Читать онлайн Ксерокопия Египта бесплатно

Глава 1

«Душистый персик»

Пустынное марево, хотя, вернее сказать, адовая жара, всегда требовала своеобразных оазисов, где любой путник, начинающий галлюцинировать, мог напиться воды и наконец-то передохнуть под ветвями трех пальм аравийской земли. Хотя, все зависело от уровня галлюцинаций — порой, прильнув к живительной влаге можно было начать жевать песок просто потому, что солнышко уже окончательно напекло.

Марево не прекращалось и сейчас. Песчинки прыгали, как блохи на спине собаки, разнося свое тепло, полученное от солнца, по всей округе. А когда ветер поднимался еще сильнее, то картина мира внезапно покрывалась рябью и сепией, становилась похожей на старый фильм, снятый студентами-киношниками на поломанную камеру, купленную на барахолке.

Пальмовые листья загадочно шуршали, навевая атмосферу какого-то болливудского кино или романтического произведения, где вот-вот либо выскочит Али и начнет изучать родимые пятна всех рядом стоящих, либо появится граф Монте-Кристо.

Подводя краткий итог — даже с приходом в пустыню цивилизации, ничего особо не изменилось, и потребность в оазисах никуда не ушла. Только вот эти самые оазисы немного эволюционировали.

В одном египетском городе, как говорят, где-то на отшибе мира, такой оазис назывался «Душистым персиком», и был он ни чем иным, как своеобразным кафе (хотя местные навряд ли называли его именно этим словом). Ни одна смертная душа не оставляла заведение без внимания. Бессмертные души тоже с удовольствием бы забегали в «Душистый персик», но вот только их на земле не осталось. Как оказалось, бессмертие — понятие вполне себе конечное.

Если проследить вектор движения некой фигуры, позвать профессоров-физиков, несколько часов подумать и почертить мелом по доске, можно узнать, что фигура направляется ровно к дверям заведения.

Ну а если подключить немного скорости и смекалки, прибавить шагу — то можно оказаться внутри намного раньше шагающего человека.

Кальянный дым клубился тонюсенькими колечками, словно бы кто-то нарезал осьминога и разбросал по помещению. Он аккуратно полз от одной длинной трубке к другой, сплетаясь и скручиваясь в причудливые фигурки. При желании, можно было бы разглядеть сотни спонтанных образов, которые появлялись и тут же растворялись.

Дым во всем его разнообразии, будь то струйки, щупальца или кольца, которые посетители с мастерством фокусника запускали в воздух, нес за собой и запах. «Душистый персик» был заполнен, как бы это странно не прозвучало, душистыми запахами мяты, ананаса, манго и, что не удивительно, персика. В общем, не заведение, а сплошной коктейль из экзотических фруктов — хотя, посетители их таковыми не считали. Ну манго и манго, растет на каждом втором дереве и стоит копейки… До тех пор, пока его не обработают, запакуют, перевезут в холодную страну и накинут такой ценник, что позволить теперь уже «экзотический фрукт» сможет только Ротшильд или Фуггер, да и то — не каждый.

Заглянув в «Душистый персик» так, мимолетом, можно было раствориться в атмосфере кальянного дурмана до такой степени, что мышцы перестали бы работать, а кости стали мягкими, как губки. Очень хорошая техника обезвреживания врага, которую ни одна армия почему-то не возьмет на вооружение. Кальянно-дурманные войска — звучит же!

Говоря иначе, сюда приходили чтобы расслабиться, отдохнуть и перекусить. Сейчас происходило то же самое — гости, скорее местные, чем приезжие, общались, затягиваясь кальянным дымом, выпивали и перекусывали, наслаждаясь разговорами или своими делами.

Но время неумолимо идет, и вот фигура, которую удалось опередить, врывается внутрь, привнося с собой, словно дыхание дракона, горячего воздуха с улицы.

Усы человека, длиннющие, неухоженные, торчащие кисточками в разные стороны так, словно тот сошел с карикатуры, тут же исполнили пируэт от перепада температур. В «Душистом персике» всегда было прохладно — спасибо работающим кондиционером.

Мужчина, не снимая феску с головы, продолжил движение, огибая столики и бегая вокруг глазами. К слову сказать, двигался он как-то странно — его шаги были настолько плавными и воздушными, что, казалось, будто он буквально плыл в пространстве. Словно в его ботинки встроили маленькие колесики, и мужчина катился, накренившись вперед. При этом серый костюм, в два раза больше своего хозяина, раздувался и становился еще раза в три больше.

Глаза человека наконец-то остановились на столике в углу. Мужчина сел за него, закинув ногу на ногу, и принялся ждать, вслушиваясь в играющую арабскую музыку и кивая головой в такт. Новый посетитель принялся разглядывать тарелку с недоеденными фруктами, стоящую с обратной стороны стола.

Из-за прозрачно-фиолетовой шторки в углу «Душистого персика», которая выполняла роль двери, вынырнула крупная низенькая женщина. Вынырнула с такой же мощью, с который это мог сделать кит, страдающий ожирением, но желающий парить над морской гладью и вновь плюхаться под волны. Она поправила подолы своего цветастого халата, затянула поясок и, шаркая мягкими домашними тапочками, села за столик. Как раз напротив нового посетителя.

Она поерзала на стуле и затянулась кальяном, явно не обращая внимания на собеседника. Запустив в воздух пару колец, посмаковав и поправив густую седую шевелюру, сплошь измалеванную цветными резинками, женщина опустила глаза.

— Ай, Рахат, дорогой! Ты, как всегда, появляешься из ниоткуда, — проговорила она, весело дергая руками, сжатыми в локтях. Словно бы женщина боялась двигать руками в полную мощь, опасаясь убить кого-нибудь ненароком — учитывая ее габариты, это было вполне реально. — И опять без разрешения занимаешь мой столик, не стыдно тебе? Ай-яй-яй!

Женщина театрально поцокала, а потом еще немного поелозила на стуле, вызвав колебания пространства вокруг — что-то наподобие миниатюрного землетрясения.

— Бабушка Сирануш, я занял его чтобы поговорить с тобой, — ответил Рахат, сняв феску. Обнажился сад волос, за которым уже давным-давно, как казалось, прекратили уход. — Дело не требует отлагательств…

— Говоришь, как какой-то романтик, — она улыбнулась, и лицо заиграло мозаикой из морщинок. — Угощайся!

Женщина провела рукой над тарелкой с фруктами, а потом указала на кальян. Гость помотал головой.

— Нет, нет, я хочу поговорить и пойти доделывать дела…

— За мой счет, естественно.

Бабушка Сирануш хитро улыбнулась, и улыбка ее могла расколоть любой материк напополам. На правах хозяйки «Душистого персика» она могла угощать кого угодно и когда угодно, особенно — постоянных посетителей, особенно — Рахата. Ей не было жалко денег, потому что их было в достатке — в принципе, даже если бы их было не столь много, женщина не утратила бы своей щедрости. Она олицетворяла собой уют и дружелюбие — и попади Сирануш в племя туземцев, они точно бы провозгласили ее богиней домашнего очага, а она прекрасно справилась бы с этой должностью.

За свою долгую — возможно, как говорили некоторые, чересчур долгую жизнь, она повидала множество людей. Некоторые из них были поприятнее Рахата, но все же, было в нем что-то такое… нелепо-противное, что, обычно, играет на руку. Именно это нелепо-противное часто заставляет первых красавиц влюбляться в негодяев, а потом страдать и разводиться, и снова попадать в тот же медвежий капкан.

Бабушка Сирануш, конечно же, не собиралась уподобляться им и влюбляться. Она скорее выполняла роль режиссера, который подметил харизматичного и необычного актера, и теперь стал патроном, выбивающим роли в фильмах.

Рахат улыбнулся, хотя, скорее, это сделали его усы. Они в принципе жили на лице, как отдельный организм — словно бы став частью симбиоза между условной водорослью и лишайником.

Мужчина взял банан, содрал кожуру и, откусив, продолжил:

— Ты слышала новости?

— Не держи меня за старую рыхлю, Рахатик. Я разбираюсь в современных технологиях получше тебя, и я умею обновлять ленту телефона и читать новости…

— Я говорю о других новостях, — отрезал Рахат, приводя бабушку в ступор. — О тех, которые пока не успели напечатать, и их можно узнать только от других людей.

— Ну, просвети меня. И когда ты уже сменишь этот дурацкий пиджак? Он висит на тебе как мертвец на виселице — иными словами, не на своем месте. И эти огромные усищи…

— Это серьезное дело, — нахмурил брови Рахат. Они, кстати, тоже были словно накладными, будто-то бы вместо них наклеили еще две пары усов, но боле аккуратных. Если бы с мужчины за столиком рисовали супергероя, то он бы получил имя «Человек-усы».

Рахат начал историю, в процессе которой выражение лица бабушки Сирануш менялось, словно в мультике — эмоции рисовали и стирали ластиком, заменяя на новые.

— Ну и что ты об этом скажешь? — Рахат схватил яблоко.

— Ничего хорошего, — выпустила собеседница кольцо дыма. — Здания не должны появляться из-под земли, обычно они туда уходят. Тем более — здания такого рода…

— Но это ведь потрясающе! Новый, скажем так, объект…

— Ты хотел сказать — достопримечательность?

— Да-да, она самая. Немного путаюсь в словах от восхищения, — Рахат подкинул яблоко и ловко поймал его, наклонившись вперед. — Это настоящая золотая жила.

— Я очень рада за тебя и твои древние гробницы, — Сирануш вздохнула, снимая с головы одну из резинок. — Но вот только зачем ты рассказываешь это мне? Мне нет дела до твоих занятий — хватает «Душистого персика». Или ты хочешь и из этого места сделать достопримечательность?

— Нет-нет-нет! — рассмеялся Рахат, и его усы зашуршали, как еловые ветки. — Мне просто надо было выговориться. И, к тому же, это такая удача — ты представляешь, туда еще не успели добраться археологи и журналисты. И те, и те, постоянно суют носы не в свое дело…

— Это как раз-таки их дело, дорогой Рахат, — усмехнулась хозяйка. — Но это и вправду невероятная удача…

Рахат улыбнулся, спрятал яблоко в карман, встал и неспешно вышел. Аккуратно прикрыв входную дверь так, чтобы та не хлопнула, он остановился и поморщил нос, вновь вдыхая прогретый солнцем воздух.

Рахат вновь призадумался о появившемся в пустыни древнем здании — по крайнем мере, древним настолько, что его можно было использовать в определенных целях. Люди его профессии должны четко отличать древность от старости, ведь в первом случае всех привлекает какая-то неестественная аура этой самой древности, а во втором не привлекает ровно ничего. Если только не находятся любители понаблюдать на рушащиеся балки и сгнившие брусья. Будь на то воля Рахата, он начал бы использовать все множественное количество мультивселенных исключительно в туристических целях. Ведь где-то, подумал он, наверняка появились такие же… исторические находки, во всех других вариантах реальности. По крайней мере, если бы Рахат снимал кино, то он сделал бы именно так.

Возможно, в одной снежинке сугроба мультивселенной, Рахат направил бы свою неумолимую энергию на что-нибудь другое.

Но то было бы, а не было.

Надо условиться, что есть только один вариант этой самой множественной вселенной — тот, что находится здесь и сейчас, в котором мозг воспринимает событие как реальные, а не как условные.

И уже совсем не важно, реален этот вариант или нет. Главное, что сейчас вы находитесь именно в нем.

По сути, существование в широком его понимании — это склад многослойных пирогов с начинкой, и каждый такой пирог — ксерокопия, оттиск другого. Проблема лишь в том, что никто не видел изначальный пирог и не может отличить его от условной «подделки».

То же относится и к Рахату, оттиски которого были раскиданы по всем возможным вариациям вселенной.

Но мужчина твердо стоял на земле, держась цепкими руками за канат, который не давал улететь ему в заоблачные розовые дали.

Этим канатом был туризм.

Песчинки ударились о лицо, и мысли вновь вернулись в нужную вселенную — и Рахат шагнул, как говорится, в закат, хотя таковым вообще и не пахло.

Бабушка Сирануш же проводила гостя взглядом, словно привязав свои глаза к Рахату веревкой, подождала несколько минут, а потом резко встала, вновь разволновав пространство (наверняка, одновременно во многих реальностях) и скрылась за шторкой.

Говоря о мультивселенных, любой эксперт-физик назовёт эту теорию лишь догадкой, о которой ничего нельзя сказать наверняка. А предположи такое лет двести назад — и добро пожаловать в жаркие объятья костра. Но, благо, времена изменились. Теперь самый суровый итог такой теории — это ссора со всеми своими коллегами учеными, которых вы и так недолюбливали.

Так вот, из-за этого, посмеем предположить, что где-то в альтернативной реальности (а может — и во многих из них), разговора Рахата и Сирануш не состоялось. Там гость не стащил яблоко, да и в принципе не посетил «Душистый персик», а хозяйка заведения продолжала сидеть за столиком, потягивать кальян и жевать фрукты, периодически хлопоча по каким-то делам.

И в тех вариантах реальности она уж точно не вытащила свою колоду карт Таро.

В комнатушке все окна были занавешены фиолетовыми шторами, и свет словно пролетал через фильтр, преобразовывался и перерождался во всех оттенках пурпурно-фиолетового, придавая комнате атмосферу какого-то бродвейского мюзикла. Свет осторожно, бархатно ступал на предметы, оставляя на тех свой след и тем самым тоже придавая им этот холодный оттенок.

Сирануш устроилась в мягком кресле, раскинула колоду на круглом столике и с серьезным лицом принялась совершать какие-то махинации. Их подробное описание и объяснение здесь совсем не к месту — все равно, что пытаться научить человека выигрывать в покер и незаметно мухлевать за две строчки.

Главное, что бабушка Сирануш знала и понимала, что делает.

Карты метались между столом и ее руками, танцевали, словно психопаты на балу, а потом наконец-то остановились. И они, кстати, были одинаковыми для всех возможных реальностей — точнее, их раскладка. Даже в тех вселенных, где она состоялась лишь теоретически и гипотетически.

Хозяйка заведения еще несколько раз оглядела получившийся результат, безмолвно шевеля губами, а потом, видимо, не удивленная результатом, привстала.

— О боги, боги, боги, — проговорила она. — Недолго вам осталось.

И эти слова, будь у них возможность, пустились бы по всем возможным оттисками реальностей в мультивселенной, став тревожным звоночком, который рано или поздно заставит грохотать колокола паники.

* * *

Он извивался и кривился, змеем скользя через грани реальности, его реальности, и постоянно ударялся о стенки, словно бы был рыбкой в аквариуме.

Но он — гораздо большее, и постоянные удары о рамки, скажем, темницы, хоть и обширные, раздражали его.

А потом, он услышал слова, которые каким-то образом проникли сюда — и улыбнулся, по крайней мере, так, как он это представлял.

Он ждал и скучал, ударялся головой о границы теперь уже своих владений и вновь отступал от нечего делать. Его интересовал реальный мир… если быть точным, одно из измерений этого мира, один из его пластов.

Несмотря на общее заблуждение, вселенная — один большой слоеный пирог. И его интересовал лишь один слой…

Здесь, вокруг него, все было мертво, все замерло в состоянии стагнации, и как разноцветное желе содрогалось при каждом его движении. Но так и должно было быть — так было всегда.

И он жаждал, жаждал вновь вкусить своей пищи, но пока, столько сотен, тысяч лет — тщетно.

Но гробница, все же, вынырнула из-под песков — а значит, скоро придет время очередного пиршества. Цикл слишком долго был нарушен — и пора всему встать на круги своя.

* * *

Если бы климат вдруг решил ожить, то он обязательно принял бы форму какого-нибудь животного, пусть и мифического. Очень уж любят силы, неподвластные описанию, принимать формы, этому описанию вполне подвластные.

Сухая, пустынная жара обязательно превратилась бы в огромных ящериц, хотя даже драконов-комодо, которые росли бы с каждым шагом, впитывая в себя вихрящийся песок. Рептилии светились бы оранжево-красным, и медленно, но верно ползли вперед, чавкая жуткими челюстями и шипя языками, готовыми ошпарить все что угодно. В общем, все в лучших традициях психоделического хоррора.

Именно эти твари и настигали бы Рахата, который пытался поскорее уйти прочь с солнцепека и укрыться в теньке, куда метафорическое воплощение климата не добралось бы. Преодолев несколько кварталов, задержавшись в тех редких теневых островках, что создавали дома и пальмы, недавний гость бабушки Сирануш наконец-то ворвался в довольно высокое стеклянное здание. Здесь от климатических рептилий спасал самый настоящий Экскалибур, представший в виде кондиционеров, изрыгавших вихри холодного воздуха.

Добравшись до своего кабинета, Рахат плюхнулся в кресло на колесиках, попутно совершив офисный ритуал — сделав два оборота вокруг своей оси на этом сама кресле — и включил монитор. Тот поморгал несколько раз, как бы раскрывая третий глаз, который помогал Рахату глядеть, к его огромному сожалению, не в будущее, а в мир во всей его красе — этакое блюдце с яблочком, волшебное зеркало…

Ну, на самом деле, обычная новостная лента.

Мужчина выпрямил рукой усы, лихорадочно схватился за мышку, словно испугавшись, что она убежит, и пролистал страницу сайта.

