Читать онлайн Каштановый человечек бесплатно

* * *

Моим любимым мальчикам Силасу и Сильвестру

1

ВТОРНИК, 31 ОКТЯБРЯ 1989 ГОДА

Подсвеченные солнечными лучами желтые и красные листья падают на мокрый асфальт дороги, пересекающей, словно темная река, лесной массив. Мчащийся по шоссе белый полицейский автомобиль вихрем взметает их на краткий миг, а потом они складываются в небольшие склизкие кучки по обочинам.

Мариус Ларсен сбрасывает газ, снижает скорость на повороте и напоминает себе, что надо сообщить коммунальщикам: пусть пришлют уборочную машину. Ведь если листья пролежат на дороге подольше, сцепление с дорожным покрытием снизится, что вполне может стоить кому-нибудь жизни. Да Мариус их и раньше сколько раз предупреждал. Он в полиции уже сорок один год оттрубил, а последние семнадцать лет служит начальником местного отдела. И всякую осень приходится говорить об опавшей листве на проезжей части… Впрочем, сегодня он заниматься этим не будет. Сегодня он полностью поглощен подготовкой к предстоящей беседе.

Мариус Ларсен раздраженно крутит ручку радио, но никак не может найти нужную передачу. На всех волнах только новости о встрече Горбачева и Рейгана и слухи о возможном падении Берлинской стены. Полагают, она вот-вот рухнет. И тогда, наверное, начнется новая эпоха.

Мариус уже давно знал, что разговор неизбежен, и все же никак не мог набраться смелости. Жена-то думает, что через неделю он уйдет на пенсию, так что настала пора рассказать ей, как обстоят дела на самом деле. О том, что он не сможет жить без работы. Что уже уладил все формальности и отложил уход на покой. Что никак не готов валяться дома на диване и тупо смотреть «Колесо фортуны»[1], сгребать граблями опавшие листья в саду или резаться в «дурака» с внуками.

Он прокручивает предстоящий разговор в голове, и все вроде бы идет как по маслу, но Мариус знает: жена огорчится. Почувствует себя обманутой, встанет из-за стола, уйдет в кухню, примется драить плиту и, стоя к нему спиной, скажет, что прекрасно его понимает. Но на самом-то деле не сможет она его понять. И потому, когда десять минут назад он услышал на полицейской волне радиосообщение о происшествии, сразу же передал в отдел, что сам отправится на место – и все для того, чтобы хоть ненадолго отложить беседу. Случись такое в обычной обстановке, он сильно разозлился бы, если б ему пришлось держать столь долгий путь через поля и лес к усадьбе Эрумов лишь для того, чтобы попросить хозяев лучше следить за своей скотиной. Уж сколько раз прежде бывало, что у них то свиньи, то коровы прорывались за изгородь и бедокурили на соседских полях, пока либо сам Мариус, либо кто-то из его подчиненных не призывал Эрума к порядку… Но сегодня он ничуть не расстроился, хотя, разумеется, сперва попросил дежурного позвонить Эруму домой и на паромный причал, где тот подрабатывал неполный рабочий день. Ни тут, ни там, однако, никто не ответил, и тогда Мариус развернулся на магистрали и самолично отправился в дальний путь.

…Он наконец-то находит станцию, передающую датскую музыку прежних лет. Салон старенького «Форда Эскорт» наполняет мелодия «Алой резиновой лодки», и он прибавляет громкость. Мариус наслаждается ездой среди осенних пейзажей; вид деревьев с желтыми, красными и бурыми листьями вперемешку с вечнозелеными доставляет ему удовольствие. Он предвкушает сезон охоты, который только что открылся. Опускает стекло, вглядывается в полотно дороги, на котором пробивающиеся сквозь кроны деревьев солнечные лучи оставляют светлые пятна, и на мгновение забывает о своем возрасте.

На дворе усадьбы стоит тишина. Мариус выходит из машины, захлопывает дверцу – и тут вспоминает, что давненько не бывал в этой глуши. Большая усадьба на вид совсем заброшена. Стекла в окошках хлева разбиты, штукатурка на стенах дома облупилась, а качели на заросшей высоченной травой лужайке почти полностью скрылись под ветвями окаймляющих участок огромных каштанов. Покрытый гравием двор весь усеян их плодами; они чавкают у Мариуса под ногами, когда он идет к входной двери дома.

Трижды постучав и позвав Эрума, Ларсен понимает, что ему не откроют. Не обнаружив в доме никаких признаков жизни, он достает блокнот, пишет записку и опускает ее в прорезь для почты. И в этот момент две вороны, пролетев над двором, скрываются за стоящим перед сараем трактором «Фергюсон». Мариус ехал в такую даль, погруженный в мысли о незавершенном деле, – а теперь вот еще придется сделать большой крюк и пилить на пристань в поисках Эрума… Но это обстоятельство омрачает его настроение лишь на миг. На пути к машине Мариуса внезапно посещает классная идея. Вообще-то такие озарения у него никогда ранее не случались, так что, пожалуй, ему повезло, что он отправился сюда, а не поехал сразу домой на беседу. Да, он прольет жене бальзам на рану и предложит ей съездить в Берлин. Они могут выбраться туда на неделю… ну, в крайнем случае на уикенд, как только у него высвободится время. Поедут они своим ходом, чтобы почувствовать, как творится история, как начинается новая эпоха, попробовать knödel mit sauerkraut[2], как тогда, давным-давно, когда они вместе с детьми совершили поход с палатками по Гарцу…

Уже почти подойдя к машине, Мариус вдруг понимает, почему вороны толкутся за трактором. Они переминаются с ноги на ногу на чем-то белом, бледном и бесформенном, что при ближайшем рассмотрении оказывается свиной тушей. Глаза у свиньи мертвые, но тело еще бьется в конвульсиях, дергается, точно пытается отпугнуть ворон, выклевывающих пищу из большого открытого пулевого отверстия на загривке.

Мариус открывает дверь дома. В прихожей темно; он чувствует запах сырости и грибка и чего-то еще, но чего именно, определить не в состоянии.

– Эрум, это полиция.

Никто не отвечает, но ему слышен шум воды, вытекающей из крана где-то в глубине дома, и он входит на кухню. На стуле за обеденным столом сидит девушка лет шестнадцати-семнадцати; ее обезображенное до неузнаваемости лицо покоится в тарелке с овсяными хлопьями. На покрытом линолеумом полу, по другую сторону обеденного стола, лежит еще одно бездыханное тело. Это парень, тоже тинейджер, чуть старше девушки, с большим пулевым отверстием в груди. Он застыл в странной позе, как-то неловко прислонившись к кухонной плите. Мариус замирает. Конечно же, ему и раньше случалось видеть мертвецов, но такого ужаса встречать никогда не доводилось. Однако парализовало его лишь на миг, и вот он уже достает служебный пистолет из кобуры на поясе.

– Э-эрум?!

Идет дальше, продолжая звать хозяина дома, но теперь держит пистолет перед собой. Еще один труп он обнаруживает в ванной комнате, и на сей раз ему приходится зажать рукой рот, чтобы его не вывернуло наизнанку. Вода бежит из крана в ванну, уже и без того заполненную до краев. Она выливается на мозаичный пол и, смешиваясь с кровью, течет в сторону сливной решетки. Обнаженная женщина, по всей вероятности мать семейства, лежит в неестественной позе на полу. Одна рука и одна нога у нее отсечены от торса. Позднее в акте вскрытия будет указано, что они отрублены топором, которым женщине было нанесено еще множество ударов. Сперва – когда она еще лежала в ванне, а потом – когда попыталась убежать от убийцы – на полу. В акте отмечалось также, что женщина вначале защищалась руками и ногами, по каковой причине они у нее были раздроблены. А лицо обезображено до неузнаваемости, поскольку тем же топором ей размозжили череп.

Увидев такую картину, Мариус Ларсен уже готов прекратить дальнейшие поиски, но внезапно краем глаза он замечает в помещении слабое движение. Под брошенной в угол душевой занавеской угадывается какая-то фигура. Мариус осторожно откидывает ее край и видит мальчика лет десяти-одиннадцати с взлохмаченной головой. Его вроде бы недвижное тело лежит в луже крови, но прикрывающий рот краешек занавески слабо и прерывисто вибрирует. Мариус резко наклоняется, отбрасывает ее в сторону, берет безжизненную руку подростка и пытается нащупать пульс. Конечности мальчика все в порезах и царапинах, на нем окровавленные майка и трусы, а у головы валяется брошенный топор. Мариус наконец-то находит пульс и быстро выпрямляется.

В гостиной он лихорадочным движением срывает трубку с телефонного аппарата, сбивает на ковер стоящую рядом с ним полную окурков пепельницу. «Скорую»! Опергруппу! Немедленно! Эрум бесследно исчез. Поднимай людей! Быстро! Положив трубку, Ларсен собирается было вернуться к мальчику, но тут вспоминает, что в доме должен быть еще один ребенок – ведь у пацана есть сестра-близняшка.

Мариус оглядывается и направляется в прихожую к ведущей на второй этаж лестнице. Проходя мимо кухни и открытой двери в подвал, внезапно останавливается и заглядывает вниз. Оттуда донесся какой-то звук. То ли ступенька скрипнула, то ли шаркнул кто-то. Но теперь вокруг снова тишина. Мариус опять достает табельное оружие. Распахнув дверь настежь и осторожно ступая по узким ступенькам, спускается вниз и оказывается на бетонном полу. Глаза его быстро привыкают к темноте, и вот он уже видит в конце коридора открытую дверь, ведущую из подвала на двор. Тело отказывается повиноваться ему, словно желая предупредить, что здесь следует остановиться, дождаться «Скорой» и коллег. Но он думает только о девочке. Подойдя ближе к двери, обнаруживает, что она взломана: замок с проушинами валяются на полу. Мариус входит в помещение, лишь слабо освещенное пробивающимся сквозь грязные подвальные окна в верхней части стены дневным светом. Тем не менее он сразу же различает фигурку маленькой девочки, прячущейся под стоящим в углу столом. Стремительно подбегает к нему, опускает пистолет, наклоняется и заглядывает под столешницу.

– Всё в порядке. Больше ничего плохого тебе никто не сделает.

Лица девочки ему не видно; он замечает только, что она вся дрожит и, не глядя на него, еще больше вжимается в самый угол.

– Меня зовут Мариус. Я из полиции. Я помогу тебе.

Охваченная страхом девочка не двигается с места, словно вовсе не слышит его. Тут Мариус обращает внимание на обстановку подвала. Он оглядывается, и пусть не сразу, но до него все-таки доходит, что здесь происходило. Ларсен содрогается от омерзения. Он бросает случайный взгляд через дверь в смежную комнату и замечает там ряд неровных полок. Открывшаяся картина заставляет его забыть о девочке и подойти ближе. Полки уставлены каштановыми человечками, мужчинами и женщинами. А еще – зверюшками, тоже выполненными из плодов каштана. Большими и маленькими, наивными по исполнению и неприятными на вид. Некоторые из них не закончены, какие-то деформированы. Фигурок так много, что Мариус даже не в силах с ходу их сосчитать. Он поражается их количеству и разнообразию форм, и вид этих фигурок приводит его в беспокойство, точно они предупреждают об опасности.

Тем временем в помещение входит мальчик и оказывается у него за спиной.

Мариус напоминает себе, что надо попросить криминалистов разобраться, взломана ли дверь в подвал изнутри или снаружи. Ему вдруг приходит в голову мысль, будто нечто жуткое вырвалось на волю, точно сломавшая изгородь скотина. Но когда он поворачивается лицом к мальчику, мысли его начинают разбегаться, словно гонимые ветром мелкие облачка на небе. Лезвие топора врезается ему в челюсть – и наступает мрак.

2

ПОНЕДЕЛЬНИК, 5 ОКТЯБРЯ, НАШЕ ВРЕМЯ

Голос звучит повсюду в вечерней темноте. Он тихо нашептывает ей глумливые слова, он заставляет ее подняться, когда она падает, и лихо кружит ее на ветру. Лаура Кьер уже больше ничего не видит. Она уже больше не слышит шума листвы и не ощущает холода травы под ногами. И единственное, что еще осталось в ее жизни, – это голос; он все шепчет и шепчет в промежутках между ударами стержнем с шаровидным наконечником. Ей кажется, что, прекрати она сопротивляться, голос, может быть, замолкнет. Но он не замолкает. Как и не прекращаются удары, и в конце она уже и пошевелиться не в силах. Слишком поздно ощущает острые зубцы какого-то инструмента у себя на запястье. И, прежде чем лишиться сознания, слышит звук готовой к работе электропилы, полотно которой вгрызается ей в руку.

* * *

Потом она уже никак не может сообразить, сколько времени находилась в обмороке. Вокруг по-прежнему темь. И все так же звучит голос, будто только и ждал, когда она придет в себя.

– С тобой все о’кей, Лаура? – мягко и нежно звучит он прямо у ее уха.

Но голос не ждет ответа. Ее мучитель на какое-то время сдирает заклеивавшую ей рот ленту, и теперь Лаура слышит свои собственные обращенные к нему просьбы и мольбы. Она ничего не понимает. Она сделает все, что потребуется. И почему он выбрал ее, за что, что такого она сделала?

Он говорит, что ей это прекрасно известно, наклоняется, приближается вплотную и шепчет ей прямо в ухо, и она чувствует, что он наслаждается моментом. Ей приходится собрать все силы, чтобы различить его слова. Да, она понимает, что он говорит, но не может поверить в сказанное им. Слова его доставляют ей боль, не сравнимую с болью телесной. Ведь этого не может быть. Этого просто-напросто быть не может. Лаура пытается прогнать эти слова, словно они порождены окружающим ее безумием. Она хочет подняться и продолжить борьбу, но тело ее сдается, и она срывается в истерические рыдания. Да-да, она уже знала то, что он говорит, узнала это некоторое время назад, но не была уверена, и только теперь, когда голос нашептал ей это, она поняла, что догадка ее верна. Ей хочется выкрикнуть все это, но внутренности ее уже подступают к горлу, и, ощущая нежное прикосновение жезла к своей щеке, она, собрав все оставшиеся силы, отталкивает его – и проваливается в мрачную бездну.

3

ВТОРНИК, 6 ОКТЯБРЯ, НАШЕ ВРЕМЯ

За окном начинает светать. Но когда Найя Тулин, дотянувшись до его члена, вводит его себе во влагалище, он еще только начинает медленно просыпаться. Почувствовав его в себе, Найя принимается делать движения тазом взад и вперед. Она обнимает его за плечи, и руки его начинают двигаться, но как-то лениво и словно бы неохотно.

– Эй, погоди…

Он все еще сонный, но Найя не собирается ждать. Желание возникло у нее, как только она открыла глаза; движения ее становятся все быстрее и быстрее, и, чтобы сохранить равновесие, она упирается одной рукой в стену. Замечает, что лежит он в какой-то нелепой позе, касаясь головой изголовья кровати, и та, в свою очередь, бьется о стену, но шум этот ее не заботит. Она продолжает – и ощущает, что он тоже включился в работу, и когда он кончает, впивается ногтями ему в грудь и чувствует, что ему и больно, и приятно; и они оба застывают в истоме.

Еще мгновение Найя лежит, стараясь перевести дыхание, и прислушивается к грохоту мусоровоза на заднем дворе. Потом поворачивается и встает с постели, хотя он продолжает ласкать ей спину.

– Будет лучше, если ты уйдешь, пока она еще спит.

– Но почему? Ей очень нравится, когда я у вас.

– Давай-давай. Поднимайся.

– Только если мы станем жить вместе.

Найя бросает ему в лицо рубашку и исчезает в ванной, а он, улыбаясь, снова откидывается головой на подушку.

4

Первый вторник октября. Осень в этом году припозднилась, но сегодня небо над городом низкое, затянутое темно-серыми облаками, и пока Найя Тулин, выскочив из машины, бежит через улицу, лавируя среди проезжающих автомобилей, начинается проливной дождь. Хотя ей и слышны звонки ее мобильника, она не спешит достать его из кармана пальто. Ведь рука ее лежит на плече дочери, и она подталкивает девочку в разрывы в череде машин. Утро выдалось нелегкое. Ле больше всего хотелось поговорить о компьютерной игре «Лига легенд», в которую ей вроде бы слишком рано играть, но в которой она тем не менее прекрасно разбирается, а своим великим идолом называет одного корейского мальчугана по имени Пак Су.

– Если пойдете гулять в парк, не забудь, что у тебя есть с собой резиновые сапожки. И еще, дед тебя заберет, только тебе самой придется перейти через улицу. Сперва поглядишь налево, а потом – направо.

– …я опять погляжу налево, и еще надо не забыть куртку надеть, чтобы были видны катафоты.

– Стой спокойно, иначе я не смогу завязать тебе шнурки.

Они стоят прямо перед школой под навесом для велосипедов. Найя наклоняется, а Ле старается не двигаться и застывает в луже.

– Когда мы будем жить вместе с Себастьяном?

– Разве я говорила, что мы будем жить вместе?

– Почему он бывает у нас только по вечерам, а по утрам его нет?

– По утрам взрослые торопятся на работу, вот и Себастьян тоже.

– У Рамазана маленький братик появился, и у него теперь пятнадцать фоток на дереве, а у меня только три.

Найя бросает короткий взгляд на дочку, проклиная в душе пошлые планшетки с родословными древами учеников, которые классный руководитель украсила листьями осенней расцветки и развесила на стенах класса, чтобы и дети, и взрослые могли изучить их. С другой стороны, Найя благодарна Ле – ведь девочка, как нечто само собой разумеющееся, причисляет деда по материнской линии к своим родственникам, хотя с чисто формальной точки зрения никакой он ей не дед.

– Да ведь дело не в этом. И потом, у тебя же пять фотографий на дереве, если мы еще попугайчика и хомячка посчитаем.

– Но у других детей нет животных на дереве.

– Да, но все это значит только, что другим детям не так повезло.

Ле не отвечает, и Найя выпрямляется.

– Да, конечно, нас не так много, но зато нам хорошо вместе, а это самое главное. О’кей?

– А можно мне еще одного хомячка?

Тулин смотрит на нее и пытается вспомнить, с чего начался разговор и о чем идет речь сейчас, и еще думает, что дочка у нее более сообразительная, нежели она предполагала.

– Поговорим об этом в другой раз. Подожди немного.

Снова начинает звонить мобильный телефон, и теперь ей уже приходится ответить.

– Буду через четверть часа.

– Время терпит, – слышит она голос на другом конце, принадлежащий одной из секретарш Нюландера. – Он не сможет принять тебя сегодня с утра, так что ваша встреча переносится на вторник на следующей неделе. Но он просил тебя взять с собой новичка; пусть тот хоть чем-нибудь поможет, пока трудится у нас.

– Мам, я пойду с Рамазаном на утреннюю продленку.

Найя наблюдает, как ее дочь подбегает к мальчику по имени Рамазан и сразу же становится органичной частью сирийской семьи, всем составом – мать, отец с новорожденным на руках и еще двое детей – явившейся сегодня в школу. Тулин представляется, будто они сошли со страниц статьи об образцовой семье в глянцевом журнале для женщин.

– Но Нюландер уже второй раз отменяет встречу. И потом, это всего на пять минут. Где он сейчас?

– К сожалению, Нюландер на совещании по бюджету отдела на будущий год. И, кстати, он просил узнать, о чем ты собираешься с ним говорить.

Найя мгновение размышляет, стоит ли ей раскрывать карты, – дескать, речь пойдет о том, что девять месяцев, проведенных в отделе по расследованию преступлений против личности, так называемом убойном отделе, доставили ей с профессиональной точки зрения столько же удовлетворения, как посещение музея истории полиции. Что задания, которые ей поручали, до ужаса скучны, а технологическое оснащение отдела находится на уровне домашнего компьютера «Коммодор 64». И поэтому она с величайшей радостью занялась бы чем-нибудь гораздо более увлекательным…

– Да так, по мелочам.

Тулин прерывает разговор и машет дочке, как раз вбегающей в двери школы. Пальто у нее уже разбухло от дождя, и на пути к машине она понимает, что просто не в силах ждать встречи до вторника. Бегом пересекает улицу, лавируя между стоящими в пробке автомобилями, но, добравшись до своей машины и открыв дверцу, внезапно чувствует на себе чей-то взгляд. На другой стороне перекрестка, за кажущимися бесконечными рядами легковушек и грузовиков, угадывается какая-то фигура. Однако, когда пробка наконец-то рассасывается, никого на том месте не видно. Найя отбрасывает прочь все сомнения и садится за руль.

5

В широких коридорах Управления полиции Копенгагена гулким эхом отдаются шаги двух мужчин, проходящих мимо целой группы сотрудников уголовного розыска, движущихся в противоположном направлении. Шеф убойного отдела Нюландер ненавидит беседы на ходу, однако он знает, что сегодня это его единственный шанс, и потому идет рядом с заместителем начальника полиции округа, выслушивая одну за другой огорчительные новости.

– Нюландер, мы вынуждены затянуть пояса. И это касается всех отделов.

– А мне обещали пополнить личный состав…

– Пойми, это вопрос времени. В данный момент Министерство юстиции решило в первую очередь развивать другие отделы. Они поставили амбициозную задачу: сделать НЦ-3 лучшим киберотделом в Европе и поэтому направляют ресурсы в первую очередь туда.

– Но почему за счет моего отдела? Нам ведь требовалось вдвое больше сотрудников последние…

– Я пока еще окончательно не сдался, да к тому же твоих немножко разгрузил.

– Никого ты не разгрузил; один-единственный розыскник, да еще и с треском выгнанный из Европола, не в счет. Он и пробудет-то у нас парочку дней, не больше.

– Да нет, он у нас наверняка подольше задержится. Посмотрим, как там у него в Европоле фишка ляжет… К тому же министерство могло сделать все наоборот – вообще штатное расписание урезать. Так что давай находить позитив и в тех «бабках», что нам выделили. О’кей?

Замначальника останавливается и поворачивается к Нюландеру, желая подчеркнуть значимость своих слов, а тот собирается сказать, что ни хрена тут не о’кей. У него людей не хватает, проблему ему обещали решить, и вот решили: взяли и обошли его в угоду этому гребаному НЦ-3. И сокращение-то какое пафосное придумали – а скрывается за ним просто Национальный центр борьбы с киберпреступностью… К тому же министерские чинари форменным образом издеваются, если всучили ему якобы на подмогу этого сбитого летчика, сыщика, впавшего в немилость в Гааге…

– У тебя есть минутка? – спрашивает Тулин из-за спины Нюландера, и замначальника, воспользовавшись возникшей паузой, проскальзывает в зал заседаний и закрывает за собой дверь. Нюландер пристально смотрит ему вслед и пускается в обратный путь.

– Не сейчас, да и у тебя ее нет. Я не слепой, мне твои способности прекрасно известны, но в отделе никогда не было людей моложе тебя, так что рано еще тебе нос задирать и претендовать на место руководителя группы или о чем ты там еще хочешь поговорить.

– Да не о руководстве группой речь. Мне нужна рекомендация для работы в НЦ-3.

Нюландер останавливается на пороге одной из ротонд и смотрит на нее.

– В НЦ-3. В Центре борьбы с киберпреступностью.

– Да знаю я прекрасно, что это за центр такой. Но с чего ты это вдруг?

– С того, что работа у них интереснее.

– В отличие от чего?

– Да ни от чего. Просто мне хотелось…

– Ты ведь, по большому счету, только начинаешь. А в НЦ-3 не берут кого попало. Так что нет никакого смысла тебе туда соваться.

– Да они сами меня приглашают.

Нюландер пытается скрыть изумление, но сразу понимает, что она говорит правду. Оглядывает маленькую фигурку стоящей перед ним женщины. Сколько ей? Двадцать девять? Тридцать? Что-то около того. Маленькая залетная птичка, на вид вряд ли что из себя представляющая. Впрочем, он и сам ее поначалу недооценил, пока не разглядел способности молодой сотрудницы. Недавно проанализировал кадровый состав отдела и поделил своих следователей и оперативников на команду А и команду Б, и Тулин, несмотря на ее юный возраст, записал в команду А, призванную координировать работу всего отдела, вместе с такими стреляными воробьями, как Янсен и Рикс. И на самом деле подумывал назначить ее руководителем группы. Вообще-то он не шибко жаловал сыщиков женского пола, да и ее закрытость и недоступность не слишком импонировали ему, но Тулин была умнее большинства его подчиненных и выполняла все порученное в таком темпе, что казалось, будто гораздо опытные сотрудники топчутся на месте. Техническую оснащенность отдела она, по всей вероятности, считала более подходящей для каменного века, и, разделяя в данном случае ее взгляды, Нюландер осознавал, в какой степени отдел нуждается в таких фанатах цифровых технологий, как она, чтобы не отстать от требований времени. И потому, воспользовавшись случаем, пару раз не преминул напомнить, что у нее еще молоко на губах не обсохло и бежать ей из отдела просто некуда.

– И кто же тебя приглашал?

– Да сам начальник, как его там… Исак Венгер, по-моему.

На лицо Нюландера набегает облачко.

– Мне здесь нравится, но все же я хотела бы подать заявление в конце недели.

– Я подумаю.

– Может, в пятницу?

Нюландер отправляется дальше. И некоторое время еще ощущает на себе ее взгляд, понимая, что она обязательно придет к нему в пятницу за этой самой рекомендацией. Вот, значит, как оно обернулось… Его отдел стал инкубатором, растящим кадры для элиты, для нового любимого дитяти министерства – НЦ-3. Да, на начинающемся вскоре совещании по бюджету отдела на следующий год он обязательно потребует обосновать заявленные приоритеты и сокращения с цифрами в руках. На Рождество будет уже три года, как Нюландер принял предложение занять пост главы убойного отдела, и вот на тебе – развитие застопорилось. И если в ближайшее время не произойдет прорыва, то не исключено, что возможности сделать карьеру, о которой он мечтал, ему и не представится.

