Читать онлайн Однажды в деревне. Юмористические рассказы бесплатно
© Лариса Евгеньевна Холодова, 2022
ISBN 978-5-0056-2839-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Как бабы деда Митрофана проучили. Начало
Деревня, в которой жили моя бабушка и дедушка по папиной линии, и в которую я приезжала каждое лето на каникулы, была обычным среднестатистическим колхозом. Выращивали рожь, пшеницу, дыни, арбузы, кукурузу, водили коров и свиней, тем и жили. На всю деревню был один магазин, в который один раз в неделю подвозили товар, школа, детский садик и клуб.
Жил в этой деревне дед Митрофан, вот о нём и пойдет сегодня речь. Те, кто постарше, его ровесники, называли его Митроха. Дед был местным юмористом и шутником. Наверное, не было в деревне ни одного человека, над которым он не подшутил, может, только председатель колхоза, да главбухша, Клава – уважал и побаивался.
Бывало, сидит на лавочке, а мимо соседка идет:
– Здорова, Петровна.
– И тебе, Митроха, не хворать. Чего, опять дурака валяшь, сидишь, зубоскалишь?
– А чё мне и не позубоскалить? Я мыла-то импортного себе уже прикупил, чё не порадоваться. Нынче баньку стоплю, попарюся от души.
А, надо сказать, что в те времена, когда уже был близок крах Советского Союза, не только в деревнях, но и в городах импортного мыла днём с огнём не сыщешь. Да, чего там, импортного, обычного не каждый раз купишь.
– Ой, да и где ж ты импортно мыло-то купил? Бршешь, небось, как всегда!
– Гл—я—я, а ты чё, не знала? В магазин наш нынче привезли. Гляньте вы на неё, вся деревня уже понакупила, а она не знает. Ну, надо же! Вон Пистимея (на самом деле её звали баба Маша, Пистимеей прозвали за злобу и жадность после какого-то фильма, то ли Строговы, то ли Вечный зов, то ли Тени исчезают в полдень – сейчас уже и не припомню) уже один ящик притащила, за вторым побёгла. Ей же два сразу-то не унести, худа, как глист, не то, что ты, ты, – и, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на Петровну, – и три коробка донесёшь.
– Да на кой Пистимее столько мыла, она ж одна!
– А я почём знаю? Может солить.
И Петровна бросила все дела и бегом побежала в магазин за дефицитным товаром, которого, понятно, в магазине и в помине не было.
Или идет дед Митрофан вечерком, а возле какого—нибудь дома бабы сидят, лясы точат:
– И, чё, бабы, без дела сидите? – и так удивленно на них смотрит.
– А чё нам вечерком и не посидеть?
– А—а—а, вы не знаете! Да там же Нюрка орден свой обмывает, и мне вот налила с радости.
– Какой орден, ты чё болташь?
– Гля—я—я, чё болтаю! Да вы не слыхали, чё ли? Дак к ей нынче председатель парткома с району приезжал. Орден вручил, за трудовую доблесть, ага, первой степени. Я иду, а она така вся нарядна, орден на ей болтается, говорит, заходи, мол, за мой орден прими на грудь. Говорит, мол, кого встретишь, пущай ко мне идут.
– Да за каку таку трудовую доблесть, она ж бухгалтером в правлении всю жисть просидела! – Возмущаются бабы такой несправедливости.
– Вот чё не знаю, того врать не буду, орден и всё тут!
И бабы дружно побежали к Нюрке на другой конец деревни орден смотреть. Понятно, что ни сном, ни духом ни про какой орден она не слышала, глаза на баб выпучила:
– Тожа мне, нашли кого слушать! Председатель парткома! Первой степени! Тьфу! Дурак старый!
Местным пацанятам тоже от деда доставалось. Как-то раз идёт мимо него Стёпка, пацанёнок, лет двенадцати, заядлый рыбак. Рядом с деревней реки не было, но были несколько прудов. Не сказать, что там клёв великий был, но пацанята котам карасей таскали, бывало, что и крупный попадался, так того – на жарёху. Самый ближний пруд – Артемоновский.
– Чё, Стёпка, нынче на рыбалку не пойдешь?
– Здорово, дед Митрофан, не, мамка не велела, говорит, на работе задержится, а мне корову встречать.
– Эх—х, не повезло тебе!
– Чего не повезло-то? Корову встретить – не хитрое дело сто тыщ раз встречал.
– Да, причем тут корова! Я про рыбалку. Жалко, что на рыбалку не попадёшь нынче.
– Да, куда она денется? Завтра схожу.
– Не скажи, Стёпка, не скажи. Нынче городские приезжали к Артемоновскому пруду. Так такую кучу рыбы туда выпустили, говорят, что в ём форель что ли будут разводить. Завтра охрану приставят, чтобы местные рыбу не поперетаскали. А форель, Стёпка, рыба дефицитная, а кака вкусна да жирна. Эх—х жалко, мог бы на сто лет вперёд натаскать, пока охрана не приехала.
Стёпка, он же дитё, глазки разгорелись, и бегом домой за удочкой.
Мать пришла, корова возле задней калитки топчется, слава Богу, сама пришла, а Стёпку и «митькой звали» (так у нас говорили, когда не знали, куда человек пропал). Темнеет уже, а Стёпки нет, забеспокоилась, побежала по друзьям, да вовремя на деда Митрофана наткнулась.
– Ты чё, Дашка, с выпученными глазами бегашь? Потеряла чё?
– Да Стёпка куда-то делси, не найду, дядь Митрофан.
– Да известно, куды он делси, на Артемоновском форель удит.
– Каку форель? – У Дашки от удивления глаза, как блюдца стали.
– Да откуда ж я знаю, каку?
Дашка бегом на пруд, а дед сидит, ждёт концерта. Спустя время Дашка Стёпку хворостиной с пруда гонит, тот бежит во всю прыть, подпрыгивает, когда матери удается его кончиком хворостины по ногам хлыстнуть.
