Читать онлайн Книга обстоятельств бесплатно

Книга обстоятельств
Рис.0 Книга обстоятельств

Опыт промедления

Стихотворение в прозе – это опыт промедления, приостановки. Поэт останавливает ритм, сдерживает силу вдохновения. Прозаик не идет за возможным сюжетом. Философ не развивает мысль. Путешественник не стремится вдаль. Он застывает для впечатления, отпечатка. В Европе и в России стихотворения в прозе писали литераторы, хорошо знакомые с дагерротипией: поэт Бодлер и прозаик Тургенев. Этот жанр сродни фотографии, и, как фотография, стихотворение в прозе – всегда перед смертью, несет в себе грядущее отсутствие.

В поэмах Олега Юрьева фотографируют много. Вид и сцена, человек и животное готовы быть снятыми. В обоих смыслах: оказаться запечатлёнными и исчезнуть. Даже архангел Гавриил является к Богородице с невидимой мыльницей. Ее улыбка – это растерянность перед снимком: перед вечной памятью и исчезновением.

«Книга обстоятельств» переполнена вечным – городами, горами, небом. Также она наполнена современным – техникой. Помимо средств записи, камер и телефонов, это транспорт – поезда, самолеты. Она написана эмигрантом, гастролером и туристом (фланером глобализации) – частным лицом, каким остается человек в дороге. Он еще не приехал к пункту назначения, не вошел в роль, не взялся за работу.

Становясь воспоминаниями, сувенирами, дорожные впечатления собираются в альбом. У альбомов некрепкая логика. Временная последовательность перебивается ассоциативным сродством и просто случайностью. В «Книге обстоятельств» так же стоят рядом воспоминания детства и случившееся вчера, деревья и рыбы, щемящее и курьезное.

Изысканная структура цикла, разделение на поэмы и песни, пародийна. Она указывает на то, чему в стихотворении в прозе нет места, как нет и в фотографии на память, – цельности опыта, стройной картине, прекрасному. Роман, поэму, картину пишут, чтобы в них жить. Фотографию снимают в спешке, чтобы уже не вернуться. Так и стихотворение в прозе. У него нет времени.

Прекрасное современности, пишет Беньямин в книге о Бодлере, возникает там, где исчезает культовое значение искусства, там, где искусство больше не спасает. Это главная тема «Стихотворений в прозе» Тургенева: красота не способна дать утешение в болезни и смерти, она только делает их невыносимее. Это драма всего высокого модернизма, вызов, который стоит перед ним.

Ленинградская «вторая культура» 1970‐х жила этим расщеплением между надеждой и красотой. Для Олега Юрьева, ее наследника, выбор уже не стоял. Поэзия была единственным обещанием, она требовала последней верности и веры. Ее свидетельство – «Петербургские кладбища». «Книга обстоятельств» – вторая последняя книга, последняя после последней. Главное слово сказано, и можно отступить на шаг назад от рубежа.

Поэт, прозаик, эссеист, Юрьев – автор редкого напряжения смысла и звука, пристрастия ярости и любви. Эта книга написана расслаблением, рассеянием внимания. Такое рассеяние – потенция. Три вида обстоятельств, организующих три поэмы книги, – места, времени, образа действия – три драматических единства. Они готовят сцену, условия, наводят фокус.

Обстоятельства – грамматико-эстетические категории. Стихотворения в прозе Юрьева окрашены эстетическим отношением ко всему, что встречается, до крайности незаинтересованным удовольствием – любованием. Дома, поезда, гроздья винограда, собаки, женщины, китайцы взяты со своих мест, остановлены, сняты.

Эстетический режим – любимая идея философа Жака Рансьера – и есть остановка. Он вырывает вещи из власти идеологии, религии и истории, передает их человеку для свободного пользования. Так возникает искусство современности. Но что делать, если искусство само становится такой же огромной силой – едва ли меньшей, чем вера или политика, призванием, требованием?

