Читать онлайн Фаворит 3. Русский флаг бесплатно

Фаворит 3. Русский флаг

Глава 1

В сражении само по себе численное превосходство не дает преимущества. Не надо идти в атаку, опираясь только на голую военную мощь.

Сунь Цзы

Петербург

4 июля 1734 года

Пётр Иванович Шувалов храбрился. Было видно, как у моего противника подрагивают колени, но больше никаких признаков того, что он волнуется, не наблюдалось. Впрочем, и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя куда как лучше. Если меня боятся, значит, я уже на изрядную долю прошел путь к победе. Я человек, который уже побывал под пулями в прошлой жизни, и в этой случалось. Свои эмоции и свой страх я умел подавлять. И даже чувствовать чужой.

Но расслабляться было нельзя. Даже новичок может случайно, да царапнуть шпагой расслабившегося мастера.

Мы разделись. В камзоле, конечно же, фехтовать не стоило, даже в таком удобном и качественном, как я себе пошил. Так что оказался в рубахе, которая моментом намокла и прилипла к телу. Не самое приятное ощущение, но куда как менее раздражало, как полные воды сапоги. У меня что? Порвались сапоги? Чего так лихо воду набрали, что ступаю, и она хлюпает?

Мой соперник не скрывал своего раздражения и брезгливости. Погляди-ка, какой чистоплюй! Ступил в грязь и, несмотря на то, что сейчас нам драться, платочком вытер сапог. А чем тогда я буду кровь вытирать со своей шпаги? Свой платок марать не хочу. Мне в него сморкаться-то не комильфо. Красивый, в кружевах. Елизавета подарила несколько своих платков. Говорила, что так нужно, что я ее рыцарь, а она… Та, кого этот рыцарь «рыцарит». Но платки красивые.

– Господа, не угодно ли будет примириться? – задал необходимую по протоколу фразу Александр Иванович Шувалов.

Нам примиряться было неугодно. Даже если об этом попросила Елизавета Петровна. Была бы она была императрицей, так, может быть, я и рассмотрел бы просьбу. Но идти на поводу у всего-то любовницы, пусть и той, что считается первой красавицей России – это уже ни в какие ворота не лезет. Пока она мне хоть в чём-нибудь существенно не помогла, воспринимать её всерьёз я намерен не был. Либо её время ещё не пришло, чтобы Елизавета просила за меня, либо вовсе не придёт. А пока что она сама в такой роли, что непонятно, кто кому вообще способен помочь.

Нет, мне с ней хорошо. Приятно, ничего не скажешь. Вон и платочки подарила. Греет душу. Можно высморкаться в них в такую, постоянно дождливую погоду.

– Начали! – прозвучала команда, и мы сошлись.

Чёрт низкорослый! Как только мы начали поединок, Пётр Иванович Шувалов моментально атаковал меня, причём в направлении раны на плече. Ну, в таком случае мне даже будет проще, с этической точки зрения. Пусть только попробует возмущаться, когда пустят первую кровь не от благородного пореза шпагой, а после удара кулаком или ногой. Он первым начал играть грязно.

Шувалов напирал на меня. Его финты не были какими-то сложными комбинациями. Все предсказуемо, хотя и вполне могло быть деятельно, если бы плечо болело больше, чем нынче. И отвлекало тем самым меня.

Назвать Петра Ивановича фехтовальщиком у меня не повернулся бы язык. Думаю, что мы с ним находились примерно на одном уровне в этом навыке, которому пока далековато было до искусства.

Но я отступал, и делал это намеренно. Вот шуваловская шпага направляется в мой корпус. Делаю шаг назад и отвожу клинок противника. Затрачиваю на это минимальное количество энергии. Шувалову же приходится намного больше растрачивать себя. Тем более, что он то и дело заваливается. Ему нужно делать резкие движения на раскисшей земле, порой откровенно скользкой. И чтобы устоять, нужно также затратить силы, удержать дыхание, концентрацию. Все это сложно, когда и километра пробежать не можешь, чтобы не задохнуться. Не могу даже представить себе, чтобы Шувалов бегал.

На то и был мой расчёт. Сразу видно, что противник вовсе не уделяет внимания своей физической подготовке. Уже через секунд тридцать боя Пётр Иванович заимел отдышку. А дыхание, что в рукопашном бою, что в фехтовании – важнейшая составляющая.

Вот ещё один выпад моего противника, и его попытка вновь добраться до моего больного плеча. Уже привычно ухожу вправо, разрываю дистанцию. Понятно, на что была главная надежда, расчет Петра Ивановича. Он посчитал, что моё ранение сыграет ключевую роль в нашей схватке.

Бил по слабому месту.

– Господа, прошу прерваться! – сказал Пётр Иванович, опуская шпагу и тяжело дыша.

– Но куда же, мы только начали! – отвечал я.

Конечно же, нельзя давать своему противнику возможность перевести дух, подумать над своей тактикой. Элементарно отдохнуть и восстановить дыхание. Зря, что ли, я гонял Шувалова по кругу?

Секундант моего противника, Александр Иванович, посмотрел на меня взглядом ненавидящим. Он явно понимал, что вот-вот – и его брат будет наказан. Причем, даже если и дать отдохнуть, все равно его быстро нагонит усталость, и дыхание вновь собьется.

Может быть, я и дал бы шанс Петру Ивановичу. Тем более, что я не хочу его убивать. Да и то, что он благородно отложил дуэль, предоставляя мне возможность подлечиться… Вот только эти атаки в район больного плеча я счёл бесчестными. Так почему же тогда я буду растрачивать своё преимущество?

Ещё с полминуты длилась, не меняясь, та же картина поединка: Шувалов напирал, я всё уходил от его сумбурных атак, заставляя противника все больше заваливаться. Уже видел, что и без применения своих приемов могу одолеть. Противник вымотан, а я дышу ровно, контролирую ситуацию. Пётр Иванович явно начал нервничать.

И тут я взорвался. Вряд ли мои атаки можно было считать эталонными. Но орудовал я клинком настолько быстро и часто, насколько это было вообще возможно. Почти прошли две заготовки, которые мы отрабатывали с Манчини.

Да, Шувалов отвёл эти атаки, но они не прошли даром. Он растерял концентрацию, и сейчас, казалось, словно оглоблей работал, а не клинком. Даже в какой-то момент он перехватил оружие двумя руками. Ага! Ручки-то нужно тренировать в первую очередь, как и кисти рук.

– Хух! – словив на контратаке Шувалова, я от всей своей дворянско-пролетарской души ногой влепил противнику в челюсть.

Глаза Шувалова закатились, и он, словно памятник оболганным героям, которого тащит веревками безумная толпа, свалился спиной назад, разбрызгивая вокруг себя воду из лужи.

– Прекратить! – истошно заорал Александр Иванович Шувалов, не замечая грязи, уже бегущий к своему брату.

Я присмотрелся. Точно не убил. Глубокий нокаут, не более того. Ну, может, недельку-другую кашу поест вместо мяса. Да ему и полезно будет.

– Я получил сатисфакцию. Будет ли угодно господину Петру Ивановичу Шувалову продолжить? – спросил я.

И протянул руку всё ещё лежащему и стеклянными глазами вопрошающему, что это вообще было, Шувалову.

– Впредь, господин Шувалов, я не хотел бы видеть в вас своего врага, – сказал я.

Шувалов взялся-таки за мою руку. Я помог ему встать, а Александр Иванович подхватил брата под руки.

– Не считаете ли вы, господин Норов, что одержали победу не совсем честным образом? – не сразу Александр Иванович Шувалов решился задать этот вопрос.

Проигравший всегда будет искать причины своему поражению, оправдываясь.

– Стоит и мне тогда в ответ задать вопрос о честности поединка, уважаемый секундант. Больше половины атак Петра Ивановича приходились на место моего ранения – вы ведь не станете с этим спорить? Боюсь, что прямо сейчас моя рана начинает кровоточить. Но я ещё раз, господа, уже в последний раз, предлагаю закончить на этом нашу дуэль и рассмотреть возможность если и не дружбы, то благоприятных отношений, – уже более требовательным тоном сказал я.

повисла небольшая пауза, которую нарушил сам Пётр Иванович, уже более-менее приходящий в себя, лишь только держась за явно ушибленную, как бы не сломанную, челюсть.

– Я принимаю вашу дружбу. Тем более, что об этом попросила меня Елизавета Петровна, – и он ещё раз протянул мне руку, которую я пожал.

Отлично – закрываться женщиной. Впрочем, у меня не так много возможностей для реализации своих проектов, чтобы сейчас называть вещи своими именами. Шуваловы пока что мне нужны, я ведь уже придумал им применение.

– В таком случае, господа, у меня к вам будет одно предложение. Не хотите ли вы принять участие в открытии в Петербурге нового для нашего Отечества вида трактира? Тем более, что у меня уже есть замечательный управляющий на него? – сказал я, имея в виду Марту.

– Трактир? Сие – не дворянское занятие, – сказал голосом смертельного больного человека Петр Иванович Шувалов.

– Так сие и не трактир будет, в том разумении, что есть нынче. Я завтра же пришлю к вам своего солдата. Он принесет бумаги. Там все расписано. Сие будет лучшее место для благородных людей в Петербурге. И мы с вами, господа, будем в нем хозяевами. Найдется же у вас пятьсот рублей? Не думаю, что более нужно. Столько же и я дам, – сказал я.

Уверен, когда Шувалов прочитает, что именно я предлагаю, то будет воодушевлен.

Ну, это если Петр – действительно думающий человек, в чем у меня были сомнения, только когда от него прозвучал вызов.

– Однако скажите. Вы ли убили Лестока? – неожиданно спросил Александр Иванович. – И в доме его живете нынче.

Наверное, прежде чем начинать дружбу, он решил расставить все точки над «i».

– Нет. Клянусь честью. Пусть и сия особа, как оказалось, супротив Отечества нашего козни строил. А я служу России и не допущу подобного ни от кого, – сказал решительно я.

И ведь не солгал ни в чем. Не я же его на самом деле убил.

После мы поговорили уже более деловито, как бизнесмены. Хотя я могу только догадываться, как они разговаривают. Наверное, как и все люди, но только видят перед собой не личностей, не человеков, а существ, которые либо принесут прибыль, либо же бесполезны.

За два дня до того момента, как я уеду в направлении Москвы и дальше, к башкирским землям, нужно было бы успеть найти место для будущего ресторана, что уже проблема, за такое время нерешаемая. Не то, чтобы его открыть и выучить официантов. Так что существует сейчас только проект, бизнес-план, как я это вижу, ну и сама концепция работы. Даже рецепты некоторых блюд предлагаю. Несложных, но явно в этом времени очень интересных. Чего только стоит «Селедка под шубой» или котлеты по-киевски, пожарские котлеты, гурьевская каша.

Однако уверен, что если из Петра Ивановича фехтовальщик аховый, то как деловой человек он проявил себя и в иной реальности, и в этой сможет. Потому с меня – концепция, частично деньги, великолепная управляющая, которая уже сама по себе будет привлекать клиентов. Ну, а с Шуваловыми всё это воплотиться в жизнь должно и без моего непосредственного участия.

Они ещё не графья, не те знатные вельможи, которыми могли бы стать в иной реальности. Так что не думаю, что такое дело будет каким-то уроном чести для этих двух господ, явно пока не купающихся в роскоши.

Уже через час мы сидели в одном из трактиров, из тех, где подают то самое модное какао. В такую погоду, когда уже продрог и вымок, самое то – выпить горячего, густого какао. Правда Шуваловы, как и Саватеев, еще пили горячее вино. Но я не собирался употреблять алкоголь.

Завтра – также нелегкий день. Нужно провести ревизию всего закупленного. Проверить, как справился Смолин с моим каптенармусом. Отчитывались, что все по списку закупили. Даже я давал сто рублей свыше того, что полагалось на роту в связи с отбытием в Оренбургскую экспедицию.

А давали не так уж и мало. Так сказать, по двойному тарифу. Вот только в эти деньги уже была заложена взятка полковой службе интендантов. И можно много говорить про то, что нельзя давать взяток, чтобы не плодить взяточников. Да, так и есть. Но я перед отъездом в такие места не желал получить солонину с червями или разбавленную водой водку, дырявые одеяла и так далее, по списку.

Выдадут-то все, никто не станет давать меньше, чем положено. Это уже серьезное нарушение.

Вот только получу я продукты, которые выкину еще до приезда в Москву. И чем кормить солдат? Специально ли складируют интенданты плохие вещи и тухлую еду? Смолин божился, что ему показывали бочки с солониной, где и мяса почти нет, сплошные черви и ужасная вонь. И это стоит на балансе полка. На секундочку… Гвардейского Измайловского полка.