6

«Дворники» сметают с лобового стекла массы дождевой воды. Когда светофор загорается зеленым, служебный полицейский автомобиль отрывается от застывших в пробке машин и автобусов с рекламой частных клиник, предлагающих новые груди, ботокс и липосакцию, и берет курс на пригород.

Радио в салоне включено. Болтовня ведущих и последние популярные песни о сексе, задницах и вообще о распутстве на короткое время сменяются новостями, и диктор рассказывает, что сегодня первый вторник октября, а стало быть, открытие сессии Фолькетинга[3]. И, само собой разумеется, главный информационный повод – возвращение на пост министра соцзащиты Розы Хартунг после трагической истории, приключившейся с ее дочерью, за которой все датчане затаив дыхание следили без малого год назад. Диктор переходит к следующему сюжету, но сидящий рядом с Тулин новичок уменьшает звук.

– У тебя есть ножницы или что-нибудь в этом роде?

– Нет у меня никаких ножниц.

Тулин на мгновение переводит взгляд с дороги на мужчину, сидящего на пассажирском месте и старательно пытающегося вскрыть упаковку нового мобильного телефона. Он уже стоял и курил возле машины, когда она спустилась в гараж напротив управления. Высокий, стройный, но на вид какой-то потрепанный жизнью. Влажные от дождя, всклокоченные волосы, промокшие изношенные кроссовки «Найк», тонкие брюки-багги, короткая черная термокуртка, на которой дождь тоже оставил следы. Да, одет он явно не по погоде, думает Тулин, – наверное, отправился из Гааги прямо в чем был. Небольшая, видавшая всякие виды дорожная сумка рядом с ним усиливает это впечатление. Из разговора коллег за утренним кофе в столовой Найя узнала, что он появился в управлении накануне. Так называемый офицер связи, откомандированный в штаб-квартиру Европола в Гааге; его внезапно освободили от исполнения служебных обязанностей и отправили обратно в Копенгаген на ковер к здешнему начальству, поскольку в чем-то он там провинился. Что дало коллегам повод для издевательских шуточек в его адрес – ведь отношения датской полиции с Европолом и так затруднены из-за отказа Дании снять некоторые оговорки в отношении сотрудничества в рамках Евросоюза в юридической области, принятые на всенародном референдуме несколько лет назад.

Когда Тулин встретилась с ним в гараже, он пребывал где-то далеко-далеко, погруженный в свои мысли. Она представилась; он пожал ей руку и назвал свою фамилию – Хесс. Особо словоохотлив он не был. Да и она, в общем-то, тоже. Однако разговор с Нюландером вышел таким, как ей и хотелось. Найя была уверена, что ее пребывание в отделе в скором времени завершится, и потому ей не стоило больших усилий доброжелательно отнестись к попавшему в опалу коллеге. Обосновавшись в машине, она кратко рассказала, в чем состоит их задание, однако Хесс лишь кивнул, проявив к нему минимум интереса. На вид ему примерно от тридцати семи лет до сорока одного года, и своим обликом несколько постаревшего уличного мальчишки он напоминал какого-то известного актера, вот только Тулин никак не могла вспомнить, какого именно. Хесс носил на пальце кольцо – возможно, обручальное, – но она интуитивно чувствовала, что он давно разведен или, по крайней мере, находится в процессе развода. У нее вообще сложилось впечатление, будто, беседуя с ним, она просто-напросто бьет мячом в бетонную стену. Но с другой стороны, это обстоятельство никак не сказывалось на ее настроении.

На самом деле ей было весьма интересно послушать, как организовано межнациональное сотрудничество полицейских органов, а новый коллега наверняка может просветить ее на этот счет…

– Так ты надолго домой?

– Дней на пару, наверное. Пока они там разбираются.

– Тебе в Европоле нравится?

– Да, там прикольно. И погода лучше.

– А правду говорят, что их отдел по борьбе с киберпреступностью нанимает на работу хакеров, которых сам же и выявляет?

– Понятия не имею, я же не из того отдела… Ничего, если я отскочу ненадолго, когда осмотр закончим?

– Отскочишь?

– Всего на часок. Мне надо ключ от квартиры забрать.

– Без проблем.

– Спасибо.

– Ты обычно в Гааге сидишь?

– Да, ну или там, где во мне есть нужда.

– И где же, например?

– По-разному. Марсель, Генуя, Амстердам, Лондон…

Хесс снова возится с неподдающейся упаковкой, и Тулин предполагает, что возня эта займет еще немало времени. Есть в нем нечто космополитическое. Он своего рода путешественник без багажа. Вот только глянец столичных городов и дальних краев давным-давно сошел на нет. Если он вообще когда-либо был.

– И сколько ты отсутствовал дома?

– Скоро пять лет… Можно я воспользуюсь этим?

Из подставки для стакана между креслами Хесс достает шариковую ручку, собираясь подцепить ею обертку.

– Пять лет?

Тулин поражена. Большинство офицеров связи, о которых она наслышана, подписывают контракт на два года. Некоторые продлевают его еще на один срок. Но ей никогда не доводилось слышать, чтобы офицер его профиля прослужил в этой должности целых пять лет.

– Время летит быстро.

– Так ты это из-за реформы полиции?

– Что именно?

– Ну, уехал. Я слыхала, многие ушли из отдела, потому что были недовольны…

– Нет, не поэтому.

– А почему?

– Потому что просто уехал, и всё.

Найя смотрит на него, и Хесс отвечает ей коротким взглядом, и тут она впервые обращает внимание на то, что глаза у него разного цвета. Левый – зеленый, а правый – голубой. Тон его вполне дружелюбен; вместе с тем последняя фраза звучит как сигнал к прекращению разговора, и теперь он замолкает. Тулин включает поворотник и направляет машину в сторону пригородного коттеджного поселка. Ежели он желает играть роль эдакого мачо, агента с загадочным прошлым, флаг ему в руки. Таких типов в конторе у них немало, достаточно, чтобы футбольную команду составить.

* * *

Белый дом в стиле конструктивизма с примыкающим гаражом расположен в центре Хусума, в районе, где сплошь дома на одну семью с аккуратными рядами живой изгороди из бирючины и почтовыми ящиками на выходящих на улицу калитках. Здесь охотно селятся семьи представителей среднего класса, имеющие детей и достаточные доходы. О безопасности подрастающего поколения местные жители заботятся особо. О чем свидетельствуют многочисленные и высокие «лежачие полицейские», так что скорость движения тут не превышает тридцати километров. На мокром асфальте просматриваются остатки меловой разметки, в садиках на участках видны батутные сетки. Когда Тулин паркуется рядом с патрульными машинами и передвижными лабораториями криминалистов, мимо проезжают несколько школьников на велосипедах в шлемах и с катафотами. Местные жители толпятся и переговариваются между собой на некотором удалении от ленты ограждения.

– Я только отвечу.

Пару минут назад Хесс наконец-то вставил сим-карту в новый мобильник и отослал эсэмэску – и вот ему уже звонят.

– Отлично, можешь не торопиться.

Тулин выходит из машины в дождь, а оставшийся в салоне Хесс начинает разговор на французском. Пробегая по узкой садовой дорожке, традиционно выложенной бетонной плиткой, она вдруг представляет себе, что у нее, пожалуй, появилась еще одна причина радоваться предстоящему уходу из отдела.

7

Голоса двух телеведущих утренней передачи, подводящих зрителей к еще одной беседе за чашечкой кофе на уютных диванчиках в студии, эхом раскатываются в помещениях огромной фешенебельной виллы на Внешнем Эстербро.

– Итак, сегодня открывается сессия Фолькетинга и начинается новый парламентский год. Это всегда совершенно особый день, но сейчас он вдвойне примечателен для одного из политиков, а именно для министра соцзащиты Розы Хартунг, чья двенадцатилетняя дочь бесследно исчезла восемнадцатого октября прошлого года. С тех пор Роза Хартунг находилась во временном отпуске…

Стиин Хартунг подходит к висящему на стене возле холодильника плоскому экрану и выключает его. Он только что уронил свои планшетки и чертежные принадлежности и теперь подбирает их с деревянного пола огромной кухни-гостиной в стиле прованс.

– Давай. Собирайся быстрее. Мы едем сразу после мамы.

Сын все еще сидит за большим столом и заглядывает в лежащий посреди тарелок с остатками завтрака учебник по математике. По вторникам Густаву надо в школу к началу десятого, и всякий раз в этот день Стиину приходится напоминать ему, что нехорошо готовить уроки за едой.

– Но почему мне нельзя самому поехать на велике?

– Сегодня вторник, у тебя после школы теннис, так что я тебя подвезу. Ты вещи собрал?

– I have it[4].

Небольшого росточка молоденькая филиппинка, живущая у них домработница, входит в кухню с готовой спортивной сумкой, и Стиин провожает ее благодарным взглядом, а она принимается за уборку.

– Благодарю, Элис. Давай же, Густав.

– Все ребята на великах приезжают.

Стиин видит в окно, как во двор въезжает большой черный автомобиль и останавливается в лужице перед входом.

– Пап, ну может, хоть сегодня?

– Нет, давай сделаем как всегда. Машина пришла. Где мама?

8

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Стиин зовет жену. Площадь столетней аристократической виллы составляет почти четыреста квадратов, но ему знаком здесь каждый уголок, ведь он сам проектировал ее реставрацию. Когда они купили этот дом и переехали сюда, им требовалось больше места, но теперь вилла стала велика для них. Слишком велика. Сперва он поискал жену в спальне, потом – в ванной и тут заметил, что дверь напротив чуть-чуть приоткрыта. Слегка помедлив, заглядывает в комнату, где когда-то обитала их дочь.

Роза Хартунг в верхней одежде сидит на голом матрасе кровати. Стиин оглядывает комнату, пустые стены и стоящие в углу коробки для укладки вещей для переезда. Потом снова переводит взгляд на жену.

– Машина пришла.

– Спасибо.

Она коротко кивает, но не встает с места. Стиин входит в комнату и чувствует, как в ней холодно. И только теперь замечает, что жена сжимает в руках желтую майку с короткими рукавами.

– С тобой всё в порядке?

Вопрос дурацкий, ведь по ее виду можно догадаться, что она далеко не в лучшей форме.

– Я вчера открыла здесь окно и забыла его закрыть и только сейчас это обнаружила…

Он понимающе кивает, хотя на вопрос его она так и не ответила. Снизу, из холла, доносится громкий голос сына, который сообщает о приезде Фогеля, но родители на его зов не откликаются.

– Я больше не чувствую ее запах.

Роза все мнет в руках майку и так смотрит на нее, будто ищет нечто в полотне ткани.

– Я хотела только попробовать, но его больше нет. И в других вещах тоже…

Он садится рядом с ней.

– А может, так и надо? Может, оно и к лучшему?

– Почему это к лучшему? Ничего не к лучшему.

Он не отвечает, но чувствует, что она сразу же пожалела о своих словах, поскольку тон ее смягчился.

– Не знаю, смогу ли я… Как-то все это неправильно.

– Ты ошибаешься. Только так и надо. Ты сама мне об этом говорила.

Сын снова зовет их.

– Она этим хотела сказать, что тебе пора ехать. Сказать, что все наладится. И что ты молодчина.

Роза не отвечает. Еще мгновение она сидит, не оставляя майку. А потом берет его за руку, пожимает ее и пытается изобразить улыбку.

* * *

– О’кей. Супер. Увидимся. – Личный советник Розы Хартунг заканчивает разговор по телефону, увидев, что она спускается в холл. – Я слишком рано приехал? Может быть, попросить королеву отложить открытие до завтра?

Роза улыбается. Ей импонирует его энергия, и она отмечает, как славно изменилась атмосфера в доме с его появлением. Когда Фогель рядом, нет места сантиментам.

– Нет, я готова.

– Отлично. Тогда пройдемся по программе. Подано несколько запросов – некоторые достойные, некоторые предсказуемые, а какие-то годны только для бульварной прессы.

– Займемся этим в машине. Густав, не забудь, сегодня вторник, значит, папа тебя заберет. И позвони, если вдруг что. Хорошо, милый?

– Да знаю я. – Парень устало кивает, а Роза еще успевает потрепать его по волосам, прежде чем Фогель открывает перед нею дверь.

– Познакомься с новым водителем, а еще надо будет обсудить порядок встреч на сегодня.

* * *

Стиин наблюдает за ними через окно кухни и пытается ободряюще улыбнуться жене, когда она, поздоровавшись с новым водителем, забирается на заднее сиденье салона. Машина выезжает на улицу, и он чувствует облегчение.

– Так мы едем или как? – спрашивает сын, и Стиин слышит, как он в холле надевает пальто и сапоги.

– Да-да, сейчас иду.

Открывает холодильник, достает оттуда упаковку маленьких бутылочек горькой настойки и опустошает одну из них. И сразу чувствует, как крепкая жидкость проходит через пищевод и попадает в желудок. Оставшиеся бутылочки он складывает в сумку, захлопывает дверцу холодильника и берет лежащие на столе ключи.

9

По какой-то неведомой ей причине дом вызывает у Найи антипатию. И это ощущение возникает у нее, когда она, надев перчатки и голубые бахилы, проходит через темную прихожую, где обувь членов семьи выстроилась в ряд под вешалкой с верхней одеждой. Стены коридора украшены красивыми картинами с цветочными мотивами. А в спальне на первый взгляд царит какая-то нежная и целомудренная атмосфера: она вся выдержана в белых тонах, если не брать во внимание так и не открытые розовые плиссированные жалюзи.

– Жертву зовут Лаура Кьер, тридцати семи лет, ассистент зубоврачебной клиники в центре Копенгагена. Судя по всему, она уже легла спать, когда на нее внезапно напали. Ее девятилетний сын спал в комнате в конце коридора и, по-видимому, ничего не видел и не слышал.

Пока пожилой полицейский в форме вводит Тулин в курс дела, она осматривает двуспальную кровать, разобранную лишь с одной стороны. А на белом длинношерстном ковре валяется сбитый с прикроватного столика ночник.

– Когда мальчик проснулся, в доме никого не было – по крайней мере, он никого не нашел. Он сам приготовил себе завтрак, оделся и стал ждать мать, но она так и не появилась, и тогда мальчик отправился к соседям. Соседка зашла к ним, никого в доме не застала – и вдруг услышала, как на детской игровой площадке воет собака; там она и увидела труп женщины, после чего позвонила нам.

– А с отцом ребенка связались?

Тулин проходит мимо сотрудника, мельком заглядывает в детскую и направляется в обратный путь по коридору. Полицейский следует за ней.

– По словам соседки, отец несколько лет назад умер от рака. И примерно через полгода Лаура Кьер познакомилась с другим мужчиной. Они стали жить вместе, то есть он к ним переехал. Сейчас этот тип где-то на Зеландии, на ярмарке. Мы до него дозвонились, как только прибыли на место. Он скоро будет здесь.

Через открытую дверь в ванную комнату Тулин видны висящие рядком электрические зубные щетки, на выложенном клинкерной плиткой полу – распакованный комплект одноразовых тапочек, а на вешалке – два одинаковых банных халата. Из коридора она проходит в кухню-гостиную, где одетые в белое криминалисты проверяют наличие следов и отпечатков пальцев с помощью инструментов в их специальных чемоданчиках типа «флайт кейс». Мебель в доме такая же обычная, как и во всех домах в этом поселке, скандинавского дизайна; бо́льшая часть, скорее всего, приобретена в «Икее» или «Ильве». На столе три салфетки под прибор, ваза с осенними цветами и декоративными веточками, на диване – подушки, а на кухонном столе рядом с мойкой – глубокая тарелка с остатками молока и кукурузных хлопьев, чем, по всей вероятности, завтракал мальчик. Кроме того, в гостиной стоит цифровой экран, на котором периодически сменяют друг друга фотографии этой небольшой семьи, причем экран направлен в сторону стоящего неподалеку пустого кресла. Мать, сын и, наверное, сожитель. На всех фото они улыбаются и вид у них весьма довольный. Лаура Кьер – элегантная стройная женщина с длинными рыжими локонами, но в ее красивых глазах таится печаль.

– Признаки взлома?

– Нет, мы проверили все двери и окна. Перед тем как лечь спать, она, похоже, смотрела телевизор и пила чай.

Тулин бегло осматривает доску для памятных заметок, но обнаруживает на ней лишь расписание уроков в школе, календарь, часы работы бассейна, предложение от фирмы, занимающейся обрезкой деревьев, приглашение на праздник Хэллоуина в объединении собственников земельных участков и напоминание об обследовании в детском отделении Центральной клинической больницы. Обращать внимание на мелочи, которые могут иметь значение для следствия, – один из талантов Найи. Прийти домой, запереть входную дверь, вспомнить мелкие детали и определить, удачным выдался день или нет. Но в данном случае отмечать просто нечего. Ничего особенного. Яркий пример семейной идиллии, на какую сама Тулин никогда и ни за какие коврижки не согласилась бы; вот ей и думается, что, может быть, именно по этой причине и не лежит у нее душа к этому дому.

– Компьютеры, гаджеты, мобильники на месте?

– Насколько можно судить, ничего не украдено. Впрочем, люди Генца уже упаковали все железяки и отправили в лабораторию.

Найя кивает. Большинство дел, связанных с насилием и убийством, раскрываются таким путем. За счет анализа эсэмэсок, информации о звонках, содержания электронных писем или постов в «Фейсбуке» можно понять, почему случилось то, что случилось. И Тулин уже предвкушает, как будет работать с этим материалом.

– А чем это здесь пахнет? Кого-то вырвало?

Она вдруг замечает, что здесь, в доме, все время ее преследовал какой-то неприятный прогорклый запах. Пожилой полицейский стоит с виноватым видом, и только сейчас Найя замечает, как он бледен.

– Прошу прощения. Я ведь прямо с места убийства. Думал, уже привык к… Сейчас покажу дорогу.

– Я сама найду. Ты только предупреди, когда появится сожитель.

Тулин открывает ведущую в сад дверь террасы, а полицейский благодарно кивает.

10

Батут знавал гораздо лучшие дни, как и небольшая заросшая теплица по левую сторону от террасы. Справа же мокрая трава подбирается к задней стенке сверкающего жестяного гаража – штуки самой по себе, наверное, весьма практичной, да только никоим образом не вяжущейся с обликом белого конструктивистского здания. Тулин направляется в дальнюю часть сада. С другой стороны живой изгороди видны прожекторы и силуэты полицейских в форме и экспертов в белом. Она пробирается сквозь заросли кустов и деревьев с желтыми и багряными листьями и выходит на натуральную детскую площадку. Возле ветхого домика для игр в струях дождя беспрестанно вспыхивает блиц, и еще издалека Тулин узнает энергичную фигуру Генца, запечатлевающего на камеру все, что находится на месте преступления.

– Много успели?

Симон Генц отводит от видоискателя серьезный взгляд, но, увидев Тулин, коротко улыбается. Генцу на вид лет тридцать пять, этакий живчик: говорят, только в этом году он пробежал уже пять марафонов. И кроме того, он самый молодой руководитель экспертно-криминалистического отдела полиции за всю его историю, а для Тулин еще и один из весьма немногих коллег, к мнению которых она прислушивается. Фанат своего дела, человек острого и здравого ума – вот за что она его на самом деле уважает. А держит его на расстоянии потому, что он не раз предлагал ей совершить совместную утреннюю пробежку, чего она ни в коем случае и вообразить себе не может. За девять месяцев работы в отделе по расследованию преступлений против личности Найя, пожалуй, только с Генцем наладила более или менее неплохие отношения. Но ничего более отвращающего от физической близости, чем служебный роман, по ее представлениям, не существует.

– Привет, Тулин. Немного. Дождь, видишь, с нами шутки шутит, к тому же с момента убийства уже прошло несколько часов.

– Кстати, о времени убийства что-нибудь известно?

– Пока нет. Судмедэксперт вот-вот подъедет. Но могу сказать, что дождь начался незадолго до полуночи; думаю, тогда-то все и произошло. Если следы и оставались на территории, то теперь все они смыты напрочь. Хотя мы, конечно, продолжим поиски… Хочешь на нее посмотреть?

– Да, благодарю.

Безжизненное тело в сидячей позе на траве, скрытое наброшенной на него криминалистами белой пластиковой простыней, прислонено к одной из двух стоек, поддерживающих крышу домика для игр. А вокруг картина вполне себе благостная, с красными и желтыми листьями вьющихся растений и кустарников на заднем плане. Генц осторожным движением убирает белый пластиковый покров, открывая глазу труп женщины. Она сидит скрючившись, точно тряпичная кукла. На ней только трусы и женская сорочка, когда-то бывшая бежевого цвета; все насквозь мокрое от дождя и в многочисленных пятнах алой крови. Тулин подходит ближе и садится на корточки, чтобы лучше рассмотреть тело. Лицо Лауры Кьер обмотано особой прочности черным тейпом. Лента врезалась в застывший открытый рот и скрывает затылок с мокрыми рыжими волосами. Один глаз у нее выбит, так что можно заглянуть глубоко в глазную впадину, а другой слепо глядит прямо перед собой. На синеватой коже бесчисленное количество порезов, рваных ран и следов от ударов. Ступни ног у нее тоже разодраны в кровь. Кисти рук, связанных крепким скотчем в районе запястий, зарылись под небольшую кучку опавшей листвы у нее перед коленями. Тулин понадобилось лишь раз взглянуть на тело жертвы, чтобы понять, почему сплоховал пожилой полицейский. Хотя обычно вид мертвецов особого неприятия у нее не вызывает. Работа в убойном отделе не предполагает эмоциональное отношение к смерти, а если кто не в силах обойтись без излишних проявлений чувств, то ему лучше сменить профессию. Но справедливости ради надо сказать, что Тулин никогда прежде не доводилось видеть труп человека, изуродованного до такой степени, как эта прислоненная к стойке домика для игр женщина.

– Ты, конечно, еще будешь говорить с судебным медиком, но, по-моему, если судить по некоторым ранам, в какой-то момент она попыталась убежать от преступника между деревьев. То ли прочь от дома, то ли, наоборот, в дом. Но тьма стояла кромешная, а она была сильно ослаблена после ампутации, что наверняка случилось до того, как ее в конце концов усадили возле игрового домика.

– Какой такой ампутации?

– Подержи-ка это…

Генц рассеянно передал ей большую фотокамеру с блицем, подошел к самому трупу, присел на корточки и, пользуясь своим цилиндрическим фонариком, как рычагом, приподнял связанные руки женщины. Труп уже окоченел, застывшие руки механически поддались движению Генца, и Найя увидела, что правая кисть Лауры Кьер на самом деле не была скрыта опавшей листвой, как она сперва подумала. Нет, кисть была отчленена от предплечья чуть ниже запястья, где из неровной чудовищной раны торчали концы отрезанных косточек и сухожилий.

– На данный момент мы предполагаем, что это случилось здесь, на площадке, потому что ни в гараже, ни в доме следов крови не обнаружено. Я, разумеется, попросил моих людей внимательно осмотреть гараж на предмет нахождения там клейкой ленты, садовых и прочих инструментов, но пока что никаких результатов нет. Ну и, как это ни удивительно, кисть мы пока тоже нигде не нашли, хотя поиски не прекращаем.

– А не могла ее утащить какая-нибудь собака? – спросил пробравшийся через сад и живую изгородь Хесс. Поеживаясь на дожде, он быстро осмотрелся, а Генц с изумлением уставился на него.

– Генц, познакомься, это Хесс. Он поработает с нами несколько дней.

– Доброе утро! Добро пожаловать. – Генц собирается протянуть Хессу руку, но тот только кивает в сторону соседнего дома:

– Кто-нибудь что-нибудь слышал? Может, кто из соседей?

Откуда-то издалека доносится дикий грохот мчащейся по мокрым рельсам электрички, и Генцу приходится кричать в ответ:

– Нет, насколько мне известно, никто ничего не слышал. Электрички нечасто ходят по ночам, а вот товарняков на этом участке хватает.

Поезд промчался мимо, и Генц снова обращается к Тулин:

– Мне, конечно, хотелось бы найти для тебя побольше следов, но прямо сейчас ничего сказать не могу, кроме того, что никогда в жизни не доводилось видеть таких чудовищных телесных повреждений.

– А это что такое?

– Где?

– Да вот.

Тулин все так же сидит на корточках возле трупа и указывает пальцем на какой-то предмет. Он подвязан нитью к балке веранды домика для игр и, запутавшись в ней, болтается на ветру. Генц поворачивается, распутывает нить, и предмет начинает раскачиваться взад-вперед. Два темно-коричневых плода каштана насажены друг на друга. Верхний совсем маленький, нижний – чуть побольше. На верхнем еще прорезаны два отверстия в качестве глаз. А в нижний воткнуты спички, обозначающие руки и ноги. Ничего из ряда вон выходящего в этой простой фигурке, составленной из двух каштанов, нет, но сердце у Тулин тем не менее на мгновение останавливается, и она никак не может объяснить почему.

– Каштановый человечек… Может, его допросить?

