Читать онлайн «Нелюбимый» день недели бесплатно

Пролог

Я перестала любить воскресенья в четырнадцать, когда отец, вдруг возомнивший себя хорошим, стал забирать меня. У него давно была новая семья, включая умницу-жену и прелестное дитя по имени Марк. Оставив нас, ему, взрослому мужчине, недолго пришлось мучиться в одиночестве. Вторая свадьба случилась через месяц после развода.

Мне тогда было девять. Я носила каре и светящиеся кроссовки, играла в куклы и засиживалась допоздна с «Гарри Поттером». Ну или думаю, что была такой. Все же я мало что помнила из того периода. Только одно прочно врезалось в память. Мама и ее слезы. Точнее, их отсутствие. Это я могла робко под покровом ночи и одеялом поддаться печали, жалея потерянное счастье. А будущее определенно виделось мне в серых тонах. Она же – ни разу. Я замечала, как тускнели ее глаза, вспомни я что-то из прежней жизни, но не более. Спустя мгновение она вновь улыбалась и принималась заниматься привычными делами. Думаю, готовка и суета по дому успокаивали ее. Как и то, что она не осталась одна. У нее была я.

Все эти годы мы жили вдвоем. Беды, несчастья, плохие оценки, безденежье – все пополам. А все хорошее порознь. Хотя нет. Мама делилась робкими попытками со мной. А я… Я свою радость замалчивала. Потому что быть безмятежной и беззаботной казалось мне предательством.

Но мама была сильная, а значит, и я не имела права на промахи. Или имела, но должна была тщательно их скрывать. Как вы поняли, я за второй вариант. В двенадцать я впервые закурила, в тринадцать попрощалась с девственностью, а в четырнадцать отец вспомнил, что я пробный ребенок, и на мне стоит потренироваться. Тогда-то он и объявился.

Мама была против. Но ограничить наши встречи не могла. По закону, если отец не лишен родительских прав, значит, я обязана подчиняться. Ну или как-то так. Я не вникала особо.

И теперь каждое воскресенье ровно в 10-00 за мной заезжает безупречно чистый в любое время года черный рендж. И как он не брезгует парковаться в нашем дворе?

Ах да. Я уже говорила, что ненавижу воскресения?

Среда, до воскресения #1

Мое знакомство с мачехой состоялось в торговом центре. Объявившийся спустя пять лет отец пригласил туда маму и вынудил ее прийти со мной. Я тогда не понимала, что меня ведут на смотрины, но по настроению мамы чувствовала, это непросто поход по магазинам.

На втором этаже шумного и многолюдного центра, где собраны разные забегаловки, за одним из столиков нас уже ждали. Хотя мы пришли вовремя. Еще издали я разглядела профиль отца (никогда не могла забыть его, как не пыталась), а вот блондинка на против, которой он нежно потирал руку, была для меня чужой. Аккуратно уложенные волосы, высокие скулы, большие миндалевидные глаза, неброский макияж, явно подчеркивающий важное и скрывающий изъяны, и брендовая одежда, насколько я могла судить. Молодая и светящаяся женщина словно только что сошла с картинки модного журнала. Такая тонкая и лощеная. Искоса глядя на маму, мое внимание заострилось на новых морщинах и усталом, помятом виде. Не накрашенная, тусклая, в старом, поношенном пальто, она проигрывала той барышне по всем фронтам.

И меня это злило! Черт! Как меня это злило! Почему он, наигравшись с одной, решил, что имеет право идти дальше? Где же выполнение клятвы «и в горе и в радости»? И почему мама вдруг оказалась ненужной? А я?

Сжимая кулаки, я протыкала ногтями кожу, а стиснутая челюсть ныла, отдавая в висках. Не хочу, не буду принимать это надувную куклу близко к сердцу, я неудобная, я неправильная, я так легко заменимая. И мне не нужен никто. И отец в том числе.

– О, вы уже подошли. Знакомьтесь, это Наталья, моя… хм… жена, – взволнованно начал отец.

– Что, тяжело называть вещи своими именами? – зло хмыкнула я, еле выстояв под испепеляющим взглядом матери. – И как же мне теперь называть… хм… Наталью? Новой мамой? А со старой, – я кивнула на мать, – что сделать? На помойку?

– Прикуси язык, – улыбка сползла с его лица, – ее хотя бы пожалей.

– Только после вас, – я указала на стул, но, надеюсь, он понял двусмысленность моих слов.

Наталья, будь она неладна, испуганно хлопала ресницами и, кажется, не понимала, куда попала. Ну что ж, добро пожаловать в мою жизнь. Вытри ноги перед входом.

Мне заказали гамбургер и картошку фри. Будто мне не четырнадцать, а восемь. «А как же «хеппи мил»? – так и подмывало меня спросить. Но я молча поглощала пищу, не участвуя в разговоре. Отец вел себя скромно, не кидал обвинения и не выдвигал требования. (Пусть только попробовал бы). Он участливо справлялся о нашей жизни и с сожалением вздыхал после каждой брошенной мамой фразы. Еще бы… Его жизнь круто изменилась за месяц, а здесь пять лет…

Давясь обедом, я, казалось, установила рекорд по поеданию этих злосчастных булок, расправившись с едой минут за семь. Одарив отца ненавистным взглядом, я схватила поднос и рванула по залу в поисках мусорки. Не то, чтобы я была слишком чистоплотной, мне просто хотелось исчезнуть из поля зрения взрослых. Оставить их одних решать важные и нужные дела, которые касались меня, но мне, увы, в них места не было. Озираясь по сторонам, я продолжала шагать по местами разбитой плитке, напевая себе под нос новый хит от группы Арктик и Асти1, когда на пути непонятно откуда вырос долговязый и тощий паренек. Я со всего маху налетела в него, споткнулась о его ногу, другой умудрилась наступить на его развязанный шнурок. А когда мы оба свалились, сверху нас накрыл поднос, который я так и не успела поставить.

– Привет, – протянул щуплый, улыбаясь, словно и не отбил себе пятую точку, хотя приземлился не так грациозно, как показывают в фильмах.

– Отвали, – знакомство такого рода перестали меня интересовать еще в пятом классе.

Его протянутую руку я проигнорировала, а поднявшись, пнула поднос и разбросанный мусор. Убирать за собой я точно не собиралась. К тому же это его вина. Пусть и расхлебывает.

Ближайшим магазином, где можно было скрыться, оказался «Детский мир». Ну что ж. Хреновый выбор лучше, чем ничего. Я прошмыгнула внутрь, а обернувшись, с удивлением застыла в дверях. Эта шпала собирала мой мусор и аккуратно выбрасывала в корзину. Звонко прыснув, я покачала головой и направилась к стеллажам со слаймами. Дурацкая детская забава. Ядреные цвета. Смешные рожицы на обертке.

– Хочешь, куплю? – нескладный остановился позади.

– Что в слове «отвали» было непонятно? – я развернулась, чтобы быть готовой объяснить ему действиями, раз губами не получается. – Фу, да ты еще и прыщавый.

– Никитос, – пропустив мимо мою грубость, он снова протянул руку, на которую я не взглянула, нервно рассмеявшись.

– Никитос – до свидос! И даже в рифму. – Толкнув паренька плечом, я пошла на выход, где меня уже ждали испуганные родители, потерявшие свое дитятко в большом торговом центре. Боже, ну за что мне это?

Воскресение #1

Хоть эмоции и улеглись, сердце все же щемило в тревоге. Зачем я сдалась отцу? Забыл бы и красный крестик поставил. Но нет, он настойчиво просил мать отпускать меня по воскресениям. Словно хотел доказать, что рано его списали со счетов. Только кому?

Когда мы общались в последний раз, я была еще наивным ребенком, скромницей, считающей весь мир – одним большим облаком, а людей – ангелами. Сейчас же я – заведомо ошибка. Я – неудача. Я – провал. И гордиться мной он точно не мог: не отличница, не умница, вредина и язва. У него была хорошая возможность вырастить своего, лучшего и правильного. Зачем ковыряться в проблемном? Зачем удручать себя сложностями? И как он представляет наши дни? Что мы будем делать? Мило беседовать за столом, обсуждая прошедшую неделю? Вспоминать, как весело проводили время? Играть в шарады или настолки? А может вместе готовить ужин и задорно смеяться, когда мука вместо теста будет попадать в волосы?

Ха. Если он думает, что я так легко смирюсь с внезапным проявлением отеческой заботы, то придется его разочаровать и показать свое истинное лицо. И он еще пожалеет, что не вырвал меня из сердца вместе с мамой.

В наше первое воскресенье я ждала его во дворе. В собранной сумке за спиной лежал перочинный ножик, спички и какой-то порножурнал, который я одолжила у Сереги, моего парня. Замызганные страницы было страшно трогать, поэтому я предусмотрительно спрятала журнал в пакет. Но перед Марком, так звали мой усовершенствованный аналог, только с сарделькой между ног, я разложу все. И научу, как этим пользоваться. Старшая сестра – это же такая ответственная, важная миссия: донести до подрастающего поколения мудрость веков, о которой даже взрослые стесняются рассказать. Правда, подготовиться тщательнее у меня не было времени. Мама, предчувствуя мои порывы, постоянно маячила где-то рядом. Однако, я была бы не я, если бы смирилась.

Ожидая отца на улице, я не справлялась с дрожью, но как только рендж показался из-за угла, я, пряча злорадную улыбку, зажала ладони коленями и осталась сидеть на лавке, еле сдерживая себя. Думаю, бросься я к машине, это выдало бы переполнявшую меня радость. И прибавило бы вопросов. Поэтому я дождалась, когда отец выйдет, подойдет и поздоровается.

Интересно, а ему одного воскресения хватит, чтобы сдаться?

Всю дорогу до его нового дома я молчала. Он пытался разговорить меня, рассказывал о Наташе и Марке, какие они чудесные, как он их любит, и как их должна полюбить я. Забавно, я считала его умный мужиком, решившим убраться, чтобы не лгать никому, а он оказался настолько туп, полагая, что его слова меня заденут. Он правда ждал, что я растаю и раскрою душу. Знал бы он, как с каждым произнесенным словом, ненависть в моем сердце только крепла. Всякий звук, вылетающий из его рта, мне был противен. Даже дыхание… И все же в душе я ликовала, успокаивая себя тем, что для отца подготовлен целый список едких фраз и отдельный котел в моем аду. Однако в машине выдавать себя не стоило, вдруг еще развернется и домой отвезет. Нет. Мне хотелось увидеть, как он жил без нас.

Иллюзий о том, что он сильно страдает, я не строила. Уже не строила. Раньше – да, действительно думала, что ему плохо, он оборванный и грязный спит на улице, прикрываясь обрывками газет, и в забытьи шепчет наши имена. Но я выросла.

Когда он ушел, мы остались один на один со всем миром. Квартиру, в которой мы когда-то счастливо жили, он продал, поделил вырученную сумму и отдал маме половину. На эти деньги мы смогли купить обшарпанную двушку на краю города в требующем скорее сноса, чем ремонта доме. Но мы не жаловались. Это было наше место, наше убежище, где нет лжи и предательства. Точнее, мама так думала. А я старалась ее не расстраивать, пряча сигареты за шифоньер и водя мальчиков, только когда она была на работе.

Как жил отец все это время, мы не знали. Мы вообще не общались после того, как он отдал маме нашу долю. Помню, как он коротко чмокнул меня в щеку и произнес что-то вроде «не переживай, все будет хорошо, я позвоню».

И не позвонил.

Не приехал.

Не помог маме с обоями, которые сваливались на голову, как бы она их не клеила.

Не отвез меня к врачу, когда Мишка из соседнего подъезда двинул мне по животу.

Не забрал из школы, когда мама валялась с температурой, а меня некому было привести домой.

Он исчез.

Испарился.

Или умер, как я предпочитала думать. Одно время я настолько поверила в эту теорию, что искренне себя жалела, оплакивая еще живого. Я представляла, как ухаживаю за его могилой, как ношу цветы, как говорю речь у его креста. «Папа, ты был самым лучшим отцом, ты навсегда в моем сердце, а я… Я буду лучшей дочерью, которая у тебя могла бы быть». И рыдала. Да так, что не могла остановиться. И приходилось врать матери, что все из-за Витьки, который променял меня на Соньку. Только никаких Витьки и Соньки не существовало.

Зато отец существовал. Сидел сейчас на расстоянии вытянутой руки, уверенно вел машину в потоке, улыбаясь и хвалясь успехами нового, правильного ребенка.

Закрыв глаза и борясь с подступившей тошнотой, я провела языком по зубам и сглотнула горечь, осевшую на деснах, заранее ругая себя за то, что хочу спросить.

– А помнишь, как учил меня кататься на велосипеде?