Бежит Дашка мимо Митрофана и только кулаком ему погрозила. А дед ухохатывается.
Но один раз и деду Митрофану сильно досталось. Обозлились бабы на него после того, как на другой конец деревни на Нюркин орден посмотреть сбегали и решили проучить шутника—затейника.
Как-то теплым летним вечерком собрались бабы на лавочке у Петровны, а дед Митрофан напротив через дорогу на своей лавочке сидит. Бабы демонстративно вполголоса шушукаются. Поглядят, поглядят на него и снова – шу—шу—шу. Деду любопытно стало, о чём так увлеченно бабы судачат. Пошёл к ним.
– Здорово, бабоньки, о чём шушукаетеся, чё случилася?
– Ой, а ты будто бы не знашь? – Спросила Петровна.
– Да откудава я могу знать?
– Ой, не знаю, не знаю.
– Ну, говорите, чё?
– Ой, бабы, не знаю, прямо, сказать чё ли, чи не? Не выдавать Капу?
– А чё Капа? – Заинтересовался дед Митрофан.
Дело в том, что по молодости у них с бабой Капой роман был. Дело к свадьбе шло, но этот шалопай с другой на сеновале покувыркался. А с бабой Капой у них до сеновала дело не дошло, строгая была, мол, только после свадьбы. Она, как прознала, так раз и навсегда погнала от себя Митрофана.
А Митрофан, чтобы перед мужиками лицом в грязь не ударить, наболтал всем: «Побёг от ей только пятки сверкали, поскольку она ведьма, клянусь, мужики, ну у нас до „ентого“ дело дошло, а у ей хвост! Ей Богу!»
С тех пор местные мужики от Капы подальше держаться стали, не то, чтоб безоговорочно верили, но так, на всякий случай. Капино время было упущено, так она замуж и не вышла. Надо сказать, что и Митрофан не женился. Всю жизнь бобылём прожил.
Теперь баба Капа на Митрофана очень большой зуб имела.
– Да чё Капа, – говорит Петровна, – надысь её в магазине встренула, а на ей лица нет – исхудала, аж посерела. Спрашиваю, чё с тобой, подруга, чё квасишьси? А она мне и говорит:
– Ой, Надька, не знаю и как сказать, на старости лет я чё ли с ума схожу. Как гляну на Митрофана, так сердце-то из груди и выскакиват. Уже жизня к концу, а я забыть его всё не могу. Вот ведь обалдуй – и мне всю жизню спортил и сам до сих пор один мается.
О, как ты, старый пень, мозги бабе-то задурил! А сам ходишь по деревне, зубоскалишь всё! Только смотри, Митроха, мы тебе это не говорили. Чтобы ни одна душа не прознала!
– О, каки дела! – дед Митрофан почесал затылок, – ну, ладно, бабы, пойду я, делов много.
На следующий день дед Митрофан справил баньку, напарился. Выбрился до блеска, лицо огуречным лосьоном натёр, наодеколонился Шипром – и к бабе Капе. Идет по деревне такой гордый, грудь вперёд, а то – снова себя первым парнем на деревне почувствовал. А Петровна поодаль за ним по над дворами крадётся. Потоптался возле калитки в нерешительности, махнул рукой, зашёл во двор.
Петровна в щёлку Капиного забора смотрит. Дед Митрофан поднялся на крыльцо, постучал:
– Капитолина, выходи!
Открывается дверь, выходит баба Капа в простом ситцевом выцветшем халате, в косынке, а через плечо полотенце:
– Чё надо, чёрт старый? Припёрси! Аль забыл чё?
– Ты, Капитолина, не ершись. Знаю я, что ты по мне до сих пор сохнешь. Дак, чё старое-то поминать, давай сойдёмся!
Баба Капа аж зависла на несколько секунд с открытым ртом:
– Это ещё чего, ты, старый дурень, удумал, тудыть—растудыть! А ну, иди отседова! Ему уже к земле привыкать надо, а он женихаться! Вот я тебе за всё сейчас, – и погнала деда Митрофана полотенцем с крыльца, а потом за ворота, – Вот я тебе сейчас, – хлопала полотенцем жениха баба Капа, – Я тебе сейчас за ведьму, я тебе сейчас за хвост! Да я бы свой хвост такому ироду как ты да ни в жисть бы не показала!
– Так, значит, есть он, хвост, значит есть! – орал, убегая дед Митрофан, – Значит, правду я говорил – ведьма ты, Капка! Ведьма и есть! А ты, Надька, я тебе ещё покажу! – И погрозил ей кулаком.
– Иди, иди отседова, уноси ноги, пока цел! Попадись ты мне еще. Жених, тудыть, растудыть! – заходилась баба Капа.
Петровна согнулась от смеха. Капа чуть постояла, успокаиваясь:
– Надька, а чего это было-то, а? он чё, рёхнулся на старости лет, чё ли?
Тут Петровна всё бабе Капе и рассказала. Баба Капа вздохнула:
– Как была ты, Надька, непутёвая, так ей и осталася. – И больше не смогла сдерживать приступ смеха. Женщины еще долго смеялись. А у себя дома, на маленькой кухоньке, сидел дед Митрофан со своим соседом, дедом Николаем, старым товарищем, перед ними стояли полные рюмки «от стрессу», и изливал душу:
– Слышь, Михалыч, такому, как я, говорит, свой хвост в жисть бы не показала! Так, значит, есть он хвост, значит есть!
Вот таким шутником был дед Митрофан – светлая ему память. Люди хоть поначалу на него обижались, но не долго. Уж очень он юморной был, все в одном рассказе и не напишешь. Если читателям понравятся приключения деда Митрофана, то напишу еще, я их помню много. Одну, наверное, точно, с собой в главной роли. В то лето меня дед Митрофан развел на то, что он в молодости фокусником работал. Ух, как же долго я на него дулась! Мне тогда всего-то лет десять было.
