Читать онлайн «Время молчания прошло!» Пять веков Реформации в меняющемся мире бесплатно

Дискуссия относительно исторического значения юбилеев Реформации ведётся уже давно. Эти празднования могут служить различным целям и восприниматься самыми разными способами. Видимо, уже при приближении к первой круглой дате в 1617 г. первым, кто предложил отпраздновать столетие Реформации, был курфюрст Пфальца и истовый кальвинист Фридрих V (1596–1632). Ему хотелось отметить эту дату единым, общим для лютеран и кальвинистов празднованием. Этот план, однако, подвергся критике со стороны лютеранских государственных деятелей и богословов: они обвинили курфюрста в том, что его предложение преследует неуместные цели1. Кое-кто подозревал, что главным мотивом этого предложения был политический – показать, что реформаты и кальвинисты Пфальца вполне следовали учению Лютера и его традиции, а значит, они имели полное право быть официально признанными на территории Священной Римской империи на основании условий Аугсбургского мира 1555 г. В свою защиту Фридрих заявил, что он предлагает провести празднование главным образом для того, чтобы просто возблагодарить Господа за свершённое им посредством повторного открытия Евангелия трудами Мартина Лютера. Политические резоны были второстепенными и зависели от богословских; они демонстрировали Римской церкви и императору-католику, что протестанты, невзирая на внутренние разногласия, обнаруживали прочное единство. Оказалось, однако, что Фридриху не удалось убедить в этом даже протестантов, и в 1617 г. кальвинисты и лютеране провели памятные мероприятия отдельно друг от друга.

Этот эпизод лишний раз доказывает, что вопросы относительно того, зачем, как и с кем проводить празднование юбилеев Реформации, задаются уже давно. По ряду причин они сохраняют высокую важность, только выросшую с тех пор, как ситуация в Европе и мире решительным образом изменилась после первых инициатив Фридриха V. В последние полвека положение христианства в Европе изменилось в большей степени, чем в предшествующие почти 450 лет, истекшие между 1517 г. и первыми послевоенными десятилетиями. Несмотря на эти перемены, многие люди, особенно протестанты, считали само собой разумеющимся, что 500-летие прибития 95 тезисов Лютера должно тем или иным способом быть отмечено. Подготовка к этому празднованию началась по всей Европе задолго до юбилейной даты2, однако вопросы относительно того, как и даже зачем праздновать, задаются редко; ещё реже на них дают адекватные ответы. В этой статье я, как человек, несколько лет занимавшийся планированием юбилейных мероприятий 2017 г., попытаюсь поставить эти вопросы и предложить некоторые варианты ответа.

Зачем праздновать юбилей реформации?

Прежде, чем ставить вопрос о том, как нужно праздновать (commemorate) юбилей Реформации в Европе, следует выяснить, зачем вообще это следует делать. Среди потока дел, связанных с юбилеем, в первую очередь придётся выделить именно этот вопрос как фундаментальную проблему. Если вы немец, то вам может захотеться подчеркнуть заслуги национального героя, внёсшего вклад в создание родного языка и сыгравшего важнейшую роль в истории вашей страны. Но что юбилей Реформации может означать для жителя Мадрида или Палермо, а в ещё меньшей степени – Стамбула или Москвы, и даже ещё меньше – Пекина или Кампалы?

Теперь нужно остановиться и уточнить некоторые термины, и прежде всего – значение слова commemoration (англ. празднование годовщины, торжественная церемония. – Прим. перев.). Слово celebration (англ. празднество, торжества. – Прим. перев.) имеет излишне позитивный оттенок и не годится для ситуаций, обладающих тенденцией к нейтральности, к тому, чтобы оставаться выше религиозной или иной предвзятости. Слово commemoration может, вопреки нашему намерению, означать, что мы имеем дело с чем-то историческим в узком смысле слова, неким не имеющим значения для наших дней реликтом. При этом commemoration предпочтительнее, коль скоро этот термин менее нагружен идеологическими коннотациями, особенно мы настаиваем на том, что имеем дело не только с «мертвым» прошлым.

Поскольку вопрос о том, зачем нужно праздновать, требует развернутого философского анализа, выходящего далеко за рамки данной статьи, мы предложим примерный перечень мотивов празднований (commemorations) вообще и в частности – применительно к празднованиям юбилея Реформации в 2017 году.

А. Историческая мотивация. Важным мотивом может стать интерес к тому, кто совершил деяние, почему и когда, и что именно было совершено. Этот мотив способен привлечь ученых и других людей, интересующихся историей. Так было с 400-летием со дня рождения Лютера в 1883 г.; интересно было бы сопоставить с ним юбилей Жана Кальвина в 1909 г. Сегодняшняя европейская идентичность имеет в своей основе религиозные изменения, запущенные Мартином Лютером; по этой причине особого интереса заслуживает поиск причин, истоков и последствий данного процесса.

B. Богословская мотивация. Под «богословской» можно понимать несколько различных мотиваций. Например, экуменические – в том смысле, что воспоминание о 1517 г. в 2017-м способно вернуть единство западной церкви и преодолеть последствия causa Lutheri. Эта возможность представляется особенно уместной в свете экуменических прорывов по следам Второго Ватиканского собора, недавно отметившего свою пятидесятилетнюю годовщину. Богословский мотив, впрочем, может иметь и прямо противоположное направление. Юбилей Реформации можно рассматривать как повод для того, чтобы показать, сколь глубоко заблуждались реформаторы и сколь прискорбной стала их историческая роль в долгосрочной перспективе. С другой стороны, он может быть использован для того, чтобы оправдать действия Лютера, вернуть жизнь полемическим сторонам его богословия, продемонстрировать истинность некоторых конфессиональных устоев протестантов и возродить некоторые традиционные для протестантов практики, подчеркивая пороки и лживость Римской католической церкви.

C. Экономическая мотивация. Празднования довольно часто имеют свою экономическую сторону, как это было, например, в бывшей Восточной Германии, когда отмечались некоторые юбилеи событий из биографии Лютера. Другими словами, юбилеи могут стать большим бизнесом для издателей, турагентов, городов и музеев, для которых предоставляется шанс резко увеличить число посетителей и клиентов. Не будем также забывать об администрациях университетов, отправляющих своих профессоров в качестве авторов и докладчиков с целью сбора грантов для финансирования и для выведения своих организаций на авансцену, привлекая внимание и, может быть, даже увеличивая набор.

D. Политическая мотивация. Сегодня, как и в XVI в., при подготовке юбилейных мероприятий вполне возможны и политические мотивы. Юбилей Лютера в 1983 г. (500-летие со дня рождения) был использован Германской Демократической Республикой для пропаганды социализма (хотя такой подход в свое время нашел много критиков среди людей церкви). Юбилей 2017 г. также не был лишен политических коннотаций, поскольку позволил исторически протестантским странам продвигать свое национальное наследие, а протестантским меньшинствам в других странах – привлечь внимание к своей идентичности. В Германии на региональном уровне он дал возможность федеральным землям представить свою особенную историю и культуру. В то же время, было желание сосредоточиться на общеевропейском и освобождающем характере Реформации, что при правильно расставленных акцентах во время празднований могло бы способствовать укреплению идеи единой Европы. Кое-кто хотел осудить Лютера за привнесение стольких распрей и конфликтов в европейскую историю.

Ни один из этих мотивов не является абсолютно новым. Все они появлялись в той или иной степени, когда отмечались юбилеи каких-то особых (может быть, следует сказать «священных»?) объектов, людей или событий. Хотя мотивации могут быть самыми разными, один ответ на вопрос о причинах празднований представляется вполне очевидным. Реформация стала одним из наиболее значимых событий мировой истории вообще и христианской церкви в частности. Без нее современное человечество в глобальном смысле выглядело бы совершенно иначе. Если мы желаем понять сегодняшний мир и сегодняшнюю церковь, и если мы хотим ответственно относиться к миру и церкви, мы должны хорошо изучить Реформацию, ее самый широкий контекст, ее деятелей, ее послание миру и различные реакции на нее. Благоразумно спланированное и проведенное празднование (commemoration) способно стимулировать и улучшить такое понимание. Для достижения этого понимания годятся все вышеуказанные мотивы. Однако празднование принесет плоды только в том случае, если возвышенные мотивы будут сочетаться между собой наиболее продуктивным способом и не будут подчинены узко предвзятым концепциям или материальным соображениям.

Как праздновать: альтернативы и сложности

При поиске ответа на вопрос о том, как праздновать 500-летие Реформации, возникло несколько возможных вариантов. Альтернативы зависели от различных мотиваций, и каждая из них заключала в себе определенные сложности. Исторический вариант, к примеру, позволял подойти к юбилею Реформации с явным перекосом внимания к фигуре Мартина Лютера. Но такой подход оставлял бы этот персонаж в глубоком прошлом, и его связь с настоящим была бы по большей части или даже полностью проигнорирована3. В этом контексте Лютер мог бы быть представлен как монах, который поколебал основы церкви, раздражал папу и императора, женился, пил пиво, молился, набрал слишком значительный вес и умер. Этот Лютер был бы интересен и даже забавен, но только как курьез из вчерашнего дня, не важный для дня сегодняшнего или завтрашнего.

В случае богословского подхода Лютер мог бы быть инструментализирован в роли апостола свободы, бунтаря против Рима, отца современной веротерпимости, открывателя понятия благодати или в других идеализирующих его ипостасях. Все эти образы, будучи приняты некритически и без тщательной нюансировки, создадут больше проблем, чем помогут решить.

В случае экономического подхода «продающие» Лютера и Реформацию города и регионы будут ожидать, что миллионы посетителей раскроют свои кошельки. Туристы поедут в города, в которых Лютер жил, в которых он останавливался минимум на одну ночь, или даже туда, куда он, возможно, лишь планировал съездить – т.е. в те места, которые кто-то назвал «почти лютеровскими». Ирония в этом случае заключается в том, что издатели, пивовары и изготовители всяческих «реликтов Реформации» надеялись в 2017 г. собрать урожай того же типа, на который рассчитывал Альбрехт Бранденбургский, отправлявший Иоганна Тецеля в тур за индульгенциями в 1517-м!

После того как подобные маркетинговые мероприятия набрали обороты, трезво мыслящие ученые лишились иллюзий насчет того, что им удастся серьезно повлиять на ситуацию. В их силах, тем не менее, было предложить альтернативу и извлечь выгоду из более сомнительных подходов, чтобы в конце концов свести дело к более ответственному празднованию. Все они – академические ученые, отмечающие годовщину (commemorators) и участники торжеств (celebrators) – нуждаются в понимании того, что сложные аспекты Реформации будут не проигнорированы, а представлены в полной мере, без попыток замалчивания. Начнем с самого очевидного: Мартин Лютер – не только замечательная историческая личность, но и крайне противоречивый персонаж. Те, для кого 2017 г. стал больше моментом торжества (celebration), нежели празднования (commemoration), должны отдавать себе отчет в крайне жестких нападках Лютера на евреев, католиков, анабаптистов, мусульман, а также всех тех, с кем он был не согласен – а таких было множество! Разумеется, так обстоит дело не только с Лютером.

Однако Лютера собирались представить как человека, вновь открывшего для нас Евангелие, авторитет Священного Писания и силу благодати. Как же такой человек мог высказать столько оскорбительных и поистине жестоких мыслей? Многим протестантам хотелось бы, чтобы уродливые стороны личности Лютера просто исчезли из истории. Но этого не произойдет. Конечно, проблема далеко выходит за рамки личности Лютера. Деятельность Лютера, как и Реформация в целом, имеет множество прискорбных аспектов. Будем мы говорить о Лютере и евреях, Кальвине и Сервете, или о принципе cuius regio, eius religio – очевидные факты опровергают мысль о том, что «эпоха Реформации» привела к наступлению «эпохи толерантности». Любая попытка представить Реформацию как начало толерантности и равноправия, сделанная с целью подчеркнуть ее важность и значение для сегодняшних реалий, обречена на провал. Факты требуют более тщательной нюансировки.

Далее. Сосредоточение на Лютере как своего рода евангелисте свободы должно сопровождаться акцентом на том, что его целью была свобода от греха и вины, а не свобода в политическом смысле, как мы понимаем ее сегодня. Такое видение Лютера представляет его скорее современным человеком, чем представителем XVI столетия. Если бы все зависело от Лютера, то, например, Нидерланды еще были бы оккупированы Испанией, а голландский протестантизм, скорее всего, был бы давным-давно уничтожен инквизицией. Лютер отвергал сопротивление политическим властям в любом виде. К счастью для голландцев, их принц Вильгельм Оранский, получивший лютеранское воспитание, обратился в католичество, а затем вернулся в лоно протестантизма и не строго придерживался идеи полного подчинения властям (Obrigkeitsgehorsamkeit), которую отстаивал Лютер. По общему мнению историков, этот постулат привел в других европейских странах к неожиданным, а то и катастрофическим последствиям. Вильгельм отошел от идеи Лютера и выбрал кальвинизм с его тезисом «права на восстание», разработанным в зачаточной форме самим Жаном Кальвином4.

Созданные Лютером проблемы оккупировали и царство теологии. Приведем лишь один хорошо известный пример: позиция Лютера на марбургском споре 1529 г. о Тайной вечере, когда он не только упустил возможность мира с Цвингли и другими швейцарскими реформаторами, но также был готов в качестве логического следствия из своей точки зрения принять вывод о личности Иисуса, который многие из единомышленников Лютера считали иррациональным. Можно привести и массу других примеров лютеровской непримиримости. Одним словом, личность Лютера заключает в себе слишком много противоречий и агрессивности, чтобы пройти отбор для постановки на пьедестал 2017 г. в качестве героя или святого5.

При взгляде на более общую картину необходимо помнить о том очевидном факте, что Реформация повлекла за собой раскол церкви. Она стала причиной религиозных войн, принесших трагедии в жизни мужчин и женщин в XVI столетии и позднее. Сегодня убежденный протестант, возможно, еще может восклицать с одобрением: «Где бы мы были, если бы не было Реформации?» Других людей этот вопрос может наталкивать на совершенно другие ответы. Некоторые могли бы даже сказать, что мир был бы намного лучше вообще без Реформации. Даже протестанты, отстаивающие ценность Реформации, должны обязательно принимать во внимание тех, кто в 2017 г. этого не делает.

Историческая близорукость только запутывает дело. Все началось с Лютера, ведь Кальвин же сказал: «Евангелие зародилось в Виттенберге»6. В 2017 г. следует сосредоточиться не только на одном этом человеке, но и на тех, кто поддерживал его или противостоял ему, на Реформации в целом со всей ее раздражающей сложностью. Излишняя сосредоточенность на Лютере может серьезно повредить памятным (commemorative) мероприятиям; всего несколько цитат из Лютера о евреях, женщинах или турках способны заклеймить его как нетерпимого фундаменталиста, не несущего никакой идеи для сегодняшнего дня. Больше того, ошибкой будет смотреть на Реформацию с общепротестантской точки зрения. Более надежным путем для удовлетворительного празднования (commemoration) может стать ставка на множество «реформаций», так, как это стало нормой для сегодняшних научных исследований Реформации7.