Возвращаясь к разговору о множественности вселенных, где-то, в каком-то оттиске бытия, уже бы наверняка всплыла та новость, которую Рахат так боялся увидеть — и ничего, в принципе, не случилась бы. Точнее, что-то, да случилось бы, но вот только это было бы что-то другое, не такое, как здесь.

Но здесь и сейчас лента была пуста — и Рахат, облегченно сдувшись, откинулся на спинку.

Усища как-то странно шевельнулись. Они точно были водорослью лишайника по имени Рахат — все остальное тело стало грибом. Непонятнее всего было, кто какую функцию в этом симбиозе выполнял. Если позвать несколько ученых исследователей и отдать им Рахата на растерзание, они придут к выводу, что усы, все же, отвечают за туризм.

Ах, да, туризм.

Именно он — по крайней мере, последние дни — стал причиной столь яростного влечения Рахата к ленте новостей. Любой версальский любовник позавидовал бы тому рвению, с которым мужчина пожирал глазами монитор — при том каждые несколько часов, если не минут.

Ну, ладно, ничего, от отсутствия одной новости мир не сломается — даже станет чуточку спокойнее. А ему это лишь сыграет на руку.

Рахат обладал таким уровнем цинизма что, будь он оператором, ради красивой картинки лесных пожаров он мог бы поджечь деревце-другое — проблема в том, что именно из-за этого и начинались пожары, которых до Рахата не было.

Мысли начали спотыкаться друг о дружку, и последняя из них, очевидно, запьяневшая меньше всего, успела маякнуть в черепную коробку интересное предположение. А почему, собственно, журналисты еще не написали эту новость?

Впрочем, прежде чем мозг успел как-то отреагировать на такой дерзкий запрос, самая стойкая мысль рухнула вместе с остальными, и Рахат провалился в сон.

Кусочки трезвого сознания отрывались и крупинками мерцали в пространстве. Стоило пустить их через огромный провод и подключить к какой-нибудь жуткой машине, которая переводит, допустим, двоичный код в какой-нибудь тетраидоичный. Но об этом лучше узнавать у экспертов. Дилетантство в таких вещах ни к чему хорошему не приводит.

В общем, крупинки мыслей постепенно генерировались бы в 010101, потом в 16FG, и уже потом чудесным образом превращались в маленькие частички песка, которые носились по пустыне.

Вполне реально носились.

Они собирались в группы, словно представители тайных обществ, и объединенной массой налегали на следы двух археологов, уже почти незаметные на теле пустыни. А довольно скоро, припорошенные песком и изредка бинтами, отпечатки ног и вовсе исчезли.

Как, впрочем, и сами ученые мужи.

Скарабеи осмелели — видимо, решили почувствовать себя героями. Жучки начали тихонько, словно идя ночью на кухню перекусить и при этом стараясь не разбудить спящую родню, подкрадываться к появившемуся из-под пустыни зданию. И каждый раз, делая маленький шажок — ну, жучий шажок, как бы он не выглядел, — насекомые вздрагивали, останавливались, но продолжали свой путь. Траектория их была похожая на прямую линию, нарисованную на компьютерном экране, но слишком уж нечеткую, размытую до пикселей.

Песчинки садились скарабеем на хвост (образно говоря) и неслись по той же линии, только вот бояться им было не чем. По сравнению с песком, жуки просто гении — для начала потому, что у насекомых хотя бы есть некое подобие мозга.

Еще у насекомых была генетическая память, которая все еще не давала заползти под исписанные иероглифами камни. Словно однажды здание посчитало, что выглядит слишком скучно, и вопреки всем протестам решило набить себе пару изображений, но татуировщик уж чересчур разошелся.

Песчинки же не могли бояться ничего и никого — они разгонялись, залетали в щели и неслись уже во мраке, преодолевая извилистые коридоры, мрачные изображения богов и людей, начерченных на стенах, но… рано или поздно, они опадали на землю и смешивались со своими собратьями.

Одна крупинка песка только что свалилось в пузатый сосуд. Она провалилась на самое дно, хотя, при правильных обстоятельствах, не смогла бы проделать такой трюк физически.

Песчинка упокоилась на дне одного из четырех горшочков-канопа. Крышки в форме божественных голов валялись в стороне, притом — расколотые. Сразу было видно — у четырех детишек Гора день явно не задался.

И увидь это пара-тройка египетских жрецов, они тут же пошли бы и покончили с собой — чтобы не накликать божественны гнев. Лучше уж самим, до того, как Ра узнает об их ошибке. Как-то спокойнее потом будет гулять по загробному миру.

Ах, да. А еще сосуды были пустые.

Розовое облако наслаждения и спокойствия лопнуло вокруг Рахата с таким треском, который издают только разрушающиеся мечты — даже снесенные здания обваливаются на землю тише. Осколки стекол от нежно-розовых очков, видимо, попали турагенту в глаза, потому что он бахнул смартфоном по столу, заставив усомниться в своей адекватности всех других посетителей «Душистого персика».

— Черт! Они все-таки успели написать эту идиотскую новость, — усища запрыгали вверх-вниз, словно желая сорваться со своего место и как-следует навалять виновникам катастрофы Рахатового масштаба.

— Рахат, — бабушка Сирануш продолжила перетасовывать колоду Таро, — это просто случилось раньше, а не позже. Поверь, о таком никто не стал бы молчать. К тому же, одна фотография с высоты вертолетного полета — ну, не такая уж сенсация…

— Ага, конечно, — отмахнулся гид и поправил феску. — Они из чего угодно смогут раздуть новость — а представь, что эти фото попадут тем людям, которые пишут о всяких там теориях заговорах…

— Да, они-то уж точно постараются. Но для тебя это плохо не обернется.

— И почему же ты так уверена?

Сирануш поправила прическу, а потом, сверкнув кольцами в свете ламп, раскинула колоду карт по столу.

— А вот почему.

— Ты что, будущее по ним предсказываешь?

— Рахат, каких фильмов ты насмотрелся и книг начитался? — в воздух вылетела струя кальянного дыма. — Будущее предсказать невозможно, оно как пустыня — столько крупинок, и все вроде как разные, а вроде как — одинаковые. И, самое главное, они все складываются воедино — без каждой отдельно взятой крупинки не было бы и пустыни…

— Это смесь философии и оккультизма? — дернул усом Рахат.

Сирануш откинулась на спинку.

— Нет, это размышления старой женщины. И этот звучит адекватнее, чем многое из того, что ты порой читаешь. Чтобы видеть древние тайны, иногда нужно просто посмотреть на карты, а не читать очередной журнал о проклятиях.

— Ой, не начинай.

— Я начала говорить об этой новости, но не закончила, — вдруг вспомнила хозяйка «Душистого персика», мысли который с акробатической точностью сплетались в один огромной носок рассуждения, такая метафора здесь уместна более всего. — Тебе она не помешает, потому что… тебе она уже помешала при другом развитии событий. И вообще, лучше бы тебе не соваться в эту гробницу.

— А с чего ты вообще взяла, что это гробница?

— Да так, порассуждала и посмотрела на карты, — Сирануш сузила глаза так, что они стали маленькой щелочкой, через которую можно было бы заглянуть в ее душу, как через приоткрытую крышку консервной банки. Главное — не порезаться.

Рахату это не удалось.

Возможно, в каком-то другом оттиске реальности — в одном из многослойных пирогов, испеченных на кухни мироздания, новость как-нибудь помешала бы замыслу Рахата. Ну, например, приехало бы правительство и опечатал внезапно возникший памятник культуры. Другой вариант — приехала бы какая-нибудь старушка в темных очках, потерялась в пустыне, сделала размытое фото находки, а по возвращении в отель первым делом отправила бы картинки сыновьям (странный народ эти старушки) с подписью: «Люблю вас, смотрите, что сегодня видела!». И они, сыновья, очень удачно оказались бы археологами.

В общем, вариантов сотни — хотя истинное число намного больше и количества нулей в нем хватит на то, чтобы превратить эту книгу во вторую «Войну и мир», только набрать количество страниц исключительно засечет одного числа.

Но здесь такого, как и сказала Сирануш, не произошло. В настоящем, которое, конечно, условно. Потому что среди очень качественных оттисков не сазу разберешься, где оригинал, а где — подделка. И приходится играть в условности, возвращаясь к событиям…

— И мне нужно верить картам? — Рахат, на момент лирического отступления как-бы слегка застывший в стоп-кадре, засмеялся и укусил персик. Сок потек по усищам, да в рот, видимо, попадать не собирался.

— Это просто… предчувствие.

— Ха! Верить предчувствиям! Без обид, но я не настолько старый, чтобы верить предчувствиям.

— То есть я — старуха?

— Ну я же говорил, без обид!

…но любая мелочь, даже фото непонятного древнего строения с огромной высоты, рано или поздно тянет за собой нечто другое, что цепляется за еще один крючок, еще, еще, пока все упавшие доминошники не слежатся в событие. Почему-то все войны и другие выжигаемые в истории клеймом события начинаются с какой-то мелочи, будь то упавшее на голову яблоко, пивная заварушка, идиот с пистолетом в толпе или отсутствие охраны с металлодетектором в театре (хотя, нельзя же винить время за то, что тогда металлодетектор еще просто не изобрели).

Ну а мелочь в виде фотографии гробницы, которую изрыгнули пески, неумолимо тянет за собой другую ниточку — но она находится практически на другом конце земного шара.

Ну, или с другой стороны земного диска. На худой конец, на другой шоколадной крошке великой мировой печеньки. Тут уж пусть каждый представляет, как хочет.

Так или иначе, глобус приходится как следует крутануть, потом остановить и приблизить так, чтобы было видно движения людей.

Все только потому, что рука Психовского ударила о другую его руку, сотрясся мир микроорганизмов и, возможно, породив новую вселенную бактерий. Взрыв кажется большим только с точки зрения существ, которых он создает.

А если этого и не случилось — то, по крайней мере, аудитория обратила на профессора внимание, которое до этого пьяно шаталось, спотыкаясь на каждом шагу.

— Итак-итак-итак, спасибо что вылезли из своих смартфонов и не только, — Психовский закинул ногу на ногу, продолжая сидеть на своем преподавательском столе и пожирать глазами аудиторию. — Встает вопрос: а могло ли такое случится вообще?

Профессор впился в аудиторию, ожидая ответа — вопреки всем законам жанра, он последовал, и вполне себе внятный.

— Ну, если предположить, что культура запада — это, в принципе, кривое зеркало восточной культуры, то почему бы и нет? Римляне-то, в конце концов, сплагиатили греков — что мешало западу сделать то же самое с востоком? Только, ну, не так грамотно — перешив все белыми нитками.

— Ну, я рад, что вы со мной согласились — странно было бы, если нет. Ведь не просто так именно древние Римляне придумали авторское право, м? — Психовский поправил желтую кепку и почесал густую желтоватую броду — очень, надо сказать, солидную. — Возвращаясь к сегодняшней теме — никого не смущает, что система пирамид раскидана по всему древнему восточному миру? А вот западная напрочь избавилась от этих строений!

— Ну, возможно кто-то просто посчитал это пережитком прошлого… — продолжил дискуссию особо смелый студент, один из тех, кто первым вылезает на сушу и отращивает ноги, или спрыгивает с дерева и начинает разжигать огонь.

— Пережиток прошлого, молодой человек, это снимать шляпы в здании. Именно поэтому я прекрасно чувствую себя в кепке, — зал взорвался, и профессор Психовский наконец-то спрыгнул со стола, поправил розовые брюки и зашагал по кафедре. — А это — просто нежелание принять оккультное и антинаучное за вполне себе правдивое. У нас ведь как — если не доказано, значит антинаучное, так? Выходит, до Эйнштейна вся теория относительности была ересью. Поэтому от всех пирамидальных строений и отказались после заката древних цивилизаций — восточных в частности. Кому-то было хорошо и со стоящими в рядок камнями, если вы понимаете, о чем я. А потом — ну во всяком там средневековье, вы его прекрасно знаете по книгам и сериалам, это посчитали антинаучным и оккультным бредом — и считают до сих пор.

Психовский схватил со своего стола небольшой пульт, щелкнул им и сменил слайд на экране, порхнув зеленой толстовкой, как крылышками.

— Предположений сотни. Если вы заядлые любители научной фантастики, вам точно понравится идея, что пирамидки — это цепь древнего космического оружия, которое палило лазерами во все стороны. Если любите спиритические сеансы и все-такое, то для вас есть другая теория — ворота в мир мертвых, а?

— А как насчет обычных храмов?

Психовский вновь запрыгнул и уселся на стол, закинув ногу на ногу.

— Вот именно! Какие-то светлые умы собрались в этой аудитории сегодня, не находите? Храмы — прекрасно! Теперь, спрашивается, — тут профессор развел руками в стороны, — зачем строить практически по всему миру храмы примерно одинаковой формы, когда у каждого — разные боги, и вы даже не можете решить, сколько их, кто из них главнее, и кто страдает раздвоением личности. В конце концов, да не закрутится в гробу Стивенсон, Амон и Ра — это практически египетские Джекилл и Хайд.

— Но современные храмы же тоже похоже друг на друга…

— Знаете, похоже я поторопился с заявлением об светлых умах. Все дело как раз и в том, что все, как вы сказали, современные храмы — построены по образу и подобию, поскольку как раз и предназначены для одного божества! Зачем же тут распыляться? Опять же, встает вопрос — самый главный, который всегда двигает человечество вперед — какого черта?

Психовский замолчал, выдержав драматическую паузу, а потом щелкнул молнией темно-зеленой толстовки.

Когда за профессором наблюдали со стороны, часто подмечали, что он походил на разноцветное торнадо, которое подхватило модные словечки и, возможно, тот самый домик из Канзаса. Домик это рано или поздно обрушивался на аудиторию в виде шокирующей информации, которая оставляла от бедных студентов только рожки да ножки.

Грецион Психовский очень любил, как он сам называл это, открытые лекции — когда можно было рассказывать что-то для тех, кто приходил добровольно и покрывался потом, впитывая информацию, как губка. Правда, и там находились умники, которые называли его оккультистом и псевдоученым. Сначала Психовский кидал в этих людей раскаленные копья с привязанной на бирочке надписью «А я и не ученый», а потом со всей дури оставлял фингал под глазом гениальнейшей фразой, которую многим стоило бы взять на карандаш: «Не нравится — уходите».

Незнакомые люди называли его циником, друзья — современным, студенты же — разноцветным дедом, попугайчиком, психовчелло, «прошаренным чуваком» (если вы не знаете смысл этой фразы — поверьте, вы не одиноки) ну и так далее. Из всех этих условных определений, как правило, самыми точными были студенческие. Но сам Грецион, скорее, представлял собой смесь, квинтэссенцию всех этих слов — и даже вел блокнотик, где помечал каждую свою новую кличку. Надо же будет над чем-то смеяться долгими зимними вечерами. А лучший смех, конечно, это смех над самим собой. Ну и над студентами, если вы преподаватель. Но это уже совсем другая история…

— Вижу поднятую руку, — продолжил Психовский лекцию. — Какой вопрос назрел в вашей головной оранжерее?

В руке, которая осмелилась проклюнуться в лесу тишины, был телефон.

— Новости читали? — спросил студент.

— Да с вами тут почитаешь… — вздохнул профессор и полез в карман за смартфоном, который, конечно-же, был в ярко-фиолетовом чехле. Чувство стиля — штука тонкая. — Ну, давайте почитаем, что уж там, может, меня и заинтересует…

В каком-нибудь другом оттиске реальности, опять же, Психовский даже не обратил бы внимания на замечание студента — но то был какой-нибудь другой Грецион Психовский. Точнее, тот же самый, но с точки зрения реальности здесь и сейчас — неправильный.

И там не появилось бы камушка на склоне, по которому катился снежный ком из событий…

В общем, при другом раскладе в другом оттиске реальности с другими событиями, профессор не открыл рот от удивления, листая ленту новостей.

— Так и в чем был вопрос… — позволил словам выйти на небольшую прогулку Грецион, пялясь в экран.

— Разве древние здания появляются из песков?

— Ну, вообще-то, нет…

Если есть в мире где-то какое-то место, где случайные встречи со знакомыми людьми достигают своего апогея, то это — университетские коридоры. Они словно обладают некой силой, которая выталкивает вам навстречу, допустим, преподавателя, который уже три года ничего не вел, но почему-то сейчас оказался именно перед вами. Или, например, особо везучим студентам приходиться останавливаться и жать руку то знакомым с одного курса, то с другого, то с третьего, ну и так до мозолей. В общем, эти коридоры явно строили какие-то космические архитекторы-мистики, которые завернули время и пространство в тугую спираль. Зачем? Ну, просто они очень любили посмеяться — но шуточка немного вышла из-под контроля.

Эти строители расхохотались бы во все горло, увидев, как Психовский, лениво бросив «здрасьте» паре знакомых студентов, столкнулся с деканом.

— О, а я как раз бежал к вам! — борода профессора выразила улыбку — выглядело это так же нелепо, как если бы иголки на спине ежа вдруг собрались бы в смайлик. — У меня тут просьба…

— Вообще-то, у нас обед, — отрезал собеседник, который, по всей видимости, таковым быть не хотел. — Приходите через пару часиков. И все просьбы — в письменном виде. Образцы заявлений у нас лежат, так что прям там и напишете.