Как дед Митрофан мне фокус показал
Итак, мне лет десять, как каждое лето, родители привезли меня к дедушке с бабушкой в деревню на выходных, а сами уехали в город. Работа – есть работа. Вернее, в то лето привез меня отец, мама как раз в мае родила моего младшего брата.
В деревне развлечений мало и когда бабушка меня посылала в магазин, для меня это было в радость. Магазин не близко, но и не сильно далеко, прямо посередине деревни. Обычный деревенский дом с вывеской: МАГАЗИН. Ничего особенно примечательного там не продавалось.
Хлеб и тот привозили один раз в неделю, мороженное так вообще раз в месяц. Колбасы там не было отродясь – её мы из города везли. Так, масло, да конфеты, да ещё чего—нибудь по хозяйству – мыло, спички там или белизну ещё можно было прикупить.
Раз посылает меня бабушка в магазин:
– Поди прикупи конхвет граммав пятьсот «Школьных», да граммав двести «Марципановых», будут «Барбариски», так и их граммав двести.
Ну я и поскакала. А идти надо мимо дома деда Митрофана. Иду, гляжу сидит на лавке.
– Здравствуйте, деда Митрофан.
– Здрасте, здрасте, Танюшка. Чего? До бабы с дедом на каникулы приехала?
– Ага, – останавливаюсь напротив него, не культурно пройти мимо, если с тобой разговаривают. Это была моя ошибка.
– Ну, подь суды, расскажи, чего нового, я слыхивал, твоя мамка тебе братика родила – негритёнка?
– Никакой он не негритёнок!
– Ну, знамо, брешуть бабы.
– Ну и чего, нравится тебе у бабы с дедой-то в деревне?
– Ага.
– Оно и понятно, тута тебе не в городе, чего вы там видите в своём городе? Не то, что здеся – выйдешь за деревню, глянешь – кругом простор, солнце, воздух!
– А в городе у нас и кино есть, и карусели, и кукольный театр, и цирк!
– Ой, большо дело – цирк! Цирк и у нас в деревне был, пока не сгорел.
– Когда?
– Да давно, давно. Я ж в ём и работал! Да, было время!
– А кем? Клоуном?
– Скажешь тожа, клоуном! Бери выше – фокусником!
– Ничего себе! – удивилась я, наивная дурочка, – Фокусником! И фокусы показывать умеете?
– А то, скажешь тоже, конечно умею. Хочешь прямо щас один покажу?
– Конечно, деда Митрофан, конечно, хочу!
– Тока подождать немного нада, я реквизит приготовлю. Баба Клава не заругаить?
– Не, я подожду.
И дед Митрофан скрылся за калиткой. Через несколько минут выходит с двумя эмалированными кружками. Ту, что с водой, даёт мне, а ту, что без воды – себе оставляет.
– Сейчас будет фокус: я сделаю так, что вода из твоей кружки перельётся в мою. Тебе надо глядеть во все глаза внимательно, что делаю я, и повторять всё за мной тютелька в тютельку, поняла? А когда повторять будешь, гляди мне у глаза, не моргая, да у кружку свою не заглядывай, а то не получится.
– Ага!
Надо сказать, что деду я безоговорочно верила, чего с меня взять, дитё оно и есть дитё неразумное.
А тем временем дед Митрофан колдовать начал, стал по кружке и так и сяк указательным пальцем водить, потом по дну – потом по лицу, вроде, как усы рисует, опять по дну кружки, потом вроде, как бороду рисует, там и до бровей дело дошло.
– Ну ка, глянь, перетёкла водица-то из твоей кружки?
– Нет, – разочаровано говорю я.
– Ну, значит, ты моргнула!
– Да не моргала я!
– Ты, Танька со старшими не спорь. Я этот фокус, знаешь, скольки за свою жисть показывал? Точно говорю – моргнула! Поэтому не получилася. Ладна, не перживай, в другой раз обязательно получится! Беги себе у магазин.
– А может, когда обратно пойду, ещё раз попробуем? – С надеждой проговорила я и обратила внимание, что с дедом что-то не то, вроде, как еле сдерживается, за живот хватается. – Прихватило, наверное, – подумала я и побежала в магазин.
Прихожу в магазин, а там продавщица тётя Зина, подперев щёку рукой, положив пышную грудь на прилавок, во всю скучала.
Увидев меня, изменилась в лице. Но потом взяла себя в руки и только спросила:
– Чего, Танюш, с дедом Митрофаном общалась? Небось фокусы показывал?
– Ага, а Вы откуда знаете?
– Да он в это время всегда на лавке сидит, всем фокусы показывает.
– Тёть Зин, мне «Школьных», «Марципановых» и «Барбарисок».
– Как всегда? Я только кивнула.
С тётей Зиной тоже что-то было не так, как-то странно она на меня поглядывала, а когда я выскочила за двери, наткнувшись на бабу Надю, услышала, как залилась смехом Зина.
– Господи Исусе, – только и смогла испуганно проговорить баба Надя, глядя на меня.
– Странные все какие-то сегодня взрослые, – подумала я и поскакала домой, —бабушка уже, наверное, заждалась.
Дед с бабушкой были в летней кухне, туда я и понесла конфеты. Бабушка наливала себе как раз чай, а дед уже перелил из своей кружки чай в блюдце и деловито дул на него. Увидев меня, дед выронил блюдце, а потом покатился со смеху. Бабушка же всплеснула руками и выдала, я тогда не поняла, в чей адрес:
– Да етить твою мать! Вот старый козёл! Ты иде же Митрофана-то нашла?
– А ты откуда знаешь? Я шла в магазин, а он на лавочке сидел.
– Дак, а ты здеся при чём? Шла себе и шла бы.
– А он про маму спросил, сказал, что бабы болтают, будто мамка негритёнка родила. А потом сказал, что у вас тут цирк был и он в нём работал, фокус мне показал.
Дед зашёлся от хохота ещё пуще.
– Цирк это у нас Митрофан, а фокус энтот он мне еще в пятом классе показывал, так после этого надо мной цельный день весь класс смеялси.
