Читать онлайн Тавлион бесплатно

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

Знак отличия

Впервые увидел Юлию Погорельцеву достаточно много лет тому назад в бухгалтерии издательства «Комплект»: я возглавил редакцию философской литературы и приехал за своим первым авансом. И сразу понял, что вижу перед собой «круглую отличницу», что внешнее очарование юного лица и запоминающийся взгляд огромных синих глаз скрывают глубинный порыв к знаниям и творчеству, волю к преодолению преград и редкие способности, непредсказуемые для скромного бухгалтера с нескромной внешностью.

Прошли годы, я уже возглавлял издательство «Алетейя» и мне пришлось заняться таким хлопотным делом, как открытие собственного фирменного книжного магазина «Историческая книга». И вдруг, чудесным образом, на сцене появляется Юлия Анатольевна, дипломированный юрист с опытом работы в разных сферах и оказывает ценные услуги с оформлением документов в КУГИ (Комитет управления государственным имуществом СПб) и других инстанциях на помещение по адресу: Санкт-Петербург, ул. Чайковского, дом 55, а также оказывает юридические и бухгалтерские услуги, плюс сопровождение деятельности магазина на протяжении ряда лет. К всеобщему удивлению в день открытия книжного магазина на праздник приехал сам глава КУГИ Центрального района Санкт-Петербурга. При книжном магазине было создано издательство «Лира», выпустившее несколько интересных книжных изданий.

Книжный магазин организовывал презентации книг издательства «Алетейя» и встречи авторов с читателями. В частности, очень интересной, насыщенной вопросами и нестандартными ответами и весьма продолжительной по времени была встреча с знаменитым «доктором Щегловым», автором книги «Энциклопедия секса, или 1001 ночь с доктором Щегловым (Алетейя, 2002).

Закономерно, что свою первую книгу «Осознание себя» Юлия Погорельцева выпустила в издательстве «Алетейя» в 2003 году. Осознание себя продолжалось и за пределами книжных страниц: отъезд в Германию и продолжительное пребывание в Мюнхене, возвращение в родной Петербург, чтобы совершенствовать свои знания и свой поэтический язык. Позади три университета, она – юрист, экономист, психолог, но главное ее отличие – поэтический дар, обязывающий щедро делиться с окружающим миром своими открытиями, радостными и печальными, но всегда искренними и идущими от любящего сердца. Не случайно ее вторая книга, вышедшая в издательстве «Алетейя» называлась «Пишу любовью» (2024).

«Тавлион» – название новой книги имеет особый смысл, видимо, означает особенный рубеж в творчестве Юлии Погорельцевой, важный поворот в ее жизни, требующий осмысления.

Что же такое «тавлион» (tablion)? На мой взгляд, это прежде всего знак высшего отличия, наносимый в виде ромба как на ангельские ризы, например, у Архангела Михаила, на ризы Святых, изображаемых на иконах, так и на императорские одеяния, используемые в особо торжественных церемониях. Очень важно отметить, что тавлион это именно нашивка, подобно тому, как нашивка отмечает ветерана за понесенные ранения. Конечно, в сердце поэта отзывалась боль ее современниц, теряющих на фронтах СВО мужей, братьев, сыновей. Юлия Погорельцева активно участвует в патриотическом движении – лауреат конкурса «Донецк – моя любовь», финалист конкурса «Победители», лауреат международного конкурса памяти Константина Симонова. Ее следующая книга, рукопись которой уже поступила в издательство, называется «Бутылочное горлышко войны».

Нашивка за ранение – это также знак отличия свыше, знак ранения стрелой Аполлона, ревнителя высокой поэзии. Наконец, ромб тавлиона – это знак принадлежности к высокой коллегии юристов в православной Византийской империи.

Поэзия в понимании Юлии это диалог: диалог с читателем, его душой…. это пение ангелов и слово Бога. Юлия сплетает слова в тонкое золотое шитье, так рождаются её стихи – стихи как музыка отраженного ритма человеческих сердец, записанная золотой нитью на ромбе простого, но такого изящного тавлиона, это стихи, в которых есть любовь.

Игорь Савкин,

О поэтическом сборнике Юлии Погорельцевой «Тавлион»

Когда-то Александр Блок, рассуждая о назначении поэта, писал: «Поэт – сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых – освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир».

