Читать онлайн Майамификация бесплатно
© ARMEN AVANESSIAN, 2017
© ООО «АД МАРГИНЕМ ПРЕСС», 2021
Четверг, 22.09.2016
First we take Miami…
Вокруг меня мигающие картинки, люди, звери, роботы, движущиеся в повседневных и фантастических ландшафтах. Впечатление застывшего волнения усиливается тем, что картинки расположены в одном и том же почти квадратном формате. Здесь, в самолете, этих говорящих, танцующих, борющихся существ не слышно, каждый застрял в своей визуальной вселенной, почти все шторки иллюминаторов закрыты.
Перед моими глазами более широкий и яркий экран, после того как у меня возникла идея записать это впечатление и снабдить парой слов эти картинки, этот немой для меня визуальный мир. Благодаря вновь быстро исчезающим изображениям и отсутствующим словам и голосам возникла потребность в тексте. То, что у меня теперь снова возникло желание писать, неслучайно. Писать без краткосрочного повода, без дедлайна для статьи или доклада. Никакого описания проекта, который нужно было бы быстро наметить, никого, кто торопил бы меня и просил «коротенько» набросать тот или иной текст статьи. Вместо этого я сижу в самолете, передо мной музыкальные клипы из развлекательной программы, но главное – две недели времени, чтобы спокойно размышлять, писать, делать пометки, внести порядок в прочитанное, выписанное, намеченное в текстах докладов за последние три месяца.
Оставшееся время полета: 5:52. Еще почти шесть часов вынужденного сидения на одном месте и к тому же оффлайн. Благодаря этому небольшому запасу времени рождается желание определить свое местоположение. Почему (не только моя) философская практика должна зимовать на поле искусства? Есть ли сегодня время для философского размышления, философского переосмысления? Я говорю это без привычного подкрадывающегося чувства затаенной обиды, с которым осуждают настоящее чествуемые в фельетонах эзотики и экзотики, а в совершенно прагматическом смысле. По причине исключительной кратковременности проектов, вечной жизни в разъездах, потери концентрации из-за социальных медиа, постоянной доступности онлайн и всех прочих общеизвестных феноменов, сложилась новая хронополитика художественной, культурной и интеллектуальной работы, которая едва ли побуждает к написанию длинных или хорошо обдуманных текстов. Но что принесет нам одно лишь негативное понимание этих условий работы и связанное с ними постоянное давление времени?
Конечно, тяжело избавиться от впечатления, что интернет, если и не меняет наш мозг, то способствует долгосрочному преобладанию иной экономии внимания, которая необратима. Чтение книг, не говоря уже об их написании, стало, помимо интеллектуальной работы, задачей интеллектуально-этической, о которой нельзя сказать с уверенностью, как (как долго) она еще может быть осилена. Более осторожная формулировка вопроса: как и где в будущем будут возникать философские мысли, имеющие значение в этом мире – то есть за пределами всё более скудно обустроенных академических институтов, всё чаще вращающихся вокруг самих себя в своей повседневной профессионально-философской деятельности. Возникает ли моя антиакадемическая аллергия отчасти и из-за того, что я постоянно – с психобиологической необходимостью – бросаюсь в это внешнее, в эту всё более и более необъяснимую реальность и пытаюсь понять все противодействия как пробуждающие фантазию шансы и фантастические возможности?
НИКОЛАС КАРР:
Сеть отнимает у меня способность концентрироваться и созерцать. Вне зависимости от того, нахожусь я в Сети или нет, мой мозг рассчитывает получить информацию способом, привычным для Сети: с помощью быстро движущегося потока частиц. Когда-то я был умелым аквалангистом в море слов. Теперь же просто скольжу по поверхности как парень на гидроцикле.
Вот тогда и стоит писать в самолете или (почему бы и нет?) две ближайшие недели в Майами (где? на пляже?) по вопросам: как можно заниматься философией по ту сторону академически заверенных форматов и правил, философией, которая не пытается повернуть – что в принципе невозможно – время вспять? Как противопоставить товарищам, ностальгирующим по прошлому, более радостное товарищество со временем (Zeitgenossenschaft), или, выражаясь точнее, товарищество с будущим (Zukunftsgenossenschaft), которое откроет нечто ценное в искажениях и асинхронностях нашего способа существования, а может, и научится у них чему-нибудь? Как не только преодолеть мнимое различие между конкретностью жизненного мира и теоретической абстракцией, но и доказать, что одна усиливает другую? И как сделать всё это с максимальным охватом, с учетом вовлечения, роста и приумножения всевозможных личных, пространственных и временны́х составляющих неуверенности?
Каждое Я/«Я» является уже и многими иными, поскольку виртуально оно находится во многих других местах, так и твое «Я» «сегодня» уже разорвано между раньше и позже и вообще между разными временами. Я – это никогда не просто здесь и сейчас. Благодаря отдельным пространственным, временны́м и личностным характеристикам, которые якобы четко определяют твое местоположение в мире, ты можешь закрепить свою пространственную, временну́ю и личную не-определенность. И несмотря на то, что они попеременно смещают друг друга, имеет смысл рассмотреть каждую в отдельности. Хорошо обоснованный лингвистически факт, что время, пространство и личность с давних пор являются в меньшей степени принципами порядка, нежели беспорядка, действует успокаивающе и дает повод для оптимизма. Мое Сегодня однажды было завтра, и завтра скоро станет вчера. Вместо того чтобы грустить об упорядоченном прошлом (бессмысленное во всех отношениях предприятие), тебе стоит попробовать разобраться в этом новом (бес-)порядке.
Однако я отклоняюсь от темы. Или, как любят писать: сейчас для этого не место. Или совсем профанно: «здесь и сейчас», вернее «там и тогда», в самолете ты видишь, что время полета составляет еще пять часов, а зарядки на ноутбуке хватает едва ли на три.
Вернемся к банальному факту, что Армен в один прекрасный день сидит в каком-то самолете по направлению к Майами. Он никогда еще не был в Майами и не представляет, что его там ждет. Майами, не-место, ненаписанная страница, карт-бланш.
Возможно, «Я» стоит реагировать/действовать иначе. На вопросы якобы о времени находить пространственный ответ, на вопросы о пространстве – «личный», и так далее, всегда иначе, всегда задом-наперед, чтобы приблизиться к вопросам, которые придадут всем пространственным, временны́м и, в конечном счете, личным неясностям бо́льшую подвижность. А вопросов хватает. Откуда я? Как вышло, что я сижу в этом самолете в Майами of all places? К кому направлено желание писать?
Откуда я? Из Берлина, если «откуда» ты понимаешь пространственно. В действительности же происходишь ты из довольно утомительной серии воркшопов и арт-проектов. За последние несколько лет тебе не пришло в голову ничего лучше, нежели, с одной стороны, максимальным образом разочаровать ожидания сферы искусства (художников, галерей, музеев, их руководителей) и одновременно самым обескураживающим образом их все превзойти. Отнестись к этому с юмором – вот, возможно, единственный способ понять законы этой сферы, поменяв ситуацию в свою пользу. Это естественным образом удается тем лучше, чем точнее осознаешь ловушку, в которую попал. Так из интереса к отдельным людям, их манере мыслить и выражать себя ты использовал новые формы совместной работы (совместные книги, фильмы и арт-проекты). Едва ли не еще важнее то, как это сотрудничество отразилось на твоей манере формировать дискурс или делать теоретическую работу.
Как вышло, что я сижу в этом самолете в Майами of all places? Потому что ты довел эту путаницу с арт-проектами до такой степени, что в конце концов к тебе тоже можно обращаться как к художнику. Для проведения разведки в рамках Берлинской биеннале ArtCenter South Florida отправил несколько художников-активистов-исследователей и исследовательниц на пару недель в Берлин, а тебя взамен пригласил в Майами. Почему бы и не согласиться на artist residency, подумали вы оба. Последняя порция лета в апартаментах рядом с пляжем в Майами-Бич.