Очень надеюсь, что Миних хоть какой порядок наведёт. Это как же можно воевать, если такое снабжение! На бумагах пусть и малые порции, но они есть, и можно прожить. По факту…

Я возвращался домой в неизменном сопровождении пяти солдат. На дуэль я их оставил. Правила такие, что нельзя никому знать о поединке, кроме тех, кто в нём непосредственно участвует. Еще и медикус должен быть, вроде бы. Или пока это правило не действует? Но солдатам там не было места.

А вот в иных случаях… Я могу уже, как минимум, на пальцах одной руки назвать тех, кто был бы заинтересован в моей смерти. Начиная с того же Ушакова Андрея Ивановича, главы Тайной канцелярии розыскных дел. Он мог бы убрать меня уже потому, что я знаю о заговорщицкой деятельности его пасынка, Степана Федоровича Апраксина.

Знал я, что и капитана фрегата «Митава» Пьера Дефермери разжаловали до лейтенанта на год, чтобы проявил себя и через то вернул чин. Мог он точить на меня зуб? Да. Ну и далее, по списку.

Так что лучше я буду с охраной. Все равно редкие прохожие принимают меня и моих солдат, как вполне обыденный патруль правопорядка в Петербурге. Тем более, что не видно в темном плаще, какой у меня чин.

Вот мы уже прошли Зимний дворец. Не тот шикарный Эрмитаж. Иной, но, кстати, заслуживающий выжить в будущих строительных планах города. Было бы неплохо мне встретиться с Петром Михайловичем Еропкиным. Говорят, что он – человек просто необычайно обширных знаний. Но главное, он архитектор Петербурга, по сути – главный в деле строительства города. Есть мне что ему сказать.

Да многим есть что сказать, на самом деле…

Посидели в трактире даже душевно. Есть такое у мужиков, когда настоящая дружба начинается с драки. Но это всё преходяще, а нормальным людям нужно держаться вместе.

Петр Иванович, конечно, не кажется мне идеальным. Но он, хотя бы деятельный. Пышет энтузиазмом открыть ресторан. Загорелся проектом, когда я, на примере того трактира, где мы и сидели, показывал, как вижу такое заведение, где было бы не стыдно останавливаться и самой государыне.

И за дело я теперь спокоен. Петр Иванович уже прикидывал, какое помещение можно выкупить, к кому обратиться за помощью в снабжении, где закупить тарелки, в том числе и пару наборов фарфоровых, пусть и не самых лучших. Если гнаться за самым тонким и роскошным, только на фарфор может пойти две трети выделяемой на проект тысячи рублей.

Договорились, что завтра, с самого утра, Петр Иванович, если только не будет так болеть челюсть и рука, которую он при падении подвернул, придет ко мне и познакомится и с проектом на бумаге, и с Мартой, нашей управляющей.

Я то и дело оглядывался. Хоть и не ночь, а было темно из-за пасмурной погоды. Питерский дождь не переставал лить на голову воду.

Чуйка завопила во мне, когда мы уже были в полукилометре от дома. Не знаю даже, почему. Кусты вырублены, дождь идет, в такую погоду и злой хозяин собаку на двор не выпустит. Но… Последние строения перед достаточно большой поляной у арендуемого мной дома казались подозрительными. Когда я уезжал, тут не было этих двух телег, поставленных на поленья и без колес.

Вот что. Сено… какой это хозяин в такой дождь не выгрузит сено хотя бы под навес?

– Приготовьтесь! – приказал я, и мы начали проверять заряды в пистолетах и ружьях.

Сперва я услышал щелчки взводимых курков, не наших. И не только я услышал, но и мои охранники. А потом из сена показались и дула фузей.

– Бах! Бах! Бах! – прозвучали выстрелы, а меня прикрыли собой два солдата.

Сколько в них попало свинца, не понять. Но… наповал оба.

– Командир! – закричал чуть отставший сзади Бичуг, бывший старший моих сегодняшних охранников.

Стреляли из-за тех телег и сена. Там стали появляться пороховые облака. Судя по всему было три, может, и четыре стрелка.

– Бах! Бах! Бах! – три выстрела прозвучало, а потом еще три, со вторых пистолетов.

Это моя охрана отвечала. Стреляли споро, даже метко. Три фигуры нападавших разбойников вывалились из-за повозок. Двое из бандитов упали замертво, один же упал, стал орать и корчиться на выложенной булыжником мостовой.

У него было ранение в живот, кровь быстро вытекала, окрашивая воду в лужице в алый цвет. С таким ранением не выживают, но сейчас он ещё может достать свой пистолет, который я видел за поясом бандита, и выстрелить.

– Хех! – Бичуг, подоспевший к нему, прекратил страдания неудачливого нападающего.

– Бах! – прозвучал еще один выстрел из-за телег.

Мимо. Туда сразу же рванули два солдата и быстро приголубили оставшегося нападающего.

– Слева! – закричал я, увидев стволы ружей, направленные в мою сторону.

Ах вот как всё задумано… Те, что только что стреляли в нас – они только отвлекали. Заставляли разрядить наше огнестрельное оружие.

А теперь нас будут убивать.

– Бах! Бах! Бах! – прозвучали выстрелы слева.

Я был готов принимать свинец, даже стал боком, словно на дуэли на пистолетах. Но впереди меня резко появился Бичуг. Он и принял удар, линь коротко вскрикнув при этом. Как же так! За меня умирают люди, закрывают собой… А пришли убивать меня. И, похоже, что в этот раз у меня умный противник. Все рассчитал.

И уже следующий выстрел – мой… в меня.

Глава 2

Всякий, кто хоть раз заглянул в стекленеющие глаза солдата, умирающего на поле боя, хорошо подумает, прежде чем начать войну.

Отто фон Бисмарк

Петербург

4 июля 1734 года

– Бах! Бах! – звучали выстрелы.

Я всё ещё держал перед собой Бичуга, нашпигованного свинцом. Он не проявлял признаков жизни. Выходит, я действовал бесчестно, не пытаясь его спрятать, прикрываясь уже мёртвым человеком, отдавшим за меня свою жизнь. Но чтобы отомстить и похоронить и тех, кто на меня напал, и тех, кто заказал меня, я должен выжить!

Чтобы отблагодарить всех, кто пошел за мной, поверил мне, отдал жизнь за меня. А пока оставался на ногах я и еще один солдат. А, нет, упавший, получивший ранение в глаз и навылет, выживший чудом, солдат возвращался в бой.

– Бах! – он же и выстрелил в ту сторону, где уже всё пространство заволокло пороховыми дымами и ничего было не разглядеть.

Туда стрелял, влево, где была основная группа нападавших. Кто же это так грамотно работает против меня? Я хочу посмотреть этому выродку в глаза…

Даже если голова при этом будет отделена от тела.

– А-а! – заорал ещё кто-то, когда выстрел раненого солдата нашел свою цель.

Минус один. Мы всё же начали огрызаться. Я извлёк из ножен шпагу. Выстрелы прекратились. Но это отнюдь не значило то, что от нас отстали. Приходило время ближнего боя и холодного оружия.

– А-а-а! – с криком из-за угла вылетели пятеро.

Я сразу же левой рукой достал из-за пояса пистолет.

– Бах! – прозвучал мой выстрел, сметая первого нападавшего. Он падает под ноги второму, и тот заваливается, кубарем катится к моим ногам. Бандит не ждёт, пытается подняться, опираясь на руки, но я делаю шаг вперёд.

– Ха-а! – на выдохе прокалываю череп неловкому бандиту.

Меня загораживают сразу двое солдат. У одного выколот глаз, другой легко, но ранен в руку, в левую, в правой же он уже держал шпагу.

Звон стали сменяет грохот выстрелов. Нападающие явно работают саблями неумело. Двое из них и вовсе были с топорами. Но мой человек, что ранен в глаз, уже заваливался, получив обухом топора по голове. Но герой также взял свою жертву, в последний момент успев проколоть грудь одного из нападающих.

Его жертва давала возможность достать ещё один пистолет, и я не мог этим не воспользоваться.

– Бах! – прогремел выстрел. Ещё один противник сражён.

Промахнуться с трёх метров было бы преступлением.

Я уже слышал топот подбегающих людей. Дежурная смена бежала со стороны моего дома. Так что нужно было лишь продержаться. Тянуть время, отбиваться, не идти на прорыв.

Я занял глухую оборону: мы стояли спина к спине с последним из оставшихся в живых моих солдат. Трое бойцов и старший смены, Бичуг, лежали теперь замертво и не подавали признаков жизни. Самих татей оставалось пятеро, из коих один был изрядно подранен, но проявлял стойкость.

Удивительная история, тут и грамотная засада, и мотивированные бандиты. Они уже потеряли больше половины от нападавших, но не бегут. Да кто же вы такие?

– Господин хороший, будет тебе ховаться за спины других. Я греха лишнего на душу брать не хочу. Отпусти служивого, неча ему живот свой класть за тебя, уже идущего на Суд Божий! Не убежишь, и не надейся. Пуля, она куда как справней и быстрее летит, чем шпагой ты будешь махать и мух отгонять, – сказал вышедший из рассеивающегося порохового дыма незнакомец.

Он держал меня на прицеле сразу двух пистолетов. И стоял-то в метрах десяти, не больше. И понятно, что главарь, а не было сомнений, что он – главный среди нападающих, не промахнётся. Было бы у меня пространство для манёвра, то я попробовал бы уйти с траектории полёта пули.

Но мы были окружены.

Он был одет почти как дворянин, даже и с весьма недешевой шпагой. Голос зычный, сабли, как ватажник, не носит, и стоит так твёрдо – не снесёшь.

Рядом со мною он был бы невысок, а так среднего роста. Но в плечах… ох и широк! Сам коротко стрижен, бороды нет, только лишь заметна щетина. .

В темноте я не видел его взгляда, но чувствовал в этом наемнике силу. И пусть южный говор он прячет под столичным «аканьем», есть в нём что-то изначальное. Донской самородок. Есть такое, когда видишь мужика и понимаешь – не стоит его дразнить. Нет, не из-за страха, а только лишь потому, что тот не отступит, а уж за одно это возьмёт с тебя полную цену. Но это так… если бы мы встретились на пляже и спорили о политике.

Сейчас же иначе. Засада была нешуточной, много людей полегло. И я готов и умереть, и убивать.

– Командир, уходи, я прикрою тебя! – шепнул мне солдат.

Вот так коротко и просто – такое проникновенное самопожертвование. Спину обдало жаром от этих простых слов, и я даже не обратил внимания на то, что боец обращается ко мне на «ты». Все мои охранники, которые сейчас жертвовали собой, чтобы я жил, в один миг стали мне родными братьями. Пусть обращаются, как угодно.

Я должен им, а долги Норовы отдают.

– Вместе уйдём. Тяни время! – шепнул я в ответ.

Кто сегодня должен дежурить в доме? Фрол Фролов, его смена – и с ним еще пятеро бойцов, двое из которых – каптенармусы, занимающиеся переписью имущества, что закуплено для похода. Но и они проходят, как и остальные, боевое обучение и не должны быть робкого десятка. А этот фурьер, Фрол, – весьма способный, инициативный. Так что можно ожидать от него правильных действий.

– Бах! – прозвучал выстрел сзади и чуть сбоку.

Я уже научился распознавать оружие, из которого стреляют. Это был выстрел штуцера. Началась вторая часть Марлезонского балета. Потанцуем!..

– Бей! – закричал я и первым ринулся в атаку к ближайшему бандиту, отвлёкшемуся на своего главаря, заваливающегося на бок.

Правильно стреляли. Выявили главного – и теперь вся банда в замешательстве. Он же для них божок… Секта, не иначе. Если сейчас не драться, то точно проиграем им.

Сразу же, совершив укол шпагой одному бойцу и попав куда-то ему в бок, я наотмашь бью тяжёлым, на самом деле, не рапирой какой, клинком по голове ещё одного противника. Мой соратник, оставшийся боец, взял на себя ещё двоих и сдерживает их, уже опомнившихся и напирающих на него.

– Бах! Бах! – прозвучали ещё два выстрела.

Это уже были пистолетные. Значит, помощь очень близко, но отвлекаться и смотреть за спину, где там Фрол и его ближние бойцы, я не стану. Есть более актуальные занятия.

И тут, с ходу, к нам на помощь, в сражение сразу же врубились ещё два бойца. Подоспевшая подмога смутила нападавших еще больше. И вот один из бандитов дрогнул. А-а! Он побежал!

Это воодушевило меня, будто новую силу влило в ноги и руки. Казалось, что эти-то – точно умрут, но без приказа главаря не сдвинутся с места. Но природный инстинкт самосохранения, как видно, работает даже на таких вот адептов.

– Живьём взять! – прокричал я, отбивая в сторону шпагу главаря бандитов.

Он, раненый в живот, всё равно пытался достать меня. Причём именно шпагой, которую держал вполне уверенно. Да кто же ты? Возможно, из каких-то дезертиров.