Именно этих постулатов и придерживается талантливая питерская поэтесса Юлия Погорельцева. Она считает, что «Поэзия – безмерное начало всех порождённых истиной начал…». И трудно с ней не согласиться.

«И я крою, сшивая неумело,
Свою судьбу из тонких лоскутков,
И новый день, он утончённо белый,
И где-то в нём, на ниточке, любовь».

Вчитываясь в строки поэтического сборника Юлии «Тавлион», понимаешь, что в них отражены и её личностное восприятие мира, и объективные реалии, которые, прорастая из быта, формируют бытие. Её поэзия не только лирична и мелодична (не зря несколько десятков её стихотворений стали песнями), но и глубоко гражданственна своим неравнодушием к родному городу и природе, к человеку и его поступкам, к неправде и лицемерию.

«А в памяти столько всего намело,
От инея зябко – да просто бело —
Обиды, обрывки разбросанных снов,
Где чьё-то плечо и немного любовь…».

Как и подобает настоящему поэту, Юлия Погорельцева избегает в своих произведениях уныния и безнадежного неверия в силы разума и любви. Хотя, прекрасно видит всё несовершенство мироздания, его неустроенность и неуют, усугубляемые духовной ущербностью, которая частенько встречается в обществе.

«Я смотрю в этот мир – в эти долгие годы и ночи,
Он укрыт в глубине бесконечно задумчивых глаз,
Я вдыхаю надежду из нежного запаха строчек,
Тех стихов, что создали из рифм и звучания нас».

Даже размышляя о тёмной стороне бытия, поэтесса убеждена, что всё ещё может измениться, а желания и мечты сбываются тогда, когда в них не только верят, но и стремятся к их реализации, прикладывая все силы и позитивную энергию. И это главное впечатление от Юлиной лирики. Она безмерно верит, что любовь способна творить чудеса, а доброта не может родить злобу и ненависть.

«Любовь! Вдохнуть, расправив плечи,
наполнив ароматом грудь…
Кто говорит, что время лечит?
оно раскраивает путь…».

Казалось бы, о любви уже давно всё сказано. Но Юлия находит свои, неповторимые краски, образы и метафоры, затрагивающие душу даже самого прожжённого прагматика.

«Я так ждала… на перекрестках дней,
согретых солнцем – залитых дождями,
твои шаги вдоль нежности моей, —
где мы с любовью встретимся глазами…».

Сколько лирики в этих строках, сколько душевной гармонии! Поэтесса признаётся:

«Не такая как все и не ждите, что стану иной,
Очень близкой по цвету, по прочности, взгляду и
стали…»

И далее:

«Я умею летать – я взмываю безудержно вверх,
Там где ангелы сонмами в небе, как ласточки,
кружат».

Именно пред такими необычными и преклоняет колени настоящая Поэзия.

И ещё одна сторона позиции поэтессы, раскрывающая её гражданскую позицию, – это личностное отношение к родному городу и к тем местам, в которых она побывала.

«У каждого города голос особый,
И запах. И даже, наверное, вкус,
Есть город старинный,
с блистательной пробой,
А рядом совсем молодой – карапуз».

И всё же о родном Петербурге говорит с особой нежностью:

«Город сильный – город строгий,
город выжженной земли.
Здесь всегда молились Богу,
как умели и могли».

Или так:

«В этом городе осень, он соткан дождём и туманом,
Он изранен блокадой и выпитый был бы до дна,
Только замерший вой над крестом и
заросшим курганом
Будут вечно кричать, что наступит когда-то весна».

Возвращаясь к строкам Александра Блока и вчитываясь в прекрасную поэзию питерской поэтессы, можно с уверенность сказать, что талантливой Юлии Погорельцевой удалось «освободить звуки из родной безначальной стихии», «привести эти звуки в гармонию» и «внести эту гармонию во внешний мир».

Николай ДИК,

публицист, прозаик и поэт,

член Союза писателей России,

Союза журналистов России

Когда слово – любовь

Поэзия

Поэзия – безмерное начало,
Всех порождённых истиной начал,
Слова,
Слова в объятиях качала
И обвивала нежно свой причал,
А в лёгкой пене, пряной и свободной,
В дурмане рифм, сплетавшихся в стихи,
Взмывала в страсти, нежной, первородной,
И омывала верою грехи.
И омывала сумрак и затменья,
Врачуя шрамы, возрождала вновь…
Слова.
Слова, но сколько воскресенья
Людской мечты, когда они – любовь.