– А почему?
– Да потому, – ответила бабушка и поднесла мне к лицу небольшое круглое настольное зеркало, с которым дед всегда брился.
Гляжу в зеркало, а у меня всё лицо черным разукрашено – усы такие приличные, бородка, брови, я только рот и раскрыла от удивления. Так вот, думаю, почему взрослые себя так странно вели, им посмеяться хотелось, а баба Надя испугалась от неожиданности! Сразу я ничего не поняла, только подумала, что дед обманул – суть фокуса не в том, что вода перельётся в другую кружку. А в том, что на лице вот такой раскрас появится, но бабушка мне всё объяснила.
Дед Митрофан закоптил дно одной кружки, и когда я по дну пальцем водила, палец пачкался, а когда по лицу, то оставлял следы сажи. Так я сама себя и разрисовала!
– Всё, я больше с дедом Митрофаном даже здороваться не буду! – в сердцах выкрикнула я, вытирая слёзы.
– Ты, внучка, на него дюже не обижайси, уж такой он уродилси – шалопай! Вечно что—нить учудит.
А дед, вытирая слёзы, которые от смеха набежали на глаза, сказал:
– А я ещё с ним поговорю, будет знать, как над внучкой моёй хохмить, и опять покатился со смеху, за что от бабушки и получил мокрым полотенцем, которым она мне лицо оттирала, по лысине.
Так я впервые прочувствовала на себе шуточки деда Митрофана
Очередные проделки деда Митрофана. Тарантайка
Дедушка с бабушкой в свое время держали кроликов. А кролики очень прожорливы, им, помимо ежедневного кормления, требовалось много сена на зиму. Соответственно, все летние месяцы бабушка с дедушкой делали заготовку сена.
Почти каждый день ездили на сенокос. Для таких поездок дедом был сооружен специальный транспорт, что-то типа мини грузовичка с мотором от мотоцикла «Урал». Тарахтел так, что, мама – не горюй! За это самодельное средство передвижения нами и было прозвано «тарантайка».
Для нас, детворы, не было лучше приключения, чем с бабой и дедой поехать на сенокос.
А когда поспевала смородина – так и подавно. В окрестностях села было много посадок смородины, и пока дедушка с бабушкой занимались сеном, мы с моими двоюродными сестрами паслись около кустов смородины. И наедимся, и бидончик наполним, а потом бабушка вареников наготовит. Вкуснота! Но не об этом.
Дедушка ушел по каким-то делам в Правление (так называлась администрация колхоза), а когда возвращался, то и попался в лапы деду Митрофану. Бабушка была дома, занималась своими делами, а я была у своих двоюродных сестер. Дело уже было ближе к вечеру, дед шел себе спокойно домой, а Митрофан, как обычно, в это время сидел на лавочке возле своего дома.
– Здорово, Василич, – задел дед Митрофан моего дедушку.
– Здорово, Митрофан, чаво, невест ждешь, поди?
– Тебе бы толька про невест, идешь себе, ниче не знашь.
– Чаво это я не знаю?
– Да чаво у тебе случилася.
– Да ты чаво болташь? Чаво это у меня случилася?
– Дак, Клавдя твая в огороде копалася, разморило ее, пошла у хату, прилегла, да заснула. А в енто время Нюркин бык через зады забор повалил, да и усе ваше сено пожрал! Усе, как есть! О как!
– Да едрить твою ж через коромысло! Усе наше сено? – И дед кинулся бежать.
– Да куды ты побег? Он уж усе сожрал и пошел себе восвояси. А Клавдя в тарантайку тваю косу да вилы покидала, Шарика отвязала, тот в кабину к ей прыгнул и поехали за сеном на Чипинячку.
– А за рулем-то кто?
– Ясен пень, кто! Не Шарик же, Клавдя твая! Плачить, говорить, мол, сил нет никаких, Василий с правления придеть, достанется мне, что не доглядела, три дня, говорить, вокруг печки гонять будешь! Мол, поеду на Чипинячку, хучь немножко сена накошу.
– Во дура баба! Дак она же и водить-то не умеет!
– Фух, велика наука тваю тарантайку водить! Руль, газ да тормоз! Разберется, чай не раз с тобой ездила!
Дед разворачивается – и бегом за бабушкой на Чипинячку, бежит, аж подпрыгивает, и все оглядывается, не лежит ли где в кювете его тарантайка. Напугался он тогда страшно за бабушку, бежит, матится, на чем свет стоит ее кроет за такое легкомыслие, а ему навстречу ничего не подозревающая Нюрка.
– Василь Василич, случилася чаво, куды, глаза вылупимши, побег?
– Вот я тебе Нюрка! Вот толька Клавдю найду, покажу тябе, как за своим быком следить нада! Вот устрою я тябе! Усе сено сожрал, так еще теперь не знаю, живой Клавдю найду, чи не! – И бежит дальше.
– Да за каким быком-то? У меня ж отродясь быка не было, на кой мне бык? – пожала плечами Нюрка, а дед в это время был уже далеко.
За то время, что дед по Чипинячке бегал, в каждый овражек заглядывал, бабушка спарвила ужин и ждала деда, тоже беспокоилась, не зашел ли к какому приятелю на рюмочку. Не выдержала, пошла искать, да дальше дома деда Митрофана не ушла.
– Здорово, Митрофан, маво не видал?
– Здорово, Клавдя, дак часа полтора, как на Чипинячку побег!
– Да на кой ему на Чипинячку?
– Да, говорит, настроение хорошее, пойду, говорит, Клавде цвятов наломаю.
– О те ж, старый дурак, да каких цвятов? Принял все же на грудь, глаз да глаз за ним! Хучь бы руки—ноги в потемках не попереломал!
– Ой, и усе-то ты недовольна, мужик ей цвятов, а она – старый дурак.
И бабушка вернулась домой. Спустя полчаса во двор забегает запыхавшийся дедушка, смотрит – тарантайка на месте.
– Слава Богу, вернулася! – И в хату.
