Читать онлайн Чего не знала Алиса бесплатно

Чего не знала Алиса

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы фотографии:

© rbv / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru;

© hocus-focus / E+ / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Пролог

Вне времени

Я создал их.

Я дал им жизнь.

Я подарил им возможность.

Они дышат, любят, радуются, мечтают, надеются, верят, стремятся, наслаждаются, обладают, начинают, побеждают, строят, созидают.

Я дал им все.

Кроме одного.

Я лишил их Себя.

Они ненавидят, убивают, завидуют, разрушают, насилуют, портят, уничтожают, лгут, гордятся, предают, крадут, сжигают, отрицают.

Они выбрали другой путь, не тот, который вел их ко Мне. Они отреклись от Того, Кто дал им все, что у них есть. Они возгордились и забыли об истине.

Я могу разрушить все, забрать обратно то, что даровал им. Но Я просто отвернулся. Они сами разрушат этот мир.

Но Я дам им выбор. Второй шанс. Это место отразит их душу.

Потому что каждый имеет право на прощение.

Лишь один шанс…

Глава 1

Спустя 5 минут после моей смерти

Представьте абсолютно темную комнату. Настолько темную, что даже черная кошка, идущая в комплекте с темной комнатой, смутится. Здесь ничего не видно, не слышно, не ощутимо. Куда ни кинь взгляд, везде абсолютно беспросветная темнота, нет никаких очертаний чего-либо, просто сплошной черный цвет. Я не астрофизик, но думаю, что темная материя выглядит именно так.

Тишина здесь совсем не звенящая, она просто пустая. Как будто в вакууме, но ведь даже там могут быть какие-то частоты, герцы, или что там еще может быть. Но здесь абсолютно глухо, никакая качественная импортная шумоизоляция не сможет подарить такое отсутствие звуков.

Здесь нет ощущений, вообще никаких. Я пробую шевелить пальцем, ногой, но совсем ничего не чувствую. Мне становится страшно, а вдруг у меня их больше нет? А как проверить? Ведь в такой темноте я не вижу даже себя.

Здесь есть только мысли, мои собственные мысли. Я радуюсь, что слышу их, ведь здесь мне только и остается, что думать. Я ведь не могу видеть, слышать, и даже идти куда-то. И я даже не знаю, можно ли здесь куда-то идти, и вообще «здесь» – это где?..

Последнее, что я помню – теплая ванна, в левой руке бутылка вина, а в правой горстка антидепрессантов. Вообще я не люблю вино, да и в принципе плохо переношу спиртное, но для такого случая я решила, что вино будет наиболее подходящим атрибутом. Ну да, какая разница, что пить, если собрался на тот свет? Но мне хотелось, чтобы все было красиво. Глупо.

Мои веки начинают тяжелеть, я чувствую невероятную усталость, очень хочется спать. Надо бы выйти из ванной, прилечь на уютную кровать и спокойно уснуть. Но у меня совсем нет сил, я уже не могу держать глаза открытыми. Я закрываю глаза, моя рука разжимается, бутылка с грохотом падает вниз, разлетаясь на крупные осколки. Хоть бы никто не порезался, мелькает моя последняя мысль, и я окончательно проваливаюсь в сон.

А теперь я здесь, в полнейшей темноте, но в полном сознании, пытаюсь понять, что со мной и что делать дальше. Видимо, мой план сработал, меня больше нет. Точнее, меня больше нет там, теперь я здесь.

А где же тоннель, белый свет и все такое? И почему мое сознание не угасло? Может быть, я в каком-то чистилище? И сколько мне надо тут сидеть?

Говорят же люди, что самоубийство – самый страшный грех. Якобы он будет неистово мучиться и его душа никогда не будет успокоенной. Абсолютно согласна, если мое наказание сидеть здесь вечность, наедине со своими мыслями, то я действительно никогда не успокоюсь.

Но я не могла поступить по-другому. Я не могла больше жить. Мое существование приносило мне лишь ежедневную боль. Каждое утро я вставала с вопросом, когда же все это закончится. Каждую ночь я засыпала, утешая себя, что скоро это все точно закончится. Я просто хотела прекратить эти бесконечные страдания. Но почему-то они до сих пор не прекратились.

Я снова пробую ощутить хоть какую-нибудь из моих частей тела, но безрезультатно. У меня последнее время болело сердце, но я не преследовала цели избавиться от физической боли. Вы знаете, что такое душевная боль? От нее еще не придумали обезболивающего, ее невозможно ничем заглушить. Я слышала десятки «рецептов»: алкоголь, другие люди, работа, хобби, путешествия, животные… Я перепробовала каждый, и ни один не принес долгожданного облегчения. Все было плохо. Как и вчера, и неделю назад, и в прошлом году, и три года назад, и всегда.

Есть люди, слабые духом, я одна из них. С этим не рождаются, это просто люди, которые устали быть сильными. Вы же замечали, что жизнь несправедлива? Кому-то с рождения суждено быть счастливым, а кто-то вынужден каждый день заставлять себя жить.

Жизнь действительно несправедлива. Люди, которые хотят жить, могут быть неизлечимо больными, а те, кто устал, могут выжить при падении с десятого этажа.

Я оставила записку, все в лучших традициях психически нездоровых людей. А вообще, как можно быть психом, если на всех обследованиях не выявлено ни одного отклонения? Все отлично. Ну, если не считать того, что ты хочешь умереть.

Теперь всем станет легче. Там практически нет людей, которым бы мой уход принес горе. Они все поймут сами, должны понять. Просто так никто не уходит, всегда должна быть причина. У меня этих причин достаточно, пусть каждый выберет для меня любую, на свой вкус, не ошибется.

Я сама могу выделить только одну – я просто не хочу жить.

* * *

За 4 часа до моей смерти

Представьте самый худший день из своей жизни. Настолько худший, что дальше некуда, это наивысшая точка страдания. Кажется, что облегчение не придет никогда. Но вы справились, переболели, перешагнули. Вспоминаете с улыбкой – какая мелочь, я это пережил.

А что делать, если каждый день худший?

– Девушка, рецепт покажите, – фармацевт смотрит на меня безразлично, а в голосе слышны нотки усталости. Конец смены, она хочет домой. И я тоже.

Я хочу домой, даже когда я дома.

– Вы думаете, я аптечный наркоман? – с трудом выдавливаю из себя улыбку. Наверное, выглядит жалко.

– Я ничего не думаю, – еле слышно вздыхает она. – Просто покажите ваш рецепт. Препараты, которые вы просите, не отпускаются без назначения врача.

– Видите, – продолжаю жалко улыбаться и включаю в голосе нотки мольбы. – Рецепт у меня есть, вот он, – протягиваю руку с листком, на котором виднеются синие печати.

Пожалуйста, пусть она ничего не заметит. Он настоящий, честно.

Она изучает рецепт, и я с опаской смотрю на выражение ее лица. Она поднимает глаза на меня и начинает хмуриться. Я проиграла.

– Он просрочен, – безразличие на лице сменяется настороженностью.

Конечно, он просрочен. Я больше не вынесу слушать нудные лекции от психотерапевтов о любви к жизни и к себе.

Мне нечасто везло. План «Б».

– Ох, – притворно хлопаю себя рукой по лбу. – Это другой, я все перепутала. Сейчас, подождите.

Я ощупываю свои карманы, нахожу нужную бумажку и безо всякой надежды кладу ее на лоток для мелочи. Если и это не сработает, план «Б» провален.

– Что это? – женщина изумленно смотрит на меня.

– Это рецепт, – я испытующе смотрю прямо ей в глаза. Все или ничего. Наша безмолвная борьба длится не дольше десяти секунд. К концу девятой я уже знаю, что победила. Каждый выживает, как может.

Она молча забирает бумажку, а я в эту секунду становлюсь беднее на пять тысяч рублей. Деньги мне больше не нужны.

– Спасибо, я не буду делать ничего плохого, – произношу я, сжимая заветную коробочку с антидепрессантами. Фармацевт недоверчиво смотрит на меня. Я знаю, что здесь нет камер, иначе план «Б» не имел права на жизнь.

Даже у неудачников есть свой бог, и все об этом знают.

Глава 2

Спустя 10 минут после моей смерти

Представьте свое самое жуткое похмелье. Такое жуткое, что даже не можете дотянуться до бутылки с водой. И хорошо, если эта бутылка вообще есть, а если спасительная влага в кране на кухне? Нереально.

Я не могу дотянуться до своих ног. Почему-то мне очень важно, чтобы у меня были ноги. Я хочу ощутить их.

В каком виде я здесь? Призрак? У призраков есть ноги?

Как-то не так я все это себе представляла. Я думала, что, когда мои глаза закроются навсегда, больше ничего не будет. Но что-то есть… Это место…

Почему я здесь одна? Персональный ад…

Ну ладно, признаюсь, я и не ожидала чего-то фееричного. Но это же в прямом смысле Н-И-Ч-Е-Г-О. Помните сказку, где «пойди туда, не знаю куда»? Это здесь.

Я пытаюсь сосредоточиться и вспомнить истории тех, кто пережил клиническую смерть. Что там было? Так, ну свет в конце тоннеля – это уже классика. Что еще… Ангелы с трубами?

Ты – самоубийца, тебе ангелы не положены…

Брр, какое страшное слово, прямо клеймо. Черт, надеюсь, никто из моих родных не будет думать о себе как о «родственнике самоубийцы». Простите, но я все вам написала в этой записке.

Да, я долго обдумывала текст для нее. Я не хотела упустить какую-то деталь, чтобы вы не думали о том, могли ли вы все исправить. Не могли. Никто не мог.

Могла ли я? Я старалась, честно. До последнего. Я и так задержалась здесь гораздо дольше, чем надо было. Если бы это случилось раньше, множество событий не произошло бы.

Я надеюсь, что они не будут меня осуждать. Не стоит.

Я больна. Они не должны искать дополнительные причины.

Все хотят, чтобы им было хорошо. И делают так, чтобы это «хорошо» наступило. Я тоже сделала так, чтобы мне стало хорошо.

Но мне нехорошо…

* * *

За 2 месяца до моей смерти

Представьте, что вы настолько плохой человек, что вас тошнит от самого себя. Вы постоянно себя спрашиваете, почему вы поступили именно так, это же плохо! В конце концов, вы находите себе оправдание и успокаиваетесь – вы не плохой, просто так сложились обстоятельства.

Я все время пыталась искать себе оправдания, но они не находились.

– Мне так хорошо с тобой, – Стас смотрит на меня таким влюбленным взглядом, что я почти физически ощущаю его чувства.

– Ты же знаешь, что это взаимно, – нежно мурлыкаю я и крепче прижимаюсь к нему. Мне очень комфортно. И одновременно меня тошнит. От самой себя.

– Если бы я знал, что ты существуешь, я бы познакомился с тобой еще раньше, – Стас берет мою руку. – Алиса, ну что ты со мной делаешь, мужику неприлично даже так влюбляться.

Я глупо улыбаюсь. Я хочу убежать домой и никогда его больше не видеть. И я же хочу сидеть с ним в этой дурацкой машине вечность.

Стас замолчал, продолжая держать мою руку, разглядывая на ней узоры. Уже сейчас я думаю, насколько коротка моя линия жизни. Но я все еще не решилась.

– Что ты хочешь увидеть на моей ладони? – я задаю нелепый вопрос, лишь бы нарушить тишину. В тишине мои мысли становятся громче. Я не хочу снова думать о том, что меня не должно здесь быть.

– Не знаю, – парень переводит взгляд на мое лицо. Мне становится жарко. Я знаю, что он скажет сейчас. Мы смотрим друг на друга, словно видимся впервые.

Проходит несколько секунд прежде, чем он снова говорит, и я выдыхаю. Он этого не сказал.

– Может, хочу увидеть твою линию судьбы? – на его лице мелькает улыбка. – Вдруг там есть место и для меня.

Я молчу.

– Вот тут линия сердца, а вот тут линия жизни, – он водит указательным пальцем по черточкам моей ладони. Мне становится щекотно.

– В этом нет логики, – перебиваю его я.

Стас приподнимает бровь.

– Почему это разные линии? Ведь если сердце остановится, то и жизнь оборвется. И наоборот, – поясняю я.

– Ну, я не знаю, – Стас снова улыбается. – Я погуглю и расскажу тебе в следующий раз. Иногда ты ставишь меня в тупик своими вопросами.

Я открываю рот, чтобы возмутиться, но он перебивает меня:

– Мне это очень нравится.

И целует. Целует так, что я забываю про все линии и все вопросы. В мире не существует ничего, что могло бы быть важнее.

Кроме того, что дома тебя ждут…

Меня прошибает холодный пот, и я резко отстраняюсь от губ Стаса.

– Что? – парень в недоумении смотрит на меня. А потом все понимает.

– Когда-нибудь все будет по-другому, – говорит он. Мне хочется ему верить.

Но я не верю себе.

* * *

За 10 лет до моей смерти

Есть такие моменты, которые хочется удержать в памяти неизменными. Можно стараться воскрешать тот образ или то событие, что так памятно сердцу, искать «маячки», чтобы были ассоциации, но рано или поздно это может исказиться или вовсе забыться. И больше тот запах, что пробуждал в тебе самые приятные воспоминания, не будоражит твой мозг.

Но бывает и наоборот. То, что ты усиленно пытаешься вытравить из своей памяти, предательски всплывает перед глазами, лишая тебя хорошего настроения. Это происходит спонтанно, но ранит точно так же, как и первый раз. И как бы ты ни пробовал уничтожить это воспоминание, оно подобно фениксу возрождается из пепла сожженной памяти и преследует тебя на протяжении всей жизни. Можно пытаться освободиться, но оно все равно будет поглощать тебя снова и снова.

Я бы очень хотела забыть это, но оно не хочет забывать меня…

Мне было пятнадцать лет. Гормоны бушуют во мне со страшной силой, я бунтую против всего и вся. Недавно умер мой любимый кот. Мне кажется, что весь мир настроен против меня. Постоянно ссорюсь с мамой, прогуливаю школу, начинаю курить, конфликтую с учителями и…

Влюбляюсь. Мне так казалось.

Я гуляю с плохой компанией. Вечерами мы собираемся во дворе, пьем дешевые джин-тоники и отвратительно себя ведем. Мои подруги вульгарно накрашены, на их ногах непременно высокие и неудобные шпильки, короткие донельзя юбки и зажженные сигареты, так нелепо смотрящиеся на фоне еще по-детски округленных лиц. Я ничем не отличаюсь от них. По-другому нельзя, если ты выделишься – с тобой не будут общаться, ведь с тобой что-то явно не так. Мне очень хочется им соответствовать.

Парни в компании также под стать друг другу. Спортивные костюмы, модные кроссовки, одна сигарета за ухом, другая дымится между пальцев. Во второй руке банка джин-тоника или отвратного пива. Они кажутся мне очень крутыми.

Возраст нашей компании разношерстный: кому-то пятнадцать, как и мне, кому-то уже восемнадцать. Тем, кому пятнадцать (я в том числе) очень гордятся тем, что их приняли в компанию таких взрослых ребят.

В один из дней в нашей компании пополнение. Его зовут Антон, и ему уже восемнадцать. Как только я вижу его впервые, я теряю дар речи и наверняка очень глупо выгляжу со стороны. Но, если честно, не я одна. Все девчонки таращатся на Антона как на божество.

Стиль Антона ничем не отличается от стиля парней в нашей компании, но вот внешность…

Мальчики уделяют не особо пристальное внимание своему внешнему виду – торчащие вихры, грязь на кроссовках, чумазые пальцы и непременный аромат Жигулевского. Про их манеры не идет и речи, но мы и не претендуем на многое. Но Антон…

Антон светловолосый, его шевелюра аккуратно причесана, а его глаза поблескивают тающим на солнце шоколадом. Да, он одет в спортивный костюм, но он чистый, от Антона исходит шлейф ароматного парфюма. Тонкий нос, выразительные карие глаза, опрятность, пухлая верхняя губа и белозубая улыбка – все это лишает девичью половину компании способности адекватно мыслить. Но на меня это почему-то влияет сильнее всего. Я боюсь даже взглянуть ему в глаза.

Он гуляет с нами уже два месяца, этот шестьдесят один день я нахожусь на грани потери рассудка. Перед сном я закрываю глаза и представляю, как целуюсь с Антоном, как мы держимся за руки, как он дарит мне цветы… В общем, все то, чего еще не происходило в реальности.

– Алис, ты нравишься Антону, – на восьмой день Антоновского присутствия в компании моя ближайшая подруга Лера заявляет мне это. Мы сидим вдвоем на качелях, ожидая остальных. Лера отличается от меня всем, я до сих пор не знаю, что она делает в этой компании, она не такая, как мы. Она слишком правильная. И она не боится отличаться.

