Читать онлайн Байки про балет бесплатно
Buzanov K. V. Tales about ballet / K. V. Buzanov. – 5th edition, stereotyped. – Saint Petersburg: Lan: THE PLANET OF MUSIC, 2024. – 200 pages: ill. – Text: direct.
The book contains one hundred and twenty-three tales, which are written down according to words of the Cabriolev's ghost. All of them are about the ballet and close to it, to some extent, but Woldemar Albertovich never reveals the names, although many are clear. The chronology is absent, but there are some hints on specific events. And everything is tied to one particular place, where the ghost of the balletomane now dwells – to the Bolshoi Theater.
Иллюстрации Полины Валерьевны Бузиновой
© Издательство «ПЛАНЕТА МУЗЫКИ», 2024
© К. В. Бузанов, 2024
© Издательство «ПЛАНЕТА МУЗЫКИ», художественное оформление, 2024
Странная встреча
Призраки есть не только в опере. Там их, кстати, в разы меньше, чем в балете, водится. А я это точно знаю, так как пару лет назад, в театре на балете будучи, с одним балетоманским призраком знакомство свёл – милейшим созданием оказался! Как это произошло – я и сам до конца не понимаю. Вроде как помню, что представил нас кто-то друг другу, хотя… Но случилось потустороннее знакомство совершенно естественно, и никоим образом меня не смутило: как будто всю жизнь с представителями загробного мира общался!
Разговорились мы тогда с призраком, обменялись мнениями про балет, который в тот вечер шёл, очень во многом сошлись, почти друзьями расстались. А в следующий раз, когда опять на балете встретились, он мне про себя немного поведал. Про жизнь свою на этом свете, намертво с балетом связанную. Потом парочку баек рассказал, про себя и балет. Потом ещё и ещё… Утверждает, что у него таких не перечесть. И как-то верится!
Те, что он мне уже поведал, – к разным этапам его балетоманской карьеры относятся и хронологии не поддаются (тем более что призрак сознательно не упоминает дат и имён). Я эти байки по памяти записал, немного отредактировал и дал им названия. За полную достоверность фактов ручаться не буду, но многое специально проверил – было!
Начало, конец и ещё раз начало
Вольдемар Альбертович Кабриолев балет полюбил не с пелёнок. Попала в него стрела Амурчика, когда он уже был мужчиной с усами. Ухаживал он тогда за одной барышней и, дабы впечатление произвести, решил её на «Лебединое озеро» в Большой театр сводить. С девицей, в итоге, романтическая линия короткой случилась, но любовь на всю жизнь он себе нашёл – балетом бредить стал, ночами не спал, места себе без него не находил.
Симптомы этой зависимости известны и весьма приятны. Хотя они и немало хлопот доставляют: надо везде успеть, надо на всё попасть. Но за десятилетия балетоманского подвижничества Вольдемар Альбертович жизненный ритм свой под репертуар театров, фестивалей и гастролей подстроил. Правда, пришлось пожертвовать и карьерой, и семьёй. Но и на закате лет он про это не жалел нисколечко – у него в жизни имелось большее, чем лесть подчинённых и семейные дрязги. Он был в балете! Он знал там всех, и его знали все.
А когда он умер, то на надгробном постаменте высекли такую надпись: «Здесь покоится Друг артистов балета. Вечной тебе премьеры и: Браво!». Кабриолев от надписи в восторге, даже, как сам мне рассказывал, всплакнул, когда увидел. Ну, не сам, конечно, «гражданин Кабриолев», а его дух, призрак балетомана Кабриолева. Который отказался этот мир покидать, узнав, что в том, якобы «лучшем из миров», нет балета!!! Так и остался при театре. Судя по всему – навсегда…
Квадрига
Кабриолев, понятное дело, не «от сохи». Москвич в энном поколении, он окончил приличный вуз, неплохо устроился и даже начал строить карьеру «по-советски». Но быстро со светлого пути строителя коммунизма сошёл, предпочтя протирать штаны в НИИ, куда являться он мог факультативно, ибо директором там работал его родной дядя. А свободный график ему был нужен для полной отдачи любимому балету во всех его, даже очень странных, проявлениях. И такое случалось, хотя в балетоманских кругах Вольдемар Альбертович слыл человеком здравомыслящим и без глупостей.
Но одна хулиганская мечта не давала покоя этому эстету от балета: он хотел оседлать квадригу! Причём всю, справа налево, да и в тележке постоять, скакунов погоняя. Даже признаться кому-то в таком было невозможно, не то чтобы уж просить кого-то с этим помочь. Но желание это не угасало уже много лет, и каждый раз подходя к главному портику страны, он смотрел туда, наверх, где кони мчат…
И вот один раз, будучи на сцене после спектакля, он ненароком познакомился с «главным пожарником» театра. Разговорились. Кабриолев проявил интерес к его нелёгкой службе, и тот рассказал, промежду прочим, что раз в месяц он поднимается наверх, выходит и осматривает квадригу на предмет потенциальной пожароопасности, да и в целом – крепко ли стоит легендарная четвёрка.
Вольдемар Альбертович чуть с ума от этой новости не сошёл и начал пожарника обхаживать: то в баню пригласит, то в музей. На майские даже ездил к нему на дачу – помогал картошку сажать. Развёл, в конце концов, он брандмейстера, и мечта свершилась. Одел Кабриолев, ради конспирации, пожарный костюм, блестящую каску, долго по лестницам шёл и вышел к квадриге! Уговорил он даже на ФЭД его сфотографировать, в разных позах постановочных.
И это было фатальной ошибкой пожарного. Кабриолев, добрая душа, фоток нашлёпал порядочно и роздал многим с дарственной надписью. Дошло до руководства театра. Вольдемару Альбертовичу это с рук сошло, а вот пожарный получил строгий выговор по партийной линии, и больше с Кабриолевым не здоровался…
Своё «Браво»!
Этот вопрос, в итоге, дамокловым мечом повисает над каждым, кто кричит артистам. Твой кумир на сцене должен узнать тебя по твоему «Браво»! из зала. Угадать по голосу, кто там так надрывается, его бравируя. И это очень важный момент – узнаваемость, а некоторым балетоманам сильно повезло – у них характерный бас, хрипотца или фальцет. И тут как именно не кричи эти пять букв – кто надо узнает и оценит. Но не всем так повезло…
А Вольдемар Альбертович, к своему сожалению, голосом узнаваемым не обладал. От этого конфузился и переживал, что его кумиры не поймут, что это именно Он так сегодня заходился в голосовом выражении восторга. И это становилось всё большей проблемой, по мере продвижения Кабриолева вверх по иерархической лестнице общества любителей балета, но решение у неё имелось: те, кто, как и он, не могли взять тембром, использовали разные «фирменные» штучки. Один – раскатисто рокотал «Рррррррррррр». Другой – делил крик на две части «Бра-во»! Третий – делал ударение на «А». Остальные ещё как-то изгалялись, каждый по-своему. И ничего похожего использовать было никак нельзя, такой плагиат строго осуждался всем балетоманским сообществом, надо искать своё собственное, уникальное «Браво!». Кабриолев пробовал и так, и этак, но выходило смешно и несерьёзно. Матереющий балетоман по этому поводу сильно напрягался…
И тут на помощь пришёл случай: будучи приглашённым к приятелю на дачу «по грибы», которые он и собирать-то особо не умел, Вольдемар Альбертович задумался, куда-то ушёл и заблудился. Осознав это, не очень-то испугался: ближайшее Подмосковье – далеко не Сибирь. Но решил, для порядка, покричать «Ау!». Никто не отвечал, кроме эха, и тут Кабриолева осенило – вот оно лучшее место и время найти своё «Браво»! Отличная природная акустика и никого вокруг!
Вернулся на дачу он уже затемно, без грибов, даже лукошко потеряв, но «Браво!» своё найдя! Теперь его всегда узнавали…
День премьеры
Кабриолев, как он сам честно признаётся, премьеры не очень-то и любил, а особенно на начальном этапе своего балетоманского подвижничества, когда «с ноги» в театр он ещё не входил, – они всегда сулили дополнительные сложности с проходом. Есть и ещё одна другая, но главная причина его нелюбви – премьерный нервяк у артистов. Подавляющее их большинство, в день премьеры на взводе сами по себе, да и времени на репетиции никогда не хватает. И, в силу этого, больше они допускают грязи и неточностей, часто танцуют немузыкально, с синхронностью, обычно, не очень… А это всегда как нож по сердцу для Вольдемара Альбертовича – любой огрех любимого артиста его «убивал», от этого он сам сильно нервничал, бледнел, краснел и покрывался испариной. В общем – и балетоман, и артисты много здоровья на первом показе оставляли, физически и морально сложным выходило это время!
Но совсем не ходить на премьеры нельзя: позор, тусовка балетоманская этого не поймёт, да и самому интересно. В день премьеры выносится на суд разнонастроенной публики результат кропотливого труда очень многих, и отказать себе в просмотре этих результатов Кабриолев никак не мог, а тогда получалось: «И хочется, и колется!». И с этим надо было что-то делать…
А лучше всего переживать этот дополнительный стресс получалось с помощью шампанского. Осушив несколько фужеров ещё до начала спектакля, Вольдемар Альбертович становился добрее и снисходительнее. Не так его уже коробил топот корды невпопад, несогласованность в парах и ляпы дирижёра. А на «своих» артистов вообще удавалось глаза закрывать, или, правильнее сказать, заливать. После антракта же всё уже и нравиться могло начаться, тем более на эту сцену абы что априори не выпускали.
