Читать онлайн Мама!!! бесплатно

Художественное оформление Ирины Сальниковой

Фотография автора на переплете Сергея Шаповала

В романе процитированы строки из стихотворений и песен: А. Апухтина («Проселок»), А. Бондаренко («Дым сигарет с ментолом»), Т. Булановой («Колыбельная»), А. Гангова («Мы – октябрята»), С. Крылова («Девочка моя»), гр. «Мальчишник» («В последний раз»), К. Метова («Position № 2»), И. Николаева («Афганский ветер», «Младший лейтенант»), Л. Рубальской («Мулатка-шоколадка»), Ю. Рыбчинского («Виват, король!»)

* * *

Ананстасия Миронова (р. 1984) – прозаик, публицист. Ее тексты всегда вызывают острую полемику. Выросла в Тюмени, жила в Лондоне, потом переехала в Санкт-Петербург, а оттуда – в деревню. Публиковалась в журналах «Знамя» и «Нева».

«Мама!!!» – ее первая книга. Это не автобиография, а достоверный художественный вымысел о детях с Лесобазы, рабочей окраины Тюмени.

* * *

«Мама!!!» – это не зов о помощи.
Не посвящение. Это крик ужаса.

Не все персонажи настоящей истории выдуманы.

Пролог

– Мама-а-а-а-а!!!

– Ма-а-а-ама!!!

– Маааааааааамама!

– Мам! Ну, мам! Пора?

Ближе к восьми, когда сумерки накрывали двор полупрозрачной серостью, детская площадка простреливалась, будто пулями, тревожными тоненькими голосами. Кричали большие и кричали маленькие. Кричали, зная, что мама уже дома. Кричали те, у кого мама была еще на пути с работы. За компанию с ними кричали малыши, чьи мамы в это время как раз ушли на ночную смену. Кричали даже дети алкоголичек и сироты. Просто так. Чтобы лишний раз прокричать слово «мама» в тяжелое вечернее небо.

Часов ни у кого не было, поэтому единственную передачу с мультфильмами – «Спокойной ночи, малыши!» – ловили наугад, подтягиваясь в свой двор. Кому разрешали гулять за двором, те возвращались к родительским окнам. Малыши, игравшие строго на пятачке под балконами, отрывались от песочницы, озирались и звали маму.

В этих криках «Мама!» было так мало скуки по мультикам и так много тоски. Детям, которые всегда просыпались одни, одни собирались в школу и одни оттуда возвращались, хотя бы в конце дня нужно было почувствовать заботу. Заботу взрослого. Самые приятные минуты – когда мамы возвращаются с работы и кричат издалека: «Ленка!», «Петька!», «Пашка!» – и те, отряхнув руки от песка, бегут им навстречу.

Но не всех матери звали вечером домой. Для детей не было места в тесных маленьких комнатках общежития, где на коридор – тридцать клеток по 9 и 13 метров, и в каждой одна, а то и две семьи. Кто жил тесно, гулял допоздна. Уже и мама пришла, и папа вернулся, и ужин разогрет, и Хрюша со Степашкой появились в телевизоре, а ребенка всё не зовут.

И дети кричат сами. Как будто умоляют: «Мама! Мама! Позови меня! Ну, позови!»

Из окон восьмиэтажного муравейника неохотно, медленно и даже тоскливо высовывались женские головки, головы и головищи. В любое другое время один-единственный крик «Мама!» будил весь дом, ведь это был крик о помощи. На него сбегались к окнам мамы, бабушки и некоторые папы. Но после семи вечера можно было кричать хором – мамы отдыхали и не спешили звать детей по домам.

Первый класс.
Карлсон унес

Саше нет и шести. Она гуляет одна во дворе дома на Судостроителей. Таких, как она, много гуляет. Почти у всех мамы, бабушки и даже папы вернулись домой. Но дети на улице. В Сашином дворе – единственный на весь район «городок». Деревянная детская площадка с каруселями, массивными качелями в форме крокодилов, песочницей и огромной башней в три, а то и в четыре детских роста. Всё сделано из добротных бревен и толстых цепей. Из-за этого городка в Сашин двор сбегаются дети со всей округи, в основном школьники, но иногда появляются даже пятилетние. Это хулиганы и беспризорники – приличные семьи маленьких детей в чужой двор не отпускают, у приличных пятилетние гуляют в своем дворе.

В августе в восемь часов уже темнеет и становится холодно. Саша догуливает вечер. Уже промокли туфли на липучках, колготки в крупный рубчик всё время сползают и морщатся на коленках. Она подтягивает их мокрыми руками – Саша их вымыла в луже, сегодня вместе с Анькой они лепили из грязи торты. На вытоптанном пятачке под разбитыми качелями оборудовали себе «кухню» и «кондитерскую». Сделали из песка стол, засы́пали его листьями и стряпали на нем торты из черной жижи с песком, лепили каравай, украшали его веточками, бумажками, травинками. С Сашей и Анькой копошились в песке еще несколько маленьких. Но вот где-то в половину восьмого Анька убежала домой – у нее были часы, и они с Сашей научились определять время. Саша осталась.

Рядом, на сетчатых кроватях, прыгали девочки постарше. Чьи-то родители вынесли одну кровать во двор и прислонили к развалившейся скамейке. Через день появилась другая. На них прыгают, как на батуте. Саша всегда немного побаивалась больших девочек, но когда Анька убежала, она передвинула свои игрушки к ним поближе, и остальные маленькие сделали так же. Одну из старших Саша знала и боялась – это Алсу, сестра Гули с четвертого этажа. Алсу уже ходила в школу, курила и дралась. У Алсу и Гули мать – красивая статная татарка; немолодая, она часто приводила домой молодых и таких же круглолицых татар и отправляла дочек перетерпеть вечер на улице. Алсу разрешали гулять по всему району, ее и в десять часов можно было встретить за железной дорогой. А Гуля в сумерки видела плохо. Она носила толстые очки и в темноте не выходила на улицу – бегала в коридоре. Там была своя компания, свой круг детей, которые почему-то почти не гуляли во дворе и целыми днями носились по восьми этажам. Но и Гуля, и Алсушка всё равно были лучше мальчиков.

Мальчики на Лесобазе – это всегда зло и страх. С трех лет они весь день во дворе, к пяти годам – это чистые зверята, которые гуляют до поздней ночи, – их никто не зовет домой. Однажды Саша даже спросила маму: «А почему у алкоголичек рождаются только мальчики?»

Мальчиков девочки боятся: они могут отобрать что угодно, громко ругаются, умеют материться и драться. Когда они появляются во дворе, у Саши стынет внизу живота. Она их не различает, не запоминает. Они все кажутся чужими, не поймешь, из какого пришли двора. Саша разговаривала только с рахитиком Димкой. Ему уже пора в школу, а он ростом с двухлетнего. Димка живет с ней на одном этаже. Он редко гуляет на улице – только в коридоре, где катается на трехколесном велосипеде. Туда-сюда, туда-сюда: пятнадцать квартир в одну сторону – пятнадцать в другую. Поздно вечером Димку зовет домой мать. Всегда в одном и том же халате и всегда с большим животом, она всё время что-то варит, прогорклый запах ее варева пропитал весь коридор. У нее есть еще два сына и муж-пьяница. Их почти не видно – они всегда сидят дома, на 13-ти квадратных метрах, а Димка весь день ездит на своем велосипеде. Димка задиристый, наглый, голодный. Его выпускают на самовыпас. Еще у Димки сиплый голос – у большинства мальчишек Лесобазы он появляется уже с пеленок.

Других мальчиков с их улицы Саша по именам не знала. Для нее это был общий, без лица, портрет врага. В школе, куда ходили дети со всех концов Лесобазы, мальчики были лучше. С ними можно было поиграть. Некоторые даже не ругались. А один, тоже Димка, подарил Саше ромашку и рассказал, что если рядом ударит молния, нужно эту яркую стрелу просто перепрыгнуть.

К восьми вечера во дворе обычно оставались только мальчики и Алсушка с подружками. Остальных родители звали домой немного пораньше, чтобы те успели до мультфильмов вымыть руки и поесть. Во всех их пяти однотипных домах, называемых болгарскими пансионатами, потому что их в конце семидесятых строили болгары, были комнаты по 9 и 13 метров. Семьям с одним ребенком, семьям без детей или матерям-одиночкам давали 9 квадратов. За второго ребенка добавляли 4. Нередки были в пансионатах такие переселения: одним с появлением очередного младенца увеличивали площадь, а другим при разводе ее урезали, и тогда счастливая семья менялась с несчастливой местами.

У Саши с мамой было сначала 9 метров, но потом к ним из Казахстана приехала бабушка с младшей дочерью Ириной, Сашиной тетей. На них добавили квадраты, и вся семья перебралась в комнату через стенку, где жил сантехник с женой Лидой. А сантехника отправили в маленькую, потому что их сын после училища получил распределение на Север и выписался.

Вскоре тетя Ира вышла замуж за военного и уехала с ним в Германию, но успела до отъезда получить на двоих с бабушкой еще одну комнату. Бабушка переселилась к себе. А Саша с мамой остались на королевских 13-ти квадратных метрах вдвоем, где, как в настоящей квартире, были прихожая примерно метр на полтора, туалет с раковиной и висячим душем, стояли две кровати, кресло, мебельная стенка, телевизор, швейная машинка, кухонный стол и плита. Еще у них была большая лоджия. Но главное, что в их с мамой девичьей комнатке был отдельный кухонный островок. Некоторые семьи жили в таких комнатах вчетвером и даже впятером, у них обеденного стола не было совсем или был откидной. Если кто-то садился есть, пока другой смотрит телевизор, оба друг другу мешали.

Первыми убегали на «Спокойной ночи, малыши!» те, кто дома никого не раздражал, а последними кричали домой детей загульных одиноких матерей и детей из тех семей, которым было тесно даже на 13 квадратах. В половине девятого на улице оставались только дети работяг и алкоголиков. У первых родители еще не вернулись с работы или ушли в ночную смену, вторые про детей забывали.

Песочница смирно ждала до первого «Началось!» или «Пора!». Дети из плохих семей после восьми умолкали – не прослушать бы, как зовут на мультики детей из семей хороших, и прорваться домой до срока. Часто кто-нибудь из мальчишек, привыкших коротать вечера на улице и до девяти, и до десяти, вдруг срывался домой в восемь.

– Эй, ты куда? – кричали ему друзья.

– Меня мама позвала! – отвечал он на бегу, совершенно ошалев от радости, если его сегодня и впрямь позвали раньше.

А бывает, что не зовет никто мальчишку, и тогда он сам себе привирает. Прибежит домой, перепрыгивая через ступеньку, задыхается, колотится в дверь:

– Ма-а-а-ам, ты меня звала?

Но мама не открывает:

– Рано еще! Гуляй!

Мальчишка вытирал грязной рукой вспузырившуюся соплю и возвращался на улицу. Он так хотел домой, что не дожидался, когда его позовут, и шел провожать друзей, то одного, то другого, страшась темной лестницы, чтобы подбежать на обратном пути к своей двери: вдруг мама его всё-таки позвала, пока он поднимался на четвертый, шестой или даже восьмой этаж. Он снова стучал, и снова ему не открывали.

Сейчас, наверное, почти половина девятого. Уже зовут детей из девятиметровых комнат. Крикнули домой даже Светку Пащенко, а ведь у нее дома новый папа, и теперь мать зовет ее на мультики поздно.

Саша в восемь обычно была уже дома, но в этот раз мама стирала. У нее заканчивался отпуск, через день ей надо выходить на работу, готовить линейку. Саша пойдет с ней, потому что ее не с кем оставить, а в садик она не хочет. Воду у них в августе всегда отключали. Впрочем, и без плановых отключений на Лесобазе часто случались аварии. А порой не хватало напора. Днем они с мамой и бабушкой наносили воды из колонки за Анькиным двором. Саша тоже носила своим маленьким ведерком. Воду они набирали в большую пластиковую бочку и в Сашину детскую ванночку, которую одним краем ставили на табурет, а другим – на унитаз. Если нужно было слить воду, мама просто вынимала из ванны пробку.

Потом бабушка ушла на работу – она была вахтершей в гостинице – и осталась там до утра. Саша рисовала на песке палкой буквы, которые недавно выучила, и терпеливо ждала, когда ее позовет мама. В этот вечер Саша была спокойна и весела. На улице еще не совсем темно и только начинает холодать, а главное – мама дома. Не опоздала на автобус, не задержалась на работе и не стоит в очереди. Она дома!

Да, Анька убежала домой в половине восьмого. Саша отсчитывала в уме время, чтобы успеть к мультикам самой, если мама забудет позвать. Можно было идти домой и сейчас, но не хотелось заходить в подъезд. Саша живет на восьмом, и их дом очень страшный. Всю свою жизнь она его боится. На каждом этаже у них много квартир, на некоторых нет света, вечером по коридорам бегают мальчишки, ходят пьяные взрослые. Один такой лежал на площадке между третьим и четвертым этажом еще недавно. Саша видела его, когда относила домой хлеб. Хорошо, что у них две лестницы в разных концах коридора. На второй вообще никогда нет света, дети по ней не бегают, но если на первой лестнице лежит пьяный, то можно проскочить и в темноте. Вернее, прокрасться. Пролепетать. Саша придумала это слово совсем маленькой. Если «улепетывать» – это убегать быстро, то «пролепетать» – пройти медленно. Например, по темной лестнице, вжимаясь от страха в подпорки перил. Пролепетать по лестнице – уходить от беды, от опасности, едва переставлять ноги, вслушиваться в каждый звук. Когда на пути у тебя лежит пьяный или снова идет вдоль стенки окровавленный муж дворничихи, то приходится бежать в другой конец коридора и шагать по темной лестнице. Муж дворничихи на восьмом, а нужно на первый. Семь этажей, которые надо пройти на ощупь, прислушиваясь и принюхиваясь: в любой момент может выскочить кто угодно.

Саша решила, что пойдет с кем-нибудь с последних этажей. Но в этот раз никого с восьмого, седьмого или хотя бы шестого не было. Может, пойти к Аньке. Ее родители знали, что Сашина мать обычно работает допоздна и что ей одной страшно. Они любили Сашу, к ним всегда можно было пойти, если дома никого нет. Да, она так и сделала бы. Но сейчас рано и неудобно. У Аньки в квартире совсем мало места, а Сашина мама сегодня дома. Впрочем, может, она сходит чуть позже…

Саша уже успокоилась и стала набирать руками кучу мокрого холодного песка, но вдруг с горечью подумала: забирать ее от Аньки в темноте мама не любит еще больше. У Аньки она будет строго, даже как будто с ненавистью смотреть на Сашу, ее щека, как у ротвейлера, заходит от злости ходуном – еще бы, ведь ей, закончившей стирку и прополоскавшей белье в ледяной воде, придется спускаться с восьмого этажа, обходить дом, перебегать дорогу и входить в чужой подъезд. Анькины родители станут добродушно извиняться и предлагать Саше приходить еще, как будто это они виноваты, что ей страшно, будто это Анькин папа валялся на лестнице пьяным, мешая Саше пройти. Когда мама ругала ее за побег к Аньке, Саша очень боялась, что тетя Лена и дядя Валя в конце концов обидятся и больше не станут пускать ее к себе.

Нет, она не пойдет к Аньке сегодня. Подождет маму – вдруг та всё же выйдет? А другие дети кричали мам. Первым не выдержал Шура Ксенофонтов, маленький совсем мальчик с пластмассовым совком и в клетчатых шортах. Этот мальчик живет на втором этаже, а его мама работает в садике воспитателем и даже ходила в гости к Аниной маме, тоже воспитательнице. Шура деловито отряхнул свой совочек и подошел к окну:

– Ма-а-а-ам!

Мама молчала.

– Маааам!

Никто не отвечал. Мальчик стал крутиться на месте, как бы раздумывая, что дальше делать. Потом он почему-то подошел вразвалочку к девочкам и сказал вдруг: «А у нас кошка родила!» – и снова побрел к окну. Саша боялась его, как и других мальчишек, хотя этот точно был младше и не походил на хулигана. Но Саша всё равно ничего ему не ответила и даже немного испугалась. Шура мялся возле девочек и не знал, кричать ли в третий раз. Тут его мама сама высунулась из окна. Он сразу увидел в темноте ее силуэт, заслонивший собой теплый оранжевый свет из их комнаты. Шура подбежал к окну, вернее, к своей лоджии:

– Жди папу, папа сейчас придет с Тосиком, – спокойно сказала мама.

И правда – тут же из подъезда появился Шурин папа. Тосика Саша увидела впервые – это такса. Она отметила, что Ксенофонтовы живут хорошо: у них и кошка и собака. Многим в их пансионате и без кошек было тесно. С кошками лесобазовские дети играли на улице или в гостях, у тех, кто, как Саша, жил вдвоем на 13-ти квадратах.

Затем послышался еще один голос. По нему она узнала сиплую Сашу. Другая Саша жила в доме напротив, но окна их выходили в этот же двор. Стоя почти спиной к Саше, эта Саша кричала в свою сторону:

– Маааааам!

Не дождавшись ответа, она зычно спросила:

– Ну пора?

В ответ на ее крик с первого этажа противоположного дома раздался стук, как будто кто-то стучал об эмалированный таз ложкой.

Саша повернулась к Саше и сказала:

– Рано еще.

Ее мать была немая. Отец, с похмелья разозлившись на тетю Раю, отрезал ей язык. Сиплая Саша говорила, что отрезанное он тут же выкинул в мусоропровод. Она сразу побежала на улицу, туда, где вываливался из трубы мусор, долго искала мамин язык, но не нашла. Отец у них тогда так напился, что целый день не выпускал мать из комнаты. Когда приехала «скорая», он не открыл дверь. Мать в больницу отвез потом сосед, работавший на небольшом грузовике. Мать умирала.

Ее всё же спасли, но она с тех пор не говорит. С Сашей, когда та на улице, мать общается сигналами – колотит что-то по тазу, а дочка понимает: «Пора домой!», «Ужин!», «Отец пьяный!». Для мультиков у нее тоже был особый сигнал.

– Рано, – повторила сиплая Саша.

– А у тебя папа пьяный? – спросила зачем-то Саша.

Сиплая Саша гордо сказала:

– Мой папа, между прочим, уже давно руку сломал и лежит дома. Мы с ним мультики будем смотреть. Бе-бе-бе!

«Это хорошо, что сломал, бить не будет», – подумала Саша, но промолчала. Хотя они и не дружили, но Саша всё пыталась себе представить, как же они живут с этим папой.

Саша была очень рада, что у них нет папы. Кроме Аньки и, наверное, Шуры Ксенофонтова, она не знала никого, кто бы радовался папе. Еще, наверное, соседка Танька, но у нее не папа, а отчим. Но тоже хороший. У многих пап не было вообще, и они в основном жили лучше, чем те, кто с папами. Папы на Лесобазе много пили и били мам. Однажды Саша пришла домой, когда на улице только начинало темнеть, и в комнатных сумерках увидела рядом с мамой мужчину с фонариком. Она сразу бросилась к лоджии, открыла дверь, окно, подвинула к окну табурет и закричала:

– Если этот папа не уйдет, я выпрыгну!

Мама очень испугалась, кинулась в темноте к Саше, что-то уронила, за ней бросился кто-то еще. Потом еще. Это не был папа, это был электрик, а в коридоре стояла комендантша. Никаких пап у них дома никогда не появлялось. Так что пусть сиплая Саша сама завидует.

Саша решила медленно сосчитать десять раз по десять и потом идти к Аньке. Вообще-то она умела уже считать и дальше, до ста и до двухсот, но после двадцати произносить быстро числа уставала: двадцать один, двадцать два, шестьдесят девять – это утомительно. Саша предпочитала считать десятками. Она отвернулась от дома, села на кровать, с которой давно убежала Алсушка, и принялась отсчитывать: «Один, два, три, четыре, пять, шесть…» – она досчитала до первого десятка и загнула на левой руке большой палец. «Один, два, три, четыре, пять…» – на середине второго десятка она заскучала и стала смотреть по сторонам. Ничего интересного вокруг не было. Саша досчитала до десяти и загнула второй палец. Когда загибала третий, услышала во дворе шум. Стараясь не упустить в уме счет – «пять, шесть, семь, восемь…» – Саша спрыгнула с кровати и побежала. Это лаял Шурин Тосик, Шура старался его поймать и обнять, а другие два мальчика, еще старше Саши и не из их двора, прыгали вокруг собачки и просили:

– А можно погладить? Можно погладить?

Саша тоже хотела посмотреть Тосика, но очень стеснялась. Она загнула уже и пятый палец, и шестой, и даже седьмой. И наконец решилась подойти – ей всё равно через три пальца уходить. Она не покажет, что специально подскочила к Тосику, а сделает вид, будто идет мимо. Саша подошла к собаке. Длинный, с подпалинами пес не очень дружелюбно посмотрел на детей и ощерился. Старшие мальчики с удивлением смотрели на Тосика, такого длинного и злого, и не решались его погладить. Саша хотела наклониться над собачкой, чтобы получше ее рассмотреть, но в последний момент испугалась – Тосик подскочил вдруг к ней, как будто хотел вцепиться в ноги. Саша с визгом отпрыгнула. Тут вдруг Тосика подхватила чья-то рука. Саша подняла глаза вслед за взлетевшим собачонком и с удивлением увидела Анькину маму – тетю Лену. Рядом с ней стоял дядя Валя и держал на руках Анькину сестренку Женю. Спрятавшись за папу, стояла рыжая Анька.

– Это кто? – смеясь, спросила она, показывая на Тосика.

– Здравствуйте! – сказала сначала Саша. – Это Тосик.

Шура Ксенофонтов стоял тут же.

– Это же наш Тосик. Он очень добрый, – сказал Шура.

– Да-а-а-а, очень добрый, – протянула насмешливо тетя Лена, потрепала Тосика по спине и опустила на асфальт. Пес от страха на пару секунд будто окаменел. Он, словно щука, изогнулся дугой, да так и замер. Потом внезапно ожил, забежал за Шуриного папу и стал лаять.

– Привет! – сказала тетя Лена Саше.

Саша молчала и уже не загибала пальцы. Ее распирала радость и даже гордость. Она знала, что Анькины родители пришли позвать Сашу на день рождения: 31 августа Аньке будет шесть. Сашу обязательно позовут – у Аньки ни разу не было дня рождения без Саши. Но еще никогда ее не приходили приглашать вот так, всей семьей. Саша почувствовала, что это очень приятно. Наверное, они решили, что она достаточно взрослая, ведь она уже умеет считать, читать, писать, знает время. Теперь будет невежливо звать ее на день рождения мимоходом – во дворе или в садике.

– Привет! Мама дома? – спросил Анькин папа. Улыбнулся и как-то весело добавил: – Мы не к тебе, мы к ней.

Саша обрадовалась еще больше. Значит, не надо подниматься одной. Она хотела закричать от восторга, но вместо этого застенчиво пробормотала:

– Дома.

В подъезде на удивление горел свет. Под лестницей истошно орала кошка. Наверное, ничья. Саша очень не любила, когда кричат кошки, – ей казалось, что они кричат только от боли или страха. Эта кричала особенно тяжело, с рыком и ревом. Саша боялась, что кошка кинется на нее снизу, и пошла вдоль стенки. На втором этаже свет тоже горел, а потом он на несколько этажей пропал. С третьего по шестой они поднимались в темноте. Саша шла первая – она ведь хозяйка и ведет гостей домой. Хотя ей очень хотелось спрятаться сзади, между дядей Валей и тетей Леной. И чтобы Анька держала за руку. Первой идти в их пансионате страшно: можно, например, на кого-нибудь наступить. Или на что-нибудь. Часто на ступеньках были кучи и даже блевотина. В темноте туда вступить очень легко. Это неприятно и всегда стыдно перед мамой, особенно если дома нет воды. Каждый раз, когда Саша шла по их лестнице или коридору в темноте, она думала только об одном – не измазаться бы.

Сегодня ей повезло, они быстро поднялись до шестого этажа, а на седьмом уже горел свет. На их этаже светили только две лампочки из четырех и освещали коридор ровно до Сашиной двери, за которой начиналась темнота. Саша была довольна. В светлом коридоре она даже немного рванула вперед и забарабанила в их голубую фанерку.

– Мама! Мама!

Саша прислонила ухо к двери. Туалет у них был рядом с прихожей, дверь, чтобы не задохнуться от пара, мама всегда во время стирки держала открытой. Сейчас было слышно, как она полощет в тазу белье. Саша постучала в дверь ногой.

– Мам! К нам тетя Лена с дядей Валей пришли! Мама!

Мама наконец услышала. Она шагнула из туалета, закрыла за собой дверь, начала открывать замки и приговаривала почему-то:

– Иду, иду…

Саша знала, что сейчас мама вытрет мокрые и красные от ледяной воды руки о бедра, еще раз ребром правой ладони проведет по левому рукаву халата, отодвинет от замков висевшие на двери изнутри плащ и кофты, просунет правую руку под ручку, нажмет на дверь всем телом, приподнимет ее, откроет по очереди верхний и нижний замок, скажет не то раздраженно, не то устало: «Здравствуйте» – и начнет оправдываться за беспорядок. И будет нервически шуршать на правой руке пальцами: палец о палец, неприятный жест, каким мама выдавала то ли недовольство, то ли брезгливость. Она всегда была рада Сашиным подружкам и совсем редким появлениям их родителей, которые приходили к Саше забрать заигравшихся дочек. Мама как будто радовалась, что к Саше ходят гости, но этот ее брезгливый жест всегда всё портил.

Вот и сейчас она сказала: «Здравствуйте», смущенно призналась, что у нее из-за стирки дома не прибрано, пригласила тетю Лену с дядей Валей войти, пододвинула к столу второй табурет и быстро убрала с него кухонное полотенце. Но пальцы в почти сжатой кисти перебирали друг друга.

Анькина мама весело отшучивалась:

– Ой, да у нас никогда не прибрано. Мы же все свои, чего стесняться?

Это была неправда – у Аньки дома всегда чисто. Они ведь жили впятером и без уборки просто бы не поместились в своей однокомнатной квартире. Сашина мама улыбнулась – ей было приятно, что тетя Лена считает ее своей.

– Лариса Васильевна, мы насчет школы.

Анькина мама была моложе Сашиной на пятнадцать лет. Той сейчас двадцать четыре, Саша это точно знала, потому что у тети Лены зимой был день рождения, и там много раз говорили, сколько ей исполнилось. Саша знала, что это очень мало и что ее маме гораздо больше. Поэтому другие мамы всегда называли ее по имени и отчеству, а Сашина мама других мам никак не называла. Просто никак, без обращения.

Когда Саша услышала про школу, то очень удивилась. Ей пять лет, о школе ей никогда ничего не говорили. Она читала о школе, первом звонке и школьной форме в книжках. То есть сначала мама с бабушкой читали, потом – Саша сама. На Лесобазе школа была далеко, нужно было от садика еще идти за железную дорогу, мимо кафе «Избушка» и болота. В школе Саша никогда не была и даже ее не видела. Она посмотрела на тетю Лену, на дядю Валю, на маму – те были спокойны, будто ничего не произошло и ни о какой школе речь не идет. Тетя Лена села на табурет спиной к кухонной плитке, мама – напротив, на край кровати. Дядя Валя поставил маленькую Женю на пол и тихим добрым голосом сказал:

– Не хотят подружки расставаться. Анька наша ревет, без Саши, говорит, никуда не пойду.

– Вся группа ревет, – добавила тетя Лена.

Саша ничего не понимала. Ревет? Из-за нее? Кто ревет? Она повернулась к Аньке, которая стояла теперь с Женей в прихожей, прислонясь к двери в туалет. Анька заметила испуганные и тревожные глаза Саши и сразу стала объяснять:

– В школу-то ты не пойдешь? Мы же в школу идем.

