыса эта годами жрала одни только вагоны с протеином. Заметив наглую вражескую морду, Василий вырвался, метнулся и намертво вцепился ей в глотку. Крыса же каким-то невероятным образом извернулась, как ниндзя и зажала в своей поганой пасти васькино ухо у самого корня. Так они и застыли, вцепившись друг в друга и рыча.

– Давай, Васёк, ты сможешь! – Дал я дельный совет коту.

Но ему это не сильно помогло. Схватка остановилась на том моменте, на котором началась. Время шло. Кот начал уставать. Годы берут своё. Ухо кровоточило. Я начал переживать, а потом понял, что старому вояке надо помочь и сходил за ножом…

Где-то далеко, в большом городе среди хрущёвок на качелях сидели мои дворовые друзья, не зная, чем себя занять после уроков. Ещё буквально вчера я сидел рядом с ними. Мимо ехали трамваи, качались провода над проспектом железного Феликса, а я горячо рассказывал ребятам о мёртвой белке, и все были в восторге. Но это было в прежней жизни. Сейчас я находился в мрачном сарае на краю глухой деревни и импровизировал, пытаясь зарезать крысу, чтобы спасти кота.

Мы в итоге победили.

Это сейчас мне тридцать с лишним лет, я стал жалостливый и сентиментальный, а сердце моё настолько размякло, что я даже печеньку в виде слоника не могу съесть на завтрак. Не то, что раньше…

…Морозное январское утро, солнышко повисло над селом. Где-то за деревней, с трудом передвигая охотничьи лыжи, идёт десятилетний пацан. На голове огромная меховая шапка, которую сделала бабушка, лицо перемотано колючим зелёно-красным шарфом, на плечах тяжёлый тулуп, на ногах валенки и ватные штаны. Мальчуган тащит деревянные сани. Маленькую копию больших, которые возят лошади. Руки в верхонках крепко сжимают верёвку. В санках лежит мешок, в котором мёртвая собака по кличке Чара. Мальчуган тащит её к большому оврагу, что в двух километрах от дома.

Изо рта идёт пар, отчего на шарфе висят льдинки, а ресницы слипаются от мороза. Справа трещит скованный холодом лес, а позади, в низине раскинулось село. Там избы, укутанные снегом, где из труб медленно выползает дым и застывает над крышами. Мальчуган идёт, изредка оглядываясь. Солнце слепит.

Дойдя до оврага, но не подходя близко к краю, потому что там обычно наметает снежный козырёк, мальчуган останавливается. Ведь был случай, очень кровавый, поэтому – техника безопасности превыше всего! Мальчуган оставляет лыжи. Снимает мешок с саней и тащит, идя по пояс в снегу к самому краю. Надо быть осторожнее и вовремя остановится. Вот здесь СТОП.

– Все псы попадают в рай, – говорит мальчуган, снимая шарф с лица и вдыхая морозный воздух.

Постояв так пару минут, он бросает вниз тяжёлый мешок с мёртвой собакой по кличке Чара. Топает и снежный козырёк обваливается, скрыв мешок. Затем мальчуган ползёт по сугробу, встаёт на лыжи, берет в руки верёвку, разворачивается и направляется обратно.

Первая любовь

Мама закрыла меня в моей комнате нашей двухкомнатной квартиры и настоятельно рекомендовала быть хорошим мальчиком, иначе никаких мультиков. Наказание совершенно негуманное.

Ну, разбил я вазу в школе и слинял после этого, и что? С кем не бывает. Ну, отправили старшую сестру мыть после этого полы в классе и убирать осколки. Прямо-таки китайская ваза двенадцатого века. Подумаешь!

Сидеть в комнате до скончания времён я не собирался. Нацепил тапки, открыл окно и вылез. Первый этаж, как-никак. Уже через минуту я затаился в зарослях кустарника посреди двора меж двух «хрущёвок». В одной руке сжимал газету, в другой – увеличительное стекло. Огляделся. А вокруг, как оказалось, происходили исключительно любопытные события.

Через двор покачиваясь, дрейфовал большой кусок фанеры. Кто-то что-то замышлял и причём, гораздо более масштабное, чем я. На гараже сидел Стёпка и тискал своего трансформера. Второй день пошёл. Скоро всю краску на нём сотрёт, уж настолько усердно лобызал. По двору, с каким-то листочком размеренными шагами ходила Оля. Девятилетняя Наташка, её младшая сестра и моя одногодка, каталась на велосипеде. Ей купили его неделю назад и она, кажется, не слезает теперь с него вообще никогда. Наверное, даже спит с ним. Всё вокруг объездила и всех бабушек передавила. С утра до вечера круги нарезает по двору.

Та-ак. Кажется, она меня заметила. Ох, как это нехорошо. Не хватало, чтобы нас вместе застукали.

– Привет, – подъехав и вынув чупа-чупс изо рта, сказала Наташка.

Розовый бант на голове, как всегда висел набок. На коленках ссадины, вся в чем-то вымазанная. К раме на проволоку примотан плюшевый медведь. Такой же потрёпанный и чумазый.

– В школе виделись, – пробубнил я, и присев на корочки, начал наводить смертоносный луч на буквы в газете.

– А что ты собрался делать?

– Тебе какое дело. Иди в куклы играй.

– А давай я тебе помогу? – Не унималась она. – Или давай, лучше покатаемся по очереди на велосипеде?

– Чего пристала! Я говорю, отвяжись!

– Ну и дурак! – хмыкнула она и, развернув велосипед, покатила куда-то.

Вот и пусть катится. Вчера кое-как от неё отделался, а она опять лезет…

Играли мы, значит, в прятки. Народу было много. Я решил спрятаться в подъезде. Наташка меня выследила и загнала на пятый этаж. Деваться было не куда. Тупик. Догоняя, она немного запыхалась, но отдышавшись, медленно и верно начала ко мне приближаться.

– А-а, я тебя нашла! – угрожающе приговаривала она, перекрывая мне пути к отступлению.

– Да так не честно! – запаниковал я, вцепившись в перила. – Я вообще, уже не играю!

Она облизнулась. Сейчас меня будут подвергать ласке и причинять любовь.

– Не-а, – покачала она головой. – Позняк метаться…

Раскинув руки, она уверенно поднималась по ступенькам.

– Я буду кричать… – промямлил я.

Застигнутого врасплох и беззащитного, она поцеловала меня в щёчку и захлопала ресничками так, словно готовилась выйти на орбиту. Едва опомнившись от такого, я дёрнул её за косичку и рванул вниз по лестнице. Она же, вздыхая от счастья, повисла на перилах…

Вот и сегодня, опять лезет.

– Сама дура! – крикнул я ей вслед.

Возле медленно движущейся фанеры уже скакала Оля. Я спрятал увеличительное стекло в карман и двинулся туда, в гущу событий. Сидеть одному в кустах теперь было небезопасно. Можно нарваться на поцелуи.

– Рули в право, рули в лево! – то и дело, давала указания Оля.

Она не видела, как я подбежал к ним, поэтому всё ещё прыгала и размахивала руками, как дирижёр. Заметив меня, замерла. Фанера тоже остановилась.

– Ты где пропадаешь? – удивилась Оля. – Опять, поди, с Наташкой в подъезде целовались?

За фанерой послышался дружный смех.

– Ну-ка, закройтесь там! – я обиженно пнул фанеру. – Ничего мы не целовались… чего мелешь то.

Оля нахмурилась. Потом повернулась к фанере и закричала:

– Чего встали?! А ну, пошевеливайтесь! И ты помогай давай! – прикрикнула она уже на меня.