Во избежание подобных проблем в ходе празднований 2017 г. стоит постоянно помнить, что Лютер работал в мире, в котором многое менялось. Например, всем ясно, что его действия способствовали запуску и других видов реформы – таких, как католическая реформация (то, что раньше именовалось «Контрреформацией»), движения анабаптистов, так называемой «радикальной Реформации». Более того, представления о «реформациях XVI века» могут быть применены и в других областях человеческой деятельности. Известно, что в XVI в. были зафиксированы глубокие сдвиги не только в жизни церкви, богословии и духовной жизни, но также в науке, культуре, юриспруденции, политике, картографии, медицине и так далее. Отмечая юбилей Реформации в «постхристианской Европе», следует также помнить об огромном разнообразии связанных с ней национальных и региональных процессов. Если помнить обо всех этих сложностях, в 2017 г. многому можно будет научиться.

Постхристианская Европа: факты и концепции

Возможно, еще большую сложность – по сравнению с невозможностью однозначной интерпретации лютеровой карьеры или общих линий развития в XVI в. – представляет вопрос о том, как отмечать юбилей Реформации в постхристианской Европе8. В последнее время появилось немало исследований, содержащих попытки определения понятия «постхристианский», а также того, является ли этот термин лучшим для обозначения положения в сегодняшней Европе9. Данная статья не рассматривает общую роль веры в Западной Европе, несмотря на то, что многие неоспоримые факты указывают, что Европа в целом является глубоко секуляризованным континентом, особенно в сравнении с другими частями света. Посещения церкви, членство в общинах и число людей, исповедующих веру в личного бога, – все это снижается. При подготовке памятных мероприятий 2017 г. эту реальность также следует принимать в расчет.

И все же вполне возможно задать вопрос о том, является ли «постхристианский» подход единственно верным при определении современной Европы. Из некоторых исследований следует, что Европа не настолько секуляризована или является «постхристианской», насколько это может казаться. Например, около половины европейцев ответили в ходе опросов, что они молятся или медитируют минимум раз в неделю. Трое из четырех европейцев говорят о том, что они «религиозны». Количество людей, открыто объявляющих о своем атеизме, сравнительно невелико. В странах типа Италии или Греции христианская вера жива и видна каждый день. В Восточной Европе строятся новые церкви, в некоторых регионах люди возвращаются в церковь, количество проводимых крещений детей и взрослых растет, и все эти перемены происходят в контексте глубоких политических перемен в этих странах, возможно, даже как результат этих перемен. Падение Берлинской стены в 1989 г., став символическим окончанием искусственного разделения Европы на Восточную и Западную, продемонстрировало силу церкви и ее последователей. Множество документов подтверждает, что цепочка событий, приведших в конце концов к падению стены, была запущена вылившимися на улицы понедельничными собраниями верующих в Лейпциге в сентябре 1987 г. Это произошло в социалистической стране, где влияние церкви постоянно подавлялось. Стоит также отметить, что хотя Лютер вряд ли был бы рад такому развитию событий, сегодня папа Франциск пользуется большой популярностью и является объектом регулярных позитивных новостей в европейских газетах, журналах и в Сети. В целом, возможно, сегодня еще преждевременно вести речь о наступлении в Европе «постхристианской эры»10.

И все же нельзя отрицать, что сегодняшняя религиозная ситуация в Европе глубоко отличается от XVI в. и даже от той, что была всего 50 лет тому назад. Общественная жизнь заметно меньше регулируется христианской традицией. Свидетельством тому являются пустые церкви по воскресеньям, рост числа мечетей в последнее время, продолжающаяся перестройка церковных зданий в книжные магазины, жилые дома и для других целей, не связанных с религией. По мере продвижения Европы от пост-Вестфальского многоконфессионального общества к мультирелигиозному или светскому зафиксирован также параллельный переход от публичной к частной форме христианства. Более того, христианское вероисповедание стало в большинстве случаев местным, добровольным и необязательным параметром личной идентичности. Все меньше случаев, когда человек, будучи рожден и крещен в рамках определенной конфессии (лютеранской, англиканской, кальвинистской и т. п.), делает впоследствии осознанный выбор в пользу жизни «по-христиански». Снижение количества членов церкви, ставших таковыми в силу наследования традиции, вызывает новое осознание понятия «христианин». Тот, кто идентифицирует себя как верующий, как правило, обладает более тонким ощущением типа «я верующий среди коллег» или «я христианин в своем городе», нежели, скажем, «я член англиканской церкви». Идея «веры без принадлежности», по выражению социолога Грейс Дэйви, описывает ситуацию, в которой церковная мобильность преобладает, подобно тому, как люди меняют работу или переезжают в другой дом11. Такое представление о религиозной идентичности в рамках гибких связей, а не заранее определенных обязательств, является важнейшей переменой по сравнению с эпохой Лютера и с картиной, преобладавшей в течение нескольких столетий после его кончины.

В различных частях Европы верующие часто высказываются неопределенно относительно ценности церковных организаций и иерархической структуры, особенно когда речь идет об очевидных злоупотреблениях властью. Положительный образ папы Франциска не способен заслонить от нас колоссальный ущерб, нанесенный Римской католической церкви скандалом вокруг сексуальной жизни священников. Во многих протестантских церквях подобная проблема имиджа вызывает бесконечные споры вокруг вопросов брака и сексуальности. Эти церкви также страдают от высмеивания извне, являясь для богословов поводом продемонстрировать ставшую популярной толерантность при отрицании важнейших основ христианской веры. Как члены церкви, так и посторонние люди регулярно высказывают переживания от ощущения того, что исторические религиозные учреждения Европы далеко отошли от своей первоначальной сферы ответственности и слишком глубоко погрузились в мирские дела. Возможно, именно в этом современная ситуация напоминает картину, сложившуюся в XVI в. Протест Лютера был вызван тем, что он увидел, насколько богословие и церковь отдалились от их первоначального положения и миссии. Как и в современной Европе, в ходе Реформации светское общество часто ощущало церковь отдалившейся бюрократизировавшейся структурой, озабоченной борьбой за власть и деньги, с разобщенным и распущенным клиром. Возможные параллели в этой связи между ситуацией начала XVI и начала XXI в. заслуживают внимания как в 2017 г., так и впоследствии.

Есть и другие стороны сегодняшней европейской жизни, наводящие на параллели с XVI в. Экономическая нестабильность, недоверие к политике и политикам, дезориентация значительной части молодежи, масса проблем в сфере семьи и брака – вот лишь часть аспектов, наводящих на мысль о сравнении. В дополнение к этому следует отметить растущий интерес к религии и «духовности» в то самое время, когда большая часть Европы, кажется, движется в постхристианском направлении12. В свете тех фактов, что видимое присутствие институированного христианства в Европе уменьшилось и что многие считают себя христианами или религиозными людьми хотя бы в некоторых аспектах, можно предположить, что термин «секуляризованная» больше подходит к современной Европе, чем «постхристианская»13.

Секуляризованная Европа, однако, странным образом является одновременно и религиозной – именно религиозной, а не христианской. Дитрих Бонхёффер выступил с поразительно точным прогнозом, предсказав, что христианство придет в упадок, а религия вернется14. Так и произошло, поскольку религия в самом общем смысле этого слова вышла даже на первое место. Религия играет все большую роль в политике и общественной жизни, особенно если мы вспомним о растущем количестве мусульман в Европе. По этой причине особенно интересно и особенно важно рассуждать о 500-летии Реформации в тот момент, когда богословские факультеты в государственных университетах повсеместно переименовываются в факультеты религиозных исследований, а традиционная двухконфессиональная Западная Европа (католическая и протестантская) уступила место двухрелигиозной (христианской и мусульманской). Празднование 500-летия Реформации в так называемой постхристианской Европе, одновременно секуляризованной и религиозной, по остаточному принципу христианской и обновленно мусульманской, приобретает особенный смысл. Однако это верно только в том случае, если мы честно попытаемся определить, чем на самом деле была Реформация в своей глубинной сущности.

Ad fontes: в чем суть Реформации?

В 2011 г. поездку папы Бенедикта XVI по его родине Германии сопровождали большие ожидания. Возможно, в преддверии приближающегося 2017 г. он тщательно избегал мест типа Виттенберга и Вартбурга, навсегда связанных с зарей протестантизма, но зато решил посетить Эрфурт, где Лютер жил еще католическим монахом, – город, имеющий богатую историю экуменической деятельности. Многие предсказывали, что папа выступит с добрым словом в адрес Лютера, а затем последует что-то вроде прелюдии к примирению. Однако этого не произошло, и предсказывавшие были сконфужены и разочарованы: вместо ожидаемого папа заговорил не о расколе внутри церкви, который был запущен деятельностью Лютера, а о послании Евангелия, на пропаганду которого Лютер потратил столько усилий15. Это послание, по мнению папы, было центральной проблемой богословия, описывающей отношение между праведным Богом и грешным человечеством. В своем выступлении Бенедикт настаивал, что этот вопрос сегодня снова должен быть введен в повестку дня. Вместо того, чтобы снять запрет на Лютера или сделать другой жест в экуменическом смысле, папа имел наглость напомнить немецким протестантам о Евангелии, которое проповедовал Лютер.

Действительно ли протестантам нужен папа для того, чтобы рассказать им о сути Реформации? Поскольку большинство протестантов больше не воспринимают папу как Антихриста, эта казавшаяся когда-то невозможной мысль, возможно, имеет право на существование. В самом деле, немало сегодняшних протестантов считает всех недавних пап последним оплотом истинной христианской мудрости. Для этих протестантов Рим стал последним бастионом видимой и положительной церкви, сколь чудовищным это не показалось бы Лютеру. Историки и специалисты по историческому богословию, видимо, имеют ясное представление об основной миссии Лютера, но для более широкой протестантской (или едва затронутой протестантством) аудитории его личность часто сводится к комической фигуре пьющего пиво монаха с примитивным посланием «Веселитесь и женитесь, и благодать сама снизойдет на вас». Мероприятия 2017 г. предоставляют возможность спросить, что произошло бы, если бы протестанты (не будем говорить о европейцах в целом) вернулись к тому, чего Лютер желал и что проповедовал, за что он жил и умер. Именно это и предложил папа Бенедикт протестантам в Эрфурте в 2011 г.

В последние десятилетия содержание исследований по Реформации значительно обогатилось благодаря тому, что к этой проблематике обратилось большое число историков социального. Долгое время в исследованиях Реформации доминировали историки церкви, больше сосредоточенные на церковных материях и богословии, чем на исторических контекстах. Вследствие такой сосредоточенности эти ученые часто не уделяли достаточно внимания связям между религиозными вопросами и более широкими вопросами политики, общественной жизни и культуры. Историки социального показали сосредоточенным на узкой проблематике ученым, что исторические контексты могут на самом деле быть очень важны, и что описание институтов не может быть полным без описания людей и социальных сил, действующих внутри этих институтов. Поначалу церковным историкам было сложно принять эту мысль, но затем они справились, и это повлекло за собой необходимый сдвиг в акцентах.

Одним из проблемных результатов этого в целом оздоравливающего сдвига стало то, что богословское центрирование Реформации часто теряется из виду. Ученые, обладающие отличными навыками исследований в области истории, демографии, этнографии, классового и гендерного анализа, глубоко преобразовали наше академическое представление о XVI веке, однако часто они демонстрировали недостаточный интерес к проблемам толкования Писания и другим богословским вопросам, имевшим первостепенную важность как для деятелей Реформации, так и для их противников. В результате великолепных достижений в сфере контекстуализации богословия XVI в. собственно богословие порой теряется.

Итак, в 2017 г. мы должны напоминать себе, что главной целью Лютера было не преобразование общества, не революция в естественных науках или реструктуризация политической и социальной жизни в Европе, даже не переоценка брака, семьи и образования. Как бы ни были оправданы исследования всех этих перемен, здравомыслящие ученые помнят – главной целью Лютера было что-то другое. Его целью не была даже незамедлительная реформа церкви. Разумеется, он беспокоился о положении клира и злоупотреблениях церковных властей. Его главным беспокойством, имевшим глубоко экзистенциальный характер, было отношение между Богом и человеком, конкретнее – между Богом в его святости и человеческими существами в их греховности – то, что теологи называют учением об оправдании. При составлении в 1545 г. предисловия к первому изданию своих избранных произведений Лютер писал, что когда он понял, что на самом деле означает оправдание верой, будто врата рая распахнулись перед ним16. Эта мысль является одной из важнейших в Реформации. Интересно, что это понимание пришло к Лютеру в самом конце жизни (он умер в 1546 г.), после того как он воочию увидел, как много положительных и отрицательных последствий повлекли за собой запущенные им процессы Реформации. Упоминая врата рая, которые будто распахнулись перед ним, он не имел в виду, что ему внезапно открылось, что Европа нуждается в новой политической системе, или что монахи и монахини должны жениться, или что для саморазвития людям необходима свобода. Напротив, он пытался понять центральную тему Библии в новом свете: мужчины и женщины будут спасены от Страшного суда и вечной погибели посредством заключающейся в Иисусе Христе доступной и не нуждающейся в заслугах божественной благодати. Несмотря на то, что это учение влечет за собой весьма глубокие по содержанию и широкие по проблематике последствия, лютеровское понимание Реформации ограничивалось именно этим. Именно в этом заключалась новая идея, которую он с таким энтузиазмом пропагандировал.

Важный диспут Лютера с Эразмом 1525 г. лишний раз доказывает, что вопрос оправдания верой имел для Лютера основополагающее значение: именно это положение было атаковано Эразмом. На последней странице своего пространного ответа на книгу Эразма о свободе воли Лютер представил свою основную мысль в кристально чистом виде: «Итак, я воздаю тебе великую хвалу и провозглашаю, что из всех только ты один понял, о какой проблеме идет речь, какова ее суть; ты не стал изводить меня маловажными вопросами о папстве, чистилище, индульгенциях и прочих пустяках – при всем том, что это более чем реальные проблемы; почти все остальные мучили меня этими вопросами, и, должен сказать, совершенно напрасно. Именно ты и только ты увидел, вокруг какой точки все вертится, и именно сюда ты нанес главный удар; и за это я благодарю тебя от всего сердца»17.

Точкой, вокруг которой, по выражению Лютера, «все вертится», как раз была тема его дискуссии с Эразмом. Дискуссия велась вокруг того, каким образом грешные люди могут прийти к соглашению с праведным и святым Богом. В свою очередь, эта мысль была связана с вопросами личной и институционной вины, общественного правопорядка, прощения, примирения и праведности, а также многими другими.

Эти проблемы сохраняют свою важность и сегодня. На самом деле примечательно, как много современных романов, пьес и фильмов разрабатывают тему «вины» при том, что «вина» перестала быть центральной темой проповедей, катехизисов и в целом в христианском воспитании. В лютеровской Реформации понятие вины имело первостепенное значение. Следовательно, было бы более чем уместно, если бы мероприятия 2017 г. были снова сфокусированы на проблемах вины и греховности. Такие мероприятия отразили бы основополагающую идею не только христианства, но и секуляризованного общества. Это можно ясно разглядеть в сегодняшнем экологическом кризисе, ставшем объектом энциклики папы Франциска 2015 г. «Laudate si». Наша планета может перестать удерживать вес грехов алчного общества потребителей и производителей бросовых продуктов. Богословские ресурсы Реформации, а особенно – Лютера, могли бы помочь нам с мудростью рассуждать о данной проблеме.