На удивление ни один мускул на его лице не дрогнул. Словно я спросила что-то обыденное, про погоду или передачу, которую мы раньше смотрели вместе. Я всматривалась в его загорелое лицо с надеждой увидеть хоть какой-нибудь намек, малюсенький, самый крошечный… Мне нужно было знать, что ему не все равно. Зачем? Во мне зрела уверенность, что я оставила это чувство далеко за спиной, закрылась от него, переросла, но…

Осознание никчемности больно кольнуло сердце, и я отвернулась к окну. Мои слова не задели, не дернули струн души некогда любимого мной человека. Он продолжал расслабленно вести машину и даже не взглянул в мою сторону. И чтобы избавить его от вынужденного лживого объяснения, я крутанула громкость магнитолы, заглушая собственные страхи.

Отец остановился напротив разноцветной новостройки. Не обращая внимания на мелькавшие за окном пейзажи, тем не менее я знала, куда он меня привез. Этот район часто мелькал на местном телеканале. «Будущее нашего города», «агломерация научного и популярного мира», «вершина инженерной мысли», «немыслимый полет фантазии» и всякая остальная ересь. Чистые дорожки, ровные ряды тоненьких деревьев, яркие детские площадки. Новенький рай для богатеньких нашего мира. Фу. Блевануть бы на их ровный асфальт.

Никогда ещё в жизни я не стремилась казаться хуже, чем была. Перед мамой я лебезила, друзья и без этого были уверены в моей неадекватности, а учителя ставили меня в пример случайно провинившимся: «вот, смотрите, будете плохо заниматься, станете как она!» Задевало ли меня это? Вовсе нет. Я трезво оценивала свои шансы на нормальность и ни за что на свете бы не променяла такую жизнь на чью-то идеальную.

Но сегодня мне хотелось быть в сто крат хуже, чем обычно. Особенно, когда войдя в квартиру, очутилась в удушающих объятиях мачехи. Кто-нибудь! Объясните этой сумасшедшей, что я и без неё купаюсь в любви, и её внимание только раздражает. Кто-нибудь, сотрите с её лица эту дурацкую участливую улыбку. Не могла же она меня полюбить, единожды встретив в тц? Ненавижу лицемеров!

Едва вырвавшись, я показушно стёрла рукавом со щеки чужие слюни и прямо в обуви прошла внутрь. Само присутствие здесь трактовалось предательством, что уж говорить про следование правилам? Вот еще! Пусть понимают, во что вляпались. Это даже забавно.

Светлое помещение, огромные окна, новенький ремонт. Все нарочито противоположное моего привычному. Как на страницах модного журнала. А что, и жена оттуда, и дизайнер. Удобно наверно иметь возможность воплотить в реальности желанное. Ведь в наше время, увы, продается все.

С жадным любопытством поглощая окружающую обстановку, я тихо посвистывала, плохо справляясь с завистью. Пока мы ютились в полуразрушенном сарае, отец себе ни в чем не отказывал. Стоило ли винить его в этом? О да. Однозначно. Мог и нам немного отстегнуть, не обеднел бы.

В большой гостиной невероятной длины диван занимал всю стену. На противоположной стороне висел телевизор такого размера, что мог смело заменить обои. Скрывая удивление, чтобы не дай бог мои «новые родственники» принялись бы меня жалеть, я плюхнулась на диван и закинула ноги на журнальный столик. Пульт, валявшийся рядом, мгновенно оказался в моей руке и, щелкнув, отозвался ожившим экраном, а комнату заполнила веселая песенка из «Смешариков».

Справа от меня приземлился мелкий пацан, отчетливо похожий на Наташу, если бы не голубые глаза, точь-в-точь как мои, и копна ресниц их обрамлявших, и смешные ямочки на щеках. Да он был похож на меня больше, чем на родителей. И это слегка огорчало. Сложно провернуть коварный план, глядя в зеркало. Но я постараюсь никого не подвести. На меня же возложены такие надежды.

– Здорово, Марк. –  Я протянула ему ладонь и улыбнулась во все тридцать два. Парень-то, по сути, ни в чем не виноват. Его пухлая ладошка легка в мою и аккуратно ее пожала.

– Ли́са, что за манеры? – войдя в зал, небрежно бросил отец. Он явно осторожничал, хотел казаться благородным, но давалось ему это нелегко. Весь его вид демонстрировал недовольство.

– Во-первых, для тебя я – Вася, а во-вторых, что не так? – да, я выведу тебя, родной! Ты ещё пожалеешь, что не забыл меня. – Нимфетка потом помоет, она вроде ниче так, хозяйственная.

– Конфетка?

Эх, сколького ты еще не знаешь. Звонко прыснув, я потрепала младшего брата по голове. Почему-то мысль, что я теперь не одна в этом дивном мире, меня грела.

– Хорошо, давай начнём общение с минимального, – пытаясь сохранять самообладание, отец произносил эти слова наигранно спокойным голосом. Неужели тебя так легко вывести? Пфф, это будет проще простого. – С уважения.

Я состроила презрительную гримасу.

– Уважение – это самое важное. Его надо заслужить! Ладно, не дрейфь, сниму я ботинки. – Подскочив, я специально наступила грязными подошвами на светлый ковровый ворс. Жаль, за окном сегодня было сухо, и последствия моей выходки можно было убрать пылесосом. И все же уверена, отец обратил внимание и снова проглотил. Да-да, милый, глотать придётся много.

Наташа не участвовала в нашем обмене любезностями, чем-то гремя на кухне, и шлепая босыми ногами, я поспешила ей «помочь».

– М-м-м, – промычала я, потягивая носом, – пахнёт отвратительно, я такое не ем, – что, что, а врать и не краснеть я умела отлично, развивая этот навык годами. Но здесь пришлось признать, что отец подготовился. Спросил у матери, что мне нравится. И как теперь вынести запах томленых куриных желудочков под сливочным соусом?

– Правда? – Наташа выглядела расстроенной, но быстро ретировалась. – У меня есть еще куриный суп и немного сосисок. Будешь?

– А вина нальете? – я шла ва-банк. – Мне мама всегда наливает по выходным. А традиции, как понимаете, нарушать не стоит.

– Вина? – озадаченно уточнила мачеха, глядя на появившегося в проеме отца.

– В нашем доме ты такого не получишь, – наконец-то нотки категоричности.

– Ну-у-у-у, – протянула я, – и даже за знакомство не выпьем?

Отец покачал головой.

– О боже, – я вскинула руками, – в каком праведном храме я оказалась. Может, вы еще и молитесь перед едой?

– А почему бы и нет? – отец уперся ладонями в стол, – вот с сегодняшнего дня и заведем такую традицию. Что скажешь, Наташ?

Недоумение, читавшееся в глазах женщины, сменилось пониманием. Она задумчиво закусила губу и уже через мгновение суетилась, ставя сосиски на плиту. Кажется, все всё поняли, кроме меня. И это слегка усложнило мой изначальный план.

Вся семья, точнее – Наташа, отец и Марк, ели мягкие, сочащиеся соусом и невероятным ароматом желудочки, когда я давилась бумажными сосисками бледно-розового цвета. Я же выиграла? Я же обидела в Наташе хозяйку? Я же должна радоваться? Вот только не думала, что вкус победы такой отвратительный. Ковырнув пару раз пюре и выплюнув мясное изделие, в котором от мяса было только название, я отставила тарелку и вытаращила глаза на отца.

Высокий, широкоплечий великан, казалось, с годами стал чуть ниже и меньше, слегка осунулся, небесный взгляд из-под ресниц потускнел, а уголки рта опустились, хоть и замерли в бесячей улыбке. Удрученный опытом, временем и трудностями. Но почти без новых морщин, со свежим и точеным лицом, аккуратными усиками и бородкой, явно подкрашенными, оттенявшими глаза и придававшими особой значительности и солидной серьезности. Волосы, как и раньше, слегка отросшие, небрежно свисали на глаза. Отец никогда не стригся коротко. Говорил, что армия отбила желание. И я с любовью и благодарностью вспоминала вечера, когда он позволял наделать ему кучу хвостиков. А после безудержно хохотать и веселиться. Мама тогда, схватив старый пленочный фотоаппарат, щелкала нас без остановки. И где теперь эти фотографии?

– Вася, – отвлекла меня от задумчивого внутреннего монолога Наташа, – а как дела у тебя в школе? Ты в каком сейчас классе?

– Отлично, в девятом, – не смотря на нее, ответила я.

– То есть скоро экзамены? Тебе не нужна помощь? Репетиторы там или, может, я сама что-то подскажу? – мягко настаивала мачеха на поднятой теме.

Все же удостоив ее взглядом, я широко улыбнулась.

– О, не стоит переживать, я круглая отличница и иду на медаль. Вряд ли ты, – я тыкнула с нарочной грубостью, – знаешь больше, чем я.

Смущенная Наталья потянулась за водой, а я злобно фыркнула. Пусть только попробует сунуться в мою школу. Целой оттуда не выйдет.

– А как зовут твою учительницу? – подал голос отец. – Я хочу пообщаться. Ты же в четвертой школе?

Теперь уже поперхнуться пришлось мне.

– Что значит «пообщаться»? Я думаю, общения со мной более чем достаточно.

– Вась, – он отложил вилку и коснулся моей ладони, которую я тут же выдернула, откинувшись на спинку стула, – я пропустил столько моментов твоей жизни и понимаю, что восстановить прежние отношения будет нелегко. Но я хочу попытаться.

– Зачем? – я вскочила. – Я не просила тебя возвращаться. И уж точно, мне не нужен виноватый папочка, который хочет загладить грешок молодости. До сегодняшнего дня мне жилось прекрасно. А от этого всего, – я обвела рукой комнату и остановилась на отце, – меня тошнит.

Выскочив из кухни, я направилась исследовать квартиру. Соблазн свернуть к входной двери и убежать был настолько огромным, что я чуть ли не силком оттащила себя в другую сторону. Я не выполнила и части плана. Может, только слегка разозлила отца, но не заставила его отказаться от глупой затеи по возвращению меня в лоно семьи. Еще не время.

Толкнув первую попавшуюся дверь, я очутилась в святая святых этого дома. В спальне родителей. Гигантская кровать (практически трехспальная) занимала большую ее часть. Широкое светлое покрывало свисало по краям, а наваленная сверху куча подушек была разных оттенков, но непременно в тон обоям. Все в духе королевских особ восемнадцатого века. Разве, что балдахина не хватало. Да, на такой кровати я бы с Серегой потерялась, но всегда можно позвать еще и Маринку со Славиком. Ох. Прям как прошлым летом на заброшенном складе. Ну-ка. Запрыгнув на кровать, я принялась скакать козой, отмечая, что матрас не слишком мягкий, но и не жесткий. Да, кайф. Но перед глазами тут же встала картина, как отец здесь шпилит Наташу, и кубарем скатившись на пол, я отогнула покрывало с угла и нервно рассмеялась. Ну, конечно же. И шелковое белье. Буе.

По одну сторону от кровати стоял туалетный столик с большим зеркалом. Рядами выставленные крема, тонны косметики и кисточек перетянули внимание на себя. Мама пользовалась только кремом для рук и то, потому что кожа сохла. Обернувшись назад, я убедилась, что прикрыла за собой дверь. Без разрешения (а когда оно было мне нужно) я устроилась за столом-мечтой любой девчонки и схватила первую попавшуюся помаду. Ого, какой кроваво-красный оттенок. Что-то я не заметила, что Наташа ярко красится. Наоборот, слишком блекло и аккуратно. Намазав жирным слоем губы, я удовлетворенно смотрела на отражение и улыбалась. Так, что там еще есть?

Когда в ход пошли румяна, дверь позади с тихим щелчком распахнулась. На пороге (а я видела это в зеркале) стояла Наташа. Не отец, которого я ждала. Наташа. Она медленно вошла и села на кровать справа от меня, даже не фыркнув на сбитое покрывало, словно не заметила его.

– Знаешь, что самое важное в макияже? – спокойно произнесла Наташа, хоть я и, мягко говоря, специально небрежно обращалась с ее вещами. – Подчеркнуть истинную красоту. А ты очень красивая девушка. Хочешь, я научу?

– Спасибо, ты такая милая, – я присела рядом и положила голову ей на плечо, а затем повернулась и порывисто поцеловала Наташу в губы, зажав лицо руками. Не ожидая от меня такой прыти, мачеха не отпрянула, а только ошарашенно смотрела на меня, размазывая едкую помаду по лицу.

– Я передумала, – громогласно протянула я, – мне нравится ваш дом.

В комнату неслышно вошел отец. Мой безобразный вид, который, как я думала, разозлит, скорее позабавил его. Он схватился за косяк и сперва тихо, а после с нарастающим где-то в груди гулким эхом, рассмеялся.