Порыв легкого ветерка — и Грецион упустил свою жар-птицу, которая улетела допивать кофе и доедать салатики. А незримые архитекторы рассмеялись еще сильнее.

Все деканаты, видимо, строили одни те же строители-юмористы, явно пересмотревшие неправильных передач в детстве. Деканаты словно вырезаны по одной заготовке, сделанной, надо сказать, очень дешево — комнатки, где сконцентрировано столько абсурда, что им можно было бы заряжать пиратские пушки. Работать могло похлеще ядер, только вот деканат навряд ли был на корабле Черной Бороды. К его же благу.

Иначе, во время любой битвы приходилось бы заполнять бесконечные бумажки, чем Психовский и занимался. В английском языке есть выражение — «любопытство убило кошку». Так вот, бюрократия эту кошку сначала подвергла пыткам, потом четвертовала, потом сожгла останки и выстрелила прахом из пушки.

Грецион протянул исписанный листок женщине, которая закопалась в листы так, словно они огораживали ее от некоего проклятия.

Ее глаза сверкнули, сначала пронзили Психовского, потом, более ласково — листок.

— Вы что, с ума сошли, господин Психовский? — пискнула женщина. Грециону понравилась, как звучит эта фраза. Он ухмыльнулся. — Что, отпуск прямо в середине учебного года? У вас тут сессия на носу, кто будет принимать экзамен…

— Ну, слушайте, в декрет-то уходить под сессию можно? Найдете другого преподавателя, ну, какая разница-то.

Глаза женщины замерцали огоньками, которые разжигали бесята все сильнее и сильнее работая мехами.

— Слушайте, разница — большая…

— Ну, считайте, что я беру декрет в научных целях, и у меня скоро родится новое исследование и учебная программа. Ну не знаю, или что-то такое, — Грецион махнул рукой и направился к выходу.

Женщина только было открыла рот, но Психовский был готов к такому финту ушами.

— И не надо ничего говорить про зарплату и увольнение. Вычитайте, ради бога, мне хватает — у нас и так постоянно вычитают, в бухгалтерии видимо все калькуляторы поломались. А увольнение… Ну, не думаю, что мне это светит — студентов-то не отчисляют за пропуск пары лекций, м? Ну а чем мы хуже?

— И вообще, снимите кепку, вы в здании! — это был последний запал женщины, после чего порох окончательно иссяк, а фигура обмякла.

Психовский скинул желтую кепку, махнул ей, как шляпой, поклонился, а потом снова напялил на голову и вышел вон, рассекая университетские коридоры. Подолы его толстовки мерцали и трепались, как плащ иудейского прокуратора.

В деканате еще несколько минут висела безысходная тишина. Потом листок отправился в путешествие по столам, и через несколько минут оказался уже под носом декана. Ну, под носом теоретического декана, потому что тот на своем месте отсутствовал.

При других обстоятельства и в других оттисках, он мог бы резко взять отгул или, допустим, его место таинственным образом мог занять нос. А все прекрасно знаю, что носы писать не умеют — нет, может быть и умеют, но делать это им нечем.

Но в реальности все сложилось хорошо — опять же, смотря для кого и смотря как посмотреть, — и через пару часиков и тройку стаканчиков кофе отпускная Психовского уже лежала в другой, подписанной стопке бумаг и радовалась автографу декана, который кальмаровыми щупальцами все еще медленно крался по бумаге, постепенно высыхая.

Иногда сборы в дорогу могут стать намного насыщенней самой дороги, и в итоге из всего путешествия запомнятся только двухчасовые поиски расчески, которая невероятным образом оказалась под подушкой. Видимо, вещам свойственно убегать — особенно в предчувствии беды. А любая тряска в багажном отделении самолета это даже не беда, а настоящая катастрофа.

Впрочем, в этом плане Психовскому повезло. Во-первых, профессор слишком спокойно относился к спонтанным поездкам и поездкам в целом, так что делал все неспеша и довольно лениво, из-за чего вещам было незачем беспокоится, и они не разбегались по углам квартиры. Во-вторых, Грецион никуда не торопился — самолет быстрее вылететь все равно заставить невозможно. Ну, а в-третьих, в дорогу он брал только свой походный рюкзак — его всегда было достаточно.

Рюкзаки вообще обладают чудесным свойством помещать в себе целые вселенные — возможно, в темных офисах корпораций уже давно пытают старика Деда Мороза, и однажды он все же прокололся, раскрыв всем тайну своего мешка. После чего важные дядьки, потирая руки и гладя своих лысых котов, поспешили пустить товар на конвейер — но никому об этом не сообщить. Пусть думают, что им так кажется…

В общем, через несколько часов (на самом деле несколько часов, минут и пару-тройку секунд, но будем милосердны и округлим это число), Грецион Психовский мчался на такси в аэропорт, воткнув в уши беспроводные наушники и наслаждаясь льющейся медом внутрь головы музыкой.

Мимо проносился мир, который играл совсем другими красками. Ноты вплетались в визуальную картинку, стягивались в тугую спираль вместе с мерцающими домами и бьющим в окно, заливающим сиденье солнцем, а потом взрывались каким-то непонятным фейерверком прекрасного. Город плыл и мерцал, словно был и не городом вовсе, а каким-то фантастическим лесом, где растут меняющие цвет деревья, летают птицы-говоруны с хвостами из икрящихся бенгальских огней, а ведьмы живут в пряничных домиках, и каждый пряничек — это маленький диско-шар.

Мимо тоненькими хвостами комет проносились другие машины, и жизнь обретала фантастический оттенок — оттенок движения, поездки, уже колющего шилом одно место приключения…

Все неслось, неслось, неслось, подпрыгивало в такт звуков, как оно всегда бывает во время прослушивания музыки, выворачивалось наизнанку и снова неслось, неслось, неслось…

А потом резко остановилось, да так, что наушник вылетел из правого уха Грециона, впустив в образовавшуюся брешь назойливо зудящий реальный мир.

— Приехали! — огласил таксист.

— Ого, так быстро? Там карточкой, если что… — Психовский подобрал наушник.

— Ага, ага.

Стеклянная громадина аэропорта напоминала дворец из зазеркалья, внутри которого ждала Алиса, вернее, простите, Асила. И чего только не поджидало в его лабиринтах — назойливые работники, снующие тут и там, люди, вернувшиеся из бани и летящие не своим рейсом, кусающиеся цены ну и много других препятствий.

Но духом своим Грецион Психовский был уже в Египте.

Все прошло без приключений, без неожиданных встреч со старыми знакомыми, без «пожалуйста, вам придется открыть эту сумку, хоть вы и не похожи на террориста» ну и так далее.

Психовский положил паспорт и вежливо улыбнулся женщине в окошке.

— Добрый день, — почесал он желтоватую бороду.

Она смерила его осуждающим взглядом, о котором многие судьи только и могут, что мечтать. Видимо, у таможенников вырабатывается профессиональное качество — посмотреть на человека так, чтобы он задумался: «А может я — это не я вовсе?». Или же они просто сканируют каждую родинку и бородавку, сравнивая с фото — и не дай бог вам было избавиться от это пресловутой родинки.

Женщина просверлила Психовского взглядом. Но штампик все же поставила.

— Приятного полета, — отчеканила она.

— Благодарю, — профессор забрал паспорт.

— И снимите кепку. В помещении же.

— Да что же вы все об одном и то же, а…

Бабушка Сирануш наблюдала.

Закрыв глаза, на сидела около хрустального шара и наблюдала.

Хозяйка «Душистого персика» считала, что хрустальные шары не работают, но, по крайней мере, лишними они уж точно не бывают. Какой-то антураж все-таки жизненно необходим. А остальное — дело техники. Можно летать по ауре планеты, не отрываясь от места — достаточно просто разобраться с этими, как их там, магнитными…

В общем, с техниками жрецов.

Ее взор невидимой ласточкой скользил над пустыней, а потом метнулся далеко-далеко, куда-то туда, где этих аур было очень много, где люди мельтешили, как скарабеи в песках.

Ее взгляд — но только тот, что скользил по реальности — упал на пеструю фигуру, какую-то даже слишком пеструю для своего возраста. Взор Сирануш с секунду покачался в воздухе — а потом она открыла глаза, уставившись на хрустальный шар.

Говоря строго, был он вовсе и не хрустальным. И совсем не магическим — просто один из тот больших сувенирных шариков с городком внутри.

Бабушка Сирануш взяла шар и потрясла его. Внутри, над крошечным городом, начался крошечный снегопад.

Потом старушка (коей Сирануш себя не считала) посмотрела на разложенные по столу карты Таро. И тяжело вздохнула.

А потом снова закрыла глаза.

Крошечный снегопад продолжал заметать городок под раздавшийся храп Сирануш.

Психовский устроился в кресле, накручивая на палец относительно длинные желтоватые волосы и все еще не снимая кепки. Профессор глянул в иллюминатор — самолет уже был высоко, и там, внизу, раскинулся ковер из шитых лоскутиков, которые бабушка достала из старого шкафа и соединила в порядке, смысл которого известен только ей.

Грецион уже собирался уснуть — но тут сосед галантно ткнул его в плечико.

— Да-да? — откликнулся Психовский, в потом пустил в ход оборонительные средства. — Только не говорите мне про кепку!

— Эээ… Нет, профессор Психовский, вообще-то, я и не собирался этого делать… Просто хотел сказать, что как-то был на вашей лекции — про проклятия усыпальниц. Ну, вы говорили там про грибки, радиацию, жертвоприношения и свечи с мышьяком…

— Да, только свечи, фитили которых пропитаны мышьяком — так будет точнее.

— Да, да, конечно! — залепетал сосед по самолету и поправил кругленькие очки. — Стало быть, летите в Египет по этим самым делам?

— Ну, смотря что вы понимаете под этими самыми. Вот мои студенты поняли бы смысл фразы совсем по-другому — хотя, секс-туризм же существует… Ну, ладно, учитывая тематику нашей… ммм… беседы, я думаю, мы друг друга правильно поняли.

Собеседник кивнул, и очки слетели с бугорка носа. Пришлось поправлять.

С минуты продержалась сладкая тишина, но потом ее порвали, как британский флаг.

— Знаете, я бы мог с вами поспорить насчет той лекции… Все-таки, наверняка ничего такого там нет — максимум, во что можно поверить, так это обычный животный яд.

— Я бы тоже с вами поспорил, но давайте потом, а?

Психовский был мастером обрывания разговоров. Коротко, по делу и со стилем. А, главное, быстро.

В общем, беседа была отложена в долгий ящик, который профессор Грецион с удовольствием бы замотал цепями и повесил бы поверх амбарный замок.

А потом он уснул. И снилось ему… что-то. Совсем не важно, что конкретно.

Символизм снов очень уж преувеличен.

Хотя, наверное, во сне этом точно был маленький городок, на который сыпал крошечный снег.

— Да, и все-таки, я готов принять идею с грибком. Но чтобы радиация — какая радиация! Ну откуда, скажите, в гробницах радиация? — мужчина в кругленьких очках вывалился из самолета следом за Психовским. Беседа все-таки произошла — и, надо сказать, пошла по накатанной.

— А это надо спросить у древних египтян. Господа, у какой цивилизации вы стащили уран? Жалко только, что мумии не дают интервью…

Грециону хорошо бы было запомнить эту фразу, и вспомнить ее страниц так через — цать.

— Ну, не знаю, не знаю — но с грибком вы меня заинтриговали…

— А что тут интриговать? — они уже шли в сторону багажной ленты. — Если вы можете делать животные и растительные яды — что мешает вам сделать грибок и, ну, «заразить» им гробницу? А грибок — как и мышьяк — все равно, что хорошая бутылка вина. Чем дольше настаивается, тем сильнее потом по голове дает.

— Это что, выходит, — сосед пытался перекричать гремящие колесики чемодана, — биологическое оружие?

— Ну, это вы загнули, — Психовский прищурился от яркого солнца, когда они вышли из аэропорта. — Скорее, элементарные меры предосторожности. Ну, элементарные для них.

— А вам, кстати, куда?

— Что? — Психовский перемялся на ногах. — Ах. Ну, мне бы свериться с навигатором…

— Вообще, раз уж вы сюда прилетели, посоветую вам одно местечко. Сам бы туда рванул, но, увы, мне совсем в другую сторону, — мужчина поправил очки, которые то и дело пытались сбежать с его упитанного лица. — Есть тут такое кафе, «Душистый персик», называется. Там передохнуть можно — заодно, разберетесь с маршрутом. Там ловит лучше.

Грецион последний раз тыкнул пальцем в барахлящий смартфон, потом посмотрел на своего собеседника, потом — на маячащий пламенный шар вдали.

На секунду ему почудилось, будто бы с неба падают маленькие снежинки.

— Песчаная буря? — уточнил он.

— Да вроде нет, — пожал плечами мужчина в очках.

— Ладно, поделитесь-ка адресом этого персика…

С этими словами Грецион Психовский повернул кепку козырьком на бок.

Жест, придающий пафос любому событию.

Сирануш возилась около столика, который запретила занимать даже завсегдатаям. Там уже стояла пиала с фруктами и кальян.

— Что, опять Рахат? — обронил кто-то.

— Ай-яй, нет, Рахат сейчас очень занят своим туризмом. Просто у меня предчувствие, что скоро придет один гость…

Она сунула руки в карманы халата и скрылась за фиолетовой шторкой, на секунду окутавшись некой мистической дымкой, сплетенной из запутавшихся солнечных лучей.

В этот самый момент внутрь «Душистого персика» вошел Психовский, вытирая выступающий со лба пот и скидывая с плеч набитый портфель. Грецион сделал глубокий вдох, наконец-то оказавшись в прохладном месте, и тут же закашлялся от вьющихся змеями паров кальяна.

— Да, — откашлялся он. — Видимо, не надо было слушать господина очкарика. Но тут хотя бы ловит сеть…

— Ах, а вот и вы, — раздался голос в голе у профессора. Хотя, при внимательном рассмотрении заведения, становилось ясно, что голос звучал просто из-за фиолетовой шторки. Но глаза Психовского прыгали, как мартовские зайцы — по кочкам, по кочкам и в ямку…

— Прошу прощения? — Грецион решил шагать на голос. После пары-тройки шагов, он наконец-то успокоился — бабушка Сирануш явила себя миру. Ну, по крайней мере, глазам профессора.

— Присаживайся, — видимо, разницы между «ты» и «вы» для Сирануш не существовало. В ее возрасте это более, чем простительно.

Хозяйка «Душистого персика» показала рукой на пустой стол. Психовский поставил портфель рядом с собой и уселся, периодически подкашливая.

— Не знаю, как ты относишься к кальяну, но, видимо, не очень, — Сирануш тоже присела. — Но на фрукты, надеюсь, аллергии у тебя нет?

— Ну, никто не знает, что может случиться сейчас, — Грецион оглянулся. — А тот очкар… господин в очках, что, заказал столик? Как мило с его стороны.

— Ничего о таких господах не знаю, господин…

— Ээээ. Психовский. Грецион Психовский. Я думал, вы знаете.

Сирануш рассмеялась. Хотя, загоготала — более подходящий глагол.

— Ну, я же не ясновидящая, — она потянулась к кальяну. — Не против?

Профессор Психовский положительно кивнул — хотя, искусство кивать отрицательно на всей планете познал, видимо, только один народ.

— И к чему тогда такие привилегии?

— Просто вы мне понравились, вот и весь секрет.

— А мы встречались раньше?

— Ну, я слышала про ваши лекции. Но, скажем так, я наблюдала со стороны. Отправляла сознание полет, — она подмигнула. Как-то слишком театрально.

— А говорите, не ясновидящая! — Грецион наконец-то скинул с головы кепку, протер вспотевшие волосы и еще раз оглядел стол. Глаза врезались в стеклянный шарик, стоящий на столе — внутри сыпал искусственный снег.

— Забавно, как-то знакомо выглядит…

— О, — Сирануш пустила кольцо дыма. — Возможно, это, ну, на вашем научном языке, побочные эффекты. Вообще, это мой хрустальный шар.

— А разве это не просто сувенир? — Психовский, в меру своей специальности, совершенно спокойно относился к разговорам на оккультные темы. Более того, в большинстве случаев он становился их инициатором. — Я, конечно, в это всем не эксперт, но…

— Да я тоже не эксперт в этом всем.

— Но как же вы тогда…?

— Ой, дорогой Грецион, здесь нет ничего магического. Просто дело техники, — посади перед бабушкой Сирануш самого отпетого маньяка — и уже через секунду она будет называть его «мой дорогой», подливать чай и звать по имени.

— Так, ну раз уж мы начали эту битву экстрасенсов, может вы знаете, зачем я здесь?

— Ну, конкретно здесь из-за того, что не ловит сеть, — Сирануш с секунду насладилась своей шуткой, а потом продолжила. — Но тут ты из-за той штуки в песках, да?

— Ну, а говорите, не ясновидящая!

— Нет, Рахат мне уже рассказывал о ней — мне просто стало интересно. Вот и пошли в ход карты и прочая дребедень.