Так что имелся у Кабриолева эффективный способ «переживать» премьеры, но имелась у этого способа и обратная сторона – утро после премьеры. Меры в игристом Вольдемар Альбертович не знал, тем более, после окончания спектакля, он всегда обильно отмечался. Выпивалось слишком много, отчего болела у балетомана ужасно назавтра голова и вялость во всех членах ощущалась. Так что не любил Кабриолев премьеры – страдал он от них! А особенно – на следующий день…
Толстый критик
Балетные критики и балетоманы – это совершенно разные социальные группы, которые друг друга, в душе, на дух не переносят. Впрочем, это не мешает им всегда мило общаться, тем более для обеих групп театр – ареал обитания. Но каждый делает это исключительно по своим внутренним соображениям, а личная приязнь исключается как повод – только бизнес!
Так сложилось исторически, и Кабриолев этой линии придерживался искренне, тем паче один из когорты критиков отбил в своё время у него балерину, с которой Вольдемар Альбертович несколько раз имел свидания, потратившись немало на цветы и рестораны. Да и в целом: как можно с симпатией относиться к людям, которым дают лучшие места, а потом ещё и платят за то, что они пишут про спектакль, из ближнего партера просмотренный???
Так что это классовая неприязнь, причём многолетней давности, и во многом обусловленная тем, что критики сами себя считают повыше обычных, даже самых заслуженных, балетоманов. Причём в большинстве случаев сами они все вышли именно из этого народца, вышли за счёт своего пера, чем и кичатся… А балетоманы всегда это чувствовали, и, хуже того, чувствовали некоторую «справедливость» такого положения – очень многие и сами пробовали пописывать, и очень мало у кого получалось. К таким «неудачникам» относился и Кабриолев: все его рецензии единодушно отвергали во всех советских изданиях, гипотетически могущих написать про балет. И это также наложило отпечаток на отношение Вольдемара Альбертовича к критикам, на заведомо негативное отношение!
Но Кабриолев не шёл на конфликты с этим сословием, даже после инцидента с балериной не стал шум поднимать, и тут надо же такому случиться, что в фойе в антракте вышел у него громкий спор с одним толстым критиком. Начал, как призрак рассказывает, понятное дело, тот, но Вольдемар Альбертович не смолчал. Слово за слово, аргумент за аргумент, цитата на цитату, и спор стал перерастать в жаркий, они уже раскраснелись, сходиться начали, запахло жареным…
Их разняли, а Кабриолев и говорит: «Давайте попросим уважаемых критиков и балетоманов, здесь присутствующих, сочинить по пять вопросов про историю балета. А мы с вами за три минуты каждый свои ответы напишем. И сверим потом с правильными, а?» Все согласились, что это справедливо. Вопросы сочинили, озвучили, время пошло. Кабриолев утверждает, что счёт правильных ответов был пять-два в его пользу…
Ключ к успеху
Балетные – одна из самых суеверных прослоек общества. Практически у каждого артиста есть свой ритуал выхода на сцену, счастливый бандаж, удачный тюбик с гримом и тому подобное, а многие суеверия являются историческим наследием театра. Это существовало всегда, и никакая смена правящего режима не в силах была поколебать веру в действия и предметы, приносящие удачу. Артисты в это верили, верят и будут верить!
Балетоманы же, по уровню уверывания в эту магию, от них не отстают и имеют собственные ритуалы, которым следуют. Кабриолев же был, скорее, материалистом, но и у него имелись некоторые обязательные для успеха пунктики: надо правильно войти в театр, открыв дверь двумя пальцами левой руки, вещи стоит сдавать крайнему слева гарберобщику, а вот подниматься в фойе необходимо по правой лестнице. С чего это он так решил, Вольдемар Альбертович уже и не помнит, но всегда старался поступать именно так, в душе немного сам над собой посмеиваясь.
Большинство же представителей балетоманского движения – оголтелые приверженцы совершенно идиотских действий, якобы удачу приносящих: одни смачно плевали на третью ступеньку входа и ногой до блеска плевок растирали, другие надевали на премьеру правую туфлю на левую ногу, третьи – втыкали «волшебную булавку» в обивку тринадцатого кресла в тринадцатом ряду.
Имелись и ещё более изощрённые приметы на удачу, но всё перебивала байка про «Ключ к успеху». Это – «Священный Грааль» балетоманов, и даже высокопоставленные партийные работники робели, рассказывая про «Ключ к успеху». Который, по преданию, был выкован из подковы лошади, привезшей реквизит на первый в мире балет. Кабриолев, до поры до времени, усмехался в усы, слыша такие рассказы. Но – оказалось не так всё просто…
По возрасту скончался самый старый балетоман в тусовке, и в дверь Вольдемара Альбертовича позвонили. Безутешная вдова принесла ему свёрток, на котором размашистым почерком стояло: «После моей смерти отдать это Кабриолеву». Он утешил её словами соболезнования и свёрток принял, но от ситуации немного остолбенел – приветик такой, своеобразный, с того света…
Отдав должное усопшему парой рюмок коньяка, он сломал сургучные печати, острыми ножницами перерезал вощёную бечеву и вскрыл несколько слоёв пергаментовой бумаги. Внутри лежал изящный футляр красного дерева, на крышке которого был искусно вырезан ключ. Дрожащими руками Кабриолев футляр открыл, но увидел там лишь листок бумаги, с написанным, судя по всему, гусиным пером, текстом: «Ключа к успеху НЕ СУЩЕСТВУЕТ!!! Это я его выдумал, в чём и раскаиваюсь. Но теперь ТЫ будешь этот миф поддерживать. Надеюсь, что ТЫ будешь достоин. А ключ к успеху – это ТРУД!!!».
Кабриолев не спал всю ночь, а с восходом солнца решил, что надо делать. С утра сходил он на почту, добыл там сургуч и современную бечёвку вкупе с шуршащей бумагой. Футляр трижды в бумагу завернул, наглухо бечевой обмотал, сургуч растопил, накапал и кольцом фамильным приложил. С полгода он думал, кого в завещании написать. Решил. Написал. Прожил ещё почти двадцать лет, миф активно поддерживая. Восемь раз имя на свёртке переписывал. У кого теперь этот футляр – даже интересно! Я не знаю, а Кабриолев не колется…
Лучший состав
По просмотру премьерного блока любого спектакля главной темой балетоманских дебатов становится определение лучшего состава, и это не всегда оказывается первый… А первым же делом каждая балетоманская фракция определяется со своим выбором, что нелегко – в одном составе могут быть и их фавориты, и кумиры враждебных группировок. Но, возможно и с оговорками, в итоге ранжирование осуществляется, и начинается отстаивание и аргументирование позиций. Причём это делается не для того, чтобы оппонентов убедить, – что невозможно в принципе, а исключительно для повышения собственной самооценки.
Побившись на этой гладиаторской арене, балетоманы переходят ко второму акту Мерлезонского балета – составлению гипотетического «лучшего состава». Из всех исполнителей значимых ролей в этом блоке берётся лучший, на взгляд фракции, артист и формируется состав, до которого хореограф сам не додумался. Ведь, понятное дело, балетоманы гораздо лучше и худрука, и балетмейстера и педагогов, знают все сильные и слабые стороны артистов, и то, какие роли им удаются особенно хорошо, – ну кто как не они! А в этом раунде знатные деятели околобалетного движения могут блеснуть памятью и вспомнить прошлые роли артистов, схожие по амплуа с теми, на которые они их прочат в этом спектакле.
Но сверкнуть уже ископаемой глубиной знаний можно в третьем действии: когда составляется «dream team» для этого балета из звёзд минувших дней. А в этот состав могут попасть только мировые знаменитости, уже не танцующие и, желательно, давно нас покинувшие. И в этот раунд допускаются уже только старожилы балетоманского сообщества. А чтобы не лез кто попало в серьёзный разговор, Кабриолев, когда уже сам остарожилился, предложил ввести ценз: участвовать в оставлении состава мечты могут только те, у кого хотя бы один кумир, с училища ведомый, уже на пенсию ушёл. Балетоманское Партбюро инициативу поддержало, и, пока Вольдемар Альбертович жив был, это правило строго соблюдалось. Но вот сейчас, как призрак балетомана мне жалуется частенько, нет уже той субординации, и лезут умничать совсем уж сопляки, по «верхам набравшиеся». Кабриолев на эту тему сильно сокрушается!
Дресс-код
Проживая в стране, где приоритеты общества потребления отрицались категорически, самой большой проблемой Кабриолева, до поры до времени, было создание видимости разнообразия нарядов. Часто появляясь в приличном обществе, он почитал своим долгом соответствовать принятому там дресс-коду, да и сам не считал для себя возможным ходить в храм искусства в чём попало. А в СССР, даже довольно обеспеченному москвичу, иметь столько парадно-выходных луков было проблематично…
И тут было два сложных момента: во-первых, надо иметь приличный запас нарядных вещей, преимущественно «фирменных». А во-вторых, нельзя часто повторяться. Второй вопрос Вольдемар Альбертович решил быстро и несложным способом: стал отмечать в настенном календаре, в чём он в театр ходит. И, собираясь в следующий раз, проверял наряд по записям. Но вот с хорошими вещами дело обстояло гораздо сложнее, и скрепя сердце, миксовал Кабриолев пяток своих рубашек и три пары брюк с двумя пиджаками, одним блейзером и несколькими галстуками. Переживая страшно от скромности этого гардероба, но не имея особой возможности его разнообразить – в магазинах только такое и продавалось, а альтернативные каналы покупки импортных шмоток он значительно позже наладил.
