Читать онлайн Фаворит 4. Крым наш! бесплатно

Глава 1

Прогресс неизбежен, его приостановление означало бы гибель цивилизации.

А. Сахаров

Москва

15 ноября 1734 года

До Казани получилось подняться даже водой, она еще не стала. Хотя наш обоз шёл землёй. Но самое необходимое мы взяли, ну, а уже кони и телеги с нашим добром должны были подойти прямо к Москве с некоторым опозданием.

Можно было и в обозе отбывать. Тем более, что Румянцев даже предложил одну из вполне добротных карет. Но я спешил. Это для других время нынче такое… сонное что ли. То есть, если бы Румянцев промедлил ещё недели три, то он стал бы не в Самаре, а где-нибудь в Нижнем Новгороде или в лучшем случае в Казани. Никто бы его в этом не обвинил, так как природные стихии и передвижение войсковых соединений – весьма ненормированные мероприятия.

И где месяц на переход, не обвинят, что за два добрался. Причем, так во всем. Обещанного три года ждут? Не с этих ли времен поговорка? И это еще Петр Великий людей растормошил, ускорил жизнь.

Я не хотел терять ни одного дня. Напротив, настолько спешил к Москве, что за неделю пути мог преодолеть расстояние, которое в обозе я прошел бы не меньше, чем за полмесяца. Поэтому, когда я приехал в Москву, я чувствовал себя вполне вольготно и довольным собой. И только размышлял, с чего бы это мне начать изменять этот мир.

К Андрею Константиновичу Нартову я не попал ни в первый день своего пребывания в Москве, ни во второй. И не потому, что он меня не ждал. Напротив, он даже присылал своего человека, когда узнал, что я в городе. Заверял, что есть и темы для разговора и для демонстрации мне припасены некоторые изделия.

Вот только я кое-что узнал… В городе находился ещё и Акинфий Никитич Демидов. И я должен был увидеться с этим человеком, обязан был это сделать. Он в моих планах играл немалую роль. Без таких заводчиков я не могу ничего и думать предпринимать. Кроме того, именно на семействе Демидовых Василий Никитич Татищев в своё время и обломал зубы. Так что можно предполагать, что люди эти основательные и весьма полезные для Российского государства.

Однако, просто так прийти к Демидову и сказать, что я хочу с ним поговорить – это моветон. Не совсем красиво набиваться человеку в общество. Как будто бы лишь только мне что-то нужно от него. В таком случае разговор может либо вообще не сложиться, либо в этом разговоре мне будет крайне сложно демонстрировать из себя деятельного человека, с которым можно иметь дело.

А вот якобы случайно прийти к тому же Нартову, чтобы там увидеть ещё и Демидова – вот это именно то, что мне нужно было. Так что я узнал, как и когда Демидов ходит к токарю Петра Великого, насколько сильно он с ним бражничает, видимо, вспоминая былые времена. Ну, и что-то они там всё-таки создают или о чём-то советуются.

– Александр Лукич… – встречал меня на пороге своего дома Андрей Константинович Нартов. – Я уж было дело подумал о том, что чем-то вам не угодил. А чего же вы только на третий день своего пребывания в Москве решили меня посетить?

Андрей Константинович был немного во хмели, наверное не с самоваром сидят они с Демидовым. Самовар! Оттого и не особо у него получалось сдерживать свои эмоции. Впрочем, подобный вопрос говорил мне о многом, прежде всего, для меня хорошем. Получается, что Андрей Константинович Нартов ожидал меня. А, значит, в наших деловых отношениях я уже точно не ведомый и могу во многом на равных говорить с самим токарем Петра Великого.

– Андрей Константинович… Служба, видите ли… Я должен был доложиться премьер-майору Московского батальона Измайловского полка… – начал я выдумывать различные отговорки.

Проще всего всегда закрываться службой. Вот только в батальоне я не нашёл командира. Две роты московских измайловцев уже отправились в Киев для участия в формировании русской армии. Ну, не говорить же мне Нартову, что я его не посетил только лишь потому, чтобы увеличить вероятность одновременно встретиться у известного инженера и токаря с не менее известным заводчиком.

– Если я сейчас не к мест, то приду позже, – поспешил сказать я, состроив некоторую толику обиды.

– Да нет же! Я весьма рад нашей встрече, – словно опомнившись, говорил Нартов. – Токмо, с вашего позволения, мне нужно было бы и спросить ещё одного человека, который нынче у меня в гостях.

Я доброжелательно улыбнулся и показал жестом, что Андрей Константинович может вернуться в свой кабинет и спросить. А кого именно спросить, я уже знал.

Уже через минуту я знакомился с Акинфием Никитичем. Это был мужчина основательный, русский, я даже сказал бы, что былинный мужик. Только бы мужиком его не назвать…

Высокий, с необычайно широкими плечами, с большой овальной головой, на которой парик держался словно на коне второе седло – несуразно. Да и платье по европейскому образцу выглядело на Акинфии Никитиче как-то неправильно, неестественно. Ему бы кафтан допетровский, а не узкий камзол.

А ещё руки… Это были натруженные руки, мозолистые, огромные лапищи. Думаю, что, если практически кто угодно из тех людей, что я видел в этом времени, попал бы под удар этой – не руки, а кувалды, – то смертельный исход бедолаге обеспечен.

– Рад познакомиться, господин Норов. Андрей Константинович, словно та муха жужжащая, о вас немало говорил, – пробасил Демидов. – Что же вы так… Уже который день, а не ко мне на знаемство, ни к Нартову?

Да, манеры у легендарного заводчика ещё те! Впрочем, а чего ещё ожидать от ремесленника, который уже в сознательном возрасте как уехал на Урал со своим отцом строить заводы, так наверняка и редко оттуда показывался? А с кем там, на Урале, ещё разговаривать и манерничать? Тем более, когда Демидов в тех краях – истинный хозяин. И даже Татищев уже не влезает в дела Среднего Урала, всё больше интригуя на юге.

Хотя, помнится мне, когда Александр Данилович посещал Демидова… Да и с царём, с первым русским императором Петром Алексеевичем, Акинфий Никитич должен был общаться. Но что один – Меньшиков, что другой – не смотри, что император, также особо манерами не страдали.

Отсюда, через десять лет после смерти Петра Великого, отчётливо видно, что, несмотря на то, что в России начали внедряться европейские порядки, общество всё ещё оставалось во многом грубым. Это только новое поколение, взращённое на ниве петровских преобразований… Вот эта молодёжь уже манерничает и задаёт тон в поведении.

– Не смел напрашиваться в гости к вам, господин Демидов, – ответил я.

Акинфий Никитич посмотрел на Нартова.

– Ты ж говорил, что свой он. А тут манеры ентие, как хфранцуз какой, – опять грубил Демидов.

– Да свой он, Акинфий Никитич, свой. Воно ты какой медведь. Кого хош спужаешь! – рассмеялся Нартов.

– Да и сами вы, Александр Лукич, как я посмотрю, не изнеженный. Силен! – прокомментировал мой внешний вид Демидов.

– Ну так не лаптем щи хлебаем! – вставил и я свои «три копейки».

– Вот, господа, други мои, – задорно, и наверняка не только от того, что слегка захмелел, но и от радости присутствия гостей, говорил Андрей Константинович Нартов. – Сладил я то, что просили вы, Андрей Лукич. Сладил, да стряпухе своей дал попользовать… Я уже приказал…

Потом Андрей Константинович Нартов погладил свой живот, будто бы в предвкушении какого-то величайшего яства. А я понял, что он имеет в виду. Мясорубка. Самая примитивная, как казалось в будущем, конструкция воплотилась в жизнь и в этом времени.

– Можно ли мясорубку производить великим числом? – поинтересовался я у Нартова.

Токарь Петра Великого в отрицании покачал головой.

– Вещица сия не столь сложна, но каждую деталь к ней выточить потребно, подогнать. И токарь тут нужен ладный, с руками, – явно с большим сожалением говорил Нартов.

Вот так, казалось, и рушатся мечты! Я-то хотел, чтобы мясорубки вошли прочно в обиход русских поваров. Чтобы котлетки по-русски стали своего рода брендом. Ведь сколько ни руби мясо, но прокрученное оно всегда нежнее. Да и в целом наличие фарша, прокрученного через мясорубку, создаёт условия для принципиального скачка в развитии кулинарии.

И не стоит недооценивать это изобретение. Все изобретения, связанные с едой, могут по своей значимости поспорить разве что с военными. Ведь если убрать всевозможную шелуху жизни, то человеку нужны, по сути, только три вещи: одежда, жильё и еда. И без всего этого человек уже не может обходиться. Вопрос только заключается в качестве всех этих трёх важных компонентов жизни любого человека.

– О чём, господа, слово держите? – громоподобно спросил Демидов.

Андрей Константинович Нартов принялся с упоением рассказывать про мясорубку. А потом… с упоением же рассказал и про прядильный станок. То ли у этого человека нет понятия государственной тайны или даже коммерческой тайны, то ли в этом мире и вовсе не принято скрывать что-то важное, что не касается Императорского двора.

Я пробовал показать жестом или мимикой, чтобы Нартов прекратил и рассказывать, и показывать устройство прядильного станка. Ведь у нас были раньше договорённости, что он будет молчать…

– Да будет вам, Александр Лукич. Не вините Андрея Константиновича в том, что он столь увлечён, что рассказывает мне о вашем совместном с ним изобретении. Вероятно, он делает это ещё и для того, чтобы я понял, что вы не лишний человек в нашем обществе, – Нартов не заметил моих расстройств, а вот Акинфий Никитич Демидов увидел. Мужик-мужиком, но уж точно не лапотный. Хитрый, слушает, замечает каждый жест, как и поведение Нартова анализирует.

