Читать онлайн От наркомана до миллионера бесплатно

Предисловие

Когда вы прочитаете эту книгу, вы узнаете, как получить желаемое, как стать счастливым, как построить успешное предприятие, как управлять бизнесом, как обрести спокойствие и уверенность, как стать привлекательным и интересным… Вы мне не верите?.. Считаете, что в одной книге рассказать обо всем это невозможно? Как же вы ошибаетесь! Можно! Потому что я поведаю вам о собственной жизни, которая вместила всё: и плохое, и хорошее; и самое страшное, и самое прекрасное; и низменное, и возвышенное.

Мой жизненный путь напоминает американские горки — стремительное падение вниз сменяется долгим, трудным, даже мучительным подъемом. С трудом — наверх и… снова падение. Взятые вершины: трезвость, покой в душе, Бог, семья, достаток. У подножия: наркотический угар, потеря здоровья, преступления. Было время, я оказался в паре шагов от могилы на Игнатьевском или Воскресенском кладбище Ставрополя. Потерявший работу, с еле нащупываемыми исколотыми венами, весь в долгах и абсцессах парень, которому не было еще и тридцати. Я потерял способность мыслить, мне было всё равно; мной владели апатия, равнодушие. На этой стадии чаще всего уже невозможно выкарабкаться. Нет ни сил, ни желания.

Но я всё равно мечтал выжить, выздороветь. Встретить близкого человека, родственную душу, влюбиться. Я хотел жить… жить, как все, и даже ещё лучше… И Господь дал мне на это силы и волю.

Сейчас у меня бизнес, хороший дом, прекрасная жена и двое сыновей. Несколько производственных фирм, благотворительный фонд и реабилитационные центры работают под моим руководством. Мои давние и лучшие друзья одновременно и самые надежные мои партнеры. Я миллионер. Мой бизнес развивается, расширяется и получает новые направления деятельности. Я смело смотрю в будущее. Но, оглядываясь в прошлое, вижу яму, полную использованных шприцев.

Говорят, наркоманов бывших не бывает. Так ли это?.. Мой пример говорит об обратном. Мало того, в моем бизнесе, в моей компании меня окружают люди, у которых есть аналогичный опыт. Вчера — наркоман, сегодня — здоровый успешный человек. Это возможно! Зависимость (наркомания, алкоголизм) — это плен, омут, тюрьма для души и сердца, но это не смерть, не конец жизни. Я подтверждаю это личным примером. На собственной шкуре я всё прочувствовал; я умирал, тело моё гнило, и разум уже плохо понимал происходящее вокруг, но я всё преодолел, освободился от наркотических пут, расправился со свой зависимостью, победил болезнь и стал здоровым, преуспевающим человеком.

Что для этого нужно? Нужна сильная воля и большое желание быть здоровым человеком, а не кандидатом в покойники. Нужно любить своих родных и близких, думать о детях. Любовь не дает опуститься и творит чудеса. Нужно верить в Бога, любовь и спасение. «Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам», — так сказано в Писании, и это истинная правда.

Я, Роман Антошин ответственно заявляю: наркомания излечима. Имею право так утверждать, потому что прошел путь от марихуаны до героина, был на грани смерти, выжил и стал полноценным членом общества. Все поправимо, все можно изменить, но только если вы сами этого хотите.

Я расскажу вам всю правду о себе. Всё, что я пережил. Всё, что случилось со мной в моем прошлом вплоть до сегодняшнего дня.

Глава 1

Детство всегда бывает счастливым

Одна из первых картинок, хранимых в памяти: я еду в автобусе и громко читаю стихотворение, выученное накануне. Причем, стишок-то не вполне приличного содержания. Дети хохочут, воспитательница краснеет…

Мне пять лет. Мне нравится, что я в центре внимания. Нравится мелькающий за окошком автобуса пейзаж (хмурые типовые дома). Приятен свежий ветерок, врывающийся в салон (выбросы химического завода). Но мне всё по душе, ведь это мое детство, на душе радостно и спокойно, впереди — большая жизнь.

Меня и еще десяток малышей везут в ведомственный детский сад на спецавтобусе. Чем не повод для гордости? И в голову не приходит, что куда лучше было бы ходить пешком в детский сад в своем квартале (а не добираться на транспорте), а еще приятнее сидеть дома с бабушкой. Но нет. Каждая поездка в детсад — приключение!

Город с большими и маленькими домами, автобусами, огородами и детскими садами — это Ставрополь. Здесь я появился на свет 30 ноября 1983-го, а четырьмя годами ранее родилась моя сестра Юля. Мы живем в большой четырехкомнатной квартире, которую получила моя бабушка Клава за многолетний тяжелый труд на химическом заводе, дымящем неподалеку.

Мы — Антошины, а вот бабушка Клава и дед Владимир носят фамилию Ревво. На Ставрополье, на Кубани, это типичная картина, большинство населения — русские с украинскими фамилиями, потомки переселенных при Екатерине в эти края запорожцев. По-украински никто не говорит, а суржик… да на нем весь юг России разговаривает!

Куда приятнее Ставрополя родная станица моей мамы Аллы — Новомарьевская. Она совсем недалеко от города. Вот там действительно было всё, чем славится Ставрополье: свежие фрукты, купание в пруду, уличные игры, звездное небо… Но мы живем в городе, в северо-западном районе, где густо натыканы заводы, гордость нашей автомобильной, станкостроительной и химической промышленности (так говорят по телевизору). Я в детстве не очень ими гордился, но сейчас почти все заводы закрыты и слово «гордость» приобрело для меня значение.

Не всякий район воспет в рифме, как это случилось с моим северо-западным районом. Многие знают песню Петлюры (Юрия Барабаша), который жил в одном со мной дворе, об этом уголке детства:

Простые безыскусные слова, но для меня в них так много смысла…

В стране кипела жизнь. Всё менялось… я этого не осознавал, но вот родителям приходилось стремительно погружаться в новую реальность. СССР мутировал в Россию, и люди с трудом выдерживали последствия глобальных перемен в обществе. По телевизору вместо мультиков часто вещал дядька с пятном на лбу, которого взрослые называли земляком.

Если садик вдруг оказывался закрытым на карантин или еще по какой-то причине, то родителям приходилось брать меня на работу. О, это же настоящее счастье, когда что-то идет не по расписанию! Папа Саша был водителем рейсового автобуса № 9. У него в ЛиАЗе имелся закуток, где я был незаметен, но зато всё видел в окошко. Наверное, это было запрещено — катать своего ребенка целый день в автобусе?.. Но папе было можно, как начальнику, хоть и небольшому. Он, коммунист со стажем, занимал должность бригадира автоколонны.

Еще я любил, когда отец забирал меня из садика, потому что иногда мы с ним ходили в кино. Кинотеатр «Дружба» находился рядом с нашим домом. Почему-то мне нравились индийские фильмы, вроде «Танцора диско», сейчас это классика киноискусства. «Джимми, Джимми, Джимми, ача, ача, ача…» Я не сводил глаз с экрана, на котором царил Митхун Чакраборти, завороженно смотрел, жевал купленную папой жвачку и похлопывал по подлокотнику кресла в такт музыке — красота!

Но куда чаще я бывал на работе у мамы. Она трудилась (и до сих пор там же работает) в краевой больнице операционной медсестрой. Я проводил время в сестринской, играл, с удовольствием общался с пациентами и медперсоналом. Кстати, одна мамина коллега, тетя Ира, как раз и научила меня матерным стишкам и частушкам. Все медики — известное дело! — циники.

Кроме обязательного детского садика было у меня что-то поинтереснее — двор. Правда, тоже под присмотром взрослых. Бабушка выглянет в окно (мой бегает во дворе?) Вот и весь присмотр. Дворовая магия манила и притягивала. Там компания, жесткие правила, свои ценности. Но как это интересно и по-взрослому! Нельзя обижаться и некому жаловаться. Обиделся — иди, играй с девчонками! В пацанской компании своя справедливость — кто сильнее, тот и прав. Во дворе быстро постигаются запретные темы; то, что скрывают родители, на улице узнаёшь в первую очередь.

Так получилось, что я по большей части играл и дружил с ребятами постарше меня на два-три года. «Переносил» их опыт в детский сад и был лидером во всех проказах. В пять лет я умел читать и писать — сказалось природное любопытство и врожденные способности к образованию. Прилежание и хулиганство совсем не мешали друг другу.

Самые яркие воспоминания детства — это праздники. Дни рождения, «красные дни» календаря, когда приезжала из Новомарьевской многочисленная мамина родня или мы ездили к ним. «Станица» — у меня это слово с юных лет связано с понятиями «изобилие», «урожай», «угощение»… У любого потекут слюнки, когда представишь домашний «праздник живота»: запеченный гусь, сало трех видов, домашняя тушенка, соленья, квашенья, арбузы, абрикосы, пироги, сладости.

Как обильно ели, так и пили. Алкоголь был в избытке. Но, кстати, я не помню сильно пьяных на наших домашних праздниках. До потасовок (как бывало у других) у нас никогда не доходило, а вот пели за столом всегда. И «Степь, да степь», и «Распрягайте, хлопцы, коней», и что-нибудь из репертуара Аллы Пугачевой.

А еще на майские или ноябрьские праздники мы с родителями обязательно ходили гулять в Парк Победы, он находился недалеко от нас. Играл оркестр, массовики-затейники развлекали детей и взрослых, работали качели-карусели, колесо обозрения. И как тут без шашлычка на свежем воздухе?! За мясом, приготовленным на открытом огне, сосисками с кетчупом нужно было отстоять огромную очередь. Желающих было много — аппетит у гуляющей в парке толпы разыгрывался по полной. Вершиной счастья была жевательная резинка — контрабандная жвачка, которой торговали цыгане. До сих пор помню «Дональд» по рублю и «Турбо» по трешке…

Счастьем для меня, мальчишки, были поездки с отцом на рыбалку. Он был заядлым рыбаком, и я унаследовал от него эту страсть. Запомнился один случай… Когда мне было лет шесть, мы (мать, отец и я) поехали в любимую станицу Новомарьевскую. Там находился большой пруд, где разводили рыбу, но ловить ее было запрещено. Впрочем, мы обходили запреты. Рыбхозяйством заведовала мамина родина, так что с разрешением порыбачить проблем не возникало. Но в тот день проблему создала погода. Едва мы снарядили удочки, как вдруг начался дождь, сильнейший ливень. Мы укрылись под целлофановым навесом, но все равно изрядно вымокли. Хорошо, что было лето, а не осень, никто не замерз. Стаду коров, которое забрело в воду, дождь даже нравился. Пастух, чертыхаясь, с трудом выгонял коров из пруда. Мама — человек знающий, наблюдательный — дала нам тогда дельный совет: «Ловить надо там, где купались коровы…»

Когда дождь закончился, мы так и сделали. Клев был сумасшедший! Оказывается, рыба очень любит коровье молоко, а, пока буренки мочили бока в пруду, оно в избытке сочилось прямо в воду, коровы-то были недоенные… Мы тогда поймали очень много карпов и карасей. Еле до дома довезли.

Из детства помню еще одно любимое занятие русского человека — ходить в лес за пропитанием. Это у них там в европах только трюфели с собаками, да со свиньями собирают, а у нас обилие грибов — белые, подосиновики, лисички, подберезовики, опята. Даже простенькие сыроежки — и то вкусные. Конечно, Ставрополье — не тайга, но и под Новомарьевской есть густые леса. Да такие, что мы там с бабушкой в поисках грибов один раз заблудились. Было мне лет шесть, наверное. И пока бабуля причитала, воображая себе наши обглоданные волками тела, я увидел солнечный просвет и уверенно сказал:

— Идем туда!

Мы вышли, куда надо, легко нашли дорогу и вернулись домой. Бабушка удивлялась. Я гордился собой.

Полагаю, в тот раз без ангела-хранителя не обошлось. Я представляю, как мой ангел выглядел бы, обладай он человеческой плотью. В драных джинсах, куртке, в кепарике, с папиросой в зубах:

— Ну чё, Ромка?! Живы будем, не помрем?

Конец 80-х — начало 90-х годов… пустые полки магазинов, люди месяцами сидят без зарплаты, талоны, очереди… Старый мир рухнул, а то, что приходило ему на смену, было зыбко, странно, непривычно. Я был мал, но помню и полки без товаров, и очереди, но голода не было. У нас на изобильном Ставрополье от голода умереть невозможно. Люди трудолюбивые, предприимчивые, да и земля погибнуть не даст, если не лениться, конечно.

Кто-то что-то доставал, народ крутился, люди обзаводились нужными связями, искали лазейки, приспосабливались жить в новых условиях, в конце концов, копали огороды и гнали самогон. Нашей семье помощь продуктами оказывали не только родственники из Новомарьевской, но и сестра отца, которая работала в крупном универсаме, где мы отоваривались со служебного входа.

Еще у нас была дача под Ставрополем с небольшим домиком, но очень приличным огородом. Бабушка и дедушка проводили там большую часть года. Я очень часто у них бывал, с удовольствием помогал, таская лейки с водой, выпалывая сорняки, собирая урожай. Да мы там одного винограда собирали столько, что хватало на вино, на сок и изюм! Особенно мне нравилось топтать ягоды голыми ногами (Челентано в «Укрощении строптивой» помните? Вот-вот!) Я давил спелые гроздья в специальной бочке, получался сок плюс огромное удовольствие от процесса.

Мы жили хорошо, что греха таить?.. Ни отцу, ни матери никогда не задерживали зарплату. В один момент я приметил, где родители хранили деньги и с определенного возраста понемногу таскал оттуда на свои мальчишеские нужды. До рубля суммы никто не пересчитывал — нужды не было.

Детство — это игры. Подвижные, спортивные, настольные. Давая выход безудержной энергии, мы играли в футбол: обычный и в «квадрат». В обычный футбол сражались на интерес. Он заключался в том, что проигравшая команда выстраивалась у какой-нибудь стенки спиной к победителям и все нагибались пятыми точками вверх. Выигравшие с небольшого расстояния били мячами со всей силы, стараясь попасть точно по задницам поверженных соперников. Надо заметить, это довольно больно. И унизительно. Так что проигрывать, ох, как не хотелось!

До темноты мы бегали, играя в салочки, прятки, городки, ножички. Были игры и поспокойнее: в фантики (обертки от жвачек) и в крышки от импортного пива. Такое вот соответствие эпохе перестройки. Хорошо помню друзей, деливших со мной детские забавы. Все мои товарищи — из нашего уютного двора внутри четырёх жилых домов. Миша Рябченко, Андрей Лазарев, Рома Сокол, Рэпер, Баня, Гога, Князь и лучший друг детства Иван Задирнюк — некоторых на этом свете уже нет…

На ощущение счастья (а оно было! в детстве, мне кажется, все счастливы) влиял тот факт, что родители оставляли мне много свободы и не мучили кружками и секциями. Я немного походил в бассейн, пока не потянул ногу. Вместе с сестрой Юлей учился у соседки вышивать крестиком. Вот, собственно, и всё. Ни я не настаивал, ни родители. Кружки и секции мне заменял двор. Бывает, что с самого раннего детства ребенок уже живет в сумасшедшем ритме: с английского спешит на фортепьяно, с рисования — на фигурное катание. Может быть, это и правильно, но у меня было по-другому. И я считаю, что «дворовая школа» мне пригодилась.

Естественно, что шалости иногда доходили далеко: и драки случались, и несанкционированные путешествия на песчаный карьер, на стройку. Дома меня наказывали, но несильно. Постоять в углу, лишиться сладкого — не более того.

Сейчас я тоже не наказываю своих детей, но они не проказничают так, как мы проказничали. Это совсем другое поколение, которое постоянно находится под присмотром, даже когда не знает об этом. Это дети, которые лишь наполовину живут в реале, часть их уже с самого раннего детства обретается в виртуальном мире. Не думаю, что это хорошо.

Сравнивая себя в детские годы и сегодняшних мальчишек такого же возраста, нисколько им не завидую. Да, игрушек у меня было намного меньше. Развлечения наши были куда примитивнее затейливых (чаще компьютерных) игр сегодняшних пацанов. Но мы умели дружить, всегда были вместе и получали огромное удовольствие от совместных игр. Мы не знали, что такое скука. Но об одном, правда, жалею. Я так и не выучился кататься на велосипеде…

Глава 2

Не в школе и не дома

В первом классе учительница сразу усадила меня за последнюю парту, потому что я не жаловался на зрение. Бывает, что место красит человека. Еще ничего не успел натворить, а уже отправляйся на «камчатку», где по традиции сидят хулиганы, двоечники и второгодники. Может быть, это был знак судьбы, намек на то, что я вырасту отнюдь не пай-мальчиком? Впрочем, учился я хорошо и не был самым отчаянным проказником. Но свою первую сигарету я выкурил в первом классе без малейших угрызений совести.

В школу я пошел позже сверстников из-за того, что родился в конце года. То есть в первом классе мне исполнилось восемь лет. Быть немножечко старше своих одноклассников, значит выглядеть выше, сильнее, умнее. Приятное умозаключение. Я сразу хотел верховодить в классе, как это было в детском саду, и, действительно, верховодил.

Школа № 31 была ближайшей к нашему дому и там уже училась моя старшая сестра. Туда я и пошел 1 сентября 1991 года. Школьное здание выглядело новым, стены, столы, двери были еще не слишком исписаны малолетними вандалами. За спортивной площадкой сразу начинался городской парк, причем в «дикой» своей части, без асфальтированных дорожек, скамеек и ларьков. Очень удобно. Чтобы покурить на перемене в теплое время года, не надо было далеко ходить. Удобно и в прятки играть. Интересное время — начало подросткового возраста —

скажу я вам: и поиграть по-детски хочется, и покурить по-взрослому не прочь.

Однажды мы с друзьями затеяли игру в прятки у меня дома. Это так азартно! Банально залезть под стол, встать за занавеску, скорчиться в корзине для грязного белья… Я решил спрятаться лучше всех, повиснуть на подоконнике снаружи дома. Окно было распахнуто по случаю теплой погоды, а жили мы на первом этаже, правда, высоком.

Спрятаться не удалось, я сорвался и упал. Было больно, но я каким-то чудом доковылял до входной двери в свою квартиру. Дед открыл и удивился:

— О, Ром, ты откуда? А друзья твои здесь…

— Дед, я спрятался. Так спрятался, что ходить не могу. Маме звони, в больницу.

Оказалось, что у меня перелом ноги. В гипсе я провалялся два месяца, но ничуть не переживал. Очередное приключение! А одноклассники мне даже завидовали.

Учеба давалась мне легко, я схватывал всё, как говорится, на лету. Домашние задания делал быстро, а значит оставалось больше времени на интересные мне и моим друзьям занятия. Это сейчас компьютерные «бродилки» и «стрелялки» заменяют детям прогулки, а общение в сети превращает дружбу в виртуальное понятие. В моем детстве было иначе:

— Ромка, выходи гулять!

— Иду!

Это был сигнал, означающий, что собирается компания давно знакомых ребят, которые могут мирно поиграть в футбол, а могут отправиться в соседний квартал подраться с местными. Энергия бьет через край, а это значит, что пацаны вряд ли будут обсуждать новинки кино и параграфы учебников. Это стая, где разговаривают матом, соревнуются, кто дальше плюнет, хвастаются, врут, устраивают нелепые затеи, начинающиеся со слов «а слабо?» Самый сильный, смелый, хитрый, ловкий, нахальный мальчишка становится лидером. Самого робкого и слабого могут засмеять и затравить. Мальчишки часто жестоки. Среди них за подвиги считаются разбитое окно в проезжающей электричке, жвачка, приклеенная к волосам впереди сидящей девочки, украденные из частного сада яблоки (и как следствие — заряд соли в задницу), прогулка по крыше недостроенного дома, победа в драке.

Я и был таким нахальным ловким лидером. Иногда первенство проявлялось с положительной стороны. Если во время урока дети слишком шумели, грозя сорвать урок, опытные учителя знали — надо попросить Антошина навести порядок. Я прикрикивал, и все замолкали, потому что знали: я на перемене и в глаз дать могу.

Авторитета мне добавляло то, что я по-прежнему много общался с ребятами на два-три года старше меня. В том юном возрасте это имело огромное значение. Правда, лучшим другом оставался сосед и ровесник Ваня Задирнюк, с которым мы учились в одном классе.

В первом классе я начал курить. Не сказать, что получил от первой сигареты такое уж удовольствие. Но и от кашля не заходился. Главное — престиж, главное — статус, главное — из возраста в возраст я переходил уважаемым человеком. А то, что авторитет я зарабатывал в среде хулиганов и мелких преступников, так время было такое. Никто уже не хотел стать космонавтом, а вот бандитом — пожалуйста!

Да что — курение! Кого удивляли в дикие девяностые сопляки с сигаретами в зубах?! Пятиклассники и шестиклассники уже пробовали и сухое, и крепленое, а кое-кто и водку. Конечно, детям запретные плоды не продавали, даже баночки с джин-тоником. Оставалось кого-нибудь из взрослых попросить купить или… украсть. Мой отец зарабатывал прилично, курил престижный «Президент», покупая сигареты блоками. Я таскал у него по пачке, и он далеко не всегда это замечал.

Пока ты маленький и слабый шкет, за курение можно как следует получить от родителей. Следовательно, надо было бороться с запахом изо рта и от рук. Жвачка помогала, но было средство и радикальнее. Вокруг было много огородов. Мы там выдергивали корень хрена, жевали его, натирали им руки — вроде бы не пахло.

Но случалось, что приходилось оправдываться перед матерью.

— Роман, ты курил?

— Нет, мам, ты что? Это старшие ребята курили, на меня надышали.

А на самом деле я полпачки за вечер выдул.

— Роман, ты где рубашку порвал? А что это за синяк?

— Да мы с пацанами в футбол играли… упал-стукнулся… ладно тебе, мам!..

А на самом деле, я тогда жестоко подрался с парнем из другого двора. Но вранье уже вошло у меня в привычку. И это было далеко не самым тяжким грехом…

Если мать еще пыталась как-то меня воспитывать, то отцу стало совсем не до педагогики. На нее просто не хватало времени. Он устроился водителем «Икаруса» на дальние рейсы: Новороссийск, Сочи, Владикавказ, Дагестан. Перевозил людей и товары из морских портов и аэропортов. И очень хорошо зарабатывал. В доме появились не деньги, а деньжищи в моем детском представлении.