Психовский, подкованный разговорами на темы, которые очень близко подкрадывались к реальности, но никогда не пересекали ее границу, уже начал путаться. Впрочем, сейчас этот вопрос профессора особо не интересовал — важными были две вещи. Первая — раз уж пошла, как выразился бы один из его студентов, «такая пьянка», узнать чуть больше о том непонятно снимке. Вторая — найти наконец-то чертову сеть и понять, где остановиться на ночь.

Грецион поймал себя на том, что стучит пальцем по экрану смартфона в такт мыслей.

— Ну, вижу, ты торопишься. Есть один совет… — протянула Сирануш. Видимо, к концу разговора любой посетитель уже становился для нее кровным родственником, и теперь каждый праздник она будет отправлять ему эти дурацкие открытки, которые отправят еще несколько родственников, столь же далеких.

— Ну, я вас выслушаю.

— Во-первых, остановиться можешь прямо в нашем городке. Отсюда ближе всего к этой твоей гробнице. А во-вторых… Все же, побереги себя, не ходи туда. Даже жуки боятся подползти.

— Ну, тут ничего странного нет, — Грецион не удержался и принялся чистить апельсин. — Я вот, как и вы, думаю, что это правда гробница — а это дело тонкое. Слушайте, весь день сегодня об этом и говорю… В общем, я склоняюсь к версии того, что в стены вмонтированы радиоактивные элементы — вот жуки и не подползают. Они чувствуют излучение намного лучше, просто не рискуют.

— Они просто боятся и помнят.

— Ну, да, — Психовский с какой-то невероятной скоростью прикончил цитрусовый и потянулся за салфеткой. — Генетическая память о том, что там радиоактивно. Все просто.

— Как знаешь, — вздохнула Сирануш.

— Знаю, что ничего не знаю. Никто не знает, как оно на самом деле. Может, это просто древнее проклятье — что ж нет? Но радиация мне нравится больше, — он встал из-за стола. — И сколько я вам должен? Это такое восточное гостеприимство — накормить, заболтать, а потом напомнить про цену?

— Ну, обижаешь, — бабушка Сирануш оторвалась от кальяна. — За счет заведения. Ну, то есть, за мой счет.

— Тогда, спасибо.

У особо любопытных может возникнуть вопрос — а как же Грецион и Сирануш понимали друг друга, хоть разговаривали на разных языках? Ну, все-таки, профессор, который специализируется на древнем Египте, не может не знать арабский — хотя бы чутка. Во избежание неточностей, все ломанные конструкции и искаженные слова, которые Психовский хоть как-то пытался перевести, опущены. Сноски переводчиков тоже стерты. Иначе бы диалог превратился в воду — в том плане, что занял бы все предоставленное пространство.

* * *

Если бы существовала в реальности антиколыбленьая, то он пел бы именно ее. Хотя, пел — громко сказано. Издавал звуки, которые там, за его слоем вселенского пирога, звучали бы раскатами грома, и от них несло бы жаром, как от самого настоящего извержения вулкана.

Он работал чем-то наподобие будильника — хотя и не знал, что это такое.

Точнее, он знал одновременно все и ничего, видел все и ничего…

Но внимание его было сосредоточено на одной точке, и он пытался быть будильником — но вовсе не для того, чтобы поднять с постели, а чтобы напомнить, что вставать уже пора.

* * *

Грецион Психовский стоял на улице, слегка сгибаясь под тяжестью рюкзака.

Впереди маячило солнце, уже практически срытое за горизонтом. Оно как-то чудно рябило — но не из-за того, что небесный проектор начал барахлить, а на починку бюджета не выделили. Просто ветер, гнущий пальмовые листья, начал поднимать тучи песчинок, которые царапали солнечный диск.

Хотя, может вселенная решила вернуться во времена ретро. Она тоже умеет следовать моде.

Психовский зажмурился, прикрыл лицо зеленой толстовкой и, периодически вытряхивая песок из красных кроссовок, поспешил найти жилье.

Скарабеи тоже спешили, примерно по той же причине. Ни одна живая тварь не любила песчаные бури, и жуки пытались зарыться поглубже в горячие барханы пустыни.

Некоторые из них, видимо, совсем безрассудные и болеющие жучим аналогом амнезии, слишком перестарались и прорыли тоннели под явившеюся из-под песков гробницу.

Когда эти несчастные вновь выползли на поверхность и поняли, что они внутри здания, в котором никак не должны быть (об этом подсказывала генетическая память), жуки задрожали — забавно, если бы не было так страшно. Впрочем, будь они чуть поумнее, то долго бы стрекотали своим внукам и правнукам, что стали свидетелями исторического события.

Дело в том, что…

Скарабеи первыми увидели, как после долгого сна зашевелилось тело Архимедона.

Глава 2

Арабская ночь

Время отбивало однообразный марш, медленный и монотонный, продолжая не уставая ползти вперед. Точнее, марш этот отбивали стрелки часов — они тюкали Рахата по голове, отчего тот чувствовал себя гвоздем, который все глубже и глубже забивают во временную стенку.

Рахат пытался как-то отвлечься от назойливого звука. Ну, или наоборот, не отвлекаться на тиканье и продолжить заниматься делом — смотря откуда посмотреть.

Рахат составлял вещь, которую простой смертный даже при внимательном рассмотрении счел бы сборищем пьяных запятушек. Записки сумасшедшего, наверное, выглядят более читаемо, чем то, что выводил Рахат. И дело вовсе не в языковых барьерах и плохом почерке.

Дело в том, что Рахат составлял бизнес-план.

Ну, по крайней мере, составлял так, как умел — и это должно было стать бизнес-планом для новой туристической достопримечательности, которая так удачно появилась из-под песков.

Здесь мозг Рахата вышивал свой, пестрый ковер, где все было в нужном месте, а уж те, кто смотрели со стороны, видели в ковре либо шедевр, либо непонятные завитушки.

Сейчас мозг ткал и сплетал один очень важный узор, который просто так пришел в голову Рахату — а почему бы не устраивать ночные туры до этой, ну, поверим Сирануш, гробницы? Ночь в пустыне — это даже не романтика, а романтический сироп — настолько все приторно. К тому же, всякий согласится прогуляться в более-менее прохладную погодку…

В общем, мысли сплетались в огромный и грандиозный по замыслу гобелен. Главное, чтобы все не получилось, как обычно — в голове остались бы царственные львы с герба Швеции, а на деле получилась бы большие кошки с герба Финляндии… В мыслях — красота, на деле — грязь и палки.

Именно для того, чтобы избежать таких неудобств, и существовал бизнес-план. Туристический бизнес-план.

Зудящая мысль о фотографии, которую журналюги все-таки опубликовали, все еще елозила где-то на пыльных сусеках сознания. Ведь если налетят всякие… интересующиеся, то все пропало. Ну безвозвратно — но пропало…

Все же, решил внезапно турагент, дома работалось лучше, чем в офисе — какой-то необъяснимый вселенский феномен.

Другой необъяснимый феном, правда не вселенский, заключался в топ, что Рахат жил прямо в гостинице. И нет, он не был скрягой, к которому каждое Рождество являлись три призрака и грабили все, что нажито непосильным трудом. Просто хозяин гостиницы решил не тратить время и место даром, и отдал верхние этажи под квартиры, а вот все, что было ниже — под отель. Ну, хорошо, отельчик. Каждому городу — по отелю, каждому городку — по отельчику.

Рахат откинулся на спинку стула, наконец-то закончив стучать по клавиатуре, и закрыл глаза. В воображении заискрились картинки — туристы, радостно бегающие вокруг нового памятника культуры, который в голове мужчины не имел какой-то конкретной формы — был гибким, как плавленый сыр.

Это навело Рахата на мысль — а как, собственно, выглядит эта гробница?

— Надо-бы хотя бы посмотреть на нее… — подумал он и щелкнул по выключателю, погасив настольную лампочку. Турагент всунул ноги в тапочки, пошаркал, а потом схватил со стола ключи, покрутив их на пальце.

И вышел.

Кто знает, что было бы при других обстоятельствах — в других вариантах реальности, возможно, хозяева гостиницы оказались бы не столь гениальны и ограничились бы лишь жильем для туристов.

И в другом варианте вселенной этот отельчик не был бы единственным на весь городок.

Если был список вещей, которые могли вывести Грециона Психовского из себя, то ожидание стояло среди них первым пунктом.

Профессор еще раз нажал на колокольчик — один из тех старомодных, которые раньше стояли на ресепшнах. Видимо, прогресс как-то лениво облагораживал это место. С одной стороны, в отеле прекрасно ловил интернет, но с другой — такие древние колокольчики… Возможно, прогресс очень увлекся своей работой лишь сначала. А потом отвлекся на выпивку и девушек, как это случается.

И снова звонок.

И снова тишина.

— Перестаньте звонить! — разобрал Грецион несущиеся через пространство звуки. Он очень надеялся, что перевел слова правильно. — Я уже иду, иду!

Администратор лениво шагал по галерее, которая уходила вглубь гостиницы, пока не оказался на ресепшне. Он, не торопясь, словно бы Психовский не стоял прямо перед носом, уселся, разложил какие-то бумажки, надел очки и поднял невинные, полные непонимания глаза на профессора.

— Добрый, — администратор на секунду замялся, — вечер. Да, думаю, вечер.

— Ну, на самом-то деле еще день, — деликатно заметил Психовский, сдерживаясь, чтобы еще раз не ударить по звонку.

— Ну, кому как, — пожал плечами низенький администратор. — Что вы хотели?

— Что может хотеть любой здравомыслящий человек, приходящий в гостиницу? Заселиться и переночевать.

— Ой, не будьте столь категоричны, — администратор открыл старый журнал, по сравнению с которым Некрономикон или, скажем, древние таблички Месопотамии — просто первая свежесть. — Мы продаем комнаты на верхних этажах. Как квартиры.

— Ну, для местного жителя я говорю со слишком большим акцентом…

— Вовсе нет! У вас вполне хороший арабский.

Грецион кивнул.

— Так, если вы хотите заселиться, то мне нужны имя, фамилия, паспорт, способ оплаты, желаемая комната… — рот администратора открывался как-то машинально, словно в мозг была предустановлена некая программа, позволяющая четко отчеканить все, что только можно. — … и нужен ли вам еще одна тапочка?

— Погодите-ка, — Психовский залез рукой в бороду, — может, я вас не так понял? Наверное, нужна ли вторая пара тапочек?

— Нет, вы все так перевели. Именно что еще один тапочек.

Профессор прикинул в голове вразумительный ответ. Его просто не нашлось.

— Гм, — выразил Грецион все эмоции.

— Ну, я должен огласить полный список. Иногда, требуют даже такое, да и не только. Как-то раз нас просили включить в стоимость целый пакет котнраце…

— Спасибо, в этом я точно не нуждаюсь, — отмахнулся Психовский. — Просто стандартный номер, не слишком дорогой. Но с нормальным видом. Спасибо.

Огромный журнал в руках администратора словно бы чихнул — клубы пыли, притом не простой, а какой-то даже сморщившейся, вулканическим пеплом завальсировали в воздухе. Все равно, что наблюдать за танцем полупрозрачных и тучных слонов, но при этом, увы, не розовых.

— Так, отлично. Теперь мне нужно записать ваше имя и фамилию…

— Гре-ци-он Пси-хов-ский, — профессор выпускал слова маленькими воробушками, чтобы те успели долететь до администратора и, главное, начиркать ему правильное написание.

— Нет, мне вовсе не обязательно знать, что вы из Греции, господин Псио’вский…

— Нет, это мое имя. Гре-ци-он, — еще раз продиктовал Психовский. Все происходящее немного не укладывалось у него в голове — обычно, проблемы возникали с фамилией, а не с именем. Многие, особо умные, часто просили предоставить справку и объяснить, по какой это такой причине его выпустили из психиатрической больницы.

— Ладно, давайте запишу на слух, ничего страшного, если оно будет не таким. У нас не так уж много гостей. — в руке сухенького и хиленького администратора должно было торчать перо, но там была обычная шариковая ручка. Он вывел какие-то каракули, напоминающие смесь английского и арабского, и повернул журнал к профессору.

Психовский чихнул.

— Будьте здоровы, распишитесь.

Профессор оставил свой автограф.

— Так, теперь мне нужно узнать способ оплаты, а также выслушать предпочтения по номеру и внести их в бланк, чтобы подобрать вам идеальную комнату…

Психовскому показалась, что он попал во временную воронку —, его друзья физики рассказывали о таких. И сейчас Грецион действительно готов был поверить в существование таких аномалий. На самом деле, он просто не знал, что создатели длинных сериалов сезонов так на десять (а в каждом сезоне по десять частей, в каждой части — десять серий и далее) уже давно освоили сложную квантовую технологию и используют ее в кинематографе.

Вообще, если что-то идет не так, или непонятно, почему происходит именно так, во всем всегда можно винить кванты. Кванты — универсальное объяснение всему и вся.

Грецион Психовский так и сделал.

Когда же вивисекция кончилась, профессор поднялся на третий этаж, открыл свой номер, бросил портфель в сторону и, спрятав ключи в карман, понял, что ему срочно нужно выпить.

Поговаривают, что есть такие народы, для организма которых не существует критической дозы алкоголя. Иначе говоря, что-то в их внутренней машинке самосохранения сломалось, а сирена, видимо, поставлена на беззвучный режим, даже без вибрации. Они просто не пьянеют — и поэтому сначала выпивают по одной рюмочке, а потом осознают, что все бутылки в баре опустели, хотя других клиентов нет. Бармен в эти моменты обычно пьет лишь от восхищения посетителями. В общем, такие люди не пьянеют, сохраняют сознание и четкое видение мира там, где у других стены начинают шататься, по столам принимаются прыгать белки, а в воздухе кружат зеленые феи.

Рахат очень хотел относиться к одному из таких народов — родиться индейцем, например. Но вот только генетика и великая вселенская случайность решили кардинально наоборот, и мужчине хватало двух рюмок какого-нибудь виски, чтобы запьянеть окончательно и бесповоротно. Усы, при этом, начинали как-то странно крутиться — но этот феномен обычно замечал только сам Рахат.

Поэтому сейчас турагент очень медленно, словно магму, потягивал слабоалкогольный коктейльчик.

Через зеленовато-оранжевую жижицу виднелось дно бокала, которое мужчина внимательно изучал, пытаясь абстрагироваться от мира.

Раздавшийся звук отвлек Рахата от столь важного занятия. Он поднял голову, посмотрел направо и только спустя несколько секунд, как плохой браузер, сообразил, что издало звук. За соседний столик на диван сел мужчина, грохнув увесистым стаканом по столу.

Рахат совершенно не обратил внимания на желтую кепку нового соседа-собутыльника и снова уставился на дно.

Мысли двигались по кривой, как потоки тока, рассеивались тоненькими веточками молний, и не хватало какого-то мощного разряда или переходника, который выпрямил бы этот хаос электрических импульсов…

И тогда грянул гром.

Ну, на самом деле никакого грома не было. Просто Рахат расслышал, как севший неподалеку мужчина бубнил «гробница» с различимым акцентом.

Или все-таки нет?

Рахат подумал, что, возможно, не так разобрал слова сидящего. Может, он говорит о другой гробнице… Да и к тому же, зачем иностранцу говорить о чем-то вслух не на своем языке? Разве только…

В итоге, Рахат решил применить древнюю мудрость — кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Через несколько мгновений, словно подкатив к Психовскому на роликах, Рахат уже сидел рядом, поправляя серый пиджак, висевший на нем, как на страдающей дистрофией вешалке.

Турагент откашлялся.

Грецион Психовский поднял голову, повернул кепку козырьком набок и смерил подсевшего незнакомца взглядом, в котором ощущалось то же давление, что и на глубине десять тысяч лье под водой.

Рахат улыбнулся во весь рот, хотя, вернее сказать, во все соломой торчащие усы, и издал звук, который должен был стать первым аккордом разговора.

Органная мелодия в виде голоса Психовского урезала этот концерт на корню.

— Нет, лишних денег на выпивку у меня нет, и никакую дрянь я покупать не собираюсь, спасибо. Подсядьте за какой-нибудь другой столик, — если бы Зевс вдруг решил немного подкоротить бородку и присоединиться к хипстерам, то он вдохновлялся бы именно Греционом.

Рахат примерз к своему стулу, в отличие от пиджака, который порхал в потоках вентилятора-кондиционера, как плавники ската.

— Я что, выгляжу настолько пьяным? — турагент забыл, что слово не воробей. Вылетит — не поймаешь. В данном случае оно было очень и очень неудачно брошенным бумерангом, который совсем скоро должен был прилететь обратно и дать полбу.

— Нет, но, видимо хотите. Или что-то сейчас положите на стол, потом уйдете и проверите, заинтересовался я, или нет. Так что идите к черту, или куда там у вас тут посылают?

Словесный бумеранг вернулся, и впечатался прямо в голову Рахата.

— Нет-нет-нет, вы делаете поспешные выводы! — когда усатый турагент махал руками, его можно было использовать в качестве кондиционера — все благодаря серому пиджаку. — Я просто услышал, что вы говорите о какой-то гробнице, и подумал, вдруг я смогу…

— А, то есть вы еще и подслушивали. Выпивали и подслушивали, да?

— Но вы тоже выпиваете!