А там бабушка:
– И игде ты шляшешси? Каки цвяты выдумал? И игде тваи цвяты, старый ты пень? Сиди тута думай про няго, чаво там с им, руки—ноги целы, али в канаве какой уже ляжишь!
– Каки цвяты? – Опешил дедушка. – Ты сама, чаво удумала? Как толька ты жива осталася, раззява, мало, что сено не доглядела, так еще самовольничашь!
– Како сено? Ты чаво, напилси, что ли?
– Тако! Како Нюркин бык сожрал!
– Да нету у Нюрки накакова быка и отродяся не было! Зенки зальешь и выдумывашь!
– Дак, а сено как же?
– Да далося тябе енто сено, вон оно, иди жуй заодно и закусишь!
– Дак ты не ездила на Чипинячку сено косить?
– На чем я тябе поеду? На тарантайке твоей, чи не?
– Дак Митрофан сказал, что на тарантайке, с Шариком!
Бабушка только руками всплеснула.
– Опять старый охальник разыграл, а мне сказал, что ты на Чипинячку мне за цвятами побег!
Дед долго порывался к Митрофану с разборками, но бабушка его не пустила, мол, хватит на сегодня приключений. Дед долго не унимался, но бабушка применила свой верный прием «ниже пояса». Сходила в низы за бутылкой, деду под борщичок налила, постепенно успокоился.
Досталось за это деду Митрофану или нет, я не помню, кажется, и это ему сошло с рук, впрочем, как и всегда.
Вот такую встряску устроил дед Митрофан моим бабушке и дедушке, которую они запомнили надолго.
Как по наводке деда Митрофана мы с сестрой всю смородиновую лесопосадку обсвистели
Дело было летом. Я, как всегда, на каникулах гостила в деревне у бабушки с дедушкой. Обычно мы проводили время с моей двоюродной сестрой, Светкой. Светка старше меня на год и в то лето ей было уже девять лет, а мне по осени должно было исполниться восемь.
Был уже конец июля и вся клубника уже сошла. Соседка деда Митрофана, Надежда Петровна, всегда держала много клубники из—за своего внука, которого тоже родители привозили на каникулы. Но, как правило, уже к тому времени, когда клубника сходила. И Надежда Петровна приноровилась клубничку, ту, что помельче, замораживать, а как внук приезжал, стряпала для него вареники с клубникой.
Но в то время мы про это ничего не знали. На клубнику в это лето я не попала, поэтому, может, и клюнула на развод. Светке тоже мало чего досталось – родители не выращивали, а у бабушки с дедушкой, помимо нас, еще две внучки и внук. Толпа людей на ведёрко клубники. Как-то так получилось, что дедушка основным считал виноград, его и выращивал.
Так вот приехал к Петровне внук, Вовка, ему было чуть побольше, чем Светке, но точно уже не помню. Как водится в деревне, бабы вечером собирались на лавке возле чьего—нибудь дома, в основном, у бабушкиного, а мы, детвора, рядышком где—нибудь играли. И нам не скучно, и бабушки отдыхают.
Так вот наварила Петровна Вовке вареников и по—соседски деда Митрофана угостила. Всегда так делала, дед один, сам себе такого не наготовит, а они, всё же, одноклассники.
– Здорово, Митрофан, чаво в палисаднике копаишси? Иди передохни, я тибе вареников с кулубникой принесла.
– От спасибо тибе, Петровна, дай Бог тибе здоровья. Поставь на лавку, сейчас передохну и попробую.
Петровна поставила чашку с варениками на лавку и побежала по своим делам. Дед переложил шланг в сливу и присел на лавочку, сидит, вареники ест. А мы со Светкой как раз возвращаемся с другого конца деревни, там Светкина бабушка жила по материнской линии. Вот мать ей и поручила что-то отнести бабе Оле.
– Здорово, девчаты, куды бегали?
– Здрасте, деда Митрофан, к бабе Оле ходили, – ответила Светка.
– Ну идитя сюды, варениками угошшу, с кулубникой! Таку кулубнику по утру насобирал в самародиновой посадке нынча утром. Да—а—а, чудесов на свете многа, это я вам точна говорю! Дак вот вареников настряпал, наелси ужо от пуза, больше не лезут, будити исти, чи не?
Ну как тут откажешься! Вареники с клубникой! Присели рядышком, едим вареники, с них сок льется, все, как поросята, вымазались, но до чего же вкусно! А про чудеса-то из головы не выходит, переглядываемся, мол – в смородиновой посадке? Клубника? А дед молчит, ждёт, проглотили наживку или нет? Ну, естественно, проглотили!
– Не бывает клубники в смородиновой посадке! – выпалила Светка, проглотив вареник.
– От вы глупаи, дак енто же не проста́ кулубника, чуешь, кака сладка, да укусна?
– Ага. А как это не простая?
– Да так, волшебна! Просто так не покажется, для ей свисток специяльный нужон, волшебнай. Свистишь в яво, а кулубника из под листочков самародины выглядывать начинаить, видимо её—невидимо, бери сколь хошь!
Тут уж у нас в ногах засвербило, прямо представили, как свистим и клубнику в бидончик собираем, одну – в бидончик, вторую – в рот, аж слюнки потекли.
– Дак ешьте вареники, ешьте.
Да, какие там вареники, когда там волшебная клубника пропадает! А дед сидит, на нас смотрит, ждёт, когда свисток клянчить будем. Я постеснительнее была, а Светка посмелее.
– Деда Митрофан, а ты можешь нам свисток этот на время дать? Мы бы после обеда бы сбегали?
– Ну, Светка, ня знаю, ня знаю, потеряете ещё.
– Да не потеряем, не бойтесь, мы быстренько, насобираем клубники и принесём.
– Да оно, конешна можно было бы дать, да тольки апосля обеду не могу, Кольке с Петькой обещалси, разве тольки сейчас? – и так хитро смотрит на нас.