– Что? С чего ты взяла? – начинаю возражать я, пряча руки в карман кожаной куртки. Дрожь рук может выдать, что это – мое самое заветное желание. Мне почему-то становится очень волнительно, будто решается моя судьба. В какой-то степени это так, ведь дальнейшее значительно повлияло на меня, только сейчас я этого еще не знаю.

– Он все время пялится на тебя, – фыркает Лера. – Со стороны-то виднее.

– Тебе кажется, – неуверенно говорю я. О… Боже, хоть бы она действительно не ошибалась! Антон смотрит на меня! Если бы я не боялась смотреть на него, возможно, я бы сама это заметила.

– Не кажется. Вот сама увидишь сегодня. Кстати, вон он идет. Антон! Антон, иди к нам! – она привстает с качели и активно машет рукой мужской фигуре, приближающейся к нам.

Мое сердце начинает биться чаще, а руки покрываются противным холодным потом. Если мне придется говорить, я точно начну заикаться. Лера как будто понимает это и берет инициативу на себя. Они о чем-то говорят, но я не слышу их из-за шума в ушах. Искоса поглядываю на Антона, и внезапно он перехватывает мой взгляд. Я тут же краснею и отвожу глаза. Лера куда-то испаряется, и мы остаемся наедине.

– Почему ты со мной не здороваешься? – любопытствует он. Его голос слегка хрипит, но это совсем его не портит. В его вопросе нет злости, но я почти трясусь от страха.

– Я… – это все, что я могу сказать. Какая же тупица! Я все порчу!

Его это забавляет.

– Ты мне нравишься, – неожиданно говорит он, и я почти падаю с качели. Я не ослышалась?! Соберись, Алиса!

– Правда? – робко спрашиваю я. Мне так страшно услышать «нет».

– Правда, – кивает Антон. – Прогуляемся вдвоем завтра? В шесть удобно?

Я могу только кивнуть. Сил на то, чтобы говорить, нет совсем.

– Тогда я позвоню тебе, – он подносит зажигалку к кончику сигареты и делает затяжку. – Не скучай.

Антон отходит к парням, а я ощущаю, что нужно искать осколки своего сердца где-то под качелями. Потому что оно явно упало с большой высоты.

– Ну, что он сказал? – Лера с горящими глазами подбегает ко мне.

– Гулять пригласил, – говорю и сама не верю, что это правда. Но это правда.

– Я же говорила, – торжествует подруга. – Когда?

– Завтра в шесть, – механически отвечаю я. Мысленно я уже в завтрашнем дне, всего остального для меня уже не существует.

– В смысле в шесть? – лицо Леры меняется на глазах. – Мы же в кино идем, на «Сумерки»!

Точно, мы же купили билеты позавчера.

– Лер… – извиняющимся тоном начинаю я.

– Не хочу ничего слышать! – восклицает Лера. – Я столько ждала выхода, и ты так поступаешь?!

– Мы сходим послезавтра, – я пытаюсь найти компромисс.

– Билеты на завтра! И завтра последний день проката!

– Посмотрим в интернете потом…

– Алиса, ты не права, понятно тебе?! – у нее блестят глаза, видимо, от навернувшихся слез. – Ты сейчас поступаешь некрасиво, предать меня из-за парня, которого знаешь пару месяцев?! Классная дружба!

Я начинаю раздражаться. Как она не понимает, что значит для меня встреча с Антоном? Устраивает истерику из-за какого-то кино, Боже! Это всего лишь дурацкий фильм.

Конечно, спустя время я понимаю, что она обиделась совсем не из-за кино, а из-за моего выбора. Но тогда я искренне злюсь на нее.

– Ты ни фига не понимаешь, – зло бросаю я. – Может, это ты плохая подруга?

От возмущения она не знает, что ответить. А я совсем добиваю ее:

– Иди ты к черту со своими «Сумерками», ведешь себя как маленький ребенок.

Лера разворачивается и молча уходит. Ее молчание хуже пощечины, лучше бы она ударила меня. Я гоню от себя чувство вины, заглушая его предвкушением предстоящей встречи с Антоном.

В тот момент я не догадываюсь, что сумерки начинают сгущаться и в моей жизни.

Глава 3

Спустя 20 минут после моей смерти

Представьте, что вам скучно. Скучно настолько, что мысль отковыривать штукатурку от стены кажется очень занятной и совсем не идиотской. Вы бесцельно слоняетесь по дому и не можете придумать себе занятие. О, чудо! Вы видите крошку на ковре. Вы берете пылесос и с небывалым энтузиазмом начинаете пылесосить ковер.

Я пытаюсь найти крошку в своей голове. Пусто. Все мысли обдуманы уже на сто раз, еще ТАМ. Я решаю, что теперь ТАМ – это то, где я жила, а ЗДЕСЬ – это то, где я сейчас.

Мне уже надоело обдумывать, где это ЗДЕСЬ. Все возможные варианты кончились. Что мне остается? Бесконечно поднимать воспоминания со дна памяти? Я так старалась похоронить их там навсегда. Но теперь у меня впереди бесконечность, можно терзаться до умопомрачения.

Я больна, но я пыталась лечиться, честно. Я знаю в лицо почти каждого психотерапевта нашего города. Я помню вкус каждой гребаной пилюльки, которыми я пичкала себя на протяжении нескольких лет. Все становилось только хуже.

Последние месяцы были просто невыносимы. Каждый день был хуже предыдущего. События разворачивались с молниеносной скоростью, а я даже не успевала это осознать.

Я плыла по течению, и это было самым худшим вариантом из всех возможных. Надо было сопротивляться, цепляться за ветки, задерживать дыхание. Но я разбивала себя о камни, захлебывалась волнами и тонула.

И куда принесло меня это течение? Сюда.

Но кто вызвал эти волны, усиливая течение? Я. Я сделала все сама.

Я не умею плавать.

Я пытаюсь вспомнить свое детство. Даже самые плохие люди когда-то были детьми. Они никому не желали зла и их любили просто так. Просто потому что они дети.

Детство… А ведь тогда я была совсем обычной. Даже не так: я была как все. Пожалуй, это то, что человек бережно хранит в своем сердце всю жизнь – детские воспоминания.

Даже те, где мама ругает за двойку. Даже те, где склеиваешь страницы дневника, боясь, что папа это заметит. И те, где бабушка грозится оторвать уши, если ты ходишь по ее грядкам с огурцами. И те, где дедушка ставит в угол, если ты снова бегаешь по крышам гаражей.

Алиса, научись нести ответственность за свои поступки. Безнаказанность порождает глупость.

Я научилась. Все, что я делала последние полгода, не могло остаться безнаказанным. Я – сама себе палач, и приговор приведен в действие.

Я продолжаю устраивать внутри себя акты самобичевания, поскольку больше мне здесь ничего не остается, как вдруг все меняется. Меняется настолько, что мой внутренний диалог мгновенно умолкает.

И я слышу голос.

* * *

За 4 месяца до моей смерти

Представьте, что вы переживаете самую черную полосу вашей жизни. Беды валятся как из мешка Санта-Клауса, который он нес в подарок злодеям. Но почему-то мешок был утерян именно у вашей двери. И вы, находясь в самом эпицентре грустных событий, с тоской вспоминаете, как было ДО.

У меня тоже было это ДО.

Я смотрю на Вадима с любопытством. Каждое утро он собирается на работу, постоянно забывая ключи от машины на комоде в прихожей. Сейчас он накинет куртку, в спешке выбежит из квартиры, а через пять минут, громко чертыхаясь, забежит обратно. Схватит ключи, закричит «Я опаздываю!», и громко хлопнет входной дверью.

Внезапно Вадим перестает бегать по квартире и оборачивается на меня.

– Ты смотришь на меня так, как будто чего-то ждешь.

Мне лень ему отвечать, но я это делаю:

– Возможно.

– Годовщина? – Вадим хмурит лоб. – Да нет, была уже. Я что-то забыл?

– Пока нет.

– Пока? – Вадим снова хмурится. Он не любит намеки и недосказанность. Я жалею, что вообще вступила в этот бессмысленный диалог.

– Вадим, ты опаздываешь, – я смотрю в окно, где солнце уже восходит над утренним городом. Я всегда встаю в это время и наблюдаю за рассветом. В такие моменты ненадолго появляется ощущение, что рассвет наступит и в темных уголках моего сознания. Но пока там бесконечная глубокая ночь.

– Ты сегодня странная, – он задумчиво оценивает меня взглядом, а я начинаю раздражаться.

– Я всегда странная, – отрезаю я и скрываюсь в ванной комнате. Включив воду, я сажусь в ванну и закрываю глаза.

Сколько мы вместе? Больше двух лет. Мне нравится все, что с ним связано. Кроме него самого.

Мне нравится та жизнь, которой я живу рядом с ним, и дело даже не в деньгах, как обычно бывает в семьях, где нет взаимности. Мне одновременно хорошо и плохо. Это – лучший из мужчин, которых я встречала в своей жизни. Он надежный, преданный и спокойный. Я могу расписать его достоинства на целый альбомный лист. Единственный его минус – любовь ко мне.

Я не люблю его. Не люблю себя. Не люблю никого. Не могу и не хочу.

– У тебя просто невроз, это поддается лечению, – мягко говорит психотерапевт. Очередной на пути моей долгой борьбы со своими демонами. Я не верю ему. – Немного нейролептиков и все будет хорошо.

Хорошо не стало. Они постоянно меня обманывают.

Я продолжаю сидеть в ванне, не выключая воду. Но даже сквозь шум воды я слышу стук. Открыв дверь, я вижу лицо Вадима. Оно почему-то выглядит виноватым.

– Алис, я тебя обидел?

Вот видите? Он хороший, заботливый. Даже не знаю, почему судьба-злодейка свела его со мной.

– Не обидел, – стараюсь говорить максимально мягко. Мне все труднее сдерживать свою раздражительность. Ведь Вадим ни при чем, причина моего раздражения – я сама.

– Алис, мне бежать надо, – тон Вадима становится заискивающим. – Какие планы у тебя на ближайшие пару часов?

Я смотрю на свои часы и с удивлением отмечаю, что перестала ощущать время. Оно словно замедлилось в последние дни.

– Я буду дома. Напишу пару статей, и все, – я вспоминаю, что все сроки по сдаче материала уже горят. Я еще и безответственный работник.

– Я оставлю тут документы на полочке, – Вадим кладет какую-то папку на полочку в коридоре. – Заедет друг, сможешь ему отдать?

– Уж это-то я смогу, – я искренне улыбаюсь. Вадим так нежно просит меня, словно боится обременить. Но… При всех его качествах – я не могу его полюбить.

– Ты – умничка, – Вадим улыбается мне в ответ и меня пронзает очередная искра сожаления.

Закрыв дверь за ним, я бессильно сползаю по стене коридора. Черт, я могу пролежать так до самого его прихода и даже не заметить этого.

Я совсем не ощущаю время…

Когда я познакомилась с Вадимом, я подумала, что моя жизнь навсегда изменилась. Он заботился обо мне так, как не заботилась родная мать, хотя уж она-то опекает меня и до сих пор. Я бы сказала гиперопекает – меня это раздражает.

Тогда я была уверена, что с таким человеком, как Вадим, те демоны, что сидят в моем сознании, успокоятся навсегда.

Честно говоря, я плохо помню историю нашего знакомства. Кажется, это было в парке… Или все-таки на набережной. Да это, в общем-то, и неважно, главное, что он достойный мужчина, и мне с ним очень повезло. Но…

Но это не помогло. Я вообще плохо понимаю, для чего я здесь. Почему я с ним. Может, я хотела настолько сбежать от гиперопекающей мамы, которая задушила меня своей заботой? Всего должно быть в меру, но ей это не объяснить.

При этом я не могу представить себя в виде самостоятельной личности. Я боюсь жить одна. Я уверена, что окончательно сойду с ума. Что я сделаю, услышав голоса в голове? Вадим – это не то чтобы сдерживающий фактор, но с ним мне чуточку спокойнее. Возможно, он успеет схватить меня, когда я побегу к подоконнику, пытаясь спастись от сумасшествия и его проявлений.

Я скрывала и продолжаю скрывать от Вадима свои психические проблемы. Видимо, я хорошая актриса, раз такой чуткий человек до сих пор не распознал истощение моего ментального здоровья.

А сколько таких историй – внезапно человек совершает самый страшный грех, и для всех это полная неожиданность. Можно убеждать себя, что «там просто не замечали изменений в его поведении». Но вы уверены, что заметите сами?

С такими философскими мыслями я лежала несколько минут. Или часов. Но раздается звонок в дверь, мне приходится подняться. Мысли о незаконченных статьях давно покинули мою голову, я же говорила, что плохой работник. Вполне вероятно, что мне подкидывают работу из жалости. Мне плевать.

Как всегда, не посмотрев в дверной глазок, я распахиваю дверь. Посмотрев на звонящего, я хочу упасть обратно на пол коридора. Но на этот раз от невероятной эмоции, которая никогда не посещала мою персону.

Ярко-голубые глаза смотрят на меня насмешливо. Их обладатель дружелюбно улыбается мне и говорит:

– Привет, я – Стас.

* * *

За 10 лет до моей смерти

В этот день моих родителей нет дома. Уж не знаю, какими аргументами папа выманил маму из дома на базу отдыха провести уикенд, но главное – я осталась без вездесущего контроля. Свобода!

Мама наверняка и представить не могла, что любимая доченька устроит в квартире проходной двор для всех желающих. Но мне нравится, много народу – много веселья. А Антон обещал принести кое-что особенное. Благодаря этому обещанию, мои эмоции, которые я принимаю за настоящую любовь, растут в геометрической прогрессии. Хотя по-хорошему это был явный звоночек для понимания, что это за человек и как может быть опасен для меня.

Но я же бунтарь, игнорирование здравого смысла – мое ежедневное кредо.

Вся компания воодушевлена предложением Антона. Он неоднократно намекал, что есть развлечения куда интереснее простого алкоголя. И вот уже сегодня он должен принести это на вечеринку. Не знаю, что меня волнует больше – присутствие Антона или возможность попробовать запретный плод.

Против только Лера. До нашей с ней ссоры остается совсем немного.

– Это дурацкая затея, – упрямо говорит она, не успев зайти в квартиру.

– Господи, Лер, ну почему ты такая занудно-правильная? – я закатываю глаза.

– Это не занудство, а голос разума, который ты, Алиса, почему-то не слышишь, – строго изрекает Лера.

– Не вижу смысла его слушать, – беспечно отзываюсь я. – Мы не будем делать ничего плохого, просто попробуем, и все. Неужели тебе самой неинтересно?

– У меня другие интересы. И у тебя тоже, но ты зачем-то поддаешься стадному инстинкту.

– Какому еще инстинкту? – возмущаюсь я. – Мне просто любопытно испытать новые ощущения.

– Для чего? – тут же уточняет Лера. – Ты хочешь только потому, что это будут делать все.

– Что плохого в том, чтобы присоединиться к компании? – я хмурю брови. Мне не нравится мораль, которую она пытается навязать. – Еще спроси, пойду ли я прыгать с крыши, если все пойдут.

– А ты пойдешь? – серьезно спрашивает Лера.

– Ну конечно, что я буду делать в одиночестве, если все спрыгнут и умрут? – я пытаюсь перевести все в шутку, но подруга настроена критично.

– В этом и суть, Алиса. Ты не думаешь о том, как будет лучше для тебя самой, ты думаешь, как не отбиться от стада. Ты принимаешь чужую волю, не прислушиваясь к своей собственной.

– Что ты делаешь среди стада?

– Если бы не ты, я бы не общалась с этими людьми. Но ты дорога мне, и я хочу тебя уберечь от очевидных глупостей.

– Лер, – я устаю с ней спорить. – Давай ты почитаешь мне нотации в другой раз, сейчас вообще неподходящий момент. Обещаю тебе, что ничего плохого не случится. В конце концов, ты же будешь рядом.

Я крепко обнимаю ее.

– Спасибо за заботу, но не превращайся в мою маму, хорошо?

– Хорошо, – отвечает она. Но по выражению лица видно, что я ее не убедила. Ну и ладно, она просто трусит.

В прихожей нас встречает мой любимый кот. Он и Лера – две мои дорогие привязанности. Я еще не знаю, что очень скоро потеряю обоих.

Но сейчас они здесь, кот сразу прыгает к ней на колени.

– Привет, – ласково говорит Лера, почесывая его ушко. Пушистый предатель довольно мурлычет, со мной он ведет себя по-другому. Я бросаю на него обиженный взгляд, но ему все равно.

Потихоньку подтягивается народ, квартира заполняется подростками обоих полов. На самом деле, людей не так уж и много – восемь, не считая нас с Лерой. Самым желанным гостем я, конечно, считаю Антона. Лера неодобрительно смотрит на то, как мы пьем сомнительные джин-тоники из банок, но ничего не говорит. Я стараюсь не замечать ее укоризненного взгляда.