Саша была поражена.

– Кто идет?

– Да вся группа идет. Ты только не идешь-то.

Саша ничего этого не знала. Когда раньше они весной провожали из садика с цветами старшие группы, им рассказывали, что теперь дети уходят в школу. И, действительно, больше никто их в садике не видел.

– В школу? – снова спросила Саша.

– Ну! В школу-то? – Анька как будто что-то заподозрила и сама встревожилась.

Она слишком много времени проводила со своей бабушкой Тоней. Вернее, прабабушкой. Та была очень старая, уже глухая и смешно говорила. Анька стала говорить так же.

– Ты в школу-то идешь? Все идут. Тебе не сказали, что ль?

Саше ничего не сказали. Она же почти два месяца не ходила в садик. Значит, летом объявили, что вся группа уходит в школу, а она остается. Она была в группе самая младшая. Вернее, они с Анькой были младшие. У Аньки день рождения в августе, а у Саши совсем не скоро, осенью. Когда мама ушла в отпуск и забрала Сашу домой, всем в ее группе уже исполнилось шесть, кроме них с Анькой. Саша бросилась в комнату:

– Мама! Мама! Мы идем в школу?

Мама взяла ее за плечо, посадила рядом с собой на кровать и сказала неожиданно не ей, а Анькиным родителям:

– Я ребенку ничего не говорила.

Анька выскочила из прихожей:

– Так ты не идешь? В школу-то не идешь? И я тогда не иду!

Она зло посмотрела на отца и снова спряталась в прихожей. Слышно было, что Анька уткнулась лицом в дверь и заплакала:

– Я без нее не пойду!

– Вот видите, – вздохнула тетя Лена. – И мы недавно узнали. Пришло распоряжение из районо – недобор у них какой-то экспериментальных шестилеток, решили и Лесобазу включить в программу. Мы и Ане-то не говорили, сами думали, что ее не возьмут, уж сильно маленькая. Сегодня сказали – и вот.

Саша вскочила с кровати и побежала к Аньке. Та закрывалась от нее и плакала. Сашина мама никак не могла сообразить:

– Но ведь ей пять лет? Раньше даже если одного дня до семи не хватало, не брали, а ей пять. Кто же ее возьмет?

– Да я всё устрою. Мы уже переговорили с заведующей, я сбегала. Я же в садике работаю, я там всех знаю. И в школе директора знаю. Возьмут Сашу! Возьмут! Надо только прямо сейчас документы подавать.

– Господи Исусе, – даже не воскликнула, а всхлипнула мама. – Да ведь она школу в пятнадцать лет закончит! Куда ее потом примут?

Тут вступился Анькин папа:

– Лариса Васильевна, Саша у вас очень умная девочка, она единственная из группы уже читает, считает и даже умеет писать буквы. Дети плачут. Без Аньки никто не хочет идти в школу, ее ж и записали, а Анька не хочет без Саши.

Саша от этих слов немного расстроилась, хотя с самого начала их разговора понимала, что это не без Саши остальные отказываются идти в школу – без нее они как раз прекрасно справятся. А мама продолжала причитать:

– Да ведь в пятнадцать лет! Ей же в институт потом не поступить!

– Я читала про вундеркинда Славина, так его в двенадцать лет в институт взяли.

– Скажете тоже. Славин этот, наверное, постель в два года сам заправлял и посуду за собой мыл, – ни с того ни с сего пристегнула мама и со строгой деланой улыбкой посмотрела на Сашу. Видно было, что мама растерялась – Саша точно не походила на вундеркинда, хотя действительно умела читать, считать и даже немножко писала буквы.

– До института дожить еще надо, а в школу вон… когда там 1 сентября? В садике рев. Лариса Васильевна, давайте вместе сходим к директору. Она вам всё объяснит насчет Саши.

Мама стояла напротив трюмо. Она посмотрела в него и увидела за своей спиной Сашу. Туда же, в зеркало, мама спросила:

– А ты сама-то в школу хочешь?

Саша молчала. Она хотела в школу. Вернее, хотела уже уйти из садика, потому что дети ей там не нравились, они были глупые, не умели читать и дразнили друг друга. Она даже убегала с Анькой из садика. В последний раз – этим летом. Они во время сончаса выбежали из здания и на самом дальнем участке для прогулок нашли в заборе дырку. Сразу за забором был засыпанный крупной щебенкой обрыв, по которому можно было спуститься на улицу. Анька решилась первая, но неудачно поставила ногу и сразу покатилась вниз. Саша бросилась за ней, но никак не могла преодолеть страх и просто скатиться – она почти легла на спину и медленно спускалась, переступая ногами, которые сами находили опору. Когда Саша была внизу, там их уже ждала чужая нянечка, из другой группы – наверное, увидела, как они убегают. У Аньки были изодраны ноги, локти. Нянечка схватила их за руки и потащила в садик, но не по горе, а в обход.

Нет, Саша не хотела оставаться в садике. Если она останется, ее просто переведут в младшую группу, где она будет самой старшей? Саша хотела спросить об этом тетю Лену, но побоялась обидеть Аньку – наверное, Аньке неприятно будет узнать, что Саша готова остаться в садике без нее. Саша решилась:

– Я хочу в школу.

– Ну, смотри! Уроки сама делать будешь! – пригрозила мама и для порядка еще раз спросила Анькиных родителей. – А точно возьмут?

– Да куда денутся?

Тут встал дядя Валя:

– Ну, уже поздно, мы пойдем. Завтра Лена сходит к заведующей и точно узнает, что вам нужно подготовить. А пока покупайте ранец.

– Пусть запишут сначала, – недоверчиво сказала мама.

– Ой, – вспомнила вдруг тетя Лена, – Аня на день рождения-то позвала?

Саша молчала. Она так растерялась от новости про школу, что не смогла вспомнить, звали ее на день рождения или нет.

– Саша, приглашаем тебя в гости на день рождения. В пятницу, в два, – сказала торжественно тетя Лена и вынула из-за спины красивую открытку, на которой был нарисован счастливый мальчик на трехколесном велосипеде с огромным передним колесом. Мальчик держал шарик, а в нем от руки были нарисованы часы, и они показывали именно два.

– Вот, чтобы не забыла. Время ты уже знаешь!

Саша сказала «спасибо» и отпросилась у мамы проводить Аньку:

– Можно я в коридор?

– Только до лестницы.

– Я до седьмого! Ну пожалуйста!

– А свет есть?

– На седьмом свет есть! – радостно крикнула Саша, уже хлопая дверью.

Она побежала провожать Аньку и всю ее семью. Саше снова стало приятно, что к ней приходили гости. Наверное, Анькиных родителей никто из ее дома не знал, поэтому ей хотелось, чтобы дети, например Танька Каромина или Гуля с Алсушкой, увидели, что к ней, к Саше, приходили самые настоящие гости. Саша неслась с Анькой впереди и спешила заглянуть на лестничную площадку – может, там кто-нибудь есть? Но никого не было. Да хоть бы Димка-рахитик вышел, что ли.

Мультики! Все же смотрят мультики!

Саша обернулась, чтобы спросить время у взрослых, но передумала: лучше проводить гостей. Целых два лестничных пролета они будут спускаться все вместе, а если не говорить маме, то можно дойти и до половины шестого этажа – там еще светло. Когда они дошли до седьмого, Саша хотела идти дальше, но тетя Лена ее остановила:

– Всё, домой! Домой!

Саша не стала спорить. Она спустилась лишь на одну ступеньку и попрощалась: до свидания, до свидания! Анька зачем-то спросила:

– Ты завтра-то выйдешь?

– Куда я денусь? – серьезно ответила Саша. Она не любила сидеть дома, где им с мамой вдвоем было тесно. Завтра мама еще не едет на работу, значит, Саша с утра пойдет гулять. Анькин папа, который уже спустился на шестой этаж, задрал вверх голову и сказал:

– Приходи, пойдете с тетей Леной купаться.

Саша радостно промолчала. Она прильнула к перилам и смотрела, как спускается вся семья Вторушиных. В пансионате лампочки красили в разные цвета, чтобы жильцы их не выкручивали. Сегодня на седьмом горела желтая лампочка, обливая Вторушиных теплым уютным светом. Саша могла без конца смотреть на эту семью с трезвым добрым папой, с мамой, которая держит Аньку за руку. Они уходили вниз и с каждой ступенькой уносили за собой размеренность, спокойствие и какое-то ускользавшее вместе с ними чувство защищенности. Когда идешь по лестнице с мамой и папой, тебе ничего не страшно. Саша никогда не могла даже с мамой и бабушкой ходить по этим ступенькам без страха, а Анька спускалась и ничего не боялась, даже весело подпрыгивала: р-р-раз! два! три! Еще несколько шагов – и на освещенном пролете шестого этажа остались только облупленные зеленые стены, в желтом свете казавшиеся еще грязнее. Там, где только что прошла такая крепкая и надежная Анькина семья, остался лишь кровавый след: кто-то во время драки прислонился рукой к стене. Рядом давным-давно было написано: «Любка гнида».

На следующий день мама сходила в детский садик. Там ей сказали, что в школу Сашу возьмут, но нужно писать заявление в районо. Пока мама разговаривала с заведующей, Саша оставалась на улице. В это время как раз гуляла их группа с новой воспитательницей и нянечкой Фаей. Они сидели на детской веранде и болтали. Саша прошла вдоль небольшого заборчика, отделявшего от тротуара их участок для прогулок. Потом прошла еще. Воспитательница окликнула ее:

– Ты из какой группы? Как тебя зовут?

И Саша вдруг поняла, что больше не вернется ни в эту группу, ни к Фае. И с воспитательницей ей знакомиться совсем не нужно. Она сделала вид, что не слышит.

– Э-э-э, – закричала Фая. – Иди сюда!

Нянечка загребла перед собой рукою воздух – получился грубый пригласительный жест.

– Это наша дура, – сказала она воспитательнице.

Саша отошла подальше от Фаи и приблизилась к детям. Когда они увидели Сашу по ту сторону заборчика, заволновались. Димка отряхнул руки о шорты, подошел к ней:

– Тебя уже забрали? – удивился он, забыв, что Саша вовсе не была сегодня.

– Я маму жду. Я больше никогда не приду в садик.

Димка завистливо на нее посмотрел и хотел было вернуться в песочницу, но вдруг попросил:

– Мамы моей нету? Посмотри.

Все дети после сончаса ждали мам, но приближаться к воротам и вообще убегать с участка им не разрешали. Если кому-то удавалось еще сбегать проверить, не идет ли мама, это считалось праздником. Димке сегодня повезло – за него побежит Саша.

Она радостно сказала:

– Я сейчас! – И кинулась через всю территорию к входу.

– Эй, ты куда? – новая воспитательница крикнула вслед Саше, но та ее не слушала.

Она сбегала к воротам, всё вокруг осмотрела и вернулась – мамы не было. Ни Димкиной, ни какой другой.

– А когда она должна за тобой прийти?

– Я не знаю. Когда автобус с завода приходит.

Его мама работала на заводе ДСК-500 и приезжала на автобусе вместе с другими родителями в седьмом часу.

– Рано, – сказала она Димке. – Ты еще поесть успеешь.

Она зачем-то показала ему язык и хотела уже убежать, как вдруг подошла новая воспитательница.

– Ты куда бегала?

– Я с мамой. Я к вам больше не приду. Никогда! Никогда не приду! Я в школу иду!

Саша побежала к крыльцу, чтобы быть поближе к маме. И издалека увидела, как дети столпились возле горки, у которой она только что стояла, и шумели, выискивая ее глазами. Они тоже совсем скоро пойдут в школу вместе с Сашей, но ей всё равно было их очень жаль, потому что им пока приходится ходить в садик, а ее забрали навсегда. Саша смотрела на гулявших детей, на почти затерявшегося в толпе Димку и думала, как же ей повезло. Совсем недавно тетя Ира, приезжавшая к ним в гости из Германии, сказала Саше, что ей еще два года ходить в садик.

– А это много? – смутилась Саша.

– Очень! Через два года ты забудешь, о чем мы сейчас с тобой говорим.

А вот и не угадала Ира! Саша сидела на ступеньке и молча улыбалась. Наконец вышла мама:

– Ты почему на ледяном бетоне сидишь? – она взяла Сашу за руку и дернула к себе. Но не зло, а очень ласково. – Ну, смотри у меня! Не будешь на одни «пятерки» учиться, я тебя в садик верну.

Саша радостно запрыгала. Они вышли на дорогу, прошли немного, держась за руки. Мама неожиданно остановилась, посмотрела на Сашу и так же ласково спросила:

– А ты точно хочешь в школу?

Саша радостно кивнула. Они дошли за руки до магазина, где была очередь. Не отпуская Сашу, мама попыталась протиснуться сквозь толпу. Оказалось, что очереди две: одна тянется к продуктовому отделу за хлебом, потому что в это время всегда привозили хлеб, а другая стоит у черного хода.

– Кефир завезли? Кефир? – стала спрашивать мама у всех подряд, но никто не отвечал.

– Да что же это такое! – возмутилась она, стараясь протиснуться к окошку, где иногда продавали кефир и сметану. Мама не собиралась покупать без очереди – она хотела узнать, что дают и хватит ли им.

– Ты куда лезешь? – вдруг оттерла маму сбоку женщина в косынке.

– Да я узнать!

– Ишь, узнать! Стой, как все стоят!

– Так за чем стоят-то? У меня и банки нет! Что дают? Кефир дают?

Мама продвинулась еще немного вперед, поднялась на цыпочки, осмотрелась и увидела в окне свою подружку:

– Галюся, ты? Что там? Стоять?

– Кефир, сметана, сахар у Тюлькиной в отделе.

– Стоять или нет?

– Стой! Три бидона привезли.

Мама немного успокоилась.

– Че стоишь? Спросила? Шуруй отсюдава, – пробурчал дед в очереди.

– Эй ты, хамло! – огрызнулась мама.

– Женщина, вы же только спросить стояли, – вдруг пискнула маленькая белесая тетенька и посмотрела на Сашу.

– Да я не лезу, – оправдывалась мама. – Я же с ребенком.

– Все с ребенком. Я те сказал, шуруй! – снова встрял дед.

Саша оглянулась – никого больше с детьми в очереди не было. Они с мамой ушли в хвост. Саша пожалела, что не встали в очередь сразу – пока кричали и спрашивали, подошли еще люди. Они с мамой оказались последними. Мама заняла место. Чтобы ее точно заметили, похлопала по плечу женщину в зеленом платье:

– Я за вами.

Женщина отозвалась:

– Ага.

Мама еще раз вытянулась на цыпочках, поглядела по сторонам и оценила время:

– Давай домой! Возьми банку литровую и наволочку. Чистую, из шкафа!

Она достала ключи и отдала Саше. Та пулей побежала. Мама кричала вслед:

– Две банки! Две! И крышки не забудь.

– Хорошо! – на ходу ответила Саша.

Она очень обрадовалась, что ей не надо стоять. Когда мама была на работе, а бабушка дежурила, они стояли в очередях вдвоем с Анькой. Особенно Саша не любила ходить за хлебом, потому что его даже в самую жару продавали только внутри магазина, и приходилось стоять в тесноте.

«Анька!» – Саша вспомнила, что надо предупредить Аньку. Можно, конечно, забежать к ней после дома, но тогда Анька придет слишком поздно и ей ничего не достанется. Очередь длинная, раньше, чем положено, им всё равно не продадут, торопиться домой не надо. Саша решила сначала заскочить к Аньке, а потом уже за банками. Она не стала перебегать дорогу и свернула к Анькиному дому. Второй отсюда подъезд, первый этаж, такая же, как у них, обитая плотным картоном и окрашенная в голубой цвет дверь. Саша со всей силы забарабанила:

– Это я! Это я!

Открыла Анькина мама:

– Теть Лен, там сметану дают, кефир и сахар. Три бидона кефира!

Она очень обрадовалась:

– Валя! Валя, в магазин! Аня, банки, пакеты! Саша, заходи.

– Нет, я побегу. Мне еще домой надо за банками. Мы вам очередь заняли.

Последнее она добавила зря – на Лесобазе никто никому очередь занять не мог, с этим было строго. Люди следили, чтобы каждый занимал на себя и никого не приводил. Анькина мама это тоже знала. Она сказала Саше:

– Ну, беги!

А потом снова крикнула внутрь квартиры:

– Валя, ты идешь?

Саша уже выскакивала на улицу, когда тетя Лена ее позвала:

– Возьми у нас банки, потом отдашь!

Саша обрадовалась, что не придется бежать домой и подниматься на восьмой этаж:

– А наволочку можно? – спросила она тетю Лену. – Нам еще сахар надо.

Тетя Лена уже совала ей литровую банку:

– Две? Держи две! Какая наволочка – я тебе пакеты дам.

Она полезла куда-то за дверь, пошуршала и достала пакет песочного цвета с верблюдом на каждой стороне. На другом пакете были нарисованы цветы и флакон духов. Пакеты плотные, с темными ручками. Саша взяла их, погладила аккуратно и спросила:

– А наволочки нет? – она боялась, что пакет может порваться.

– Бери, потом отдашь, – тетя Лена ее как будто не услышала.

Она вытолкнула Сашу за дверь и следом отправила Аньку, которая на ходу застегивала сандалии.

– Давай беги очередь занимать.

Они выскочили из подъезда, и Анька заметила у Саши две банки:

– Давай помогу!

Саша протянула ей на ходу одну банку и на всякий случай уточнила:

– Это тетя Лена мне дала!

– Да у нас знаешь, сколько сейчас папа этих банок принесет?

Они побежали к магазину, где уже выстроилась огромная очередь. Мама, кажется, совсем ни капельки не продвинулась, однако теперь ее голова виднелась ровно посередине – такой большой за ней вырос хвост. Анька отдала банку и побежала занимать очередь. Саша сунула маме банки с пакетами и бросилась к Аньке:

– Мы вдвоем, нас двое. Два места у нас!

Косая тетка, которая уже заняла за Анькой, буркнула:

– Так и стойте, раз двое!

Саша постояла немного с Анькой, потом сбегала к маме. Она постучала маме по ноге, чтобы та нагнулась к ней ухом:

– Я там с Анькой еще за дядю Валю постою, – сказала она маме тихо.

Мама разозлилась:

– А за бабушкой? Марш за бабушкой!

Саша снова притянула маму к себе:

– Да я чуть-чуть! Они уже идут.

Саша рванула назад к Аньке, но мама крепко схватила ее за руку и бросила стоявшей за ними тетке:

– Я вам говорила, нас двое. Ребенок писать бегал!

Тетка удовлетворенно кивнула.

Саша еще пару секунд покрутилась возле мамы и побежала к Аньке. Та уже нервничала:

– Ты где?

Косая тетка была недовольна:

– Стоишь, так стой!

– Да я писать бегала! – закричала Саша.

– Я, может, тоже писить хочу, – зло ответила тетка.

– А вы бегите, мы постоим. Долго стоять-то, – искренне сказала Анька.

Тетка надулась:

– Ищи вас потом. Господь терпел и нам велел.

Саша с Анькой захихикали. Они подождали несколько минут, но тети Лены с дядей Валей всё не было.

– Долго еще? Мне за бабушкой надо.

– Да Женька орет, она на утюг села.

– Да… – протянула Саша. – А ты скажи, что тоже писать захотела, сбегай за ними.

Анька уже вышла из очереди и хотела бежать домой, но увидела родителей.

– Да вон они!

Первой к ним подскочила тетя Лена. Она встала с Анькой и всем вокруг сказала:

– Мы стояли!

Саша повернулась к косой тетке и уточнила:

– Это вместо меня.

– Нас двое! – потрясала тетя Лена в воздухе Анькиной рукой, а дядя Валя побежал занимать свою очередь. Саша бросилась к нему.

– Дядя Валя, и бабушке!

В хвосте очереди почему-то образовалась давка, несколько человек стояли вплотную друг к дружке, а сзади подступали новые. Только Саша подошла, как люди окружили ее. Тогда дядя Валя вынул Сашу из толпы, взял на руки и громко сказал:

– Нас двое!

После чего сразу опустил ее на землю, и она побежала за бабушкой. Дом с гостиницей стоял совсем рядом, но в нем десять подъездов, а Саше надо было в последний. Она завернула за угол, побежала по тротуару вдоль двухэтажных домов, крича: «Сметану привезли, сметану!» Но на улице было пусто – все стояли в очереди. Вот самое узкое место дороги. Осталось только перейти ее и юркнуть во двор пятиэтажки, в последнем подъезде которой была гостиница. Саша посмотрела налево, направо и уже шагнула на дорогу, как ее схватили за руку. Баба Лиза! Она стояла уже с банкой и холщовой сумкой.

– Ты куда? – спросила она Сашу. Вместе с ней была комендант гостиницы.

– Я за тобой. Мы там с мамой стоим и еще с дядей Валей очередь заняли.

– Бегом давай за банками, – подтолкнула бабушка Сашу в сторону их дома и очень обрадовалась, узнав, что всё уже готово.

Они поспешили к магазину.

– Нас двое! Вот! Женщина вместо ребенка. Ребенку уроки пора делать, – подтвердил дядя Валя, когда они нашли его в очереди.

– Какие уроки? Сикалялка такая, – закричал истерично пузатый мужик.

– Да она в школе учится! – подхватила бабушка.

– В школе? – недоверчиво протянул мужик и, завернув рукав рубашки, сунул Саше под нос свою толстую руку с наколкой.

– Ну-ка, прочитай!

Саша поднялась на цыпочки:

– «Вэ», «дэ», «вэ»… пять, шесть, «дэ», «шэ», «бэ».

Мужик был доволен:

– Молодец! Дуй уроки делать!

Но тут ее схватила за руку бабушка:

– Мать где? Спит, поди?

Она была уверена, что мама всё свободное время спит.

Саша выдернула руку:

– Да здесь мы, – и убежала.

Маму она сразу не нашла. Искала ее в середине очереди, металась туда-сюда, но мамы не было, хотя остальные люди стояли как будто бы знакомые – бегая от Аньки и обратно, Саша их уже не по разу видела. Где же мама? Она выбралась из толпы, отошла на несколько шагов, зацепилась взглядом за первую же попавшуюся пару обуви и, держась на этом уровне, словно на веревочке, внимательно осматривала всех в очереди. Перед ней мелькали десятки пар пыльной, стоптанной, разношенной обуви: бежевые мужские сандалии с завернувшимися наверх задубевшими ремешками, белые и красные туфли-лодочки без набоек, войлочные старушечьи чуни и даже тупоносые лыжные ботинки. Пару раз показались детские сандалики ее, Сашиного, размера: в этой части Лесобазы был единственный садик, значит, в очереди стоят ее будущие одноклассники, которых мамы и папы успели забрать. Еще она узнала синие разваливающиеся сланцы Димки-рахитика – его брали с собой на улицу, только когда нужно было стоять в очереди. Димка всегда радовался очередям и грустил, если продавщицы вдруг слишком быстро отпускали продукты.

Саша осмотрела все ноги до самого окошка магазина, откуда тетка в замасленном колпаке обвислой рукой разливала сметану. Она по самый локоть высовывала руку с черпаком из маленького окошка и не глядя плюхала белую жижу в подставленную тару. Сметана лилась с черпака, очередь завороженно следила, как толстая струя стекала вниз и ближе к земле вытягивалась в белую нитку. Когда тетка лила мимо банки, то второй раз черпак уже не высовывала, крикнув: «Следующий!» – если, конечно, проливалась сметана у тихой скромной женщины, старушки или ребенка. Если с пустой банкой оказывался крепкий мужчина, тетка вздыхала и всё же наливала со второго раза. Саша смотрела на белоснежный черпак, на огромную руку в закатанном по локоть обляпанном рукаве, на толстомордую тетку. Нужно нырнуть под очередь и обойти ее с другой стороны, но Саша не могла решиться пролезть между кем-нибудь. Проще всего было проскочить между тем, кто покупает, и белым половником. Саша наблюдала, как один за другим люди подставляют под окошко свои банки и бутылки для кефира, и боялась: вдруг они решат, что Саша хочет пролезть без очереди?

Помявшись немного, она обежала толпу с хвоста. Увидела там Аньку с тетей Леной, дядю Валю с бабушкой – они оказались теперь в середине очереди. Мамы не было. Саша снова вперилась в туфли с ботинками, и уже с этой стороны очереди пошла вдоль нее. Вот она увидела бабушкины короткие ноги и дяди Валины – в отличие от большинства мужчин, у него были не сандалии – он носил мягкие светлые ботинки в мелкую дырочку. Их называли почему-то туфлями. Рядом стояли сабо бабушки – у нее был очень маленький размер, 34-й или 35-й, ее ноги нельзя перепутать ни с чьими. Анькины ноги и ноги тети Лены Саша хорошо знала – тетя Лена ходила в лодочках, а Анька – в розовых сандаликах с бабочками сбоку. Анька с ее мамой были совсем близко к началу, их от окошка отделяло немного человек. Где же мама?

Саша продолжала скользить взглядом по ногам и увидела вдруг мамины черные туфли, тоже лодочки. Оказалось, что мама стоит почти у самого окошка – вот, значит, как быстро пошла очередь. Саша встала возле мамы, взяла ее за руку. Чтобы предупредить новые замечания, мама громко закричала:

– Выпустите ребенка, задавили ребенка, совсем не может стоять!

Она трясла Сашину руку и как будто силой вытягивала ее из гущи толпы, где Саша якобы всё это время простояла. Саша отступила несколько шагов от их шеренги вбок и с радостью увидела, что перед ним осталось всего пять человек.

– Совсем недолго, мам. А почему так быстро, мам? – спросила она.

Но вместо мамы ей ответила стоявшая перед ними женщина в зеленом платье. Она повернула к Саше голову и серьезно, как взрослой, сказала:

– Кефир кончился.

Саша не поняла:

– А где люди?

– Ушли те, кто за кефиром приходил.

– А-а-а… – протянула Саша, – понятно.

– Не отвлекай женщину, – дернула вдруг Сашу за рукав мама и втянула снова в очередь. Саша опять выскочила:

– Ну, я хочу посмотреть. Вот мы уже, совсем скоро. Я к окошку пойду.

Мама приподнялась на цыпочки, убедилась, что их черед скоро, и разрешила ждать у окошка. Там покупала толстая женщина с жирным красным носом. На ней было желтое платье в обтяжку и как будто детские сандалии без носка и с полукруглым задником. Ногти на ногах у нее были тоже желтые, толстые и растрескавшиеся, а пятки – в трещинах и сухие. Она достала из сумки толстыми короткими пальцами две майонезных баночки и подала продавщице.

– Одна банка в руки! – зло прокричала рука в окошке, плеснула туда сметаны, на глаз ее взвесила и потребовала 70 копеек.

Толстая женщина не стала возмущаться и протянула продавщице мятый рубль:

– Не видишь, что ли, какая очередь? Давай без сдачи!

Женщина полезла в висевшую на руке сумку и стала там шарить. При этом в одной руке у нее была банка сметаны, а вторую банку, пустую, она держала под мышкой. Очередь загудела. Сзади прогнусавили:

– Чего возишься, тетеря? Вчерашний день ищешь?

Женщина оправдывалась:

– Нету без сдачи. Ну нету!

Продавщица не отступала:

– Зачем пришла тогда? Следующий! – Она выхватила полную баночку и забрала себе.

– Банку отдай, – потянулась рукой в окошко толстая.

– За сметану не уплочено! Следующий!

– Банка моя, банку отдай!

– А давайте я возьму, у меня как раз баночки нет, – предложила робко женщина в длинном халате с туго затянутым поясом. – Только 70 копеек – это слишком дорого. В баночке ведь 180 граммов, да вы и не долили.