Однако, как только мы начнем рассматривать лютеровскую теологию как центральный фактор Реформации, мы с неизбежностью вернемся к вопросу, как отмечать 500-летнюю годовщину.

Первостепенную важность имеет возвращение Лютера как проповедника, пастора, профессора и верующего. Как уже говорилось, связанные с Реформацией политические, социальные и культурные движения сохраняют свою важность, но должны изучаться в связи с богословием Лютера. 500-летие Реформации отсчитывается не с 1529 г., когда на Шпейерском рейхстаге государственные мужи впервые произнесли слово «протестант», и не с 1525 г., когда бывший монах Лютер женился на бывшей монахине Катарине фон Бора. В 2017 г. мы отмечаем 500 лет с 1517 г., когда профессор недавно основанного университета (Виттенбергский университет был основан в 1502 г.) опубликовал в городке где-то на окраине европейской цивилизации тезисы, трактовавшие отношения между праведным Богом и греховным человечеством.

Но, конечно, если мы сосредоточимся только на этом событии и только на Лютере, мы утратим широту и международный характер протестантизма, а, следовательно, вынужденно будем недооценивать историческую роль богословских достижений Лютера. Идея оправдания верой сама по себе выводит на историческую авансцену такие фигуры, как Филипп Меланхтон, Мартин Буцер и Жан Кальвин, разработавшие концепции личной святости и церковной реформы на основе теории об оправдании верой. Эта теория позволила этим и другим богословам создать глобальный христианский подход к образованию, политике, общественной жизни и культуре. Все это также важно вспомнить при праздновании Реформации в 2017 году.

Центральный пункт теологии Лютера также имеет прямую связь с различными «революциями» в Европе XVI века – со множеством «реформаций». Анабаптисты, реформаты, требующие перемен католики сходились в понимании того, что Европа, не будучи достаточно христианской, нуждается в более глубокой, более правильной христианизации. Разумеется, между ними были различия в понимании того, как прийти к этой цели, однако они были согласны в том, что реформа была необходима. Более того, они сходились и в том, что эта реформа началась с теологии. Независимо от того, является ли сегодняшняя Европа христианской, постхристианской, предхристианской или какой-то еще, празднования 2017 г. могут принести пользу, если только европейские церкви объединятся не в неконкретных славословиях единства, а в духе стремления точнее разобраться в богословских акцентах XVI века и их последствиях для сегодняшней реальности.

XVI век и наши дни: сложная взаимосвязь

Позвольте мне закончить чем-то вроде «пророчества»: в ближайшие десятилетия религиозные и богословские проблемы станут более ощутимы и обретут новую важность. Представляется вполне уместным провести некоторые параллели между Европой начала XVI и начала XXI веков.

Первая параллель может быть обозначена немецким словом Orientierungslosigkeit, что можно передать по-русски как «утрата или отсутствие ориентации». При этом явлении базовые понятия либо утрачены, либо поставлены под сомнение, и многие люди (по большей части – молодые) отходят от нормативных контрольных точек (которые мы называем «ценностями» сегодня и называли «доблестями» в прошлом).

Второе: веротерпимость беспокоит нас сегодня так же, как беспокоила в XVI столетии. Хотя в то время более всего нуждались в терпимости отношения между католиками и протестантами (а также протестантов – между собой), сегодня веротерпимость – это базовая модель для плюралистических мультирелигиозных обществ. Веротерпимость является жизненно необходимой для самого функционирования общества и политики.

Третье: обе этих эпохи отмечены революцией СМИ, принесшей новые возможности, вызовы и опасности. Распространение печатных станков, наложившееся на рост способности людей покупать и читать книги, было вполне подобно недавним достижениям в распространении цифровых данных и социальных сетей. Обе революции наводят нас на мысль об ответственном использовании имеющихся в нашем распоряжении средств массовой информации.

Четвертое: с экономической точки зрения мы столкнулись с целой серией проблем – от коррупции и алчности в руководстве крупнейших организаций до роста долгового закабаления и нищеты. Достаточно подумать о ситуации в сегодняшней Греции или об иммиграционном кризисе в Европе. И тогда, и сейчас общество устроено таким образом, что многие могут начать гонку за успехом, но лишь немногие его достигают. (Важное отличие между ситуацией тогда и сейчас заключается в том, что тогда святых почитали за заслуги провозглашением того, что они заслужили вознесение на небеса, а мы сегодня считаем благословенными футболистов, кинозвезд и топ-менеджеров, зарабатывающих достаточно для того, чтобы жить райской жизнью на Земле).

Пятое: отношения между церковью и государством становятся в Европе все более и более удручающими. Эта проблема связана с изменениями в обществе, а также с упадком институциональной власти церквей. Вопросы относительно ответственности государства в отношении церкви, независимости церкви и выражения мнений церкви о политике и законе обрели важность именно вследствие Реформации. Размышление о длительной эволюции отношений между церковью и государством с XVI в. до наших дней может позволить лучше понимать эти отношения сегодня.

Шестое: хотя мы отмечаем, что люди XVI столетия заботились в основном о проблеме греха и спасения, мы должны признать, что и сегодня люди также беспокоятся о том же самом, хоть и в иных смыслах и терминах. Несмотря на то, что «грех» больше не связан со смертью, тем более с геенной огненной, грех и вина являются важнейшими проблемами, из-за которых люди обращаются за помощью к психиатрам и психотерапевтам. С этим связан и поиск духовности и духовной стабильности. В последние десятилетия туроператоры и бывшие монастыри активно разрабатывают «духовный туризм» – нишу рынка, удовлетворяющую запросы клиентов, нуждающихся в побеге от стресса на работе или от психологического смятения. Сегодня, как и тогда, церковь не кажется успешно отвечающей запросам верующих, но многие продолжают смотреть на нее как на возможный путь в поисках внутренней стабильности. Впрочем, иногда кажется, что именно физическое пространство церкви приводит людей в больший трепет, чем ее идеология.

Ни Лютер, ни Кальвин, ни иной лидер Реформации не воспринимали Европу как место, кипящее полновесной христианской жизнью. Они признавали, что почти все европейцы были крещены, но делали вывод, что лишь небольшая часть их жила в соответствии со своим крещением. Они сетовали, что европейцы не являются настоящими христианами ни с какой из возможных точек зрения. Кальвин говорил о Europa afflicta18 и еще при жизни пришел к выводу, что христианство в мировом масштабе – не только в Европе – было на краю гибели19.

Сегодня он думал бы так же. Но сегодня надо спросить, является ли европейская церковь настолько же постхристианской, насколько постхристианским является европейское общество. За столетия, минувшие после Просвещения и его непосредственных последствий, произошли глубочайшие перемены в том, как крупнейшие протестантские церкви воспринимают Библию и Евангелие. Были ли эти перемены достаточно фундаментальны, чтобы сделать разрыв между сегодняшними протестантскими церквями и богословием XVI века непреодолимым? Трудно дать однозначный ответ. Если опять вспомнить Лютера, его трубный глас донесет до нас его видение церкви: «Церкви нужны лишь для того, чтобы Господь наш Иисус говорил с нами своим Божественным Словом, а мы в ответ говорили с Ним посредством молитв и псалмов»20. С формальной точки зрения эта функция сохранилась, однако вполне можно понять того, кто задастся вопросом, насколько суть происходящего в зданиях сегодняшней протестантской церкви была бы понятна Лютеру.

Когда на следующий день после 31 октября 2017 г. последний автобус покинул Виттенберг, что осталось в умах и сердцах тех, кто в 2017 году посетил памятные места, купил сувениры, прочел книги, принял участие в турах, или другим способом прервал свою повседневность для того, чтобы отдать дань 500-летней годовщине Реформации? Ответ, разумеется, зависит от мотивации. Если мы сохраним близость основному тезису лютеровской деятельности, ответ будет очевиден. Правильно организованное празднование (commemoration) Реформации 500 лет спустя после ее начала вполне способно оздоровить Европу. Соответствующие событию церемонии могут показать сегодняшней Европе некоторые стороны того состояния, от которого она произошла, а может быть, и того, к которому она стремится. Показать все это – задача исторического научного сообщества. Но если отрешиться от истории Реформации и ее воздействия на нас, что останется от ее богословского, экзистенциального стержня – должного отношения человека к Богу? Этот вопрос также нуждается в 2017 году в самом громком и широком обсуждении.

Перевод И. Е. Андронова

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Brady Th. A. German Histories in the Age of the Reformations, 1400–1650. Cambridge, 2009.

D. Martin Luther‘s Werke: kritische Gesamtausgabe /Weimarer Ausgabe/. Weimar,1883–2009.

Davie G. Religion in Britain since 1945: Believing without Belonging. Oxford, 1994.

Graf F.W. Die Wiederkehr der Götter. Religion in der modernen Kultur. Munich, 2004.

Hendrix S. H. Recultivating the Vineyard. The Reformation Agendas of Christianization. Louisville, KY, 2004.

Herminjard A.-L. Correspondance des Réformateurs dans les pays de langue française. Nieuwkoop, 1896.

Ioannis Calvini Opera Quae Supersunt Omnia, Ediderunt Guilielmus Baum, Eduardus Cunitz, Eduardus Reuss. Vol. 1–59. Brunsvigae, Berolinae 1863–1900.

Kolb R. Martin Luther as Prophet, Teacher and Hero. Images of the Reformer, 1520–1620. Grand Rapids, MI, 1999.

Lehmann H. Das Christentum im 20. Jahrhundert: Fragen, Probleme, Perspektiven (Kirchengeschichte in Einzeldarstellungen. Bd. 4: Neueste Kirchengeschichte. 9). Leipzig, 2012.

Lehmann H. Luthergedächtnis 1817 bis 2017. Göttingen, 2012.

Lindberg C. The European Reformations. 2nd ed. Chichester, 2010.

Mcleod H. The Religious Crisis of the 1960s. Oxford, 2007.

Pugh J. Religionless Christianity: Dietrich Bonhoeffer in Troubled Times. London, 2008.

Riesebrocht M. Die Rückkehr der Religionen. Munich, 2000.

Säkularisierungen in der Frühen Neuzeit. Methodische Probleme und empirische Fallstudien / Hrsg. M. Pohlig u.a. Berlin, 2008. S. 9–109. (Zeitschrift für Historische Forschung. Beiheft 41).

Selderhuis H. Wem gehört die Reformation? Das Reformationsjubiläum 1617 im Streit zwischen Lutheranern und Reformierten // Calvinismus in den Auseinandersetzungen des frühen konfessionellen Zeitalters / Hg. H. J. Selderhuis, M. Leiner, V. Leppin. Göttingen, 2013. S. 66–78.

The Decline of Christendom in Western Europe 1750–2000 / Ed. H. McLeod, W. Ustorf. Cambridge, 2007.

Witte J., Jr. The Reformation of Rights: Law, Religion, and Human Rights in Early Modern Calvinism. Cambridge, 2007.

Название настоящей статьи навеяно частыми упоминаниями (а иногда – и ламентациями) о том, что Реформация, сыгравшая столь громадную роль в истории Запада и, особенно, в истории модернизации Запада, осталась феноменом, чуждым православным обществам, в том числе и православным обществам Восточной Европы (России и украинско-белорусских земель). Пример, который и подтолкнул дать именно ту формулировку названия, какая применена, – статья большого знатока истории Московской Руси Г. Штёкля22. Штёкль, не занимаясь специально собственно конфессиональной стороной дела, предположил, что факты отчуждения Реформации русской православной культурой нужно искать в области религиозно-политических идей23. Прав ли немецкий историк?

В исторической публицистике и, в значительной степени в исторической памяти и России, и зарубежных стран, часто встречается легковесно-удобное и отвечающее известному умонастроению утверждение, что всё дело или в «отсталости» России и православных культур вообще, или в «особом» пути развития России24.

Нередко ставится и вопрос о сходствах и различиях староверия и протестантизма25, и утверждается, что кризис раскола, при всех отличиях от Реформации, стал ее эквивалентом.

Существуют и специальные исследования, посвященные встрече России с Реформацией и протестантизмом, и тут изучены две стороны предмета: во-первых, проникновение протестантизма в Россию и в православные территории Речи Посполитой в их переплетении с локальными «еретическими» движениями той же эпохи26; во-вторых, антипротестантская полемика в русской и украинско-белорусской культуре27.

Предмет настоящей статьи, однако, иного рода. Нас интересует, главным образом, не влияние протестантизма на Русь и Россию, не восточнославянские религиозные движения протестантского толка, и даже не взгляд на протестантизм в русской и украинско-белорусской православной письменности XVI–XVII в. сам по себе, а то, как во встрече и в полемическом диалоге с Реформацией выявились такие различия в двух христианских традициях, которые делали логически невозможным внутренний разрыв, подобный (по своей религиозной логике) разрыву протестантизма и католицизма в истории латинского Запада28. Разумеется, эта тема слишком широка для небольшой статьи, поэтому мы ограничимся рядом наблюдений.

Встреча восточноевропейской православной культуры с Реформацией в XVI–XVII вв

Известно, что Лютер в борьбе с «папизмом» апеллировал к опыту и православной церкви, и гуситов. Интерес к православию проявляли и Меланхтон, и другие деятели протестантизма. Самый известный и характерный эпизод – контакты константинопольского патриарха Иеремии и его окружения с немецкими протестантами29. Некоторые православные греки оказывались в Германии и даже переходили в протестантизм, а протестанты, со своей стороны, пробовали распространять свое учение в православной среде. Такие усилия предпринимались в 1560-е гг. и польскими кальвинистами30. Тогда же Якуб Гераклит, захватив власть в Молдавии, попытался весьма агрессивными методами, опираясь на помощь немецких протестантов, насадить в Молдавии лютеранство, но это ему не удалось31. Выходец из Хорватии Ганс фон Унгнад основал в Урахе, в Германии, типографию, в которой печатались книги для распространения их среди православного населения Балкан. Известен и ряд других попыток немецких протестантов вести пропаганду среди православного населения юго-востока Европы32. Все они оказались, в конце концов, бесплодными. Более успешными были усилия по пропаганде кальвинизма в Трансильвании, предпринятые венгерскими кальвинистами. Позднее известный успех в православных регионах Восточной Европы выпал на долю антитринитариев и даже иудаизантов33.

Наиболее известный след воздействия протестантизма на православные элиты – тайное обращение в кальвинизм константинопольского патриарха Кирилла Лукариса. Он начал свою церковную карьеру в Литве и на Западной Украине, продолжил ее в Александрии, установил контакты с голландскими кальвинистами и около 1613 г. стал криптокальвинистом. В 1620-е гг., став константинопольским патриархом, Лукарис предпринял попытку реформ в православной церкви, а на рубеже 1620-х и 1630-х гг. опубликовал в Швейцарии кальвинистское «Исповедание веры». И в то время, и позже Лукарис был в центре острейших религиозно-политических конфликтов, несколько раз терял и возвращал патриарший престол и, в конце концов, в 1638 г. был казнен по приказу султана. Его взгляды были осуждены православными соборами в 1638, 1640, 1642 и 1672 гг. 34

Встреча протестантизма с православием произошла и на востоке Европы, в России, Украине и Белоруссии.