Я – русское поле, я – русская весть

Я – русское поле, я – русская весть,
Порою в неволе, так было и есть,
Я – ветер – блуждаю вдоль бурых лесов,
Сжигаю листву или жмых голосов.

Вот шёпот доносится – гладит виски,
Едва забелённые дымом тоски,
Проносятся чайки – вперёд наугад,
И крыльями душу задеть норовят.

А в памяти столько всего намело,
От инея зябко – да просто бело —
Обиды, обрывки разбросанных снов,
Где чьё-то плечо и немного любовь…

Свет стекает к земле

Свет стекает к земле
Так проворно,
Наполняя собой естество,
И природа легко и задорно
Извлекает на суд Божество.
И в своей безымянной юдоли,
Обнажённой изломами дней,
Вне измеренной вечностью доли
Возрождается жизнью твоей.
Наполняет живое до края,
До зелёных и сочных листов,
И незримо звучанием рая
Извлекает из сердца любовь… —

…жизнь струится водой,
И росою
Полнит вены на теле земли,
Где судьба и нагой, и босою
В тени кроны таится вдали…

Я смотрю в этот мир

Я смотрю в этот мир – в эти долгие годы и ночи,
Он укрыт глубине бесконечно задумчивых глаз,
Я вдыхаю надежду из нежного запаха строчек,
Тех стихов, что создали из рифм и звучания нас.

Я стою пред тобой – обнажённая верой и кожей,
Поднимется пламя над стеблями тонких свечей,
Ты касаешься взглядом – до сердца, до чувства,
до дрожи,
И стихают все звуки в ладони на хрупком плече.

Что ты плачешь, скрипка

Что ты стонешь —
что ты плачешь, скрипка,
Словно неразумное дитя,
В струнах так пронзительно и зыбко
Бьётся счастье, миг не находя,
Где возможно выбраться,
И к свету
Обратив старание своё,
Душу Словом отмолить поэту,
Отгоняя злое вороньё,
Миг, в котором тесно неуюту,
Нелюбви, посеянной на ложь,
Миг, способный выразить минуту,
Превращая в злато медный грош,
И вливая алое в рассветы,
Пить зорю, хмелея и шутя…
Что ты стонешь, скрипка, у поэта,
Словно неразумное дитя.

Я стою в тишине

Я стою в тишине и глотаю туманную ночь,
Выпуская клубы, поднимаю их в звёздное небо,
И не может душа, обретая, себя превозмочь,
Когда падают дни, словно крохи вчерашнего хлеба.
Этот хлеб зачерствевший, но как его запах хорош,
Размочить бы кусок, чтобы соли из глаз не сочиться,
Я стою в тишине, а на небе сияющий грош
Ускользает в размахе крыла неожиданной птицы.
«Эй ты, там, наверху, подскажи,
сколько бурь впереди,
Где болота и топи, их вязкие цепкие руки,
Как дорогу до счастья и путь, покороче, найти?!» —
Птица сделала круг
и исчезла бесследно без звука.

Не уйти от сомнений в былое

«..Не уйти от сомнений в былое, —
Сумрак сводит порою с ума,
И краюшкой луна над тобою,
И на плечи года, и сума.
Звёзд охапка в натёртых ладонях
Серебрит тот бесхитростный путь,
Где каурые крепкие кони
Упираются мордами в грудь».

Слабые

Он зажимает время, тишину,

Среди ночей, разбросанных, как листья,
И тянет руки прямо в вышину, —
Там полутень и полуночь зависли,
И полуявь,
и явное зеро, —
Он ставит точно, выбирая масти,
И пьёт до капли, осушив нутро,
Своих надежд разбавленное счастье.
Он набирает полную ладонь
Святой воды, прихлёбывая спешно,
И бьёт поклон своим бетонным лбом,
Такой, как ты, с крестом, простой и грешный.

Вновь утро – Божья благодать

Вновь утро – Божья благодать.
Стекает свет – простой и мерный,
Молитвы шелест, тихий, верный,
И сонмы ангелов, и рать…

Горит свеча, а с образов
Глаза – я в них тону и таю:
Здесь в небо ускользает стая
Из Божьих птиц и Божьих слов.

Допью молитву, ей жива,
Ещё жива – пока прощенье
Рождает это воскресенье,
Где в небо просятся слова…

Слово – Бог!