Вежливая женщина в халате ловко выхватила баночку у продавщицы и подняла ее – сметаны там было от силы две трети. Она стекла со стенок и обнажила прозрачное стекло. Высшим мастерством у продавщиц считалось так плеснуть сметану, чтобы она сразу попала на все стенки и изнутри их закрасила – тогда кажется, что банка полная. Саша давно об этом знала – мама научила ее всегда заглядывать в банки и бутылки и проверять, что сметана или кефир действительно налиты доверху. С появлением очередей стали обманывать. Саша еще помнила времена, когда они покупали и сметану, и кефир в самом магазине, в молочном отделе. Там банку ставили на весы и взвешивали. Но чем реже сметану с кефиром завозили, тем чаще их продавали прямо на улице и там в спешке не взвешивали – продавщицы считали на глаз. Мама была уверена, что они специально создают очереди, потому что без весов и чеков зарабатывают огромные деньги. Может, и хватило бы на всех сметаны, и осталась бы еще лишняя, но продавщицы всё равно выкатывают бидоны к окну и торгуют без весов. А народ сбегается со всей Лесобазы – боится, вдруг сметану на этой неделе больше не привезут.

Женщина в халате это тоже знала. Она поболтала баночкой и заглянула внутрь. Продавщица выхватила баночку.

– Галюсик! – крикнула она своей напарнице, рыжей вертлявой тетке. – Галюсик, мымру эту повесь. Ильина из 36-го! Пусть на Домостроителей ходит! Следующий!

В продуктовом магазине на Лесобазе когда-то была доска позора. Туда приклеивали фотографии воров и дебоширов, замеченных в магазине. Фотографии из паспорта давали в домоуправлении или коменданты пансионатов, поэтому воры с дебоширами смотрели на покупателей строго и важно. Но теперь вместо воров продавщицы стали записывать на доску всех, кто – об этом Саше тоже рассказала мама – боролся с обманом, недовесом и тухлятиной. Список молочного отдела висел прямо за прилавком, на большой колонне: если продавщица не была уверена в покупателе, она сверялась со списком. На Лесобазе все взрослые более или менее знали друг друга: достаточно было вписать на листочек имя, фамилию, номер дома – и этому человеку в отделе больше ничего не продавали. Только если он сильно упросит продавщицу, подарит ей что-нибудь и покается. Иначе ему придется ходить в магазин на другом конце Лесобазы, а это три остановки. Очень далеко. И там тоже был свой список. Правда, в оба сразу люди старались никогда не попадать.

Женщина в халате не стала спорить – ей просто не дали: двое мужчин, стоявшие сзади, выгнали ее из очереди. Один даже как бы слегка приподнял эту Ильину из 36-го дома за ворот халата и подтолкнул вперед:

– Нечего тут рассусоливать!

Толстуха, у которой забрали банку, ушла сама.

Мужчины оказались вместе. С ними же стояла женщина в зеленом платье. Саша вспомнила – это комендантша 40-го пансионата. Пока старший, в мятых светлых брюках со стрелками и тельняшке, из-под которой виднелся низ толстого живота, доставал деньги, женщина визгливо распоряжалась:

– Три банки сметаны. Три кефира. Молоко разбавленное у вас? Ну, конечно, ни-ни. Да я видела, как вы перед обедом банки выносили. На свои они покупают. Тоже мне! Из своего бидона лей! Нас трое, мы втроем стояли! – это она уже сказала стоявшим сзади.

Комендантша с пузатым мужчиной и таким же пузатым сыном сложила три банки и шесть бутылок в три одинаковых красивых пакета в синюю полосочку и отошла. Теперь была их с мамой очередь. Они хотели взять и кефир, но недавно сказали, что он закончился. Саша дернула маму. Та, не посмотрев на нее, отмахнулась:

– Подожди! Мне сметаны. На двоих! Я с ребенком. Галка, где ты там? Привет!

От Галки привета не было. Саша снова дернула маму за руку и довольно громко крикнула ей:

– Как тете кефир продали, он же кончился?

Мама посмотрела на нее украдкой:

– Значит, не кончился.

И попросила продавщицу:

– Две бутылки кефира.

– Кефира нет.

– Одну!

– Кефира нет!

– Галюсик! Одну для ребенка.

Было слышно, как внутри кто-то ворочает бачок. Галюсик не отвечала.

– Кефира нет! – повторила зло продавщица. Сзади стали возмущаться. Мужчина в костюме и с дипломатом, который он уже открыл, чтобы поставить туда сметану, нетерпеливо выкрикнул:

– Женщина, ну что вы тянете? Сказали же – нет кефира. Я очень спешу, ко мне мастер должен прийти.

– Все спешат. Голову себе почини со своим мастером! – неожиданно встряла старушка, стоявшая за мужчиной. Она явно не поняла, о чем он говорил, и думала, что тот лезет без очереди. Мужчина обернулся, удивленно посмотрел и ничего не сказал. Саша хотела было им всем напомнить, что тетке в зеленом, ее пузатому сыну и мужу только что продали сразу три бутылки кефира. Но она постеснялась и прижалась к маме. Та ставила банки в пакет.

– Пойдем за сахаром, – подтолкнула она тихонько Сашу.

Сахар продавали внутри магазина. Нужно было завернуть за угол, войти через главный вход, где синей краской прямо по беленой стене написано «Продукты». Три ступеньки, еще одна, очень тугая, дверь – и вот продуктовый отдел. Странно, но за сахаром очереди не было. Вернее, в отдел бакалеи, где также продавали пшеничную крупу и «рожки», стояли человек десять, не больше, и то почти все уже с чеками. Они с мамой заняли очередь. Саша пересчитала: нет, перед ними одиннадцать пар ног. В очереди только взрослые.

– Мама, никого нет с детьми!

Это означало, что можно попробовать пройти без очереди. Но мама не хотела, тихонько сказала: «Постоим» – и прижала к животу пакеты.

– Ты иди пока в кассу, – она сунула Саше деньги.

В обеих кассах была огромная, человек по двадцать, очередь. Саша встала в продуктовую. Вторая касса была для хозтоваров, которые продавались в том же магазине, но с другого входа. Нужно было выбрать товар, получить от продавца бумажку, выйти из промотдела, пройти метров десять, нырнуть в продовольственный, отстоять очередь в специальной кассе, оплатить товар, вернуться с чеком в магазин и забрать купленное ведро или мыло. А когда покупали продукты, так далеко ходить не нужно было – просто перескакивали в другую очередь, и всё. Очень удобно.

Саша стояла. В какой-то момент хвосты кассовой и бакалейной очередей пересеклись, и Саша спросила маму:

– А кто это – тетя Галя?

– Мы с тетей Галей вместе раньше работали, – сказала мама. – Ей недавно тут комнату дали, она в наш магазин устроилась.

Тут обе очереди продвинулись на одного человека и отдалились друг от друга. Саша спросила громко:

– Почему она нам тогда кефир не дала?

– Да сука эта ваша Галя! – раздался откуда-то из-за мамы злой голос.

Это была женщина, которая не могла заплатить за сметану без сдачи. Мама ничего не сказала.

– Вы же с ребенком, проходите вперед меня, – толстуха уступила маме место. Видимо, узнав, что их тоже обидели в магазине, она почувствовала некоторое с ними родство. Мама поблагодарила и поменялась с ней местами. Тут же продавщица крикнула, чтобы больше никто очередь не занимал – магазин закрывается на переучет.

Когда подошла мамина очередь, Саша уже пропустила перед собой в кассу несколько человек – нельзя было заплатить за пять килограммов сахара заранее, не получив от продавщицы специальную бумажку. В редких случаях продавщицы могли выкрикивать из-за прилавка кассирше: «Пробей сметаны на полтора», «Рупь сорок за “Крестьянское”», «“Пилот” килограмм» – и кассирша пробивала. Но это только для самых близких. Остальным нужно было сначала взвесить и отложить товар.

Пришла бабушка – она тоже купила сметану, но только для себя, одну банку. И ей дали кефир – как ветерану. Продавщицы знали, что у бабушки есть ветеранское удостоверение. В войну она была малолетней труженицей тыла. Но этого на Лесобазе никто не помнил – все думали, что бабушка воевала. Удостоверение уже много лет не спрашивали и продавали бабушке льготные, ветеранские, товары просто так. На сахар тоже ввели почему-то сегодня нормы: два килограмма на взрослого, килограмм на ребенка, четыре килограмма – ветеранам и инвалидам. Будто инвалиды едят этого сахара больше детей. Иногда продавцы произвольно вводили свои нормы на самые обычные продукты – вот тут-то ветераны и пригождались. И инвалиды. Димка-рахитик считался инвалидом. Саша догадалась об этом, увидев как-то, что на него дают больше продуктов.

Мама хотела взять сахар на троих, но продавщица строго следила, чтобы очередь больше не занимали.

– Нас двое было! Вместо ребенка теперь ветеран!

Мама быстро сосчитала, что на бабушку положено больше сахара. На двоих им насыпали в два пакета целых шесть килограммов. Продавщица, то ли подобрев, то ли сильно спеша на «переучет», крикнула в кассу: «Пробей шесть сахара одним чеком!» Саша тут же просунула деньги. Отойдя в сторонку, мама отдала бабушке пакет в цветочек, а ее банку забрала к себе в сумку. Они с Сашей взяли пакет с верблюдом. Мама несла за одну ручку, а Саша помогала за вторую. Получалось неважно, Саше было тяжело. Они вышли из магазина, и она попросила маму:

– Можно я бабушке помогу?

Бабушка была гораздо ниже мамы, почти с Сашу ростом, нести пакет с бабушкой было проще. Мама отдала им свой тяжелый пакет, забрав у бабушки пакет поменьше. С бабушкой они быстро вышли к дороге. Там уже стояла Анька.

– Мои ушли давно. Мы-то сахар не брали. Ты гулять пойдешь?

Саша растерялась. Нужно было помочь бабушке, но и с Анькой хотелось пойти. Саша остановилась и молча уставилась на бабушку. Она поставила пакет на землю, вздохнула и сказала:

– Ну че, беги! Какая из тебя помощница? Только за пакетами потом приходите.

Саша радостно подпрыгнула и поцеловала едва наклонившуюся к ней бабушку – такая бабушка была маленькая.

– Мам, я с Аней погуляю, да?

Мама строго надула щеки:

– Только недолго!

Каждый раз она так говорила. И Саша не понимала, почему недолго, если она всё равно гуляла допоздна. Она хотела маму тоже поцеловать, но не стала: та была выше ростом, обе ее руки были заняты, да и лицо слишком серьезное. Они с Анькой побежали. Но Саша тут же споткнулась – подошва загнулась и зацепила асфальт, нога выскочила из сандалика. Она остановилась поправить обувь. Увидела, как бабушка подняла с земли пакет и повесила его на левую руку, которая у нее с детства не разгибалась, потому что она маленькой упала с кровати, а к врачам везти было некому – сломанная рука неправильно срослась. Когда нужно было носить тяжелые сумки, бабушка вешала их на руку, словно на крючок.

Пока она приноравливала пакет и поправляла платье, мама тоже остановилась и поставила пакет с сумкой на асфальт. Тоже поправила юбку. Потом присела, взяла в одну руку сумку, в другую пакет, резко потянула руки вверх – пакет лопнул. Саша уже далеко отбежала. Она стояла почти у самого Анькиного дома и смотрела, как мама наклонилась в растерянности над сахаром, как стала сметать его руками в одну кучу. Мама сидела на корточках, широко расставив ноги и пропустив между колен черную плиссированную юбку. Саша подумала, что мама наверняка плачет сейчас от обиды. Надо было подойти к ней, пожалеть, но Саша вспомнила строгое лицо мамы, ее вечно раздувающиеся от недовольства щеки, и не пошла.

– Побежали на дрова! – крикнула она с неестественным задором. Саша очень боялась, что Анька будет жалеть их пакет. Но Анька молча смотрела на Сашину маму, раздумывая, не помочь ли ей с сахаром.

– Ничего, сами соберут. У нас давно как-то мука просыпалась, так бабушка всё собрала. Побежали!

Дрова, вернее, бревна, которые постепенно распиливали на дрова, лежали у двухэтажных деревянных бараков рядом с Анькиным домом. На каждом этаже такого дома было по две квартиры, друг над дружкой, в нижних находились печки. Несколько раз в год к домам подвозили бревна, жильцы потихоньку их пилили. Пока оставалась хотя бы половина бревен, дети по ним бегали. Однажды, правда, прямо на глазах Саши стопка рассыпалась под Викой Иващенко, жившей в том дворе. Она бежала по верхнему бревну, когда вдруг раскатились остальные. Вика тогда сильно оцарапала ноги, руки и лицо, и родители запретили ей играть на дровах. А Саше мама не запрещала, потому что она маме про случай с Викой не рассказала. И Анька своим родителям не сказала.

В том году лето было очень жарким, и куча бревен так и оставалась нетронутой с начала апреля. Бревна уже посерели и покрылись белыми пятнами. Кто-то сумел вытащить прямо из середины одно бревно, отчего там осталась дырка – тоннель, куда Саша с Анькой прятали свои мелкие драгоценности: красивые стеклышки, камешки, наклейки от жвачек, которые привозили им тетя Лена с дядей Валей.

Они подбежали к дровам и уже хотели забраться проверить свой тайник, как Анька вдруг показала Саше знаком: «Тссс!» На другом конце бревен стояли взрослые парни, они точно уже учились в школе. Всех парней такого возраста Саша с Анькой считали хулиганами. Они присели, чтобы спрятаться, и стали думать, куда бы еще пойти. Анька предложила бежать к пятиэтажке закладывать секретики. Пятиэтажка – в чужом дворе, зарывать секретик под носом у незнакомых детей страшновато. Анька – очень смелая, а Саше идти в другой двор не хотелось.

– А где мы возьмем стекла?

Саша уцепилась за эту отговорку, хоть и знала, что на Лесобазе валялось много разбитых бутылок, но вдруг Анька поленится искать?

– Где-где? Дак полно же. Вон, вчера, помнишь, били дяденьку у нашего подъезда? У него же пиво было. Бутылки-то, поди, все расколотили. Пойдем посмотрим!

– Что с кладом? Ты полезешь?

Саша отвлекла Аньку и указала на тоннель в куче бревен. Анька приподнялась немного заглянуть внутрь – с другой стороны виднелись парни, один даже курил. Она внимательно рассмотрела дыру и сунула туда голову.

– А нету! – удивленно сказала она.

Они прятали свои драгоценности глубоко, пропихивали их в тоннель палкой. Анька перевела дух и засунула голову еще раз:

– Да нету! Стыбзили!

Стало понятно, что бумажки и камни украли парни. Наверное, они прямо сейчас на другом конце бревен рассматривают вкладыши и картинки из журнала «Мурзилка», который Саша с Анькой как-то нашли выброшенным у библиотеки и вырезали оттуда все фигурки.

Ничего не поделаешь, парней они боялись. Анька снова присела на корточки. Можно побежать в их городок на качели, но там всё давно разломали: качели не качались, карусель не крутилась. За дом Саше было нельзя. Вообще-то мама не отпускала Сашу и на дрова, и даже к Анькиному подъезду. Разрешалось только гулять в своем дворе или находиться у Аньки в гостях. А Аньке запрещали уходить дальше ее подъезда, хотя они всё равно бегали. Но родители дома и в любой момент могут выйти. Саша возила пальцем по песку и думала.

– Это какая буква? – спросила вдруг Анька.

– Это не буква. Я просто так черчу.

– Но ты же пишешь?

Анька была уверена, что любые выведенные рукой линии – это буквы. Саша смахнула линии рукой и на гладком песке написала:

– Это «А».

Анька внимательно посмотрела. Саша написала следом «н».

– А это какая? – спросила Анька.

Саша ответила и написала еще одну «н». И затем – «а».

– Вот видишь, – объясняла она, – что получается? Ан?.. – она медленно провела пальцем по двум слогам, как бы подсказывая Аньке окончание ее имени.

Анька кивала, рассматривая буквы, но не так, как нужно, а вверх ногами. Саша развернула ее правильно.

– Ну? А-н-… Дальше что? Видишь же, что такая же буква идет опять?

– Какая такая?

– Буква «нэ».

Анька долго думала, пока вытирала рукой вытекшую из носа соплю. Она так никогда не делала, но сейчас была очень увлечена. Потом подчеркнула пальцем две первые буквы:

– Это – «ан»? А это – «нэ»?

– Ну да, – обрадовалась Саша, – что получается?

Анька крутила головой, подступалась к буквам так и эдак, но не могла догадаться.

– А ты сама-то можешь прочитать? – вдруг ехидно спросила она.

Саша вздохнула:

– Конечно, могу. Это ведь я написала. Получается «Анна», – сказала она без раздражения. Обычно она злилась, когда Анька становилась глупой, но сейчас было видно, что та хочет читать, но не умеет. Саша удивлялась, что Аньку еще не научили буквам, ведь ее мама была воспитательницей. То ли у Анькиных родителей так мало свободного времени, то ли Анька такая неспособная? Но учиться она хотела:

– А научи? Я уже тоже хочу читать. Если умеешь читать, да еще и писать, тебе разрешат сидеть на последней парте и рисовать во время уроков, пока дураки учат буквы. А я-то с кем буду сидеть?

Саша удивилась:

– Это кто тебе сказал?

– Мама!

– Она тебе показывала буквы?

– Да. Много буков!

– Букв. А почему ты не научилась?

– Не знаю. Скучно. Научи.

– А цифры ты знаешь?

– Ну, цифры легко…

Саша разровняла песок и написала «1990».

– Что здесь написано?

Анька наклонилась:

– Один… девять, девять… «О».

– Да не «О», а ноль!

– Как это?

– Потому что не один, девять, девять, ноль, а тысяча девятьсот девяносто. Год сейчас одна тысяча девятьсот девяностый…

Анька прищурилась:

– А ты откуда знаешь?

– Так в газете же наверху пишут…

– Не, цифры я знаю, кроме ноля, че это – ноль-то?

И тут же добавила:

– Это неинтересно. Давай буквы.

Саша стерла написанное и хотела начать алфавит по порядку, но с той стороны бревен зашумели парни. Они с Анькой тут же подскочили, побежали прочь. Сами не заметили, как оказались в Сашином дворе. Здесь песка не было, а был асфальт и заросшая травой земля. Саша думала, где бы показать Аньке буквы.

«Грамота на то и есть!

Надо вывеску прочесть», – вспомнила она вдруг.

У них на Лесобазе были только три вывески: название детского сада «Ветерок», «Продукты» на магазине и надпись на пивной цистерне «Пиво». В детский сад возвращаться она не хотела, там еще сидит Фая с воспитательницей. В магазин, где они только что отстояли очередь, тоже не тянуло. Цистерну с пивом сегодня не привозили.

– А побежали к нам в коридор, там столько слов написано! – Саша обрадовалась своей выдумке. – Только на шестой, на нем еще есть свет. Тучи, скоро дождь и стемнеет, ничего не будет видно.

В подъезде было темновато. Надписи на стенах начинались у самого входа, но разобрать буквы было сложно. На шестом этаже, куда пробивался с седьмого желтый свет окрашенной лампочки, Саша нашла на стене кровавый след от руки и надпись «Любка гнида» – первое, что она прочитала сама, выучив буквы. Теперь она решила учить по этой надписи Аньку.

– Вот, смотри, – она ткнула пальцем в первую букву, – это какая буква?

Анька переспросила:

– Эта? – она тоже хотела ткнуть в «л» пальцем, но отдернула его, заметив кровавый след.

– Да, эта!

– Это «А»?

Саша не ожидала от Аньки таких способностей.

– Почти! Это «Л» – большая. А дальше «ю». Вот эта. А дальше «б»…

Саша приготовилась показывать Аньке все буквы, но заметила, что та как-то съежилась, напряглась и прижалась спиной к стенке. Аньке было страшно. У них в подъезде никогда не было так грязно. Саша знала, что Анька боялась приходить в ее дом без взрослых. Просто сейчас, видимо, в учебном азарте забылась.

– Это «ю», это «б»… – повторила Саша уже не так уверенно, видя, что Анька не слушает и, не отрываясь от стенки, заглядывает вниз через прутья решетки. К ним поднимался кто-то большой, тяжелый. Да это муж дворничихи, бородатый и всегда пьяный старик. Значит, он не свернет на шестой и пойдет мимо них выше.

– Бежим на другую лестницу! – схватила она Аньку и потянула наверх.

Они пробежали почти два пролета, нырнули в коридор и помчались вперед. Однако на этаже горела только одна лампочка, освещая лишь половину этого бесконечного коридора, а дальше – темнота. Они остановились на середине, у пожарного шкафа, из которого давно вырвали и шланг, и крючья, на которых он висел. Саша и Анька схватились за шкаф: впереди был ярко-желтый свет, позади – темнота. Они прижались к стене и смотрели не мигая туда, откуда вот-вот должен был появиться муж дворничихи, но его всё не было. Анька первая отошла от испуга:

– Да он прошел давно, побежали! – она потянула Сашу назад.

– Мы не могли пропустить, его нет.

– Я домой хочу, – заканючила Анька, – мне здесь не нравится.

– Ну, пойдем ко мне, – неуверенно предложила Саша.

Она ведь жила всего этажом выше. Некрасиво не пригласить Аньку к себе в гости, когда они почти дошли. Но дома мама и, возможно, еще не ушла на работу бабушка.

– Не хочу! Я домой хочу! Лучше давай ко мне, – Анька тянула Сашу к главной лестнице.

– Ну, давай к тебе, – Саша вздохнула с облегчением: вдруг мама разозлится из-за гостей. – Только пойдем по этой лестнице? Всё равно везде темно. А вдруг он еще не поднялся?

Они взялись за руки и побежали по черному коридору. Лестница действительно была черной. Свет просматривался только где-то на втором или третьем этаже. Они потрясли сцепленными руками, как бы проверяя, на месте ли, и стали медленно, вдоль стенки, спускаться. Саша считала пролеты.

– Раз… два… три… четыре… пять…

– Это какой этаж? – спросила Анька, было слышно, что она от страха плачет.

– Четвертый с половиной. Смотри, внизу свет. Бегом до второго! – Саша дернула Аньку за руку к перилам, чтобы она своими глазами увидела свет и скорое облегчение, но та не сдвинулась с места.

– Ну, давай быстрее!

– Иди одна, я обкакалась, – Анька пропищала чужим голосом.

И села на ступеньку.

Куда же Саша без Аньки пойдет? Как Анька останется здесь? Что она будет делать?

– Иди, позови мою маму, я обкакалась.

– Да ты что? Ты тут сидеть будешь?

– Позови твою маму, – снова запищала Анька.

– Так пока я добегу, пока она придет. Здесь ведь тоже люди ходят. Ты что, вставай. Пошли к нам.

– Иди одна, я стесняюсь! – заревела Анька.

Саша крутилась вокруг:

– Как я пойду? Ты что? Давай вместе сидеть. Всё равно же тебя будут искать. И найдут.

Она подумала немного и неуверенно добавила:

– Ну, или меня, – хотя знала, что искать ее днем никто не будет.

Она села рядом с Анькой. Стала нащупывать в темноте ее руку, чтобы взять, поддержать, но передумала – у человека горе, не надо лезть. Саша заерзала: она села на какой-то мусор, наверное, шелуху от семечек. Встала, отряхнула подол платья, обернула им ладонь и провела по ступеньке – смести мусор. Сидеть на темной лестнице было холодно и страшно. Надо бы позвать маму, она придет за ними, помоет Аньке попу, даст Сашины трусы и колготки. А вдруг запасы воды закончились?.. А вдруг дома нет чистых трусов? И как такая смелая Анька вдруг обкакалась? Она же никогда ничего не боялась. Хотя Саша вспомнила, что давным-давно, когда они вечером ждали родителей в садике на веранде, Анька сильно плакала и просилась к маме. Наконец появились тетя Лена, а потом и Сашина мама. Анька от радости тогда накакала в штаны. У тети Лены на руках была маленькая Женя, поэтому мыть Аньке попу пришлось Сашиной маме. Их с трудом пустили назад в садик и дали воды.

Саша вспоминала этот случай и жалела Аньку. Хотела даже погладить ее по плечу, но снова осеклась. Анька продолжала рыдать. Чтобы никто не услышал, она вжалась лицом в свое плечо и зычно в него ревела. Саша сидела преданно рядом.

– Эй, а ведь не пахнет! – поняла вдруг Саша.

– Чем не пахнет? – нормальным голосом, будто и не было у нее никаких слез, спросила Анька.

– Ну как, чем? Уже бы пахло. Ты это… трусы проверь.

Анька глупо спросила:

– Как?

– Как-как? Руку сунь!

– Ты сунь. Я боюсь, – неожиданно призналась Анька.

– Сама суй, твои трусы. Я тоже боюсь. Вдруг у нас воды нет, как потом мыть?

– Отвернись, – не то рявкнула, не то тявкнула Анька.

– Да тут не видно ничего! – возмутилась Саша.

– Отвернись! – сказала Анька, срываясь на писк от беспомощности.

Саша спустилась на пару ступенек.

– Далеко не уходи! – заволновалась Анька.

Она всё же засунула руку в трусы, высунула, нащупала Сашино плечо и шепотом сообщила ей на ушко:

– Показалось. Не обкакалась!

– Я же говорю, не пахнет. Когда ты в прошлый раз в садике обкакалась, так пахло!

– Да кто обкакался-то? Сама и обкакалась!

Они осторожно добежали до второго этажа и заскочили в освещенный коридор. Здесь тоже горела только одна лампочка, на удивление, прозрачная, не окрашенная, освещая только половину коридора. Они остановились отдышаться.

– Но я всё равно хочу какать, – запищала снова Анька.

Саша задумалась. Они стояли под дверью Светки Пащенко. Та жила с мамой и иногда с бабушкой здесь, в 201-й квартире. Саша забарабанила в дверь.

– Открой, это я!

Никто не открывал.

– Света, это я! – Саша уже развернулась к двери спиной и стучала теперь ногами. За дверью послышались шаги и взрослый голос:

– Кто там?

– Это Саша. А Свету можно?

– Светы нет.

– А где она?

– Петух жареный тебя с твоей Светой клюнул, носитесь весь день, спать не даете. В соседнюю комнату стучи, – послышалось из-за двери.

Это точно не был голос Светиной мамы, которая никогда так и не говорила. Точно, не та квартира. Саша побежала в 201-ю. Постучала три раза по три – никого.

– Я уже не могу, пошли на лестницу, – заныла Анька.

– Там он спускается!

– Я сейчас по правде обкакаюсь, – заплакала Анька.

– Подь ты к шуту! – простонала Саша, подражая своей бабушке, которая всегда так говорила, если раздражалась или уставала слушать одно и то же.

– Ты на козырек залезешь? – Саша придумала, где Аньке покакать. Туда можно было выбраться через окно между первым и вторым этажами.

– Залезу-у-у-у, – рыдала Анька, теперь готовая лезть куда угодно, только бы быстрее.

Саша помчалась по коридору. Светлую половину пробежала одна, на темной дождалась зареванную Аньку и взяла ее в темноте за руку. Они выскочили на площадку между вторым и первым этажами и подтянулись на подоконник межэтажного окна. Хорошо, что стекло в нем было аккуратно вырезано: самим им окно не открыть, а в разбитое лезть больно. Они сначала хотели спрыгнуть с подоконника на козырек, но побоялись.

– Высоко-о-о-о-о! – протянула Анька, как будто забыв, зачем сюда пришла.

– Надо сесть и потом осторожно слезть ногами вниз.

– А ты слазила? – недоверчиво спросила Анька, она уже совсем не плакала.

– Нет, не слезала. Но видела, как другие слезают.

– Прыгать-то надо. Прыгать-то.