В русских источниках первые известия о Реформации фиксируются в начале 1550-х гг.35 В 1552 г. датский король Христиан, в ответ на просьбу русского правительства помочь в заведении книгопечатания в Москве, послал в Россию протестантского миссионера Ганса Миссингейма. Позднее на службе у Ивана Грозного оказался ряд протестантов. Уже в 1550–1560-е г. в Москве сложилась протестантская колония и была построена лютеранская церковь. Протестанты жили в Москве и других русских городах практически постоянно на протяжении второй половины XVI–XVII вв. Хотя в истории российской протестантской общины были разные времена, в целом она не подвергалась преследованиям36 и была относительно многочисленной. В Москве протестанты жили преимущественно в Немецкой слободе. Хорошо известно, что они играли заметную роль при дворе Алексея Михайловича уже в третьей четверти XVII в.

Скорее всего, русские диссидентские группы середины XVI в. испытали влияние протестантизма. Это видно, в частности, из данных о кружке религиозных диссидентов вокруг Матвея Башкина и о «ереси Феодосия Косого»37.

В отличие от Московской Руси, протестантизм стал важным фактором религиозно-общественной жизни православных земель Речи Посполитой. Следы религиозных конфликтов и движений, порожденных влиянием протестантов и местных диссидентов в православной среде украинско-белорусских земель, деятельность протестантов и местных «еретиков», отголоски реформационных идей в памятниках религиозной мысли и письменности стали предметом ряда исследований38.

Известно, что протестанты (как в Польше, так и вне ее) предпринимали шаги для развертывания миссионерской деятельности среди православного населения Речи Посполитой. Большая роль в этом отводилась распространению среди православного населения протестантских печатных изданий39. Одним из самых важных для религиозной истории украинско-белорусских земель эпизодов такого рода было издание Шимоном Будным «Катехизиса» на «русской мове»40. Опубликованные А.Л. Петровым «Няговские поучения»41, недавно введенный в научный оборот сборник проповедей из собрания Ю.А. Яворского42 отразили воздействие протестантизма на развитие украинско-белорусского православия. Я. Янов констатировал очень сильное влияние кальвинистской «Постылли» Миколая Рея на украинско-белорусские рукописные учительные Евангелия43, и эти памятники, видимо, несут в себе много других следов реформационных тенденций в религиозном сознании украинских и белорусских земель. Об этой важнейшей группе текстов украинско-белорусской культуры второй половины XVI – начала XVII в. начали писать уже в XIX – начале XX в.44, и их изучение возобновилось в 1980-е г.45 В частности, Г.В. Чуба написала диссертацию и опубликовала большую серию статей, посвященных учительным Евангелиям46, и подготовила каталог известных на сегодняшний день соответствующих рукописей47.

Сравнительно недавно осуществлено научное издание одного из учительных Евангелий48.

Наверняка со временем в этих рукописях и других источниках будут обнаружены новые сведения о влиянии протестантизма в украинско-белорусских землях. Особенно перспективно в этом отношение обследование уцелевших гродских и земских книг, начатое О. Левицким и позволившее обнаружить очень много нового об антитринитарских общинах в украинских землях в первой половине XVII в.49

Упомянутая нами выше «ересь Феодосия Косого», возникшая в России на рубеже 1540-х и 1550-х гг., со второй половины 1550-х гг. слилась с религиозным нонконформизмом протестантского типа в украинско-белорусских землях. Судьба русских диссидентов и их украинско-белорусских последователей в 1560-е гг. указывает на интеграцию противоцерковного движения, выросшего из православной среды, и польско-литовского протестантизма. Восточнославянские «еретики», судя по дошедшим отрывочным сведениям, становились проповедниками протестантских общин и вели агитацию среди православного населения. Ряд фактов такого рода ясно засвидетельствован источниками50.

Вряд ли можно сомневаться, что новые следы влияния протестантского учения и местных восточнославянских ересей будут найдены в деятельности и идеологии православных братств, которым посвящена значительная историография51.

Вопрос о ранних этапах развития братств очень плохо обеспечен источниками и остается дискуссионным52. Мы знаем, тем не менее, что во второй половине 1580-х гг. в отношениях мирян и духовенства по инициативе светских патронов церкви была осуществлена своего рода реформа, санкционированная сначала антиохийским патриархом Иоакимом и вслед за ним – константинопольским патриархом Иеремией53.

Схожий с львовским устав был дан Виленскому братству54. Тогда же он был утвержден при посещении Вильно патриархом Иеремией. Грамотой от 1 декабря 1588 г. патриарх Иеремия подтвердил данный Иоакимом устав Львовского братства55. Братства стали возникать во многих городах и местечках: в Красном Ставе и Рогатине (1589), Бресте, Гродке и Гологорах (1591), Комарне (1592), Бельске и Люблине (1594), Галиче (около 1594) и др. Братства продолжали возникать и после 1596 г.: в Старой Соли (1600), Могилеве и других центрах. В начале XVII в. известны братства в Дрогобыче, Самборе, Саноке, Каменце, Струмиловой, Замостье56. Их уставы были составлены по образцу уставов Виленского и Львовского братств.

Братства и миряне вообще приобрели громадный вес в церковной жизни, как бы оттеснив духовенство на второй план во всех не-богослужебных вопросах. Фактически в украинско-белорусской церкви устанавливалось своего рода двоевластие, и религиозный кризис приобретал совершенно беспрецедентные формы57.

Во многих документах, исходящих от братств, можно найти мотивы, которые сближают их с европейским протестантизмом. Это сказывается прежде всего в отстаивании права мирян управлять церковью и даже руководить духовенством. Нет спора, что внешне такое устремление ставит под вопрос самый фундамент традиционного церковного порядка и практически ничем не отличается от протестантского положения о «всеобщем священстве». В документе Луцкого братства58, определявшем устав создаваемого при братстве монастыря, идея ответственности мирян за состояние церкви доведена до обобщенного представления о равном участии мирян и духовенства в обеспечении спасения, фактически – в распоряжении тем, что М. Вебер назвал Heilsmittel: «Яко члонки обоего тела церкве Христовы, ани светские без духовных ани духовныи без светских в услугованю збавеня людского досконале и достатне потребными быти не могут, и для того в едность любви и в ровность поваги вступилисмо, же несть прочее Июдей ни еллин, несть раб ни свобод, несть духовный ни людин, несть благородец ни простец, несть любомудр, ни невежа, но вси есмы едино в Христе Иисусе»59. Заключенная в приведенном высказывании новозаветная аллюзия (Гал. 3:28: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе») релевантна при решении вопроса об отношении братств к протестантизму. На тот же библейский текст, как мы видели, опирались многие европейские радикальные реформаторы60.

Автор «Перестроги», например, практически не скрывал своих симпатий к протестантам. Он был близко знаком с протестантской литературой, внес один из разделов известного сочинения З. Любберта «De papo romano» в свое сочинение, выражал удовлетворение, что Виленское братство тесно связано с протестантами и что они выступают в защиту православных на сейме. Легко понять, почему Балабан называл братских священников «лютерами»61.

Вполне ясное представление о сути реформы можно составить, прочтя уставную грамоту Львовского братства. В первой части устава определяются правила вступления в братство и основные задачи его деятельности. Во второй же части Иоаким от имени «собора патриархов» дает «моц сему Братству церковному обличати противныя закону Христову и всякое безчиние от церкве отлучати». Полномочия братства в борьбе против «бесчиний» оказывались необыкновенно широки. Епископ и протопоп должны были отказывать в благословлении («неблагославляти») того, кого братство отлучит от церкви «през священника своего». Братство получало право «упомянуть словом или писанем обсылати» живущих «не по закону» «или мирскых, или духовных», будь то протопоп или поп, или дьякон, или один из причетников. О тех, кто оказал бы сопротивление, нужно доносить епископу. Этот контроль распространялся на все православные церкви Львова и «иншии котории братства». То же самое вменялось в обязанность другим городским братствам (п. 35). Под особым наблюдением должны были быть попы. О посещении ими корчмы, предоставлении денег в рост, распутстве (упомянуты попы-блудники), двоеженстве, обращении к ворожеям следовало доносить епископу, подтверждая обвинение свидетельствами «двух человек христианских». Все другие братства должны были повиноваться Львовскому. Епископ лишался права самостоятельно судить провинившихся братчиков. Более того, братство получало право открытого неповиновения недостойному епископу: «Аще же и епископ сопротивится закону, истинне, и не по правилом святых апостол и святых отец строяще церков, развращающе праведных в неправду, подкрепляюще руки беззаконником, – таковому епископу сопротивитися всем, як врагу истинны». Епископ же, со своей стороны, лишался права неповиновения братству62. Всякий же из верующих, начиная с архиепископа и кончая простым причетником или мирянином, кто решился бы сопротивляться диктату братства, должен был подвергнуться неблагославлению братства и всех патриархов.

Сверх того, начиная с 1590-х гг., устанавливаются довольно прочные связи православных кругов Речи Посполитой с польскими протестантами, которые оказались естественными союзниками православных в борьбе с унией63.

После Брестского собора положение православной иерархии отнюдь не стало легче. Хотя Гедеон Балабан в конечном итоге помирился с Львовским братством, и распри между братским движением и духовенством были до известной степени преодолены, напряжение в отношениях братчиков и церкви сохранилось. К. Сакович, бывший одно время проповедником Люблинского православного братства, говорил, что православная церковь управляется «противоестественным образом» (contra naturam), потому что «не духовенство руководит народом, а напротив – народ духовенством» (non clerus populum, sed populus clerum dirigit64). К братствам неприязненно относился и М. Смотрицкий65. Одной из задач его поездки в Константинополь было получение грамоты, которая отменила бы ставропигиальный статус братств. Грамота была Смотрицким привезена, и это только подлило масла в огонь66.

Специфика украинско-белорусского братского движения ставит исследователей в затруднительное положение. Одни видят в братствах «специфическую форму реформационного движения в православных странах»67; другие – наоборот, своеобразные институты, так сказать, православной контрреформации68. Причина трудностей, видимо, в том, что прямое перенесение типологии западных религиозных движений, идей и институтов на православную почву неадекватно передает суть явлений, выросших на основе православных традиций. С одной стороны, речь шла об узурпации мирянами всей полноты власти в церкви (духовенству оставлялись фактически лишь литургические функции). Революционность таких амбиций несколько скрадывается только традициями светского патроната над приходами, монастырями и епископиями69. С другой стороны, узурпация церковной власти ни в коем случае не воспринималась как покушение на церковные традиции. Братчики не сознавали себя и не были «православными протестантами». Их претензии, как кажется, диктовались особенностями унаследованной от Византии восточнохристианской экклезиологии. Поэтому представляется возможным квалифицировать братства не как типологически близкое протестантизму религиозное движение, а как выражение процессов православной конфессионализации70.

Протестантизм в зеркале восточнославянских православных полемических сочинений

Каким виделся протестантизм русским и украинско-белорусским книжникам XVI–XVII вв.? Русские летописи XVI в., упоминая лютеранство, видят в нем только иконоборчество и осквернение церквей71. В них включено и послание константинопольского патриарха Иоасафа, в котором признаки «злославимой и пагубной и богомерской Люторской ереси» сведены к следующим: отрицание таинства причастия, священства, непризнание постов, отвержение икон, отказ почитать святых и поклоняться их мощам72.

Однако самый репрезентативный источник для ответа на наш вопрос – православная полемика с протестантизмом. Этому сюжету посвящена довольно обширная литература73. Полемика велась с момента встречи, т. е. с середины XVI в., на протяжении многих десятилетий. Одна из самых известных страниц этой полемики – диспут Ивана Грозного с Яном Рокитой, посланником и министром общины Чешских братьев в 1570 г.74 Ряд других, не менее интересных памятников православной полемики с протестантами, был создан позднее.

Характерный пример православного восприятия протестантизма – послания старца Артемия, русского ученого монаха, одно время – советника Ивана Грозного и настоятеля знаменитого Троице-Сергиева монастыря. В середине 1550-х гг. Артемий был обвинен в уклонении от правоверия и бежал в украинско-белорусские земли. Здесь Артемий вёл полемику с протестантами в ряде произведений75. Особенно характерны в этом отношении его послания к одному из лидеров польско-литовских кальвинистов Шимону Будному, который, как упомянуто выше, опубликовал в 1562 году «Катехизис» на украинско-белорусском (рутенском) языке. Первое послание было написано Артемием в 1563 г. 76, второе – в 1564 г.77 (это пространное сочинение имеет заголовок «До Симона еретика Будного»78). Полемическое послание (а точнее – трактат) «К люторским учителям»79 было написано в конце 1560-х гг.80 Оно известно (под названием «На лю-торы») в двух других списках81. А.И. Иванов ошибочно атрибутировал это сочинение Максиму Греку82. В рукописи, опубликованной П. Гильтебрандтом, отсутствует начало, сохранившееся в двух других списках83.

Отвечая на просьбу Будного написать, какие черты кальвинистской церкви понравились православным, Артемий обрушивает на протестантов резкую и даже грубую критику. Мы, пишет Артемий от имени православных, не смеем называть церковью ваши общины, ибо веруем во святую соборную апостольскую церковь. А в ваших богопротивных общинах нет никакого согласия, кроме мясоядения и отсутствия поста. Всё ваше учение состоит в том, чтобы порочить церковь Христову и истинных христиан. Артемий отказывает «люторам» в праве именоваться христианами и обвиняет их в том, что они уничтожают великую силу слова Божьего84. В другом послании к Будному Артемий заявил, что в «новых науках тайна деется антихристова беззакония»85. Изданный в Несвиже «Катихизис» – это мягкая перина, но легший на неё поломает себе кости, то есть погубит свое душевное мужество, ибо под мягкостью этой перины скрываются острые ножи, предающие душу вечной смерти. В прелесть нового учения впадают люди с растленным разумом по причине своего человекоугодия, тщеславия и корыстолюбия. Они разоряют христианскую веру, переданные апостолами уставы, вводят вместо божественных правил свою самозаконную лесть и вымыслы и т.д.86. Будному и его сторонникам вменяется высокомерие, ложь, развращение веры, исполнение воли антихриста87.

В других посланиях Артемий называет «люторов» «духоборцами», которые, называя богослужение «чарами и плясанием», а хлеб причастия – простым хлебом, а не телом Господним, заменили веру на «лжеименитый разум», мудрствуют «по плоти», не понимают Евангелия Христова и проповедуют вместо него Десятословие88.