И надо ещё отметить, что Вольдемар Альбертович был человеком рослым, но худощавым, и от этого возможность выбора новых вещей ещё сужалась. Это обстоятельство его страшно угнетало, и решения он никак не находил, пока случай один не помог…
Был он однажды приглашён на юбилей к дальнему родственнику. И надо же такому случиться, что там Кабриолев познакомился с заядлым любителем оперы похожего телосложения. В другой раз они, может быть, и сцепились: балетоман оперу откровенно недолюбливал, а оперный фанат принципиально не ходил на балет. Но, по стечению обстоятельств, они заговорили про одежду. И, разговорившись, поняли, что оба от одного страдают. И оба свою проблему решили – договорились меняться, и каждый удвоил свой гардероб!
Американский шпион
Отзвенел главный сигнал для балетомана – третий звонок, свет притушили, капельдинеры закрыли двери, занавесили проходы бархатными шторами, и тут Кабриолев увидел, что в партере есть одно свободное место, да какое! Сам-то он сидел наверху угла амфитеатра, а пустое кресло призывно манило из пятого ряда у центрального прохода. Прямо подарок судьбы, ибо после третьего звонка, согласно неписанным правилам театра, можно занимать оставшиеся свободные места.
Молниеносно приняв решение, Вольдемар Альбертович снялся со своего курятника, пригнувшись, проскользнул вдоль первого ряда, свернул в проход и – плюх! Страшно довольный, он горделиво окинул взглядом ближайших соседей, а совсем рядом с ним сидел весьма импозантный мужчина, по виду – похож на иностранца, хотя, может, и завмаг из Марьиной Рощи. Кабриолев ему вежливо улыбнулся, гражданин же на него вытаращился, изумлённый внезапным его появлением. Впрочем, это нимало не смутило Вольдемара Альбертовича, но вскоре тревожить начало то, что не начинали – дирижёр всё не выходил…
Пауза явно затянулась, и тут он почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо. Вздрогнув и обернувшись, он увидел не знакомого ему мужчину, почему-то требующего, чтобы Кабриолев покинул это место. Балетоман ответил наглецу как подобает – потребовав уже от него предъявить билет именно на это место. Тот ретировался, но не насовсем, а начал что-то на ухо рассказывать главной капельдинерше. В какой-то момент она поменялась в лице и двинулась вниз по проходу – явно к нему… И тут Вольдемар Альбертович почувствовал, что завмаг-иностранец что-то подсовывает ему в руку. Скосив глаза, он увидел, что тот даёт ему билет. Причём именно на это место! Не дожидаясь вопросов, Кабриолев гордо билет предъявил, и от него отстали.
Насладившись первым актом, Вольдемар Альбертович шёл на антракт, раздумывая, что он будет говорить на публике. Но на выходе из зала его творческие планы кардинально пресекли: наглец и его брат-близнец взяли Кабриолева под белы ручки, предварительно маякнув перед глазами красными корочками и произнеся страшную аббревиатуру: «КГБ». Чёрная «Волга» с синим ведёрком домчала его до ближайшей круглой площади за пару минут, и начался кошмар…
Шпионаж и измена Родине – эти две подрасстрельные статьи инкриминировали Вольдемару Альбертовичу. Ибо «завмаг», оказался-таки иностранцем, хуже того, американским шпионом! Кабриолев отрицал всё, но его балетоманское алиби высмеивали. Пару часов он «не кололся», и тогда пришёл целый генерал. Он же оказался и спасителем, так как его жена оказалась заядлой любительницей балета. Генерал по телефону справился у неё про правило, разрешающее занимать пустые места после третьего звонка, и про личность Кабриолева. Та подтвердила и правило, и предельную лояльность Вольдемара Альбертовича существующему строю. Его даже отвезли домой на всё той же чёрной «Волге»!
Брак
Как сам Кабриолев считает, он не был бабником. Но женщин привечал. Многим он воздавал должное. И забирал своё. Ещё на третьем курсе он разочек женился, прельстившись крупным бюстом и конспектами одногруппницы. Но утопать в складках грудей ему быстро надоело, а тетрадки женины пестрели грамматическими ошибками – они вскоре расстались. С тех пор случилось множество увлечений, интрижек, банального секса «подшофе». И, по меркам общества строителей коммунизма, Вольдемар Альбертович являлся аморальным типом, разлагающимся элементом, враждебным.
Клеймо пугающее, однако Кабриолева это нисколько не смущало, и жил он активной и разнообразной половой жизнью. И хотя статус свободного кобелька его вполне устраивал, но тут нашла коса на камень: познакомился он в одной компании с юной прелестницей. Девица оказалась ещё и умна, а папа её служил видным дипломатом. Последний пункт не особо возбуждал Кабриолева, но сексуальность дипломатской дочки взяла своё, – вскоре он сделал ей предложение, она его приняла, и они отправились знакомиться с её родителями.
А при знакомстве выяснилась одна пикантная подробность: её мамаша оказалась из враждебной балетоманской фракции! Монтекки и Капулетти отдыхают по степени накала страстей в отношениях этих «семей»!
Но дело было сделано, заднюю давать поздно, и свадьба состоялась. С полгода совместной жизни «молодых» Вольдемар Альбертович мне не описывает, говорит, что ничего интересного, но потом они развелись.
И тогда экс-тёща выступила по полной – ушатов с помоями вылито было без счёта. Мешались с грязью и личностные качества Кабриолева, и его балетные позиции. Но здесь Вольдемар Альбертович отыгрался сторицей: мамаша в теоретических вопросах была «по верхам набравшаяся», и словил он её хорошо. Ошибку она допустила уровня «перепутать Одетту с Одиллией», Кабриолев дело раздул, и тусовка её из себя исключила: проходки ей давать перестали. Ходила потом эта дама в театр по билетам и здоровалась с бывшим зятьком сквозь зубы…
Сорокопятиножка
Вольдемар Альбертович утверждает, и готов биться об любой заклад, что это именно он свёл воедино, отредактировал и выпустил самиздатовским способом под своим именем список из сорока пяти ног танцора. Умещался весь этот список с небольшим авторским комментарием на одном листочке, но, к великому сожалению призрака, ни одного экземпляра, напечатанного под копирку, не сохранилось. Так что таким образом доказать своё авторство он не может, но в качестве бесспорного доказательства Кабриолев приводит свою способность в любой момент времени, даже со сна, перечислить их все без запинки.
Несколько раз я пытался его подловить, но каждый раз Вольдемар Альбертович выдавал мне этот список в одной и той же последовательности. И, действительно, он у него как от зубов отскакивает: первая ⁄ вторая ⁄ правая ⁄ левая ⁄ передняя ⁄ задняя ⁄ внутренняя ⁄ внешняя ⁄ эта ⁄ другая ⁄ удобная ⁄ опорная ⁄ приставленная ⁄ отставленная ⁄ прямая ⁄ согнутая ⁄ свободная ⁄ запасная ⁄ ещё одна левая ⁄ другая правая ⁄ та ⁄ не та ⁄ лишняя ⁄ верхняя ⁄ нижняя ⁄ поднятая ⁄ задранная ⁄ спущенная ⁄ оттянутая ⁄ наружная ⁄ толчковая ⁄ принимающая ⁄ правая передняя ⁄ правая задняя ⁄ левая передняя ⁄ левая задняя ⁄ больная нога ⁄ логичная нога ⁄ нелогичная ⁄ неудобная ⁄ та, которая на ноге партнёра ⁄ следующая ⁄ рабочая ⁄ открытая ⁄ закрытая.
Рассказывает он этот список, как рэп читает, и, судя по всему, его он пера. А как последний и самый убойный аргумент Кабриолев рассказал мне тут недавно, что он решил список дополнить и до пятидесяти довести. Сейчас работает над этим, и три новых вида ног он мне уже озвучил: выздоравливающая ⁄ приболевшая ⁄ любимая. Обещает в ближайшее время и два последних определения выдать…
Пари
Усы Вольдемара Альбертовича являлись предметом его ежедневной заботы и поводом для злопыхательств у некоторых недоброжелателей. Завёл он себе это украшение на лице ещё по окончании института, дабы солиднее выглядеть. С годами форма совершенствовалась, и к моменту встречи с балетом он ими заслуженно гордился. Они не были велики, но выглядели очень изысканно, идеально подходя и Кабриолеву, и к интерьеру театра.
Но имелся у его усов в балетоманском движении конкурент – внушительная рассада на верхней губе одного противного мужичка. Большинство в тусовке признавало первенство усов Вольдемара Альбертовича, но существовала и некоторая прослойка, восхищавшаяся растительностью конкурента. При этом состояли они с ним в разных фракциях и ус в ус почти не встречались.