Хесс смотрит на Тулин невинным взглядом. Полицейский юмор классического типа, по всей вероятности, высоко котируется в Европоле, и Найя предпочитает не отвечать. Они с Генцем обмениваются взглядами, но тут к нему подходит с вопросом один из его сотрудников. Хесс лезет в карман куртки за вновь зазвонившим мобильником. Со стороны дома доносится свист – это полицейский, которому стало плохо при виде трупа, подает знак Тулин, чтобы она подошла. Найя поднимается. Оглядывает детскую площадку, окаймленную деревьями с медного цвета листьями. Взгляду ее открываются лишь мокрые качели, детская горка и площадка для паркура, выглядящая печальной и заброшенной, несмотря на присутствие увязающих в размокшей почве оперов и криминалистов, обыскивающих местность. Тулин возвращается к дому. Хесс продолжает говорить по телефону по-французски. А по железке с грохотом проносится очередная электричка.

11

По пути к центру города в салоне министерского авто Фогель обрисовал программу дня. Министры собираются в Кристиансборге[5], после чего они всей командой переходят за угол в дворцовую церковь для участия в традиционном богослужении. После службы Розе предстоит поприветствовать своих сотрудников в здании Министерства соцзащиты на улице Хольменс-Канал прямо напротив дворцовой площади Кристиансборга и затем успеть вернуться во дворец на официальное открытие сессии Фолькетинга.

Остаток дня тоже четко распланирован, однако Роза вносит в план некоторые поправки и отмечает их в календаре своего «Айфона». Хотя это вовсе не обязательно – ведь секретарь министра свое дело знает прекрасно, – она предпочитает действовать именно так. Это помогает ей вникнуть в детали, не терять связи с действительностью и чувствовать, что всё у нее под контролем. Тем более в такой день, как сегодня. Но когда автомобиль въезжает на двор Ригсдага, Роза уже больше не слушает Фогеля. На башне дворца развеваются национальные флаги, повсюду на площади паркуется журналистский транспорт, и она разглядывает стоящих под зонтами людей, готовящихся к интервью или делающих подводку к репортажу под осветительными приборами фотографов и телеоператоров.

– Асгер, мы едем дальше, к заднему входу.

Услышав Фогеля, новый водитель кивает, но Роза отвергает предложение своего советника:

– Нет, высадите меня здесь.

Удивленный Фогель поворачивается к ней, и шофер тоже смотрит на нее в зеркало заднего вида, и только теперь она замечает, какое у него серьезное лицо.

– Если я сейчас это не сделаю, они от меня весь день не отстанут. Подвезите меня к входу, и я там выйду.

– Роза, ты уверена?

– Да, уверена.

Машина плавно подъезжает к тротуару, водитель выскакивает из салона и открывает заднюю дверцу. Роза выходит и направляется к большой лестнице Фолькетинга, все вокруг приходит в движение, но словно в замедленной съемке: операторы оборачиваются, журналисты устремляются к ней. Она видит море лиц с открытыми ртами и слышит искаженную отрывистую речь.

– Роза Хартунг, минуточку!

Реальность настигает ее, толпа перед нею бурлит, камеры мелькают прямо перед глазами, и градом сыплются вопросы журналистов. Роза успевает подняться на две ступени; она осматривает толпу, отмечая каждую деталь. Голоса, осветительные приборы, микрофоны, синюю шапочку, натянутую на морщинистый лоб, взмах рукой, пару темных глаз, старающихся следить за всем происходящим из заднего ряда.

– Хартунг, вы сделаете заявление?

– Что вы чувствуете, возвращаясь к работе?

– Можете уделить нам две минутки?

– Роза Хартунг, посмотрите сюда!

Розе прекрасно известно, что ее дела обсуждались на редакционных летучках самых разных средств массовой информации в течение многих месяцев, и уж тем более в последние дни, но никто из них не ожидал, что им выпадет возможность задать ей вопросы сейчас, и именно поэтому она решает застать их врасплох.

– Отойдите назад!

Это Фогель, протиснувшийся сквозь строй репортеров, позаботился, чтобы толпа оказалась на некотором расстоянии от Розы. Большинство подчиняются. Хартунг всматривается в лица журналистов, многие из которых ей знакомы.

– Как всем вам известно, это был очень тяжелый для меня период. Я и моя семья благодарны всем за поддержку, которую нам оказывали все это время. Сегодня начинается новая сессия парламента, и настала пора двигаться дальше. Я хочу поблагодарить премьер-министра за оказанное мне доверие. Собираюсь сразу же погрузиться в решение стоящих перед нами политических задач. И, надеюсь, все вы с уважением отнесетесь к моему выбору. Спасибо!

Роза Хартунг начинает подниматься по лестнице вслед за прокладывающим ей дорогу в толпе Фогелем.

– Но, Хартунг, вы готовы к возвращению?

– Как ваше самочувствие?

– Как вы думаете, почему преступник не указал те места, где ваша дочь…

Фогелю удается провести Розу к тяжелым дверям, и когда стоящая на пороге секретарь министра протягивает ей руку, Хартунг представляется, будто она ступила на сушу с борта едва не погибшего в бушующем море судна.

12

– Мы тут немножко изменили обстановку, потому что нам поставили новые диванчики, но если ты хочешь сделать по-старому…

– Нет, мне так нравится.

Роза только что вошла в свой кабинет на пятом этаже Министерства соцзащиты. Побывав в Кристиансборге и на последующей службе, она встретила много знакомых, и сейчас ей приятно ощущать отсутствие такого пристального внимания к собственной персоне. Коллеги по кабинету обнимали ее, другие кивали дружески и сочувственно, и она старалась все время двигаться. Только в церкви сосредоточилась на словах епископа. После службы Фогелю пришлось кое с кем переговорить по поводу предстоящих министру встреч, а Роза вместе с ожидавшими ее секретарем и несколькими помощниками перешла через Дворцовую площадь в серо-коричневое здание Министерства соцзащиты. Отсутствие Фогеля никаких неудобств Розе не доставляет, поскольку теперь ей надо сконцентрировать все внимание на встрече с сотрудниками и беседе с секретарем.

– Роза, не знаю даже, как и начать… В общем, придется спросить прямо: как ты себя чувствуешь?

Вот и настало время для этого разговора, но Хартунг прекрасно знает своего секретаря; ей ясно, что та искренне желает ей только всего самого хорошего. Лю, китаянка по происхождению, замужем за датчанином, у них двое детей, и она, пожалуй, самый добрый человек, с кем Розу когда-либо сводила судьба. И все же Хартунг вновь уклоняется от прямого ответа – так же, как и в Кристиансборге, и в церкви.

– Да нет, ничего. Для моей ситуации чувствую я себя хорошо и собираюсь поскорее включиться в работу. А у вас как дела?

– Замечательно. У младшего вот только колики. А старший… В общем, всё о’кей.

– А что это у нас стена такая голая?

Роза замечает, что Лю корит себя за сделанное без согласования с нею.

– Здесь фотографии висели. Но, конечно, тебе самой решать. Вон там некоторые лежат – на них вы все вместе, и я не знала, захочешь ли ты видеть их…

Роза подходит к стоящей у стены коробке, откуда выглядывает краешек фото Кристине.

– Ладно, посмотрю позже. Скажи-ка пока, много ли у меня сегодня времени? Надо кое с кем встретиться.

– Не очень. Тебе предстоит поприветствовать сотрудников, потом речь премьера на официальном открытии, а затем…

– Отлично. Но я хотела бы провести эти встречи сегодня. Накоротке. В перерывах. И совершенно неформально. По пути сюда я пыталась кое-кому написать по электронке, да почта у меня зависла.

– Ну, у нас она, к сожалению, частенько зависает…

– Хорошо, позови Энгелльса; я скажу ему, с кем мне хотелось бы встретиться.

– Энгелльса, к сожалению, нет на месте, он уехал по одному делу.

– Сейчас?

Роза смотрит на своего секретаря, и у нее мелькает мысль о том, что, наверное, есть и еще одна причина нервозности Лю. Первый заместитель министра соцзащиты в такой день, как сегодня, обычно в полной боевой готовности ожидает Розу на рабочем месте, и неожиданное его отсутствие видится ей зловещим знаком.

– Да. Ему пришлось уйти, потому… Ну он сам тебе все расскажет, когда вернется.

– Вернется откуда? Что у вас тут происходит?

– Я точно не знаю. И наверняка все уладится, но я уже сказала…

– Лю, что происходит?

Секретарь министра с несчастным видом отвечает, чуть помедлив:

– Меня это так расстроило… Столько людей прислали тебе такие теплые письма, поддержали тебя, передали самые добрые пожелания, и я не понимаю, как некоторые могут позволить себе такое…

– Позволить что?

– Я сама не видела. Но, думаю, это письмо с угрозами. Я так поняла Энгелльса, что речь идет о твоей дочери.

13

– Но я говорил с ней по телефону вчера вечером… Я позвонил ей после ужина, и все было как обычно.

Сорокатрехлетний сожитель Лауры Кьер Ханс Хенрик Хауге сидит в кухне на стуле в промокшем пальто и все так же сжимает в руке ключи от машины. Глаза у него красные, заплаканные, он растерянно глядит через окно на одетые в белое фигуры в саду и у живой изгороди, а потом снова переводит взгляд на Тулин.

– Как это произошло?

– Нам пока ничего не известно. О чем вы говорили по телефону?

На кухне раздается грохот. Тулин косится в сторону сыщика из Европола, который осматривает шкафчики и ящички, и приходит к выводу, что тот обладает способностью раздражать ее, даже не произнося ни слова.

– Да ни о чем особенном. А что говорит Магнус? Я хочу увидеть его.

– Увидите позже. Она говорила что-нибудь, что вас удивило бы? Может, была чем-то озабочена или…

– Нет, мы говорили только о Магнусе, а потом она сказала, что устала и хочет лечь спать.

Голос Ханса Хенрика Хауге срывается, он плачет. Да, он высок, мощного телосложения, хорошо одет, но вместе с тем производит впечатление человека слабохарактерного, и Тулин понимает, что с допросом следует поторопиться, иначе клиент совсем размякнет.

– Расскажите, как долго вы знакомы с ней?

– Полтора года.

– Вы женаты?

Тулин замечает, что Хауге потирает кольцо у себя на руке.

– Мы были обручены. Я подарил ей кольцо. Мы собирались зимой в Таиланд и хотели там официально оформить наши отношения.

– Почему в Таиланде?

– Мы ведь оба были в браке до этого. Вот и решили, чтобы на сей раз все произошло по-иному.

– На какой руке она носила кольцо?

– Что-что?

– Кольцо. На какой руке она носила кольцо?

– На правой, по-моему… Но почему вы спрашиваете?

– Я просто задаю вам вопросы, и очень важно, чтобы вы ответили на них. Расскажите, где вы были вчера.

– В Роскилле. Я разработчик компьютерных программ. И поехал туда на выставку-ярмарку, она открылась во второй половине дня.

– Значит, вы были не один вчера вечером?

– Да, с замом нашего шефа. Вернее, я уехал в мотель около десяти часов вечера. И как раз оттуда ей и позвонил.

– Почему же вы не поехали сразу домой?

– Потому что начальство попросило меня остаться там на ночь: у нас была назначена встреча сегодня с утра.

– Как у вас складывались отношения с Лаурой? У вас были какие-либо проблемы? Или…

– Нет, нам было хорошо вместе… А что они делают там, в гараже?

Блуждающий взгляд заплаканных глаз Хауге на сей раз выхватил через окно заднюю стенку гаража, где вышедшие оттуда эксперты в белом как раз закрывали за собой дверь.

– Они пытаются отыскать следы, если, конечно, те остались… Не сможете припомнить, не было ли у Лауры недоброжелателей?

Хауге смотрит на Тулин отсутствующим взглядом.

– Может быть, вы чего-то о ней не знаете? Может, у нее появился кто-то другой?

– Нет-нет, ничего такого не было. Но мне бы Магнуса увидеть… Ему надо лекарство принять.

– А что с ним?

– Не знаю точно. Вернее… Он прошел курс лечения в Центральной больнице; врачи полагают, что у него какая-то форма аутизма, и прописали ему средство против страха. Магнус – отличный парень, только очень замкнутый, да и потом, ему всего девять лет.

Голос Ханса Хенрика Хауге снова дрогнул. Тулин собирается продолжить с вопросами, но Хесс опережает ее:

– Вы говорите, что у вас все было хорошо. И никаких проблем не возникало, так?

– Я уже говорил. Где Магнус? Я хочу видеть его сейчас же.

– А почему вы тогда сменили замок?

Этот невинный и заданный будто бы вскользь вопрос, взятый словно с потолка, заставляет Тулин взглянуть на Хесса, вынувшего из ящика кухонного стола бумажку с приклеенными к ней двумя сверкающими ключами.

Хауге смотрит на бумажку непонимающим взглядом.

– Это квитанция из металлоремонта. И здесь написано, что замок был заменен в пятнадцать тридцать пятого октября. То есть вчера во второй половине дня и, соответственно, после того, как вы отправились на ярмарку.

– Ничего об этом не знаю. Магнус несколько раз терял ключи, и мы об этом говорили. Но я не знал, что она это сделала.

Тулин поднимается со стула, берет квитанцию из рук Хесса и внимательно разглядывает ее. Она и сама нашла бы ее через несколько минут во время осмотра помещения, но решает воспользоваться моментом, хотя едва сдерживает раздражение:

– Вы не знали, что Лаура Кьер сменила замок?

– Нет, не знал.

– И Лаура ничего не сказала об этом, когда вы говорили с нею по телефону?

– Нет… вернее… нет, по-моему, нет.

– И почему, как вы думаете, она ничего вам об этом не сказала?

– Да, наверное, просто потом хотела сказать… Но почему это так важно?

Тулин смотрит на него, не отвечая. Ханс Хенрик Хауге тоже уставился на нее своими большими непонимающими глазами. Но вдруг он резко поднимается, сбивая стул на пол, и кричит:

– Вы не можете удерживать меня здесь! Я имею право видеть Магнуса! Я хочу видеть его немедленно!

Чуть помедлив, Найя делает знак стоящему у двери полицейскому.

– Хорошо. Потом мы возьмем у вас слюну на анализ и снимем отпечатки пальцев. Это важно: нам нужно различать следы, оставленные домашними и чужими.

Хауге кивает и исчезает за дверью вместе с полицейским. Хесс снимает пластиковые перчатки, застегивает на молнию куртку и берет оставленную им на пластиковой подставке небольшую дорожную сумку.

– Увидимся в Институте судмедэкспертизы. Кстати, было бы неплохо проверить алиби чувака.

– Благодарю за совет. Постараюсь не забыть.

Хесс невозмутимо кивает и выходит из кухни, едва не столкнувшись с идущим в противоположном направлении полицейским.

– Хочешь поговорить с мальчиком сейчас? Он у соседки, ты можешь увидеть его в окно.

Тулин подходит к выходящему на соседний дом окну и сквозь прореженную по осени живую изгородь всматривается в происходящее на застекленной веранде. Мальчик сидит на стуле за белым столом и возится с чем-то, напоминающим игровую приставку. Он виден ей только в профиль, но и этого достаточно, чтобы отметить: движения его несколько заторможены, а лицо не очень-то одухотворено.

– Он говорит совсем мало, отвечает на вопросы почти всегда односложно, и вообще, судя по всему, у него задержка в развитии.

Слушая полицейского, Тулин разглядывает мальчика, и ее на какое-то мгновение охватывает знакомое и ей чувство глубочайшего одиночества, в пучину которого он погрузился сегодня на долгие годы вперед. Но тут на веранду в сопровождении Ханса Хенрика Хауге входит пожилая женщина, по всей видимости, соседка, и заслоняет собой бедняжку. Разрыдавшийся при виде Магнуса Хауге опускается перед ним на корточки и обнимает его, но мальчик все так же сидит, выпрямив спину, за приставкой и не убирает с нее рук.

– Привести его сюда? – Полицейский с нетерпением ожидает ответа Тулин. – Я спросил…

– Нет, пусть побудут вместе. Но понаблюдай за сожителем. И пусть кто-нибудь проверит его алиби.

Найя отходит от окна, лелея надежду, что дело окажется настолько же очевидным, насколько вырисовывается сейчас. Но на какой-то миг у нее перед глазами возникает маленькая каштановая фигурка из домика на детской площадке. А вдруг с переходом в НЦ-3 придется подождать?..

14

Из панорамных окон архитектурной мастерской открывается вид на весь город. Рабочие столы представляются небольшими островками суши в огромном помещении с верхним светом; оно кажется как бы перевернутым с ног на голову, потому что глаза всех сотрудников направлены на подвешенный к потолку у одной из стен плоский экран. Стиин Хартунг поднимается по лестнице со своими чертежами как раз в тот момент, когда на новостном канале заканчивается сюжет о прибытии его жены в Кристиансборг. Заметив Стиина, большинство сотрудников быстро делают вид, будто погружены в работу, пока он проходит к своему кабинету. И только его партнер Бьярке встречает коллегу смущенной улыбкой:

– Привет! У тебя есть минутка?

Они проходят в кабинет, и Бьярке закрывает дверь.

– Она молодец – здорово с журналюгами справилась, по-моему.

– Спасибо. Ты с клиентами говорил?

– Да, они довольны.

– Почему ж мы тогда договор до сих пор не подписали?

– Потому что они чересчур перестраховываются. Им, видите ли, еще несколько чертежей нужно… Но я сказал, что тебе потребуется больше времени.

– Сколько?

– Как дела дома?

– Я вполне могу быстро их сделать. Это не проблема.

Стиин расчищает на рабочем столе место для планшеток, однако раздражение его нарастает, ибо партнер все еще не отводит от него взгляда.

– Стиин, ты слишком много берешь на себя. Да ведь все же поймут, если ты чуть отдохнешь и посвятишь больше времени себе самому. Загрузи других. Мы же, черт побери, для этого их и нанимали.

– Скажи заказчику, что я представлю уточненный вариант через пару дней. Нам необходимо заключить этот контракт.

– Это не самое важное, Стиин. Ты меня огорчаешь. Я по-прежнему считаю…

– Стиин Хартунг слушает. – Он берет мобильник при первом же сигнале рингтона. Звонящая представляется секретарем его адвоката. Стиин поворачивается спиной к партнеру, намекая, что тому лучше покинуть кабинет. – Да-да, я могу говорить. О чем идет речь?

В отражении огромного панорамного окна Стиин видит, как Бьярке бредет прочь из кабинета.

– Я звоню по поводу нашего разъяснения, которое вы получили, но вам нет необходимости отвечать немедленно. Вы вполне можете подождать, и тому есть немало причин, но так как приближается годовщина события, мы обязаны напомнить вам, что вы вправе поднять вопрос о признании пропавшего без вести человека умершим.

Да, это совсем не то, что он ожидал услышать. Стиин чувствует, как тошнота подступает к горлу, и на мгновение замирает, не в силах пошевельнуться и уставясь взглядом в отражение своего лица в залитом дождем окне.

– Как известно, это можно сделать по делам такого рода, когда пропавший не найден. И когда, напротив, нет сомнений в его судьбе. Разумеется, вам самим решать, ставить ли окончательную точку именно сейчас. Мы просто обязаны разъяснить вам ситуацию, и вы сами можете поговорить о…

– Мы согласны.

Голос в трубке на миг умолкает.

– Как я уже сказала, вам совсем не обязательно…

– Если вы пришлете мне бумаги, я подпишу все, что нужно, и сам поговорю об этом с женой. Благодарю.

Стиин заканчивает разговор. Пара промокших насквозь голубей семенит друг вокруг друга на балконе за окном. Он смотрит на птиц и не видит их. Но стоит ему сделать движение рукой, как голуби тут же вспархивают и, лениво взмахивая крыльями, улетают прочь.

Стиин вынимает бутылочку горькой настойки, выливает ее содержимое в кофейную чашку и лишь потом бросается к своим планшеткам. Он дрожит всем телом, и доставать чертежные принадлежности ему приходится обеими руками. Он знает, что принял верное решение, и ему самому хотелось принять его именно сейчас. Речь вроде бы идет о мелочах, но они-то как раз и важны. Нельзя, чтобы мертвые мешали живым. Именно так они и говорили, все эти психологи и психотерапевты. И теперь он всеми фибрами своей души ощущает, что они правы.

15

– Оно пришло сегодня утром на официальный электронный адрес Фолькетинга. Контрразведчики сейчас пытаются выявить отправителя; это им наверняка удастся, но, возможно, для этого потребуется какое-то время. Я сожалею, – говорит Энгелльс.

Роза только что закончила обход министерства, поприветствовала всех сотрудников, и когда вернулась в свой кабинет, Энгелльс уже ожидал ее. Она стоит у окна позади письменного стола, а первый замминистра смотрит на нее сочувствующим взглядом, что для нее совершенно невыносимо.

– Я и раньше получала письма с угрозами. И, как правило, от бедолаг, которым мы не смогли помочь.

– Тут другой случай. Письмо злое… Причем автор использовал видеоматериалы со странички твоей дочери в «Фейсбуке», а она была закрыта, когда Кристине… когда Кристине пропала. И это значит, что письмо прислал человек, который интересовался тобой долгое время.

Роза потрясена рассказом Энгелльса, но твердо решает не выдавать своих эмоций.

– Я хочу увидеть письмо.

– Его переслали в контрразведку и службу безопасности, и они работают…

– Энгелльс, ты же копируешь все бумаги в семи экземплярах. Я хочу увидеть письмо.

Энгелльс смотрит на нее с укоризной, но все-таки открывает папку для документов, вынимает листок и кладет его на стол. Роза берет листок в руки – и сперва никак не может разобрать, что за цветные фрагменты вкривь и вкось размещены на нем. Но потом все становится понятно. Она узнаёт прекрасные селфи Кристине. Вот она смеется, лежа в мокрой от пота гандбольной форме на полу спортзала. Вот едет на своем новом горном велосипеде. Вот играет с Густавом в снежки. А вот одевается перед зеркалом в ванной комнате. Несколько фотографий, и на каждой из них Кристине радостна и весела. Розой овладевают тоска и печаль. И тут в глаза ей бросается надпись с угрозой в ее адрес: «Поздравления с возвращением! Ты умрешь, шлюха!»

Сделанная красным цветом надпись расположена дугой над фотографиями, и послание приобретает еще более зловещий смысл, потому что написано оно неуверенным детским почерком. И Розе приходится приложить немалые усилия, чтобы голос ее звучал как обычно.

– Раньше я тоже получала письма от сумасшедших. И, как правило, ничего такого они не значат.

– Да, но вот это…

– Я не дам себя запугать. Я буду заниматься своим делом, а контрразведка пусть занимается своим.

– Мы все считаем, что тебе необходима охрана. Они тебя защитят, если…

– Нет, никакой охраны мне не надо.

– Но почему?

– Потому что, думаю, в этом нет никакой необходимости. Послание само по себе есть цель, а не средство достижения. Оно написано каким-то несчастным, который просто прячется за ширмой; да и кроме того, дома нам все это прямо сейчас совсем ни к чему.

Энгелльс смотрит на нее с некоторым недоумением, как всегда в тех редких случаях, когда она в беседе с ним затрагивает свою личную жизнь.

– Нам сейчас нужно, чтобы все было как обычно, и тогда мы сможем двигаться дальше.

Первый замминистра собирается что-то сказать, и Роза понимает, что он с нею не согласен.

– Энгелльс, я очень ценю, что ты так заботишься обо мне, но если у тебя больше ничего нет, я, пожалуй, пойду в зал – хочу успеть на речь премьера на открытии сессии.

– Ладно. Я сообщу им о твоем решении.

Роза направляется к двери, где ее уже ожидает Лю. Энгелльс смотрит ей вслед, и Хартунг чувствует, что он простоит в кабинете еще долго после ее ухода.

16

Длинное прямоугольное здание с примыкающей часовней расположено на весьма оживленной улице, связывающей Нёрребро и Эстербро. Жизнь кипит прямо у входа. Проезжают автомобили, торопятся куда-то прохожие, а со спортивных площадок и полос для скейтбордистов находящегося в двух шагах Фэлледпаркена доносятся веселые голоса. Но в самом длинном здании с четырьмя совершенно стерильными прозекторскими и холодильными камерами в подвале невозможно удержаться от мыслей о смерти и мимолетности всего сущего. И оттого место это представляется каким-то инфернальным. Тулин неоднократно бывала раньше в Институте судебной экспертизы, и всякий раз, лишь входя в него, она уже ждет не дождется, когда снова выйдет на улицу через вращающиеся двери в конце длиннющего коридора. Найя только что закончила осмотр трупа Лауры Кьер и теперь пытается дозвониться до Генца. Автоответчик криминалиста вновь и вновь предлагает ей оставить сообщение после сигнала. Тулин прерывает вызов и снова набирает его номер. По Генцу вообще-то вполне можно сверять часы, и Тулин ранее никогда не приходилось видеть, чтобы он не появился в условленный срок. И никогда ранее не случалось, чтобы он не ответил на ее звонок. Генц обещал передать ей распечатки электронной корреспонденции Лауры Кьер, а также информацию об эсэмэсках и телефонных разговорах до пятнадцати часов, но сейчас уже за половину четвертого, а от него ни слуху ни духу.

* * *

Осмотр тела не дал повода выдвинуть перспективные для следствия новые версии. Гость из Европола, или откуда он там еще взялся, вовремя, разумеется, не появился, и Тулин не стала ждать ни секунды и сразу попросила судмедэксперта приступить к делу. Бренные останки Лауры Кьер располагались на прозекторском столе. Эксперт долго рассматривал свои замечания на экране компьютера и все бубнил, что сегодня у них сумасшедший день по причине многочисленных ДТП из-за обрушившегося на город ливня. Но потом все-таки соблаговолил начать свои объяснения. Судя по содержимому желудка, ужин потерпевшей состоял из тыквенного супа, салата из брокколи с курицей и последовавшей затем чашкой чая; впрочем, не исключено, что чай был выпит до еды. Тулин попросила его перейти к той части заключения, данные которой могло бы так или иначе использовать следствие. Эксперт всегда реагировал довольно резко на такого рода просьбы: «Тулин, это все равно что попросить Пера Киркебю[6] объяснить смысл своего произведения», однако она настояла на своем. День пока что не принес ответов, на которые рассчитывала Найя, и пока судебный медик зачитывал свои записи, стук дождя по крыше здания создавал у нее ощущение, будто она находится в гробу.