К кому обращено мое желание писать? Только асинхронное, оторванное от самого себя во времени и пространстве «Я» способно приблизиться к асинхронному настоящему. А потому писать может не «Я», но «Я», вступающее в диалог с собой, со своими прошлыми (а возможно, и будущими) образами (и не только в категории времени, но и пространства, и личности), диалог с one-selves.
Уже давно, со злосчастных времен написания диссертации, ты не осмеливался в одиночку браться за письменный проект. Твоя последняя книга возникла из разговора с Анке и периода написания ваших совместных монографий. С другой стороны, состояние splendid isolation, в котором ты прежде снова и снова принуждал себя к написанию длинных текстов, не стоит более того, чтобы к нему стремиться. Однако Мари ведь сидит рядом с тобой. (Что это значит?) По крайней мере ближайшие две недели – или даже больше: именно так звучит категорический императив любовных отношений – ты день и ночь будешь с ней (а затем снова наступит суета, из Дюссельдорфа сразу в Брюссель, оттуда в Амстердам и только затем снова в Берлин, чтобы провести там хотя бы пару спокойных дней).
Уже сейчас стоит пересмотреть сформулированные выше вопросы. Вместо того чтобы спрашивать откуда ты, где ты сейчас и куда всё движется, стоит решить вопрос с письмом как исходя из определенного местоположения, лица, так и согласно хронологической модели развития. Из какого (алгоритмического) будущего будет (было) написано Я? И как ты приближаешься к нему в процессе письма, не будучи поглощенным самим собой или же чьим-либо чужим присутствием?
В ХХ веке повестку дня долгое время определяло сформулированное Фрейдом: «Там, где было Оно, должно стать Я». И левая общественная критика сводилась в большинстве своем к воссозданию аутентичного, изначального Я. В XXI веке, скорее, верно следующее: «Там, где уже есть Оно (само того не осознавая), будет Я». Это также значит, что искать следует в будущем, а не в каком-то аутентичном прошлом. Но способен ли ты написать более поздней версии самого себя? Или вместе с ней?
В своих последних текстах ты предварительно назвал этот новый темпоральный комплекс – уже прожитое, но далеко не понятое время – «спекулятивным временем», а связанный с ним образ жизни «спекулятивной темпоральностью». Она проникает во все сферы жизни, а потому настоятельно рекомендуется вступить с ней в контакт, чтобы основать настоящую современность. Ведь она управляет не только на общем политическом уровне, но и регулирует области твоей личной жизни, причём кажется, будто там экономическая логика (времени) постоянно пытается перенять функцию посредника – вполне вероятно, что ее спекулятивное измерение указывает на ее близость к экономике.
Однако всё это снова слишком возвышенно, недостаточно конкретно, слишком мало, чтобы ты мог позволить себе такие абстракции, недостаточно локально, чтобы аргументировать глобально. Low Battery. Позже я напишу обо всём этом подробнее – это не только пустое обещание всякой литературы, как считает Райнальд Гетц, но и всех философских опытов, написанных в Airbus без розеток. Внезапно осталось лишь семь минут зарядки. К счастью. Вы и без того летите сквозь слишком большое количество воздушных ям, с тех пор как полчаса назад сменили курс по направлению на юг через Канаду. Еще почти два часа полета. Может, посмотреть фильм или, лучше, сериал, Dexter или Miami Vice. Или отдохнуть. First we take Miami.
Пятница, 23.09.2016
Jet(zt)lag – постсовременное упреждение
Jet(zt)lag. Голубая подушка, чуть сползшая за край кровати, зажатая между стеной и матрасом. Быть может, ты увидишь больше, когда откроешь второй глаз и слегка приподнимешь голову. Где ты? И тут же понимаешь, кто обо всём этом думает.
В голове куча предложений, и все они почему-то кажутся важными. И тем правдоподобнее их важность, чем больше состоят они из остатков записанных и обдуманных вчера мыслей. Твоих мыслей. Развернувшись, ты ощупываешь кровать в поисках айфона и даже без очков узнаешь свой чемодан и одежду на заднем плане. Время 6:13 утра, полдень в Европе. На дисплее смартфона, поднесенном почти вплотную к лицу, твои близорукие глаза видят два пропущенных вызова. Вот большой палец уже разблокировал телефон, открыл почту, и при беглом прочтении сообщений за последние часы твое тело регистрирует овладевающее им чувство напряжения. Двадцать три письма, добрые две трети из которых требуют скорого ответа, порой даже срочного, поскольку их отправители, вероятно, писали многократно, может, потому что день в Европе уже в самом разгаре. Непреодолимая асинхронность – что означает здесь также и опоздание, с которым постоянно приходится сталкиваться прибывающим с Востока.
Теперь ты знаешь, что на первую неделю вас поселили в этой обустроенной и оформленной художниками квартире, садишься на кровать, включаешь кондиционер и чувствуешь холодный воздух на своем теле. Ты вспоминаешь о вчерашней поездке из аэропорта и дискуссию Мари с Наталией Сулуагой, которая встретила вас в аэропорту, о приписываемых Майами экзотизмах. Карибские температуры, повышенная влажность воздуха, джетлаг… – всё это составляет гнетущую смесь в твоем теле.
Настолько тихо, насколько это возможно, ты проходишь в маленькую кухню. Одно, еще одно нажатие кнопки – и вот кофе уже льется в чашку. В окне напротив ты видишь садящегося в машину соседа, с которым вы встретились вчера по приезде. Ждешь звука заводящегося двигателя, и хотя из выхлопных труб серебряного лексуса не видно дыма, слышно, что заводит его не электродвигатель. А затем возникает мысль, что ежедневно – и, конечно, не осознавая этого – нажатием кнопки или поворотом ключей люди пересекают временной отрезок в несколько миллионов лет. Или сколько там необходимо, чтобы из ископаемых получилось сырье?
Поскольку ты мало что знаешь об этом, но тебя это интересует, ты идешь к своему маленькому столику и открываешь компьютер. Вводишь в поисковик fossil fuel years и читаешь: «Результатов: примерно 35 700 000 (0,68 сек.)»; далее следует информация о различных геологических и тектонических пластах и о том, сколько лет занимает их образование. На сайтах, которые Google выдал мне менее чем за одну секунду, наверняка имеются еще более старые сведения. Гарантированное перенапряжение силы воображения. Темпоральная асимметрия, которую прежде назвали бы возвышенной, а сегодня она просто too much. Hey neighbor, did you realize you sent 300 million years of earth time into the air, isn’t that sublime?
ПРОФИЛЬ. Время 6:20. Ты быстро делаешь репост интервью с Марией Муньос в твиттере со всеми рисунками и твоими, как оказалось, слишком затянутыми рассуждениями, что на непонятном тебе испанском языке становится особенно очевидно. И вот все краткосрочные проекты и долговременные планы снова у тебя в голове, а также всё то, что предстоит сегодня сделать. Неудивительно, что иногда требуется какое-то время, чтобы очнуться от своего сонного замешательства и, как говорится, снова взять всё под контроль. А еще неудивительно, что иногда требуется несколько секунд, пока ты не вспомнишь, кто ты, где ты и когда здесь очутился, пока твоя операционная система не начнет снова указывать тебе, что необходимо преобразовать всё в последовательную цепочку событий. Но если ты вдруг долгое время не сможешь вспомнить всё это, на помощь придет Google. И тебе удастся найти себя, опираясь на заточенную под тебя и твое местоположение выборку ответов. Даже при самом нейтральном запросе, как сейчас, ссылки на американские и майамские ресурсы, а также местные рекламные объявления имеют больший приоритет, стало быть поисковая машина знает, когда и откуда ты заходишь в систему, и учитывает это. Она также должна иметь информацию о том, кем является тот, кто делает запрос, о чём напоминает реклама на Facebook. Ты встречаешься с ней (всё чаще и чаще) в самых разнообразных местах. Было бы интересно понять, соответствуют ли эти пространственные асимметрии темпоральным асимметриям вашего существования или, быть может, усиливают их? Во всяком случае, эти три оси не пересекаются автоматически, у них нет общей точки схода, к которой тянутся Я, Здесь и Сейчас, нет никакого Я-Здесь-Сейчас-Происхождения в качестве источника аналогового Я в системе действительности. Поэтому вы всё время пытаетесь создать некую референциальность, то есть корреляцию (например, через установление контакта или перманентный доступ к социальным сетям), без которой фактическая значимость кажется невозможной. Но как писать об этом танце дейксиса не в художественном стиле и без эссеистического парфюма? Dancing Deixis в качестве нового профиля требований для иного способа философствовать?