— По крайней мере, я не лезу за чужие столики и веду себя прилично, а не размахиваю руками.

— Но я… хорошо, погодите. Понимаете, я — турагент и, возможно, как-то могу помочь вам с этой гробницей, которую вы, кстати, не совсем правильно произносите на арабском… — Рахат вставил последнее замечание с аккуратностью, которой позавидовал бы Левша. Но Грецион Психовский — не блоха, и подковать его ой как сложно.

— Я и не претендую на идеальное знание языка. Как раз пытаюсь понять, как это чертово слово пишется, — Психовский сделал глоток, намочив бороду зеленоватый жидкостью. — Хороший абсент. В любом случае, с чего я должен верить вам? Не очень-то вы похожи на турагента.

— Погодите, у меня тут где-то была визитка… — Рахат закопался в карманах настолько глубоких, что в них, при желании, можно было хранить микровселенные. Хотя, кто знает, во что со времен превращаются непотные крошки, забытые чеки и выпавшие из пачки пластинки жвачки. Вполне вероятно, что в отдельную вселенную.

Турагент закончил самодосмотр, но кроме мусора не обнаружил ничего.

— Странно, они же были здесь, целая пачка…

— Ну, а что я говорил, — Психовский глубоко вздохнул. — Слушайте, давайте разойдемся мирно. Я закажу вам выпить, а вы просто отстанете от меня…

Рахату стоило родиться несколько столетий назад и стать одним из рыцарей-феодалов, ведущих свое войско вперед. Он бы всегда точно знал, когда нужно использовать осадные оружия, пускать в ход тараны, лить кипящую смолу и тому подобное. В общем, когда нужно бить в лоб.

Сейчас ничего другого не оставалось. В конце концов, на журналиста этот дед не похож…

— Вообще-то, это слово пишется вот так, — Рахат быстро начиркал на старом чеке «гробница» на арабском. — И, раз уж вы вспомнили, тут в пустыни как раз недавно появилась одна…

— Как это так — появилась? Здания не появляются из-под песков, а, наоборот, уходят под них, — Психовский решил прикинуться дурачком. Фокус, который работает всегда и везде, особенно — на экзаменах.

— Не появляются, — кивнули сначала усы турагента, потом голова, а затем — пиджак. — Но вот эта появилась. Может, видели такую небольшую новость, фотографию необычного здания…

Взгляда Психовского замер. То же случилось и с Рахатом.

— Рыба клюнула, — подумали оба. Точнее, подумали они немного по-разному — но суть была одна и та же.

— Хорошо, допустим, я слушаю вас, — Психовский вскинул руку, подозвав официанта. — Но выпить все равно закажу, хоть теперь можете не убираться вон.

— Ну, если вы говорили о той гробнице, то мы с вами очень удачно встретились, — Рахат наконец-то расслабился и откинулся на спинку диванчика. — Я как раз собир… вожу туда группы. Ну, и всегда готов работать индивидуально. Очень хорошее место для туризма — ну, знаете, все любят старые храмы и гробницы.

— И вы хотите сказать, — Грецион осушил свой стакан. — Что уже облюбовали для туризма место абсолютно неизвестного происхождения, где еще не был ни один археолог или турист?

— Ну, — нервы вновь жучками поползли по спине, — кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— Ни слова больше, — Психовский встал, опустил козырек желтой кепки, застегнул зеленую толстовку и поправил розовые брюки. Уходя, он остановился около барной стойки, положил несколько купюр и, не оборачиваясь, крикнул Рахату:

— Господин гид, надеюсь, вы не много берете за свои туры? Я, все-таки, пожилой человек.

Турагент открыл было рот, но отвлекся на официанта, который поставил стакан с напитком на столик. Когда турагент вернул свой взгляд в прежнее место, профессор Грецион Психовский уже исчез.

— А как вы меня найдете?.. — пролепетал Рахат.

Он наклонился к стакану и понюхал содержимое.

— Абсент, — проговорил турагент и поморщился.

Да, кто не рискует, тот действительно не пьет шампанского. А кто рискует — пьет абсент.

Турагент засунул руку во внутренний карман и нащупал толстую пачку визиток, все это время мирно дремавшую в тепле сердца Рахата.

А потом усатый мужчина приглушил напиток залпом.

Спойлер — на утро Рахат определенно посчитал это лишним.

Когда Психовский вошел в номер, то прямо на пороге увидел чистые белые тапочки — только вот их было три штуки. Грецион потер глаза, списывая все на алкоголь, и проморгался. Ничего не изменилось.

Профессор тяжело вздохнул, избавился от кроссовок, засунул ноги в тапочки, а третью лишнюю выставил за дверь.

Говорят, что гении мыслят одинаково. На самом деле, это не совсем так — не только гении мыслят одинаково. Циники, например, тоже.

Именно поэтому в головах захмелевшего Рахата трезвого Психовского мерцали примерно одни и те же слова соответственно:

Протестировать на Психовском туристический сценарий и первым превратить гробницу в достопримечательность…

С помощью Рахата первым увидеть гробницу и понять, что к чему…

А вот Архимедон, воспрявший ото сна, только начинал вспоминать, что такое мысли.

Ночь опускалась на пустыню так же медленно и неспешно, как обычно приходит дедлайн — потихоньку, словно тонкой струйкой льющегося в вакууме молока…

А потом, как и дедлайн, за момент до своего наступления, ночь грохнулась на пустыню в полную силу, раскидывая во все стороны маленькие песчинки, которые поднимались вверх и, становясь больше, принимались искриться, после чего смешивались с дегтем почти что картонного, чистого и черного неба, застывая на нем в виде брызгов того самого молока в вакууме.

Это были звезды.

Этим пустынная ночь и была знаменита — с неба словно сдирали одежду, обнажая веснушчатый космос, который не стыдился своей наготы и позволял всем глядеть на разлитые отбеливателем галактики, созвездия и, иногда, планеты.

Жуки, завершавшие последние хлопоты и зарывавшиеся в песок, наблюдали ночное небо на протяжении всей жизни — но для них все это было лишь очередным звоночком к тому, что пора бы уже заканчивать дела.

Архимедон же не видел этого… скажем, очень-очень-давно.

Лунный свет обволакивал гробницу, подчеркивая ее татуированные иероглифами камни, и пробивался внутрь через отверстия. Иногда — через зазоры между камнями, которые проделало время, а иногда — через оставленные архитекторами миниатюрные дырочки-окошки.

Архимедон пытался посмотреть на ночное небо через одно из этих окошек, пока песок сочился сквозь потертые бинты. Сердце билось с невероятной скоростью — это чувствовалось слишком хорошо. Тем более, что это сердце кроме бинтов, песка и нескольких костей не держало больше ничего.

С остальными органами дела обстояли также.

Архимедон зашагал, оставляя на песке след из такого же песка, словно рисуя невидимый узор бежевым по бежевому.

Его шаги были относительно бесшумны. Но для древних залов, татуированные камни которых покрылись морщинами, даже малейший шорох был, по сути, взрывом. Они так давно не слышали звуков, стали пристанищем даже не мертвой тишины, а скорее отсутствия звука, словно его и вовсе вычеркнули из состава вселенной, указанного на невидимой бирке.

Гробница встречала эти шумно-бесшумные шаги, постепенно оживая.

Конечно, не в буквальном смысле.

Архимедон, минув запутанные коридоры, оказался в обширном зале — с одной его стены свисали огромные, вытесанные из камня головы змей. Из ртов рептилий текли тонкие, почти бесшумные струйки воды, собираясь в пруды внутри специальных резервуаров. Ну, скорее просто ограждений, каменных бордюрчиков — словно бы кто-то сделал клумбу для водных лилий.

С какой-то стороны, это так и было.

У той стены, к которой были прикреплены змеиные головы, раскинулись растения, научившиеся сохранять влагу как можно дольше, растягивать удовольствие. Конечно, раньше этот оазис посреди пустыни был намного пышнее — но, главное, он перенес все эти тысячелетия.

Архимедон прошелся по зале, уставившись на боковые стены, словно пытаясь уловить там свое отражение. Он провел по стенке рукой, счистив засохший песок — из-под камня и слоя песчинок все еще проглядывали маленькие, как в недоделанной мозаике, фрагменты зеркал.

Если говорить прямо — то это и были зеркала, за столько тысяч лет практически полностью окаменевшие. И лишь маленькие фрагменты напоминали об их былом назначении.

Архимедон взглянул в один из таких осколков, уловив фрагмент, тень своего отражения — а потом поднял глаза на потолок.

Он тоже был выложен зеркалами.

А воздухе чувствовалось какое-то невероятное скопление молодости, словно бы сконцентрированной здесь.

* * *

Он пронесся по владениям, которые некогда принадлежали Шолотлю — мрачным, подземным, пахнущим гноем и разложением, со стоящим в воздухе ароматом смерти.

Он скользил огромной, змеевидной тенью, хотя и тенью это назвать нельзя — он просто скользил, не имея какого-то конкретного облика, здесь оболочка не играла никакого значения.

Извиваясь, он нырнул в пучину и вынырнул из реки Стикс, почти высохшей, пронесся меж валявшихся там костей, а потом метнулся вверх, и, ускоряясь и искрясь, как падающий в атмосферу челнок, взмыл на Олимп.

Но все визуальные эффекты здесь условны.

Он скользил по склонам древней горы, усыпанной надгробьями, пролетал меж могильных камней, поднимаясь все выше и выше. На макушке Олимпа он обогнул самое большое надгробье и разорвал небо, которое затрещало бумажными швами.

И вот, несясь в окружении условных цветных осколков и обрывков неба, он влетел в пасть огромного чудовища, пронесся по бывшему царству Осириса, минуя могилы, могилы… Потом поднялся туда, где должно быть солнце, туда, куда когда-то взлетал на колеснице Ра, и обогнул еще несколько надгробий.

А потом, отрыв своему взору все мертвые царства, которые заиграли в его глазах тысячами отражений, миллионами картинок в мушиных глазах-сетках, он сосредоточился на одном, огромном могильном камне…

Которое было приготовлено заранее.

* * *

Психовский сидел в прихожей отельчика, от нечего делать топая ногой в так играющей в голове мелодии.

На улице стемнело, и внутри включили ночную иллюминацию — лампы принялись хлестать комнату светом. Здесь плафоны были разноцветными: зелеными, оранжевыми, желтыми и красными. Психовский сортировал этот тетрис из ламп так же упорно, как Золушка сортировала крупу — только вот профессор делал это просто от скуки.

Очередной жертвой должны были стать зеленые плафоны, которых, навскидку, было меньше всего.

Итак, раз, два, три и четыре вон в том углу, пять — около ресепшна, шесть, семь…

Восьмой фонарь внезапно загородила шатающаяся фигура Рахата, скользившая вниз по лестнице на своих невидимых роликах.

— Я-то думал, что уж и не дождусь вас, — Психовский демонстративно застегнул толстовку до упора. — Ну, что, нашей ночной прогулке быть?

— Вообще-то, это скорее тур, чем прогулка, — ответил Рахат, перебирающий кипу бумажек. С лестницы он не свалился только чудом. — А вообще, я просто готовил важные документы.

— Ну, благо, вы хотя бы пришли. А то я уж решил, что ночные экскурсии все-таки не такая реальная вещь.

Турагент спустился, присел рядом с Греционом и, наконец-то собрав бумаги в более-менее аккуратную кучу, надел феску.

Теперь Рахат был похож на заклинателя змей, только вот вместо рептилий были усы, которые дергались и извивались так же хаотично. Змейки в шевелюре Горгоны и то были поспокойнее.

— Теперь я просто хочу, чтобы вы посмотрели несколько бумаг, — турагент провел рукой над листочками. — Это чрезвычайно важно! Ночные туры только-только начинают набирать популярность, и…

Психовский порылся по карманам, выудил ручку и машинально расписался, даже не глядя на документы.

— Ну, теперь-то мы можем начинать? — фитиль терпения Психовского догорал, а воск предвкушения с шипением капал вниз.

— М, — пришел в себя Рахат, — конечно! Вы все с собой взяли?

Турагент неуклюже запихнул документы в небольшую сумку через плечо, после чего сбегал к ресепшну и вернулся уже без сумки.

— Тогда, пойдемте, все готово.

Будь Грецион не столь разгоряченным в душе из-за предстоящей прогулки, он бы обязательно обратил внимание на последние слова Рахата — ну, по крайней мере, на формулировку предложения.

А будь Рахат менее сообразительным турагентом, он бы не умолчал об одной маленькой детальке.

Точного местоположения гробницы гид не знал.

Если какого-нибудь художника попросили бы изобразить прохладную, ночную пустыню так, чтобы это стало понятно при одном лишь взгляде на картину, то он, вероятно, воспользовался бы новомодной компьютерной графикой и всякими эффектами 7D. Другой же — тот, кто больше всего на свете ценит реальные краски и реальный холст — пошел бы классическим путем, и накалякал бы небольшие завитушки, скорее всего — белые или голубые, показав тем самым потоки прохладного воздуха…

На самом деле, прохлада висела в воздухе, как дух неупокоенного — погода стала намного приятнее для всех живых существ, и температура сбавила обороты. Теперь стояла не жарища, и даже не жарень, и уж точно не пекло — теперь пустыня оказалась во власти тепла. Хотя, тут с какой стороны посмотреть — для самой пустыни двадцать градусов цельсия были очень холодной погодой, хоть снег падай.

Психовский даже расстегнул толстовку и яростно, всеми органами тела проклинал песок, Рахата и кроссовки, которые он не сменил. Теперь ноги чувствовали себя как растения в горшках.

— Я думал, мы поедем туда! — развел руками Грецион, и голос его тонкой пленкой лег на барханы. — Ну, как это обычно бывает — на джипе или на чем еще там.

— О, нет, зачем такая морока — здесь не так уж далеко, — Рахат не испытывал проблем с обувью.

— Не так уж далеко — это, в вашем понимании, сколько? Потому что я не вижу ни одного здания в поле зрения, а мы идем уже минут сорок! — Психовский остановился и, вставая поочередно то на одну, то на другую ногу, снял кроссовки и высыпал их содержимое. Вниз заструились песочные водопадики искусственного происхождения. — Мы хотя бы могли воспользоваться верблюдами…

— Ох, вы что, какие верблюды! Мы же с вами не в кино… — турагент увильнул от ответа на первый вопрос своего спутника так же ловко, как такса залезает в лисью нору.

— И еще раз — не так далеко, это как далеко? — профессор был тоже не лыком шит.

Рахат остановился и огляделся вокруг. Ночной горизонт сиял чистотой как белье, только что забранное из химчистки. Вокруг не было видно ничего, кроме барханов и бескрайнего неба.

Ситуация сложилась не самая приятная, и усы турагента поняли это раньше, чем мозг, отчего сделали какой-то непонятный финт, смысл которого могли понять разве только другие усы.

Рахат принялся думать — мысли падали в голову раскаленными угольками, которые тут же нужно было кидать в сторону Грециона.

— Ну, — полетел первый уголек, ошпаривший доверие Психовского, — как бы вам так правильно сказать…

— Лучше сказать, как есть.

— Ммм, дело в том, что…

— Ну?

— Я не знаю, где находится эта гробница. Ну, точнее, догадываюсь, но точных координат не знаю. Она же недавно появилась из песков! — начался целый град из слов-угольков, которые обжигали рот Рахата и тот тараторил, как умалишённый.

Психовский тяжело вздохнул — так же наверняка вздыхали Атланты, державшие небосвод. Рахат продолжал что-то говорить, но его фразы стали настолько несвязанными, что Грецион перестал понимать турагента. Профессор поймал себя на мысли, что даже ответы студентов по сравнению с лепетом гида — это научные тексты.

— Хорошо, хорошо, только успокойтесь, — еще раз вздохнул Грецион. — По крайней мере, я знаю, что это хотя бы не надувательство, и гробница действительно появилась в пустыне…

Психовский на мгновение замолчал и в упор глянул на турагента.

— Конечно, конечно! И Сирануш это тоже почувствовала! Просто я не знаю точно, куда идти!

— Почувствовала, говоришь? Интересная эта ваша Сирануш…

— Ну, у нее какие-то свои заморочки, — отмахнулся Рахат. — Но я примерно понимаю, куда идти. Примерно…

— Может, тоже воспользуешься чутьем? — Психовский изучал песок под ногами в поисках насекомой живности, но ничего не мог разглядеть, а за фонариком для такой ерунды лезть не хотелось.

Когда профессор поднял голову и взглянул на турагента, тот тупо уставился на звезды, словно бы увидал огромную комету размером с луну, стремительно падающую вниз.

По правде говоря, пара звездочек действительно сорвалась со своих ниточек на просторах космического театра.

— У меня нет такого чутья, как у Сирануш, но я слегка ориентируюсь по звездам, — сказал вдруг Рахат, не отрываясь от неба.

— И что же они говорят вам?

— Что нам примерно туда, — турагент указал рукой в сторону. — А вы что, тоже ориентируетесь по звездам? И что они говорят вам?

— Мне? А как в одном старом анекдоте.

— И что же?

— Что кто-то стырил нашу палатку, Холмс, — вздохнул Психовский и, поправив рюкзак, уставился на Рахата. — Ну, продолжим?

Эфа очнулась и начала жадно глотать воздух.