Саша молчала. Она вдруг совершенно ясно поняла, что никогда не сможет прыгнуть с этого подоконника. И, значит, все ее подбадривания Аньки, держание за руки, предложение прыгнуть на «раз! два! три!» будут нечестными. Анька смелая, Анька прыгнет. А она, Саша, останется наверху.

– Давай! Раз! Два! Три! – закричала первой Анька и выпустила Сашину руку.

Саша зажмурилась и не думала прыгать. Она представила, как откроет сейчас глаза, увидит Аньку одну на крыше, и их дружба навсегда закончится – Анька не простит. Саша не сможет больше приходить к Аньке в гости, тетя Лена не будет учить их делать аппликации, рисовать на вощеных листах и складывать из бумаги разных зверей. Дядя Валя не станет катать Сашу на велосипеде, а Анькина бабушка Клава не возьмет ее с собой на дачу. И Анькины родители, такие дружные, надежные, счастливые, никогда больше не придут к ним с мамой в гости.

– Надо прыгать, – подумала Саша и открыла глаза, чтобы взять Аньку за руку и спрыгнуть. Но та тоже сидела. И тоже зажмурилась. Наверное, тоже думала, что Саша никогда больше не придет к ней в гости.

– Давай снова на «раз! два! три!» – задорно крикнула Саша и теперь уже точно решилась прыгать. Она глубже вдохнула и только собралась произнести «р-р-раз!», как кто-то похлопал ее по плечу. И тут же увидела на плече Аньки большую опухшую руку с грязными загнутыми ногтями. Они обернулись – сзади стоял муж дворничихи. Пьяный, с огромной, наверное до пояса, путаной пожелтевшей бородой, с таким же, как руки, опухшим лицом и почему-то в теплом сером пальто. Старик еще раз похлопал обеих и что-то сказал. Саше показалось, что вместо слов из-под бороды вылилась какая-то каша. Старик еле ворочал языком и говорил так, будто рот его был набит давлеными сливами. Саша почувствовала, как толстая рука почти ухватила ее за живот. В ту же секунду Анька дернула Сашу – и они полетели вниз. Саша упала на застланную рубероидом и усыпанную осколками битых бутылок крышу подъездного козырька, руки и ноги горели от боли, но посмотреть на них было некогда – вдруг старик лезет за ними? Она кинулась к краю козырька и, не вглядываясь, есть ли кто во дворе, закричала в раскинувшиеся под ней ивы:

– Помоги-и-и-ите!

Потом вспомнила про Аньку. Та лежала под окном, держалась за коленку и, корчась от боли, перекатывалась на спине туда-сюда. Саша подбежала к ней, стала тянуть в сторону:

– Давай, давай! Он же сейчас за нами спустится!

Анька, не оставляя коленки и не переставая перекатываться, прокричала:

– Да нету его уже!

Действительно, в окне старика не было, он ушел.

Анька поперекатывалась еще немного, затем встала и обиженно передразнила:

– «Помоги-и-и-ите! Помоги-и-и-и-ите!» Когда ты упадешь, я тебя тоже брошу.

Саша чувствовала, что Анька права, но всё равно возмутилась:

– Я ведь не бросила!

– Почти бросила.

– Почти не считается, – совсем неуверенно ответила Саша и снова побежала звать на помощь. Крикнув с края козырька еще раз, она вернулась: у Аньки голос громче, надо, чтобы Анька кричала на улицу, а Саша будет кричать в окно: по лестнице постоянно ходят люди, они обязательно услышат. Задрав голову, Саша крикнула раз в сторону разбитого окна. Крикнула второй. Никто не отвечал. Стало страшно: самим им с крыши не спрыгнуть и в окно обратно не залезть – слишком высоко. Если бы что-нибудь приставить… Но на крыше не было ничего, кроме битых бутылок. Когда она пугалась, очень быстро или очень громко говорила, то начинала задыхаться и слышать, как бьется ее сердце в середине груди, в ложбинке между ключицами. Саша сделала несколько глубоких вдохов, размеренно походила по крыше: пять шагов в одну сторону, пять в другую. Сердце стало биться тише. Она снова глубоко вдохнула и выкрикнула:

– Да помогите же!

Ей тут же ответили:

– Чего орешь? Курва! Сколько тебе говорить, чтобы во дворе сидела?

Это была мама. С собой она принесла табурет. Саша сбегала за Анькой, которая продолжала звать на помощь у края козырька. Они по очереди забрались на табурет и влезли в окно. Анька спрыгнула на лестничную площадку первая. Саша выбиралась из окна нехотя, на маму не смотрела.

– Говно собачье! – мама ощутимо поддала Саше под зад. Аньке сказала:

– Марш домой!

Саша вступилась:

– Она какать хочет. Аня, пойдем, у нас покакаешь!

– Дома покакает, у нас воды нет, – строго сказала мама, ее щеки тряслись от злости.

– Домой! – напомнила мама Аньке и слегка подтолкнула ее вниз. Саша видела, что Аньке страшно – она никогда не ходила в их доме одна.

– Я провожу до улицы.

– Никуда ты не пойдешь. Все руки в кровище.

– Ну ей же страшно, – она посмотрела на Аньку: та стояла на несколько ступенек ниже, прислонившись к стене и обхватив зад руками.

– По крышам бегать не страшно было?

– Но ведь тетя Лена с дядей Валей меня всегда провожают!

Маме стало стыдно. Анькины родители действительно старались не пускать Сашу одну, если она у них засиживалась. А засиживалась Саша часто.

– Ну, беги. Только до улицы. И сразу домой. Ты меня поняла?

Саша не очень обрадовалась. Она думала, что мама пойдет вместе с ними. И что она наконец поймет – если смелая Анька боится ходить одна в их подъезде, как же страшно подниматься по этой лестнице каждый день Саше!

На следующий день Сашу неожиданно разбудили в семь утра.

– Бабушка осталась на вторую смену. Просыпайся, опоздаешь в садик.

Саша очень удивилась. Она думала, что уже никогда не пойдет в садик. И с воспитательницей, считай, поссорилась. И с Фаей. Как же так? Ведь мама обещала. Саша заплакала. Под одеялом пошевелилась кошка Люся, которая всегда засыпала у Саши над головой, а просыпалась в ногах. Когда Саша плакала или ее ругали, кошка на нее нападала. Слезы пришлось сдерживать, чтобы не дразнить Люсю. Сквозь слезы и пузырившиеся сопли Саша только и повторяла:

– Не хочу. Ты же обещала.

Мама сжалилась. Она присела рядом с Сашей, погладила ее по спине и ласково сказала:

– Я понимаю. Но ведь ты же идешь в школу. Я должна ехать сегодня в районо, там мне выдадут справку, что тебе можно в школу.

Саша продолжала давиться плачем:

– А… а… а другим детям тоже надо в это районо?

– Нет, – ответила мама, – потому что всем остальным 1 сентября будет уже шесть, а тебе только пять. Тетя Лена договорилась, что для тебя напишут специальное разрешение, и ты пойдешь в школу со всеми.

– Я хочу остаться дома.

– Нельзя, Саша. Воды нету.

– А к бабушке? Отведи меня к ней на работу, я там посижу.

– Нельзя к бабушке, у нее сегодня начальство и проверка. Ты только на полдня. А перед сончасом я тебя заберу.

– Правда-правда?

– Если автобус не отменят.

Мама надела ей вчерашнее платье и заплела тонкую косичку.

– Воды совсем нет. Только попить. Умоешься и поешь в садике.

Саша попила немножко и заметила, что в блюдце у Люси воды нет. Мама перехватила ее взгляд.

– Пей сама. Кошка из унитаза напьется.

Саша выпила воду, посмотрела с завистью на оставшуюся в кровати Люсю и пошла надевать сандалики. В коридоре мама вдруг стала проверять в сумке документы – точно, оставила Сашино свидетельство о рождении. Она вернулась, долго ковырялась в замке ключом и потом исчезла внутри. Саша ждала. Тут зашевелилась в конце коридора дворничиха – и что она забыла на их этаже? Саша уже не боялась: от мамы она узнала, что это именно бородатый старик рассказал ей вчера про них. Постучал в дверь, крикнул: «Эй, там твоя девка на крыше бегает. Сама не выберется». И попросил на водку. Сказал, что у него зуб болит и надо лечить. Саша догадалась: муж дворничихи не схватить их хотел – он пытался остановить.

В садике ее встретили с недоумением.

– Оба-на! Явилась! – сказала Фая.

Воспитательница была чужая. Старая в отпуске, наверное.

Над дверью висело что-то красное, наподобие шарфа, на котором золотыми буквами было написано: «Первый раз – в первый класс!» И внизу красными бумажными буквами налеплено: «Добро пожаловать в нулевой класс». Это для родителей. На послезавтра приготовили. Из детей же никто больше читать не умеет. Похоже, в группе ее не узнали. Отпуск у мамы был такой большой, что некоторые дети Сашу забыли. Или делали вид. Впрочем, Саша сомневалась, что они ее и раньше помнили – в садике она была тихоней, всех боялась. С мальчиками, кроме Димки, никогда не разговаривала и, в общем-то, многих не различала. Она знала только Максима Киселёва, потому что его кроватка была неподалеку, и Роберта Жадоева – этот всегда ее обижал. Например, в конце дня забирал у нее из шкафа сумочку в форме клубники, которую ей подарила бабушка. Мама даже пыталась разобраться с родителями Роберта, но они только смеялись и говорили, что Роберт с Сашей так заигрывает. Что значит заигрывать, Саша не поняла, но решила, что это очень плохо. Роберт тоже не знал. Один раз, когда родители уже забрали их и разговаривали между собой, Саша побежала к турнику на площадке. Она повисла на нем, стала раскручиваться из стороны в сторону. Вдруг рядом прицепился Роберт. Он перебирал руками трубу и топтался на месте.

– Я с тобой так заигрываю, поняла? – сказал он и тоже стал раскручиваться. Саша убежала.

Еще был Максимка Мякишев. Самый хулиганистый, но его никто не боялся. Максимка всегда ходил один. Он жил напротив садика, в двухэтажном доме, его маму видели всего пару раз – в остальные дни она была пьяная. Максимка сам бегал в садик, сам уходил домой. А следующим утром рассказывал, будто его накануне забирала мама, и они вместе пошли в «Избушку» есть мороженое. Даже самые глупые понимали, как Максимка страдает, и почти никогда с ним не спорили. Он был каким-то очень маленьким, наверное, меньше всех. И у него было особенное лицо, такое Саша видела только у детей пьяниц. А еще у Максимки вокруг губ всё время были какие-то белесоватые пятна, будто что-то присохло. Сашина бабушка говорила, что это у него засохли сопли, потому что его никто не умывает. Несмотря на маленький рост и запущенность, Максимка хорошо говорил, знал всю Лесобазу, бегал до Сашиного двора и даже сам ездил на автобусе. Сегодня он строил на ковре длинный дом из кубиков. Максимка был в комбинезоне-шортах и без футболки или кофты, как будто ему очень жарко. Димка катал неподалеку паровоз на колесах. Максим Киселёв вместе с другими мальчиками раздирал в уголке тряпичную куклу. Он тоже был в шортах с подтяжками, но в футболке.

Саша присела на стул возле обеденного стола. Фая готовилась накрывать к завтраку и громко ей крикнула через всю группу:

– Ты тут не рассиживай, я на тебя не заказывала.

Саша сначала испугалась. Потом расстроилась: есть очень хотелось, утром ее не кормили, а накануне вечером она так устала от прогулки и впечатлений, что после маминых нравоучений сразу заснула, без ужина.

Оставаться весь день голодной неприятно. Фая издалека помахала ей половником – мол, давай, уходи. Мама ведь обещала забрать ее к обеду – что ж, до обеда можно и потерпеть. Она встала, медленно задвинула за стол свой стульчик, медленно развернулась и отошла на несколько шагов. Конечно, можно потерпеть. И попить в туалете из-под крана. К детям Саша не шла, а ходила вдоль ковра, на котором они играли. А если мама задержится? Автобус опоздает – придется еще и спать в садике. Голодной. Нет уж! Она вернулась к столу и уселась. К ней наклонилась новая воспитательница и сказала:

– Тебе же говорят, не кормят тебя сегодня. Иди играй.

Саша втянула голову в плечи. За спиной мальчишки катали свои паровозы. Слева девочки собирали разорванную и брошенную Максимом Киселёвым куклу. Появилась Фая, уже с бачком каши. Саша посмотрела налево, на входную дверь, и увидела, что мама еще не ушла. Та стояла в коридоре и, видимо, искала в шкафчике Сашины вещи. Раз они больше в садик не придут, надо забрать домой форму для гимнастики, чешки, пенал. Саша бросилась к маме.

– Ты куда? – дернула ее за руку воспитательница, которая Сашину маму еще не знала, да и не видела никого в полутемном коридоре.

Саша собиралась повиснуть на маме, умоляя взять ее с собой в районо, не оставлять в садике. Однако неожиданно для самой себя бросила воспитательнице:

– Я знаю, что у Фаи свиньи. Она мою еду свиньям унесет, я видела, как она носит. Я сейчас всё маме расскажу. Вот моя мама! Ма-ма! Я здесь!

Мама пошла на голос. Испуганная воспитательница подбежала к маме и стала выпихивать ее обратно в коридор. И успокаивать:

– Ничего, девочка напугана, последний день в садике. Всё хорошо, идите, идите, опоздаете на работу. Она напугана.

Воспитательнице в конце концов удалось захлопнуть дверь. Саша продолжала кричать:

– Мама, я есть хочу! Фая мою еду свиньям унесет!

Но мама не возвращалась.

Воспитательница с Фаей испугались.

– Меня зовут Евгения Владиславовна, – сказала она. – Сейчас тебя покормят, успокойся.

Фая подошла к столу, с грохотом поставила перед Сашей тарелку с кашей, стакан чая и на нем – ломтик батона.

– На! – сказала она зло и отвернулась.

Воспитательница тут же забрала еду:

– Подожди немножко. Саша, да? Подожди, Саша, сейчас все будут есть.

Она понесла еду в закуток. И отругала Фаю:

– Ты что? Так нельзя. Увидят – мало не покажется.

Наверное, воспитательница имела в виду заведующую или кого-нибудь из проверяющих, которые могли прийти и спросить Сашу, почему она ест одна. Но увидели еду не проверяющие. Первым подбежал Максимка.

– И я хочу! И я! Дайте мне есть, меня мама не успела сегодня покормить.

Другие мальчики, которых Саша никак не могла запомнить по именам, тоже подбегали. Они кричали наперебой: «И я!», «И мне!», «Я хочу!» Максимка не кричал. Он теперь замер и внимательно смотрел на рот Евгении Владиславовны, словно ждал, что оттуда ему, будто птенцу из клюва, выпадет еда. Подбежала даже одна девочка. Это была Лиля в очках. Она ничего не просила, а задрала голову и разглядывала воспитательницу.

Наконец все успокоились. Фая накрыла на столы, дети сели. Саша быстро всё съела, хотя каша была невкусной – овсяная размазня с шелухой от зерна. Но есть очень хотелось. К тому же было приятно думать, что это последний ее садичный завтрак.

– Добавки хочешь? – нежным голосом спросила подкравшаяся сзади воспитательница.

Саша хотела добавки. Особенно хлеба. Но поняла, что ее подкупают.

– Нет, – сказала она, – не буду, – и отодвинула от себя тарелку.

– Я хочу!

– И я хочу, – закричали за соседними столами. Мальчишки тянули руки вверх.

Евгения Владиславовна, которая завтракала вместе со всеми, взмахнула руками – «всё, хватит!» – и громко объявила:

– Добавки нет!

Этот жест впечатлил мальчишек, они замолчали.

Саша отвернулась от стола. Всё это время она думала про Лилю – та никогда раньше не просила добавки, у нее была хорошая мама, которая каждый день забирала ее вовремя. И даже был папа. Летчик. Никто его, как и сама Лиля, не видел, папа постоянно где-то летал. Но он был. Что случилось с Лилей? Саша заметила, что та без особого удовольствия ковыряла кашу и почти не съела хлеб. Наверное, в первый раз она подбежала просить добавку за компанию. Или не поняла, что происходит. Лиля плохо видела и носила толстые очки. Может, она и слышала плохо?

Добавки никому не дали. Девочки, которые никогда не доедали завтрак, еще немного поковыряли в тарелках и всех наконец выпустили из-за стола. Саша заметила, что почему-то нет Димки. Был ведь утром. Играл в паровозик. Он обычно ел за соседним с Лилей столиком. Точно, его на завтраке не было! Саша удивилась – Димка всегда садился есть. У него была хорошая мама. Но она работала с самого раннего утра. Димку первым приводили в садик, когда еще по радио не пикало шесть. Он ждал воспитательницу в каморке у сторожа и к завтраку всегда оказывался голодным. Их завтрак был для него обедом. Саша спросила про Димку девочек. И даже Максимку. Никто Димку после игры не видел.

– И Толика нет! – шепнул ей толстый мальчик в пузырившихся шортах, который играл рядом в металлический конструктор и услышал разговор.

– Какого Толика?

– Ну, такой, с мотоциклом.

– А с кем он ест?

– С Димкой.

– С тем Димкой?

– Ну да, с Димкой. Которого нету. У которого мама в красной юбке.

Димкина мама действительно всегда ходила в красной юбке, поэтому Димка издалека ее узнавал.

Толстый мальчик вновь занялся конструктором. Максимка оглянулся вокруг и побежал к окну. Саша закричала:

– Подожди! Надо воспитательнице сказать!

– Зачем?

– Ну как зачем? Вдруг они пропали? Их ведь надо искать, а воспитательница новенькая и может не заметить. Фая точно ушла, я видела. Наверное, свиньям относит. А воспитательница нас не знает. И я ее боюсь.

Максимка подбежал к Евгении Владиславовне. Он, видимо, не запомнил, как ее зовут.

– Ээээ… Эээээ. А у нас Толик пропал. И Димка.

Воспитательница, согнувшись, доедала за детским столом кашу.

– Кто пропал? – переспросила она и почему-то встала из-за стола, хотя удобнее было бы слушать Максимку сидя.

– Ну, Толик. И Димка.

Воспитательница соскребла последнюю кашу, сунула ложку в рот, облизала ее, положила на тарелку. Отодвинув тарелку в сторону, вытерла руки о передник, присела к Максимке и с улыбкой переспросила:

– Мальчик, какие Толик с Димкой? Я вижу, что все на месте.

Подбежал Роберт Жадоев.

– Вы не смотрите на него как на дурака. У него просто мамы нет. Он нормальный. И Толик вправду пропал.

Саша мигом подскочила к воспитательнице:

– И Димка! И Димка пропал!

Максимка пнул Роберта по ноге:

– Есть у меня мама!

Роберт расхохотался:

– И где она? Почему ее никто не видел?

– Она сейчас спит. У меня мама всегда много спит, – сказал понуро Максимка и пошел в туалет. Плакать. Саша хотела подсмотреть, но Максимка плотно закрыл за собой дверь.

Воспитательница, осознав, что дети не шутят, пошла за толстым журналом, где была записана вся группа.

– Толик Денисов, да? – спросила она у мальчишек. Однако в их садике мало кто знал даже свои фамилии. Некоторые дети не понимали, что такое фамилия. Мальчишки молчали. Воспитательница водила пальцем в журнале:

– Здесь только один Толик. У вас есть еще Толики?

Мальчишки замотали головами.

– Хорошо… – сказала Евгения Владиславовна. – А Димка кто? Тут три Димки: Лисовец, Переверзев, Шинкарёв. Который пропал?

Мальчишки мялись. Но Саша точно знала Димкину фамилию – их в прошлый раз вместе вызывали на прививку.

– Переверзев он!

Воспитательница бросила журнал на стол и несколько раз хлопнула в ладоши, созывая детей к себе.

– У нас пропали два мальчика. Толя и Дима. Кто-нибудь их видел сейчас?

Все молчали.

– А утром видели?

– Да! Да! – раздались голоса.

– Я пойду к заведующей. Прогулка пока отменяется. Сидите здесь тихо и ждите меня. Ты, Роберт, будешь за старшего. Чтоб всё было как обычно, понял?

Роберт, довольный, кивнул. Евгения Владиславовна сняла со спинки стула длинный вытянувшийся кардиган, надела его и запахнула полы, будто кутаясь от холода. Саше даже послышалось «бр-р-р!»

В группе сразу стало тихо. Девочки расселись вдоль стены по стульчикам и боялись пошевелиться. Только Лиля легонько качала ногой, пыталась поддеть носком сандалика ковер. Мальчишки топтались в центре зала, никто не играл, но и не разговаривал и не плакал. Все замерли.

Саше не было страшно. Ну пропали и пропали. Может быть, домой захотели? Она не раз убегала из садика и иногда даже с Анькой – неужели из-за каждого ее побега вся группа окаменевала, как теперь? Саша всегда думала, что в садике ее никто, кроме Димки, Лили и Аньки, не запоминает и не узнаёт. Стали бы они горевать? Она, например, совсем не помнит, кто такой Толик. Ей его жаль? Страшно за Толика? Нисколько! Вот и за Сашу никому не было бы страшно.

Толик, Толик… Кто такой Толик? Она перебирала в уме лица детей из их группы и никого даже примерно не могла припомнить. Может, тот смешной белобрысый мальчик, который красиво рисовал и каждый день писался? Его мама работала в садике поварихой. Когда сын писал в штаны, Фая звала маму переодевать белобрысого. Если это было до обеда, то обед задерживали. Тогда мальчишки, когда уходила мама, загоняли этого то ли Толика, то ли не Толика в угол и пинали, а Фая довольно ухмылялась. Не придет, значит, больше белобрысый?

Саша, конечно, вспоминала и другие лица из своей группы, но очень смутно. Вот они все, стоят на ковре в ряд, а некоторые сидят на стульчиках. Всех их Саша как будто бы узнавала, но не могла точно сказать, как кого зовут. Например, толстый мальчик с конструктором. Саша была уверена, что ходила с ним в садик много лет, но кто он, не знала. Этот мальчик сейчас тоже сел на стул: в ряд стояли цветные расписные стулья, черные, с красными цветами под желтым лаком. А последний стул был большой и желтый. Толстый мальчик залез на него и теперь сидел выше всех. Какая-то девочка в центре их ряда заплакала и запросилась к маме. Другая, толстая и злая, Саша ее боялась, грубо толкнула плаксу в бок, сказала: «Заткнись!» – а потом сама заплакала.

Вошла Фая. Сложив руки на груди, она стала прохаживаться вдоль стульев. Мальчишки сами собой как-то выстроились. Фая ходила между двумя шеренгами, угрожающе постукивала себя по плечам пальцами и громко спрашивала:

– Ну, кто хочет рассказать что-нибудь интересное? Где эти братцы?

Все молчали.

– Повторяю для тупых, – разозлилась Фая. – Кто знает, куда ушлепали ваши подельники?

Снова тишина. Девочки, которые просились к маме, теперь совсем тихонько хныкали.

Фая остановилась напротив них:

– Всем встать!

Девочки подскочили и встали в ряд напротив мальчиков. Одна только Лиля сидела и таращила на Фаю глаза, которые из-за очков казались огромными.

– Ты что, глухая? Тебе особое приглашение нужно? – рыкнула она на Лилю.

– Не ругайте ее, она глухая! – вдруг закричала Саша.

Фая обернулась:

– Ты че, совсем ку-ку? Какая она глухая, она же в хоре поет!

Фая отвернулась от Саши и еще раз прикрикнула на Лилю:

– Вставай, говорю!

Но Лиля уже стояла и старательно выравнивала носки сандаликов в одну линию со всей шеренгой.

– Па-а-а-а-вторяю, кто видел этих дураков? Кто знает, куда они ушли? Когда их найдут, придет милиция, заведут уголовное дело, всех вас отправят в тюрьму и будут допрашивать. Если окажется, что вы знали, где эти придурки, всех посадят на пять лет. Пять лет – это очень долго, в школу пойдете за решеткой, – сказала Фая голосом генералов из фильмов про войну.

Все молча смотрели в пол. Саша знала, что в тюрьму их не посадят. У бабушки был дальний родственник, какой-то племянник ее бывшего мужа, дядя Гоша. Он работал в детском спецприемнике – это такое место для маленьких воров и убийц. Дядя Гоша не раз говорил, что школьников сажать нельзя, а Саша даже в школу не ходит. Всем в их группе уже было шесть лет. Всем, кроме нее и Аньки. Но Анька сегодня дома, она ни при чем, а Саша – самая маленькая, ее уж точно не посадят.

– Па-а-а-а-а-автор-р-р-р-ряю! – начала снова Фая, но вдруг вперед выступил сын поварихи. Стало быть, не Толик. Белобрысый мальчик стоял теперь на шаг впереди своей шеренги и молчал.

– Ну, че? Снова обоссался?

– Нет, – промямлил он.

– А че?

– Я знаю!

– Че знаешь?

– Я знаю, куда Дима с Толей ушли.

Фая расплылась в улыбке, подошла к белобрысому и ласково сказала:

– Ну, Серёжа, говори.

– Я там скажу, – он показал в сторону спальни и даже потянул Фаю за руку. Она сразу пошла с ним. Они встали между кроватями. Серёжа что-то сказал Фае – та закрыла за собой дверь. Их стеклянное дребезжание разнеслось по всей группе и звучало очень тревожно. За матовым стеклом с рисунком в виде мелких ракушек ничего не было видно. Обе шеренги боялись разойтись, ждали Фаю и внимательно слушали. Вдруг дверь с таким же дребезгом открылась, из спальни выскочила Фая, схватив Серёжу за шиворот.

– Сучонок! Ну, сучонок!

Серёжа упирался:

– Ну, я видел! Я сам видел, как их унес Карлсон! Честное слово!

– Заткнись, а то он и тебя сейчас унесет, – Фая встряхнула белобрысого и впихнула его в девчачью шеренгу, как раз рядом с Сашей.

– Да я же видел! Он вот здесь сидел, вот, я ноги видел и как он улетал, – уже совсем тихо и одной только Саше говорил он сквозь слезы. Саша посмотрела на пол – если он сейчас описается, ей под сандалии тоже натечет. Она от него немножко отошла.

– Садитесь! – сказала вошедшая в это время Евгения Владиславовна. Девочки отступили на шаг назад и сели. Белобрысый Серёжа тоже сел, на Сашин стул. Саша осталась стоять одна напротив мальчишек. Фая схватила ее за руку, развернула и вставила в их ряд.

– Тебя как зовут? – спросил тут же мальчик справа.

Саша страшно испугалась, что Фая или воспитательница услышит, и не ответила.

– А меня Салават. Ты новенькая?

Саша молчала.

Евгения Владиславовна, оказывается, вела за руки Димку и Толика. Мальчики были измазаны, в порванных штанах, с разбитыми коленками. Оба плакали и смотрели в сторону.

– Ты представляешь, – рассказывала воспитательница Фае, – эти придурки домой пошли. Кто из вас кого домой позвал?

Она строго посмотрела на беглецов. Димка мялся. Толик плакал и показывал на Димку пальцем:

– Он позвал!

– Я и говорю, этот придурок позвал второго в гости. Домой! А сам живет на Элеваторе. Ты представляешь? И оба пошли! Я их на велосипеде поймала.

Фая удивилась:

– Как ты их увезла-то?

– А там мотоциклист проезжал, помог догнать. Поймали уже на Песках. Он их в люльку сунул и привез. Ну, сволочи.

– Теперь мы гулять пойдем? – вдруг вышел из своей шеренги Максимка. Евгения Владиславовна даже на него не посмотрела, а Фая зло сказала:

– Тебе-то какая разница? Ты сегодня голый, сиди, пока мать не заберет. В чем ты пойдешь?