Быть может, это можно описать так, что ты одновременно активен во многих местах и временах, потому что имеешь много цифровых аккаунтов, которые в совокупности обозначают пересечение Я с соответствующим Здесь и Сейчас, профилей Я, вычисляемых по простейшей модели вероятности? Быть может, проще всего вам было бы прийти к себе через обходные пути и опосредованно, в качестве разности всевозможных пространственных и временны́х маркировок, оставляемых вами. Какое знание хранят ваши данные? Иначе говоря, чему могут научить ваши данные? Прежде всего тому, что значительная часть вашей идентичности, ваших знаний и памяти размещена в технических медиа. Вы уже давно привыкли к этому: они – в ваших заметках на бумаге, в цифровых файлах, на превосходящем человеческие возможности облаке. К этим знаниям вы обращаетесь точно так же, как к Wikipedia или Google. Но это постоянное присутствие обманчиво, несмотря на то, что подразумевает возможность доступа и управления, а также гармонию техники и биологии в любой удобный вам момент, здесь и сейчас.
Кто вы такие, можно узнать лишь постфактум, из ваших протоколов данных. А раз так, то тебе нужно не только прийти к новому пониманию себя и своего времени, но и разобраться в том, что ты подразумеваешь под «временем».
УПРЕЖДАЮЩАЯ ЛИЧНОСТЬ. Даже если вы не знаете, что случится в следующий момент, будущему вы уже известны. Старая игра прокрастинации сыграна. На нее больше нет времени. В действительности хронологическое время истекло – или оно не было никаким временем до настоящего момента. А алгоритмы знают вас лучше вас самих. Задача всех так называемых web bugs, cookies и компаний, анализирующих ваши данные, заключается в производстве новой формы алгоритмической идентичности.
Завораживающе, и в то же время угрожающе то, как биологические, сексуальные или социальные нормы образуются не сверху вниз, а снизу вверх, исходя из индивидуального уровня, в рекурсивном процессе. Но ты опять слишком глубоко копаешь. Об опасности и потенциале этого нового вида нормообразования стоит подумать на примере его собственной особой темпоральности.
Кому не знакома история о том, как возмущенный отец жалуется на компанию Target за то, что они прислали товары для грудничков его младшей дочери: Target знали о ее беременности задолго до него, опираясь на специальные запросы в системе и оформленные заказы (сделать из молодой семьи постоянных покупателей, задобрив их парой подарков, – мера, окупаемая с лихвой). Выдумана эта история или нет, была беременна эта молодая женщина или нет, решающим остается то, что на этом примере мы видим новое направление времени.
ДЖОН ЧЕЙНИ-ЛИППОЛД:
Продуктом многих таких фирм является «новая алгоритмическая идентичность», форма идентичности, действующая посредством математических алгоритмов, помогающих идентифицировать существа, которые в ином случае остались бы анонимными. Она использует модели статистической общности для автоматического определения пола, класса или расы, в то же самое время определяя фактическое значение пола, класса или расы как таковых. В конечном счете она переводит практику идентификации в абсолютно цифровую, а значит поддающуюся вычислениям, плоскость.
РОБ ХОРНИНГ:
Мы получаем упреждающую персонализацию, когда сайты вроде Facebook или Google адаптируют наши результаты без нашего участия. «Персонализация» растягивается до того момента, когда за рамка-ми остается воля реальной личности, вовлечен-ной в процесс.
То, что активность в социальных медиа допускает выводы по поводу любовных отношений (имеются/не имеются, счастливые/несчастливые и т. д.), никого не удивляет, а вот способность специальных приложений рассчитывать вероятность предстоящего расставания всё-таки еще смущает. Может статься, что к этому моменту будет уже слишком поздно носить один из биометрических браслетов от какого-нибудь стартапа вроде Bedpost, гарантирующего, что партнеры не питают никаких иллюзий относительно взаимной сексуальной удовлетворенности и своих соответствующих возможностей. Еще один пример, кажется, впервые получивший огласку в Hewlett-Packard, – flight risk score, индикатор, отображающий намерение работника или работницы в ближайшее время покинуть фирму. Это еще одна сбивающая с толку форма времени – время, приходящее из будущего и затрудняющее принятие решения о том, является ли всё это корректным предварительным расчетом (работники, делающие те или иные запросы в поисковике, с высокой долей вероятности недовольны своей нынешней работой), или же здесь имеет место производство будущего (вместо того чтобы ждать, когда работник покинет фирму, с позиции компании выгоднее перехватить инициативу в свои руки). В чём же отличие всего этого от self fulfilling prophecy, когда невозможно сказать, правильно было предугадано будущее или нет, то есть от упреждающего производства будущего настоящего, которое не наступило бы без своего предварительного прогноза?
Из зацикленной на настоящем, со-временной или хронологической перспективы кажется парадоксальным, когда поставщик товаров определяет удовлетворенность покупателя еще до того, как тот успевает сделать заказ. Базовой версией подобного изо дня в день испытывает наше терпение Amazon. Его алгоритмы выдают книжные рекомендации на базе предыдущих заказов или исходя из того, что клиенты со схожим паттерном покупательского поведения интересуются тем или иным заголовком. В будущем, которое стало настоящим, из этого настоящего будущего к вам будут обращаться как к покупателям товаров, которыми вы со всё большей степенью вероятности действительно захотите обладать, то есть с большей вычислительной мощностью и коэффициентом совпадений. Алгоритмы знают о ваших желаниях до вас. Вполне возможно, что тот или иной продукт вам пригодится. Отрицательный ответ только произведет новые оптимизирующие алгоритм данные. Вы еще не научились понимать, что с этим делать. Вы стали преэмптивными личностями, не зная, как такие личности себя ведут.
На завтрак кофе, фрукты и хлопья Kellogg’s Raisin Bran®, которые вы прихватили вчера в магазине на углу. Потом – на пляж. Купаться. Может, рассказать Мари о решении каждый день записывать свои наблюдения, в зависимости от того, что накопится, и регистрировать мысли – не только чтобы лучше понять их, но и чтобы больше видеть. И не так, как это бывает с текстами, готовящимися к публикации, когда приходится мучиться над оттачиванием хорошо продуманной и упорядоченной структуры. Это – книга, неотделимая от своего автора. Жить как Монтень в Майами.
Суббота, 24.09.2016
Особое мнение: будущее настоящее против настоящего будущего
Сегодня вы снова на пляже, на том же самом месте, через две улицы от пункта проката скутеров, где вам – после непродолжительного обсуждения – разрешено парковать скутер всю оставшуюся неделю; через одну улицу от кафе с кошерными сэндвичами со щедрой начинкой, которые вы сразу возьмете с собой на пляж. Войти в ритм. Найти время, чтобы освоиться после прибытия. Вместе вы решили, что первую неделю стоит быть как можно менее социально активными и лишь через неделю в октябре броситься во все тяжкие, когда тебе нужно будет выступать и вы переедете в квартиру в центре.