«Послание к люторским учителям» наилучшим образом показывает, как воспринимался Артемием протестантизм. Очень характерно, что учение протестантов представлено им совершенно неадекватно. На первый план выдвинуто не то, что на самом деле составляло суть протестантизма (оправдание верой, отношение к писанию, отрицание авторитета папы римского, роль мирян в церкви, отказ от большинства таинств, понимание евхаристии), а то, что составляло существенные для православной традиции точки идейной конфронтации с диссидентами внутри самой православной церкви. Артемий упрекает «еретиков» в том, что они проповедуют, не будучи посланы. А если посланы, то почему проповедуют Десятословие, а не евангельское учение? Артемий перечисляет основные идеи «еретиков»: отказаться от воздержания в супружеских отношениях и от постов, не поклоняться иконам и изменить богослужение («… иконам не кланятися и служба Божиа инако имети»). По учению протестантов, изображение Христа – виселица, икона Христа и его святых – языческие идолы, почитающие Христа при посредстве икон – идолопоклонники, умершие святые – обыкновенные покойники, церковь Божия – болванница, монахов «вы за скотину и зверя дивыя имеете»89.

В другой части того же сочинения Артемий следующим образом излагает учение своих оппонентов. Они утверждают, что проповедуют евангельское учение и тех, кто идет за ними, называют евангельскими детьми. Однако главное место в учении еретиков занимает Десятословие. «Потом глаголете: “не почитай образов, не кланяйся иконам, есть идоли язычестии, дело рук человеческих, владость” …И паки глаголете: “такоже и кресту Христову не поклоняйся, то есть виселица; и крестного знамения на лици не чини, не мотай руками; литоргиа не требе; аще ли въсхощет кто причащатися, то кознодея дает хлеб прежде, а потом вино; а пръвая служба и все церковное пение недобре; таже и преданная посты от церкве в общину не постити; а опитемии за грехи не требе, токмо покланяние (sic!) истинно; и крещение, и всяко последование древнее, и молитвы прежде писаныя от святых, яко непотребны, отставити; постническое житие, рекше отшелничьства мира, отнюдь ни на кою же ползу, занеже всего того во евангелии не писано»90.

Ясно, что изложенные им взгляды к протестантизму и к проповеди польских протестантов имеют, скорее, косвенное отношение. Речь шла о том, что было болезненно именно для православия и стало предметом критики со стороны русских и украинско-белорусских диссидентов, вышедших из православной среды. Артемий, по сути дела, не заметил и не понял в протестантизме его подлинно специфические и кардинальные черты. Почему? Потому что вопросы оправдания, церковной автономии, участия мирян в управлении церковью, целибата и причастия под двумя видами были неактуальны для православия, были разрешены давно и в духе, отчасти (но лишь отчасти и внешне!) сходном с протестантизмом. Из этого в очередной раз видно, что православная и католическая культура в Речи Посполитой вращались как бы на разных орбитах, точки перекрещения которых были весьма немногочисленны.

В целом старец Артемий (как и другие православные полемисты той эпохи) далеко не адекватно воспроизводил доктрину Лютера и других протестантов. Koнечно, можно предположить, что Артемий был плохо знаком с протестантским учением, и поэтому не видел в нем того, что составляло существенные стороны европейской Реформации. Однако с протестантами полемизировал не один только Артемий. В последние десятилетия XVI – первой половине XVII в. в России, Украине и Белоруссии был написан целый ряд антипротестантских сочинений, некоторые из них были изданы и широко читались. И практически все православные авторы понимали протестантизм чрезвычайно односторонне, видя в нем то, что волновало именно православных и не замечая того, что было принципиально для католиков, кальвинистов и лютеран. Православные полемисты видели в протестантизме прежде всего иконоборчество, отрицание таинств и обрядов христианской церкви, атаку на монашеские институты церковной жизни. Центральную для протестантизма проблему оправдания верой православные полемисты как бы «не замечали», потому что она была «невнятной», иррелевантной для православной традиции. С другой стороны, периферийное для протестантизма иконоборчество оказывалось на первом плане.

Возможно, самая лучшая и широко известная иллюстрация того, как православные и протестанты не понимали друг друга, это обмен посланиями между константинопольским патриархом Иеремией и тюбингенскими теологами (Крузием и другими) в 1570-е гг. Этот эпизод религиозной истории Европы хорошо известен и изучен91. Как пишет Д. Вендебург, «обнаружится, что позиция обеих сторон отмечена рядом недоразумений – от языково-технических ошибок в ложном понимании того или иного текста вплоть до случаев, в которых собеседники попросту не слышали друг друга, так как традиции и мыслительные структуры были фундаментально разными, в чем стороны, однако, не отдавали себе отчета»92. К схожим выводам пришёл в своё время и Г. Флоровский, добавив, что «это была последняя вероучительная декларация Востока, в которой не видно следов влияния западной традиции. В некотором смысле это был эпилог византийского богословия»93.

По словам И. Мейендорфа, известного православного теолога и историка церкви, обмен посланиями между Иеремией и тюбингенскими богословами показывает «отсутствие в ту эпоху подлинно общего языка. Иеремия II прямо квалифицировал протестантизм как раскол, порожденный внутренними факторами именно Запада, и не осознавал существа событий, которые привели протестантов к разрыву с Римом»94.

При этом нужно подчеркнуть, что непонимание было двусторонним: не только православные не видели того, что было самым существенным в доктрине протестантов, но и протестанты не замечали многого, что имело основополагающее значение для православной традиции.

Но почему православные не понимали протестантизм и vice versa? Тут мы подходим к фундаментальному структурному вопросу – вопросу о совместимости самой проблематики протестантизма и конфессиональной специфики византийско-православных традиций.

В данном случае невозможно обойтись без опыта историко-богословских исследований. И. Мейендорф подчеркнул, что православие и протестантская Реформация XVI в. были обращены во многом к совсем разным проблемам и употребляли во многих областях совсем разные богословско-культурные языки. «Непроницаемость» православной культуры для протестантизма «попросту отражает факт, что теологические формулы протестантизма – по крайней мере тогда, когда их рассматривают в свете восточной патристической традиции – прочно зависят от западной, августиновской проблематики» религиозной мысли95. С другой стороны, пишет Мейендорф, оставляет сильное впечатление конвергенция богословской проблематики протестантизма с самыми фундаментальными темами восточнохристианского патристического синтеза. В особенности, это идея, что «спасительная благодать никогда, ни при каких обстоятельствах не может быть понята как тварная реальность» 96. Лютер и Кальвин интуитивно отбросили идею, что благодать может быть «заслужена» или «распределена» и «передана» теми или иными институтами и лицами. Казалось бы, их интуиция сделала возможным сближение с православной традицией, «которая не оставляет ни малейшего места ни для идеи тварной благодати, ни для идеи человеческих “заслуг” в деле спасения индивида».97 И, тем не менее, основы богословия таинств, учения о почитании святых и Богоматери, понимание экклезиологии в протестантизме, унаследовавшем фундаментальные установки богословского мышления от августинизма, были таковы, что подлинный диалог (даже и в рамках полемической логики) между православием и Реформацией оказался невозможен98.

И. Мейендорф подходил к интересующей нас проблеме как теолог. Прав ли он с точки зрения историка? Т.е. православные и протестанты, жившие в Европе именно в XVI в., – решали ли они вопросы христианской веры в одних и тех же категориях, или нет? И религиозные проблемы, поднятые Реформацией – были ли они релевантны для православной культуры – в том виде, в каком она «переживалась»99 населением Московской и украинско-белорусской Руси?

Характерный пример «разбуженного» религиозного самосознания рядовых верующих – вопросы, с которыми в конце 1560-х гг. православный горожанин Вильно Иван Зарецкий обратился к старцу Артемию. Он спрашивал: должна ли в христианской церкви совершаться литургия? «Люторы» утверждают, что это – «чары» и что евхаристия («заколение агнцы») есть вещь, противная Богу. При этом «люторы» опираются на послание апостола Павла к евреям. Зарецкий ставил и вопрос об иконопочитании и культе святых: подобает ли почитать иконы и поклоняться им? Можно ли призывать святых на помощь нашему спасению? Имеют ли они дерзновение молить Бога о нас и наших прегрешениях? Отпускаются ли наши грехи по их молитвам?100

Зарецкому, Артемию и другим современникам Лютера не могло не быть видно и понятно, что многие устремления протестантизма были уже как бы осуществлены в православии – тут нет единого главенствующего центра вроде Рима, церковь никак не претендует на первенство в отношениях с государством, нет целибата, нет схоластики, причащение мирян совершается под двумя видами, Библия переведена на доступный каждому мирянину язык и каждый мирянин имеет право читать и даже толковать Библию; иное, чем в католицизме, место отводится в церкви мирянам… Но были и более сложные вопросы, о православном опыте решения которых протестантам было мало что известно. Это критерии толкования Св. Писания и его соотношения с церковной традицией (преданием), понимание греха, благодати и спасения, понимание святости, особенности православной тринитологии, учения об ипостасях и нетварных энергиях и т.д.

Релевантным примером может быть проблема иконопочитания. Она заняла одно из центральных мест в полемике православных против протестантизма в Восточной Европе в XVI–XVII вв. Почему? Видимо, потому, что для православной мысли (в её развитых формах) теологическим основанием иконы служило учение о Боговоплощении101. Соответственно, и отрицание икон могло читаться и часто читалось в контексте православных представлений как покушение на самый фундаментальный догмат христианства. С другой стороны, вся христианская сотериология, экклезиология и антропология неотделимы от учения о Боговоплощении. Поэтому отказ от иконопочитания воспринимался православными не как спор об иконе в её функции «Библии бедных» и не как вопрос о путях трансмиссии вероучительных знаний о, так сказать, технике приобщения христиан к доктрине церкви, но как удар по коренной основе всего христианства.

Иначе дело выглядело в протестантизме, где вопрос об иконопочитании имел периферийное и, так сказать, инструментальное значение102. Поэтому ни православные не понимали, что вопрос об иконах вовсе не центр протестантского вероучения, ни протестанты не понимали, какое значение и смысл иконопочитание имело в православной византийско-славянской культуре.

В целом, обращение к материалам восточноевропейской полемики подтверждает мнение И. Мейендорфа и некоторых других историков церкви103, что православие и протестантская Реформация XVI в. были обращены во многом к совсем разным проблемам и употребляли во многих областях совсем разные конфессиональные языки. К опыту встречи восточнославянских культур с протестантизмом приложимо заключение И. Мейендорфа об обмене посланиями между немецкими протестантами и патриархом Иеремией: «Итак, встреча состоялась, но состоялся ли диалог? В какой степени были действительно поняты поднятые проблемы? Ни исторические обстоятельства, ни богословский климат не позволили сторонам понять друг друга»104.

В этом смысле встреча протестантизма и православия в Восточной Европе XVI в. может быть квалифицированa при помощи довольно строгого понятия современной культурной антропологии как cultural misunderstanding105, т.е. как такая встреча двух культур (в нашем случае речь идет о двух конфессиональных культурах), в которой система референций и значений одной оказалась не переводима (или не вполне переводима) на язык другой. Эта неспособность понять конфессиональные особенности двух специфических систем религиозных представлений, православной и протестантской, была последствием и выражением существенной асимметрии (найдется ли лучшее слово?) нормативных вероучительных установок. И именно эта асимметричность двух конфессионально специфических систем представлений (может быть, можно сказать, – и двух систем христианской семантики), невнятность для православного сознания центральных вопросов и сомнений, свойственных протестантизму и порожденных типологическими особенностями именно «латинского» христианства, – и есть, как кажется, главный фактор, объясняющий, почему Реформация остановилась на пороге православного мира.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

[Артемий]. Послания старца Артемия. Изд. П.А. Гильтебрант // Русская историческая библиотека. IV (1878) (Памятники полемической литературы в Западной Руси, I). [[Artemiy]. Poslaniya startsa Artemiya. Izd. P.A. Gil’tebrant // Russkaya istoricheskaya biblioteka. IV (1878). (Pamyatniki polemicheskoy literatury v Zapadnoy Rusi, I].

[Будный Cимон]. Катихисисъ то есть наука стародавная христианская от светого писма для простых людей языка русского в пытанияхъ и отказехъ собрана. Несвиж, 1562. [[Budnyy Cimon]. Katikhisis» to yest’ nauka starodavnaya khristianskaya ot svetogo pisma dlya prostykh lyudey yazyka russkogo v pytaniyakh» i otkazekh» sobrana. Nesvizh, 1562].

[Иван Грозный]. «Ответ государев» протестантскому проповеднику Яну Роките. Май 1570 г. Изд. А. Попов // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских. М., 1878. Кн. 2. Вып. 1 (=Древнерусские полемические сочинения против протестантов). [[Ivan Groznyy]. «Otvet gosudarev» protestantskomu propovedniku Yanu Rokite. May 1570 g. Izd. A. Popov // Chteniya v imperatorskom obshchestve istorii i drevnostey rossiyskikh. M., 1878. Kn. 2. Vyp. 1 (=Drevnerusskiye polemicheskiye sochineniya protiv protestantov].

[Иосаф]. Послание константинопольского патриарха Иосафа к митрополиту Макарию, 1561 года // Полное собрание русских летописей. Т. XIII. Вторая половина тома. СПб., 1906. С. 334-339. [[Iosaf]. Poslaniye konstantinopol’skogo patriarkha Iosafa k mitropolitu Makariyu, 1561 goda // Polnoye sobraniye russkikh letopisey. T. XIII. Vtoraya polovina toma. SPb., 1906. S. 334-339].

Барсов Н.И. Протестантизм в России // Христианство. Т. 2. М., 1995. С. 406–411. [Barsov N.I. Protestantizm v Rossii // Khristianstvo. T. 2. M., 1995. S. 406–411].

Дмитриев М.В. К истории реформационной проповеди в восточнославянских землях Речи Посполитой во второй половине XVI в. // Советское славяноведение, 1989, № 2. С. 15–26. [Dmitriyev M.V. K istorii reformatsionnoy propovedi v vostochnoslavyanskikh zemlyakh Rechi Pospolitoy vo vtoroy polovine XVI v. // Sovetskoye slavyanovedeniye, 1989, № 2. S. 15–26].

Дмитриев М.В. Московский «Лютер или, скорее, Цвингли». Предшественники российских евангельских христиан в эпоху Ивана Грозного // Традиция подготовки служителей в братстве евангельских христиан-баптистов. История и перспективы. Сборник статей. М., 2013. С. 48–58. [Dmitriyev M.V. Moskovskiy «Lyuter ili, skoreye, Tsvingli». Predshestvenniki rossiyskikh yevangel’skikh khristian v epokhu Ivana Groznogo // Traditsiya podgotovki sluzhiteley v bratstve yevangel’skikh khristian-baptistov. Istoriya i perspektivy. Sbornik statey. Moskva, 2013. S. 48–58].

Дмитриев М.В. Православие и Реформация. Реформационные движения в восточнославянских землях Речи Посполитой во второй половине XVI в. М., 1990. [Dmitriyev M.V. Pravoslaviye i Reformatsiya. Reformatsionnyye dvizheniya v vostochnoslavyanskikh zemlyakh Rechi Pospolitoy vo vtoroy polovine XVI v. M., 1990].