Я взялся за край фанеры. С моей стороны тащил Васька, который утверждал, что он сын цыганского барона и сильно разбирается в лошадях. Кто такому поверит?

– А куда тащим-то? – спросил я.

Васька, весь красный, посмотрел на меня.

– А ты вот лучше, у этой спроси, – и он кивнул в сторону Оли.

Мы стояли за гаражами и любовались «Штабом», построенным из всякого хлама, что смогли найти: ветки, фанерки, коробки и прочее. Крепился он на стенку одного из гаражей, а с другой стороны к дереву.

– Сегодня, после вечерних мультиков, собираемся здесь. Кое-чего обсудим, – сообщила Оля.

Как и было условлено, все собрались в штабе. Оля внимательно изучила присутствующих. Наташка села рядом со мной. Я отодвинулся. Она подвинулась. Я отодвинулся.

– Так, вы оба! – прикрикнула на нас Оля. – Ну-ка прекратите возню! Успеете ещё.

По штабу прокатился смешок. Я залился краской, а Наташка, словно альпинист, покоривший высокогорную вершину, довольно улыбнулась.

– В общем, так, – начала Оля. – На сегодняшней повестке дня один пункт.

Она развернула какой-то листок.

– А что такое повестка? – перебивая, пропищал шестилетний Витька.

– Угомонись там, – грозно проговорила Оля, потом продолжила. – Итак: что такое «секс», и почему нельзя говорить это слово.

Повисла тишина.

– А я, когда сказала слово… – начала говорить Наташка и с опаской осмотрелась, нет ли взрослых. – Слово «секс», мне мама по губам ударила.

Все понимающе загудели.

– Тихо! – успокоила всех Оля. – Мы все с этим сталкивались. Пора разобраться.

Все переглянулись, не зная, что предложить.

– Секс-кекс… – бубнил Витька. – Что тут не говори, всё равно влетит.

Все опять понимающе загудели.

Несмотря на свои одиннадцать лет, Оля, как оказалось, сама в этом сильно не разбиралась. Все молчали. Темнело. Васька включил фонарик и положил на стол.

– Я знаю… – загадочно сказал он. – Мне рассказали взрослые ребята.

– Это те, которые на стройке клей целыми днями нюхают? – с сомнением поинтересовалась Оля.

– Да. Они сказали, что это то, чем приходится заниматься после свадьбы.

Все задумались.

– Наверное… – начал Стёпка, – это очень непросто и ужасно, если взрослые не хотят нам об этом говорить. Ведь мы ещё маленькие, у нас вся жизнь впереди, и травмировать нас этим сексом они не хотят. Для нас же лучше.

– Это ещё не всё, – вздохнул Васька. – При этом они оговорились, что им можно заниматься до свадьбы…

Штаб возмущённо загудел.

– Нашёл, кого слушать! – усмехнулась Оля. – Ха! Они там, приятели твои, клея нанюхаются, а потом городят что попало. При таком раскладе, какому дураку нужен этот кекс до свадьбы. Это ж считай, вся жизнь коту под хвост! Погляди на этих взрослых. После свадьбы папы валяются на диванах, работу найти не могут, мамы с ними ругаются, разводятся… Страшно подумать, если ещё и до свадьбы так жить. Мало ли чего из этого выйдет. Ну уж нет.

Поразмышлять было о чём. Наташка развернула новый чупа-чупс. Васька выключил фонарик, – экономил энергию. Витка заныл, что хочет есть. Стёпка толкнул меня в плечо.

– Давай, твою газетку подожжём?

– Отставить! Чего раскисли! – услышал я голос Оли. – Васюган, врубай свет! Сейчас воду заряжать будем. По телевизору показывали, как правильно надо. Думаю, от неё потом даже фонарик работать будет.

Кто-то взял меня за руку.

– Я тут подумала… – услышал я голос Наташки в темноте. – После нашей свадьбы, с сексом разбирайся сам, а меня не впутывай.

– Так не честно!..

– Сейчас как поцелую!

– Договорились…

Первоклассный батончик

Тем сентябрьским утром я задумал нечто грандиозное:

– … тетя Валя вчера сказала, что в подвале полтергайст завёлся, – едва проснувшись, говорил я, сидя у стола и глядя стеклянными глазами на стакан чая. – Мы с ребятами нашли старую ржавую цепь… Можно мы ей сегодня побрякаем в подвале, чтобы заманить полтергайста? У меня к нему несколько вопросов.

Мне влепили подзатыльник.

– Бегом умываться! – сказала мама.

Я хмыкнул и не торопясь зашагал в сторону ванной комнаты.

– Бегом, я сказала!

Шагу я не прибавил. Никуда эта школа не денется.

Сделав вид, что умылся и почистил зубы, я вернулся на кухню и спросил:

– А в школе водятся полтергайсты?

Меня выгнали из-за стола и затолкали в белую рубашку, а поверх неё надели чёрным костюмом. Бережно причесали, вручили букет цветов, который уже через десять секунд безнадёжно устал и поволокли на мою самую первую школьную линейку.

Вышли из дома. Я нахмурился и огляделся. На скамейке перед парадным входом сидел Витёк, опустив голову.

– Смотри у меня, не вздумай в новых штиблетах по лужам шастать! – говорил его батяня, вышагивая туда-обратно вдоль скамейки. – Подтяни портки! Галстук не потеряй! Эх, сынуля, в первый раз в первый класс, все дела…

– Привет, Витёк! – сказал я очень несвойственным для утра бодрым голосом.

Не поднимая головы, он поднял руку в знак приветствия.

– …академиком станешь! – продолжал ходить вдоль скамейки и взволнованно размахивать руками его батяня. – Инженером! В то время, когда наши корабли будут бороздить просторы крайне северной галактики, ты изобретёшь двигатель, работающий на картофельных очистках… А картошки у нас много!

Обречённого на инженерную МЫСЛЬ Витька поволокли на его самую первую линейку в школу номер 178, которая располагалась буквально за углом дома.

Вообще, всех местных детей, моих боевых приятелей и подруг повели именно в эту школу. Мне же была уготована другая образовательная судьба – школа №111, которая подальше от дома и поближе к промзоне, в трёх остановках от дома.

Шли мы долго. Всю дорогу до школы меня не покидало ощущение, что скоро весь этот сомнительный паноптикум завершится и я спокойно продолжу ловить полтергайстов.

Но я ошибался. Наступала пора получать образование. К этому времени я уже прекрасно умел читать, писать, считать и разбираться в некоторых законах физики. Особенно я был силен в гравитации, потому что постоянно бился башкой падая с высоты… Но, если бы я был Вольтроном, меня снабдили бы чугунным шлемом. И бластером системы Наган. Да-да…

– Пришли, сынуля, – сказала мама и дернула меня за руку.

Я поднял голову и обречённо вздохнул.

У готического храма знаний эпохи хрущёвского ренессанса «три кола» толпились дети, взрослые и другие незнакомые личности. В обычные дни, вероятно, по периметру здания восседали каменные горгульи, но сегодня их скорее всего убрали в честь праздника.

– Ой, вы тоже в первый класс! – заявила какая-то тётка, обращаясь к моей маме. – А какой у вас – «а» или «бэ»?

– Главное, что не «жо» – ответила мама и они обе залились хохотом.

Меня поставили в неровные и сонные ряды МОИХ одноклассников.

– …сегодня именно они впервые переступят порог школы и начнут свой путь в страну знаний…

Мои одноклассники от переизбытка чувств непрерывно зевали.

– … а для наших выпускников начинается завершающий этап путешествия в страну знаний…

– А ты почему в кедах? – спросил меня одноклассник, изумлённо разглядывая мои ноги.