Взглянув на себя в зеркало, я увидела грустного циркового клоуна, отчаянно желающего рассмешить публику. Хотела сделать больно другим, а сделала опять себе. Вылетев из комнаты, попутно толкнув схватившегося за живот отца, я споткнулась о Марка и, зло рыкнув на него «где здесь ванная», бросилась в направлении, указанном его маленьким пальцем.

Смыть с себя позор, стереть отцовскую ухмылку, надеть привычную маску. Сложнее было признать, что мне самой хотелось смеяться. И еще сложнее, что Наташа действительно начинала мне нравиться.

Такой расклад меня не устраивал. Я не собиралась привыкать, принимать и уж тем более проникаться этой семьей. Они чужие, они обязательно насядут и промнут под себя. Просто потому, что по-другому не умеют. А значит нужно оттолкнуть, обидеть, разозлить, чтобы никто больше не осмелился даже взглянуть в мою сторону.

Бросив мокрое полотенце на пол, я решительно переступила через него и толкнула дверь ванной. Тишину пустынного холла прерывало только мое размеренное дыхание. Почти не моргая, я дала глазам время привыкнуть ко тьме, не отрываясь глядя на ленточку света. Она тянулась из спальни и разделяла коридор пополам. Напрягая слух, я замерла. Доносившийся приглушенный спокойный голос, который я могла пропустить мимо, но не стала бы этого делать ни при каких обстоятельствах, принадлежал Наташе:

– Пожалуйста, будь сдержанней, – молила она, не удосужившись удостовериться, слышу ли я, – ей тяжело. А ты все-таки, Паш, взрослый мужик.

Его ответом стал протяжный вздох и скрип половиц под ногами, а после вымученное:

– Я же стараюсь.

Ха, старается он. Я зажала рот руками, чтобы не рассмеяться в голос. Стараться нужно было раньше. Сохранить брак, например. Или после развода продолжать общаться. Может, мне и не было бы так неприятно находиться здесь, если бы я чувствовала себя важной. Может, я спокойно бы реагировала на Наташу и Марка, зная, что где-то в глубине нужна. А теперь-то чего ради стараться? Выгоды никакой, только душу теребить.

Обходя спальню родителей по окружности, я дернула соседнюю ручку и застыла в проходе. С бледно-голубых стен на меня смотрели слоны, перелетающие на воздушных шариках радугу; еноты, сражающиеся с нашествием пчел; леопарды, стоящие на голове; и не уверена, что поняла последнюю сценку, но разбираться в этом не стала. И без этого было понятно, кому принадлежал этот оазис беспечного счастья. И в подтверждение моей теории – в центре комнаты, на точно таком же ковре, как и в гостиной, сидел Марк. Он собрал железную дорогу и запускал паровоз с вагончиками, вслух споря с машинистом, который по незнанию маршрута проехал нужную станцию без остановки.

Я опустилась рядом, сложив ноги в позе лотоса, ожидая отклика маленьких внимательных глаз, но мальчик, увлеченный игрой, не повернулся ко мне. И когда я собралась громко кашлянуть, в мои руки легла фигурка кондуктора. Я приняла игрушку, искренне обрадованная его попыткой познакомиться ближе. Дети всегда легче идут на контакт. Они не различают по категориям плохой/хороший. Им проще жить без оценок и ярлыков. И все же я бы не вернулась в тот возраст ни за какие коврижки. Я хочу сама выбирать путь, а не ждать, когда за меня примут решение взрослые.

Забавный человечек в строгом синем костюме улыбался от угла до угла, словно насмехаясь надо мной, над моим желанием поскорей вырасти. Я смотрела в пустые нарисованные краской глаза и ненавидела то, что они хотели сказать: ну и наивная же ты. Не желая признавать очевидного, я сжимала кулак все сильнее, и тем сильнее хрустел тонкий пластик в моей ладони. Еще чуть-чуть и… Дура, чем я занимаюсь?

– Марк, – отбросив злобного кондуктора в сторону, я поднялась, – я же тебе кое-что принесла. Сейчас.

Наконец дождавшись интереса к своей скромной персоне, я прижала указательный палец к губам и на цыпочках прошла в коридор. Из приоткрытой двери спальни все еще лился разговор, но вслушиваться я не стала. Меня занимало другое. Только бы успеть.

Вернувшись по тем же следам, я с облегчением выдохнула и прикрыла за собой дверь. По кончикам пальцев пробежал ток возбужденного нетерпения, да и Марк с широко распахнутыми глазами следил за каждым моим действием. И вот он. Мой подарок.

Вытащив потрепанный журнал из пакета, я развернула его перед мальчиком. На затертом развороте красовалась женщина, растопырившая ноги в таком ракурсе, что, казалось, можно при особом желании разглядеть содержимое ее желудка. Меня и саму перекашивало от увиденного, но задумываться сейчас, что это значило для малыша, я не собиралась. Как любит повторять моя подруга Маринка «цель оправдывает средства». Правда, этим она обычно подстегивала Серегу, а он, дурак, слушался и стрелял сиги у прохожих. Эх, если бы он еще и не зарился на других баб, я бы считалась везучей. А так…

Водя пальцем по картинке, я объясняла подрастающему поколению, что и как устроено у женщин. В высказываниях не стеснялась, а когда он переспрашивал, повторяла. Конечно, сексуальное просвещение молодежи – труд неблагодарный, и все же я была уверена, что почва примет семена, что я посадила.

Пролистав еще пару страниц и вдоволь похихикав над размерами мужских достоинств, Марк на полном серьезе спросил:

– А ты любишь креветки?

Не уловив связи, я захлопнула журнал и спрятала его обратно в пакет, пока никто из взрослых нас не засек.

– Не особо, – не могла же я признаться, что ни разу их не пробовала.

– Вот и я не люблю. И зачем их отрезают? – Он с грустью теребил свои причиндалы. – Это же больно.

Полноценно насладиться весельем мне не удалось. Наташа просунулась в дверь и пригласила нас на чай, и забросивший свои паровозики счастливый Марк бросился в ее объятия со словами:

– А Вася мне только что про рогазм рассказала. Я тоже хочу! Можно?

Пффф. Ну как можно быть таким скорым? Я же попросила его выдавать новую информацию порциями и только после моего ухода. Кстати, скорого, как мне кажется.

Перекошенное злобой лицо отца не предполагало множества вариантов дальнейших действий. Закинув рюкзак на плечо, я, ехидно посмеиваясь, направилась к выходу.

– Прощайте! – крикнула я перед тем, как навсегда покинуть этот дом.

Ни Наташа, ни Марк проводить меня не вышли. А отец всю дорогу до нашего захолустья не проронил ни слова, выкрутив громкость на полную. Что ж, такой расклад меня устраивал.

Махнув на прощание, я решила проводить взглядом его дорогой рендж, но на удивление, отец вышел вслед за мной. Он залез в багажник, вытащил оттуда большой пакет и, не обернувшись, направился к нашему подъезду. Семеня позади, я разглядела молоко, хлеб, кукурузные хлопья и какой-то торт. Хм. Он решил нас подкормить?

Проскочив в распахнутую дверь, я прошмыгнула в комнату и заперлась. Мама недолго общалась с ненавистным мне человеком и спустя мгновение оказалась рядом.

– Как все прошло? – ее встревоженный голос больно кольнул сердце.

– Замурчательно, – наигранная беспечность всегда выходила у меня правдоподобной. Надеюсь, так было и в этот раз.

Понедельник, после воскресения #1

Мама разбудила меня в семь, прекрасно зная, что по понедельникам мне ко второму уроку. Я чувствовала, еще вчера чувствовала, что она жаждет услышать подробности, но молчала и была неестественно мила, надеясь, что она сочтет это хорошим знаком. Якобы мы с отцом так понравились друг другу, что расстались только для того, что встретиться снова. И она восприняла это, но не так, как ожидалось. Она чуяла подвох за версту. Черт, неужели меня так легко прочитать?

Неумытая и помятая я в отместку ей уселась за стол, где уже дымились каша и чай.

– Ну я же не люблю гречку, – оттолкнув тарелку, я уперлась в хмурые брови матери.

– Ешь, отец вчера привез.

«Тем более» почти вырвалось из груди, но я вовремя остановилась, виновато пододвинула еду ближе и принялась зачерпывать ложкой молоко. Мама села по другую сторону стола, греясь о стакан с дешевым кофе, и принялась вглядываться в меня, словно прожигая насквозь. Я вторила ей, безотрывно смотря, как тонкие пальцы обхватили горячую керамику и еле заметно подрагивали. В какой момент она так похудела? Почему я раньше не замечала проблеск седых волос? Почему она не закрашивает их, почему не ходит в салон на маникюр, почему не пользуется хотя бы тушью?

– Как тебе Наташа? – отстраненно спросила она, когда я зависла с ложкой у рта больше положенного времени.

Хмыкнув, я неопределенно пожала плечами:

– Обычная. Не понимаю, что отец в ней нашел.

Мама шикнула так громко, что я чуть не подавилась.

– Не смей так ей сказать.

– Почему? – недоумение разрасталось внутри. – Она разрушила нашу жизнь, а я должна миндальничать?

Когда мама злилась, она никогда не кричала, не искажалась в лице, не сжимала кулаки, и вообще никак себя не проявляла. Разве, только ресницы начинали трепетать так, что, казалось, она вот-вот расплачется. В такие моменты я бросала все дела, которыми занималась, и прижималась к ней всем телом, пытаясь вобрать в себя ту боль, которой она вряд ли хотела делиться. И сейчас, наблюдая неподдельное волнение, мне бы поступить точно так же. Но я настойчиво продолжала сидеть на стуле, мысленно врастая в него и становясь единым целым. Ведь если я встану и подойду, она не ответит. Не объяснит мне то, чего я хочу знать, но в упор не вижу.

– Потому что, – голос ее был тих, но стержень жестким, – она хорошая.

Я вскочила, задев стол и разлив молоко на скатерть. По венам медленно растекалась ярость, пульсацией заставляя сердце биться чаще. И даже если бы я хотела сдержаться, мне не удалось бы обуздать эмоции. Этим мы явно различались.

– Хорошая? – громыхнула я, – да если бы не она, мы бы жили как раньше…

– Не жили бы, – грусть и усталость смешались в ее словах, глаза действительно наполнились слезами, а нижняя губа предательски задрожала. И это стерпеть было невозможно. Махом обогнув стол, я со спины обняла маму за плечи, зарывшись лицом в волосах. Таких безжизненных и блеклых. Правда, пахли они, как и прежде, миндалем и цитрусом, ароматом моего детства. И пусть я уже давно не маленькая девочка с косичками по бокам, все же хорошо знать, что что-то в этой жизни неизменно.

– Мы бы все равно разошлись, – глухим эхом ее мысли разлетались по кухне, – и Наташа в этом не виновата. Я даже ей в чем-то благодарна. Так, – она вздохнула, – отец хоть недолго расстраивался.

Я отстранилась. Следуя маминой логике, главным потерпевшим в их разладе стал отец. Ни я, ни она, оставшаяся один на один с реальностью и наперевес с девятилетним ребенком. Отец. Взрослый мужик, быстро нашедший нам замену.

Никогда раньше не задавалась вопросом о причинах, считая главным злодеем безродную мужскую особь. Однако сейчас слова матери острием воткнулись в сознание. Значит, я не важна и ей?

– Я в душ, потом доем.

– Подожди, – ее просьба догнала меня в дверях, – пообещай мне, что в это воскресение снова поедешь.

Вот так просто. Возьми и пообещай. Переступи через себя, забудь, что было, вытащи осколки из сердца. И пообещай. Могу ли? Конечно. Выполню ли? Вряд ли. А зачем тогда врать? Никогда. Маме никогда. Опустить детали, да, приукрасить, да, скрыть суть, пожалуйста. Но врать? Хотя, с другой стороны, если отец меня сам не возьмет, значит, и врать не придется?

– Обещаю, – бросила я и скрылась в ванной, уверенная, что не пожалею.

Разрозненные мысли кружились вихрем в голове, выделяя жирным шрифтом отдельные фразы: «отец хороший», «Наташа хорошая», «ты не нужна», «пообещай мне». Замысловатый танец, причудливые формы, смена мест… Смысл все тот же. Ненавижу внутреннего старца, который только и делает, что критикует. Заткнуть бы его хоть на мгновение. Но как? Старательно смывая пену с волос, я начала петь первое, что пришло на ум.

«Унеси меня с собой насовсем,

Закрывай своей рукой от снега с дождями,

Прижимай меня ладошкой к себе,

Обещай, что меня никто никогда не раздавит»2.

Надрываясь, я кричала, пока не запершило в горле, и на некоторое время это помогло заглушить ворчание престарелого протестующего. А после… После придется найти что-то другое.

Когда я вышла, мамы уже не было. И это значительно облегчило пытку сознания, в которую я попалась по дурости и теперь не представляла, как вылезти. Но у меня был человек, способный вытащить из любой передряги.