В семье ни для кого не было секретом, что большую часть денег отец зарабатывал, нарушая закон. Этим тогда даже гордились перед родней и знакомыми. Отец оборудовал в своем автобусе вместительное двойное дно, где перевозил осетрину и черную икру из Дагестана. В доме было изобилие до тошнотворного чувства избытка. Я белужью икру ложками ел без хлеба и масла. От конфет и тортов «Птичье молоко» у меня развилась сильнейшая аллергия. А шмотки? В них тоже недостатка не было. Как это было важно — иметь хороший фирменный «прикид», быть нормально «упакованным», когда девчонки в твоей жизни из бесполезных пищащих существ превращаются в объекты повышенного внимания. У меня были лучшие джинсы, футболки, кроссовки, и я не жалел их испачкать в игре или в драке, потому что мой папа — Александр Семенович Антошин — крутой! Он, когда отдыхает, пьет не осетинскую паленку, а «Chivas Regal».

Я много раз видел у отца распухший от банкнот бумажник. Возник соблазн, и я не стал ему препятствовать — взять то, что плохо или хорошо лежит. Мне нужны деньги, а у него они есть. Потихоньку вытащить из отцовского портмоне тысчонку-другую легче, чем просить и еще объяснять, зачем нужно. И никаких проблем с совестью!

Однажды я даже позволил себе глупо, по-детски, шикануть. У родителей были отложены деньги на новый холодильник. Я хорошо запустил в них лапу и накупил в ларьках жвачки (блоками!), конфет (самых дорогих!), кока-колы (ящик!) В тот день в школе я гулял, как русский купчина, на широкую ногу. Мать, конечно, устроила мне взбучку. Я, как водится, просил прощения. Тогда мне и в голову не приходило, что семейный достаток может испариться в один миг.

В третий класс я пошел в школу № 26. Мама полагала, что 31-я на меня плохо влияла. А почему не наоборот? Все произошло из-за сестры Юли. Она была уже почти девушка и в старой школе какие-то отморозки ей прохода не давали. Ну, и я с сестрой перевелся за компанию.

Новая школа — выстраивание новых отношений, а значит драки. Иначе авторитет не завоевывался. В школе потасовки, конечно же, осуждались. Родители, как правило, каждый фингал на моем лице воспринимали, как нечто ужасное. Но каким же мужчиной станет мальчик, если он не умеет драться и не может за себя постоять? Ссоры, приводящие к дракам, могут иметь сотни причин, но можно подраться и без повода. Например, в новой школе мне, как новенькому, устроили «прописку». Ничего особенного. Я был сильным и дерзким, поэтому обидчикам моим досталось по полной.

Но были у нас и традиционные массовые драки, такие же, как кулачные бои «стенка на стенку», которые происходили в России со стародавних времен и были любимой мужской потехой на Масленицу и другие праздники. Наша дворовая компания чаще всего дралась с «инкубаторскими», жителями заводских общежитий. Северо-западный район, юго-западный, Ташла, Мамайка, Чапаевка — каждая территория Ставрополя могла враждовать с другой, а значит, могла выставить команду бойцов.

Иногда эти сходки имели повод: «…а ваши избили нашего на той неделе ни за что… а ваш сводил нашу девчонку в кино… а она с нашим Серегой ходит!..» Но порой к чужакам просто отправлялся парламентер. Подходил к компании сверстников.

— Ну, чё, пацаны, может, махач устроим?

— А чё бы не устроить? Сколько выставляете?

— Два десятка и малых парочку.

— Годится. Место и время?

В урочный час равное количество, допустим, наших и ташлинских сходилось в условленном месте. Сперва, как водится, перебранка «да мы вас уроем… костей не соберете… ублюдки…» и мат-перемат. Потом сходились застрельщики, малые, ребята лет десяти и уже без предисловий и хватания за грудки начинали драться между собой. Мне много раз приходилось быть таким застрельщиком. Минут через пять сшибались старшие. Правил было немного. Тот, у кого шла кровь, покидал ристалище. Того, кто падал, бить было запрещено.

Недолгая драка быстро выявляла, у кого меньше бойцов осталось в строю. Лидер команды кричал: «Хорош махаться!» и уводил своих считать синяки и шишки. Победители, переводя дыхание, хвастались своими ударами, достигшими цели.

На 90-е пришелся пик моды на карате и другие боевые искусства, расплодились самодельные качалки. В подвале нашего дома уже взрослый парень Гена давал уроки японских единоборств, причем бесплатно. Не скажу, что такая физподготовка приносила особенную пользу здоровью. Мальчишка потягает гантели, помашет ногами, побегает, а потом выходит на улицу и закуривает. Курили все поголовно. Да и усвоенные приемы карате в настоящих драках нечасто применяли. Многие пытались подражать Брюсу Ли или Джеки Чану, прыгая ногами вперед с дикими криками. Но киношное карате, это уже, скорее, хореография. На деле дрались, как получалось.

В четвертом класс я пошел в платный лицей, находящийся на другом конце города. Так решили родители. Деньги есть — так почему бы и нет?.. Но я не горел желанием учиться вместе со ставропольской элитой. Променять Ваньку Задирнюка и Мишку Рябченко на чистеньких некурящих мальчиков, которые за себя постоять не умеют?.. Вот ещё! Может, еще на пианино играть заставят? Новая реальность вызывала у меня стойкое отвращение, и через год я вернулся в школу № 26. Я отстоял перед родителями мужское право иметь собственное мнение.

Мне уже казалось, что школа — тяжкая повинность, как вдруг в пятом классе у меня проснулся интерес к учебе. Появились специальные предметы — история, география, биология. Оказалось, что читать детскую энциклопедию, рассказы по древней истории, даже листать атлас и запоминать крупнейшие города мира интереснее, чем курить в подъезде или задирать «инкубаторских». Специальные предметы я не прогуливал и учился по ним на пятерки. Чего не скажешь о русском и математике. До сих пор пишу коряво и с ошибками. А так… стал бы я гуманитарием, если б не антигуманные обстоятельства моей непутевой жизни!

Лето у нас на юге — самая прекрасная пора. Каждый год я ездил в детские лагеря куда-нибудь в Анапу, Сочи, Пятигорск. Я любил эти поездки, вольницу без родителей и особенного присмотра. Нет, лагерь — это не только курение за забором и драки с парнями из других отрядов. Мы пели песни, жгли ночами костры, рассказывали страшилки… это было прекрасное время.

Мне случалось ездить на море и когда отец брал меня иногда в рейс. Даже у нас в городе, где до моря часов шесть езды, многие сверстники годами там не бывали. Не все семьи жили, как наша — заводы закрывались, зарплату задерживали. А что может быть приятнее в одиннадцать лет, чем разбежаться и прыгнуть в теплую волну?

…Поздно вечером я иду домой из видеосалона и курю. Фильмы крутят у нас тут недалеко, прямо в списанном автобусе. Сегодня показывали ужастик про оживших мертвецов. Смотреть было страшно, но сейчас страх прошел, я расслаблен и беспричинно весел. Кто меня тронет здесь, на районе? Меня все знают. Мне хорошо, и я уверен, что так будет и завтра, и послезавтра. Как я ошибался!..

Глава 3

Начало конца

Беда приходит внезапно и, как всегда, не одна. Отец попал в автомобильную аварию на служебном «Икарусе». После попойки он развозил по домам своих друзей и сам оказался весьма нетрезв. Кругом виноват — разбил казенный автобус, да еще в нерабочее время, и ремонт встал в кругленькую сумму. Никаких страховок тогда не было, и денег взять было неоткуда, кроме как залезть в долг. Отца уволили по статье, отобрали права.

Возможно, ситуация была отягощена криминалом. И нашей семье аукнулась та черная икра, которую я когда-то ел ложками. Было тяжело, обидно и даже страшно, когда приехали какие-то бритоголовые братки, потребовали срочно отдать долг и прозрачно намекнули матери, что у нее есть дети, что со мной и сестрой может случиться нечто ужасное.

Мать не захотела мне что-нибудь объяснять. Просто однажды сказала:

— Теперь, Рома, придется затянуть пояса.

— В каком смысле?

— В прямом! Можешь зашить карманы. Карманных денег больше нет.

Отец был слабохарактерным человеком. Он как-то сразу сломался, начал пить. Мать пыталась с этим бороться, заставляла отца лечиться, взывала к его совести. Напрасно. Отец и до этого выпивал, а теперь наступил алкоголизм, когда водка пьет человека. Мама через знакомых устроила отца механиком в троллейбусный парк. Но он не завязал, бывало, начисто пропивал небольшую зарплату, даже когда в доме было нечего есть.

Бабушка теперь пекла хлеб из какой-то дешевой муки, это было выгоднее, чем покупать буханки в магазине. Мать не бросала работу в больнице, хотя там постоянно задерживали зарплату, и еще устроилась в челночную компанию торговать на рынке турецким ширпотребом. Хорошо, хоть сельская родня помогала с продуктами.

Я как-то не сразу понял, что ситуация изменилась. Ходил на дискотеку в 31-ую школу, пробовал не только портвейн, но и водку в компании старших. Покупали дешевую осетинскую паленку и запивали ее лимонадом. Первые неприятности, которые я почувствовал лично на себе — я больше никого ничем не мог угостить. Угощали меня. В одночасье из короля двора я превратился в нищего. И теперь донашивал джинсы и кроссовки за сердобольными друзьями.

В 1996 году, в самое тяжелое время Алла Владимировна, моя мама, приняла трудное, но необходимое решение. Она развелась с отцом и переехала со мной в станицу Новомарьевскую. Сестра-студентка, уже имевшая жениха, и бабушка с дедушкой остались в Ставрополе. Мать надеялась, что станичная родня защитит ее от наездов бандитов, которые грозили расправиться с нами за отцовские грехи. А, кроме того, она сошлась с Борисом, новомарьевским предпринимателем, своим давним знакомым. И ее можно было понять. Она привыкла к хорошим заработкам отца, к тому, что мужчина в семье — главный добытчик. Матери, обремененной долгами, нужно было плечо, на которое можно опереться.

Ну, а мне пришлось идти в шестой класс очередной новой школы, теперь сельской. Утешало три обстоятельства. У меня был уже большой опыт самоутверждения в новом сообществе, включая опыт кулачный. Я часто бывал в Новомарьевской и со многими ребятами был знаком. По сравнению с деревенскими я выглядел неплохо, хоть и в обносках. Те совсем не следовали формуле «лопни, но держи фасон». Могли и в затрапезных штанах, и в галошах на босу ногу заявиться в школу.

Со станичными ребятами отношения сложились легко. Я с удовольствием ходил с ними в походы, на рыбалку. Что может быть лучше летом для подростка, чем ночное? В темноте неподалеку фыркают стреноженные кони, на горизонте вспыхивают зарницы, догорает костер… И прямо по Канту: звездное небо надо мной и нравственный закон внутри меня. Хотя, какая там нравственность? Внутри меня печеная картошка и бражка.

В сельской школе программа попроще, так что я там вовсе стал отличником. Я был городским, и некоторые сверстники (и особенно сверстницы) смотрели мне в рот, чего бы я ни изрек. Девчонки охотно целовались.

Кое у кого в селе уже имелись видеомагнитофоны. Но с кассетами было туго.

— Ромка, пошли ко мне видак смотреть.

— А что у тебя есть?

— «Чужой».

— Третий?

— Второй.

— Старье. Вот третий я бы позырил еще разок.

— Везуха тебе… А до нашей деревни когда еще дойдет!..

Один случай в Новомарьевской вспоминается до сих пор. Оставь меня тогда мой ангел-хранитель, никому бы потом не портил нервы, в первую очередь, близким; никому бы потом не портил здоровье, в первую очередь — себе. С деревенским другом Витьком мы отправились на зимнюю рыбалку на наш пруд. Было довольно холодно, градусов десять мороза, а потому мы были уверены, что лед крепкий.

Но вдруг я провалился в прорубь. Ледяная вода обожгла так, что перехватило дыхание, я едва держался за режущий пальцы лед, а намокшая одежда медленно тянула меня на глубину. Ну, думаю, жалко, так и не пожил толком. Витек, однако, действовал умело. Напрягшись, он вытянул меня (и как только сил хватило!) на нетвёрдый лед. На мое счастье, на берегу неподалеку стоял рыбацкий шалаш. Дружок мой оказался тепло одет — двое штанов, две куртки. Мы разобрали и спалили этот шалаш, не дали мне закоченеть. Богу было угодно в очередной раз меня спасти…

Жизнь в станице мне нравилась. Но вот кто не давал мне продыху, так это новый мамин сожитель Борис и его методы воспитания. У него было крепкое хозяйство со свиньями, курами и прочей живностью. И плюс еще слесарно-токарно-ремонтная мастерская. Он постоянно что-то мастерил, чинил, клепал, паял. Меня родители к работе по дому, по хозяйству особо не привлекали, и я рос, откровенно говоря, шалопаем. Иное дело — Борис. Он был рьяным сторонником трудового воспитания. Но его ошибка была в том, что он слишком рано предъявил на меня отцовские права. А я вступал как раз в самый непокорный возраст. А его родители?.. Те еще воспитатели! Неродные бабка с дедом не давали мне продыху! Я даже не помню их имена. А вот постоянное ворчание, придирки ко мне и матери по любому поводу — запомнились… Может, во мне говорят детские обиды, но ведь мама профессионально ухаживала за отцом Бориса, лечила его, ставила капельницы… почему к нам было такое (несправедливое, на мой взгляд) отношение?!

Борис нарочно (так я думал) пытался заставить меня делать самую грязную работу — убирать за свиньями, козами, курами. Меня тошнило от этих запахов, а Борис посмеивался:

— Какие мы нежные! Сало, яйца жрать мы здоровы, а ухаживать за скотиной — так мы больные!

Все заканчивалось руганью, слезами, побегами из дома, возвращением, замирением, а потом… все по новой. Или еще пример такого вот «издевательства». Борис наказал мне выпрямлять молотком на наковальне гнутые мелкие гвозди. А их — целое ведро. Я бесился, он негодовал. Ему хотелось воспитать из меня настоящего мужика, трудолюбивого, старательного, мастера на все руки, но у меня уже тогда было свое представление о настоящих мужских качествах.

Поэтому я всю эту сельскую семейку возненавидел. Мать защищала меня, ругалась с Борисом и его родней. Скандалы чуть ли не доходили до рукоприкладства. Но на такой случай у мамы был в станице защитник — двухметровый двоюродный брат дядя Вова. Его даже участковый боялся, благо — приходился ему родственником. В общем, из попыток создать новую семью у мамы ничего не вышло. И любви у нее с Борисом, наверное, никакой не было. Так мне тогда казалось… В общем, я доучился в Новомарьевской шестой класс, и мы вернулись в Ставрополь.

Еще одно происшествие можно было воспринять, как знак свыше. Ангел-хранитель не оставлял меня, спасая снова и снова…

Мы с ребятами как всегда играли во дворе в квадрат, гоняли мяч. Катастрофа случилось на ровном месте. Нога моя неожиданно ослабла, поехала прямо по асфальтированной дороге, и я грохнулся об пол затылком. Искры из глаз! Я немного испугался, но не более. Тут же поднялся, отряхнулся, посмеялся на собственной неловкостью. Но вечером так схватило голову, что и таблетка не помогла. Симптомы пошли один за другим — головокружение, тошнота, рвота. Мать немедля вызвала скорую (она, похоже, уже понимала, что происходит). Оказалось — сотрясение мозга…

Эх, если бы эта встряска отрезвила мне голову, которая так хотела эйфории! Но нет. Меня магнитом тянуло к краю бездны.

…В летнем безделье 1997 года все и началось. Я попробовал план и быстро втянулся. В тринадцатилетнем возрасте, когда многое происходит впервые, наркотики оказались всепоглощающей страстью и болезнью. На Северном Кавказе — на Кубани, Ставрополье, в Осетии, Дагестане — везде приобрести дурь было не просто легко, а очень легко. А в условиях бардака 90-х — тем более. Число тех, кто потреблял, производил, торговал, явно превышало число тех, кто обязан был с этим бороться.

Я подал документы в седьмой класс новой для себя 29-ой школы. Как всегда, большую часть свободного времени мы с ровесником Мишей Рябченко проводили в компании ребят старше нас. Валера Зил, Коля Белозеров, Ринат, дядя Гена — они считались бригадой. Это раньше, в советское время, бригады строили дома, плавили сталь, растили хлеб. А в те, смутные, годы бригады занимались рэкетом, торговали наркотой. Какие времена, такие и трудовые коллективы.

Эти взрослые друзья были примером для подражания у мальчишек. Понимая это, бригада никогда нас не обижала, поддерживала, можно сказать, растила себе смену. С ними можно было попить пивка, поиграть в карты по мелочи. У них можно было даже денег попросить без отдачи. И вот таким «дружеским» путем мы с Мишкой пришли к своему первому штакету. Угостил Ринат. Просто и бесплатно.

— Ну чё, пацаны? Пора попробовать. Я в ваши годы уже вовсю тягу ловил.

В юридическом смысле это называется «втягивание несовершеннолетних в употребление наркотиков». Хотя Ринат нас не уговаривал, не угрожал, не рекламировал предстоящее удовольствие. Мы сотни раз видели штакеты и их эффект. И были к этому делу морально готовы. Ринат был в «теме», в наркобизнесе он выполнял свою работу — расширял круг потребителей. Не хочется называть его негодяем, но… как иначе?..

Мы с Мишкой поехали на рыбалку и там выкурили первый штакет, папиросу «Беломор», туго набитую качественной анашой, чистой, без табака. Как же нам было плохо! Организм посылал в мозг последнее предупреждение: «Не надо!» Меня рвало, трясло, кружилась голова. Дико хотелось пить, и мы пили воду прямо из грязного пруда, как животные, стоя на четвереньках. А потом уснули.

Я зарекся пробовать еще раз эту гадость. Но мы же были крутые ребята. Первым обломом таких не остановишь.

— Ромка, люди же тащатся от плана, — как-то сказал Рябченко. — А мы чё, не люди?

— Может Ринат нам подсунул плохую дурь? — предположил я.

— Нет, слишком много сразу курнули.

— Давай еще попросим?

— Давай.

И на этот раз все пошло получше, организм реагировал не так агрессивно.

Ловлю себя на мысли, как же прочно и глубоко вошел преступный лексикон в наш язык. У каждого слова из области наркомании, пьянства, воровства и прочих греховных занятий сотни маскировочных синонимов. Словно люди пытаются укрыться за ними от закона уголовного и божьего. Сюда же относится и секс, который несправедливо сделали грехопадением № 1.

У Мишки родители иногда уезжали в деревню на три дня. И в нашем распоряжении была его квартира. Пустая, без радаков, хата сулила много интересного. Как-то раз мы хорошо подготовились к приятному времяпровождению. Набрали водки, вина, взяли у Рината анаши и пригласили двух знакомых девчонок — Яну и Олю. Целый букет приятных ощущений — эйфория, легкость. Кажется, что весь мир прекрасен и тебе в нем все доступно. Нас пробивало то на «хи-хи», то на хавчик (беспричинно хохотали или чувствовали зверский аппетит). И, наконец, в тот вечер у меня был первый в жизни секс. Девчонки были постарше нас на пару лет, поопытнее, и все получилось отлично. Ну а подсознание прочно увязало этот позитив с наркотиком…

Наконец, наступил момент, когда мы с Мишкой пришли к Ринату с деловым предложением:

— Ринат, к нам тут один мужик подошел, спросил, нет ли чего курнуть. И пацаны какие-то, не наши, спрашивали… Может, мы договоримся?..

Так я стал зарабатывать свои первые деньги. Мне требовались собственные средства. То, что выдавала на карманные расходы мама, меня уже не устраивало. Это было неизбежно, я был в «теме» и, к тому же, наркоман. Уже в седьмом классе мне можно было ставить этот диагноз!

Я брал у Рината «пакет» (спичечный коробок) чистой травки по 120 рублей. Делал 5–6 штакет, в которых смешивал анашу с табаком, дикой сушеной коноплей или даже простой травой. Таким образом, зарабатывая по сорок рублей с пакета. Вскоре у меня была своя сеть потребителей: и прочно торчащие наркозависимые неизвестного рода деятельности, и вполне приличные предприниматели, и явные уголовники. Товара у меня было всегда много. Сам я выкуривал по пакету за день.

В общем, получалось, что меня была работа с использованием профессиональных навыков. За свой труд я получал больше, чем мама в больнице или на рынке. Мешала только необходимость посещать школу и неприятные мысли о том, что за свой маленький бизнес я мог серьезно загреметь на «малолетку». В 1997 году мне исполнилось четырнадцать лет, а это возраст уголовной ответственности.

Не скажу, что эта самая ответственность меня сильно пугала. Наркоман живет немножко в бреду. Не отпугнуло меня и предложение моего друга Сергея Князева попробовать нечто посильнее анаши — клей «Момент». Той же зимой я оказался в подвале соседнего дома, где ребята обустроили теплую каморку: притащили кресла, паласы, диваны частично с помойки, частично из дома. Там собиралась «группа по интересам». Интересы были не самые изысканные — пили вино, играли в секу на деньги, курили план и дышали клеем.

Опытный токсикоман делает это просто. Тюбик клея «Момент» давит в целлофановый пакет (не со стороны крышки, а с противоположной — так больше и быстрее выдавливается), плотно прижимает пакет ко рту и носу и вдыхает. Да! Чуть не забыл. Перед первым вдохом нужно было произнести молитву владыке галлюцинаций:

— Король-Галик, помоги!

Через короткое время приходят бессюжетные, но яркие цветные живые картинки, как мультики или комиксы. Опасность ситуации в том, что пока сознание несколько минут «сидит в кинотеатре» и смотрит своё кино, неуправляемое тело может совершать непредсказуемые поступки — натянуть пакет с клеем на голову, биться черепушкой о стену, есть клей. Токсикоманы — те же наркоманы, в основе этой болезни — зависимость, стремление человека отключить сознание от происходящего.