Через час Антон, хитро прищурившись, начинает хлопать в ладоши, привлекая общее внимание.

– Итак, детки, кто хочет попробовать чего-то по-настоящему крутого?

Народ одобрительно гудит, Лера продолжает молчать, поглаживая кота. Она выглядит напряженной.

– Все хотят, я так и думал, – довольно улыбается Антон. Я незаметно любуюсь его улыбкой. Мне кажется, что он улыбается именно мне. Точнее, мне хочется так думать.

Он достает что-то из кармана и кладет на стол. Кто-то издает радостный возглас. Присматриваюсь – пакетик с белым порошком.

– Где ты достал? – восхищенно спрашивает Кирилл, парень из нашей компании. Он всегда заглядывает Антону в рот, и я его, если честно, понимаю.

– Где достал – там больше нет, – подмигивает Антон. – Это, мальчики и девочки, амфетамин. Будем нюхать через свернутую купюру, как в кино.

– Какой эффект от него? – спрашивает высокая рыжеволосая Маша. Ей уже семнадцать, на нас с Леркой она смотрит свысока, но открыто на конфликт никогда не выходит.

– Быстрый, – отвечает Антон. – Хочется разговаривать, много разговаривать. Плясать до упаду и не спать всю ночь. Взбодримся, короче.

Я кидаю взгляд на Леру. Она поджимает губы.

– Лерка, а ты будешь? – к ней обращается Кирилл. – Хотя нет, ты что-то сильно бледная.

Все, кроме меня и Леры, начинают отвратительно хихикать. Бледная – это ее фамилия.

– Заткнись, придурок, – спокойно говорю я. Я знаю, что он шутит так из-за скудоумия, а не из желания ее уязвить. Лера даже не оборачивается в его сторону.

– Еще немного таких шуток, и я решу, что попал в детсад, – говорит Антон. – Алис, где у тебя тут курят?

Вообще-то нигде, но ему я говорю другое.

– На балконе, – надеюсь, запах выветрится до приезда родителей.

– Понял, – он улыбается, и я чувствую, что плыву. – Кто курить?

За ним идут все, мы с Лерой остаемся вдвоем.

– Ты совсем не думаешь? – сердито спрашивает она. – Зачем тебе наркотики, Алиса? Мало этого мерзкого пойла в банке?

– Я просто попробую, – огрызаюсь я. – Я же не собираюсь все время это делать.

– А наркоманы, по-твоему, собирались? Тоже просто попробовали!

Кот спрыгивает с ее колен, Лера встает из кресла, становясь напротив меня. Сверлим друг друга взглядом. Лерина правильность начинает меня раздражать.

– Мы же договорились, что ты не будешь включать маму.

– Я забочусь о тебе, вот и все.

– Мне не нужна вторая мать, мне и первой хватает за глаза с ее дурацкой опекой.

– Лучше бы ты ценила ее заботу, – злится Лера. Я понимаю, что еще чуть-чуть, и мы поругаемся, поэтому предпочитаю снизить накал.

– Давай не будем ссориться, я понимаю твое беспокойство, но я уже взрослая и…

Я не успеваю договорить, мы обе вздрагиваем от громкого звона в стороне стола. Я вижу, как мой кот яростно разрывает когтями пакетик, который Антон оставил на столе. Весь порошок тут же рассыпается по ковру с длинным ворсом, а сверху заливается бордовой жидкостью из уроненной котом банки.

– Жесть, – все, что я могу сказать, наблюдая эту картину. Кот же, окончательно уничтожив пакетик, издает короткое шипение и удаляется, напоследок потерев спину о Лерину ногу.

– Смышленый, – комментирует Лера, улыбнувшись уголками рта.

– Нафиг он это сделал? – все еще не отойдя от увиденного, спрашиваю я.

– Охраняет тебя, как и я.

В этот момент мы обе не знаем, насколько Лера попала в точку.

Глава 4

Спустя 25 минут после моей смерти

Представьте, что вы смотрите фильм ужасов. В комнате темно, в доме нет никого, кроме вас. Вы уже жалеете, что решились на такую авантюру, как просмотр фильма ужасов в одиночестве, да еще и погасили свет. И в тот момент, когда напряжение достигает своего предела, а мурашки уже шеренгами бегают по вашей коже, ваша беспардонная кошка роняет со стола забытую кружку.

Примерно такие ощущения я испытываю, когда слышу голос ЗДЕСЬ. От ужаса я не могу вымолвить и слова. Впрочем, я до сих пор не знаю, могу ли я разговаривать. Но, видимо, могу слышать, и это уже немного радует.

– Ну как тебе здесь? – непринужденный вопрос окончательно выбивает меня из колеи. Я хочу плакать от страха и непонимания. Но я не знаю, могу ли я плакать.

Что я должна ответить? Как я могу ответить? Кому я должна ответить?

– Ах да, маленькая формальность, – продолжает голос. Я слышу негромкий щелчок и внезапно начинаю ощущать себя. Это невероятно! Я наконец-то чувствую свои ноги! С каждой секундой я начинаю ощущать все больше частей своего тела. В последнюю очередь я чувствую свои глаза. Они закрыты. Я не решаюсь их открыть. Мне страшно увидеть то, что меня окружает. А больше всего страшно за то, КТО говорит со мной.

– Я вернул тебе зрение, тебе что, совсем оно не нужно? – голос становится немного печальным. В испуге, что я снова перестану ощущать себя, я открываю глаза.

Передо мной стоит человек в черном. Нет, не так. Передо мной стоит Человек в черном.

– Ну как тебе здесь? – повторяет Человек в черном. На нем цилиндрическая шляпа и черный костюм, в руке дымится трубка. Его темные волосы гладко уложены, длиной достигают плеч. Его лицо контрастирует с одеждой – оно почти белоснежное. Его голос бархатистый и завораживающий. Если бы не обстоятельства, я бы заслушалась им.

Тьма, окружавшая меня почти двадцать пять кошмарных минут, расступилась, сменившись на темно-серый цвет. Такое ощущение, что темнота просто потускнела на фоне Человека в черном.

Я продолжаю молчать, не отрывая взгляда от дымящейся трубки. Все это так… странно? Могли ли у меня начаться галлюцинации после передозировки антидепрессантов?

Я лелею слабый огонек надежды, что это все просто дурной сон. Я проснусь и не пойду покупать те злосчастные таблетки. Придет Вадим, обнимет меня, и я постараюсь его полюбить. Я напишу много статей, чтобы мой шеф больше никогда не жалел, что нанял такого талантливого (он так говорит!), но безответственного работника. Я приеду к родителям и просто скажу, что люблю их. И постараюсь действительно начать это делать.

Человек в черном смотрит на меня, и я отрываю взгляд от трубки, встречаясь с ним взглядом. В его глазах бездна, ведущая в никуда, – они черны, и я не вижу ни малейшего отблеска в них.

– Ну как тебе здесь? – спрашивает он без малейшего признака раздражения, что приходится повторяться.

Я пытаюсь почувствовать свой язык, и у меня это получается. Мне страшно что-то отвечать, но я должна хотя бы попытаться выяснить, где я.

– Простите, но где ЗДЕСЬ? – мой голос звучит чужеродно, словно не принадлежит мне. Голос Человека в черном словно одно целое с этим пространством, но мой – лишний.

Я говорю это и не понимаю, что происходит. Это все словно нелепый фильм с плохим бюджетом. Здесь нет декораций, слабый актерский состав, невнятный сюжет. Я все еще не могу привыкнуть к тому, что у меня есть ноги. Почему-то именно этот факт больше всего выбивает меня из колеи.

– О, да, – Человек в черном почему-то начинает улыбаться. Его зубы белоснежны, но почему-то совсем не сливаются с цветом лица. – Я все время начинаю не с того. Тебе интересно, что это за место?

Я больше не хочу говорить. Мой голос не должен здесь звучать, это все неправильно. Я просто киваю.

– Общение будет происходить поинтересней, если у нас будет диалог, – Человек в черном продолжает смотреть на меня. – Но да ладно, я дам тебе привыкнуть.

Он переводит взгляд на трубку – она больше не дымит. А я решаюсь посмотреть, во что я одета. Странно, да? Но что мне еще остается тут делать? Я не хочу смотреть на Человека в черном.

Я опускаю глаза и вижу подол платья. Уверяю вас, что последние минуты своей жизни я была одета иначе. Платье похоже на то, которое носят диснеевские принцессы. Оно явно предназначено для балов и светских приемов. А также для того, чтобы начать петь песню в лесу, а вокруг бы кружились лесные животные.

Вот только цвет. Он черный! Удивительно, что я смогла увидеть его в этой темноте. Хотя все вокруг и стало серым, я все еще ощущаю себя в кромешной тьме.

Трогаю руками свои волосы – такие же. Гладкие, длиной чуть ниже плеч. Я не вижу цвет своих глаз, но, думаю, они такие же зеленые, что и час назад.

На ногах ощущаю туфли с невысоким каблуком. Я почти уверена, что они черные.

Итак, я стою в роскошном черном платье, передо мной стоит Человек в черном (а вообще, человек ли он?) посреди серого непонятного пространства, и боюсь вымолвить хоть слово.

– Привыкла?

Человек в черном подходит ко мне ближе, и я снова закрываю глаза, спасаясь в темноте.

* * *

За 4 месяца до моей смерти

Представьте, что вам очень стыдно. Да неважно за что – за разбитую вазу, так любимую мамой, или когда вы в шестнадцать лет (может, раньше) впервые выпили, а папа все понял. Жгучее чувство стыда, кажется, что эти минуты тянутся бесконечно. Горят щеки, ком в горле, что там еще? И, скорее всего, искреннее раскаяние с последующим чувством облегчения.

Мне было стыдно каждый день, но раскаяние так и не приходило.

Я смотрю на удивительно хрупкие белые цветки, выглядывающие из-под темно-изумрудных листьев.

– Что это? – мне страшно даже дышать в их сторону, настолько нежными они выглядят.

– А на что похоже? – Стас широко улыбается, видимо, ожидая громкого восторженного визга.

– Розы… – я с сомнением разглядываю подарок. Мне еще не дарили цветы в горшках.

– Нет, – смеется Стас. Я на секунду замираю от удовольствия – я так люблю его смех. – Это гардения.

– Что? – повторяю я.

– Гардения, – Стас, похоже, начинает сомневаться в выборе презента.

– И зачем она мне? – я улыбаюсь, чтобы это не прозвучало грубо. И это помогает.

Парень внезапно впивается губами в мои губы. Что я чувствую в этот момент… Таких слов еще не придумали. Это не просто какие-то там единичные бабочки в животе, там целый отряд. Я начинаю думать, что способна любить. Если бы не одно НО.

– Не удержался, – взгляд Стаса довольный, а улыбка растянулась до невероятных размеров. – Ты слишком красива.

Я отвожу взгляд от него и снова рассматриваю гардению. Красивые и хрупкие цветки, Стас, конечно, умеет удивить. Обычно я получаю букеты, их нужно просто поставить в воду и любоваться, пока не завянут. Эти, наверное, нуждаются в уходе и заботе.

– Она привередлива, – Стас подтверждает мои мысли. – Ей нужен рассеянный солнечный свет, поливать несколько раз в день, опрыскивать листочки и бутоны. Вода должна быть фильтрованной…

Я больше не слушаю его. Я не способна ни о ком заботиться, мне так жаль эти несчастные цветы. Они же погибнут и больше не будут радовать этот мир своей красотой. Кто-то старался и взращивал их, холил и лелеял. Был уверен, что они будут расти и радовать кого-то своей нежностью.

– …Ты же похожа на нее, – до меня долетает обрывок монолога моего спутника.

– Да, похожа, – соглашаюсь я, имея в виду совсем другое. Замечаю кусочек картона, приклеенный к горшку.

– Тут что-то написано, – говорю я Стасу. Он наклоняется ближе и… снова целует меня.

– Ничего не поделать, – говорит он, когда отрывается от моих губ. – Я бессилен.

Я громко смеюсь. Меня уже почти месяц не посещали дурные мысли. Я боюсь об этом думать, чтобы не спугнуть едва наметившееся спокойствие в моем сознании. Мое психическое здоровье еще более хрупкое, чем цветы гардении.

– Так что там написано? – Стас делает серьезное лицо. Я наигранно грожу ему пальцем, чтобы не отвлекал меня от важных дел. Быстро пробегаю глазами текст на картоне и озвучиваю Стасу.

– На языке цветов она означает тайную любовь, – говорю это вслух и понимаю, что гармония нарушена. Стас тоже это чувствует и, пожалуй, впервые не знает, что сказать.

– Тайная любовь, – снова повторяю я и закрываю глаза. Как хотелось забыть обо всем хотя бы на час. Как легко нарушить это забытье. Всего лишь картон с надписью.

Стас берет горшок с гарденией в руки и обрывает ни в чем не повинную наклейку. Теперь на ее месте остался некрасивый след.

– Я уверен, что на любом другом языке она приобретает совершенно другое значение, – твердо говорит Стас и демонстративно комкает злополучный картон.

Я просто киваю.

– И вообще, тайная любовь тут – это не то, что ты думаешь, – Стас пытается заглянуть мне в глаза. – Это про тайных поклонников, которые не могут признаться в своих чувствах. А я-то явно не тайный. И я могу.

– Ты – скрытый, – я снова закрываю глаза. – Не тайный поклонник, а скрытый. Мною.

Стасу это не нравится. Его взгляд становится жестким. Никому не нравится правда.

Я осознаю, что только что испортила признание в любви. Еще ни разу Стас не говорил об этом, и сейчас, видимо, был подходящий момент. Но я не хочу этого слышать.

Когда мы подъезжаем к моему дому, Стас останавливается и берет меня за руку.

– В следующий раз я буду внимательно изучать все надписи. Прости, что испортил подарок, – в его голосе слышно искреннее раскаяние.

Я крепко сжимаю его ладонь.

– Мне сказали, что когда в доме плохая атмосфера, когда человек несчастен и переживает плохие эмоции, то гардения сбрасывает цветки. Так что твоя задача – радоваться и улыбаться, чтобы цветки были в порядке. Понятно?

Стас целует мою руку.

– Все понятно, – насмешливо отвечаю я. – Сохраню гардению цветущей, цветки будут такими же вкусно пахнущими и такими же прекрасными, какими ты мне их преподнес.

– Она может периодически их сбрасывать, но должны тут же цвести новые, – уточняет парень. – Если новые зацвели, значит, все отлично.

Мы смотрим друг другу в глаза и видим там отражение всего мира.

Через три месяца гардения сбросила белоснежные бутоны в последний раз и больше никогда не зацвела.

Глава 5

Спустя 30 минут после моей смерти

Представьте, что вы играете в прятки. Вы классно спрятались, никто вас точно не сможет найти. Еще бы, вы сложили руки над головой – вы в домике. Такую защиту никак не преодолеть противнику, железно.

Я тоже в домике.

Я испуганно жмурю глаза. А что, если я открою их и увижу его? Он шел в мою сторону, что он собирается со мной делать? Мне становится еще страшнее, чем тогда, когда я была здесь в одиночестве.

– Я не кусаюсь, – бархатистый голос звучит неуместно весело в такой обстановке.

Я все равно не открою глаза. Жизненный принцип – если не замечать проблему, то ее как бы и нет.

– Тебе уже неинтересно, где ты?..

Продолжаю молчать.

– …И что будет дальше?

Я резко открываю глаза.

– Так и знал, – его уголки губ насмешливо ползут вверх. – Вы все попадаетесь на одно и то же.

– Что значит «вы все»? – изумленно спрашиваю я.

– Милая, ты что думаешь, ты одна такая? – вслед за уголками губ вверх приподнимается левая бровь. – Ну уж нет, ты далеко не первая в списке.

– В… В каком списке? – удивительно, но я еще не потеряла дар речи.

– В списке тех, кто почему-то возомнил, что имеет право прерывать жизнь, дарованную ему кем-то, – тон Человека в черном меняется на язвительный. Черт, он же не собирается меня отчитывать?

– У меня были причины, – начинаю мямлить я, но он тут же прерывает меня.

– Я знаю все твои причины. И ни одна из них не давала тебе права на такой поступок.

Он сердится, и в его черных глазах мелькают отблески пламени. Я быстро озираюсь по сторонам, но не вижу ни малейшего признака огня.

Он перехватывает мой взгляд, и его зрачки снова безмолвно черные. Гроза миновала. Надо признать, что это было очень эффектное зрелище.

– Кто вы? – осмеливаюсь спросить я.

– Меня зовут Стефан, – отвечает Человек в черном.

– А меня… – начинаю было я и тут же понимаю, что он и так это знает.