Из слов – из бисера и нитей,
на лист, нетронутый судьбой,
В чертог ли – скромную обитель,
ложится текст
И за собой
Уводит, спешно и некстати
по раскалённой кромке дня,
И отрешённо на закате
рождает заново… меня.
И наполняет – больше – выше,
упрятав где-то между строк,
Небесной сини сени ближе —
животворящим – Слово – Бог!

Не осуждайте тех, кто любит Вас

Не осуждайте тех, кто любит Вас
И пусть они порою так потешны,
За свет души – за откровенность глаз,
И за восторг слепой и неизбежный.

Это утро, да дорога

Мечта

Снова утро, да дорога, и зелёные поля,
И самой ладонью Бога выстилается земля,
Васильковые лощины пьют небесные лучи,
И вышагивают чинно в свежей зелени грачи.

Неуёмная надежда наполняет до краёв,
И невидимая прежде появляется любовь.
Кормит лето сердце светом – капля катится росой,
И мечта моя, рассветом, по траве идёт, босой…

Эти ножки маленькие ловко оставляют лёгкий след,
И едва звенят серёжки у берёз вдали в ответ.

В графите облаков

В дыму – движенье серых туч,
В графите – низкое начало,
И преломлённый небом луч
Весна под облаком качала,
А он, рождённый в тишине,
Неописуемо далёкий,
Царя в небесной вышине,
К простой земле стремился оком.
На лоно зелени полей,
Где светом связанные души…
Судьба шептала: «Не жалей
И солнце лей на холод стужи».

И заново всё тот же перекрёсток

И заново всё тот же перекрёсток:
Куда идти? Заплечная сума,
Моих надежд изношенный напёрсток,
И лоскутки – и это я сама.
Цветные нити, разные, из шёлка,
Отрезы ткани, ситец и батист,
И непременно тонкая иголка,
И неизменно чистый белый лист.
И я крою, сшивая неумело
Свою судьбу из тонких лоскутков,
И новый день, он утончённо белый,
И где-то в нём на ниточке любовь.

В моём городе

Инфернальный рассвет

Инфернальный рассвет – в моём городе
дождь и ноябрь,
Струи бьются по стёклам, вникая в его пастораль.
Догорает листва и сплетает события фабул,
И ныряет с разбега в графит и суровую сталь.

Каждый день уникален, он истинно свят и безумен,
По натёртым мозолям протяжно суровая нить —
Он вбирает в себя день вчерашний, и «мэнов»,
и «вумен»,
И распятых солдат, тех, желавших отчаянно жить.

В этом городе осень, он соткан дождём и туманом,
Он изранен блокадой и выпитый был бы до дна,
Только замерший вой над крестом и заросшим
курганом,
Будут вечно кричать, что наступит когда-то весна.

Петербург

Город сильный – город строгий,
город выжженной земли,
Здесь всегда молились Богу,
как умели и могли.
Здесь за пиршеством фасадов,
за феерией дворцов,
Виден бой и канонада,
и слеза святых отцов.

У каждого города голос особый

У каждого города голос особый,
И запах. И даже, наверное, вкус,
Есть город старинный,
с блистательной пробой,
А рядом совсем молодой – карапуз.
Есть город седой, утомлённый годами,
он видел в монокль зарю Колчака,
Есть город-купец, и прилавки рядами
здесь снедью встречают радушно пока.
Есть город рабочий – строитель и спутник,
он крепкий, из стали, бетона, стекла.
Есть город, как храм, где измученный путник
залечивал раны – святой Валаам.
И каждый велик, и любая станица
для нас величава, дороже столиц,
Где дома родного скрипит половица
и веет теплом от родительских лиц.

В этом городе снег

В этом городе снег,
В этом городе вьюг и дождей,
Площадей под покровом
Пушистого белого пуха,
Удивительных снов,
Удивительно смелых людей,
Закаленных годами
Особого сильного духа.

Он врастает в сердца,
В сухожилья изгибом оград,
Проникает под темя
Глазами солдат и ребёнка.
Босоногое время
Нас тянет куда-то назад,
Где куличик и дом,
И ещё не скрипят шестерёнки.

В этом городе снег,
В этом городе вьюг и дождей,
Колченогих дворов,
Наполняющих светом колодцы,
Пышнотелых дворцов
И влекущих к победе вождей —
В этом городе снег,
В этом городе нашего солнца.