Бывает такое в жизни: начинаешь с человеком общаться, а потом понимаешь, что он скотина. Ну, раздражает во всём, бесит. И можно и дальше общаться с этим человеком, тем более, когда он принят в обществе, и большинство его ценят, находят его интересным.

А бывает и по-другому. Посмотрю я на Акинфия Никитича и понимаю, что он – один из немногих людей, которые действительно работают, которые куют будущее Российской империи.

Ведь резкий подъём России после Петра – это, на мой скромный взгляд, не столько из-за великой мудрости правителей или даже самоотверженной работы чиновников. Это благодаря экономической мощи Российской империи, которая ковалась, прежде всего, на Урале.

Конечно, сельское хозяйство играло большую роль, но без промышленности, без производства в огромном количестве пушек и ядер, не смогли бы мы удачно воевать с турками, побеждать в Семилетней войне.

А ещё я знал одну тайну Акинфия Никитича Демидова. И в моей голове созрел ещё один план сотрудничества с этим человеком.

Дело в том, что Демидов чеканит собственную монету и занимается добычей серебра, что, как я уже неоднократно говорил, карается очень строго в Российской империи. Перед собой сейчас я видел человека, который при всей своей неоспоримой значимости для Российской империи был бы казнён без сомнения, если бы императрица узнала, что у себя там, на Урале, делает Демидов.

Сейчас это ещё не столь очевидно, хотя я уже замечал некоторую разницу в монетах. Есть монеты, которые качеством реально намного лучше других. И эти качественные монеты меньше распространены. Возможно, так и есть, и они сделаны где-то в подвале одного из заводов Акинфия Демидова. Да и историки будущего доказали, что всё-таки заводчик занимался и добычей серебра, и чеканкой собственной монеты.

– Вот, господа! – воскликнул Андрей Константинович Нартов, когда на большом подносе нам принесли котлеты.

Я усмехнулся… Что-то мне подсказывает, что как минимум один покупатель на мясорубку у меня уже есть.

Всего же изделий пока было сделано двадцать. И говорить о том, что промышленное производство мясорубок вообще возможно, не приходится. Значит, нужно делать так, чтобы мясорубка стала неким эксклюзивным товаром. А лучшей рекламы подобного приспособления для кулинарии, чем угощать гостей тающими во рту котлетами, и не придумаешь.

– Господа, когда будете в Петербурге, то не забудьте, пожалуйста, посетить одно чудесное заведение, совладельцем которого я являюсь, – я приподнял на вилке котлету, посмотрел на неё. – У вас удивительная стряпуха, Андрей Константинович, но в моём ресторане я хотел бы вам показать, какие невероятные кушанья может сделать мясорубка.

Мы поели, потом выпили венгерского вина. Отказываться выпивать я не стал. Учитывая то, что я сейчас в компании с настоящими русскими мужиками, в том понятии, которое я вкладываю в это слово, отказ от совместного распития мог бы быть воспринят не совсем позитивно.

– Как же так происходит, Александр Лукич, что когда с вами, но не смотрю на вас, так представляю перед собой мудрого и седого старика, но как только открываю глаза или устремляю на вас очи свои…, но вы же молод! – не унимался Демидов, в очередной раз говорил о том, что я не соответствую своему внешнему виду и тем, какие мысли озвучиваю.

А ведь я подумал… подумал… потом ещё немного поразмышлял и пришёл к выводу, что одно военное изобретение было бы неплохо дать Демидову на рассмотрение. И не только Демидову. Акинфий Никитич может поставить ведь производство предлагаемого мной оружия на поток, а вот пробные образцы – три-четыре единицы – мог бы подготовить мне в ближайшее время Нартов.

– Господа, есть одно изобретение, которое могло бы изменить ход любого сражения и ещё больше прославить армию Российской империи, – сделал я такой пафосный заход перед объяснением сути моего изобретения.

Конечно же, не моего. Однако та пушка, которую я хотел бы создать на двадцать лет раньше, чем в иной реальности, носила имя известного мне человека. Речь идёт о «шуваловском единороге».

– Эх, Василий Дмитриевич Корчмин почил… Вот то, что вы нынче рассказываете про конусную камеру в стволе пушки, – слово в слово говорил друг мой и соратник Василий Дмитриевич Корчмин, – сказал Андрей Константинович Нартов, и мы все перекрестились, я, правда, с некоторым опозданием.

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Я тут искренне думаю, что до создания единорога – гаубицы, которая своё веское слово скажет даже во времена Наполеоновских войн, – ещё есть время. Уверен был, что никто до этого ещё не додумался. А тут выходит, что был некий Корчмин… Почему «некий»? Это был великий человек. Это изобретатель, и ревизор-фискал, и, видимо, предприниматель, один из ближайших соратников Петра Великого. Вот только я не знал, что именно он первым изобрёл и доказал эффективность конусообразной каморы заряжания ствола.

Тогда у меня возникает резонный вопрос, а что же тогда изобрели инженеры Шувалова? Или они просто соединили воедино некоторые изобретения, что были сделаны их предшественниками?

В голове была фраза: отец – не тот, кто родил, а тот, кто воспитал! Вот и я того же мнения. Корчмин, сейчас я в этом уже не сомневаюсь, изобрёл конусообразную камору. И условно он – биологический отец этого изобретения. Но вот настоящим родителем будет тот, кто доведёт орудие до серийного производства.

– Такие пушки нам нужны будут в большом количестве! – практически чеканя каждое слово, говорил я, уже не обращая внимания на некоторые подозрения из-за того, что я презентовал чужое изобретение.

– Были ли вы знакомы с господином Корчминым? – Нартов всё равно пробовал допытаться у меня, не украл ли я идею.

– Прошу вас, Андрей Константинович, не обвинять меня. Сия приспособа, нынче я говорю о конусной каморе, очевидна и могла прийти в голову кому угодно. Завтра же я принесу вам мои чертежи, вы спокойно удостоверитесь в моей правоте, – сказал я, а Нартов стал открещиваться, уверять меня, что он ничего такого плохого не имел в виду.

– Всё, будет бражничать! Вельми важные разговоры почалися! – после некоторых раздумий пробасил Акинфий Никитич Демидов. – Поутру завтра прошу вас, господа, в мой дом прийти. А ещё…

Демидов усмехнулся, встал из-за стола, за которым мы сидели и где я небрежно, сломав уже два пера, чертил конусообразные каморы. Он приоткрыл дверь.

– Егорка, тышшу! – выкрикнул Демидов, повернулся к нам и вновь усмехнулся.

И всё-таки Акинфий Никитич не идеальный человек. Вот этим заходом, когда его человек принёс мешочки с серебряными рублями, а Демидов их небрежно кидал на стол, уральский заводчик несколько подпортил моё впечатление о себе.

– Три мясорубки покупаю! А ещё два станка прядильных. Тыщи хватит? – объяснил свои действия Демидов.

Но при таком раскладе не так всё плохо. Ещё бы менее вызывающе со Среднего Урала совершал свои покупки. Это как, наверное, в магазине будущего прийти покупать большой телевизор и кинуть деньги в лицо менеджеру-продавцу. По факту, не сказать, что так уж сильно пострадает продавец, скорее, он даже приобретёт, если получит премию от продажи дорогого товара. Но осадочек останется.

Однако, как ни хотелось указать на не совсем правильное поведение Акинфию Демидову, это тот случай, когда стоит сдержаться, чтобы хоть что-то вышло из задумки.

Если всё-таки удастся убедить Акинфия Никитича в том, что в армии в обязательном порядке начнут покупать пушки, которые также в это время могут называться «единорогами», то Россия уже через год, может быть, через два, начнёт получать новейшие образцы вооружения, которые могут сыграть важнейшую роль на поле боя. И стать для противника крупной неожиданностью.

Ну, а тот, кто ошеломил противника, – уже наполовину его победил!

Глава 2

Самое большое несчастье, которое постигло человека – это изобретение печатного станка.

Бенджамин Дизраэли

Москва

17 ноября 1734 года

Нужно ли упрашивать кота съесть рыбку? Я про нормального кошака, а не этого городского, избалованного различными кормами. Порядочный кот всегда спросит: эту давай, а где ещё можно раздобыть такой рыбы?

Вот именно такие ассоциации у меня вызывал разговор с Акинфием Никитичем Демидовым. Я ему про пушку-единорог рассказываю, а он уже отмахивается, мол, чертежи есть, ничего нового он сейчас не услышит, нужно исполнять задумку в металле. И сам смотрит такими глазами… жадными, фанатичными… Мол, дай еще изобретений, которые могли бы принести прибыль!

Я уже заявил, что единорог – это не единственное, что может быть востребовано в русской армии и на флоте, и что я могу нового привнести в артиллерию. Понимая, что у меня не будет постоянной возможности ходить и консультироваться, ежемесячно что-то предлагать Демидову, конечно же, я собирался сразу и по максимуму отработать с этим, без сомнения великим, человеком.

В стороне, в углу огромной комнаты, словно ребёнок, насупившись и обидевшись, сидел Андрей Константинович Нартов. Изобретатели – они такие, словно дети. И если результат их дел и фантазии не принимается обществом, да ещё немедленно, прямо сейчас не приходит слава, то наступает серьёзный психологический стресс.

А Демидов жестко, без даже намека на сглаживание углов, раскритиковал картечницу Нартова. Нет, Акинфий Никитич не был военным, чтобы дать квалифицированную оценку эффективности оружия. Но вот в деле производства понимал может быть и лучше любого человека в России. Картечница Нартова очень сложна в производстве.