Был бы из казаков – наверное, сабельку бы имел. И все равно, шпага – не его оружие.

– На! – со всей силы я ударил главаря ватаги ногой в голову, а после добил ещё одного подранка, который хотел прийти на выручку главному этой ватаге.

Полз, будучи раненным в пах и ногу, но продвигался на помощь своему главарю! Удивительное самопожертвование и верность! Мне стоит все же сохранять голову холодной и понять, что за человек попался мне на пути. Явно не обычный, раз и засаду сделал такую, что я должен быть убитым, если бы не прикрывался своими солдатами. Грамотно сработал.

Его, наверное, подвело только некоторое самолюбование, разговорчивость. Скучно было? Решил покрасоваться передо мной и еще в благородство сыграть перед своими? Солдатика пожалел?

Осмотрев вокруг пространство и не найдя больше никаких врагов, я, пока главарь лежал без памяти, хотел просто плюхнуться на мостовую, распластаться и лежать, смотреть на дождливое небо, и чтобы капли дождя смывали с меня всё это напряжение, которое я только что пережил. Всю чужую кровь. Горечь же от утраты лучших из бойцов ни дождем не смыть, ни огнем не выжечь.

Тяжело воевать самому, но ещё тяжелее терять соратников, своих бойцов, отдающих собственные жизни за то, чтобы продолжал жить я.

И разве я могу после таких жертв жить только в удовольствие, не совершая блага для других людей и не достигая великих целей для всего Отечества? Смерть государевых слуг может быть оправдана только лишь одним – величием Отечества, его славой. И то, она на совести командиров и их позор, если жертвы напрасны.

Я быстро подошёл к одному из лежащих в неестественной позе, подмяв под себя ноги, солдату, проверил у него пульс… Тщетно. Второй… Тоже мертв, да живому так голову не повернуть.

С великой надеждой я посмотрел на Бичуга. Мало ли, может быть, и после множества пуль, обращенных в мою сторону, но принятых на себя фурьером, он еще выживет. Бывают же чудеса на белом свете! Я и сам тому пример: чудо и то, что я вовсе в этом времени, реальности; и то, что я выжил после такой переделки.

Но… Ну же… Где пульс? Где признаки жизни? Нет. Бичуг был мёртв.

Третий боец… К нему я подходил, моля Господа Бога, чтобы хотя бы он оказался живым…

И только потом, когда и этот солдат был признан мной мертвым, я, в новом мундире, не жалея его, сел на мостовую. Все, все мертвы. Оставался в живых только я и тот солдат, который также предлагал отдать свою жизнь за меня.

Всё, что происходит вокруг, всё, что происходит внутри меня – это не игра. Мне дана вторая жизнь? И я её не ценю, сходу врубаясь во всевозможные переделки и интриги?

Но ведь иначе это не жизнь, это прозябание. Это всё равно, что потерять эту самую жизнь. Для праздного ли существования я в этом мире – или для того, чтобы сделать что-то поистине важное, судьбоносное, правильное и великое для людей и для страны?!

– Ваше высокоблагородие, вы не ранены? – спросил меня Фрол, который вернулся с погони и приволок одного подранка для разговора.

– Нет, – приходя в себя, набираясь решимости, сдерживая предательски прущие из глубин души слёзы, отвечал я. – Допрашивай подранков. Да так… – я сжал кулак и показал Фролу, а тот кивнул. – Однако не убей раньше времени. Мне еще их главе Тайной канцелярии Ушакову отдавать!

А сам подумал о том, что не получилось бы смешным до кровавых соплей, если я приведу Андрею Ивановичу его же людей.

– И еще… Фурьер Фролов, подготовить мне всё, что известно об убитых солдатах! Если у них родственники, или с каких деревень были набраны. За каждую жизнь, что была отдана за меня, я буду платить. Когда местью, а когда и звонкой монетой, чтобы хотя бы там, – я посмотрел на серое дождливое небо, – откуда будут взирать на нас эти достойные воины, никто не сказал, что Александр Норов не платит по своим долгам.

Говорил я нарочито громко, обещал и выплаты, и память. И говорил я искренне, как и думал. Но было в этом разговоре и другое: я говорил так, чтобы иные тоже не раздумывали в бою, а выполняли свой долг перед Отечеством, передо мной, как командиром. И знали, что и они получат свои почести, свое отпевание в самом дорогом и освященном храме Петербурга. Что поминки будут такими, что каждый поесть вдоволь и выпьет положенное по традиции. Ну и…

– Список будет нашей роты. Список бессмертных, которых поминать станем на каждом празднике. Чтобы их души приходили к нам и радовались нашим успехам, нашим подвигам. А мы им говорили об этом, – сказал я, вспоминая про «Бессмертный полк» – каждый раз вышибающее светлую слезу мероприятие из будущего.

– А! А! А! – мы все услышали женский крик, доносящийся со стороны моего дома.

Я также повернул голову и увидел, как, лишь в одном накинутом халате, что я только вчера подарил Марте, девушка бежала с двумя пистолетами к тому месту, где только что произошла кровавая драка. Воительница, так её мать!

И хотелось даже улыбнуться, умилиться такой картине, подумать о том, что эта женщина сейчас была готова вступить в смертельный бой, чтобы только меня защитить. Но улыбка не получалась. Вряд ли что-либо сейчас смогло бы меня развеселить. И даже эта рыжая бестия, растрёпанная, с развевающимися по сторонам огненными волосами – и она сейчас не способна потушить мою горечь утраты. Но порыв мной был оценен.

Отвлекшись от Марты, я все же расставил акценты.

– Норов всегда платит по своим долгам! – прошипел я, некоторое время не отрывая взгляда от погибших, и пошёл навстречу к Марте, чтобы эта дурочка, чего доброго, ещё не нажала на спусковой крючок и не выстрелила.

*  *  *

– Норов, ты будешь по долгам платить? Сто семьдесят три рубля уже должен, – выговаривал Александру Норову Иван Янович Бачевский, держатель одного из трактиров, где всегда шла игра.

– Отдам я долг! Слово чести даю! – уверенно, как будто бы и сам верил в то, что говорит, сказал Александр Матвеевич Норов.

– Да где же ты возьмёшь? Уже часть казны экспедиции проиграл! Али ты думал, что я не знаю, откуда у тебя серебро? – Бачевский пнул ногой связанного Норова.

– А не боишься, что я брату своему всё расскажу? – с вызовом выкрикнул Норов.

Иван Янович рассмеялся так, что три его подельника, бывшие всегда серьёзными, не позволявшими себе даже ухмылки, и те стали кривить свои рожи, пробуя смеяться.

– Что сделает твой плюгавый и лысый брат? Сергей Матвеевич его зовут? Так я знаю, где он живет, все знаю, – сквозь смех спросил Бачевский.

Но в следующий миг его улыбка сменилась задумчивой гримасой. Норов… А ведь эту фамилию он слышал, не только когда наблюдал за азартной игрой Александра Матвеевича. Да, тогда еще удивился, что фамилия распространенная. И что есть Норов авантюрист, игрок и мот. А есть тот, о подвигах которого говорят люди.

– А тот гвардеец, что отплясывал на балу у Императрицы, да что пользует Елизавету Петровну, ну и корабль хранцузский потопил, часом не в родственниках у тебя? – настороженно спросил Бачевский через некоторое время.

– Так и есть! Брат мой. Я ж о нем и говорю! И вот с него, с Александра Лукича Норова, ты можешь взять все деньги. Я знаю, что они у него есть. Он же казну польскую привёз Государыне. Стало быть, что и сам туда залазил. Как же без этого? – Александр Матвеевич Норов посчитал, что у него появился шанс удрать от Бачевского, который славился тем, что каждый долг всегда выбивать умел.

Ходили и такие слухи, что этот беглый литовский шляхтич – а, скорее всего, и не шляхтич вовсе, а, как многие в Речи Посполитой, приписывающий себе это сословие – может и убить человека, если тот имеет многие вины перед Бачевским. И сейчас разговор происходил в подвале большого трактира, который принадлежит Бачевскому. А это могло означать, что Норов, Александр Матвеевич, не факт, что выйдет от сюда.

И, наверное, сложно представить такого человека, который больше всего за последний год насолил Бачевскому, чем Александр Норов. Тот, у которого отчество – Матвеевич.

– Расписку пиши! Дабы брат твой деньги за тебя отдал. Я тебя пока отпущу. Но знай, что я доберусь, а коли удерешь, найду, хоть бы и в Аду, когда по соседству черти нас жарить будут! Ежели уедешь в экспедицию, и долг мне не возвернёшь до часу! – сказал Бачевский, показывая жестом, чтобы Норова развязали.

Иван Янович не был таким глупцом, чтобы связываться с гвардейцем и вот так же действовать, как и с Александром Матвеевичем Норовым. Чтобы приходить к капитану гвардии, вязать его и требовать деньги? Бачевский понимал, что подобного демарша ему не простят. Самого Ивана Яновича, как и его людей, всех в один миг в землю закопают, а трактир сожгут.

А вот подойти к гвардейцу и предъявить записку от родственника… Это дело. Еще бы сделать так, чтобы кто иной из сослуживцев, ну или из посторонних дворян, засвидетельствовал факт… Это будет урон дворянской чести – не оплатить долг своего родича.

– Число-то не пиши! – поспешил сказать Бачевский Норову, который, поджав нижнюю губу, старательно выводил буквы.

– Сколько писать? Двести рублей? – Александр Матвеевич прекрасно понял, что хочет сделать Бачевский.

– Двести пятьдесят пиши! Знаю я, что государыня не меньше чем двумя тысячами рублей поблагодарила твоего брата, – усмехался Бачевский. – Надо же! Герой – брат поганца!

Ему действительно показалось, что это – отличный ход, ещё и немного заработать на гвардейце. Важно только сделать так, чтобы ещё кто-то, кроме капитана Александра Лукича Норова, знал о том, что его родственник, Александр Матвеевич, должен большую сумму денег, но не может её отдать. И тогда, чтобы не опозориться в обществе, гвардеец обязательно отдаст деньги.

Ну а что Бачевский? Ну он же в своём праве. Карточный долг отдать – дело чести. И что ещё делать, если у одного Норова, у которого отчество Матвеевич, этой чести не наблюдается. Остаётся уповать на то, что другой – Лукич – человек порядочный и благородный.

Глава 3

Тяжело в учении, легко в бою!

А.А. Суворов

Петербург

5 июля 1734 года

– Ваше высокоблагородие, отбыл этот подлюка. Прикажете догнать и изловить? – спрашивал сержант Кашин, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

За ним, словно детки за папкой, стояли сразу два плутонга солдат. Все пылали праведным гневом, все хотели изловить Линара. Услышал я среди солдат даже разговоры о том, как именно этого саксонца следовало бы казнить. Оказывается, в моей роте служат ещё те массовики-затейники.

Я не сразу ответил. Да, очень хотелось изловить саксонца. Отомстить за тех солдат, что вчера положили свои жизни. А всё почему? Теперь-то уже понятно. То ли приревновал меня Линар к племяннице императрицы, то ли речь не столько о чувствах и эмоциях, сколько о расчёте – стремлении не утратить своего политического веса. А через постель с Анной Леопольдовны – и этот самый вес приумножить в скором времени.

– Убежал этот гад, скорее всего, в Польшу. Рыскать по всей Речи Посполитой, чтобы его выискивать, нам и не позволят, и не стоит этого делать, – сказал я. Немного подумав, добавил: – Никуда он от нас не денется.

И всё-таки России такой фаворит, каким мог бы стать Мориц Линар, не нужен. Это же надо – я ещё не был уверен в том, кто именно сделал заказ на моё убийство, ни одной угрозы не вымолвил и не написал, а саксонец подался в бега. Ну а тот, кто убегает… кто убегает – подтверждает свою причастность. Это трусость, уход от проблем посредством бегства. И что будет, когда придут проблемы? Да он сбежал бы и в момент вноса на руках Елизаветы Петровны всего-то тремя сотнями гвардейцев.

– Найдем и отомстим! – пообещал я. – Но у нас нынче и без того хватает дел.

Всё-таки приходится откладывать отбытие в Москву ещё на два дня. Так как нужно было с достоинством похоронить погибших, а также собрать урожай, пока “погода” благоприятствовала.

Дело в том, что на следующий день, ещё до обеда, я стал получать письма, в которых чаще всего меня заверяли в дружбе и в том, что, если понадобится помощь, я могу рассчитывать на того человека, чьей рукой было написано письмо.

Елизавета – ясно. Она и письмо прислала, и о встрече, скорее, меня предупредила, а не спросила только лишь, возможно ли любовное рандеву. Признаться, моя рыжая Марта подарила мне такую незабываемую ночь любви, так умело избавляла меня от стресса, что – куда там Елизавете Петровне! Но всё же встретиться с цесаревной и приголубить придётся. Впрочем, тут мне себя урезонивать долго не нужно. Да и скоро предстоит долгое воздержание.