– А у вас нет футболки? – снова спросил он воспитательницу. Она снова ничего не ответила, но поцокала языком и помотала головой.

– Ну хотя бы майку с гимнастики можно надеть?

– Майку нельзя, она белая, ты ее испортишь! – встряла Фая. – Вам их Сашина мать с трудом достала.

Саша помнила, что белые костюмчики – майка с вишенками на груди и шорты – ее мама покупала на всю группу через знакомую. День или два вся одежда лежала у них дома, и Саша ее разглядывала. Еще мама тогда заказала всем чешки. Саша знала, что маек было больше, чем детей, несколько штук остались дома.

– Можно в майке, – радостно заверещала она, подскакивая к Фае. – Можно, у нас дома еще есть!

– Есть у нее, – буркнула Фая. – Никаких прогулок никому!

Евгения Владиславовна строго кивнула – да, никаких прогулок. Потом она поддала Димке и Толику сзади руками так, что они вылетели на ковер и споткнулись.

– Идите пока. Вечером с родителями разговор будет!

Толик убежал к толстому мальчику в пузырившихся шортах. А Димка подошел к Саше.

– Мама не приходила? – спросил он с самой искренней надеждой.

– Да ты что, рано еще.

– А сколько время?

– Тебе зачем? Ты же время не знаешь.

– Ты знаешь. Скажи, когда будет два. Мама сегодня придет в два. Она отпросилась, мы поедем потом за справкой в школу.

Саша удивилась:

– Зачем? Тебе ведь уже шесть?

– Не знаю… Да, шесть. Вот столько, – Димка растопырил пальцы. – Они сказали, что я очень глупый и меня нельзя со всеми в школу. Даже в нулевой класс.

– Кто сказал? – возмутилась Саша. Димка был единственным мальчиком, с которым она дружила.

– Ну, воспитательницы. И заведующая. Говорят – я самый глупый. Мы с мамой пойдем сегодня к специальному врачу. Сикологу. Он мне будет карточки показывать и спрашивать.

– О чем?

– Обо всём. Проверить, что я не глупый.

– Ты не глупый! Хочешь, время покажу? Вот смотри, за самой тонкой стрелкой…

Димка схватил паровозик с полки и стал катать его по полу:

– Я глупый и не хочу.

Саша обиделась. До самого обеда она играла с Лилей в пластилин, который им в садике давали очень редко и только за столом, чтобы не измазали мебель. Но Саша нашла за шкафом несколько брусочков, все красные. Они с Лилей намазывали пластилин на листы книжки и так раскрашивали черно-белые картинки. Их никто не заметил. Обычно они после завтрака все вместе лепили что-нибудь, рисовали или делали открытки. Но утренний побег так взбудоражил воспитательницу, что заниматься она не хотела.

На обед дали рассольник, минтай, пюре и какао. Самое ужасное, что только можно придумать. Саша ненавидела рассольник и никогда его не ела. Обычно она оставалась за столом до последнего, иногда даже сидела в сончас, делая вид, что медленно ест суп – воспитательницы заставляли доедать, и Саша притворялась. Но сегодня ей сразу дали второе и разрешили не пить какао, в котором сверху плавала пленка. После обеда всех положили спать. Димка сказал, что в два часа за ним придет мама и поэтому он может не ложиться.

– Поговори мне еще! – огрызнулась Евгения Владиславовна и погрозила Димке пальцем.

Они улеглись. Воспитательница читала им сказку «Зимовье зверей», но всё время отвлекалась.

– Это у кого там руки под одеялом? Как тебя зовут? Ваня? Руки на одеяло! Мальчики – руки на одеяло, чтобы я видела! Они у вас все такие? – сказала она Фае, которая в это время зашла в группу со стопкой белья. – Впервые вижу, чтобы полгруппы дергали себе это самое.

Фая усмехнулась и показала на Максима Киселёва: тот как-то странно лег лицом вниз, подсунул под себя подушку и стал на ней подскакивать. Так жених тети Иры делал по утрам, но он занимался во дворе и подушку под писю не клал. Саша вспомнила, что утром Максим Киселёв точно так же давил большую тряпичную куклу, одну из тех двух, что сшила им прежняя воспитательница.

Евгения Владиславовна окликнула его:

– Ты где такое видел?

Максим остановился, крикнул: «Дома!» – и продолжил отжиматься.

Фая захохотала:

– И кто тебе дома показывает такой театр?

– Мама! И папа Коля!

– Да нет у него никакого папы, – сказала Фая и добавила: – Его Максимом зовут.

– Положи подушку под голову, ляг на спину, руки на одеяло!

Максим послушно перевернулся, хотя продолжал что-то изображать.

– Я ж говорила – здесь одни дебилы. И таких дебилов в школу берут в шесть лет! А потом – в армию. Будут нас с автоматами охранять, – Фая сложила белье в шкаф и крикнула: – А ты че стоишь? Марш в кровать!

У окна, в одних трусиках, стоял Димка:

– За мной сейчас мама придет, мне можно не ложиться.

Саша хотела сказать, что и ей можно. Но не успела – Фая швырнула Димку на постель:

– Когда придет, тогда и встанешь! И еще получишь за утреннее, а потом пойдешь.

Саша молча легла.

Все вроде бы уже успокоились. Только в другом конце спальни что-то бубнил странный и очень темный, с черными волосами, мальчик – его Саша точно никогда не видела.

Воспитательница подошла к нему. Оказалось, что именно его она хорошо знает по имени.

– Сулейман, ложись спать!

Мальчик, стоя на кровати, стал громко произносить отдельные слова:

– Машина! Стрекоза! Стекло! Кушать! Би-би! Валосипед!

– Это что за цирк? – удивленно спросила Фая, подойдя к чернявому мальчику.

Воспитательница объяснила:

– Он азербайджанец. Его родители недавно приехали сюда, он вообще не говорит по-русски. Наверное, повторяет теперь все услышанные за день слова. Сулейман, прекрати! – Евгения Владиславовна пыталась осторожно посадить мальчика в кровать и не била.

Фая изумилась:

– Азербайджанец? Эти-то здесь почто?

Воспитательница ответила презрительно:

– Инженэ-э-эры! Ищут у нас нефть.

– В НИПИ, что ли? Так у них там свой садик есть. Чего этого черномазого не взяли?

– В их садике ремонт, вот он с нас и начал. Через две недели заберут.

– Надо будет после него кровать с хлоркой помыть. Мало ли.

Фая наконец ушла. А мальчик тем временем сам успокоился, всё еще продолжая что-то повторять, уже тихо и неразборчиво. Евгения Владиславовна набросила ему на плечи одеяло и отошла. Черненький еще немного побубнил, лег наконец и стал засыпать.

– Черномазый! – крикнул вдруг Максимка Мякишев и бросил в новенького подушкой. Воспитательница тут же подскочила к Максимке и стала выволакивать его из кровати:

– А ну, выходи! Будешь на стуле сидеть в комнате. Один! Выходи, я кому сказала?

Максимка весь сжался, не хотел вставать, руками и даже зубами удерживая на себе одеяло. Но Евгения Владиславовна настойчиво тащила его то за одну, то за другую руку.

– Не надо! Я не хочу! Ну, пожалуйста! – Максимка ревел. Саша не понимала, почему он так надрывается: если бы ей разрешили вместо сна посидеть на стуле и подождать маму, она бы очень обрадовалась.

– Не надо, ну, не надо! У меня трусов нет!

Уже обнажилось почти всё его бледно-розовое тельце, местами покрытое багровыми пятнами. Лицо, залитое слезами, заалело, когда он из последних сил старался удержать уголок одеяла между ног. Евгения Владиславовна сдернула и его – Максимка остался голый.

– Ты почему без трусов? – спросила воспитательница, будто до того и не слышала Максимку.

Он выхватил у нее одеяло, плюхнулся на кровать и накрылся. Евгения Владиславовна снова взялась за одеяло.

– Ты что, правда, без трусов?

– Правда, я забыл надеть.

– А мать? – растерялась воспитательница, всё еще держась за одеяло. – Где мать? Ты без трусов, без футболки.

– Я сам одевался, – ответил сквозь слезы Максимка, утерся рукой и отвернулся от воспитательницы: – Мама спала.

– У него мама пьет! Всё время пьет и пьяная лежит. А он сам в садик ходит. И его не кормят дома, вы ему зря добавки не дали, он голодный. Вон моя мама идет, вон, в красной юбке. Мне можно не лежать, мы за справкой поедем, что я не дурак! – встрял Димка. Он воспользовался суматохой у чужой кроватки и подскочил к окну.

– А моей мамы там нет? – спросила Саша.

Димка уже стал надевать штаны, но отложил их, вернулся к окну и внимательно посмотрел вниз:

– Не-а, нету.

Саша вздохнула и снова легла. Воспитательница будто не замечала Димку – он уже оделся и быстро выскочил из спальни:

– Мама! Мама! Я здесь! – кричал он так, будто мама искала его и долго не могла найти.

Евгения Владиславовна подошла к белобрысому – он еще не спал:

– Серёжа, а у твоей мамы есть на работе запасные трусики? Ты же часто писаешься.

Серёжа испуганно взглянул на нее и закивал:

– Есть.

Воспитательница выскочила из спальни:

– Фая! Фаечка! Люда сегодня не придет, она еще и за свой счет взяла. Сходи, пожалуйста, к Витальевне, спроси трусы.

Фая удивилась:

– Он же перед сном выссался.

Евгения Владиславовна замялась:

– Да я Мякишеву. Он без трусов. Говорит, сам собирался и сам в садик пришел. А трусы забыл.

– Сам ходит, сам! С трех лет! Вот ей-богу, четырех не было, сам уже ходил – здесь хоть пожрать дают.

– Фаечка, – неожиданно мягко заговорила воспитательница, словно стыдясь жалеть Максимку, – ты ему теперь две порции давай, пока я тут. И как Людка выйдет, тоже. Он худенький такой. И, знаешь, весь в синячках.

– Дак мать его колышматит как сидорову козу. Непослушный.

– Но ты его получше корми, хорошо?

– Да какой «хорошо»? – возмутилась Фая. – Их полгруппы голодные. Вон, Королёв – тоже кожа да кости, трусы не забывает, потому что на нем уже полгода одни трусы. А Шинкарёв? А Коновалов? Это же Бухенвальд! На всех не напасешься, мне столько еды не дают.

Воспитательница всё равно просила:

– Но ты как-нибудь так… Девчонки никогда не доедают, им поменьше клади. Иди за трусиками, иди и сразу принеси с кухни ватрушки, а за чаем я сама потом схожу и сейчас тебя отпущу.

Саша услышала, как за Фаей закрылась дверь, а Евгения Владиславовна возвратилась в спальню. Она пришла пожалеть Максимку. Села на кровать, обняла его, стала даже немножко качать, как маленького.

– Ты один не ходи. Давай я буду за тобой приходить? Ты где живешь? У меня сынок был, ну прям как ты, одно лицо. Пойдешь ко мне жить? Я тебя у мамы заберу, раз она спит всё время. Сейчас тебе трусики принесут. Пойдешь ко мне? – она серьезно спросила Максимку, взяла его голову в руки, развернула к себе и заглянула в глаза – Максимка спал.

Воспитательница укрыла его одеялом и стала ходить между рядами. Увидев, что Саша не спит, спросила ее:

– А кто такой Королёв?

Саша в ответ только помотала головой. От страха и какой-то разъедающей всё изнутри жалости к Максимке Саше казалось, что слезы выдавливают ей глаза.

Звякнула дверь со стеклянными вставками – Саша подумала, что это Фая вернулась с трусиками. Сейчас, наверное, будут одевать сонного Максимку. Она отвернулась, чтобы не видеть его худенькое, в пятнах и синяках, тельце. Но к Максимке никто не подходил. Саша услышала шепот воспитательницы возле двери и чей-то грубый голос.

– Саша, вставай, за тобой папа пришел, – негромко позвала Евгения Владиславовна. Саша сначала не поняла, что обращаются к ней. Воспитательница подошла вплотную к ее кровати.

– Давай быстрей, папа торопится, – она сдернула с Саши одеяло и протянула ей руку.

– У меня нету папы, – спокойно ответила Саша, пытаясь укрыться одеялом и отвернуться.

– Саша, за тобой пришел папа! Вон он, – воспитательница показала на мутный силуэт за стеклянной дверью и забрала одеяло.

– Это не мой папа! Спросите Фаю, у меня нет папы! – испугалась Саша.

Воспитательница улыбалась:

– Фая уже ушла домой. Собирайся.

Саша зажмурилась и долго не открывала глаза, надеясь, что папа за стеклом растворится. Но он никуда не делся. Воспитательница стала собирать Сашу, которая от удивления и испуга не могла произнести ни слова. Евгения Владиславовна надела ей сандалики и вывела в коридор, следом шел чужой папа. Саша полезла в свой шкафчик за чешками, белой формой с вишенками на груди и пеналом, совсем забыв, что мама забрала всё это утром. Увидев пустой шкафчик, Саша запереживала и начала открывать соседние – вдруг перепутала?

У Саши никогда не было папы, она его не помнит. Но ведь воспитательница продолжала повторять. А вдруг он и правда пришел? Не был, не был и пришел? Ведь бывает же так? Она открыла очередной шкафчик с чужими вещами и собиралась уже закрыть дверцу, как вдруг увидела над собой волосатую руку с толстыми пальцами и длинным ногтем на мизинце.

– Долго возишься. – Чья-то рука захлопнула шкафчик так, что Саша вскрикнула. Она побоялась обернуться и замерла. Такого папу Саша точно не хотела, уж лучше бы его и дальше не было. Она стояла, уткнувшись носом в дверцу. «Папа» взял ее за плечи и развернул к себе. И тут она узнала – это другой Саши папа. Сиплой! Которой сегодня не было. Саша так обрадовалась, что ей не надо никуда с ним идти. Она хотела сказать воспитательнице, что это ошибка и за ней должна приехать мама, но Евгения Владиславовна уже ушла.

– Это не мой папа! – Саша заколотила в дверь.

Воспитательница не выходила, а Саша не могла дотянуться до дверной ручки и еще сильнее забарабанила по двери:

– Это не мой папа. Это другой девочки. Моего папу мыши съели!

Она не врала – бабушка именно так ей рассказывала. Саша редко вспоминала про отца. Мама обычно говорила, что не знает, где он живет, а бабушка помнила, что папа ушел как-то вечером в подвал и там его съели мыши. Пьяный папа сиплой Саши потянулся к ней, но как-то запутался в ногах и повалился на шкафчики, одна его рука была в гипсе и стукнулась звонко о дверцу.

– У, сссс…

Кое-как поднявшись, опираясь на лавочки одной лишь здоровой рукой, он пнул шкафчик Роберта с нарисованной грушей, схватил Сашу за плечо и толкнул к длинному переходу между корпусами. Зимой и летом там росли цветы в больших кадках. Саша вырвалась, упала и обхватила руками кадку, решив, что будет держаться за нее и кричать, пока кто-нибудь не пройдет мимо. «Папа» хватился Саши через несколько шагов, вернулся и уже наклонился к ней, Саша даже почувствовала запах перегара, но тут из-за его спины закричали:

– Ты что творишь, паразит, совсем глаза залил?

Это была ее бабушка! Пьяный для виду поскандалил, сказал, что он ничего, что ему жена велела, и, не извинившись, пошел домой. И так еще напоследок посмотрел с прищуром на Сашу, будто она ему привиделась. У Саши были ободраны коленки, локти и поллица. Она страшно ревела, обхватив бабушкину шею, и никак ее не отпускала. Вместе они поднялись на восьмой этаж, и Саша не высвобождала бабушкину руку даже тогда, когда та останавливалась передохнуть.

Дома их, как ни странно, встретила мама. Она недавно пришла и еще только переодевалась.

– Ну, как прошел последний день в садике? – весело спросила она Сашу.

У Саши, уже успокоившейся, моментально хлынули слезы. Она не разуваясь побежала на балкон прятаться. Зарыться бы в старое белье в сундуке, закрыться на замок, завеситься от мамы тряпками. Собираясь просидеть там до утра, Саша забилась в самый угол балкона, легла на два поставленных на ребро чемодана; сверху, прямо над головой у нее, стояла на досках ее же детская ванночка. Мама, всё еще полураздетая, выскочила следом. Не заметив Сашу между чемоданами, она подошла к незастекленной раме и посмотрела вниз.

– Так и будешь здесь сидеть? – спросила мама, обнаружив Сашу в углу.

Та отвернулась:

– Ты почему за мной не пришла?

Утром она долго не хотела вставать, гадая, насколько еще рано. Наверное, уже поздно – солнце не только светит, но и немного греет. Мама носит что-то со стола в туалет – Саша различала ее шаги и бабушкины. Да, значит, уже не меньше девяти часов – в это время бабушка обычно уходила на свою вахту. Мама дома – никуда сегодня не едет. И не надо идти в садик. Мама не обманула – вчера был последний день. Саша открыла глаза, потянулась. Почувствовала, что выспалась. В садике воспитательницы часто пугали их школой: ведь придется вставать рано, а в школе не просто отсиживать время, но и учиться. И после уроков некогда будет спать, иначе не успеете выполнять домашние задания.

После школы будет техникум. Или училище. Или даже институт. А потом – работа. Не до сна. Поэтому, говорила их прежняя воспитательница Людмила Андреевна, нужно спать в сончас – чтобы выспаться впрок. Саша не понимала, чем школа так уж страшнее садика. Алсушка ходит в школу к восьми. Сама встает, собирается и идет. А Сашу мама в садик отводит к половине седьмого. Когда Анькины родители позвали ее в школу, она спросила маму, можно ли будет ходить на уроки одной или придется им всё так же спешить к половине седьмого. Мама обещала, что рано вставать уже не нужно будет.

Когда Саша болела, это был праздник. Мама дома, спать можно вдоволь. Бывало, что мама как раз прилегла и уснула, а у Саши спадет днем температура – и она тихонько играет на полу, чтобы не разбудить маму, не нарушить драгоценное спокойствие от того, что ты выспалась, сыта и мама всегда защитит. Болеть было приятно. Она болела гораздо чаще, чем маму отпускали на больничный, поэтому иногда ей приходилось оставаться дома одной. Так что притворяться и специально, как сиплая Саша, есть в садике снег, было опасно.

Сегодня был первый в ее жизни день безграничного счастья. Потому что еще два дня назад, когда Саша так же поздно просыпалась и весь день гуляла с мамой, потому что мама в отпуске, счастье упиралось во вполне конкретную границу – страшное 31 августа, когда пришлось бы возвращаться в садик. Как бы весело и хорошо ей ни было с мамой, они обе помнили, что вскоре маме снова придется вести ее, заплаканную, в садик и оставлять там на весь день. Но теперь это в прошлом.

Да, в школе придется сидеть с теми же ребятами из садика. С Лилей, которая смотрит всем в глаза. С Димкой, у которого мама в красной юбке. И с тем толстым мальчиком в пузырящихся шортах. И даже с Максимкой Мякишевым… Неужели и его, такого маленького, возьмут в первый класс?

Скорей бы в школу! Не придется вставать в шесть утра и сидеть там весь день. После уроков можно будет вдвоем с Анькой идти гулять или к ней домой. Из садика их одних никогда не отпускали.

Саша услышала, что мама вернулась в комнату, и посмотрела, что та делает у стола.

– Неумытым трубочистам – стыд и срам! Марш умываться!

Саша радостно подскочила, поцеловала маму и побежала в туалет. Там на раковине уже сидела Люся, ожидая, когда ей включат попить.

Умывшись, Саша села за стол и спросила маму:

– Теперь совсем поздно?

– Позже, чем ты думаешь. Проспала двенадцать часов! Ну и ну!

Мама удивленно покачала головой и стала накладывать в тарелку пшенную кашу – единственную, которою Саша любила. Про вчерашний случай с чужим пьяным папой мама не вспомнила. Может, не знает еще? Вдруг бабушка не сказала?

После завтрака мама вынула из шкафа Сашино зеленое китайское платье и приготовилась его утюжить.

– Рассиживаться некогда. Ты забыла, что в одиннадцать нужно к Ане? А я в училище, у нас парты для линейки не убраны.

Саша действительно забыла.

– Сейчас сколько? – она спросила про время непринужденно, хотя иногда путалась, если часы называли, на циферблате она всегда высчитывала время правильно.

– Сейчас уже одиннадцатый. Давай, ешь быстрее. И не наедайся перед праздником.

День рождения Аньки! Точно! Наверное, приедут из города Ксюша Метелёва, внучка Аниной старенькой соседки, и Ксюшин брат, совсем маленький. С верхнего этажа придет такая же маленькая Жанна. Аньке исполнится шесть, а Саше еще долго будет пять. Но они чувствовали себя совсем взрослыми. Уж точно взрослее Жанны, которую в школу в этом году не берут. Еще там, конечно, будет за столом маленькая Женя. Из последней поездки родители привезли ей бело-розовое платье с мелкими бантиками – наверное, она именно его наденет. Анькина мама испечет очень вкусный торт с тертым шоколадом. Сделает мясной салат и положит его в тонкие хрустальные бокалы. Будет колбаса, сыр, а дядя Валя, как всегда, выберет самый вкусный и красный арбуз. Когда все наедятся и наиграются, то станут на диване рассматривать подарки. Саша подарит Аньке большую голубую книжку, на которой написано «Мя-я-я-я-у-со!». Они уже давно приготовили с мамой подарок, еще в середине лета. Саша сначала расстроилась и даже плакала, ей было стыдно нести на день рождения книжку, да еще такую серьезную, ведь Анька не умеет читать. Но мама сказала:

– Ничего, научишь!

Может, и научит. Или Анька сама научится в школе. Но книжку эту она всё равно читать не будет – книжка неинтересная. Про какого-то человека, который ездил по городу на большом грузовике с надписью «Мясо». Он выходил из машины, кричал кошкам: «Кс-с-с-с-с! Мя-я-я-я-у-со!» – и загонял их в машину. Это страшная книжка, у нее веселая – голубого цвета – только обложка, а внутри всё серое.

Мама перевязала книгу красной ленточкой и подложила под нее открытку: на ней зеленая бархатная скатерть, хрустальная ваза и девять гвоздик. Они с мамой написали на открытке: «Дорогая Анечка, здоровья, счастья и успехов тебе в этот радостный день. Будь умной, послушной и помогай маме». Саша развязала ленту, сунула открытку в середину книжки, чтобы Анька никогда ее не нашла, а ленту сунула в карман – не смогла завязать.

Но Анька открытку нашла. Они сидели втроем на диване: Саша, Анька и Женя, которая трепала другую открытку. Ксюшин брат катал в коридоре машинку. Ксюша ела картошку с мясом. Соседка с пятого этажа Жанна убежала на балкон смотреть, как ее мама гуляет с их собакой, которую тоже звали Жанна. Анька без интереса осмотрела книжку и вежливо поблагодарила. Ее мама задорно сказала:

– Вот какая интересная книжка! Теперь быстрее научишься читать, – и подмигнула зачем-то Саше.

Потом тетя Лена взяла открытку, показала ее резавшему арбуз дяде Вале и стала громко читать поздравление. Саша хотела убежать в подъезд, чтобы не слушать. Но она осталась и молчала.

Тетя Лена дочитала до конца:

– Очень хорошее поздравление. Спасибо тебе, Саша, за такие теплые слова.

Дядя Валя, выкладывая дольки арбуза на большое блюдо, широко улыбнулся и, сделав обиженное лицо, спросил:

– А почему только маме? Папе тоже нужно помогать!

Саша покраснела: как же они совсем забыли про дядю Валю?

Анька с дивана крикнула:

– И бабе Тоне. И бабушке Клаве!

Все рассмеялись, и Анька достала другой подарок: Ксюша Метелёва с братом подарили ей Барби. Такую куклу Саша видела только один раз – тетя Ира привезла из Германии, когда приезжала в первый отпуск. Но у Сашиной куклы было балетное сиреневое платье, настоящие чулки и пуанты, а у Анькиной – разноцветный костюм с шортами на липучке сзади, собранные в длинный хвост волосы и маленькая собачка на поводке. Совсем как настоящая. Анька запищала от восторга – это у нее уже третья кукла Барби. Она положила ее на колени и стала гладить, как котенка, сразу же забыв о других подарках. Мама подтолкнула к ней белый красивый пакет с большим розовым цветком – Саша никогда не видела таких красивых пакетов. Внутри тоже лежала коробка.

– Ты ничего не забыла? – хитро спросила тетя Лена. – Здесь еще кое-кто.

Это был их подарок. Анька слегка стянула пакет с коробки и ахнула: за прозрачной пленкой, как на витрине, стоял кукла-мужчина. В желтом пиджаке, в коричневых штанах.

– Это Кен, муж Барби. У него есть два парика, расческа и фен.

– Это что такое? Фен-то? – Анька от радости растерялась и перевернула коробку, почему-то решив, что фен нужно искать с обратной стороны.

– Фен – это чтобы волосы сушить! – сказала из-за стола Ксюша. – У моего Кена тоже есть фен.

– Полотенце, что ли? – спросила Анька удивленно и стала раздирать коробку.

– Нет! Фен – это жжжжж – и волосы сухие. В розетку надо включать.

Анька вытащила Кена из коробки – в одной руке у него была зеленая расческа, в другой – странная штука вроде кувшина. Она вырвала ее из пластмассовой кукольной ручки.

– Это фен? – расстроилась Анька и тут же потеряла к нему интерес.

Кена она бережно усадила рядом с Барби и стала с ними играть.

– Ну, это никуда не годится, – укоризненно сказал папа, – а как же гости? Давайте есть арбуз, а поиграешь потом.

Маленькая Женя, путаясь в длинном подоле нового платья, запрыгала: Анька не дала ей поиграть, а просто сидеть и смотреть Жене было скучно.

Дядя Валя позвал к столу. На тарелках уже лежали огромные куски арбуза. Его сахарная мякоть переливалась, будто от инея.

«Хрустящий», – подумала Саша и будто ощутила его сладость.

В этом году они с мамой и бабушкой еще не ели арбуз. Кажется, и в прошлом тоже. А что было до прошлого года, Саша не помнила. Мама не любила ранние арбузы, боялась отравиться, а в сентябре уже не успевала купить. Их продавали редко и только в городе, стоили они дорого, и мамы не всегда могли их дотащить на Лесобазу. В прошлый Анькин день рождения Саша очень ждала арбуз. Так и сказала маме: «Меня позвали арбуз есть». Но в тот раз дядя Валя привез из города дыню.

Саша взяла с тарелки свой кусок и попыталась откусить верхушку, а та не влезла за один раз в рот. Она приятно отметила, что кусок очень большой. Наконец ей удалось откусить с краю. Вместо того чтобы двигаться дальше, будто играя на губной гармошке, Саша впилась прямо в середину куска. По подбородку и шее потек сок. Руки тоже были в соке, который попал под рукава блузки и оставил липкие следы. Рукава-фонарики покрылись розовыми пятнами. Саше стало стыдно. Она положила арбуз, чтобы вытереть лицо и руки салфеткой. И увидела на своей тарелке ложечку. Все ели арбуз ложечками. Даже маленькая Женя старалась отделять огромной ложкой, зажатой в правой руке, кривые куски и отправляла их кое-как в рот. В левой у нее была Барби, которую Анька дала ей посмотреть. Анька держала Кена и тоже ела не торопясь одной рукой, от своего куска она успела отломить разве что пару маленьких кусочков. Ксюша лениво ковыряла ложкой в арбузе, а Жанна и Ксюшин брат вообще не стали его есть – они снова убежали на балкон смотреть собаку. Саша покраснела: на ее тарелке осталась только корочка.

– Давай-давай, нажимай, – подбодрила ее баба Тоня.