– Не—е, до обеда нельзя, баба Клава сказала, чтобы к обеду дома были, разочарованно вздохнула Светка.
– Ой, подумашь, разок попожжей пообедаити! Зато кулубники приташшити, баба Клава вареников настряпаить, да говорю жа, она тольки рада будить. Надысь вздыхала, мол, чё за дела, хучь бы детворе вареников с кулубникой настряпать, да где ж её окаянную возьмёшь? А тута вы да с кулубникой!
Не знаю, что нас могло остановить, разве что хворостина бабы Клавы, но её там не было. Светкины родители работали, так что дома никого не было. Она поскакала за бидончиком, а дед Митрофан её в след кричит:
– Да прихвати ишшо каку—никаку чашку. Там ишшо бздники (паслён так называли) по посадке полно, дак с им тожа вареники хоро́ши (это правда—хороши́). Заодно и бздники наберёти!
Светка быстро прибежала, дед выдал нам обычный свисток розового цвета, еще раз наказал, чтобы не потеряли, и мы побежали к ближайшей лесополосе, которых вокруг деревни было полно понасажено.
Уж как мы свистели вдоль полосы! То я, то Светка, ну никак клубника не появляется, хоть плачь! А время уборки, машины, туда – сюда мимо посадки ездят, представляете, какое зрелище? Две девчонки вдоль посадки мечутся, одна в свисток на смородину свистит, а другая с бидончиком то и дело наклоняется, на кустах что-то высматривает!
Паслёна и правда, – полно. Отчаялись мы совсем клубнику найти, даже поссорились. Светка сделала вывод, что наврал дед Митрофан, а я за него была. Мол, а где он тогда клубнику на вареники взял? Да и про паслён ведь правду сказал. Ну не с пустыми же руками домой возвращаться. Почти полный бидончик в четыре руки паслёна насобирали.
В это время баба Клава нас кинулась. Вышла на дорогу, выглядывает, не идем ли от бабы Оли.
– Чвао, Клавдя, потеряла ково, чи не? – задевает дед Митрофан бабушку.
– Да девчаты маи до Оли побёгли, наказывала им к обеду вернутся, а их чёт всё нет.
– Дак они от Оли-то пришли. Взяли бидончик и поскакали в посадку за Чипинячку, говорять, вареников хоцца, сбегаем кулубники наберём, – как бы, между прочим, говорит Митрофан и смотрит на бабушку, – странные у тябе девки каки-то.
– Да ты чаво, кака кулубника? Можа за самародинай?
– Не, говорили, что за кулубникай. А еже ли ж, говорять, не будить, то хочь бздники насабирають.
– Да итить твою ж за ногу! Гляди, Митрофан, коли тваих рук дела, берегися у мине! – Заподозрила неладное бабушка. – Усё Василию расскажу, он тибе устроить!
– Да я им и слова-то не успел сказать, выскочили из Людкиной калитки и поскакали, как угорелыя! Ты мине лучша вот чаво, Клавдя, скажи, тибе ёжики не нужны?
– Каки ищё ёжики, ты чаво, накой мине ёжики? Ты чаво мне тута зубы заговаривашь?
– Да на кой мине тваи зубы! Вон их в палисаднике цельный выводок энтих ёжиков, усех гадюк заразы попередушили, чаво и делать ня знаю. Тибе-то гадюки ни к чаму, а мине без их пряма бяда кака-то!
– А на кой тибе гадюки-то? – Женщина есть женщина, любопытство всегда возьмёт верх.
– Дак с ими, знашь, кака эконмия получаица! Вот самагонка у мине семьдесять градусав, а я её пополам с водой разбавляю, и по бутылкам, а бутылку по гадюке, дак она через три дня опять семьдесять градусав! О, как, а говоришь, накой гадюки! Да ишшо, знашь, кака сила от такой настойки. А ты думашь, чаво вокруг мине девки вьюцца?
– Ой, да иди ты, помяло, каму ты нада, девки вьюцца! – Махнула на него рукой бабушка и пошла за нами в посадку.
Мы уже входили в село, когда увидели бабушку, идущую нам навстречу.
– И иде вы шляитиси? Вы почему таки самовольницы? Вам кто в посадку ходить разрешал? – И всё в таком духе. – Быстро домой! Наказаны!
– Баба Клава, нам деду Митрофану нужно свисток отдать, мы обещали, – заканючила Светка.
– Какой такой свисток?
Мы рассказали, бабушка только руками всплеснула.
– От ить, я так и знала! Домой идитя, а за свисток ня бойтися, я сама яму отдам, пусть потом попробоваить выташшить! Откуда вытащить – мы тогда не поняли.
Вечером бабы собрались на лавочке, возле них уныло околачивался Вовка. А мы со Светкой сидели во дворе в беседке и болтали ногами. Не знаю, чего там бабам рассказала бабушка, но периодически мы слышали весёлый хохот и от этого становилось ещё тоскливее. Вот бы нам тоже туда, там так весело.
Потом пришла Надежда Петровна и принесла нам вареников с клубникой и своей сметаны. Это хоть и немного, но скрасило наш унылый вечер.
А по деревне бабы болтали, что у мужиков находили странные бутылки со змеюками. Так они их от греха повыбрасывали.
Ой, да отчипись ты от меня, Надька, со своим утюгом за ради Бога!
Это случилось, когда деду Митрофану и его ровесникам перевалило за двадцать пять. Многие уже жили своими семьями, но Митрофан, хоть и был «ходок», жениться не торопился. Так получилось, что его соседка и одноклассница, Петровна, тоже пока семьёй не обзавелась.
У Митрофана тогда ещё была жива мама, которая за ним ухаживала – стирала, наглаживала одежду, готовила. А Надежда Петровна, так получилось, маму свою уже схоронила, отец погиб в Великую Отечественную, соответственно, она жила пока одна.
Митрофан нет—нет, да поглядывал иногда в её сторону, но попыток сблизиться не предпринимал. Так, иногда в своих мечтах, особенно, когда материнские наставления уже вставали у него поперёк горла, мелькала у него мысль зажить своей семьёй, но долго на этой мысли он не задерживался и связывать себя по ногам и рукам семейными узами не собирался.