Прислал письмо и Ушаков. И пусть написал Андрей Иванович больше в требовательном тоне, мол, я должен предоставить ему все сведения о нападении, какими обладаю – из написанного я смог вычленить и то, что глава Тайной канцелярии не виновен в покушении на меня.

Ну да ладно, я-то уже знаю, за чьи деньги меня хотели убить.

Кстати, насчёт денег… Естественно, казну банды я изъял. Раскололся не главарь, он оказался еще тем крепким орешком. Но вот двое его подельников, оставшихся в живых, молчать не сдюжили. И мы взяли малину. Одно это уже было своего рода местью. И никто не скажет, что Норов утерся. Нет, восемь трупов прибавилось к тем бандитам, что были сброшены в общую яму без отпевания.

И было в бандитской казне почти три тысячи рублей. Пять сотен будут переданы родственникам погибших солдат. Получится, что семьи, которые, если так можно сказать, уже вычеркнули ставших солдатами родственников из своей памяти, неожиданно получат для себя целое состояние, если оценивать крестьянскими потребностями.

Сто двадцать рублей – это добрый конь, хороший дом, корова и несколько свиней, кур с два десятка. То есть – полноценное, вполне обеспеченное крестьянское хозяйство.

И пусть мои бойцы видят, как я беспокоюсь за них и отдаю должное всем, кто за меня умирает. Такими действиями я смогу создать из роты такое сообщество, сплочённую команду, которая сможет решать даже очень сложные задачи.

– Ваше высокоблагородие, ещё одно письмо доставили, – сказал Кашин, протягивая мне лист бумаги.

Отчего-то я нетерпеливо брал это письмо, еще и не рассмотрев, от кого оно. Писала Анна… Та, которой придумали ужасное отчество «Леопольдовна». Или только у меня есть некоторые ассоциации не совсем серьёзные с этим именем? Кажется, что оно “кошачье”.

Анна Леопольдовна написала, что она обеспокоена моим состоянием здоровья, желает мне выздоровления, а также найти всех виновных. И далее, и далее… А ведь я не ранен. Она, возможно, считает, что я уже на грани жизни и смерти? Ну так недавно и лежал я почти что без памяти. Вот только частичная амнезия была связана с тем, что я предавался чувствам и эмоциям, и любил свою… даже не знаю, кто для меня сейчас Марта.

И нарочно не придумал бы серию сюжетов, чтобы влюбить в себя впечатлительную девушку. Она думает обо мне. Потом обязательно узнает, кто покушался на мою жизнь. Порыдает в подушку по своему саксонцу, да будет теперь думать обо мне. Хотели Бирон с императрицей меня свести с Анной Леопольдовной, наверняка, считая, что связи никакой не будет, так как я на поводке. У них это получилось.

Я думал, что в те дни, что я ещё здесь, меня всё-таки затаскают по различным разбирательствам, тот же Ушаков потребует что-то рассказать под протокол. Но ошибся. Никому, по сути, и не нужно было заниматься разбирательством в деле о моём покушении.

Напротив, Ушаков даже потребовал, чтобы я не порол горячку, не искал Ленара.

Я прекрасно понимал, что саксонца мне не отдадут. Это – дело политическое. Убить саксонского, по совместительству уже считай, что и польского дворянина – скандал серьезный. Почти уверен, что едва я уеду в башкирские земли, Линар обязательно вернётся в Россию. Когда поймёт, что опасность для него миновала, и возьмёт даже, возможно, какие-то гарантии безопасности у русской Императрицы.

Это политика, а она – дело грязное. А ещё политика часто заставляет временно ослепнуть или же, напротив, увидеть то, чего нет на самом деле. Думаю, что в отношении Линара русская политика временно чуть-чуть ослепнет.

Но я обязательно найду возможность – и отомщу. Прощать и забывать такие нападения нельзя. И без того получается так, что я всё ещё не принял решение, что мне сделать с этим самым Лапой – Кондратием Лапой, который был исполнителем заказа на мое убийство.

Да, мои люди требуют крови Кондратия, как и двоих его побратимов-бандитов. Если рядовых членов банды я не то чтобы не пощадил, но и организовал им публичную казнь, то Кондратий…

– Что? Повод мне только дай – как бы я тебя не порешил прямо здесь! – сказал я, когда в очередной раз пришёл в подвал дома, где держали Лапу.

Мы с ним были только вдвоем, я хотел еще раз посмотреть на него. Увидеть то, что заставляет меня не убивать этого человека.

– Хотели бы, ваше высокое благородие, так порешили бы уже давно. А всё ходите вокруг меня да высматриваете нешта, – разбитыми в кровь губами, вися на дыбе, говорил бандит.

– В том ты прав. И вопрос не в моём желании. Я-то хочу тебя уничтожить, – говорил я, действительно ходя с задумчивым видом вокруг бандита.

За всё то, что учинили он и его люди, стоило бы живьём кожу снять с этого Кондратия. Но я чувствовал в нём иную силу… Ну вот уверен, что дай немного больше сил Кондратию – то Булавинское восстание показалось бы игрой в песочнице. Этот сильнее и хитрее Пугачева, большой воли и решительности человек.

Есть в нем какая-то внутренняя мощь, а также разум. Причём такой, что если выучить Лапу, то он бы мог стать и очень удачливым, мудрым казачьим атаманом, и даже в науке чего-то добиться.

И почему получилось так, что я нашёл подобного человека, но вынужден думать о его казни? Такой характер. Такая сила. И такой невероятный типаж!

– Ух! – влепил я Лапе кулаком в ухо.

– Благодарствую, ваше высокопревосходительство! И ручки свои не убоялись замарать об меня, грешного, – явно кривясь от боли, Кондратий храбрился.

А удар такой силы в ухо – очень болезненный. Я присмотрелся к нему, прищурив глаз.

– Если отпущу тебя, что делать станешь? – спросил я, принимая очень сложное решение.

– Заказ повинен исполнить. Коли серебро взял – за него должен ответить, – произнёс, насколько мог, ровно Кондратий Лапа.

Профессионал, твою мать! Мне вспомнился фильм с Жаном-Полем Бельмондо, где ликвидатору заказали африканского диктатора – и он всё-таки выполнил заказ, но уже когда этого диктатора убивать никто не хотел.

– Я всё же думаю, что ты умнее, чтобы опять стараться меня убить, – с ноткой разочарования сказал я.

– Так вы, ваше высокоблагородие, и не предложили ничего для мыслей иных. Просто так отпускать меня – то вам не с руки. Значит, повинен я теперь по-вашему что-то сделать. И вы можете не верить в мою честь и слово, но они живы и тверды у меня. Не такие, как у вас, благородий, но честным человек может быть даже и тот, что татьбой промышляет, – говорил Лапа.

А я смотрел ему в глаза и думал, что всё-таки буду его отпускать с тем, чтобы впоследствии использовать.

– Хочешь узнать, зачем ты мне нужен? Тогда слушай…

Я искал того человека, который стал бы разрабатывать на моих землях у реки Миасс золотые месторождения. В том, что такой человек должен быть в какой-то мере даже бандитом – я не сомневался. Это же будет своего рода Дикий Запад. Явно попробует кто-нибудь на зуб такого управляющего. Ну и золотоискателей под своим началом нужно держать в ежовых рукавицах.

Так что управляющий должен быть таким паразитом, с которым можно будет договариваться и которому будет понятна выгода – долгосрочная, а не сиюминутная. И он не убоится принимать жесткие решения, если кто не будет следовать условиям договора или воровать примется.

Золото Миасса находится сейчас на таких землях, где до конца и непонятно, у кого я их должен вообще купить. И вовсе сам факт покупки тех земель не будет означать ровным счётом ничего для тех людей, тех племён, которые рядом с Миассом кочуют.

Поэтому для Петербурга у меня должен быть хоть какой документ, что я купил земли. Да и эти две тысячи рублей, которые нужно “отмыть”, должны быть задействованы. А потом нужно уметь защитить своё, наладить порядок и принимать золотодобытчиков, не давая возможности разгуляться им и лить кровь.

Кондратий, как я на него посмотрю, на такую роль более всего подходит.

– Неужто разум у вас, высокоблагородие, столь крепок, что не сердцем живёте, но умом своим? Вы же убить меня должны, – говорил Лапа, когда я уже отвязал его, дозволил сесть на лавку и даже дал воды с хлебом – то, что было в подвале.

– Я могу только одним объяснить, почему не убил тебя: чтобы мои люди посомневались, но приняли то, что ты жить будешь. Никто, кроме четверых моих людей, не знает, что саксонский посол заказал мою смерть. Я лишь объявлю о том, что перекупил у тебя заказ, что ты убьёшь тех, кто на меня охотится. Раздам денег тем, кто участвовал в том бою и кто выжил.

– Хитро… Вам оно да, но я, выходит, своё слово нарушаю…

– А ничего. Если ты разумом живёшь, то нарушишь слово разок, второй – лишь бы только всё на пользу шло.

– Готов на Святом Писании и на иконе, правильной, истинного обряда, клятву принести и присягу вам. Правда, в толк так и не возьму, на что вам моя присяга? Коли клятва будет. Чай, не в солдаты к вам записываюсь. Али в солдаты?

Кондратий откусил хлеба и запил водой, и даже это делал без спешки, без нерва, надёжно держа еду в крепких, но ободранных и окровавленных пальцах так, будто не было на нём сейчас ни царапинки. Удивительно, как всё это было похоже на деловые переговоры – но в каких декорациях!

– Считай, что в солдаты. Клятвы дашь… Но знай, что ежели нарушишь… лютой смертью и сам сгинешь, и все родные твои. Я отправил уже в Москву за твоим сыном. Возьму к себе в обозные старшего. Будет все добре, он вернется, – говорил я о своей страховке.

– Вона как! Сдали дурни обо мне все? – догадался об источнике моих знаний бандит. – Я согласен на все.

* * *

Похороны погибших были пышными, и от того, что было закуплено много продуктов на тризну, поминки, пришло много человек – практически все офицеры Измайловского полка, даже некоторые преображенцы и семёновцы.

А я опять в худом деле ищу какие-то для себя плюсы. Казалось бы, похороны, я должен лишь скорбеть. Но то иррациональное, эмоциональное состояние, которое было у меня сразу после покушения, сменилось теперь деловым.

К примеру, я анализировал возможные информационные приёмы, которые в дальнейшем можно было бы использовать в свою пользу. Вот, казалось бы, не такое уж и масштабное событие: покушение на меня, а не на графа какого-нибудь, погибших всего лишь четверо, ни одного офицера, все – солдаты (а для нынешних времён это имеет огромное значение, мало ли мерло солдат). А резонанс получился огромный!

Вот я и думал, что можно бы с общественным мнением целенаправленно работать. Ещё бы иметь хоть какие-то выходы на “Петербургские ведомости” – пока единственную газету в Российской империи, и то выходящую с перебоями. Или нет – было бы неплохо иметь свою газету, и из неё формировать общественное мнение русского дворянства и мещанства.

Вот где, поистине, величайшее оружие всех времён и народов – правильно поданная информация!

* * *

Петербург

7 июля 1734

– Вот! – человек с бегающими, хитрыми глазами предъявил мне бумагу.

Я вчитался. Дал же Бог родственничка! Это была расписка кузена Александра Матвеевича Норова о том, что он должен денег.

– И что? – усмехнулся я.

– Ваш родич… Он должен мне деньги, – уже явно смущаясь, говорил Борщевский… Или Бачевский.

Запоминать фамилии разного рода проходимцев нужно только для того, чтобы после их найти и наказать. Но мне не нужно никого искать. Вот он – наказывай сколь душе будет угодно.

– У вас есть шанс просто уйти, – сказал я, предоставляя возможность Бачевскому отстать от меня подобру-поздорову.

– Но об этом узнают иные. Карточный долг… Сударь, не желаете же вы порочить свою фамилию? Скажут же, что Александр Норов долги не отдает.

– Хе! – хук справа отправил наглеца в нокаут.

– Узнаю, тать подзаборный, что говоришь на меня… Не просто убью, твои же уды засуну тебе в дышло! – я поднял за волосы шантажиста. – Все ли ты понял?

– Сразумел, – разбитым ртом отвечал мне местный бандит.

– И не приведи Господь, если станешь помышлять о мести… Я ухожу, но оставляю приказ, что и как с тобой делать. И бумагу эту забери! – я скомкал и швырнул лист в голову Бачевскому. – С того, кто тебе должен, и спрашивай. А то, что он родственник – так я не намерен за дураков платить.