Пара песчинок нагло попали ей в нос — и она закашлялась, все еще продолжая жадно глотать воздух. Но внезапный дискомфорт подействовал, как холодный душ, и она тут же пришла в себя.

Голову стали наполнять мысли — мысли, которые столько времени летали где-то вокруг, но только не в ее голове. А если и попадали внутрь черепной коробки, то струйкой сливались с жидкими и пестрыми сновидениями.

Первое, что Эфа поняла — она абсолютно голая.

Но, вопреки естественной человеческой реакции, ее это только обрадовало.

Она любила свое тело — хотя, скорее даже обожала, как обожают некоторые мужчины моделей на страницах журналов определенного характера, которые хранятся либо под кроватью, либо в другом потаенном месте. Родись Эфа здесь и сейчас — она бы звездилась на страницах такой прессы, а потом скупала каждый выпуск со своим изображением и наслаждалась бы.

Ее тело было мягким, гладким, с той фигурой, которой позавидует любая мраморная Венера — стройная, вытянутая, с присутствием всего того, что было нужно, в нужных количествах. Ни больше, ни меньше.

В общем, представьте себе торт, который приготовлен строго по рецепту — это примерно то же самое.

Эфа, все это время, это долгое и мучительное время лежавшая, приподнялась. В глаза тут же бросился ночной свет — и листья ее любимых растений. Она сделала еще один вдох, и грудь наполнилась слабой свежестью от журчащей воды.

Эфа оглядела свой маленький оазис посреди пустыни.

А потом девушка вскрикнула.

— Доброе утро, — глухо отозвался Архимедон, рассматривая в еще способном отражать кусочке зеркала свое забинтованное лицо. Слова лились медленно и не торопясь. Потом он повернулся к Эфе.

— Мог бы и отвернуться! Ради приличия, — та приняла сидячее положение.

— Как будто тебя это смущает, — отозвался Архимедон. — Скорее, наоборот.

Эфа ухмыльнулась, и от ее улыбки веяло чем-то сладким.

— Тогда, я могу не спешить с одеванием?

— Эфа, мне все равно…

— Ну, тогда отвернись! И не подглядывай через зеркала.

— Как же ты любишь все эти игры, — Архимедон отвернулся. — Хорошо, хорошо. Как скажешь.

Эфа лениво встала, по-кошачьи прогнула спину и стала таким кадром, за который любой фотограф отдал бы любые деньги. Сначала она провела руками по своей обнаженной талии, как бы проверяя, все ли в порядке — а потом улыбнулась и опустилась на колени.

В своеобразный трон-алтарь, на котором Эфа до этого лежала, был вмонтирован каменный ящик — по крайней мере, современный человек назвал бы его именно так. Эфа чем-то легонько забренчала, и через мгновение вновь вернулась на свой трон.

— Все. Можешь смотреть, я оделась. — хихикнула она.

Надо сказать, особой разницы между голой и одетой Эфой не было.

Любой человек, проставляющий возрастной рейтинг на тех или иных продуктах, сказал бы, что нагота и слегка прикрытая нагота — это две кардинально разные вещи, и на первое деткам можно смотреть прикрыв глаза, а для просмотра второго нужно сначала хотя бы дорасти до возраста, когда тебе легально продают сигареты.

Но между одетой Эфой и голой Эфой разницы почти не было.

Конечно, она прикрыла все то, что показывать было не очень-то прилично. Но прикрыла слегка, скажем так, бельем из золота, чтобы воображению смотрящего на Эфу не пришлось слишком долго раздевать ее. В этом-то и была вся соль.

Эфа поправила несколько золотых украшений.

— Ну так что? Доброе утро, да.

— Как видишь, да, — отозвался Архимедон, трогая рукой огромные листья, с жаждой впитывающие влагу. По ним посыпался песок.

— Ну, и что теперь? — вопрос был задан скорее миру в целом.

— Теперь…

Глухой голос Архимедона прервал хруст, похожий на тот, что издают ломающиеся сухие ветки старых деревьев. Акустика гробницы сделала этот звук еще громче, и он словно разделился на сотни маленьких эх, которые догоняли друг друга и вскоре сливались воедино.

А потом раздался крик, полной красной боли.

— А вот и то самое теперь, — ухмыльнулась Эфа и еще удобнее устроилась на своем мини-троне, спинку которого украшала каменная змея с рубиновыми глазами. — Икор, доброго утра тебя!

Снова размноженный на нитки из звуков хруст — и снова крик. Но теперь в зал упала еще и тень.

Архимедон молча взглянул в сторону шагающего Икора — точнее, скорее пытающегося шагать. Его иссохло и сжалось, одна кожа да кости — практически буквально. Со временем кости стали такими же хрупкими, как хрустальные рюмочки, и теперь с каждым шагом одна из них трескалась, а Икор заливался очередным криком.

— Эфа, — Архимедон опустил тяжело дышавшего Икора на пол.

— Что? Нет, даже не думай! Я не собираюсь этого делать.

— Других вариантов у нас нет.

— А почему это не сделаешь ты?! — повисла неловкая пауза. — А. Точно. Кровь же здесь есть только у меня, как я могла забыть. Опять вы сами ничего не можете, мужчины…

Эфа закатила глаза, встала и прошла меж обнимающих друг дружку растений. Она вытянула руку над стонущим Икором — а потом укусила себя за палец.

Несколько капель мерцающей в слабом лунном свете крови упали на костлявое тело. Эфа поморщилась — и на мгновение выпустила свой раздвоенный змеиный язычок.

Двух капель крови хватило для того, чтобы мясо наросло на Икоре, а поверх этого появились и мышцы — будто бы после года интенсивного похода в спортзал хлюпик наконец-то стал хоть немного, но спортсменом.

Правда, кожа слегка посинела и еле-заметно засветилась.

— Вот, таким ты мне нравишься намного больше! — улыбнулась Эфа, убирая укушенную руку и помогая Икору подняться.

— Эфа-Эфа, я же говорил, что ты неисправима.

— Я… — Икор наконец-то начал говорить словами, а не криками со вздохами. — Так резко очнулся.

— Не только ты, — Эфа кружилась вокруг него, как покупатель вокруг товара на распродаже.

— И что все это значит?

— Это значит, — Архимедон взглянул на брешь где-то в потолке гробницы, через которую капал лунный свет, — что кому-то пришла пора умирать.

Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет, но все евреи были ему только благодарны, ведь в конце концов пришли к цели. Рахат же ровно наоборот — имея под рукой карту и смартфон водил Психовского по пустыне всего час, но за этот час так ничего и не произошло. И бурлящее варево ненависти внутри Грециона уже готово было смыть арабского Сусанина с лица земли — весь гнев униженных и оскорбленных по сравнению с гневом Профессора был лишь каплей в море.

Рахат, чувствуя негатив своего попутчика где-то на уровне какой-то там чакры, старался смотреть только на звезды — они, по крайней мере, источали нежность. Грецион же глядел под ноги, на бесконечный песок, из которого изредка выныривали скарабеи, обгоняли двух горе-путешественников и исчезали в пучине ночи.

Наконец, профессор Психовский не выдержал.

— Ну и долго мы еще будем ходить? — Грецион пытался быть спокойным, но у него это получалось так же хорошо, как у акулы быть вегетарианкой. — Нас обогнала уже куча жуков… Может, они тоже ориентируются по звездам?

— Ничего не понимаю, мы должны быть уже совсем рядом… — гид хотел промолчать, но что-то заставило его произнести эти слова.

— Мы были рядом еще час назад, — вздохнул Психовский. — У меня такое ощущение, что это рядом каждый раз меняется… Или, что кое-кто просто не знает, какое конкретно рядом мы ищем. В пустыне все рядом на одно лицо.

— А я предупреждал вас, что не водил сюда туристов! — Рахат приготовил оборонительные системы.

— Но вы уверили меня, что знаете, где находится эта ваша гробница. По-моему, бабушка Сирануш, которая говорила про всяких там жуков, знает наше мистическое рядом намного лучше.

— Но у Сирануш нет навыков турагента! К тому же, такие прогулки не для ее возраста… — ворота Рахатовой крепости начали заслоняться дубовыми балками. Но штурм со стороны Грециона, к которому турагент уже приготовился, внезапно прекратился. Профессор остановился, задумчиво взглянув себе под ноги.

Рахат воспользовался моментом, снял феску, достал из кармана пиджака платочек, протер слегка мокрые волосы и усы, которые по непонятной причине вспотели сильнее, чем спортсмен после кросса.

— Все в порядке? — эти слова выполняли роль палки, которой проверяют, живо лежащее на земле бездыханное тело или нет. — Хорошо себя чувствуете?

Психовский вскинул руку, призывая к тишине. Рот Рахата автоматически закрылся на несколько замков.

Посмотрев по сторонам и не увидев никаких признаков гробницы, турагент еще немного постоял, а потом наклонился к своему спутнику. Так, из любопытства — что этот старик там отрыл в песке? Вдруг это тоже может пригодиться для туристических прогулок…

В песке копошился скарабей — и не то чтобы какой-то особенный. Не было на нем никаких таинственных отметин, он не собирался кусать человека, не разговаривал. Впрочем, он не делал ничего, что не делает нормальный, адекватный жук — но Психовский почему-то впился в него взглядом, наблюдая, как тот неумело проползает под его ногами, а потом вновь зарывается под пустынное одеяло и ползет в противоположном направлении.

Только когда скарабей окончательно скрылся, Психовский разогнулся и тут же принялся чесать бороду.

— Все точно хорошо? — еще раз уточнил Рахат.

— А? — Грецион уже успел вытащить из кармана тюбик с кремом и принялся натирать бороду. — А, да. Все нормально, просто кожа зудит — к климату еще не привык…

— Ну, я… — прежде, чем открыть рот, гид взвесил необходимость следующий фразы, — имел в виду, все ли в порядке с вами? Вы как-то странно согнулись. Может, вернемся обратно?

Возвращаться гид особо не хотел — но эту фразу пришлось произнести. Нельзя сказать, что Рахат прислушивался к каким-либо моральным кодексам для гидов. Просто он хотел довести дело до конца, ведь оно сулило райское будущее.

— Ну, если вы найдете это самое обратно, — усмехнулся профессор. — Или с обратно у нас дела так же, как и с рядом? В любом случае, со мной все хорошо — просто я засмотрелся на скарабея.

— Вы не говорили, что вы — профессор зоолог! — звездный свет тут же хищно блеснул в глазах Рахата. — Я бы мог организовать вам тур к чуду местной фауны, вы просто…

— Нет, я не зоолог, — отмахнулся Психовский. — Просто ваша бабушка Сирануш говорила что-то про жуков.

— А, припоминаю. Мне она что-то такое тоже говорила…

— Самое забавное, — Грецион повернулся вокруг своей оси, и будь его глаза камерой, вышла бы неплохая панорама. Первое место на конкурсе фотографий «Пустыня и больше ничего» она бы точно заняла, — что этот жук полз в обратную сторону. А Сирануш как раз говорила, что скарабеи бегут от гробницы.

— А вам не кажется, что он мог просто ползти в другую сторону? Ну, если не придумывать ничего мистического. А то так можно считать, что каждый второй человек, идущий в противоположную сторону, бежит от чего-то оккультного.

— Я говорил Сирануш, что это может быть обычная радиация. Древние египтяне… народ интересный. В любом случае, — Психовский зашагал, — у нас есть еще варианты?

— Но звезды…

— Жукам я доверяю больше. Они хотя бы здесь, на земле, под ногами. Видят и слышат. А что — звезды…

Турагент только вздохнул и поспешил за профессором, превратившись из ведущего в ведомого — ну, в реалиях этого маленького путешествия по пустыне.

— У вас ус дернулся, — вдруг сказал Психовский. — Притом сильно.

Рахат схватился за веником торчащие усища.

— Это нервное, простите.

Такими же маленькими, как скарабеи, казались жителям далеких звезд Грецион и Рахат, в ночном бархате шагающие невесть куда. Если, конечно же, на этих звездах кто-то живет — жилплощадь, надо сказать, не самая удачная. Но если кто-то и наблюдал за пустыней через телескоп, то этот кто-то точно бы посчитал жучков-людей глупыми. В отличие от еще более мелких созданий, эти, вроде как с большим и работающим мозгам, шли туда, откуда стоило уходить.

Но интерес, научный и туристический, магнитом тянул обоих путников к гробнице. А осознание того, что каждый из них первым увидит чудо древней архитектуры, кнутом подстегивало идущих, не давая обращать внимание на такие мелочи как, например, незнание маршрута и местоположения гробницы.

Пока все складывалось хорошо — возможно, при другом развитии событий, Психовский и Рахат свернули бы не туда, или, например, решились бы все-таки повернуть назад. Другие оттиски вселенной наверняка косились на ту, которую мы приняли за реальность, и странно поглядывали на нее, перешептываясь — мол, вот как у этой идет все гладко, как у нее все по-другому. Но, делая это, они были не правы — что было гладко для них, было не гладко для нее, и наоборот.

В общем, диалог вселенных внутри мультивселенной пробовать переводить не стоит. Проще расшифровать древние скрижали на забытом языке, чем понять и объяснить болтовню вселенных.

А вот диалог Психовского и Рахата, которые наконец-то увидели на горизонте некую постройку, вполне себе можно перевести.

Небо как-то особо было увешано звездами вдали, словно кто-то повесил указательные стрелки над гробницей, горевшие яркими огнями. Пробираться через ворсы мохнатой пустынной ночи стало проще — все из-за того, что цель прогулки наконец-то стала видна. Все вокруг в принципе стало выглядеть слегка по-другому — будто рисунок порвали, но под ним оказался другой, еще более прекрасный.

— Поразительно! — развел руками Рахат, обгоняя своего спутника. — Мы все-таки дошли! Теперь уж, позвольте, на правах гида я доведу вас.

— Ладно уж, — Психовский снял желтую кепку, потрепал волосы и снова надел ее. — Думаю, теперь потеряться будет сложно.

Гробница увеличивалась в размерах, и детали постепенно становились явными — даже в лунном свете, который не очень хорош для созерцания достопримечательностей без подсветки. К сожалению, древние египтяне не думали о туристической ценности своих храмов и гробниц — и подсветку не добавили. А ведь могли бы. По крайнем мере, если верить определенным научным трактатам.

Психовский таким вещам верил и, более того, даже сам был автором нескольких из них.

Рахат же представлял гробницу в современном освещении — было бы неплохо для ночных туров, а если еще можно будет заводить внутрь… получится просто сказка.

Двое оказались около строения на таком расстоянии, что можно было различить татуированные кирпичики. Психовский тут же прибавил шагу и подошел вплотную к одной из древних стен, пока турагент наблюдал со стороны. Большое видится на расстоянии — зато в деталях раскрывается истина.

— Ого, — протянул Грецион, скинув портфель на песок и проведя рукой по кирпичику. — Он весь в иероглифах. В принципе, тут все в них — господи, как же они заморочились…

— Да, выглядит симпатично, — отозвался Рахат. — Уникальное туристическое место! Единственное на всю страну. И, благо, еще никем не обхоженное…

— Да не в этом дело, — Психовский включил фонарик на смартфоне. — Хотя, наверное, вам с профессиональной точки зрения это интереснее. Без обид. Но я в том плане, что не стали бы они тратить столько красок зря. Как все хорошо сохранилось…

На камнях замерли те самые фигурки, которые столь привычно видеть в школьных учебниках — птицы, маленькие человечки, глаза, завитушки и скарабеи… У человека незнающего складывалось впечатление, что все это рисовалось в наркотическо-алкогольном угаре, и наутро, придя в себя, древние сами не понимали, что хотели этим сказать. Хотя, не будем врать — даже у человека знающего такие мысли иногда проскакивали.

Ну вот, допустим, птичка — хорошо, с одной стороны, какой-то звук — что-то похожее на немецкое. Хотя, это смотря какая птичка, а то может быть и обычная буква. А может, это иероглиф и значит птицу. Вот мужчина — ладно, это похоже на жреца, значит место как-то связано с религией. Так, а это…

— А это что такое? — обратился Грецион сам к себе.

Психовский приблизил смартфон к кирпичику — и пятно фонаря придало иероглифу четкости. Сложно было разобрать, что конкретно нарисовано — все-таки, освещение не то, да и краска не вечна. Но внимательно вглядевшись в изображение — что профессор и сделал, — можно было разобрать человека с птичьей головой, лежащего на кушетке в окружении странных сосудов. Конечно же, все это в миниатюрном варианте.

— Послушайте, — вдруг раздался голос турагента, — как вам название «Татуированная гробница»? Туры до татуированной гробницы — самого живописного строения древних египтян!

Оглянись Психовский на Рахата и загляни прямиком в глаза, то он заметил бы, что те внезапно отключились от реальности — зрачки бегали туда-сюда как-то отречено, словно ловя сигналы из космоса. Шапочка из фольги в этом случае не помешала бы.

— Ну, я бы купился, — пожал плечами Грецион и привстал с колен, чтобы разглядеть изображения повыше. Там профессор увидел примерно тот же рисунок — только лежащий на кушетке человек был уже с головой крокодила.