Достичь рутинности. Акклиматизироваться. Для этого, в идеале, чередовать горячие солнечные ванны с купанием в море, чтобы остудить тело в морской воде, которая в Майами, правда, тоже чаще всего теплая из-за чересчур плоского песчаного дна. Предобеденный перерыв после утреннего письма. Здесь, на пляже, письмо означает лишь набор коротких заметок на айфоне, который с завтрашнего дня ты решаешь больше не брать с собой. Ради желания писать и радости от письма. «Радость/радости/Фройденштадт»[1] отображается в приложении (последнее слово ему не знакомо), и ты постоянно ловишь себя на том, что домысливаешь предлагаемые программой слова и формулировки. Прежде чем добраться до «брасса»[2] ты читаешь на «айфоне» («айфонах/поиск айфона») «рак молочной железы».[3] Это убивает всякое желание купаться и писать и отвлекает от Freudenstadt.
С другой стороны, у тебя нет никакого интереса к художественному описанию пляжа Майами-Бич (как, впрочем, и к описанию Мари на пляже Майами-Бич, представленной корректно и с уважением, достойно введенной в повествование, да здравствуют журналистские комильфо-конвенции). Из того, что ты видишь, больше всего тебя интересует чуждый приморский ландшафт, состоящий из пляжа и многоэтажных домов. Ты слышишь непрекращающийся шум морских волн и стройплощадок разной степени удаленности. Снова и снова в небе мелькают небольшие винтовые самолеты и вертолеты с пляжной рекламой и предупреждениями, в том числе о буйствующем сейчас вирусе Зика. Сам факт, что ты видишь эту рекламу, раздражает. А вот вид каждого пролетающего низко над вами серого самолета, медленно парящего в светло-голубом небе и всякий раз быстро исчезающего за просветами зданий, наоборот, радует тебя.
Тебе приходит в голову, что ты не можешь назвать ни одного типичного для Майами запаха. Едва ли это запах грубой смеси кремов от загара и репеллентов (которыми непременно надо пользоваться, как писал в одном из писем заботливый сотрудник ArtCenter). Ты лежишь на правой руке Мари и еще чувствуешь запах уксуса, который один из спасателей, размещенных каждые пару сотен метров в разноцветных будках, распылил ей на руку. Против ожогов медуз, при сильном ветре часто выносимых к берегу, насколько вы поняли его испанский английский.
Кто-то рассказывал тебе, что в Рио туристы отличаются от местных тем, что последние всегда ориентируются на пляже по солнцу. В этом отношении ты определенно турист с видом на плоскую бирюзовую морскую гладь. Вы здесь ради моря и плавания. Поэтому вы не арендуете шезлонги или пляжные корзины, стоящие дороже, чем скутер, на котором вы за две минуты добираетесь до дома. Мари замечает, что и сегодня практически никто не купается – не только те, кто стоит в воде, вооруженные смартфонами и селфи-палками.
Ваша повторяющаяся несколько раз в день плавательная программа выглядит так, что вы плывете вдоль берега в одном направлении и обратно, как минимум полчаса, если Мари не настоит на большем. Если заплыть чуть дальше от стоящих в воде людей, можно плыть с постоянно закрытыми глазами и долгие минуты следовать за своими мыслями (пока не почувствуешь запах крема от загара, предвещающий надвигающуюся коллизию). Ты уже ощущаешь тяжесть в руках и ногах, останавливаешься, ждешь Мари и спрашиваешь, сколько осталось плыть в этом направлении. Во время следующей вынужденной паузы нужно рассказать ей о своем решении написать книгу, здесь и сейчас, в и с (но не о) Майами. Ну а пока надо продержаться до следующей спасательной будки. Там ты нежно заключаешь Мари в свои объятия, пытаясь выиграть еще немного времени, и оправдываешь свою усталость тем, что плавать кролем намного тяжелее. Тот, кто плавает кролем, движется в ином мире, читал ты где-то, тогда как плавание брассом есть лишь неохотное прощание с землей. На следующей промежуточной остановке ты указываешь Мари на абсолютное отсутствие философии плавания (всё сплошь «Тур де Франс», легкая атлетика да футбол; Делёз писал о теннисе, Сартр о лыжном спорте, вспоминается тебе по такому случаю, а на пляже философы размышляли только о лицах купающихся или мечтали о серфинге – точнее, о соответствующих торсах). Ты же предлагаешь плавающее мышление, докапывающееся до сути феномена, включающее всё тело, плечи, спину, ноги и мыслящее скольжение по материи не просто поверхностно. Мышление, выныривающее из воды и снова погружающееся в воду. Не зря именно так начинается телесериал Полиция Майами. Отдел нравов, под водой, а затем оглушительный рев катеров снаружи. С тех пор ты всегда хотел здесь побывать. После изображений – значит до изображений. Личное упреждение. Но сегодня вам надо посмотреть другой фильм.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ. По четным числам ты выбираешь фильм, по нечетным это делает Мари, так что на сегодня ты запланировал Особое мнение Стивена Спилберга. Голливудская продукция 2002 года с большим количеством отступлений от написанной в 1950-х годах новеллы Филипа К. Дика, в которой протагонист Джон Эллисон Андертон живет в постоянном страхе быть преданным своей намного более юной подругой (в фильме она оставила его лишь для того, чтобы избежать постоянного напоминания о ее исчезнувшем ребенке).
ФИЛИП К. ДИК:
Этот человек, по имени Джон Эллисон Андертон, создал теорию, а затем и систему допреступности. Профилактика преступлений базируется на досрочном обнаружении и аресте потенциальных преступников. Система Андертона работает на основе так называемых рапортов, которые получают от мутантов, способных предвидеть грядущие события.
Андертон живет и работает для Precrime, организации, отслеживающей будущие преступления с помощью гибридов человека и машины, называемых провидцами, провами. Провы видят картины будущего очень расплывчато, а потому увиденное ими сначала должно быть расшифровано.
При просмотре их отчетов снова и снова, будто эхо, звучат полновесные ритмы из Неоконченной симфонии Шуберта (намек на никогда не наступающее время преступников?). Схожие с дежавю впечатления провов возникают из предвиденного (запланированного?) будущего и тем самым демонстрируют логическое противоречие слепой веры в данные. Ведь если система работает, значит предсказанные преступления не случаются. Выходит, речь идет о дежавю возможного будущего, то есть об одном из его сценариев? Из этих радикальных расхождений или же в качестве самого этого расхождения и складывается сюжет фильма.
То ли вопреки, то ли благодаря своей обеспокоенности картинами будущего провы находятся в перманентном плену у настоящего. Их идущий из будущего поток образов периодически воздействует на настоящее. С одной стороны, когда Precrime вмешивается и (в сегодняшнем настоящем) заключает под стражу будущих преступников, до того как те успели совершить свое преступление, ведь в темпоральной логике Precrime они (уже стали) виновны; с другой стороны, когда гипотетическая виновность радикально меняет момент преступления, ведь виновники в настоящем будущем не совершат (не смогут совершить) свое преступление в будущем настоящем.
Логика времени у Precrime подрывает сама себя. Здесь проявляются границы почти повсеместно царящего сейчас режима статистической вероятности и предсказуемости. И не потому, что объем данных слишком велик для обработки. Скорее, речь идет о качественной границе неизбежной случайности – временно́й случайности, будущего модуса, поскольку не бывает случайности, не связанной ни с каким временем. Это то, что предстоит осознать Андертону, когда он попадает в лапы своего же собственного агентства. (Его спутнице понять происходящее так и не удается: Lisa laughed sharply. «Risk? Chance? Uncertainty? With precogs around?»[4]).