Хотя… я ещё разок пристально посмотрел бы на это изобретение вживую и провёл бы испытания. По сути, то, что сделал Нартов – своего рода пулемёт. Шестнадцать, а может быть, и тридцать два заряжённых ствола располагались кругом. И солдату достаточно было вращать этот круг и выжимать спусковой крючок при помощи немудренного механизма. В каждом стволе могло быть до десяти картечин. Итого залп конструкции достигал и полутысячи стальных шариков, и даже больше.

Вот, как об этом вспоминаю и рассказываю, так кажется, что просто уникальное изобретение сделал Андрей Константинович Нартов. Стал родоначальником целого направления в оружии. Однако, согласно присказке, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Это орудие – также и весьма габаритное. А при наличии множества кремниевых замков оно будет подвергаться постоянным поломкам и потребует столь тщательного ухода и обережения, какие ещё не приняты в этом времени. Возникал ещё один вполне резонный вопрос: зачем нужна эта картечница, если картечь можно зарядить в простую пушку, более дешёвую в изготовлении и понятную в использовании?

И мне очень не хотелось задвигать весьма прогрессивную идею Нартова, но она пока, к сожалению, не особо жизнеспособна. Но будет же и картечница Гатлинга, и многие-многие другие предтечи к современным для моего будущего пулемётам.

– Какие красивые рубли вчера вы дали нам, Акинфий Никитич, – когда основные споры по поводу оружия закончились, и когда у меня получилось оказаться наедине с Демидовым, я попробовал прозондировать почву и для другого своего вопроса.

Нартов отправился на кухню требовать вновь мягких котлет из фарша. А я уличил момент и решил серьезно поговорить с Демидовым.

– А что в рублях тех не так? – попытался состроить удивление Демидов. – Разве же они не из серебра?

Да всё в них было не так! Прежде всего, что они были не те, не похожи на собратьев, выпускаемых на монетном дворе в Петербурге, в Петропавловской крепости. И на вид эти кругляши более аккуратные. И, конечно, без экспертизы сложно говорить, но будто бы в рублях, которыми так лихо разбрасывается Демидов, может быть и больше серебра.

– Позволите ли вы, Акинфий Никитич, высказать мои некоторые соображения на тему добычи серебра и золота в России? – спросил я и тут же ощутил на себе цепкий взгляд Демидова.

Может быть, он университетов и не заканчивал, но от природы обладал ярким умом и догадливостью. Тут я рассматриваю его монетки, здесь же говорю о добыче драгоценных металлов в России. Сложить два плюс два не так и сложно.

– Ты что, майор, нешто сказать мне желаешь? – прошипел Демидов, нависая всей своей огромной массой надо мной.

И я выпрямился, показывая, что, пусть Демидов и немного крупнее меня, особенно в ширину, но уж явно не настолько превосходит меня в статях, чтобы давить физическим превосходством. Ну, а по поводу психологического превосходства… так и его у Демидова надо мной нет.

– Не будем забываться, господин Демидов. Стоит ли грубить нам? Я не враг вам, Акинфий Никитич, да и тайны умею беречь. И своей поделиться тайной могу, коли и вам довериться позволите! – пристально и серьёзно глядя прямо в глаза Демидову, говорил я.

Мы оба немного помолчали, буравя взглядами друг друга.

– Чтобы вы понимали, Александр Лукич, давеча, совсем недавно, у одного из моих заводов были найдены серебряные жилы. Вот еду – как бы об этом радостном событии доложить её величеству! – с явным разочарованием сказал Демидов.

А я вот уверен, что он уже не один год, может быть, и года три, чеканит собственную монету. И только сейчас, возможно, даже лишь в ходе нашего разговора, решил доложить Анне Иоанновне о найденных серебряных залежах. А тут даже я, который явно не должен ничего о серебре Демидова знать, недвусмысленно намекаю ему. Да чего там, почти в открытую говорю!

– Если бы я, Акинфий Никитич, нашёл богатые золотые жилы… да было бы желание употребить всё это не только для своего обогащения, но и для величия России? – сделал я очередной заход, практически уже прямо озвучивая своё предложение.

В комнату, где мы оставались одни с Демидовым, вернулся Нартов. Разговор сразу же прекратился. Что уже говорило о том, что я попал прямо в точку. И теперь нужно лишь время, возможно, день или два, чтобы Демидов всё это обдумал, проанализировал моё поведение, понял, что я – не какой-то засланный казачок, должный его спровоцировать. Ну и согласился на моё предложение.

Это было бы идеально. Община Кондратия Лапы добывает золото, может быть, даже и Демидов кого-нибудь пришлёт к нему на усиление. Это золото переплавляется в монеты… и всё. Вполне официально можно после этого использовать золотые кругляши. Сложно представить, что найдётся эксперт, который докажет, откуда именно это золото, из которого сделаны монеты.

* * *

Москва

19 ноября 1734 года

– Господа, пусть мы и недолго служим, но вы все становитесь мне словно семья! – провозглашал я тост на наших офицерских посиделках.

На втором часу офицерского собрания роты можно уже и такие речи произносить, чтобы все пропитались корпоративным духом.

В целом я стараюсь, чтобы в моей роте была дисциплина, порядок, трезвость. Но если людям не давать хотя бы раз в месяц расслабиться, переключиться, то так недолго и до нервного срыва, или, возможно, мыслей о бунте. Пусть знают, что есть служба, но я нормальный человек, не узурпатор, не тиран. Могу и отдыхать, но, конечно, чаще работать.

Кроме того, мы же русские люди, потому для нас лучший «клей» в коллективе – совместное празднование чего-либо. Ну или хмельное застолье по какому-нибудь поводу, пусть даже и без оного. Важно только нащупать ту линию, красную черту, где панибратство начинает одолевать субординацию.

Так что в одном из трактиров Москвы почти всем офицерским составом моей роты, кроме только что двух офицеров, что были отправлены с обозом, мы сидели, ели мясо, пивом запивали. Сперва было венгерское вино, но его оказалось столь мало в питейном заведении, что те семь бутылок, что нашлись здесь, мы выпили и не заметили. Ну, а потом – не уходить же, не искать другое место, когда уже и мясо на столе, и каша, и оладьи, и даже новомодный напиток – какао, стынут.

Уже второй час идёт наш своеобразный корпоратив, и всё бы ничего, и даже хорошо, но этот пристальный взгляд подпоручика Фролова…

Мы разминулись с ним. И когда он уже прибыл в Уфу, мы были на подходе к Самаре. Когда он добрался до Самары – мы в Казани. И только уже здесь, в Москве, потому как рота находилась уже пятый день в Первопрестольной, и получилось добраться новоиспечённому офицеру до пункта дислокации моей роты.

При этом имел место быть казус. Фурьер Фрол Иванович Фролов, отправляясь из Петербурга в Уфу, и не догадывался, что он уже подпоручик. А вот я был удивлен, когда в Московском батальоне Измайловского полка была запись, что Фролов – подпоручик по личной воле ея Величества.

Так что я, конечно, заметил эту нервозность и постоянные взгляды в мою сторону, эту неловкость в поведении Фролова, но быстро нашёл им причины и объяснения – в этих самых новостях про получение офицерского чина. Из курьеров в подпоручики прыгнуть – это может быть сравнимо только с моим карьерным ростом. В этой жизни, в этом веке так почти что и не бывает. Если только нет очень влиятельных покровителей. И об этом мне так же стоило бы подумать. Кто и почему продвинул Фролова.

– Очи чёрные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные… – пел я известный романс.

Известный – это только мне одному. В этом времени не только не сочиняют ещё стихи подобным образом, но и музыка абсолютно отличается и от романсов, и от вальсов, которых попросту нет. И вовсе я не слышал ни об одном современном русском композиторе.

Все собравшиеся офицеры смотрели на меня с выпученными глазами. А я заливался соловьём. И дело не только в том, что я поддался неким эмоциям либо захотел себя возвысить. Хотя, стоит признаться, что не без этого и я так же порочен, нравится мне быть в центре внимания.

Ещё в своей первой жизни я чётко понял: пока о тебе говорят – ты живой. Каждая медийная личность, или даже просто известная, может рассчитывать на карьерный рост или просто удержаться у власти только при условии, что об этой личности хоть кто-то и что-то говорит. Иногда разговоры могут быть и в негативном ключе, в итоге играя на человека, не попадающегося в забвение.

Сила слова, мощь пропаганды – это то, что не появилось внезапно в будущем. Эти явления всегда были частью человеческой цивилизации. Только почему-то сейчас подобные ресурсы используются мало – словно бы ещё не осознаются как инструмент. Хотя и это тоже не совсем верно, на самом деле уже используются, ведь появились же «Петербургские ведомости» – первая русская полноценная газета.

– Гори, гори, моя звезда… – под всеобщее «просим, просим!» завёл я очередной романс.

Я бы не сказал, что у меня голос словно у Фёдора Шаляпина, но то, что голос этот более насыщенный и музыкальный, чем у меня же в прошлой жизни – это уж точно.

Во время первых своих ста лет жизни у меня с музыкой не ладилось. Если б меня спросили, я бы сказал – да, хочу быть ближе к музыке, и даже освоил гармонь на примитивном уровне, выучил с пяток аккордов на гитаре, когда заслушивался песнями Высоцкого и Окуджавы. Но… всё как-то не то и не так.

А вот когда пошло второе столетие моего существования, захотелось вдруг закрыть гештальты моего прошлого. Тем более, что простор для деятельности в этом направлении просто колоссальный! Я могу использовать те песни, которые знал в будущем, мотивы мелодий, которые когда-то слышал и которые в иной реальности полюбились широкой аудитории.