После «сеанса» нам надо было избавиться от химического запаха изо рта и от кожи. Вонь та еще, как из преисподней. Для этого в другой пакет выдавливали тюбик зубной пасты и дышали теперь уже ею. Если бы любители клея жили долго, то сейчас старики-токсикоманы могли бы ворчать: «“Момент” стал уже не тот!» Производители убрали из его состава вещество толуол, и «мультиков» эта гадость уже не показывает. Сейчас. А в мое время двое парней, которых я знал, надышались так насмерть… Мой «роман» с «Моментом» длился не меньше года.

Мать, конечно, подозревала меня. Всё-таки она медик и много чего повидала. Однажды поздно вечером она отправилась меня разыскивать и нашла наш подвал. С трудом, но ей удалось увести меня домой…

История с подвалом закончилась плохо. Житель дома, где находилась наркоманская конура, дядя Ваня Дорофеев, изрядно приняв на грудь, явился, чтобы разогнать нашу компанию. С пьяных глаз дяде Ване это показалось легкой задачей — справиться с подростками. Но оказалось, что стая токсикоманов достаточно свирепа. Мужика избили, сломали ногу в двух местах. Несовершеннолетние пацаны получили условный срок. К счастью, меня в тот момент среди них не было.

Мир грез, мир моих новых интересов уводил меня из семьи, хотя мы жили под одной крышей. Я зарабатывал побольше своих взрослых родственников. Дед однажды нашел у меня расфасованный план, горько вздохнул и буркнул:

— Только не попадайся.

Я старался. Но, употребляя наркотики, я потихоньку, по капле терял человеческий облик, эмоционально тупел. Курить ганджубас и оставаться абсолютно нормальным человеком — так не бывает! А мне просто хотелось поскорее вырасти, избавиться от условностей, почувствовать себя старше. А может быть, та отцовская авария, после которой все пошло наперекосяк, прервала и мою благополучную жизнь?..

Так что я довольно равнодушно отнесся к трагедии, которая в итоге случилась с моим отцом. Александр Антошин в 1997 году допился до того, что попал в психушку, где ему диагностировали шизофрению. Болезнь купировали, но через два года отец ударил своего очередного собутыльника по голове табуреткой. Удар оказался роковым, собутыльник умер. Отцу дали срок и закрыли в спецучреждении на принудительное лечение. Он провел там три года и умер.

Лет с пятнадцати я был уже свободный от многих обязательств, самостоятельный и обеспеченный юноша. Обеспеченность достигалась не только продажей анаши. Однажды я выиграл в секу у одного парня 300 тысяч рублей. Карточный долг — дело серьезное. Проигравший украл деньги у своих родителей, чтобы отдать мне. Я, нимало не переживая, что вогнал кого-то во грех (я не заставлял его играть!) купил себе модные полусапожки-«казачки». Но мой фарт обернулся моими же неприятностями. Спустя некоторое время во дворе нашего дома я увидел мать, разговаривавшую с отцом этого парня. Что ж, вожделенные «казачки» вернулись в магазин…

Но это был редкий случай послушания. В подавляющем большинстве случаев я сам решал, как поступить и что делать. Никто был мне не указ. Моя взрослость проявлялась во всем. Кстати, и в том, что у меня появилась постоянная девушка. Может, я в первый раз влюбился?.. Ее звали Женя, она училась в моей школе и была на год старше. Она была самая красивая в компании — так мне казалось. Модно одевалась, ярко красилась и выглядела недоступной в окружении рослых поклонников. Но смелость города берет, а моя наглость — сердца. В общем, мы стали с ней встречаться. Мне вполне хватало денег, чтобы водить ее в кафе и развлекать, как ей хотелось. Не обошлось без драк — моя подружка многим нравилась. Однажды в такой потасовке я сломал себе руку. Потом гордо ходил с гипсом, на котором все мои друзья оставляли автографы.

Благо заключалось в том, что ходить в школу лишь ради встреч с Женькой было лучше, чем прогуливать ради того, чтобы тупо покурить травы. Я кое-как, но учился. И даже не знал, что мама сдавала кровь, чтобы на полученные деньги нанять мне репетитора по английскому. Я шел вниз, где никакой репетитор не помог бы…

Глава 4

Тяга, биксы и среднее образование

Сколько же я школ поменял, пока не получил аттестат о среднем образовании! В восьмой класс специальной вечерней школы я пошел по настоятельной рекомендации учителей 29-й школы, родителей ее учеников и милиции. Каплей, переполнившей чашу их терпения, стал случай с Сусликом.

В конце седьмого класса я явился на урок физкультуры, проходивший на открытой спортивной площадке, без формы. Учитель — Анатолий Евгеньевич Суслов (Суслик) — сделал мне замечание, наорал. Моему, не совсем адекватному, обкуренному «Я» это показалось ужасно оскорбительным. На беду Суслика мимо проходили мои старшие друзья. Им показалось то же самое…

— Совсем оборзел физрук. Вшатаем?

И вшатали… Я, разумеется, принимал самое деятельное участие. Спасло меня то, что Суслов не стал подавать заявление в милицию. Но поставил условие: «Чтобы этого отморозка Антошина в школе не было…»

Думаю, физрук и не представлял, какие на самом деле бывают отморозки. А вот я имел удовольствие наблюдать их в вечерке, где продолжал обучение. На их фоне я и мой товарищ Сергей Князев, переведенный в вечернюю школу по той же причине, что и я, были пионерами-героями. Некоторые из учеников вечерки имели уголовное прошлое, практически всех ждало уголовное будущее. Учителя что-то рассказывали на уроках, но их никто не слушал. На дом ничего не задавали, контрольные не проводили. Но при этом можно было за один год закончить и восьмой, и девятый класс.

Днем это была обычная 34-я средняя школа, где на переменках бесилась детвора, а из столовки тянуло выпечкой. Вечером школьное здание уже мало напоминало образовательное учреждение. Его наполняли запахи анаши и перегара — на занятия шли те, кто желал пообщаться или поржать. Горе-учащимся оставляли три классные комнаты, там и занимались участники эксперимента «Обязательное среднее образование с необязательными знаниями». Занятия проходили вечером не только потому, что необходимо было исключить контакты обычных школьников с опасными нами. Дело в том, что многие из моих одноклассников уже работали.

Я тоже работал, да еще как! Например, на пару с Серегой Князевым покупал у цыган оптом рандолевые кольца с фальшивыми пробами и продавал их в розницу, как золотые.

— Дядь, купи обручальное кольцо. Оно не ворованное, мамкино. Дошли мы с ней до такой нищеты…

Рандоль — это сплав, 98 % — медь и 2 % — бериллий. Его еще называют «цыганским золотом». Если рандолевое кольцо хорошо потереть полировочной пастой, оно будет блестеть, от золота не отличишь! И лишь потом окислится, потемнеет.

Разумеется, я продолжал торговать еще и планом. Кроме того, с друзьями Князем и Шаром мы шакалили по окрестным заводам, которые в те годы закрывались один за другим. Взламывали двери в запертые склады, цеха в поисках медной и алюминиевой проволоки. Воровали кабели и провода на закрытых зимой дачах, в частных сараях, гаражах и кладовках. В пунктах скупки металлов нашу компанию знали хорошо.

В многоэтажках нашего района в подвалах или между этажами были сделаны кладовки. Мы устраивали на них набеги. Чаще всего воровали Князь и Шар, а я продавал. Тащили все, что можно толкнуть — медные изделия, сахар в мешках, соленья в банках. Иногда меня посещала тревожная мысль — а вдруг такой же шустрый малый грабанет мою семейную кладовку? А там ганджубаса полно!

Мой обычный день выглядел так. Я вставал рано, в шесть часов. Такая уж привычка жаворонка. Принимал душ, завтракал, выходил курнуть укроп. Затем я открывал записную книжку — с кем назначены деловые встречи. Звонил по телефону, мне звонили (мобильных еще не было). В разговорах тема наркотиков, разумеется, шифровалась. Отправлялся на стрелку и продавал дурь.

С хранением плана надо было тоже соблюдать осторожность. Ринат и Сергей жили на седьмом этаже одного со мной подъезда. Между 6 и 7 этажом у обоих были кладовки. Чтобы соседи чего-нибудь не заподозрили, подглядывая в дверные глазки, мы никогда не посещали кладовку Рината вместе и никогда там не задерживались. Взял, сколько надо, отвалил. Денежные расчеты с Ринатом производились вечером во дворе.

Потом я ехал в скупку или на рынок продавать наворованное накануне. Часов в пять-шесть вечера, уже нормально обкуренный, шел в школу «учиться». Учеба заключалась в перешептывании с друзьями, хохоте под монотонный бубнеж училки, которая что-то рассказывала, не обращая внимания на то, что ее никто в упор не видит.

Вечер — время отдыха. Если погода была хорошей, мы собирались компанией в каком-нибудь дворе, где был столик со скамейкой. Когда темнело, пожилые доминошники расходились по домам. Наступало наше время. Мы играли в секу при свете уличного фонаря, пили пиво, водку или вино, курили петрушку.

Сека или «Три листика» — такая карточная игра, где игры, собственно, и нету. Зато азарта, блефа, торговли с избытком. Упрощенный покер. В колоде только карты от десятки до туза плюс джокер. Игрокам сдается по три карты. У кого больше очков, тот и забирает банк. Но между раздачей и раскрытием розданных карт идет полное риска повышение ставок. Шум, гам! Мы отдыхали, как умели. А уж если кто-нибудь приносил гитару и начинались пьяные песни… На нас орали из окон, мы огрызались.

— Хватит! Убирайтесь отсюда! Здесь дети, пожилые люди!

— Заткни уши и спи спокойно!

— Сейчас участкового позову!

— Да хоть всю ментовку приводи!

Мало кто решался выйти на улицу и попробовать нас разогнать. А вот милицию вызывали и иногда «бобик» приезжал. Это было неприятно, потому что я сразу кидал заряженные штакеты куда-нибудь в кусты, стараясь запомнить место. Поначалу менты приезжали просто пожурить, а я потом долго шарил по кустам — где мое добро? Но однажды нас отвезли в отделение, обыскали, впрочем, ничего предосудительного не нашли. Однако сфотографировали, прокатали пальчики, записали привод и поставили на учет. И случались такие вечера — карты, анаша, шум, звонок в милицию, привод — не однажды.

Меня каждый раз отмазывала мама. У нее были хорошие связи в милиции. Может быть, когда-то начальник отделения лежал перед мамой со вскрытым животом?.. Врач оперировал, она ассистировала, от них зависела жизнь милиционера. И вот теперь он ее сына арестует? Да никогда в жизни! Прикажет подержать в обезьяннике для острастки до утра и отпустить.

Но мы с моим другом Серегой ходили по грани и посадить нас было за что. Да хотя бы за лавочки… Домоуправление закупило добротные дюралюминиевые лавочки и установило в нескольких дворах у подъездов, у детских площадок. Красиво, удобно, самим бы пригодилась садовая мебель вечером в карты поиграть. Но нет, два негодяя, Антошин и Князев, договорились со знакомым водителем грузовика и за одну ночь вывезли все лавки в скупку металла.

Однажды утром выхожу из дома и вижу — у подъезда стоит «бобик». Менты из нашего отделения, почти всех я имел несчастье видеть. Но я им улыбаюсь.

— Доброе утро! Кого ждете?

— Иди, давай, — отвечают совсем не приветливо.

Ну, я и иду, не спеша. Но они окликают:

— Эй, стой! Фамилия?

— Антошин.

— Тебя и ждем. Садись.

Ничего объяснять не стали, привезли в отделение. Сперва меня допрашивали опера, потом следователи. Оказалось, два дня назад Серега ночью ломанул кладовку. В числе прочего добычей оказались два больших мотка медной проволоки. Может быть, хозяин кладовки сам стащил их с какого-нибудь завода. Так что проволока поменяла владельцев… Обычное дело в годы развала страны. Серега все спрятал у себя в кладовой. Утром принес мне ключ от нее, сказал, что есть металл, и пошел спать. Я все реализовал.

Плох тот вор, который заранее не договаривается с подельником, как вести себя и что говорить на допросе. Серега где-то допустил прокол. Может быть, его кто-то видел с добычей, может быть, его зафиксировала камера наблюдения. Меня взяли только потому, что все знали — мы с Князем лучшие друзья. Меня он не выдал, все взял на себя.

Я позвонил матери. Она, подняв свои связи, снова меня отмазала. Но пока шло разбирательство, в камере я посидел, понюхал, чем пахнет тюрьма. Нечего там делать, что тут говорить… Чуть позже мама отмазала и Серегу.

У всех людей биография делится на определенные этапы в разных областях — физиологии, образования, личной жизни и пр. У наркомана к этому добавляется еще одна область — тяга. С тринадцати лет я сидел на анаше. Около года нюхал клей. Смотреть в подвале «веселые картинки» мне, конечно, было интересно. Но я бросил токсикоманию из природной брезгливости. Мне уже мерещился тошнотворный запах «Момента» и, казалось, я не отмоюсь от него никогда.

План — убойная вещь, но уже хотелось чего-то большего. Некоторые из моих старших друзей стали подкалываться. Сами они особенно не распространялись, но слухами земля полнится.

И, надо заметить, тогда в нашей среде отношение к опиатной наркомании совсем не совпадало с отношением к ней же в массовом сознании, с тем, что пропагандировалось. Мы тогда еще не знали истинное лицо наркомании. Наркоман в нашем представлении вовсе не был исхудавшим молодым человеком, выглядящим в двадцать на все пятьдесят, валяющийся в грязном притоне, жадно ищущий, у кого бы занять денег на «шарик» и готовый на всё ради укола. В нашей среде тех, кто в теме, наркоманов, уважали. Наркоман тогда, в те годы, когда мы еще не знали про СПИД и гепатит «В» — это элита общества и икона стиля. Он красиво и модно одет, у него дорогие сигареты, с ним хотят дружить, с ним охотно знакомятся девушки, он умный, хитрый, отважный. Он умеет делать деньги, и они у него всегда есть!

В старших классах школы я чувствовал себя таким же крутым и был готов употреблять что-то посильнее анаши. Но мой ангел-хранитель еще долго берег меня, внушая страх. Во-первых, я боялся уколов, впадал в какую-то детскую панику перед ними. Хотя, казалось бы — сын медработника, но мне даже вид шприца внушал подсознательный ужас. Мне не делали прививок, никогда не брали кровь из вены.

Во-вторых, я боялся передозировки. Ходили всякого рода разговоры… К примеру, что один наркоша вколол слишком много герыча и не вернулся из страны грез, а другой неаккуратно запустил себе в вену воздух, который закупорил сердечный клапан. А вот там люди, коловшиеся одним шприцем, подцепили СПИД. Однако ни одного больного СПИДом я тогда еще не встречал. А вот мама по роду службы, скорее всего, встречала. Но никакой разъяснительной работы со мной не вела. Да и когда, если она все время работала и еще строила свою личную жизнь — вскоре у меня появился отчим.

Познакомились они оригинально, как-то очень по-медицински. Валерий Михайлович Бартновский был отставным майором, бывшим военным летчиком. У него умерла жена, после чего он запил. Да так сильно, что пришлось зашивать ему в задницу торпеду. Вот эту операцию как раз и делала вместе с врачом моя мама.

Бартновский был человеком основательным, обеспеченным, трудолюбивым и… жадным. Хозяйственный белорус, воспитывавшийся в детском доме. Мать хотела, чтобы я нашел хоть какой-то общий язык с ее новым мужчиной. Но из этого ничего не вышло. Что мне было до его участка, где росла картошка, которую надо было полоть, окучивать и копать? Что мне было до его собственного автосервиса, до его бизнеса? Мы с Бартновским оказались с разных планет.

Но матери было с ним удобно. Валерий Михайлович ее обеспечивал, создавал тыл, во всем помогал. Она переехала к нему жить и теперь меньше меня видела, хотя беспокойство о темных делишках непутевого сына её, конечно, не отпускало.

Тем временем я закончил экстерном девятый класс «школы для отморозков». Надо было выбирать — или поступать в колледж и получать профессию, или еще два года валять дурака в старших классах. Мать, естественно, хотела, чтобы я занялся делом. Она была в хороших отношениях с Эдуардом Михайловичем Ованесяном, директором медицинского колледжа, в котором училась она сама, и который закончила сестра Юля. Поступил бы я туда без труда, но это значило, что для моего «бизнеса» останется намного меньше времени. А кто будет краденое продавать? А кто будет толкать анашу?

И тут нашелся вполне устраивавший меня вариант. В районе Нижнего рынка, в самом центре Ставрополя, открылась экспериментальная вечерняя платная школа. Последнее обстоятельство значило, что там хотя бы не будет полууголовных придурков, как в вечерке. Директором этого учебного заведения был Алексей Егорович Шабалдас, позднее ставший министром образования Ставропольского края. Алексей Егорович был последователем Макаренко и его педагогические приемы с успехом внедрял в своей школе, которая благодаря его усилиям стала лицеем. К примеру, он ввел самоуправление, то есть ученики на равных правах с учителями могли участвовать в организации школьной жизни. В школе царил либеральный дух и нам это нравилось, педагоги относились к нам, как к равным.

Школа поражала своим внешним видом, классами и оборудованием. Евроремонт, стеклопакеты на всех окнах (такой роскошью могло похвастаться далеко не каждое образовательное учреждение). В рекреации — фонтан, на этажах в коридорах — большие аквариумы, а в них не какие-нибудь гуппи и меченосцы, а осетры и даже пираньи. Школа была укомплектована по последнему слову техники, имелись компьютеры, телевизоры, видеомагнитофоны.

Срабатывал, конечно, воровской инстинкт. Украсть новенький комп — это тебе не соленья и сахар из кладовок тибрить. Но, честное слово, не тянуло. В школе царила гармония, ребята не хотели ее нарушать. Мы понимали, в элитном учебном заведении учится элитная молодежь, то есть все мы. Старшеклассники и старшеклассницы модно одевались, были при деньгах. Ну и, разумеется, все курили укроп, выпивали и легко относились к сексу. Без этого какая золотая молодежь?

Порядки в школе были особенные, без диктата и излишнего назидания. Старшие классы учились с 16:30 до 20:00. Из кабинета в кабинет мы не переходили. При появлении учителя не нужно было вставать, достаточно было сказать «привет». Урок проходил в форме свободной беседы. Присутствие на уроке обдолбанного или пьяного ученика не становилось ЧП, на такого просто не обращали внимания, если он не шумел. И что удивительно — такая система обучения была нам на пользу! Мы старались, не наглели, шли в школу с удовольствием.

Казалось бы, с такой свободой тот безобразный случай, когда я с друзьями побил учителя, мог и здесь повториться. Но нет! Мы уважали учителей, а они уважали нас, учеников. Если кто-нибудь особо упорствовал, такого мог пригласить в свой кабинет директор и серьезно поговорить. Авторитет и харизма Шабалдаса были так высоки, что успокаивались самые отмороженные. Такой же была и стокилограммовая завуч Елена Юрьевна, обладавшая солидным весом и в прямом и в переносном смысле. Продвинутые педагоги вообще говорили с нами на одном языке. В их лексиконе были словечки, которые никогда не будут считаться приемлемыми для педагогов: заткнись, попутал, хмырь, клево, сядь на жопу ровно и т. д. Но эта школа стала не только лучшей из всех, где я учился, но и вообще со временем превратилась в самое яркое явление моей юности.

Вечерка подарила мне одного из моих лучших друзей — Арсена. Вот как это случилось, дружба началась чуть ли не с драки. Арсен Абдуллаев, наполовину дагестанец, сидел за первой партой, я за последней. 1 сентября учительница сказала, что нужно назначить дежурного. «Начнем с первой парты!» — громко объявила она.

— А чё это с первой? — возмутился Арсен. — Давайте лучше с последней!

— Сказано же, с первой, — я полез в бутылку. — Ты чё, по-русски не сечёшь?

— Ты на чё намекаешь? Пойдем, побазарим?

— Пойдем.

Мы вышли на улицу и тут же встретили парня, который оказался хорошо знаком и мне, и Арсену. Конфликт исчерпался, мы поняли, как похожи, сколько у нас общего. В общем, сошлись дорожки.

Мы замечательно общались и проводили время. Курили план и торговали им же. Мать у Арсена работала на мясокомбинате. В те годы заплату там выдавали тушенкой. Мы с хорошей выгодой ее продавали, благо у меня были завязки на рынках Ставрополя. А еще мы с Арсеном менялись девчонками — сегодня гуляю и сплю с Полиной я, а он с Таней. А через неделю наоборот. И никаких драк на почве ревности, а все потому, что настоящая дружба выше мелких разборок. Впрочем, и девчонок у нас хватало, в нашей школе были самые классные биксы — модные раскованные девахи, с ярким макияжем и свободным обращением.

Мне было шестнадцать и, конечно, тестостерон зашкаливал. Девчонки стали моим главным увлечением, отодвинувшим на второй план все остальное. Отношения легкие, свободные, необязательные — все друг друга знали, общались, курили ганджубас. Однажды зимой подхожу к школе, на улице девчонки курят дурь. Одна из них, моя знакомая Саша, выскочила из школы раздетой. Ну я, как джентльмен, дал ей свою куртку. Она накинула ее, благодарно кивнула… села в подъехавшую маршрутку и уехала! Я как идиот, добирался из школы домой среди зимы в одной рубашечке! А Саша только через неделю куртку вернула: «Ром, извини. Я обдолбалась, подумала, это моя одёжка». Тогда это показалось мне смешным… Никто не знал, к чему может привести такое вот выпадение из реальности.

Кстати, о наших девушках нельзя было сказать, что они доступны, как шлюхи. Все отношения представляли собой романы, только легкие и короткие, с жаркими страстями. Самый запоминающийся роман у меня был с Юлей Ждановой, с которой я вместе когда-то учился. Но раньше она была для меня недосягаема, а тут… сама предложила общаться. Не могу сказать, что мне так уж важен был секс. Этого добра было навалом, биксы крутились возле нас, как мухи около варенья. Полина-армянка из трехэтажного особняка с крутым папой… Таня, дочь военного, Дина… девчонок было много, но ни одна не оставила такой след в сердце, как Юля. Мне было с ней интересно, как с товарищем, плюс, она была яркая и заводная — таких мало.