Такая случайность, неподвластная к вероятностным расчетам, возникает тогда, когда разница между будущим настоящим и ожидаемым настоящим будущим не воспринимается как индивидуальная ошибка, а перерастает в кризис системы, так что возможное будущее становится невозможным. Но когда человек знает, что может совершить преступление, что у него есть выбор между добром и злом, тогда упреждающий порядок этого комплекса времени разрушается.
АРМЕН АВАНЕСЯН:
Основную теорему философии темпораль-ной формы, в которой не доминирует ни философия времени, ни теория грамматических времен, можно описать словами Джона Мактаг-гарта: настоящее было будущим, остается настоящим и станет прошлым.
Precrime, или preemptive policing[5], делает очевидным типичное современное заблуждение о времени: эстетическую веру в настоящее само по себе, в реальную, нетронутую случайностью и альтернативными сценариям будущего действительность. А интерес поэтизации настоящего состоит, напротив, в проявлении его асимметрии и асинхронии, в его инфицировании нулевой контингентностью и анархией. Поэтика как признание и производство различий. Различие в потоке времени отмечает одновременно пространство выбора, при этом поэтизация включает в себя создание чего-то предшествующего, которое столь же реально, как и решения, принятые в настоящем.
Сегодняшний комплекс времени, приходящего из будущего, должен быть освобожден от этого рестрикционного полицейского захвата. Вы даже еще не начали использовать этот потенциал. Вместо этого вы беззаветно верите в различные полицейские методы, которые Филип К. Дик более пятидесяти лет тому назад описывал как научную фантастику: примерами тому британская компания Behavioural Insights Team или Social and Behavioral Sciences Team в США и так называемые heat lists[6], в которые легко попасть, но откуда не так легко выбраться. А вместо помещенных в желе провов, производящих фантастические картинки, у вас есть Facewatch с ежедневным беспощадным анализом ваших изображений.
АНТУАНЕТТА РУВРУА:
В отличие от правления по закону, «сила» алгоритмического прав-ления заключается в отделении подданных от их спо собности делать или не делать определенные вещи. Его целью (как это подтверждает его фокус на предсказаниях и упреждении) является контингентность как таковая.
ПРЕМЕДИАЦИЯ. Взаимодействие бессознательных провидцев (прежде всего, одного особенно одаренного прова женского пола, этакой Кассандры наоборот, предсказывающей то, чего не происходит), а также полицейских сил быстрого реагирования, является точной аллегорией исполнительного вмешательства современной правительственности[7], исключающей пространство для дивергентного, непредсказуемого поведения, игнорируя любое различие, возникающее в результате рекурсивной интеграции будущего в настоящее. Когда знание о будущем рекурсивно вводится в настоящее – известное в настоящем будущее – как составная часть целого будущего настоящего, возникают новые варианты. Постдемократическая интерпретация спекулятивного комплекса времени не оставляет места для этой поэтической разницы.
Вместо этого службы государственной безопасности маниакально собирают данные. Иногда даже кажется, что само упреждающее, преэмптивное предотвращение насилия есть только предлог для совершенно иной полицейской стратегии. Предотвратил ли пресловутый Патриотический акт новые теракты в Америке, так же неясно, как не ясна достоверность признаний вины, полученных под пытками, или миротворческая сила и экспорт демократии посредством упреждающих, преэмптивных ударов. За всем этим стоит основополагающая негативная или деструктивная позиция по отношению ко времени, приходящему из будущего. Против будущего, воспринимаемого исключительно как опасное, следует преэмптивно выступать с позиции силы – именно преэмптивно, а не превентивно, так как постоянно упоминаемая угроза террористических нападений тем самым не предотвращается, а наоборот, в значительной степени возрастает. После каждой атаки дронов число террористов будет увеличиваться. Такая новая темпоральность воздействует на геополитический макроуровень, а также экономическую микрополитику вашей повседневной жизни. Изменения в компьютерных и информационных технологиях обеспечивают новый тип биополитического доступа к приватному и социальному поведению, доступа, в результате которого исчезают не только домодерные формы отправления власти (дисциплина), но и известные формы организации обществ контроля. Сюда относится и ставшая доминантной в ходе событий 11 сентября форма медиального упреждения, которую Ричард Грузин назвал премедиацией, новой установкой медиа не на происшедшее или происходящее сейчас, а на будущее, описанное в качестве угрозы, с которой ты всякий раз сталкиваешься при просмотре политических теледебатов и комментариев. Что будет дальше? Сработает ли во время предстоящей телевизионной дискуссии конфронтационная стратегия Трампа, выбранная им во время президентских дебатов? Неизбежна ли следующая террористическая атака? Где будут приниматься решения о последующих действиях? И всё же тезис Грузина о том, что основной функцией медиального упреждения является своего рода профилактика травматического опыта, кажется тебе неубедительным. Разве страх перед якобы травматическими событиями (террористическими атаками) не является медиаполитически желаемым, умышленно охраняемым и культивируемым?
АНТУАНЕТТА РУВРУА:
Упреждение (а не регулирование) индивидуального и коллективного поведения и траекторий, вероятно, способствует преодолению сложностей в мире массовых потоков людей, объектов и информации, а также компенсации трудностей управления по закону в сложном, глобализированном мире.
РИЧАРД ГРУЗИН:
Я беру как пример премедиацию войны в Ираке, утверждая, что премедиация создала медиалогику доктрины Буша-Чейни о преэмптивной войне. ‹…› Целью подразделе-‹…› подразделения по борьбе с преступностью является превентивное преследование, которое должно было стать одной из ведущих стратегий администрации Буша по выявлению и предотвращению терроризма в США после 11 сентября. В политическом режиме преэмптивной войны Буша – Чейни премедиация стала основным медиа режимом. ‹…› Идея преэмптивной войны противопоставляется внутренней практике «превентивного преследования» террористов, которая в настоящее время является официальной политикой правительства США. Подобно преэмптивной войне, превентивное преследование направлено на то, чтобы остановить акты внутреннего террора до того, как они произойдут.
РИЧАРД ГРУЗИН:
Премедиация характеризует медиальность первого десятилетия XXI века как сконцентрированную на культурно опосредованном желании убедиться в том, что будущее было заранее описано (pre-mediated) прежде, чем стать настоящим (или прошлым), – в значительной степени для того, чтобы не позволить застать врасплох медиа, а следовательно и американскую общественность, как это случилось утром 11 сентября 2001 года.
Вот почему настало время для нового типа разведок (DISCREET была акцией такого рода), чьей первостепенной задачей должно стать окончание направленной против собственного населения войны тотального контроля со стороны государства. Если принять во внимание, что холодная война против сотен миллионов якобы опасных коммунистов и реальной возможности ядерной войны длилась сорок лет, то удивительно, что вот уже почти двадцать лет вы находитесь в состоянии войны против терроризма. Войны, которую невозможно выиграть, войны против нескольких тысяч (по крайней мере до недавнего времени) безумных фанатиков, объявленной спецслужбами, которые только сделали себе одолжение, освободившись от кризиса легитимности (после потери смысла своего существования в результате падения Берлинской стены) и запустив новый мощный нарратив.
Во время своего участия в DISCREET Сэм Форсайт различал два вида опасности: с одной стороны, danger как опасность, возникшая в результате накопления прошлых событий; с другой – threat как угроза, приходящая из будущего. Эта вторая форма постоянного страха перед угрозой, которую невозможно объяснить естественным образом, имеет решающее значение для поддержания статус-кво перманентного чрезвычайного положения, известного как война против террора.