Дядя Валя положил Саше второй кусок. Этот она решила есть красиво – ложкой. И маленькими кусочками. Она зацепила арбуз сбоку, отделила от него совсем немного и медленно донесла до рта. Попалась косточка! Что делать в таких случаях, она не знала: руками вытаскивать нельзя, в тарелку плевать – тоже. Она аккуратно положила губами косточку в ложку и оставила ее у каймы тарелки. Раздался звонок.

– Мама! Мама! – закричал Ксюшин брат, выбегая с балкона. За ним вышла Ксюша. Тут же засобиралась домой и Жанна. Анька положила ложечку на край своей тарелки и повернулась к двери. Женя запрыгала на диване. Саша тоже положила ложку и стала тщательно вытирать руки, чтобы чем-то занять время и никак не показать, что она не расстроилась из-за недоеденного арбуза. В коридоре гулко затопали, зашуршали, открылась дверь, но кто пришел, из комнаты видно не было.

Ксюша нехотя вернулась за стол и сказала Саше:

– Это за тобой. Какая-то тетя.

Саша очень испугалась. Метелёвы знали ее маму и не могли ни с кем спутать. Вчера был чужой папа, сегодня – тетя? У Саши от страха пошли слезы. Она хотела спрятаться за Аньку и уже вскочила на диван, как в комнату вошла ее бабушка.

– Пойдем домой! Пообедаешь – и со мной на работу. Давай быстрее, мне некогда.

– Но я уже поела, – тихонько сказала расстроенная Саша.

– Тогда пойдем сразу на работу. Давай-давай.

Саша заплакала:

– Ну можно я еще немного останусь? Мы хотели поиграть с Кеном.

Бабушка была недовольна:

– У меня смена. Мать в магазин уехала, тебя некому будет забрать.

– Ну пожалуйста, – не унималась Саша.

– Да пусть посидит, – вмешался дядя Валя. – Мы потом ее проводим.

– Ну что вы. У нас дома никого не будет, я в гостинице сегодня на сутках. Мать поздно вернется. Да и неудобно. Засиделась уже. Саша, скажи всем «спасибо» и «до свидания».

– Но я… – Саша хотела сказать, что она не доела арбуз. Ей стало стыдно. И за арбуз, и за слезы. И за то, что ее забирают. Она успокоилась, вытерла слезы липкой рукой и пошла обуваться. Уже из прихожей увидела, что на кухне стоит еще половина арбуза. Она сделала вид, что хочет помахать Жанне и Ксюшиному братику, а на самом деле – еще раз взглянуть на свой кусок. Но на тарелке его уже не было.

– Держи! Из гостей нужно уходить с гостинцами, – сказала тетя Лена, протягивая ей два больших куска арбуза, завернутых в салфетку.

– Ой, ну что вы, что вы, она ведь уже наелась.

Саша испугалась, что бабушка не разрешит ей взять арбуз. Не глядя тете Лена в глаза, она еле слышно произнесла:

– Спасибо.

Уже в подъезде, когда за ними закрыли дверь, Саша накинулась на арбуз.

Бабушка проворчала сзади:

– Стыдобища!

Но Саша продолжала жадно впиваться в мякоть, вытирая сок с шеи.

Они шли мимо турника, мимо промтоварного магазина, мимо «Продуктов». Всё это время бабушка укоризненно качала головой.

Саша заметила, что стоявшие у магазина люди уставились на нее, а какой-то мальчишка даже забежал вперед, чтобы посмотреть, как она ест. Завидует? Или она перепачкалась? Блузка на груди мокрая, и рукава мокрые. Ну и пусть завидуют!

Они свернули на другую улицу.

– Стыдоба-то какая! Будто ты арбуза никогда не ела.

– Да, не ела! – не оборачиваясь, зло крикнула Саша.

– Как это не ела! Мать тебе не покупала, что ли?

– Я не помню, – заревела Саша. – Я тогда была маленькая.

– Хоть бы бабушке оставила. Бесстыжая! – уже не так зло сказала бабушка.

От арбуза остались только белоснежные корки с тонкой темной шкуркой. Саша стала очень быстро грызть корочки. Они оказались склизкие и мыльные.

– Бесстыжая! – выругалась бабушка совсем по-доброму и остановилась возле мусорной урны. – Дай сюда, не давись.

Она взяла у Саши корки, вытерла ей лицо и руки салфетками, понюхала пропитанную соком бумагу и выбросила.

– Пойдем. Мать в магазин уехала к Ирме Александровне. Может, привезет тебе арбуз.

Саша заплакала. Как же мама его повезет? И почему так поздно? Ирма Александровна была маминой подружкой из училища. А раньше, еще давно, она работала директором большого магазина и иногда звала маму что-нибудь у них купить. Но чаще мама сама туда приезжала, надеясь, что ей что-нибудь продадут. Правда, в том магазине продавали термосы, пальто, удочки, зубную пасту – арбузов Саша никогда там не видела. Она очень хотела арбуз. Большой, сладкий, хрустящий. Но совсем не хотела, чтобы мама тащила его на Лесобазу. «Пусть лучше там продают только пальто», – подумала она.

До гостиницы надо было только перейти дорогу, подняться на пригорок и повернуть за дом. Но Саше вдруг очень захотелось писать. Она ткнула бабушку в бок.

– Это… я хочу… это самое, – Саша боялась, что кто-нибудь ее услышит.

– Горе ты луковое, – вздохнула бабушка. – Не дотерпишь минутку?

– Не-а, – ответила Саша и схватилась за низ живота.

– Господи Исусе! Иди туда, – бабушка толкнула ее под куст возле барака.

Место хорошее – за ним почти не будет видно. Саша вскоре оттуда выскочила, заправляя на ходу выбившуюся из-под юбки блузку.

– Ну хоть низ-то не пачкай! И так ведь не отстирать! – бабушка оправила ей сзади подол. – Горюшко луковое! Липкая-то какая, – вздохнула она и повела Сашу через дорогу.

В гостинице они просидели до позднего вечера. Было уже начало одиннадцатого, когда бабушка убрала со стола в своей вахтерской каморке часы, чтобы внучка не волновалась. Саша рисовала, читала книжки, время от времени выбегала на улицу – мамы всё не было. Они с бабушкой поели макароны с кружком колбасы, попили морс. Когда совсем стемнело, у Саши в животе как будто что-то зашевелилось, то сжимаясь, превращаясь в камень, то заполняя всю ее ужасом. Мама не приехала! Чтобы отвлечь Сашу, бабушка позвала ее с собой убирать в номерах. Раньше Саша никогда не поднималась выше вахты. В одном номере она увидела пачку сигарет с верблюдом, совсем как на пакете, который дала ей тетя Лена. В другом – постель, засыпанную фантиками от конфет. Бабушка сгребла их в кучу и стала просеивать между пальцами. Нашла одну целую конфету, понюхала, дала понюхать Саше.

– Будешь?

Саша сунула конфету в рот и удивилась незнакомому, но явно фруктовому вкусу. Сначала показалось, что это жвачка. Саша уже представила, что завернет ее в бумажку и положит дома на батарею, а потом возьмет с собой в школу. Да, она пойдет в первый класс со жвачкой! Однако жвачка быстро растаяла во рту.

– А кто здесь живет?

– Здесь-то? Так уехали утром. Болгары жили. Они наши пансионаты строили.

– Мы ведь давно живем в нашем доме. А эти болгары всё время у тебя жили и только сегодня уехали? – Саша удивилась, зачем они столько лет здесь сидели, уже построив дома.

– Из дерьма строили, вот приехали теперь лемонтировать. И финн один, из Финляндии.

Саша не поняла:

– Из чего?

– Плохо, говорю, построили. Лифты ведь с самого начала не работают. Забыли установить – только шахты сделали.

– Ой, у нас теперь можно на лифте кататься?

– Ага, щас. Приехали, посмотрели и сказали, что лемонтировать не получится. Велели пешком ходить.

Саша расстроилась. Она ездила на лифте один раз в жизни, в гостях у маминой подруги. И очень хотела прокатиться еще раз.

Они пошли убираться в третий номер. Там болгары не оставили ничего, только пустые бутылки. Очень странные, цветные, дома таких никогда не было. Вдруг Саша обратила внимание на постель.

– А одеяло и простынку они с собой привезли? И наволочку? И нам их оставили?

– Чего это с собой? – удивилась бабушка.

– Красивые очень. Наверное, из Гирляндии.

– Откуда? – бабушка расхохоталась. – Из Финляндии? Ну уж прям. Наши это.

Саша поразилась. Она ни у кого не видела, чтобы всё белье было белым и разглаженным. У них с мамой всё разное: простынки с одним рисунком, наволочки с другим. Она подошла к постели и хотела пощупать белоснежный пододеяльник. Бабушка перехватила ее руку, обтерла о свой халат и сплюнула в сторону.

– Заразы еще какой наберешься. Иди в прихожей постой. На стул не садись!

Саша послушно стояла у стенки и смотрела, как бабушка снимает с кровати белое гладкое белье.

– Баба, а где они покупают такое белье? В магазине у Ирмы Александровны?

Бабушка удивленно посмотрела на нее и даже вышла в прихожую.

– А тебе зачем? Маленькая еще на таких простынях спать.

Саше сначала стало стыдно, но она тут же спохватилась:

– Но ведь мама большая. И ты. И Ира уже большая была, когда от нас уехала. Вам нельзя такое покупать?

Бабушка собрала снятую простынку в ком и со злостью запихала ее в бельевой мешок:

– Нам, Саша, только черта лысого можно купить. И фрикадельки.

Саша расстроилась. Когда спускались с третьего этажа, она галопом побежала к подъезду смотреть маму. Выскочила на улицу, огляделась – мамы нет. Остановка была совсем рядом. Но там не горит фонарь. И на дороге темень. Можно бы побежать посмотреть, но страшно. Она вернулась в гостиницу.

– Баба, а пойдем маму на остановке проверим?

– Чего ее проверять? Если приедет, на лавке сидеть не будет.

Саша расстроилась:

– Ну, пойдем, ну, пожалуйста.

– Обожди немного. Сейчас на третьем кровать перестелю, и пойдем домой. Может, дома мать уже.

Действительно, почему Саше не пришло в голову, что мама уже дома? Неприятно, конечно, что она забыла забрать Сашу, да и странно как-то. Хотя вчера она тоже не пришла за ней в садик.

Саша подождала, когда бабушка постелет в последнем номере белоснежное постельное белье, уложит красивым парусом белое полотенце. Потом они пошли домой. Уже совсем стемнело. На всей улочке был только один фонарь, но его не включили. Саша схватилась за бабушку и почувствовала, что та тоже крепко за нее держится. Значит, бабушка сама боится? Саша прижалась к ней еще сильнее. Так они дошли до угла магазина, перебежали дорогу, пронеслись по дворовой аллее из кустиков ивы и вышли к их дому: на ступеньках у входа было посветлее, потому что на первом этаже горела лампочка, а дверь подъезда на днях кто-то выломал.

Не желая открывать глаза до самого их восьмого этажа, Саша зажмурилась и вошла в дом. Но вот они прошли коридор, поднялись на ступеньки первого пролета, второго – сквозь веки пробивался свет, проникая в самое сердце. Теплый, желтый и немного дребезжащий. Саша посмотрела вверх – на каждом этаже горел этот теплый успокаивающий свет. Такого в их доме не было никогда.

– Значит, маме не страшно было идти, – подумала Саша, отпустила бабушкину руку и побежала наверх. Чего бояться, когда светло? Разве только мальчишек, но их нет в коридорах в такой час. Бабушка не поспевала за ней, размахивая своей несгибающейся рукой, кричала снизу:

– А ну, стой! Ночь на дворе! Хочешь, чтоб пришибли тебя?

Саша испугалась, остановилась и присела на корточки, чтобы сделаться маленькой и незаметной для тех, кто мог ее пришибить. Никого не было. Она дождалась бабушку.

– Как ночь? Сколько время?

– Так, – ответила бабушка нервно. – Темным-темно.

– Надо быстрее маму проверить.

– Да загуляла твоя мама! Не знаю я ее, что ли?

Это было обидно. Бабушка всегда думала о маме плохо. Один раз мама долго не возвращалась из бани. Они с бабушкой уже выпили весь чай и съели половину ватрушек.

– Ну, замылась Лариска.

Саша тогда очень удивилась:

– Как это замылась?

– Как-как? До дыр.

Саша ревела, пока мама не пришла. Оказалось, что в бане у нее украли одежду, и она ждала, пока кто-нибудь принесет ей хотя бы халат. Так и пришла в чужом халате и калошах. С полотенцем на голове вместо шапки. А если мама долго не забирала Сашу с улицы, бабушка была уверена, что мама «дрыхнет». В такие минуты Саша недолюбливала бабушку – за то, что считала маму плохой.

Вот и сейчас ей неприятно было, что бабушка так говорит. Саша не верила, что мама может так поздно пойти гулять. Куда? С кем? Ведь даже света на улице нет.

Она выбежала на балкон – действительно, света не было. Но во многих комнатах в их доме и в пансионате напротив зажглись лампочки, слабо освещавшие двор. Если долго смотреть, то глаза привыкнут к этой полутьме и можно различать прохожих. Саша решила ждать маму на балконе. Не успела она сосчитать до десяти, как уже смогла рассмотреть внизу фигуры. Но это были не люди, а деревянные дед, баба, крокодилы в их детском городке, деревья, аллея и большая башня. Людей не было. Мамы не было. Саша зарыдала. Когда ей становилось страшно одной, она начинала моментально рыдать. Раз – и всю ее уже разрывает изнутри, скребет, будто теркой. От страха потерять маму она ревела так, что начинало драть горло, как при ангинном кашле. Да, в комнате сидит бабушка. Но остаться с ней без мамы – всё равно что остаться одной.

Слезы застилали Саше глаза так, что она уже не могла различать в темноте ни деревянных фигур, ни деревьев. И даже светящиеся окна напротив казались ей мелькающими дальними огоньками. Что если мама не придет? Если ее убьют по дороге? Если она схватится за сердце и упадет? Или просто не придет. Не захочет возвращаться домой…

А если она уже идет? Зашла во двор, пока Саша заливалась слезами? Надо вытереть их и посмотреть внимательно. Кто-то идет. Темная фигура с чем-то светлым. Большое темное пятно и маленькое. Наверное, это мама. Купила сахар в наволочке. Совсем ничего не видно, надо посмотреть поближе, хоть на шажочек. Встать на табурет. Высунуться в окно. Стекла нет – летом жарко, комары, вместо стекла кнопками пришпилена марля. Низ давно оторван, чтобы удобнее было выглядывать. Вот так. Оторвать еще уголок. Просунуть голову. Еще ближе. Надо подтянуться, подпрыгнуть, и тогда можно достать грудью до оконной рамы. Повертеться боком туда-сюда, туда-сюда, как червяк, проползти немножко, вкрутиться в проем и высунуться по пояс. Чтобы рама была под животом. Вот, теперь лучше. Кто там идет с наволочкой?

– Мама! Мама! Ты меня слышишь? Мама, это ты?

Бабушка схватила Сашу за ноги:

– Ты что? Слазь. Да не мать это! Слазь, говорю.

– Но мне не видно. Я хочу посмотреть.

– Слазь, кому сказала? Простынешь и вывалишься.

Бабушка втянула Сашу за ноги на балкон. Табурет покачнулся, упал, Саша тоже упала. Они выбрались с балкона в комнату и остались на полу.

– Ты меня в детдом не отдашь? – спросила Саша между приступами сдавливающего, накатывающего почти смертельной волной рева.

– Гос-с-споди Исусе! – всхлипнула бабушка. – Ты что такое говоришь?

– Ты… меня… ты меня не сдавай в детдом только! – захлебывалась Саша.

– Да ты чего? Внученька ты моя, кровинушка, солнышко! Ты чего такое говоришь?

– Мама не придет. Ты меня не отдавай никому.

– Да придет мама. Она в очереди стоит, поди. У нее талон сотый в очереди. На ранец. Просила не говорить, чтобы сюрприз был. Ранец и «Библиотека юного читателя». Книжки детские. Не успела, наверное, до шести отовариться и теперь ждет там утра, уходить нельзя, иначе не дадут. Она купит утром и приедет. Ты что, родненькая? Ты думала, мама пропала? Они с тетей Олей вместе в очереди стоят. И Танька уж спит, наверно, давно. А ты ревешь. Ну, всё, перестань.

Саша сразу успокоилась. Значит, мама и не должна была приехать вечером? Ей просто не сказали? Ну да ладно. Главное, что не надо волноваться. Стало спокойней. Она только спросила бабушку:

– А ты чего плачешь?

– Так мне тебя жалко. Вон как убиваешься. Может, поешь? Я булочку принесла.

Есть не хотелось. Саша вытерла слезы и пошла умыться. Но тут же вернулась:

– Зачем ты соврала, что мама гуляет?

Бабушка молчала.

– Ну зачем? – не унималась Саша.

– Да пошутила я, – буркнула бабушка и отвернулась к столу заваривать чай.

Саша ушла в туалет. А ведь ранца у нее и впрямь не было. И формы. Как без школьной формы?

– Баба, – крикнула она, не закрывая крана, – а форму тоже в том магазине продают?

– Какую форму? – едва слышно донесся сквозь плеск воды бабушкин голос.

– Ну, для школы.

– Не знаю. А тебе зачем форма? Вы в нулевой класс без формы пойдете. Таким маленьким форма не нужна.

Саша удивилась: ранец нужен, а форма – нет? Какая-то странная школа. А говорили, что это первый класс. Но у бабушки спрашивать не стала. Она умылась, почистила порошком зубы и легла в кровать. Конечно, хорошо, что мама не забыла про ранец. Но, может, и не надо за ним так долго стоять? Лучше, когда мама дома. А в школу можно и с сумочкой пойти, которую Роберт Жадоев отбирает. Может, его как раз вместо Димки признают дураком и в школу не возьмут. Да и пакеты у них есть. Три красивых пакета: черный, розовый и белый. Их Ира из Германии привезла. Мама сказала тогда: «Отложим в школу ходить». Ну вот и пошла бы она с пакетом. Зато мама была бы сейчас дома.

Саша повернулась на левый бок и стала рассматривать стенку, на которой в темноте ничего не было видно, кроме кусочка оторвавшихся обоев. Люся залезла к Саше под одеяло и тут же замурчала. Саша успокоилась и только стала засыпать, как услышала, что бабушка вышла на балкон, потопталась там и вернулась в комнату. Потом еще раз. И еще. В третий раз она стукнула тихонько в стену, где жили Танька Каромина, тетя Оля и ее муж. У Таньки на балконе тут же открыли окно.

– Толя, это ты? – спросила едва слышно бабушка.

Голос у нее был очень встревоженный. Саша хотела повернуться к окну, чтобы лучше расслышать, но так боялась узнать плохое, что даже не пошевелилась.

– Толя, Ольга вернулась?

Дядя Толя что-то ответил, но слов было не разобрать. Бабушка долго молчала и потом сказала:

– А нашей нет, – и слышно стала, как бабушка заплакала.

Значит, мама пропала. Сашу обманули. Она бросилась в туалет: там у трубы унитаза есть небольшая дырка, куда можно просунуть тонкую палочку. Они с Танькой часто перестукивались через эту стенку. Саша заперла изнутри дверь, долго собиралась, наконец постучала. Никто не ответил. Она постучала сильней. Вскоре Саша услышала испуганный голос тети Оли:

– Кто стучит? – как будто не знала, что стучать может только Саша.

– Тетя Оля, это я.

– Ты? А ну бегом спать! – прошипела она.

– Тетя Оля, а где мама?

– Что?

– Мама где?

Она переспросила еще раз:

– Что?

– Почему мама не пришла?

По ту сторону стены зашаркали тапки:

– Ложись давай.

Саша села на холодный пол и еще сильнее заплакала. Спину ей царапала цементная заплатка – это мама недавно замазала места, где откололась плитка. Всё ясно – мама больше не придет. Никогда. Что-то случилось с ней, она пропала. И как-то надо жить дальше. Хотя Саша и знала, что некоторые дети в их дворе живут почти без мам, потому что пьющие мамы не считаются, она всё равно была уверена, что без матери жизни нет. И лучше долго-долго плакать, сидя на холодном полу, чтобы забыться и умереть. От горя и слез. Саша приготовилась умирать и обхватила ноги руками, чтобы согреться.

Сначала она тяжело и горько плакала, стараясь проглатывать и рев, и слезы, чтобы бабушка не услышала ее с балкона. Потом слезы почти кончились. Глаза привыкли к темноте и хорошо различали даже сколы зеленой краски на стене. Что-то бабушка слишком долго не идет. Нет, с ней Саша жить не хочет. А с кем тогда? Хорошо бы с Анькой, но они ее к себе не возьмут – у них у самих места нет. Конечно, лучше умереть прямо сейчас и именно от слез. Но слез не было. Саша напрягла глаза – ни капли. Вспомнила маму. Выдавила из себя рев – нет, слез нет. Она сидела, уставившись в стенку. Вдруг в общем коридоре за дверью послышались шаги. Наверное, пьяный электрик. Или татарин, который уже ломился к ним один раз по ошибке. Узнали, что мамы нет, и пришли их грабить. Бабушка старенькая – ее не боятся. Саша проверила, крепко ли закрыт шпингалет – она будет сидеть на полу и не выйдет. Шаги приближались к их комнате. С балкона вернулась бабушка и стала дергать дверь туалета.

– Открывай! Выходи! Мать пришла. Слышишь? Мать пришла.

Саша не поверила.

– Никто не пришел, ты меня специально обманываешь, – она схватилась за ручку двери изнутри и тянула ее на себя.

– Подь ты к шуту! – выругалась бабушка и засуетилась в прихожей.

Она зажгла свет и стала открывать замок. Правда, в последний момент всё же спросила:

– Лариска, ты?

Саша, услышав мамин голос, выскочила из туалета и ударилась лбом о входную дверь:

– Мама, мама! – С двери повалились куртки, пальто, мамины плащи. Саша пробиралась через них обнять маму.

– Мама! Мамочка!

Мама подхватила ее одной рукой, поцеловала и поставила на пол:

– Господи ты боже мой! Дай хоть я разденусь. Устала как собака.

Саша прыгала вокруг мамы, которая никак не могла снять босоножки. Когда она наконец выпрямилась, бабушка схватила ее за тонкую белую блузку, притянула к себе и зло спросила:

– Ты где была, сука?

Мама отцепила от себя бабушкину руку и пренебрежительно отбросила:

– Думай, что при ребенке говоришь. На автобус опоздала. Ольга добежала, а я нет. Она не сказала, что ли? Пешком шла через Харьковскую и Элеватор.

Она подняла с пола сумку и огромную, перевязанную бечевкой, коробку. Из сумки вытряхнула красивый голубой ранец с серебристой пряжкой.

– Смотри, – показала она Саше. – Вечером завезли.

Саша гладила ранец. Какой красивый! Крокодиловая кожа!

– А это тебе, когда читать быстро научишься. – Она развязала коробку и стала по одной доставать оттуда книжки в белом мягком переплете и с цветными картинками. Мама складывала их в стопку на кресле, а Саша стояла рядом и медленно водила пальцем по большим буквам: «Дочь Монтесумы», «Пятнадцатилетний капитан», «Капитан Фракасс». Вот за чем мама стояла! Она взяла первую же книжку, прижала к себе, прислонилась к маме и, теперь уже от счастья, заплакала.

– Ну всё, всё! Хватит! – ласково сказала мама и погладила Сашу по голове. – Ложись. Я сейчас умоюсь и тоже лягу. Мне скоро вставать.

Саша удивилась:

– А я с кем останусь?

– С бабушкой.

– Я не хочу с бабушкой.

– Ты что? В школу завтра. В первый раз в первый класс. А у меня линейка.

Саша вспомнила, что мама тоже почти учительница:

– А где эта школа? Далеко?

– Да в садике же! И воспитательница ваша. Теперь она для вас учительница.

Саша расстроилась, поняв, что ее обманули. Мало того что в школе с ней будут учиться те же дети, так еще и в самом садике! И с той же воспитательницей. И без формы!

– Мама, я лучше с тобой поеду! С тобой! – Саша поцеловала маму, легла в слезах на кровать, отвернулась к стенке зареветь, но тут же уснула.

Утром ее разбудил нервный голос бабушки.

– Вставай! Вставай, говорю! Дверь закрой, я ухожу.

Саша ничего не могла понять:

– Куда уходишь? А мама?

– Мать на работе давно.

Саша вылезла из-под одеяла и пошла закрывать за бабушкой дверь. И тут вспомнила, что хотела сегодня ехать с мамой:

– Но ведь она обещала взять меня с собой. Я не хочу в садик, – она прислонилась спиной к дверце, за которой у них стояла плита. Бабушка торопливо и недовольно и стала ее успокаивать:

– Никто тебе не обещал. 1 сентября, у матери линейка. И тебе сегодня в школу. Мать одежду приготовила. И кашу. А ты всё спала, как сурок.

– Но я не хочу в садик!

– Да не садик это, уймись. В садике открыли школу.

Саша немного успокоилась:

– Правда, не садик?

– Да правда, правда. Всё, я опаздываю. Я только пол в гостинице помою – и назад. Кашу подогрей, воды плесни туда, а то она уже захрясла, – бабушка открыла замок, вышла в коридор, захлопнула за собой дверь и быстро побежала. Саша навалилась со всей силы на дверь изнутри, подтянула длинную железную ручку и защелкнула нижний замок, который нельзя было отпереть снаружи. И тут же в дверь забарабанили:

– Это я. Никому не открывай. Слышишь? – бабушка вернулась.

Саша буркнула:

– Слышу. Я уже закрылась.

– Кофту не трогай! Я тебя сама одену.

Саша сказала через дверь «ага» и пошла умываться. Оставаться одна дома она не любила. Когда-то давно, еще очень маленькой, она услышала вечером стук на балконе. Мама в это время срезала мясо с курицы. Она так с ножом и пошла посмотреть. На балконе оказался мужчина. Он пролез к ним через раму с натянутой марлей, шепнул что-то маме. Она вернулась, села в кресло, посадила Сашу за спину и так сидела с ножом в вытянутой руке, пока мужчина не ушел через то же окно. Да и пьяниц, которые иногда путали их дверь и ломились посреди ночи, Саша тоже помнила. Днем, конечно, к ним еще никто не лез, но она всё равно боялась. И пока умывалась и чистила зубы, дверь в туалете не закрывала – вдруг не услышит, что к ней кто-то ворвался?

В чем она пойдет в школу? Что за кофта? На дверце, где мама обычно оставляла выглаженную одежду, ничего не висело. Она заглянула за обе створки платяного шкафа, проверила на крючках, прибитых к входной двери. Даже в сервант с бокалами заглянула – нигде не было одежды. Саша расстроилась немного и пошла есть – кофту поищет потом.

В кастрюле на столе снова была пшенная каша, такая густая, что ложкой нельзя зачерпнуть – пришлось резать, как торт. Нет, надо подогреть. Саша плеснула в кастрюлю воду из-под крана. Поставила кашу на плиту и включила телевизор. На первой программе играл человек на гармошке. На второй была черно-белая картинка и пел хор на непонятном языке. Саша присела на спинку кресла. Язык похож чем-то на татарский, но татары на Лесобазе так никогда не пели. Саша прослушала одну песню, вторую, третью. Они ничем не различались, одну от другой отделяли только паузы. В конце хор пел особенно громко. А потом вместо черно-белой картинки появились женщина в сиреневом платье, перед ней на столе стоял букет. Точно такой же, как на открытке для Аньки. Женщина улыбнулась и протяжно объявила: «Дорогие телезрители! Вы прослушали концерт хора Шведского радио. Благодарим вас за внимание и до новых встреч».