– Алиса Дюфур, – кивает он. – Невероятно красивое имя, отдающее нежностью, булочками с сахаром и ароматом цветущих пионов.

– Почему пионов? – я совершенно сбита с толку.

– У Нины Васильевны в саду росли одуряюще пахнущие пионы. Каждое лето юная Алиса выбегала в сад поутру, чтобы вдохнуть их аромат. Юная Алиса случайно наступала на один из невинных цветков и быстро убегала, пока не заметила бабушка. Нина Васильевна замечала, но не ругала внучку. Ведь она знала, что Алиса просто невнимательна. А еще бабушка знала о большой любви Алисы к сахарным булочкам, и потому раз в неделю Алиса просыпалась от запаха свежей выпечки.

Я судорожно втягиваю носом воздух. Мне кажется, что я чувствую запах выпечки. Он говорит о моей бабушке.

– А Александр Иванович любил булки с маком. И заботливая Нина Васильевна пекла булочки и ему, маковые. Но только в те дни, когда баловала Алису. Дедушка часто зазывал Алису в гости и при этом шутил, что хочет поесть булочек, просто так Нина Васильевна их не печет.

Мне становится плохо. Дедушка постоянно писал мне о том, что хочет свежих маковых булок, это было вместо «я скучаю»…

– Как скоро Нина Васильевна узнает о том, что Алиса загубила не только пионы? – зрачки Стефана темнеют до предела. – Нина Васильевна больше не будет печь булочки, потому что Алиса не сможет их есть. А Александр Иванович больше не сможет есть маковые булки, потому что они напоминают ему об Алисе.

Мое лицо искажает маска ужаса. Я больше не могу это слышать.

– Хватит!!! – я кричу так, что горло раздирает дикая боль. Но я не могу остановиться. – Хватит, пожалуйста!!!

Я чувствую, что по щекам текут горячие слезы.

Стефан задумчиво смотрит на меня.

– Еще не все потеряно, – загадочно говорит он, и в его руке тут же появляется платок. Естественно, черного цвета. Он протягивает его мне.

Сквозь слезы я вижу его размытый силуэт.

– Кто вы? – осипшим голосом снова спрашиваю я.

– Меня зовут Стефан, – повторяет он.

– Я не про имя, – обессиленно говорю я.

– Ты обо всем узнаешь, – подмигивает он и почти насильно вкладывает в мою ладонь платок.

– Я хочу знать… – запинаюсь я. – Вы не человек?

– Что это меняет? – он улыбается. Видимо, мой вопрос его развеселил.

Платок очень приятный на ощупь и как по волшебству мгновенно впитал мои слезы. Впрочем, ЗДЕСЬ ничему уже удивляться не стоит.

– Ничего, – я пожимаю плечами. – Я просто хочу это знать.

– А ты как думаешь?

Я пристально разглядываю загадочного Человека в черном. Почему я называю его Человеком в черном? Но откуда ЗДЕСЬ может взяться человек, который знает детали из моего детства?

И вообще, он похож на… кота? Бархатистый, почти мурлыкающий голос, завораживающие черные глаза, кошачья грация и мягкие, но неуловимые движения. Звучит очень странно, но что здесь не странно само по себе?

– Я думаю, что вы не человек.

– Черт или ангел? – белоснежная улыбка снова слепит меня.

– Ангелы, наверное, не ходят в черном, – мои размышления выглядят очень глупо, я знаю.

– Значит, черт?

– Не похожи.

– Рогов нет?

И тут я понимаю, что он совсем не страшен. Мне становится намного спокойней. Он чувствует это, и его улыбка становится мягкой.

– Вы обещали рассказать, что это за место, – я окончательно успокоилась и говорю уверенней.

– Я всегда выполняю свои обещания, – говорит Стефан. – И обязательно расскажу. Но не сейчас.

– Это чистилище? – я вспоминаю католиков.

– Прояви терпение, юная Алиса, – учительским тоном говорит Стефан. – Теперь у тебя бесконечно много времени.

Алиса, время, белоснежная улыбка Стефана, кошачьи повадки… В моей голове начинает зарождаться какая-то мысль.

Но все опять начинает меняться.

* * *

За 10 лет до моей смерти

Собираясь на встречу с Антоном, я испытываю сразу несколько эмоций, сменяющих друг друга с калейдоскопической скоростью. Радость – ура, сбылось желание; волнение – а вдруг он во мне разочаруется; страх – я буду выглядеть глупо; нетерпение – ну когда уже шесть часов?!

Я совсем забываю о Лере, но где-то внутри чувство вины выпускает свои корни, плотно обвивая ими душу. Я много раз думала, как мы вообще смогли подружиться, мы же очень разные. Она – спокойная, рассудительная, нежная, добрая. Даже общаясь в нашей компании, она не курит и не ругается матом, чем сильно выбивается из этого коллектива раздолбаев. И уж точно не похожа на меня – на все время раздражительную, тревожную, безответственную и бесшабашную Алису. Говорят, что противоположности притягиваются, но я не думаю, что это о нас. Временами я чувствую, что между нами есть какой-то общий секрет, некая тайна, объединяющая нас. Когда я говорю об этом Лере, она, со всей присущей ей серьезностью, начинает напрягать извилины, но также не находит ответа. Но она согласна с тем, что нас связывает что-то непонятное нам обеим.

Ее воспитывает один отец, и Лера старается его не огорчать. Она не говорит, где ее мать, а я однажды ляпаю глупую фразу.

– Моя мать просто тиран, она все время названивает мне и пытается контролировать каждый мой шаг. Почему она не может просто дать мне спокойно жить?

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – серьезным тоном отвечает Лера. Мы одногодки, но она кажется мне более взрослой.

А теперь я поступила с ней отвратительно и, пожалуй, она меня не простит. И будет права.

…Ровно в шесть Антон стоит у моего подъезда, смоля сигарету одну за одной, – я вижу его из окна. Я дрожу, десять раз перепроверяю макияж, переодеваюсь три раза и все-таки спускаюсь к нему, игнорируя вопросы матери, которая снова пристает ко мне с уточнениями.

– Привет, – храбро говорю я, но внутренне умираю от страха.

– Привет, Алиса, – улыбается он, в его голосе разливается мед. – Погода холодная, мы замерзнем.

– И что мы будем делать? – я расстроена, неужели все отменяется?

– У меня дома очень тепло, – говорит Антон. – Не испугаешься зайти?

Вообще-то испугаюсь, но…

– Я ничего не боюсь, – с улыбкой отвечаю я.

– Тогда пошли, – кивает парень.

Здравый смысл буквально кричит мне, что я совершаю ошибку. Но я закрываю уши.

Глава 6

За 3 дня до моей смерти

Представьте, что вы дали обещание. Вам очень не хотелось на это соглашаться и тем более что-то обещать, но так получилось. Что на вас нашло? Черт дернул, ретроградный меркурий, луна не в той фазе, да неважно. Главное то, что вы уже дали свое согласие и назад пути нет.

– Как мне воспринимать твое поведение? – Стас говорит сердито, и я инстинктивно втягиваю голову. – Нет, ты ответь, я хочу слышать твои мысли.

– Стас… – жалобно пищу я.

– Алиса! – он не поддается на жалость, он очень зол. И я его понимаю.

– Я не знаю, как так вышло, – тоном побитой собаки говорю я. – Я не думала, что так…

– Алиса! – еще немного, и он начнет кричать. И будет в полном праве. – Ты взрослая! Прекрати вести себя как ребенок!

Я хочу плакать. Но если я начну, это будет действительно очень по-детски.

– Ты же понимаешь, что самое ужасное в этой ситуации? – мне так не хочется, чтобы он смотрел на меня таким взглядом. Но он смотрит.

– Алиса, ты понимаешь?! – Стас начинает повышать голос.

– То, что ты узнал это от него, – бормочу я.

Стас очень странно смотрит на меня.

– Это неправильно, – киваю я. – Абсолютно неправильно.

– Да! – глаза Стаса горят яростным огнем. – Ты не собиралась поделиться со мной? Алиса, это же такая радость! Странно, я думал, близким людям доверяют такие новости. Но, видимо, я тебе совсем не близкий.

Ярость Стаса тут же угасла, в его глазах мерцают оттенки глубокой меланхолии.

– Ты ошибаешься, – шепчу я. Мой голос совсем теряется на фоне посторонних шумов.

– Да ну? – он отворачивается к окну и наблюдает за прохожими. Мне бы так хотелось залезть к нему в голову и увидеть образы, блуждающие в его воображении. Однажды он сказал, что если вскрыть его черепную коробку, то на извилинах можно увидеть следы моих пальцев.

– Это не я, это Брэдбери, – развел он тогда руками, и я даже не смогла на него обидеться.

А сейчас он не смотрит на меня. И, наверное, больше не захочет смотреть вообще.

– Стас, – начинаю я. Мне страшно об этом говорить, я хочу убежать.

Он поворачивается ко мне, но я боюсь заглянуть ему в глаза. Я боюсь увидеть там ненависть.

– Ты мне очень близок, – продолжаю я. – Я виновата в том, что не сказала тебе.

Он приподнимает бровь.

– Не только в этом, – соглашаюсь я. – Я должна была давно прекратить метаться, так не могло продолжаться. Я запуталась, и от этого страдали другие.

Стас молчит. Я неуверенно продолжаю:

– Это я заставила тебя молчать. Виновата только я. Я не могла определиться, – не знаю, что сказать дальше.

– Зато я определился, – холодным тоном произносит Стас. Я в ужасе смотрю на него. До меня доносятся обрывки фраз.

– Алиса…

Нет!

– Я все решил…

Нет!!! Не говори!!!

– Мне было сложно об этом думать…

Пожалуйста, не говори этого!!!

– И уж тем более об этом говорить…

Я прошу тебя, молчи!!!

– Так не может больше продолжаться…

Умоляю, хватит!!!

– Прощай, Алиса…

НЕТ!!!

– Надеюсь, ты сможешь стать хорошей женой…

Мир разлетается прямо на кусочки на моих глазах.

* * *

За 4 месяца до моей смерти

Его пронзительно синие глаза, так напоминающие прибрежные волны ласкающего океана, – это не самое первое, что по-настоящему удивило меня.

Это произошло на пятый день нашего знакомства. Да, я считала эти дни, неосознанно, но внутри словно поставили секундомер.

А может, это был таймер с обратным отсчетом?

Кажется, он сам не понимал, что происходит. Мы не говорили о будущем, не говорили о прошлом. Как будто ничего этого не существовало и не будет существовать. Есть только настоящее, мы находимся здесь и сейчас, и остальное не имеет значения.

Мы не говорили о Вадиме. Он всегда незримо присутствовал вместе с нами. Во взглядах, жестах, фразах. Но если бы один из нас осмелился упомянуть о нем – это означало бы крах той хрупкой гармонии, что успела образоваться между нами за такой короткий срок. Стас принял эти правила, ни разу не попробовав их изменить. И так было правильно.

Я не знаю, кто больше из нас мучился чувством вины. Я, предавшая того, кто окружил меня заботой и любовью, которая так чужда мне и даже враждебна. Или он, предавший своего друга и…

И вообще-то я ничего не знаю об их взаимоотношениях. О том, насколько они близки, что их связывает, как давно они знакомы. По понятным причинам, я не могу уточнить это у Вадима. А со Стасом мы не должны обсуждать эту тему, иначе все разрушится.

Думаю, это не столь важно. Факт остается фактом – мы наслаждаемся друг другом за спиной человека, который косвенно соединил наши жизни.

На пятый день нашего знакомства мы были в ботаническом саду. Это я пригласила его сюда. Говорят, что девушкам не следует приглашать парней на свидание, но я ведь и так уже нарушила все возможные нормы приличия. Какая разница.

– Никогда не бывал здесь, – сообщает он, и мне кажется, что он чем-то напуган.

– Они не кусаются, – насмешливо говорю я. Стас не обижается.

Здесь я чувствую себя свободней. Замечаю, что с каждой минутой и парню становится комфортней. Волшебное место. Дурманящий цветочный запах перебивает негативные мысли. Я ни о чем не думаю.

Мы еще ни разу не прикоснулись друг к другу за эти пять дней.

Какие прекрасные пионы. Нежно-розовые бутоны притягиваю к себе взгляд, и этому невозможно сопротивляться. Их сказочный запах доносит до меня легкий весенний ветерок. Я наклоняюсь к ним ближе, погружаясь в сладковатый цветочный шлейф. В греческой легенде рассказывается, что под пионами прятались прекрасные нимфы, чтобы юноши не смогли увидеть и влюбиться в них. В детстве я часто искала в пионовых кустах на бабушкиных клумбах маленьких прекрасных нимф.

Я даже не замечаю, как Стас фотографирует меня.

– Не удержался, – с виноватой улыбкой говорит он. – Это выглядело слишком красивым.

Я чувствую, как краснота предательски заливает мои щеки. В синеве его радужки томно разливается нежность. Он смотрит на меня как художник на свою музу.

Стас подходит ко мне ближе. Теперь мы стоим слишком близко друг к другу. Я ощущаю его неровное дыхание, обдающее прохладным ментолом мое разгоряченное лицо. Он волнуется.

Его рука мягко и ненавязчиво прикасается к моей. Я сжимаю ее аккуратно, боясь испортить этот волнующий момент.

И вот что удивило меня в нем.

Как моя ладонь идеально подходит к его ладони.

* * *

За 2 месяца до моей смерти

Очень страшно.

Я не могу сфокусироваться ни на чем, все вокруг размыто и темно, не хватает резкости. Я хочу разглядеть, но в то же время мне страшно узнать, что там.

Нечеткие образы, но, словно если начну в них вглядываться, они поглотят меня навсегда.

Я чувствую чье-то дыхание. Дыхание боли. Кто-то рядом со мной. Он болен безумием.

Запах сырости. Порой я задыхаюсь. Мне холодно. Слышен противный крысиный писк, он режет мне уши. Я хочу плакать, но мне нельзя. Он что-то сделает со мной, если я заплачу. Он уже делал это с другими.

Но больше всего мне страшно. Он рядом. Я не знаю, чего он хочет. Я не должна здесь находиться. Я думаю о маме. Мама далеко.

Он совсем близко. Он что-то протягивает мне, но я не хочу это брать. Это что-то ужасное, мерзкое, пугающее.

Он злится. Он кричит. Кричит на меня. Я не понимаю почему.

Мне часто снится один и тот же сон. Сегодняшняя ночь не стала исключением.

Я резко просыпаюсь и чувствую, что мне не хватает воздуха. Липкий холодный пот струится по моему телу. Ощущение, будто я побывала в каком-то реалистичном фильме ужасов.

Вадим зажигает ночник.

– Ты в порядке? – его сонные глаза встревоженно ищут на моем лице признаки чего-то плохого. Судя по всему, они там видны четко и ясно.

– Алиса! – он проводит рукой по моей щеке. – Ты плачешь?

Я даже не заметила.

– Девочка моя, что случилось?

Мне хочется ему ответить и рассказать о своих кошмарах, но я не могу произнести ни слова. Я даже не знаю, что именно происходило в моем сне, но это до жути напугало меня. Почему-то возникло ощущение дежавю. Но совершенно точно я не переживала это наяву.

Во сне я была в каком-то холодном и темном месте, кто-то рядом создавал угрозу для моей жизни, он хотел мне навредить. Но разве это было возможно с маминой гиперопекой? Ее бы инфаркт хватил, окажись я хоть на секунду в этом ужасе. Она не оставляла меня ни на минуту. Только в своей комнате я могла насладиться одиночеством. Мама перебарщивала.

Но все же… Почему у меня ощущение, что я что-то забыла?

– Сон плохой? – участливо спрашивает Вадим.

Я киваю. Ледяная хватка, сдавившая мое горло, не разжимается, я продолжаю часто дышать.

– Всего лишь сон, – рука Вадима осторожно скользит по моим волосам. Они спутались от метания головы по подушке.

– Э-это непохоже на сон, – ко мне наконец-то возвращается речь.

– А на что?

– На воспоминание, – я качаю головой, осознавая невозможность этой мысли. Но мне сложно думать иначе.

– Что-то из прошлого?

– Да, но не из моего… – говорю я и замолкаю.

Вадим о чем-то думает.

– Я знаю, что это звучит бредово, – буквально за секунду меня охватывает раздражение.

– Успокойся, Алиса, – рука Вадима теперь ласкает мои плечи. Наверное, это должно было успокоить меня, но получилось ровно наоборот.

Я нервно сбрасываю с себя его ладонь. Вадим в замешательстве.

– Ты знаешь, сны – это всего лишь проделки нашего воображения, – наконец произносит он. – И не всегда то, что снится, имеет значение…

– Я не нуждаюсь в лекциях, Вадим, – довольно грубо прерываю я его.