И тут, надо же такому случиться, сошлись они, в антракте, не на жизнь, а на смерть. Хотя Кабриолев точно и не помнит, из-за чего сыр-бор разгорелся: то ли обсуждали, кто на ближайшей премьере в первом составе выйдет, то ли цвет декораций третьей сцены второго акта другого спектакля. Но дошло до повышенных тонов, перехода на личности, и тут его усов конкурент на тебе и предложи пари. Кто неправ будет – тот усы сбривает!
А дело прилюдно происходило, деваться некуда – отклонить вызов, значит, опозориться. Принял Вольдемар Альбертович пари, а до разрешения спора неделю пришлось ждать. Очень она нервной случилась, Кабриолев аж осунулся, но усы его выиграли! А конкурент, свои сбрив, оказался и не таким уж противным. Пожал он Вольдемару Альбертовичу руку, и даже спасибо сказал, так как теперь, дескать, он понял, что усы – это, вообще не его. А на пьедестале единолично и полноправно воцарились усы Кабриолева. С него и в мир иной ушли…
Удобоваримо
В лексиконе балетоманов присутствует множество слов-символов и ярких словосочетаний, обозначающих отношение к какой-либо постановке, использующихся для оценки выступления артистов или работы дирижёра. Их тьма, и все они делятся на три большие группы: восхитительные, если восторг, уничижительные, если провал, и нечто среднее, если надо высказаться дипломатично.
С первой и второй группой попроще: здесь можно кипеть эмоциями, изобретать сложные деепричастные обороты, добавлять нечленораздельные звуки, использовать миманс. Но вот сухенько пригвоздить проходной балет или состав в балете надо одним ёмким и уникальным словом. И к тому же универсальным.
У всех воротил балетоманского движения уже имелись свои такие словечки, Кабриолев же пока своим таким не обзавёлся, хотя уже начинал иметь всё больший вес в этом сообществе. Положение стало обязывать выражать своё мнение чётко и недвусмысленно, фирменным клеймом метя среднего пошиба спектакли. Его срочно надо было придумать…
Вольдемар Альбертович напрягал все свои филологические способности, перечитывал классиков, начал искать дружбы с современными ему писателями, рассчитывая на их богатый словарный запас, но нашёл свою фирменную печать совершенно неожиданно – сдавая, пардон, анализы мочи и кала…
Принёс он с утра пораньше подписанные бутылочку и коробочку в участковую поликлинику. И, передавая их дюжей санитарке в застиранном халате, осведомился, разборчиво ли он их подписал. С ненавистью на него глянув, санработница буркнула: «Удобоваримо», и это стало фирменным ответом Кабриолева!
Ослик
В балете нередко по сцене бродят разнообразные животные. Ослики – чаще всех остальных, как Кабриолев утверждает. И надо же такому случиться, что утром, в день главной премьеры сезона с его участием, штатный осёл театра сломал себе ногу! А вокруг него одна из основных сцен строилась, и если убирать этот персонаж, то надо многие танцы срочно переделывать, что за столь короткий срок невозможно сделать даже гипотетически. И замены ослу не было, – была трагедия! Денёк не задавался…
А Вольдемар Альбертович пасся в театре уже спозаранку. В ситуацию его посвятили, и он принял в разрешении проблемы определяющее участие. На уровне дирекции был решён вопрос: где взять? Созвонились с Цирком на Цветном, те и рады бы помочь, но осла надо доставить, ибо сам, на метро, он не доедет. Да и вообще в метро вряд ли пустят осла, даже осла-артиста. Это сейчас можно вызвать специализированное круглосуточное такси, хоть для перевозки крокодила. А тогда, да ещё и в нерабочий день, найти подходящий для перевозки транспорт было нереально… И Кабриолев вызвался помочь – довести ослика из цирка до театра. Ради искусства он на всё всегда готов!
Животное оказалось покладистым и много чего повидало на круглой арене. Но путешествие по городским улицам оказалось для него в новинку. При этом Вольдемар Альбертович был в костюме и при галстуке, наряд на премьеру, и вместе с ослом они выглядели как из разных миров. Три раза к ним подходили милиционеры, а несколько зевак всю дорогу следовало за ними на удалении, страшно веселясь. Каждый переход улицы, даже на зелёный сигнал светофора, оказывался для ослика стрессом, и это было по нему заметно: он отказывался переходить, упираясь всеми четырьмя ногами и отчаянно ревя. Кабриолев взмок, осла тягая и пиная, и уже многократно проклял себя за то, что пошёл на эту авантюру, но звёздный час для балетомана всё же наступил!
На подходе к главному портику страны ушастый миляга присмирел – великая сила искусства, видимо, и на него подействовала. Вольдемар Альбертович оправился, разогнал свиту зевак и торжественным шагом проследовал в театр, ведя артиста под узду. Триумфу Кабриолева было не затмить успеха той премьеры. Но он стал единственным зрителем в истории театра, кто явился туда с ослом! С настоящим…
Тайна кумиров
Никто до Кабриолева, никто, кстати, и после не смог чётко объяснить: почему один артист нравится одним людям и не нравится другим? Заметил Вольдемар Альбертович эту странность ещё в самом начале своей балетоманской карьеры, когда никак не мог в толк взять, как может его любимый артист кому-то быть не мил?! Решил Кабриолев тогда, что это всё интриги подковёрные, и надумал провести, для чистоты эксперимента, сложный опыт. Поводил он разных людей, не из тусовки балетоманской, а просто родственников-интеллигентов, на одного и того же своего кумира, и взаправду оказалось – далеко не все так верещат от него, как сам Кабриолев! Хуже того, на некоторых этот артист вообще никакого впечатления не производил, а нравился совсем другой, на которого он сам и не глядел!
Этот факт надолго поставил балетомана в тупик, тем более что распространённые мнения на этот счёт ничего не объясняли. Да, есть определённые пристрастия представителей разных групп любителей балета: пожилые женщины любят фактурных мальчиков, желательно посмазливее. Половозрелые же мужчины предпочитают балерин с ярким лицом. Но и внутри этих общностей никакого единства нет!
Разбираясь в вопросе Вольдемар Альбертович попробовал выявить общие черты теперь уже у почитателей одного и того же таланта. С этой целью он составил сложную таблицу, в которой указал множество совершенно разных характеристик коллег из тусовки: от цвета глаз до размера обуви. Много бессонных ночей он провёл, анализируя этот огромный пласт бессмысленной информации. Решил даже привлечь на помощь самое свежее достижение человеческой мысли – ЭВМ. Они тогда только появились, но в НИИ, где он как бы работал, одна уже была. Данные ввели, но перфокарты вылезли обратно без ответа: информация обработке не поддавалась.
Но Кабриолев не остановился и на этом! Стал он донимать коллег-балетоманов с просьбой заполнить подобие анкеты, где указать, какие именно черты нравятся в любимом артисте. Но и тут информация оказалась предельно противоречива и не обобщаема. Так что ответа не нашёл и Вольдемар Альбертович. Пока жил на нашем свете. Но теперь он его знает, и он прост, как и всё гениальное – «На душу легло…». Подробнее, и с техническими деталями, призрак расшифровать эту фразу не может, ссылается на то, что «живым этого никак не понять…».
Кулебяка с потрошками
Это было фирменным блюдом одной престарелой родственницы Кабриолева, которое она с неизменным успехом готовила на дни рождения, свадьбы и поминки. Вкусом кулебяка эта отличалась необыкновенным, и про неё знала вся балетоманская тусовка, ибо Вольдемар Альбертович любви своей не скрывал. И после очередного угощения нахваливал красочно и во всеуслышание, так что у слушателей аж слюнки текли.
И вот разок, услышав про этот гастрономический шедевр, одна второй молодости девица, из числа дочек-ботанок пожилых балетоманов, периодически приводимых родителями в театр на смотрины, решила проложить свой путь к сердцу Кабриолева через его желудок. Списавши рецепт из книги «Советы молодым домохозяйкам» дореволюционного издания, она свою кулебяку с потрошками сготовила, на блюдо фамильного фарфора выложила, фольгой в несколько слоёв обернула, принесла в театр и в антракте решилась подать.
Вольдемар Альбертович был весьма тронут, даже милостиво на девицу посмотрел и отвесил комплимент её внешности. Поставили кулебяку на столик в буфете, достали принесённый острый ножик, порезали. Взял Кабриолев приличный кусок из серединки и целиком в рот да и запихнул. Пришлось ему так сделать, так как начал кусок в руке крошиться. Не очень-то это выглядело эстетично, но не в этом дело, а в том, что над родом Кабриолевых висит проклятье – лук жареный ни он сам, ни родственники его на дух не переносят. А по рецепту из той книги на одну кулебяку аж две луковицы до золотистого цвета обжаренные положено!