Дмитриев М.В. Церковные братства Киевской митрополии в конце XVI в.: результат «православной конфессионализации»? // Сравнительная история: методы, задачи, перспективы. Сб. статей. / Отв. ред. М.Ю. Парамонова. М., 2003. С. 133–153. [Dmitriyev M.V. Tserkovnyye bratstva Kiyevskoy mitropolii v kontse XVI v.: rezul’tat «pravoslavnoy konfessionalizatsii»? // Sravnitel’naya istoriya: metody, zadachi, perspektivy. Sb. statey. / Otv. red. M.YU. Paramonova. Moskva, 2003. S. 133–153].

Зимин А. А. Дело старца Артемия // Зимин А. А. И. С. Пересветов и его современники. Очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI века. M., 1958. [Zimin A. A. Delo startsa Artemiya // Zimin A. A. I. S. Peresvetov i yego sovremenniki. Ocherki po istorii russkoy obshchestvennopoliticheskoy mysli serediny XVI veka. M., 1958].

Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV – XVI вв. Из истории международных культурных связей России. Л., 1980. [Kazakova N. A. Zapadnaya Yevropa v russkoy pis’mennosti XV–XVI vv. Iz istorii mezhdunarodnykh kul’turnykh svyazey Rossii. L., 1980].

Калугин В.В. Артемий // Православная энциклопедия. Том 3. Анфимий – Афанасий. М., 2001. С. 458–462. [Kalugin V.V. Artemiy // Pravoslavnaya entsiklopediya. Tom 3. Anfimiy – Afanasiy. M., 2001. S. 458–462].

Корзо М. Рукописные Учительные Евангелия из собраний ЛНБ в традиции церковноучительной литературы Речи Посполитой XVII века. Толкование притчи о богаче и Лазаре. // Рукописна украïнiка у фондах Львiвськой науковой бiблiотеки iм. В. Стефаника НАН України та проблеми створення iнформацiйного банку даних. Львiв, 1999. [Korzo M. Rukopisnyye Uchitel’nyye Yevangeliya iz sobraniy LNB v traditsii tserkovnouchitel’noy literatury Rechi Pospolitoy XVII veka. Tolkovaniye pritchi o bogache i Lazare. // Rukopisna ukraïnika u fondakh L’vivs’koy naukovoy biblioteki im. V. Stefanika NAN Ukraí̈ni ta problemi stvorennya informatsiynogo banku danikh. L’viv, 1999].

Лукашова С.С. Миряне и церковь: религиозные братства Киевской митрополии в конце 16 века. Москва: Институт славяноведения РАН, 2006. [Lukashova S.S. Miryane i tserkov’: religioznyye bratstva Kiyevskoy mitropolii v kontse 16 veka. Moskva: Institut slavyanovedeniya RAN, 2006].

Опарина Т.А. Иноземцы в России XVI–XVII вв. Книга первая. М., 2007. [Oparina T.A. Inozemtsy v Rossii XVI–XVII vv. Kniga pervaya. M., 2007].

Орленко С.П. Выходцы из Западной Европы в России XVII века. Правовой статус и реальное положение. Москва: Древлехранилище, 2004. [Orlenko S.P. Vykhodtsy iz Zapadnoy Yevropy v Rossii XVII veka. Pravovoy status i real’noye polozheniye. Moskva: Drevlekhranilishche, 2004].

Памятники, изданные Временной комиссией для разбора древних актов. Т. 1, 3. Киев, 1845, 1852. [Pamyatniki, izdannyye Vremennoy komissiyey dlya razbora drevnikh aktov. T. 1, 3. Kiyev, 1845, 1852].

Поучение на Евангелие по Няговскому списку. Изд. А.Л. Петров // Петров А.Л. Памятники церковно-религиозной жизни угроруссов XVI–XVII вв. Пг., 1921 (=Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. 97. № 2). С. 1–226. [Poucheniye na Yevangeliye po Nyagovskomu spisku. Izd. A.L. Petrov // Petrov A.L. Pamyatniki tserkovno-religioznoy zhizni ugrorussov XVI–XVII vv. Pg., 1921 (=Sbornik Otdeleniya russkogo yazyka i slovesnosti Akademii nauk. T. 97. № 2). S. 1–226].

Флоря Б.Н. Исследования по истории церкви. Древнерусское и славянское средневековье. Москва: Православная энциклопедия, 2007. [Florya B.N. Issledovaniya po istorii tserkvi. Drevnerusskoye i slavyanskoye srednevekov’ye. Moskva: Pravoslavnaya entsiklopediya, 2007].

Цветаев Д.В. Протестанство и протестанты в России до эпохи преобразований. M.,1890. [Tsvetayev D.V. Protestanstvo i protestanty v Rossii do epokhi preobrazovaniy. M.,1890].

Чуба Г. В. Тестологическая классификация учительных Евангелий второй половины XVI в. // Славяноведение. 2002. № 2. С. 82–97. [Chuba G. V. Testologicheskaya klassifikatsiya uchitel’nykh Yevangeliy vtoroy poloviny XVI v. // Slavyanovedeniye. 2002. № 2. S. 82–97].

Чумичева О.В. Иван Грозный и Ян Рокита: столкновение двух культур // Конфессионализация в Западной и Восточной Европе в раннее Новое время. Доклады русско-немецкой научной конференции 14–16 ноября 2000 г. Под ред. А.Ю. Прокофьева. Спб., 2004. C. 134–152. [Chumicheva O.V. Ivan Groznyy i Yan Rokita: stolknoveniye dvukh kul’tur // Konfessionalizatsiya v Zapadnoy i Vostochnoy Yevrope v ranneye Novoye vremya. Doklady russko-nemetskoy nauchnoy konferentsii 14–16 noyabrya 2000 g. Pod red. A.YU. Prokof’yeva. Spb., 2004. C. 134–152].

Шапошник В.В. Протестанты при дворе Ивана Грозного // Религия, церковь, общество. Исследования по теологии и религии. Вып. V. СПб., 2016. С. 234–249. [Shaposhnik V.V. Protestanty pri dvore Ivana Groznogo // Religiya, tserkov’, obshchestvo. Issledovaniya po teologii i religii. Vyp. V. SPb., 2016. S. 234–249].

Antitrinitarianism in the second half of the 16^th century. Ed. by R. Dan and A. Pirnat. Budapest-Leiden, 1982.

Chodynicki K. Kosciół prawosławny a Rzeczpospolita Polska. Zarys historyczny. 1370–1632. Warszawa, 1934.

Dmitriev M. Les confréries de Ruthénie dans la deuxième moitié du XVIe siècle – une «Réforme orthodoxe»? // Être catholique, être orthodoxe, être protestant. Confessions et identités culturelles en Europe médiévale et moderne. Études réunies et publiées par Marek Derwich et Mikhaïl V. Dmitriev. Wrocław: LARHCOR, 2003. P. 208–220.

Dmitriev M. Reforme chez les Slaves de l’Est? Oui! // Historiens-Geographes, N 341 (1993). P.169–175.

Dmitriev M. V. Dissidents russes. I. Feodosij Kosoj. II. Matvej Baskin.Starec Artemij. Baden-Baden: V. Koerner-Verlag, 1998-1999 (=Bibliotheca dissidentium. Répértoire des non-conformistes religieux des seizième et dix-septième siècles. Vol. XIX–XX. Ed. par A. Séguenny).

Dmitriev M. Western Christianity and Eastern Orthodoxy // The Cambridge History of Christianity. Vol. VI. Reform and Expansion, 1500–1660. Edited by R. Po-Chia Hsia. Cambridge University Press, 2007. P. 321–342; 666–672 (библиография).

Hering G. Orthodoxie und Protestantismus // Jahrbuch der österreichischen Byzantinistik, 31 (1981). S. 823–874.

Howlett J.R. Reformation or Reformatio: the case of Muscovite Russia // По-лата кънигописьная. XVI (1987). P. 141–152.

Iсаєвич Я.Д. Братства та iх роль в розвитку украïнськоi культури XVIXVIII ст. Киïв, 1966.

Isaievych Ia. Between Eastern Tradition and influences from the West:

Isaievych Ia. Voluntary Brotherhood. Confraternities of Laymen in Early Modern Ukraine. Edmonton-Toronto: CIUS, 2006.

Kamieniecki J. Szymon Budny, zapomniana postać polskiej reformacji. Wrocław, 2002.

Lorens B. Bractwa cerkiewne w eparchii przemyskiej w XVII I XVIII wieku. Rzeszow, 2005.

Mainka R.M. Zinovij von Oten‘. Ein russischer Polemiker und Theologe der Mitte des 16. Jahrhunderts. Roma, 1961 (=Orientalia christiana analecta, 160).

Medlin W.K., Patrinelis C.G. Renaissance Influences and Religious Reforms in Russia: Western and Post-Byzantine Impacts on Culture and Education (16th-17th Centuries). Génève, 1971.

Meyendorff J. La signification de la Réforme dans l’histoire du christianisme // Meyendorff J. Orthodoxie et catholicité. Paris: Seuil, 1965.

Monumenta Confraternitatis stauropigianae Leopoliensis. Ed. W. Milkowicz. Т.1. Leopolis, 1895.

Müller L. Die Kritik des Protestantismus in der russischen Theologie vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Wiesbaden,1951 (= Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Abhandlungen der Geistes- und sozialwissenschaftlichen Klasse. Jg. 1951. № 1).

Pietrzyk Z. Judaizers in Poland in the Second Half of the XVIth Century // The Jews in Old Poland, 1000–1795. Ed. by A. Polonsky, J. Baista and A. Link-Lenczowski. London-New York: Tauris and C., 1993. P. 23–35.

Pietrzyk Z. Szymon Budny (Budnaeus) // Bibliotheca dissidentium. T. XIII. Antitrinitaires polonais II. Baden-Baden, 1991.

Ronchi de Michelis L. Eresia e riforma nel Cinquecento. La dissidenza religiosa in Russia. Torino: Claudiana, 2000.

Ronchi de Michelis L. Lettura della Bibbia e riforma dell societа: l’eresia in Russia alla metа del XVI secolo // Annali di storia dell’esegesi, 10/1 (1993). P. 23–44.

Schulz G. Die theologiegeschichtliche Stellung des Starzen Artemij innerhalb der Bewegung der Besitzlosen in Russland der ersten Hälfte des 16. Jahrhunderts. Erlangen, 1980 (=Oikonomia. Quellen and Studien zur Orthodoxen Theologie, XV).

Stökl G. Die politische Religiosität des Mittelalters und die Entstehung des Moskauer Staates // Saeculum. 2 (1951). S. 393–415.

Wendebourg D. Reformation und Orthodoxie: der ökumenische Briefwechsel zwischen der Leitung der Württembergischen Kirche und Patriarch Jeremias II. von Konstantinopel in den Jahren 1573–1581. Göttingen: Vandenhoeck und Ruprecht, 1986.

Любой, кто следил в последнее время за юбилейной деятельностью так называемой лютеровской декады196, мог быстро заметить, что в ней прослеживается очевидный национальный перекос. Особенно это характерно для Германии. В центре внимания находится немецкая Реформация или, скорее, Реформация, сфокусированная на Лютере, Виттенберге и вывешивании тезисов: только так она воссоздается в культурной памяти и, конечно, доходит до публики. Однако эта сторона Реформации затмевает гетерогенность, многообразие и комплексность церковно-исторического развития событий в период около 1500 года197. Более того, есть прочные основания поместить Реформацию или, пожалуй, лучше говорить во множественном числе – Реформации, в общий контекст, который намного шире так называемого кризиса позднего средневековья и изменившихся в XIV–XV вв. форм религиозного сознания. Это проявилось в гуманизме и его многочисленных разновидностях, в движении гуситов в Богемии, лоллардов в Англии, Devotio Moderna и др. Все эти явления не ограничивались ни собственно Реформациями раннего XVI в., ни католическими реформами198.

Наравне с хронологическим ограничением Реформации, связанным с логикой культуры памяти, ее понимание затрудняют также как национальные, так и персонифицированные клише. Не отрицая роли Лютера, тем не менее, нельзя отделять его от многообразия реформаторских начинаний и связанных с этим действующих лиц.

Представляется целесообразным более отчётливо подчеркнуть для широкой публики комплексность и мультиполярность реформационных событий. Это необходимо, когда мы говорим о сложных церковно-исторических, культурно-исторических, социально-исторических событиях XVI в. Реформация была не немецким, не виттенбергским, а европейским событием, которое необходимо представлять как в его транснациональности, так и в различных переплетениях199. Все это поможет выявить различные варианты Реформации в разных регионах.

Существует искушение рассматривать Реформацию как неизбежный результат морального упадка средневековой церкви, что отвечает традиционным нарративам. Не менее часто говорят и о так называемой «теории пороховой бочки», т.е. о распространённом и возраставшем недовольстве прихожан духовенством и церковью200. Несмотря на то, что существуют безусловные доказательства подобного недовольства, такое объяснение кажется слишком поверхностным, поскольку оно несомненно проявлялось в течение всего средневековья и особенно примерно с середины XIV в., когда усиливаются реформы и иные реформационные начинания201. Подвергнутая многочисленной критике торговля индульгенциями сама была результатом измененных форм благочестия, поиском уверенности в прощении, в спасении души202.

Таким образом, необходим новый анализ реформационных событий, который хронологически не был бы слишком сфокусирован на 31 октября 1517 г. Подобное исследование должно, с одной стороны, избегать слишком большой персонификации, а, с другой, рассматривать события в европейском контексте. Одновременно встает вопрос, как и откуда были восприняты идеи Реформации, какое дальнейшее развитие они нашли и какие породили конфликты. Одним из наиболее удачных примеров здесь служит Франция. Именно там гуманистическое движение стало причиной таких конфликтов, которые, в конце концов, вылились в чрезвычайно кровопролитные гражданские войны203. Обращаясь к Франции, необходимо вначале поговорить об импульсах, которые французские сторонники Реформации получали из-за границы: из Виттенберга, Цюриха, Страсбурга и Женевы, а также о возникших в самой Франции начинаниях и стремлениях. Реформация во Франции имела совершенно самостоятельный характер, а не была всего лишь усвоением лютеровских или кальвиновских трудов. Именно поэтому, во-первых, необходимо обратиться к ранним реформационным шагам и к гуманизму, а также остановиться на влиянии реформаторских идей из-за границы. Во-вторых, необходимо проследить роль укрепления кальвинизма с 1540-х гг. и его связь с возникновением реформаторских общин. К тому же не следует забывать, что во Франции Реформация оставалась феноменом меньшинства, что также нельзя оставлять за рамками исследования. Наконец, в-третьих, важным является вопрос эскалации конфессионального насилия, начавшегося примерно с 1557 г., которое не только ввергло в глубокий кризис королевство Франция, но и повлияло на сущность французского протестантизма.

I

Позднесредневековая религиозность была религиозностью в развитии. Вопрос индивидуального спасения души стал центральным, в то время как смерть, страдание и искупление грехов играли более значительную роль в предыдущие периоды. Покаяние и благочестие находились в центре вероучения, чему в немалой степени с 1348 г. способствовали волны чумы204. Мнения историков о состоянии религии и церкви во Франции в период около 1500 г. совершенно различны. Схожая картина наблюдается и в дискуссии немецкоязычных исследователей. Жак Шиффоле ввел термин «religion flamboyant», чтобы описать религиозность, изменчивую, но одновременно цветущую и интенсивную205. Об обширном кризисе церкви, вероятно, не может быть речи. Однако не подлежит сомнению и тот факт, что прихожане, так же, как и духовенство, видели необходимость реформ206.