Выходные подходили к концу, воскресенье катилось к вечеру, мать Митрофана накануне перестирала его рабочую одежду, которая сейчас, уже высохшая, готова была к глажке. Электрических утюгов тогда ещё не было, все пользовались тяжёлыми чугунными, которые разогревали на печке, после чего можно было погладить.
Вот и скажите, ну что могло случиться с чугунным утюгом – да ничего, его не поломаешь, но это точно не про Митрофана. Нет, он его не поломал. Он над мамкой решил пошутить. В саду почти в каждом дворе был колодец, из которого и брали воду. Был и у Митрофана такой. Недавно, утром, перед тем как уйти на работу, Митрофан положил этот утюг в ведро, привязанное к колодезному вороту, и спустил его в колодец.
Мол, мамка за водой пойдет, начнёт поднимать, удивится, чего такое ведро тяжёлое, докрутит до верха, а там утюг – вот смеху-то будет. Ну вот такой он был шутник всю жизнь. Всё так и вышло, да только вот, то ли от тяжести, то ли уже время пришло верёвке, но она оборвалась, и утюг вместе с ведром ушёл в небытие, мать даже и не поняла, что в ведре был утюг, а когда его кинулась, Митрофану крепко досталось.
Вот и теперь Наталья Матвеевна в очередной раз высказала своему сыну, всё, что она про него и про его шутки думает, и послала его за утюгом к Надежде Петровне.
Идти лень, а надо, в мятом же не очень удобно идти на работу. Пошёл. Идет, а фантазия-то у него бурная, в голове образы мелькают: вот открывает ему Надежда дверь, улыбается, призывно кивает, мол, проходи, давно тебя жду, вот он проходит, разувайся, мол, проходи на кухню на рюмку чаю, вот уже и за рюмкой чая Надежда сидит ему глазки строит. Туда—сюда – и до кровати дело дошло.
Сам уже стучит в двери, а мечты не отпускают, вот Надька беременная, женятся, появляются сопливые детишки, штук пять, сопли рукавами вытирают, так ему это всё поперёк души стало!
А тут Надежда двери открывает.
– Здорова, Митроха, чаво хотел?
Митрофан завис на несколько секунд, а потом выдаёт Надежде:
– Ой, да отчипись ты от мине, Надька, за ради Бога со сваим утягом!
– Чаво—о—о?
– Да ничаво! Ни чипляйси до мине, говорю!
– Да кто до тибе чипляется? Чаво припёрси?
– Да ничаво!
– Ну и всё!
– А вот и всё! Вот и иди отседова, Надька, куды шла! – Разворачивается и уходит с крыльца, а Надежда ещё долго стоит в недоумении.
Идёт, а навстречу ему мой дедушка. Они тогда уже с бабушкой женаты были и уже мой папа на свет появился.
– Здорово, Митроха, чаво, к Надьке лыжню проложил, чи не?
– Не, Василий, энто не про мине. От таких баб подальша держатьси нада, уж дюжа они плодовитыи. Нарожають семеро по лавкам, а ты им апосля мучайси, корми их!
– Да, как ты знашь, что плодовита?
– Да знаю, чаво по ей не видна что ли? Ладна, ты мине утягом не выручишь, а то мамка погладить собраласи, а утяга нету.
– Да выручу конешна, а иде же твой утюг-то делси?
– А у деле он у мине, Вася, у деле. Не поверишь. Забыл я как-то на окне стакан с водой на месяцок, а в ём ложка чайна. Так када кинулси, а та часть, что в воде была – золота! Налипло золото на её! О, как! Дак я утюг свой верёвкай привязал и в колодец сунул, чай и на няго начипляицца. Уже няделя, как там. Експиримент, понимашь.
Не знаю, поверили ли взрослые Митрофану, а только слушок по деревне прошёл и к матери Митрофана ни раз детишки прибегали:
– Тёть Наташ, а покажи золотой утюг?
– Какой такой утюг?
– Ну из колодца.
– Идитя с Богом, опять мой шалапай чудить, не иначе!
А иной раз бабы мать Митрофана подначивали:
– Наталья, бабы болтають, что ты сваму Митрохе партки золотым утягом гладишь?
– Ой, да идитя вы, бабы, он мине и так усе нервы истряпал, ищё вы туды жа!
Надежда Петровна постепенно забыла эту историю, но много лет спустя, на каком-то празднике, который отмечали сообща, по—соседски, вспомнила и выпытала у Митрофана, что это за выход из—за печки был. Он всё и рассказал. Не надо говорить, что это только добавило к празднику колоритных красок.
– Клянуся тибе, Петровна, вот прям, как тибе сичас вижу, увидял дятишек штук пять – стоять, сопли по лицу размазывають, от я и вспылил!
История о том, как дед Митрофан всю деревню на концерт Розы Рымбаевой отправил
Конец августа, суббота, дело уже ближе к вечеру. Дед Митрофан с пиджаком в руках идет к своей соседке, Надежде Петровне.
– Петровна, Петровна? Дома?
– Дома, заходи Митрофан, чего тебе?
– Ага, ага, буряков тебе в хату, Петровна.
Буряками местные называли обыкновенную свёклу, а почему в хату – это отдельная история про очередной розыгрыш Митрофана, после которой для этой деревни свёкла стала символом богатства и удачи.
– Петровна, а Палыч-то дома, чи не?
– На элеватор побёг, там линия встала, надо починить. А на кой он тебе?
– Дак, галстух я хотел у него взаймы взять, чтоб вот к этому пинжаку подходил, а то мой затерялси. Раз в сто лет в обед надеваю, куды делси, ума не приложу.
– Гля—я, а на кой тебе галстух?
– Дак, а как на концерт без галстуха? Без него никак.
– Какой ещё концерт, ты чего, Митрофан?