Здесь включается механизм стихотворения в прозе. Оно осуществляет эстетический разрыв второго порядка – приостанавливает могущественное действие самого искусства. Это становится возможным в тот момент, когда современность нейтрализует сама себя. Шокирующий эффект разнообразия ее средств и открытий стирается. Техника становится частью природы, ласточки и самолеты уравнены в правах, торжествует покой. Вместе с чарами модерна спадают чары модернистского искусства.

Искусство отступает. В этот момент оно дает шанс вернуться тому, что было до него. Речь не о вере, но о месте веры. О Боге, который не жив и не умер, а вышел в кебабную, ослабив стражу жизни и смерти. О чуде, которое не случается, но к нему все готово: во Франкфурт может прийти море, в Париже встретится умершая подруга, смешные древние божества сойдут с Олимпа.

Чуда нет, но есть его обстоятельства. Когда подействует стихотворение в прозе, не откроется тайна вещей. Они лишь немного изменят свою расположенность друг к другу и к человеку.

Застигнутые стихотворением в прозе, вещи отбрасывают новые тени и по-новому отражают свет. Так рождается особая физика. Пока выставляется выдержка, небо светится из себя, поэты и чайки питаются собственной тенью. Затем раскрываются воротца «райского садика» – срабатывает затвор.

*

У поэта есть два способа уйти. Они тоже разделены эстетикой и грамматикой. Остаться в веках, стать памятником – существительным. Сгореть, улететь – глаголом. Есть третий – уйти обстоятельством: войти в блеск звезд и шепот воды, в состав языка. Стать одним из условий, на которых будут жить те, кто пока остается.

Игорь Гулин

Обстоятельства мест

поэма

(2006–2010)

Песнь первая

Февраль в виноградниках. Кот переходит дорогу

  • Кто-то с такой силой и равномерностью вкидывает бутылки в контейнер для стеклотары, что кажется, будто рубят стеклянные дрова.
  • Вдруг замычала корова, как дверь.
  • Дорогу неторопливо переходит кот с провисшей спиной и задницей, как у коровы. Не уши бы и не хвост, так бы и казался маленькой черной коровой.
  • Голые виноградники в снегу. Сейчас непонятно, что здесь, собственно, выращивается. Судя по концлагерной планировке, колючая проволока.
  • Из-под снега навстречу коту в ужасе зачмокали птички.

Шоссе над морем. О любви к Родине

  • Пожар в придорожном кусте. Серебряный огонь, добежав по ломано отгибающимся прутьям дальше некуда, подпрыгивает и превращается в маленькую черноту. Вот-вот заполыхает весь склон, весь Адриатический берег.
  • Машины замедляются, как бы оглядываясь. Но останавливается только одна – фургон с мороженым, весь наискось изрисован какими-то зебрами. Вылезает шофер, раскатывая по камуфляжной майке огнетушитель. Пораскатывал-пораскатывал, потрёс-потрёс, на мгновение с прислоненным ухом замер – и пустил обреченно катиться: с живота – по склону – в сияющее море.
  • Возвратился к фургону и, размеренно оборачиваясь то через левое плечо, то через правое, начал забрасывать пылающий куст разноцветными гранатами в морозном станиоле – коническими, цилиндрическими и параллелепипидными.

Монастырская гостиница в Австрии. Беатификация, канонизация

  • У дамы на регистрации улыбка, не поспевающая
  • за ее лицом.
  • Медитативное панно в коридоре изображает ежиков, белочек и не то клестов, не то дятлов густо-мохнатой расцветки, с союзмультфильмовским энтузиазмом встречающих восход солнца. Медвежата делают лапами хенде-хох.
  • В столовой обслуживает монахиня сестра Беата. На сухом ее, темном, аллеманском лице, исподнизу вставленном в белый полотняный конверт, восторг христианской мученицы. Самоочевидно, что всякая принесенная или унесенная ею тарелка – не просто тарелка, а еще один шаг на пути к канонизации.
  • – Но беатифицированы-то вы уже сейчас, прижизненно?!
  • Смеется, бережно уходит с недоеденными шницелями, оскорбленными в своей надорванной рыжемохнатости.