– На теле масса кровоподтеков и рваных ран. Жертве было нанесено до пятидесяти-шестидесяти ударов каким-то орудием из стали или алюминия. Что это за орудие, я сказать не могу, но, судя по характеру ранений, оно снабжено на конце шаром размером с кулак, а шар, в свою очередь, тесно усеян небольшими двух-трехмиллиметровыми иглами.

– Что-то вроде булавы?

– В принципе да, но это не булава. Я думаю, это может быть какой-то садовый инструмент, но конкретнее ничего не скажу. Ленты на запястьях свидетельствуют, что жертва была лишена возможности сопротивляться. Помимо этого, она неоднократно падала, что повлекло за собой дополнительные повреждения.

Многое было известно Тулин из утреннего разговора с Генцем, и потому ее более всего интересовало, не найдены ли следы причастности к преступлению Ханса Хенрика Хауге.

– И да, и нет, – последовал раздраженный ответ эксперта. – По результатам предварительного исследования, на ее трусах, сорочке и теле обнаружены его волоски и ДНК, но не в большем количестве, чем можно было ожидать, если верно, что они спали в их двуспальной кровати.

– Изнасилование?

Однако медик отверг эту возможность и тем самым вообще сексуальный мотив: «Если только не предположить, что в основе извращенного возмездия лежало удовлетворение сексуального влечения».

Тулин попросила эксперта развить это замечание, и тот указал, что Лаура Кьер подверглась пыткам.

– Истязая жертву, преступник, разумеется, видел, какие муки она претерпевает. Если б он просто хотел убить ее, то вполне мог бы сделать это гораздо быстрее. Она, по-видимому, несколько раз теряла сознание за время экзекуции, а, по моей оценке, он истязал ее в течение минут двадцати, пока не нанес удар в глаз, собственно говоря, и повлекший наступление смерти.

Изучение раны на правой руке, образовавшейся при отсечении кисти, также не привело к выявлению новых следов. Подводя итоги, судебный медик сообщил, что такого рода ампутации встречаются в байкерской среде, хотя у них, как правило, отчленяют несколько пальцев в качестве уплаты долга, причем для этих целей обычно используются ножницы для резки мяса и костей, пила для их распиловки, самурайский меч или что-то похожее. То есть инструменты, в данном случае точно не применявшиеся.

– А как насчет садовых ножниц или секатора?

– Нет, могу с уверенностью сказать, что речь идет о пиле. Возможно, погружной или дисковой, по всей вероятности аккумуляторной, если вспомнить, что дело происходило на детской площадке и преступник действовал одной рукой. Кстати, могу предположить, что полотно было с алмазным напылением или чем-то подобным.

– С алмазным напылением?

– Существуют различные пилы; все зависит от того, для каких целей она тебе нужна. Алмазное полотно наиболее прочное; используется, как правило, для распиловки керамики, бетона или кирпичей, и купить его можно в любом магазине стройматериалов. А судя по срезу, преступник отчленил кисть быстро. С другой стороны, это явно было полотно с крупными зубьями, и поэтому срез более грубый и неровный, чем если б он пользовался полотном с мелкими зубьями. Но так или иначе, ампутация, естественно, серьезно ослабила жертву.

Замечание судмедэксперта о том, что Лаура Кьер была еще жива во время ампутации, так подействовало на Найю, что она пропустила пару следующих предложений мимо ушей, и ей пришлось попросить медика повторить их. Судя по характеру прочих ран, Лаура Кьер затем, будучи в полубессознательном состоянии, попыталась убежать от преступника, но силы постепенно оставляли ее по причине потери крови, и наконец она настолько обессилела, что злодею не составило труда догнать и перенести жертву на место казни перед детской площадкой. Тулин на мгновение представила себе, как женщина, преследуемая преступником, бежит в кромешной тьме, и ей вспомнилось, как носилась по двору обезглавленная курица там, на ферме у родителей подруги, где она еще девочкой гостила как-то летом. Прогнав от себя это воспоминание, Найя задала эксперту вопросы о повреждении ногтей, губ и кожи жертвы, но, помимо уже перечисленных, следов прямого контакта с преступником на теле обнаружено не было. Судебный медик, правда, заметил, что в этом в какой-то степени мог быть виноват дождь.

* * *

Подходя к выходу на улицу, Тулин в третий раз выслушивает генцевский автоответчик, но все же отправляет ему краткое, жесткое сообщение, предлагая перезвонить ей как можно скорее. На улице все еще идет ливень. Найя, надев пальто, решает, что ждать звонка ей удобнее всего в управлении.

Тем временем поступают подтверждения слов Ханса Хенрика Хауге, который действительно отбыл с выставки-ярмарки вчера вечером примерно в двадцать один тридцать, после того как они с заместителем начальника и еще двумя коллегами из Ютландии выпили по бокалу вина во время беседы о новом сетевом экране. В остальном, однако, алиби Хауге вызывает сомнения. Да, верно, он зарегистрировался в мотеле, но никто не мог подтвердить, что его черный пикап «Мазда-6» простоял на парковке всю ночь. Он вполне мог – по крайней мере, теоретически – успеть доехать до дома в Хусуме и вернуться обратно. Тем не менее это имевшее под собой основание подозрение является недостаточным, чтобы подвергнуть его более подробному допросу, а его автомобиль – более тщательному осмотру. И поэтому Тулин именно сейчас так нужны Генц и результаты его изысканий…

– Извини, пришлось потратить больше времени. – Перед ней внезапно возникает Хесс, войдя через вращающиеся двери и оставляя на полу маленькие лужицы. Он встряхивает насквозь промокшую куртку и продолжает: – Пришлось ждать управдома. Всё о’кей?

– Да, всё замечательно.

Не оборачиваясь, Найя выходит на улицу. Дождь по-прежнему льет как из ведра, и, чтобы не промокнуть совсем, она быстрыми шагами перемещается в сторону машины, слыша за спиной голос Хесса:

– Не знаю, что тебе удалось нарыть, но я мог бы поговорить с коллегами жертвы или же…

– Все уже сделано, так что забудь об этом.

Тулин открывает машину брелком сигнализации, но Хесс преграждает ей путь. Поеживаясь от дождя, он смотрит ей прямо в глаза:

– По-моему, ты не поняла, что я сказал. Извини за опоздание, но…

– Я все поняла. Ты облажался в Гааге, и кто-то посоветовал тебе засветиться в управлении, пока тебе не дадут зеленый свет и ты сможешь вернуться обратно. Но тебя здесь ничто не обязывает, так что можешь себе прохлаждаться и делать все по минимуму.

Хесс не двигается с места. Просто стоит и смотрит на нее взглядом, к которому она никак не может привыкнуть.

– У тебя ведь не самое сложное задание было сегодня?

– Я могу облегчить тебе жизнь. Сконцентрируйся на Гааге и квартире, а я ничего не скажу Нюландеру. О’кей?

– Тулин!

Найя замечает у входа в институт судмедэксперта под зонтиком.

– Генц говорит, что не может до тебя дозвониться, и просит срочно приехать к нему в экспертно-криминалистический.

– Зачем? Он же может просто позвонить!

– Он хочет что-то показать. Говорит, тебе надо увидеть это своими глазами, иначе ты ему не поверишь.

17

Новое, выстроенное в форме пчелиного улья здание штаб-квартиры экспертно-криминалистического отдела полиции расположено в северо-западной части Копенгагена. На парковке среди берез начинает смеркаться, но в находящихся этажом выше огромного гаража лабораториях все еще вовсю кипит работа.

– Как насчет эсэмэсок, звонков, электронной переписки – вы всё проверили?

– Айтишники пока что ничего существенного не обнаружили, но это и не так важно, как то, что я тебе покажу.

Найя идет вслед за Генцем, который встретил их у входа и подтвердил дежурному статус своих гостей. Хесс настоял, чтобы Тулин взяла его с собой, но, по-видимому, лишь для того, чтобы не пошли разговоры, будто он манкирует своими служебными обязанностями. По пути сюда в машине Хесс бегло просмотрел захваченный Тулин с собой составленный судмедэкспертом протокол осмотра тела убитой, не выказав при этом к тексту особого интереса, и она не сочла нужным обсуждать с ним ход расследования. Тем временем нетерпение ее лишь нарастало, а таинственный ответ Генца еще больше раздразнил любопытство, хотя, дело ясное, ничего нового она не узнает, пока не окажется у него в лаборатории.

Вдоль коридора расположены застекленные кабинеты, где, словно белые пчелы, трудятся за столами эксперты. Целое море кондиционеров и термостатов на стенах поддерживают необходимые для ведущихся в этих стеклянных клетках исследований температуру и влажность воздуха. Именно здесь, в экспертно-криминалистическом отделе, материалы со всех мест преступлений исследуются и оцениваются, с тем чтобы следователи имели возможность принять во внимание массу данных. Зачастую именно с помощью следов физического происхождения определяется направление расследования. За свой не слишком долгий срок пребывания в убойном отделе Тулин узнала, что криминалисты подвергают тщательному изучению такие разные вещи, как предметы одежды, постельное белье, ковры, обои, пищевые продукты, транспортные средства, растения и пробы почвы. Впрочем, список можно продолжать практически бесконечно. И если судмедэксперты обследуют труп и обобщают все его характеристики, то в задачу криминалистов входит изучение всех следов, оставленных на месте преступления, в том числе и подозреваемыми. Судебно-медицинская и криминалистическая экспертизы – это два крае угольных камня, на которых основываются расследование преступления и подготовка доказательной базы, используемой в дальнейшем прокурорами в ходе судебного заседания для обоснования обвинения.

С девяностых годов прошлого века экспертно-криминалистический отдел занимался и так называемыми айтишными следами, для чего был создан специальный подотдел, изучавший принадлежащие жертвам и подозреваемым высокотехнологичные средства связи. С учетом усиления внимания к росту глобальной киберпреступности, хакерских атак и международного терроризма с 2014 года подотдел преобразовывается в НЦ-3, куда Тулин так стремится попасть. Но по причинам практического свойства в экспертно-криминалистическом по-прежнему выполняются более мелкие задачи, имеющие локальное значение, что в данном случае относится к компьютерам и мобильным телефонам из дома Лауры Кьер.

– Другие следы не обнаружены? В спальне, в гараже? – Тулин не терпится узнать хоть что-то новое, и она начинает задавать вопросы сразу, как только они оказываются в огромном помещении, куда их привел Генц.

– Нет, но прежде чем продолжить, мне хотелось бы узнать, могу ли я доверять ему. – Генц закрывает дверь и кивает в сторону Хесса. И хотя Найю в общем-то порадовало, что он так прямо выразил сомнения в отношении личности чужака, фраза Генца и для нее прозвучала неожиданно.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что я намерен тебе рассказать, имеет определенный налет сенсационности, и я не желаю рисковать, на случай если информация эта просочится куда не следует. Ничего, как говорится, личного. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Последний вопрос обращен к Хессу, который, однако, и бровью не ведет.

– Нюландер включил его в команду. И раз уж он здесь реально присутствует, я исхожу из того, что мы можем ему доверять.

– Именно это я и имел в виду.

– Я за него ручаюсь. Ладно, давай рассказывай, что там у тебя.

Помедлив мгновение, Генц поворачивается к своей клавиатуре и начинает быстро набирать код доступа, а другой рукой берет лежащие на столе очки для чтения. Таким Тулин его раньше не видела. Он одновременно и совершенно серьезен, и весьма взволнован. Впрочем, она ожидает увидеть более весомую причину такого его состояния, нежели появившийся на висящем над его впечатляющим своими размерами письменным столом экране высокой четкости изображения отпечаток пальца.

– Я обнаружил это случайно. Мы ведь сняли все отпечатки там, где было найдено тело, то есть на детской площадке, на случай если преступник опирался на стойку, поранился о гвоздь и тому подобное. Отпечатков там немерено, и оставлены они, по-видимому, игравшими на площадке и в домике детьми. И по той же причине мы – как, впрочем, это и предписано правилами – проверили и фигурку из каштанов, потому что она находилась относительно близко к трупу.

– И что здесь такого важного?

– Этот отпечаток остался на нижней части фигурки, то есть на той части, которую можно назвать телом. И он оказался единственным. Не знаю, насколько вы в этом сечете, но когда речь идет о сравнении отпечатков, то обычно мы ищем десять фрагментов для идентификации. Что же до этого конкретного отпечатка, то мы выявили лишь пять фрагментов, поскольку он смазан. Но и пяти, в принципе, тоже достаточно. Во всяком случае, так было в нескольких судебных делах, когда…

– Достаточно для чего, Генц?

Тот уже показал эти пять фрагментов на отпечатке с помощью электронного карандаша и цифровой доски на письменном столе, но, услышав вопрос, откладывает карандаш в сторону и смотрит на Тулин.

– Извини. Достаточно для того, чтобы утверждать, что отпечаток на каштановом человечке – по пяти фрагментам – идентичен отпечаткам пальцев Кристине Хартунг.

Сказанное настолько ошеломляет Тулин, что у нее перехватывает дыхание. Она, конечно, не могла знать заранее, что скажет Генц, но, по крайней мере, ожидала услышать нечто, что принадлежит к той же солнечной системе, что и она сама.

– Соответствие выявил компьютер, по мере того как идентифицировал все пять фрагментов. Процесс полностью автоматизирован, так как материал для сравнения находится в базе данных многих тысяч отпечатков с прошлых дел. Обычно опираются на большее количество фрагментов. Чаще всего речь идет о десяти, но, как я уже сказал, считается, что и пяти достаточно для…

– Но ведь Кристине Хартунг предположительно мертва. – Тулин завелась и продолжает раздраженным тоном: – Следствие установило, что она была убита почти год назад. Дело раскрыто, и преступник осужден.

– Мне это прекрасно известно. – Генц снимает очки и смотрит на нее. – Я же говорю только, что отпечаток…

– Значит, это ошибка.

– Это не ошибка. Я проверял все снова и снова целых три часа, потому что не привык утверждать то, в чем не до конца уверен. А вот теперь я уверен абсолютно. По пяти фрагментам полное соответствие.

Хесс все это время пребывал как бы на заднем плане и возился со своим мобильником, но тут он поднимается со своего места, и по его виду Тулин понимает, что европоловец насторожился. Генц сдержанным тоном объясняет ему, по какой дактилоскопической системе он работает, и Хесс говорит, что точно такой же системой для идентификации личности по отпечаткам пальцев пользуются в Европоле. Генц прямо-таки расцветает: никак он не ожидал, что гостю знакома эта методика, однако тот не разделяет его энтузиазма, но зато задает неожиданный для остальных участников беседы вопрос:

– А кто такая Кристине Хартунг?

Тулин отрывает взгляд от отпечатка пальца и заглядывает ему в разного – голубого и зеленого – цвета глаза.

18

Дождь перестал, но футбольные поля вокруг спортивного зала все так же пустынны. Он видит, как одинокая фигурка проходит между деревьев и направляется через поля, мокрое искусственное покрытие которых сверкает под светом прожекторов. И только когда минует последние ворота и приближается к бетонному ограждению пустой парковки, он убеждается, что это и вправду она. Девочка одета точно так же, как и в тот день, когда пропала, и походка ее знакома ему до боли – по этой походке он всегда узнает ее среди тысяч других детей. Увидев его машину, она сразу же бросается к ней, шапочка падает на землю, луч прожектора выхватывает ее лицо, и он видит ее широкую улыбку. Щеки у нее покраснели от холода, он уже чувствует ее запах и предвкушает, как обнимет ее, когда она прижмется к нему. Она громко смеется и подзывает его к себе, что столько раз происходило ранее, и сердце его готово разорваться, когда он распахивает дверцу, прижимает девочку к груди и начинает крутиться вместе с нею вокруг себя…

– Ты о чем задумался? Поехали.

Задняя дверца с треском захлопывается. Стиин Хартунг просыпается, не совсем понимая, что происходит. Он задремал, сидя за рулем и прижавшись щекой к окну. Сын в тренировочном костюме расположился на заднем сиденье со своими сумками и ракетками. Мимо них проезжают на велосипедах другие дети, посматривая на Стиина через окно и пересмеиваясь друг с другом.

– Ты закончил?..

– Поехали!

– Сейчас, только ключи найду.

В поисках ключей Стиин открывает дверцу, в салоне загорается свет, и наконец он находит связку, валявшуюся на коврике под рулем. Сын же его глубоко вжимается в кресло и сидит в такой позе, пока мимо проезжают другие дети.

– А, вот они. – Стиин захлопывает дверцу машины. – Хорошо прошла тре…

– Ты больше не забирай меня, ладно?

– Что ты имеешь в виду?

– Весь салон провонял.

– Густав, я не знаю…

– Я тоже по ней тоскую, но я ведь не пью!

Стиин останавливает машину. Он глядит на деревья и словно ощущает вес мертвых мокрых листьев, нападавших на его могилу. В зеркало заднего вида ему видно лицо сына, уставившего в окошко тяжелый взгляд. Ему всего одиннадцать, и фраза его, по идее, должна была бы прозвучать комично, но Стиина она вовсе не рассмешила. Он хочет сказать, что мальчик ошибается, и громко и искренне рассмеяться, пошутить, чтобы сын расплылся в улыбке, – ведь он перестал улыбаться с той поры, как Стиин начал пить.

– Прости… Ты прав.

Взгляд Густава не меняется. Он просто разглядывает пустую парковку.

– Я неправильно себя вел. Я соберусь и наверняка…

В ответ опять молчание.

– Я понимаю прекрасно, ты мне не веришь, но я так и сделаю. Последнее, чего бы я хотел, так это чтобы ты огорчался из-за меня. О’кей?

– А можно я с Калле поиграю до ужина?

Калле – лучший друг Густава, да и живет он на их улице.

– Да-да, конечно.

19

– И что дальше?

– А дальше в дело вступила оппозиция. Они просто рвали и метали. Помнишь ту, в роговых очках, из «Единого списка»?[7]

Стиин стоит у газовой плиты, пробует готовящееся блюдо и с улыбкой кивает. Фоном играет радио. Роза наливает в бокал красное вино и собирается налить и ему, но он останавливает ее жестом.

– Это та, что надралась на рождественском обеде? Которую домой отправили?

– Да, именно она. Вдруг поднялась с места в центре зала и принялась поливать премьера, а председатель Фолькетинга попытался заставить ее сесть на место, однако безуспешно. Но тут она и на председателя накинулась. А еще раньше отказалась встать, когда в зал вошла королева, за что половина парламента стала ей ухать. Ну а под конец до того распалилась, что отбросила свои бумаги, и те вместе с ее ручкой и очечником разлетелись по всему залу.

Роза смеется, и Стиин улыбается ей в тон. Он уже и не помнит, когда они в последний раз вот так мирно беседовали на кухне, но ему представляется, что было это давным-давно. Он выбросил из головы все, о чем ему было невыносимо думать и что могло бы огорчить ее. Их взгляды, в которых еще не погасла улыбка, встречаются, и целое мгновение они молчат.

– Я так рад, что у тебя выдался удачный день…

Она кивает и делает глоток вина – слегка поспешный, на его взгляд, – но по-прежнему улыбается.

– Да, кстати, ты не слышал о новом спикере фракции Датской народной партии?

Раздается звонок ее мобильного телефона, лежащего на кухонном столе.

– Ладно, я потом тебе расскажу. А пока переоденусь и заодно поговорю с Лю о завтрашней докладной.

Роза берет телефон и, поднимаясь по лестнице на второй этаж, начинает разговор. Стиин высыпает рис в кипящую воду, и в этот момент звонит дверной звонок. Это его ничуть не смущает – наверняка Густав возвращается от Калле и не желает рыться в карманах в поисках своего ключа…

20

Дверь в громадную виллу открывается, и, увидев лицо Стиина Хартунга, Тулин сразу же жалеет, что они сюда заявились. На нем передник, в руке дециметровая мерка с оставшимися на дне рисинками – дело ясное, отпирая дверь, он совсем не ожидал увидеть на пороге их с Хессом.

– Вы – Стиин Хартунг?

– Да.

– Извините за беспокойство. Мы из полиции.

Хартунг меняется в лице. Точно у него что-то сломалось внутри или он словно возвратился к действительности, о существовании каковой на миг позабыл.

– Вы разрешите войти?

– А что случилось?

– Мы буквально на минутку. И будет лучше, если мы поговорим внутри.

* * *

Тулин и Хесс смущенно оглядываются в гостиной, не говоря ни слова. В темноте за большими дверями застекленной веранды скрывается сад. Обеденный стол под большой лампой дизайна Арне Якобсена[8] накрыт на три персоны, из кухни доносится запах специй для горячего блюда. У Тулин внезапно возникает желание бежать отсюда куда глаза глядят, пока к ним не вернулся хозяин дома. Покосившись на стоящего к ней спиной спутника, она лишний раз убеждается, что рассчитывать на его помощь не приходится.

Закончив беседу с Генцем в экспертно-криминалистическом отделе, Найя позвонила Нюландеру, который ответил раздраженным тоном, так как звонок застал его на совещании. Впрочем, настроение у него не улучшилось и после того, как она рассказала, по какой причине звонит. Нюландер сперва не поверил ей, заявил, что это ошибка, и настаивал на своем, пока до него не дошло, что Генц перепроверил все сто семнадцать раз. Несмотря на общее отрицательное впечатление от обстановки в отделе, Тулин прекрасно понимала, что Нюландер далеко не дурак, и почувствовала, насколько серьезной он посчитал полученную от нее информацию. Он предположил, что наверняка имеется какое-то логическое объяснение случившемуся, какая-то естественная связь, пока им неизвестная, и именно поэтому отправил их к Хартунгам прояснить некоторые детали.

По дороге в машине Хесс не был особенно разговорчив. Тулин вкратце рассказала ему о деле Кристине Хартунг. Оно было открыто еще до того, как она поступила на работу в отдел, но, само собой разумеется, являлось предметом пересудов как в управлении, так и в средствах массовой информации еще долго после его закрытия. Да, в общем-то, оставалось таким и до сих пор. Двенадцатилетняя Кристине Хартунг, дочь Розы Хартунг, политика и министра соцзащиты, как раз сегодня совершившей свой политический камбэк, пропала без вести почти год назад, когда возвращалась домой после тренировки. Ее сумка и велосипед были брошены в леске. А несколько дней спустя полиция задержала молодого программиста Линуса Беккера. У него уже было несколько судимостей за преступления на сексуальной почве, к тому же против Беккера свидетельствовал ряд прямых и косвенных улик. На допросе в Копенгагенском управлении полиции он признался, что изнасиловал Кристине Хартунг, а затем задушил ее и в ту же ночь расчленил тело мачете, впоследствии найденным со следами крови девочки в его гараже. По его собственному признанию, он захоронил останки жертвы в нескольких лесных районах Северной Зеландии, однако Линус Беккер, у которого диагностировали параноидальную шизофрению, оказался не в состоянии точно указать эти места полиции, и по прошествии еще двух месяцев потребовавшие огромных усилий и человеческих ресурсов поиски были прекращены, так как наступившие холода сделали их продолжение невозможным. Весной при огромном внимании средств массовой информации суд назначил Линусу Беккеру самое суровое из всех возможных наказание, а именно принудительное лечение в специальном отделении психиатрической больницы на неопределенное время. Это означало, что преступник проведет в заключении лет пятнадцать-двадцать, а то и больше…

Найя слышит, что в кухне выключили радио. Стиин Хартунг возвращается в гостиную.

– Моя жена наверху, и если вы пришли, чтобы… – Он останавливается, пытается подобрать слова. – Если вы что-то нашли… То я хотел бы первым услышать это от вас, а жене я…

– Нет, мы пришли по другому поводу.

Хозяин дома смотрит на нее вопрошающим взглядом. С одной стороны, он вроде бы чувствует облегчение, а с другой – все так же насторожен.

– Сегодня, во время осмотра места одного преступления, мы обнаружили некий предмет, на котором, по всей видимости, оставлены отпечатки пальцев вашей дочери. Если же говорить конкретно, речь идет о так называемом каштановом человечке. У меня с собой фото этого предмета, и я хотела бы, чтобы вы на него посмотрели.

Стиин Хартунг рассматривает фото в руках Тулин и переводит на нее растерянный взгляд.

– Мы не на сто процентов уверены, что это именно ее отпечатки. Но тем не менее вероятность настолько велика, что нам необходимо получить разъяснение, каким образом они там могли оказаться.

Стиин Хартунг берет положенную Тулин на стол фотографию.

– Не понимаю. Отпечатки пальцев?!

– Именно так. Предмет был найден на детской площадке в Хусуме. Если быть совсем точной, по адресу Седервай, семь. Известны ли вам адрес или детская площадка?

– Нет.

– А что вы можете сказать о женщине по имени Лаура Кьер? Или ее сыне Магнусе? Или Хансе Хенрике Хауге?

– Ничего.

– Но, может быть, ваша дочь была знакома с этой семьей? Или с другими жителями этого района? Может быть, она играла там со знакомыми? Или навещала кого-либо?

– Нет, мы ведь там не живем. Никак не могу взять в толк, что бы все это значило…

Тулин на миг задумывается, но тут же находит ответ:

– По-видимому, все-таки есть какое-то логичное объяснение. Если ваша жена дома, не могли бы мы задать ей вопрос…

– Нет, я не разрешаю вам допрашивать жену. – Стиин Хартунг смотрит на них враждебным взглядом.