Бежал стремглав Кабриолев через фойе театра в мужскую комнату, прикрывая рот рукой, дабы полу-пережёванная кулебяка не выпадала, а на усах у него тряслись кольца жареного лука. Весь второй акт его страшно тошнило в туалете, а девица рыдала безутешно, сидя на мраморном полу перед дверцей с литерой «М». И с полгода ещё с чьей-то лёгкой руки Кабриолева за спиной называли Чиполлино…
Маклер
В деньгах Кабриолев никогда особо не нуждался. Во-первых, в стране советов важнее был блат, а не дензнаки. А с этим у Вольдемара Альбертовича всё складывалось замечательно – балетоманы в тусовке имелись из всех значимых слоёв общества – и партийные бонзы, и директора мебельных фабрик, и мясники с Даниловского рынка. А во-вторых, прибавкой к очень скромной зарплате в НИИ, где он формально на полставки состоял, текла ему золотая струйка от одной очень выгодной халтуры. Естественно, также с балетом косвенно связанной…
А в те времена понятия купить или продать квартиру официально не существовало. Улучшить жилищные условия за деньги, конечно, было можно, но не путём прямой покупки, а сложными хитросплетениями обмена. Равно как и получить кругленькую сумму в твёрдых советских рублях, переехав по обмену из сталинки в центре в хрущёвку на окраине. Впрочем, и такую транзакцию осуществить было нелегко, так как газет с бесплатными объявлениями не существовало, сайтов, понятное дело, тоже, а имелись маклеры, зашифрованные не хуже шпионов.
В среде же творческой интеллигенции, где вращался Кабриолев, недвижимость в основном была элитная, а с ней и ещё сложнее – с кем попало не свяжешься! И как-то само собой, в силу массы свободного времени, высококультурных знакомств, недюжинной деловой хватки и личной коммуникабельности, Вольдемар Альбертович стал «богемным» маклером по обмену жилплощадью. Специализировался он на балетных, но однажды балет ему ножку и подставил в одном очень заманчивом «варианте».
С полгода Кабриолев выстраивал многоходовую комбинацию, и, по его подсчётам, комиссионные могли составить до трети стоимости «Жигулей» – огромная сумма по тем временам! И всё уже практически «срасталось», но придя на встречу с последним звеном этой цепочки, увидел он перед собой администратора театра, с которым состоял в серьёзных контрах. Положение щекотливое: «вариант» был очень интересен для Кабриолева, и звено это он собирался всячески умасливать. И оно теперь сидело перед ним и, прекрасно это понимая, скалилось противненько.
И тогда Вольдемар Альбертович принял для себя принципиальное решение: балет – он во сто крат важнее, чем бизнес! Не подав руки, Кабриолев развернулся на каблуках и ушёл. Ещё с полгода потом он этот «вариант» другими путями вёл, а администратора этого через год где-то уволили. Почему? Никто не знает…
Сатисфакция
Конфликты в балетоманской среде дело рядовое и обыденное. Рядовые члены враждующих фракций завсегда не прочь сцепиться по любому подходящему поводу, матёрые же ветераны движения бьются друг с другом не хуже раненых носорогов, причём бои идут без правил и первая кровь никого не останавливает. Но до их уровня надо дорасти, насмотреться, назнакомиться, теоретическую базу нарастить. Поэтому первые лет десять Кабриолев если и имел стычки, то с такими же, как он, «новичками» и без особых последствий для физического и морального здоровья. А потом решил, что готов, и полез на взрослое ристалище!
Не то чтобы он стал сознательно провоцировать воротил из балетоманского круга, но начал смело высказывать свои суждения, даже если они сильно отличались от авторитетных мнений. А один раз Кабриолев уж очень противоположную точку зрения озвучил и даже позволил себе немного подтрунить над одним из самых уважаемых мастодонтов. И тот решил этого так не оставлять – задумал проучить зарвавшегося выскочку!
Сети плелись долго и искусно, и Вольдемар Альбертович, несмотря на врождённую прозорливость, всё же в них вляпался: поверил в пущенный слух, что будет замена на предстоящем спектакле, и букет свой другому артисту адресовал. А это – ужасный проступок! И его кумиру про это, понятное дело, сообщили, и он от Кабриолева отвернулся.
Но самое же неприятное было даже не это: провалиться сквозь землю молодому балетоману захотелось, когда этот мастодонт, с ехидной улыбочкой да в присутствии приличной свиты, объявил Вольдемару Альбертовичу, что теперь они квиты. Что он-де сатисфакцию получил и нос Кабриолеву, сосунку, утёр. А если надо будет, то и ещё что-нибудь с ним сотворит. Всяк сверчок, дескать, знай свой шесток!
Парле ву франсэ?
В школе Кабриолев зубрил немецкий, в институте изучал английский, а через несколько лет после окончания вуза помнил оба на уровне примитивных приветствий. А в балете, как известно, главный язык французский, и он его слух очень ласкал. Нравилась ему ещё певица Далида, и хотелось знать, о чём это она поёт. А больше всего ему нравился прононс, – страсть как мечталось Вольдемару Альбертовичу что-нибудь умное на публике на французский манер сказать. И он принял решение освоить этот прекрасный язык!
Позанимавшись немного с самоучителем, вечный студент решил перейти к практике. Но в те времена не так это было легко, как нынче. Однако Кабриолеву повезло – один из его многочисленных родственников работал преподавателем иностранного языка. Правда китайского, но был он завкафедрой в институте военных переводчиков, и, естественно, имелись у него знакомые и на кафедре французского. В итоге Вольдемара Альбертовича представили даме средних лет, выразившей готовность немного его «подтянуть».
И тут случилась драма: возникло физиологическое препятствие прононсу! В силу особенностей строения Кабриолевского носогубного треугольника при попытке говорить с «заложенным» носом вибрации передавались на верхнюю губу. А на ней росли его знаменитые усы, и они нещадно щекотали ноздри. Как только Вольдемар Альбертович пытался говорить с прононсом, так сразу и заходился в хохоте. Весёлого в этом было мало, да и уроки пришлось прекратить, – дама посчитала, что это он над ней смеётся, и занятия продолжать отказалась категорически…
Антракт
Антракт – это весьма важная часть спектакля, хотя в нём и не танцуют. Но на сцене за занавесом своя жизнь кипит, а зрители же, акт отсидев и отмолчав, очень хотят воду изо ртов вылить. Балетоманам же надо срочно обсудить увиденное с близкими по страсти, – и это критично, а то может разорвать ненароком от переполняющих эмоций!
Кабриолев, будь его воля, антракты по времени вдвое увеличил бы, ибо очень ценил эту краткую возможность общения «по горячему следу» – ведь именно в антракте можно услышать от человека максимально искреннюю оценку. А по окончании же спектакля, в балетоманской среде сформируются разные точки зрения, отражающие позицию определённой фракции, которого будут придерживаться все остальные её члены. Даже если она не отражает их собственную…
Так что именно эти минут двадцать антракта дают возможность открыто обменяться мнениям, тем более на это время негласно объявлялось «водяное перемирие» и шло межфракционное общение (правда, правило это было не без исключений). А во враждебных группировках имелось немало интересных личностей, точка зрения которых Вольдемара Альбертовича весьма интересовала. И которых как раз в антракте лучше всего и «ловить»!
И тут надо упомянуть один важный нюанс – Кабриолев при жизни курил, причём трубку. И вот незадача, приблизительно половина людей, мнение которых он хотел бы услышать, не баловались папиросками. И каждый раз, выходя на антракт, Кабриолев раздирался в смятении, не понимая, как ему лучше сделать: сначала кое с кем поговорить, а потом бежать перекурить? Или сначала перекурить, а потом кое с кем поговорить?
Ни разу!!! он не смог принять личного волевого решения! Каждый раз было чьё-либо: «Пойдём в буфет, обсудим» или «Пойдем в курилку, обсудим». Вольдемар Альбертович считает себя фаталистом в этом вопросе…
Отвратительный антракт
Но все эти фатальные душевные волнения Кабриолева ровным счётом ничто в сравнении с тем, когда ему в антракте никуда дальше полуметра от своего места отойти никак нельзя было. Самое отвратительное – это когда надо «держать кресло». И хотя оно само не убежит, но если ты в зал проник с проходкой без места и удачно опустился на свободное в партере по центру в третьем ряду, то ягодицы свои в антракте от места этого золотого отрывать не стоит. Немало коллег по балетоманскому цеху ястребами с ярусов глядят и тебя на нём восседающего видят. И прекрасно они понимают, что у тебя нет ровно никаких прав на это заветное кресло, кроме как твоя попа в нём. И если ты хоть на пописать отлучишься, то пойдёшь сам досматривать на верхотуру. Займут его коллеги, зная, что теперь согнать их оттуда сможет только тот, кто на него билет предъявит, – закон джунглей…
А такое нередко происходило в начале балетоманской карьеры Кабриолева, когда его прямо трясло от увиденного и ни выскочить, ни обсудить, ни обкурить он не мог – терял место. Да и позже, если давали что-то максимально интересное, аншлаговое, такое происходило порой. И хотя на рядовой спектакль Вольдемар Альбертович вряд ли бы проходкой без места довольствовался, но, случалось, что и когда уже он находился на пике карьеры, сам директор театра перед ним смущённо руки разводил.
И тогда, если удавалось вдруг свободное хорошее занять, то приходилось его «держать», сидеть как дурак, головой крутить. В зале полтора интересных человека осталось, и те не в полуметре. А тусовка балетоманская там без тебя уже все кости перемыла – ужасно обидно! Да не перекурить…
На эту тему Кабриолев обычно философствует: не бывает чёрного и белого, во всём есть плюсы и минусы – шикарное место, получается, обязывает страдать без общения и от никотинового голодания…
Зверь загадочный
«Клака нынче не та!» – много раз Кабриолев слышал эту фразу, начиная свою карьеру. Не меньше раз он и сам это говорил, находясь в её зените. Не останавливается он и сейчас… Это брюзжание можно было бы и не замечать, но лично мне давно хотелось понять, что же это за зверь такой загадочный – «клака». Именно поэтому я при каждом удобном случае пытал Вольдемара Альбертовича на эту тему с особым цинизмом. Кто как не он может дать развёрнутый и точный ответ!