– Я просто хочу тебя успокоить, – Вадим не обижается. Вадим вообще никогда не обижается, как бы я ему ни грубила. Это, кстати, раздражает.

– Мне не нужно успокоение! Мне приснился кошмар, да, но это был не сон, как ты не поймешь?!

– Я понимаю, – тон его голоса миролюбив до невозможности. Меня это бесит.

– Тогда твое подсознание что-то хочет тебе сказать.

– А я его ни черта не понимаю, – зло бросаю я и с шумом выключаю ночник.

– Я знаю, – с ноткой печали говорит Вадим в полной темноте.

Что за реакция?

– Я и тебя не понимаю, – раздраженно откликаюсь я, поворачиваясь к нему спиной. Мои глаза тут же слипаются, и я начинаю проваливаться в сон. Сквозь пелену доносится до меня голос Вадима.

– А это одно и то же, Алиса.

Глава 7

Спустя 35 минут после моей смерти

Представьте, что вы попали в зеркальный лабиринт. Везде вы видите только свое отражение, куда бы ни взглянули. Сначала это весело, можно рассмотреть себя с любого ракурса. А что, если не хочется смотреть на себя?

– Что это? – еле слышно спрашиваю я у Стефана.

– А на что похоже? – незамедлительно отвечает он.

– А вы всегда вопросом на вопрос отвечаете? – я начинаю раздражаться.

– А ты?

Меня утомляет эта игра, и я знаю, что не выиграю ее никогда.

– Это похоже на зеркала, – с сомнением говорю я.

– Это действительно именно они, – Стефан смотрит на то же, на что и я.

– Вообще-то вы мне сказали, что я получу ответы на свои вопросы, – с укором говорю я.

– Зачем тебе мои ответы? – Стефан пожимает плечами. – Ты и так прекрасно все видишь и понимаешь.

– Я не понимаю, зачем в чистилище зеркала.

– Мы не в чистилище.

– Ну а где же мы? – я совсем его не боюсь, когда он не смотрит на меня.

– Но ты же уже догадалась?

Я нерешительно рассматриваю зеркала.

– Нет.

– Мне показалось, что ты умнее.

Я хочу возмутиться, но замечаю его взгляд – насмешливый и ехидный.

– Вы кто? – смотрю прямо в его глаза и пытаюсь уловить хоть что-то, кроме насмешки.

– По-моему, мы уже это обсуждали.

– Нет, я хочу четкий и конкретный ответ.

– Меня зовут Стефан.

– Я знаю, как вас зовут, – терпеливо говорю я, хотя готова взорваться. – Кто вы, Стефан?

– Я – твой проводник.

Он говорит только это и сразу замолкает. Но я хочу знать больше.

– Проводник куда?

Он переводит взгляд на зеркала, а потом снова на меня.

– Туда, куда ты сама захочешь.

– Подождите… – я сбита с толку. – Что это значит?

– Это означает то, что я сказал только что, и ничего более.

– Стефан, объясните мне…

– Алиса, ты задаешь не те вопросы. Я начинаю разочаровываться.

– Просто скажите мне, где мы и что будет дальше!

– Но я не знаю того, что будет дальше, – он склоняет голову набок, и этот жест, кажется, выражает усталость.

– Как это?

– Очень просто. Ты знаешь, что будет с тобой через пять минут?

– Это угроза? – кажется, я начинаю паниковать. Стефан с изумлением смотрит на меня. Похоже, что я не очень-то я ему нравлюсь. Впрочем, как и всем остальным.

– Это вопрос. Ты задаешь мне свои вопросы, я задаю свои.

– Я не знаю, что произойдет через пять минут. И через десять.

– Я тоже. Но мы это узнаем.

– Как? – немного требовательно спрашиваю я. Я уверена, что он меня испытывает, он знает гораздо больше о моем будущем, чем хочет показать.

– Через пять минут увидим, – Стефан улыбается одним уголком рта. – И через десять.

Я не нахожу что ответить. И вообще, меня начинает раздражать его манера общения. Но все же он мой единственный собеседник, и я в глубине души рада, что он со мной. Одной здесь было гораздо страшнее. И скучнее, если честно.

– Проводник, – продолжаю я. А он даже не смотрит в мою сторону, его взгляд направлен на одно из этих зеркал. Всматриваюсь и не нахожу ничего такого, за чем можно бы было наблюдать. Немножко покашливаю, чтобы привлечь его внимание, но это не помогает. Снова всматриваюсь, но не вижу там никого, кроме себя. Удивлена ли я, что Стефан не отражается в зеркале? Возможно, что это плод моего воображения? Мой бедный мозг страдает от кислородного голодания, и я представляю себя в каком-то чистилище. Тогда, получается, что я не умерла?

Может, я в коме? Лежу сейчас с кучей трубок на больничной постели, вокруг суетятся врачи, звук бьющегося сердца на плоских мониторах…

– Итак, я умерла, – говорю я Стефану, надеясь, что он это опровергнет. Хотя, скорее всего, он опять задаст мне какой-нибудь вопрос.

– Думаю, да, – отвечает он, чем шокирует меня. В первую очередь, тем, что ответил прямо, без дурацких встречных вопросов.

– Как? – мне сложно в это поверить, несмотря на то, что я знаю это, как никто другой.

– Довольно быстро и, по-моему, безболезненно, – он произносит это таким будничным тоном, как будто мы говорим о погоде или курсе доллара, но никак не о том, что я, вообще-то, УМЕРЛА.

– Ты же так и хотела? – он наконец-то позволяет себе отвернуться от этих загадочных зеркал и снова смотрит на меня.

– Я… Ну да… – мне уже достаточно сложно представить, что я хотела именно этого.

– Теперь все, по-твоему, не так ли? – Стефан на долю секунды переводит взгляд на свою трубку, и она тут же начинает дымить.

– Я не уверена.

– Именно поэтому ты здесь, – удовлетворительно кивает он. Мне кажется, даже с облегчением.

– Что я должна делать?

– Что пожелаешь. Я не вправе указывать тебе. Я могу только проводить.

– Хорошо, – говорю я, хотя ничего не хорошо. Наверное, мне не удастся добиться от него какого-то ответа, который прояснит происходящее.

Стефан затягивается ароматным дымом, а потом снова поворачивается к зеркалам.

– Что ты видишь в них?

Я с утроенным вниманием пытаюсь увидеть в них хоть что-то, но отражение остается таким же. Как же мне идет это платье, невольно отмечаю я.

– Почему я одета вот так… – пытаюсь подобрать слово. – Вычурно?

Я знаю, что он снова улыбнется, и он это делает.

– Этот вопрос нужно задать тебе.

– Я была одета не так, – снова подбираю правильное слово. – Не так празднично.

– Важный день все-таки. Видимо, ты решила нарядиться на такое событие. Не каждый день приходится умирать.

Я даже не хочу видеть его ехидную улыбку, но ощущаю ее всей кожей.

– Как я могла нарядиться? Я лежала в ванной. В купальнике, – смущенно говорю я. Черт, теперь это кажется очень глупым. Смерть в купальнике – очень нелепо. Но в чем еще лежать в ванной? Умирать голой тоже как-то странно. Знаете ли, достаточно сложно выбрать подходящий наряд для собственной смерти.

– Это было там, – Стефан пожимает плечами, дым из его трубки плавно стелется по ним. – А теперь ты здесь.

– А там меня больше нет? – мой голос дрожит.

– В каком-то смысле. Признаться, довольно тяжело находиться сразу в двух местах. На это может не хватить времени.

Времени! Он снова говорит о времени. Ускользнувшая было мысль снова начинает крутиться в моей голове.

– Это может показаться странным… – начинаю я и замолкаю.

– Здесь не может быть странным ничего, – твердо говорит Стефан, я приободряюсь.

– Вы постоянно говорите о времени. А я в последние месяцы перестала его замечать. Это как-то связано?

Стефан немного задумывается.

– Время – вообще очень сложное понятие. Иногда его кажется слишком много, а порой трудно уловить то, как оно исчезает. Зависит от того, кто им распоряжается.

– Я своим распорядилась? – все еще лелею надежду на кому, из которой меня обязательно выведут.

Стефан бросает быстрый взгляд в сторону одного из зеркал, но смотрит куда-то выше. Я поспешно смотрю туда же.

Черт. Там часы.

* * *

За 10 лет до моей смерти

Снимая ботинки в прихожей Антона, я чувствую подсознательное желание надеть их обратно и пулей выбежать из квартиры. Но я ругаю себя за трусость, отмахиваясь от советов внутреннего голоса.

Мы проходим в его комнату, в квартире нет никого, кроме нас. Я робко присаживаюсь на кресло, пока Антон делает чай на кухне.

У меня еще есть время сбежать. Но я продолжаю сидеть.

– Чувствуй себя как дома, – Антон подает мне чашку с горячим чаем.

– У меня дома не так, – качаю я головой, прихлебывая обжигающий напиток.

– А как?

– Мама слишком лезет в мою жизнь, я постоянно отчитываюсь, где я и что делаю, в то время как отцу вообще фиолетово, что я существую.

– Меня тоже предки достают, – говорит Антон. О Боже, наконец-то кто-то меня понял!

– Две недели назад умер мой кот, – зачем-то говорю я. Тоска захлестывает меня каждый раз, как я думаю о нем. Я не могу не думать о нем.

– Это тот, что разорвал мой фен? – вспоминает парень.

– Да, – он как живой все еще стоит у меня перед глазами.

– Хотел уберечь детишек от наркотиков.

Я ничего не отвечаю.

– Ты такая красивая, Алиса, – без перехода говорит он, и я смущенно улыбаюсь, опуская глаза на кружку. – Ты нравишься всем парням в компании. Но никому не отвечаешь взаимностью, почему?

– Ну… мне никто не нравится.

– Никто? – усмехается Антон. – А я?

– А ты нравишься, – краснея, признаю я.

Я не замечаю, как он садится на подлокотник кресла, в котором сижу я. А когда понимаю, насколько он близок, чувствую, как немеют ноги. Нас разделяет пара сантиметров. Он слышит мое сбивчивое дыхание и внезапно обнимает меня. Я забываю, как дышать.

Антон ведет меня за собой, увлекая на широкую кровать. Мне страшно, но я не сопротивляюсь. Он гладит меня по спине, талии, его руки настойчивы.

– Подожди, – пытаюсь сказать я, но он закрывает мне рот поцелуем. До этого я никогда не целовалась. Страх и желание почувствовать себя взрослой сцепились в яростной схватке, вызывая во мне взрывную эмоциональную бурю.

Когда он расстегивает пуговицы на моей кофте, я хочу его остановить, но меня будто парализует. Он стягивает ее с меня, его движения тверды, ладони исследуют мое тело. Я хочу крикнуть, но не могу, я лишь моргаю, не в силах оттолкнуть его.

Глаза Антона горят нехорошим огнем, меня сковывает животный страх и предчувствие непоправимого.

– Расслабься, – шепчет он, по моей спине бегут болезненные мурашки.

– Не надо…

– Прекрати, я все сделаю аккуратно.

– Я не хочу…

– Ты хочешь, просто не знаешь. Тебе понравится.

– Нет! – последние силы уходят на этот протест, физически я в полном ступоре.

Он, не обращая внимания на мой возглас, мягко, но настойчиво толкает меня на подушку, я больно ударяюсь о спинку кровати, но не издаю ни звука. Он трогает меня там, где никто не касался, целует, причиняя мне боль, покусывает зубами, оставляя следы на тонкой коже. Оставляет шрамы на моей душе.

Наматывает мои волосы, грубо сжимает безвольные руки. Лишает меня последней защиты, которую давала одежда.

Я знаю, что произойдет дальше. И я не хочу, но почему-то даю этому произойти. Наверное, это шок. Впоследствии я буду укорять себя за то, что не смогла бороться.

Боль, ужасная боль. Я отключила свое тело, я притворяюсь, что это не я, но я не могу игнорировать душераздирающую эмоциональную боль. Внутри я рассыпаюсь на кусочки. Мне все равно, что он делает с моим телом, но он убивает меня ментально.

Из парня, который два месяца назад завладел моим воображением, он превращается в чудовище. Его голос, в котором разливался тающий на солнце мед, обещал мне счастье, но принес только горечь, сжигающую мои внутренности.

Мне кажется, что это никогда не кончится. И все же этот момент наступает.

– Я не знал, что ты девственница, – говорит Антон, наблюдая за тем, как я надеваю ботинки. Я не говорю ни слова. Страх, парализовавший мое тело, отступил, теперь я не чувствую вообще ничего. Ни одной эмоции, ни одной мысли. Я делаю все механически, не ощущая даже боли, что не так давно почти дала мне задохнуться.

– Я позвоню тебе? – спрашивает он, когда я молча открываю дверь. Не оборачиваясь, я произношу сквозь зубы:

– Я хочу забыть, как звучит твой голос.

* * *

За 2 дня до моей смерти

Мне так хочется пожаловаться хоть кому-то, не притворяясь, что я в порядке. Разрыдаться настоящими слезами, размазывать тушь по лицу и охрипнуть от горького плача. Не думать, как это воспримет слушатель, не думать о том, как я выгляжу со стороны.

Я так устала притворяться, что все нормально. Ничего не нормально, вообще ничего. Я устала носить фальшивую маску, я не хочу казаться сильной. Я слабая. Мне больно. Я нуждаюсь в поддержке, в простой искренней поддержке. Чтобы все поняли – я сломалась.

Но знаете, в чем проблема? Никто не слушает. Мне скажут: «Просто расслабься». Или еще лучше: «Не грусти».

Я не думаю, что чем-то лучше их. Я такая же. По-другому в этом мире не продержаться.

В какой момент эмпатия превратилась в нечто стыдное? Почему мы отвергаем это в себе, боясь показаться хрупкими? Я не знаю. Но знаю, что все могло быть лучше, если бы над слабыми не смеялись, а подарили им частицу света.

Я настолько устала притворяться, что хочу выбежать на улицу и упасть на колени, кричать во все горло от невыносимой тоски, у которой я даже не могу объяснить причину. Кричать так, чтобы увидели все, чтобы услышали, чтобы не затыкали уши и не отводили от смущения глаза.

Но я молчу. Каждый сам борется со своими демонами.

Вадим… Он мог бы меня выслушать, точно мог. Но он бы не понял. Он другой. Иногда я ощущаю в нем что-то родственное мне, как будто он важная часть меня, которую я потеряла. Но я гоню эти мысли от себя, он слишком хорош для меня, чтобы быть чем-то похожим для моей больной души.

Стас… Да, и он бы мог. Но я противлюсь этому. Он нравится мне, но я отрицаю любой возможный намек, что между нами что-то большее, чем просто симпатия. Какое страшное слово – любовь. Кажется, он хотел его произнести, я не позволила. В этом слове очень много обещаний, а я перестала во что-либо верить. Мне понадобилось достаточно много времени для принятия реальности, и знаете что? В ней нет места чуду.

Как только бы он сказал, что любит меня, – все бы разрушилось безвозвратно. Та легкость, та гармония, что царила между нами. И я делала вид, что ничего не происходит, лишь бы не принимать решения.

Но вот парадокс, я так хотела убежать от необходимости сделать выбор, что в итоге сделала его. Подтолкнула Стаса к тому, что рано или поздно должно было произойти. Он ушел. А теперь уйду я.

Лера бы точно поняла меня. Она бы дала хороший совет и была бы рядом. Но я сама все разрушила.

В этом мире я чувствую себя чужой. Я не принадлежу ни ему, ни себе. Никому.

В этом мире я ощущаю себя ненужной. Здесь нет места для меня, я не смогла его найти.

И мне даже не хочется притворяться, что я сильно старалась, что я хотела приносить пользу.

«А что ты сделала, Алиса, чтобы быть нужной?» Да ничего. В какой-то момент ты пытаешься барахтаться, как жучок, упавший на спину, отчаянно перебирая лапками. Но, потратив всю свою энергию, остаешься в том же месте, приняв то, что так устроен этот мир. Один жучок сможет перевернуться, просто потому что ему помогут неравнодушные, просто потому что у него другое строение тела, просто потому что в этот час солнце светило ярче. А второй жучок окажется раздавленным под крупным ботинком проходящего человека, навсегда оставшись на спине, просто потому что его не заметили, просто потому что он отличался от других жучков, просто потому что в этот час с неба обрушился дождь.

Я уже привыкла к своей никчемности, но до сих пор не могу привыкнуть к этому миру. Он не для меня, а я не для него. Меня давно греет мысль о том, что я в любой момент могу взять и все закончить. Эта мысль утешает меня каждый вечер, только благодаря ей удается пережить еще один день.

В любой момент я могу уйти.

Почему я его оттягиваю?..

Иногда я чувствую невыносимо давящую пустоту внутри себя. Мне не хочется что-либо делать и даже о чем-то думать, я просто ложусь и смотрю в стену. В эти моменты я не чувствую ничего – ни боли, ни радости, ни тяжести, ни легкости. И это повторяется все чаще.