И пусть своим присутствием в этом времени я уже явно заложил другую, альтернативную реальность, но люди-то те же, а многих, по крайней мере, на первых порах, мной вносимые изменения и вовсе не затронут. Тогда полюбили стихи и песни, полюбятся они и сейчас. Может только несколько раньше.

– Ваше высокоблагородие, позволите ли вы… это… поговорить, значится, с вами, – промямлил подпоручик Фролов.

– Фрол Иванович, не след обращаться ко мне благородиями. Нынче вы офицер, и можно обратиться ко мне проще: «господин секунд-майор». Ну, а если наедине будем, да вне службы, то позволяю и по имени-отчеству величать, – сказал я, приобнял Фролова за плечи в две руки и троекратно, по-православному, расцеловал его.

В моем понимании то, что сделал Фрол Иванович – самый настоящий подвиг. Мало того, что он смог пробраться через расставленные в регионе кордоны, получив при этом ранение, так ещё, тратя последние силы и буквально рискуя их навсегда лишиться, донёс важную мысль до тех, кто принимает решение. Я знаю, что Фролова спрашивали, и он нашёл, что ответить. И такие люди мне нужны.

Так что теперь я смотрел на него и с гордостью, поскольку сам воспитал такого воина, и с благодарностью. Но сам Фрол снова глянул на меня странно и заговорил не сразу, с усилием.

И то, что он сказал, повергло меня, скажем помягче, в крайнее изумление.

– Ваше высокоблагородие, дозволяет ли мне мой чин вызвать вас на дуэль? Не будет ли сие для вас унижением? – так же медленно и тихо, но уже с большей уверенностью продолжал Фрол.

– Фрол, итить тебя в дышло! Что ты городишь? Или офицерство тебе розум помутило?! Так тренировками быстро вправлю! – возмущенно отвечал я.

– Убейте меня на дуэли! Я полюбил её! – вдруг с надрывом выкрикнул Фролов.

– Кого? – спокойно спросил я.

Хотя уже и сам догадывался. Вряд ли можно говорить о том, чтобы Фролов влюбился в Елизавету или в Анну Леопольдовну. Да если бы он в них и влюбился, хотя для этого, как минимум, нужно было хотя бы увидеть этих женщин, так и ладно. Мало ли кто влюбляется в принцесс. Но и дуэлировать за их руку со мной пока что никак не вышло б.

Оставался один вариант – Марта. Поэтому я не стал мучить Фрола ожиданием.

– И ответила ли на твою любовь Марта? – тут же задал я новый вопрос, тем закрывая прежний.

Фрол опустил было голову, но тут же поднял на меня иной, горящий взгляд.

– Не гневайтесь, ваше высокоблагородие, на неё, на Марту. Примите мой вызов на дуэль и заколите меня шпагой! Ибо ведаю я, что поступил бесчестно, – всё так же с надрывом, чуть ли не плача, говорил Фролов.

Я рассмеялся. Нет, не потому стало смешно, что, по сути, лишился прекрасной дамы. Хотя, если сильно ёкнет сердце по прибытию в Петербург, то мы бы ещё посмотрели с Фроловым, с кем осталась бы огненная бестия. А стало мне смешно другое, что близкие мне офицеры – почти сплошь с какими-то психологическими проблемами. Они честно выполняют свой долг, делают это намного профессиональнее, чем другие. Ну, а я среди них – словно мамка. Не хватает нам психологов!

Тот же Данилов… Ведь я не уверен, что окончательно переубедил его, и что при первом же дежурстве во дворце императрицы он не прострелит голову Бирону. Теперь вот ещё и Фролов с его понятиями о чести и бесчестии голову готов сложить.

– Не думаю я, что ты силой взял Марту. Ну а коли случилось именно так, и снасильничал, то не дуэль тебя ждёт, а заострённый кол в ближайшем лесу. Ежели же всё по согласию да по любви… – я с изрядной силой похлопал по плечу Фролова, отчего у него даже подкосились ноги, но не стал договаривать очевидного, вернулся в офицерское собрание.

Внутри меня бушевали странные эмоции. Какого-то чувства собственничества не было, горечи от потери Марты – тоже нет. Я даже как-то переживал теперь относительно того, а умею ли я по-настоящему чувствовать.

Да нет, вопрос ведь был не в этом. А вот свободен ли я для чувств?

Нина… неужели любовь к этой женщине меня будет сопровождать и во второй жизни? Неужели не позволит испытать радость взаимной любви к живому человеку, а не к образу, рождённому моим воспалённым воображением?

Нет, я точно не любил Марту. Я относился к ней как потребитель. Вот теперь приходят на ум мысли, что было бы неплохо мне найти ещё кого-то, с кем бы я мог решать свои некоторые интимные дела. Или всё же к Елизавете Петровне почаще захаживать?

– Господа! Все ли из вас помнят истинную красавицу Марту? – обратился я к офицерам, когда вернулся в трактир.

Краем зрения я увидел вошедшего Фролова. Он мялся у двери, растерявшись и явно не понимая, что ему делать. А между тем я продолжал говорить:

– Так вот, господа, по приезду в Петербург в сваты пойду! Буду Марту просить выйти за подпоручика Фролова! Предлагаю, господа, всем вместе упрашивать сию девицу, дабы у неё не было шанса отказать!

Я решил ни в коем случае не допустить сценария, при котором мог бы сам стать жертвой всего происходящего. Вот что именно меня во всех этих любовных сплетениях беспокоило – это не допустить разговоров, что Фролов отбил у меня женщину. Причём далеко не факт, что я не вернул бы себе рыжую трактирщицу, будь на то моё желание. Так что лучше инициатива будет исходить от меня, что я словно передаю Марту за какие-то особые заслуги своему бойцу. И вот это и будет моей некоторой местью – и Марте, и Фролову.

Может, некрасиво поступаю, но в данном случае ни мой имидж, ни авторитет пострадать не должны. А я ещё буду так отплясывать на их свадьбе, что молодожёны надолго запомнят такого танцора!

– Мохнатый шмель – на душистый хмель. Цапля серая – в камыши, а немецкая дочь – за любимым Фролом в ночь, по родству… прекрасной души! – пел я известный романс из кинофильма, на ходу несколько переиначив.

И та шутливая манера исполнения, что я демонстрировал, также пришлась по вкусу, что называется – зашла публике. Насколько же публика это неприхотливая и не избалованная различными шоу и множеством музыкальных произведений на любой вкус!

А через день, когда, наконец, подошёл наш остальной обоз, возглавляемый хмурым, не скрывающим свою обиду Смолиным, мы отправились в Петербург.

Смолин обиделся, что без него случилось такое веселье, о котором теперь то и дело судачили офицеры, напевая если не сами песни, то мотивы мелодий. Ну да эта обида была несерьёзной и быстро сошла на нет, когда начались суровые будни и вернулись тренировки.

На протяжении всей дороги от Москвы до Петербурга мы обсуждали с Акинфием Никитичем Демидовым будущее наших проектов.

Может быть, это звучит несколько и преждевременно, даже самонадеянно, так как я в нынешнем своём статусе и с финансовыми возможностями вряд ли могу стать полноценным партнёром для Демидова.

Никто не знает, сколько денег у Акинфия Никитича – по этому поводу в обществе бытуют разночтения. Одни считают, что Демидов уже давно миллионер. Другие уверены, что и сам Демидов не будет знать, сколько у него миллионов, ибо сбился со счёту. Как всегда – истина где-то рядом.

Но то, что мы договорились с ним о золоте – факт. Как только начнётся массовая добыча этого металла, я пошлю своего человека к Демидову. И он обещал – пусть и не золотые рубли, но, допустим, дукаты или другие европейские золотые монеты отчеканить будет возможно.

Что-то мне подсказывает, что у Демидова в распоряжении имеется оборудование никак не хуже, чем на монетных дворах Российской империи.

Правильно ли я сделал, что доверился Демидову? Время покажет. Но главным фактором, который может влиять на мнение и моё, и именитого заводчика, является наличие тайны. Она есть у меня – золото Миасса. Она есть у Демидова – серебро Урала.

Золото… Серебро… Как бы это бумажные деньги начать печатать? Вот где погибель всему и одновременно необычайные возможности к развитию.

Глава 3

Я не могу долго находиться на одном месте. Через некоторое время начинают чесаться пятки.

Из кинофильма «Человек с Земли»

Миасс

26 Ноября 1734 года

Кондратий Лапа смотрел на то, как его общинники борются за свою жизнь. Несмотря ни на что, на суровую погоду, шло строительство. Прибывать практически зимой на новое место жительства – это очень опасно. И пусть инструмента было взято такое количество, что поставить дом даже за три дня не составляло особого труда, пусть также были куплены у башкир сразу четыре больших юрты… Всё равно четыре человека, среди которых один ребенок, умерли, замёрзнув.

Но все ждали и верили – придёт светлое и сытное время, растили и лелеяли надежду на будущее. Так что в общине никто не роптал, а все лишь работали не покладая рук. А смерть… К ней отношение было философским, без особого трагизма.

Кондратий Лапа же часто бывал хмур, никак не мог подбодрить своих людей. Ему не удалось выполнить заказ на Татищева, что омрачало настроение. И глава общины был одновременно и рад, но то и дело, проступало огорчение. Глава общины Миасса хотел доказать свою полезность и незаменимость, чтобы Норов не передумал и просто не зачистил бы бывшего бандита.