Наступил 2000 год. Приближались выпускные экзамены. У мамы созрел план относительно моей дальнейшей судьбы. Я лег к ней в больницу, в неврологическое отделение. Выписался с чудодейственной справкой, гласящей, что у меня с головой не всё в порядке. Это должно было мне помочь откосить от армии.

То есть мама решила, что в армии служить вреднее и опаснее, чем проворачивать темные дела в сомнительной компании. Она лишь догадывалась, что я анашой торгую. Стопроцентной уверенности у неё не было. Понимаю, когда мать хлопочет, чтобы не взяли служить хлипкого ботана, который за ее юбку держится и будет держаться лет до тридцати. Но мне-то, уличному бойцу, барыге и хулигану, чем могла грозить армия? Впрочем, моему раздолбайскому самоощущению было все равно. Служить в армии два года? Хорошо. Закосить от армии? Тоже хорошо.

Волшебная мамина справка помогала, как таблетка, и от выпускных экзаменов тоже. Я сдавал только сочинение и математику, но и это было чистой формальностью. Закончилась школа и началась новая жизнь, где никаких формальностей и поблажек не было.

Глава 5

Босс Владимировский

Сослан Кудзиев

Вот уж кому «повезло» с рождением, так это моему давнему другу Сослану. Социальное неравенство нас, рожденных в СССР, определялось местом работы и должностью родителей. У кого-то отец рабочий, у кого-то начальник, у кого-то военный, у меня — водитель автобуса. У Сослана Кудзиева отец заключенный. Хуже придумать, наверное, невозможно.

Сослан прошел весь ад тяжелой наркомании, да еще и отсидку в тюрьме и на зоне. Вот сейчас модно стало называть первое дело в бизнесе и условия его начала стартапом. Какое местечко можно назвать стартапом Сослана Кудзиева? Дом во Владикавказе, где его воспитывала бабушка, а отец приезжал туда раз в четыре, пять или семь лет по мере освобождения по отбытию срока или УДО? Городской базар, где Сослан ловко двигал по куску картона тремя наперстками? Или камеру в «Белом лебеде»? Нет, не той знаменитой тюрьмы в Соликамске, где сидят пожизненники, а другой, неподалеку, с режимом полегче…

Сослан Ахсарович Кудзиев появился на свет в 1975 году во Владикавказе. Тогда столица Северной Осетии именовалась Орджоникидзе. Местные же всегда называли город Дзауджикау, это традиционное осетинское название Владикавказа.

Считается, что на Кавказе семьи крепкие. Это так. Но разводы, ссоры, драки и преступления встречаются и в осетинских семьях. Поначалу родители Сослана жили вместе в доме его родителей. Дружно жили, нет ли, это младенцу не было известно. Но через два года Ахсар получил срок, мать Индира не стала оставаться со свекровью и ушла, покинув ребенка. Или сына ей просто не отдали — в осетинских семьях сильны родовые традиции. В чем причина, что парнишка при живых родителях был сиротой, — мальчику не объясняли. Сослан рос, называя бабушку Соню Григорьевну мамой, и с женщиной, которая его родила, познакомился лишь в девятнадцатилетнем возрасте.

Род Кудзиевых, включавший еще трех братьев и двух сестер Ахсара, занимал большой дом во Владикавказе. Воспитателей у Сослана хватало, и это в точности соответствовало пословице «У семи нянек дитя без глаза». Перед восьмой нянькой — улицей — остальные оказались бессильны.

В двенадцатилетнем возрасте Сослана отправили в горную деревню к родственникам. Наверное, Соня Григорьевна и прочая родня хотели, как лучше. Мальчик уже успел познакомиться со всеми соблазнами большого города и времени горбачевской перестройки — болтался на районе в компании себе подобных, покуривая анашу. Не удивительно, что он не оценил «радости» деревенской жизни — ходьбу по горным тропам за хворостом и водой, перебои с электричеством, уход за козами и овцами — и сбежал из деревни в родной город. Появиться дома побоялся или постеснялся. Выслушивать нотации или получать оплеухи от дядьев было одинаково неприятно. Сослан познакомился с двумя такими же неприкаянными мальчишками, поселился в комнатенке пустого дома по соседству с бродягами. При живых родителях, родственниках, имея прописку в собственном доме, обучаясь в школе, Кудзиев превратился в беспризорника. А от этого социального статуса до тюрьмы не то что один шаг, а шажочек.

Ребята быстро стали помощниками наперсточников и сами научились этому искусству. Воровать, стоять на стреме, выбивать долги… как и другие, Сослан жил по законам криминальной бригады. Он был нужным человеком, послушно исполнял все поручения, обладал весомым авторитетом, в том числе и потому что все время, не прерываясь, занимался спортом — весьма популярным в Осетии боксом. После недолгого беспризорничества Сослан вернулся домой, доказав родне, что теперь сам будет решать, как жить, и даже вернулся в школу.

Однако жизнь по законам криминального мира имеет свои правила. Быть малолетним членом бригады — значит выполнять самые разные поручения старших и уметь грамотно «грузиться». То есть являться с повинной и раскаиваться в чужих грехах, взваливая всю вину на себя в сложных случаях, когда преступление совершается «группой лиц», как гласит Уголовный кодекс. До четырнадцати лет гражданин вообще не подлежит наказанию, и до восемнадцати лет к малолетке применяют условные наказания и значительные послабления. Криминальные авторитеты, которые управляют группировками, кодекс изучают с пользой для себя, и не достигшие «уголовного» возраста парнишки у них отрабатывают «по полной». Вот и Сослан ко времени своей первой отсидки уже имел солидный срок «за того парня».

Молодой да ранний, мог ли Сослан миновать наркотики? Мог, но сыграло природное любопытство, а еще тайное желание быть непохожим на других, быть хоть в чем-то, но выше окружающих. В тринадцать лет он впервые приготовил раствор маковой соломки и вмазался в компании нариков. Понравилось-не понравилось, кто знает, но это были новые ощущения, до которых любой из нас в юном возрасте жаден. И так пошло. Раза три в месяц Сослан кололся и пока что это не особенно мешало учёбе в школе и спортивным занятиям; в бригаде, кстати, об этом тоже не знали.

Пришли 90-е… В Северной Осетии они, как и везде в бывшем Союзе, были лихими. Владикавказ поделили группировки, которые, конечно же, начали конфликтовать между собой. Люди существовали по принципу «живи быстро, умри молодым». На Кавказе пышным цветом расцвели национальные проблемы. В 1992 году вспыхнул кровавый Осетино-ингушский конфликт, где тон задавали криминальные группировки.

Когда Сослану стукнуло пятнадцать, в бригаде ему стали доверять более ответственные поручения. Например, ездить в командировки по ближним и дальним зонам, развозить землякам-уркам грев — деньги, чай, сигареты, конфеты. А там уж началось и участие в рэкете, благо Кудзиева бог ни ростом, ни силушкой не обидел, да и занятия боксом делали его аргументы в финансовых спорах особенно убедительными. Сослан почувствовал себя совсем взрослым и неожиданно для всех и себя самого в 1990 году женился. Помолвка? Свадьба? Нет, всё намного проще: жених умыкнул пятнадцатилетнюю Фатиму из ее дома. Ну, о чем разговаривать, если молодым еще нет и восемнадцати? Гормоны играют, похитить девушку ума хватило, а о том, где жить, как жить, каким образом совместить брак и школу — не думалось. Дядьям до племянника дела не было. Они занимались тем, что перегоняли из Грузии ворованные машины и перебивали на двигателях и кузовах номера. Родители Фатимы Сослана тихо ненавидели, но согласились, что их дочь теперь как бы жена «этого уголовника».

В 1993 году Сослану исполнилось восемнадцать лет. В Чечне дело уже шло к войне, кавказцев, даже христиан-осетин, в армию старались не призывать. Да и уголовный послужной список парня заставил бы любой военкомат призадуматься — а нужен ли такой персонаж в рядах несокрушимой и легендарной? Но вот в бригаде авторитет Кудзиева неуклонно повышался. Шла естественная ротация, главари погибали в перестрелках и покушениях. Погоняло Сослана — «Босс» — стало, наконец, точным и справедливым. А появилось оно вот откуда. Бабушка-мама Соня Григорьевна не очень волновалась, в чем юный шалопай гуляет целыми днями. Вот Сослан и бегал босиком в любую погоду до семи лет, пока в школу не пошел. И как-то прилипло само «Сослан босой», «Сослан бос», «Босик», «Бос». Потом Босой повзрослел, возмужал, заслужил уважение в компании себе подобных и… дорос до Босса вполне естественным образом.

Сослан решил, что пора уже перестать скрываться. Колоться начал в открытую, хотя, как и прежде, старался не доводить себя до мании. Раз в неделю — и достаточно. Однажды Сослан был дома один. Сварил зелье, набрал в шприц и только прицелился в вену ширнуться, как в комнату зашел отец, вернувшийся из очередной отсидки. Последний раз они виделись полгода назад, когда Сослан лично отвозил родителю на зону грев. Отец и сын молча смотрели друг другу в глаза, борясь со стыдом. И если один стыдился за свой позорный вид перед отцом, то другой, растерявший по тюрьмам остатки сердца и души, почувствовал укол невесть откуда взявшейся совести…

Вскоре после этого у Сослана произошла другая знаменательная встреча. С совершенно незнакомой ему женщиной, в чертах которой смутно угадывалась родная кровь. Хотя… что может отложиться в памяти двухлетнего ребёнка? А именно в этом возрасте Сослан видел свою мать Индиру в последний раз. Но они обнялись и даже смогли сказать друг другу несколько слов. Впрочем, Сослан так и не узнал, почему его родители расстались, почему мать оставила его и не находила времени навещать своего сына… Тем не менее, с этих пор Сослан иногда виделся с матерью, которая снова была замужем. Через два года у Индиры появился еще один сын. Тогда же и Фатима родила Сослану сына Тимура. Мальчишки (почти ровесники) доводились друг другу дядей и племянником.

Стать примером для своего отпрыска, надо сказать, у Кудзиева никак не получалось. В 1998 году Босс был осужден за кражу, его посадили на четыре года. Срок и статья были не так уж принципиальны, Сослан долго и разнообразно грузился за других, пока считался малолетним, а сам ни с чем серьезным не попадался. Такое «везение» долго не продолжается, всему приходит срок… Зона сразу досталась суровая. Точнее говоря, тюрьма под Соликамском в Пермском крае. Там находится знаменитая «крытая» для пожизненно осужденных «Белый лебедь», где встретили свою смерть знаменитый отказник Вася Бриллиант, террорист Салман Радуев, маньяк Сергей Ряховский. Сослан два месяца провел в тюрьме, которую в уголовной среде называют «Всероссийский БУР» (барак усиленного режима). Каждое нарушение дисциплины, отказ повиноваться администрации карался там очень жестоко.

Кудзиев выдержал и через два месяца был переведен в обычную колонию. Сослан оказался человеком гордым, упрямым, имевшим вечные напряги с администрацией. Драки с другими зеками были постоянными, борьба за место под солнцем и лучшее место в бараке, за авторитет в суровом мире по ту сторону закона. Из штрафного изолятора Сослан практически не вылезал. Но ко второй половине срока Босс был уже уважаемым, авторитетным сидельцем и даже получил неофициальную должность смотрящего по зоне в возрасте двадцати шести лет. Смотрящий для простого зэка — это и начальник, и судья, и прокурор, и исповедник, и пастор. Ни в одном из негласных правил не сказано, что сам смотрящий должен быть безгрешен, но Сослан не пил, не курил и уж тем более не кололся, понимая свою меру ответственности.

А на воле ждала страшная весть. Умерла его жена Фатима. Молодая женщина скончалась в двадцать четыре года из-за халатности врачей. Медики не смогли диагностировать воспаление желчного пузыря, пока он не лопнул. Маленького Тимурчика, оставшегося без матери, взяла на воспитание бабушка Римма (мама Фатимы) и сестра Диана. Они не захотели отдать сына Сослану, даже когда тот закончил отсидку — что вчерашний зэк будет делать с маленьким ребенком, он сам беспомощен на воле!

Случившееся едва ли не в первый раз заставило Сослана крепко задуматься о своей жизни. Как так? Он при живых родителях фактически рос сиротой. Его отец, скитаясь по тюрьмам, не думал о собственном сыне, напрочь позабыв о своих родительских обязанностях. И теперь его, Сослана Кудзиева, сын Тимур тоже растет сиротой! Получается потомственное сиротство. Причем, созданное своими руками. Сослан начал понимать, что надо выйти из порочного круга, но пути выхода пока что не видел…

Если человек не идиот, не заядлый картежник и не законченный негодяй, то душа его ещё жива, и в тюрьме или на зоне он обязательно будет читать — времени для этого предостаточно. За колючей проволокой случаются очень хорошие библиотеки. С удивлением обнаружив это обстоятельство, Сослан провалился в чтение. Глотал всё подряд. Сначала то, что пропустил в подростковом возрасте — приключения, фантастику. Потом появился интерес к наукам — история, психология. Так он добрался до Священного Писания. Библия удивила и обрадовала — значит, другая жизнь есть? И есть возможность вырваться из порочного круга? как и надежда на то, что жизнь обретет смысл и чувство гармонии, душевного спокойствия, которое многие называют счастьем?..

Новые мысли и чувства Сослана теперь не очень вязались с тем образом жизни, где рэкет и кражи, водка и наркотики. Но другой жизни он не знал, никто из его окружения не предлагал ему альтернативы. В попытке изменить судьбу — сыграть иначе — Сослан вступил в брак во второй раз. Свою двоюродную сестру в качестве жены предложил ему один старый друг. Сослан, как это принято, украл Анжелу и 1 апреля 2005 года начал отчет нового времени.

Женитьба позволила Сослану если не вырваться из преступного мира, то хотя бы сделать шаг в нормальную жизнь. Он начал работать в таможне на российско-грузинской границе. Появились деньги, нажитые честным путем (оказывается, так тоже можно зарабатывать!) Переломный этап наступил, когда Босс купил свой собственный дом. Он находился на улице Ардонской, неподалеку от дома Сони Григорьевны, где прошло детство Сослана. В те годы дом стоял пустым, и в брошенном жилище ночевали бродяги, собиралась шпана. Не раз и не два Сослан варил там наркотик, чтобы ширнуться.

Соседи протестовали, они предполагали самое ужасное.

— Кудзиев?! Да это же известный бандит! И он рядом с нами теперь жить будет?! Горе нам! Жили спокойно и — на тебе!

— Уважаемые, а вы не думали о том, что человек может измениться?

— Ты изменился? Куда тебе!..

— Да! И в этом Бог свидетель!

Сослан начал новую жизнь во всех смыслах этого слова. И ремонт, обновление, реконструкция старого дома на Ардонской улице стали живой иллюстрацией этого процесса. Босс в какой-то степени отождествлял себя и этот дом — символ нового пути.

Вот он провел современные трубы водоснабжения и канализации, словно прочистил кровеносные сосуды от наркотика. Вот поставил новые окна, и у него теперь незамутненный взгляд на жизнь, где нет места преступлениям. Вот перестелил крышу, и теперь она никуда не уедет. Теперь он трижды подумает, прежде чем решиться на что-то противоправное. К счастью, Анжела оказалась прекрасной женой, хранительницей семейного очага. Она стояла на страже семьи даже тогда, когда семьи по факту не было и Сослана уносило в наркоманские дали. Она не позволяла себе расслабляться и мужественно терпела, когда такие «расслабления» позволял себе её дорогой муж.

Трезвый образ жизни, плюс авторитет, плюс связи вершили чудеса. Сослан Кудзиев занялся крупным бизнесом и дела его быстро пошли в гору. Вместе с бывшим сокамерником он сколотил строительную фирму, которая занималась укреплением берегов горных рек, в частности Терека в Моздокском районе. Организованные твердой рукой Босса рабочие рыли котлованы под жилые дома, промышленные предприятия. Как-то раз к Сослану обратился один бизнесмен с просьбой взять на работу несколько молодых парней, недавно вышедших на свободу. Не матерых уголовников, а обычных работяг, однажды оступившихся и решивших начать новую жизнь. Таких на зоне две трети личного состава, Сослан это хорошо знал. Кроме этого, он понимал и то, что одного желания честно трудиться маловато — пойди, устройся на работу со справкой об освобождении. Кому, как ни Сослану, разбираться в таких вещах. В общем, он принял к себе в фирму и тех, кто обладал профессией экскаваторщика или бульдозериста, и тех, кто едва умел обращаться с лопатой. Знакомство с бизнесменом оказалось полезным для обоих. Позже Кудзиев стал его доверенным лицом на выборах в парламент Северной Осетии. Трудоустроенные ребята голосовали только за него. И в 2016 году депутат, а потом Председатель правительства Вячеслав Зелимханович Битаров (а это был он) стал главой республики Северная Осетия — Алания.

И все бы хорошо было в жизни Сослана Кудзиева, если бы не дьявол наркотика, который давным-давно, наверное, еще в детстве, заключил с ним договор и иногда являлся, требуя выполнения договорных обязательств.

— Ну, что, Сослан, как дела?

— Да нормально. Работаю, мотаюсь по объектам, устаю. Но я счастлив. Жена здорова, сам здоров, дом отремонтировал.

— Счастлив, говоришь? Совсем счастлив?

— Ну, не совсем. Никак у нас с Анжелой не получается ребенка зачать. Уже и к врачам обращались, и исследования проходили оба. Годы бегут, моложе не становимся. А вот… все никак.

— А ты попробуй принимать метилендиоксиметамфетамин.

— Че-е-го? Дай запишу.

— Не надо. У этого лекарства есть названия и покороче.

— Поможет Анжеле забеременеть?

— Ни фига не поможет. Просто это перестанет быть для тебя проблемой…

Подсесть на колеса, значит ступить на кривую дорожку, которая обязательно приведет к тому, что подсядешь на уколы. У Сослана эта дорожка оказалась не только кривой, но и короткой. Однажды он крупно поссорился с женой и поздно вечером вышел из дому: «Проветрюсь, успокоюсь, приведу нервы в порядок». Прогулка закончилась фатально: Босс встретил знакомого, который предложил уколоться героином. Сослан, не думая, согласился.

Наверное, даже самому опытному наркологу было бы трудно определить — наркоман ли Сослан Кудзиев или нет? Он мог месяцами и годами не употреблять герыча — не было возможности достать, как в Соликамской тюрьме; не было желания, чтобы не ронять авторитет в глазах соплеменников-осетин; просто не хотелось. Но это воздержание иногда приводило к срыву в такую глубокую яму зависимости, что выкарабкаться из неё было настоящим божьим чудом.

К сожалению, бывший сокамерник и в те времена партнер Кудзиева тоже начал колоться. Бизнес, который они за три года не без труда построили, начал очень быстро разрушаться — конкуренты перехватывали выгодные заказы, партнеры проигрывали тендеры, залезали в долги, продавали технику, увольняли людей. В общем, их технично выдвинули из строительного бизнеса. У Сослана оставалось немного денег и капля желания спастись из героинового омута. Два старых друга Алан Ревазов и Алан Гусалов уговорили его поехать с женой на море, в пансионат Витязево под Анапой подлечиться. И вроде бы немного помогло. Колоться он перестал. Измученный организм начал приходить в себя.

Друзья пригласили Сослана в Москву поработать прорабом на стройке. Анжела отпустила его, но отнюдь не с легким сердцем. Казалось, чувствовала, её крепкий с виду муж внутри — несмышленый ребенок. Оставишь без присмотра — погибнет. Поработав на стройке, Сослан встретил товарищей по Соликамску, которые предложили дело подоходнее — диспетчером на вино-водочной базе. Он надеялся подзаработать в столице, обустроиться и вызвать жену. Но к тому времени, когда Анжела приехала, да еще с радостной долгожданной новостью о своей беременности, Сослан снова прочно «присел», теперь уже на винт, на метадон и прочую гадость. Чтобы добыть на наркотики денег, он начал воровать спиртное на работе. То бутылку «Ред Лейбла» прихватит, то «Хеннеси», а то и ящик водки. Но в глубине души ему было неудобно обворовывать людей, которые по-человечески к нему отнеслись. Он уволился с базы, да что там — просто сбежал, и от безысходности стал воровать. Он ходил «на дело» с двумя своими приятелями-карманниками, с которыми потом и кололся. Поскольку сам Сослан тонким искусством карманной тяги не владел, он «лепил отводы». То есть, блокировал жертву, как бы случайно толкал, отвлекал, пока специалисты изымали бумажник. Впереди Кудзиеву не светило ничего хорошего — смерть от передоза или срок за воровство.

Жена уехала из столицы, махнув на мужа рукой, её в то время беспокоил будущий ребенок. Сослан старался не вспоминать об Анжеле (душил стыд) и даже не звонил домой. Иногда заходил к родной тетке, сестре отца, которая давно жила в Москве, но не для освежения родственных чувств, а перехватить денег, как всегда, без отдачи — так поступают все наркоманы.

Сколько могло так продолжаться — никто не знает, но в один день Сослан сказал себе «стоп»…

…В тот час он ожидал гонца с наркотиком. Дилера можно ждать весь день, наркоманы иногда сходят с ума в ожидании дозы: лезут на стены, напиваются, глотают таблетки. У Сослана было другое — он стал думать. От тоскливых мыслей холодело сердце. «Зачем это всё? Что я делаю?» Казалось, на чердаке тринадцатиэтажного дома в Люблино, в котором Сослан снимал квартиру, он был не один, а со невидимым собеседником — своим проклятием. Дверь на крышу оказалась открытой. Там завывал ветер, мела пурга…

— Ну, вот ты уже почти год в Москве. Свобода, столица — красота! — констатировал невидимый.

— Надо ехать домой. Меня ждет жена.

— Как ты уедешь? У тебя же денег нет.

— Как-нибудь доберусь. Что-нибудь придумаю!

— О, Сосланчик, есть красивый способ добраться до Владикавказа. Выйди на крышу и прыгни вниз. Доставка в товарном вагоне! Но зато похоронят на родине — честь по чести.