Я тоже на них посмотрел.

– Потому что ласты в стирке, – ответил я.

– А ты в какой детский сад ходил? – не унимался он.

– Ни в какой. В нашем районе ещё не построили детский сад, поэтому я проводил время на стройке.

– …пусть первыми школьный порог переступят наши первоклашки!..

– Наш выход, – кивнул я своему новому приятелю. – Пошли.

Нас собрали в классе. Настало время знакомиться и пить чай с ваген-виллсом. Затем нам всем раздали по сникерсу и повели на улицу, где завхоз организовал живописную фотозону, воткнув берёзовую оглоблю в землю и подперев непонятным плюшевым животным. Там уже кто-то забыл очень красивый девчачий рюкзак, возле которого теперь все фоткались. Цветы мои умерли, поэтому прижав к сердцу букварь, я сделал загадочное лицо. Закончив фото-подход, я слинял подальше и начал шарить по карманам пиджака, чтобы захавать свой сникерс. Но его там не было.

– Потерял…

Я начал крутить головой.

– Потерял… Ну, как же так…

– Что потерял? – услышал я очень добрый и ласковый женский голос, а обернувшись, увидел свою первую учительницу, имя которой так и не запомнил.

– Свой сникерс потерял.

– Не расстраивайся, возьми мой, – сказала моя первая учительница, протянула мне «Сникерс» и погладила своей нежной рукой мою пропащую голову.

– Спасибо, – я принял из её рук легендарный батончик.

Моё сердце растаяло, как отключённый от сети холодильник «Бирюса».

Когда мы шли с мамой домой, я очень радовался тому, что буду ходить в школу и решил немедленно сообщить об этом примечательном открытии:

– А знаешь, мам, в школе не так уж и плохо, – деловито заявил я и достал из кармана «Сникерс». – У нас очень добрая и хорошая первая учительница. Как фея.

– Ты где «Сникерс» взял? – изумилась мама.

Я насторожился.

– Нам же их раздавали…

Мама тоже насторожилась.

– Твой у меня. А этот тогда чей? Где ты его взял?..

– Я думал, что свой потерял, а этот мне отдала учительница. Первая моя…

– Ох, сынуля, сынуля. Внимательнее надо быть.

– Внимательнее? Тогда почему я в костюме и КЕДАХ?

– Не отчитывай мать.

Дома вечером мама заявила батяне:

– Твоему сыну нужна подставка под ноги в школу. Скамейки в классе высокие, поэтому ноги до пола не достают. У тебя, наверняка, на лесопилке найдётся пару досок.

– Какая ещё, нахер, подставка?.. Какой высоты? – нахмурился отец семейства.

– Вот у сынули своего и спросишь, когда он своих полтергайстов наловит и домой вернётся.

Крестьянский вопрос

Мой прадедушка Трофим Петрович родился на рубеже веков. По различным документам в 1903 году. Но это не точно. Жил он в Алтайском крае, был простым крестьянином. Во время Гражданской войны женился на Акулине Цветаевой. Так как у неё было много братьев и сестёр, а родителей не стало очень рано, – молодая семья принялась воспитывать малолетних родственников. У Акулины, кстати, было два родных брата по имени Алексей. Но это всё поповские проделки. Пьяный батюшка, заглянув в календарь, не стал заморачиваться и назвал новорождённого мальчугана Алексеем. Родители возмутились:

– Так у нас же уже есть Лёшка!

– Два лучше, чем один! – ответил поп.

В 1922 году у Трофима и Акулины родился сын Александр. Семья постоянно переезжала, потому что в стране творилось непонятно что. В итоге обосновались в Поспелихе. Трофим трудился кузнецом, а потом путевым рабочим на железной дороге.

Александр рос талантливым и способным крестьянским парнем. Увлекался, как батька, железяками, но ещё и музыкой, играя в местном духовом оркестре. На выборах в Верховный Совет СССР в 1937 году их коллектив дал жару в Поспелихе, исполнив всякие праздничные композиции. Как оказалось, в эти непростые времена в оркестре тоже кто-то не вовремя увлёкся железяками, но по-своему, потому что однажды пропал инструмент. Толи флюгельгорн, то ли корнет. В общем, нехорошо получилось.

На фоне различных репрессивных событий и пропавшего инструмента, Трофим решил отправить Александра куда подальше. Так юноша приехал в Новосибирск и устроился на авиационный завод. Сперва, конечно же, учеником, потому что делать самолёты, это не в батькиной кузнице петли для ворот ковать. Будучи очень способным, со временем освоил необходимую профессию. Потом грянула война, и он получил бронь.

В середине пятидесятых Александр, уже опытный слесарь авиационного завода и городской житель, в очередной раз приехал на свою малую родину в Алтайский край погостить к родственникам. Тогда глянулась ему соседка, юная начальница местной почты Зоя Плотникова. Он сказал, что в Новосибирске тоже почта есть, давай поженимся и поехали обратно в столицу Сибири вместе. Она согласилась. В 1956 году у них родился сын, а потом через несколько лет дочь. Вскоре молодой семье дали двухкомнатную квартиру на проспекте Дзержинского в только что построенной «хрущёвке» под номером 51.

Так вот, мне в этой квартире страшно нравилось на протяжении всей моей жизни, то есть целых девяти лет. Дедушку Сашу я никогда не видел, потому что он умер задолго до моего рождения. Мы жили вместе с бабушкой Зоей. И тут я неожиданно узнаю, квартиру будут продавать, а мы переезжаем в какую-то сельскую глухомань. Дедушка и прадедушка, значит, из села переехали в своё время сюда, в большой город, а мы, стало быть, из него уезжаем. Не совсем понятный расклад. Лично я уезжать в сельскую глушь не хотел, но родители были физически сильнее. Поэтому я смирился, обиженно надув губы. Потом губы устали и я просто осуждающе глядел на своих взрослых из-под бровей. Мне сказали не выёбываться и собирать вещи.

Когда все вещи были погружены в кузов грузовика, мама сказала:

– Сынуля! В кабине грузовика всего три места. Начнём перекличку. Батяня твой – водитель и ему там сидень просто необходимо. Сеструля твоя слишком мелкая, поэтому ей там тоже сидеть необходимо, ну, а мне – с ней. Проще говоря, местов больше нет. Если гаишники увидят тебя в кабине, то есть лишнего пассажира – нам выпишут ШТРАФ…

Я страшно обрадовался, предположив, что меня оставят, и я буду жить у безумного художника-одиночки в подвале, который купит мне на чорном рынке револьвер системы Нагана.

–… таким образом, получается, что ты поедешь в КУЗОВЕ, – закончила мама.

Мое лицо от удивления вытянулось, как жвачка «Бумер».

Я посмотрел на кузов, а точнее на его борта в высокой вышине, из-за которых торчали макушки шкафов, холодильника, гардин и всякого прочего.

– Я буду ехать в шкафу?..

– Нет, конечно же, – попинав колесо, сказал батька. – Мы же тебя любим! Ты поедешь в кузове на специально оборудованном месте сразу за кабиной. Там матрасы, одеяла. Ты там сядешь, накроешься и совершенно комфортно преодолеешь путь в стописят километров строго на юг.

Мечта остаться на проспекте Железного Феликса растаяла, как шоколадка «Виспа».

Так как на дворе стоял ноябрь, было пасмурно и прохладно, меня затолкали в ватные штаны, надели на плечи огромную шубу, на голову какую-то пуховую шапку, подняли в кузов, усадили на подготовленное место и вручили сухпаёк.