Сейчас, придя на место и уже определив периметр той земли, которая принадлежит Александру Лукичу Норову, Лапа понял – вот его шанс на хорошую жизнь. Можно сказать, что на почти что и законную.

Ведь стоило только год-два поработать – и Кондратий заимел бы достаточное количество денег, чтобы больше не заниматься грязным ремеслом разбойника. Стоять во главе такой общины, которую сейчас создавал Кондратий – это то, о чём мужчина, как оказывается, мечтал.

А ещё его любимая жена через месяца три должна разродиться. И перспектива – полная семья, крепкий дом и жизнь в согласии со своей совестью – грела и толкала вперёд сильнее и лучше других стремлений мужчины.

Что же касается Татищева… Так просто-напросто не успел Кондратий осуществить акцию. Василия Никитича Татищева внезапно вызвали в Петербург. И вот так сложилась судьба – или Господь Бог хранит Татищева? Но как раз в тот день, когда на вечер было уж приготовлено дело, Василий Никитич и убыл из Тобольска. Узнал об этом Лапа лишь когда первая группа ушла занимать позиции возле дома Татищева, для штурма. Но успел отменить атаку.

В какой-то момент Кондратий думал отправить погоню за Татищевым… Однако, прикрывшись в своих думах волей Господа Бога, который уберег заводчика от возмездия, а на самом деле просто не желая ещё больше оттягивать время от пути к Миассу, Лапа не стал гоняться за Василием Никитичем по степи.

– Голова! – раздался голос одного из ближайших помощников Кондратия, Митрофана Скитника. – Тама до тебя башкирцы пришли.

Кондратий моментально подобрался. Он прекрасно осознавал, что спокойная жизнь в этих местах будет зависеть лишь только от того, насколько ему, как главе общины, удастся договориться с теми, кто жил здесь прежде него – с башкирцами. И без того крайне сложная обстановка в регионе.

Появился еще один фактор – русская община, да в землях башкиров. Если будет между ними вражда – то ничего не получится, ни о каких планах о золотодобычи и думать нечего. Тут бы выжить. А ведь должно получиться! Есть тут золото! Это уже понятно после первого общения с местными.

Кроме того, эти места интересуют и киргизов-кайсаков. Они могут кочевать неподалеку, или забредать своими отрядами даже и до селений яицких казаков [есть примеры, когда кайсаки ходили и до среднего Урала, брали в рабство и казаков и иных и продавали в Хорезме].

И, как это часто бывает на окраинах централизованного государства, все тут враждуют со всеми. Виноватых, или, напротив, невиновных, уже и не сыскать. Корни вражды уходят так глубоко, что и не докопаться до истоков. Степь всегда либо бурлила, либо была под жесткой рукой великих правителей.

И не только Кондратию нужно было сдружиться с местными башкирами, но и им, с появлением новых людей, было очень важно получить дополнительную силу и поддержку. И даже сотня-другая хорошо вооружённых бойцов, тем более по европейскому образцу и с ружьями, может значительно изменить расклады.

Через пару минут, торжественно, даже величественно, в юрту Лапы, после того, как оттуда были временно выгнаны почти два десятка человек, входила делегация башкир. Неизменные подарки, высокопарные слова – все, как и положено на Востоке. И Кондратий понимал такой подход, был во все оружии, даже с подготовленными небольшими подарками.

– Бурхан! Я рад приветствовать тебя! – сказал Кондратий, и толмач тут же перевёл сказанное. – С чем ты пришёл ко мне?

После непременного церемониала приветствия, Лапа перешел к делу. У него не так много времени. А еще, из-за гостей, Кондратию пришлось выпроводить и свою жену, между прочим на холод. Иначе старшина башкир мог и не начать разговор.

– Моему роду недостаёт сена и овса. У нас много мяса, но если не найти корма для лошадей, нам придётся их резать. В степи сейчас никто не продаёт… Все ждут, ждут чего – может быть, начала войны, берегут запасы. Хотя и ходят слухи о том, что удалось договориться, а всё равно не торгуют. Продашь ли ты мне хоть сколько сена и овса? – говорил башкирский старейшина.

Не сказать, что в общине было с избытком и овса, и сена, и других припасов. И как раз-таки мяса было не так много. Думали-то купить коз или баранов у местных жителей. Коз разводить, так как шерсть таких коз, как говорил Александр Лукич Норов, он готов скупать всю. Ну а баранов, есть.

Однако Лапа не спешил предлагать обмен. Это же не он пришел просить, к нему пришли.

– За что ты хочешь покупать? – спросил Кондратий.

– Я знаю, зачем вы пришли сюда. Меня просили очень уважаемые батыры, чтобы я не противился и продал часть своих земель. Так что у меня есть за что купить… за то, зачем вы сюда и пришли, – сказав это, Бурхан сделал знак своему помощнику, и тот положил перед Лапой два увесистых мешочка.

Кондратий, не особо стараясь скрывать своего любопытства, сразу же развязал тесёмки на одном из мешков. Так и есть – золото!

Лапа многозначительно посмотрел на старейшину.

– Отчего же вы, имея золото, не живёте хорошо? – изумившись увесистости мешочков, которые собирались степняки выменять на сено и овёс, спрашивал Кондратий.

Сразу стало ясно, почему они не могут в открытую показывать, что имеют немалое количество золота. Но Кондратий уже и так, быстро подумав, понял причины, зачем нужно скрывать наличие в этих местах драгоценного металла.

Ведь важно не только найти золото – важно им правильно распорядиться, защитить те места, где попадается драгоценный металл.

Что если бы в округе узнали, что в Миассе есть золото? Оказий могло быть масса. Явно местные башкиры считали так, что будет либо полное уничтожение их орды, которая здесь проживала, либо порабощение соседями. Башкиры же и сами могли попробовать оказать сопротивление, в том числе и нанимая отряды других воинов за золото, которое они нашли. Но война… Она не нужна была здешним кочевникам.

Тут и маньчжуры могли прискакать и заявить, что эти земли – их. И джунгары-ойраты начали бы новое наступление на запад. Малый или Большой жусы не остались бы в стороне. Да и другие башкирские рода обязательно бы попробовали подчинить себе не самую сильную орду Бурхана. Или Россия пришла бы большими силами.

Вот старейшина Бурхан и посчитал, что любой путь войны – путь в никуда. Он, как догадался Кондратий, старался поменьше показывать свои богатства. Да и активные разработки золотых жил башкиры не вели. Всё это золото, которое сейчас предлагалось для торговли Кондратию – это были самородки, взятые едва ли не с самой поверхности.

– Я продам тебе часть того, что сам имею! – принял решение Лапа. – Это немного. Но больше ты не найдешь ни у кого. И сделаю я это не только за золото, но и ради дружбы нашей и доброго соседства.

– И я ценю это, Кондра-бей, – отвечал Бурхан, называя Лапу на свой лад, но глава общины уже смирился и с этим именем.

В целом, исходя из количества лошадей, которыми обладала община Лапы, сена и овса было привезено практически на год. Вопрос только в том, что Кондратий намеривался приобрести сотню лошадей у башкир. Собирался купить коней в конце зимы, когда стоимость каждой лошади будет снижена. Но золото… Оно манило. Да и отослать что-то Норову – это уже утвердиться на месте. Александр Лукич будет доволен. А довольный работодатель – это менее требовательный начальник. Ну и менее пристально контролирующий. Ведь не обязательно контролировать то, что и так работает. Так думал Лапа.

– Почему ты решил, что мы ищем золото? – когда помощники старейшины и головы общины пошли в угол юрты решать, что сколько стоит, спросил Кондратий.

– Твой человек, Искандер Норай, приходил к моим людям и спрашивал про блестящие камни, желтые камни. Будто бы мы и не знаем, что есть такое – золото. А потом он ходил возле всех ручейков, откуда женщины берут воду для питья, всё высматривал… Мне было нетрудно догадаться, что именно он ищет, – сказал старейшина, не отказываясь от предложенного чая.

Двое мужчин сидели в юрте, еще двое энергично обсуждали стоимость сена и овса. А за пределами жилища бушевал ветер, разгоняя падающий хлопьями снег. И даже в этой непогоде был слышен стук топоров.

Неподалёку устроились сразу два дома. Скорее, времянки, но они смогут помочь общине пережить зиму. Всё-таки трёх юрт для всех жителей не хватает. А жить в землянках, скорее похожих на шалаши, – это означает ещё больше больных и погибших. И Лапа даже подумывал о том, чтобы частью обменять некоторые припасы, даже орудия труда, которых было сильно с избытком. А у башкир любое железо было в цене, тем более орудия труда. Те же косы-литвинки для местных были уникальным инструментом.

– Ты мне, старшина, всегда говори, если кто из моих людей будет обижать твоих людей. Хорошо ли себя вёл этот… ты его назвал Искандером. Но мы его зовём Александром Матвеевичем Норовым. Так как? – Лапа, скорее, на свой лад поддерживал светскую беседу, пока помощники высчитывали сумму сделки, чем говорил на серьёзные темы.

Меняются ли люди? Вопрос этот спорный, но скорее всего – нет. Но могут меняться их мотивы и убеждения, которые накладываются на всё тот же неизменный характер.

Весьма вероятно, что и Александр Матвеевич Норов, пожив здесь и заживив свои раны, поменял и тот взгляд, коим смотрел на жизнь, смягчив свой авантюрный и энергичный характер. Теперь он изо дня в день работает. Порой по два или по три дня, несмотря на непогоду, несмотря на то, что всё ещё до конца не вылечился, ходит по округе, что-то копается, где-то рассматривает, что-то записывает.