Долго призрак знатного балетомана мялся, но раскрутил я его под настроение. И понятно стало, почему мялся, – далеко не всегда членство в клаке красит… Конечно, Кабриолев и не застал в театре нравов позапрошлого века, когда специально обученные люди, банально – за деньги – могли и вознести, и ошикать. Именно они и есть «клака» в своём первородном виде. Само собой разумеется, что в СССР таких и быть не могло! Но когда Вольдемар Альбертович в балетоманское движение влился, то понял быстро, что всё очень непросто в этом королевстве. От любви до ненависти тут один шаг, а дабы кого-то «завалить», могли на спектакль и будильник принести, и включить вовремя, разорвав тишину зала перед первым чьим-то выходом…
Ведь судьба артиста решается зачастую именно первым выходом. Он может и произвести впечатление, и провалиться. Это, конечно, зависит в первую очередь от самого артиста. Но и зал скажет своё веское слово. Когда первый выход в новой роли и нервы дебютанта на пределе, зал может закашлять, стукнуть креслами, хихикнуть, уронить увесистую связку ключей и долго её подбирать. А может прокатиться лёгким гулом одобрения, разразиться небольшими аплодисментами поддержки. И первый выход либо на подъёме, либо в бездну. Никогда не будет возможности второй раз произвести первое впечатление, – Кабриолев делает на этом факте особый упор!
И вот «клака» может сделать это первое выступление как последним, так и ступенькой блестящей карьеры. А способов подгадить масса – от закулисных сплетен и использования «связей», до откровенного срыва выступления. Кабриолев не скрывает, что у него самого рыльце в пушку на этом поприще, но кроет тем, что «клака» нужна в первую очередь артистам! Зал, состоящий исключительно из зрителей, пришедших по билетам, по мнению Вольдемара Альбертовича, завалит любой спектакль. Ибо будут сидеть и не понимать, где надо хлопать, а хлопать будут там, где как раз и не надо. Именно истинные подвижники балета заводят зал, и их может быть совсем немного. Но находятся они в тех местах, где один хлопающий за десятерых звучит. Зал подхватывает, электризуется, артисты это чувствуют, и спектакль идёт как по маслу. А выходить в молчащий зал не очень-то и комфортно. Да и отдохнуть надо артистам, дыхание восстановить, что и делается во время «правильных» оваций и бравирования.
А когда есть хорошие отношения артистов и горстки истинных балетоманов, которые и составляют «клаку», то довольны все. И в театре от этого становится только лучше, что важно и для зрителей, пришедших по билетам. А люди, и те, что в балете, и те, что около него, в первую очередь – люди. Со всем вытекающим отсюда клубком противоречий…
Хомыч
Одна из многочисленных Кабриолевских племянниц по малолетству не придумала ничего умнее, как подарить «дяде Вольдемару» на день рождения хомячка. Слава богу, в комплекте с клеткой и двумя морковками! Домашних животных у него никогда не было, да и не хотелось иметь, – смысла в них он не видел. От этого и отношение к милому зверьку с самого начала сложилось у балетомана сугубо отрицательное. Но дарёному коню в зубы не смотрят! Поставил Вольдемар Альбертович клетку со зверем на кухне, и тот зажил у него своей хомячиной жизнью.
Но надо было как-то общаться с новым соседом по квартире, а для этого стоило как минимум дать ему имя. И тут Кабриолев отыгрался – назвал его по фамилии одного своего нелюбимого артиста. Выразил, так сказать, отношение к ним обоим. Хомыч же оказался грызуном смышлёным, имя сразу признал и стал на него откликаться. Да и в целом симпатичный попался зверёк, воспитанный, добродушный и со временем растопил он лёд сердца знатного балетомана своим игривым характером.
И тут случилось совершенно непредсказуемое – Вольдемар Альбертович стал понемногу смягчаться и в отношении артиста, имя давшего! Начал он на него помаленьку производить хорошее впечатление, нравиться даже в чём-то… Но не быстро шёл процесс, пару лет прошло, хомячок состарился и скоропостижно умер. Кабриолев же за это время к нему привязался, и кончина зверька его сильно расстроила. Но нового заводить не стал, а отдал всю любовь артисту-однофамильцу Хомыча.
В тусовке потом много было вариантов придумано, что же стало причиной этой внезапной смены отношения. Правильного объяснения не дал никто…
Хлыщ
Регулярно в балетоманской тусовке появлялись молодые люди, стремящиеся в неё влиться. Мажористые детки влиятельных родителей ими же и отправлялись облагораживаться балетом, и это вполне объяснимо: балетоманы составляли самую богемную прослойку советского общества, а плотность интеллигентов в их среде была на порядок выше, чем в среднем по стране победившего пролетариата. И хотя клуб этот всегда оставался предельно закрытым, сына секретаря райкома откровенно послать невозможно – начнутся проблемы по партийной линии…
Случалось, что и не раз за сезон такие появлялись, а имя всем этим мажорам было одно – Хлыщ! И, не имея возможности прямо отшить, таких выживали другим способом – говорили им глупости с очень умными лицами, плотно нашпиговывая речь непонятными балетными терминами. А когда те, возомнив, что что-то в балете понимают, пытались повторять такую околесицу – их высмеивали прилюдно. Максимум несколько месяцев хлыщи это терпели, потом самооценка падала ниже плинтуса, и молодые люди предпочитали слиться сами и тихо. Но попадались и совсем упёртые!
Один из таких мозолил глаза Кабриолеву весь сезон и надоел ему страшно. И как назло, внешне он был очень даже ничего – высокий, красивый, по западной моде одетый, с зализанной причёской и неизменной розочкой в петличке. Хлыщ этот всегда приятно благоухал, говорил комплименты и радостно улыбался, от чего пользовался особым покровительством женской половины тусовки, и расцветал ещё противнее. Вольдемар Альбертович бессильно бесился, но придумал-таки на него управу!
Пустил он слух, что он того, мальчиков любит… И путём мощных махинаций подстроил так, что его наедине со «штатным» геем театра застукали. Сомнений быть не могло, и женщины от него отвернулись. Оставшись же один, протянул он недолго, да и слухи дальше поползли. И папа быстренько его отправил в посольство, в какую-то африканскую страну, помогать им там социализм строить. Ни про балет, ни про геев там и слыхать не слыхивали…
Узколобость
Шерлок Холмс при первом знакомстве ошарашил доктора Ватсона тем, насколько его мало интересует всё, что НЕ связанно с криминалистикой. Но при этом круг интересов великого сыщика был довольно широк – и химия, и музыка в списке имелись. Многих же балетоманов из тусовки кроме балета интересовали только повседневные советские поиски дефицита. Кстати, не очень многое и изменилось с тех далёких дней, только теперь не ищут дефицит, а шалеют от широты выбора на прилавках магазинов.
Кабриолев же, при всём своём страстном фанатизме к балету, и про другие направления в искусстве не забывал. Он наизусть знал все московские музеи, ходил на временные выставки, исправно посещал драмтеатр, бывал даже в цирке. С племянницами, не один. За счёт этого кругозор культурологический у него был гораздо шире, нежели у большинства и балетных, и балетоманов. И слыл он в своём круге даже за чересчур культурного. И это многих раздражало… Тем более, в спорах Вольдемар Альбертович вполне мог козырнуть каким-то фактиком, в музеях подсмотренным. Оппонентам ответить обычно было нечем, и тогда он мог им в глаза сказать за узколобость балетную.
Но имелась и у самого Кабриолева ахиллесова пята – очень он ровно относился к кино. Почему-то не признавал он его искусством, хоть убей! А происходило это в основном из-за одной странности – в кинотеатрах Вольдемара Альбертовича укачивало. То ли в силу особенностей строения вестибулярного аппарата, то ли глазные яблоки у него как-то не так подсоединены, но как только на белом экране движение начиналось, его начинало подташнивать.
А тут надо такому случиться, что на каком-то фестивале показывали кино про балет, встречи были на эту тему, дискуссии. Кабриолев событие это профукал, и некоторые его «доброжелатели» не замедлили на этом отыграться. Специально они на кинематограф беседы в балетоманском кругу выводили и Вольдемара Альбертовича, в свою очередь, в узколобости уличали. Сказать в своё оправдание ничего он не мог, не признаваться же в морской болезни, и приходилось молча сносить эти шуточки.
Но на будущее решил он и эту область «закрыть», хотя справиться со странной особенностью организма не получалось – рвало его из кинозалов на свежий воздух. И тогда Кабриолев пошёл другим путём: оформил он себе подписку на журнал «Советский экран» и стал его номера чуть ли не наизусть заучивать. Поднаторел в афише, запомнил, кто из режиссёров что снимал, кто из актёров где снимался, и теперь мог с важным видом и по этой теме своё суждение выдавать.
Правда, приходилось теперь всякий раз благовидные предлоги изобретать, чтобы от совместных походов в кино отказываться. Но с фантазией у Кабриолева гораздо лучше, нежели с вестибулярным аппаратом!