Марина обычно ждала у подъезда. Она всегда так делала, когда узнавала новую сплетню, которой непременно стоило поделиться со всем белым светом. И первостепенно – со мной. Как правило, таких новостей было много, поэтому почти каждое утро перед школой она проводила на лавочке под моим окном. И я всегда была рада ее видеть. Еще бы. Перемыть косточки одноклассникам, подтрунить над их родителями и учителями. Считай – настроение на весь день. Однако сегодня мне хотелось, чтобы она заболела и не пришла. Или ее отправили в интернат, как вечно грозилась сделать ее опекунша, пятидесятилетняя тетка, получающая гроши за воспитание моей подруги. Правда, воспитанием это было назвать сложно, скорее присмотром или сожительством. Но как бы это ни виделось со стороны, подруга моя оставалась в плюсе. Дом, еда, одежда. Пусть и не высшего качества, все равно лучше, чем в интернате. Да и друзьями она обзавелась, быт свой обустроила: осела в наших кругах по самые помидоры.

Я-то уж точно без Маринки не была бы той, кем стала. Осталась бы замухрышкой из соседней деревни, которая пряталась за книжкой и боялась мальчиков. А теперь я, как говорит подружка, «Василиса из дворового королевства». Меня признают, обсуждают, ставят в пример. Не так, как в школе, а в лучшем свете. А это дорогого стоит.

Эх и что я все жалуюсь? Я должна быть ей благодарна, а не в интернат ссылать. Отодвинув половицу под шифоньером, я вытащила новую пачку сигарет и, перескочив лестничный пролет, оказалась на улице. Чутье меня не обмануло. Подруга в здравии и твердом уме чертила мыском ботинка что-то на песке, а завидев меня, радостно махнула, мол присоединяйся. Плюхнувшись рядом, я на автомате достала зажигалку и прикурила, выпуская кольцо дыма в воздух. Когда Марина это заметила, то выпучила на меня свои раскосые глазищи:

– Около дома? Да что с тобой?

Опомнилась я быстро. Да-да, на первом этаже живут две болтливые бабульки, которых я избегаю всеми возможными способами. Даже парней научилась водить так, что те ни сном, ни духом. И как я так прокололась? А может, не заметили? Колыхнувшаяся занавеска послужила мне приговором, а маме – новым расстройством. Или удастся их задобрить? Обязательно зайду вечером на чай.

Марина, не дожидаясь окончания моих внутренних стенаний, унеслась вдаль. Спешно нагоняя ее, я устало зашаркала по асфальту. Выброшенная сигарета была нужна мне, чтобы отвлечься, и она свое предназначение выполнила, а разболевшаяся голова служила тому подтверждением. Ох, а впереди еще шесть уроков.

– Может, прогуляем? – видя мою безучастность, с надеждой спросила подруга.

Я коротко кивнула. Мне нужно было выдохнуть, и кто, как не эта взбалмошная девчонка, знает, что мне поможет.

Суббота, до воскресения #2

Марина в выходные часто собирала тусовки, которые начинались с шумного обеда и плавно перетекали в тихие ночные посиделки. Ее опекунша уезжала за город навещать больного дядю, а он, хвала небесам, не переносил подругу. То ему не нравилось, как она смотрит, то, как выглядит, то, как дышит. Итак, благодаря забавному свистящему дыханию, Марина была лишена общества «вонючего злобного старикашки» и оставалась в квартире одна на ночь. Не воспользоваться таким прекрасным поводом, чтобы собрать компанию друзей, было верхом неосмотрительности.

Мама специфически относилась к ночевкам у подруг, и более того, она не одобряла нашу дружбу. Лишний раз ее гневить не хотелось. Поэтому обычно я заявлялась днем и уходила в районе восьми, а с утра прибегала помочь убраться и замести следы, чтобы через неделю снова уйти в отрыв.

В эту субботу Марина как-то по-особенному настаивала на моем приходе. Хотя я, предвкушая встречу с отцом (а он и не думал отказываться), была настроена больше на тихий домашний вечер с книжкой в руках. У меня до сих пор звенело в ушах от маминого негодующего голоса, когда мне влетело за курение под окном и прогул школы в понедельник. Да-да, класснуха словно сговорилась с дотошными бабульками и ни в какую не пошла на компромисс, желая видеть маму на собрании.

Но Марина умела уговаривать. И я решила так: уйду от нее в восемь, засвечусь дома, потушу немного с мамой, а к полуночи снова прибегу к подруге. Серега даже вызвался меня встретить, чтобы я не шастала по темным переулкам одна. Идеальный план.

В маминой комнате все затихло уже в одиннадцать, но спалиться было бы глупо, поэтому я целый час провела на измене. Отбросила телефон, устав крутить ленту инстаграма, туда же отправила книгу, потому что буквы плясали и никак не складывались в слова, и обессиленно упала на кровать. Может, если бы я заснула, все решилось само собой? Не надо было выкручиваться и наутро прятать глаза. Однако, сон не шел, а от нетерпимого ожидания живот стянуло тугим узлом. Вдоволь покрутившись на кровати, я выдохнула, когда наконец будильник пикнул и мгновенно умолк под моим пальцем. Пора.

Уже в одежде я прокралась к выходу, крутанула резким движением замок (так он издавал меньше звуков) и очутилась на лестничной клетке с зажатыми в руках кроссовками. Лампочка на этаже давно мерцала, но именно в этот вечер, когда была так нужна, перегорела. Всовывая на ощупь ноги в ботинки, я машинально схватилась за дверную ручку, но промахнулась и начала заваливаться набок. Почти упала, если бы рядом меня кто-то не подхватил. Сережа.

– Спасибо, – шепнула я, и зная, что он захочет скрепить встречу поцелуем, дернула его за руку и побежала вниз. Не здесь.

Наши отношения нельзя было назвать простыми и безоблачными. Парень слыл жутким бабником и постоянно подтверждал это делом. Вокруг него крутились барышни разных сортов и вкусов, а он периодически выделял то одну, то другую. В какой-то момент именно я оказалась в поле его зрения, и вот уже месяц мы гуляли вдвоем. Не назвать это дюжим постоянством, но мне льстило. Вон, даже встречать пришел.

Выпорхнув на улицу, готовая приласкать друга, я остановилась под единственным фонарем у нашего дома и, развернувшись, отбросила горячую ладонь, сжимавшую мою, и отступила.

Это был не Сережа.

Напротив меня стоял долговязый парень из тц. Прищурившись и скаля зубы, он нагло улыбался.

– Какого хрена… – начала я, но осеклась. Что-то в нем меня насторожило: то ли расслабленная поза, то ли насмешливая бравада.

– Неожиданно, правда? Сам в шоке.

– Что ты здесь делаешь?

Он уперся плечом о фонарь и небрежно, словно это ничего не значило, бросил:

– Марина попросила.

– То есть как? А где Сережа? – не унималась я. Картинка в голове, где лучшая подруга просит незнакомого парня меня встретить, никак не выстраивалась.

– Эм, Сережа… – даже в тени фонаря я видела, как он закатил глаза, – кажется, он ушел домой еще в десять.

– Откуда ты его знаешь? И что вообще ты делал у Марины?

Усмехнувшись, парень оттолкнулся от столба и приблизился. На меня пахнуло перегаром. Так вот откуда излишняя самоуверенность.

– Я прихожу каждую субботу. Живу в соседнем подъезде. Только ты никогда не оставалась.

Зыркнув исподлобья, я толкнула его в грудь, освобождая пространство вокруг. На дворе ночь, я в компании пьяного странного парня, и что у него на уме одному богу известно.

– Да не дрейфь, – он прочитал мои мысли, – я просто тебя провожу.

Оглядевшись и убедившись, что мы одни, а свет в окне маминой комнаты так и не зажегся, я молча направилась вдоль по тропинке, настороженно вслушиваясь в шаги позади. Может, вернуться? Но тогда Марина обзовет меня трусихой и еще смеяться будет. Ну правда же. Что он может мне сделать? И как его звали? Вспомнить бы.

– Никита, – предугадывая вопрос, парень со мной поравнялся, – и не трясись как осиновый лист, я хороший.

Если бы он сейчас меня остановил и многозначительно взглянул в глаза для пущей убедительности, я бы основательно его шарахнула, но он продолжал идти рядом, не нарушая моих границ. И все же я решила предупредить:

– Угу, я тоже хорошая, но приставать начнешь, получишь по яйцам.

Его хохот прокатился по пустынной улице и отозвался в душе еще большими сомнениями.

– Да ты огонь, никогда в тебе не сомневался.

А план побега в голове тем временем нарисовался ясно.

Вечеринка у Маринки шла полным ходом. Туда-сюда сновали парочки, парни попивали пенные напитки, девчонки танцевали под еле слышную музыку радио Энерджи. Подруга рассказывала, как однажды на них вызвали ментов, потому что они слишком громко топали, и теперь главным условием нахождения на этой тусе стало «можно все, только тихо». И судя по количеству тел, все были согласны.

Полумрак комнаты, освещенной лишь торшером, настраивал на расслабляющую волну, да и вся атмосфера была чересчур дурманящей, притупляющей бдительность. Бросив своего спутника на входе, я обошла кухню и комнату в поисках Сережи. Почему-то именно его присутствие волновало меня сейчас больше всего.

– Привет, красотка, как добралась? – многозначительная улыбка Марины меня взбесила, но выразить это, значило, показать, как меня задело. А мне, по сути, было плевать.

– Где Сережа?

Улыбка сползла с лица подруги, а взгляд неосознанно метнулся в дальний угол. Она схватила меня за руку и потащила в противоположную сторону, но обернувшись, я заметила Таню из параллельного класса. Та сидела верхом на каком-то парне, который поглаживал ей спину под майкой. И что-то в его движениях мне было знакомо.

– Нет, пожалуйста, – Марина продолжала тянуть упирающуюся меня в коридор и молила об одном: – не надо.

Ведомая ей, я вдруг прекратила сопротивление. Сама же постоянно повторяла, что наши отношения с Сергеем ничего не значат. И вот. Получила.

– Чего не надо-то? – запертая подругой на кухне, я выругалась. Неужели меня можно только предавать? Неужели меня нельзя просто любить? Сначала отец, теперь… Нервно меря шагами маленькое пространство, я не находила себе место. Меня даже в пот бросило. Не то чтобы я была сильно влюблена, но вот так, за спиной! Он же знал, что я приду!

– Забей на него, он тебя недостоин. – Марина встала на окно и прикурила в открытую форточку. Безразличие, с которым она произнесла жалкие слова поддержки, злило еще больше.

– И что делать? Просто оставить все как есть?

Я так не умела. На столе стояла чья-то початая бутылка. Не думая, что и как буду потом объяснять матери, я отхлебнула и не смогла остановиться. Какой бы образ ни сложился в глазах друзей, я почти никогда не пила. Мне, чтобы веселиться, допинг был не нужен. Но выходка Сережи… Это было больно.

– Ты дура что ли? – спрыгнув с окна, подруга выдернула бутылку, залив пол липкой жижей. – Тебя развезет сейчас, – но ужас в ее глазах никак не сочетался с моим состоянием.

Градус быстро ударил в голову, растворяя печали в пузырьках, раскрепощая и добавляя легкой игривости. О, понимаю, почему говорят, что пьяным море по колено. Казалось, я могу доказать им всем, что не такая, как они обо мне думают. Что я намного хуже. Вырвавшись из цепких объятий подруги, я шагнула в душную комнату. И все померкло.

Очнулась я, сидя верхом на Тане, отдирая ее за волосы. Кто-то пытался меня стащить, неаккуратно хватая за подмышки. Но я так просто не сдавалась.

– Чокнутая дрянь! – орал Сережа. Он видимо и был тем, кто хоть как-то пытался помочь бедной девочке. Остальные же улюлюкали и смеялись, организовав вокруг нас кольцо. – Слезай, дура тупая. Чтобы я еще раз к тебе подошел…

Жалобный Танин рев и плаксивые причитания заверили меня, что она больше не будет зариться на чужих парней, а «любимый», так легко нашедший мне замену, в миг потерял свой статус. Нехотя отпустив их обоих, я разрешила снять меня с разлучницы и скрылась в ванной. Ледяная вода оказалась спасением.

Танюха тут же срулила домой, прижимая к груди вырванный клок волос, мой теперь уже бывший, повторно окропив меня ядом, виновато поплелся провожать потерпевшую, а я, заглотив еще пару бутылок, унеслась вдаль стремительным течением музыки. «I’m lonely, i’m falling just like you, i’m sorry»3 как заведенная повторяла я слова песни, расслабленно двигаясь в такт и отдаваясь звукам целиком. Чьи-то руки прижимали меня к себе, обнимали, ласкали, сливались в единстве с моим телом, а возбужденный шепот на ухо «ты прекрасна» распалял. Лишь бы это состояние беспамятства никогда не проходило. Лишь бы музыка текла по венам вместо крови. Лишь бы эти губы не теряли мои.