С ним неизменно находится отряд в двадцать человек. Частью это бойцы, которые должны прикрывать деятельность геолога. Но Кондратий был достаточно прозорливым человеком, чтобы не воспользоваться случаем и не подучить некоторых неглупых молодых мужчин из общины в том деле, которым занят был Александр Матвеевич – деле поиска золота. Так что сразу семь помощников было у основного геолога общины.

Он хотел от них избавиться. Но Лапа, получив ранее дозволение, был жестким в отношении Норова. Бить пока не бил. Но в яме Норов-геолог несколько дней посидел на воде и даже без хлеба. Или даже, в воде. Мог и умереть. Бежать же некуда, потому Норов работал.

Сам же Александр Матвеевич до конца так и не понял, почему двоюродный брат, Александр Лукич, оставил его в живых. Лапа же знал о том, что майор Норов почитал научное описание растений, местности, обычаев людей, и пришёл в восторг.

Да и сам Александр Матвеевич прочитал письмо, которое ему адресовал его брат. Ведь когда Александр Лукич Норов уезжал, его брат – авантюрист, вор, геолог… как его ни назови, а он болезным был – всё ещё бредил.

В том письме было написано, что если Александр Матвеевич хорошо сработает, будет продолжать делать то, чем уже занимался – описывая нравы, традиции, обычаи башкир, все те растения, которые он встретит, животных… то эти труды будут обязательно опубликованы, и имя Александра Матвеевича Норова будет услышано в Академии наук.

Конечно, Александр Матвеевич мог бы подумать, что его двоюродный брат несколько преувеличивает свои возможности. Всё-таки секунд-майор – это ещё не генерал. Да и повлиять на членов Академии наук сложно, об их снобизме и зазнайстве легенды ходят.

Но все знают, что майор Норов уже дважды имел общение с императрицей. Да и такой быстрый взлёт в чинах многих заставляет задуматься. Некоторые даже шепчутся, что Норов какую-то там услугу сделал государыне. Никто не называет, какую именно, но все после этого замечания ухмыляются, али и вовсе ржут, как кони.

– Я рад, Бурхан, что мы нашли с тобой взаимопонимание. Если у тебя будут девицы, которые захотят стать христианками, то у меня найдутся мужи, которые захотели бы взять их в жёны по всем канонам, но веры нашей православной, – когда все вопросы по предстоящей сделке были решены, на прощание говорил Кондратий Лапа.

– Сказал бы я тебе, Кондра-бей, что мужи из моего рода могли бы взять в жены твоих женщин, но при принятии ими нашей веры… Сложно все это. Но я не хотел бы иметь тебя во врагах. Не будем затрагивать вопрос веры, – говорил старшина Бурхан, когда уже его помощник подошел сообщить результаты коммерческих переговоров.

Пока всё получалось – если, конечно, не переживать из-за непогоды – очень даже складно. А по весне начнут разрабатывать сразу четыре места, где гарантированно, как по предписанию майора Норова, так и по изысканиям геолога Норова, выходят золотые жилы.

Но первое золото отправится к Норову раньше. Самого Александра Лукича может и не быть в Петербурге. Но есть трактир, ресторан, куда можно будет доставить золото. И обязательно, лишь малыми партиями, если не будет иных распоряжений.

Вот только Лапа еще не решил, как ему быть со своей долей. Не получится ли так, как у башкир? Золото есть, а возможности его тратить в полный рост, нет.

* * *

Петербург

27 ноября 1734 года

Дорога из Москвы до Петербурга была самой комфортной. Отличные почтовые станции, где и лошадей можно было поменять, ну или дать коням добротный, в тепле и сытости, как и их хозяевам, отдых. Тут же и трактиры не самые худые. Так что… Пусть и мороза установились где-то по ощущениям минус десять-пятнадцать по Цельсию, ехать было очень даже нормально.

Тем более, что в компании с Акинфием Никитичем Демидовым время убивалось, словно линейный строй солдат картечью в упор, быстро и беспощадно. И такие имена я узнал и столько узнал…

Что? В Англии начался промышленный переворот? Там лучшие станки были? Чушь! Для начала восемнадцатого века, как есть – чушь! Петровская Россия, по моим ощущениям была впереди планеты всей. Станки были изобретены и сверлильный и шлифовальный и для одновременной обтюрации двенадцати стволов на одном станке. И не только это.

И пусть все на водной тяге. Но вместе с тем, лучшие на момент создания, станки были в России. И имена тут… Не только Нартов. Хватало самородков. И это говорит о том, что если создавать в России возможности для самореализации, и уникальные люди найдутся. Богата земля русская на самородков, бедная она только на реализацию многих передовых идей. Но зря ли я тут? Будем и это исправлять.

На посту, на въезде в Петербург меня сразу же дернули. Вежливо, но так, что шансов отказаться не было. Да я и не искал причин отказываться от общения с главой Тайной канцелярии розыскных дел.

Так что, отправив роту отдыхать, ну и ждать меня в ресторане «Астория», уж очень не терпелось там побывать, я поехал с сотрудником Тайной канцелярии на рандеву с Ушаковым.

С корабля получилось и не на бал, и не на баб. А сразу же включаться в работу.

Глава 4

Грамотные люди могут жениться по объявлению, безграмотные – только по любви.

Дон-Аминадо

Петербург

27 ноября 1734 года

Андрей Иванович Ушаков встречал меня, словно своего давнего друга. Такая реакция главы Тайной канцелярии розыскных дел и нисколько не должна была меня смутить. Я прекрасно понимал, что это – игра. Что-то от меня нужно. И что именно – я догадывался.

– Мне было бы крайне прискорбно, если б мы с вами говорили в пыточной. Даёте ли вы мне слово, что не станете никоим образом вредить господину Линару? – спросил Ушаков.

До этого минут десять он расплывался в дифирамбах, оценивая всю ту работу, которую я провёл в башкирских землях. Но вот последними своими фразами Ушаков чётко поставил вопрос и завершил всё представление.

– Он должен принести мне виру! – решительно сказал я. – Пусть это будет в деньгах, в серебре, но он должен поплатиться за то, что сделал. В ином же, ваше высокопревосходительство, я понимаю, что смерть саксонского и в тот же момент и польского посла пойдёт во вред Её Величеству и нашему благословенному отечеству. А вреда Родине я не желаю.

Андрей Иванович хмыкнул, резко поднялся со своего стула и стал расхаживать по кабинету. Мы находились в небольшом особняке, буквально через три дома после нынешнего Зимнего дворца. И это не был дом Ушакова, но это и не была резиденция Тайной канцелярии.

Андрей Иванович всё ещё ходил кругами, явно злясь на меня, а я подумал над тем, чтобы спросить: а что это за такое здание чудесное, в котором я нахожусь?

– Ваше высокопревосходительство, а не продаётся ли этот дом? – спокойным тоном спросил я.

– А? Что? – Ушаков явно не этого вопроса ждал от меня. – О чём вы думаете, господин майор? Мне всё же следовало бы с вами разговаривать в пыточной?

Конечно! Вот так вот просто он возьмёт и отправит меня в пыточную! Всё же секунд-майор гвардии Её Величества – это не хухры-мухры. Это уже серьёзно. Мне даже интересно, как будут выходить из сложившегося положения в Измайловском полку. Весь мой чин предполагает командование батальоном. Или всё-таки продолжится формирование третьего Петербургского батальона, и именно я в нём стану командиром? Было бы неплохо.

– Я бы посоветовал вам, господин майор, не быть столь уверенным, что я не отправлю вас на дыбу. Знаете ли… «Слово и дело» – те слова, что вы проговорили в Уфе, позволяют мне с вами сделать многое, – сказал Андрей Иванович Ушаков и, гад такой, резко изменил моё настроение в худшую сторону.

А ведь действительно – едва я сказал «Слово и дело», меня должны были напрямую тащить к Ушакову, даже если расстояние от Уфы до Петербурга – немалое и исчисляется в тысячах вёрст. Я, грешным делом, уже подумал, что слова эти остались лишь словами, а не формулой, которую многие считают едва ли не магическим проклятьем и по которой меня должны были привести в Тайную канцелярию. Сказаны они были тогда к месту, а вот сейчас – неуместны.

– Осознали, господин Норов? И какой же теперь у вас будет ответ на моё требование?

Я пристально посмотрел на Ушакова. Понимаю, что он ждет моего полного согласия и обещания, что не буду трогать Линара. Но…

– Вира! Андрей Иванович, рубль. Один рубль вирой он должен мне дать.

– Вы хотите унижения посла иноземного государства? – строго спросил Ушаков.

– Посол заплатил бандитам, чтобы они убили офицера гвардии ее величества. Погибли… Геройски погибли гвардейцы. И при этом только рубль, – сказал я, не отводя взгляда от «тигриного» взгляда Ушакова.

– Он нужен Отечеству! – настаивал Ушаков.

Если бы вопрос не звучал так, как я его поставил, что напали на защитников императрицы, то уверен, что разговор был бы куда как короче. Может быть и не в этой локации, а где-нибудь метров пять под землей, где висят веревки и часто люди на них. Где горит огонь, но не для того, чтобы освещать помещение, точнее не столько для этого. А чтобы нагревать железные предметы. И оказаться тем, кого будут проверять на степень прожарки, мне не хочется.

И понимаю я, что Линар завербован и таковым нужен России. Скорее всего, сработал Ушаков. И это не может не радовать. От послов в этом времени много зависит. Порой посол может и самостоятельно определить степень отношений между страной, которую он представляет и тем государством, где он находится с посольством.

– Рубль. И не публично. Знать будут только солдаты и офицеры моей роты, – предложил я крайний вариант.