Пока профессор обходил строение — к слову, очень простое, без колонн и статуй, скорее всего напоминающее Ленинский мавзолей, но я-ля Египет, — Рахат поплыл по просторам ночи, метафорически выражаясь. Мысли принялись растекаться и смешиваться, затуманивая взор — и гробница, которую турагент видел, уже обрастала толпами туристов, делающих фото на фоне древнего строения. Минута — и мысли дополнили картинку, добавив пару ларьков с сувенирами, среди которых были классические папирусы с мифологическими сюжетами — они всегда разлетаются хорошо — и стеклянные шарики с гробницей внутри. Только вместо снега — песок.

А среди всего этого великолепия словно на роликах бегал Рахат, рассказывая страшные байки и небылицы, от которых глаза туристов всегда лезут на лоб. Призраки и прочие паранормальные сущности, на само-то деле, очень хорошие бизнес-партнеры. Там, куда они хоть раз ступили, или где хоть разок завыли, все внезапно становится дороже. Такие места словно медом намазывают — а самое главное, призраки не требуют процентов.

Психовский тем временем уже переместился в другую сторону.

— Очень и очень необычно, хоть лекцию проводи, — фонарик отбрасывал все новые и новые пятна на древние камни. — Тут и Ра, и Себек, и Анубис… Понятно, чего она так исписана — похоже, они здесь все.

— Ну, — турагент вернулся в реальность, — нет ничего странного в таком количестве богов. Во всех храмах…

— Спасибо, я знаю. Я это все преподаю, вообще-то, — Грецион выключил фонарик и спрятал телефон в карман. — Но вот только здесь они все на фасаде, это раз, а два — они лежат. И их словно мумифицируют.

— Ну, это действительно странно, соглашусь.

— Вот и я от том же, — Психовский вновь достал смартфон и сделал несколько фотографий. Потом сменил положение — и продолжил фотоохоту.

Рахат стоял, не понимая, что делать дальше. Его внутренний компьютер — старенький, еще с толстым экраном — думал и думал, думал и думал. Так, Гробница найдена, это уже плюс. Первый клиент на месте. Ну а что дальше?

В конце концов, какой-то алгоритм наконец-то дал свои плоды, из динамика турагента раздался голос:

— Думаю, нам пора. Сейчас тура как такого не получится — слишком мало информации об этом месте…

— Чтобы ее стало много, надо побыть здесь еще дольше, — отозвался профессор Психовский. — Википедия, уж извините, сама себя не напишет.

Усы Рахата затанцевали нервную джигу. Такие ситуации случались не часто, и оставался лишь один стратегический ход в этой безумной шахматной партии, где Рахат — один король, а Психовский — второй. Туристические группы пешек обычно были более послушными.

И ход этот — просто поддаться вражеской фигуре.

— Ну, тогда я подожду.

Рахат скинул серый пиджак и сел на него — без верхней одежды турагент выглядел так же, как моллюск без ракушки, или только-только скинувшая шкуру змея. Одним словом — нелепо.

Турагент уставился на песок.

Видимо, для скарабеев топотания двух людей стали звуком дрели в пять утра, и жуки внезапно проснулись. По крайней мере, некоторые — и взгляд Рахата как раз упал именно на букашек, копошившихся внизу.

Сначала скарабеи двигались медленно, все еще просыпаясь, и вроде как даже потягивались — чего только не почудится при лунном свете. А потом они поползли к гробнице.

Турагент сперва провожал их взглядом, а потом зачем-то встал и последовал прямиком за скарабеями, как не очень ответственная утка за своими утятками.

Но долго идти не пришлось — как только жуки подползли достаточно близко к татуированным камням, Рахат остановился. Скарабеи, даже не подползая вплотную к зданию, развернулись и рванули назад, вскоре вновь скрывшись под песком.

Но одно главное отличие Рахата от жуков — одно из многих, по крайней мере, — отсутствие генетической памяти.

Поэтому оно подошел совсем близко и коснулся одного из камней.

Генетическая память жуков, в принципе, похожа на одну огромную яблоню с тысячелетней кроной — и на каждой веточке обязательно висит по яблоку. Внешне они все одинаковые — красные, наливные, похожие на блестящие в свете гирлянд елочные игрушки.

Но, как и в жизни, на этой яблоне есть червивые плоды.

Самое главное, что скарабеи — да и все другие звери-птицы, обладающие генетической памятью — помнят, какие яблоки червивые, когда там завелся этот червь, как его зовут и стоит ли его боятся.

Если пропустить гробницу в пустыне через генетическую память жуков, то оно примет изображение одного из таких яблок — преломленных и непропорциональных, но, для условности, яблок.

И любой скарабей побежит прочь от такого плода, потому что точно знает, что в нем живут три червя. Более того, он знает их по именам.

Условно, конечно же.

Архимедон, надев старый, порванный алый плащ, вышагивал по древним коридорам. Он огибал древние колонны и небольшие статуи, запачканные всплесками лунного света.

Икор и Эфа шли за ним.

— Ты что, хочешь сказать, что наш отдых закончился? — вздохнула девушка, проводя рукой по стене.

— Не знаю, как тебе, а мне не особо понравилось так долго быть без сознания.

— Значит, снова — за работу?

— Видимо, да, — из-под бинтов голос Архимедона звучал словно бы из старого радиоприемника.

— Интересно, многое ли изменилось? — Эфа задумчиво провела рукой по лицу.

— Не особо.

— А ты откуда знаешь, Архимедон? Уже успел посмотреть?

— Ну, скорее почувствовать. Через песок, Эфа, через песок. И сейчас я покажу вам, что успел найти…

Они попали в зал с алтарем, около которого стояли открытые горшочки-канопа с разбитыми крышками. Остатки бинтов, присохшие к алтарю, призрачными ленточками свисали вниз и просвечивались насквозь в свете сонной и пухлой луны.

На алтаре лежали двое мужчин. Один из них — в панаме.

— Они нашли нас первыми, — Архимедон подошел к алтарю, — а потом я нашел их.

Он провел рукой над двумя телами, окропив их песком, сочившемся из-под бинтов.

— Какие-то они несимпатичные. И старые, — фыркнула Эфа, осматривая двух мужчин.

— Поверь, они в разы моложе нас.

Икор нагнулся к телам и положил руку на грудь.

— Они еще живы, да?

— Да, конечно. Я же знал, что тебе нужна будет кровь — а Эфа еле-поделилась даже капелькой.

— Зато теперь мы можем снова нарастить мускулы Икору, — Эфа всплеснула руками и повисла на шее Икора, облизнувшись свои змеиным язычком.

— Но нужно ли нам это? Ну, не считая твоих желаний, — тот, кому девушка так рьяно стремилась подкачать пару мышц, уставился на песок. — Ты уверен, что от нас еще будет толк?

— Да, раз мы снова пришли в сознание.

— А почему тогда он молчит?

— Не знаю, — глухо отозвался Архимедон и накинул на голову алый капюшон, такой же потрепанный, как и остальной плащ.

Воздух стал густым, как заварной крем, а все из-за тишины, которая, подобно желатину, делает окружающий мир вязким и слегка желейным. И чем дольше звуки не беспокоят ее — тем гуще становится воздух и тем напряженней — атмосфера.

Что-то заскрежетало, и невидимое желе тут же растворилось.

— Это он? — шепнула Эфа, поправив ту пикантную часть одежды, которая прикрывала грудь, хотя на самом деле девушке хотелось сорвать ее.

— Не стоит, — Архимедон легонько схватил Эфу за руку. — Нет, это не он. Но, видимо, нам стоит жать гостей.

Как не сложно было догадаться, Рахат совершенно случайно надавил на строго определенный камень. Но, увы, он не оказался частью древнего механизма по открыванию дверей — он просто провалился внутрь. Его примеру последовало и несколько соседних кирпичиков, образовав тем самым брешь в стене.

Ну, или именно так и работал секретный механизм по открыванию дверей. Надо же древним архитекторам привносить хоть какое-то разнообразие.

Окажись на месте Рахата любой другой турагент, то он тут же отскочил бы в сторону и мысленно проклял себя за разрушения памятника истории.

Рахат же посчитал, что сейчас он — мини-Петр I, только что прорубивший окно в светлое будущее.

На звук падающих камней прибежал Психовский, который, увидев акт исторического вандализма, замер на месте и приобрел выражение хамелеона — с глазами на выкат, которые словно не знали, в какую сторону им смотреть, и посему бешено крутились. В нормальной ситуаций профессор, подчеркиваем, профессор, должен был ужаснуться, ахнуть, охнуть и отругать Рахата за такие необдуманные действия.

Но Грецион Психовский не даром был Греционом Психовским.

Профессор пришел в себя, протянул упавшему турагенту руку, помог встать, а потом легонько хлопнул по плечу, все еще смотря в дыру, и пожал обмякшую руку Рахата.

Грецион тоже увидел окно в Европу — точнее, окно в мир загадок древнего Египта.

— Я просто дотронулся до кирпичика, — принялся оправдываться Рахат. — А тут все как рухнет…

— Ну и что! — звук баллистической ракетой вылетел из Психовского. — Это же просто прекрасно! Устроим себе тур внутрь, да?

— Да, да, да, — над головой турагента все еще летали воображаемые и дорисованные на стадии монтажа звездочки, но вскоре Рахат вновь стал приходить в себя. — Да, конечно! Заодно прикину возможную программу…

Окончательно вернувший себе контроль над телом гид юркнул в объятия ночи и через мгновение, незаметно, как призрак, вернулся обратно, отряхивая пиджак.

Профессор Психовский тем временем расчехлил свой рюкзак — не абсолютно бесполезный походный, который точно придумали для показа мод, а обычный, городской — и достал медицинскую маску.

— А это еще зачем? — удивился Рахат, когда Грецион протянул ему вытащенное из рюкзака сокровище.

— Вы читали что-нибудь о грибках? — поинтересовался профессор, натягивая вторую маску на себя.

— Очень странные у вас вопросы…

— Студенты обычно говорят также. Но не суть — я читал и, даже, немного писал. Бытует мнение, что такие грибки были заточены внутри гробниц — в целях безопасности. Это как сигнализация, только смертельная, ведь оповещать внутри некого, все и так давно почили. Кто-то еще пишет про мышьяк и радиацию — но знаете, тащить защитные костюмы как-то не особо хочется.

— И на кой черт надо было портить такое прекрасное место какими-то грибками?

— На тот, чтобы мы с вами ничего не своровали, — Психовский поправил кепку. — А если бы и своровали, то сошли бы с ума от галлюцинаций или вовсе померли.

Рахат недоверчиво покрутил в руках маску.

— А это поможет?

— Не особо, — признался Грецион. — Ну, если все эти истории, конечно, не байки. А так, лучше перестраховаться. По крайней мере, минут на десять маски точно хватит.

Турагент еще раз внимательно изучил медицинскую маску, словно она прилетела из далекого космоса, а потом все-таки скрыл за ней рот и нос. Усы же прекрасно себя торчали из-под нее — трудно описать, насколько нелепо это все выглядело. Но, говоря коротко, растительность Рахата стала напоминать два стручка фасоли под полотенцем.

Грецион снова включил фонарик на смартфоне и, не произнеся ни слова, пригнулся и шагнул внутрь. Гид, представляя, как сделать этот вход более парадным для туристов, шагнул за ним.

Надо сказать, что Рахат выбрал не самое удачное место для своего бизнеса — где-нибудь в столице дела шли бы в разы лучше. Но гид просто ловил удачу и не жаловался — а удача, при всем при том, любила его. Этакий баловень судьбы, но не при дворе императора, а при своем собственном дворе — что значительно облегчало задачу.

Городок, куда так скоро примчался Грецион, где жил и промышлял Рахат и раскуривала кальяны Сирануш, был не столь уж богатым и многочисленным. Конечно, наличие современных, застекленных зданий — это уже показатель прогресса, но их было всего-ничего. В остальном — такие старые, небольшие домишки, некоторые совсем из далеких времен, некоторые — не из столь далеких, но в то же время не из столь прекрасных. В общем, с архитектурной точки зрения, город был одной большой барахолкой, или антикварным магазином — все старье, что сохранилось, снесли сюда.

Но самое интересное, что именно это и привлекало в городок туристов — и бизнес Рахата жил, хоть и не в царских палатах. Скажи о такой популярности любому хозяину антикварной лавки или барахолки — и он точно обидится, поймет тленность своего бытия, закроет бизнес и уйдет в туризм, начинать все сначала.

Почему-то такие места — бедные, не столь богатые, старенькие и потрепанные всякими катаклизмами, как бабушкины панталоны, привлекают путешественников. И они ходят по ним, ходят и восхищаются, фотографируют. А местные, не так уж хорошо живущие в этом городе-барахолке, смотрят, крутят пальцем у виска и бросают на приезжих какой-то неестественный взгляд. Взгляд, полный ни то злости, ни то белой зависти, ни то непонимания — зачем вы, с деньгами, приехали сюда, где денег нет, сюда, откуда мы, может, с удовольствием уехали бы…

Но вся эта мысль, в которую мы не к месту ударились, сводится к одному — Рахат не особо жаловался и, залезая внутрь гробницы, осознавал, что нужно обязательно ее приватизировать. Туристы потекут молочной рекой и сюда — и тогда жизнь гида станет бочкой меда без всякого намека на какой-то там деготь.

Но когда Рахат ударился головой о камень, красивые движущиеся картинки на цветных стеклышках, которые иногда еще называют мыслями, треснули. И только потом, словно из прошлого, до гида донесся голос Психовского:

— Аккуратнее, тут потолок под скос идет.

Турагент ощупал голову на наличие шишек — но обнаружил там отсутствие не только их, но и фески. Рахат согнулся еще больше и пошарил руками по земле, вскоре найдя головной убор. Потом он очень аккуратно шагнул вперед — и заметил, как вдалеке что-то начинает светиться.

Грецион, тем временем, разогнулся в полный рост и погасил фонарик, прищурившись.

Рахат преодолел шишконабивательный участок и тоже прищурился от яркого света.

— Ого, — забарабанили голосовые связки профессора Психовского. — О-го-го!

* * *

Он выбрал правильную версию реальности, где все шло так, как и надо было, и уже не мог дождаться, когда же наконец-то придет время.

Песок в воображаемых часах утекал, его оставалось совсем немного. Это значило только одно — чья-та жизнь скоро подойдет к концу. Конечно, если эту сущность можно мерить категориями жизни и смерти.

Он соскучился по этому моменту — по крайней мере, он бы испытал именно это чувство, если бы кто-нибудь объяснил ему, что такое скука.

А сейчас он просто обвился вокруг огромного могильного камня и ждал, периодически подглядывая за событиями из-за невидимой ширмы, словно мужчина за моющейся в душе девушкой (пол обоих субъектов может быть изменен в зависимости от предпочтений вашего Эроса).

Ему это доставляло такое же удовольствие.

Опять же, если бы кто-нибудь объяснил ему, что такое удовольствие.

Глава 3

Не такие уж мертвые души

— Отлично ты, конечно, придумал, — Эфа расставляла древние сосуды по полкам, которые были вырезаны прямиком в стенах. — Вот они удивятся.

— А я что-то сомневаюсь, — Архимедон выполнял то же действо, но только у другой стены. — Что-то мне подсказывает, что они уже давно до этого додумались. Столько лет прошло…

— Ой, все твердишь свое любимое — столько лет прошло. Знаешь, я даже как-то не почувствовала.

— Скажи спасибо зеркалам.

— Я не про внешность, — девушка издала звук, напоминающий смесь смеха и змеиного шипения. — Я про ощущения. Как уснуть — и все.

— Считай, что мы просто очень долго спали. А теперь снова пора возвращаться к своим обязанностям.

Если бы древние успели придумать камеру и сфотографировать одну из своих аптек, то она, наверное, выглядела бы как зал, в котором промышляли Эфа и Архимедон. Все стены изрезаны дырками-полками, как хороший нидерландский сыр, и на каждой полке стоит каменный сосуд. Откройте крышку — и внутри вас наверняка ждет сюрприз в виде жидкости или засушенных трав.

Но за те тысячелетия, что гробница пробыла под песчаными барханами, многие сосуды стали носить чисто символический характер. И, конечно же, вокруг царил бардак — примерно такой-же, как при переезде, или после ремонта.

В центре древнего зала, потолок которого подпирали три колонны, находился вытянутый треугольный стол. Любители теории заговора опять увидят всюду масонов и начнут орать: «Треугольники! Всюду треугольники». Но ничего удивленного в этой геометрической фигуре нет. На такой стол вполне себе удобно ставить сосуды, а колонны — ну, три, и что уж там. Треугольники уж слишком сильно стали ущемлять и, с учетом скорости современного мира, уже давно должно было появиться общество по защите треугольников.

— Да, за этим столом давно ничего не происходило, — с ностальгией вздохнула Эфа.

Архимедон тяжело вздохнул.

— И зачем мы вообще расставляем эти сосуды? — продолжила тираду слов девушка. — Что-то мне кажется, что их содержимое сохранилось не так хорошо, как мы.

— Чтобы, когда время придет, быть готовыми. Хотя бы чисто символически. Тем более, я уверен, многие масла все еще можно использовать.

— А оно придет? — снова задала Эфа насущный вопрос, который червоточиной пожирал ее и Икора изнутри.

Архимедон же был уверен.

— Да, — ответил он. — Раз мы снова понадобились.