– Сиди и не высовывайся, – сказал батька. – Нам, главное, за пределы города выехать и благополучно миновать пост ГАИ. Если что-то срочное, стучи по кабине, мы откроем окошко и дадим тебе чупа-чупс.

Выехали. Я лежал и, со слезами глядел на то, как позади остаётся родимая «хрущёвка», в которой квартира, полученная тридцать лет назад дедушкой Александром Трофимовичем. Я прощался с привычным и знакомым миром, который мне страшно нравился, а впереди маячила прекрасная сельская житуха вообще блять непонятно какая.

Ехать в кузове мне, конечно же, понравилось. Миновав опасные локации, мы начали двигаться по Чуйскому тракту, где мне уже разрешили встать и глядеть на дорогу вперёд. Я открывал рот, чтобы ветер надувал меня, как дирижабль, но я не надувался, потому что на мне намертво застегнули тяжёлую шубу, а пуховую шапку привязали к голове.

Поля и деревья на горизонте вскоре совсем заменили населённые пункты, даже самые невзрачные. Столько полей и деревьев я в жизни не видел. Но они, преимущественно, были одинаковыми и скоро наскучили. Я много раз слышал, что это всё несказанная красотища родных просторов, но мне она подозрительно казалась унылой и серой. Мы двигались всё дальше, в самую эту глубь неведомых красот.

Наконец, спустя три часа, прибыли на место. Было очень ТИХО и СВЕЖО. Когда мы более или менее затащили все вещи в нашу ИЗБУ, мама наскоро пожарила яичницу. Перекусили. Сидя на каком-то сундуке и изумлённо озираясь, я спросил:

– Это всё наше… ну, дом и всё вокруг?

– Да, – сказала мама.

– Эх, красотища-от какая! – сказал я деловито, потому что так всегда надо говорить, когда осматриваешься в сельской местности.

Батяня тут же закурил и поведал мне такую историю:

– Однажды, спустя несколько лет после окончания войны, твой дедушка Александр Трофимович купил себе мотоцикл и предложил своей матери Акулине поехать на нём в Алтайский край на малую родину. Она согласилась. Вот представь, тридцатилетний слесарь авиационного завода, и его пятидесятилетняя мать мчатся на мотоцикле по Чуйскому тракту. То есть по тому же пути, по которому ты сегодня ехал в кузове. Впрочем, у них впереди расстояние было гораздо длиннее – почти пятьсот километров. Согласись, не самый простой способ погостить у родни! Как бы то ни было, но они спокойно себе доехали до места назначения. Вот и ты сегодня тоже большой молодец! – потрепал батяня меня по лохматой голове. – Ехал, можно сказать, по старинке!

– Хм, – я загордился собой и немедленно спросил: – А ты мне купишь мотоцикл, как у деда? Я тоже однажды маму к родственникам свожу!

– Может быть, – ответил батяня. – Может быть…

Так я стал крестьянином, а обещанный мотоцикл мне потом, конечно же, не купили.

Метрострой

За моим окном домика в деревне всегда наметало огромный, как дирижабль, сугроб. И вот однажды глядя на эту бесполезную гору снега, я понял, что пора… пора строить метро.

Это летом куча развлечений: речка, руины старой разваленной совхозной фермы, походы в лес, футбол с пацанами, шалаши и прочее. Зимой же – ассортимент игр весьма скудный.

Ах, это особенное время! Когда за окном минус сорок три, занятие в школе отменили и, по такому случаю, детвору с улицы палкой не выгонишь: снежки, санки, лыжи, все жрут мороженое и страшно рады, что в школу не пошли. Маленькие сибиряки антиморозны.

В один такой замечательный морозный день решил я вырыть в несуразном сугробе красивые ТОННЕЛИ.

– Сына, ты куда? – спросила мама, когда я надел отцовский тулуп, ватные штаны и валенки.

– Метро строить.

– Какое ещё, нахер, метро?

– От станции «Дом» до станции «Сарай бабы Маши».

Мама посмотрела на меня со значением, а батька сказал:

– Метростроевец хуев. Нет, чтобы снег во дворе почистить, он МЕТРО рыть собрался.

На что мама справедливо заметила примерно следующее:

– Ты бы сам на диване не валялся, а пошёл бы и почистил… Лежишь целыми днями и нихуя не делаешь.

– Я думаю о нашем будущем.

– Ага, конечно. Иди делай свои квадратные сугробы!

– Борща хочу…

Батька всегда из неправильной формы сугроба делал аккуратные кубики и складывал рядом. Мама такое решительно не приветствовала и строго велела не делать во дворе снежный городок.

Они продолжили спорить, а я слинял.

Стоить заметить, что время с трёх часов дня и до пяти вечера я решительно не могу терпеть до сих пор. Это самое унылое время в сутках. И рыть тоннель в данном случае – сказочное развлечение.

На хуторе, где стоял наш дом, по соседству жили только две одинокие бабушки: Евдокия и Мария. Детей на холме кроме меня (толкового парня) и глупой сестры больше не было. Так что помогать некому.

Половину дня я ползал по сугробу на коленях, рыл, копал и утрамбовывал. Тоннель в итоге оказался прекрасен, как поле из васильков. Но я совершенно замёрз и решил дорыть его на следующий день, потому что морозы всё ещё неистовствовали, а занятия в школе вряд ли начнутся.

Лёжа вечером на диване с лицом академика наук, в лучших традициях безработного батьки, я почувствовал, что колени мои страшно разболелись. Мама сказала, что застудил.

Я вошкался в кровати от медленно нарастающей ноющей боли весь вечер. А уже ночью мои красные колени так опухли, что ноги практически не сгибались. Такое было ощущение, что в них залили жидкий свинец и он застыл. За ночь я всех заебал со своим нытьём, а к утру уже натурально помирал от страшной боли и выл на люстру.

Все страшно перепугались и решили немедленно депортировать меня в районную поликлинику. Скорую помощь вызвать – телефона нет. Да и когда она приедет в наше дремучее село, тоже вопрос любопытный. Зачем, в конце концов, заставлять врачей лезть три километра по сугробам, если кто-то, КОГДА БЛЯТЬ МЕТРО РЫЛ – ЗАСТУДИЛ СЕБЕ КОЛЕНИ, А ТЕПЕРЬ НОЕТ САМ ВИНОВАТ!

Автобус до райцентра отправляется в 7.30. Идти три километра по УЗКОЙ тропинке. Сперва вниз с холма и через застывшую реку, потом на другой холм, где с правой стороны нет снега, потому что горят торфяники, потом по деревне и на остановку, где тарахтит ПАЗик.

Шли мы очень долго, потому что я постоянно падал и плакал. Нести меня на руках не получалось, просто неудобно, а идти на костылях по узкой тропинке очень непросто – костыли тонут в сугробах, которые по пояс. Я страшно устал и хотел утопиться в реке, но она была засыпана снегом и вообще замёрзла.

Батька меня поддерживал и страшно переживал.

– Вот тебе и метро… – говорил он, пытаясь подбодрить. – Я, сынок, кстати, сам однажды принимал участие в строительстве метро Новосибирска. Мы тогда станцию «Площадь Ленина» строили, я плиты возил…

Дошли кое-как и сели в автобус. С учётом того, что ноги не сгибались, мне их чуть не переломали возмущённые пассажиры, расхаживая туда-сюда с сумками. Ехать полтора часа. В девять с лишним утра прибыли в райцентр и «метнулись» в поликлинику. С трудом взяли талон, просидели девяносто минут в коридоре, голодные и злые. Наконец, настала моя очередь.

– Что у вас? – спросил врач.

– Кхм… Да вот… метро строил, колени застудил… – развёл руками батька.