Я стала заложницей своей внутренней пустоты, и мне нечем ее наполнить.

Очень страшно жить в постоянном опустошении, не понимая свое собственное состояние. Да, я хочу высказаться – но я не знаю, что сказать.

Что со мной? Я не знаю.

От чего мне больно? Я не знаю.

Как мне можно помочь? Я не знаю.

Тогда чего ты хочешь?

Не знаю.

Может, меня бы понял врач? Психолог, психотерапевт, психиатр? Депрессия, ангедония, психологическая травма, навязчивые состояния?

А может, бабка-знахарка определила бы во мне кучу бесов? Лярвы, сущности, подселенцы, порча?

В любом случае это станет борьбой. Неважно, с собственным мозгом или рогатыми чертями – везде мне придется отстаивать свое право на нормальную жизнь. А у меня нет сил, чтобы бороться. Я слаба. И я устала.

Пусть это будет проигрышем, неважно. В моей истории не может быть хорошей концовки.

Глава 8

За 1 час до моей смерти

Представьте… А, нет, больше не представляйте. Я не знаю то, с чем можно сравнить безумие, творившееся со мной в день смерти.

Так странно – мой день рождения, мой день выпускного, мой день смерти. Как все же один день может значительно отличаться от другого.

Безумие. Нет, не так. Б-Е-З-У-М-И-Е.

Я плачу третий день так сильно, что уже не пытаюсь притворяться перед Вадимом. Надо сказать, он ошарашен. За два года он видит это впервые.

Я не думала, что могу плакать настолько горестно. Навзрыд. Последний раз я так ревела, когда хоронила своего кота. Я любила его, черт побери. Единственное живое существо в этом мире, которое удостоилось моей любви, не считая Леры. Он был абсолютно черным. Черным котом с черными глазами. У него было крохотное коричневое пятнышко на животе.

… – А ты ведь не полностью черный, да? – я пытаюсь его погладить, но он слишком независим. Кот смотрит на меня немного с презрением, как будто своей лаской я оскорбила его кошачью гордость. Ему не нужна любовь и нежность. Мне тоже. Возможно, поэтому я так сильно его люблю.

– Ты не черный кот, – утвердительно говорю я. – Ты черный кот с коричневым пятнышком на животе.

Ему все равно, он смотрит в другую сторону. Обидно быть пустым местом для того, кто тебе так дорог. Но я могу простить ему все что угодно.

– Я знаю твой секрет, – слишком таинственно говорю я ему. Он оборачивается, но не настолько, чтобы показать свой интерес.

– Но я никому его не расскажу.

Ему неинтересно. Но я пообещала. Все мы хотим казаться лучше. Даже если есть крохотное коричневое пятнышко на животе.

Он никогда не мурлыкал, не терся о мои ноги. И я любила его. Любила больше, чем кого-либо.

И потом он ушел. Все уходят.

Это было настолько больно, что лучше бы умереть прямо тогда. Еще больнее, когда тебе говорят: «Эй, это всего лишь кот, не человек». Вот именно, что это не человек. Он лучше.

Он был со мной честен. Он не любил меня так, как я любила его. Но он спал каждую ночь возле моих ног. И это было честно.

Он даже не мяукал. А я даже не дала ему имени. И это тоже было честно. Во всем, что произносится вслух, много лжи.

Он лежал в маленькой красной коробке, по-моему, в ней раньше были сапоги. Я стою на светофоре, зеленый свет никак не хочет загораться. Я держу в руках перед собой коробку из-под сапог.

Мне нужно только перейти дорогу, и я окажусь в лесополосе. Уже темнеет, вообще-то мне небезопасно идти одной в лес в такое время, но мне плевать.

Передо мной проезжают машины, словно в тумане, я слышу обрывки голосов. Для меня не существует ничего, кроме этой красной коробки в моих руках. Это – эпицентр моей вселенной.

Зеленый свет резко загорается, но я не могу сделать шаг. Все, что сейчас важно, – это то, что в красной коробке лежит существо, которое делало меня счастливой. Я могла кого-то любить, я могла жить.

Люди, спешащие перейти дорогу, снуют около меня, задерживая взгляд на мимолетные доли секунд. Они все куда-то идут, у них есть какие-то дела, у них есть жизнь. Все, что есть у меня, – это коробка из-под старых сапог, ставшая последней постелью для черного кота с коричневым пятнышком на животе. Но я никому не расскажу, я обещала.

Не знаю, как я оказалась возле той тощей сосны. Как я вырыла ту небольшую яму. Как я открыла коробку и смотрела на потухшую жизнь.

Как я положила все, что у меня было, в эту яму. Как я зарывала яму землей, наблюдая, что ярко-красный цвет коробки постепенно скрывается. Как я не смогла произнести ни слова и выдавить хоть одну слезинку, потому что их больше не было. Ни слов, ни слез.

Как я оказалась дома, безразлично рассматривая свои руки. Они были в земле. Ну да, у меня же не было лопаты. Возможно, я вырыла ту яму руками.

Как я легла в постель, марая чистую простынь комьями земли. Как пришла мама и хотела мне что-то сказать, но не стала. Ведь во всем, что произносится вслух, много лжи.

А наутро я встала и поняла, что умерла.

Мама пыталась внимательно следить за тем, плачу ли я. Вероятно, чтобы вовремя утешить и помочь.

Но, мама, мертвые же не плачут.

Лера звонила мне много раз, но я не могла ни с кем общаться. Через неделю я нашла в себе силы набрать ее номер, она всячески старалась отвлечь меня. Она водила меня по магазинам, выставкам, паркам. Купила билеты на «Сумерки»…

…Я реву не из-за Стаса, совсем нет. Я реву из-за самой себя. Я совершила много ошибок, я никогда никого не жалела. Я никогда никого не любила, кроме… Ну, вы знаете.

– Алиса, – Вадим гладит меня по голове и пытается заглянуть в глаза. Я изо всех сил стараюсь этого не допустить. Я предала его.

Я предала Стаса. Я постоянно обещала ему сделать выбор, но я не могла. Я запрещала ему рассказать все Вадиму.

Я предала маму. Она всегда внушала мне, как важно быть честным человеком, как важно никому не причинять боль.

У меня нет голосов в голове. Никто не приказывает мне пойти и спрыгнуть с крыши. Я просто чувствую себя ничтожеством. Я хочу все это закончить.

У меня никогда не было друзей, кроме Леры. Никто другой не смог понять меня, и я их не виню. Как можно понять человека, который и сам себя не понимает? Когда-то мне хотелось выговориться, поделиться своими переживаниями, но рядом не было никого. И тогда я поняла, что можно рассчитывать только на себя.

Когда я увидела Стаса, мне показалось, что я снова могу что-то чувствовать. Словно внутри меня открыли кран, откуда вылились все накопленные эмоции. И вот теперь этот кран заткнули грязной тряпкой.

– Я не оставлю тебя, – Вадим продолжает водить рукой по моим волосам. – Я просижу с тобой столько, сколько нужно.

Я поднимаю голову и отрицательно качаю ей.

– Ты хочешь побыть одна? – догадливый.

Я киваю.

– Но я же не могу тебя оставить в таком состоянии.

Демонстративно вытираю слезы.

– Ты же мне все расскажешь потом, правда? – Вадим взволнованно косится на часы. Я знаю, что он опаздывает на совещание.

Усиленно киваю. Поверь мне, я все расскажу. Но не сейчас.

Я не разговариваю с ним. Боюсь, что, как только он услышит мой голос, сразу поймет, что я его предала.

Вадим говорит мне что-то ласковое, а затем целует в волосы.

Когда за ним захлопывается входная дверь, я сажусь за стол, достаю ручку.

Я обязательно расскажу Вадиму обо всем. В предсмертной записке.

Слез больше нет. Как тогда. И я понимаю, что начинаю умирать во второй раз.

Оказывается, писать рабочие статьи гораздо легче, чем объяснительную по поводу своей кончины. Нервно хихикаю, снова и снова обдумывая варианты. Наверное, надо расписать все подробно и обязательно указать, что никто не виноват.

В моей смерти прошу никого не винить… Черт, какое ужасное клише! Не то чтобы я хочу показаться оригинальной. Но это чересчур банально.

В моей смерти виноват только один человек – это я… Ну нет, слишком пафосно.

Я умерла, но никто к этому не причастен… Ну нет же! Слишком сухо.

Грызу колпачок ручки. Мне надо написать эту чертову записку. Я должна объяснить, иначе они будут винить себя. Боже, я просто не хочу жить, почему мне надо искать для этого логические причины?

Ладно.

Простите. Просто простите меня.

Наверное, я сумасшедшая. Мне надо было состоять на учете у психиатра, но я боялась последствий. Глупо, да? Ведь я же все равно собиралась умереть, какая разница, что мне бы не дали справку на права. Это все кажется такой мелочью.

Гораздо легче жить, когда о твоих демонах не знает никто. Если бы я рассказала о своих демонах, мой собеседник бы тоже сошел с ума.

Я хочу быть честной. Мне было тяжело, и я не знала почему. Я была совершенно одна, наедине со своими страхами и переживаниями. Я не хотела вам ничего рассказывать, и сейчас не хочу, даже перед порогом смерти. Это моя жизнь и мое решение, я имею право делать что хочу. Можете себя не винить, я так решила сама. Так мне будет легче.

Дедушке и бабушке я не буду ничего писать, просто постарайтесь, чтобы они перенесли это наименее болезненно. Я волнуюсь за них, я знаю, что они меня любили.

Мама! Наверное, у тебя были добрые мотивы, но я все равно не смогла их понять. Какого черта ты постоянно вмешивалась в мою жизнь?! Я взрослая, мне не нужна твоя опека. Все детство ты носилась со мной как наседка, не отпускала никуда без твоего надзора, это было ужасно. Ты контролировала всю мою жизнь, не давала вздохнуть! Я могу сбежать из-под твоего контроля только на тот свет.

Папа! Ты, наверное, удивишься, но у тебя была дочь. Возможно, если бы не торчал все время на работе, ты бы это знал. Бизнес для тебя был важнее, и вообще-то это неприятно. Мне бы хотелось внимания к себе от тебя, но работа не ждет, конечно же. Может, хотя бы сейчас у тебя найдется минутка на родную дочь? Если, конечно, ты будешь свободен от бесконечных рабочих вопросов.

Вадим! Ты был идеален до тошноты. Мне жаль, что я тебя не ценила, но оправдываться я не хочу. Я не могла заставить себя любить тебя, не могла принять то, что сама согласилась быть с тобой, не понимая зачем. Ты все знал, знал и все равно продолжал в этом участвовать. Поэтому мне не стыдно. Только если чуть-чуть. Надеюсь, ты найдешь себе хорошую девушку, которая сможет по достоинству оценить тебя. А я не ушла от тебя вовремя. И я ухожу сейчас.

Получилось слишком негативно. Но зато честно. В конце концов, какая разница, я все равно сейчас умру.

Прощайте. Никому из них я не пишу о том, что люблю. Не могу врать перед лицом смерти.

Боже, я ничего не написала Стасу. Ну и ладно, все равно он не заслуживает этого.

Я держу в ладони горсть таблеток, перед глазами пелена. Все расплывается, но совсем не от слез. Кружится голова, в ушах звенит невыносимый пищащий звук. Мне страшно. По-моему, у меня окончательно повредился рассудок. Что ж, тогда я вовремя.

Я боюсь передумать. Смелее, еще чуть-чуть, и все кончится.

Я закрываю глаза. Звон в ушах окончательно сводит меня с ума.

Боже, как страшно. Но мне так больно. Тяжелая плита из нагроможденной лжи и тяжелой депрессии давит все мои внутренности. От ужаса у меня сводит желудок, чувствую тошноту. Я так не хочу этого делать, но я не могу по-другому.

Я хочу крикнуть «Помогите!», но мне никто не сможет помочь. Мысли путаются. Внутри странное щемящее ощущение пустоты.

Делаю резкий вдох, и горсть таблеток исчезает с моей ладони. Еще немного, и они начнут уничтожать мой организм. Ванна наполнилась, я могу лечь.

Вот и все…

* * *

За 10 лет до моей смерти

Возможно, именно с этого дня депрессия, подступившая ко мне после смерти кота, ощутила свою власть. Я потеряла его, предала Леру, поверила Антону и позволила ему сделать со мной это…

Я так боюсь, что кто-то узнает. Они будут осуждать меня до конца жизни, смеяться за моей спиной, а может, и в открытую говорить обидные слова. И ведь я не смогу оправдаться.

Я сама пошла к нему, сама разрешила ему уничтожить себя. Сама сделала выбор.

Замотавшись с головой в плед, я ощущаю лишь разъедающий меня стыд и чувство вины. Меня никто не поймет, никто не поддержит. Мне придется научиться жить с этим чувством, я не знаю, как от него избавиться. Ни одной слезинки не проливается за этот вечер.

Не хочу идти в школу. Они все будут тыкать пальцем. Все будут презирать меня. Ненавижу себя.

Несколько раз мама заходит ко мне в комнату, пытаясь узнать, в чем дело. Я грубо посылаю ее, не понимая, что в этом нет ее вины. Мне хочется сорвать свою злость, но я целиком обрушиваю ее на саму себя.

Я чувствую себя грязной, я должна страдать, я этого заслуживаю.

Впоследствии вдобавок к прогрессирующей депрессии добавляется социофобия. Каждый раз, выходя на улицу, я боюсь взглядов людей, мне кажется, каждый из них будет осуждать меня и видеть, насколько я ничтожна. Я избегаю любого общения, не подпускаю к себе никого, сторонюсь людей. Мне никто не нужен. Я хочу в это верить.

Каким-то чудом я заканчиваю школу, поступаю в институт, который не закончу. Меня считают странной и не пытаются наладить контакт. Меня это полностью устраивает.

Папа устраивает меня на должность помощника журналиста, естественно, по знакомству. Считаю, что моя зарплата гораздо больше, чем я того заслуживаю. Но лишь благодаря этому я могу съехать от родителей.

Я не знаю, что стало с Антоном, я больше никогда его не видела.

Но я до сих пор не забыла, как звучит его голос.

* * *

Спустя 36 минут после моей смерти

– Это еще что? – довольно грубо спрашиваю я. Стефан смотрит на часы.

– Лично я вижу здесь часы.

– Я тоже, – киваю я. – Для чего они здесь?

Стефан не отвечает, а продолжает рассматривать часы. Они необычные. Похожи на песочные, но песок здесь черного цвета. Но необычные они не поэтому. Вопреки всем законам физики песчинки движутся в верхнюю часть колбы.

– Почему они падают вверх? – надеюсь, что Стефан ответит мне и перестанет рассматривать то, что он (я уверена) видит не в первый раз.

– Потому что они демонстрируют время, – Стефан все равно не смотрит на меня.

– Но тогда они должны падать вниз!

– Нет, – он наконец оборачивается ко мне и качает головой. При этом его локоны, ниспадающие по плечам, забавно колышутся. Но мне не до этого. – Время для каждого движется по-особенному, я же объяснял.

– Это мое время? – я и так знаю ответ. Получаю утвердительный кивок.

– Послушайте, Стефан, ваши загадки начинают меня напрягать. Я не понимаю, где мы, что мне надо делать, кто вы такой и что вообще происходит.

– Как тебя дразнили в детстве?

– Ч-что? При чем здесь это?

– Ты требуешь от меня ответы, но сама не хочешь их давать.

– Меня дразнили лягушкой, – чувствую, как густая краснота заливает мои щеки. Мельком смотрю в зеркало, чтобы убедиться в своих ощущениях. Так и есть – спелый помидор в пышном платье.

Мне даже не захотелось ему врать, такое чувство, что он и так прекрасно все знает.

– Царевной? – с неподдельным интересом спрашивает Стефан.

– Нет, просто лягушкой, – мне неприятно об этом вспоминать. – Из-за фамилии. Мой прадед был французом и…

– Я знаю, – кивает Стефан.

– Вы же знали про лягушку? – хмурюсь я.

– Конечно, знал. Но я говорю о другом прозвище.

– О другом? Но… – и тут я вспоминаю.

В начальных классах я любила внеклассные занятия, нас водили в детскую библиотеку, расположенную недалеко от здания школы. Там мы читали по ролям, и мне это очень нравилось. До одного момента.

В тот день учитель предложил нам книгу Льюиса Кэрролла. Естественно, роль Алисы досталась мне. Всю начальную школу меня называли только Алисой в Зазеркалье, все шуточки были сплошь на тему зеркал, чеширских котов, безумных шляпников и все в таком духе. Сначала это было забавно, а потом надоело. А потом классе в седьмом одноклассник, побывавший на каникулах в Париже, гордо рассказывал про любимый французами деликатес, и Алиса в Зазеркалье превратилась во французскую лягушку…

Зазеркалье.