– Сожалею, но нам необходимо получить разъяснения.

– А мне это абсолютно до лампочки. Вы не будете говорить с моей женой. Она скажет вам то же самое, что и я. Мы никакого понятия не имеем, с какой стати отпечатки оказались там, и место, которое вы назвали, нам неизвестно, и вообще не понимаю, какого черта этот вопрос вас так волнует!

Стиин вдруг замечает, что взгляды Тулин и Хесса направлены куда-то ему за спину. Это жена его спустилась по лестнице и наблюдает за ними из холла.

На мгновение в помещении воцаряется тишина. Роза Хартунг входит в гостиную и берет в руки фото, которое ее муж в гневе швырнул на стол. У Найи вновь возникает желание бежать из этого дома куда подальше, и она со все большим раздражением думает о Хессе, который все это время простоял у нее за спиной, не вымолвив ни слова.

– Простите за беспокойство. Мы…

– Я все слышала.

Роза Хартунг рассматривает фотографию каштанового человечка и, кажется, надеется что-то на ней отыскать. Однако муж ее, судя по его виду, готов указать непрошеным визитерам на дверь.

– Они сейчас уйдут. Я сказал им, что нам ничего не известно. Благодарю за визит.

– Она продавала их у шоссе.

Стиин Хартунг останавливается на пороге и обращает взгляд на жену.

– Каждую осень. Вместе с Матильде, девочкой из ее класса. Обычно они собирались здесь и делали массу…

Роза Хартунг переводит взгляд с фотографии на мужа, и Тулин по его лицу догадывается, что он тоже вспомнил это.

– То есть как это – продавала?

– Они устраивали небольшой импровизированный киоск. И продавали фигурки прохожим и водителям, которые останавливались возле них. Они ведь еще и пирожные пекли, и водичку фруктовую делали. И все это можно было купить вместе с фигуркой…

– И в прошлом году – тоже?

– Да… Вот за этим столом они и сидели. А каштаны собирали в саду. Им это жутко нравилось. Летом они устраивали блошиный рынок, но… Но ей казалось, что осенью дело шло веселее, если у них находилось время делать фигурки вместе. Я все прекрасно помню, потому что это случилось в предпоследний ее уикенд… Но почему это так важно?

– Нам просто надо прояснить некоторые детали. В связи с совсем другим делом.

Роза молчит. Муж ее стоит рядом с ней, и кажется, будто оба они находятся в свободном падении. Хесс тоже молчит. Тулин хватается за фото, точно за спасательный круг:

– Большое спасибо. Мы выяснили все, что необходимо. Простите за вторжение.

21

Найя бросает взгляд на Хесса в зеркало заднего вида, жмет на газ и отъезжает. Когда она открывала машину на выезде с участка, он оглянулся и, посмотрев на виллу, сказал, что ему лучше пройтись. Что ее весьма порадовало. Выехав из квартала, она поворачивает на первую отходящую от главной дороги улицу и на обратном пути в город дважды звонит по телефону. Сперва – Нюландеру, который тут же взял трубку; явно ждал ее звонка. Фоном Найя слышит голоса его жены и детей и чувствует, что он доволен результатами их визита к родителям Кристине Хартунг. В конце разговора он снова подчеркивает, что информация сугубо конфиденциальна и нельзя допустить, чтобы СМИ раздули из этого сенсацию во вред Хартунгам, но Тулин его уже почти не слушает, поскольку сама давно поняла это.

Потом она звонит тому, чье фото значится под номером три на семейном дереве и кого ее дочка называет дедом, – всегда все понимающему и крепкому духом Акселю, которому Найя обязана всем. Она рада слышать его спокойный голос, а он рассказывает, что они играют в какую-то сложную южнокорейскую компьютерную игру, в которой он ни черта не смыслит. Ле спрашивает из-за его плеча, может ли она переночевать у деда, и Тулин дает разрешение, хотя ей и не очень улыбается провести нынешний вечер в одиночестве. Аксель чувствует это по ее голосу, и она спешно заверяет его, что у нее всё в порядке, и заканчивает разговор. Через окошко машины наблюдает, как жители столицы целыми семьями разбредаются по домам после похода по магазинам, ощущает, что внутри ее растет ощущение тревоги, и старается избавиться от него. Девочка продает каштанового человечка в киоске у дороги, а потом фигурка случайно оказывается в домике на детской площадке где-то в Хусуме… Нет, хватит, пора на сегодня с этим завязывать. Тулин принимает решение и поворачивает в сторону Большой Королевской улицы.

* * *

Пожилой мужчина в меховой шубе с маленькой собачкой на руках выходит на улицу и подозрительно оглядывает молодую женщину, проскользнувшую в подъезд, не позвонив по домофону. Она поднимается по широкой лестнице, на площадках которой располагаются настоящие хоромы. Поднявшись на третий этаж, женщина слышит доносящуюся из квартиры музыку, стучит в дверь всего лишь раз и, не дожидаясь ответа, открывает ее и осторожными шагами входит в огромную прихожую. Себастьян стоит с мобильником в руке; он только что закончил разговор и теперь улыбается, радуясь ее неожиданному появлению. На нем по-прежнему костюм – по-видимому, единственная признанная в его семье форма одежды.

– Приветик!

Тулин сбрасывает с себя пальто.

– Раздевайся, у меня всего полчаса.

Она расстегивает молнию у него на ширинке и начинает снимать ремень, но тут вдруг слышит приближающиеся шаги.

– Где у тебя штопор, мой мальчик?

В дверях появляется пожилой мужчина с резкими чертами лица; в его руках бутылка вина. Музыка заканчивается, и до Тулин доносится какофония голосов из гостиной.

– Это мой отец. Отец, а это Найя. – Себастьян, все так же улыбаясь, представляет их друг другу, а тем временем через прихожую в кухню проносятся несколько играющих в салки детишек.

– Рад увидеться с тобой. Дорогая, подойди сюда…

Тулин не успевает оглянуться, как ее окружают мать Себастьяна и другие члены его семьи. Трижды попытавшись отказаться от приглашения, она наконец понимает, что ей придется остаться на ужин.

22

На улице моросит, и люминесцентные лампы на стоянке для велосипедов освещают баскетбольную площадку лишь с одной стороны. Промокшие детишки с ближневосточными чертами лица на мгновение останавливаются, глядят вслед проходящей мимо фигуре, а потом вновь возвращаются к игре. В районе Парка Одина на Внешнем Нёрребро бледнолицых жильцов раз-два и обчелся, и когда здесь появляется этнический датчанин, на него всегда обращают внимание. Чаще всего это полицейские, в форме или в гражданском, но они, как правило, бывают здесь по двое, и никогда в одиночку, как вот этот мужчина, бредущий с пакетом еды навынос в руке к дому на окраине жилого комплекса. Хесс поднимается по лестнице на четвертый этаж и по внешней галерее проходит к последней квартире. У всех других дверей выставлены мешки с мусором, велосипеды и всякий хлам, в одном месте из приоткрытого окна доносятся говорящие по-арабски голоса и запахи экзотических специй, что наводит Хесса на воспоминания о тунисском квартале в Париже. У последней на этаже двери с табличкой 37 С стоят видавший гораздо лучшие времена садовый столик и шаткий пластиковый стул. Хесс останавливается перед ней и достает ключ.

В двухкомнатной квартире темно, и он зажигает свет. Его скромная дорожная сумка стоит у стены, там, где он ее и оставил, когда сегодня днем получил ключ у администратора жилого комплекса. Последнее время квартиру снимал некий боливийский студент, однако молодой человек в апреле отбыл на родину, и с тех пор, по словам администратора, сдать хессовское жилье не было никакой возможности. Что, наверное, не так уж и странно. В совмещенной с кухней гостиной стол, два стула, небольшой кухонный гарнитур с газовой плитой на две конфорки; пол неровный, со щербинами, и четыре голых стены в грязных разводах. И никаких принадлежащих лично ему вещей, кроме разве что старого, знавшего лучшие дни телевизора, который, несмотря на свою аналоговую сущность, по-прежнему работает, так как подключен к общему кабельному каналу товарищества собственников жилья.

Ему было совершенно ни к чему обустраивать квартиру, ведь Хесс практически никогда здесь не жил, а квартплату и коммунальные услуги оплачивали наниматели, почему эта конура и оставалась в его собственности. Хесс снимает пиджак и вешает его на спинку стула для просушки, кладет на стол пистолет в кобуре и сигареты. В третий раз за последние полчаса он набирает известный только им двоим номер Франсуа, но тот по-прежнему не отвечает, а Хесс не оставляет ему сообщения.

Сев за стол, он вскрывает упаковку с вьетнамской едой и включает телевизор. Поглощая куриный суп с лапшой, переключает каналы, каковых у него в изобилии. Наконец ему попадается новостная программа, показывающая эпизоды с появлением Розы Хартунг в Кристиансборге, в то время как закадровый голос пересказывает историю ее пропавшей дочери, ставшей жертвой Линуса Беккера. Хесс продолжает переключать каналы и находит научно-популярную передачу о южноафриканских пауках, отличающихся тем, что они пожирают свою мать, едва появившись на свет. Пауки ему, разумеется, совершенно по фигу, но зато не отвлекают от мыслей о том, как поскорее вернуться в Гаагу.

* * *

Несколько последних дней выдались для Хесса весьма драматичными. В прошлый уикенд его отстранили от исполнения служебных обязанностей, и сделал это его новый шеф в Европоле, немец по фамилии Фрайманн. Пусть и не совсем неожиданно, но все же реакция начальника представлялась чересчур эмоциональной. Во всяком случае, по мнению Хесса. Слухи об этом решении просочились на разные этажи системы и быстро достигли Копенгагена, и уже в воскресенье вечером ему поступил приказ вернуться домой на ковер к тамошнему руководству. На совещании в управлении в понедельник утром датские руководители не слишком-то поверили в его версию произошедшего и напомнили, что случившееся совсем не ко времени, если учесть ухудшение отношений между датской полицией и Европолом после пресловутого общенационального референдума, когда датчане проголосовали против укрепления сотрудничества с Евросоюзом в области юстиции. Иными словами, Хесс не поспособствовал улучшению связей, которые и так-то существуют лишь по милости Европола. Один из начальников даже подчеркнул, что он фактически разбередил еще до конца не затянувшуюся рану.

Хесс постарался скорчить виноватую мину, вслед за чем ему предъявили список его прегрешений: нарушение дисциплины, выразившееся в пререканиях с вышестоящим начальством, неявки на работу, лень, пьянство и загулы в европейских столицах, а также то, что он якобы выдохся и исчерпал себя в профессии; впрочем, последнее утверждение стало уже общим местом. Он возразил, дескать, все это всего лишь буря в стакане воды, и выразил уверенность, что результаты служебной проверки окажутся в его пользу. Мысленно Хесс уже находился на борту самолета, вылетающего в Гаагу рейсом в 15.55, на который даже зарегистрировался. И, если ему повезет и рейс не задержится, он успеет бросить свое бренное тело на диван в доме на Зеекантштраат до начала отложенного матча Лиги чемпионов между амстердамским «Аяксом» и дортмундской «Боруссией». Но тут взорвалась бомба. И до выяснения всех обстоятельств его дела ему было предписано с утра следующего дня исполнять обязанности следователя по прежнему месту работы, то есть в отделе по расследованию преступлений против личности.

По большому счету, Хесс из вещей ничего с собой в Копенгаген не взял. Перед отъездом он швырнул в дорожную сумку только самое необходимое и после неудачного для себя совещания отправился зализывать раны в одну из более или менее дешевых гостиниц, принадлежащих пиетистам[9], в районе Главного вокзала, которую он покинул, полагая, что навсегда, с утреца пораньше. Сперва позвонил своему напарнику Франсуа, объяснил ему ситуацию и заодно узнал прогноз погоды в Гааге. Франсуа – лысоватый француз сорока одного года, уроженец Марселя, полицейский в третьем поколении, сыщик до мозга костей, но необычайно милый и приятный человек, единственный среди коллег, которому Хесс склонен был доверять. Франсуа рассказал, что проверка началась и он будет держать Хесса в курсе расследования и по мере возможности прикрывать его. Кроме того, предложил координировать действия, с тем чтобы рапорты не оставляли впечатления, будто их авторы находятся в сговоре. И поскольку речь шла о расследовании дела государственного служащего и их телефонные переговоры могли прослушиваться, они договорились обзавестись новыми мобильниками или симками, чтобы избежать прослушки. Переговорив с Франсуа, Хесс выпил банку пива и попробовал дозвониться до администратора жилого комплекса, у которого хранился ключ от его квартиры. Зачем платить за гостиницу, когда имеешь в городе собственное жилье? Однако телефон в конторе администратора не отвечал, и он, даже не раздевшись, заснул на гостиничной койке и проспал вплоть до начала футбольного матча, в котором амстердамский «Аякс» потерпел позорное поражение от немцев со счетом 0:3.

* * *

Пауки как раз дожрали своих матерей, когда зазвонил его новый мобильник. С английским Франсуа не особо в ладах, и потому Хесс всегда говорит с ним по-французски, хотя его французский тоже далек от совершенства, ведь он учил его самостоятельно.

– Как прошел первый рабочий день? – первым делом интересуется Франсуа.

– Супер.

Они накоротке обмениваются информацией. Хесс рассказывает коллеге, что напишет в рапорте, а тот сообщает последние новости о ходе проверки. Заканчивая разговор о делах, Хесс чувствует, что француза что-то тяготит.

– Ты что-то хочешь сказать?

– Да ты и слушать не захочешь…

– Давай не тяни.

– Это просто мысли вслух. Слушай, а почему бы тебе не отдохнуть? А что, поживешь немного в Копенгагене… Ты же наверняка вернешься, но, может, тебе пока лучше побыть там? Отключишься от всего. Батарейки подзарядишь. С датскими девушками симпатичными познакомишься…

– Ты прав. Этого я слушать не хочу. Ладно, закончи побыстрей свою объяснительную и передай ее Фрайманну.

Хесс завершает разговор. Мысль о том, что придется задержаться в Копенгагене, становится все более и более невыносимой. Конечно, работать пять лет в Европоле – это вам не грибы в лесу собирать, но там все же лучше, чем здесь. Будучи откомандирован в Европол в качестве офицера связи, он вполне мог бы довольствоваться пребыванием в кабинете штаб-квартиры перед экраном компьютера, но Хесс очень скоро после своего прибытия в Гаагу стал хедхантером в качестве следователя межнациональной мобильной группы. В среднем он сто пятьдесят дней в году проводил в командировках. Одно дело сменялось другим. После Берлина следовал Лиссабон, за Лиссабоном – Калабрия, из Калабрии он перебирался в Марсель – и так оно и шло. Короткие перерывы между поездками Хесс проводил в Гааге, где ему предоставили жилье.

Контакты с датской системой он поддерживал, время от времени отсылая отчеты в Копенгаген, в которых сообщал о нитях, связывающих международную организованную преступность со странами Северной Европы, в особенности с Данией и другими скандинавскими государствами. Как правило, он общался с местными сотрудниками по электронной почте, в редких случаях – по «Скайпу», и такой способ общения на расстоянии весьма подходил Хессу. То же самое касалось и ощущения бездомности. Со временем он даже свыкся с тем, что европейский полицейский аппарат является колоссом на глиняных ногах, работе которого препятствует огромное количество юридических и политических барьеров, раз от разу при столкновении с ними казавшихся Хессу все более и более непреодолимыми. Выгорел ли он изнутри? Что ж, может, и так. Ему, следователю, постоянно бросались в глаза примеры организованной несправедливости, злобы и смерти. Он выявлял следы, собирал улики, проводил бесконечные допросы на многих языках, но зачастую политики разных стран, не умеющие договориться между собой, мариновали уже готовые к выдвижению обвинения материалы.

С другой стороны, по большому счету, Хесс имел возможность заниматься тем, чем хотел. Столь огромная и неповоротливая система позволяла при наличии определенной сноровки делать это, по крайней мере до прихода нового шефа отдела – Фрайманна – молодого бюрократа из бывшей Восточной Германии, для которого сотрудничество европейских органов было светом в окошке и который с ходу занялся повышением эффективности и расчисткой завалов. Но после первого рабочего дня в Копенгагене даже уикенд, проведенный на пару с Фрайманном на необитаемом острове, стал казаться Хессу манной небесной.

Впрочем, начался-то день вполне терпимо. Он избежал встреч со старыми знакомцами из управления, поскольку с самого раннего утра был отправлен на задание. Его напарница оказалась круче большинства коллег и явно не была так уж сильно заинтересована в его участии в расследовании, что Хессу было только на руку. Но представлявшееся легким для раскрытия дело об убийстве в коттеджном поселке неожиданно осложнили найденные отпечатки пальцев, и вот, не успев как следует оглядеться, Хесс очутился в доме, где горе толстым слоем смолы въелось в стены, отчего ему захотелось бежать оттуда с криком ужаса куда подальше.

После визита к Хартунгам требовалось подышать свежим воздухом. Что-то по-прежнему его угнетало, но не только лишь постигшая их семью беда. Какая-то деталь. Нечто, еще не осознанное им или, может быть, даже оформившееся в мысль, но порождавшее при этом целую кучу вопросов, которые Хесс инстинктивно пытался прогнать прочь, чтобы не чувствовать необходимости что-либо предпринимать.

На обратном пути он сделал большой крюк и прошелся по залитым дождевой водой улицам города, ставшего ему почти совсем незнакомым. Повсюду новейшие здания из стекла и стали, разрытые улицы и площади свидетельствуют о том, что город меняется. Обычная в принципе европейская столица; правда, по-прежнему меньше размером, ниже ростом и более безопасная, нежели большинство других расположенных южнее столиц. Счастливые родители с детьми искали укрытия от дождя на аттракционах «Тиволи»[10], однако кучки опавших листьев под растущими вдоль Озер каштанами заставили его вернуться мыслями к Лауре Кьер. Глянцевая картинка тихой и спокойной сказочной страны пошла трещинами, и возле моста Королевы Луизы Хесса настигли воспоминания о собственном прошлом в виде мелькавших перед глазами маленьких насмешливых призраков. И только когда он вышел на Внешнее Нёрребро, призраки эти наконец-то исчезли.

Хесс прекрасно понимал, что он вполне может не принимать эту историю близко к сердцу. Он-то ведь никакой ответственности не несет. Безумцы встречаются повсюду, и родители теряют детей каждый божий день, точно так же, как и дети лишаются родителей. Он столько раз наблюдал подобные истории в самых разных городах и странах, разыгранные с таким количеством лиц, что даже вспоминать их ему совсем не хотелось. Через несколько дней, по всей вероятности, по телефону из Гааги придет сообщение о перемирии, так не все ли равно ему пережитое сегодня? Он сядет в самолет, или в поезд, или в автомобиль – и отправится выполнять очередное задание. А пока ему надо просто-напросто убить время…

Хесс внезапно осознает, что сидит в полной прострации, вперив пустой взгляд в грязную стену. И пока ощущение тревоги не забрало его снова, он встает, швыряет картонную упаковку с остатками лапши в мусорное ведерко и направляется к двери.

23

Гостиную квартиры Неру Амди наполняет голос Боба-строителя[11], и с особым интересом внимает раздающимся с экрана добрым советам самый младший ребенок в семье. Неру Амди, надев фартук, готовит баранину со шпинатом для жены и четверых их детей, но тут раздается стук в дверь. Жена кричит ему, что у нее деловой разговор с кузиной по мобильному, и он, хочешь не хочешь, отправляется посмотреть, кто это к ним заявился. Не скрывая раздражения, открывает дверь. На пороге стоит бледнолицый мужчина из квартиры 37 С, которого он уже видел мельком сегодня.

– Слушаю вас.

– Прошу прощения за беспокойство, но я хотел бы покрасить стены в моей квартире.

– Покрасить квартиру? Прямо сейчас?

– Да, именно так. Администратор сказал, что вы у нас домоуправ и знаете, где находятся краски и кисти.

Неру замечает, что у мужчины глаза разного цвета: один зеленый, другой – голубой.

– Но вы не можете начать красить прямо сейчас. Для этого необходимо согласие владельца, а он в отъезде.

– Да я и есть владелец.

– Вы владелец?

– Может, вы просто дадите мне ключ? Ведь краски и кисти, наверное, в подвале?

– Да-да, но теперь уже вечер… И сейчас нельзя красить без лампы маляра. А у вас она есть?

– Лампы нет, зато прямо сейчас есть время, – с нетерпением отвечает мужчина. – Я пробуду в Копенгагене всего пару дней и хотел бы успеть привести квартиру в порядок, потому что собираюсь выставить ее на продажу. Так что если это вас не слишком затруднит… Вы можете дать мне ключ?

– Я не могу дать вам ключ от подвала. Подождите внизу в коридоре, я сейчас подойду.

Мужчина кивает и уходит. Жена Амди отнимает мобильник от уха и долго смотрит, как Неру разыскивает ключ. Да и то: ну какой нормальный белый человек добровольно захочет заиметь жилье в Парке Одина, не говоря уж о том, чтобы здесь жить? Нет, с этим типом явно надо держать ухо востро…

* * *

Малярный валик в невероятном темпе движется вверх и вниз по стене, оставляя крупные белые капли на расстеленных по полу листах картона. Когда Неру входит в квартиру с еще одной банкой краски, его новый знакомый, по лицу которого стекает обильный пот, окунает валик в ведерко и снова начинает водить им по стене.

– Там еще одна банка оказалась, только у меня времени нет, так что вы сами проверьте, та ли у нее маркировка цвета.

– Да какая разница? Главное, чтобы она была белая.

– Нет, разница есть. Маркировка должна совпадать.

Собираясь проверить маркировку, Неру убирает со стола пиджак Хесса, освобождая место для банки, замечает кобуру и останавливается в замешательстве.

– Всё о’кей. Я из полиции.

– Да, понятно, – говорит Неру и, вспомнив взгляд жены, отступает на полшага к двери.

Кончиками уже испачканных белой краской пальцев мужчина вытаскивает из кармана свой полицейский жетон:

– Я на полном серьезе. Это я.

Увидев жетон, Неру чуть-чуть успокаивается, а высоченный мужчина снова начинает водить валиком вверх и вниз по стене.

– Вы – агент в гражданском? Используете квартиру для наблюдения?

Район Парка Одина часто обвиняют в том, что он является одной большой малиной для уголовных элементов и местом, где скрываются исламские террористы, так что вопрос Неру задает не без причины.

– Нет, просто это моя собственная квартира. Никакого отношения к слежке она не имеет. Но я работаю за границей, вот и собираюсь расстаться с ней. Будьте добры, когда уйдете, не закрывайте дверь, чтобы поступало больше воздуха.

Ответ обезоруживает Неру. Его по-прежнему удивляет человек, которому пришло в голову купить квадратные метры в Парке Одина. Но то, что мужчина хочет, чтобы он ушел, слегка его успокаивает. Неру бросает на него взгляд и не может удержаться от реплики. Верзила действует валиком едва ли не с лошадиной силой. Точно речь идет о его жизни и смерти.

– Вы слишком сильно нажимаете. Можно я посмотрю валик…

– Не надо. Все и так замечательно.

– Да вы и не видите ничего без лампы маляра.

– Все отлично.

– Остановитесь, говорю. Если я не помогу, вы же сами потом пожалеете, что натворили.

– Не пожалею, зуб даю.

Неру хватается за рукоятку и осматривает валик, но и Хесс бюгель из рук не выпускает.

– Ну вот, я так и думал. Валик надо заменить. Сейчас все сделаю.

– Не надо. Все отлично.

– Ничего не отлично. Я старый маляр. Меня профессиональная гордость обязывает.

– Послушайте, я просто хочу покрасить…

– Профессия обязывает. Если можешь, значит, сделай. Прошу прощения, но ничего поделать с собой не могу.

Мужчина наконец-то отпускает рукоятку и растерянно смотрит прямо перед собой, будто Неру лишил его жизнь всякого смысла. Домоуправ поспешно уходит, забрав с собой валик, опасаясь, как бы хозяин квартиры на передумал.

Вернувшись к себе, он быстро находит пару ламп маляра и новый валик в ведре, стоящем в шкафу в дальнем конце коридора. Жена его сидит за столом вместе с детьми и никак не может понять мужа. Неужели этот тип из 37 С сам не может заняться ремонтом, пока они не поужинают?

– Врет он все, дурачок несчастный. Муниципалы ему жилье в комплексе выделили.

Неру уже устал объяснять ей: если уж взялся красить, надо делать все как следует. С инструментами под мышкой он закрывает дверь в квартиру и уже собирается поднять рукоятку с газеты на коврике возле двери, куда ее положил, как вдруг замечает внизу жильца из 37 С. Тот быстрым шагом минует баскетбольную площадку и исчезает за пределами комплекса.

Неру в недоумении, но тут в голову ему приходит мысль, что просто люди перестали уважать друг друга и что супруга, может, и права насчет дурачка и муниципалитета. Впрочем, идея жильца продать квартиру представляется ему блестящей.