— Я… я найду другой выход.

Не дождавшись курьера с наркотой, Босс кинулся на вокзал, долго бродил возле касс, пока не встретил знакомую женщину: «Помоги, пожалуйста, молю тебя! Мне нужно во Владикавказ!» Словно маленький мальчик, он просил помощи у старших — так нуждался он в ту минуту в человеческом отношении и поддержке. Мужчина немногим за тридцать, здоровый и красивый, но бессильный наркоман — он хватался за спасительную соломинку, и женщине хватило душевных сил проявить милосердие. Она сунула взятку проводнице за место в вагоне и присматривала, чтобы Сослан не сбежал…

Дома облегчения не наступило. Анжела на сносях продавала вещи, бегала по аптекам, доставала фенобарбитал, покупала водку — лишь бы дать возможность организму любимого мужа и дальше себя убивать. Любя, она жалела Сослана и не знала, как ему помочь. Неожиданная помощь пришла от парня по имени Эдик, давнего приятеля Кудзиева. Сослан знал, что он какой-то странный — непьющий, некурящий сектант-пятидесятник — но не мог и предположить, что в этих «странностях» и его спасение тоже.

Так Босс оказался в реабилитационном центре церкви «Исход» для наркоманов в Таганроге. Строгое воздержание, ежедневное чтение Библии, душеполезные беседы и тяжелый физический труд быстро сделали свое дело. «Исход» принес ему первую благую весть: у него родился сын, которого назвали Сармат.

Но увидел своего сына Сослан впервые в двухмесячном возрасте и то недолго. Он вернулся из краткосрочного отпуска в Таганрог потому что со всем усердием окунулся в веру, в служение. Даже стал старшим по реабилитационному центру. Его прочили в пасторы, его понимали и слушали самые несчастные терпигорцы — бывшие зеки, наркоманы и алкоголики. И все могло случиться уже тогда, в 2010 году, если бы не несчастная способность Сослана все время сбиваться с истинного пути.

После окончания курса реабилитации Кудзиев вернулся во Владикавказ. У него оставался свой дом, семья, но в крайне удрученном состоянии — машина, часть мебели, техники — всё было давно продано, обменено на наркоту. Пора было в очередной раз начинать все сначала. С божьей помощью и с надеждой, что верная и любящая Анжела не бросит своего непутевого мужа. И Господь послал Сослану встречу с хорошими людьми, когда-то работавшими в строительной фирме Кудзиева, бывшими зеками. Теперь настал их черед помогать. Ребята организовали свою фирму, продолжали заниматься строительством. По старой памяти Сослану хотели предложить руководящую должность, но он сам отказался. Не потому, что не верил в себя и боялся снова сорваться на наркотики при хорошей зарплате, а потому что хотел искупить свою вину, считал, что должен подняться с самых низов до благополучия. Не вопрос! Кудзиева устроили разнорабочим, и он семь месяцев таскал носилки с кирпичами и месил раствор. Работал хорошо, честно, вел абсолютно трезвый образ жизни и молился. Когда выполняешь простую работу, не требующую умственных усилий, шептать слова обращения к Богу особенно хорошо, потому что Господь прибавляет сил, меньше устаешь.

Дела уверенно шли в гору. Кудзиев приобрел машину, жена снова забеременела и родила еще одного ребенка. На этот раз долгожданную девочку, Арнеллу. В конце концов, на строительстве новой очереди пивоваренного завода «Бавария» заказчик узнал, что Сослан не просто разнорабочий, а бывший хозяин строительной фирмы. И новый договор был заключён уже с директором Кудзиевым. Вчерашние напарники по работе вмиг сделались подчиненными. Случилось это в 2010 году. И пять с половиной лет все было нормально. Сослан уже был уверен, что проклятый демон героина от него отстал навсегда. Где там! На этот раз он явился ему в виде его заместителя. Сослан понял, что этот парень подкалывается и вначале, как благочестивый христианин, принялся его увещевать — нехорошо, мол, это. Но у зама нашелся убийственный во всех смыслах слова аргумент: «Почему — нехорошо?! Хорошо! И ты должен это помнить по собственному опыту!..»

Соблазн и праздность — вот и причины очередного возвращения к наркомании. А еще Сослан заметил, что стал все чаще пропускать воскресные службы и проповеди, ссылаясь на занятость. Он снова взялся за шприц, и все быстро покатилось вниз. Надеясь, что в этот раз по-умному справится с проблемой, Сослан отправился в реабилитационный центр пятидесятников. Колоться перестал, но возникла новая напасть. Сначала ему казалось, что так сложились обстоятельства. Но потом Сослан понял, что все дело в нем самом. А именно — он забыл о Боге. Как написал однажды Маяковский, «в прогрызанной душе золотолапым микробом вился рубль». Короче говоря, срочно понадобились деньги, и Сослан вспомнил, что один бизнесмен должен ему крупную сумму и возвращать не торопится. Более того, делает вид, что вообще ничего не занимал, потому что дело обошлось без расписки. И тогда приятель предложил эффектную схему возврата денег с похищением должника и шантажом. Единоверцы советовали не пускаться в аферы на грани закона, но Сослану казалось, что он абсолютно прав и советы выслушивал с надменностью. Не он первый, не он последний, об этом и в Писании сказано: «… как пес, когда возвращается на свою блевотину, бывает мерзок, таков неразумный, возвращающийся по своей злобе на свой грех» (Притч 26:11; LXX).

В результате подельник загрузился, взял всё на себя и сел надолго. Сослан получил всего полгода, которые провел во Владикавказской тюрьме смотрящим за корпусом. Когда вышел на свободу, понял, наконец, простую вещь — жить честно, не поддаваться слабостям и страстишкам, не употреблять наркоту — не так уж и сложно. Если жить по божьим законам. Зато сложно оказалось восстанавливать отношения с Анжелой. У бедной женщины оказались на исходе душевные и физические силы и, когда Сослан вернулся после отсидки, она не пустила его на порог.

Кудзиев на этот раз лечился в реабилитационном центре под Воронежем. Как опытный строитель, организовал там бригаду из двадцати восьми человек. Мужики привели в порядок здание центра, построили несколько домов в близлежащих городках и поселках. Умелая и непьющая команда была в Воронежской области нарасхват. Домой Сослан поначалу не звонил, только высылал заработанные деньги, но постепенно, казалось, вопреки всему, разрушенные отношения с женой стали восстанавливаться.

В человеческой жизни всегда борются две силы — одна строит, другая разрушает. В жизни Сослана Кудзиева строительство шло долго и мучительно, а разрушение происходило быстро. Сослан в итоге оказался на созидательной стороне. Его опыт свидетельствует: нет такого наркомана, который даст сто процентов гарантии, что завязал навсегда. Но нам всем пора понять: гарантий от нас никто не ждет, каждый выбирает то, что ему по сердцу. И в вечной борьбе добра со злом, которая никогда не прекратится, каждый сам решает, на какой стороне выступать.

Роман Антошин

Сейчас Сослан Кудзиев — один из членов Совета директоров АО «Принципы Антошина» и пастор нашей церкви. А когда-то он пришел ко мне и смиренно попросил работу в совмещении со служением. Я смог предложить ему довольно скромное содержание — оклад в двенадцать тысяч рублей. Но он согласился. По правде говоря, я тогда и не мог предложить больше — все только начиналось. Но когда я его спросил: «У тебя есть мечта?» — он ответил довольно смело: «Да, открыть свой реабилитационный центр, нет, сеть реабилитационных центров». И я понял, если человек видит большое будущее сейчас, из не самого благополучного настоящего, значит, с ним можно сварить кашу. Он верит в Бога, верит в меня, в себя. И в наше общее дело.

Глава 6

Человек на игле

Кто с ханкой дружен, тому х… не нужен.

В начале века моя жизнь чуть не закончилась. Хотя на первый взгляд, миллениум складывался для меня совсем неплохо. Летом 2000 года я стал абитуриентом. Время выбора, принятия важных решений — пойти учиться, пойти работать, а потом в армию. У меня были преимущества перед сверстниками. Мне всего шестнадцать, армия мне, из-за чудодейственной справки, полученной благодаря маме, вообще не грозит. Согласно справке я клинически признанный дурак.

Был для меня открыт и третий путь. Друзья детства Князь, Шар пошли по нему уже бесповоротно. Они продолжали торговать ганджубасом и уже вовсю кололись. Воровали по-крупному. Их стопроцентно ждала тюряга. Мне было неприятно мысленно примерять на себя лагерную робу. Нет, я другой. Я умный… правда, со справкой дурака.

Мать сразу предложила мне поступать в наш медицинский колледж, где у нее все было схвачено — директор Эдуард Михайлович Ованесян был ее другом. Но я колотился в амбициях. В выпускном классе я больше общался с золотой молодежью Ставрополя, а не с Князем и Шаром. Ставропольский государственный университет! Вот мой уровень! Недаром я ходил на подготовительные курсы, которые, напрягая все свои силы, оплачивала мама.

Я нацелился на «удобное» (во многих отношениях) отделение СГУ «Допризывная и физическая подготовка». Поступивший туда мог потом учиться на любом факультете, где имелась военная кафедра, гарантировать себе и диплом, и погоны лейтенанта запаса. Однако даже подготовительные курсы требовали дисциплины. Но где дисциплина и где я? Раз! Обкурился и пропустил занятия. Два! Напился и снова не пошел… Я понял, что мой уже порядком изношенный в нежные шестнадцать лет организм не выдержит ни стометровок, ни штанг, ни заплывов, которые обязательно будут там, где в названии есть «физическая подготовка».

Не скажу, что сильно расстраивался по этому поводу. У меня наступило какое-то раздвоение личности. С одной стороны, я хотел учиться в универе, получить хорошую профессию. С другой, я и не думал расставаться со своим раздолбайским образом жизни. Мне казалось, что можно одиннадцать лет провалять дурака в школе, а потом взять и поступить в вуз. К тому же, настали такие времена, что образование можно было купить за деньги. «У меня, — бессовестно думал я, — мать Алла Антошина и ее мужик Валерий Бартновский — не самые бедные люди… помогут — протолкнут».

Я рванул на платные курсы, готовившие к поступлению на химико-биологический факультет университета, где уже учился мой друг и сосед Миша Рябченко. Декан на собрании абитуры и родителей сообщил, сколько будет стоить обучение, сколько — экзамены. И уже в личной беседе обронил, сколько надо будет дать ему лично, чтобы успешно сдать все экзамены. ЕГЭ тогда еще не было, а коррупция, кажется, была всегда. Мы (конечно, мама!) заплатили семнадцать тысяч рублей.

Интересно, что я серьезно, похоже, впервые в жизни, сел за учебники, с удивлением открывая для себя много нового. За неделю подготовки к первому экзамену, биологии, я честно прошел весь школьный курс, написал целую кучу шпаргалок. Часто я даже забывал курнуть. И сдал биологию на «4». К следующему экзамену, по русскому языку, я уже немного выдохся, но шел к своему позору уверенно: «Как-нибудь, да напишу это изложение! Вытягивайте, преподы, как говорится, уплочено!» К своему немалому удивлению после экзаменационных потуг вдруг вижу на доске объявлений «Антошин — 2». Помня о своих правах, подкрепленных звонкой монетой, я направился к декану.

— Я бы хотел подать на апелляцию!

— Понимаете, молодой человек, никакая самая высокая комиссия не повысит вам оценку. Сорок с лишним ошибок в коротеньком тексте! Вы написали не на двойку, а на минус кол. Правила русского языка, слава богу, пока что незыблемы.

— Но деньги…

— Деньги я вам верну.

Декан оказался (в своем роде) порядочным человеком — взятку, и правда, отдал до копейки. В свое оправдание могу сказать, что есть такая психологическая особенность личности — патологическая безграмотность — и она как-то связана со слухом. Может, с годами к моим ошибкам еще и глухота нападет?! Пронеси, господи!

После истории с СГУ я все-таки подал документы в медицинский колледж, где мне учли четверку по биологии, полученную на университетском экзамене. Оставалось написать даже не изложение, а диктант по русскому языку. Но — черт побери! — та же история! Эдуард Михайлович, добрая душа, позволил мне переписать эту комедию ошибок в своем кабинете в присутствии преподавателя и моей мамы. Я законспектировал всё под их чутким контролем и все равно умудрился сделать пятнадцать ошибок! На меня махнули рукой и… приняли.

Честно говоря, тогда мне было стыдно. Мне было интереснее курить петрушку, жрать водку и воровать, чем хотя бы раз заглянуть в учебник и понять, когда «не» и «ни» пишутся слитно, а когда раздельно.

Я был принят в медколледж на факультет, который готовил фельдшеров для санэпидемстанций. Но ни одно из медицинских учреждений специалиста Антошина так и не дождалось. Пришли наркотики и забрали меня с собой. Но это случилось лишь следующим летом…

А пока наступил сентябрь 2000-го, и я начал учиться. И это неожиданно оказалось для меня интересным занятием! Я ходил на лекции, не прогуливал и мне это нравилось — белый халат, колпак, чистые руки. С первого курса у нас начались практические занятия и вскоре я научился делать то, что обязан уметь каждый медик — ставить уколы внутримышечные и внутривенные, обрабатывать раны и накладывать повязки, измерять давление. Кстати, у меня прошел врожденный страх перед уколами.

Я удивлялся самому себе — с утра и до вечера я был занят учебой или помогал врачам в больнице. Приходилось и полы мыть асептическим раствором в операционных, и лежачих больных поворачивать, и утки ставить. Ничего, не противно. При этом курил ганджубас реже — не до того было. Я не прогуливал, даже помогал старосте группы Юле. У меня появился и новый друг среди однокурсников — Минас Бабаян.

Я сдал экзамены за первый курс. Начались каникулы, безделье, расслабуха. Думаю, у моего ангела-хранителя тогда тоже случились каникулы. Поэтому дьявол-искуситель взял меня в оборот как раз в этот период.

Мама и отчим уехали к его родне в Белоруссию. Ключи от дачи оставили бабушке. Хоть я вроде бы и находился на пути исправления, честно учился, в милицию не попадал, родные (и особенно отчим), мне не доверяли: «Устроит там шалман со своими дружками!»

Лишь при одном условии мне разрешили пользоваться дачей. Садовое товарищество приобрело вскладчину целый КамАЗ навоза, и его вывалили возле нашего владения. Навоз надо было на тачке развезти по участкам вкладчиков. Об этой работе мать договорилась с алкашами, вечно тусующимися возле нашего подъезда в городе, и дала мне денег. Я должен был поехать с ними на дачу, проследить, чтобы они распределили навоз правильно, и расплатиться.

И вот в назначенный день выхожу из подъезда — алкашей нет, зато на солнышке греется Андрюха. Не то чтобы друг, так, знакомый. Я рассказал ему о своей проблеме с навозом. Он предложил решение — поехать и самим развезти удобрения. Ну, а чтобы работа спорилась — предварительно вмазаться. Потому что (как пояснил мой помощник) под приходом любой труд становится ударным, оркестр в голове исполняет «Марш энтузиастов» и душа воспаряет. Я не сразу согласился, нет. Ведь целый год и даже больше я боролся с искушением, наблюдал за торчащими знакомыми, спасал себя страхами о передозе и СПИДе… Но тут вдруг взял и согласился. Хотя и оставил себе маленький шанс на спасение.

— Окей, Андрюх. Только давай так. Ты вмажешься, а мне возьмем с собой на дачу. И я там…

— А чего ты? Менжуешься?

— Ну-у-у, первый раз все-таки.

Дьявол зловеще усмехнулся, скаля плохие зубы.

— Первый раз. Это надо отметить.

Мы с ним пошли до барыги, купили ханку, кислый и димедрол — всё необходимое. Колющийся наркоман — это вам не банальный алкоголик, у которого все просто — купил и выпил. Это химик-экспериментатор со зрачками в точку. Вот только эксперимент у него смертельный и опыты ставит он, в основном, над собой.

Зелье мы приготовили у меня в квартире, где никого не было. Выбрали баяны, заправили. Чтобы сделать себе укол, Андрюха просто нашел у себя вену и уже поднес одноразовый шприц, но я остановил его. Я же будущий медик! Надо же кожу обеззаразить! Я взял пузырек со спиртом, всегда имевшийся в доме мамы-медсестры, ватку, протер ему руку. Он вмазался, и мы поехали на дачу.

И вот там я увидел картину, которая надолго свернула меня с пути истинного. Я грузил навоз лопатой, Андрюха возил тачки. Точнее, не возил, а бегал, как заведенный. Потом мы поменялись ролями, но так быстро и четко, как у напарника, у меня не складывалось. Через час у меня отваливались руки, я взмок и едва дышал, а он был полон сил, несмотря на жару и ударную работу. Так вот как, оказывается, действует наркота!

— Попробуй…

Кто это сказал, дьявол или Андрюха, сейчас значения не имеет. Но тогда, в один из самых страшных моментов своей жизни, я совсем не понимал, что совершаю роковую ошибку.

Андрюха умело сделал мне укол в вену. Первые сорок секунд — это приход — наркоманское счастье. Потом сигарета, потом штакет с планом и — хорошо. Наверное, минут за тридцать мы развезли оставшийся навоз. Дурная энергия била ключом…

Так в семнадцать лет я начал свое превращение из человека разумного в человека на игле, не откладывая дело в долгий ящик. На следующий день я сам зашел к Андрюхе и предложил ему снова отправиться к барыге. И пока матери с отчимом не было дома, я весь этот месяц кололся. Каждый день. Мозг быстро перестраивался в орган мышления наркомана, у которого одна мысль — достать дозу. Я кололся, сам процесс сделался привычным, и мне казалось, что ритуал со спиртом и ваткой начинает даже раздражать. Может, и без ватки сойдет?

К моему несчастью, тогда, в начале нулевых, раствор стоил относительно дешево. Достаточно было иметь двадцать тысяч рублей (на те деньги) и можно было существовать один-два дня. Пятнадцать тысяч стоил чек (от 0,1 до 0,5 грамма) ханки, пять тысяч — «кислый» (ангидрированный уксус). Я очень быстро учился у Андрея.

Содержимое чека перемешивалось с кислым, заливалось в шприц или стеклянный пузырек, нагревалось, выливалось в алюминиевую миску и выпаривалось до получения коричневой корочки. Потом снова разводилось, фильтровалось через ватку. В полученном растворе растворялась таблетка димедрола… В общем, записывать не надо. И пробовать не стоит. В желтоватой жидкости таился дьявол, которого в моем случае звали Андрюхой.

Где-то в середине этого месячного угара я встретился с Мишей Рябченко, другом, с которым впервые когда-то попробовал анашу.

— Рома, слышал, что ты теперь торчишь в полный рост?

— Ну и что?

— Жить надоело?

— А что в ней хорошего, в жизни-то? Кроме ханки, конечно.

Наркоман по сути своей лжец. Ему приходится много врать, чтобы добыть денег на то, чтобы двинуться, оправдаться перед близкими, обмануть врачей, аптекарей, ментов. И вот сейчас я перед Мишкой врал, строя из себя уставшего от жизни, бывалого парня, учить которого не надо — он лучше всех всё знает.

— Ну, ладно, Роман. Живи, как знаешь.

И мы разошлись в разные стороны. Нет, никаких категорических разногласий у нас не было. Мы встречались с Мишкой, выпивали, курили укроп, ходили на дискотеку, общались с девчонками, но с каждым днем отдалялись все больше, и наши связи рвались одна за другой, как невидимые нити.

Теперь моими друзьями снова стали подельники по прежним воровским делам Серега Князь и Олег Шар, такие же торчки, как и я. На каникулах или когда я прогуливал учебу, мы встречались, и начиналась движуха — процесс, решавший насущные для нас проблемы: где достать, у кого взять, что украсть, где вмазаться и т. д. Какое счастье, что судьба потом развела меня с Князем и Шаром. Мы шли по одной кривой дорожке.

Насколько мне известно, сейчас Князев собирается (уже в четвертый раз) мотать срок. Вторая его отсидка была за убийство. Он пришел домой, увидел, как мать ссорится с очередным собутыльником и спустил его с лестницы. Да так резво, что тот ударился головой о ступеньку и умер. Князь отсидел семь лет за убийство по неосторожности. Потом дали год за торговлю наркотиками. Сейчас ему грозит не менее пятнадцати лет за хранение и сбыт наркотиков.

Олег Шар не отставал от товарища, в общей сложности лет двенадцать отмотал, не меньше. Романтик с большой дороги, одним словом. А уж сколько знакомых наркоманов переселилось на кладбище молодыми — вспоминать больно. Все, с кем я тогда вместе покупал, варил, вмазывался — либо за решеткой, либо за оградкой. Я знаю только одного, который сейчас живет в Ставрополе, имеет жену, детей и продолжает потихонечку колоться. Но не завидую ему.

Наркотик коварен. Он привязывает к себе не только классным приходом, ощущением счастья. В моем первом случае (в истории с разгрузкой навоза) он неожиданно привлек вспышкой трудолюбия, чем я никогда не отличался. Я летал с грязной тачкой по дачному поселку, мне казалось, что я могу горы свернуть, и это было приятно.

А потом он привязал меня сексом. Вообще на свои возможности в интимных делах я никогда не жаловался. Но оказалось, что секс после укола превращает мужчину в полового гиганта. А еще он делает вмазанного общительным, остроумным, раскованным. Думаю, что моим тогдашним подругам Оле и Наде грех было на меня жаловаться.

Правда, однажды эта сексуальная самоуверенность сыграла со мной злую шутку. Собралась компания пятерых веселых вмазанных и обкуренных парней у одного на квартире. Не хватало самой малости для полноты картины удовольствий. И мы не придумали ничего лучше, чем позвать в свою компанию Настю Дюпель, шалаву из шалав. И ведь знали, что надо предохраняться, но коварный дьявол нашептал, что обойдется. Потом все дружно лечились от гонореи…

На втором курсе я еще держался, строя из себя приличного человека, иногда посещая занятия и практику в колледже. Держался я и дома, хотя мать и отчим догадывались по моим зрачкам в точку, что со мной что-то неладное… Думаю, что мать готова была отправить меня на лечение. Но тогда, в 2001 году, я бы отверг это предложение, да еще с негодованием. Я стал двуличным, и второе, истинное лицо, все наглее старалось стать первым.