Значит, это шведский язык? Про Швецию Саша знала, что оттуда был Карлсон. Так вот как он на самом деле говорил? Она представила разговор Малыша с Карлсоном на шведском: «Аля тюйа тукемасал та!» – «Лисавон сусти рауси муно!»

Вдруг телевизор погас и затих холодильник. Всё понятно – отключили свет.

«Каша!» – вспомнила она про пшенку и тут же почувствовала запах гари. Комок из каши пристал ко дну, так и не перемешавшись с водой. Выглядело совсем не аппетитно.

Саша полезла на полку за печеньем. Мама не разрешала есть печенье вместо нормальной еды – только после. Но мамы нет, поэтому можно позавтракать печеньем с маслом – намазать несколько квадратиков тонким слоем, соединить их по две штуки, и получится пирожное.

Но печенья на полке не оказалось. Она проверила на холодильнике, в шкафчике над плитой и даже в шкафу над вешалкой с плащами и куртками – туда мама часто прятала сладости. Печенья не было. Были макароны, пшено, рис, хлопья «Геркулес», хлеб и сахар. Масло в масленке закончилось. Значит, нужно подставить к холодильнику табурет, залезть на него и достать из морозилки пакет с маслом. Отколоть маленький кусочек, положить оттаивать, а остальное убрать. Саша внимательно осмотрела морозилку: миска с замороженной клюквой, завернутые в газету кости и щучья голова, которую недавно принесла бабушка. Она сказала, что голову нужно высушить, смолоть и давать Саше, чтобы она не росла такой пугливой. Но до головы пока ни у кого не доходили руки.

Ни масла, ни сыра. На нижней полке стояла баночка сметаны, в дверце – бутылка подсолнечного масла и три яйца. Можно было бы пожарить яйца, но Саша ненавидела масло с запахом. И электричества нет. Лучше поесть хлеба со сметаной и с сахаром.

Саша спустилась на пол, задвинула табурет под стол, достала хлеб, отрезала себе два куска. Куски вышли толстые, значит, придется мазать больше сметаны. На хлебно-сметанном бутерброде торчали, будто маленькие ледышки из сугробов, комочки, которые нужно было давить ложкой.

Порошковая! Мама научила ее отличать настоящие кефир и сметану и порошковые – в порошковых плавали комки. У них на Лесобазе нормальную сметану давно не привозили – только из порошка. А вот когда мама покупала сметану в магазине «Океан», в городе, там комочков не было. Бабушка ворчала: «Ну, конечно! На Лесобазу всё говно сбагривают».

Сметана с комочками, с желтоватым оттенком была не очень вкусной и даже как будто немного горчила. Но лучше такая, чем вообще ничего. Не есть же один хлеб, пусть и с сахаром. Хотя сиплая Саша как-то гуляла с таким бутербродом: хлеб, смоченный водой, и сверху сахар. Мама так ее кормила, когда отец был дома – чтобы дочь подольше бегала во дворе.

Саша растерла в сметане комочки и посыпала оба куска хлеба сахаром. Вспомнился вчерашний арбуз. Сахар на сметане так же сиял маленькими кристалликами, как сочные крошки алого арбуза. Она запила бутерброды остывшей кипяченой водой, которая оседала на зубах мелким песком и пахла чайником. Саше запрещали запивать еду сырой водой, но лучше уж тогда совсем не пить, чем кипяченую.

Арбуза бы она сейчас поела. И что-нибудь еще. Бабушка сказала, что скоро придет, но не сказала, ждать ли ее. Наверное, можно пойти гулять. И к Аньке. Повод есть – у Саши отключили свет. Когда дома не было взрослых, света или воды, она всегда уходила к Аньке. Но можно ли сейчас идти в гости, если им сегодня в школу? Бабушка не сказала, когда вернется и когда в школу. Будет глупо, если Саша прогуляет первый день занятий, и некрасиво – Аньку, скорее всего, все собирают, зачем мешаться? Жаль… Наверное, у них еще остался арбуз.

Саша ходила по комнате туда-сюда: шесть больших шагов от входной двери до балконной, но если переступить порожек балкона, можно сделать восемь шагов. Восемь туда – восемь обратно. Туда – обратно. Саша выглянула на улицу – бабушки еще не было. Во дворе никто не гулял, кроме маленького рыжего мальчика, которого она узнала по зеленым шортам и такой же футболке: он гулял в этом костюме всё лето. Мальчик не из их двора. Старшие ребята, наверное, давно в школе, а малыши – в садике. Может быть, во всех пансионатах дома остались сегодня только они: Саша и этот рыжий. Он-то почему не в садике?

Саша вспомнила: вместо формы ей приготовили какую-то кофту. Она принялась искать в шкафу еще раз. Спрятанная глубоко в платяном отделении, за маминым старым плащом, висела на плечиках новая Сашина кофта. Белоснежная и пушистая. Белый пух кофты, потревоженный легким дуновением воздуха, когда открылась дверца шкафа, осел на мамином плаще и черной отутюженной юбке на вешалке. Саша подошла к зеркалу, приложив кофту с юбкой на себя, – красиво. Надо примерить! Она достала из шкафа чистую майку и новые белые колготки. Нарядилась и посмотрелась в зеркало. Пушистая кофта делала Сашу толще и старше на несколько лет. Это хорошо. Особенно понравилась ей аппликация на груди – вишневого цвета лист, нашитый золотыми нитками. А туфли? Должны же быть туфли? На дне шкафа ее ждали черные лакированные туфельки с застежками в форме вишенок. Рядом стоял ранец. Он не подходил к вишневому листу и застежкам, потому что был голубой. Но всё равно Саше нравился.

Она достала ранец, надела туфли и начала ходить перед зеркалом. Как же здорово! И, главное, по-взрослому. Другие девочки придут, наверное, в детских платьях, а Саша – как взрослая. Она встала спиной к зеркалу, скрестила руки на груди, выставила одно колено и резко обернулась назад – интересно, ее можно принять за взрослую? А если приподнять подбородок и посмотреть вбок и вниз? Очень похожа на школьницу. Только непричесанная. Вдруг бабушка опоздает и некогда будет расчесываться? Саша бросила ранец на кресло, взяла со стола расческу и ленточку. Косу она заплетать не умела – ее невесомые волосы всё время рассыпались. Надо сделать высокий хвост и перевязать его лентой. Саша долго расчесывала волосы «массажкой», но хвостик всё никак не получался: или выбивались прядки, или выскакивали петухи. Наконец она собрала волосы ровно и хотела их перевязать, но не сумела – даже если держать один конец ленточки зубами, а другой подсунуть под волосы, всё равно ничего не получается. Саша так долго возилась, что рука устала. Надо взять резинку – у мамы в бигуди есть черные аптечные и бельевые. Если взять черную, хвост будет держаться крепко, но ее больно снимать. А бельевая за день ослабнет, и хвостик развалится. Только Саша, зачесав гладко волосы и не отпуская их, полезла в ящик за бигуди, как вошла бабушка.

– Я тебе что сказала, хулиганьё? Не сметь трогать кофту! Ты почему вся перемялась?

Бабушка подскочила к Саше и стала ее осматривать:

– Ты посмотри только! Вся уже в пуху, бок измазала, на туфлях заломы! Туфли надо было в садике надеть!

– В школе! – перепугалась Саша. – Я же иду в школу!

– В школу самостоятельные дети идут, а ты идешь в садик. Там для таких, как ты, свою школу открыли. Сымай туфли!

Саша, удерживая хвост на макушке, стала спешно стягивать туфли, подцепляя носком пятку другой ноги.

– Ты что творишь? Мать знаешь как туфли покупала? А если бы ее вчера убили по дороге? Бесстыжая.

Бабушка наклонилась и расстегнула ремешки на туфлях.

– Руку-то отпусти. Ты зубы чистила?

– Да.

– Точно?

– Точно.

– А ела?

– Хлеб со сметаной.

– Спать надо было дольше. Дождалась, пока свет отключат. Садись заплетаться.

Саша послушно села на подвинутый табурет. Бабушка всегда заплетала ее перед зеркалом – она думала, что так Саша быстрее научится делать косички и хвостики сама, но у нее не получалось, хотя она и смотрела внимательно. Сейчас Саша тоже наблюдала, как ловко бабушка взмахивает за ее головой руками, одна из которых не разгибалась. Саша пыталась угадать, как ее причешут на 1 сентября. Вот бабушка зачесала все волосы назад. Неужели хвостик? Но руки в зеркале ловко разделили волосы на две части. Два хвостика? Нет, бабушка стала заплетать косички. Тонкие, как мышиные хвостики. Косички Саша никогда не носила из-за несерьезности – бабушка сразу загибала их в «каральки».

– Нет, ну баба, только не каральки. Я ведь уже взрослая.

– Сиди, взрослая! – буркнула та и выхватила откуда-то из-за спины самые ужасные, гофрированные ленты. Полупрозрачные, не белые, а как будто серые, в мелкую гармошку, они страшно электризовались, тонкие волосы поднимались от них дыбом. Чтобы они меньше выбивались, бабушка очень туго затягивала косы.

– Ну баба! Я хочу хвостик.

– Сиди, не двигайся! – строго сказала бабушка.

Хотя обычно она, причесывая Сашу, говорила: «Терпи, казак – атаманом будешь». Правда, той долго слышалось «терпи, казах», потому что Саша родилась в Казахстане. Когда ей сказали, как говорить правильно, она расстроилась, потому что смысл бабушкиной присказки совсем пропал. Какой казак? Каким атаманом?

Но сейчас бабушка молча затянула косы, перевязала их искрящими – Саша слышала, как над головой сверкают искры – лентами и скомандовала:

– Вставай! Опаздываем.

Саша подскочила, взяла ранец, надела туфли и уже готова была выбежать в коридор, как вдруг вспомнила.

– А тетрадки? А ручку? Мне всё в школе дадут?

– Конечно. И поддадут еще, – съязвила бабушка и заглянула под журнальный стол. – Мать должна была приготовить. В ранце нету? Ты смотрела?

Конечно, Саша смотрела. Они с бабушкой стали везде искать и даже посмотрели под кроватью – нигде тетрадок не было.

– Так пойдешь.

– А в чем я буду писать?

– Еще нескоро писать будете.

– Но я хочу научиться писать.

– Хочет она. У подружек возьмешь, если что.

Саша расстроилась: у нее была только одна подружка в школе – Анька, которая не то что писать, но и читать не умела, вряд ли ей вообще тетрадки приготовили.

Саша неловко попробовала надеть ранец – у нее ничего не получалось.

– Подожди, – сказала бабушка. – Надо ослабить лямки.

Она дала Саше букет гладиолусов и вместе они вышли в коридор. Бабушка щелкнула замком, а потом толкнула дверь плечом – проверить, закрылась ли. Саша побежала вперед. Солнечные лучи из окон лестничных площадок пробивались в коридор – было светло и совсем не страшно.

– Подожди ты, свалишься, как всегда! – кричала бабушка.

Саша торопилась. Она быстро сбежала на первый этаж и выскочила на улицу.

Еще несколько минут назад во дворе никого не было, а теперь полно детей. Таких маленьких, как Саша, она не увидела, стояли дети постарше, все они были в школьной форме и все – с гладиолусами. В форме была почему-то и Гуля. Неужели она тоже идет в школу?

– Тебе сколько лет? – спросила ее Саша.

Гуля сделала круглые глаза:

– Не знаю, но мама говорит, что семь.

– Счастливая. Ты идешь в настоящую школу?

Гуля продолжала глупо таращиться, будто не знала, куда идет. Рядом с ней топталась Алсушка с двумя букетами красных гладиолусов, перевязанных ленточкой. Саше казалось, что Алсу выше ее вдвое.

– В школу мы идем! В школу! Бе-бе-бе!

– Счастливые… – снова протянула Саша. – А чего ждете?

Алсушка сразу перестала дразниться:

– Не ждем. Мы одни идем в школу, мама на работе. Можно с твоей бабушкой пойти?

Саша повернулась к ней спиной, как выучила перед зеркалом, сложила руки на груди, выставила правое колено и немного потопала. Потом быстро взглянула на Алсу через плечо:

– Нельзя! Мы с Анькой пойдем. Да, баба? – спросила она для достоверности.

– Не сочиняй! Мы, девочки, не в школу, мы в садик идем. Давайте до садика вас проводим.

Алсушка высунула язык:

– Бе-бе-бе! Мы с кем-нибудь другим пойдем, потому что мы идем в настоящую школу. Бе-бе-бе!

Саша расстроилась:

– Но я без Аньки не пойду. Мы вместе.

Бабушка неожиданно согласилась:

– Ну, давай посмотрим. Может, Аня ушла давно.

Они перебежали дорогу, вошли в Анькин подъезд и постучали к ней.

– Кто там? Кто там? – раздался веселый голос тети Лены.

– А Аню можно? – Саша всегда так отвечала.

– Можно, можно, – приговаривала тетя Лена, открывая дверь. – Уже собрались? И мы собрались. Заходите, сейчас все пойдем.

Бабушка стала отнекиваться:

– Да мы на улице подождем. Здравствуйте, здравствуйте.

Саша толкнула бабушку в коридор, а сама стала разуваться. Она хотела поскорей увидеть, в чем пойдет в школу Анька. Наверное, в том платье со дня рождения. Саша заглянула в комнату. Там стояла Анька точно в такой же белой кофте и черной юбке. Только на кофте у нее не было вишневого листа, и она так не пушилась.

– Иди сюда, – позвала ее Анька. – Ты видела?

Она показала Саше на огромное, в полный рост, зеркало:

– Папа с завода принес, где работал. Ты посмотри, какие мы.

Анька притянула ее ближе к себе, чтобы они обе отражались в зеркале. Саша всмотрелась сначала в Аньку. Та была немного выше Саши, и у нее были очень длинные руки. И ноги тоже были длиннее Сашиных, хотя она раньше этого не замечала. Анька широко улыбалась своим огромным ртом, губы у нее стали такими же вишневыми, как лист на Сашиной кофте. Рыжие волосы были убраны в два пышных завитых хвоста, из которых ничего не торчало. Есть рыжие оранжевые, а Анька была золотистая рыжая. Совсемсовсем как из золота. И лицо ее было рыжее, всё в веснушках. И руки. Глаза большие и зеленые. Огромные, как будто махровые, ресницы. Саша всегда думала, что, если бы Анька носила очки, ресницы бы ей, наверное, мешали. И еще ей казалось, что Аньке должны мешать зубы, большие и крепкие.

У Саши зубы были мелкие, какие-то полупрозрачные и редкие, заостренные на концах, которые делали ее похожей на мышку. Она вообще вся была похожа на мышку: серые тонкие волосы, поднявшиеся вокруг бантов дыбом, непонятные глаза, не то зеленые, не то серые. Из зеркала на Сашу смотрела худенькая девочка с маленькими, близко посаженными глазками, незаметными бровями и редкими короткими ресницами. Она всегда считала себя красивее и сильнее Аньки. Она ведь уже умела читать, считать, знала время и быстрее соображала. Анька ничего не умела. Но в зеркале красивей была Анька. Юбка на ней сидела ровно, кофта не топорщилась, колготки не сползали. У Саши же юбка перекрутилась на талии и молния съехала набок. Из-за белых пушинок Саша смотрелась неопрятно. Новые колготки уже пузырились на коленях. И еще она на фоне Аньки выглядела косолапой, хоть и старалась изо всех сил ставить ноги прямо. Да уж, на самую красивую и взрослую в классе Саша не походила.

Она отодвинулась от зеркала и пошла обуваться. Уши у нее пылали от стыда: а вдруг все заметили, как ей хотелось любоваться собой, самой красивой, и какой она оказалась на самом деле некрасивой и косолапой.

Впрочем, как только она надела туфли, перестала расстраиваться: таких у Аньки точно нет! Она осмотрелась и увидела на коврике новые Анькины белые туфельки. Красивые, с розочками, с золотыми пряжками. Такие же лакированные, как у Саши.

– Какие у тебя красивые туфли! – похвалила тетя Лена, увидев, как Саша разглядывает Анькины. – Это тебе мама купила?

Саша занервничала. Конечно, мама, кто еще мог ей купить? Бабушка зарабатывала мало и копила деньги для тети Иры.

– Да, мама. Наверное, вчера, – тихо сказала Саша и пошла к двери.

– Какая молодец мама! – искренне похвалила тетя Лена.

Саша знала, что Анькина мама ее по-настоящему любит, но всё равно стеснялась. Папа не купит. Он только один раз появился, да и то оказался не ее папой и пьяный. Саша открыла дверь, тихо сказала Аньке, чтобы услышала только ее мама:

– Я тебя на улице жду, а то вдруг бабушка без меня уйдет.

– Мы сейчас, сейчас! – пообещала тетя Лена и не стала закрывать дверь.

Саша вышла к бабушке. Та сразу поправила ей юбку, просунула руки под нее и подтянула колготки, стряхнула с кофты пушинки.

– Видела, какая Аня чистенькая, аккуратненькая? Аж блестит. А ты?

Саша молча разглядывала кофту – справа действительно было небольшое пятно. Наверное, она плохо вытерла руки после желтой порошковой сметаны. Надо как-то прикрывать пятно рукой. Прижимать ее к телу. Только цветы дарить будет неудобно. Может, бабушка подарит?

Наконец вышла Анька. За ней – тетя Лена и дядя Валя с Женей на руках. Она была в том же нарядном платье, что и в день рождения накануне. На голову ей будто приклеили большой розовый бант.

– Ну, идем? В первый раз в нулевой класс. В новую жизнь! – задорно позвал дядя Валя и вышел вперед. Анька весело поскакала следом. Даже от высоких подпрыгиваний колготки у нее не сползали.

Саша двинулась за ними, бабушка шла следом. Саша сама просунула руку под юбку и подтянула сползающие колготки. Ивовая аллея и площадь перед магазинами заполнились детьми в форме. Только они с Анькой и еще два мальчика, которых Саша не знала, шли нарядные, без формы. Из какого же все эти дети дома? И почему все идут сейчас вместе? Мама говорила, что с понедельника они будут учиться с самого утра, как и в садике раньше. В школах бывают две смены, и обычно старшие дети учатся с восьми, а маленькие – во вторую смену. Но сегодня суббота, наверное, школьные учительницы тоже решили поспать подольше и всех позвали к обеду, потому вот и столько народу. Вся Лесобаза вышла!

Некоторые ребята шли в школу одни или с малышами. На своем велосипеде катился Димка-рахитик, рядом шел его старший брат. Так значит, он еще учится в школе? А похож на взрослого дядю. Димку с братом провожала мать. Она была в туфлях, а не тапках. Наверное, на ней сегодня даже платье, не могла же она пойти в школу в халате, но это платье очень напоминало ее обычный халат, под которым пучился живот. Димкин брат тоже нес букет розовых гладиолусов, перетянутый не ленточкой, а резинкой.

Все дети, которых Саша видела по сторонам, впереди и позади себя, несли гладиолусы. В прошлом году дети со всей Лесобазы тоже шли в школу с такими цветами. Гладиолусы росли во многих дворах. Наверное, мамы срывали их и заворачивали в красивую обертку. У кого не было обертки, перевязывали просто ленточкой. Точно такие же цветы, как у нее сегодня, Саша видела во дворе барака, где они с Анькой играли на дровах. Неужели оттуда? Саша хотела спросить бабушку, не там ли она украла гладиолусы, но вспомнила, что ей не разрешают ходить на дрова. Промолчала – настроение для первого дня в школе и без того не задалось, зачем его портить? Хорошо бы пойти сейчас через тот двор и проверить. И только у некоторых вместо ленточек или резиночек были красивые обертки. Но у Аньки были розы. Настоящие красные розы в шуршащей блестящей фольге. Сначала их несла мама, но когда Анька увидела других детей, она – Саша была абсолютно в этом уверена – забрала у нее букет. Чтобы понятней было, чей он. Что это она, Анька, несет его, а не Саша. Свой букет Саша как раз не хотела брать и отбивалась от бабушки, которая решила, что если все дети несут цветы сами, то и Саша должна. Сейчас они завернут за угол, пройдут магазин, и там, с тротуара, будут видны гладиолусы из двора с дровами. Если цветы оборваны, все поймут, что это бабушка украла. Те гладиолусы были особого, темно-бордового цвета. Совсем как у Саши в букете. Она убежала от бабушки вперед, лишь бы не брать цветы.

Вот уже прошли промтовары, вот «Продукты» и пивная цистерна. Они подходили к двухэтажным домам. Саша сжалась. Смотреть или не смотреть на те гладиолусы? Вдруг Анька похлопала ее по плечу:

– Хочешь понести? – и протянула Саше свой букет.

– Спасибо, – тихо сказала она, даже не глядя на Аньку, и взяла шуршащую блестящую красоту, как самую большую драгоценность.

Ей стало стыдно, что она так плохо о ней подумала. Анька уже отскочила в сторону, в тот двор, где они гуляли.

– Смотри! – показала она Саше клумбу. – Совсем как у тебя. Какие красивые! Можно я твои цветы понесу?

Саша несмело взглянула на клумбу и обрадовалась, увидев цветы на месте. Она повернулась к Анькиным родителям, которые уже их нагнали, и спросила:

– Можно, Аня понесет мой букет? Она сама попросила.

– Конечно. Если ты разрешаешь, – улыбнулась тетя Лена.

Так они и шли: Саша – с розами, Анька – с гладиолусами, срезанными с какой-то другой клумбы. Саша была счастлива.

– А у нас арбуз остался. Мама сказала, приходи к нам после школы. Придешь?

Саша даже ответить ничего не смогла – она задыхалась от радости. Ей пять лет, а она уже идет учиться. У нее новая белая кофта из настоящей ангорки, лакированные туфли, розы, лучшая в мире подружка, а вечером она снова будет есть арбуз с сахарным инеем на красной сочной мякоти.

Второй класс.
Барыги

– «Красный свет – проезда нет.

Желтый – будь готов к пути…» – учительница строго диктовала новое задание.

– Вторушина, ты всё записала? Повтори.

Анька замялась:

– Красный – будь готов…

– Головой верти больше по сторонам, – зло одернула ее Алевтина Юрьевна. – Повторяю…

Очень медленно она принялась снова диктовать стихотворение по слогам:

– «Красный свет – проезда нет.

Желтый – будь готов к пути.

А зеленый свет – кати».

Закончив, учительница окинула взглядом класс:

– Все записали?

Дети завертели головами по сторонам – каждому было интересно, кто не справился.

– Я спрашиваю, все успели записать?

Алевтина Юрьевна взяла вместо указки линейку и пошла проверять по рядам.

– Мякишев, что за грязь в тетрадке? А ну, покажи руки! Ты где вымазался?

Все обернулись на сидевшего в конце ряда у окна Максимку – у него не только руки были синие, но и рот. Он разобрал ручку и высосал пасту. Учительница прямо перед ним постучала по парте своей длинной деревянной линейкой и велела ему умыться. Мякишев, довольный, что дело обошлось малым скандалом, выскочил в туалет.

– Две минуты! – крикнула ему вслед Алевтина Юрьевна. – Через две минуты пойду за тобой.

Она обошла средний ряд и двинулась по другому проходу. Заглянула в тетрадку к Леше Симакову. Толстый, в вечно мятом пиджаке, он радостно показал учительнице тетрадку.

– Правильно?

– В слове «зеленый» не стоят точки над «ё». И в слове «желтый» нужно писать «ё». Исправь. Да не «е», а «ё». Да, стирай давай. И нет тире. Но вы их еще не проходили. Молодец, Алёша. Обводи! – учительница то ли похлопала, то ли погладила Симакова по спине. – Вот как надо! Учитесь!

Алёша Симаков всегда сначала писал карандашом и только после проверки обводил буквы ручкой, а карандаш стирал. Алевтина Юрьевна требовала, чтобы так делали все остальные. Но никто не любил писать карандашами. И Алёшу Симакова тоже никто не любил, кроме учительницы. Весь класс уткнулся в тетрадки. Те, кого страшная линейка уже прошла, боялись пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание снова. А остальные замерли, стараясь быть незаметными. Таир Тагиров обхватил себя руками, весь как-то согнулся и распластался на парте, чтобы не зацепить собой взгляд учительницы. Сидевшая с ним Саша, наоборот, выпрямила спину, правильно сложила руки, подняла голову и смотрела строго перед собой. Потому что обычно она сидела сгорбившись или развалившись «враскоряку», как говорила Алевтина Юрьевна, которая всегда ругала Сашу за осанку. Поэтому Саше, чтобы стать незаметней, нужно было вытянуться.

Таира учительница действительно не заметила. А к Саше в тетрадку заглянула.

– Ну и грязь у тебя! Как всегда, – будто бы плюнула в нее словами учительница и пошла дальше. Саша сразу расслабилась, то есть сгорбилась и расплылась по парте. Конечно, она расстроилась. Конечно, она хотела бы сказать, что у нее все тире стоят на месте, что вряд ли еще кто-то в их классе знает про тире и что у Симакова оттого, что он всё время трет в тетради резинкой по написанным ручкой буквам, все листы грязные, а его хвалят, хотя он пишет с ошибками. Всё это Саша хотела сказать, но не стала – прошла учительница мимо, и ладно.

– Итак, записали? Теперь прочитайте еще раз это стихотворение про себя.

Со всех сторон слышалось бормотание. Про себя почти никто читать не умел. Большинство – Саше показалось, что все, – стали водить усердно по тетрадке пальцами и тихонько мямлить «желтыйбудьготовкпутиазеленыйсветкати». Только Таир читал молча. И еще не слышно было сидевшего наискосок от нее в соседнем ряду Андрея Булыгина. Его и видно не было – вместо Андрея, который только что сидел на своем месте и записывал в тетрадку стих, оказался пустой стул: Андрей сидел под партой. Это был новенький мальчик, не садичный, его перевели к ним в конце второй четверти. Он был такой же светловолосый, как Серёжа Колпаков, но с веснушками. Андрей всё время шутил, причем только с учителями. Его считали хулиганом, хотя Саша понимала, что он был самый развитой мальчик в их классе. Он быстро считал и писал. И ему на уроках было скучно.

Учительница увидела, что Булыгину скучно. Она подошла к его месту и посмотрела под парту.

– Ты почему не читаешь?

– Я уже прочитал.

– Еще читай!

– Да я выучил уже, – сказал Андрей из-под парты и повторил без запинки: – «Красный свет – проезда нет. Желтый – будь готов к пути. А зеленый свет – кати».

– Еще повторяй, – упорно настаивала Алевтина Юрьевна.

– Зачем? Я же не дурак, – равнодушно ответил снизу Булыгин.

– А ну вылезай оттуда, бессовестный! Дневник твой где? Двойку поставлю и родителей вызову.

– За что двойку-то? – насмешливо спросил Андрей.

– За поведение! – зло сказала учительница, стукнув ладонью о парту, и тут же затрясла рукой – похоже, сильно ударилась.

– Алевтина Юрьевна, а скажите, какое проверочное слово к слову «весна»? – задорно спросил Булыгин.

– Что-о-о? Вылазь оттуда, – закричала учительница и сунула руку под парту. – Вылазь, говорю. Вы этого еще не проходили.

– Ну и что, что не проходили? Проверочное слово к слову «весна» – «вёсны»! И не «вылазь», а «вылезай», – серьезно сказал Булыгин.

Учительница схватилась за стул, чтобы отодвинуть его и вытащить Андрея, но тот крепко держался за ножки – они стали перетягивать стул друг на друга.

– А какое проверочное слово к слову «корабль»? – уже со смехом и вызовом крикнул из темноты Булыгин. Учительница разозлилась:

– Ты мне поговори еще, мерзавец. Вылазь, говорю! – она сильнее дернула стул, но Булыгин держался крепко.