24

К своему глубокому удивлению, Тулин чуток развеселилась за ужином в шикарной квартире на Большой Королевской улице. Себастьян происходит из весьма известной и состоятельной адвокатской семьи, глава которой, его отец, выполняет роль патриарха, затмевающего всех вокруг себя. Скоро уже десять лет, как он был назначен судьей второй инстанции, так что теперь делами адвокатской конторы ведают Себастьян и его старший брат. Что, впрочем, никоим образом не означает, будто братья во всем согласны друг с другом. Для Найи это стало очевидным во время ужина. Неуклюжие высказывания старшего брата в духе неолиберализма о государстве и обществе Себастьян парировал резко и остроумно, а его золовка саркастически заметила, что чувства ее мужа умерли в тот момент, когда он получил лицензию на право ведения адвокатской деятельности. Отец семейства расспрашивал Тулин о ее работе в убойном отделе и хвалил за стремление перейти в НЦ-3 – мол, за ним определенно прекрасное будущее, в отличие от допотопного отдела по расследованию преступлений против личности. Старший же сын, напротив, высказал надежду, что лет эдак через двадцать ни того, ни другого отдела вообще не останется, поскольку к тому времени все полицейские институты будут приватизированы. Когда же компания перешла к горячему, он внезапно заинтересовался, почему Тулин не съезжается с его братом – неужели, дескать, Себастьян недостаточно для нее привлекателен?

– Может, он как мужчина тебя не удовлетворяет?

– Да нет, как раз таки удовлетворяет. Просто мне удобнее использовать его как партнера по сексу, нежели похоронить всю прелесть таких отношений в условиях совместного проживания.

Услышав ее ответ, жена старшего брата разразилась хохотом, да так, что умудрилась забрызгать красным вином белую «боссовскую» сорочку своего мужа, который тут же принялся оттирать пятна матерчатой салфеткой.

– Выпьем за это! – предложила Тулин и осушила бокал, прежде чем все остальные последовали ее примеру. Себастьян улыбнулся ей, а его мать пожала ей руку.

– Нам в любом случае приятно видеть тебя, и я знаю, что Себастьян очень рад вашему знакомству.

– Мать, перестань!

– А что, разве я что-то не так сказала?

Глаза у нее в точности как у младшего сына. В них тот же теплый, слегка темноватый огонек, на который Найя обратила внимание чуть более четырех месяцев назад, когда сидела на местах для публики в зале суда, где дежурный судья рассматривал расследуемое ею дело. Будучи адвокатом по назначению, Себастьян защищал своего клиента, некоего сомалийца, не выказывая никаких эмоций, но с другой стороны, с таким ощущением реальности, что уговорил подзащитного признать себя виновным в жестоком обращении с супругой. После заседания он поймал Найю на улице, и хотя та отказалась от предложения встретиться, Себастьян произвел на нее приятное впечатление. И как-то в начале июня ближе к исходу рабочего дня Тулин без всякого предупреждения явилась в адвокатскую контору на Амалиегаде и, когда они остались одни, стащила с него штаны. Она и не думала, что их отношения могут перерасти в нечто большее, но в смысле секса Себастьян оказался невероятно хорош, да и сам он понял, что она не из тех, кто ищет партнера для совместных прогулок по Лангелиние. Теперь же, когда она сидит и подсмеивается над его до некоторой степени эксцентричными родственниками, эта часть совместного бытия не выглядит в ее глазах столь устрашающей, как обычно…

Застольную беседу прерывает громкий звонок мобильного телефона. Тулин вынуждена достать аппарат и ответить:

– Алло?

– Это Хесс. Где сейчас парнишка?

Тулин выходит в прихожую, чтобы не вести разговор при всех.

– Какой парнишка?

– Мальчик из Хусума. Мне надо спросить его кое о чем, и необходимо сделать это прямо сейчас.

– Тебе не удастся поговорить с ним сейчас. Его осмотрел врач и предположил, что у мальчика шок, так что прямо теперь он находится в отделении неотложной помощи.

– В какой больнице?

– Зачем тебе это?

– Неважно. Сам разберусь.

– Зачем тебе…

Хесс дает отбой. Найя застывает с телефоном в руке. Беседа за столом продолжается, но она уже не прислушивается к голосам. Когда в прихожей возникает Себастьян и спрашивает, что случилось, Тулин, уже надев пальто, направляется к двери.

25

Пройдя по безлюдным и весьма скудно освещенным коридорам Центра детской и юношеской психиатрии глострупской больницы, она направляется к стойке медицинского поста и видит Хесса, разговаривающего с пожилой медсестрой в расположенном позади кабинете, откуда их голоса доносятся до нее из-под двери в стеклянную клетку. Несколько тинейджеров останавливаются, интересуясь, что там происходит. Тулин протискивается мимо них, стучит в дверь и, не дожидаясь разрешения, открывает ее.

– Выйди сюда.

Хесс нехотя бредет вслед за ней, и сестра провожает его недовольным взглядом.

– Мне необходимо поговорить с парнишкой, но какая-то дубина пообещала, что его сегодня больше не станут беспокоить.

– Я пообещала. – Тулин замечает, что руки и пальцы у Хесса перепачканы белой краской. – Мальчика сегодня уже один раз допрашивали. И если ты не скажешь мне, о чем собираешься говорить с ним, ничего у тебя не выйдет.

– Да всего пара вопросов… Если ты сможешь уговорить сестру, обещаю позвонить завтра в отдел и сказаться больным.

– Сперва объясни, о чем собираешься его спрашивать.

26

Спальная часть Центра детской и юношеской психиатрии в общем-то походит на соответствующее отделение для взрослых, только тут есть небольшие оазисы с игрушками и книгами. Впрочем, большой разницы нет, ибо и здесь интерьеры нагоняют тоску и печаль, однако Тулин на своем опыте убедилась, что существуют места для детей гораздо ужаснее этого.

Медсестра наконец-то выходит из палаты мальчика и, не глядя на Хесса, обращается непосредственно к Найе:

– Я сказала, что вы пробудете у него только пять минут. Правда, много он не говорит, а с момента поступления практически все время молчит, и его можно понять. Договорились?

– Да, спасибо, отлично.

– Я прослежу за временем. – Медсестра показывает на свои наручные часы и бросает гневный взгляд на Хесса, уже взявшегося за ручку двери.

* * *

Магнус Кьер не поднимает глаз, когда они входят в палату. Он сидит, укрытый перинкой, на постели с поднятым изголовьем и держит на коленях ноутбук с больничным логотипом на обратной стороне. Палата одноместная. Шторы задернуты, зажжена единственная лампа – та, что на прикроватном столике, – однако лицо мальчика освещается экраном компьютера.

– Привет, Магнус. Извини, мы отвлечем на минутку тебя. Меня зовут Марк, а это… – Хесс бросает короткий взгляд в сторону Тулин, старающейся привыкнуть к мысли, что у него еще и имя имеется, – …Найя.

Мальчик не отвечает на приветствие, и он подходит ближе к нему.

– Ты чем занимаешься? Можно мне взглянуть?

Садится на стул возле постели. Тулин остается на месте. Что-то подсказывает ей, что лучше побыть на расстоянии от них обоих. Что-то, чего она не может выразить словами и все же чувствует, что поступает правильно.

– Магнус, я хочу спросить тебя кое о чем. Если ты позволишь. Можно, Магнус?

Хесс смотрит на мальчика, но тот не реагирует на его вопрос, и Тулин уже кажется, что они попусту теряют время. Магнус полностью сосредоточен на экране и клавиатуре, по которой резво бегают его пальцы. Ей кажется, будто он надул вокруг себя воздушный шарик и Хесс может расспрашивать его хоть до завтрашнего утра, но ответа так и не добьется.

– Ты во что играешь? Как идет игра?

Мальчик по-прежнему молчит, но Тулин без труда узнает на мониторе «Лигу легенд», виденную ею на экране компьютера своей дочки.

– Это компьютерная игра. В ней надо…

Хесс поднимает руку, сигнализируя Тулин, что ей лучше заткнуться, а сам продолжает внимательно вглядываться в экран.

– Ты играешь в «Ущелье призывателей»? Мне эта карта тоже больше всего нравится. А твой чемпион – Луциан Очиститель?

Мальчик не отвечает, а Хесс показывает на один из символов в нижней части экрана:

– Если это Луциан, у тебя скоро будет обновление.

– Уже. Жду следующего уровня.

Парнишка говорит безучастным, монотонным голосом, но Хесса это не смущает, и он снова показывает на экран:

– Берегись, сейчас миньоны появятся. Нексус падет, если ты ничего не предпримешь. Нажми на magic, тогда не проиграешь.

– Я не проиграю. Я уже нажал на magic.

Тулин старается не показать, насколько ошеломлена. Коллеги, с которыми она общается в управлении, разбираются в компьютерных играх, как в кантонском диалекте, но о Хессе такого, видно, не скажешь. Она интуитивно чувствует, что для Магнуса это лучшая беседа за весь сегодняшний день. И еще ей приходит в голову, что то же самое можно сказать о мужчине, сидящем на стуле рядом с мальчиком и, судя по его виду, действительно увлеченном игрой.

– Ты отлично играешь. Когда у тебя будет пауза, я дам тебе другую миссию. Не совсем такую, как в «ЛоЛ». И тебе понадобятся все твои скиллы.

Магнус сразу же выключает ноутбук, ожидая указаний Хесса, но не глядя ему в глаза. Тот достает из внутреннего кармана три фотографии и раскладывает их обратной стороной вверх на перинку перед мальчиком. Тулин с изум лением смотрит на него и подходит к ним вплотную:

– Мы так не договаривались. Ты о фотографиях ничего не говорил.

Хесс, однако, не отвечает и не отводит взгляда от мальчика.

– Магнус, сейчас я переверну фотографии, одну за другой. У тебя будет десять секунд, чтобы посмотреть на каждую из них и сказать мне, есть ли там что-то, чего в этих местах не бывает. Чего там не должно быть. Чего-то странного, тебе неизвестного. Ну почти как если бы в твой компьютер пробрался «троян». О’кей?

Девятилетний мальчик кивает, не отводя взгляда от разложенных на перинке фотографий. Хесс переворачивает первое фото. На нем изображена часть кухни на Седервэнгет, а именно кухонные полки со специями и таблетками от страха для мальчика. По-видимому, она сделана Генцем и его людьми из экспертно-криминалистического отдела. Так, понятно; значит, Хесс, скорее всего, успел заскочить в управление за фотографиями по пути сюда. И это обстоятельство заставляет Тулин еще больше насторожиться.

Магнус переводит взгляд от детали к детали, как бы анализируя изображение, и в конце концов качает головой. Хесс одобрительно улыбается и переворачивает следующее фото. Еще одна в достаточной степени случайная фотография, на этот раз с изображением угла гостиной, где на диване лежат несколько дамских журналов и свернутый ковер. За ним на подоконнике виден цифровой экран с застывшей фотографией самого Магнуса. Мальчик механически повторяет процесс и вновь качает головой. Хесс переворачивает последнее фото с частью домика на натуральной детской площадке. У Тулин екает сердце, и она спешит убедиться, что тело Лауры Кьер на фото отсутствует. Снимок сделан под таким ракурсом, что на первом плане видны качели и ржавые деревья, но буквально через секунду палец мальчика утыкается в маленького каштанового человечка под балкой домика для игр в правом верхнем углу фотографии. Найя смотрит на палец Магнуса, и от наступившей тишины у нее начинает сосать под ложечкой. Но Хесс нарушает молчание:

– Ты уверен? Ты его никогда раньше не видел?

Магнус Кьер снова качает головой.

– Был на площадке с мамой вчера, перед ужином. Никакого каштанового человечка не видел.

– Отлично. Ты способный парень. А ты не знаешь, кто его подвесил?

– Нет. Миссия закончена?

Хесс смотрит на него и выпрямляется:

– Да, спасибо. Ты нам действительно здорово помог, Магнус.

– А мама не вернется?

Хесс не сразу находит ответ. Мальчик по-прежнему не глядит в их сторону, и вопрос слишком надолго повисает в воздухе. Но наконец полицейский пожимает лежащую на перинке руку Магнуса и серьезным взглядом смотрит ему в глаза:

– Нет, не вернется. Твоя мама теперь в другом месте.

– На небе?

– Да, теперь она на небе. Это хорошее место.

– А ты еще вернешься и поиграешь со мной?

– Конечно. Как-нибудь заеду.

Мальчик открывает компьютер, и Хессу приходится отпустить его руку.

27

Хесс курит, стоя спиной к выходу, и ветер развеивает дым от его сигареты среди зданий и деревьев. Перед ним находится неосвещенная парковка, окруженная высокими черными деревьями, чьи ветвящиеся корни того и гляди прорвут покрывающий их асфальт. Тулин видит, как автомобиль «Скорой помощи» пересекает парковку, и, когда стеклянные двери автоматически открываются, въезжает в подземный гараж.

После разговора с Магнусом Найе пришлось переговорить с медсестрой, чтобы расставить все точки над i и убедиться, что мальчику будет обеспечен наилучший уход. Беседуя с сестрой, она потеряла Хесса из виду и вот теперь, выйдя на парковку, почувствовала, как рада, что он дождался ее.

– Ну, и что же с ним теперь будет?

Доверительный тон его кажется ей несколько неуместным, ведь они знакомы с ним менее суток, но тем не менее у нее ни на миг не возникает сомнений, что он искренне озабочен судьбой мальчика.

– Им займутся органы опеки. Других родственников у него, к сожалению, нет, так что, по всей вероятности, они сперва попытаются найти общий язык с отчимом. Если, разумеется, он невиновен.

Хесс смотрит на Тулин:

– А ты думаешь, он виновен?

– Но у него же нет алиби. В девяноста девяти подобных случаях из ста виновным оказывается сожитель или супруг. А разговор с Магнусом ничего нового нам не дал.

– Ты так считаешь? – Хесс, глядя ей в глаза, продолжает: – Если парнишка сказал правду, то фигурку с отпечатками пальцев, по-видимому, подвесили на месте преступления тем же вечером или той же ночью, когда произошло убийство. А это выглядит, мягко говоря, странно, и уж наверняка не удастся сослаться на кого-то из тех, кто купил фигурку в придорожном киоске год назад.

– Эти вещи не обязательно связаны друг с другом. Отчим вполне мог убить женщину, а мальчик – ошибиться насчет фигурки, так что увязывать эти два события не имеет смысла.

Хесс собирается что-то сказать, но передумывает и тушит окурок ногой.

– Ну что ж, может быть, и так.

Он коротко кивает в знак прощания и начинает пересекать парковку. Найя смотрит ему вслед и собирается спросить, не подвезти ли его обратно в город, но в этот момент что-то унесенное порывом ветра падает на плиту у нее за спиной. Она оборачивается и видит маленький зелено-коричневый колючий шарик, катящийся в углубление под урной, где уже скопилось немало подобных шариков. Тулин не сразу догадывается, что это такое. Она поднимает взгляд на каштановое дерево и видит на его раскачивающихся по ветру ветвях множество других зелено-коричневых колючих плодов, что вот-вот тоже сорвутся на землю. И на мгновение у нее перед глазами возникает Кристине Хартунг, собирающая каштановых человечков за столом в гостиной у себя дома. Или в каком-то другом месте…

28

ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 ОКТЯБРЯ, НАШЕ ВРЕМЯ

– Я больше не желаю повторять. Я вернулся в мотель и лег спать. А теперь я хотел бы знать, когда мы с Магнусом сможем вернуться домой.

В ярко освещенном помещении в конце длинного коридора душно. Ханс Хенрик Хауге, едва подавляя рыдания, заламывает руки. Одежда на нем изрядно измята, от него несет по́том и мочой. Прошло шесть дней с тех пор, как было найдено тело Лауры Кьер, и два дня назад Тулин решила ходатайствовать о предварительном заключении ее сожителя. Судья дал убойному отделу сорок восемь часов для обоснования обвинения, но пока что сделать это не удалось. Найя убеждена, что Хауге знает больше, чем говорит, однако чувак вовсе не глуп. Он программист, образование получил в Южно-датском университете, и пусть как профессионал он старомоден и предсказуем, но в способностях ему не откажешь. Хауге якобы долгое время был фрилансером и только встретив Лауру Кьер, устроился на постоянную работу в средней по размеру компьютерной фирме, с офисом в здании с видом на порт на Кальвебод Брюгге.

– Никто не может подтвердить, что вы находились в мотеле вечером в понедельник, и никто не видел вашу машину на стоянке мотеля до семи часов утра следующего дня. Где же вы находились все это время?

Попав в камеру предварительного заключения, Хауге воспользовался своим правом на помощь адвоката по назначению. И теперь слово берет эта молодая дама, особа не без гонора, источающая запахи прекрасного парфюма и одетая так, как Тулин никогда не смогла бы за отсутствием необходимых для этого средств.

– Мой клиент утверждает, что провел в мотеле всю ночь. Он повторяет, что не имеет к преступлению никакого отношения, так что если вы не располагаете новой информацией, я требую его немедленного освобождения.

Найя не отводит взгляда от Хауге.

– Дело в том, что у вас фактически отсутствует алиби. А в тот день, когда вы отправились на ярмарку, Лаура Кьер сменила замок в вашем общем доме, не получив с вашей стороны согласия. Почему?

– Я уже говорил. Магнус потерял свои ключи.

– А может, потому, что у нее появился другой мужчина?

– Нет!

– Но вы же почему-то рассердились, когда она сказала вам по телефону, что сменила замок.

– Она не говорила, что сменила замок.

– Может быть, болезнь Магнуса повлияла на ваши отношения в худшую сторону. Я прекрасно понимаю: вы разгневались, когда она внезапно заявила, что ее теперь утешает другой мужчина.

– Я не знаю никакого другого мужчины. И я никогда не сердился на Магнуса.

– Так, значит, вы рассердились на Лауру?

– Нет, я не сердился на нее.

– Но она сменила замок, потому что не желала больше вас видеть, и именно это и сказала вам по телефону. Вы почувствовали, что вас обманули, а ведь вы сделали так много и для нее, и для мальчика, и тогда вы отправились домой…

– Я не поехал домой…

– Вы постучали в дверь или в окно, и она открыла вам, потому что не хотела, чтобы вы разбудили ребенка. Вы попытались поговорить с нею, напомнили о кольце у нее на руке…

– Но ведь ничего подобного не было…

– …о кольце, которое вы ей подарили, но она осталась холодна и равнодушна. Вы выманили ее в сад, но она все повторяла, чтобы вы проваливали к чертям собачьим. Что между вами все кончено. Что у вас нет никаких прав. Что вы не сможете видеться с мальчиком, потому что больше ни фига для нее не значите, и в конце концов…

– Да ведь не было ничего подобного, я же говорю!

Тулин чувствует на себе взгляд сгорающей от нетерпения адвокатессы, но не отводит глаз от Хауге, который вновь заламывает руки и теребит свое кольцо.

– Нет-нет, так мы ни к чему не придем. Мой клиент потерял невесту, да и интересы мальчика надо принять во внимание, поэтому мне представляется совершенно бесчеловечным подвергать его дальнейшему задержанию. Мой клиент хочет как можно скорее вернуться домой, чтобы иметь возможность позаботиться о парнишке, когда того выпишут из…

– Мы просто хотим возвратиться домой, черт подери! Сколько еще вы пробудете в нашем доме? Вы должны наконец оставить нас в покое!

Что-то в этом нервном срыве Хауге представляется странным. Сорокатрехлетний айтишник уже не в первый раз выражает неудовольствие тем, что полиция все еще продолжает следственные действия в их доме и никого туда не пускает. Хотя по логике вещей, считает Тулин, Хауге должен быть заинтересован в том, чтобы полиция позаботилась о сохранности оставленных там следов. С другой же стороны, дом на этот предмет эксперты осматривали вдоль и поперек столько раз, что давным-давно уже выявили бы то, что Хауге попытался бы скрыть. И ей приходится смириться с мыслью, что на самом деле он заботится только о благополучии мальчика.

– Мой клиент, разумеется, с пониманием относится к необходимости проведения дальнейших следственных действий. Однако может ли он быть свободен?

Ханс Хенрик Хауге устремляет напряженный взгляд на Тулин. Она понимает, что ей придется отпустить его и затем проинформировать Нюландера о произошедшем. А еще сказать, что в деле об убийстве Лауры Кьер следствие по-прежнему топчется на месте. Нюландер, вне всякого сомнения, вспылит и потребует, чтобы они пошевелились, больше не тратили впустую время и не отвлекали зазря сотрудников от выполнения действительно насущных задач. И к тому же еще спросит, где обретается этот гребаный Хесс. На этот вопрос Найя по вполне уважительным причинам ответить не сможет. Начиная с вечера вторника, когда они расстались в глострупской больнице, он мало чем помогал следствию, да и вообще приходил и уходил, когда ему заблагорассудится. В последний уикенд позвонил по телефону, чтобы узнать, как идут дела, с какого-то, как она поняла, строительного рынка. Во всяком случае, она слышала в трубке разговоры о краске и маркировке цвета и решила, что Хесс появляется на работе лишь для отвода глаз, чтобы просто создать впечатление, будто он тоже участвует в расследовании. Рассказывать об этом Нюландеру она, разумеется, и думать не думала, но при этом прекрасно понимала, что отсутствие Хесса на работе вызовет у него не меньшее раздражение, нежели не принесшее никаких результатов заключение под стражу Ханса Хенрика Хауге. Ни то ни другое не давало Тулин лишних очков, а ведь в конце разговора она собиралась напомнить собеседнику о рекомендации для НЦ-3, о которой тот, несмотря на предварительную договоренность, так и не нашел времени поговорить в прошлую пятницу.

– Ваш клиент может быть свободен, но дом будет опечатан до окончания следственных действий, и ему придется пока пожить где-нибудь в другом месте.

Адвокат с довольным видом кивает, застегивает папку для бумаг и поднимается с места. Тулин кажется, будто Хауге хочет что-то возразить, однако взгляд адвоката вынуждает его промолчать.

29

Вокруг парковки перед главным входом в экспертно-криминалистический отдел, куда подъезжает Хесс, раскачиваются, грозя падением под напором ветра, высокие березы. Подойдя к дежурному на первом этаже, он, не дожидаясь вопросов, показывает ему свой полицейский жетон и объясняет, что договорился о встрече с одним из сотрудников. Вскоре к ним подходит одетый в белый халат Генц и с удивлением взирает на Хесса.

– Я хочу провести эксперимент, и мне нужна помощь. Много времени это не займет, но мне понадобится более или менее стерильное помещение и эксперт, умеющий обращаться с микроскопом.

– Большинство из нас умеют. О чем именно речь?

– Сперва мне хотелось бы спросить, могу ли я довериться тебе. Есть большая доля вероятности, что все это ерунда на постном масле и не стоит потраченного на нее времени, но я не могу рисковать и хочу, чтобы об этом знали только мы вдвоем.

Генц, до сей поры весьма скептически взиравший на Хесса, расплывается в улыбке:

– Если ты намекаешь на то, что я сказал тебе в прошлый раз, то, пойми, я вынужден был соблюдать осторожность.

– Ну а теперь соблюдать осторожность вынужден я.

– Ты серьезно?

– Да, вполне.

Генц посмотрел чуть в сторону, точно вспоминая, какая груда бумаг ждет его на письменном столе.

– Что ж, если это имеет отношение к нашей работе и не выходит за рамки закона…

– По-моему, все условия соблюдены. Если только ты не вегетарианец. Куда мне подъехать?

* * *

Последние из расположенных на первом этаже здания автоматических ворот открываются, и Хесс задним ходом загоняет служебную машину внутрь. Генц снова нажимает на кнопку, и ворота закрываются. По размеру помещение не уступает автомастерской. Это одна из лабораторий отдела, в которой производится обследование транспортных средств, и хотя осматривать придется вовсе не автомобиль, Хессу оно вполне подходит. Здесь на потолке мощные неоновые лампы и решетка водостока в полу.

– Что будем осматривать?

– Помоги, пожалуйста. – Хесс открывает багажник, и Генц вскрикивает от неожиданности, увидев на его дне мертвую бледную массу, завернутую в прозрачную одноразовую простыню.

– Что это?

– Свинья. Ей примерно три месяца. Я приобрел ее на Мясном рынке. Еще час назад она висела там на крюке в холодильной камере. Давай перенесем ее на стол.

Хесс берет тушу за задние ноги, а Генц, слегка помедлив, – за передние. Вместе они переносят свинью на стоящий у стены металлический стол. Брюхо хрюшки вспорото, все внутренности удалены, а безжизненные глаза уставились в стену.

– Я что-то никак не врублюсь. Какое все это имеет отношение к нашей работе? Ты что, шутки шутишь? Поверь, на забавы у меня просто-напросто времени нет.

– Ничего я не шучу. Хрюшка весит сорок пять кило, то есть столько, сколько ребенок в дотинейджерском возрасте. У нее голова и четыре конечности, и хотя хрящи, мышцы и кости несколько отличаются от человеческих, все равно мы получим базу для сравнения при исследовании орудия убийства. Но сперва хрюшку надо расчленить.

– Расчленить? – Генц недоверчиво смотрит на Хесса, который, вернувшись к машине, достает с заднего сиденья папку с делом и какой-то продолговатый предмет в матерчатой упаковке. Сунув папку под мышку, он вскрывает упаковку с подкладкой и вынимает из нее мачете длиной почти в метр.

– Вот что нам предстоит исследовать, когда закончим с хрюшкой. Мачете более или менее соответствует найденному у осужденного по делу Хартунг, и я хотел бы расчленить свинью точно так же, как он, судя по его показаниям, расчленил тело девочки. Я возьму фартук, ладно?

Хесс кладет оружие и папку с делом на стальной стол, рядом с которым стоит Генц, и надевает один из висящих на вешалке фартуков. Генц переводит взгляд с папки на Хесса и обратно.

– Но зачем? Не думаю, что это может иметь отношение к тому делу. Тулин говорит, что…

– А оно и не имеет. Если кто-нибудь войдет, мы разделываем поросенка для рождественского обеда. Ты возьмешься или мне начать?