В Провансе

  • Золото, зелень, известковая белизна.
  • Но никакого серебра, даже и ни осокори никакой! И оливы у них – не в тускло-серебряных ленточках, а в зеленых…
  • Скрипя крыльями, с горы нá гору перетащился голубь.
  • Цикада перемахнула перед лицом дорогу, как шарообразное вращение с чем-то черным или, может, просто стемневшим внутри.
  • …Каштаны-голоштаны…
  • Облака сизые на олове, потом синие на золоте, потом черные на ничем.
  • С тихим «фр-р-р» пролетела ночница. Или это была жизнь? спросил бы сенильный Тургенев.

Автостоянка на холме. Кириллица и латиница; гласные и согласные

  • Перед небом, перед его сухо лиловеющей кожей (справа уже взрезанной, кажущей кровавую мышцу) – женщина в контражуре, как большое русское У: с как бы подтянутой к подбородку грудью и узким, свернутым ветром подолом. Рядом курсивной капителью немецкая J: муж.
  • …А сейчас еще и детки ихние повыбегают из машины, все как один похожие на i или на иные строчные гласные…
  • Из машины, выбодав дверцу, выползли на передних ногах двe лабиринторылых собаки и уселись друг против друга, как большое немецкое R и зеркально отраженное русское Я. С отбивными языками и раскачивающимися ощечьями.
  • Глаголи фонарей тихо загораются над покоем стоянки.

Солнечная зима во Флоренции. Раннее утро – голубое и золотое, а

  • черный флорентинский воздух весь уже за гóрод вышел и мышел уже зá город весь: обернул, по ним и стекая, холмы – не столь окрестные, сколь окружные.
  • Над холмами ночное, белое еще небо медленно голубеет сквозь себя. А между холмов горит красный хворост тосканский, скоро золотым станет…
  •        Слитное небо.
  •        Взмыкивающие холмы.
  •        Членораздельные долины.
  •        Кипарисы – сложенные зонтики, пинии – раскрытые.
  • Под пиниями и кипарисами у зеркалец своих и чужих мотороллеров италианцы причесывали закапанную седину и напевали голосами сладостно-хриплыми – голосами как бы с итальянской трехдневной щетиной.

Дорога Чикаго – Урбана-Шампэйн, Иллинойс. О смерти и жизни

  • В плоских частях Европы за вертикаль отвечают церкви и ратуши. Здесь – силосы и газгольдеры.
  • Сельские кладбища – неогороженные поляны с надгробьями там-сям. Ни дорожек, ни оград, ни клумб. Иногда деревья. Не кладбищенские, а деревья вообще: всегда тут стояли. Могил не подразумевается – только надгробья, всем своим видом намекающие, что они кенотафы. Необжитая смерть.
  • И придорожные деревни (когда это деревни, а не выставленные рядами жилвагоны по соседству с крепостями черной жестью сверкающих и белым алюминием матовеющих хоздворов): беспорядочно разбросанные дома без улиц, без заборов, без огородов и цветников. Временная, сезонная, неокончательная – необжитая? – жизнь.