А потом меня вырвало.

Воскресение #2

Мне снился Никита. Не знаю, почему и как, но я то и дело ловила в сознании его лицо и слышала успокаивающие нашептывания. Взволнованный голос настолько вклинился в мой разум, что покинь он меня, я реально боялась больше никогда не очнуться. Я цеплялась за его слова, за его образ – за ту соломинку, что он протягивал. И была опустошенно спокойной. Ведь все будет хорошо. Обязательно будет. Пару раз я ощущала, как его тонкие пальцы пробегают по щеке и шее, а однажды, как горячие губы касаются лба. Но мне не хотелось отталкивать его или просить перестать сниться, все, что я могла – молча принимать заботу, и я бы ни за что на свете не отказалась от этого.

Проснулась я глубокой ночью, поперхнувшись собственными слюнями. Мягкая кровать отчасти напоминала мою, но стоило мне перевернуться на спину, как я поняла: что-то не так. Широко распахнув глаза, я дала им мгновение привыкнуть к темноте, прежде чем оценить обстановку. Я лежала в одежде (джинсы были застегнуты) на незастеленном диване, накрытая каком-то пледом. Комната отличалась формой: моя была продолговатой с голыми стенами, а эта квадратная с длинным уродским шкафом до занавешенного окна. А штор у меня и в помине не было. Так. Где же я? Сглотнув, я крепко зажмурилась и снова открыла глаза, ожидая, что вместе с пеленой спадет и наваждение. Однако ничего не изменилось. Тогда стараясь не производить ни звука, я села. Голова даже от такого нехитрого движения закружилась так, будто я скатилась на американских горках. Никогда, кстати, не каталась, но почему-то уверена, что чувства именно такие. Подождав пока цунами мозговой жидкости омоет берега черепа и успокоится, я старалась дышать урывками, борясь со рвотными позывами. Лечь бы обратно и забыться, но смутное чувство, что я что-то упускаю, свербило в груди. И тогда я свесила ноги, но место пола почувствовала нечто живое, теплое и бугристое, и еле сдерживая рвущийся наружу крик, аккуратно перешагнула это существо. Оно приглушенно охнуло, а из дальнего угла ему ответил чей-то храп. Отлично. Противников все больше.

Накатывающий страх душил, стискивая легкие. Я судорожно хватала воздух ртом и пугалась каждого шороха, даже если сама была виновницей его производящей. И тут я узнала интерьер. Мышечную память никто не отменял, и когда рука безошибочно нашла дверную ручку, меня озарило. Точно. Я же осталась у Марины. Нужно ее найти. Почему-то уверенности в том, что она спит на полу или кресле, у меня не было. И тогда толкнув дверь из комнаты, я очутилась в небольшом коридоре, а после – на кухне. Щелкнул выключатель, и ослепляющий свет резью отозвался в мозге. Зато я нашла подругу. Она ютилась на табуретке, склонив голову на сложенные руки, и громко посапывала. Да, ее жесткое дыхание могло напугать кого угодно, но я-то знала ее особенность. Часто мы смеялись, что она внебрачная дочь Дарта Вейдера. И это сильно. Смеяться над своими недостатками может не каждый.

Я легонько ее толкнула, упав на соседнюю табуретку.

– Что за… – фыркнула она.

– Это я, не гунди.

Продирая понимание сквозь ресницы, она пространственно уставилась мимо меня. Сфокусироваться получилось не сразу, но я была терпеливой.

– Воды налей, – Марина облизала пересохшие губы. – И сколько времени?

Голова прояснилась, но каждый механический жест запрашивал усилий больше чем обычно. Придерживаясь за стол, я поднялась, подставила кружку под мощную струю и обернулась. Пришлось закрыть глаза и сильнее ухватиться за столешницу, чтобы сохранить устойчивость. На стене висели старинные часы с кукушкой, стрелками и маятником. Я всегда удивлялась, как такая древность еще не рассыпалась. Но сейчас они были очень кстати. Где лежал мой телефон, я не знала.

– Пять часов, – ответила я, глядя, как жадно подруга насыщается. И как только она отставила пустую кружку, я повторила свои действия и уже сама впилась в живительную влагу.

– Пять утра? – переспросила Марина, и по ее настороженному виду я поняла, что все плохо. – Так тебе же домой надо.

В глазах таки потемнело, а судорога свела конечности. Сегодня воскресение. Отец приедет в десять. Мама встает в семь. У меня осталось два часа, чтобы незаметно пробраться домой.

– Я не дойду, – упавшим голосом прохрипела я.

Поразмыслив, что давалось Марине нелегко (потому как я вообще не могла думать), она улыбнулась.

– Погоди расстраиваться. Я сейчас.

Шатающейся, шаркающей походкой подруга медленно выплыла из кухни. Пойти следом я была не в состоянии, как и в принципе что-то делать. В оцепенении я провожала длинную стрелочку, назло бегущую быстрее положенного. Наконец в дверях показалась подруга. И не одна. А под руку с Никитой.

– Вот. Он пойдет с тобой.

Вид сопровождающего был не лучше Маринкиного. Помятый и побитый словно пес, он, зевая, тер глаза кулаками. Я покачала головой. Хватит с меня на сегодня этого товарища. Того и гляди, насовсем переедет ко мне в голову. Нет уж. Увольте.

– Мне надо умыться, – промычал он, и не дожидаясь какого-то ответа, скрылся в ванной.

– Ты смеешься? – негодуя, спросила я.

Вечно она со своими шуточками. Я была готова поверить во все, кроме этого. Однако серьезность ее предложения зашкаливала.

– Нет, – уже вслух произнесла я. – Я его даже не знаю.

– О, – Марина плюхнулась рядом. – Это Никита. Живет в соседнем подъезде. Ему семнадцать, учится в одиннадцатом. Нормальный парень.

Я показала «класс» и усмехнулась:

– А что ж сама не берешь? Раз такой лакомый кусочек. Думаешь, я не поняла твои намерения?

Округлив глаза, Марина обиженно выпятила губу:

– Так ты обо мне думаешь?

Но завершить спор мы не успели. В дверях вновь материализовался Никита, посвежевший и окончательно проснувшийся. Не знаю, как выглядела я, но он был явно хорош.

– Идем?

«Ох, и как же дико мы наверное смотримся вместе» – вдруг подумалось мне. Невысокая я в теплом свитере, тонкой жилетке и намотанном вокруг шеи в три оборота шарфе, и долговязый парень в дутой куртке, широких джинсах и, насколько я могла судить в полутьме, ярких, разноцветных конверсах. Оба заторможенные или отмороженные. Нетвердая поступь, бегающие глаза, хмурый взгляд. Да заметь нас полицейский, мы бы уже сидели в участке. Хотя… Наш райончик славился всякими буйными неформалами, и даже если бы нам кто-то в погонах и встретился, он бы посчитал своим долгом также быстро скрыться. Мало ли что.

Шли мы в метре друг от друга. Не касались и не разговаривали, но, когда я спотыкалась (а случалось это часто), Никита успевал каждый раз ухватить меня за локоть. Я, раздосадованная своими нерасторопностью и неуклюжестью, умноженными на похмелье (почему никто не говорил мне, что будет так плохо), благодарила его и снова увеличивала щадящее расстояние.

Половина шестого утра встретила нас пронизывающим ледяным ветром, жгучей тьмой и тихими пустынными улицами. Ежась от холода, я напялила рукава на кисти и принялась согревать их горячим дыханием.

– На, – парень протянул мне перчатки размеров на пять больше, чем мои, и я, не раздумывая, с радостью всунула в них свои пальцы и скрестила руки на груди.

Кто? Скажите мне, кто в такую погоду надевает кофту и жилетку? Нужна теплая одежда, не меньше шубы в пол. И шапки – такой толстой с начесом, чтобы можно было спрятать даже подбородок.

– И вот еще, – Никита стянул с себя головной убор – модный сейчас колпак.

Е-мое, где-то преподают интуитивное чтение мыслей, а я не знаю? Может мне тоже записаться? Что-то он слишком часто предугадывает мои желания. От такого надо держаться подальше. Да и от предложенной шапки стоит отказаться. И вообще, я могла дойти до дома одна. Сумеречная тишина и никого вокруг. Зачем Марина мне его втюхала?

– Ты меня бесишь своей заботой, слышишь? – стуча зубами, огрызнулась я. – Где тот наглый паренек, что вчера надо мной насмехался?

Не знаю, что на меня нашло. Просто во всей бесконечной суете моих дней, почему-то заботился обо мне сейчас только он. Не мама, не, боже упаси, отец. Простой паренек, которого я видела второй раз в жизни. Аж закололо меж ребер. Ужасно такое осознавать.

Никита спрятал шапку в карман, видимо, чтобы поддержать меня, и дальше шел тихо, виновато опустив голову. Я бы фыркнула ему в ответ, но грея руки в перчатках, опять спотыкнулась. И распластавшись на дорожке, с удивлением подняла на него глаза. То есть, он еще и обижаться умеет? Нет, руку он мне протянул и подняться помог. Но не придержал в момент падения. Ха! Смешанные чувства поселились в душе: вроде мне его было и жалко (он же не виноват, что я колючка), а вроде он заслужил и должен был отшутиться в ответ. Я даже хотела грубо захохотать, но вымученный смешок – единственное, что сорвалось с моих губ. Хорошо хоть, что жила я не на другом конце города, и идти оставалось минут пять.

Протоптанная тропинка быстро вывела нас к нужному дому. Я хотела уйти, не прощаясь, но, когда Никита остановился у подъезда, не смогла.

– Меня зовут Вася, – промямлила я, протягивая перчатки.

– Я знаю, – с полуулыбкой кивнул он, собравшись уходить, – хорошего дня.

– Твою ж мать, – вырвалось у меня вместо «спасибо».

Он, удивившись, обернулся и проследил за моим, полным ужаса взглядом. В окне третьего этажа, аккурат, где находилась моя комната, горел свет.

– Я пойду с тобой, – не терпящим возражений тоном Никита привел меня в чувство, а затем подхватил под руку и потащил к подъезду.

Будь я одна, я бы растерялась. Встала бы под окном как вкопанная, ожидая увидеть мамин встревоженный профиль за стеклом. Нет, я знаю, она бы не ругалась. Уверена, что и нотаций не читала бы. Но видеть сожаление в глазах, опущенные плечи и грубую морщину меж бровей… Знать, что я не просто напортачила, а крупно облажалась – заставила ее беспокоиться. Это равносильно разрыву связи и потери доверия. Звучит не так страшно, как есть на самом деле. Но мама – единственный человек, кто всегда был рядом, кто поддерживал в сложные моменты, кто верил в меня. И заставить ее нервничать, означало, разрешить усомниться во мне. Тогда, когда я сама сомневалась в себе больше всего на свете.

М-да, четко составленный в моей голове план сбоил. В нем не были прописаны инструкции для такого поворота. Я была обязана появиться дома до того, как мама проснется, а с утра показать, что плохо спала и уговорить ее не отправлять к отцу. Мой потрепанный вид должен был разжалобить ее, а искреннее расстройство – отвести внимание. А я, мало того что напилась и воняла смесью дешевого пива и рвоты, и мне для легенды нужен был минимум душ, так я еще и опоздала. И как теперь объяснить ночную прогулку?

Никита уверенно вел меня по лестнице, ни разу не остановившись и не переведя дух. Я болталась позади, как сдутый шарик на веревочке, но позволяла себя тащить. Потому что из нас двоих в этот миг рационально думать мог только он. Затормозив напротив моей двери (и откуда ему известно, где я живу?), он подтолкнул ватную меня вперед, а сам юркнул за спину. Логично, если бы он мгновенно растворился, бросил меня на растерзание совести, но он так шумно дышал на ухо, словно ждал, когда же я трухану и дам заднюю.

Дрожащей рукой ковыряя ключом, я никак не могла попасть в замочную скважину. Раздосадовано фырча и злясь, что загнала себя в такую ситуацию, я в итоге попала в цель, когда дверь перед нами распахнулась. Всклокоченные волосы, выпученные глаза, полные боли и радости одновременно, и тяжкий вздох послужили мне приветствием. Мама, благоухая лекарствами, заключила меня в объятия и затянула в квартиру, а я машинально вцепилась в Никиту.

– Боже, я так переживала, – из уст матери вырвался то ли писк, то ли стон. – Где ты была?

Я открыла рот и… смогла выдавить из себя только нечленораздельное бульканье. Та, находчивости которой завидуют многие, оказалась не в силах врать и дерзить близкому.

– Простите, это я виноват, – подал голос мой спутник.