– Будет вам, господин Норов, рубль, – усмехнулся Андрей Иванович. – Вы не подумайте. Я даже понимаю вас. Но служба государева – она первее за все!

– Поверьте, что и у меня она главнее прочего! – отвечал я.

– Я дам вам свой экипаж. Не стоит его светлость герцога Бирона заставлять ждать. Мой человек первым вас перехватил. А так… Поздравляю со скорой свадьбой!

Чего мне только стоило не показать своего удивления! Но не доставил удовольствия Ушакову, который явно ожидал более эмоциональной моей реакции на сказанное.

Свадьба?

– Венчание с Юлианой Менгден? – почти кричал я в присутствии герцога уже через час после того, как покинул Ушакова.

– Вы забываетесь, секунд-майор. Умерьте тон! – сказал Бирон, отпивая из бокала венгерское вино.

Мы находились в левом крыле Зимнего дворца, в противоположном от того, что занимала императрица. Комната была не по царски малой, но богато обставленной вычурной, скорее на французский манер, мебелью на тонких ножках с изгибами. Голландская и немецкая мебель обычно более устойчивая и основательная. Так что Франция по-тихоньку проникает в Россию и сейчас.

– С чего решение о моем венчании принимается без меня? – спросил я.

Понятно уже почему. Особенно, если знать то, как решала свои амурные дела Анна Леопольдовна в иной реальности. Тогда она женила Морица Линара на той же Менгден, своей подруге, чтобы было удобнее встречаться с любовником-саксонцем.

Мне нравится Анна, но… Я же не вещь. И не против женитьбы. Вот только кроме гипотетического доступа к телу и сердцу Анны Леопольдовны, хотелось еще и материальной выгоды от такого важного поступка.

– Что в приданном? – спросил я.

– Приданное? А разве не понятно? Вы будете допущены к Анне Леопольдовне. Вы! А не мой сын, или кто иной. И вы будете мне говорить обо всем… О ее желаниях, чаяниях, стремлениях. А я помогу вам. Я уже помогаю вам, – Бирон недоумевал почему я сопротивляюсь.

Я не сразу ответил. Нужно было подумать, как так подобрать слова, чтобы мое требование хорошего приданного было аргументировано.

И вовсе эта история с женитьбой… Я и не против, по сути. Да и сама Менгден недурна собой. Противно с ней находиться не должно. Если только не полная дура. Но то, что она уже столько времени при великой княжне говорит только в пользу изворотливости ее ума.

И я понимал, что сейчас такой брак только продвинет меня, позволит расти в чинах. Не будет чего-то экстраординарного, просижу в секунд-майорах и пять и десять лет.

А тут Бирон хочет через меня приручить Анну Леопольдовну? То есть я, ее любовник, буду способствовать возвышению Бирона, как будущего регента при еще не рожденном наследнике Российского престола? Пусть так и думает. Но за это платить нужно.

– Ваше предложение по разведению лошадей возымело хороший результат. Я готов заплатить тысячу рублей за это, – сказал Бирон и посмотрел на меня изучающе.

Я сейчас запрыгаю от счастья и забуду обо всем? Как же! Великий Бирон предлагает мне целую тысячу рублей! Так нет же… У меня сейчас самого больше трех тысяч. Я же забрал большую часть схрона серебра своего двоюродного братца, когда нашли ту землянку, где он задушил какого-то мужика.

– Благодарствую, ваша светлость. А что по преданному? – настаивал я на своем, но, увидев, как скривился герцог, поспешил объяснить: – Это же и мне урон чести и всей гвардии. Как же выглядеть все это будет? Секунд-майор, обласканный ея величеством, берет девицу… И девицу ли… Без приданного. Много слухов будет, подозрительного. На ее высочество

– Да… Приданное нужно, – после некоторой паузы согласился с моими доводами герцог. – Иначе сильно все подозрительно. Да и Менгден… Она же без земли.

А потом Бирон встал со своего изящного, я бы сказал барочного, кресла, подошел к столу, раскрыл одну из папок, начал перелистывать страницы.

– Вот! У вас же под Калугой родовое гнездо? Ближе всего есть поместье Каширы. Почти тысяча душ, пять деревень. Это очень доброе приданное будет, – обрадованно говорил Бирон, тряся один из листов бумаги из той папки.

Я так предполагаю, что в этих бумагах все свободные поместья. И этим распоряжается Бирон. Велика все же сила у герцога.

Что же касается знания географии у немца-фаворита, то ее следовало бы подучить. Не помню точно, но до двухсот километров между Каширой и Калугой. И это по нынешним временам никак не близко. Это четыре-пять дней пути.

Но не дурак же я отказываться от такого ресурса! Тем более, что Кашира – это пусть и не земли Дикого Поля, будущей Новороссии, но тоже там можно развернуться с сельским хозяйством. Да и до степи ближе, до Тулы недалеко. Можно будет думать и о производстве.

– Вы еще и думаете? – возмутился Бирон.

– Нет, нет, ваша светлость! Конечно же я согласен, – сказал я и вновь задумался.

Нет в этом времени браков по любви. Любовь только-только зарождается, как явление, на которое вовсе обращают внимание. А так, брак – это скорее про расчет.

И будет ли мне Менгден мешать моим делам? Да, нисколько. Мы можем даже раздельно жить, числясь лишь супругами. Галантный век приходит, уже многое позволительно. А вот такое мощное поместье мне было бы не заполучить и за пять лет и может за всю свою жизнь.

Да и вообще… Если что-то нельзя предотвратить, а решение фаворита, да еще и согласованное с волей императрицы, я предотвращать пока не могу. То нужно это веселье возглавить.

Женюсь! Но только потом, война, знаете ли. А вот поместье было бы неплохо заполучить уже сейчас.

* * *

Самара

27 ноября 1734 года

Александр Иванович Румянцев пил кофий в одной из трёх изб, спешно сооружённых прямо посреди реки Яик. Генерал-аншеф размышлял над тем, правильную ли он избу выбрал.

Как в той русской сказке: выберешь правую избу – утопят подо льдом реки; выберешь левую избу… тоже захотят и утопят в реке. И только в средней избе был поставлен огромный стол, на котором сервированы многие яства.

Причём правоверный мусульманин должен был оценить выбор блюд: тут не было ничего из свинины – в основном, баранина и козлятина. Да и хмельное на стол не поставили. Хотя что выпить – у Румянцева имелось.

Александр Иванович с вниманием отнёсся к рекомендациям Норова, который утверждал, что если в малом пойти на уступку степнякам-кочевникам, например – не ставить на стол то, что у них под запретом, харам – можно добиться куда большего в переговорном процессе.

– Пусть заходят! – настроившись на решительный и сложный дипломатический бой, сказал Румянцев.

Через пятнадцать минут – ровно столько потребовалось башкирским старейшинам, чтобы преодолеть расстояние до середины реки – в большую, просторную избу стали заходить представители башкирского народа. Не все сюда собрались, не все успели доехать, некоторые и вовсе не узнали о том, что русский генерал собирает их для беседы. Но больше половины старейшин присутствовало.

Они входили по одному в избу и осматривались. Каждый из старшин ждал подвоха, коварной хитрости от русских.

И во многом они были правы. В двух других избах были вырублены проруби, в которые предполагалось сбрасывать всех вошедших и баграми не давать им всплывать, а заталкивать под лёд [таким образом с башкирами поступал один из губернаторов Оренбургской губернии – Неплюев].

Александр Иванович Румянцев повелел собрать все возможные сведения о том, с какими намерениями прибыли старшины. Исходя из полученных данных, русский генерал и принимал решение, в которой избе встречать их.

И пусть первоначально Румянцев и сам склонялся к тому, чтобы решить башкирский вопрос мирно, но даже после общения с Норовым Александр Иванович не отрицал силовой вариант. И одномоментно убить многих потенциальных лидеров бунтовщиков – это, по мнению Румянцева, сразу же предоставляло фору для русских войск.

Ведь после устранения старшин, несмотря на непогоду и установившиеся устойчивые морозы, генерал предполагал повсеместно атаковать кочевников.

Да, это было бы сложно, санитарные потери в русских полках могли быть немалыми. Однако сейчас степняки не кочуют – они остановились в своих стойбищах на зимовку. И есть возможность не бегать по степи и выискивать башкирские орды, а уничтожить большую часть активных башкирцев ещё зимой.

– Знакомы ли вы, старшины башкирские, с теми кондициями, что обещаны были секунд-майором Норовым? – когда представители башкирского народа расселись на мягких подушках, разложенных на коврах, что в свою очередь лежали прямо на расчищенном льду, спрашивал Румянцев.

Сам же генерал сидел на стуле. С одной стороны, он уважил башкир и предложил им расположиться так, как они привыкли. И даже подушек навалили преогромное количество. С другой же стороны, теперь выходило так, что Александр Иванович Румянцев возвышался над всеми башкирскими старшинами лишь потому, что предпочёл соблюсти и свои традиции и сидеть на стуле. Казалось, что на переговорах соблюдаются особенности традиции и культуры. Но есть нюанс. И благодаря этому нюансу сейчас Румянцев взирал на восьмерых башкирских старейшин свысока. Правда, не позволял себе уничижительного взгляда.

В полный рост поднялся один из башкирцев.

– Я Тевкелев. И могу говорить от родов Ютаевых и Алкалиновых. У нас семнадцать тысяч воинов и большие орды, и мы хотим заключить соглашение с Россией!