– Метро – это монументально! – усмехнулся врач. – Снимай штаны.

Я с трудом стянул толстые ватные штаны.

– Так-так… ну что, ничего страшного! – пощупал мои колени врач и скрылся в смежном кабинете. Вернулся он оттуда с тазиком и совершенно огромным шприцом, которым можно накачать колёса БеЛАЗа.

– Всё просто, – улыбнулся врач, – сейчас мы с помощью этого МИЛОГО шприца выкачаем из коленок вредную жидкость и выльем её в тазик. Хочешь конфетку?

Я бы съел килограмм «Рачков», лишь бы шприц меня вообще ни касался.

– Нет… – сглотнул я.

Больно, на удивление, не было совершенно, зато меня решительно позабавил «кисель», который выкачивали из моих коленей. Когда тазик наполнился и колени приняли нормальную форму, врач отложил шприц.

– Ну вот и всё! Скоро нога снова начнёт сгибаться. Но пару дней посиди дома у печки. И больше никакого метро!

Мы с батькой просидели целый день в райцентре в холодном автовокзале, потому что автобус обратно только в шесть вечера. Вернулись домой. Я снова кое-как добрался до дому. Мама вся испереживалась.

– Ну что? Что?..

– Нормально всё, – коротко сказал батька. – Поваляется пару дней на диване и можно в школу ходить. Там у него кисель какой-то настудился, но всё выкачали и сказали валить по холодку.

– Ну и замечательно! – обрадовалась мама.

Топилась печь, на плите жарилась картошка. Младшая сестра немедленно заиграла в новую игру, выкачивая из коленей своей куклы «кисель» с помощью шариковой ручки.

– У-у-у, Лапша, дура! – хмурилась сестра. – Метро строила и колени застудила… ГОЛОВОЙ ДУМАТЬ НАДА!

Проблемы контрацепции

Через полдеревни ко мне пришёл мой приятель Колька, заговорчески достал из кармана куртки какую-то неведомую резиновую хуйню и спросил:

– Как ты думаешь, это – презерватив?

Нам обоим лет по десять, мы сельские мальчуганы и не сильно разбираемся в этом мире, только в гудроне и ржавых комбайнах "Енисей". Я бросил свою увлекательную игру и начал внимательно разглядывать неизвестный науке предмет. Колька стоял в нетерпении.

– Думаю, что нет, – с умным видом предположил я. – Похож на вантуз, только без ручки.

Я же совсем недавно из города в деревню переехал, так что всё ещё обладал некоторыми знаниями из областного центра. Поэтому Николай ко мне и пришёл.

– Что такое «вантуз»? – спросил Колька.

– Херовина такая для раковины. Но только это точно не вантуз и скорее всего не презерватив…

Он с трудом запихал неведомую резиновую хуйню обратно в карман и разочарованно произнёс:

– Ты так уверенно ответил, как будто знаешь, как выглядит презерватив. А на самом деле не знаешь.

– Ну, точно не так.

– А как?

– Ну, мне кажется, что не так.

– Да ну тебя! Надо у кого-нить спросить… кто разбирается, – предложил Колька и стал оглядываться.

На хуторе кроме нашей семьи и двух старушек-соседок никто не жил.

– Ты, когда шёл через всю деревню, почему ни у кого не спросил? Тут, как видишь, НЕ У КОГО, – развел я руками.

– Я как-то не подумал, – нахмурился он.

Мучаясь в догадках и бесцельно слоняясь по двору, мы всё же решили обратиться к моему батьке, единственному видимому достоверному источнику в радиусе двух километров. Кто, как не отец, в конце концов, просветит в этом непростом вопросе глупых пацанят!

Отец с самого утра безуспешно пытался завести бензопилу, был хмур и расхаживая по двору, нервно курил. Некоторое время мы ходили за ним следом, не зная, с чего начать и шикали друг на друга. Когда подходящий момент внезапно настал, я робко спросил:

– Кхм, пап, это презерватив?

– Что?.. – он остановился и резко обернулся.

Мы в него чуть не врезались. Коля тут же начал неистово дёргать свой карман, пытаясь ловко извлечь оттуда неведомый предмет.

– Ща… – исказилось его лицо натужной гримасой.

Неведомая резиновая хуйня не поддавалась. Драгоценные секунды уходили. Батька мог снова на длительное время отправиться измерять ограду шагами. Коля был в отчаянии, и уже со свирепой гримасой оттопырив локоть, шипел: "Ща-ща…". Я тут же принялся держать его карман, а он изо всех сил тянуть застрявшую херовину. Наконец, она вышла.

– Вот! – запыхавшись, рявкнул Колька и выставил её напоказ. – Это – ПРЕЗЕРВАТИВ?

Пауза глубочайшего недоумения.

– Что блять?.. – изумлённо прохрипел батяня.

Мы с Колькой растерянно переглянулись и хором заорали:

– МЫ СПРАШИВАЕМ: ЭТО – ПРЕЗЕРВАТИВ?

И подняли резиновую хуёвину как можно ближе к его удивлённой физиономии, словно адепты, приносящие жертву.

– Ближе посмотри.

– ЧТО БЛЯТЬ?..

Он оглянулся. Никого вокруг не было. Спрятаться от малолетних дебилов было негде.

– Ну?! – спросили мы.

– Вам что, заняться больше нечем? Ерунду какую-то спрашиваете, – наконец сказал батька что-то внятное.

– Нам интересно.

Отец тяжело вздохнул, снял с головы шапку, вытер ей лицо и надел обратно.

– Это не презерватив, – взяв в руки неведомую херовину, сказал он. – Вы, вообще, где таких слов набрались?

– В райцентре, – ответил Колька. – Если это не презерватив, тогда что?

Он вздохнул, покачал головой и вернул предмет Николаю.

– Это, ребята, соска для телят.

– Мдя?.. – вздохнули мы разочаровано и переглянулись. – А как тогда выглядит презерватив?

Батька снова огляделся. Никого не было.

– Я вам скажу, как выглядит презерватив, а точнее, гандон. Это тот человек, который продал мне бензопилу, которая не заводится! Идите играйте в другом месте, балбесы! Хернёй какой-то интересуетесь.

Мы ничего не поняли.

Проблема контрацепции оставалась открытой.

Интеллигентная завязка

«Я в телогрейке у печурки,

запив чайком печаль-тоску,

кидаю в топку по три чурки,

и жду каникул по звонку…»

– Хм… – я начал грызть колпачок ручки, размышляя над продолжением. В школе все увлекаются шансоном, а за модой надо следить. Пока что получалось не очень. Начало, как обычно, мне удалось придумать сразу, а вот дальше мысли расплывались. Здесь важно найти первую строчку следующей строфы, сюжет… а там ямбы и хореи сами откинутся на вольный лист.

Итак, дальше надо что-то жалостливое про матушку…

Дверь в комнату неожиданно открылась и зашёл батяня.

– Чё делаешь? – спросил он.

– Да так… – пожал я плечами.

– Зачем новую фуфайку надел? – озадаченно нахмурился он.

– Тут холодно.

– Летняя комната для того и предназначена, чтобы в ней летом находиться, а не осенью, – пояснил батяня. – Снимай фуфайку и повесь обратно в кладовку.

– Я тут стих пишу про осень и свою нелёгкую судьбу шестиклассника, – заявил я. – Надо прочувствовать, так сказать, прохладу и свежесть осеннего очарования.

Батяня округлил глаза, которые от чего-то подозрительно засверкали.

– Вот кстати завтра и прочувствуешь всю необходимую ПРОХЛАДУ и СВЕЖЕСТЬ, – загадочно сообщил он.