Песнь вторая

Горы над Цюрихом, ровно горящий июль

  • Быстрые матовые солнца, медленные сияющие луны…
  • В углублениях гор запасы неба – вдруг кончится.
  • И то, небо здесь очень тратится:
  •     маленькими бесцельными самолетами,
  •     воздушными шарами, похожими на фунтики мороженого,
  •     парапланеристами, подвешенными ко вздутым полоскам,
  •     вилохвостыми коршунами…
  • Вилохвостые коршуны мгновенно обворачивают краткие тела длинными крыльями, ввинчиваются в луг и, мгновенно же разворачиваясь и разворачиваясь, с ничем во рту подлетают.
  • …На лугу лежали коровы с лицами пожилых демократических писательниц конца девятнадцатого века. Недоставало только пенсне, чтобы сфотографировать в овале.
  • Коровы к фотографированию равнодушны. Из домашних животных фотографироваться любят ослы, а коз, овец, куриц – не говоря уже о гусях и утках – это только нервирует. Олени убегают, но они всегда убегают. Лисицы, волки и медведи даже не выходят из леса.
  • …Но что же будет со всем этим, когда нажмут кнопку и оболочка начнет скрежеща отводиться назад – вместе с лугами, лесами и хуторами на ней, а из выдолбленных изнутри гор выдвинутся исполинские пушки, нацелены на Цюрихское озеро, откуда как раз высаживается русский десант.
  • Куда всё это скатится, за какой горизонт?
  • Или у всех у них тут – у коров, у крестьян, а может быть, даже и у туристов с фотоаппаратами – есть на этот случай инструкция: куда ложиться, за что держаться?..

Горы над Цюрихом. Каталог швейцарского сада. Конфигурации ветра

  • Яблоки в несильных пощечинах, внутри яблонь – сухой темный ветер: падает с ветки на ветку, вскарабкивается, обрывается, снова подтягивается.
  • Швейцарская поречка, пронзительно-алая, какой не видал я по западным и южным русским рекам. Ветер вокруг нее неподвижен – он, как заворот стекла, такого ясного, что почти уже затуманенного.
  • Боярышник швейцарский, в каждом мельчайшем прорезе, в каждом тончайшем вырезе до такой степени высвечен-высечен, что почти уже стемнел и потуск. Ветер стоит у него под ветвями, на манер подпорки, и не шевелится.
  • И наконец, дерево неизвестно какое – днем оно не пахнет, а ночью его не видно.
  • …А черешня, за оградой уже, сползая со склона вытянутой дрожащей ногой, начинает вдруг колотить всеми своими растопырыми ветками – как бы из растения-дерева превращается в некоторое животное, бешено отряхивающееся. Потом всё разом утихает. Удивленно ищешь вокруг ветер с такой странной и быстрой геометрией крыла, пока не замечаешь: без животного всё же не обошлось. Оно сидит внутри черешни и время от времени трясет ее ветки маленькими белыми руками…
  • Снизу, со склона, безостановочная коровья музыка. На неподвижных коровьих шеях с той или иной силой болтаются ботала.

Цюрих – Берлин, зима. Поезд идет на восток

  • В заднем углу косо-выпуклого стеклянного бока – пыльного, златопыльного – слепо алеет шарик, слеплен из пыла. Как поезд ни ускоряется, шарик не отстает: осветить, однако, ничего не умеет.
  • В кресле рядом – толстая девушка, по виду рыжая швейцарская эскимоска с западных озер, смочила два пальца в дырочках носа и увлажнила себе прическу.
  • Под шариком на выпуклых облаках лежит свет – точнее, скользит вслед за поездом, слегка отставая и оплывая. И ничего не освещая.
  • Девушка беззвучно пощелкала пальцами под столиком, как бы освобождаясь от излишних капель, и вложила их в книгу «Доктор Живаго» на французском языке.
  • Низ облаков уже темен, как бы отягчен темнотой, идущей от земли в небо. Скоро она съест облака, и свет над ними, и пылающий шарик над ним – всё небо осветится земной тьмой.
  • Девушка с заложенной двумя пальцами книгой будет смотреть в полярную ночь, просеченную сверкающими проводами – пока вдруг несчетными голубыми снопами не вспыхнет обоесторонне Берлин, восточная столица севера.

Северное море. У белых чаек черные ладони

  • На пляже было так холодно, что немцы купались одетыми.
  • Вода от недавнего дождя увязает на листьях полупрозрачными сгустками. Елки похожи на расшнурованные кипарисы (и обратное верно). В полосатых полупалатках полулежат отдыхающие в полушубках и читают скрипящие суперобложками книги. Рядом стоят собачки с длинной бахромой по бокам.
  • В дюнах, перевитых блестящей травой, качается старый ветер.
  • Вдоль моря шла барышня, пытаясь шевелить бедрами, которых у нее не было, в результате чего все ее долгие ноги волновались от лодыжек до лядвий в плоскости, поперечной движению.
  • Над прибоем медленно кувыркаются белые чайки – показывают свои иссиня-черные ладони.