* * *

Если б еще несколько дней назад кто-нибудь сказал, что ему придется расчленять свинью, он ни за что не поверил бы, однако случилось нечто, что заставило его посмотреть на расследование по делу об убийстве Лауры Кьер под другим углом зрения. И вовсе не то внутреннее беспокойство, которое он ощутил после разговора с Магнусом в глострупской больнице, было тому причиной. Если каштанового человечка с отпечатками пальцев Кристине Хартунг оставили на месте преступления, грубо говоря, одновременно с убийством, можно, конечно, вести речь о выходящей из ряда вон случайности. Но уже сидя в электричке на пути домой из Глострупа, Хесс постарался переосмыслить весь ход расследования. В принципе, он не подвергал сомнению, что почти год назад дочку Хартунгов убили, а тело ее расчленили, как рассказала ему Тулин. Да, работать в датской полиции – не самое легкое на свете дело, это он испытал на собственной шкуре, но если судить по тому, как основательно сотрудники убойного отдела расследуют преступления, и принять во внимание высокий процент раскрываемости, отдел вполне можно отнести к лучшим во всей Европе. Человеческая жизнь все еще что-то значит в этой стране – и в первую очередь когда речь идет о жизни ребенка, а уж тем более о жизни дочери известного парламентария. И тот факт, что Кристине Хартунг была дочерью министра, однозначно предполагал полномасштабное расследование с привлечением работавших круглосуточно многочисленных следователей, криминалистов, судебных медиков, оперативников и даже контрразведчиков. Преступление против девочки, по всей видимости, рассматривалось как атака на демократию, и, конечно, именно в связи с этим была дана команда «свистать всех наверх!». В общем, Хесс доверял результатам расследования. И когда он добрался до своей берлоги в Парке Одина, оставался без ответа лишь вопрос – случайно ли появился каштановый человечек на месте преступления или был подброшен с какой-то целью. И все так же тревожило его ощущение внутреннего беспокойства.

По прошествии нескольких дней следствие пришло к вполне логичному выводу: выдвинуть подозрение в адрес сожителя убитой Ханса Хенрика Хауге, с чем примирился и сам Хесс. Направление расследования определяла Тулин, а она действовала энергично и оперативно, но при этом явно нацелившись на уход из отдела и продвижение вверх по карьерной лестнице. К тому же она вела себя довольно сдержанно по отношению к Хессу, хотя, с другой стороны, его участие в процессе, если не считать спонтанной и проведенной по его инициативе беседы с Магнусом Кьером, было весьма и весьма ограниченным, в том числе и потому, что сам он не раз и не два пользовался каждым удобным случаем, чтобы остаться в тени. В основном Хесс занимался составлением на пару с Франсуа рапорта для своего начальника в Европоле. Многократно отредактированные документы были отправлены по назначению, и в ожидании решения своего немецкого патрона Хесс продолжил приводить в порядок квартиру.

Надеясь на скорое возвращение к лихорадке буден в Европоле, он даже связался с риелтором. Вернее – с несколькими. Первые три маклера, которым позвонил Хесс, не захотели даже заносить его собственность в свои картотеки. Четвертый же согласился, но заранее предупредил, что период ожидания может затянуться, ибо район проживания Хесса пользуется дурной славой. «Если только не отыщется какой-нибудь исламист или просто уставшее от жизни существо», – добавил риелтор. Назойливый управдом, разумеется, вмешался в ход ремонта, и Хессу пришлось наслушаться от невысокого росточка пакистанца всякой белиберды, пока он орудовал малярной кистью, но, несмотря ни на что, работа продвигалась.

Однако вчера вечером кое-что произошло. Сперва ему позвонили из Гааги, и некий секретарь холодным голосом сообщил по-английски, что Фрайманн желает переговорить с ним по телефону в пятнадцать часов следующего дня. Перспектива прямого общения с шефом приободрила Хесса. И придала ему дополнительных сил, достаточных для того, чтобы взяться за покраску потолка, что он вообще-то предполагал отложить до лучших времен. На его беду, у него закончились листы картона, взамен которых он получил от управдома целую кипу старых газет из подвала и расстелил их на полу, чтобы не запачкать его. И как раз тогда, когда Хесс закончил красить потолок на кухне, он глянул вниз с высоты стремянки – и встретил взгляд Кристине Хартунг, смотревшей на него с газетной страницы.

Соблазн был слишком велик, и Хесс тут же поднял с пола заляпанными краской руками газетную страницу с фотографией девочки. «Где Кристине?» – вопрошал заголовок. Вскоре ему понадобилось продолжение статьи, и он нашел его среди газет, расстеленных на полу туалета. Автор так называемого очерка, датированного десятым декабря прошлого года, подводил итоги на ту пору безрезультатных поисков тела Кристине Хауге. Собственно расследование преступления было прекращено, но автор нашел хороший повод ради сенсации мистифицировать кончину Кристине Хауге.

Во время состоявшегося за месяц до этого допроса преступник Линус Беккер признал себя виновным в том, что изнасиловал и убил Кристине, а затем расчленил ее тело, однако останки так и не были найдены. Очерк сопровождался весьма впечатляющими черно-белыми фотографиями команды поисковиков, прочесывающих лесные пространства. Кроме того, приводились высказывания нескольких анонимных источников в полиции, заявивших, что лисы, барсуки и прочие звери вполне могли откопать и просто сожрать останки, почему найти их и оказалось невозможно. Впрочем, шеф убойного отдела Нюландер высказывался в более оптимистическом ключе, хотя и он намекал, что погодные условия не способствовали поискам. Журналист задал ему вопрос, можно ли доверять признательным показаниям Линуса Беккера – дескать, не оговорил ли он себя, – однако шеф убойного отдела отверг эту версию. По его словам, помимо признательных показаний Беккера, есть надежные доказательства убийства и расчленения; впрочем, углубляться в детали Нюландер в интервью не стал.

Хесс попытался продолжить ремонт, но в конце концов решил заехать в управление: во-первых, чтобы забрать служебную машину, в которой он на следующий день собирался перевезти домой купленную в магазине стройматериалов сети «Сильван» машину для циклевки полов, а во-вторых, чтобы обрести душевное спокойствие.

В управлении было безлюдно – ведь дело происходило воскресным вечером и короткая стрелка часов приближалась к десяти, – однако ему посчастливилось застать на рабочем месте последнего еще не ушедшего с работы сотрудника административного отдела. Хесс объяснил, что ему необходимо просмотреть материалы по делу Лауры Кьер, и тот помог ему войти в базу данных на компьютере в кабинете в самом конце коридора. Но как только благодетель Хесса улетучился, он тут же отыскал в базе дело Кристине Хартунг.

Материалы его оказались весьма объемны. Были допрошены почти пятьсот человек. Осмотрены сотни мест, бесчисленное множество предметов подверглись криминалистической экспертизе. Хесс, однако, искал лишь доказательства, уличающие Линуса Беккера в совершении преступления, что облегчало задачу. Проблема была лишь в том, что прочитанное не приносило ему душевного покоя, которого он жаждал. Скорее наоборот.

Во-первых, его насторожил тот факт, что Линус Беккер оказался в центре внимания следствия благодаря наводке некоего анонима. Да, конечно, его и до этого допрашивали – таков порядок, поскольку ранее он был судим за преступления на сексуальной почве. Но тот допрос ничего не дал, и только когда поступил анонимный звонок, в ходе следствия произошел прорыв. К тому же анонима этого так и не удалось разыскать. И еще Хесса заставило засомневаться то, что Беккер не уставал утверждать, будто не помнит точно, где захоронил останки, так как дело происходило в темноте, а сам он находился в состоянии помутнения рассудка.

Но зато если говорить об уликах против Линуса Беккера, то именно благодаря наводке анонима была сделана главная находка: в гараже рядом с его квартирой на первом этаже дома в Биспербьерге полиция обнаружила орудие, с помощью которого, судя по всему, он и расчленил тело Кристине Хартунг. Явно убедительное доказательство, однако Нюландер почему-то предпочел умолчать о нем в газетном интервью. Орудие, девяностосантиметровое мачете, было подвергнуто тщательному исследованию, и эксперты-генетики со стопроцентной уверенностью констатировали, что кровь, оставшаяся на его лезвии, принадлежит Кристине Хартунг. И после того как результаты генетической экспертизы были предъявлены Линусу Беккеру, тот признался в убийстве.

Беккер рассказал, как он на своей машине поехал за девочкой в парк, где напал на нее, изнасиловал и задушил. Затем упаковал тело в черный пластиковый мешок, лежавший в багажнике его автомобиля, и заехал домой за мачете и лопатой, хранившимися в гараже. Правда, при этом он утверждал, что у него в тот день несколько раз случалась потеря памяти, из-за чего ему помнились лишь отдельные отрывочные моменты. По его словам, пока он разъезжал с мертвым телом, сгустилась тьма, и Беккер оказался в леске где-то в Северной Зеландии. Там он расчленил тело, выкопал яму и захоронил в ней какую-то его часть, предположительно торс. Другие останки зарыл в том же леске, но в другом месте. Однако результаты генетического анализа неопровержимо свидетельствовали, что мачете было использовано для расчленения тела именно Кристине Хартунг, и это дало основания считать преступление раскрытым.

И все же именно результаты исследования оружия заставили Хесса отправиться на Мясной рынок сегодня утром. На обратном пути к центру города он остановился на Старой площади у магазина охотничьих и рыболовных товаров, который знал по тем временам, когда работал следователем в убойном отделе. В магазине по-прежнему продавали экзотическое для Дании оружие, и Хесс удивился, что делалось это на законных основаниях. Там он и нашел мачете, которое, разумеется, не было полностью идентичным тому, что применялось в деле Кристине Хартунг, но тем не менее имело примерно ту же длину, приблизительно тот же вес и изгиб, и выполнено было из того же самого материала. Поначалу Хесс не мог решить, к кому из криминалистов обратиться за помощью в проведении эксперимента, но поскольку знал, что Генц пользуется репутацией прекрасного специалиста и уже давно признан таковым экспертами Европола, выбор пал на него. К тому же, приняв такое решение, Хесс избежал общения со своими старыми знакомцами.

* * *

Расчленение свиньи почти закончено. Хесс отделяет от туши еще одну ногу – на сей раз переднюю – двумя тяжелыми точными ударами под лопатку, вытирает пот со лба и отходит от металлического стола.

– И что теперь? Мы закончили? – Генц, придерживавший свинью, отпускает ногу и тушу и смотрит на свои часы, а Хесс оглядывает клинок на свету, чтобы выяснить, какие отметины остались на нем после разделки хрюшки.

– Еще нет. Его надо почистить. И, кстати, надеюсь, у тебя найдется действительно хороший микроскоп.

– Для чего? Я так и не понял, что мы собирались делать.

Хесс, не отвечая, самым кончиком указательного пальца проводит вдоль лезвия мачете.

30

Тулин в растерянности по-быстрому прокручивает на стоящем перед нею плоском экране электронное наследство Лауры Кьер. Эксперты криминалистического отдела создали три папки, соответственно для эсэмэсок, электронной корреспонденции и фейсбучных обновлений. На прошлой неделе она уже просматривала все материалы несколько раз, не имея четкого плана, что же ей следует искать. Но теперь, когда Хауге освобожден, необходимо определиться, в каком направлении вести расследование дальше. И поэтому, минуту назад войдя в огромный открытый офис, Найя попросила двух помогающих ей оперативников выдвинуть версию, альтернативную Хауге, чтобы использовать всю информацию в отчете, который вскоре предстоит передать Нюландеру.

– Возможно, тьютор мальчика, – выдвигает предположение один из них. – Он же общался с Лаурой Кьер, ведь у мальчика, вообще-то очень замкнутого, случались вспышки агрессии и буйства. По словам тьютора, он пару раз встречался с ней и предлагал как можно скорее перевести сына в специальную школу. Вполне вероятно, что их отношения приняли другой оборот.

– Какой другой? – интересуется Тулин.

– Не исключено, что мамуля раздвинула ножки перед тьютором, и можно представить себе, что как-то вечером он без предупреждения заявился к ней домой, пожелав покувыркаться с нею в постели, – и вот вам скандал.

Тулин отвергает этот аргумент, стараясь сконцентрироваться на мириадах букв и предложений, мелькающих перед нею на экране.

Айтишники оказались правы, утверждая, что переписка Лауры Кьер перед самой ее смертью не представляет особого интереса в том смысле, что в ней не содержалось никаких неопровержимых доказательств чьей-либо вины. Лишь набор банальностей, в первую очередь в переписке с Хансом Хенриком Хауге. И поэтому Тулин запросила скриншоты всех ее эсэмэсок, электронных писем и постов в «Фейсбуке» за весь период после смерти ее мужа, случившейся два года назад. Со своего компьютера в управлении она вошла в базу данных с помощью кода, который Генц сообщил ей по телефону. Пользуясь случаем, он к тому же спросил, как идет расследование после сенсационной находки отпечатков пальцев Кристине Хартунг на каштановом человечке. И хотя Генц был в полном праве задать ей такой вопрос, у Тулин он вызвал негодование, и потому она в двух словах дала ему понять, что этому феномену есть логическое объяснение и не стоит тратить на него время. Затем, правда, она об этом пожалела. Ведь Генц был одним из немногих экспертов, кто вообще интересовался ходом следствия, и решила подумать над его предложением выйти с ним на утреннюю пробежку.

Найя, само собой разумеется, не читала всю переписку подряд, но и выборка позволила создать полное впечатление о личности Лауры Кьер. Головную же боль доставлял ей тот факт, что ничего из прочитанного не представляло ценности для следствия, и потому уже через два дня она посетила зубоврачебную клинику, где работала Лаура Кьер, чтобы узнать о ней нечто большее, чем поведала ее электронная переписка. Однако опечаленные и напуганные коллеги в стерильном помещении клиники на одной из многолюдных «пешеходок» в центре города лишь подтвердили то, что ей было известно из «Фейсбука». По их словам, Лаура Кьер была типичным домашним человеком и более всего занималась воспитанием сына. Потеря мужа несколько лет назад подкосила ее – и не только сама по себе, но прежде всего из-за того, как она сказалась на Магнусе. Ранее общительный и жизнерадостный, семилетний мальчик в одночасье сделался молчаливым и замкнутым в себе. Она оказалась неспособной жить одна, и тогда ее коллега помоложе посоветовала ей обратиться к сайтам знакомств, чтобы найти новую любовь. Лаура попыталась познакомиться с несколькими мужчинами на сайтах, называемых в народе «Давай потрахаемся», таких как «Тиндер», «Хаппн» и «Кэндидейт», что Тулин стало известно из электронной переписки Лауры Кьер. Ей, однако, не удалось найти мужчину, заинтересованного в установлении долговременных отношений, и тогда она перешла на сайт «Моя вторая любовь», где после еще двух неудачных по пыток натолкнулась на Ханса Хенрика Хауге. В отличие от прежних кандидатов, тот оказался широкой души человеком и согласился жить вместе с ней и Магнусом. Коллеги рассказывали, что Лаура влюбилась в него и у нее снова наладилась счастливая семейная жизнь. Однако по мере того, как Магнус становился все более сложным в общении, тема его поведения стала превалировать в ее беседах с коллегами в паузах между удалениями зубного нерва и отбеливанием зубов, и Лауру Кьер все больше и больше занимала мысль о специалистах, могущих помочь ее мальчику, тем более что у него диагностировали одну из форм аутизма.

В общем, ничего негативного о Хауге, который время от времени встречал Лауру после работы, ее коллеги не рассказали. Судя по всему, он и вправду сильно помогал ей и весьма терпеливо общался с мальчиком, заботясь о его благополучии. И многие товарищи Лауры по работе утверждали, что она совсем сломалась бы, если б не повстречалась с ним. Правда, в последние две недели Кьер стала значительно меньше говорить о сыне. А в пятницу накануне убийства отпросилась с работы, сославшись на то, что ей надо побыть с ребенком, и к тому же отказалась ехать вместе с несколькими коллегами в Мальмё на курсы повышения квалификации в субботу и в воскресенье.

Тулин знала, что эсэмэски с мобильника Кьер подтверждают показания ее коллег. В течение рабочего дня Хауге прислал ей несколько сообщений, судя по которым он был весьма озабочен тем, что она перестала тесно общаться с коллегами и отказалась от поездки ради того, чтобы побольше побыть с сыном, однако Лаура либо вообще не отвечала, либо отвечала односложно. Тем не менее сказать, будто Хауге сильно сердился на нее по этой причине, было нельзя. Он неоднократно пытался в тот день привлечь ее внимание, проявляя недюжинное терпение и называя ее «любовью всей своей жизни», «лапулей», «малышкой» и тому подобными словами, из-за чего Тулин едва не стошнило.

И потому она ожидала и, наверное, надеялась, что Хауге откроется ей с другой стороны после освобождения из-под стражи, и получила разрешение судьи проконтролировать его электронный трафик. Но здесь ее постигло разочарование. Из доступных ей материалов следовало, что Хауге был всецело поглощен своей работой, да и в компьютерной фирме на Кальвебод Брюгге его ценили, хотя главный его жизненный интерес, помимо Лауры и Магнуса, представляли дом и сад, включая гараж, который он, по-видимому, возвел своими руками. Его страничка в «Фейсбуке», по большому счету, пустовала, если не брать во внимание фотографию, на которой он в комбинезоне стоит вместе с Лаурой и Магнусом у садовой тачки, и ничего подозрительного не содержала. Если, конечно, не считать, что он постоянно заходил на всякого рода порносайты. Тулин спрашивала Хауге, почему он не столь активен в социальных сетях, и тот на одном из первых допросов заявил, что и так много времени проводит за компьютером на работе и потому предпочитает на отдыхе заниматься другими вещами. Это впечатление о Хауге как о вполне себе мирном человеке подкреплялось и рассказами его коллег и весьма немногочисленных знакомых, и никто из них не отметил ничего не обычного в его поведении ни на компьютерной ярмарке, ни ранее.

Кроме того, Найя доверяла Генцу и экспертам-криминалистам, которые ни в машине Хауге, ни на его одежде или обуви не обнаружили никаких следов крови Лауры Кьер и вообще ничего подозрительного. И когда Генц вскоре сообщил Тулин, что ни тейп, коим был заклеен рот Лауры Кьер, ни пластиковые ленты, которыми преступник стянул ее кисти, не имели ничего общего с теми, что хранились на полках в гараже Хауге, надежды ее стали совсем угасать. Ни орудие пыток, ни пила, которая использовалась для ампутации кисти Лауры, также не были найдены; впрочем, то же касалось и самой отрезанной кисти.

* * *

Выйдя из системы, Тулин принимает решение: Нюландеру придется подождать с обещанным ею отчетом. Она встает, берет свое пальто и прекращает дискуссию двух оперативников:

– Оставьте тьютора, сосредоточьтесь на Хауге. Проверьте еще раз дорожные камеры наблюдения, проследите передвижение его машины на дороге от выставочного центра до Хусума с двадцати двух до семи утра.

– Машину Хауге? Так ведь мы уже проверяли.

– Значит, еще раз проверьте.

– Мы ведь его только что отпустили.

– Позвоните мне, если что-нибудь найдете. А я съезжу и еще раз переговорю с шефом Хауге.

Не слушая протестов коллег, Найя направляется к дверям, в которых внезапно возникает Хесс.

– У тебя есть минутка?

Глазами загнанной лошади он оглядывает оперативников. Тулин проходит мимо него и отрезает:

– Нет, нету.

31

– Прошу прощения, меня с утра не было. Я знаю, что Хауге на свободе, да это, наверное, и неважно. Нам нужно вернуться к этим отпечаткам.

– Отпечатки как раз таки и неважны.

Тулин быстрыми шагами идет по длинному коридору, слыша за спиной голос Хесса:

– Мальчик сказал, что фигурки не было там до убийства. Тебе необходимо выяснить, может ли кто-нибудь еще подтвердить это. Из тех, кто там живет. Может, кто-нибудь что-то видел…

Тулин приближается к ведущей в ротонду винтовой лестнице. Звонит ее мобильник, но она не включает прием, чтобы не терять времени, и спускается по крутой лестнице. Хесс следует за ней.

– Нет, не надо, мы ведь нашли этому объяснение. И в отделе считают, что нам следует заняться еще не раскрытыми делами и не распыляться на дела уже раскрытые.

– Вот об этом-то нам и надо поговорить. Да погоди ты минутку, черт побери!

Тулин уже спустилась в пустынную ротонду, но Хесс схватил ее за плечо, отчего ей пришлось остановиться. Сбросив его руку, она замечает в ней папку с кратким изложением дела Кристине Хартунг.

– Тогдашний анализ показал, что на орудии, которым Линус Беккер расчленил тело Кристине Хартунг, не осталось следов костной пыли. А следы ее крови остались. Вот и решили, раз уж это соответствует объяснению преступника, что этого достаточно, и признали расчленение свершившимся фактом.

– Какого дьявола ты вообще об этом заговорил? Откуда у тебя такие сведения?

– Я только что из криминалистической лаборатории. Мне там Генц помог провести эксперимент. Когда расчленяешь тело или тушу и распиливаешь или разрезаешь кости, независимо какие, в трещинках и зазубринках на полотне орудия остаются микроскопические частички костной пыли. Посмотри на увеличенное фото этого мачете, мы использовали его во время эксперимента. Строго говоря, как бы тщательно полотно ни чистить, эти пылинки удалить невозможно. Но судебно-генетический анализ того мачете из дела Кристине Хартунг показал лишь наличие следов крови. И полное отсутствие костной пыли.

Хесс протянул несколько листков, где крупным планом были показаны, по-видимому, те самые частички на металлической поверхности мачете, изображение которого тоже было увеличено. Но внимание Тулин сперва привлекли части туши на одном из других фото.

– А что это там на заднем плане? Поросенок?

– Это эксперимент. Это не доказательство, но важно то, что…

– Если это имеет значение, на сей факт тогда наверняка указали бы. Ты так не думаешь?

– Тогда это не было важно, но, не исключено, это имеет значение теперь, когда найден отпечаток.

Входная дверь распахивается, и вместе с холодным вихрем в ротонду вваливаются два хохочущих субъекта. Один из них – Тим Янсен, высоченного роста следак, которого, как правило, сопровождает его напарник Мартин Рикс. Янсен пользуется репутацией крутого сыщика, но Тулин знала его прежде всего как мужского шовиниста. Она прекрасно помнила, как зимой на тренировке по боевым искусствам он прижался к ней и стал тереться о ее лобок, а отпустил, только когда она врезала ему локтем в солнечное сплетение. Кстати, именно Янсену вместе со своим напарником удалось получить признательные показания преступника по делу Кристине Хартунг. У Найи вообще сложилось впечатление, что эти двое имеют в отделе статус неприкасаемых.

– Привет, Хесс. Ты отпуск дома проводишь?

Янсен сопровождает приветствие невинной улыбкой, но Хесс ему не отвечает. Он собирается продолжить разговор, когда коллеги покинут ротонду, а Тулин хочется сказать, что его осторожность выглядит смешно.

– Может, это ничего и не значит. Ведь кровь ее там была, и лично мне все равно, но тебе обязательно надо поговорить с твоим шефом и решить, как действовать дальше, – говорит он, выдержав ее взгляд.

Найе не хочется сообщать ему об этом, но после визита к Магнусу в глострупской больнице она сама зашла в базу данных и перечитала дело Хартунг. Просто чтобы увериться, что в нем и вправду не было ничего, на что ей следовало бы обратить внимание, в чем она лишний раз и убедилась. Впрочем, воспоминания о том, какую боль доставил родителям Кристине их с Хессом недавний визит к ним домой, остались при ней.

– Ты говоришь мне об этом, потому что набил руку в раскрытии убийств у себя там в Гааге?

– Нет, я говорю это потому, что…

– Тогда не вмешивайся. Не возникай и не веди себя как слон в посудной лавке с людьми, у которых горе, потому что кое-кто делает свою работу, а ты свою не выполняешь.

Хесс смотрит на нее. И по его глазам она понимает, что он ошарашен. Да, он был слишком далек в своих мыслях и не мог сообразить, что приносит больше вреда, чем пользы, – и это смягчает ее. Но, в сущности, ничего не меняет. Найя направляется к дверям, но в этот момент в ротонде эхом отдается голос спускающегося по лестнице с мобильным телефоном в руке оперативника:

– Тулин, ты нужна айтишникам.

– Скажи, что я скоро перезвоню.

– Это срочно. Они только что засекли эсэмэску, пришедшую на номер Лауры Кьер.

Тулин замечает, что Хесс просыпается и поворачивается к оперативнику, который передает ей телефон.

Она слышит в трубке голос молодого эксперта, имя которого не может уловить. Тот скороговоркой описывает ситуацию:

– Речь о мобильнике жертвы. Мы деактивируем его в телефонной компании, когда заканчиваем проверку, но это занимает несколько дней, и поэтому он все еще действует и пока может…

– Скажи только, что в сообщении.

Тулин смотрит во двор с колоннадой и разлетающуюся вокруг медного цвета листву – и чувствует затылком взгляд Хесса, пока айтишник зачитывает ей текст сообщения. Через незакрытые двери дует холодный ветер, и она слышит, как сама же спрашивает эксперта, удалось ли им засечь отправителя.

32

Встреча с Гертом Букке, лидером партии, поддерживающей в парламенте правительство, закончилась всего лишь четверть часа назад, но только сейчас Роза Хартунг призналась себе, что та прошла по наихудшему для нее сценарию.