Свита
Структура первичной ячейки балетоманского движения – фракции, подразумевает наличие лидера, вокруг которого складывается свита из примкнувших балетоманов. Примкнувших, причём, по совершенно разным соображениям, и часто это происходит по принципу «Против кого дружим?». Иногда вступлению в ряды способствуют личные симпатии, реже – общность точек зрения. Этого в балетоманском кругу вообще практически не встречается – у каждого она своя и совпадать с чужой может отчасти, да и то только в том или ином случае.
«Рядовые» балетоманы регулярно мигрируют между разными фракциями, и это в порядке вещей. Именно так, на первых порах, поступал и Кабриолев, но, поприбивавшись к разным берегам, во всех тогдашних лидерах постепенно разочаровался. И уже на… надца-том году карьеры решил собственную ячейку балетоманского общества создать!
И тут есть два пути: начинать создавать «с нуля» либо власть в уже сложившейся захватить. Первый путь сложный и длинный, второй – чреват… Но Вольдемар Альбертович к тому моменту уже заматерел и планы имел амбициозные, отчего решил пойти ва-банк – устроить переворот!
Состоял он тогда во фракции самого влиятельного в тусовке балетомана-старожила, чьи позиции выглядели абсолютно незыблемыми. И хотя Кабриолев считал, что он уже в полном маразме, да и многие с ним молчаливо соглашались, революционным способом такого мастодонта было не свалить, и Кабриолев решил действовать тихой сапой.
Не вступая в открытую конфронтацию, он стал позиции босса расшатывать всеми способами, кроме откровенно подленьких – понятие чести Вольдемару Альбертовичу чуждо не было, как он сам всегда подчёркивает. А скрупулёзно он стал выискивать прокольчики и ошибочки вожака и их, так, между делом, в нужное время озвучивал. В какой-то момент лидер фракции смекнул, что к чему, и началась открытая вражда. Бойня шла с переменным успехом, но один раз Акела сильно промахнулся!
Победил его в теоретическом диспуте лидер другой фракции, причём уложил на обе лопатки – ответить было нечем. А Кабриолев оказался тут как тут – разнёс он аргументы победителя в пух и прах, честь своей фракции обелил, но своему поверженному вожаку подняться с колен не помог. Не стал он, впрочем, и плясать на его костях, а предложил компромисс – статус «генерала на свадьбе». На своей свадьбе, на которой свита единогласно ему «Согласна» сказала. Добился-таки своего, женишок…
Трон
Спешно изготовленный цехом декораций трон больше походил на стул со спинкой странной формы. И Вольдемар Альбертович полностью разделял истерику хореографа, увидевшего этот четвероногий шедевр: сцена, где трон использовался, была ключевой в спектакле, и градус эмоций там зашкаливал. Костюм царя выглядел баснословно богато, декорации лоснились сусальным золотом, а уж рядом с царской невестой «это» выглядело как стульчак из дворцового ватерклозета для челяди.
От такого трона хореограф решительно отрёкся, и его даже не стоило дорабатывать – надо делать новый. Соответственно, этот нужно сдать на склад, описать и хранить – а вдруг когда понадобится, что, впрочем, маловероятно. То есть стоять ему там, пока сам не сгниёт или склад не сгорит – деньги народные на него потрачены зря…
Кабриолева не сильно печалила столь плачевная участь социалистической собственности, но трон ему очень понравился. Настолько, что он увидел его стоящим под торшером в большой комнате своей квартиры, где Вольдемар Альбертович любил сидеть, читать, размышлять, строить планы. И там стояло уже подоблезлое кресло, ценности никакой не представлявшее. Но как же завладеть этим символом царской власти???
А скандал случился на первом прогоне в костюмах и с декорациями, и явно прямо сегодня трон увезут на склад, да и поминай как звали. И тогда Кабриолев поступил неслыханно – ушёл с прогона, но не от расстройства от увиденного – у него появился план! Понял он, что совершенно НЕ случайно пару дней назад познакомился с водителем грузовичка театра. И что именно тот сегодня будет отвозить ненужный реквизит на склад. И что, вот уж совпадение, как раз сегодня Кабриолев прихватил то, о чём водитель его умолял, узнав о существовании, – совершенно ненужная человеку без машины вещь валялась у него дома уже не первый год – значок с капота «мерседеса».
Водила, получив трёхлучевую звезду, был счастлив настолько, что привёз трон прямо к дому и даже помог в квартиру затащить. Но Кабриолев был ещё счастливее – у него появился атрибут власти! Такого ни у кого не было…
Гардероб
Как известно, потерять номерок – дело плохое! Кабриолев про эту примету не знал, а осознал его отсутствие в своём кармане, когда уже в очередь в гардероб встал. Побежал обратно в зал – нету, в буфет – нету, в курилку – тоже нигде не валяется… Одно расстройство, но, как это порой случается, выходило вроде как что нет худа без добра: пока ждал Кабриолев, когда все свои пальто да шубы разберут, да пока штраф от него копеечный примут, свёл он дружбу с главным гардеробщиком. И, как выяснилось, это не последний человек в театре!
Вольдемар Альбертович больше, понятное дело, дружбу искал с артистами, коллегами-балетоманами, с капельдинерами, наконец, а гардероб использовал по прямому его назначению. Но оказалось, что одна из гардеробных лож работает ещё и кассой. Разными способами добытые проходки сдавались туда для продажи на комиссионной основе, с выдачей денег во время следующего посещения театра.
Кабриолев тогда, по меркам стажа балетоманства, был ещё совсем юн и про эту серую схему не знал. Но проходки ещё изредка, но уже добывал разными способами. И стал он в этом направлении усердствовать, и порой удавалось ему не одну на предстоящий спектакль добыть. Начал он их сдавать в гардероб вместе с одеждой, и пару-тройку рублей с этого имел теперь довольно регулярно. А потом туда пришло ОБХСС…
И вот тогда Кабриолев первый раз всерьёз испугался. Полгода он не ходил в театр и трясся от каждого незваного звонка в дверь. Но – обошлось. Через пятые руки узнал он, что гардеробщика посадили и ещё кого-то, а дело закрыто. Всё-таки – потерять номерок дело плохое…
Антраша-сис
Сейчас, в эпоху камер в каждом телефоне, этот вопрос легко решается с помощью технологий. Но во времена Вольдемара Альбертовича таких возможностей не было. А антраша-сис – были! Случались и серии значительные. Но не у всех…
У кумира же Кабриолева с этим всё выходило отлично, как он отчётливо своими глазами видел, – высоко, чисто, с идеальным приземлением. Но вот некоторые его коллеги в упор этого не замечали! О чём громогласно и заявляли в кулуарах, заставляя Вольдемара Альбертовича негодовать. На его глазах происходила вопиющая несправедливость, которую, увы, побороть он никак не мог!
Много раз Кабриолев пробовал убедить их, садился в зале рядом и пытался дать им счёт, предлагал провести опрос среди всех зрителей. На всё был готов, только бы доказать, что ноги его кумира делали эти движения так, как он это видел, – лучше всех. Но смеялись оппоненты ему в лицо, безмерно раздражая этим знатного балетомана.
И вот один раз, в фойе в антракте, в момент апофеоза теоретического спора на эту злободневную тему, Вольдемар Альбертович разгорячился и не удержался – прыгнул сам и попробовал описываемые им идеальные антраша-сис показать. Приземлился, и разок ногой махнуть не успев, на пальцы вытянутых стоп. Два на правой и один на левой сломал. Сопли были, слюни. Скорая приехала. Два месяца потом Кабриолев в гипсе на нижних конечностях ходил. И на полгода приклеилось к нему прозвище – Антрашист.
С тех пор больше повторять он ничего не пробовал и другим крайне не советовал, про свой печальный опыт вспоминая…
У воды…
Большинство балетоманов сходятся во мнении, что это выражение: «У воды постоять», корнями уходит в правила пожарной безопасности допотопных ещё времён. Тогда в глубине сцены во время представления стояло много вёдер воды на случай пожара. И там же, на максимальном удалении, стояли те артисты кордебалета, которых лучше близко к публике не подпускать. Вёдра уже давно убрали, заменив на огнетушители, но выражение осталось. И оно весьма обидное для артистов. Стоять там никому не хочется, но всё же это сцена, а не закулисье, куда, максимум, балетоманы допускаются.
И тут случилась в театре какая-то эпидемия, подкосившая и солистов, и корду. Хореограф перед спектаклем бегал как ужаленный, заламывал руки и рвал на себе остатки волос. Но это не помогало, часики тикали, а артистов больше не становилось. Уже был отсмотрен весь технический персонал на предмет соответствия фигур, позвонили в другие театры с просьбой прислать хоть кого, подняли на уши училище. Но всё равно массовки не хватало…
Кабриолев ситуации сочувствовал, даже давал советы, где бы ещё людей подходящих взять, но пассивной помощью не обошлось. Уже минут за десять до первого звонка стало окончательно ясно, что не набирается состав и спектакль под угрозой срыва. И тогда хореограф принял волевое решение – переодеть в костюмы всех, по комплекции подходящих. И в число этих всех попал и Вольдемар Альбертович – сам того не желая.
Надели на него костюм воина римской эпохи, выдали пику в полтора его роста, показали место, где ему стоять предстоит, на пальцах объяснили, когда и куда двигаться. Хотя вот двигаться меньше всего надо было, но неподвижно стоять предстояло много – почти весь первый акт…
Кабриолев облился семью потами ещё до открытия занавеса, а когда заиграл оркестр, то у него зачесалось сразу в пяти местах. Это была настоящая пытка, и те минут сорок, что он провёл на сцене, показались ему годами. А когда его роль ничтожная закончилась, то понял балетоман только одно – ещё в разы больше он стал артистов уважать за их каторжный труд. И с того своего выступления, он никогда это выражение насмешливо не использовал!