— Ого, — пластинку Психовского заело. — Вот это, конечно, да. Все-таки, в книгах не врут — это действительно доисторические лампочки.

Весь зал был до отвала залит ярким беловатым светом, излучаемым приспособления, подвешенными под потолком. Они действительно напоминали лампы — стеклянные сосуды чуть продолговатой формы. Только если современные детища Эддисона походили на груши (хотя, многие этого сходства никогда не понимали не поймут, что абсолютно нормально. Ну действительно, какая из лампы груша?), то эти…

— Прямо как, — заговорил Рахат, как только привык к свету.

— Наполненные водой контрацептивы, — Психовский кувалдой вбил эту фразу в разговор.

Повисла неловкая пауза.

— Эээ… я хотел сказать, как стеклянная ваза. Но вы тоже правы…

Между Рахатам и Греционом внезапно возник вакуум некомфорта, который тут же расширил личное пространство каждого раз так в десять.

Профессор Психовский рассмеялся.

— Простите, простите, это все студенты. С кем поведешься… А так, правда, как вазы.

На самом деле, оба разорителя гробниц были правы — лампочки напоминали и то, и другое одновременно, тут уж пусть каждый решит, что ему ближе — и никто не будет за это осуждать. Только вот внутри этих, остановимся все же на нейтральном варианте, стеклянных ваз, мутно мерцала жидкость, внутри которой извивались похожие на змей существа.

Психовский отошел чуть подальше, достал смартфон, открыл камеру и, приблизив кадр, сделал фото.

— Похоже на электрических угрей, — констатировал Грецион, увеличивая получившийся снимок. — Надо же, эти твари так хорошо сохранились…

— А вам не кажется, что это просто проволоки?

— Что?

Турагент показал пальцем на одну из соседних ламп, и профессор, присмотревшись, действительно различил медную проволоку внутри стекла.

— Надо же, ничего не пойму. Может, это просто два разных вида ламп? Ну, холодный и теплый свет, новая и старая модель… Хотя, по-хорошему, они тут все старые. Даже доисторические…

— Меня и не спрашивайте, — Рахат почесал усы под маской. — Все равно не разбираюсь в этом.

— Может, это все-таки подводные потоки? Наверняка глубоко текут подземные воды, а они вполне себе могут создавать легкое электрическое поле… Это бы объяснило и поведение жуков. Хотя, звучит уж чересчур научно, наверное, тут что-то другое.

Профессор Грецион Психовский очень правильно относился к любой получаемой информации — если она была слишком научной и логической, он тут же отбрасывал ее, отказываясь верить. Особенно, если дело казалось древних цивилизаций. На своем опыте Психовский знал — все не так просто. Пытаясь засунуть какой-то факт в рамки нашей логики, мы не учитываем две вещи: во-первых, логику древних цивилизаций, а во-вторых — вселенскую логику, которая изначально нелогична. По крайней мере, в рамках той очень удобной системы суждений, выводов и фактов, которую мы выстроили для себя.

Говоря проще, подгонять вселенскую логику под логику человеческую — все равно, что пытаться засунуть кубик в круглое отверстие. Бесполезно, одним словом.

Грецион этот факт прекрасно понимал и воспринимал, поэтому намного больше доверия испытывал к теориям, которые весьма выходили за рамки привычного мышления. Без фанатизма, естественно.

И идея с электрическими угрями в лампах нравилась ему куда больше всего остального — тем более, что теперь он сам видел такие ламы воочию.

Пока Психовский говорил о научном, Рахат, который ни слова не понимал и понимать не хотел, погрузился в мысли своего профессионального характера.

Тут все было просто — гида радовало, что внутрь не надо будет проводить освещение! К тому же, туристам такие лампы уж точно придутся по душе. Можно будет договориться с некоторыми знакомыми насчет сувениров…

Рахат даже подумал отказаться от предыдущей идеи — зачем нужна подсветка снаружи, когда можно создать почти кинематографический эффект. Снаружи — никакого света, а внутри — слепит глаза, притом древними лампами!

Турагент еще раз поднял глаза на освещение. И тут в его голову пришел очень, очень, очень (три слова очень подряд никогда не идут спроста) правильный вопрос.

— А они что, горели со времен древнего Египта?

Психовский взглянул на своего гида, как крокодил смотрит на человека, решившего добровольно засунуть палец в пасть. В общем, как на идиота.

— Конечно, нет. При всем при том, что эти угри-проволоки работают до сих пор…

— Но тогда кто-то должен был их включить, да?

— Ну, звучит логично.

— Вот только кто это сделал?

Икор внимательно взглянул на лампочки и, довольный результатом, отошел от этакого древнего выключателя, запускающего систему питания. Угри угрями — а просто так их светиться не заставишь.

Икор взглянул на свои руки — все еще несколько худощавые, по его мнению — и, недовольно вздохнув, направился прочь. Вздох его тяжелой лавиной разнесся по коридорам гробницы.

Зеркало воспоминаний все еще было разбито, и те его мелкие осколки, которые сохранились в сознании, давали Икору не так уж много информации. Конечно, его голова не страдала от амнезии — мужчина прекрасно помнил кто он, что он и зачем он, но все остальные воспоминания были изрезаны помехами и шумами.

Единственное, что Икор знал наверняка — раньше он был намного крепче физически. Этот осколок сохранился хорошо.

Добравшись до зала, где на каменной плите-алтаре лежали два археолога, Икор достал из-за пазухи древний, затупившийся клинок.

А потом слегка, даже с некоторой нежностью, провел им по руке археолога.

Красная змейка крови начала проступать поверх кожи из тонкой, хирургической ранки. Икор взял бесчувственную руку археолога и вытер ее о себя, оставил на груди кровавое пятно.

А потом — словно на дрожжах — его мышцы начали пузыриться, становиться больше и больше, превращая его из среднего спортсмена в качка со стажем.

Икор вздохнул — на этот раз, вздох был приумножен нотками удовольствия. И эхо его грузным паровозом пронеслось по коридорам, словно бы на сверхзвуковой скорости.

Психовский задумался над заданным Рахатом вопросом. Мысль профессора была длинной, как удав, но при этом ползла медленно-медленно, словно не желая достичь логического решения и найти ответ, который вполне себе мог оказаться ядовитым.

А когда эхо чугунного вздоха добралось до ушей Грециона, мысль снова забралась в свою норку.

— Ну, какая разница, — пожал тот плечами. — Может, это древняя автоматика.

— А что это был за звук? — брови и усы Рахата выражали тревогу. Из-за медицинской маски они стали единственной частью тела, которая передавала эмоции гида. — Такой… тяжелый. Вы слышали?

— Да, думал, мне показалось, — Грецион всмотрелся в коридор, кишкой идущий вглубь гробницы. — Ну, может ветер. Или обвал. Или, на крайний случай, мумия — все интереснее.

Любой, обладающий хотя бы капелькой инстинкта самосохранения, должен тут же развернуться и вылези обратно на свежий воздух. Но Грецион с Рахатом были каким-то странными существами, за изучение которых наверняка боролись бы лучшие умы планеты, чтобы понять, как конкретно работает организм двух уникумов.

Грецион увидел возможность приблизиться к древности, чтобы потом рассказывать байки студентам и писать новые ночные работы, а Рахат — невероятный туристический аттракцион, на который даже не придется тратить лишние деньги и силы.

Поймав какой-то общий сигнал на ментальном уровне, профессор и турагент машинально двинулись вперед.

Зал сужался и перерастал в коридор, который был словно придуман для существ из двумерного измерения — слишком уж он был узкий. Поэтому передвигаться получалась только боком.

К потолку были прикручены все те же лампы, и рисунки на стенах — которые, как и вся гробница снаружи, были буквально татуированы — буквально подсвечивались.

Психовский, идущий впереди, резко остановился. Рахат врезался в него.

— Что-то случилось? — поинтересовался турагент, заглядывая через плечо профессора.

— Случилось очень интересное изображение, — Грецион присел на корточки, все еще умудряясь стоять боком, и стал похож на сложенную разноцветную гладильную доску. — Вот здесь.

Профессор ткнул пальцем в изображение.

Рахат попробовал вытянуть шею, но суставы как-то странно хрустнули, и турагент решил довольствоваться картинкой издалека.

— Ээээ, насколько мне видно, это жрецы. Если я не ошибаюсь. Три штуки, да?

— Да-да! Все правильно, — Психовский гнулся так же легко, как кусок пластилина. — Но посмотрите вот на это.

Палец сдвинулся, указав на фигуру с птичьей головой.

— Не очень хорошо вижу… Похоже на какое-то божество.

— Да! А теперь, главный вопрос — почему жрецы копошатся вокруг божества?

— Символы, метафоры, ну, не буквально же, — Рахат хотел пожать плечами, но получилось не особо. Все-таки, этот коридор явно строили любители какого-то тетриса. — Может, пойдем дальше?

Психовский вздохнул, кое-как выпрямился и зашагал вперед, продолжая тираду размышлений:

— Снаружи были такие же изображения, но без прорисованных жрецов — просто с каким-то фигурками. Да здесь такие изображение повсюду — опять же, зачем нужно было тратить так много краски на обычную гробницу?

— Ну, может, это не совсем обычная гробница? — турагент решил коротко и ясно подвести итог болтовне своего компаньона.

— Тоже вариант. Но, может это все же храм? Вы не думали?

— Да какая разница.

— Ну, надо же решить, что писать в туристических программках: храм или гробница?

— Да зачем, — усы Рахата подпрыгнули. — Может, это вторичное использование? Ну, знаете, был завод, а стал музей. А тут — был храм, стал гробницей. Когда жрецы умерли. Почему нет? Тогда пишем в буклетиках сразу два пункта.

Профессор Психовский решил переварить полученную информацию, но несварение мыслей не давало этого сделать. Все как-то сильно смешалось в кашу — и единственным способом расставить факты на свои места было найти что-нибудь более вещественное, чем рисунки на стенах.

Песок под ногами шуршал и поскрипывал, и было в этом звуке что-то чересчур живое.

Архимедон чувствовал каждый шаг, каждое прикосновение, каждое шевеление жучка — но за многие годы он научился игнорировать эти ощущения, заглушать их, обращая лишь в глухие отголоски чувств.

Делать это намного проще, когда твое тело — несколько органов, бинты и песок.

Листья шумели в унисон с бурлящей водой, и все это сливалось в один спиральный звук, текущий так же бурно, как русло Амазонки. Эта естественная мелодия ручейком вливалась в уши, а оттуда попадала в голову — и выдворить ее было невозможно. Найдись энтузиаст с магнитофоном — и он записал бы это все, назвав «Природа. Музыка для расслабления».

Архимедон же игнорировал этот внешний шум. И дело было вовсе не в том, что уши его опоясывали туго затянутые бинты — отчетливо слышать это не мешало.

Просто Архимедон, как бы это сказать, абстрагировался. Впал в некое подобие транса, как это иногда делают тибетские монахи — но, в отличие от них, одной ногой сознания стоял в реальном мире, а другой было где-то за порогом.

— Они лезут все глубже и глубже, — голос Архимедона, и без того слегка приглушенный, теперь звучал словно бы из-под подушки.

— Ну и славно, — Эфа закинула ногу на ногу, раскинувшись на своем троне. — Будет, с кем пообщаться.

— Наша компания тебе уже надоела?

— Нет, просто мне интересно, как они выглядят. И что изменилось. В частности, изменилось ли то, чего я хочу. Ну, времени то много прошло…

— Ну, выглядят не лучше тебя, это уж точно, — загремел вошедший Икор, попутно поглядывая в еще не закаменевшие фрагменты зеркал. — А насчет изменений… почему-то мне кажется, что все осталось прежним.

Эфа как-то отреагировала на появление Икора, но Архимедон пропустил это мимо ушей — точнее, услышать он услышал, но просто дал словам вылететь прочь из сознания. Сейчас они были лишь ментальной шелухой, которая мешала сосредоточиться.

И чем больше он абстрагировался от мира здесь и сейчас, тем точнее рисовалась картина в сознании. Сначала это было словно отражение отражения, что-то непонятное, с размытыми контурами, которые сплетались и снова отражались.

А потом он увидел все, что хотел.

В этих кривых зеркалах бессознательного, отпечатках воображения, перед ним раскрылись далекие просторы горы Олимп, сменяемые подземным царством Аида, которое вливалось в мир мертвых Осириса, потом возносилось к далеким и разросшимся ветвям Иггдрасиля…

Он путешествовал по всем былым царствам и империям богов, по этим некогда полным сверхъестественной жизнью местам, где теперь остались лишь сухие, колючие и серые пустоши.

Перед ним открылись могильные камни — сотни, тысячи камней на огромном кладбище, которое словно плавали на волнах реальности, искрясь обрывками цветов и шипя эхами звуков.

Каждое надгробье было подписано. И только одно, огромное, возвышающееся над остальными, было голо — но на нем уже начинали проступать буквы…

Архимедон ощутил его присутствие. Он обвился вокруг этого надгробья и ждал.

— Не сомневайтесь, — не то чтобы сказал, а подумал он. Но подумал так громко, что мысль пролетела взрывной волной, и Архимедон услышал этот голос — казалось бы, сотканный из разных природных звуков, как и у любого другого бога. — Я чувствую запах… скорой смерти.

— Эй, Архимедон? Все в порядке? — слова Эфы и щелчки пальцем вернули его в настоящее. — Ты как-то надолго отключился.

— Я видел его, — отозвался Архимедон.

Икор и Эфа слегка оцепенели.

— Значит, время действительно пришло?

— Я не совсем понял…

— А что мы будем делать, — прервал драматический момент Икор, — с нашими гостями?

Архимедон вздохнул и хлопнул в ладоши.

— Хотеп! Хой! Встретьте мужчин, как полагается, — крикнул он так, чтобы голос разнесся по залам и был услышан теми, кем должен быть услышан.

— А ты так уверен, что это мужчины? — Эфа высунула змеиный язычок.

— Они ходят по песку, а где песок — там и я. Конечно, уверен.

И словно бы в подтверждение своих слов, Архимедон засунул руку под бинты и вытащил сердце, вслед за которым во все стороны разлетелись крупинки песка, очень поэтично осев на бьющемся органе.

Рахат всегда считал себя человеком довольно бесцеремонным в некоторых ситуациях и нисколечко этого не стеснялся — наоборот, он возводил это качество в ореол лучших, которыми может обладать турагент. Иногда приходилось смотреть на вещи — в особенности на древние святыни и артефакты — исключительно как на товар или очередной туристический аттракцион. Мешается стена этого старого храма? Ну, давайте снесем ее к чертовой бабушке — это же просто стена.

Но сейчас даже Рахат чувствовал себя невинным и пушистым белым кроликом, а Грецион Психовский в его глазах стал настоящим львом-вандалом, при этом точно вожаком прайда.

Профессор рылся в древних артефактах как в ящике с игрушками.

— Надо же! Как эта мантия хорошо сохранилась, она практически такая же белая! Интересно — это опять грибки? — древние одеяния полетели в сторону как кукла, с которой профессор уже успел наиграться. — О, а это похоже на жезл жрецов! И фигурки животных все на месте. Ого, а это… статуэтка? Или кусок ожерелья? Вообще непонятно что — ни то змея, ни то чудище какое-то.

Фигурка, позвякивая, упала на каменные плиты пола. С таким же успехом можно было выкинуть главную улику детектива и просто забыть о ней, вновь начав расследование сначала.

— Ээээ… — звук был такой же, какой издают резиновые пищалки для домашних животных. — Может, не стоит так кидаться? Все-таки, это может пригодиться…

Грецион оторвался от любимого дела и в упор глянул на турагента.

— Кому? Музеям они в любом виде сгодятся — к тому же, все эти штуки прекрасно сохранились, так что ничего с ними не будет, — Психовский достал еще одну штуковину из некоего подобия сундука. — Странно, что вы вообще удивлены — я думал, всякие там туристические ерундовины и не такое вытворяют. Ну, чтобы месту товарный вид придать. Турникеты, например, ставят — это еще цветочки.

Профессор снова замер, задумался и сдернул медицинскую маску. Его борода, похоже, обрадовалась этому больше самого Психовского.

— Вы бы тоже сняли уже. Пока никаких глюков — да тем более, она уже не поможет. Время прошло.

— Но они же действуют по два часа.

— Ну, это от вирусов. А вот от грибков…

Рахат собрал всю свою мужественность в кулак и решился задать вопрос. Кулачок, надо сказать, вышел очень маленький — Дюймовочка и то рассмеялась бы над таким и победила в условной партии армрестлинга.

— А почему вы постоянно говорите об этих грибках?

Грецион, даже не поворачиваясь, махнул рукой.

— Я по ним магистерскую защищал, еще в институте. Время такое было, понимаете? Ты либо про сопротивление токов защищаешь, либо про грибки…

— О. Но я снимать маску все-таки не буду. На всякий случай.

— Да-да-да-да, — отбарабанил профессор любимую фразу, которой отвечал на любой вопрос студентов, заданный невовремя. — Зато можно поиграть в Великого Сыщика и сделать важное открытие об этой гробнице!

— То, что она прекрасно подойдет под какой-нибудь аттракцион? Ну, интерактивный объект, знаете. Особенно тот коридор… Наставить проекторов, звуков всяких для антуража —