Я лихорадочно осматриваю зеркала, отражающие меня, и с жаром восклицаю:

– Этого не может быть!

Начинаю ходить меж зеркального ряда, в панике заглядывая в каждое из них. В отражении я вижу только себя.

– Это невозможно! – я оборачиваюсь на Стефана.

– Почему? – невозмутимо спрашивает он.

– Потому что… – подбираю аргументы так, словно если я смогу убедить Стефана, это все не станет реальностью. – Потому что это выдумка! Детская книжка! Это сказка, понимаете?

Я подбегаю к нему и неосознанно хватаю его за ладонь. На удивление, он ее не отдергивает. Его ладонь мягкая, очень теплая, мне хочется держаться за нее, чтобы не сойти с ума во второй раз.

– Это фантазии писателя, – я с надеждой заглядываю в его темные глаза. Но он не соглашается со мной.

– Как и жизнь после смерти, да? – снова сарказм.

Я в отчаянии. Почему он так шутит? Какое зазеркалье? Отпускаю его руку и сажусь прямо на пол около одного из зеркал. Оттуда на меня смотрит Алиса. Но я не уверена, что она – это я.

В безмолвной тишине слышится только тихий шелест черных песчинок, медленно взмывающих вверх. Мое время.

– Как же так…

Стефан не вмешивается, давая мне свыкнуться с новой реальностью.

– Подождите… Кэрролл, он знал? Он был здесь?

– Ну конечно, был, – Стефан говорит таким тоном, словно я спросила, пять ли пальцев у меня на руке.

– Но как? Как он оказался здесь?

– Как и ты, – Стефан пожимает плечами. – Я же дал тебе понять, что ты здесь не первая.

– Но он вернулся?

– Естественно.

– Как?

– Он сделал выбор, – с этими словами Стефан взмахивает ладонью, и на зеркальных поверхностях начинают мерцать разноцветные блики.

– Какой выбор? – мое сердце начинает биться быстрее. Неужели я тоже могу попасть домой?

– Вернуться, – просто отвечает Стефан.

– А разве кто-то захочет остаться, – я обвожу рукой пространство. – Здесь?

– Здесь нельзя остаться.

– А что здесь можно?

– Определиться с выбором.

К своему удивлению, я уже привыкла к этим абстрактным диалогам со Стефаном. Сначала он сильно меня раздражал тем, что уходил от ответа. Но, в конце концов, он же не человек. Мало ли какие у них приняты форма диалога. У кого – у них? На этот вопрос он мне не ответит. Поэтому я его больше не задаю.

– Я готова сделать выбор, – усиленно трясу головой, чтобы доказать всю серьезность своих намерений.

Стефан смотрит на песочные часы, которые являются прямой насмешкой над гравитацией, а потом отвечает:

– Не готова. Всего сорок минут.

Песчинки продолжают плавно перетекать вверх.

– А сколько нужно?

– Я не могу знать, ведь это твое время.

– Ладно… А Кэрролл написал сказку… Почему только он?

– Он первый написал. Зачем остальным повторяться? У вас это называется плагиатом.

– Но другие… Почему об этом никто не знает? Почему никто об этом не говорит?!

– Никто не поверит. Тех, кто об этом говорит, считают сумасшедшими, а ведь они просто помнят. Люди боятся узнать правду. Впрочем, у каждого из вас на этот счет свои представления, не так ли? – Стефан улыбается. – Во что ты верила?

– Я? – растерянно переспрашиваю я. – Да ни во что…

– Тогда легче принять реальность.

– Что значит «помнят»? Разве можно об этом забыть?!

– Можно, если захотеть.

– А как же шахматы? – вспоминаю я. – В книге было шахматное поле!

– Но ведь книги – это фантазии писателя, – Стефан улыбается еще шире. – Кэрролл обожал шахматы и математику. Неудивительно, что сюжет книги строится на этом.

– А первая часть? Там же было про страну чудес и все такое…

– Богатое воображение, только и всего. И, безусловно, огромный талант. Столько лет, а люди до сих пор любят его произведения. Я сам читал.

– Почему он написал про Зазеркалье во второй книге?

– Потому что в процессе создания первой он ничего про него не знал.

– Он попал сюда после написания первой книги?

Стефан молча кивает. Но вопросы так и сыплются от меня. Я не могу упустить момент, когда он наконец-то на них отвечает!

– А имя? Я тоже Алиса и…

– Всего лишь совпадение. Поверь, здесь бывала не одна Алиса.

– А кот? Кот! Чеширский кот…

Внезапная мысль почти сбивает меня с ног. Это невероятно.

– Вы – кот?

– Мяу, – отвечает Стефан и снова закуривает трубку.

– Боже, – все, что я могу сказать.

На несколько минут меня охватывает шок. Просто безумие! Кот, зеркала, время, Алиса… Этого не может быть. Я страдаю галлюцинациями. Нет, я точно в коме. О боги, а ведь в коме лежат месяцами, а то и годами. Я никогда не смогу обрести рассудок заново.

– Подождите! – вскакиваю я. – Но ведь кот был только в первой книге!

– Ну и что?

– Как он узнал о вас? Вы же здесь… вот здесь.

– Я проводник, – напоминает Стефан. – Это как проводники в поезде. Ты ездила на поездах?

Обычный вопрос сбивает меня с толку. Он серьезно спрашивает меня о поездах? Коты, поезда, зеркала – я точно сошла с ума. Впрочем, это скорее закономерность.

– Они же не привязаны к одному вагону? – Стефан не обращает внимания на мою заминку. – Не думай, что я вроде домашнего полтергейста, это меня обижает.

– Он рассуждал о безумии, – вслух думаю я, отчаянно вспоминая отрывки детской сказки.

– Я повидал многих безумцев, – ухмыляется Стефан.

– Вы – чеширский кот, – механически повторяю я.

– Я не был в Чешире, – говорит Стефан. – Поэтому называть меня так будет неправильным. Кэрролл жил в Чешире какое-то время.

– Но вы кот!

– Проводники должны уметь проходить везде, даже в самые труднодоступные места. Кому, как не котам, доступно это тонкое искусство?

– Но вы курите, – хватаюсь за последний аргумент, как за соломинку.

– Никто не запрещал котам наслаждаться трубкой, набитой хорошим табаком, – парирует Стефан.

– Но вы выглядите как человек…

– Я могу выглядеть как захочу. Или как того требуют обстоятельства.

– Это не может быть правдой, – я снова опускаюсь возле зеркала.

– Ты привыкнешь. Все привыкали.

Он снова взмахивает ладонью и блики, до того мелькавшие в зеркале, начинают превращаться в размытые очертания и образы.

Я в испуге отшатываюсь от зеркала, но тут же возвращаюсь обратно.

– Что это?

– То, что поможет тебе сделать выбор, – Стефан делает третий взмах рукой, а я вижу в зеркале знакомый интерьер квартиры.

Закрываю лицо руками. Мне хочется кричать.

– Ты ничего не увидишь, если не будешь смотреть, – сквозь гул в ушах я слышу Стефана.

– А если я не хочу смотреть? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Тогда ты не сможешь сделать выбор.

Я открываю глаза.

– Почему время идет вспять? Объясните, – почти жалобно прошу я.

– Ты в Зазеркалье, Алиса. Не забывай, что здесь все наоборот. Ты же читала книгу.

– Что будет, когда все песчинки окажутся наверху?

Стефан задумчиво смотрит в зеркало, которое отражает до боли знакомую мне прихожую.

– Ты начнешь сначала.

Я не уточняю, что он имеет в виду. Все мое внимание приковано к зеркалу.

Я так скучала…

Глава 9

Спустя 50 минут после моей смерти

После смерти Алисы Дюфур прошло почти пятьдесят минут. Но Стас ничего об этом не знает. Он ходит по своей квартире туда-сюда, словно перед ним поставлена задача пройти определенную дистанцию.

Стас ходит молча, в квартире ему не с кем разговаривать. Стас живет один.

Он крутит в ладонях ножку бокала, не может решить – можно ли ему выпить. Нервная система требует, чтобы ее успокоили обжигающим напитком. Но подсознание диктует необходимость немедленно завести машину и ехать к Алисе. Подсознание тоже не знает, что Алисы больше нет.

Внезапно Стас останавливается напротив большого зеркала, столько лет висящего в прихожей. Кто повесил его здесь? Вроде мама. Да, точно мама, больше некому. В квартире Стаса не бывает женщин. Конечно, кроме Алисы. Ей он позволяет многое, чего не позволил бы никому. Но Алиса отличается от других. Она пробуждает в нем то, что было скрыто от него самого.

В своей жизни Стас нравился многим женщинам. Они баловали его своим вниманием, а он принимал это как должное. Но, встретив ее, он понял, что все, что было раньше, – пыль. Он дарил цветы девушкам, имен которых и не вспомнит под страшной пыткой. Цветы были роскошные, девушки тоже. Но все это так неискренне, так фальшиво. Он не хотел, чтобы в его отношении к Алисе был малейший намек на фальшь. Он хотел по-настоящему. Стас долго выбирал цветок, который отразил бы то чувство, которое с каждым днем укреплялось в нем. Гардения как символ чистоты и искренности, хрупкая и нежная. Алиса увидела в нем что-то другое. Но ведь она не была похожа на других, за это он ее и полюбил.

Когда-то слово «любовь» пугало Стаса, он бежал от нее и пытался скрыться в объятиях той, которая не говорила таких страшных для него слов. С Алисой все было по-другому. Впервые он захотел сказать то самое ужасное слово и даже не боялся его произнести. Но она не позволяла ему. Стас чувствовал себя неловко, ему не нравится, когда его отзеркаливают. Алиса говорила ему о том, что в словах мало правды. Он хотел узнать, что скрыто за этой фразой, но не стал. Он не хотел ее тревожить.

Он внимательно рассматривает свое отражение, как будто видит первый раз. Но его интересует не собственная физиономия (надо сказать, очень красивая физиономия). Он видит какие-то странные отблески. Оборачивается – в прихожей ничего не блестит. Наверное, игра воображения. Стас не знает, что на него смотрят, но он чувствует. Но не хочет поверить в это. Людям сложно верить в то, чего они не видят. Например, в любовь.

Он с большим усилием отрывается от зеркальной поверхности и отгоняет дурацкие мысли. С чего бы вдруг за ним кто-то наблюдал из его собственного зеркала? Невероятно и глупо.

Взяв в руки айфон, не решается его разблокировать. Он хочет позвонить Алисе, но не знает, что ей сказать. Внимательно смотрит на бокал, который продолжает сжимать в руке. Снова крутит, но происходит то, что рано или поздно должно было произойти. Бокал выскальзывает из рук и падает на ламинат, оставляя после себя осколки и стеклянную крошку.

Стасу все равно, он равнодушно смотрит на стекло. Он находит в этом нечто схожее с событиями трехдневной давности. Тогда он тоже разбил все, что держал в руках.

Боль пришла не сразу, давая парню возможность вздохнуть последний раз свободно. После этого она сковала его внутренности, не давая ни глотка кислорода. Стас чувствовал себя рыбой, безуспешно пытающейся вдохнуть. Как можно дышать без нее? Без той, чье присутствие могло заменить весь мир. И он сам его уничтожил.

Три дня он задается вопросом – правильно ли он поступил? Чем чаще он спрашивает себя, тем чаще он приходит к одному единственному выводу – он ошибся. Напоминанием об ошибке служит заставка собственного айфона. Да, у Стаса на заставке стоит фотография Алисы. Это неудивительно, ведь Алиса для Стаса – все.

На фото Алиса смотрит в сторону, на ее губах застыла трогательная улыбка. В тот день они сходили в ботанический сад. Цветы восхищают Алису. Особую страсть она питает к пионам, Стас так и не понял почему. Когда он задает ей вопросы, ее глаза немного туманятся, а на лице играет загадочная улыбка.

Еще Алиса любит булочки. Когда Стас ходил в рестораны с очередной красоткой, девушки капризно тыкали пальчиком в меню, выбирая что-то экзотическое и, естественно, недешевое. Стас любит борщ, а от заморских яств у него начинается изжога. На первом свидании Алиса отказалась идти в ресторан, а ведь это престижное заведение, поставить геометку оттуда считается хорошим тоном. Алисе плевать на это, она привела в его небольшую, но очень уютную кофейню. Стас с удивлением отмечает, что ему здесь очень комфортно. Он не верит, что кофе здесь стоит всего сто десять рублей, а бармен улыбается как старому знакомому.

Когда к их столику подходит официант, Стас пытается угадать, что выберет Алиса.

«Чизкейк или тирамису», – думает он.

– Мне, пожалуйста, две сахарные булочки и еще капучино, – радостно произносит Алиса, а в ее глазах мерцают огоньки. Стас понимает, что это от предвкушения.

Официант отвечает ей не менее радужной улыбкой и уходит.

– Почему булочки? – Стас удивлен.

– Я люблю булочки, – Алиса пожимает плечами и мастерит из салфетки оригами. Получается не очень, но ее это не смущает.

– Я тоже… – Стас говорит не о булочках.

Глубоко внутри у него зарождается новое неизведанное чувство. Губы Алисы чуть дрогнули, но она сдержалась. Алиса понимает гораздо больше, чем показывает.

В тот день Стас узнавал не только девушку, но и самого себя. Оказывается, ему безумно интересно кормить уток в городском пруду, придумывать им имена, а также делать ставки на то, какая утка быстрее доплывет до аппетитного кусочка хлеба. У Стаса почти что открылся рот от удивления, когда Алиса, нисколько не думая о том, как она выглядит, вгрызается в свежую хрустящую корочку буханки.

– Ты не делал так в детстве? – Алиса неуклюже смахивает крошки с губ.

– Делал, – чуть помедлив, отвечает Стас. Он все еще изумлен.

– А потом?

– А потом нет.

– А что изменилось?

У Стаса нет ответа.

– Это все так же вкусно, – с придыханием говорит Алиса и подносит хлеб к губам парня. И Стас кусает. Это и правда вкусно. Остальную буханку они справедливо разделили между утками.

Стас еще никогда не был так счастлив. Может, это и есть любовь?

А сейчас он один на один со своими переживаниями. Стас смотрит на экран своего смартфона.

Я так хочу к тебе…

Смотрит на осколки стекла, поблескивающие на светлом ламинате.

Я так боюсь тебя…

Борьба с самим собой гораздо разрушительней, чем любая другая. Здесь нет победителей.

Но больше всего Стас восхищается талантом Алисы. С самого начала их случайного знакомства он подумал, что такая девушка, как Алиса, определенно должна быть творческой личностью. И однажды он раскрывает ее талант.

Смущаясь и краснея, Алиса признается, что пишет стихи. Стас всеми правдами и неправдами умоляет ее прочесть хоть что-то. Она долго отнекивается.

– Я встану на колени, – угрожает он. Они сидят в кафе, где сегодня очень многолюдно.

– Не вздумай! – сопротивляется Алиса. – Это будет выглядеть ужасно!

– Но если это поможет, никакой разницы, как это будет выглядеть.

– Это не поможет, – не сдается Алиса.

– Тогда я ничего не теряю, – Стас не собирается проигрывать.

– Ладно, ладно, – быстро соглашается девушка. – Только не смейся.

Стас никогда не посмеет. Алиса, прикрыв глаза, вполголоса рассказывает:

  • Вслед за звездами гаснет рассвет.
  • Я выключаю его на тысячи лет.
  • Чтоб среди самых туманных галактик
  • Ты не нашел ко мне след.
  • И даже на млечном пути
  • Не будет подсказок, прости.
  • Ты должен лететь за яркой кометой,
  • Но не сможешь ее найти.
  • По орбитам взрывались мечты,
  • Заполняя поток пустоты.
  • И звезды терялись, покинув просторы,
  • Лишая нас красоты.
  • Поскользнувшись, мы падали в тьму,
  • И весь мир нам теперь ни к чему.
  • И, сгорая, забыли о вечности оба,
  • Существуя по одному.
  • Наши клятвы остались на звездах.
  • Их спасти уже слишком поздно.
  • Я читаю газеты, а там новость о смерти
  • Того мира, что был нами создан.

Она открывает глаза и видит застывшего Стаса. Его рука, тянущаяся к чашке кофе, остановилась на полпути.

– Алиса, – Стас обрел дар речи и смог выговорить ее имя. – Это… Это прекрасно.

– Правда? – девушка распахивает глаза, ее щеки алеют ярким румянцем.

– Чистая правда. Почему твои стихи о грусти?

– Поэт должен быть несчастным, – шутит девушка.

В эту секунду Стас влюбляется навсегда.

Почему-то его неудержимо тянет к зеркалу в прихожей. Нет сил бороться.