– О даёшь, какой концерт! Так нынче же в клуб Роза Рымбаева приезжает!
– Да иди ты. Я не слыхала!
– А ещё почти никто и не слыхал. Михалыч нынче в райцентр по делам ездил, а там встренул Кольку Лесунова, помнишь? Дак он там сейчас секретарем райкома, вишь, дурак—дураком бегал, а вон, поглядите, в люди выбилси!
Вот Колька и говорит Михалычу, мол повезло вам, ваш колхоз в области первое место по зерну занял, вот в качестве поощрения Рымбаева нынче к вам приедет. О как! А Михалыч у него и спрашивает, мол, а чего не Пугачева или хотя бы Ротару кака—нибудь? А он так строго ему, мол, не капризничай, вы, чай не по стране первое место взяли! Скажи спасибо, что хочь баба, будет на что посмотреть. Так нынче в восемь. Так чего, Петровна, дашь галстух, чи не?
– Да я дала бы, да один он у Петьки-то. А он в чем на концерт пойдёт?
– Дак вы тожа собираетися? Тогда чего ты мне тута голову морочишь?
Эх—! Как без галстуха? Ну, ладно. Нет так нет.
– Да ты у Михалыча попроси. У него, чай есть!
– Да уехал Михалыч к дочери, в Малы Утюжки.
– И чего, на Рымбаеву не пойдет?
– Далася Михалычу твоя Рымбаева, как собаке пята нога, ему дочке с ремонтом подсобить надо. Ладно, пойду, а то скоро к клубу надо идти, очередь занимать, клуб-то не резиновый, на всех местов не хватит. Повернулся и пошёл восвояси. А чего? Дело сделано, в Петровне он не сомневался, вмиг новость по подружкам разнесёт, а те дальше.
– Ничего, ничего, хватит места, – прикинула Петровна, – пол деревни допоздна на току и на дойке работают, точно без концерта останутся. Надо к Петьке на элеватор бежать, чтобы не задерживался, а то опоздаем.
И Петровна помчалась, а по пути к подружкам своим забегала. И нет бы людям говорить, что дед Митрофан новость принёс, так нет – Колька Лесунов Михалычу сказал! Много народу повелось.
К семи вечера у клуба собралась уже приличная толпа народа. Все нарядные, а как же, Роза Рымбаева – большое событие для деревни. Мужики нет—нет, да и бегают за клуб, принесли всё, чтобы совместить полезное с приятным. Настроение у всех приподнятое, все рады друг другу, а места́ в зале, да, что места́, на индийские фильмы все же помещались, кто на табуретке, кто на ступеньках, кто просто у стеночки стоял, так и сейчас, чай никого не обидят.
Тут из—за угла выворачивает Зиночка – новый директор клуба. В прошлом году она окончила культпросветучилище и Анна Павловна, прежний директор, со вздохом облегчения передала ей все дела и ушла на заслуженную пенсию. Зиночка, увидев толпу народа перед клубом от удивления открыла рот и встала, как вкопанная.
– Вы чего тут все?
– На концерт мы, давай скорее, открывай, – со всех сторон посыпалось на Зиночку, – быстрее, сейчас Рымбаева приедет!
Зиночка, как услышала это, резко развернулась и помчалась к дому председателя.
– Иван Семёныч, Иван Семёныч, Рымбаева приезжает! Там у клуба вся деревня собралась!
– Ты чего, Зиночка, с чего ты взяла? Какая Рымбаева, да я бы знал!
Иван Семенович впрыгнул в свой рабочий наряд, посадил Зиночку в свою новенькую Волгу и помчал к клубу.
Увидев приближающуюся председателеву Волгу, народ заволновался:
– Во, во, поди САМ Рымбаеву везет! Но вскоре все поняли, что в машине, кроме председателя и Зиночки никого нет.
– Народ, вы чего тут? – Только и мог спросить председатель, выходя из машины.
– Как чего тут? – отозвался местный агроном, – на концерт Рымбаевой пришли, она чего, запаздывает?
– Николай, да с чего вы взяли, что концерт будет?
– Дак, Петровна моей Зинке сказала. Вон она, спроси, подтвердит.
– И мне Петровна сказала.
– И мне.
– И мне, – послышались из толпы многочисленные голоса.
– Так, Петровна, ты чего народ переполошила, какая ещё Рымбаева?
– Так Колька Лесунов нынче утром Михалычу сказал, он его в райцентре встретил.
– Ага, значит Колька Лесунов? А Михалыч-то где?
– А Митрофан сказал, что к дочке в Малые Утюжки уехал, там подсобить что-то надо.
– А тебе-то кто сказал, Михалыч?
– Не, Митрофан…, – неуверенным тоном произнесла Петровна, и до неё стало доходить, что в очередной раз Митрофан её, как девочку развёл, – Вот ведь сволочь! Опять за своё!
Все начали в толпе искать глазами деда Митрофана, но не находили. А его там и не было. Митрофан сидел в летней кухне у Михалыча и с упоением рассказывал о том, как сейчас народ у клуба Розу Рымбаеву ждёт. Михалыч хохотал от души:
– Ну, Митроха, ну ты мастер народ разводить, смотри, как бы не побили!
– Не переживай, не побьют, народ у нас хороший, с юмором!
И он был прав. Люди, когда поняли, что это дело рук деда Митрофана, от души сначала посмеялись, а потом сами на себя посетовали, как они могли подумать, что в их захолустье заглянет целая Роза Рымбаева!
А Иван Семёнович смеялся громче всех, но не над тем, что Рымбаева, а над тем, что колхоз занял первое место в области по зерну.
– Ну, дед Митрофан, ну придумает же такое! Надо же – первое место! Ну доберусь я до тебя, шутник!
Как Колька гостя из Африки поприветствовал
В один из солнечных летних дней по деревне пополз слушок, что дочка главбухши Клавы собралась замуж. Да не просто замуж, а замуж за африканца, а попросту – негра. И вскоре привезёт его знакомить с родителями.