Сказав это, я пошел прощаться с Мартой, давать последние инструкции, как тут жить без меня. Оставлял я, так сказать, “на хозяйстве” одного ушлого солдата, которому только два дня назад добился повышения до фурьера. Это в некотором роде нарушение устава и правил, что я оставляю пятерых солдат, тогда как предписание было отправляться в Оренбургскую экспедицию всей ротой.

Но из-за таких вот “бачевских” я вынужден идти на нарушения, списывая пятерых солдат, как больных. Все же начинает реализовываться первый мой бизнес-проект в этом мире. Вовсю идет подготовка к открытию ресторана. Даже вчера посетил трех поваров, на самом деле крепостных крестьян, которые обучены были готовить и делали это для Шуваловых. По крайней мене, майонез у них уже получается, как, впрочем, и бешамель, и тартар. Ну а иные блюда делали по моим записям.

Не скажу, что прямо шикарно, но пока что хорошо то, что оно вполне съедобно. В любом случае, когда ни в одном трактире нет и намека на изыски, лишь каши, щи, да мясо, наши блюда должны привлекать клиентов.

– Ты береги себя! По всем вопросам обращайся к Егору. Он с солдатами всегда поможет и защитит. Помирись с отцом, но не унижайся перед ним. Захочет если войти в дело, когда у тебя все обязательно получится, то можно поговорить. Двадцать долей с заработанного оставлять мне!..

– Всё уже поняла! Вы, господин Норов, лучше бы целовали меня, да покрепче… Еще раз, чтобы точно запомнила…

– Память у тебя плохая! Уже сколько раз было? Один какой могла бы запомнить! Но, хорошо, давай-ка закрепим в памяти! – сказал я и накинулся на Марту, начиная раздаривать ей десятки поцелуев.

Знаю, что девушка всю ночь прорыдала. Но… я с ней был честным, и о том, что придет ко мне Елизавета Петровна, Марта знала. А Лиза так же прощаться приплыла. Эх, сточусь я, так часто любиться. Пожалели бы они старика за сто лет жизни! Никакого уважения к старости, так и норовят.

Но и я не против.

Даже не хочу знать, каким именно местом и делом Елизавета Петровна добилась от Бирона обещания, что мне в течение года дадут новый чин секунд-майора. Это так цесаревна показала мне, что она все-таки умеет решать вопросы и что помнит обещания. Ну и ладно.

Да и не об этом я думаю рядом с нею – что может чувствовать парень девятнадцати лет от роду, когда перед ним красивая, готовая на любые плотские утехи женщина? Чины и выгоды от общения с Елизаветой все же вторичны. Ну не могу и не хочу я оставаться равнодушным, когда вижу перед собой такую манкую красавицу.

Седьмого июля тысяча семьсот тридцать четвертого года, после обеда, караван из пяти десятков возов, в сопровождении ста двенадцати гвардейцев Первой роты Третьего Петербургского батальона Измайловского полка, отправился по Московской дороге.

Шли мы споро, по-суворовски. Отправляли вперед дежурную группу из обозников. Они готовили бивуак для всех гвардейцев, включая и солдат обозной службы. Они не должны были быть нам приданы. Мол, править телегой может и гвардейский солдат. Но я настоял, и… Частью сам оплатил такую блажь, как обозная служба.

Солдат должен уметь себя обслужить, это так. Но главное для гвардейца – служба. Вот они и занимаются разведкой, охраной. Да, шли мы пока что по мирной территории, по своей земле, самой безопасной дороге в России “Из Петербурга в Москву”. И сколько же тут нужно бандитов, чтобы даже не победить, а просто решиться напасть!

– Тяжело в учении, легко в бою! – слышал я постоянно уже ото всех офицеров своей роты.

Выражение столь понравилось им, что уже и где надо, и где не надо его вставляют. Впрочем, как и иные мои слова. Например, про пулю-дуру и штык-молодец…

– Бах! Бах! – звучали выстрелы на поляне в двух верстах от тракта.

И это всё мы. По-богатому мы двигались. Раз в три дня решили устраивать стрельбы. В то время, как в армии они производятся в лучшем случае раз в два месяца.

Стреляли, в основном, из штуцеров. Гладкоствольная фузея выплевывает пулю каждый раз по-разному, да и пороховые дымы при таком оружии не предполагают прицеливания. Со штуцером так можно опалить роговицы глаза. Мало того, прецеденты уже есть. Но есть у меня в распоряжении еще и шесть очков. Не увеличительных, но с прочным стеклом. В них цель может чуть размываться, но солдат не боится целиться, как и того, что после выстрела искра оставит его слепым на один глаз.

Очки – далеко не дешевая вещица, даже если мастеру не пришлось полировать увеличительные стекла. А всё потому, что в Петербурге был только один мастер-немец, который мог сделать такой элемент экипировки. И ценник он задирал так, что я хотел купить десять очков, а вышло только шесть.

Но сейчас оценили новшество, поняли, что точность и меткость стрельбы увеличилась, так что было бы неплохо приобрести еще два десятка очков. Предполагаю создать внутри своей роты команду метких стрелков, чтобы они гарантированно могли попадать во врага метров с трехсот.

Перезарядка… Вот главный бич и причина того, что снайперские группы ещё не появились в России. Кроме того, стоит нарезное оружие не просто дорого, а очень дорого. Это я брал штуцера, откуда только мог. С двух сражений у Данцига получилось взять нарезные ружья. А потом еще и выменял шесть штуцеров у своих товарищей по Измайловскому полку. Две французские фузеи-карбины шли за один штуцер.

Хотя, как я знаю историю, сравнительно скоро родится новый род войск – егеря. А может, это уже и сейчас происходит.

Разные слухи распространяются о военной реформе в Пруссии. Это же еще отец Фридриха Великого начал перестраивать прусскую армию так, что после она громила всех в Европе. Ну, разве что кроме русской армии. Но там пушки сыграли большую роль. А еще необычайное упорство и мужество русских солдат.

Но это всё далеко, а нам – идти и идти. Шесть дней – и мы в Москве. Это был если не рекорд передвижения, то явно около того. Получалось, что мы, несмотря на то, что вышли на три дня позже, уже нагнали время. Вот только перегнать не получиться. И не потому, что самогонного аппарата нет, чтобы из времени дистиллят гнать. А были у меня дела в Первопрестольной.

На сколько дней, не знаю. Все зависит от того, как у меня пройдет встреча с легендарным Нартовым, Кулибиным своего времени.

Именно к нему, ныне проживающему в Москве, словно в опале, я и направился на следующий день, как только обозначился по прибытию в Московском батальоне Измайловского полка.

Ну что? Будем двигать прогресс? Я шёл и перебирал в мыслях всё, о чем так хотел переговорить. Даешь танковую башенку! Многое можно сделать, если только господин Нартов окажется адекватным человеком.

Глава 4

Относительно родственников можно сказать много чего… и сказать надо, потому что напечатать нельзя.

Альберт Эйнштейн

Петербург

7 июля 1734 года

– Что мне с вами делать, господин посол? – Андрей Иванович Ушаков с лицом, полным скорби, покачал головой.

Саксонский посол не спешил отвечать. Хотя ему хотелось едва ли не любым способом прекратить все это безобразие. Четыре дня назад люди Ушакова взяли под защиту Линара, но смогли предложить только это… Пожить в пыточной. Мориц Линар проникся ситуацией и со страхом ожидал, что будет дальше.

Явно Россия что-то хочет заиметь от ситуации, или же лично Ушаков. Но что? Варианты есть.

– Господин Ушаков, что вам от меня нужно? – наконец, набравшись решительности, спросил Линар.

– Сущую малость, господин посол, сущую малость… Вы пообещаете России Курляндию. Ну и еще, так… по мелочам.

– Что? Лучше уже казните! Это же крах моей политической карьеры. Мне не простят такие обещания. А вы… Ведь это не слова, Россия не преминет ими воспользоваться. Лучше казните!

– Я? Да бросьте, господин посол, зачем же казнить вас? Еще с вашим монархом ссориться. А вот выпустить вас… – Андрей Иванович окатил его взглядом, будто кипятком из самовара. – Знаете, что произошло с тем дворянином, которого вы использовали для найма ватаги бандитов? – изгалялся Ушаков, демонстрируя всю иронию, на которую только был способен.

Линар не знал… Ушаков же любезно рассказал ему всё, даже немного приукрасив. В действительности человека, что договаривался с бандитами, зарезали в постели, а главной свидетельницей выступает срамная девка, что не делает чести погибшему. Ушаков же рассказывал и про частично снятую кожу, и про отрезанные части тела…

– Вы обязаны меня защитить! – воскликнул Линар. – Я посол Саксонии, имею связи…

– А есть ли у меня хоть один повод, чтобы отвлечься от важных дел и заниматься вашей личной безопасностью? – спросил Ушаков. – И не вопрос ли вашей чести на кону? В обществе, господин хороший, могут случайно узнать, какими методами вы пользуетесь для достижения своих целей.

Линар прекрасно понимал, к чему ведет Андрей Иванович Ушаков. Послу уже намекали, что он зашел слишком далеко, когда все-таки предался плотским утехам с Анной Леопольдовной.

Их отношения с Анной и так нельзя было назвать безоблачными. На последнее тайное свидание великая княжна даже не пришла. Мало того, не предупредила о том Линара. Так что ему просто пришлось провести приятно время с Менгден, девицей, близкой подругой Анны Леопольдовны. Возможно, еще и поэтому злится княжна?

– Вы предлагаете мне забыть об Анне Леопольдовне? – спросил Линар с некоторой надеждой.

Для него это было бы теперь лёгким избавлением. Но Ушаков аккуратно покачал головой.

– Не только… Я ведь уже сказал вам. Курляндия. Вы во всеуслышание заявите, что понимаете претензии России на это герцогство. И все… в остальном уже будет работать наша дипломатия. Но и вы сказали верно… Забыть даже думать об Анне Леопольдовне, а то здесь дела серьёзне – она свою свадьбу все откладывает под разными предлогами. Ну и России бастарды-ублюдки не нужны, – сказал Ушаков.

По выражению лица Морица Линара было ясно, что он не против таких условий.

А всего-то в пыточной Тайной канцелярии пробыл два дня. И то, посла никто не пытал, а лишь предложили прожить несколько дней, чтобы Россия могла гарантировать безопасность посла. Впрочем, и Ушаков, и Линар уже понимали, что саксонца из головки Анны Леопольдовны активно вытесняет образ гвардейского капитана Норова.

– А как вы будете меня защищать? – спросил Мориц.

– Никак. Я отдам приказ моему человеку, которого вы и хотели убить. Теперь все понятно? Не стоит играть в игры при русском престоле. Мы не лаптем щи хлебаем, разум так же имеем! А нынче уходите, к вам будет прикреплены мои люди, слушайте их во всем. – ответил Андрей Иванович.

* * *

Пожаром не удивишь ни Москву, ни даже Петербург. Каждую неделю что-то да обязательно сгорает, чаще всего жилые постройки. С одной стороны, отсутствует даже элементарное понимание пожарной безопасности. С другой стороны – в каждом помещении постоянный открытый огонь, и если это не камин, то свечи, лучины или ещё какие-нибудь лампадки. Поэтому, когда загорелся один трактир на Васильевском острове, у петербуржцев даже не возникло мысли, что кто-то мог намеренно поджечь.

Марта оплакивала своего отца и своих братьев – те погибли при пожаре. Рыжеволосая женщина даже в пучине горя приказала себе не думать о том, что поджог мог устроить кто-то из оставленных в Петербурге людей Александра Лукича Норова. Она знала, что если только узнает о том, что всё-таки Норов приложил руку к тому, что все её родные погибли в огне, то сойдёт с ума.

Так уж вышло, что от Марты не смогли скрыть ту информацию, что к нападению на Александра Норова, в том числе, причастен и её отец. И теперь она то плакала, пряча лицо в платок, то вдруг выпрямляла спину и надолго застывала в такой позе.

В городе Норова нет, но это как раз-таки говорит только в пользу того, что это он. Александр Лукич осторожный, подставляться не станет. Все же можно подумать, что трактир сгорел преднамеренно, а не по случайности.

Нет, нельзя думать, нельзя полагать, что её любимый человек может быть причастен. И все же… Отец… Правильный ли она сделала выбор?

* * *

Москва

16 июля 1734 года

Москва встречала нас жарой. Казалось, что вот-вот от какого-нибудь стёклышка, отражаясь, направится лучик, и вся Москва вспыхнет, как сухостой.

Если бы речь не шла о жизни людей или их благосостоянии, то и пусть себе горела. Если Петербург был каким-то городом, скорее, геометричным, пропорциональным, то Москва – это хаос. Причём хаос, в основном, исполненный из дерева. Это словно иная Россия. Хотя и в Москве шли стройки и возводились здания нового типа, в подражании западной архитектурной моде.