Большую часть дня мы с Князем и Шаром воровали, обчищая кладовки. Тащили на рынок то, что могли вынести из дома. А дальше — движуха в сторону барыг.

Поскольку это дело противозаконное, криминальное, то так просто не пойдешь, не попросишь: «Дяденька, продайте чек». Он ответит: «Какой чек? Внешпосылторга?» В этом деле продавец рискует больше покупателя. Он боится и Уголовного кодекса, и пули от конкурирующей фирмы. На нашем «раёне» наркоманам было известно семейство Богачей — два брата и их мать. Они жили в частном доме в бывшем селе Шахтинка, вошедшем в состав Ставрополя. Братьев, взрослых уже мужиков, тоже нариков, дьявол прибрал довольно рано. Один умер от передоза, другой перебрал с феназепамом и решил посмотреть, как устроена граната-лимонка, не вставая с кровати. Еще один торговец с погонялом Пупок жил в соседнем доме, а третий барыга, Рыжий, обретался тоже неподалеку, в Октябрьском районе.

Был и такой оригинальный персонаж, по кличке Дюймовочка. Если бы наше дело было законным и богоугодным, Дюймовочку можно было назвать информационным менеджером. К нему мог обратиться любой торчок, начинающий или не местный, потому что этот деятель всегда знал, у какого барыги можно достать и почем. Но за информацию надо было делиться с Дюймовочкой дозой. Со временем я познакомился со всеми барыгами и в посредниках не нуждался.

Еще одна необходимая наркоману группа «коммерсантов» выглядела довольно невинно — старушки-торговки. Может быть, они даже не попадали под действие УК, а если и попадали, то кто ж их посадит? На Верхнем рынке (своего рода «блошке») на своих постоянных местах сидели обычные бабульки и продавали всякие хозяйственные мелочи: замочки, расчески, посуду, бижутерию — старые, но не антикварные мелочи. Но из-под полы у них всегда можно было купить ангидрид и димедрол, без которых наркотик не сваришь. А также любую барбитуру — феназепам, элениум и пр. Неужели они скупали таблетки у знакомых пенсионеров, которым выписывались лекарства по рецептам?

Был и резервный вариант приобретения дури — в пятнадцати километрах от Ставрополя в поселке Шпаковка. Там жили цыгане, у которых всегда был самый лучший наркотик — афганская ханка высшего качества.

Трудно сказать, у кого сильнее вечные ломки в аду из всей наркоманской цепочки — у потребителя, у бабок с Верхнего рынка, у барыги, у купца-оптовика, у наркокурьера, у афганского крестьянина, выращивающего мак, у наркобарона, контролирующего весь этот бизнес… Все хороши, все мерзавцы и каждого, я уверен, ждет расплата.

Когда ханка становится хозяином человека, тот делается эмоционально тупым. Какая там любовь, какое там сострадание? Вот собственное страдание — это ад при жизни. Озноб, насморк, рвота, понос — они проходят сравнительно быстро. А вот ломка, когда болят, ноют все мышцы и даже кости… Перетерпеть это невыносимо. Но симптомы легко снимаются одним уколом. Пришло время и мне это узнать, постепенно я превращался в законченного наркошу.

… Был человек — и нет человека. Однажды ночью моему деду, маминому отцу Владимиру Михайловичу Ревво, стало плохо. Врач скорой определил защемление грыжи. В больнице во время операции оторвался тромб — и всё. В день, когда мать сообщила мне печальную новость, у меня была ломка, и она, наверное, приняла выражение моего лица как должное — переживает внук. Несмотря на всю мою аморальность, деда я любил. В молодости это был жизнерадостный здоровенный мужик под два метра ростом. Он работал в Новомарьевском колхозе зоотехником, а потом заведовал кормами. Поскольку вся многочисленная родня держала скотину, она была обеспечена кормами бесплатно. Дед говорил: «От многого немножко — не воровство, а дележка». Так что дедовские гены, похоже, я унаследовал.

К старости Владимир Михайлович, сгорбился, охромел, перенес инсульт, но оставался в ясном уме и твердой памяти. Он догадывался о моих смертельных играх с наркотиками и прочих грехах, но никогда не читал мне морали, понимая, что с его внуком это бесполезно. Зато научил меня варить борщ и жарить картошку.

На похоронах я хорошо вмазался, был молчалив и печален. Прощаться с дедом приехала вся родня, его станичные и городские друзья. Я не знаю точно, для чего скорбящие собирали деньги, которые потом оказались у бабушки. Может быть, на памятник, может, на то, чтобы возместить расходы матери и отчима на церковь, кладбище и поминки. Знаю только, что бабушка спрятала эту пачку денег в моей комнате. Ну кто ее надоумил? Не иначе, мой дьявол-искуситель. А было там 200–300 тысяч, если переводить на сегодняшний курс.

Была ночь и был жуткий кумар. Все болело. Я не мог ни лежать, ни сидеть, ни стоять. И штакет с планом не помогал. Меня высаживало на измену — охватила какая-то ярость. Плохо соображая, я принялся искать в своей комнате заряженный, но забытый баян, точно зная, что его нет. И вдруг наткнулся на бабло. Много бабла. Я оделся, взял деньги и ушел в ночь. Меня не было ни дома, ни в колледже неделю.

Я был в отчаянном угаре с друзьями, девчонками — укол, кафе, водка, укол, снова пьянка, секс неизвестно где и неизвестно с кем, укол, такси, какая-то драка, укол и забытье…

Когда бабки закончились, я заявился домой, где давно заметили пропажу денег, сразу признался матери, что стал наркоманом. Это как бы оправдывало меня — я больной человек, не могу себя контролировать. Мать, конечно, развила бурную деятельность, нашла знакомых наркологов. Я даже ходил к кому-то из них на беседу. И со своей стороны тщательно разыгрывал «театр одного актера». «Втирал очки» родным, врачам, преподавателям в колледже, который я прогуливал. «Брошу колоться! Буду лечиться! Буду зарабатывать честным путем!» Лукавство — естественное состояние наркомана.

Летом после второго курса мать с трудом уговорила отчима взять меня на работу в его автосервис. Бартновский считал меня бездельником и прохиндеем, однако согласился — не хотел обижать мать. Удивительно, что и я был не против. Организм пришел в какое-то стабильное состояние. Это значит, что тогда ему еще хватало определенной дозы? Вмазанный, я нормально трудился, хотя отчим, думаю, нарочно нагружал меня самой грязной работой. Например, отмывать двигатели от гари и копоти керосином. Ходишь, пропахший этим делом, как нефтяник. А отмыться, кроме хозяйственного мыла, нечем. Но зато прижимистый Бартновский мне нормально платил.

Отношение этого хозяйственного мужика ко мне смягчилось, когда мои друзья стали приносить ему на реализацию ворованное — болгарки, электропилы, дрели, лобзики. Не знаю, откуда они это таскали, но сдавали по дешевке. А еще отчим по ночам приторговывал осетинской паленкой. Это дешевая водка, которую делали на подпольных заводах в Северной Осетии. Купить ночью на автостанции техобслуживания ворованную болгарку и тут же обмыть покупку паленой водкой — это было в порядке вещей.

Наступила осень 2002 года, я перешел на третий курс колледжа. Хотя учился я тогда уже условно. Мой дьявол-искуситель дал мне краткую отсрочку. Теперь мне требовалось вмазываться по пять-шесть раз в день, чтобы нормально себя чувствовать. Это 2–3 грамма чистого наркотика. К тому же он подорожал, уж не знаю почему. То ли власти поприжали наркотрафик, то ли в Афганистане был неурожай мака.

Я плотно сел на иглу. Одни приходят к такому состоянию постепенно. Я оказался спринтером. Учеба, родные, старые друзья, женщины — все по фигу по сравнению с чеком дури. Еще недавно я был половым гигантом. Теперь меня характеризовала поговорка «Кто с ханкой дружен, тому х… не нужен». И смерть теперь казалась не таким уж страшным способом раскумариться окончательно.

Наступило полное равнодушие даже к самому себе. В ожидании скорейшего прихода я мог зачерпнуть воды для приготовления раствора из лужи. Мы с друзьями кололись, пуская один баян по кругу. Где там мой пузырек со спиртом и стерильная ватка? Мне были по фигу прежние страхи перед СПИДом, гепатитом и передозом. Плевать!

Я уже откровенно, без зазрения совести обчищал своих близких. Воровал у бабушки лекарства — феназепам, элениум, реланиум. Они усиливали тягу. Бабка была бессильна протестовать. Я вынес и продал ее золотые украшения, тащил обувь, чайники, телефоны, посуду, постельное белье — все, что можно было толкнуть. Я ограбил квартиру моей родной матери и отчима! Мне было уже все равно. Я стал чудовищем.

Занимал деньги у соседей, зная, что никогда не отдам. Наивные люди верили мне, моим фантастическим историям о начале собственного дела, кредитах и тому подобном. Друзья давали в долг, а потом обещали убить и закопать, если не отдам. Мне и на это было наплевать…

В этот критический момент я познакомился с двумя братьями — Максимом и Германом Говоровыми, тоже наркоманами, но парнями весьма деловыми. Они жили в том же доме, где и мои родители. Сначала мы организовали команду из пацанов-подростков, которые мыли автомобили во дворах или протирали стекла машин во время кратких остановок на светофоре. Я и сам так зарабатывал в этом возрасте. Но тогда над нами не было криминальной крыши. Сейчас я сам был крышей.

Еще мы с Говоровыми мошенничали с модными тогда автомагнитолами «Пионер». Показывали водителям образец, приезжали с ними к дому, где по дешевке будто бы продавали такую магнитолу, получали аванс и уходили через черный ход. Это только одна из схем. Но однажды дьявол-искуситель надоумил обмануть таким образом рыночных торговцев, которые знали, как нас найти. И они подали заявление в милицию.

В который уже раз маме пришлось поднимать свои связи, задействовать самых разных знакомых и малознакомых людей, чтобы ее непутевого отпрыска оставили на свободе. Я плел хитроумные комбинации, чтобы заработать на отраву, а мама плела комбинации ради моего спасения. Она была знакома с женщиной-хирургом, которая оперировала жену прокурора Ставропольского края. Несколько нужных слов, сказанных хирургом, были оценены в золотую брошь с драгоценными камнями, ради которой мама влезла в долги. Какое счастье, что я эту брошь не видел! А то бы украл… понятно, с какой целью.

Мама сказала мне очень твердо:

— Рома, это в последний раз. Больше я тебя вытаскивать не буду.

А отчим, которому я уже порядком надоел, добавил еще тверже:

— Если ты работать не хочешь, иди в армию, оставайся на сверхсрочную и воруй там.

Это было, действительно, мудро. Только воплотить эту мысль в жизнь оказалось не так-то просто.

Глава 7

Отличник боевой и политической

Должно быть, косари надо мной смеялись, а может быть, и ржали. Они изображают психов, мочатся в штаны прямо перед призывной комиссией, подкупают врачей и работников военкомата, чтобы не служить в армии. А я, имея на руках справку о том, что подлежу призыву лишь в крайнем случае, прикидываюсь нормальным и плачу медикам, чтобы попасть на срочку. Парадокс. Но я должен был отправиться служить, обратной дороги не было.

В конце 2002 года, когда я согласился, в конце концов, идти в армию, родные, друзья, (а также все, кому я был должен, и кто собирался отдать меня под суд) как-то сразу успокоились. Срочная служба решала все проблемы, списывала все мои грехи. Я же Родину иду защищать, а не на курорт еду. Только ты попробуй с моей справкой туда попади! О документе из психоневрологического диспансера в свое время позаботилась моя мама Алла Владимировна. Раньше она не хотела, чтобы я служил, теперь обстоятельства изменились. Мать снова забегала и довольно быстро нашла человека, который сказал, что и как делать и сколько это стоит — изменить категорию ограничения. Нужный человек был терапевтом и звали ее Ирма Борисовна.

Меня положили в первую дурку, а если официально, в стационар психиатрической больницы № 1, но на щадящий режим. То есть до обеда я находился в палате в «чудесном» обществе алкоголиков, наркоманов и шизофреников и проходил необходимые процедуры. А после обеда уходил домой и там же ночевал. Психиатры задавали мне вопросы, заставляли заполнять тесты. На одном из приемов врач попросил нарисовать «неведомую зверюшку». Думал я недолго, взял карандаш и очертил круг. Доктор с изумлением уставился в мой рисунок.

— Что, не очень похоже на зверюшку?..

— Не очень…

— А это она и есть! Колобка не узнаёте?!..

По мне, так Колобок очень даже подходит для предложенной категории. Но психиатр долго не соглашался принять мою версию. В итоге вышел содержательный диалог с врачом — зверюшка ли Колобок и достаточно ли он неведом.

Всё шло своим чередом: утром я вмазывался и шел в дурку, после больнички опять вмазывался и шел спать. Так прошло десять дней, и новая вожделенная справка была готова.

30 ноября 2002 года мне стукнуло девятнадцать. Осенний призыв продолжался и шанс обуть солдатские сапоги ещё был. В военкомате мне и матери объявили программу жизни Романа Антошина на ближайшие два года. Через несколько дней я получаю повестку и меня отвозят на Ставропольский сборный пункт. Туда приезжает отборочная команда из воинской части 83320 и отвозит группу призывников в Московскую область в учебную часть войск связи. Там из меня готовят специалиста, и еще полтора года я служу в другой строевой части. Единственное, чего не было в этой программе, — наркотиков. И в глубине души меня это радовало, я смертельно устал, был вымотан, надеялся, что наркоту достать в армии непросто, и пагубная страсть пройдет сама собой. Если бы…

Сбой в намеченном плане обнаружился уже в Ставрополе. Мне все-таки пришлось проходить медкомиссию в военкомате, и одна пожилая докторица, осматривая меня, сокрушенно покачала головой:

— Да на нем живого места от уколов нет. Куда ему в армию? Законченный наркоша!

Поднялся шум. Я возмущался не меньше других, началась беготня по кабинетам, вмешалась Ирма Борисовна. Оказалось, совестливая бабка, которая не боялась сказать правду, была не в курсе, что «всё уплочено». Рот ей заткнули довольно быстро.

Еще одна проблема случилась, когда я находился на сборном пункте. Приехал «купец» в погонах со списком отправляющихся служить в стройбат, и там оказалась моя фамилия. Как так?! Я позвонил матери — надо срочно исправлять ошибку. Какой стройбат, если я рожден для войск связи? И этот вопрос уладили…

На сборном пункте, в огромной казарме на полтысячи, не меньше, человек, я провел пять суток. Режим был не армейский, приятели свободно приносили мне ханку и я, вмазанный, сносно себя чувствовал. Но что будет дальше?

Наконец, из подмосковной части прибыл лейтенант Морозов. В его списке из тридцати новобранцев для учебки связи был и я…

Поезда с призывниками обычно пассажирские, но идут вне расписания, а потому долго. От Ставрополя до Москвы мы ехали почти двое суток. А что значит, когда запертая по вагонам толпа молодых парней едет, надолго прощаясь с вольной жизнью? Это, однозначно, круглосуточный загул с водкой и анашой. Предвидя проблемы, лейтенант Морозов приказал на остановках никому за выпивкой не бегать, а водку покупать прямо у него. Он разрешил запрещенное в обмен на порядок и отсутствие ЧП. Понимая намек, мы с одним парнем собрали с остальных денег, домашней еды и отнесли положенный налог лейтенанту. В армии в роли такого мытаря, сборщика налогов на мирное сосуществование, мне приходилось выступать неоднократно.

В общем, ехали весело. Я спокойно кололся, растягивая, как мог, небольшой запас ханки, ребята пили — никто никому не мешал. Но без происшествий не обошлось. Одному новобранцу стало слишком «весело», и он начал буровить, не взирая на запрет старшего. Морозов наказал его сразу же — отметелил в тамбуре, отбив ему голову так, чтобы и другим неповадно было. Лейтенант был не дурак и знал, что за избиение срочника ему влетит — можно и статью огрести — поэтому вовремя подсуетился. Я оказался в числе первых, кто подписал объяснительную записку лейтенанта, как свидетель. Мол, в пьяном виде новобранец такой-то несколько раз ударился лицом о полки, стенки и двери вагона. Морозов меня приметил — такого лояльного Антошина полезно иметь в помощниках.

И вот в воскресный день я очутился в казарме. На ближайшие полгода мой адрес — не дом и не улица, а «в/ч 83320, Московская область, Домодедовский район, поселок Барыбино». Воскресный день я не зря отметил, потому что напоследок так вмазался, что плохо соображал, где нахожусь. И это не прошло мимо моего нового непосредственного начальника — старшего сержанта Антона Козлова. Он взял меня на заметку, как потом оказалось, к моему счастью.

Как в тумане прошли обычные рутинные дела для новобранцев: баня, выдача обмундирования, размещение в казарме. Козлов сказал мне, что я должен запороть тест на способность к обучению азбуке Морзе. Это значило, что меня возьмут в 1 взвод 7 роты. Там обучали радиорелейной связи, но постигал эту науку я недолго — занялся хозяйственными делами.

Вместо отца и матери, согласно армейскому юмору, мне теперь стали командир взвода лейтенант Каменев, старший сержант Козлов, старший сержант Булимов, старший прапорщик Алешин. Козлов стал еще и моим спасителем. Он вызвал меня в каптерку и спросил:

— Рома, ты какой-то не в себе. Что случилось?

— Обычное дело. Была ханка, больше нет. У меня кумар.

— Понятно. Я тебя прикрою….

Оказалось, Антон разбирался во многих вещах. Москвич, человек столичный, продвинутый, что такое ломка он знал.

Целых десять дней он прятал меня по самым темным уголкам казармы и каптеркам. Служить я не мог. Да что там — я и жить-то не мог. Если кумарит, по-научному это называется абстинентный синдром. Это вообще-то лечится, есть терапия, специальные таблетки. Но где их взять? Прийти в медсанчасть? А там нет таких лекарств, потому что наркоманы в Российской Армии служить не должны. Оставалось терпеть, и на это Козлов щедро дал мне время.

Ломка… Дни без мыслей, без сна, без еды. То тебя бросает в жар, то в озноб, то не знаешь, что выбрать — согнуться в приступе рвоты или присесть с поносом. Жуткий невидимый демон — кумар — выкручивает тебе руки и ноги, вгрызается в позвоночник и отвинчивает голову. Я выдержал эту пытку, перекумарил. И худо-бедно начал свою армейскую службу.

Я служил лучше всех «молодых». Подворотничок всегда свежий, форма чистая и выглаженная, сапоги начищены, бляха ремня слепит глаза. Сержанты оценили мое усердие и активность, выделив меня из общей серой массы и назначив «золотым». У нас, да и в большинстве частей, наверное, тогда служили по принципу: «Молодой обеспечен по минимуму, дедушка — по максимуму. Это и есть порядок». «Золотыми» называли солдат (два-три человека на взвод), которые собирали со своих одногодков деньги, сигареты, делили продуктовые посылки из дома и передавали сержантам. В обратную сторону передавали поручения и приказы. Такое вот связующее звено поколений-призывов. Существовал своеобразный знак отличия «золотого». На солдатском ремне есть тренчик, петелька. По уставу он должен быть на боку. У «золотого» тренчик носится придвинутым к самой бляхе на животе. По этому отличию чужой старослужащий не имеет права обидеть «золотого».

Я и раньше отличался неплохими организаторскими способностями: Князь и Шар воровали, а я продавал. Теперь же оказалось, что армейская система по мне. Я вдруг почувствовал себя на своем месте!

Для полного счастья не хватало только наркотиков. Но свинья грязи везде найдёт… Оказывается, москвич Антон был парень непростой. Его отец был соучредителем Торгового дома «ГУМ». Судьба этого парня была похожа на мою, армия для него стала средством законным порядком избежать проблем с обществом и не попасть за решетку. Антон на выходные ездил домой в Москву. Его друзья, золотая молодежь, от души (ну и не бесплатно, конечно) снабжали его наркотой. От столичных барыг Антон привозил и ежедневно угощал меня чистейшей анашой из конопли, выращенной на гидропонике. А еще гашиш, который заведомо сильнее анаши. Антон привозил высший сорт гашиша — пластилин.

Через три месяца службы я, вопреки заведенным порядкам и уставам, получил звание младшего сержанта. Состоялся серьезный разговор с командованием части. Козлов, уже собиравшийся на дембель, представил меня офицерам. Он знал меня лучше всех.

— Антошин хороший солдат. «Устав караульной службы» знает назубок. Показал себя очень исполнительным и инициативным. Если нужно что-то построить, отремонтировать, достать для части — все организует, построит и достанет.

— Так вы Антошина на свою должность прочите? — спросил командир батальона.

— Нет, повыше. Старший прапорщик Алешин сказал мне, что собирается на пенсию. А хозяйство оставить не на кого.

— Антошин, вы хотите остаться на сверхсрочную? — спросил меня командир.

— Так точно!

Старший прапорщик Алешин был легендарной личностью, хотя должность занимал скромную — старшина роты. Уже немолодой, рыжий самоуверенный мужик, отслуживший в армии двадцать пять лет. Снабженец высшей категории и такой же категории вор. Он построил себе шикарный загородный дом с баней и гаражом, получил прекрасную квартиру. Алешин теперь неохотно надевал военную форму и ходил на работу лишь по особому приглашению.

Командир задумался. «А ведь это выгодно. Не брать человека со стороны, а вырастить своего, который и так все хозяйство знает. А Антошин дослуживает срочную, ему и платить можно поменьше, и за прапорские звезды не доплачивать. Внакладе он не останется, видно, что этот ставропольский пройдоха найдет способ заработать…» Кстати, школа прапорщиков находилась в нашем гарнизоне и ее можно было закончить заочно. Прапорское дело шибко много ума не требует.

И началась моя стремительная военная карьера. Шесть месяцев отслужил — сержант, девять месяцев — старший сержант, год — старшина. По должности я был главнее всех срочников моей части. Я мог проводить построения, вечерние проверки. У меня были ключи от всех каптерок. На мне была материальная ответственность за всё — от половичка у входа до крыши казармы. Пора было начинать воровать по-крупному и строить дом по примеру старшего прапорщика Алешина.