Это могло означать только одно – скоро в нашей семье в очередной раз начнут использовать бесплатный каторжный детский труд одного малолетнего поэта.

– Это в смысле?.. – я закрыл тетрадь и отложил ручку.

Батяня выдержал театральную паузу, а потом торжественно и очень радостно выдал:

– Снопы будем вязать!

Я обречённо стянул ушанку с головы и сжал в ладонях.

– Это как же… Какие ещё снопы?..

– Льняные, – сказал батяня. – Короче, завтра в школу не идёшь. В поле поедем работать.

В комнату зашла мама.

– Идите кушать.

– Я не хочу… – растерянно сказал я.

– Правильно! – радостно заявил батяня. – Вон дармоедов из тёпленьких мест! Кто не работает, тот не ест!

И ушёл, напевая «Нам песня и строить, и жить помогает…».

– А ты зачем новую фуфайку напялил? – тоже довольно озадаченно поинтересовалась мама, словно забыла зачем пришла.

Я же висел от батькиных новостей в мысленном вакууме, и фуфайка в этой ситуации казалась совершенно незначительной мелочью.

– Стих пишу про осень… – не думая, ответил я маме, пытаясь представить, как я, последний сельский интеллигент, поэт и художник, корячусь при вязке льняных снопов в каких-то влажных и тоскливых полях.

– Сними и повесь в кладовку, – пригрозила мама. – И бегом за стол.

– Хорошо.

Мама тоже ушла, не напевая никакой песни.

Я зачем-то снова открыл тетрадь. Но бесполезно. В таких условиях работать было невозможно. Неясные мысли окончательно рассеялись. Меня только что впутали в сомнительное мероприятие сельскохозяйственного направления, а я не смог придумать правдоподобную отмазку. Теряю хватку.

Потупив в тетрадь несколько минут, я всё-таки начал записывать:

«От звонка до звонка…

Завтра снова в тайгу…».

Мысль остановилась. Я посмотрел в окно. Продолжение не клеилось. Я пребывал в медленно нарастающем ужасе от предстоящего завтрашнего дня.

«Звонка. Чифирка…». Хм. «Звонка. Загубили Витька…». «Уж лучше в школу, чем снопы вязать…». «Звонка. У ларька…». Хм…

– Я СКАЗАЛА БЫСТРО ЗА СТОЛ! – услышал я голос мамы.

Ранним солнечным утречком меня разбудил стук ложки о глубокую тарелку. Батька завтракал борщом, обильно заедая салом. Я поднялся с койки.

– Подъём сынуля. Впереди трудовые подвиги! Садись, ешь.

Я решительно не разделял его энтузиазма. На соседней койке сладко спала младшая сестрёнка, прижав к пухлой щеке свою куклу Лапшу. Везёт же, клюшке. В школу пойдёт сегодня, в отличии от меня.

Я сел за стол.

– Не хочу, – протёр я глаза всё ещё надеясь, что мы никуда не поедем.

– Ну и зря, – хмыкнул батяня. – Погрызи хотя бы косточку.

Я скривил рожу.

– Интеллигент хренов, – хмыкнула мама. – Может тебе лобстеров подать?

– Нет, спасибо, я чайку попью.

Через пол часа, когда ещё только занималась алая заря, мы собрались и отправились на место сбора к огромному дому дяди Васи-льноводу.

У его усадьбы уже тарахтел трактор МТЗ-80 с прицепом, в котором расположились люди. Они все чему-то радовались и вели себя до противного громко и активно. Женщины в платках смеялись, мужики курили, а бригадир стоял рядом и записывал прибывших в тетрадку. Батяня зарегистрировал нас, после чего мы забрались в прицеп и заняли свои места. Когда собрался полный комплект льноводов, трактор издал рёв, и мы дружно покатили в неизвестном направлении.

Чем хуже становилась дорога, тем быстрее гнал тракторист. Прицеп лихорадочно скакал из стороны в сторону, словно нас готовили к выходу на орбиту планеты Заветы Ильича. Женщины, дружно охали, а мужики орали:

– Коля! Не дрова везёшь!

Но дядя Коля решительно ничего не слышал, потому что врубил на полную громкость свою магнитолу:

«Как ты ворвался в мою жизнь сама не знаю,

Сама себя порой никак не понимаю.

Кружился ветром ты шальным и ненадежным,

Но разлюбить тебя теперь уж невозможно…».

Надрывались Марина Журавлёва из старых динамиков на радость дяди Коли.

Чтобы не улететь на очередной ухабине в кувейт, я вцепился руками в холодные борта прицепа и крепко подогнул ноги под лавку.

Огни родного села исчезали за горизонтом.

– Куда едем-то? – спросил кто-то.

– За Смородинку!

«За Смородинку!..», – ошалел я.

Испытания выходили на совершенно новый уровень.

До деревни Смородинка пилить семь километров через лес. А ещё эта самая Смородинка настолько давно заброшена и в ней настолько давно никто не живёт, что в ней даже руинов уже не осталось. Дремучая пустынная безлюдная глушь.

Моя тонкая поэтическая и художественная душа дрогнула.

Выпучив глаза, я посмотрел на батяню и сказал:

– Я такое не переживу.

Он положил мне свою ручищу на плечо, и, крепко прижав к себе, заявил:

– Держись, сынуля! Скоро откроется второе дыхание!

– У меня или у тракториста?..

Мы завернули на лесную дорогу.

– Эх! Ты лучше посмотри, какая свежесть и прохлада вокруг! Фактура! – радостно воскликнул батяня. – Уж небо, как говорится, осенью дышало. Уж реже солнышко блистало…

Я вжал голову в плечи и зажмурился.

«Мама, мамочка, разбуди меня, пожалуйста в школу…».

Через пол километра я начал молиться:

«Боженька, я никаких молитв не знаю, но, если ты меня слышишь, сделай что-нибудь…».

Когда мы прибыли в поле, уже стало немного посветлее. Легкий иней окутал местную природу. Вот-вот должно было показаться коварное октябрьское солнце, которое светит, но совсем не греет. Но оно не показывалось. Всё заволокло туманом. Я уже достаточно околел по пути, чтобы понять очевидное – рано или поздно я окочурюсь и это лишь вопрос времени.

Бригадир размечал границы участков каждой мини-бригаде.

– Ваши вот эти, – показал он батяне несколько валков льна. – Потом покажу следующие.

Семейный подряд начался.

Закруглёнными вилами батька собирал необходимое количество льна, а я пучком этого же льна перевязывал его в охапку и ставил. Снопы медленно, но, верно, вставали за нашими спинами.

Минут через пятнадцать я уже не чувствовал от холода пальцев рук и ощущал зверский ГОЛОД. От этого у меня в голове застрял один очень простой образ – тарелка горячего ароматного борща, а рядышком нарезанное сало с прослойками мяса, россыпью тмина, чеснока… В избе топится печь, от которой по комнатам расходится тепло. Я плотно поел и лежу в новой фуфайке под одеялом. Мне тепло и комфортно. А сестрёнка собирается в поле вязать лён.

– Сынуля! – слышу я голос батьки. – Хватит сопли на кулак наматывать! Шевелись!

Постепенно от стресса и холода мой организм начал вырабатывать небывалое количество тепла, словно старый утюг с углями. Пальцы постепенно отогревались. Я вошёл во вкус. Но ресурсов моей тощей поэтической натуры «кожа да кости» надолго бы не хватило. Голод усиливался до нестерпимой боли в животе.

– Перерыв на обед! – послышалось через пару часов.

Приехала полевая кухня.