– Проверочное слово «линкор». Линейный корабль! Алевтина Юрьевна, а какое проверочное слово к слову «говно»? – тут Булыгин не стал дожидаться ответа и сам ответил: – «Го́вна». Слышали когда-нибудь, что «го́вна тают»? Вот! – он вздохнул как-то устало, обреченно, будто утомился объяснять идиотам урок, и сам вылез из-под парты.

Саша вся сжалась, представив, как учительница схватит сейчас Булыгина за ухо и выведет за дверь. Мальчика, который быстро считал, быстро запоминал стихи и уже знал слово «линкор», Саше было жаль.

Алевтина Юрьевна широко расставила ноги, уперла руки в бока и долго цокала языком: мол, ну и ну! Видно было, что она не решалась схватить Булыгина. Наконец она наклонилась к нему, протянула руку к его тетрадке и…

И тут Саша краем глаза увидела, как в ее ранец, висевший на крючке с торца парты, лезет чья-то рука. Пальцы с обгрызенными грязными ногтями слегка приподняли и так почти откинутую крышку ранца, а затем вытащили оттуда пряник. Он лежал, прикрытый газетой, поверх учебников. Саша хотела съесть этот пряник на перемене, но не успела. Когда прозвенел звонок, Алевтина Юрьевна сразу вернулась в класс. Возиться с пряником было некогда – Саша бросила его в набитый ранец и лишь слегка придавила, чтобы он не выпал на уроке. Саша посмотрела на эту руку, вцепившуюся в ее пряник, на затертый край рукава, на пятно у локтя и уперлась наконец взглядом в Костю Карташова, сидевшего рядом с Сашей, только через проход. Пока все смотрели на Булыгина, он полез к прянику, а когда понял, что его заметили, растерялся.

Саша снова перевела глаза на ранец – грязная рука так там и осталась. Костя выпучил глаза и как-то даже не покраснел, а до синевы побурел. Саша тоже таращилась на него так, будто столкнулась с пьяницей ночью, и не знала, что делать. Кричать она не хотела, потому что видела, как он напуган. Саше стало жаль Костю и очень за него стыдно. Бабушка рассказывала, как в войну сестра с получки на швейной фабрике купила не мороженой, а свежей картошки, запекла, полила подсолнечным маслом и дала бабушке с собой в школу. Бабушка стала в уголке есть, и ее сразу обступила толпа голодных мальчиков и девочек. Никто не пробовал отнять, все с наслаждением смотрели, как она ест, только попросили отдать потом газетку от печеной картошки. И она очень расстроились, что на газете не осталось ни капельки масла.

Саша представила, что Костя такой же голодный, как те школьники. В пансионате она часто видела голодных детей. И в садике все хотели есть. В обед мало кто оставлял на тарелке кружочек жареной колбасы или пюре. Саша раньше не замечала Костю, хотя он тоже пришел в школу из садика. Как он жил, Саша не знала. Вот у Андрея Булыгина отец работал на местной ТЭЦ, а мама – в милиции. Андрей выглядел сытым и никогда не доедал обед. А Костя? Саша не помнила…

Она всё еще раздумывала, что же делать. Костя по-прежнему смотрел на нее круглыми глазами, не выпуская из руки пряник. Саша наконец отвернулась и стала смотреть на Булыгина, развалившегося на стуле, – она так и не узнала, чем закончилась его стычка с Алевтиной Юрьевной, но судя по виду Андрея, учительница побоялась его бить.

А Костю, наверное, не побоялась бы. Скажи Саша, что он залез к ней в ранец, учительница бы его наказала. И, может, даже ударила. Хорошо, что Саша промолчала, хотя она и хотела пряник. Но пусть лучше так. От этой мысли она даже повеселела. Ей хотелось побыстрее забыть голодного Костю, его дикие глаза, его грязные ногти и потертый рукав. Пусть ест! Саша никому не расскажет. Даже Аньке.

Алевтина Юрьевна уже вернулась к доске и что-то переписывала из учебника. На ее грудь, большую, обтянутую черной ангорковой кофтой, осыпался с доски мел. Все прилежно писали. Булыгин рассматривал свой учебник. Ничего интересного за его партой уже не происходило, но Саша боялась отвести глаза – вдруг Костя так и не убрал руку. Она по-прежнему внимательно рассматривала спину Булыгина, давая Косте время достать уже этот пряник и спрятать к себе. Она два раза досчитала в уме до тридцати и наконец решилась посмотреть перед собой. Костя убрал руку. И даже закрыл ее ранец. И застегнул его на обе кнопки! И пряник наверняка взял. Сам он теперь тоже разглядывал спину Булыгина. Саша вздохнула.

– Тебе особое приглашение нужно? – гаркнула вдруг учительница прямо над Сашиной головой. – Все записали домашнее задание, а ты сидишь кукуешь? Покажи дневник? Ты и дневник не достала?

Алевтина Юрьевна пошла по среднему ряду и медленно, по слогам, произнесла:

– Сколь-ко р-р-раз мож-но пов-то-рять? Днев-ни-ки в на-ча-ле ур-р-р-рока кла-дем на край пар-ты! На край! Ты меня поняла? Доставай дневник. Сейчас вместо перемены будем ждать, пока ты запишешь домашнее задание.

Саша полезла в ранец окоченевшими от страха руками. Они стали холодными и какими-то будто пустыми внутри. Ранец не открывался. Она с трудом расстегнула одну застежку и долго копошилась с другой. Жала на нее, давила со всей силы, дергала – не могла открыть. Учительница, схватила с крючка ранец, одним рывком его расстегнула и сунула Саше под нос:

– Ну, где твой дневник? Надо же, какой бардак! Вы только посмотрите! – Алевтина Юрьевна подняла ранец над головой и показала всему классу его нутро. Из ранца вместе с учебниками и тетрадками сыпались какие-то крошки, счетные палочки.

– Нет, вы посмотрите! – повторила учительница с издевкой. Она заглянула в ранец и даже поворошила в нем, уже пустом, рукой. Прозвенел звонок. По классу тут же прокатился шорох – все засобирались.

– Я ведь ясно сказала, сидим и ждем, пока кое-кто найдет дневник и запишет домашнее задание, – учительница поставила ранец перед Сашей и пошла к доске, откуда удобнее было следить, чтобы ни один человек не шелохнулся. Саша мельком посмотрела по сторонам – дети сидели растерянные и расстроенные. Но беззлобные. Только Марина Нохрина показала Саше кулак.

– Ну, что копаешься? Все ждут, – учительница сложила руки на груди и нетерпеливо постукивала каблуком, под которым бренчала, напоминая голос Алевтины Юрьевны, давно уже отклеившаяся дощечка паркета.

Учительница хотела что-то сказать, но в дверь затарабанили и тут же толкнули ее ногой.

– Эт-т-то еще что такое? – разозлилась Алевтина Юрьевна. Но в класс уже ввалилась толпа старшеклассников, совсем взрослых дяденек.

– Воды нет. Всех сопляков отправляют домой, мы остаемся в вашем кабинете, – затараторил коренастый парень с широким приплюснутым носом и почти налысо остриженной – торчал лишь короткий ершик – головой.

– Это с чего вы вдруг остаетесь в нашем кабинете? – спросила учительница и поперла на стриженого грудью с намереньем и его, и всю толпу вытолкать в коридор.

– А у нас в кабинете как раз батарею прорвало. И всё крыло затопило, все кабинеты, – торжествующе ответил стриженый и пошел по рядам. Он выбрал себе самое лучшее место возле Роберта Жадоева, швырнул на его стул свои портфель и сменку. Потом махнул остальным:

– Добро! А то в столовку опоздаем!

Парни забежали в класс и стали выбирать себе места. За ними тихонько зашли девочки. Саша удивилась, что все рассаживались, как хотели. Мальчики садились с мальчиками, девочки с девочками. Маленькие послушно уступали свои места. Алевтина Юрьевна с криком «Это же безобразие!» выскочила из класса. Наверное, побежала жаловаться директору.

А старшеклассники, заняв места, отправились в столовую. Рослая полная девочка с длинным хвостом, затянутым на самой макушке в форме пальмы, положила на стул Таира такой же голубой, как у Саши, но не из крокодиловой кожи, а гладкий портфель. А Сашин стул так никто и не занял. Она неспешно собралась. Даже если бы не отправляли маленьких домой, она бы всё равно не осталась после всего, что устроила учительница. Пока ее нет, надо уходить. Саша поискала глазами Аньку. За Анькиной партой, где та сидела с Толиком Денисовым, теперь лежали чужие большие портфели. Анька, видимо, уже вышла. Саша собрала под партой свои счетные палочки – и зачем только заставляют их с собой носить? – застегнула ранец, взяла сменку. Анька стояла у кабинета и болтала с Оксанкой. Саша почувствовала сильную обиду: неужели та не поняла, что оскорбленную учительницей Сашу нужно поддержать? Нет, не похоже, что поняла – Анька вела себя как ни в чем ни бывало. Ну и ладно! Саша прошла мимо.

– Ты куда? Сказали ведь ждать? – окликнула ее Анька. Значит, всё же заметила!

Саша вернулась к девочкам:

– Я не хочу оставаться. Да и уходят все. Вон «Б» целым классом в раздевалку пошли.

Анька раздумывала:

– А ты куда? Домой?

Саша не знала. Но домой ей, конечно, не хотелось.

– Да нет, – ответила она, стараясь казаться равнодушной, но получилось как-то нервно. А вдруг Анька с ней не пойдет? – Нет, не домой. Может, погуляю.

– А куда погуляешь? – спросила Анька.

– Не знаю… Просто погуляю.

Анька взяла с подоконника свой рюкзак:

– Мы хотим на Камчатскую пойти. В тот двор, где качели сгорели.

У Саши похолодели ноги. Хотелось заплакать. Как это – они хотят? А Саша? Плакать, конечно, не стоило. И что-то нужно было сказать.

– Да? Я как раз тоже собиралась посмотреть. Там, говорят, даже горка выгорела, – сказала она, стараясь говорить бодрее. И про горку только сейчас придумала, как будто она действительно собиралась.

– Ну, побежали? А то училка вернется. И всех в клуб поведет, чтобы по улицам-то не шарашились.

Анька набросила рюкзак на плечо, схватила Сашу за руку и побежала к выходу. Саша сразу обрадовалась и забыла плакать. Пока не увидела, что другой рукой Анька тащила за собой огромную Оксану Ермакову. И зачем та пойдет с ними смотреть сгоревшие качели? Ведь никогда Анька с Оксаной не дружила. Но тут Саша вспомнила, что это она бежит с ними. Неприятно. Надо что-нибудь сделать этой Оксане. Что-нибудь такое, чтобы навсегда перестала гулять с Анькой.

Первый этаж уже был заполнен младшеклассниками. Да, всех отправили домой, а из того крыла, где занимались старшие, валил пар, несло канализацией и видно было, как там бегают мужчины в высоких резиновых сапогах.

Возле гардероба им пришлось долго стоять в толпе. А когда подошла уже очередь, Саша вдруг потеряла номерок. Вроде бы он лежал во внешнем кармане ранца, под правой застежкой, но сейчас его там не было. Она стала лихорадочно трясти ранец, перебрала учебники, тетрадки, нашла смятую газету от пряника. Номерка не было. Наверное, Алевтина Юрьевна вытряхнула его, когда показывала классу ее ранец.

– Ты мою бирку не брала? – зачем-то спросила она Аньку.

Анька только мотнула головой.

Саша топталась на месте, будто надеясь найти номерок под ногами. Если вернется в класс, то упустит Аньку, глупо будет потом догонять ее на качелях. И еще, чего доброго, попадется учительнице. Да и звонок только что прозвенел – теперь у старших в их кабинете урок. Саша совсем разнервничалась. Вот уже взяла пальто Оксана. Протянула свой номерок Анька и обернулась к Саше:

– Давай свой!

– Говорю же, потеряла. Подожди!

Саша уже хотела бежать в класс, когда из-за ее плеча потянулась к Аньке рука. Знакомая рука с опухшими пальцами и грязными ногтями. Костя Карташов протягивал Аньке номерок.

– Вот. Она потеряла в классе, – он отдал металлическую бляшку и отошел. Анька взяла ее и тут же протянула гардеробщице, однако той уже не было у стойки – маленький, совсем какой-то крошечный мальчик в неуместных для конца марта меховых кисах воспользовался заминкой и пролез вперед Аньки, теперь пришлось ждать, пока гардеробщица найдет его теплое пальто.

Наконец им выдали одежду. Сразу одеться не получилось – пришлось ждать места на скамейке. Всем нужно было надевать теплые штаны, переменить обувь. Саша долго возилась – в толстой куртке было неудобно наклоняться, натягивать гетры, застегивать липучки на сапогах. Пришлось догонять Аньку уже на улице. Она шла с Оксаной и сиплой Сашей. По фамилии ее никто не звал даже в школе, потому что у нее была смешная и не подходящая к ее большому носу и низкому сиплому голосу фамилия – Соколик. Саша Соколик.

Вчетвером они пошли через парк к путям. Надо было перейти широкую дорогу с машинами, перебраться через пути и потом взять немного правее, в противоположную от дома сторону. Они дождались, пока проедут машины, и побежали. Старушка в пушистой шали поверх облезлого пальто закричала им с тротуара и замахала клюкой в сторону перехода. Они рассмеялись и побежали через железнодорожные пути. Потом перелезли две трубы теплотрассы и дворами, мимо двухэтажных бараков, вышли на пустырь, за которым, если двигаться к реке, начиналась свалка. Но им нужно было обойти пустырь с другой стороны. Там, во дворе последнего на Лесобазе, давно уже покосившегося дома на несколько квартир стоял такой же, как возле Сашиного пансионата, деревянный городок. Он сгорел в выходные, пожар было видно даже с реки. И теперь все дети хотели посмотреть на обуглившиеся качели. Хорошо, что младшеклассников отпустили пораньше: обычно они возвращались из школы в пять, в это время уже падали на Лесобазу тревожные промозглые сумерки и ходить за пустырь было страшно. А сейчас только где-то три часа, да и девочек много. Саша почти не боялась.

Она шла чуть позади. Оксанка и сиплая Саша держали Аньку за руки. Толстая Оксанка рассказывала, что брат ушел в армию, и теперь вся комната будет ее. Они жили в деревянном многоквартирном доме, у них было две комнаты. Ермаковой повезло, хотя она свою комнату и не заслужила. Саша считала ее не просто глупой, а тупой, потому что та училась на «тройки», не могла нормально читать даже по слогам и уже пробовала курить. Она была плотная и круглая, с крупным лицом, маленькими глазками и с вечно прицепленным на грязные, небрежно обрезанные волосы ободком. Она походила на Алёшу Симакова, только тот не был злым, а Оксанка была. Сейчас, например, когда она шла с Анькой за руку и звала ее приходить к ней играть в отдельной комнате с Барби и Кеном, она часто оборачивалась и со злобным торжеством посматривала на Сашу. Грустно, конечно, что Аньке весело с этой дурой, но Саша делала вид, что глазеет по сторонам. Тем более что смотреть было интересно – городок и впрямь весь выгорел. Остались только железные столбы от качелей с цепями, скелет карусели и горка, на которую нельзя было залезть, потому что ступеньки действительно сгорели. Чуть поодаль стояли почерневшие от гари деревянные фигуры: дед с обгоревшей бородой и мешком, чумазые бабка, внучка, колобок, волк и целых три грибка. Колобок превратился в полумесяц, будто волк откусил половину. У самого волка почернела морда и выгорела середина спины: остались две половинки, каждая – на двух ножках. Саша хихикнула, когда их увидела. Оксанка взглянула на нее с ненавистью и забралась на половину волка со стороны головы. Получилось смешно – вместо мощной шеи и морды волка – толстая Оксанка. А сзади уселась сиплая Саша. Они стали изображать наездниц.

– Смотри, – захохотала Анька, – как два ковбоя. Давайте вы будете скакать, как ковбои.

Она подбежала к девочкам, встала между ними, уперлась в ту и другую руками и начала их как бы раскачивать. Сиплая Саша сразу стала подыгрывать и подскакивать, а Оксанка не поняла.

– Кто такие ковбои?

– Не знаю. Но мальчишки во дворе показывают их вот так, – сиплая Саша сделала вид, что взяла свою половину волка за вожжи. Оксана присмотрелась и повторила.

– Вот так, вот так! И-го-го!

Анька хохотала. Саша пошла смотреть пожарище. Оказалось, что уцелели качели, самые маленькие, на одного человека. Они были сделаны из металла, выгорела только сидушка. Саша краем мешка от сменки протерла железную раму сиденья, чтобы совсем уж не испачкаться сажей, и села. Качели очень плавно закачались, хотя до пожара скрипели и едва двигались. Саша стала всё сильнее раскачиваться и быстро взлетела на вверх, отчего даже испугалась. Тут ее увидела Анька.

– О, смотрите! Я тоже хочу! Давай вместе!

Саша серьезно посмотрела на Аньку, сильно раскачалась и, налетая на нее, крикнула:

– Нет!

– Чего это? – спросила, улыбаясь, Анька и резко остановила качели на полном ходу.

Она пристроилась рядом, спиной к спине. Каждая теперь сидела на своей узкой железной трубе и каждая старалась раскачиваться в свою сторону, отчего качели почти не двигались. Анька обернулась к Оксанке:

– Ну, помоги, что ли?

Та спрыгнула с волка и прибежала их раскачивать. Зад у нее был вымазан черным.

– Давай, сильнее! Еще сильнее, – кричала Анька и визжала: всё же взмывать вверх на металлической жердочке даже ей было страшно.

Оксанка пыхтела, однако старательно двигала качели туда-сюда. Видно было, что она сама хотела покачаться, но боялась не влезть или не понравиться Аньке. Что-то странное было в желании девочек ей угождать. Но Саша решила не думать, почему другие девочки крутятся вокруг ее подруги. Они стали подлетать так высоко, что Оксанке приходилось на время выпускать из рук раму. Саша даже испугалась и хотела попросить остановиться, как вдруг Анька завизжала. Сиплая Саша бросила качели и побежала прочь, за ней кинулась Оксанка.

Саша не понимала, в чем дело. Надо бы остановиться. Она попыталась достать до земли ногами и затормозить, но качели еще очень сильно раскачивались, было страшно выставить ногу. Анька тоже старалась остановиться и тоже боялась.

– Что такое? Что случилось?

Саша поняла, что девочки убежали от чего-то или кого-то за ее спиной, но спина Аньки и металлическая рама мешали ей обернуться. Она только повторяла:

– Ну что там?

Анька проорала:

– Бомжи!!!

– Кто??? – Саша никогда не слышала этого слова.

– Ну бомжи. Бездомные.

– А-а-а-а! – закричала Саша, тут же дотянулась двумя ногами до земли и затормозила. Качели резко остановились, Саша вылезла через низ и побежала вперед. Сменка! Забыла ведь сменку и ранец. Она повернула назад к качелям и увидела вдалеке каких-то грязных людей, будто одетых в несколько курток. Растерявшаяся Саша не могла найти свои вещи. Анька всё еще качалась.

– Дай руку!

На Аньке была еще более толстая куртка, и ей нелегко было выскользнуть из качелей, пока те полностью не остановятся. Саша, надев на плечо ранец и схватив сменку, решила бежать, но еще сильнее бездомных испугалась: а вдруг Анька ее не простит. Она видела, что та почему-то не может достать ногами до земли, хотя они у нее были длиннее Сашиных. Да она застряла! Из рамы торчал железный штырь, на который раньше крепилась сидушка. За него-то Анька и зацепилась курткой. Саша остановила наконец качели, Анька сразу попыталась спрыгнуть.

– Да подожди ты. Смотри! – Саша переживала, что Анька сейчас порвет свою красивую дорогую «аляску», единственную в классе. Она дернула ее со всей силы назад и сняла куртку со штыря. Анька выскользнула из качелей. А бездомные были уже совсем близко. Один из них держал в руке огромный мешок, как из-под сахара.

– Че стоим-то? Побежали! – крикнула Анька, но они почему-то встали и замерли.

– Да побежали! – дернула ее Анька со всей силы.

Саша кинулась за ней следом, но запнулась об Анькин рюкзак. Подхватила его, прижала одной рукой к груди, а другой стала размахивать, чтобы ускориться. Попала ногами в какую-то жижу. Наверное, здесь трубы пролегали под асфальтом, снег подтаял. Саша чувствовала, как захлюпала ледяная грязь в сапоге. Так, по жиже, пришлось бежать дальше. Наконец они обогнули пустырь и остановились во дворе, где лежали дрова. Оксанки с сиплой Сашей уже не было. Анька уперлась руками в нижние бревна и стала тяжело хватать ртом воздух, как бегуны на финише. Потом села на бревно и отвалилась на спину. Казалось, она сейчас заснет.

– Ой, а рюкзак-то мой? Рюкзак-то? – она заквохтала и смешно захлопала руками по бокам.

– Да вот он, – с чувством отмщения сказала Саша, снимая с руки Анькин новенький рюкзак с мордочками серо-белого кота и веселой коричневой мышки.

Оксанка убежала, а Саша не только не бросила Аньку, но и тащила на себе ее вещи.

Анька обрадовалась, схватила рюкзак и достала из внутреннего кармана жвачку.

– Хочешь?

Конечно, Саша хотела. Анька всегда угощала ее жвачками, когда родители их привозили. У нее была целая коробка жвачек с машинками на вкладышах. Когда Ира в первый раз приехала из Германии, она тоже привезла Саше жвачки с машинками. И еще целый чемодан сладостей. Саша тогда делилась с Анькой, они съели вдвоем почти всё, после чего обе пошли лечить зубы. Но тот чемодан давно опустел, и теперь они жевали Анькины жвачки.

– Только вкладыш мне, – строго сказала Анька, – а то потеряешь. У меня уже вот такая стопка! Потом на наши поменяем.

Саша послушно отдала вкладыш с черной машиной. Анька считала, что эти вкладыши они смогут обменять позже на картинки, которые собирали. Их любимая жвачка называлась «Love is…». Саша уже знала, что это на английском. Ира тоже привозила такие жвачки. Теперь и Анькины родители стали покупать их в Турции и Польше, но редко. На Лесобазе очень мало детей жевали жвачки, поэтому меняться вкладышами особо было не с кем. Но Анькин папа сказал, что скоро у всех детей будут жвачки, потому что их станут продавать в магазине. Они дяде Вале не очень-то поверили, но Анька вкладыши копила. А Саша ей без сожаления отдавала – менять машинки на разные истории с мальчиком и девочкой всё равно было не у кого, а сохранить вкладыши Саша, пожалуй, не могла бы, у нее всегда всё мялось и портилось. Она протянула Аньке вкладыш с машинкой, а жвачку переложила в другую руку. Молочного цвета, с тремя ребрами и двумя впадинами, жвачка пахла вялеными бананами и чем-то еще. Саша медленно слизнула ее с руки, ощутив ее приятную шероховатость и сладкую тяжесть. Ласково она прижала жвачку к небу – вкус расплылся по всему рту, и брусок немного размяк. Саша поставила ее ребром на нижние зубы и с наслаждением раздавила. Вместе со слюной из жвачки прыснул веселый вкус непонятных фруктов. Хоть теперь жвачки и не были для них такой уж редкостью, но это всё равно было для Саши праздником. Потому что с тех пор как они съели привезенные Ирой из Германии сладости, жвачками ее только угощали. И она не знала, случится ли это в следующий раз. Можно было, конечно, и у Аньки спрашивать, но Саша стеснялась. Бабушка считала, что стыдно любить вкусную еду, тем более – в гостях. И Саша делала вид, что не любит. Но сейчас она свою – теперь уже ее! – жвачку любила. И не спеша перекатывала во рту, лишь изредка сжимая зубами, – жевать будет, когда из ставшего уже комком брусочка выйдет основной вкус.

Они сидели на нижнем и самом широком бревне, откинувшись назад, как на диване. Ранец, рюкзак и сменку бросили рядом. Саша молча жевала, Анька пробовала надувать из своей жвачки пузыри, но ничего не получалось – надо было еще немножко пожевать.

– Куда пойдем потом? – спросила она Сашу после очередной попытки надуть пузырь.

– Не знаю. Вообще-то я есть хочу, – честно сказала Саша.

– Надо было в столовую-то пойти. А теперь придется с бабой Тоней сидеть. Натолкет картошки с молоком и луком.

– Бе-е-е-е, – Саша не смогла сдержать отвращения, хотя и неприлично так говорить про бабу Тоню.

Они надолго замолчали. Слышно только было, как у Аньки тихонечко лопаются маленькие пузыри.

– Ну так к бабе Тоне пойдем? – она снова открыла рот, просунула меж губ кончик языка с натянутой на него тонким слоем жвачкой и надула первый небольшой пузырек, который тут же лопнул с глухим едва слышным звуком – так лопаются пузыри у свежих карасей, когда их чистят.

– Вообще-то она не бабушка моя, а прабабушка. Баба Тоня-то. Но не могу же я говорить «прабаба Тоня». – Анька снова надула пузырь, теперь уже побольше.

– Я знаю. Это бабы Клавы мама. А баба Клава – тети Лены, – Саша тоже сделала из жвачки большой пузырь.

– Не-а. Это папина бабушка, – Анька в ответ надула совсем уже огромный шар и сама хлопнула по нему рукой – шар громко лопнул.

– А где папина мама? – Саша искренне удивилась.

Бабу Тоню, которая жила в закутке вместе с Женей, она всегда считала бабушкой Анькиной мамы.

– Папина-то? Никогда не видела ее. Говорят, она еще давным-давно гаманок потеряла. Пошла его ночью искать на улицу и пропала. А в гаманке все деньги были и путевка в санаторий.

Саша удивилась:

– Это на Лесобазе? – она не могла поверить, что даже у них можно выйти на улицу ночью за потерянным кошельком и никогда не вернуться.

– Пропала-то? Вон там, на ММС, – Анька показала куда-то неопределенно за спину.

– А что это такое – ММС? – спросила настороженно Саша.

– Ну, это район такой. Там вообще страшно, еще хуже, чем на Лесобазе.

– И ты там была? – Саша не могла поверить, что Анька вообще куда-то без нее ездила. Тем более – в такое ужасное место.

– Не-а, мне папа рассказывал.

Хорошо, что Анька там не была. Ей хотелось верить, что дальше всех по Тюмени ездила она – на Дом обороны, где им дадут квартиру. Они с мамой иногда ездили в выходной на трех автобусах смотреть, как строится дом с их квартирой. Это очень далеко.

– Смотри! Смотри, там кто-то есть! – закричала вдруг Анька и полезла между бревен, туда, где они всегда прятали свои секретики.

Саша тоже заглянула в темную дыру, где Анька шерудила рукой. Ничего не было видно. Саша заглянула глубже – нет, ничего.

– Дай я… Кс-с-с-с-с! Кс-с-с-с!

Анька глубже сунула руку в темную дыру, и оттуда заорал кот. Она долго приманивала его, потом в дыру полезла Саша – кот пятился от них всё дальше в полость между сваленными бревнами, которая на другом конце кучи превращалась уже в щель.

– Надо его палкой потыкать – он с той стороны и вылезет, – радостно предложила Анька.

Она решила отломать от ивы прут, но он никак не отрывался. Саша обошла дрова и проверила – с другой стороны коту не выбраться.

– Не надо его палкой. Он там может застрять. Или на него бревна повалятся.

Анька бросила теребить иву и тоже осмотрела дрова со всех сторон. Да, загонять кота в самое узкое место было опасно.

Вход для пользователей

Меню

Читать онлайн Мама!!! бесплатно

* * *

* * *

Пролог

Первый класс.Карлсон унес

Второй класс.Барыги

Вход для пользователей

Первый класс.
Карлсон унес

Второй класс.
Барыги