Шиллеровская высота над Штутгартом, бывший герцогский парк, ныне дикий лес с пронумерованными стволами и биологическим буреломом; кажется, середина марта. Новости древоведения

  • За озером, нюхая себе ноги, ходили олени – маленькие, серенькие.
  • Все, кроме хвойных, деревья стояли с зимы неотряхнутые, в уже высохшей, но еще прилежащей земле. Слоеное бело-золотое небо расслаивалось об каркасы крон.
  • …Как известно, в конце осени или ранней зимой (в зависимости от породы и климата) деревья, кроме хвойных, улучают момент и молниеносно переворачиваются. Ветви их – с лиственной ветошью вместе – уходят в почву, а в небо вылетают корни в мокрой земле.
  • Весною бывшие корни начинают прорастать цветами и листьями, кому что положено, а осенью переворачиваются снова. Песочные часы такие. Песок у них, правда, не внутри, а снаружи. Да чаще всего это и не песок вовсе, а какая-то грязь наподобие разведенного черного пороха.
  • …В пыльных верхушках деревьев кто-то энергично двигал туда и обратно дверь сарая. Сарая там, конечно, никакого не было, да и зачем бы он там был нужен? – то был дятел. Так они поют.
  • Олени, когда подняли к пению головы, стали похожи на безрогих овчарок.

Шиллеровская высота над Штутгартом. Замок Солитюд, аллеи вокруг. Вопросы природы / вопросы природе:

  • …почему черемуха пахнет дешевыми духами, а сирень дорогими?..
  • Соловьи щелкают в наклоненных прядях берез, снизу доверху перевязанных светло-зелеными бантиками;
  • дрозды трещат на лугу у конюшни, и, как маленькие двуногие лошади, расхаживают среди больших плоских говех;
  • …но кто же там звякает, как ложечкой об стакан, в задохнувшемся самим собою каштане?
  • Каштан, кстати, из пирамидок своих пахнет духами не дорогими и не дешевыми, а какими-то средними. Такие «носят» (духи здесь носят) девушки из тех девушек, что похожи на неопределенных грызунов. Смотришь на нее, как она, наклонив светлые пряди к подпрыгивающим велосипедным рогам, идет по площадной брусчатке, и думаешь: «Белочка? Нет, не белочка. Хомячок? Пожалуй, что и не хомячок… …Какая-то крыска хорошенькая!»
  • Облака розовеют, небеса золотеют. Девушки надевают вязаные напульсники и по смыкающимся аллеям съезжают домой, в дуговую тень. Их велосипеды пахнут сном и хлебом. Большие розовые собаки бегут за ними, тряся подгорелыми кудеряхами вокруг хвоста.
  • …почему дубы пахнут пивом, березы пóтом, а ольхи ничем?..

Песнь третья

Март во Франкфурте. После долгой, как ни странно, зимы

  • Наутро с газонов исчез снег; запахло кипяченым бельем.
  • Под стеной зоопарка лежали маленькие разноцветные говна.
  • Одна женщина (говорят, стюардесса) шла мимо них в сторону какого-то свана или хевсура в летном полушубке, с такой силой двигая под плащом ягодицами, что у плаща шевелился воротничок.
  • Несколько казахов в стеганых ватниках и штанах из того особого синего х/б, что после второго надевания начинает казаться совершенно обспусканным, собирали говна на двухколесные подносы с длинной ручкой, давая им при этом отдельные имена. Например: «А это еще что за сизомудия такая?!»
  • Вдруг одновременно со всех сторон, но неизвестно откуда запели птички. В сущности, птицы пищат, как резиновые игрушки для ванной – вот и всё ихнее пение. Кроме, конечно, орлов из застенного вольера, копающих клювом в подмышке, и сороковорон, крупно качающихся на голых остриях деревьев – в потечно синеющем небе. Те кричат по-человечески. Но сегодня они почему-то молчали.