Под перелив церковной звонницы

Под перелив церковной звонницы
И гомон уток у пруда
Берёзы ствол по ветру клонится,
И загорается звезда…

И золотой-багровой росписью
Украшен вольно старый сад.
И зелень трав коснулась проседью.
Царица – осень в звездопад…

Не ты – не я – не эта ночь у края

Не ты – не я – не эта ночь у края
Нас укрывает вязкой синевой.
Здесь у дверей сиреневого рая
Моя душа томится над Невой.

Гранитный камень,
его голос тихий
Уносит скрип кареты и телег,
Корнет зелёный, возбуждённый, лихо,
Ведёт кокетку, явно на ночлег.

Прохожий редкий шустро, по мощёнке,
Почти бежит, наверное, домой.
Ещё не стихли звуки новой конки.
Неподалёку спит городовой.

Под звон бокалов, хруст тугих корсетов,
Порханье кружев, бархата, шелков.
И аромат. Особенный,
И где-то в кустах сирени кроется любовь…

Томление страсти. Эта ночь у края
Нас укрывает вязкой тишиной…
Я на мосту. Мне спину подставляет
Дворцовый мост. И манит за собой,

На стык времён, где перекрёстки судеб
И вечный поиск счастья.
А вокруг несут мечты на золочёном блюде
Под бурный крик:
«Виват, мой Петербург!».

Петербург – век былой, век текущий

Петербург обнимают мосты:
Век былой – век текущий,
По гранитным просторам скользит
за Невой экипаж…
У Лебяжьей канавки кусты и зелёные кущи,
И взирает с укором – с небес опустившийся страж…

Летний сад наполняет весна или раннее лето,
Кружевные жабо и муар невесомых зонтов…
А с другой стороны у Невы – затерявшийся где-то
Юный странник, которого ангел обрёк на любовь…

Колокольчик звенит, приглашая проехать прохожих,
Шум колёс и клаксоны авто,
и шумит магистраль…
Петербург обнимают мосты – небо ангелов сонмы,
Век былой под зонтом исчезает в туманную даль…

Закат

На небе
В обрывках багряного сполоха
Спускаются звуки,
как струны небесные,
И в сизых объятиях пышного облака
Свирели и ангелы дивно-прелестные…

Шелками ли – льном их плащи с тавлионами,
И золотом лоры, трабеи пурпурные[1],
Закат расстилают и кружатся сонмами,
Сплетая лучи кружевами ажурными…

Сгущаются сумерки розовым вереском,
Стекающим мерными алыми бликами,
И гаснут в волне перед линией берега
В тумане вечернем, простые и тихие…

Прохожу по улице старинной

Прохожу по улице старинной
Вдоль укрытых временем домов,
Где сшивает линией Перинной[2]
Свет неона с крыльями орлов,
Тихий шелест чьих-то кринолинов,
Скрип кареты и торговый люд —
Я бреду по улице Перинной
В свой простой, невычурный уют.
Я теку, как первые капели,
Распускаюсь зеленью листа,
И в моём безудержном апреле
Есть своя простая красота…
Чистота… И в пыли придорожной,
Неумытых блёклых витражах —
Я твоя, неистово, до дрожи,
Не в святых, но светлых миражах.
Этот город демонов и рая,
Омывает души и сердца —
Ты всегда на линии у края,
Прямо в свете Божьего лица.

Петербург – Ленинград

Мотал на кулаки плетенья жил,

1 Как архистратиги небесного воинства ангелы могут изображаться в воинских одеждах – в хитоне и плаще с тавлионом. ТРАБЕЯ – Trabĕa, тога, украшенная несколькими продольными пурпуровыми полосами. Узкие трабеи – лоры – λωρος – (по-гречески «лента»), ленты, оплетавшие тело, обычно золотые. ТАВЛИОН (таблион) – узорчатая, зачастую расшитая золотом широкая ромбовидная нашивка на плаще, указывающая на высокий пост его носителя.

2 Название «Перинная улица» Санкт-Петербурга появилось в 1889 году, и связано оно было с Перинной линией Гостиного двора, где находились парчовые, ленточные, галунные и другие подобные магазины, которые торговали пухом и пером. С 1890 г. улица получила ещё одно название, полюбившееся петербуржцам – Перинная линия, именно так стали называть улицу, на которой уютно расположились яркие торговые ряды. Современная Перинная линия сохранила своё историческое название, соединяет Невский проспект и Ломоносовскую улицу.

Вход для пользователей

Меню