Я настолько сильно хотел жрать, что немедленно телепортировался к источнику пищи. Растолкав всё ещё весёлых женщин в платках и хмурых мужиков с примами, я бросился к раздаче, как на амбразуру. Сожрав две порции ненавистной гречки с ещё более ненавидимой тушёнкой, я уселся на колесо полевой кухни и достал из левого кармана конфету «Барбарис», которую утром незаконно стащил из серванта. Конфетуля была так прекрасна, что я не мог сдержать улыбки счастья.

– …лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился… – услышал я голос бригадира, который курил в сторонке с мужиками.

– Ну что, как самочувствие? – вдруг откуда не возьмись появился батяня.

Я достал из правого кармана карамельную конфету «Рачки», вручил ему и сказал:

– Не дождётесь!

Он закурил.

– Надо работать поживее, а то так ничего не заработаем.

Я незаметно развернул в левом кармане следующую конфету «Грильяж» и быстро запихал в рот.

– Холосо, я постараюшь. Будешь ещё конфету?

– Давай.

Я снова вручил ему «Рачки».

Мы ещё немого посидели, а потом нам определили следующие валки для вязки снопов. Мне даже начало нравится.

Обратную дорогу дядя Коля уже так не гнал. За день он изрядно набрался впечатлений, поэтому ехал аккуратно. Кассету Марины Журавлёвой зажевало, поэтому он грустил. Женщины всё также чему-то радовались, мужики продолжали непрерывно курить, а бригадир хмуро считал валки у каждой пары работников, чтобы по приезду сразу же рассчитать.

Я всю дорогу молчал и глядел на извилистую дорогу, которая оставалась позади.

Заработали мы совсем немного. Батька расстроился. Я тоже. Платили очень мало. Тут, как говорится, зарплата маленькая, зато работа тяжёлая и сложная, поэтому непременно соглашайтесь. Но по-другому денег не заработать.

Пришли домой, умылись, сели за стол. Топилась печь и тепло расходилось по комнатам.

– Ну, что, интеллигенция хренова, – усмехнувшись, обратилась ко мне мама, запуская поварёшку в кастрюлю. – Как прошёл день?

– Нормально, – пожал я плечами, глядя на то, как она наливает мне в такую же, как у батьки, глубокую тарелку ароматного борща и с умным видом бывалого агронома заявил: – Лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился…

Поели. Батька ушёл курить в сени, мама начала мыть посуду, а сестрёнка сидела перед телевизором. Я незаметно достал из кармана куртки фантики из-под съеденных в поле конфет и бросил сестре под кровать. Как ни в чём не бывало сел за стол, открыл тетрадь и начал записывать:

«Уходит вдаль дорога через чащу,

А я прицепе самокрутку заверну.

Жизнь на воле может быть и слаще,

Но соль не помешает и борщу…».

Агроном наносит ответный удар

Во время завтрака в новостях снова показали Ельцина, которого я очень ловко пародировал, чем не раз смешил родителей.

– А ну-ка, сынуля, скажи: дорогие россияне!.. – предложил отец.

– Нет, – смущённо ответил я.

Немного распогодилось. Было солнечно, но уже довольно прохладно и ветрено. Отец отправился ремонтировать крышу мастерской. А мне, как городскому мальчугану, недавно переехавшему в деревню, большую часть времени заняться было нечем. Разве что читать. В кладовке хранились пыльные связки книг, где мне попалась «Занимательная агрономия». Полистав книгу и вскользь прочитав кое-какие параграфы, я отправился на улицу.

Заметив отпрыска, бесцельно слоняющегося по двору, отец крикнул:

– Сынуля! Подай молоток.

Я взял молоток и поднявшись по лестнице, передал отцу.

Сейчас батька начнёт этим молотком забивать ржавые выпрямленные гвозди, и мой словарный запас пополнится новыми яркими словами и словосочетаниями. Надо быть рядом.

Кроме того, в книжке по агрономии я, как весьма смышлёный пятиклассник, прочитал много чего непонятного, поэтому решил кое-что уточнить:

– Пап, а что лучше, озимая или яровая картошка?

Отец зачем-то напихал себе в рот гвозди, которые поочерёдно забивал.

– Фто?! – ловко придерживая гвозди то ли нижней, то ли верхней губой, произнёс он озадаченно.

– Я говорю, что лучше: озимая картошка или яровая?! – повторил я громко.

– Фто, млять?!…

Отцу хотелось сказать что-то ещё, но он не мог, потому что для произнесения некоторых слов у него слишком много гвоздей было зажато губами. Если забить ещё два-три гвоздя, и можно будет сказать. Но нет, вопрос задали сейчас. Он молчит. Только гвозди невнятно брякают что-то на «ять»

– Ну, ладно, если вспомнишь, то скажешь. А я, пожалуй, пойду, у меня дела, – сказал я.

Я вернулся домой и снова начал познавать азы агрономии. Ближе к обеду я отправился в летнюю кухню, стоящую отдельно от избы. Мама месила тесто, вытирая тыльной стороной ладони лоб.

– Мам, а зачем нужен серп? – спросил я.

– Чтобы урожай собирать.

– Картошку?

– Нет. Пшеницу, например, – раскатывая по столу куски теста, пояснила мать. – Сейчас серпом уже никто не пользуется. Вручную урожай не собирают. Зерноуборочные комбайны для этого есть. И вообще, что ты слоняешься из угла в угол?..

– Зерноуборочные комбайны… – важно произнёс я. – Это те, которые ржавеют на сельской свалке и куда запрещено ходить-играть?

– Да.

– А кто тогда урожай собирает?

– Никто. Развалился совхоз. Нет урожая.

Мать кладёт раскатанное тесто в сковородку, где уже нагрелось масло.

– Отца позови, скажи, что обедать будем, – говорит она.

В летней кухне жарко. Пахнет лепёшками. Тихо говорит радио. Отец своими большими ладонями ломает лепёшку и охотно хлебает щи.

– Пап, а если нам оставить пол огорода под пар? – деловито предлагаю я сельскохозяйственную тему для разговора, набравшись всяких терминов из книжки по занимательной агрономии.

– Пар?.. – спрашивает он озадаченно и глядит на мать.

– Да. А ещё мы не станем выкапывать часть картошки и будет весной она озимая.

Родители переглянулись.

– А весной, стало быть, закопаем яровую… – завешаю я умную мысль.

На плите забурчал чайник.

– Что ты целый день всякие ерунду городишь? – говорит отец.

Я беру тёплую лепёшку, кусаю и с набитым ртом поясняю:

– Агрономию изучаю.

Через пол часа я пришёл к своему новому приятелю-однокласснику Кольке. Мы прошлись по селу и вышли к свалке сельхозтехники. Залезли в ржавеющий «Сибиряк». Наугад дёргали рычаги в кабине, пока не надоело. Когда уборка урожая завершилась, мы отправились жевать гудрон и встретили дядю Володю.

Его гусеничный трактор ДТ-75 жутко тарахтел и сотрясал землю. Трактор остановился, и дядя Володя громко поинтересовался, какого хера мы тут делаем возле свалки. Я сообщил, что водили комбайн. Дядя Володя вылез из своего гусеничного исполина и по-отечески полохматил наши мальчишеские косматые волосы:

– Я войну чуть постарше вас был, когда сел за трактор. Пойдёмте, хлеборобы, – сказал он.

Мы вернулись к «Сибиряку». Дядя Володя доходчиво объяснил, как устроен комбайн, что у него и как работает, точнее, как работало.

Затем дядя Володя укатил по делам. Колька решительно заявил, что он уже, оказывается, не просто так, а заядлый комбайнер и залез в соседний остов комбайна «Нива».