Удивленная мама опустила руки и обошла меня сбоку, разглядывая Никиту, словно никогда до этого утра не видела мальчиков. Ну, доля правды в этом была. Я еще ни разу никого не приводила знакомиться.

– Вера, – она протянула ему руку.

Он ответил и на жест, и на реплику:

– Никита.

Дикий танец зрелой и в противовес ей покорной ауры сузил коридор до одного вдоха. Моего вдоха.

– Тапки под стулом, Никита, – наконец мама прервала молчаливый бой и, развернувшись, затягивая пояс на халате, прошла мимо. Спустя минуту щелкнул чайник, и шипящий звук нагреваемой воды заполонил квартиру.

Мы тихо, чтобы не нарушить баланс этого хрупкого мира, скинули ботинки и прошли в кухню. Мама поставила на стол только два стакана и закинула в них по чайному пакетику.

– Иди в душ, – твердым, командным голосом, адресованным явно мне, она указала на дверь.

– А вы… чем заниматься будете? – недоумевая, я уставилась на стол, наполняющийся печеньками и зефиром.

– А мы пока поговорим, правда, Никита?

Если бы я знала его чуть больше, могла бы предположить, что он испугался. Хотя внешне никаких проявлений и не заметила. Все та же расслабленная поза, все тот же усталый взгляд.

– Иди уже, – мама настаивала.

А я все ждала, когда он посмотрит на меня, когда я прочту в его глазах ужас и брошусь на помощь. Он же не должен стоять и оправдываться перед мамой. Он вообще не должен здесь находиться. И это я впутала его в свои разборки.

– Да, Вась, – бросил он через плечо, – иди уже.

Послушно отступая в коридор, я впервые в жизни не знала, что делать. Выполнить просьбу матери, казалось, самым простым и правильным, но оставить невинного человека в непонятный момент расхлебывать мои проблемы? Да я никогда не дам им то, что они просят. Вот бы только услышать, о чем они говорят.

Прижимаясь ухом к двери, так предусмотрительно запертой мамой, я силилась услышать хоть что-то, меняла положение, всматривалась в щель. Но разобрать их шепот было невозможно. Распаляясь еще больше, я скрылась в своей комнате и принялась мерить шагами ее периметр. Я сжимала кулаки и несколько раз подходила к грани «ворваться», но мама не зверь, и Никите вряд ли грозила реальная опасность. Прошло не меньше получаса, прежде чем я потеряла надежду понять, что у них там творится.

Брошенная на пол кофта с засохшими пятнами моей утренней неприятности мозолила глаза, и вынужденная чем-то занять руки и мозг я скрылась в ванной, иначе бы сошла с ума от нетерпения. Сперва замочила в тазике грязную одежду, а после, стянув остатки ночного приключения, залезла под горячую струю и сама. Смывая переживания и усталость, я заряжала тело энергией и наполняла голову новыми смыслами. Ничего плохого не произошло. Я не переступила закон, ничего не сломала, никого не обидела. Танюха не в счет. И если мама захочет, я готова поехать к отцу и в качестве наказания вести себя тихо. Извинюсь за поведение и ни слова не скажу против. Буду паинькой, лучшей дочкой на свете. Если это так важно маме. Да, все будет хорошо.

 И первое разочарование ждало меня у двери. Никита ушел, а отец приехал раньше.

– Ты что себе позволяешь? – не разуваясь, отец проходит по коридору и останавливается около меня, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Лицо его перекошено от злости, а сам он раздутый как шар, готовый вот-вот лопнуть.

Я нагло вздергиваю нос и, не отводя глаз, отвечаю на тяжелый взгляд. И пусть я чувствую себя уязвимой, стоя на против в одном полотенце и ощущая стекающую с волос по обнаженным плечам воду, я в состоянии дать отпор. Потому что сильнее. Потому что закипающая внутри меня ярость напоминает отнюдь не лаву действующего вулкана, как у отца, а скорее охлажденное лезвие катаны, которым я запросто могу отсечь ему язык. Ведь он потерял право разговаривать со мной в таком тоне еще много лет назад.

– Почему мне звонит мать и плачет, что ты ушла из дома? – Брызжа слюной, он тычет в меня пальцем. – Почему я вынужден вставать в пять утра и нестись на твои поиски?

А, вот в чем дело. Бедняжка не выспался. Я громко смеюсь, заставляя отца оторопеть от моей дерзости.

– Так ты расстроился из-за того, что тебя, бедного, рано разбудили?

Понимание, взмах ресниц, губы, сложенные в «о». И… Три, два, один… Скрип зубов. Замах раскрытой ладони. Ожидание звонкого шлепка. И ничего. Тишина. Рука, замершая в сантиметре от моей щеки, а искреннее удивление: почему я не зажмурилась и не попросила о пощаде? Не дождешься. Если раньше я планировала просто насолить тебе, то теперь превращу твою жизнь в ад.

– Бей, раз занес руку, – без тени страха произношу я. Люблю эту фразу. Обычно люди теряются и начатое не завершают. Но мой отец не был обычным человеком. И сверкнувший в глазах возрождающийся гнев тому был подтверждением.

– Паша, – мама влетает между нами и закрывает меня спиной, – успокойся! Мы уже обо всем поговорили. Это я не так все поняла.

– Уйди, – рычит он на нее, но все внимание приковано ко мне.

– Остынь, она еще ребенок, – мама упирается ему в грудь и легонько отталкивает. Просто потому, что на большее у нее не хватает сил. Отец шире и выше ее в несколько раз.

– Мам, сделай, что он говорит, – мягко вступаю я. – Ему надо выплеснуть эмоции, так почему не на мне?

Она не оборачивается, и я чувствую, как напрягается ее спина, но отступать она не намерена.

– Паша, пожалуйста, иди на кухню, – мольба в ее голосе звучит унижением. – А ты, – склонив голову набок, она обращается ко мне, – марш в комнату, оденься.

Я еще мгновение раздумываю последовать ли ее словам или самой треснуть отца по лбу, и прежде, чем скрыться за дверью своей комнаты, бросаю в разряженный воздух:

– Надеюсь, Наташа никогда не ощущала боль от твоих ударов.

Не знаю, почему подумала о Наташе, а не о Марке. Видимо, на подсознательном уровне я отвергала насилие в сторону ребенка. Да и меня отец никогда в детстве не бил. Поэтому его текущее состояние я и объясняла только одним: в его глазах я давно не ребенок. Я равный и сильный соперник. И если меня не перетянуть на свою сторону, то единственный возможный вариант взаимодействия – подмять, сломать, уничтожить.

А это не ко мне. Умру, но не сдамся.

– Ты как ее воспитала? – приближающийся отец отталкивает маму. Я вижу, как она с ужасом оседает на пол, и больше за себя не отвечаю.

Мы сидим по разные стороны стола, а мама хлопочет вокруг нас как наседка. Первым делом она прикладывает лед к отцову фингалу, а после, усаживаясь рядом и громко цокая языком, к моей распухшей кисти.

– Паш, нужно в травмпункт, – рассматривая повреждение со всех сторон, расстроено замечает она. – Рентген сделать.

Я неслышно вздыхаю. Ее аккуратные прикосновения причиняют острую боль, от которой хочется плакать, но я продолжаю стойко держать лицо. Не хватает еще, чтобы она всерьез озаботилась моим здоровьем. Будет потом переживать.

– Угу, – соглашаясь, мычит отец, с досадой сверля меня единственным действующим глазом. Прикидывает наверно, как за рулем поедет. Одноглазый Джо, блин. Я криво улыбаюсь, останавливая борьбу со смехом закусанной губой.

– И почему ты у меня такая болтливая? – без упрека интересуется мама и поднимается. Она подходит к старому перекошенному серванту, убого смотрящемуся на любой другой кухне, кроме нашей, и вытаскивает чашку из праздничного сервиза. Такую обычно предлагают дорогим и очень желанным гостям. И такую, на которую отец сейчас даже не обратит внимания.

– Это я виноват, – наконец выдает он, рассеянным взглядом провожая стайку птиц за окном. – Я должен быть сдержаться. Прости, – теперь его темные от сожаления (искреннего ли?) глаза обращены ко мне.

– А я извиняться не буду, – огрызаюсь я, в душе негодуя, что он так просто замнет это дело.

– Лиса, – мама хмурится.

– А что я? В драку первой полезла не я, а виновата я?

Мои неловкие вопросы виснут в воздухе. Мама, чтобы создать иллюзию бурной деятельности, заставляет стол сладостями. Она старательно отводит глаза, будто чувствует себя соучастницей преступления. Хотя, по моему мнению, ей стыдиться нечего.

– Вер, и ты прости, – и снова жалостливые нотки в его голосе. Как можно на них вестись? Он же врет.

Однако мама, озадаченная услышанным, останавливается около бывшего мужа и позволяет ему взять себя за руку.

– Я испугался, разозлился, расстроился, обезумел… Просто представил, что и как могло произойти с Лисой…

– С Васей, – напоминаю я и тем разрываю их мимолетную связь. Отец судорожно сжимает подтаявший горошек, и мама спешит к закипевшему чайнику, а после разливает по бокалам кипяток. Рука ее дрожит, отчего плотная струя колышется, но замечаю это только я.

– С Васей… – отрешенно повторяет отец, макая в сервизной чашке пакетик, – мне жаль, но я не думаю, что сегодня стоит ехать к нам. Да и в травмпункт самим придется добираться.

Мамину реакцию я не вижу, она стоит к нам спиной. Но то, как она ухватилась за раковину… Она всегда учила меня: накосячила – отвечай. И сейчас отец должен был помочь. Но он плавненько сруливал со своих обязанностей. Впрочем, чему я удивляюсь. Наоборот, я ехидно потираю руки. Правда, под столом, чтобы не так заметно.

– Да, без проблем, – ухмылка озаряет мое лицо. – Без тебя как-то жили, так и дальше проживем.

– Лиса! – стальной тон без тени жалости. Мама умеет сдерживать без слов.

– Нет-нет, – спешит оправдаться отец, – ты не так поняла. Я и сам за руль сейчас не сяду. Куда с таким глазом-то, – вздох, – вызову нам такси. Сначала мы на рентген заскочим, а потом я домой поеду. Машину заберу на днях.

– А она тебе не нужна, что ли? – уставилась на него мама.

Он покачал головой.

– Я не каждый день в офис гоняю, могу на удаленке посидеть пару дней.

– Хорошая идея, – радостное возбуждение прокралось в мой мозг и заставило его работать быстрее, – двор у нас хороший, ничего с твоей машиной не случится. А глаз – дело важное.

Настороженно кивая, он чувствовал подвох. Актриса из меня не очень, да и переобуться из презирающей его дочери в любящую за пару минут нереально. Он видел ложь, понимал обман и знал, что пожалеет. Но допустил крохотную мысль «а вдруг». Нет, родной, ты ошибаешься. Глубоко и болезненно. Однако разубеждать не стану.

Такси домчало нас до поликлиники за пятнадцать минут. Мать с отцом остались стоять у регистратуры, пока меня водили по темным коридорам и делали снимки с разных ракурсов. Я уже бывала в подобном заведении лет в десять, когда упала с велосипеда и заполучила приятный бонус ко дню рождения – трещина. «Хорошо, что не перелом,» – сказал мне тогда врач, гладя по колену. Это сейчас я понимаю, что неправильно так вести себя с ребенком (Марина как-то провела мне лекцию по уголовному праву, очень уж ее это направление забавляло), а тогда мне казалось, взрослый мужчина просто проявляет заботу. Но мне повезло, в кабинет ворвалась медсестра с какими-то анализами, и дальше поглаживаний не зашло. Но могло.

С проявленными снимками меня отправляют в кабинет 215. Обшарпанные стены, рваный линолеум, покрашенная в сто первый раз белой краской дверь. Стабильность нашей медицины должна радовать, но, когда я стучусь и прохожу внутрь, но сталкиваюсь нос к носу с ужасающей реальностью.

За столом сидит все тот же врач. Поседел, отрастил усы, слегка разжирел. Но не узнать невозможно. Зато он меня не помнил. Сколько таких девчонок прошло под его пальцами?

– Присаживайтесь, – он указывает на стул, стоящий в полуметре от него. Я уверенно плюхаюсь, поглаживая второй кулак. Сегодняшняя практика показала, что неважно, какой противник стоит перед тобой, важны настрой и эмоции. И даже маленькой девочке доступно то, чего никогда не достичь бездушному амбалу.

– Хорошо, что не перелом, – скалится в улыбке врач и кладет руку мне на колено. – Всего лишь ушиб.

– Все хорошо, доктор? – из-за двери высовывается голова отца с одним закрытым и опухшим глазом, врач резко одергивает руку и нервно, заикаясь, произносит:

– Ушиб, только ушиб, я вам сейчас мазь выпишу.