Об общественном транспорте. На Майне

  • ни с того ни с сего сломался и поплыл лед.
  • На краях больших квадратных льдин стоят бежевые утки (с плетеными спинками), темные селезни (с зелеными подзатыльниками) и ослепительно-белые чайки (с восково-прозрачными на расхлоп серыми крыльями) – и очень терпеливо едут.
  • Льдины истаивают быстрее, чем движутся. Легко себе представить: едешь в автобусе, а он вокруг тебя уменьшается, прозрачнеет и обламывается.
  • Но ты-то не можешь встрепетать крыльями и улететь, когда вода с краснокаучуковых трехпалых носков перейдет на худые холодные голени.
  • …а в обратную сторону, навстречу течению, звеньями по трое плыли небежевые, какие‐то крапчатые утки – где возможно огибая, где невозможно – переходя пешком тонущие под ними маленькие льдины.

О предлогах. Франкфурт-на-Майне, магазин «Сдесь продаються русские товары»

  • Молдавское вино в форме виолончели лежа и сабли наголо. Киргизские сушки курчавыми гроздами. Казахские пряники, как гигантские мертвые жуки в полиэтиленовых пакетах. Но водка стоит молодцом – и в твердых блестящих футлярах, и в натянутых сетчатых маечках, и вовсе нагая.
  • Хозяйка, крошечная армянка из Сум, вся в пестрой слоистой одежде, – женщина-сумочка, можно сказать, – отворачивает голову и встряхивает молниеносными ушами. Ей очень хочется продать даме в голубых волосах коробку «Чернослива в шоколаде» с надписью золотым почерком: «Айва – символ вiльнiсти и незалежнiсти».
  • Муж-сумец, похожий на дьячка из выкрестов, бережно устанавливает на полку книги, которые уже прочел: семитомное собрание сочинений Ивана Ле, «Целину» Брежнева и сборник «Почему мы вернулись на Родину».
  • – Нет? Ну, как хотите… А тортика, вот, не желаете – «Триумф» восьмиугольный из Украины! Харьковские торты шоколадно-вафельные и в Союзе самые лучшие считалися…
  • Взгляд ее отлетел от престарелой Мальвины, будто наткнувшись на что-то твердое, фарфоровое:
  • – А-а… вы, наверно, с России?..

Ночное море во Франкфурте. Апрель. Односторонняя улица —

  • как бы продольная половина аллеи. По одну сторону шестиквартирные коробочки с санаторскими лоджиями и маленькие некрасивые виллы; по другую – обрыв.
  • Вдоль обрыва платаны, до того коротко обрубленные, что, кажется, состоят из одних культей. Крупные культи слегка приподняты (под невидимые костыли), из мелких еще не проросли зеленые волосы.
  • По-над обрывом пронзительно-желто теснится форзиция поникшая, она же форсайтия повислая, иными необоснованно именуемая японским, прости Господи, дроком.
  • С обрыва – газоны и клумбы уступами, выщербленные ступени, полуржавые перила. Затхлый, блаженный воздух забытого курорта. И остро чудится – особенно, когда в небе загораются колеса заезжего луна-парка – : там, внизу, за деревьями, должно быть море.
  • …Совсем уже ночью, когда луна-парк гаснет, ощущение еще острее: верхняя половина Германии отломилась и куда-то уплыла; подошло холодное, черностеклянное море, стоит там внизу, за деревьями – молча покачиваясь, редко поблескивая, дыша сырой известью…
  • Конечно, никакого моря тут нет – да и что бы оно, Северное, делало в этом почти южном городе? Хотя… кто сходил вниз и проверял?