Набирающее силу французское государство все больше пыталось подчинить себе церковь в стране, по крайней мере – в основных регионах, таких, как Иль-де-Франс и долина Луары. Такой феномен чаще всего связывают с понятием «галликанство»207. В это время особенно ярко в трудах гуманистов разрабатывались теории, критиковавшие церковь. В парижской Сорбонне иногда читали лекции такие выдающиеся ученые-гуманисты, как, например, Эразм Роттердамский208. Вне стен университетов возникали кружки гуманистов. К самым влиятельным принадлежал кружок в городе Мо во главе с новоизбранным епископом Гийомом Брисонне209. Кружку покровительствовала Маргарита Ангулемская – сестра Франциска I. Наряду с Гийомом Брисонне его посещали Жак Лефевр из Этапля (Якоб Фабер) и Гийом Фарель210. В подобных высокоинтеллектуальных кружках можно было размышлять о началах христианства и об ориентации на Библию. Во Франции также говорят об «evangelisme», понимая это как одну из основных, ориентированных на Евангелие точек зрений, приобретенных в процессе гуманистических обсуждений211.

Однако решающим стало то, что труды и мысли Лютера, которые, благодаря – не в последнюю очередь – немецким студентам, стали известны в Париже, наложились на специфические французские реалии и создали для них новые импульсы212. Как и в немецкоязычных землях, книгопечатание во Франции существенно способствовало широкому распространению идей и дискуссий. Оно делало молодое, устроенное в значительной степени на средневековый лад общество динамичным, что раньше едва ли было возможным213. Многообразие мнений, родившееся в подобных условиях, нельзя было ограничить. Наряду с французскими центрами книгопечатания, такими как Париж и Лион, значительную роль играли Страсбург, Базель и Антверпен, выступавшие как печатные центры сочинений для французского рынка214. Тексты Лютера и других реформаторов все больше обсуждались в окружении Жака Лефевра из Этапля. С 1507 г. Лефевр сам приступил к критическому изданию отдельных частей Библии, с 1521 г. он работал над переводом Библии на французский язык215. Уверенно говорить о том, что импульс исходил только от лютеровской Реформации, можно лишь отчасти. Напротив, в кружке из Мо были уже попытки критически изучать текст Библии и сделать ее доступной для народа. Гуманистический порыв сделать письменные источники основой веры действовал здесь так же, как и связанное с ним критическое отношение к существующей религиозной практике.

Уже в 1521 г. Сорбонна осудила большую часть лютеровских тезисов и тем самым снова подчеркнула собственное право толкования религиозных вопросов216. Борьбу за самостоятельное толкование следует подчеркнуть особо. В действительности речь шла далеко не только о вопросах догматики, еще большее значение имели проблемы влияния и власти: кто обладал авторитетом, чтобы определять в конкретной ситуации или в целом, что является конформным, а что нет? Своей быстрой и чёткой реакцией Сорбонна успешно закрепила за собой претензии на такой авторитет. В 1523 г. Сорбонна осудила перевод Библии Лефевра, а его самого объявила еретиком217. Подобный шаг имел далеко идущие последствия, так как тем самым была обозначена четкая демаркационная линия. Если кружок в Мо в ранний период формулировал реформационные идеи без существенных ограничений, то теперь стало ясно, какие границы нельзя переступать. Такой человек, как, например, епископ Брисонне, сделавший карьеру на церковном поприще, не мог или не хотел оставить свой пост и попадал под давление. Вследствие этого он дистанцировался от Лефевра, Фареля и Гийома Бюде, которые продолжали нарушать появившиеся границы. Кружок в Мо распался218.

Показательно для этого периода, что реформаторское движение, если о таковом вообще можно говорить, по своему характеру оставалось очень неопределенным. Хотя на языке Сорбонны, а также администрации, это явление определялось как «lutheriens»219, о лютеровском движении или о создании общины не могло быть и речи. Так же, как в Нидерландах220, дело не дошло до создания организационной структуры и вероисповедания. Критика фальсификации подлинного учения Христа, стремление обрести заново исконные христианские представления являли собой, как, например, в ранних работах Гийома Фареля, смесь с идеями Лютера, но не были направлены на разрыв с официальной церковью221. Общими для различных маленьких групп и кружков были только ориентация на Евангелие, а также разная степень одобрения лютеровской критики существующей церкви папы Римского, существовавшие с самого начала на фоне очевидного подавления и преследования. Термин «lutherien» служил при этом для обозначения врага и призыва к борьбе с ним, под ним могла подразумеваться любая ересь и отход от догматического учения. Лютеранами считались все, кто отклонялся от мнения о вере, определенного Сорбонной222. С другой стороны, сторонники реформ старались завуалировать любую связь с Лютером и его учением. Даже переводы текстов Лютера были значительно смягчены223.

Преследования вначале выражались в конфискации и уничтожении книг, классифицированных как лютеровские. Затем их стали всё чаще направлять против людей. В 1524 г. состоялась первая казнь ткача из Мо224. Наряду с Сорбонной, существовали группы при дворе, выступавшие за жёсткий курс в вопросах веры. Профессора Сорбонны боролись за то, чтобы соблюдалось право толкования вопросов веры и определения ереси в рамках правовых норм, установленных Римом. После битвы при Павии и пленения короля сторонники жесткого преследования одержали вверх, несмотря на то, что Маргарита Ангулемская, ставшая королевой Наварры, и Франциск I выступали за сдержанную позицию225. Победе антиреформационных сил способствовало и то, что на новую ступень эскалации в 1534 г. встал конфликт вокруг так называемого «дела о листовках» (Affaire des Placards), т.е. о реформаторских памфлетах, распространяемых в Лувре226. В дальнейшем периоды ожесточенных преследований чередовались с относительной нормализацией отношений между католиками и протестантами227. В конце 1540-х гг. при Генрихе II была создана Огненная палата (Chambre Ardente) – специальный трибунал для процессов над еретиками228. Таким образом, произошла передача дел от церковных инстанций к светскому суду, что ярко демонстрирует, насколько «дело о листовках» представлялось опасным правящим кругам. Можно сказать, что мы в данном случае имеем дело с механизмом, основанным на угрозах и обещающим восстановление безопасности и порядка с помощью исключительных мер. К этим исключительным мерам как раз и относилось создание Огненной палаты, что стало чрезвычайным обстоятельством, которое можно рассматривать в контексте борьбы за право толкования229. Однако необходимо заметить, что меняющееся внешнеполитическое положение постоянно приводило к отмене подобных мер. Если Франциск I или в дальнейшем Генрих II были вынуждены вступать в альянсы с протестантами-князьями империи, процессы над еретиками во Франции откладывались или же пересматривались230.

II

Усиление преследований во Франции быстро спровоцировало эмиграцию, правда, поначалу не слишком многочисленную. В эмиграцию были вынуждены отправиться в основном авторы публицистических сочинений и лидеры регионального движения. За границей оказались такие выдающиеся личности как Гийом Фарель и Жан Кальвин, больше известный под своим латинизированным именем Иоганн Кальвин (1509–1564).

Сначала Францию покинул Фарель. Несколько лет (1533–1536) он провел в Базеле, Страсбурге и Мемпельгарде, прежде чем обосновался в Женеве231. Кальвин был родом из Пикардии. Объявив о своих реформационных убеждениях232, он уехал из Франции во время волны преследований, вызванных историей с листовками. По приглашению Фареля Кальвин отправился в Женеву, где уже в 1536 г. представил первую редакцию своего “Institutio christianae religionis” (Наставление в христианской вере)233, написанную на латыни ещё в Страсбурге. Однако он быстро вступил в конфликт с городским советом из-за своих радикальных взглядов и покинул Женеву234. Только в 1541 г. Кальвин вновь смог вернуться туда. За время его отсутствия соотношение сил изменилось под влиянием многочисленных волнений, что позволило ему занять радикальную позицию и провести всеобъемлющую Реформацию. В 1541 г. Кальвин разработал проект церковного переустройства в Женеве, в 1542 г. создал Женевский катехизис235.

Во время Реформации в Женеве проект церковного переустройства был реализован. В его основе лежала общинная структура, которая предполагала наличие в каждой общине четырех должностей: учителя, пастора, пресвитера, или старейшины, и дьякона236. Ключевую роль играли пасторы, хотя важное место отводилось также старейшине и дьякону, дополнявшим пастора; эти должности занимали прихожане. В то время, как дьяконы осуществляли заботу о бедных, старейшины вместе с пасторами следили за церковной дисциплиной и занимались так называемым «надзором за грехами», т.е. настойчиво вмешивались во внутренние дела общины, требуя единообразия в нормах поведения, что могло распространяться даже на самую личную сферу. Тот, кто вёл себя не в соответствии с требованиями конформности, мог быть вызван в церковный совет или даже, в особых случаях, лишен причастия237. С теологической точки зрения, за этим не стояло каких-то устойчивых представлений о нормах благочестия, это было скорее символическое понимание праведного образа жизни, соответствуя которому можно было достичь избранности. Избранный добросовестно следовал при жизни божественным законам. При этом акцент ставился очень чётко на суверенитет и всемогущество Бога, что позволило ученикам и последователям Кальвина выстроить учение о предопределении, т.е. представление о том, что по воле Божьей с давних пор определены праведники и обреченные238.

Во Франции, как и в Нидерландах, организация общин реформатов и создание надрегиональных структур шли по пути принятия теологии и церковных принципов Кальвина. Таким образом, с 1540-х гг. четкая реформаторская теология женевского образца вытеснила слабые евангелические лютеровские начинания. Французский протестантизм получил однозначно кальвинистскую форму239, благодаря разработанному Кальвином вероисповеданию, которое, как Confessio Gallicana, было принято национальным синодом в 1559 г. и подтверждено национальным синодом, проходившим в 1571 г. в Ла Рошели. Уже с 40-х гг. XVI в. учение Кальвина заняло господствующее положение по отношению к существовавшим ранее лютеровским течениям240. Кальвину принадлежит и проект церковного уложения Discipline Ecclesiastique des Eglises Reformees de France, который был принят первым национальным синодом в 1559 г. Позже он превратился в текст, состоящий из 14 глав241. Церковное уложение вводило должности проповедников, старейшин и дьяконов, которые отвечали за церковные службы и церковное хозяйство, руководство церковью, а также за заботу о бедных. Старейшины и дьяконы избирались из отцов семейств общины, новые члены в дальнейшем кооптировались. Проповедники, напротив, назначались синодом, но не могли быть навязаны общине242. В отличие от пасторской системы Женевы, своеобразным французским нововведением стало появление пресвитерски-синодального церковного порядка243. Проповедники, старейшины и дьяконы совместно образовывали пресвитерство, которое во французском церковном уложении обозначалось как Consistoire244 (консистория). В качестве высших органов функционировали регулярно собиравшиеся окружные и провинциальные синоды, на которые каждая община посылала своих делегатов, а также, при необходимости, национальные синоды245. Такие синоды решали дела, значение которых выходило за рамки одной общины, и обеспечивали единство реформированной церкви Франции. Теоретически общины и синоды сами занимались собственным управлением и обходились без участия светской администрации в решении своих проблем. Это отличало французскую реформированную церковь от институций Кальвина в Женеве, где церковь, руководимая пасторами, могла опереться на магистрат городской республики246.

Почему учение Кальвина было настолько привлекательно для реформационного движения во Франции, что смогло перевесить и видоизменить прежние начинания? Во-первых, Фарель и Кальвин были французами, т.е. их труды можно было прочитать в оригинале (если только они не были напечатаны на латыни). Кроме того, их создатели имели сеть личных знакомств во Франции, которые использовались и после их бегства в Женеву. Реформаторски настроенные священнослужители, вовлеченные в создание общин, вели постоянную переписку с Фарелем, Кальвином, а позже также с Теодором де Без (в латинском варианте – Теодором Беза). Они спрашивали совета и использовали опыт перестройки женевской церкви, в то время как сам Кальвин чрезвычайно старался повлиять на то, чтобы изменение церковных отношений во Франции проходило в его духе247.

Во-вторых, Кальвин, как и Цвингли, и верхненемецкая Реформация, был, по сравнению с Лютером, гораздо ближе к гуманизму. Поэтому можно утверждать, что «evangelisme» французского гуманизма продолжил свою жизнь. Теология Кальвина подхватила те реформаторские начинания, которые были влиятельными во Франции уже в до-реформационное время248. Именно это позволило идеям Кальвина легко прижиться на новой почве, в то время как представления Лютера о вере были лишь смутно связаны с гуманистическими идеями.

Наконец, в-третьих, преобразованная во Франции при содействии Кальвина пресвитерианско-синодальная церковная организация превосходно подходила для создания «подпольной» церкви249. Это, безусловно, было очень существенным фактором. Структура церкви, основанная на автономных общинах, была продумана, таким образом, уже на стадии создания и опиралась на выборных представителей, обходилась без административного одобрения. Реформатская церковь Франции (Église Réformée de France) могла функционировать автономно и независимо, в то время как лютеранские церкви в Германии и Скандинавии, а также возникшие с 1560-х гг. реформатские церкви Германии оставались тесно связанными с администрацией250. Несмотря на прочное убеждение ведущих протестантских священнослужителей в том, что корона Франции рано или поздно присоединится к истинной религии (т.е. будет реформирована), кальвинистская модель церковного устройства (Discipline ecclesiastique) казалась очень привлекательной во времена преследований.

Однако и вне конкретной церковной организации кальвинизм, проповедовавший веру в избранность, мог апеллировать к собственному восприятию и собственным планам одной небольшой группы. Положение религиозного меньшинства внутри враждебно настроенного большинства требовало такого образца толкования веры, который создавал бы из этого меньшинства маленький избранный отряд Бога. Последующее преследование на религиозной почве становилось доказательством избранности. Жан Криспен в своей «Книге мучеников» (Le Livre des Martyrs, 1554) пишет: „Entre les marques de la vraye Eglise de Dieu, ceste-cy a esté l’une de principales, à sauoir, qu’elle a de tous temps soustenu les assauts des persecutions“251. Хайнц Шиллинг однажды рассуждал о «теологии изгнанников»252. В подобном ключе можно было бы говорить и о теологии меньшинств. Модели интерпретации преследований и изгнаний накладывали отпечаток не только на те группы, которые покинули страну, но влияли также и на тех, кто остался. Таким образом, кальвинизм с самого начала формировался под влиянием изгнаний и преследований и должен был сам себя организовывать и развивать. Этим он отличался от лютеранства.