Но это вкусовщина. Иные могут, напротив видеть в Петербурге что-то чуждое, не русское. И Москва – яркий пример того, как выглядела бы Россия, сложись все иначе и не приди к власти Петр Великий. Не так уж, на самом деле, и дико.

Разместились мы достаточно удачно. У Московского батальона Измайловского полка оставались в распоряжении дома казарменного типа и вполне даже приличные особняки для офицерского состава. За время, когда Москва стала вновь столицей Российской империи, успели построить квартиры для Преображенского и Семёновского полков.

Ну, а когда эти полки почти полным составом были введены в Петербург после того, как туда переехала императрица, то жилья осталось предостаточно. Живи – не хочу. А я и не хочу…

Жить в Москве мне, пушкинцу, да почти петербуржцу, было некомфортно. Нет, если говорить о Москве будущего, того времени, которое я покинул… Но там же совсем другая Москва была. Построено по-богатому.

По прибытию в Первопрестольную я сразу же стал разыскивать

Андрея Константиновича Нартова. Как минимум, мне с ним нужно было задружиться. Гениальный ведь человек. Это он придумал винторезный станок – и за вогсемьдесят лет до того, как его якобы изобрели англичане! У него же были и новаторские взгляды на артиллерию. Да много чего сделал этот человек, бывший гениальным токарем, но в итоге погрязший в административной рутине, в чём был откровенно слаб.

– И с чего бы это капитану гвардии меня искать? – спросил Нартов, когда я прибыл в назначенное им время в мастерскую. – Али предписание какое? Снова посылают подальше?

Я огляделся и даже не сразу ответил Андрею Константиновичу.

Засмотрелся на винторезный станок. Тот самый, что был изобретен за сорок лет до того, как считалось, что его изобрели англичане. Огромные возможности открывает это изобретение, да ещё и с механическим суппортом. Это можно всерьёз замахиваться на то, чтобы…

– Вы понимаете, что видите теперь с собой? – с иронией, но и с немалым удивлением спрашивал Нартов. – Чаше такие махины токмо пугают любопытствующих.

– Да, я понимаю. Но вопрос в том, насколько вы понимаете, что изобрели, – отвечал я.

Тон Андрея Константиновича показался мне несколько, высокомерным, наполненным иронией, поэтому и я ответил ему соответственно.

– Любопытно! И что же я изобрёл? – спросил Нартов, скрестил руки и с вызовом посмотрел на меня, застыв в такой вызывающей позе.

Я был более чем уверен, что каждый мужчина, проживший большую часть жизни в Советском Союзе, может считать себя немножко токарем, немного слесарем и уж точно плотником. А учитывая то, что я успел поработать на заводе с такими, похожими, станками, по крайней мере, с таким же принципом…

Вот и думаю, что и сам Нартов до конца так и не понял, что именно изобрёл. И что на похожих станках будет коваться львиная доля всей колониальной мощи Британской империи. Тут можно и столярничать и с металлом работать.

– Андрей Константинович, вот здесь я бы расширил и укрепил столешницу, а вот это…

Уже через полчаса мы, как говорится, нашли с Нартовым друг друга. Ну, вернее, я сделал всё, чтобы именно так и случилось. Он – человек увлечённый, или даже увлекающийся, поэтому, как только я выдал небольшое, но дельное предложение по устойчивости увиденного мной станка…

Руки Андрея Константиновича уже оживлённо, неостановимо жестикулировали, а не располагались в пренебрежительной фигуре крест-накрест. Он объяснял мне, что и без того, станок является лучшим, из того, что он видел в Англии, или Голландии, когда ездил по этим странам по поручениям Петра Великого и перенимал опыт.

– Но почему? – примерно через час нашего обсуждения спросил Нартов.

Я улыбнулся и развёл руками, показывая тем самым, что не совсем понял вопрос.

– Пошто сие тебе? Капитан гвардии, молодой, так, гляди, до полковника выслужишься али до генерала. Зачем же тебе в макинах разбираться? – недоумевал Нартов.

– Что, Андрей Константинович, блажью считаете сие мое увлечение? – усмехнулся я.

– Считаю! – все также с брутальной уверенностью отвечал недооцененный пока что изобретатель.

Вернее не так, Петр Нартова ценил очень даже. Но эпоха великих свершений прошла, страна живет в инерции былых свершений. Ну и те, кто творил ранее, нынче не творцы, а напоминание о былом, пока еще живущем в людях. Уверен, если бы появился еще один такой вот “Петр”, то можно было бы удивляться, откуда только стали бы появляться “Нартовы” да “Кулибины”.

– Вот мое изобретение. Хотел заказать у вас сладить станок, что великую пользу может принесть России, – сказал я и протянул Нартову свою папку с чертежами прядильного станка.

Он взял бумаги, присел за стол, что располагался в самом углу мастерской. Стал читать и рассматривать. Нартов то смотрел на меня, то опять втыкался в чертёж, потом вновь на меня – бросал короткие взгляды, полные удивления или сомнения.

– Я без оплаты слажу сию макину. Но сделаю и вам, Александр Лукич, а такоже и себе, – озвучил условия сотрудничества мастер.

– Да, я согласен. Но попрошу вас в ближайший год никому не показывать этого изобретения, – сказал я, а Нартов и на это не сразу согласился.

Он в упор не понимал, почему нельзя кому-то рассказывать. Неужели ещё кто-то может заинтересоваться подобным изобретением, чтобы использовать его для своих нужд и тем самым создавать конкуренцию, допустим, мне? Это Андрей Константинович на своем опыте. Он изобретает, еще действует на крупицах энтузиазма. Но никому эти изобретения не нужны.

Вот Нартов и думает, что и этот станок никому не нужен будет. Ну кроме только тех, кто может понять пользу прядильного станка Норова-Нартова. Так было решено назвать изобретение.

Уже через два дня мы с Нартовым, как заправские прядильщики, будто в этом хоть как-то разбираемся, наблюдали за процессом – как быстро появляется из мешка шерсти вполне добротная и прочная нить. Все оказывалось так просто… Это же решение кадрового вопроса. Нужно только хоть кому-то на предприятии знать, как починить механизм. И пряди себе пряди…

– Скольких же прядильщиц сия макина заменяет? – задумчиво спрашивал Андрей Константинович.

Вопрос явно не был адресован конкретно мне. Сам изобретатель и лучший токарь России теперь об этом спрашивал себя. Наконец, он осознал, что может сделать этот станок, в своей конструкции не представлявший ничего сложного. Простая математика…

– А что, Андрей Константинович, может, займётесь производством нитей? – пошутил я.

А вот Нартову почему-то было не до шуток. Он действительно заинтересовался моим предложением и в коммерческих целях. Видимо, считать и прикидывать пользу Андрей Константинович умел, хоть хитёр и не был. Мешок шерсти был куплен за полалтына, а за полчаса работы было изготовлено материала на полтора алтына – и, если не торговаться, продавать полученные нити можно даже по немного заниженной цене. Так что плюсы огромные, можно иметь серьёзные деньги.

– Мануфактуру определённо нужно ставить, но несомненно на паях со мной, – заметил я.

Нартов улыбнулся и все, что ответил, так то, что подумает. Появились у него даже мысли об улучшении конструкции. Гений, что тут скажешь! И я сам, почти что уверен, что даже не самую сложную конструкцию, воплощал бы в жизнь долго и мучительно. Потому правильно обращаться к опытным людям.

***

Москву покидали мы через пять дней после того, как в неё приехали. Направлялись не в сторону Нижнего Новгорода, как предписывалось. Я, воспользовавшись своим служебным положением, всё-таки решил ехать в своё поместье, навестить отца и мать своего реципиента.

Но на подъездах к отчим землям меня не покидало ощущение, что я перемещаюсь по вражеской территории. Во-первых, за нами следили. Два небольших конных отряда, когда я поскакал вперёд и был уже в верстах десяти от земель моего отца, пробовали ко мне приблизиться. Даже прозвучали выстрелы.

Стреляли мы в воздух, но свою решимость продемонстрировали. Ибо нечего приближаться к русским гвардейцам – вот так, исподтишка, как разбойники какие. А потом я увидел две сожжённые хаты. Решил, что не мешало бы устроить учение и передвигаться, якобы по территории врага. Что-то тут не так…

– Сын! Будто чуяла, что приедешь! – на крыльце большого деревянного дома встречала меня женщина.

Понять, что это мать реципиента, а, следовательно, и моя теперь, было несложно. Ведь я помнил, что отец когда-то прихватил с собой из похода крымскую татарку. И теперь понимаю, почему он выкрал маму, почему из-за неё поссорился даже со своим братом. Почему и вовсе взял татарку себе в жёны, а не оставил просто в наложницах.

Я говорил о красоте женщин, которых повстречал в этом времени? О том, что огненно-рыжая Марта – ещё та симпатяга, Елизавета Петровна – женщина породистая, красивая, рассказывал о том, насколько милой кажется мне Анна Леопольдовна…

Но нет, все они меркнут, кратно проигрывая в красоте одной удивительной женщины – моей матери. И даже у меня не хватает фантазии, чтобы прочувствовать, а тем паче словами живописать, насколько же она была красивой двадцать лет тому назад. Если и сейчас блестает. Чернявые волосы, чуть раскосые глаза, идеальная, точёная фигурка, может, лишь чуть-чуть полнее, чем это было принято в покинутом мной будущем.

Я видел в этой женщине именно свою мать. Я ощущал это родство, чувствовал его, будто вдыхая теперь. Или я просто хотел иметь семью? Знать, что у меня есть мама и отец, что моя мать – самая красивая женщина на белом свете, лишь только с очень печальными глазами. Мне этого хотелось, я это взращивал в себе.

– Что случилось? – приняв с благодарностью объятия мамы, спрашивал я. – Я не видел людей, они прячутся в лесах. За нами следили… Как будто монголы…

Я хотел было сравнить ситуацию с монгольским нашествием, но вспомнил, что мама у меня крымская татарка, а они же потомки тех, кто Русь разорял в тринадцатом веке.

– Матвей, стало быть, дядька твой, тот отруб, за который они с батькой твоим оспаривают, сдал в аренду. Вот ведь, нашёл татей лесных и сдал им на житьё. После батька взял холопов и пошел туда… Отца твоего избили, когда он приехал на тот хутор… – начала рассказывать положение дел моя мама.

Да-а-а. С такими дядьками да двоюродными братьями и врагов не нужно. Один проигрывает просто сумасшедшие деньги, без всякого спросу и предупреждения переадресовывая на меня свои долги. И другой, Матвей Норов – ещё та скотина.

Додумался: сдал спорные с моим отцом земли откровенным разбойникам, которые стали просто обкрадывать крестьян, да ещё и чуть ли не набеги устраивать на другие две деревни, которые принадлежат моему отцу.

– Как он? – узнав о том, что отца избили буквально три дня тому назад, я поспешил к нему.

Отец был плох. Однако, надеюсь, что всё-таки он пойдёт на поправку и выздоровеет. Поговорить с ним теперь же, однако, мне не удалось.

– А ты изменился, Саша. Справным мужем стал. Стану присматривать жену тебе. Об одном прошу, не связывайся ты с этим делом. Без ведома градоуправителя Калуги не стал бы Матвей Иванович так поступать, – проявляла беспокойство мама.

– Нет, матушка, сие дело мужеское, – решительно ответил я. – Никто не может на нас нападать. А что до градоправителя… Так сын твой – капитан гвардии.

Гвардейский офицер в этом времени – не только военный человек, он еще имел право проводить ревизию. Зачастую, чтобы проверить того или иного чиновника посылали именно гвардейцев. У меня такого направления не было. И заявись я к градоначальнику просто так, без дозволительной бумаги, без существенной причины, то могу быть и послан по известному эротическому маршруту.

Значит… Нужно создать ситуацию.

Глава 5

Нормальный человек должен жить один… На расстоянии и родственники хорошие, и жена хорошая и муж. Но если вместе в одну квартиру – дурдом

Владимир Вольфович Жириновский

Калуга

21 июля 1734 года

– Матушка, ты ни о чем не печалься, – как мог мягко, а вместе с тем решительно сказал я, положив руку на её теплое плечо. – Старостам деревень повели прибыть к вечеру, переговорю с ними. Да за батюшкой смотри!

Едва это сказав, я спешно ушел.

И отправился к своему обозу, где одним из возничих был… Кондратий Лапа. Хочу проверить, не ошибся ли я все-таки с этим человеком, не зря ли приписываю ему много различных качеств, недоступных заурядному индивидууму.

Найти Лапу было не сложно. Он уже вокруг себя чуть ли не сколотил новую банду. Человек, который моментом находит почитателей и организовывает их. Но и я послал в это формируемое “сообщество” сразу же троих человек. Каждый из которых думает, что он единственный информатор. Так что в курсе событий и каждого слова, что произносил этот талантливый бандит.