Франкфурт, всё еще апрель. Первый день после выноса столиков. По маленькой площади с часами

  • шла сука с сумочкой; женщины (шероховатые блондинки) поглядывали на ее декольте, сжимали губы позади чашек и думали: «Вот из‐за таких нас и насилуют!»
  • Мужчины, положив животы на колени, пили мыло.
  • Бледные старушки проводили мимо двух-трех собачек с головами летучих мышей. Сербо-хорваты, индо-пакистанцы и афро-африканцы в солнцезащитных очках шагали одновременно во все стороны и размахивали кто чем.
  • Стоя на левой ноге и почесывая ее правой, девочка играла на скрипке Баха. Другая девочка, еще меньше первой и похожа не на веник, а на сложенный, но еще не застегнутый зонтик, стояла под часовой башенкой и не в такт позвякивала стаканом.
  • Тут разом стемнело и, не успев даже отразиться в остеклении стен, на маленькую площадь одним куском упал синеватый дождь. И все они как будто умерли.

Берег Майна, четыре часа пополудни, середина мая. Незримая бузина

  • Река была еще вчера матовая, местами потертая – точно бархотка. А сегодня уже солнечно-лаковая (как бы сама собою надраена). Позеленела от деревьев и покраснела от мостов.
  • Наперерез восьмерке с загребным, привстав,
  • плыл лебедь.
  • Всякий удушливый дух благоуханный, преимущественно от кленов, черемух, сиреней и акаций, соединился с другим, и в результате запахло мочой – то ли кошачьей, то ли ангельской. Так, кажется, пахнет бузина, но как раз бузины нигде и не было видно.
  • А по набережной:
  •         пирамидки каштанов самосожглись, оставив по себе скелетики из курчавого пепла;
  •         склизкие узкие кожуры акаций упали, будто на дереве кто-то ел баклажаны;
  •         падубы с шипастыми листьями и прессованные тисы как стояли с прошлого лета, так и стоят,
  •         и лишь культи лаокаонов-платанов едва начинают зеленеть – как будто из них вырастают маленькие растрепанные гнезда.
  • Под мостом остановился румынский цыган с аккордеоном, снял черную клеенчатую шляпу и поклонился кладке. Вероятно, здесь и стоит незримая бузина. Цыгане, как известно, поклоняются бузине. А немцы варят из нее черное тугое варенье.

Франкфурт, под стеной зоопарка; середина июня, два часа ночи. Платаны, их луны и сладко-потный запах жасмина…

  • … а под стеной зоопарка платаны почему-то не окоротили, они и размахнулись, почти перекрыв улице бледно-лилово-розоватое кисельное небо с выеденной посередке луной. Зато каждый третий из них обзавелся внутри себя собственной продолговатой луной и неподвижно расширяется кверху, дробно и слоисто ею просвеченный.
  • От одной продолговатой луны к следующей пробирается припадающий на обе ноги человек в золотых шароварах, а его сокращенная тень, то появляясь, то исчезая, бежит по низу стены на манер маленькой черной собачки.
  • Встречные бочком-бочком осторожно-замедленны и погуживают по-итальянски или же по-польски подшептывают.
  • Женские лицa освещаются из мобильных телефонов и кажутся густо набелёнными. Или даже насинёнными.
  • И всё потно-сладостно пахнет жасмином, и было неясно, действительно ли это от жасмина, от его круглоугольных соцветий, разваливающихся даже от прохожего взмаха руки, или от сухих и медленных женщин в их невидимых открытых одеждах, идущих навстречу под кремлевской стеной зоопарка – женщин с круглоугольными лицами, освещенными из телефонов и исчезающими в бесповоротной тьме за спиной, где платаны, каждый третий из них, принимают их в свой слоистый и дробный, слабеющий книзу свет.
  • Проехал велосипед, свистя колесами, как целое дерево птиц.