Комичности ситуации добавляет то, что его всего трясет, испарина со лба медленно стекает по виску, почерк и без этого размашистый и непонятный становится до безобразия уродливым. Нет, я вовсе не благодарна отцу. Мне хотелось проверить, как далеко сможет зайти этот урод. И как далеко смогу зайти я. Поэтому уходя, я наклоняюсь к его уху и шепчу:

– Тебе повезло, что зашел отец. Иначе я за себя не ручалась.

«Вась, ты скоро? квартира сама себя не уберет» сообщение от Марины нагло ворвалось в промозглое воскресное утро. Я отвечаю «скоро» и спешно прячу телефон в карман.

После рентгена отец вызвал нам такси. Выйдя на безлюдную улицу и неловко потоптавшись на крыльце поликлиники, он прислонился к прохладной кирпичной кладке и закурил.

– Только Наташе не говори, – заметив мой испытующий взгляд, он глубоко затянулся.

– Надо же, папочка что-то скрывает от своей безупречной жены? – я не сдержала ехидства.

– Да, с годами понимаешь, что не вся информация одинаково полезна для окружающих, – выпустив кольцо дыма в воздух, отец рассмеялся. – Но ты можешь не переживать, даже если и проговоришься, в угол меня не поставят. На, держи, – он потянулся за бумажником и вытащил тысячную купюру, – даже не представляю, где здесь аптека. А мазь, – он кивнул на мою руку, – тебе нужна.

Я успела взять деньги и спрятать их в карман до того, как на крыльце появилась мама. Она задержалась внутри, встретив знакомую, бывшую одноклассницу, а теперь старшую медсестру тетю Валю, жившую в соседнем доме. Когда-то давно они были лучшими подругами, ровно до тех пор, пока мама не увела у тети Вали парня. Моего отца. Подробностей истории не знаю, но то, что они начали разговаривать только после его ухода к Наташе, мне известно доподлинно. А сейчас так вообще близки, как сиамские близнецы. Ходят друг к другу в гости, вечерами сериалы вместе смотрят, в парке гуляют, шушукаются постоянно. Прям коллеги по несчастью. Ведь Тетя Валя так и вышла замуж, посвятив себя великой цели – служению людям. И как она любила повторять «своему призвание, ведь профессии ответственней медсестры еще не придумали».

Машина подъехала, как только мама накинула на голову капюшон и туже затянула платок. Отец коротко чмокнул ее в щеку, а мне просто махнул рукой. Я видела, как в нем боролись желание подойти и обнять меня, и быстрее сбежать в свою новую реальность. Да, я понимала его. Это место, как и наш дом, удручало. И никак не вязалось с его красивой и чистой жизнью. Хм. Выходило, мы – грязь. Но что поделать. Мы – та самая грязь, которую он хотел бы забыть. Так и забыл бы. Что мешает?

«Вася, я жду» – «еду» напечатала я, почти не вытаскивая телефон из кармана. Если бы мама увидела, возникли бы вопросы, поэтому в машине я вела себя тихо, прокручивая в голове разговор с подругой, который состоится, как только я окажусь на улице.

– Мам, а можно я выйду на проспекте? Марина в гости зовет, – спросила я, когда за окном мелькнул знакомый пейзаж.

– Нет, – почти неслышно, но от этого не менее категорично прозвучал ее отказ.

– Почему?

Никогда не сдавалась после первой неудачи. Наоборот, она служила флажком для старта, зеленым сигналом разрешения, возможностями для поиска нового подхода. И сейчас я в предвкушении ответа замерла, задержав дыхание.

Мама отвернулась от окна и строго взглянула мне в глаза.

– Ты так и не рассказала, где провела ночь.

Нервно сглатывая, я пробежалась по доступным вариантам.

– А разве Никита тебе не объяснил?

Она кивнула:

– Объяснил. Но это его версия случившегося. А я хочу услышать твою.

– Я была с ним, – выпалила я наобум, надеясь, что именно такую теория он и высказал. И заметив понимание в чернеющих зрачках матери, выдохнула.

– И чем вы занимались?

Ну надо же! Устроить допрос в машине такси. Водитель наверно уши как две простыни уже развесил.

– Гуляли, – невинно пожимая плечами, я молилась, чтобы и в этом наши версии совпали.

– Где?

Да она – изверг! Так и не скажешь, что обычная швея. Судорожно придумывая ответ, я пригладила влажные волосы. Телефон в кармане предательски завибрировал. Мельком глянув на передающееся через экран раздраженное «ВАСЯ!!!!», я зажала кнопку выключения.

– Да просто по городу. Ничего такого не было! – и в итоге я выкрикнула, зная, что этот спасательный круг – моя последняя надежда: – Ты мне не доверяешь?

И мама то ли по незнанию, то ли потому что заглотила наживку, опустила глаза и, теребя платок, повязанный на шее, выдохнула:

– Конечно, верю. Но я бы хотела знать, когда и с кем ты проводишь ночи, и лучше, чтобы ты предупреждала о таких встречах. А еще лучше, чтобы заранее спрашивала.

Я коснулась ее ладони, и та от неожиданности дернулась. Вздрогнула и я.

– Мам, прости… Просто… я влюбилась…

Ох, как мне хотелось врезать самой себе по лицу! Это же надо так врать собственной матери! Однако услышав подобное заявление, раздосадованное лицо женщины прояснилось, а губы растянулись в улыбке. И притягивая меня к себе, она коснулась губами моих волос и произнесла:

– Я так рада, милая, он хороший парень.

И такого стыда я, пожалуй, еще не испытывала.

Понедельник, после воскресения #2

С каждым днем холодало все больше, листья желтые и красные устлали землю ковром, а голые, почти сухие ветки стучали в мое окно теперь постоянно и совсем не по-детски. Скребли, ковыряли, царапали стекло, словно желали оставить след не только физический, но и моральный. В моем сердце. Будто одного органа чувств им было мало. Я раздражалась, когда не могла заснуть, но никому об этом не говорила. Боялась, что, спилив надоедливый сук, вместе с памятью я лишусь и единственного верного слушателя. Потому что Марина… Она много говорила, но мало слушала. Любила, когда спрашивают ее, но не задавала вопросов. Ей нравилось, когда беспокоятся о ней, но переживать самой о ком-то… Никогда. И за меня тоже вряд ли. Но я старалась об этом не думать.

– И что ты скажешь в свое оправдание? Я не успела убрать все до приезда опекунши, и мне влетело. – Марина привычно ждала меня у подъезда, ежась от пронизывающих насквозь порывов ветра.

 Как только землю скует мороз, она перестанет караулить меня у дома. Она пойдет дальше и начнет стучаться в квартиру. Мне придется ставить чайник, угощать ее сладким и бутербродами, а мама вечерами будет спрашивать, куда девается хлеб, ведь она его только купила. Но я буду упорно молчать, потому что Марина плохая девочка, и дружить с такими мне не стоит. Поэтому пока я могла наслаждаться ее присутствием только в своей жизни, а не в своей доме, я бесконечно радовалась погоде.

 Все воскресение вымаливавшая прощение и так его не заслужившая я изумленно подняла брови, словно не ожидала снова старой пластинки. Но в этом была вся моя подруга. Пока не услышит заветных слов, не отстанет.

– Я же тебе все объяснила по телефону. Ничего нового ты не услышишь, – и не дожидаясь Марины, я поплелась по дорожке.

– То есть? –  она нагнала меня почти сразу. – И даже фингал не сфоткала? Ого! – она заметила мою опухшую кисть, – так это правда?

 Я фыркнула. Конечно, такая новость. Странно, что мне еще не позвонило полкласса с расспросами.

– Ага, чтобы ты растрепала всей школе?

– Ну, – она обиженно поджала губу, – это могло бы сгладить нанесенное тобой оскорбление. И к тому же почему ты обо мне такого мнения? С друзьями так не поступают.

– Нет, не сфоткала, – меня бесил этот разговор. И ее неподдельное внимание. В первый раз в моей жизни произошло что-то такое, что заинтересовало Марину. И это не назвать хорошим знаком.

– Да и фиг с ним. Твоя рука тому подтверждение. Офигенно.

 Я промолчала, наслаждаясь минуткой славы. Да, я была крута в гневе.

 Мы шли по опавшей листве и специально зарывались в нее ботинками, а потом раскидывали сухое природное наследство, молчаливо делившееся с нами настроением, таким же удручающим, как и сама осень.

– Это его машина стояла за домом? – неожиданно спросила Марина, когда мы уже достигли школы.

– Ага, – подтвердила я ее догадки, отчетливо понимая, повернись я сейчас, столкнусь с озорным огоньком в ее глазах. Точно таким же, что загорелся у меня, когда я услышала эту новость от отца. Но соединившись с моим, размах трагедии в разы бы превышал мою изначальную задумку. Но была ли я настолько зла, чтобы пустить Марину в огород? О да.

– И что ты будешь с этим делать?

 Встретившись с ее взглядом, таким, на который я и рассчитывала, я расплылась в улыбке.

– Я хочу поцарапать ее. Ключом. От крыла до крыла.

 Но подруга только сморщила нос.

– Фи, как неинтересно. У меня есть идея получше. Но сначала мне нужно кое-что уточнить.

 Всю алгебру я не находила себе места. Не слушала объяснения учителя и постоянно поглядывала назад. Что же такое придумала Марина, до чего не смогла додуматься я? И насколько ее план может быть безупречным? Еле дожив до звонка, я тут же плюхнулась на соседнее с ее партой место.

– Ну?

 Неспешно отрываясь от тетради, она насмешливо закусила губу и прошептала:

– Сейчас увидишь.

 Обернувшись на звук скрипнувшей двери, я раздосадовано фыркнула. Опять? К нам направлялся Никита.

– Если я увижу его еще раз на этой неделе, то буду думать, что ты нас сводишь.

– Брось, – процедила она мне, широко улыбаясь приближающемуся парню. – Привет. Спасибо, что пришел. Нам, то есть Васе, нужна твоя помощь.

 Приземлившись рядом, он с интересом наблюдал мою реакцию. Самое время состроить нелепую гримасу, но я вдруг вспомнила, что он защитил меня перед мамой, и лишь снисходительно ему подмигнула.

– Так вот, – Марина вклинилась в наши переглядывания, и теперь две пары глаз были устремлены на нее. – Нам, то есть ей, – она кивнула на меня, – нужны аэрозольные баллончики.

– Что? – одновременно вырвалось у нас с Никитой.

 Опомнившись, я выдавила:

– Да-да, аэрозольные баллончики.

– Да не простые, – Марина продолжала, – а те, которые не стираются. Как для граффити.

– Вы собрались изрисовать школу? – прыснул парень. – Я с вами.

– Нет, – подруга покачала головой. – Это личное.

– Хм. – Никита зажал подбородок рукой и устремил задумчивый взгляд на стену.

– Хорош, придуриваться, – Марина с размаху влепила ему затрещину. Я даже опешила слегка.

– Эй, – потирая ушибленное место, он поднялся. – Или я в деле, или иди и сама все покупай.

– Ладно, обиженка, тормози. – Она повернулась ко мне. – Вась, гони деньги.

 Закусив язык, чтобы не уточнить, почему плачу я, я похлопала себя по карманам и достала злосчастную купюру.

– А что у тебя с рукой?

 С ужасом понимая, что протянула именно ту, ушибленную, я попыталась спрятать ее в карман, но Никита успел ухватиться за пальцы, сжимающие деньги, и крутанул ладонью вниз. Красная, распухшая, так и не видевшая спасительной мази рука вызвала на его лице сожаление. Кончики его пальцев пробежались, едва касаясь кожи, изучая ущерб. Отдернув руку, я перешла в нападение:

– Если купишь на свои, так и скажи.

– Ты дралась? – не слыша моих слов, он думал о чем-то своем, что заставляло его искренне страдать.

– Уймись, это не твое дело.

– С кем?

– Эй, голубки, звонок прозвенел, – толкнула в бок Никиту Марина. – Если можешь помочь, помогай, а нет, так вали.

 Я снова протянула скомканную тысячу, и на этот раз он взял. А потом быстро убежал из кабинета, чмокнув меня напоследок. Опешившая дважды за эту перемену я приложила ладонь к щеке и затихла.

– Леонова, а тебе отдельное приглашение нужно? – Зыркая волком, ко мне приближалась Лариса Николаевна. – Марш на свое место!

 Опомнившись, я подскочила и скоро побежала меж рядов. Обожаю геометрию.

Среда, до воскресения #3

Мама сказала, что отец приедет в четверг. Вроде как отек спал, а синяк спустился ниже. Представляя эту картину, я наслаждалась фактом, что отец пусть и временно, но выглядит пропитым, безвольным, бесцельно мечущимся по жизни алкашом. Интересно, а как он объяснил это Наташе? Наврал? Или сказал правду? Скорее второе. Меня он точно выгораживать бы не стал. А вот о своем порыве? Умолчал? И захочет ли после такого мачеха меня видеть в своем доме? Хотя… Почему меня это беспокоит?