Отсебятина
В жизни довольно часто встречаются ситуации, когда есть два и более решения – и все они верные! А в жизни Кабриолева такое случалось чаще остальных, и всему виной многоликость Вольдемара Альбертовича. Имея точки зрения на ВСЁ, что касается балета, он постоянно натыкался на их конфликты. Хрестоматийным примером такого несовпадения личных точек зрения Кабриолев считает своё отношение к «отсебятине».
С одной стороны, в театре есть спектакли, передаваемые «из ног в ноги» многими поколениями артистов. Они несут в себе образец почерка давнего хореографа, и танцы там нельзя менять ни под каким предлогом. Это – реликвии, которые надо бережно хранить в первозданном виде, не пытаясь сделать им современный update. Кабриолев является горячим сторонником этой точки зрения и готов биться за неё не щадя живота своего.
С другой стороны, если любимый артист сотого своего Щелкунчика «по-своему» покажет, то это может получиться очень интересно и захватывающе! А если это Артист, то он должен раскрыть этот образ так, как он его чувствует! Просто обязан! Но это – «отсебятина»… И вот боролись в Вольдемаре Альбертовиче в таких случаях эти два противоположных мнения: свистеть или бравировать?
По идее, особенно если круто получилось, то он должен артисту рукоплескать. Но, будучи адептом традиций, обязан плеваться и исполнителя порицать. Делать это одновременно было бы глупо, посему Кабриолев уходил от дискуссий на такие темы, а хлопал… оркестру.
Долго он жил с этим конфликтом в душе, а однажды чуть его не разрешил: предложил он руководству театра, чтобы у артиста, при его желании, мог бы случиться а-ля бенефис. Например, в честь скольких-то там лет на сцене. И там ему «официально» было бы разрешено дать своё прочтение любой, на его выбор, роли. Один спектакль, но какой! Увы, но не прошло это предложение, и до самой смерти Кабриолева разрывала «отсебятина».
Бордель
Театр, кроме здания, – это очень много человек. Которые следуют установленным правилам, сосуществуют иерархично, блюдут традиции и имеют сложные межличностные отношения. Во времена же Кабриолева в театре, как и в любом трудовом коллективе страны советов, имелась своя партийная организация, плюс профсоюзная. И одной из самых оголтелых активисток была одна балерина средненького звена. Звёзд с неба она не хватала, да и по физическим данным ей ничего особо не светило. Но танцевала чисто, аккуратно, технику имела на достойном уровне. При этом была стабильна, безотказна, не болела и роли учила быстро. Такие артисты – это скелет труппы и их всегда ценят. За что ей кумачовый этот запал и прощали…
К этому образу Вольдемар Альбертович считает нужным ещё добавить, что была она лицом «прямо страшненькая», родом из дальнего колхоза, а тройки ей по общеобразовательным предметам в училище натянули. Не то чтобы дурочка, но так, не очень далёкий человек и вдобавок несостоявшаяся как женщина. А из таких как раз и выходили самые лучшие партийные деятели, и она уверенной поступью делала себе карьеру в КПСС.
А тут предстояла премьера, и ставил её балетмейстер, которого балерина эта, с партбилетом под пачкой, совсем недавно по идеологической линии пропесочила неслабо. С трудом он отделался выговором без занесения в личное дело, но на обидчицу свою зуб острый наточил. И была в том балете сцена в борделе, где развратная красотка истово отдаётся главному герою. Балетмейстер, для вида, поводил пальцем по списку труппы и назначил именно её на эту роль. По труппе прошёл даже не смешок, а хохоток…
Балерина зарделась, но подчинилась и роль выучила. А на репетиции случился полный провал – нецелованная артистка в роль вжиться не могла, и похоже это было скорее на изнасилование. Веселилась вся труппа – Кабриолев там присутствовал и утверждает, что очень было смешно! Балерина в слёзы, бегом из зала, и там все прямо попадали, за животы держась.
Но смеялись недолго: на следующий день вышел приказ. Нет, балерину не заменили. Сняли всю эту сцену, за «…пособничество разложению общества строителей коммунизма». Возле доски объявлений артисты, конечно, не ржали в голос, но в кулачок прыскали. А Вольдемар Альбертович расстроился – сцена ему нравилась, только надо было бы «опытную» балерину поставить…
Корпоратив
Корпоративов, в современном понимании этого слова, в кабриолевские времена не существовало. Но окончания сезонов всегда праздновались с таким отрывом, что и многие сегодняшние клубные тусовки позавидуют. Первый состав отмечал это дело обязательно в одном и том же ресторане, и там присутствовал весь цвет труппы плюс несколько избранных балетоманов. Кабриолев, в первый раз получив туда приглашение, был страшно растроган, но кое-кто из ветеранов движения как-то странно на его восторги отреагировал. Мол, дескать, будешь удивлён… Но Вольдемар Альбертович значения этому не придал, а стал искать деньги на новый костюм из «Берёзки».
Конечно, к тому моменту он был уже известен и уважаем, но с артистами в основном общался более «формально», если можно так сказать. Ну, кроме амурных связей… А приглашение на такое мероприятие – знак принадлежности к высшему обществу, показатель признания заслуг в области балета. Так что, завершив образ галстуком-бабочкой и благоухая «Красной Москвой» ехал балетоман в ресторан на такси, чувствуя себя на седьмом небе.
Но на корпоративе свет звёзд померк. Некоторые из его любимых артистов оказались вне сцены пьяницами, матерщинниками и буйными. На вечеринке они пошли в полный разнос, а образы, созданные ими в алкогольном угаре, оказались настолько отвратительны, что потом Кабриолев весь следующий сезон не мог от них отделаться, видя этих артистов на сцене.
Но самым кошмарным оказалось даже не это: они все оказались жуткими антисоветчиками! В один голос балетные сокрушались, что у них нет возможности стать невозвращенцами, как несколько кумиров, сбежавших из СССР. И у всех на это имелись две основные причины: родственники и имущество. За первых боялись, второе жалели. От этого страшно поносили советскую власть, огульно охаивали решения недавно прошедшего съезда КПСС и идолопоклонничали перед Западом.
И это окончательно убило Вольдемара Альбертовича, хотя он и не состоял в партии, да и типом являлся довольно аморальным. Но с чего-то свято он верил в возможность построения коммунизма в отдельно взятой стране. И, в его представлении, о столь глубоком уровне морального разложения коллектива надо, по идее, срочно бежать докладывать куда следует! Но не побежал, ибо отправить за решётку весь цвет труппы он не был готов. С трудом Кабриолев там высидел и больше приглашения на подобные мероприятия не принимал, ссылаясь на разные обстоятельства непреодолимой силы…
Цветочница
Практически никогда не платя за проникновение в театр, балетоманы имеют другую приличную статью расходов – цветы. Артист, который организовал тебе проходку, должен получить взамен букет, по степени пышности соответствующий престижности обозначенного там места. За проходку без места можно просто сказать большое спасибо, а вот букет же твоему «любимому артисту» обязан быть лучшим. Это одно из неписаных правил балетоманского сообщества, несоблюдение которого грозит отлучением от кормушки, и тогда придётся позорно ходить в театр по билетам…
Кабриолев быстро на своём кошельке ощутил финансовое бремя любви к балету и озаботился снижением этих расходов. Покупать три гвоздички и самому их художественно декорировать бесплатными полевыми травами ему претило, и он решил пойти другим путём – найти место, где ему это будет обходиться подешевле, а ещё лучше – совсем даром! И, обладая изощрённым умом и имея возможность нет-нет да и провести с собой кого-нибудь, он решил найти себе в цветочном бизнесе партнёршу для бартера: цветы в обмен на возможность посещения театра.
Но тогда не стояло по пять палаток с цветами возле каждой станции метро. Да и станций метро имелось в разы меньше. И с неделю Вольдемар Альбертович разъезжал по всей Москве, любезно общаясь с продавщицами немногочисленных цветочных магазинов. Искал он ту, которая балет любит или полюбить хотела бы. И нашёл-таки! Одна из них крючок заглотила, и не стало у Кабриолева этой проблемы – раз в месяц выводил он свою цветочницу на балет, и всегда имел с любовью сделанные букеты.
Но продавщицы были не вечны, и за десятилетия карьеры Вольдемар Альбертович семь партнёрш по бартеру сменил…
Без буфета нет балета
Регулярно питаться в буфете при театре – очень накладно, да и на одних бутербродах с конфетами долго не протянешь. Кабриолев же любил хорошо и вкусно покушать, что, впрочем, никак не отражалось на стройности его фигуры – повезло с обменом веществ! Но вот отсутствие аппетитной и обильной пищи действовало ему на нервы, отчего становился Вольдемар Альбертович грустным и молчаливым. И если на начальном этапе балетоманства проблема эта не сильно отравляла ему жизнь – ходил он в театр только вечером и далеко не каждый день, то, находясь в зените своей карьеры, когда практически ежедневно проводил он там время с утра до ночи, вопрос хлеба насущного встал очень серьёзно…