Песнь четвертая

Франкфурт, у Восточного парка, сухой, но душный сентябрь. О всеобщем оборзении

  • На тротуар в шашечку мучительно какала английская борзая собака средних размеров – как стоп-кадр собственного бега.
  • Хозяйка в бархатной кепке и цыганской юбке в три оборота прохаживалась по радиусу поводка, иногда оглядывалась и отрывисто произносила: «Брзо! Брзо!»
  • Борзая же на это мучительно скашивала голые глаза, как будто бы отвечая: «Полагано… полагано…»
  • Желуди стреляли из-под колес проезжающих мимо велосипедов и просвистывали мимо ее прижимающихся к затылку ушей.
  • Борзая скашивала глаза еще дальше, на оборзевших велосипедистов, поднимала узкую морду и тужилась еще мучительнее.
  • По ее длинному медному носу чиркали волнистые листья – но и это ее не радовало.

Франкфурт, конец сентября, Восточный парк. Перед грозой

  • Небо разом потемнело, a всё, что под небом, стало светлей, как будто – со стальным каким-то отливом – светясь из себя.
  • На западном краю неба дважды грохнуло, на южном – вспыхнуло трижды.
  • Последние велосипедисты проносятся по парку, пригибаясь, и стоя въезжают на выезд. Привязанный к одному из велосипедов, в гору карабкается французский бульдог – небольшая собака с лицом кошки.
  • Перед колесами тяжело-хлопотливо и с теплым почему-то ветром из-под мышек взлетают толстые серые гуси и улетают внутрь парка – прячутся от дождя в пруду.
  • Прочих птиц уже давно не было видно.
  • В аллеях вздрогнули фонари. Грозно запахло предгрозовой затхлостью. Деревья присели на корточки и схватились за голову.
  • Всё потемнело, и только небо посветлело, как будто бы светясь из себя с каким-то стальным отливом.
  • В стыках тротуарной облицовки сверкнули первые острия.

Франкфурт, набережная Майна, 13 октября, день смерти Леонида Аронзона. Еще не осень, но уже

  • Маленький клен покраснел раньше других и стоит, как дурак, посреди газона. Еще не осень.
  • Березы стали похожи на подберезовики. Нет, всё же осень…
  • От плоских кораблей, проходящих под зелеными и красными мостами, шли к берегу треугольные волны. Полупрозрачный воздух, кишевший еще месяц назад над рекой, стал прозрачен и не кишел совершенно. Да, осень…
  • Но по набережной бегут-бегут спортивные женщины, двигая грудями под майкой. Почему-то у одних груди движутся влево-вправо, а у других вверх-вниз. Чем одни отличаются от других, непонятно, но и те, и другие прекрасны.
  • Под мостом, ухватив себя за поясницу, вся в шерстяных повязках стояла девушка и двигала жилой на шее. Одна нога у нее была простая, а другая балетная.
  • Электричество стекает с прибрежных домов и загорается в реке дрожащими бляшками.
  • Нет, еще не осень, но уже.

Франкфурт-на-Майне, январь; закат. Глаголы движения

  • Черный поезд летел по мостý. Окна его при этом стояли на месте, сверкая навылет закатом. Пролетел, а окна остались стоять, потом упали.
  • Серый самолет плыл на закат, снижаясь сквозь розоватые разреженные облака. Там аэродром у него, что ли, был спрятан?
  • Ну а бáрже белой, белой баржé другого ничего не оставалось, как ехать – под мост, в самый того заката черно-алый корень. Прочие глаголы движения были заняты.
  • И она и ехала – и как бы даже подрагивала на притопленных гусеницах, заезжая под мост. Перевернутый красно-бело-синий кулек поворачивался туда-сюда на корме, разворачивался и сворачивался – голландский флажок.
  • По мóсту летит в противоположную сторону черный поезд.
  • Франкфурт-на-Майне, конец теплого как никогда января, и вдруг несколько снега упало на японскую вишню у Исторического музея, что сдуру пошла белыми цветами. Теперь у нее на судорожных сучьях непонятно где что.
  • Перелетные птицы – тоже никого не умнее – вернулись с полпути и тучами, как комары, носятся по одутловатому небу.
Читать далее

Вход для пользователей