Последние дни в Кристиансборге кипела работа: велась оживленная переписка между Минсоцзащиты и штаб-квартирой фракции Букке по поводу корректировки различных статей в связи с подготовкой бюджета министерства на следующий год. Сама Роза вместе с Фогелем трудилась круглосуточно, и все для того, чтобы найти компромиссные решения по социальной политике, которые удовлетворили бы как фракцию Букке, так и правительство, что, впрочем, было Розе на руку. За эти шесть дней она постаралась забыть о визите двух полицейских и всю свою энергию направила на то, чтобы добиться соглашения в таком виде, в каком его хотел бы видеть премьер-министр. А ей кровь из носу необходимо оправдать его доверие – ведь в свое время Роза сама гарантировала, что в состоянии выполнять свои обязанности в министерстве. Что, возможно, не полностью соответствовало действительности, но являлось важнейшим фактором, позволившим бы ей вернуться к полноценной жизни. К счастью, за прошедшую неделю никаких угроз и мешающих работе посланий в ее адрес не поступало, и она думала, что жизнь вошла в привычную колею, – по крайней мере, до начала встречи с Букке в переговорной, что находится рядом с залом заседаний Фолькетинга. Пока Фогель увлеченно докладывал о поправках к законопроекту, предлагаемых министерством, Роза наблюдала за Гертом, который вежливо кивал в его сторону, хотя на самом деле с гораздо большим интересом рисовал какие-то завитушки в своем клетчатом блокноте. И первые же произнесенные Букке слова поразили ее:

– Я выслушал ваши предложения, но мне необходимо обсудить их во фракции.

– Так вы же уже обсуждали их, и не раз.

– А теперь придется обсудить еще раз. Значит, договорились?

– Но ведь, Букке, фракция сделает, как ты скажешь. Мне надо знать, сможем ли мы заключить соглашения до…

– Роза, процедура мне известна. Но как уже было сказано…

Он поднялся с места. Хартунг понимала, что в вольном переводе его слова означают, что он просто хочет потянуть время, – но не могла взять в толк, с какой целью. Позиции Букке что в партии, что в ее электорате не столь уж и прочны, и в случае достижения соглашения с нею они только укрепились бы.

– Букке, мы пойдем тебе навстречу, но и не позволим больше давить на нас. Мы уже скоро неделю как ведем переговоры и пошли тебе на уступки, но мы не можем…

– А по-моему, это премьер давит на нас, и мне это не нравится, поэтому я возьму на раздумья столько времени, сколько мне понадобится.

– О каком давлении речь?

Герд Букке снова сел на свое место и наклонился в ее сторону.

– Роза, ты мне симпатична. И я сочувствую тебе в твоем горе. Но если по-честному, мне думается, тебя выпустили на сцену, чтобы легче было проглотить горькую пилюлю, а я в такие игры не играю.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– За год, что ты отсутствовала, правительство столько раз то в одну кучу дерьма наступало, то в другую… По опросам общественного мнения, популярность его упала, премьер в отчаянии и не знает, что предпринять. Вот он и пытается сделать из бюджета мешок с подарками и вполне осознанно выдвигает самого уважаемого министра, то есть тебя, на роль Деда Мороза, чтобы правительство смогло вернуть доверие избирателей накануне выборов. И тогда он снова возглавит его.

– Букке, не меня «выдвинули», чтобы вернуть доверие избирателей, а я сама попросила об этом.

– Замечательно, на этом и закончим.

– А если ты считаешь, что наши предложения – это мешок с рождественскими подарками, то этот вопрос нам следует обсудить. Мы в середине каденции[12], и нам сотрудничать еще два года, так что я заинтересована исключительно в том, чтобы найти решение, которое удовлетворит обе стороны. Но, похоже, ты просто тянешь время.

– Я не тяну время. Говорю лишь, что есть некие вызовы. У меня свои, да и тебе наверняка есть с чем бороться, так что вполне понятно, что задача у нас не из самых легких.

Букке выдал улыбку дипломата. Роза не отводила от него взгляда. Фогель, уже пытавшийся смягчить тон беседы, предпринял новую попытку:

– Букке, а что, если мы сократим немного больше…

Но Роза, видимо, приняла решение.

– Нет, закончим на этом. И дадим Букке время обсудить положение во фракции.

И прежде чем Фредерик Фогель успел сказать что-то еще, Хартунг поднялась с места и направилась к двери.

* * *

Парадная галерея Кристиансборга заполнена посетителями, многочисленные гиды указывают на потолок и висящие на стенах портреты руководителей государства за всю историю страны. Прибыв во дворец утром, Роза отметила большое количество туристических автобусов на площади и длинную очередь у рамок металлоискателей. Да, она выступает за открытость оплота народовластия, но все же недовольно морщится, протискиваясь сквозь толпу по дороге в свое министерство. На полпути ее догоняет Фогель.

– Я только хочу напомнить, что мы зависим от Букке. Его фракция поддерживает правительство, и без этого оно не имело бы большинства в парламенте. Нельзя реагировать как ты. Даже когда он перешел на личности.

– Одно с другим ни черта общего не имеет. Мы потратили неделю и ничего не добились. Он просто хочет показать всем, что мне не справиться со своей задачей, переговоры сорвутся, и нам придется назначить досрочные выборы.

Розе ясно, что Букке не горит желанием и дальше сотрудничать с правительством. Возможно, оппозиция сделала ему более соблазнительное предложение. Если их вынудят уйти в отставку и назначить внеочередные выборы, центристская партия Букке будет вольна войти в новый альянс с другими партиями. А этой своей фразой «да и тебе наверняка есть с чем бороться» он, по-видимому, намекнул, что ему хотелось бы возложить ответственность за провал переговоров на нее.

По пути Фогель продолжает разговор:

– Думаешь, он получил предложение от оппозиции? В таком случае, прекращая переговоры, ты даешь ему все основания обдумать его, и я не уверен, что премьеру это понравится.

– Я ничего не прекращала. Но если Букке попытается давить на нас, мы ответим ему тем же.

– Каким образом?

Роза уже поняла, в чем ее главная ошибка. Возвратившись в министерство, она избегала прессы и просила сотрудников вежливо, но решительно отвергать все обращения по поводу интервью с нею. С одной стороны, потому, что было понятно, о чем на самом деле станут спрашивать журналисты. А с другой – потому, что хотела полностью сосредоточиться на переговорах. Хотя, наверное, все же больше по первой причине. Фогель пытался переубедить ее, но она твердо стояла на своем, однако теперь, посмотрев на ситуацию со стороны, поняла, что ее отсутствие в СМИ вполне могут трактовать как проявление слабости, если переговоры закончатся провалом.

– Договорись насчет интервью. Я приму столько журналистов, на сколько хватит сегодня времени. Надо обнародовать наши предложения по социальной политике, и пусть об этом услышит как можно больше народу – таким образом мы и надавим на Букке.

– Согласен. Но ведь интервьюеры наверняка политикой не ограничатся.

Ответить Роза не успевает. Проходящая мимо молодая женщина сильно толкает ее в плечо, и чтобы не упасть, ей приходится прислониться к стене.

– Эй, ты что творишь-то?

Фогель поддерживает Розу за руку и бросает гневный взгляд на девицу, которая хотя и оглянулась, но не дала себе труда остановиться. На ней дутый жилет и красная куртка с надвинутым на лоб капюшоном. Роза замечает только, что у нее темные глаза, и та сразу же исчезает в толпе, видимо стремясь догнать свою группу экскурсантов.

– Дубина!.. С тобой всё о’кей?

Роза кивает и идет дальше. Фогель достает свой мобильник.

– Я сейчас же договорюсь.

Он набирает номер первого журналиста, пока они спускаются по лестнице. Роза на мгновение оборачивается, но не находит ту женщину среди посетителей. Есть в ее облике нечто знакомое, но вспомнить, где или когда она видела ее ранее, Хартунг не может.

Голос Фогеля возвращает ее к действительности, и Роза забывает эту мысль.

– Ты будешь готова к первому интервью через четверть часа?

33

Осенний ветер тревожно гудит и завывает в развевающихся лентах пластиковой фасадной пленки, скрывающей строительные леса на площади Ярмера, где образовалась приличная пробка. Белый служебный автомобиль с сиреной и проблесковым маячком на крыше совершает рискованный маневр. Выезжает на тротуар, проскакивает мимо ремонтируемого здания, но потом оказывается зажатым позади муниципального грузовика с кучей мокрых листьев в кузове.

– А нельзя ли поточнее? Откуда поступает сигнал?

Тулин сидит за рулем, с нетерпением ожидая ответа эксперта по радиотелефону, и пытается объехать коммунальный грузовик.

– Сигнал с мобильника поступает с участка между Тагенсвай и Озерами; владелец движется сейчас в сторону Готерсгаде, по-видимому, на машине.

– Есть ли данные на владельца?

– Нет, никаких. Сообщение послано с мобильника с незарегистрированной сим-картой, но мы переслали его вам, так что можете сами прочесть.

Тулин изо всех сил жмет на кнопку сирены, находит зазор в пробке и бьет по газам. Хесс же, сидящий рядом с ней, в это время читает эсэмэску на дисплее своего телефона.

Каштановый человечек, входи, входи. Каштановый человечек, входи, входи. Есть у тебя каштаны сегодня для меня? Спасибо, спасибо, спасибо…

– Это из детской песенки: «Яблоневый человечек, входи, входи». Но «яблоневый человечек» заменяется «сливовым», «каштановым», ну или что там еще детишки захотят… Прочь с дороги, черт бы вас всех побрал!

Тулин снова нажимает кнопку сирены и обгоняет автомобиль инкассаторов. Хесс поворачивается к ней:

– Кто знает, что мы нашли каштанового человечка на месте преступления? Где-нибудь об этом говорилось, в отчетах или в заключениях экспертов?

– Нет, Нюландер придержал эту информацию, так что об этом нигде не упоминалось.

Тулин прекрасно понимает, почему Хесс задал этот вопрос. Если б информация о каштановом человечке с отпечатками пальцев Кристине Хартунг просочилась в прессу, все городские сумасшедшие завалили бы их всевозможными сообщениями. Но в данном случае, по-видимому, речь не о психе. Тем более что эсэмэска послана напрямую на мобильник Лауры Кьер, и эта мысль заставляет Найю снова позвонить по радиотелефону.

– Как ситуация? Куда нам ехать?

– Сигнал поступает с улицы Кристиана Девятого; может, он зашел в какое-то помещение – сигнал слабый…

На светофоре горит красный свет, но Тулин выезжает на тротуар и, не глядя по сторонам, на полном ходу пересекает перекресток.

34

Тулин и Хесс вылезают из машины и бегут по пандусу мимо выстроившихся в очередь у шлагбаума автомобилей. Судя по последнему сообщению, транспортное средство, из которого поступал пропавший сигнал мобильника, должно находиться где-то здесь, но как его найти, ведь парковка заполнена почти до отказа… Приближается вечер понедельника, и люди торопятся с парковки в магазин и в обратном направлении. Целые семьи с огромными пакетами для покупок и тыквами, на которых вскоре будут вырезаны зловещие гримасы для Хэллоуина. Тихая фоновая музыка в усилителях прерывается лишь медовым голосом диктора, анонсирующего привлекательные для покупателей осенние предложения торгового центра.

Тулин сразу подбегает к стеклянной будке в конце подземного этажа, где находится охранник паркинга. Молодой человек сидит боком к ней и силится поставить на полку какие-то папки.

– Я из полиции. Мне надо знать…

Тут она замечает, что малый в наушниках; он реагирует, только когда она сильно стучит по стеклу и показывает ему свой жетон.

– Мне надо знать, какие машины подъехали за последние пять минут.

– Откуда же я узнаю?

– Да они же у тебя на записи с камер зафиксированы. Давай смотри.

Тулин указывает на стену, увешанную небольшими экранчиками за спиной парня, до которого наконец-то доходит, что время не терпит.

– Прокрути назад! Пошевеливайся!

С тех пор как пропал сигнал мобильника, когда владелец вошел в здание, телефон не подавал признаков жизни, но если Тулин удастся посмотреть, какие машины въезжали на подземную парковку в течение последних пяти минут, она будет знать их регистрационные номера и таким образом идентифицировать тех лиц, о которых идет речь. Однако охранник никак не может найти пульт дистанционного управления.

– Я помню по крайней мере «Мерседес» и машину курьерской почты, ну и еще несколько легковушек…

– Давай, давай, поторапливайся!

– Тулин, сигнал движется в сторону Кёбмаэргаде.

Найя оборачивается в сторону Хесса, который, прижав аппарат к уху, слушает сообщение службы слежения и теперь начинает лавировать среди припаркованных машин, пробираясь к ведущей на первый этаж лестнице. Она снова обращает взор на охранника, который наконец-то нашел пульт дистанционного управления.

– Ладно, уже все равно. Покажи мне камеры в магазине. Те, что на первом этаже и снимают выход в сторону Кёбмаэргаде.

Охранник указывает на три верхних экрана, и Тулин вглядывается в черно-белые изображения. Масса покупателей, точно муравьи, вроде бы бесцельно движутся мимо друг друга на первом этаже торгового центра. Сперва она ничего не может разобрать, но вдруг обращает внимание на фигуру, в отличие остальных целенаправленно двигающуюся в конкретном направлении, а именно к выходу на Кёбмаэргаде. Камеры видеонаблюдения снимают со спины темноволосого мужчину в костюме, но тот пропадает за колонной, и Найя срывается с места.

35

Эрик Сайер-Лассен идет в трех шагах позади женщины, чувствуя запах ее духов. Ей слегка за тридцать, на ней черная юбка и черные же чулки, туфли-«лабутены» на высоченных каблуках, звук которых, когда она проходит зону «Викториа’с Сикрет», почти невыносим для него. Женщина хорошо ухожена, и фигура с высокой грудью и узкой талией ему по нраву; он предполагает, что она работает в каком-нибудь месте с зеркалами, благовониями, полами с подогревом и прочей дребеденью просто для того, чтобы убить время до того, как станет предметом мебели в доме богатенького муженька. Он представляет себе, как поступит с ней – втолкнет в помещение через дверь, задерет юбку и впорет ей сзади, схватив ее предварительно за длинные обесцвеченные волосы и отклонив голову назад так, что она закричит от боли. Он мог бы наверняка добиться желаемого, пригласив ее в какой-нибудь модный ресторан или фешенебельный ночной клуб, где она хихикала бы от удовольствия и писала кипятком всякий раз, когда он прикладывал свою платиновую карточку к платежному терминалу. Но это вовсе не то, чего он желает, вовсе не то, чего заслуживает…

Рингтон мобильника возвращает его к реальности из мира фантазий. Он достает телефон из висящей у него на плече сумки.

– Что?

Он отвечает холодным тоном и понимает, что жена это чувствует, но, черт возьми, не ее ли вина в том, что он стал тем, каков есть? Он останавливается и оглядывается в поисках женщины в «лабутенах», но та уже растворилась в толпе.

– Извини, я, наверное, помешала?

– Чего ты хочешь? Я не могу сейчас говорить. Я же сказал.

– Я просто хотела спросить: ничего, если мы с девочками поедем к маме и переночуем у нее?

Он настораживается.

– С чего это вдруг?

Мгновение она молчит.

– Просто они давно ее не видели. Тем более тебя все равно нет дома.

– Ты не хочешь, чтобы я был дома, Анне?

– Конечно, хочу. Только ты сказал, что сегодня задержишься на работе, вот я…

– Что «вот», Анне?

– Прости… ну ладно, тогда мы останемся дома… Если тебе кажется, что это плохая идея…

Что-то в ней раздражает его. Что-то в ее голосе – чему он не верит, на что не может положиться. Он не хотел, чтобы жизнь сложилась вот так, хотя хотел много чего, и больше всего – перемотать все, что было, назад и начать все заново, с чистого листа. Но тут он слышит звук каблучков по мраморному полу, оборачивается и видит, как женщина в «лабутенах» выходит из бутика с маленьким красивым пакетиком в руке и направляется к лифту возле выхода на Кёбмаэргаде.

– Отлично. Езжайте.

Эрик Сайер-Лассен заканчивает разговор и успевает заскочить в лифт, двери которого уже готовы закрыться.

– Я могу присоединиться?

Женщина слегка удивлена его появлением, что отражается на ее кукольном личике. Она окидывает быстрым взглядом его лицо, темные волосы, дорогой костюм и туфли и расплывается в широкой улыбке.

– Да, конечно.

Эрик Сайер-Лассен входит в лифт. Он успевает ответить на ее улыбку, нажать на кнопку и повернуться лицом к женщине, как вдруг какой-то взбудораженный мужик, помешав протянутой рукой дверям закрыться, толкает его в направлении зеркальной стенки, так что он носом утыкается в прохладное стекло. Женщина визжит от ужаса. Мужик наваливается всем своим весом на него со спины и обыскивает его. Эрик замечает цвет глаз мужчины и решает, что на него напал безумец.

36

Стиину ясно, что клиент в чертежах ни бум-бум. С подобным он неоднократно сталкивался и раньше, но на сей раз гость раздражает его безмерно, потому что считает невежество добродетелью и именно поэтому позволяет себе выступать «оригинально», «по-иному» и «безапелляционно».

Они сидят в большой переговорной, его партнер Бьярке и он сам, ожидая, когда клиент оторвет взгляд от очередного чертежа и всемилостивейше соблаговолит высказать свое мнение. Стиин косится на часы. Встреча затягивается, и еще пять минут назад он должен был сидеть за рулем и ехать в школу. Парню двадцать три, он мультимиллионер, нажил свои деньжищи на высоких технологиях, а одет словно пятнадцатилетний подросток, в драные джинсы и белые сникеры. Стиин инстинктивно чувствует, что чувак может без ошибок написать слово «конструктивизм» лишь с помощью редактора на своем наимоднейшем «Айфоне», который в начале разговора положил на стол и все время теребит.

– Ребята, здесь слишком мало details[13].

– Так ведь в прошлый раз вы сказали, что деталей слишком много.

Бьярке так и тянет сгладить ситуацию, и он поспешно говорит:

– Мы можем добавить – никаких проблем.

– Во всяком случае, надо забабахать побольше pang[14], побольше kapow[15].

Стиин будто только и ждал этих слов и тут же вытаскивает целую стопку старых чертежей.

– Вот последние чертежи. Здесь вам и pang, и kapow, но вы сказали, что их слишком много.

– Да, так и было. Или, может, я просто сказал… слишком мало.

Стиин смотрит на чувака, и тот отвечает ему широченной улыбкой:

– А может, ошибка в том, что все это как-то inbetween[16]. Вот вы мне чертежи показываете – вы в своем дерьме доки, но все это слишком однообразно и монотонно, а нужно, чтобы было no strings attatched[17]. Вы въезжаете?

– Нет, не въезжаю. Но мы можем разместить красных пластиковых зверюшек вдоль въезда или, скажем, перестроить приемную и оформить ее как пиратский корабль.

Бьярке смеется чересчур громким смехом, показывая, что разоружился, однако юный хозяин жизни шутку не принимает:

– Возможно, это замечательная идея. Хотя я, конечно, могу обратиться к вашим конкурентам, если вы сами не take[18] за это до истечения deadline[19] сегодня вечером.

* * *

Вскоре Стиин уже едет в школу, но по пути звонит в адвокатскую контору и говорит, что до сих пор еще не получил заключения о признании Кристине умершей. Сконфуженная секретарша просит прощения, и Стиин слишком поспешно заканчивает разговор, хотя она и успевает сказать, что поняла проблему и обещает исправить ошибку и переслать документы.

По дороге, задолго до того, как подъехать к школе, Стиин опорожняет три шкалика горькой настойки, однако на сей раз он запасся жевательной резинкой и проехал несколько километров с опущенным стеклом. Под деревьями, где Густав обычно его ожидает, мальчика не видно, и мобильный его не отвечает. Стиин никак не может определиться, то ли слишком рано приехал, то ли опоздал. Школьный двор пуст. Стиин смотрит на часы. Вообще-то он редко заходит в школу, а фактически даже не может вспомнить, когда такое случилось в последний раз, и кажется, будто они с Густавом молча согласились, что ему лучше всего оставаться на улице. Но сейчас Густава на улице нет. А Стиину через полчаса надо быть на работе и заняться переделкой чертежей для юного хозяина жизни. Он открывает дверцу и выходит из машины.

37

Дверь в классную комнату Густава распахнута, но внутри никого нет. Стиин быстро шагает дальше, благодаря судьбу, что сейчас идут уроки, – ведь если б была перемена, ему не удалось бы избежать испытующих взглядов. Проходя мимо шумных подготовительных классов, он старается не замечать украшений в виде голых по осени веток и каштановых зверюшек. Недавний визит полицейских помнится ему как кошмарный сон. Отпечатки пальцев. Чувства, проснувшиеся в нем, когда до него дошел смысл сказанного визитерами. Возродившаяся надежда, смешанная с ощущением полной растерянности. Сколько уже раз они с Розой это проходили, сколько раз им приходилось возвращаться назад, к самому началу этой истории – просто теперь такого поворота они никак не ожидали. Потом говорили между собой, что раз уж так случилось, им – в первую очередь ради Густава – надо постараться быть сильными и уметь достойно принимать в том числе и мучительные потрясения, которые всегда будут подстерегать их при упоминании дочери. Независимо от того, при каких обстоятельствах это произойдет. И еще они решили, что, несмотря ни на что, им надо двигаться вперед, и хотя Стиин словно чувствует на спине взгляды каштановых зверюшек, поворачивая за угол в направлении общего зала, он дает себе твердое слово не обращать на это внимание.

Внезапно Стиин останавливается. Он не сразу понимает, что в общем зале проводят урок одноклассники Кристине, ведь давно уже их не видел. Но лица ему знакомы.

Они мирно сидят за стоящими на коричневом ковре белыми столами и работают в группах. И стоит только одному из учеников поднять на Стиина глаза, как тут же и взгляды всех остальных устремляются на него. Но никто не произносит ни слова. Замешкавшись на мгновение, он собирается пройти дальше.

– Привет!

Стиин поворачивается в сторону девочки, сидящей в одиночестве за ближним к нему столом, с тремя небольшими стопками учебников, и узнает Матильде. Она повзрослела. Стала серьезней. Одета в черное. По-доброму улыбается ему и спрашивает:

– Ты Густава ищешь?

– Да.

Он встречал ее тысячи раз – ведь она бывала у них в доме столь часто, что беседовать с нею было почти так же естественно, как с дочерью, – но теперь с трудом подыскивает слова.

– Его класс недавно прошел мимо, но они наверняка скоро вернутся.

– Спасибо. Ты не знаешь, куда они пошли?

– Нет.

Стиин смотрит на свои часы, хотя прекрасно знает, который теперь час.

– Ну ладно, подожду его в машине.

– Как у вас дела?

Стиин глядит на Матильде и пытается изобразить улыбку. Она задала ему один из самых опасных вопросов; впрочем, он слышал его так часто, что знает: главное – ответить немедля.

– Отлично. Работы многовато, но это и к лучшему. А как у тебя?

Она кивает и тоже старается улыбнуться, но вид у нее печальный.

– Мне так жаль, что я у вас давно не бывала…

– Не огорчайся, у нас все замечательно.

– Привет, Стиин. Я могу чем-нибудь помочь?

Он поворачивается к подходящему к ним классному руководителю Йонасу Крагу. Ему лет сорок пять, он в джинсах и обтягивающей футболке. Взгляд у него доброжелательный, но в то же время настороженный, испытующий, и Стиину отлично известно, почему он так смотрит на него. Случившееся с Кристине сильно отразилось на всех ее одноклассниках, и учителя постарались помочь ребятам пережить эту трагедию. При этом классный был одним из противников участия учеников класса в траурной церемонии, состоявшейся, по понятным причинам, через несколько месяцев после исчезновения Кристине. По его мнению, это в большей степени повредило бы психике детей, нежели принесло бы пользу, так как разбередило бы уже начавшую затягиваться рану, о чем он и сообщил Стиину. Между тем руководство школы решило дать ученикам возможность самим решать, участвовать в церемонии или нет. И почти все одноклассники Кристине на ней появились.

– Нет, всё в порядке. Я уже ухожу.

Он возвращается к машине, и в этот момент звенит звонок с урока. Стиин закрывает дверцу и старается разглядеть фигуру Густава среди выходящих из школы детей. Однако сына все нет. Он уверен, что поступил правильно, но встреча с Матильде снова вызвала воспоминания о визите полицейских, и у него в голове всплыли слова последнего из работавших с ними психотерапевтов о том, что горе – это утратившая свой дом любовь и нужно сжиться с этим горем и понуждать себя двигаться вперед.

1 В России эта телеигра известна под названием «Поле чудес».

2 Картофельные фрикадельки с кислой капустой (нем.).

3 Фолькетинг – датский парламент.

4 Здесь: Да, собрал (англ.).

5 Дворец Кристиансборг – резиденция датского парламента и администрации премьер-министра.

6 Пер Киркебю (1938–2018) – датский художник, скульптор, писатель и архитектор.

7 «Единый список – Красно-зеленая коалиция» – датская левая политическая партия.

8 Арне Якобсен (1902–1971) – датский архитектор и дизайнер.

9 Пиетизм – религиозное течение внутри протестантизма.

10 «Тиволи» – всемирно известный парк развлечений в самом центре Копенгагена. Существует с 1843 г.

11 «Боб-строитель» – английский мультсериал.

12 В данном случае каденция – срок полномочий должностного лица или органа власти.

13 Деталей (англ.).

14 Здесь: хреновин (англ.).

15 Здесь: наворотов (англ.).

16 Здесь: ни то ни се (англ.).

17 Здесь: из ряда вон (англ.).

18 Здесь: возьметесь (англ.).

19 Крайнего срока (англ.).

Вход для пользователей

Меню