Он прикасается пальцами к стеклу и вздрагивает – на секунду ему показалось, что зеркальная поверхность теплая. Стас с недоверием смотрит на собственную руку. Прикасается к нижней части зеркала – холодное. Но он точно чувствовал тепло, когда дотронулся до отражения своей ладони.

Он снова пытается рассмотреть те загадочные отблески, уже не пробуя дотронуться рукой до стекла. Ничего не выходит.

– Чертовщина какая-то, – Стас сердито отворачивается. Что за ерунда? Ему нужно отдохнуть.

Когда он выходит из прихожей, ему слышится приглушенный всхлип. Но он больше не верит самому себе.

* * *

Спустя 1 час после моей смерти

Когда я вижу, как Стас, качая головой, удаляется из прихожей, меня покидают последние силы. Ладонь, которую я отчаянно держала у ладони Стаса, бессильно падает с зеркальной поверхности. Я начинаю задыхаться, меня душат слезы. Что я наделала?

Стефан не вмешивается, но делает малозаметное движение ладонью, и я ощущаю между пальцев скользящий шелк.

В очередной раз вытираю слезы платком, а затем судорожно отбрасываю его в сторону.

– Он почувствовал? – я оборачиваюсь к проводнику.

– Определенно, – кивает он. – Но человек не может поверить даже своим собственным ощущениям, поверил бы он рассказу о Зазеркалье? Льюис был вынужден молчать всю жизнь, иначе его бы признали сумасшедшим. Впрочем, я слышал о критике его книг. Как по мне – совершенно необоснованно.

Но мне неинтересно говорить о писателе.

– А если бы Стас поверил? Вот прямо сейчас? Он бы понял, что это я?

– Он понял. Но не поверил. А если бы поверил… – Стефан на секунду задумывается. – Такое случается редко.

– Но случается ведь?

– Да, но за этим не следует ничего хорошего. Люди по другую сторону зеркала просто сходят с ума. Это списывают на горечь от утраты.

– Как мы увидели его мысли? – увидев тот день глазами Стаса, я чувствую невыносимую тяжесть где-то в районе сердца. Мне сложно дышать.

– В зеркалах отражается многое, нужно только присмотреться.

Если бы можно было умереть еще раз, сейчас я бы не преминула этим воспользоваться. Как больно было видеть его таким. Еще больнее осознавать, что я больше не смогу потрогать его ладонь, ощутить его согревающую нежность. Между нами всегда стоял барьер в виде Вадима, а сейчас им стало какое-то мистическое зеркало…

– Выпустите меня отсюда, – жалобно пищу я.

– Я не приводил тебя сюда, – в голосе Стефана слышится раздражение, в который раз. Кажется, от мурлыкания он сейчас перейдет к рычанию.

– Но вы же можете помочь отсюда выйти…

Стефан молча кивает.

– Так помогите…

Человек (хотя я и знаю точно, что он не человек) в черном снова взмахивает рукой, и я вижу уже знакомые цветные блики на другом зеркале. Они выглядят значительно бледнее, чем предыдущие.

На мой немой вопрос Стефан начинает объяснять:

– Чем старее событие, тем бледнее картинка. Можно сравнить это с фильмом. Совершенно понятно, что современный фильм будет обладать отличным качеством, яркими красками, качественным звуком. Если же взять кинокартину на двадцать лет старше, эти критерии будут сильно уступать новомодным спецэффектам. Только что мы смотрели свежий фильм, можно сказать, в прямом эфире. Сейчас же мы включим более старую пленку. Режиссерскую версию.

– Прошлое? Мое прошлое? – недоверчиво уточняю я. – А зачем?

Вместо ответа Стефан взмахивает рукой два раза, и я снова начинаю путешествие по глубинам Зазеркалья.

Глава 10

За 20 лет до моей смерти

Маму Алисы зовут Екатерина Дмитриевна, и в ее жизни существуют только два страха. Один из них связан с водой – мама Алисы не умеет плавать. Однажды в детстве она чуть не утонула в реке, что оставило отпечаток в ее подсознании на всю жизнь. Екатерина Дмитриевна всей душой любит пляжи и жаркую погоду, но никогда не заходит в воду. Детские страхи порой проносятся через всю жизнь.

Второй страх Екатерины Дмитриевны связан с Алисой. Она очень боится быть плохой матерью. Если бы маме Алисы предложили переплыть море, чтобы дочь ни в чем не нуждалась, она бы уже надевала купальник.

Страх за Алису существует вот уже двадцать пять лет, с самого первого дня Алисиной жизни. Этот страх не имеет конкретных очертаний, лишь размытые образы, но в конце принимает четкую форму – ребенок Екатерины Дмитриевны страдает.

На фоне этих опасений у Екатерины Дмитриевны нередко случались недопонимания с мужем. Ей казалось, что папа Алисы недостаточно сильно переживает за дочь. Папа Алисы отказывался принимать претензии жены, но в один из дней наглядно показал, насколько сильно он любит свою дочь. Прошло много лет с того страшного события, однажды произошедшего в семье Дюфур (кстати, папа Алисы очень гордится своими французскими корнями), но с того дня Екатерина Дмитриевна никогда в жизни не сомневалась в своем муже.

Правда, после этого ей не с кем было делиться своими паническими настроениями по поводу настоящего и будущего своей маленькой дочери. После тех страшных событий паранойя Екатерины Дмитриевны развилась до поистине масштабных пределов, а страх за дочь достиг своего пика. Нужно отметить, что Екатерина Дмитриевна хорошо понимала свое состояние, а потому обратилась к специалисту. Специалистом она считала яркую женщину цыганских кровей, проживающую через три подъезда от семьи Лемер. Цыганку звали Мирела, и мама Алисы считала ее преемницей Ванги. Они встретились как-то в магазине и быстро нашли общий язык. Мирела не обладала знаниями в психологической отрасли, но тем не менее хорошо чувствовала состояние людей и даже помогала им обрести спокойствие. Было ли это гипнозом, никто так и не понял, но факт остается фактом – люди обращались к Миреле достаточно часто.

В тот день на улице стоит чудесная погода, слышен звонкий смех детей, щебетание птиц и ощущаются ласкающие порывы легкого ветерка. Погода прекрасная для всех, но не для Екатерины Дмитриевны. Всю ночь бедная женщина просидела у кровати дочери, потому что случилось самое страшное – Алиса кричала во сне, звала маму на помощь. Екатерина Дмитриевна не сомкнула глаз до утра, а только забрезжили солнечные лучи, разрешила себе отойти, чтобы накапать валерьянки и хоть немного успокоиться.

И вот, ровно в десять часов утра, Екатерина Дмитриевна, крепко держа маленькую девочку за руку, нерешительно мнется перед роскошной дубовой дверью. В этой квартире живет Мирела, та самая цыганка, выступающая в роли личного психолога Екатерины Дмитриевны.

Маме Алисы сильно неловко, но она в отчаянии. И страх, на кусочки разъедающий душу обеспокоенной матери, берет верх – Екатерина Дмитриевна нажимает кнопку звонка.

– Мама, где мы? – маленькая Алиса трет глазки, совершенно не понимая, зачем они пошли куда-то так рано.

– Мы пришли к тете, – мама Алисы почему-то всхлипывает и с надеждой устремляет взгляд в дубовую дверь.

– Это добрая тетя? – Алиса хмурит лоб. В пять лет все очень просто – тетя либо добрая, либо злая. К злым ходить нельзя, а к добрым можно прийти всегда и обязательно получить конфету. Если тетя очень добрая – конфета будет шоколадной. Но мама почему-то плачет, наверное, тетя все-таки злая. Но тогда зачем к ней идти?

– Это самая добрая тетя на свете, – отвечает мама, и Алиса перестает об этом думать. Она уверена, что мама знает обо всем и даже больше.

Когда дверь открывается, Алиса видит забавную тетю в яркой и интересной одежде. Алиса любит блестки, а перья на юбке приводят ее в полный восторг. Алиса хочет потрогать, но знает – без разрешения нельзя.

Мама Алисы же видит в Миреле спасение. Не дольше секунды Мирела внимательно смотрит на Екатерину Дмитриевну, а потом все понимает.

– Здравствуй, Катюша, – в ее голосе слышится участие. Мама Алисы ей нравится. – Привет, Алиса.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – Алиса вновь хмурит брови.

– Я много чего знаю, – цыганка подмигивает Алисе, и Алиса тут же решает, что тетя определенно добрая. Даже без конфет.

– О, дорогая… – Екатерина Дмитриевна устало прислоняется к дверному косяку.

– Проходите, – Мирела пропускает нежданных гостей и запирает роскошную дверь на тяжелый и надежный замок.

Она приглашает Екатерину Дмитриевну на кухню, а маленькую гостью садит на великолепный кожаный диван. Алисе не скучно – Мирела вручила ей большую книжку с животными. Алиса уже немного умеет читать. Кроме того, отсюда она видит и слышит маму, поэтому ей совсем не страшно в незнакомом месте. А когда Мирела принесла ей вазочку с конфетами (шоколадными!), Алиса окончательно решила, что темноволосая тетя – ее лучший друг.

В это время мама Алисы, не сводя глаз с дочери, делится с Мирелой всеми ужасами прошедшей ночи.

– Понимаешь, врач говорил, что она ничего не вспомнит. Детские воспоминания легко подменять другими, нужными. Прошло три месяца, я уже успокоилась…

Мирела в этот момент склоняет голову набок.

– Все ты знаешь, – вздыхает Екатерина Дмитриевна. – Хорошо, я почти успокоилась… Но сегодня ночью… Боже, я не знала, что делать, я и сейчас не знаю! Мне страшно.

Цыганка внимательно смотрит на маму Алисы.

– Если ты не успокоишься, – говорит она, – Девочка почувствует твою печаль.

– О, Боже! – Екатерина Дмитриевна всхлипывает и тут же зажимает рот рукой.

– Тише, – ласково говорит Мирела. В ее голосе появляются те самые гипнотические нотки, способные воздействовать на любого. – Душа моя, тише. Не будет черных дней в твоей жизни. Не должно. Не сели в глубине дьявола, не позволяй тьме пустить ростки в твоем сердце.

– Да я не за себя же… – Екатерина Дмитриевна начинает приходить в себя.

– Все хорошо, золотая, – Мирела не отрывает жгучих черных глаз от Екатерины Дмитриевны. – Пасмурные времена нынче, но ты выстоишь…

Мама Алисы не в силах отвести взгляд от Мирелы. Она просто кивает. Ей уже не хочется выть и бросаться на стену от отчаяния. Мирела это понимает.

– Вот так лучше.

Она наливает гостье большую чашку травяного настоя, рецепт которой передала ей бабушка. Екатерина Дмитриевна в один глоток осушает предложенную чашку. Около минуты обе женщины молчат.

Из кухни хорошо видно большое зеркало в черной резной оправе. Оно висит прямо напротив Алисы, которая с головой погружена в рассматривание картинок. Вазочка с конфетами уже наполовину опустела.

– Какое у тебя зеркало… хмм… красивое, – Екатерина Дмитриевна заворожена.

– Да, в нем можно увидеть многое, – загадочно говорит цыганка и смотрит на отражение маленькой гостьи.

– Еще бы, оно такое массивное, – кивает мама Алисы, думая, что все понимает. Но она не понимает. – Так ты поможешь мне? Я просто хочу знать. Неизвестность сводит меня с ума. День и ночь я думаю о том, как я могу уберечь Алису, ведь один раз я уже…

Она не может закончить фразу.

– Конечно, – бархатным голосом говорит Мирела, а потом добавляет. – Можно исправить все, если знать как.

А потом говорит полушепотом:

– Если душа чиста, перед ней не встанет барьер.

– Что это значит? – озадаченно спрашивает мама Алисы.

Но Мирела не отвечает, а внимательно смотрит на отражение Алисы в зеркале. Затем она на мгновение щурит глаза, словно пытаясь разглядеть что-то чуть выше Алисиной головы. Уже через секунду морщинки у ее глаз разглаживаются, но она не улыбается. Она увидела.

* * *

Спустя 1 час 15 минут после моей смерти

На этот раз я не прижимаю ладонь, не плачу и не хочу переступить зеркальный барьер.

– Она что, видит нас? – я испуганно шепчу. Мне так не хочется, чтобы эта загадочная цыганка слышала меня. Боже, что происходит? Как все это возможно? Так странно смотреть на человека по ту сторону света, зная, что он тоже смотрит на тебя.

– Помаши ручкой, – издевательски подмигивает Стефан.

Я зажимаю рот руками, лишь бы не вырвался крик, который так и просится наружу. И в то же время я испытываю странную гамму чувств. Я увидела маму. Мамочку.

Я ощущаю глубокое чувство вины перед ней. Она так переживает. Как больно ей будет, когда она узнает, что я… Мамочка…

– Объясните? – отражение квартиры цыганки медленно обволакивает туманом. Зеркало снова показывает меня. Взрослую.

– Один из весенних дней двухтысячного года. Тебе пять лет. Твоя мама пришла к цыганке, ей она доверяла все свои самые сокровенные переживания. Но не вини ее, Миреле доверяли многие, и совсем не напрасно.

– Доверяла? А сейчас?

– Мирела умерла, – будничным тоном отвечает Стефан, а я снова поражаюсь, насколько спокойно он об этом говорит. – Через полтора года после этого разговора.

– Как? – я совсем не помню эту женщину, но тем не менее мне стало грустно. Чья-то смерть – всегда трагедия. Я снова думаю о маме и той трагедии, которую я собственноручно ей подарю.

– Автокатастрофа. Водитель не справился с управлением. Она, впрочем, никогда не любила такси. Как знала, – Стефан неприятно улыбается, а я не понимаю, чему тут можно радоваться.

– Разве она не предвидела?

– О, я думал, ты не догадаешься.

– Эй! – возмущаюсь я.

– Конечно, предвидела.

– Но тогда почему?

– От судьбы не убежишь, Алиса. Она словно колесо, которое катится прямо на тебя и обязательно догонит. Ничто не может нарушить задуманный ход судьбы.

– Я могу отойти в сторону.

– Но ты здесь, – резонно возражает Стефан. – Желающего судьба ведет, не желающего – тащит.

– Красиво сказано.

– Не мной. Слова римского философа. В мире людей много мудрецов.

– Мирела тоже была здесь? – я оглядываюсь по сторонам.

– Здесь бывают не все, – просто отвечает Стефан.

– А кто здесь бывает? И что было с ней после?

– Сделала выбор, – он отвечает лишь на второй вопрос, игнорируя первый. – Точнее, она сделала его еще при жизни.

– Какой?

– Отказаться от шанса. Ее наказанием стало идти дальше.

– Куда это – дальше? Какое наказание?

Вместо ответа Стефан подходит к третьему зеркалу и снова делает взмах рукой. Я устало вздыхаю и иду за ним.

– Что на этот раз?

– Какая ты нетерпеливая, – сердится Стефан и делает второй взмах.

Остался еще один, машинально думаю я.

А вслух говорю:

– Как можно рассуждать о терпении, – я развожу руками, – Вот здесь, в этом месте?! Я ничего не понимаю – где мы, что происходит? Почему цыганка в событиях прошлого видит меня сейчас?! На том свете! Почему мама пришла к ней? Что происходило?!

Стефан молча наблюдает за моей истерикой.

– Я устала от ваших загадок! Я устала ничего не понимать!

– А ты привыкла всего добиваться истерикой, правда ведь? – холодно говорит Стефан, и я мгновенно замолкаю. – Это не всегда работает.

Стефан буравит меня взглядом и не торопится делать третий взмах.

– Ты думаешь, что я запутываю тебя из вредности? Прекрати видеть врагов во всех, кто разговаривает с тобой не так, как тебе хочется. Мать и бабушка растили принцессу, но перестарались. Наглядное пособие, почему нельзя так сильно баловать детей. Из них вырастают капризные взрослые. А ведь Андрей Александрович говорил им, но что мужчины понимают в воспитании принцесс, не так ли?

Закончив эту гневную тираду, Стефан щелкает пальцами, и его трубка в очередной раз начинает выпускать сизые клубы дыма.

И не вредно ли столько курить, хочу съязвить я, но пристыженно молчу. В его словах не было ни слова неправды. Папа всегда ругал и маму, и бабушку за то, что они чрезмерно меня балуют. Но они отмахивались и поступали по-своему. Наверное, было бы лучше, если б они прислушались. Но как там сказал Стефан? Колесо судьбы катится, и ничто не изменит его ход.

А вообще, уж не отцу об этом было судить, свой бизнес он любил гораздо больше меня. Думаю, если б перед ним встал выбор – работа или я, то он бы был не в мою пользу.

Проводник ловит мой взгляд и словно читает мои мысли:

– У меня много жизней в запасе. Могу курить сколько вздумается.

Читать далее