Ничего криминального для меня. Но десяток обозников готовы отправиться с Лапой в Миасс, пусть даже это будет билет в один конец. И пусть даже убегут, с моего ведома, конечно. Нужно же где-то набрать людей и для защиты и для работы на приисках.

Лапа внимательно выслушал меня, кивая на почти каждое слово. Для него мое предложение было понятным.

– Ну, Кондратий Лапа, сможешь такое сделать.? – спросил я, когда объяснил свою задумку.

– Отчего же не смочь. А вы всё изволите меня проверять, да, испытывать? Коли есть у вас сомнения, так чего ж тогда связываетесь со мной? Да такое дело привеликое предлагаете. А ведь за то, чем мне предстоит заниматься по вашей задумке, и голова с плеч, – и сказал Кондратий.

И это он имел в виду не то, что я ему предлагаю сделать в своём поместье, не за это голова с плеч. Хотя не исключено, что наказание может быть тоже суровым. Но тут попасться нужно. А Лапа такие дела должен решать без свидетелей.

Кондратий говорит о том, что он будет намывать золото на тех землях, которые будут принадлежать мне. Ну, а если даже не будет как какой-то бумажки, которая бы свидетельствовала о том, что среднее течение Миасса с некоторыми особо важными мелкими речушками – моя собственная, то я буду всё равно намывать там золото. Пускай незаконно, лишь в какой-то мере, помогая и прикрывая общину Кондратия Лапы.

В Российской империи золото намывать запрещено. Всё золото, всё серебро, которое будет находиться заводчиками ли, помещиками ли, всё оно как бы принадлежит государству.

Более того, я обязательно сообщу о том, что нашёл золото. Всё-таки для меня богатство страны значит куда как больше, чем личное обогащение. Поэтому через года два я обязательно обо всём скажу, и эту информацию попробую продать задорого.

А за два года можно насобирать преизрядное количество тех самородков, которые обязательно в Миассе найдутся. Ведь в иной истории были… Мало того, я даже знаю конкретно, где находили самые крупные самородки в Миассе.

– Насколько вольно мне в тех делах поступать, с родичами вашими? – задал закономерный вопрос Лапа, когда выслушал, к чему те, или иные его действия должны были привести.

Я не показывал вида, что сомневаюсь. Сомнения были, но до того, как я нашел Лапу и стал ставить ему задачу. Теперь мой пес должен увидеть, что хозяин достаточно решительный и сильный, чтобы и дальше мне служить верой и правдой.

– Нет человека, нет проблем! – сказал я.

Пусть слово “проблем” не было понято Лапой, но общий смысл выражения он уловил сразу.

Почему так? Почему не договориться? Так понял я уже, что дядька мой просто все красные линии прошел. Это как избивать почти что до смерти своего родного брата? Забирать деревню, которая по всем бумагам принадлежит отцу? Ну да, могли появиться еще какие-то бумажки. Все же есть один гад, Стрельцов Афанасий Иванович, который тут местный царек и проворачивает все, что только получается провернуть.

Так что со смертью дядьки Матвея Ивановича и спор сам собой угаснет. Мама будет в безопасности. Так как после вероятной смерти отца, она как бы насильно не будет взята Матвеем. Ну и за разоренную деревню, за все… И не чувствовал я к такому родственнику ни каких родственных чувств.

Даже к непутевому Сашке Норову, авантюристу, моту и игроку, и то было больше интереса. Наверное, потому, что таких бедовых родственников всегда жалко. А вот таких, которые готовы убить своего родного брата?.. Нисколько.

* * *

Нагло, как это только возможно, Лапа шел к “арендаторам”. Это те люди, которые получили деньги за участие в интриге одного брата против другого. Суть была простая. Сдать деревню в аренду, по документам, которые у Матвея были. Подложные они, или нет, это решать тому, кто… Сам от этой интриги выгодополучатель. Стрельцов.

– А-ну стой! Я знаю, вы из обоза гвардейцев. Чесь нужно? – попробовал один наглец остановить Лапу.

– Кто голова у вас, ватажники? – спросил, гордо подняв голову Кондратий. – Скажи, что Поп идет погутарить!

– Поп? А крест с кадилом где припрятал? А? Знамо быть, что в потаенных местах, на чем мужи добрые сиживают! – сказал разбойник и заржал.

Не все подхватили смех молодого ватажника. Вот так идти к Медведю может только равный ему, или даже тот ватажник, кому сам Медведь поклон отобьет. Хотя, последнее вряд ли. Все в ватаге считали, что их предводитель самый-самый.

– Хр! Хр! – захрипел весельчак, когда Лапа резко, почти что и неуловимым движением взял наглеца на болевой захват.

Кондратий смотрел, как тренируются солдаты и даже офицеры роты гвардейцев. Проникся уважением к Норову, что такую науку дает, о которой на Дону вроде бы и слышали, но никто не признается, что таким подлым боем владеет.

И вообще он проникся уважением к Норову. Это было очень странно. Молодой, очень молодой капитан гвардии вел себя и говорил так, будто бы понимал, что такое ватажное, бандитское сообщество. Норов уверен в себе, как будто бы знает все наперед. И за жизнь Лапа так же был благодарен Норову. Он, как оказалось, любит жизнь, когда оказался в одном шаге от смерти, понял это. И раньше Лапа под пулями ходил и получал ранения. Но никогда ранее еще не осознавал такого, что жизнь нужно любить.

Ну и то, что Норов уже отправил своих людей за семьей, точнее старшим сыном, Лапы, так же делало Кондратия рабом и положения и этого гвардейского капитана. И, нет, бандит не испугался за своего наследника, напротив, подумал о том, что Норов может дать Степану путевку в жизнь. Выучит и еще человеком сделает. Даст его, Лапы, сыну, то, что сам Кондратий не сможет.

– Оставь его, Поп! – прорычал, словно тот самый медведь, главарь банды. – Я слышал о твоей удаче, Поп. Пошто ко мне пожаловал?

– Уйди, Медведь! То, что тут творишь тебе погибель. Предупредить пришел! – сказал Кондратий, а десять людей, те самые его побратимы по обозной службе, приготовились к драке.

Вооружены все люди Лапы были сразу по два пистолета и держали их на виду. Чтобы ватажники, которых было человек тридцать, прониклись, поняли, что кровь прольется в случае чего, и у них.

– А не уйду, так что? – спросил Медведь с вызовом.

– Слухай меня, ватажники! – неожиданно для всех закричал Кондратий. – Я знаю, где есть золото, много. Мне нужны люди. Не лезьте сюды, а опосля каждого возьму и оговорим, что и как.

– Ты чего это? – заревел Медведь, понимая, что прямо сейчас у него хотят отнять лидерство в банде.

– Бах! Бах! – прозвучали два выстрела, как только Лапа поднял руку.

Стреляли из укрытий Фролов и Кашин. И у обоих была одна цель – Медведь.

– Все сразумели? Али почать отстреливать каждого? Я предлагаю золото и жизнь выбор ваш. Кто со мной, на колени и Господу молите о своей судьбе! – продолжал кричать Кондратий, тонко почувствовавший, как мнение толпы склоняется в его пользу.

Уже через два часа Лапа знал все, что только нужно, чтобы завершить дело, которые ему поручил Норов. Были шесть человек убиты, это те ватажники, что не захотели мириться с появлением нового главаря. Ну а остальные все расспрашивали, где то золото и когда они станут богатыми людьми.

Теперь Лапа завершит начатое и в отрыв… Шесть телег из обоза роты были загружены именно для этого момента.

* * *

Двое мужчин сидели друг напротив друга. Встреча эта проходила в небольшой, но добротной хате, сложенная из брёвен, с незначительным углублением в землю, всего лишь на неполную сажень. Такому жилищу обрадовался бы любой крестьянин, но двое мужчин, привыкшие проживать в куда более комфортных условиях, явно чувстовали себя стеснённо, так как находились в избе вынужденно.

– Вот, Афанасий Иванович, как я обещал, рублик к рублику. Итак, пятьсот серебряных рублей, – стараясь быть непринуждённо весёлым, не показывать своей озабоченности и тревоги, говорил Матвей Иванович Норов.

– Ты мне зубы не заговаривай, Матвей Иванович, словно бы и не ведаешь о том, что цельная рота гвардейцев-измайловцев пожаловала в наши края. Ты же баял мне, что сложным дело наше быть не должно, что Александр Лукич Норов нынче в Польше и никак прибыть не сможет, пока всё у нас не сладится, – Афанасий Иванович Стрельцов, градоначальник и устроитель земельных вопросов Калужского уезда, встал из-за стола, чуть ли не переворачивая его, и всем своим огромным телом навис над невысокого роста Матвеем Ивановичем Норовым.

– Да и пусть пришёл. Командующий ротой не отпустит его с матерью повидаться. Куда там унтер-лейтенанту! – усмехнулся младший из братьев Норовых-Ивановичей.

Вид Стрельцова стал угрожающим. Он был огромного роста мужчиной, да ещё и страдал явным ожирением. Но зато Афанасий Иванович всегда знал, сколь грозно может он выглядеть, если будет вот так, как сейчас, нависать над человеком. Он подавлял волю практически любого собеседника всей своею громадой. И мало кто даже догадывался, что за внешней суровой и ужасной личиной скрывается трус. Человек, который ужасно боится что-либо менять в своей жизни, боится любой огласки, да мало того – случись что, не умеет держать удар.

– Дурень ты, Матвей Иванович, вот как есть – и дурень! – сказал Стрельцов.

Матвей Норов, было дело, хотел ответить, но под строгим взглядом слуги государева съежился.

– Как не узнать у родственников своих, что племянник твой уже капитан. И эта гвардейская рота – это его рота! И нет над ним здесь начальника, и я не указ. Уразумел нынче, что к чему?

Норов кивнул в знаке согласия, хотя и не был уверен в том, что полностью осознал и понял, что именно может случиться теперь. Ведь Александр Норов может мстить за отца. Медведь… Этот тать, нанятый для дела. Ну ведь сущий медведь и есть. Так приголубил Луку Норова, что тот может и не выжить.

– С Медведем разбирайся сам. Я более не при делах. А будь что скажешь, и меня упоминать будешь… Столь много о грехах твоих поведаю, что более и не разгребешь. Понял меня? – Стрельцов хотел было говорить грозно, но вышло иное.

Норов понял – градоустроитель боится.

А он, Норов Матвей, уже и не боится ничего, он отпустил свои страхи. И в этот момент удивительным образом Норов будто вырос, стал одним ростом с трусливым Стрельцовым, а ещё через минуту и вовсе стал его выше. Человек, который умеет побороть свои страхи, всегда возвышается над тем, кто в плену низменных страстей.

– Вдвоём пойдем на суд государев. Знай же, что, если что, то стану кричать “слово и дело”, – сказал Норов и строго посмотрел на Афанасия Ивановича, так же, как и тот ранее, оперся на столешницу и наклонился к собеседнику, смотря Стрельцову прямо в глаза.

– Хе! – сам того не ожидая, Стрельцов дёрнулся и влепил своей лапищей в ухо Норову.

– Ты чего, Афанасий Иванович? – обиженно спросил Норов из угла избы, куда отлетел от оплеухи. – Заколю же нынче! Это ты, словно тот заяц, трусишь. Мне уже ничего не страшно! Так и знай.

С этими словами, сжав зубы в обиде и злобе, Норов потянулся к голенищу сапога, за которым всегда держал нож. Но, согнувшись, остановился, ворочая головой по сторонам, словно стараясь что-то увидеть внутри небольшого дома, где только стол стоял да лавки вдоль стены.

– Хм… Это что же? А не горит ли дом? – принюхавшись, сперва спокойно сказал Стрельцов, а после во всё горло заорал: – Горим!

Оба мужчины, толкаясь и переругиваясь, рванули к двери, но… Она была заперта.

– Бум! – Афанасий Иванович ударил дверь с плеча.

Тщетно. Он повторил попытку, но она оказалась вновь напрасной. Чиновника сменил Матвей Норов. Он бил ногой дверь, толкал ее плечом. Немного, когда дышать быть уже невозможно и все небольшое пространство избы заволокло дымом, дверь подалась, но после кто-то, кто был снаружи, выровнял положение и поправил подпорки.

– Бей пузырь в оконце! – задыхаясь, запоздало сообразил Стрельцов, чтобы часть дыма уходила из дома.

Но даже разбив два бычьих пузыря и освободив небольшие оконца, в которые можно было хотя бы высунуть голову, мужчины дела не поправили. Между тем, Матвей высунул голову и сделал пару глотков воздуха, пусть не самого чистого, но явно с меньшей примесью угарного газа.

Вот только Стрельцов не желал позволять своему подельнику дышать сравнительно свежим воздухом. Он взял его за ногу и оттянул от окна, щедро приложив головой о лавку. Встал сам у окна и с трудом просунул голову в узкое пространство.