Предстоящие катастрофы в и без того почти безысходной и крайне драматической ситуации: этот вид параноидальной пропаганды, не поддающейся проверке фактами или сопоставлением с реальным положением дел, в настоящее время в самой необузданной форме практикуется Дональдом Трампом. Вчера, сидя в баре, оборудованном, как почти все бары в Майами, несколькими экранами, ты едва смог избежать его весьма внушительного бреда. Однако протофашистский дискурс Трампа не есть симптом проработки какой-либо травмы, скорее это выражение банального неприятия центральных элементов действительности. Этот постфактический уровень и делает его таким интересным (тебе стоит поразмышлять над его характером с точки зрения философии времени).
Ощущение неспособности что-либо изменить, беспомощности или контроля со стороны внешних сил является логическим следствием неспособности маневрировать в будущем. «Будущее больше не может быть сформировано или описано»: это означает, что упреждение в той степени замещает предписание, в какой будущее опережает настоящее. Эта ситуация усугубляется тем фактом, что различные превентивные аппараты охватывают весьма ограниченные горизонты будущего (к примеру, индивидуальные потребительские решения, выбор партнеров, преступные действия), в то время как более широкие промежутки времени в нашей сложной реальности лежат вне зоны их влияния – по крайней мере, на данный момент.
Воскресенье, 25.09.2016
Следуй за толпой: iPhone
КАТАНИЕ НА СКУТЕРЕ. Вы колесите на своем оранжевом скутере по Майами-Бич, вдоль Оушен-драйв, до тех пор, пока не застреваете в пробке и вам не становится слишком жарко между пылающими восьмицилиндровыми моторами. Параллельно вам пролегает Коллинз-авеню, где даже с пятьюдесятью кубическими сантиметрами «полное» ускорение между перекрестками каждый раз означает порыв свежего ветра. Вы поворачиваете на Шестнадцатую улицу к видному издалека зданию – паркингу, архитектурной эмблеме Майами. Несмотря на запрет, вы протискиваетесь сквозь гигантские бетонные шары и поднимаетесь на пару этажей в поисках необычного ресторана (Мари) и парковочной площадки, где разворачивалась, возможно, самая фантастическая начальная сцена Полиции Майами Майкла Манна 2006 года (Армен). Но это вряд ли, ведь если верить Google, постройка Herzog & de Meuron была закончена лишь в 2010-м. На полпути вас останавливает охранник, перед которым вы правдоподобно разыгрываете невежественных европейских туристов, в результате чего он всё-таки просит вас развернуться в сторону выезда на Линкольн-авеню.
Вы решаете прогуляться по туристической зоне. Занятие не для культурных пессимистов, это уж точно. Но есть и это очарование карибских температур, которые часто повышаются на два-три градуса после захода солнца, когда обычно собираются облака и идет небольшой дождь. Вы проходите мимо здания, продаже которого вы обязаны своим присутствием: около восьмидесяти миллионов долларов открывают ArtCenter долгосрочные финансовые возможности для новых проектов.
Через несколько кварталов вы уже идете по выставке AN IMAGE и обсуждаете, почему цвета, формы и образы Майами оказывают такое сильное влияние. Позволяют ли постоянная жара и влажность (с которыми ваши тела еще не научились справляться) видеть различные контуры, очертания и даже сам воздух? Далее Мари рассказывает о том, что читала о климатическом интеллекте, например о способности адаптировать наши суточные ритмы к тропическим температурам. Ты вдохновлен идеей Майами-мимесиса и предсказываешь майамесис своего письма (ранний подъем, письмо, затем купание в море, а если на пляже станет слишком жарко, еще одна сессия письма во второй половине дня, прежде чем наступят длинные вечера). Вы спорите, являются ли ваши походы по расположенным между ресторанами и снабженным кондиционерами магазинам доказательством климатического интеллекта или это, скорее, пример типичного для Майами высококлассного шоппинга. Майамесис. Возможно, к моменту вашего следующего визита здесь уже будет продаваться высокотехнологичная одежда, способная вносить ваши биометрические данные прямо в текстиль.
I PHONE. По крайней мере два дня прошли без вашего постоянного присутствия в сети, и это, как вы полагали, не должно стать проблемой, учитывая расположение квартиры (рядом с пляжем) и отсутствие каких-либо обязательств. Но, может быть, вам нужна SIM-карта, чтобы спонтанно встретиться с друзьями, взять в аренду машину или забронировать столик в ресторане, который вы даже не найдете без смартфона. I phone, therefore I am. Смартфон как важнейшее средство для поиска и передвижения по миру.
Найти хорошего оператора сотовой связи оказалось не так легко, как в предыдущие визиты в США. Один провайдер предлагает только долгосрочные контракты, у другого нет подходящих пакетов данных, а компания, которая обычно обслуживает краткосрочных посетителей, таких как вы, предлагает только самые последние сверхбыстрые соединения – но какая польза от этого, если твоему стареющему iPhone не хватает необходимой мощности? Никто в здешних магазинах не может сказать вам, как это влияет на скорость передачи данных.
Нужно ли тебе купить новый смартфон? Нужно! Ты должен. В противном случае ты не сможешь радоваться жизни. Ты собьешься с пути, сам не зная, как так вышло, и в какой-то момент твоя работа станет менее эффективной, если ты, будучи в дороге, вдруг не сможешь подключиться к интернету через свой ноутбук, пользуясь удаленным доступом. Это то, что социологические теоретики ускорения называют скользким спуском. Ускорение как принуждение. Невозможно стоять на месте, не замедляясь и не теряя способности функционировать.
А потому вполне объяснимо, что на каждой торговой улице теперь есть Apple Store, созданный с опорой на замысловатый дизайн и новейшие идеи социальной инженерии с целью сосредоточить всё ваше внимание в центре магазина. Там вы берете в руки новый iPhone 7 и убеждаете себя, что более старая и отныне менее дорогая модель, к счастью, имеет сопоставимый функционал. Идя к выходу, ты спрашиваешь Мари, не та ли это пара с пляжа, которая сегодня утром провела два часа, стоя по колено в воде и производя три гигабайта селфи, – ты сам еще предложил сфотографировать их в полный рост. Даже не спросив, можно ли взамен одолжить их палку для селфи.
Вместо того чтобы быть в первую очередь медиумом самопрезентации, смартфон может фактически быть медиумом, позволяющим нам воспринимать и понимать этот мир.
КРИС АНДЕРСОН:
Интерфейсы представляют нам мир как пространство возможностей с одновременно доступными объектами данных. ‹…› В последние годы смартфон стал универсальной интерфейс-технологией, постоянным посредником между физической средой и пространством цифровых данных.
Умные устройства выводят на экран данные, которые пребывают в состоянии постоянного обмена. Таким образом, пользовательские интерфейсы сами стали органами восприятия. Они записывают движения глаз и пальцев, регистрируют, кто, где, чем и как долго занимается, а затем преобразовывают эти данные в информацию о своих пользователях. Устройства наподобие Kindle скоро будут состоять из одних биометрических датчиков и смогут прочитать вас точнее, чем вы свои электронные книги. Оптическая эргономика и визуальное бессознательное.
iPhone является симптомом очередного изменения парадигмы на макроэкономическом уровне: он заменил автомобиль как потребительский фетиш. Детройт, столица американской промышленности в XX веке, в настоящее время лишь capital of ruin porn. Центр теперь находится на Западном побережье, в Кремниевой долине. Как ни один другой объект (последняя модель) iPhone воплощает плавный переход от промышленного общества к информационному, к обществу данных и в конечном счете к обществу software. Даже если эта отрасль по-прежнему основывается на условиях материальной эксплуатации, ее центральным оператором является вычисление (computation), в этимологическом смысле бесконечный процесс вычисления и совместного мышления (com-putare). Com puta madre: Denk mit, motherf*cker!