Следующий час из кабин доносились детские крики:

– Шнек на выгрузку!

– Поднять жатку!

– Бункер пуст!

Ближе к вечеру небо заволокли низкие чёрные тучи и я, совершенно вымотанный уборочной страдой, отправился домой. Присев на скрипучее прясло в конце огорода, задумался о том, что сказать маме. Говорить о том, что я проторчал весь день посреди разобранной и ржавеющей сельхозтехники было решительно нельзя. Как, например, и лазить по руинам заброшенных телятников, или, что страшнее всего – по огромному элеватору. Да где угодно на территории брошенной совхозной фермы играть было категорически запрещено.

– Это, сынуля, не безопасно! – предупреждала мать. – Упадешь в навозохранилище и потонешь в коровьих говнах!

Да уж конечно! Засохло там всё давным-давно в этих говнохранилищах.

На ужин мама пожарила картошки. За окном постепенно смеркалось. Сентябрь выдался холодным. А дома было тепло и уютно. По телевизору шёл какой-то эстрадный концерт с артистами, про которых и так целыми днями крутили сюжеты по всем передачам.

– Ну что, юный агроном, чем сегодня занимался? – усмехнувшись, спросил отец. – Измерил огород под пар? Подготовил семена яровых? Проверил посевы озимых?

– Нет.

После ужина Я вышел на улицу и залез на крышу мастерской. С холма, где стоял дом, было прекрасно видно руины совхозной фермы, а особенно – высоченный элеватор. А уже слева – свалка сельхозтехники. За ней по краям от дороги тянулись обширные поля, заросшие всякой травой.

«И как мне тогда стать агрономом, если уже ничего нет? Или комбайнером? Никому это не нужно. Всё растащили. Сволочи!..», – с досадой подумал я.

– Чем ты тут занят? – неожиданно спросил отец, покуривая «Луч».

Я ловко спустился по лестнице.

– Что-то я уже не хочу быть агрономом, – с грустью ответил я.

– И кем же ты будешь? Космонавтом, милиционером, врачом? Все профессии нужны, все профессии важны. Помнишь?

– Да. Но, кажется, лучше быть артистом. Их постоянно по телевизору показывают. Пой себе песни и всем это нравится.

– М-да…– расстроенно вздохнул отец и бросил окурок в старое гнутое ведро. – Докатились.

Когда отец ушёл, я заметил, что ему идея про эстраду совершенно не понравилась. Я вспомнил слова дяди Володи:

«Это хорошо, ребята, что вы техникой интересуетесь, – завершив укоренный курс молодого механизатора, сказал он. – Придёт время и наши поля снова будут хлебными. Сядете вы за комбайны, новые, мощные и отправитесь на уборку урожая, бить рекорды. Кормит ведь не пашня, а нива. Будет хлеб – и всё будет. И ваши портреты, как лучших механизаторов, установят на доску почёта. А дома возьмёте в руки хлеб и будете знать, каким трудом он достаётся, пусть тяжёлым, но благородным. Истинно русским».

Вернувшись домой, я зашёл в избу и решительно заявил голосом Ельцина:

– Ладно, ваша взяла! Дорогие россияне!..

Я взял лепёшку и, обильно намазав малиновым вареньем, деловито продолжил:

– Не хотите картошку, значит, будем завтра сеять озимую морковку!

Недостающее ведро

На скамейке у нашей калитки собрались абсолютно все соседи. То есть две бабушки-старушки – Мария и Евдокия. Наши три усадьбы скучковались за рекой на холме у огромной ели. Чуть в стороне от села. Остальные ближайшие наши соседи проживали в полукилометре вниз по дороге и поэтому не считались для сходки.

На повестке дня было решение крайне важного вопроса именно для нашего заречного автономного микрорайона.

Шахта колодца, уходящая вглубь веков, сложенная из сруба, предательски завалилась этим самым срубом, основательно закупорив источник чистейшей колодезной водички. Пить и щи варить, стало быть, получилось не из чего.

– Сгнил, видать, сруб-то, – предположила тетя Маша.

– Ага, хай ему сто чертей! Копать надо, – предложила тетя Дуня.

Бабушки вопросительно посмотрели на моего батяню. Тот, распахнув телогрейку, опёрся локтем на штакетник, потому что на скамейке местов больше не было и отрешённо вглядывался вдаль, покуривая.

– Давно хотел спросить, – сказал он. – Что это за роща вон там, неподалёку, перед лесом.

От нашей калитки до этой берёзовой рощи было метров восемьдесят.

– Деревья как-то странно растут и насыпь вроде какая-то по периметру… – задумчиво продолжал батяня.

Все посмотрели на загадочную берёзовую рощу напротив наших усадеб и немного помолчали, созерцая тусклые краски поздней осени.

– Кладбище там, чалдонское… – внезапно пояснила тётя Дуня и тут же спросила: – Раскопки, спрашиваем, когда начнутся? Батяня вздрогнул.

– Какие раскопки? – напрягся он. – …чалдонов?

Тетя Дуня накинула с плеч на голову узорчатый платок, туго подвязала у подбородка и невозмутимо заметила:

– Колодца. Скоро зима, а воды нет. Копать надо, колодец-то.

– Оно и верно. Скоро мухи белые прилетят, – поддержала тётя Маша.

– Ах, да, колодец… – снова задумчиво проговорил батяня и выбросил окурок. – Кто бы мог подумать: кладбище… Мы тут уже год живём и не знаем.

За прошедший год после переезда из городской благоустроенной квартиры лично я смирился с нелёгкой крестьянской долей и отсутствием всяких удобств. Водопровод? Размечтался.

Питьевая вода добывалась из колодца, для чего требовалось определённое мастерство ниндзя-коромысло.

Вооружаешься коромыслом, ведрами и вперёд, по тропинке. Отодвигаешь дощатую крышку шахты, крутишь ворот барабана от себя, чтобы трос натянулся, аккуратно отпускаешь черпающее ведро над бездной шахты и затем откручивая ворот, опускаешь ведро.

Дубовый сруб, который, наверное, смастерили ещё во время туристических поездок Ермака Тимофеевича, уходил вниз на тринадцать метров.

Набрал воды. Поднял. Вылил. Шахту закрыл. Ведро-черпак повесил. Цепляешь коромыслом домашние вёдра и шагаешь обратно, не выплёскивая.

И вот теперь таскать, стало быть, стало нечего. Воды там внизу – нет и задача номер один – вернуть её населению.

Для проведения трудоёмких земляных работ батяня выписал из райцентра своего приятеля – дядю Витю Лаптева, знатного плотника и давнего кореша, знакомого ещё с тех времён, когда Гагарин в Новосибирск прилетал за сибирскими пельменями.

И вот они глядят на колодец. Батяня угощает напарника папироской и говорит:

– Ну… глубина шахты примерно два жирафа, если один другому на плечи встанет.

– Хм… – деловито замечает дядя Витя и отодвинув дощатую крышку, смотрит на дно колодца. – И попугай, – добавляет он.

На следующий день начались раскопки. С каждым новым часом по периметру колодца стремительно росли кучи земли и конструировались строительные леса. Я бегал вокруг и орал:

– Нашли?! Динозавров нашли?

– Нет, – смеялись они. – Глубина небольшая.

– Ищите! – подбадривал их я и неистово скакал по насыпи, как насос. – Давайте, поживее, что ли! Эх! Мне в школу надо… Вот бы попалась башка тираннозавра…

Выкопав большой квадрат, они начали рыть периметр меньшего квадрата, а землю складировать в первый, большой. И так далее. Старый предательский сруб был изъят из шахты и на дне нарисовалась водичка.