Протестантизм кальвинистского толка во Франции достиг своего наибольшего распространения около 1560 г. Около 1,25 млн французов исповедовали к этому времени протестантизм, что составляло примерно 7,8% всего французского населения. Большинство общин находилось на юге Франции, в области Севенны и Центрального массива, на Атлантическом побережье и в Нормандии. Кроме того, относительно сильные общины находились в больших городах: наряду с Парижем, они были также в Руане, Орлеане и Лионе. Однако в результате гражданской войны и продолжавшихся преследований число общин снова стало сокращаться с 1570-х г.253

Можно констатировать, что наряду с процессом формирования общин и оформления вышестоящих организационных структур, с конца 1540-х г. были заложены основы последующего религиозного развития. Особо следует отметить процесс становления специфической конфессиональной культуры. Безусловно, это был процесс, который только начался во второй половине XVI в. и никак не закончился в первой половине XVII столетия. Организация реформированных общин и их кальвинизация стали первым шагом на этом пути. Наиболее очевидным было различие в оформлении сакральных помещений. Католицизм, особенно после принятия Тридентского вероисповедания, делал ставку на визуальные образы, превращая территорию за стенами церкви и церковные дворы в сакральные пространства путём установки крестов, изображений Христа и Мадонны. Протестантизм, особенно реформированного образца, напротив, отказывался почти полностью от изображений. Храмы реформированной церкви отличались простотой. Они, скорее, были похожи на залы и помещения для собраний: внимание концентрировалось на кафедре священника и столе для причастия. Скамьи даже часто группировались наискосок полукругом вокруг стола для причастия254. Католики едва ли могли воспринимать подобные помещения как сакральные. Они видели в них гражданские залы для собраний. Кальвинистов, наоборот, всё больше пугало обилие изображений в католических церквях, в чем они видели близость к идолопоклонству. С полным исчезновением в протестантизме культа святых исчезли также иконы и существующие в больших церквях боковые алтари – столь характерные для католицизма.

Более того, различия возникали и на уровне повседневных религиозных практик: чётки, поклонение изображениям Девы Марии и демонстративное осенение себя крестным знамением у кальвинистов не играли никакой роли или же совсем отрицались. Вместо этого центральное место заняли Библия и Катехизис255. Подобные и другие создающие идентичность внешние особенности, например, одежду, нельзя недооценивать. Они привели к тому, что человек, принадлежащий к другой конфессии, воспринимался как чужой. Если раньше сельские и городские общины формировались вокруг общей церкви и идентифицировали себя на основе ее посещения, совместно отмечаемых праздников годового календаря и т.п., то теперь многочисленные общины стали распадаться. Терпимость по отношению к «другому», заклейменному как «еретик», грозила навлечь на сообщество гнев Божий. Там, где это позволяло численное превосходство, склонялись к тому, чтобы отмежеваться от «другого», принудить его изменить веру, изгнать или даже уничтожить256. Такое положение вещей применимо не только к католическому большинству, но и к существовавшему региональному реформированному большинству на юге в Севеннах или в регионе Пуату-Шаранта257.

Становление специфической конфессиональной культуры с ее характерными внешними чертами и религиозными практиками, создающими ощущение идентичности, а также отрицание «другого» сопровождалось различными конфликтами еще до начала гражданских войн. Именно отделение себя от «другого» стало одной из основ конфессиональных культур, подчеркивание отличий обычно служило для процесса создания идентичности.

Другим важным моментом для появления протестантизма, являлась социальная среда, в которой он коренился. Хотя в определенных регионах Франции, особенно в Севеннах, а также в Провансе и на Атлантическом побережье, существовал весьма сильный сельский протестантизм, центр тяжести находился, по-видимому, все-таки в буржуазной городской среде. Существование сильного протестантского начала можно обнаружить среди торговцев и ремесленников, обладавших связью с различными регионами страны258. Однако с 1550-х г. схожие настроения явно намечаются также среди дворянства и высшей аристократии259. Подобная тенденция изменила французский протестантизм. Характеризуя эпоху XVI столетия, трудно оперировать таким понятием, как «политизация»260, потому что в таком случае может создаться впечатление, что в XVI в. сферу политического однозначно можно отделить от сферы религиозного261. Тем не менее, появление среди сторонников протестантизма аристократии означало, что религиозно-конфессиональная борьба получила сильный политический импульс. Религиозные убеждения протестантов, которых теперь всё чаще называли «гугенотами»262, стали способом выражения политической оппозиции. Они явились определённым стремлением к автономии внутри государства, шедшего по пути централизации при Франциске I и Генрихе II, но быстро ослабевшего после гибели Генриха II на турнире.

III

Процессы, проходившие на фоне ослабления французского государства, в конце концов, привели к эскалации конфликта, который вылился в череду кровавых гражданских войн. Причиной гражданских войн, которые часто, упрощая, называют «религиозными»263, стало ослабление центральной власти вследствие ранней гибели на турнире Генриха II. Сыну Генриха, Франциску II, при передаче власти в 1559 г. было только пятнадцать лет, к тому же, он был болезненным юношей. Франциск II умер в 1560 г., поэтому его мать, Екатерина Медичи, приняла регентство при ещё несовершеннолетнем Карле IХ. Слабость короны привела к борьбе между различными аристократическими фракциями, которые боролись за власть в Совете264. Гражданские войны, как ясно показал в своей диссертации историк из Марбурга Кристиан Венцель, были во многом вызваны осознанием опасности, которую видели в «другом». Угроза существованию меньшинства и страх перед запретом на отправление религиозных практик были возведены в традиционный нарратив, а сам «другой» превратился во врага265. В справочниках можно часто прочесть, что началом гражданских войн послужила так называемая «резня в Васси». Однако исходной точкой стало происшествие, случившееся в ночь с 4 на 5 сентября 1557 г. на парижской улице Святого Иакова (Rue Saint Jacques). Именно оно хорошо демонстрирует, как наслаиваются друг на друга внутреннее и внешнее восприятия опасности266. На фоне осады испанцами Сан-Квентина и всеобщей паники в Париже, в страхе перед возможным захватом столицы, стало известно о гугенотском богослужении на улице Святого Иакова – в непосредственной близости от Сорбонны. Не столько сам факт существования таких тайных богослужений, сколько впечатляющий состав участников вызвал тревогу: речь шла о многих сотнях людей, среди них – уважаемые граждане и представители аристократии. Опасное меньшинство (таким было восприятие) проникло в элиту общества, и это случилось перед лицом внешней угрозы. Враг, казалось, был уже внутри города и подрывал порядок и мораль общества. Он угрожал безопасности государства одновременно разными способами, „ruine d’estat“ оказалось в непосредственной близости267.

Таким образом, в публицистике речь зашла, ни много ни мало об обеспечении выживания французского государства. В то время как католические лидеры в королевском окружении возлагали на гугенотов часть вины за военные неудачи и видели путь к восстановлению порядка только в их устранении, сами гугеноты объясняли, что преследования меньшинства и истинной веры навлекли на Францию Божий гнев268. Смягчить его может только терпимость по отношению к меньшинству. Смерть Генриха II на турнире в 1559 г., казалось, подтверждала эту позицию. Во всяком случае, гугеноты ещё раз выдвинули свой аргумент Божьего гнева, обрушившегося на Генриха и корону269.

Конфликт обострился со смертью Генриха II и началом регентства Екатерины Медичи в период, пока Франциск II был несовершеннолетним. Несмотря на все старания короны, пытавшейся занять сдержанную позицию и ввести (Сен-Жерменским эдиктом 1562 г.) ограниченное определенными условиями толерантное отношение к протестантскому меньшинству270, дело закончилось потерей авторитета центральной властью и кровавыми стычками между католическими и гугенотскими аристократическими партиями. Особенно это касалось лотарингского дома Гизов и частично перешедших в протестантизм принцев крови, как, например, герцога Конде271. Для того, чтобы определить ситуацию во Франции после 1560 г., можно использовать термин «failing states» в его анахронистичном значении и говорить о затяжном кризисе власти, выразившемся в баталиях аристократических партий, борьба между которыми постоянно усиливалась и шла не на жизнь, а на смерть. Здесь следует подчеркнуть всю брутальность и безудержность гражданских войн.

Конфликты, которые шли с попеременной военной удачей и прерывались шатким миром272, без сомнения, существенно способствовали развитию конфессиональной идентичности. Как правило, говорят о восьми гражданских войнах в XVI в. На становление гугенотства во второй половине XVI в., с одной стороны, безусловно, оказал влияние экстремально возросший культ мучеников. Широкое хождение получило сочинение Жана Криспена «Livre des martyrs» («Книга мучеников»). С другой стороны, для формирования гугенотства не менее важной оказалась вера в избранность, соединенная с грубой милитаризацией273. На противоположной стороне воюющих находился умеренный, связанный с гуманизмом католицизм, за который выступал, что достойно подражания, Мишель де л’Опиталь – канцлер Екатерины Медичи274. Однако существовал и радикальный католицизм, исповедуемый домом Гизов, против которого был направлен более или менее толерантный курс короны275.

Обе враждующие стороны, и гугеноты, и католики, развивали революционные идеи, подпитывавшиеся возрастающей верой в конец света и растущими оппозиционными настроениями против короны, которая казалась слабой и не способной защитить даже собственные интересы. В среде гугенотов, особенно в политических ассамблеях, развивались сепаратистские тенденции. Прежде всего, это были монархомахические идеи, т.е. идеи о тираноубийстве и республиканских структурах276, возникшие после Варфоломеевской ночи 1572 г. Схожая картина наблюдалась и в лагере католиков. В католической среде монархомахические рукописи, призывавшие к свержению или даже убийству короля, появились в большом количестве после убийства в 1589 г. Генриха III, когда кандидатура на королевский трон протестанта Генриха Наваррского стала реальностью277. Революционные тенденции можно было проследить в Париже, полном фанатиками, особенно в Совете шестнадцати при Генрихе III и в День баррикад 12 мая 1588 года. Париж стал практически неуправляем278.

Культ мучеников, существовавший и у католиков, стал у протестантов чрезвычайно важным фактором идентичности, особенно после Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 г.279 Варфоломеевская ночь и сегодня считается одним из главных звеньев протестантской, прежде всего гугенотской, культуры памяти, поэтому с точки зрения исторической науки рассмотреть и проанализировать миф «Варфоломеевская ночь» очень трудно. Роль этого события для коллективной памяти гугенотов является настолько значимой, что любой критический анализ этого инцидента воспринимается как нападки на коллективную идентичность, как стремление поставить под сомнение узаконенную взаимосвязь между преследованиями, мученичеством и божественной избранностью280. С точки зрения культурной памяти Варфоломеевская ночь действительно является поворотным пунктом в истории Реформации во Франции. Она привела не только к интенсификации нарратива об «опасности» и связанной с этим веры в избранность, но и к внутреннему отречению от французского государства.

Гугенотство после окончания гражданских войн стало другим. Оно утратило аристократический элемент и культивировало, особенно в крепостях, свою собственную конфессиональную культуру, отличную от культуры большей части населения281. Этому, безусловно, способствовал Нантский эдикт 1598 г., изданный Генрихом IV282. Он, будучи королём Наварры, некоторое время был предводителем партии гугенотов и после смерти Генриха III, последнего короля из дома Валуа, смог реализовать свои претензии на трон с помощью оружия и перехода в католичество, давшего ему политическую поддержку283. Формально текст королевского эдикта был, скорее всего, результатом упорных переговоров на фоне военной и политической патовой ситуации. Его необходимо было принять как выражение королевской толерантности или готовности смириться с долговечным существованием в стране двух конфессий. Наказы, составлявшиеся политическими собраниями гугенотов, оказали значительное влияние на характер эдикта284. В 92 статьях в относительно свободной последовательности регулировались главные вопросы. После статьи о генеральной амнистии285 демонстративно декларировалось полное восстановление католической церкви во Франции286. Только через некоторое время было установлено свободное и беспрепятственное право выбирать место жительства принадлежавших к конфессии, обозначаемой как «R. P. R.» («Religion prétendue reformée»). В эдикте также оговаривались условия проведения богослужения. За всеми сеньорами и судьями закреплялось право проведения реформированного богослужения в домах. Свободное отправление религиозного культа разрешалось везде287, где это предусматривал эдикт Пуатье 1577 г. и где регулярно проходили общественные богослужения в 1596 и 1597 гг. Общественное отправление культа и, следовательно, реформированное церковное управление, как и протестантское обучение, были строго запрещены288 везде, кроме как в определённых местах, отведенных специальными комиссиями. В резиденциях епископов, на территориях, принадлежавших духовенству, и в Париже существование реформаторских церквей запрещалось. Однако сторонникам нового учения предоставлялось право ходить на богослужение в ближайшую протестантскую церковь289. В парламентах и судах королевства во время процессов и при спорных случаях, в которых участвовали реформаты, решение должны были выносить смешанные палаты290. Дополнительно к основным пунктам эдикта был составлен ряд тайных статей, в которых, с одной стороны, уточнялись определения основного текста об отправлении культа, с другой же, – протестантам для их безопасности были предоставлены крепости, что легализовало дальнейшее существование и оправдывало содержание протестантских военно-политических организаций291. Эти крепости значили гораздо больше, чем просто убежище, они были залогом безопасности, а также символизировали собой неприкрытую угрозу и служили напоминанием о том, что если корона не обеспечит соблюдение эдикта, протестанты в любое время могут вновь начать войну. Они оставались исключением из правил и воспринимались властью, при очередном усилении французского государства, как проблема292. Уступки гугенотам, как религиозному меньшинству и как политической партии, казались многим недостаточными, в то время как большое количество католиков считало их совершенно неприемлемыми. Спор по поводу эдикта продолжался и много позже 1598 г.293 Кроме всех уступок, эдикт также закрепил разделение, определенным образом зацементировал обе конфессии и свойственные им внешние культурные различия. Он открыл гугенотам простор для того, чтобы их церковь, которая возникла в подполье, могла устроить всё официально и практиковать отправление культа внутри определённых рамок.

IV

Французскому государству, вернувшему свою мощь при Людовике ХIII и его премьер-министре кардинале Ришелье, удалось, благодаря Алесскому эдикту 1629 г., устранить ставшие невыносимыми дополнительные статьи294. Однако, несмотря на это, после новых гражданских войн двадцатых годов XVII в. Нантский эдикт по сути оставался правовой основой для французских протестантов вплоть до 1685 г.295 Правда, положения эдикта с началом самостоятельного правления Людовика ХIV все больше выхолащивались. Например, систематически уменьшалось количество мест для богослужения, был запрещен переход в иную веру, сокращались или даже закрывались школы и академии; был определен перечень запрещенных профессий и распущены совместные палаты в судах296. Далеко заходило правительство и в своих действиях против центральной организации Religion pretendue reformee. В 1659 г. в городе Лудён состоялся последний национальный синод. После этого собраний на национальном уровне, зависевших от разрешения короля, больше не было. Другие руководящие органы находились под строгим надзором, власть препятствовала взаимным контактам и поддержке общин297. С 1679 г. можно говорить о том, что начался переход к открытым преследованиям. Их наивысшим проявлением стало введение с 1681 г. пресловутых драгонад: расквартировки конных войск в протестантских хозяйствах только для того, чтобы притеснять жителей до тех пор, пока те не перейдут в католицизм298. В конце концов, 18 октября 1685 г. последовала формальная отмена Нантского эдикта эдиктом Фонтенбло, в котором любые богослужебные собрания протестантов запрещались, и всем пасторам, которые не перейдут в католичество, предписывалось покинуть страну299. Реформированная церковь Франции тем самым прекратила свое официальное существование.