Согласно своим критикам, вычислительный капитализм имеет тенденцию подвергать все сферы жизни диктату механических правил, баз данных и алгоритмов. Широко обсуждается вопрос, в какой степени подчинение всех норм и ценностей таким правилам создает серьезную угрозу для существующих демократий.
Но тут слишком много всего перемешано, целый алфавит новых понятий для политической теории («алгоритмы», «большие данные», «вычисление» и т. д.), стоящих наравне с технологиями XXI века. Поэтому стоит разобраться с ними по одному – и заодно осознать, что за буквой Д скрывается «дигитализация», а не «демократия».
ТЕЙЛОР ОУЭН:
Тот, кто имеет доступ к квантовым вычислительным мощностям, получит такое преимущество в контроле и понимании информации, что это может привести к новому виду гонки вооружений. Те, кто обладает квантовыми компьютерами, могут теоретически прогнозировать фондовый рынок, моделировать глобальные погодные условия, идти вперед в области искусственного интеллекта и иметь возможность обрабатывать и понимать огромные запасы данных наблюдения в режиме реального времени.
ДИГИТАЛИЗАЦИЯ. Несколько десятков лет назад медиатеоретик Фридрих Киттлер постулировал, что цифровая природа различных медиа (MP3, цифровых изображений, автоматической торговли акциями и т. д.) является техническим априори современности. И, как и любая медиа-революция (возникновение языка, появление письменности, изобретение книгопечатания), это приводит к апокалиптической (чрезмерной) реакции.
Строго говоря, в ситуации дигитализации проблемы вызваны тем, что новые медиа производят излишек смысла (Дирк Беккер), на этот раз в срезе между человеком и машиной, излишек, к обработке которого еще никто не готов.
В самом выражении «большие данные» уже заключена эта умственная перегрузка. Крупнейшее из известных хранилищ данных секретных служб составляет 1 йоттабайт, что равняется 1024 байт. Это чуть более 1014 байт на каждого жителя Земли, то есть более ста терабайт, чего хватит на 107 часов (или более тысячи лет) HD видео. Однако значение и ценность больших данных заключаются не в невероятном количестве, а в том, как данные соотносятся друг с другом (или, если быть более точным, как устанавливаются причинные связи между ними), а также в отношениях, которые можно установить между данными и отдельными лицами и группами, производящими их. Постепенно большие данные трансформируют политический и правовой порядок: этот процесс превосходит вас с точки зрения прогресса по одной лишь причине технической обработки.
Несмотря на то что вы живете в эпоху цифровой революции, она есть нечто, превосходящее вас. Хотя бы потому, что у вас еще нет адекватной юридической и политической теории – той, которая может иметь дело со временем, приходящим из будущего.
Армен вводит в поисковике AfD и PEGIDA, Трамп и KKK, но это ничего не говорит о его политических взглядах. В связи с отчетами о его преподавательской деятельности за последние двадцать лет, которые, несомненно, существуют в той или иной форме, эта информация может быть интерпретирована неверно. Даже тот факт, что он проводил семинары по политологии в Вене на тему Венский антисемитизм рубежа XIX и XX веков, может быть истолкован по-разному. А его критические замечания по поводу продолжающегося отрицания Турцией геноцида армян, происшедшего сто лет назад, могут быть восприняты как антимусульманские. Но какую бы цепочку примеров ты ни проигрывал у себя в голове, выводы, сделанные на основе цифровых данных, отличаются от реальности в зависимости от того контекста, в котором они были сформированы.
Сколько бы усилий вы ни прикладывали, порочный круг в рассуждениях о вычислении может быть разрушен не рефлексивным мышлением, а только рекурсией. То, что ты рассказал о себе вчера, зависит от того, что ты сделаешь с этим завтра (хотя это может оказаться чересчур консервативным способом выражения). Сами по себе твои данные несут мало информации. Они похожи на пустые раковины, которые принимают значение только в конкретном контексте. Но это означает, что они также обладают поэтическим потенциалом для интерпретации как нечто иное, чем то, что кажется очевидным здесь и сейчас (профиль А интересуется ку-клукс-кланом и должен быть засыпан соответствующей информацией). В этом смысле данные напоминают то, что лингвисты называют «дейктическими шифтерами»: значения «я», «здесь» и «сейчас» всегда возникают в конкретном контексте. Большим данным свойственна чувственная неопределенность и семантическая неоднозначность, о чем мы часто забываем.
ДЖАРОН ЛАНЬЕ:
Наша основная иллюзия состоит в том, что мы представляем большие данные как субстанцию, как природный ресурс, ожидающий добычи. Мы регулярно используем такие термины, как «сбор данных», чтобы подтвердить эту иллюзию. Действительно, некоторые данные таковы. Большие научные данные, например данные об образовании галактик, погоде или вспышках гриппа, можно собирать и добывать как золото при условии, что вы приложите немало усилий. Но большие данные о людях работают иначе. Они не ждут вашего анализа, они играют против вас.
Понедельник, 26.09.2016
Панельная дискуссия в ArtCenter. Надзорный капитализм
INTELLIGENCE AGENCY. Этим вечером вы едете в центр города на выступление Агустины Вудгейт в ArtCenter. Она расскажет о своем летнем пребывании в Берлине в качестве стипендиата и о сотрудничестве с DISCREET. Вы отклонили ее приглашение принять участие в панели, вежливо и с чувством вины. No more gigs for free. Во-первых, по принципиальным соображениям, поскольку в политизированном мире искусства в беспрецедентной степени главенствует принцип (само)эксплуатации. Во-вторых, чтобы не заполнять эти две недели публичными выступлениями (Агустина имела наготове второе приглашение, а в таких случаях, как правило, делаются и другие спонтанные приглашения на месте) и оставить время для отдыха или для письма. Что в тех редких случаях, когда это получается (как в последние несколько дней), действует очень освобождающе и является прямой противоположностью напряженной работы.
Но, конечно, тебе нужно и хотелось бы сказать несколько слов. Лучше всего будет выдвинуть пару тезисов по теме надзора и послушать, какие имеются взгляды из перспективы Майами. Можно проверить осуществимость идеи о том, что вам необходим поэтический подход к данным вместо преобладающего эстетического подхода, который с чувственной достоверностью фиксирует значение «моих» данных «здесь» и «сейчас». А еще насколько это могло бы стать центральной темой в современном искусстве, если бы его производство наконец освободилось от своего эстетического режима. Постсовременное поэтическое искусство.
НАДЗОРНЫЙ КАПИТАЛИЗМ. В то время как вы, будучи гражданами, стараетесь идти в ногу со временем в ваших действиях и аргументах, устанавливая таким образом некую практическую дистанцию между вами и объемами данных, которые вы производите, акторы, отвечающие за создание реальности, действуют так, будто они не обременены никаким этическим или философским балластом. Возможно, именно это и делает их столь эффективными.
Два основных класса игроков несут ответственность за постоянное и систематическое смешивание данных и метаданных: с одной стороны, политические институты, например секретные спецслужбы или партии со своими легионами исследователей общественного мнения (а также влияющей на выборы психометрией); с другой стороны, коммерческие агенты, например страховые компании и банки (в надзоре и индивидуальном таргетинге эти экономические и политические интересы фактически сходятся).
ДЭВИД ЛАЙОН:
Но ключевой причиной, по которой эти коммерческие и государственные критерии так тесно связаны с большими данными, является тесное родство между ними, особенно в отношении надзора. Большие данные представляют собой слияние коммерческих и государственных интересов; их политическая экономия перекликается с неолиберализмом. Национальная безопасность – это не только политическая, но и деловая цель, и в мире практик надзора ими руководит принцип «вращающихся дверей».
ПОСТПАНОПТИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА. Вероятно, вы становитесь свидетелями перехода к постэстетической модели надзора. Возможно, знакомая и академически исчерпанная модель паноптикума больше не является актуальной парадигмой для вашего общества (социологи, в частности Зигмунт Бауман, говорят о постпаноптической власти).