Никита все не объявлялся. Я ждала от него весточки больше, чем от какого-то другого пацана. Даже Сережа не занимал моих мыслей так долго. А уж после расставания и подавно. А Никита… Уверена, он знал не только мой адрес, но и телефон, однако ежесекундная проверка экрана ни к чему не приводила. И все же я верила ему. Он не взял бы деньги и не сбежал. И откуда такая убежденность, я сказать не могла.

В итоге не выдержав двухдневного напряжения, я сдалась.

«Марин, отец будет завтра. Надо идти сегодня» – отправила я подруге на последнем уроке. Литература, обычно так мной любимая, сейчас только расстраивала, и сосредоточиться на переживаниях юной Лизы из повести Карамзина мне никак не удавалось. Притом что дома я зачитывалась ее нежной и наивной любовью к жалкому и ветреному Эрасту. Правда, меня даже имя его раздражало. А уж поступки. Воспользовался бедной девушкой и был таков. Да, что уж говорить, все они такие. И Сережа, и мой отец, и…

«Никита все купил, будет у тебя в полдвенадцатого», – отвлекла меня от грустной задумчивости Марина. Наконец. Я шумно выдохнула, отбросив последние попытки вникнуть в трудности девушки конца восемнадцатого века.

Нервозное ожидание, казалось, длилось бесконечно. Одно дело ждать неопределенности, а другое будучи убежденной в неизбежности будущего.

– И ты представляешь… всегда задерживалась, никогда не ругалась, сдавала вовремя… и ее сократили… А она – мать одиночка. И как теперь жить?

Я слушала вполуха мамин рассказ о какой-то швее, которую я даже не знала, поддакивала в паузах и кивала, когда ловила на себе взгляд.

– Да-да, согласна. Класс.

– О чем я сейчас спросила?

– Все верно.

– Лиса, в каких облаках ты витаешь? – мама уперла руки в бока и заслонила собой телевизор, в который я пялилась, не различая образов и планов.

– Ой, мам, прости, – отмахнулась я. – Столько задают, что голова кругом.

Про деньги, что отец мне дал, она была не в курсе, поэтому она сегодня сама купила в аптеке мазь, выписанную доктором, и чуть ли не насильно нанесла мне жирным слоем. Даже мои уверения, что и без того ушиб уже спадал, не сыграли роли. Но мне нравилась эта забота. Да и время, медленно шагавшее длинной стрелкой старых настенных часов, за разговорами неслось быстрее.

Кое-как дождавшись десяти, я сослалась на усталость и скрылась в комнате. Для пущей правдоподобности пришлось раздеться, погасить свет и забраться под одеяло. В нашей семье существовало негласное правило, следуя которому мама, перед тем как лечь спать, всегда приходила ко мне в комнату, целовала и подбирала одеяло. И хоть я ворчала, что уже взрослая и в таких мелочах не нуждаюсь, все же каждый вечер ждала ее.

Особенно, зная, что сегодня опять обману.

Но моя уловка всегда удавалась. В такие дни сумбурные вечера мама тоже ложилась раньше. А значит, у меня появлялось время бесконтрольно покинуть дом.

В 23-15 мне пришло сообщение от подруги «Я внизу», сулившее мне начало благодатных неприятностей. Крадучись, ступая по протертому ковру в коридоре, я умело сунула кроссовки подмышку и придержала язычок у замка. Свет на лестничной клетке так никто и не починил, поэтому пришлось на ощупь искать перила, но каково было мое удивление, когда вместо бездушной деревяшки я ухватилась за чью-то теплую ладонь.

– Привет, – похожий на шипение шепот холодком пробежался по спине. – Это я, Никита.

– Знаешь что! Никита, – также тихо я пыталась выразить свое недовольство, но бодрящий кафель так остудил мои ноги, что я за пару мгновений умудрилась продрогнуть целиком – от пят до макушки. – Держи лучше, – и доверившись своему знакомому, я нагнулась завязать шнурки.

Выскочив в темный двор, освещенные единственным фонарем, я огляделась. Марина пряталась в тени деревьев, но не заметить ее было невозможно. Темный неподвижный силуэт отчетливо проглядывался на фоне колыхающихся от ветра деревьев. Махнув рукой, она подозвала нас.

– Как неудобно он оставил машину, – сетовала она. – Погляди, под самым фонарем. Хорошо, что у меня капюшон есть. А у вас?

Мы с Никитой переглянулись. У него был, у меня нет. Тогда парень, недолго думая, скинул куртку и отдал ее мне, оставшись в одной кофте. Натянув капюшоны, мы весело переглянулись и, толкаясь, почти полезли за телефоном, чтобы сделать селфи на память. Но вовремя смекнули, что, выложив фото банды молодых преступников (разве только без шарфов на лице), сами накликаем на себя беду.

– И вот, держите, – Марина протянула нам платки.

В привычный день я бы прыснула со смеху от ее предусмотрительности, но сейчас было совсем не до этого. Руки тряслись, а в горле пересохло. Нет, не от страха, а от предвкушения запретного.

Наконец, когда с формальностями было покончено, и подруга осталась удовлетворенной результатом, она достала из пакета то, ради чего мы здесь собрались. Флакон аэрозольной краски неонового оранжевого цвета. Ух, какой тон! Вырви глаз. Люблю такие. От возбуждения у меня закружилась голова.

– Но у нас он только один. Поэтому предлагаю по очереди.

Мы переглянулись и негласно решили, что первой буду я.

Выйдя на свет, тряся краску, я услышала характерный звук металлического шарика, бьющегося о стенки банки, и довольно хмыкнула. Ну, здравствуй, папа. Я так рада тебя видеть. Жаль времени на встречу не так много. Оббежав машину со всех сторон, я выбрала левую. Во-первых, здесь сидит водитель. А во-вторых, символично, сердце тоже слева.

Я сорвала колпачок с флакона и выжала первую струю. «Г». Крупно, от крыши до самого низа, изумительным оттенком рыжего. «А». Я любила тебя, боготворила и не ожидала предательства. «Н». Знала, что, если будет больно, ты всегда поможешь пережить эту боль. «Д». Верила, что, уйдя однажды, ты скоро поймешь ошибку и вернешься. «О». Попросишь прощения, обнимешь и скажешь, что скучал. «Н». И сделаешь все, чтобы я почувствовала себя любимой, а не забытой и брошенной.

Стирая тыльной стороной ладони слезы, я шагнула к деревьям и всучила краску подруге. Мне было все равно, что она будет с ней делать. Пойдет ли к машине или спрячет в пакет. То, что они пришли и просто постояли рядом, более чем достаточно. Но Марина не была бы собой, если бы не пошла дальше. Она тряхнула флаконом и решительно направилась к машине, закрашивая окна с правой стороны. Там, где сидели Наташа и Марк. Те, кто отняли у меня отца. Те, кто несет полную ответственность за мою рану. И те, кого мне было жалче больше, чем себя. Черт! Что я несу??

Быстро расправившись с делом и удовлетворенно любуясь работой, Марина передала флакон Никите. А тот… Вот уж от кого не ожидала! Изобразил большущий член на лобовом стекле. И глядя, как он старательно вырисовывает детали, я с удивлением ощутила внутри зарождающееся спокойствие. И что-то большее, чем просто уважение.

И даже обидно, что, когда отец будет забирать машину, я не увижу его лица.

Воскресение #3

Будучи убежденной в том, что отец не захочет меня видеть ни в это воскресение, ни во все следующие, я разрешила себе не вставать рано. С вечера отключила будильник и спрятала телефон под подушку, мечтательно разглядывая звезды за окном перед тем, как уснуть. А засыпала я с дурацкой улыбкой на губах. Не только потому, что находила свою исключительную изобретательность гениальной. Стыдно признаваться самой себе, а тем более вам, но я кое с кем переписывалась. Не знаю, как он умудрялся все чаще и чаще красть мое внимание, и все больше вклиниваться в мозг своей идеальностью. Веселый, по-глупому милый и забавный, готовый прийти на помощь. Ни в какое сравнение с Сережей, которому было важно только потискаться в кустах. Нет. Никита смешил меня, провожал вечерами до дома, заботился, не спорил, слушал. И почти не щетинился на колкости, какие бы жесткие я ни отпускала в его сторону. Я даже успела забыть, каково это – отвечать взаимностью, потому что мне нравится, а не наоборот.

«Увидимся завтра у Марины?»

«Ты тоже придешь?»

«Приду»

«И убираться будешь? Боря обблевал все стены в ванной»

«Козел»

«А на прошлой неделе я. Значит, и я коза»

«Ты не коза»

«Да ну? И чем я лучше?»

Светящиеся три точки набираемого сообщения перегоняли кровь быстрее, чем это делало сердце. И…

«Всем»

Луна по-особенному мягко заливала комнату светом, а золотистые точки мерцали в чернеющем небе. Я не хотела рушить момент робкой радости, поэтому просто погасила экран. Что бы он ни написал после, его «всем» раскрывалось внутри бутоном нежности. И пусть это все-таки лесть, и пусть я завтра не вспомню его слова, сегодня, сейчас, мне хорошо.

А для полного счастья не хватало только уверенности, что я все та же Вася, что и месяц назад. Хотя сон в ту ночь и без этого понимания был безмятежным.

Однако валяться до двенадцати позволить себе я, увы, не могла. Вчерашняя тусовка у Марины прошла, как обычно, на славу, с битьем посуды и блевотиной на стенах, потому моя помощь была нужна, как никогда. Скатившись с кровати в половине десятого, я бросила взгляд на утреннее солнце, пробивающееся сквозь тонкую вереницу серых облаков, и потянулась. Ну не может такой день что-то испортить!

Мама, занятая приготовлением завтрака, не сразу заметила, как я появилась на кухне. Знакомая незамысловатая мелодия из ее уст заполняла пространство, витала в воздухе вместе с ароматом свежеприготовленной яичницы, и, скручиваясь в тугую резинку, мой желудок выдал меня раньше, чем я хотела сознаться сама.

– О, ты уже встала, – мама порхала по комнате как парашютик одуванчика, сдутый кем-то из детей жарким июньским вечером. Она кружилась и улыбалась, продолжая напевать под нос, а я никак не могла вспомнить, откуда же я знаю эту песню.

– Только не говори, что это Пугачева, – жалобно попросила я.

– У-у, – ее улыбка стала еще шире.

– Ну древность же какая-то. Ты хочешь моей смерти? Что это?

Мама пожала плечами, продолжая заводить меня. Блин, да она сама не знает, что поет! А я теперь не успокоюсь, пока не вспомню название.

– И вообще, чему ты так светишься? – не выдержала я продолжительного утреннего позитива. Одно дело – я, но ее радость сбивала с толку. Обычно спокойная, сейчас мама с ее излишней игривостью казалась неестественной.

– Просто настроение хорошее, – с лопаткой наперевес она крутила попой, с легкостью попадая в такт. – Иди, умойся, я уже накладываю.

Недоверчиво хмуря лоб, я удалилась в ванную. Смутное предчувствие мягкими кошачьими лапками пробиралось в душу, но я отгоняла его. Сегодня будет хороший день. Потому что я так решила. Но когда я покинула королевство чистоты и порядка, то сразу почувствовала, как воздух вокруг изменился. Вместо мягкого и тягучего стал жестким и холодным. Но только войдя в кухню, я поняла почему.

За столом сидел отец, привычный, отдохнувший, посвежевший. Не здороваясь, я рванула к окну, огибая ненавистный силуэт, и уставилась на чистый и блестящий рендж. То есть как?

– Это хоть было весело? – отвлек от раздумий меня отец, доедающий мою яичницу.

Конечно, мама готовила еще, но эта точно была моя.

– Определенно, – кивнула я, озадаченно потирая локоть.

Мы же определенно рисовали краской. Я потерла ее рукой. И следов на пальцах не осталось. Как такое может быть?

– Ты купил новую машину? – единственное предположение, что пришло мне в голову.

– Ха-ха, – наигранное восхищение быстро сменилось безразличием, – просто помыл.

– И краска слезла?

– О чем это вы говорите? – мама поставила на стол тарелку с дымящимся завтраком. Теперь уже точно моим.

– Да так, – отец быстрее нашел слова. – Ешь давай. Нам скоро ехать.

И я послушно села.

Сев в машину, я быстро убедилась, что отец не врал. Все тот же выцветший попугай болтался на зеркале, все та же собачка лежала на торпеде, а сзади стояло кресло Марка. Даже чеки, небрежно скомканные, валялись в подстаканнике, как и в прошлую мою поездку. Сомнения в том, что автомобиль только выехал из салона, растворились, будто их и не было.