Власть — это удовольствие. Не для всех, но я определенно отношусь к числу тех, кто умеет удержать в руках эту капризную девицу. Власть — это еще и свобода. Именно она позволила мне вернуться к наркотикам, когда Антон Козлов демобилизовался. Рыбак рыбака видит издалека, так же, как и нарик — нарика.

…У солдат нового призыва была присяга. Ко многим из них на торжество приехали родственники и друзья. Иду я после присяги вдоль строя, вижу — один парень из Питера странно себя ведет. Подхожу поближе — так и есть, неестественно расширенные зрачки. Я сразу понял — амфетамины. Не случайно к нему, видно, приезжала сестра с друзьями. Я пригласил парня зайти ко мне в каптерку и будничным тоном сказал, что могу перекрыть ему кислород. Но есть и другой вариант — поделиться. Выхода у него не было. Питерский пошел к сестре и вскоре у меня было настоящее богатство — и амфетамины, и экстази, и грибы.

Мы пришли к соглашению. Я сделал молодого парня своим «золотым», определил на должность каптерщика. И нам неплохо жилось, потому что его сестренка была замужем за крупным питерским барыгой, который обслуживал самые дорогие и престижные клубы северной столицы. Мы бесплатно получали то, за что посетители кабаре «Зависть» на Садовой или «Голден Доллс» на Невском выкладывали сотни и сотни тысяч.

Перепробовав всё, что только можно, я понял, что мне нельзя бездумно улетать в мир грез. Следовало помнить о карьере. Поэтому пришлось отказаться от грибов-псилобицинов и марок с ЛСД. Это такие галлюцинации, что можно запросто и спалиться. И я остановился на таблетках экстази и на амфетаминах, которые можно было растворять в воде и ширять в вену.

Мне нравился их психостимулирующий эффект, когда чувствуешь себя превосходно, когда ты энергичен, полон сил. Можно и кросс пробежать, и с гантелями поупражняться. Иногда я, показывая молодежи, как мыть полы или выравнивать по ниточке полосы на одеялах заправленных кроватей, сам брался за дело. Начальство не могло нарадоваться такому трудолюбию старшины Антошина. Отцы-командиры и не догадывались, что для вмазанного амфетаминами физический труд — радость.

В процессе передачи мне хозяйства старший прапорщик Алешин однажды позвонил в казарму в два часа ночи и приказал мне организовать скрытный марш-бросок из гарнизона до его дачи, чтобы укрыть плащ-палатками от заморозков капусту на грядках. Под амфетаминами я все выполнил четко. Разбудил пятерых солдат, раздал им плащ-палатки и капуста была спасена. Потом выяснилось, что кочанам морозы не страшны. Просто компания прапоров сидела, пила водку, и Алешин решил приколоться — вон какая у меня трудолюбивая смена подросла. Вскоре он ввел меня, сержанта, в круг прапорщиков, начальников складов, прожженных, опытных хозяйственников.

В общем, жил я в седьмой роте хорошо, лучше с каждым днем. У меня появился сотовый телефон. Я имел всё для обеспечения нормального снабжения части, поддержки хороших отношений с военным начальством и дельцами Подмосковья. В одной из каптерок имелся шкаф, а в шкафу — холодильник. А там — водка, коньяк, дорогие конфеты, деликатесы. Комбат принимает ревизоров из Министерства обороны? Роман Антошин обеспечивает шикарный стол.

Ни одна карьера не застрахована от случайностей, а военная в особенности. До дембеля мне оставалось рукой подать — полгода. Я уже собирался подать документы в школу прапорщиков, чтобы к окончанию срочной службы получить погоны «мини-генерал-лейтенанта» и начать профессиональную службу по контракту, как вдруг случился инцидент. Хотя… какой, к черту, «случился»… это было закономерное следствие всех моих действий!

У меня в подчинении был сержант Бабаев. Из разряда «тупой… ещё тупее». Я дал ему задание, он его благополучно запорол, да еще и нагрубил мне. В порядке применения педагогических мер я отправил его в нокаут. Но оказалось, что у Бабаева отец работает ни где-нибудь, а в кремлевском гараже и имеет неплохие связи.

Если бы я ни был в хороших отношениях с начальством не только своей части, но и гарнизонным, быть бы мне разжалованным и последние полгода месить раствор на какой-нибудь военной стройке в Тьмутаракани. Но кто ж меня отправит, когда я своему комбату, болельщику ЦСКА, достал и установил в кабинете тарелку «НТВ+» прямо в день очень важной игры армейцев на Кубок УЕФА?!

Чтобы успокоить жаждущего мести папашу Бабаева, меня все же перевели в соседнюю часть. В целиком учебном гарнизоне это была единственная строевая часть, батальон, который занимался ремонтом учебной техники. Мой новый комбат подполковник Берунов предложил мне принять должность старшины роты и заняться хозяйством всего батальона. А еще моей обязанностью стало участие в разнообразных бизнес-проектах Берунова. Он был чистой воды предприниматель в погонах. Он же помог мне воплотить в жизнь прежний план — я был зачислен в школу прапорщиков, которую почти не посещал. Зачеты мне ставили автоматически.

Моим лучшим другом в это время стал москвич Денис Казаков, водитель начальника комендатуры гарнизона, здоровенный парень, тоже наркоман, хотя и умеренный. На этой почве мы с ним и сошлись. Мы кололись героином, за которым ездили в Москву. Более дешевым, но весьма эффективным средством оказался маляс. Это жидкая ханка. За малясом мы с Денисом ездили в Смоленск и брали его у цыган.

Казаков был самым авторитетным солдатом, может быть, всего гарнизона, которого побаивались даже дембеля. Он вообще был большим оригиналом. Тогда еще была двухгодичная служба и закон о призывных поколениях считался непреложным: чем ты старше призывом, тем больше у тебя власти, вне зависимости от числа лычек на погонах. Рядовой дедушка посылает к такой-то матери отслужившего год сержанта и никак не наоборот. А вот Казакову было плевать на такие законы.

Однажды мы с ним пошли в солдатскую баню и видим такую картину: целая учебная рота первогодков в полуодетом виде толпится в раздевалке.

— Что такое? — спрашивает Казаков. — Баня сломалась — пара нет?

— Нет. Там наши сержанты. Сказали, чумазые моются только после белых людей.

— Это кто там белые люди?!

Казаков вошел в мыльню, где с комфортом пребывали сержанты. Раздавая тычки направо и налево, он в одиночку разогнал человек десять сержантов и восстановил справедливость. Вот такой был парень. Совсем не идеальный, но что такое справедливость, знал туго.

Солдатам, которые не имеют особенных взысканий, нарушений дисциплины полагается недельный отпуск. У меня нарушений не было. С наркотой я не палился. Просто был все время очень занят. И вдруг узнал, что один знакомый прапорщик едет в Ставрополь за новобранцами.

Не стану скрывать, обычная человеческая тоска по дому, друзьям, матери у меня иногда всплывала. Хотя сентиментальным я никогда не был, а в армии стал прожженным циником. Родилась идея вернуться к прежним делам, самому зарабатывать на наркоте. Из Ставрополя я привез не только новобранцев, но и шесть мешков анаши. Переговорив с кем надо, я наладил регулярные поставки плана из Ставрополья в Подмосковье. Возили траву не подлежавшие досмотру военные.

Солдат по кличке Зазик, служивший на телефонной подстанции гарнизона, стал у меня главным распространителем анаши среди военных. Сложился круг, включавший меня, Дениса Казакова и других верных товарищей, своего рода тайный наркоклуб Барыбинского гарнизона, который занимался и распространением, и потреблением. У нас появился постоянный и хороший доход. Барыши мы с удовольствием просаживали в игровых автоматах, которые тогда появились во множестве. Сами члены клуба кололись малясом и героином. Появилось в нашем ассортименте и нечто новое — винт.

Начальник аптеки нашего гарнизона старший прапорщик Салманов продавал нам кристаллический эфедрин. Мы отвозили его специалистам в Москву, в подпольную химическую лабораторию и получали в ответ чистый винт. Это заводной наркотик. Вмазавшись им, можно сутками не спать, не есть и работать, при этом умственная деятельность ничуть не ухудшается. Говорят, во время войны его широко использовали, как психостимулятор под научным названием метамфетамин. Даже Гитлеру его кололи. А японские камикадзе перед вылетом ели винтосодержащий шоколад. Обратная сторона процесса — отсроченная смерть. Человеческий организм потребление винта изнашивает очень быстро.

Так вот «весело» и подошла к концу срочная служба. Впереди прапорщицкий контракт и падение на новый уровень.

Можно подумать, что я служил в какой-то другой армии, где царит коррупция, произвол, воровство, наркомания. А где же подвиги? Рота псковских десантников, вступающая в бой против двухсот тысяч боевиков Хаттаба — она из той армии, где прапора не воруют, и аптекари не торгуют кристаллическим эфедрином? Да из обыкновенной, той же, где служил я! Просто армия — это система, это замкнутый мир, где есть место и подвигам, и подлостям, и любви, и грязи. И я тому живая иллюстрация. У меня в части был идеальный порядок — дорожки подметены, ступеньки покрашены, солдаты в чистой форме, сыты и здоровы. А у меня в печени накоплено столько дряни, сосуды источены, почки работают на износ. Если это все поделить на роту, то она будет небоеспособна. Но это все во мне, и я еще живу.

Глава 8

Рома, беги

В конце 2004 года мои сопризывники с пьяными песнями, в разукрашенных парадках с аксельбантами и эполетами, с дембельскими альбомами стали разъезжаться по домам. Мне в Ставрополе делать было нечего. Моим домом, работой, бизнесом, жизнью давно стала армия. Я вполне мог повторить судьбу старшего прапора Алешина — на невысокой должности в невысоком звании сделаться фактически хозяином воинской части. А мог и выучиться на офицера и делать военную карьеру, одновременно прокручивая свои бизнес-гешефты. Армия предоставляла для этого массу возможностей, благодаря своей специфике — наличию государственного имущества, которое легко списать и загнать налево, наличию бесплатной рабочей силы — солдат. Именно этим и занимался мой комбат подполковник Берунов. В этом ему помогал старшина Антошин.

Но у меня было отличие от Алешина и Берунова. И оно светилось огромными буквами на гигантском билборде, стоявшем на моем жизненном пути: «Наркоманы не становятся хозяевами! Наркоманы не делают карьеру! Потому что наркоманы себе не принадлежат!»

Но в начале сверхсрочной службы я выглядел еще вполне себе прилично. И комбат Берунов всецело мне доверял.

— Ну, что, Роман, поступим, как и договаривались? Служи старшиной роты, живи в офицерской общаге. А хочешь — снимай квартиру в пригарнизонном городке. Учиться в школе прапоров тебе не надо. Через пять месяцев принесу тебе погоны со звездами, подпишем контракт. Устраивает, Роман Александрович?

— Так точно, товарищ подполковник!

Обещание Берунов выполнил на сто процентов. Ровно через пять месяцев мне торжественно перед строем вручили погоны прапорщика. Потом в каптерке у накрытого стола я отцепил маленькие звездочки, утопил их в граненом стакане с водкой до краев, выпил с друзьями и прикрепил звездочки обратно на погоны. Теперь я был полноценным прапором, старшиной роты телефонно-телеграфного центра, как стала теперь именоваться наша рота. Командовал батальоном, понятное дело, Берунов, его замом был майор Сибирев.

На людях у нас с подполковником Беруновым были строгие уставные отношения, но во время совместных попоек в каптерке или в бане я привык называть его по имени.

Мне удалось выстроить правильные отношения со всеми нужными людьми гарнизона и со всеми «партнерами», с которыми бизнес связывал мое начальство. Это не только Берунов. Сложилась целая группа офицеров и прапорщиков, которые и службу несли исправно, и не забывали о прибыли. Этих людей я уважал.

Встречались в гарнизоне и тупые служаки, обычно сильно пьющие, откровенные бездельники, которые не горели желанием приносить пользу, работать просто не умели, но зато с удовольствием бегали на доклад в особый отдел части. Этих людей я презирал.

Военный бизнес в те годы делался просто. В Михнево, недалеко от нас, был железобетонный завод. Берунов договаривался с его директором, что каждый день отправляет туда на «шишиге» (ГАЗ-66) десять-двенадцать солдат. Я — старший машины. Солдаты вязали проволокой арматуру, узлы которой потом сваривались и заливались бетоном — получались строительные плиты. Вольнонаемным рабочим за это надо было платить деньги, а подневольные солдаты были рады и сытному обеду. Да еще какому в сравнении с гарнизонной столовой! Шведский стол, как на заграничном курорте. Деньги получал комбат — 500 рублей ежедневно (три-четыре тысячи по нынешнему курсу). Я раз в месяц ездил к директору за «зарплатой» и имел с суммы свой процент.

Но и сам параллельно зарабатывал, не ставя в известность начальство. Скажем, оставлял для работы на заводе восьмерых солдатиков. Четверо в это время воровали на заводе ту же арматуру, грузили в «шишигу», и мы катались по окрестным дачным поселкам, продавая металл дачникам.

Примерно по той же схеме солдаты работали в пельменном цеху. Только в этом случае шла «левая» торговля мясом. Или вот случай со складами. В армии есть давно заведенный порядок. Все имущество, вооружение, недвижимость имеет заранее определенный срок службы. Подходит срок — списывай по документам, уничтожай в реальности. У Министерства обороны нет понятия «рентабельность».

На территории гарнизона стояли старые склады, которые давно пора было снести. Но комбат приказал разобрать их по кирпичику. Рачительный хозяин, он не допускал бессмысленного разрушения, но и о своей выгоде никогда не забывал… Из такого б/у кирпича солдаты построили в военном городке не меньше тридцати гаражей, которые мы выгодно продали своим же офицерам. Этой операцией тоже руководил я, оттачивая организационные навыки и стараясь не упустить свой интерес.

Спустя совсем непродолжительное время я фактически превратился в доверенное лицо своего командира. Я стал вхож в его семью, помогал в решении бытовых вопросов. Комбат верил мне, уважал и я ценил такое отношение. Дистанция между начальником и подчиненным сократилась до минимума. Я мотался в Клин и в магазине при колбасной фабрике покупал ему сосиски «Клинские». Берунов очень их любил, а мне не составляло труда съездить в районный центр.

Что говорить, в общем, на первом году контрактной службы мне жилось хорошо. И казалось, что лучше некуда! Денег у меня было побольше, чем у иных офицеров, не говоря уже о прапорщиках. Хватало на то, чтобы приодеться, снимать девок, играть на автоматах. А главное — хватало на наркоту.

Не отпускало только ощущение дежавю. Когда я в Ставрополе подсел на иглу, поначалу тоже все шло неплохо — хорошее настроение, женщины, прочие удовольствия. А потом — череда ломок, долги, угроза сесть в тюрьму. А какое будущее сейчас? Впрочем, о том, что ждет меня впереди, я не особо думал.

В то время меня закрутили в бурный водоворот очередные события. Я встретил девушку, с которой захотел остаться так надолго, что, может, и навсегда. Как только закончилась моя срочная служба, мы с приятелем решили это дело отметить и поехали к его тетке во Владимир. Гулять, так гулять — денег и гашиша у нас было достаточно. Забронировали номер в лучшем отеле «Золотое кольцо», потусили в клубе, сняли там двух проституток. Программа празднования дембеля удалась.

После ее завершения я разговорился со своей по часам оплаченной подругой. Выяснилось, что она вообще-то не рядовая шмара, а начальница над целой командой — мамочка. Майя — так ее звали — призналась, что я ей понравился. Именно поэтому она устроила себе выходной и решила меня обслужить. Не из-за денег, а себе в удовольствие. Девушка мне тоже приглянулась — красивая, ухоженная, с шикарными длинными волосами, грудь пятого размера. Пожалуй, она отвечала всем моим требованиям, кроме того, мы с ней были даже в каком-то смысле коллеги. Я начальник в невысоком звании, она — тоже, я занимаюсь нелегальным бизнесом, она — тем же. Продажная любовь всегда была доходным занятием, кто-то крышевал группу шлюшек, а Майя ими руководила.

Следующей ночью я уже расслаблялся у нее дома. Мы обменялись номерами мобил, много говорили, стали откровенничать… Неожиданно для меня (а, может, и для нее) у нас завязались отношения. Она приезжала ко мне в часть, я навещал ее во Владимире. Однажды Майя повезла меня знакомиться со своими родителями. Они жили в закрытом поселке недалеко от города. Отец работал инженером на военном предприятии, мать — учительницей в школе. Все такие правильные. Приличная, добропорядочная семья. В кого только моя Майя оказалась такой отвязной?

Родители, конечно, не знали, чем она занимается. Но, вероятно, что-то подозревали, беспокоясь о ее женском счастье, хотели, чтобы она устроилась в жизни.

— Доченька, ну у тебя есть кто-нибудь?

— Есть, есть…

— Когда же познакомишь? Ты носом-то не крути. Время, оно быстро бежит. Замуж пора, пока ты в самом соку.

Может быть, она меня привезла, чтобы родители отвязались. Так Майя сама думала поначалу. Чем не жених — военный, красивый, здоровенный. Помешало одно обстоятельство: кандидат в женихи был наркоманом. Но это обнаружилось потом. А тогда, в наступившем 2005 году, дело, действительно, пошло к свадьбе.

Весной я отправился в Ставрополь за новобранцами и за партией анаши, взяв Майю с собой. Четыре дня мы с ней жили в бабушкиной квартире, я познакомил свою девушку с мамой и отчимом. Мать не скрывала радости, она тешила себя надеждой, что я остепенился, образумился.

Была ли у нас с Майей любовь? Не знаю. Слишком уж это понятие растиражировано. Привязанность? Да. Комфорт? Да. Думаю, любовь требует от человека делить себя, отдавать подруге часть своей души. А настоящий наркоман эгоист. Он живет от улета до кумара. И улет принадлежит ему одному, и кумар тоже.

Прогресс не стоит на месте, к сожалению, и в наркомании. В 2006 году у меня появился новый хозяин — колчак. Так на нашем жаргоне прозвали коаксил. Впервые за наркотиком я обращался не к барыге, а шел в аптеку и покупал пачку таблеток за 229 рублей. Сейчас в свободной продаже коаксила нет, только по рецептам, а тогда — пожалуйста.

Вообще-то коаксил, который появился у нас в начале нулевых, был французским антидепрессантом. Его прописывали и молодым, и пожилым больным. И в дозах от одной до трех таблеток в день он именно так и действует — успокаивает, поднимает настроение. Коаксил применяли в специальных клиниках даже для лечения наркоманов!

А вот если не по таблеточке, а взять целую пачку, растереть в порошок, растворить в воде, пропустить через фильтр от сигареты и вколоть в вену… Приход такой же, как от ханки. Но вот последствия…

Оказалось, что в больших дозах коаксил разрушительно действует на кожу и мышцы. Сначала то тут, то там появляются безобидные на первый взгляд прыщики. Потом они быстро превращаются в фурункулы. И наконец — абсцессы, обширные гнойные болезненные поражения кожи и мышц. Я лечил их уколами антибиотиков, что-то проходило. Но я не мог остановиться и продолжал колоть проклятый коаксил. Калечил себя и лечил, лечил и калечил. Худел на глазах, пришлось менять всю одежду. К лету 2006 года мой обычный размер XL превратился в S. Я стал весить меньше шестидесяти килограммов.

Мне поначалу помогала моя врожденная склонность к порядку и организованности. Два-три солдата выполняли мои обязанности старшины. В роте, на прилегающей территории все было в порядке. Не в порядке было в моем организме, в моей психике.

Мой благородный начальник комбат Берунов мне долго верил и не замечал (или старался не замечать), как я менялся на глазах, худел. Но остальные очень даже замечали. Одни сочувствовали — чем-то болен парень, другие злорадствовали — а что вы хотите от завзятого наркомана?

К прочим бедам добавилась моя страсть, тоже превратившаяся в болезнь — лудомания. Если раньше я играл на автоматах от случая к случаю и в удовольствие, то теперь я просаживать все, едва появлялись деньги. Стал продавать имущество роты, за которое нес ответственность. Плевать, что меня когда-нибудь могут за это посадить — лишь бы сейчас играть и колоться. Я занимал у знакомых офицеров по полторы-две тысячи долларов, зная, что не отдам. Перестал даже платить за общагу и продал мобильник. Понимая, что на медосмотре, обязательном для военных, меня вычислят, легко поймут, что жизнь во мне еле теплится, я пропускал медицинские осмотры за взятки.

Отношения с Майей стремительно закончились, вина за это целиком на мне. Когда мое гниение изнутри стало очевидным, Майя меня еще жалела по-бабьи, покупала мне вещи нового размера, новый мобильник. Но когда ее родители взяли крупную сумму в кредит на нашу свадьбу, и я профукал эти деньги на коаксил и автоматы… Размотал я и три тысячи долларов, которые привезла мне моя несчастная мама.

Меня несло к пропасти и ее было уже хорошо заметно. Весь в долгах и абсцессах я ждал, когда закончится мой давний и хорошо налаженный бизнес — торговля анашой. Из-за нее моя кривая дорожка свернула в совсем новом направлении.

Однажды меня пригласили в особый отдел. Со старым особистом и я, и комбат жили мирно. Но у нас появился новый служака из Конторы Глубокого Бурения — майор Шарапов, человек, как выяснилось, принципиальный. Так он о себе думал, по крайней мере. Майор бросил передо мной на стол увесистую папку с моей фамилией на обложке.

— Ты полистай, прапорщик Антошин. Это доставит тебе удовольствие. Может, даже ты что-то забыл. Ханка, колчак… Что ты там еще колешь? Они ведь память здорово отшибают.

Я полистал собранные документы и ахнул. Особист всё про меня знал и всё фиксировал. Торговля анашой, распродажа имущества части, вывоз солдат на левые работы, употребление тяжелых наркотиков. Шарапов даже знал, чем занимается Майя!

— Твоя жизнь в моих руках, Антошин. Ты понимаешь это?

— Понимаю… Так точно.