– Ух! – набрал полную грудь воздуха Афанасий Иванович.

Но тут по бревнам снаружи вверх поползло, словно змея, пламя.

– А! А! А! – закричал Стрельцов, когда загорелись его волосы, а кожа на лице стала покрываться пузырями, которые тут же лопались.

И тут Афанасий Иванович встретился глазами с человеком, который явно был причастен к происходящему. Стрельцов умоляюще смотрел на Кондратия Лапу, а тот только читал молитву и периодически крестил пространство в направлении горящей головы.

Матвей Иванович уже лежал на земляном полу, отравившись угарным газом, с наливающейся шишкой на лбу. Можно было бы его спасти, открыть дверь и опередить падение горящей крыши. Но, нет, никто не станет этого делать. Норовы жестоко решали свои семейные споры. Один Норов, который и не Норов вовсе…

Матвей уходил из жизни с улыбкой. Он не чувствовал уже того, что одна из балок упала на него. Ему снилась Гульнара, ставшая Марией – женой старшего брата. А ведь это он, Матвей Иванович, ее украл прямо из дома татарского бея во время последнего ответного набега на крымские земли, когда татары увели к себе в рабство сотни православных.

Эта женщина изменила Матвея, он заразился мыслями и намерениями, которых не сумел прогнать ни на один день, она рассорила братьев, она…

Тут крыша дома обрушилась, погребая под себя двух человек.

Глава 6

Картошка да каша – еда наша!

Народная мудрость

Данциг

5 августа 1734 года

Выбор Данцига как города, в котором должны были пройти переговоры, был неслучайным. Во-первых, для России – это город русской славы. Все-таки осада города удалась, он сдался. Причем русские сумели одержать, может, и не масштабные, но весьма убедительные, а для француза – даже унизительные победы.

Именно Франция сейчас считалась наиболее грозной страной с лучшей армией. И тут вот так… Русские их, оказывается, умеют бить – и в поле, и флот французский прогнали. Чего только стоил тот, для Франции позорный, абордаж русского фрегата «Митава». А потом… еще и потеря собственного фрегата «Бриллиант».

А то, что французы не смогли защитить и вывести из города тестя короля Людовика, Станислава Лещинского, стало просто-напросто пощечиной для Франции. Вот когда обратили еще более пристальное внимание на Россию другие игроки. Пруссия решила было даже предложить свои услуги по мирному соглашению, зазывая стороны в Кенигсберг.

Но ее проигнорировали. Какая-такая Пруссия? Пока всерьез эту страну не воспринимают. Австрия предложила Краков для переговоров, мол, польские дела было бы хорошо решать в Польше, но ее вестовой лишь успел прибыть в Петербург в тот день, когда иные вестовые уже были разосланы из столицы Российской империи с решением. Русская императрица посылала кабинет-министра Андрея Ивановича Остермана в Данциг.

И, вроде бы, то, что страна-победительница выбрала локацию для переговоров, вполне оправдано. Но это сделала Россия! Не начинается ли время, когда эти восточные варвары станут врываться в европейскую политику?

Именно такую мысль и повелел распространять повсеместно, во всех европейских дворах, французский монарх. И Остерман хорошо знал об этом стараясь противостоять Франции, в том числе и в Данциге.

– Давненько я не хаживал на кораблях, – сказал Остерман, сходя у пристани в Данциге. – Наша работа? Я даже знаю, кто это все сладил, потопил французский фрегат.

Андрей Иванович, вместо приветствий, указывал на торчащие из воды части «Бриллианта».

– Так и есть, это был славный бой, в котором победили доблестные воины Российской империи, – сказал бургомистр Данцига Вольдемар Боуэр.

– Не люблю лести! – жестко сказал Остерман, состроив грозное выражение лица.

Бургомистр смутился, покраснел, но Андрей Иванович вдруг улыбнулся и сказал:

– Вам льстить разрешаю!

Остерман прибыл в Данциг демонстрировать свои лучшие качества, надевать самые сложные маски. Задача, которую поставила императрица, однозначная. Нужно добиться того, чтобы Речь Посполитая отдала России уже не только де-факто, но и де-юре Курляндское герцогство.

Хитрый Остерман знал о такой задаче задолго до того, как она была озвучена. Вот только не понимал, как бы на блюдечке преподнести Курляндию императрице. А потом… Он узнал о подготовке покушения на капитана Норова.

Банду Лапы вела Тайная канцелярия, знал о ней и Остерман. Такие ватаги разбойников в Петербурге – пока что большая редкость. Это в Москве хватает бандитов, но не в столице. Поэтому о большой банде сразу же стали говорить везде, во всех кабаках.

Андрей Иванович долго думал над тем, стоит ли спасать капитана-измайловца. И решил, что отдаст все на откуп удаче Норова, в которой Остерман почти что не сомневался. Если гвардейца убьют… Так и ладно. Во-первых, кабинет-министр считал, что Норов не управляем в той степени, чтобы знать все действия капитана и командовать им. Во-вторых, скорее всего, Ушаков уже взял под свой контроль Норова. Было и в-третьих, – Остерман считал, что убийство капитана-гвардейца принесет даже и больше пользы, чем только покушение на него.

Дело в том, что Август, уже почти что король Речи Посполитой, прекрасно понимает, на чьих штыках он пришел к власти, на чем эта власть пока что держится. И ссориться с Россией ему ну никак теперь нельзя. А тут посол Августа, Линар, такое вытворяет… И с этаким тузом в рукаве можно было выжать у саксонского курфюрста и будущего короля Августа не популярные в Польше решения по Курляндии.

Норов, Норов… Помнил Остерман глаза этого гвардейца, его манеру держаться. Был бы Александр Лукич Норов не капитаном, а подполковником гвардии, следовало бы уже учитывать во всех раскладах и его. А, по мнению Андрея Ивановича, игроков у трона и без того хватает. Восходит звезда Волынского, и это явно удар по связке Остерман-Лёвенвольде.

Теперь же Андрей Иванович шел по улицам Данцига как победитель, осматривающий свои трофеи. Боуэр, бургомистр, сопровождающий русского вельможу, так и норовил заглянуть в глаза Остерману, дабы пораньше понять, какое у того настроение. Слухи про то, как отмечали в Петербурге победу в войне «За польское наследство», называемой пока что просто «польской», дошли до жителей Данцига. Многие посчитали, что русские захотят еще пограбить и Данциг, и Речь Посполитую. Варвары все-таки, им всё будет мало.

Через полчаса Остерман уже был в тронном зале резиденции польских королей в Данциге – но и только он. Август III заставлял себя ждать. Андрей Иванович этому лишь улыбался. Пробует новый король Речи Посполитой проявлять независимость? Нужно ему напомнить о том, что русские войска все еще находятся на территории его государства.

– Божьей милостью король польский… князь киевский, смоленский, черниговский… – объявлял горластый глашатай появление Августа III или, как его еще звали в Саксонии, Фридриха Августа II.

Появился большой человек, гордо несущий все свои подбородки. Август был тучным человеком с большой головой и выдающимися щеками. А сейчас казалось, что он эти щеки еще и раздувал, становясь и вовсе несуразно набухшим. Но Остерману была безразлична внешность польского короля.

А вот то, как он себя подает, еще только готовясь к коронации – вот это важно.

– Ваше величество, судя по тому, какой у вас титул, нужно было нам договариваться о мире на вечные времена в польских городах Смоленске или Киеве. Вы же там правите? – с улыбкой, плавно, будто бы комплимент, говорил Остерман.

Эти слова сразу же смутили Августа. Он растерялся и не знал, что отвечать.

– Наследие предшествующих мне польских королей, – нашелся-таки Август.

– Да? Может быть… Тогда и нам стоило бы возродить Тмутараканское княжество в Крыму, ну и Полоцкое… Луцкое… – все с той же улыбкой сказал Остерман.

– Вы за этим прибыли? Требовать земель? – вдруг закричал Август.

– Требовать? Нет-нет, как можно. Ждать подарка… Я вот против подарков, взяток не беру. Но государыня… – Остерман развел в сожалении руки. – Она подарки любит. И платит за них, вот в чем удивительное.

Августу приходилось напрягаться, чтобы понять все намеки Остермана. И это несмотря на то, что они оба были носителями немецкого языка и могли свободно друг с другом говорить.

– И что вы хотите? Чтобы я удалил из своего титула перечисление княжеств, которые сейчас составляют часть Российской империи?

– Да называйтесь вы хоть королем Франции – и Англии в придачу. Только оформим «подарок» для государыни русской, – с улыбкой отвечал Остерман и на этом вроде бы и закончил говорить, но после еще шире улыбнулся и произнёс: – Разве же мы начали переговоры? Нет, я хотел бы отдохнуть, осмотреться. А уже после, когда прибудут дипломаты от Габсбургов и пруссаков, мы и продолжим.

– А Франция? – удивился Август.

– Ну и она, конечно, – сказал Остерман, оставшись довольным от первой встречи.

А вот Август задумался. Никто еще не видел, чтобы Россия вот так вела дела. Судя по всему, Анна Иоанновна решила получить плату за размещение русских войск. А готова ли Европа принимать такие вот товарно-денежные деловые отношения?

* * *

Окресности Калуги

7 августа 1734 года

– А ты, сын, ожесточился. Отец-то твой всё переживал, как бы имя его не было тобою обесчещено. Слаб духом ты был, словно в тебе и гордой крови великих татар нет. Токмо не говори отцу, что это с твоей подачи погиб брат его меньшой! Туда-то оно ему и дорога! Но батьке не говори! – голос мамы был не просто требовательным, а безапелляционным.

– Матушка… Прости меня… Не поминай более про кровь мою крымскую. Скоро война будет, и я буду там…

Мать посмотрела на меня с тревогой, но тут же и добавила:

– Я напишу письмо… Прошу тебя, передай его… Я знаю, что отец мой жив – и он писал мне, узнал, что я веру сменила и мужа своего люблю, но не отказался. Там братья мои есть, сестры… Токмо не убивай их, не ожесточай свое сердце и таким грехом.

Я не знал, что ответить. Смотрел на эту красивую женщину, у которой взгляд словно бы сам по себе плакал при одном упоминании родственников – но не было слез, не дрогнул ни один мускул на прекрасном лице этой сильной женщины.

– Я сделаю это, коли будет на то воля Господа и доведется встретиться, – ответил я, не имея никакого желания перечить ей.

Вот кому б царицей быть! Тут и красота такая, что все короли да императоры в Петербург съехались бы, лишь только для того, чтобы посмотреть на первую красавицу в мире. Тут и властность такая, что и мне хочется подчиниться – и это ощущается честью, а не уроном оной. А сколько терпения и воли в том, чтобы не проявлять своих истинных чувств!

– Но вот жену мне искать не надо! Да подождите выдавать сестрицу! Нынче я уже капитан гвардии, в чинах ещё расти. Два года обождите. Буде у сестрицы знатный муж, – отвечал я матери, или же даже посмел наставлять её.

– Опосля того, как наладится все в поместье, от женихов отбоя не будет. Катька у нас выдалась красавицей и умницей, что еще поискать таких. Но добре, я буду отказывать… отец будет отказывать. Но токмо год, не более. А то ей уже и пятнадцать летов будет. Кто возьмет старую? – сказала мама.

Да! Пятнадцать лет – старородящая! О времена, о нравы! Впрочем, я же виделся с сестренкой, а она при встрече налетела на меня, как ураган – наверное, у них были хорошие отношения с тем Норовым, что когда-то жил в этом теле. Катерина пошла красотой в мать, но статями – в отца. Не сказать, что вымахала дылдой высокой, но явно чуть выше была, чем ее сверстницы. И такую девушку в жены не возьмет только больной человек.

Найдем здорового!

– Может, мне оставить людей своих здесь? Беспокоюсь я за вас, – сказал я, сомневаясь.

– Уже не нужно. Как не стало Стрельцова, так и друзья наши объявились, да и враги Матвея заверили в поддержке. Справимся. Да и Лука Иванович, отец твой, Божьей милостью выздоравливает. Ты езжай, сын… Пусть Господь тебя бережет! – сказала мама, резко развернулась и ушла.

Наверное, не хотела, чтобы даже я видел ее слабость, ее слезы.

Кондратию Лапе удалось сделать всё, о чём я его просил, и даже то, о чём не просил, но хотелось бы. По крайней мере, конкретно не оговаривалось, что мой дядька в одно время со Стрельцовым должен будет жизни лишиться. Сделано было идеально, и не прикопаться.

Доказательств того, что дом, в котором встречались дядька и коррупционер, подожгли – нет. Этим просто некому заниматься. И вообще, как представитель гвардии, я мог взять на себя расследование. А то, что многие догадываются, почему все случилось, так это и к лучшему. Норовы показали, что с ними нечего связываться и лучше не пробовать продавить.

Читать далее