Видеонаблюдение и подобные ему вещи, конечно, остаются важным средством контроля, но, как показали исследования, они эффективны лишь тогда, когда некоторые люди должны быть выведены за скобки. Утрируя, можно сказать, что ban-opticon стал медиумом надзора за нежелательными, исключенными, за быстро растущим числом людей, которых считают излишними.
В финансовом отношении более интересной является «остальная часть» общества (на Западе это по-прежнему большинство), за которой не наблюдают с помощью скрытых камер. Или, если быть точнее, вас всё так же легко держать под наблюдением (не в последнюю очередь потому, что большинство из вас думает, что вам «нечего скрывать»), но реальный интерес к вам связан уже не с преступностью, а с экономической выгодой. И даже не нужно извлекать соответствующие данные из бесконечного видеоматериала: вы постоянно производите их сами, на добровольной основе.
Постпаноптический век давно начался. Если одни говорят о синоптиконе (synopticon), то другие используют термин «надзор над данными» (dataveillance), который лучше отражает снижение акцента на восприятие. Сопротивление как старой (эстетической) модели надзора, так и новой парадигме утвердится только в рекурсивной форме. Самым ярким примером обратного надзора (inverse surveillance), также называемого sousveillance, служат почти ежедневно публикуемые в интернете видеоролики о насилии со стороны полиции в отношении афроамериканцев (преимущественно мужского пола), а также художественные и дискурсивные стратегии вокруг движения #blacklivesmatter. Для умиротворенного, казалось бы, постоянно сокращающегося и всё более боязливого среднего класса, агрессивно настаивающего на своих привилегиях, всё выглядит совсем иначе.
ДЭВИД М. БЕРРИ:
Веб-серфинг – это визуальный опыт просмотра коллекции изображений, текста, видео и анимации, представленных в браузере. Это, однако, лишь отображаемая часть веба. В фоновом режиме скрыта группа сущностей, называемых «веб-б агами», ошибками, которые встроены в веб-страницы по всему интернету и позволяют рекламодателям, поисковым системам, трекерам и другим отслеживать наше использование и выбор страниц в системе мониторинга, которую я буду называть «темным интернетом». Это позволяет кастомизированной веб-странице быть доставленной в одно мгновение, будучи персонализированной для пользователя, маркетинговой группы, для населения страны и т. д.
ПОСТ-ИНТЕРНЕТ. Упомянутые изменения происходили параллельно с развитием интернета. Но это, конечно, слишком небрежная формулировка. Поскольку интернет, этот фантазм нелокализируемого виртуального пространства, вообще не существует, если воскресить в памяти те изменения, которые произошли за последние два десятилетия.
Твое самое раннее воспоминание о вебе восходит к 1990-м годам, к австрийскому интернет-провайдеру Trian ISP. Тогда, в отличие от сегодняшней ситуации, доступ к абсолютному, оторванному от чувственно познаваемого повседневного мира киберпространству получали через крупные компьютерные системы, обычно расположенные в той же стране. Затем, в нулевых годах, началось движение в сторону открытых сайтов, таких как YouTube, Myspace и Википедия. Бесплатный электронный адрес, который ты используешь и по сей день, датируется тем же периодом.
Теоретики-активисты Metahaven описали, как за этим последовало создание изначально дополняющей, а затем всё более радикальной облачной системы, которая объединяет социальные сети, электронную почту, мессенджеры, платежные сервисы и многое другое.
METAHAVEN:
Учитывая этот переход, не будет преувеличением объявить об исходе из интернета в облако. Рассредоточенная архитектура интернета уступает место центральной облачной модели хранения и менеджмента данных, которая принадлежит горстке корпораций и ими же управляется. ‹…› В облаке такая «цифровая конвергенция» идет еще дальше: данные эффективнее и тщательнее, чем это было в интернете, собираются, анализируются, проверяются, монетизируются и контролируются; централизация облака касается не только протокола, но и местоположения.
РИЧАРД РОДЖЕРС:
Хотя это может рассматриваться как практическая и коммерческая попытка соединить пользователей соответствующими языками и местной рекламой, управление поисковой системой IP-геолокации также может быть описано как вызванная программным обеспечением гибель киберпространства как пространства без определенного местоположения. В веб-устройствах с поддержкой определения местоположения (напри-мер, в поисковых системах) киберпространство становится не столько опытом перемещения, сколько опытом препровождения: вас по умолчанию отправляют домой.
То, что обеспечило подъем Apple – максимально далеко идущее слияние аппаратного и программного обеспечения, считающееся у экспертов недостатком, – становится основополагающим принципом облачных и оптимизированных для работы в облаке устройств вроде iPad. Они предназначены для пользователей, которые не понимают (не должны понимать) программное обеспечение и не беспокоятся о том, что происходит с их данными в облаке, где эти данные эффективно сканируются и оцениваются, анализируются и монетизируются.
Интернет приложений и социальных сетей имеет всё меньше общего с интернетом конца ХХ века. Обычный пользователь перемещается уже не по широкой открытой, ризоматической сети, а, скорее, по сети, всё более монополизированной и ограниченной, – пример ретерриторизации, обусловленной интересами политической безопасности и экономики (куда и когда перемещаются данные, продукты и люди?) и воздействующей на понятие киберпространства, поэтические похвалы которому пелись задолго до его технологического изобретения.
Это изменение совпало с началом нового тысячелетия. Путешествуя по нескольку раз в месяц из Парижа в Лондон на Eurostar, ты тогда удивился, почему вдруг стало невозможно перейти на сайт www.eurostar.fr, чтобы купить более дешевые билеты. Несколько лет спустя ты где-то случайно прочитал об этом. В 2000 году, после судебного разбирательства против Google во Франции, стало незаконным отображение нацистских реликвий в результатах поиска Google. С тех пор пользователи во Франции автоматически перенаправляются с google.com на google.fr. И так во всём. А теперь «интернет» знает местоположение каждого.
Что касается другого политического и поэтически дифференцированного (то есть не эстетического) способа обращения со своими собственными данными и информацией, то возможность технологической локализации является здесь центральной проблемой. Об этом еще стоит подумать, а теперь остается только пятнадцать минут до похода на пляж в девять часов.
Благодаря своей активности в интернете вы отвечаете не столько на вопросы «кто я?» или «где я?», сколько вот на какие: «где я был тогда?» или «где и с кем я встречусь?». Это можно понимать как потерю дейктической гибкости. Люди отслеживаются по фиксированным координатам я/здесь/сейчас и адресуются как носители фиксированных пользовательских профилей («эта статья может тебя заинтересовать», «возможно, ты согласишься с этим постом», «ты будешь счастлив с этим партнером»). Историк Юваль Ной Харари называет это новой религией датаизма. Это напоминает то, что лингвисты, в частности Элизабет Лейсс, называют денотацией: с помощью лингвистических локализаторов и общей рекурсивности предложений значение (система классификации, которая в любой момент времени завершена, несмотря на некоторые несоответствия) указывает на конкретное тело. Это особенно характерно в случае больших данных, которые в определенном смысле представляют собой военно-промышленный фантазм, хотя и с разрушительно реальными последствиями.
Быть адресуемым как индивид означает быть локализованным в определенном месте и времени – всегда заранее. Потому что тень ваших данных не следует за вами – она предшествует вам. Этот обоюдный механизм самоусиливается. А индивидуальные каналы и фильтры в социальных сетях, которые отбрасывают потенциально расходящиеся мнения, бомбардируют тебя постоянным потоком вариаций соответствующих тебе (политических) взглядов и интересов, делают всё возможное, чтобы еще больше укрепить и сузить эту идентичность.