— Но я могу приостановить всё это, если… Соображаешь, что за «если»?

— Нет.

— Если ты мне регулярно и подробно будешь рассказывать о махинациях твоего начальника подполковника Берунова. Его папка потолще твоей будет. И намного.

Выбора у меня не было. И начался самый странный период моей жизни. Особист подарил мне телефон (чтобы я «стучал» оперативно). Впрочем, мобилка пригодилась, к тому времени я распродал все, что только можно, до последней нитки, и из своего имущества, и из армейского. Ни своего, ни подаренных Майей мобильных телефонов у меня уже и в помине не было. Я был без копейки, занимал у всех и вся, должен был каждому второму. Если не первому. Шарапов даже давал мне деньги на коаксил, чтобы поддерживать жизнь в моем измученном теле. Мне было все равно, если честно. Я всерьез думал, что умру, мое тело гнило, голова не работала, равнодушное к моим страданиям сердце не отзывалось, а в голове стучало одно: «Подколоться…»

Разумеется, я обо всем рассказал своему комбату. Мы с ним посидели и подумали, что мне докладывать особисту, а о чем умолчать. Комбату тоже пришлось помогать поддерживать мою бестолковую жизнь.

Долго так продолжаться не могло. Мы словно балансировали на одном канате — я, особист и комбат. Кто-то должен был упасть первым. Я был самым слабым звеном. Однажды вечером, возвращаясь в свою часть, я наткнулся на нетерпеливо ожидающего меня каптерщика. Он подкараулил меня на КПП, чтобы отдать мне мой паспорт.

— Беги.

— ?

— Тебя ищут.

Он сообщил, что меня ждут, чтобы «принять»: Берунов, Шарапов и еще какие-то неизвестные офицеры. Я понял, что речь идет, скорее всего, об аресте. Оставался только один выход — исчезнуть. Я кивнул каптерщику в знак признательности, развернулся, кинул последний взгляд на уже ставшую своей территорию и торопливо зашагал в противоположную сторону. Я бежал. Куда? Это значение не имело. Важно, что мне надо было уносить ноги, и я это понимал — остаток моего убитого наркотой рассудка в тот момент сослужил мне хорошую службу.

Глава 9

В новую жизнь

Антон Ситников

Как же мы любим находить оправдание одному популярному «средству от всего». Бросила девушка, не сдал экзамен, уволили с работы, приняли на новую, встретил самую прекрасную на свете, купил смартфон, устал и т. д. и т. п. — как тут ни выпить?! С горя, с радости, с морозца, на счастье, на здоровье. Всю жизнь человека, любое природное явление, любое историческое событие можно рассматривать как повод. Можно даже книгу написать, используя только синонимы и цитаты из классики — и все об этом деле. «Выпьем с горя; где же кружка?» — показательный пример из Пушкина.

У Антона Ситникова все началось с веселых поводов, с дружеских тостов, пока незаметно не появилась потребность обходиться без всякого торжественного антуража и выпивать в одиночестве, «самому с собой». Потом куда-то подевалась критическая оценка самого себя уже без кавычек. А в самом финале явилось дикое желание — как бы так умереть, чтобы маму и бабушку не расстраивать?

Антон родился в 1981 году в славном Орле, «городе первого салюта», чем так гордятся орловцы. Что-то у его родителей не сложилось, не задалась совместная жизнь на самом раннем ее этапе, пока еще ребенок был в утробе матери. Отца Антон не знал и не стремился выведать о нем у мамы подробности. Никаких легенд о погибшем летчике или разведчике. Мама Валентина Михайловна сразу сделала из этой темы табу. Роль отца для мальчика играл дед Михаил Васильевич — и научит, чему надо, и отругает, если заслужил.

В семье Ситниковых царили любовь и уважение. Потому и единственный ребенок рос послушным, спокойным. И проблем с ним ничто не предвещало: ни дурная наследственность, ни влияние улицы, ни плохие компании, ни то, что отрочество и детство пришлись на не самые благополучные 90-е. Беда любит цапнуть таких вот послушных хорошистов, чтобы потом об этом судачили бабки у подъезда: «Ну кто бы мог подумать…»

Рос бы себе и рос, и нормально жил Антон Ситников, сын главного бухгалтера и внук главного бухгалтера в славном городе Орле, где по рельсам до сих пор бегает один из старейших в России трамваев. И гордился бы Ситников своими великими земляками, уроженцами Орловской земли Иваном Тургеневым и Леонидом Андреевым, если бы не одна штука (посильнее старейшего трамвая с Тургеневым будет) — водка!

Чуть раньше любви к горькой была привилегированная школа, где Ситников учился восемь лет. Из-за троек, появившихся только от лени — мальчик был способный и далеко не глупый — маму Валентину Михайловну попросили перевести сына в обычную школу. Одиннадцатый класс юноша там и заканчивал.

И ведь мог бы сделать первые шаги к хорошей карьере в старших классах! Поняв, что у него гуманитарный склад ума, парень налегал на историю, географию, иностранный язык. Более того, он посещал платные курсы английского языка, где по окончании выдавали диплом переводчика. Курсы оплачивала мама, а от Антона требовалось только запоминать все эти «is», «was», «will» — и все это давалось ему легко. Но он не доучился на курсах, потому что… было лень. Выпить пивка или винца — вот это взрослый поступок! А вот подумать о собственном будущем — это еще рано, пусть мама думает!

Без особого труда и блата Ситников поступил на экономический факультет Орловской сельхозакадемии (сейчас Орловский государственный сельскохозяйственный университет), и был бы в семье еще один бухгалтер. Но на третьем курсе что-то опять стало лень учиться. Студент нахватал задолженностей и отправился в академический отпуск. Его сверстники брали академку ради заработков, из-за сложных семейных обстоятельств, девушки уходили рожать, а потом возвращались и учились. Зачем брал отпуск Антон? Просто так, отдохнуть…

И вот тут как-то незаметно всё и началось. Встретились друзья — почему бы ни выпить? Пошли в турпоход — ну, там само собой. Отправились компанией на стадион — как ни отметить победу или поражение любимой команды? Дискотеки — там вообще нельзя всухую! А уж пивка попить можно и в одиночестве в баре или на скамейке в парке. Легкое пьянство вошло в привычку. А время от времени набраться в зюзю — тоже дело нехитрое.

Мама и дед уговорили Антона вернуться в академию и закончить ее. Лекции, семинары, экзамены особенно не мешали перемежать учебу с выпивкой. Проблема была только в деньгах, которые приходилось выклянчивать у матери.

На пути к алкогольной пропасти встал вынужденный перерыв — армия. На действительной службе тоже пьют — это не секрет. Но в армии все же дисциплина и контроль, не дают злоупотреблять. В Орловской сельхозакадемии не было военной кафедры и ее выпускников во времена двухгодичной службы призывали только на год. Ситникову повезло тянуть солдатскую лямку в родном городе. В Орле была Академия ФСО, где учились офицеры одной из самых серьезных спецслужб. А при ней — рота материального обеспечения. Дежурство в столовой, уборка территории, автопарк и так далее — этим занимались обычные солдаты, избавленные от строевой подготовки, стрельб, военных учений. Считалось, что это не служба, а лафа, и поговаривали, что туда попадали только через взятку в военкомате. Антон не знал, за деньги он стал солдатом «курортной» воинской части или просто повезло. Думать об этом было… лень.

После армии трудоустройство стало насущной необходимостью. Бухгалтер — востребованная специальность во все времена, и в Орле без труда можно было найти такую вакансию. Но Антон не нашел и с легким сердцем откликнулся на предложение родного дяди Саши, Александра Михайловича Ситникова, пойти к нему работать. Человек он мягкий, строго не спрашивал, да и зарплату обещал достойную.

Дядя Саша занимался продажей и установкой пластиковых окон. Белоснежные рамы из современных (долговечных и недорогих) материалов только-только входили в моду. Оконных фирм было немного, а спрос огромный. Антон с родственником ездил за товаром в Москву на его старенькой «газели». Весьма разумно поступил Ситников еще в выпускном классе школы — в порядке профориентации появилась возможность бесплатно сдать на водительские права, и он сдал. И теперь в поездках для фирмы когда Александр был за рулем, а когда — Антон. Здесь уж не до пьянок. Да и установка окон требовала внимания. Во-первых, замеры. Окна выпускаются стандартные, а вот оконные проемы в домах типовой застройки. Там сантиметровая щель получается, а там сантиметровый выступ. И регулировка самих окон без точного глазомера не обходилась. Сделаешь тяп-ляп и закрываться не будут. А еще скорость. Срочные заказы тоже случались, и тут уж на завтра работу не отложишь.

Антон до поры до времени держался. Но какой же пьющий работяга когда-нибудь не проколется?

— Антон, от тебя пахнет спиртным. Много вчера выпил?

— Ты что, дядя Саш! Я не пил совсем. Зуб побаливает. Я настойкой алоэ полоскал.

Обоняние у Ситникова-старшего было безупречным. Даже на семейных праздниках он мог позволить себе лишь чуть-чуть пригубить.

— Антон, ты выпил и заявился на работу в таком виде?

— Да чё я выпил-то, дядя Саш? Жарко! Всего-то пивка бутылочку…

С каждым следующим диалогом градус повышался, а родственные отношения понижались. Ухудшались то есть. В конце концов, достаточно к тому времени зависимый от спиртного организм Антона не выдержал. Парень мог явиться на работу после пары бутылок пива, и в этих случаях дядя Саша за руль ему садиться не позволял. Но иногда Антон приходил и пьяным. Не так, чтобы ноги-руки-язык заплетались, но явно в эйфории. Ох, уж эта пресловутая русская удаль… Как в том интервью, которое берет иностранный журналист у русского заводского слесаря за станком.

— Вы после ста граммов водки можете работать?

— Могу.

— А после двухсот?

— Могу.

— А после поллитры?

— Могу.

— Не может быть! А после литра?

— Ну, видишь — работаю же!

Жалко было терять денежную работу. Но дядя однажды поставил ультиматум — либо ты завтра появляешься в нормальном виде, либо не появляешься совсем. За Антона ответила водка. На другой день он прогулял, потому что ушёл в пике.

К тому времени привычное пьянство у молодого еще человека переросло в начальную стадию алкоголизма. Он продолжал жить в одной квартире с мамой, бабушкой и дедушкой, маскируя свою постоянную нетрезвость жвачкой, мускатным орехом, выкуренной перед самым домом сигаретой. Потом это стало обычным явлением и для родных. Взрослый, самостоятельный и общительный парень. Пьет? А кто не пьет? Иногда, в компании, по серьезному поводу. А главное — в меру. Только нормой очень скоро стала и выпивка в одиночку.

Впрочем, «не в меру» случалось уже не реже одного раза в месяц. Однажды он так набрался в кафе с бывшими армейскими сослуживцами, что его, с трудом перебирающего ногами, тащили домой. По дороге случился конфликт с другой пьяной группой, переросший в драку. Для честного участия в ней Антон поднимался, его тут же сбивали с ног, снова поднимался, снова огребал… Короче говоря, всех забрали в участок. Наутро Ситников был и похмельным, и побитым, и ничего не помнящим. Но и это не стало для матери тревожным сигналом. С кем не бывает?!

Антон долго искал работу, листал газету «Моя реклама», подсознательно отмечая, что ищет что-нибудь поближе к… водке. И нашел работу-мечту — бармен. В идеале профессия командира бутылок должна предполагать абсолютную трезвость ее обладателя, ведь задача бармена — помогать пьющему у стойки народу оставить как можно больше денег в заведении. Бармен подливает, смешивает, беседует, сочувствует, а в голове его непрерывно работает калькулятор — сколько он с каждого недолива, разбодяживания, обсчета заработает. Однако у Антона был свой расчет…

В ближайшем к дому кафе владелец сказал, что барменом он сможет назначить Антона только после месячного испытательного срока в роли официанта. Но парня это не расстроило: «Это тоже должность при ней, сорокаградусной, только рангом пониже. И ходить побольше приходится». Крутиться на побегушках пришлось три месяца, смена двенадцать часов, потом день перерыв. Трудился он хорошо, клиентов сильно не обсчитывал, на увеличении чаевых не настаивал, на голову посетителей поднос с борщом не опрокидывал, в солянку гостям не плевал. Вот только пил в течение рабочей смены — по глоточку, по чуть-чуть — и к вечеру уже порядочно набирался. По выходным печень продолжала работать на износ.

Владелец кафе замечал, что молодой официант всегда немного навеселе, но честность, расторопность, вежливость парня пересилили небольшой, как показалось владельцу, грешок. Через три месяца Антона все же взяли барменом, но не в это кафе на бойком месте, а в другое, несколько на отшибе, принадлежавшее жене владельца. Женщина поверила Антону, исходя из простой истины. У пьяного эйфория пройдет, наутро он будет трезвым. А вот хапуга (который без хороших чаевых клиента за человека не считает), и на следующий день останется хапугой. И жулик, который ненавидит хозяина, продолжит его ненавидеть. Продукты из холодильника сопрет и дверцу нарочно не закроет, чтобы оставшееся испортилось. А Антон Ситников не такой. Пусть алкоголик, но зато тихий, добрый и вежливый. Так что Антону не только поверили, но его еще и пожалели.

Заведение называлось «Русские блины». По всей стране кафе с таким мирным названием предполагают среди посетителей семьи, так уж повелось. Дети с измазанными сметаной и вареньем щеками. Им не сидится на месте, они норовят залезть под стол, побегать, пошуметь. Мамы, которые должны следить за детьми, бросают выразительные взгляды на пап и сообщают, что в кафе нормальные блины печь не умеют. А ещё папы, которые с грустью констатируют, что в «Русских блинах» ничего крепче пива не водится. Другое дело Орел, где свято чтут тот факт, что на Руси блины пекли только по праздникам и поминкам. И то, и другое без водки не обходилось и не обходится по сю пору. Так что Антон за стойкой оказался необходим. А посетители, заказывая себе блинные изыски (с балыком, с грибами и икорочкой) не забывали и главное сочетание — блины с водкой.

Многие алкоголики, как и наркоманы, до поры до времени хорошо умеют маскировать свой порок, прикидываться трезвыми, рассудительными, вызывать расположение. Молодость особенно хорошо помогает в этой дезинформации. Антон оказался хозяином бара — пустили козла в огород.

В искусстве наживаться на недоливе, подмене дорогих напитков дешевыми и прочих махинациях Ситников зарабатывал не рубли, а граммы. Теперь он за рабочую смену выпивал до двух бутылок разных крепких напитков, без особенного разбора вливая в себя водку, коньяк, виски, текилу — репертуар человечества в пьяном деле огромен.

Антон пил и пил, уже никого не стесняясь, на работе и дома. Окружающий мир все больше превращался в слегка размытую картину, в которой Ситников все делал автоматически. Разливал, смешивал, отмерял спиртное на работе. На автомате добирался до дома. Засыпал. Ему даже снилось, что он пьет. Понятия «жить» и «пить» стали неразличимы.

Просто удивительно, что Антон продержался барменом полтора года. Но началось самое печальное — водка стала заменять и мозги. Это немедленно отразилось на работе. Сначала его терпели, но когда бармен начал забывать обслуживать клиентов, не досчитывался рублей в кассе и один раз упал под стойку, его пришлось уволить.

На какое-то время под уговоры матери и деда парень взял себя в руки, начал искать работу и научился день-два воздерживаться. Но место нашел самое неподходящее — таксистом. Если пьяный — за рулем потенциальный убийца, то алкоголик за рулем — убийца реальный.

Но такой уж тогда был провинциальный Орел. Без справки от психиатра, без медицинского осмотра Ситникова приняли водителем с простыми условиями. Машина выдавалась напарникам, работающим поочередно сутки через сутки. За смену необходимо было сдать предприятию 1100 рублей. Все, что свыше — в свой карман. Золотое дно, если не учитывать того, что Антон тут уже не мог сдержаться и выходил на работу пьяным. К счастью, ни попасться гаишникам, ни кого-нибудь угробить Ситников не успел. Уволился через полтора месяца.

А дальше… дальше водка немедля выпила человека. Время, измеряемое граммами, растянулось в какие-то бесконечные сумерки. Быстро наступила стадия, когда уже одной рюмочки было достаточно для опьянения. Пришло время голосов, которые прочно поселились в больной голове Ситникова. Они переругивались, дразнились, обсуждали его поведение между собой и предрекали ему печальный конец. Перестал слушаться язык. Антон выражал свои мысли и говорил уже с трудом. Стали отказывать ноги… Казалось, что приближается смерть. И это в двадцатисемилетнем возрасте! Но, как оказалось, 2008 год стал началом новой жизни.

Мать Антона Валентина Михайловна поделилась с подругой своим горем. Оказалось, что у той с сыном подобная беда. Не зря алкоголизм называют «русской болезнью», эта зависимость давно стала национальным бедствием. Выход был найден — реабилитационный центр пятидесятников. Сам Антон поездку в центр помнил смутно — он лежал в бреду…

…Он думал тогда, что жить ему осталось от силы месяца два. И хорошо, что он умрет где-то далеко от дома. Уходить из жизни на глазах у матери и бабушки с дедушкой было бы неприятно… Но в поселке Дарьевка под Таганрогом, напротив, началась новая жизнь. Совсем без водки. Сначала Антон был настолько слаб, что не мог вставать с кровати. Но потом наставники, вежливые и настойчивые молодые люди, стали заставлять его понемногу ходить. Не сразу, но вернулась членораздельная речь, реакции и аппетит.

А потом в его жизни появилось нечто такое, о чем он прежде ни разу не задумывался. Пациенты реабцентра ежедневно собирались на молитву, повторяя ее слова за наставниками или пастором. Антон стал читать Библию, разбирать ее главы в коллективных обсуждениях. И однажды понял: раньше он жил в темноте, где пил и умирал, а теперь он на светлой стороне, где Бог, любовь и спасение.

Жизнь продолжалась по своим законам. Умер дед Михаил Васильевич, которого Антон, оказывается, очень ценил. Только понять это был не в силах — алкоголь заменял все привязанности, в том числе и к близким. Ситников понял, как любил деда, только когда мать позвонила в реабилитационный центр и сообщила печальную новость. Раньше дед был для него просто ворчливым стариком, который заставлял учиться, работать, сокрушался о болезни Антона. Иногда дед пытался поговорить с внуком по душам. Рассказывал, что и сам в молодости был не без греха, мог приложиться к рюмашке, загулять в компании. Но при этом никогда не терял головы, помнил, что работа, семья — главное в жизни человека. Жаль только, что Антон слушал деда вполуха и отказывался понимать…

Через год после начала лечения в поселке Дарьевка под Таганрогом появился новый человек, которого звали так же, как полумертвого алкаша, привезенного сюда когда-то, — Антон Валентинович Ситников. То, что его пропустили через настоящие жернова лечения лекарствами и физическим трудом, воздержанием и молитвой, сказалось на нем самым лучшим образом. Главное, что Антон понял — он умел теперь сдерживать греховные пристрастия и крепко думал. А если умеешь думать, то мысли о пьянстве не удерживаются в голове.

Бывший алкоголик получил второе высшее образование, закончив заочный юридический факультет Современного гуманитарного университета. Антон переселился в Воронеж, где единомышленники помогли ему найти работу бухгалтера и юридического консультанта в ООО «Движимые мечтой».

Будущую жену Антон встретил, как это сейчас модно, на сайте знакомств, в 2013 году. Красивой девушке Дарье из приличной семьи молодой человек без вредных привычек показался подходящей кандидатурой в отцы ее будущего ребенка. И все было хорошо, пока этот носитель здоровых генов однажды не сделал признание. Оказывается, он был алкоголиком, которого водка чуть не свела в могилу, когда ему не было и тридцати лет. Это было для Дарьи шоком. Она долго думала, стоит ли верить, что Антон всерьез завязал? Любовь подсказала, что стоит. Через год они поженились. Через два — у них родилась дочь Алина. Вскоре Антон построил в Воронеже дом.

Жизнь удалась и спасение состоялось. Только это не повод для выпивки. Ни для кого. Антон Ситников чувствует себя рожденным второй раз. Первый раз оказался неудачным убийственным экспериментом, который он поставил сам над собой. Бог простил ему эту ошибку.

Роман Антошин

Антон Ситников — ценнейший специалист нашей организации. И главный бухгалтер, и юрист. Тем, кто его близко не знает, и в голову не придет, что это бывший алкоголик. Как раньше изображали алкашей в «Крокодиле» — красный нос, трехдневная щетина, пиджак поверх тельняшки, в кармане бутылка. Мы с Антоном оба в свое время были близки к такому состоянию и даже худшему. Но Господь Бог не допустил. Наверное, помогла и молодость, и крепкое здоровье. Сейчас Антон — солидный преуспевающий человек, который выглядит даже моложе своих лет. Бодрости и оптимизма прибавляет и то, что будущее для него теперь — отнюдь не печальная старость. Впереди — жизнь вместе с Богом.

Глава 10

Всё, что вы делаете, делайте во имя Господа

Кому-то трудно будет в это поверить, но в моей жизни не раз случались ситуации, когда ангел-хранитель, принимавший разные образы, помогал мне в трудное время, спасая подчас из самых сложных ситуаций. Однажды зимой я тонул в пруду. Ангел (тогда это был мой друган Витька) меня вытащил, развел костер, поделился сухой одеждой. А вот летом 2001-го (когда я первый раз вмазался ханкой), ангела-хранителя рядом не было, может, отгуливал свои небесные каникулы? Но через пять лет, приняв облик сержанта Шаркунова, моего каптерщика, ангел, спасающий меня от земных бед, отработал на все сто. Догадался, что меня собираются арестовать, зашел ко мне домой, собрал в сумку все, что посчитал нужным, кинул паспорт и перехватил меня на КПП.

— Рома, рви когти! Тебе ищут. Беги, иначе — тюрьма!

Все мое имущество на тот момент — несколько чеков наркоты да два золотых обручальных кольца (вот сейчас точно не до свадьбы!) И денег почти ни копейки. В моем тогдашнем положении и состоянии вряд ли Майя могла надеяться, что у нас получится какая-то совместная жизнь…

Я помчал в Ставрополь, больше некуда. Там моя многострадальная мать, там старые друзья,