У Румянцева был свой переводчик. Однако он заметил, что и башкирцы привели своего толмача. Так что генерал повелел, чтобы сперва переводил переводчик от башкирцев – юноша с европейскими чертами лица, а уже потом он слушал уточнение своего переводчика. Это несколько удлиняло переговорный процесс, но сделано подобное было намеренно. Румянцев всегда любил взять некоторую паузу на размышление, не озвучивать первое, что приходит в голову.

– Изучили ли вы те кондиции, что я привёз из Петербурга? – после взятой паузы ещё и на то, чтобы поесть, спрашивал Румянцев.

Башкирцы изучили. Основные пункты этого договора уже и так ходили, постепенно распространялись – сперва людьми Алкалина, а после и всей коалицией башкир, которые выступали за договор с Российской Империей.

Вновь поднялся Тевкелев.

– Со многим мы согласны. В том договоре многое уступаем от себя. Но желаем, чтобы в кондиции внесены были два условия. Никогда не холопить башкир кому-либо, будь то магометанской веры али христианской. И второе – за все те земли, что уже заняты русскими помещиками, они повинны выплатить нам деньгу. И Россия повинна оборонять нас от притязаний и калмыков, и киргизов-кайсаков. А земли те, что уже взяты кайсаками младшего жуса, повинны тоже быть оплачены!

Александр Иванович Румянцев нахмурился, делая вид, что он крайне озадачен этими двумя пунктами. На самом же деле он считал, что будет куда как сложнее договориться. Система крепостей, которые должны были быть воздвигнуты, как и сам Оренбург, – с этим башкиры согласились. При том условии, что они могут свободно как входить в эти русские города для торговли или наниматься на службу, так и выходить из них. Причём торговать башкирцы в этих городках должны были беспошлинно. Как и русские купцы – во всех стойбищах башкирцев.

Вопрос веры также башкирами обходился стороной. Они приняли то, что их единоверцы могли бы переходить в православие без каких-либо помех. При этом русские не должны были разрушать мусульманские мечети и устраивать гонения на мулл.

– Если это – всё, то мы можем договариваться. И пусть под этими кондициями подписываются остальные старейшины. Кто не подпишет кондиции до апреля – тех Россия признает врагами своими и бунтовщиками. К апрелю же мы ждём двадцать тысяч лучших башкирских воинов, готовых участвовать в войне. И, если я прознаю, что вы послали новое посольство к османскому султану, то посчитаю, что враги нам – и вы также! – грозно и решительно сказал Александр Иванович Румянцев.

А потом он резко сменил свой тон на более доброжелательный. И стороны стали рассматривать каждый пункт кондиций подробно.

Оставалось дело за малым – отправить делегацию в Петербург.

Глава 5

Брак, если уж говорить правду, есть зло, но зло необходимое.

Сократ

Петербург

27 ноября 1734 года

– Не желаете ли, господин Норов, познакомиться со своей невестой ближе? – спросил Эрнст Иоганн Бирон, когда мы с ним договорились. – Впрочем, я уже распорядился послать за Юлианой Менгден.

И пусть я думал, что породниться с каким-нибудь действительно великим родом было бы для меня лучшим решением, но с другой стороны – не могу себе представить, чтобы какой-то даже весьма уважаемый род предоставлял мне такое богатое приданое. Это нужна невеста из элит. А там свои правила и, уверен, расписаны все брачные союзы еще до рождения детей.

Не рано ли я раскатал губу на подаренное поместье? Нет. И оно даровано именно мне, а не моей невесте. Вот так, в право пользования, по договорённости с герцогом, я вступал сразу же, как только давал своё слово и согласие на женитьбу.

Конечно же, герцога не так чтобы сильно волновала моя судьба. Я, по его мнению становился удобным инструментом. И в ходе разговора мы дошли до того, что вещи называли своими именами.

– Господин Норов, я, как и все люди, хочу жить. А жизнь моя будет зависеть от того, смогу ли я удержаться у трона, – то ли изрядно захмелев от венгерского вина, то ли посчитав меня уже исключительно своим человеком, откровенничал герцог. – Я полагаюсь на вас, господин Норов, и дальше стану способствовать продвижению по службе. Через два, может, три года, вы можете надеяться получить чин премьер-майора. Но должны понимать, что после вам предстоит уйти из гвардии. Потому как иных, более высоких чинов добиться в ней уже будет сложно. А взамен… Анна Леопольдовна будет ко мне благосклонна через вас, конечно.

Пока об этом говорил герцог, я успел подумать, что если получу чин премьер-майора, то следующим чином будет уже тот, который занимает в Измайловском полку Густав Бирон. Так что – да, дальнейший рост в чинах будет возможен только в регулярной армии, в пехотных или драгунских полках. И премьер-майор в гвардии это кто? Бригадир? То есть даже старше чем полковник? А сейчас мой чин равен полковнику.

– У нас с Анной Леопольдовной сразу не заладилось. Вы примирите нас, – продолжал герцог откровенничать.

Я же был само внимание. Не спешил развеять мысль герцога, что я – его человек. Я вообще хочу и предполагаю лавировать между всеми политическими силами. Пусть ситуативно мне и нужно будет прибиваться к той или к иной группировке.

Приспособленчество? Нет, наилучший путь, чтобы не проиграть и от разных людей иметь прибыль. Ведь я сам собираюсь стать одной из таких сил. И нельзя исключать такой вероятности, что я лично, или мои люди, придут арестовывать Бирона в будущем. Однако здесь и сейчас, опять же, ситуативно, Бирон оказался самым участливым человеком в моей судьбе.

Некрасиво обманывать тех, кто тебе помогал, пусть и желая при этом заиметь собственную выгоду. Но совестливые люди как-то не проникают в политику.

Расчёт на то, что Елизавета Петровна хоть что-то сможет сделать, как-то продвинуть меня по службе, пока не оправдывается. Ушаков и вовсе, едва шевельнув пальцем в мою сторону, думает, что это я ему во всём и всегда должен. Просто так, потому что он – Ушаков и потому что он не арестовал и не пытает меня. И только за это, якобы, должен быть благодарным.

И сейчас… без меня, меня женили. Но моя женитьба на прелестнице Менгден в один миг превращает меня из выскочки и крайне странного карьериста в заслуженного члена общества. И речь не только о том, что с женатым мужчиной больше доверия в делах.

Пётр Великий многое изменил в России, большую часть порядков и вовсе сломал. Но невозможно было сломать убеждение людей, что если ты владеешь землёй и многими душами крестьянскими, то только тогда ты и человек. Ну, а если у тебя за душой нет богатых деревень, то ты – всего лишь временщик.

Вот за такого выскочку и могли принимать меня, пока я не заполучил в своё распоряжение большое поместье, причём во вполне котируемом регионе Российской империи. Учитывая ещё и то, что мною куплен большой участок земли у башкир, что я являюсь единственным наследником пусть и небольшого, но всё же поместья под Калугой… Получается, что я по своему благосостоянию – вполне даже не самый последний человек.

И пусть я покажусь жестким человеком, но ведь… от жены всегда можно избавиться. Тем более от такой свободолюбивой, какой, несомненно, является Юлия. Да стоит только подстроить то, что она якобы мне изменит… Да, некоторым образом это будет осуждаться обществом, которое уже рвётся к свободе и к революции в межполовых отношениях. Но ведь можно по-разному преподать информацию.

А потом… и новый брак. Я же остаюсь достаточно богатым помещиком, при своих чинах и положении. Вот тогда и можно будет уже всерьёз задумываться о том, чтобы породниться с каким-нибудь влиятельным родом.

Такой план, пусть и попахивает не лучшими ароматами, но вполне осуществим. К сожалению, мне сложно припомнить какой-нибудь взлёт на вершину политического Олимпа хоть одного великого человека, чтобы не вспомнить на пути этого восхождения подлость и предательство.

Кому-то, чтобы стать великим, надо было убить своего отца, как, например, Александру Македонскому. Кому-то – нарушить законы и пойти войной на собственное государство, например, Юлию Цезарю. Да и нынешняя русская императрица, пусть её и не следует считать великой, но также пришла к власти через обман, подлог и предательство.

Подумав об этом, я вновь подружился со своей совестью, принимая ситуацию как необходимую для своего возвышения. Откажись я прямо сейчас от брака с Юлианой – отправили бы обратно в Уфу, где год или два, а может, и все десять лет, я сидел бы и занимался… Да, уверен, что уже ничем бы и не занимался, потому как пришла бы апатия и чувство безысходности, которые никак не мотивируют к энергичной жизни и службе.

– У меня есть к вам ещё одна просьба, ваша светлость, – когда Бирон уже подводил наш разговор к теме коневодства, стало понятно, что иного случая не будет, и сейчас мне придется выслушать очень много интересного и не очень про коней, я обратился к герцогу.

– Мне кажется, господин Норов, что вы и так получили сполна, даже больше, чем кто-либо мог бы рассчитывать на вашем месте. Не учат ли и православных тоже: Господь наш велит смиряться и умеряться в своих желаниях? – а я применил всё своё терпение, чтобы только не рассмеяться.

Это он-то, Бирон, такой благочестивый христианин? Да ещё и смиренный, и меру знает своим желаниям? Сын конюха, который стал вторым человеком в Российской империи, а по некоторым вопросам – так и вовсе первым. Смирился он, мля, умерился, ити е мать!

Это он в какой-то момент смирился со своей участью и не последовал за императрицей в Москву? Нет, не смирился, а на свой страх и риск, отправился вслед за своей любовницей. А ведь чётко было запрещено Анне Иоанновне иметь рядом с собой ещё и Бирона.

– Поспособствуйте еще, ваша светлость, тому, чтобы я мог писать свои воззвания в «Петербургских ведомостях». А также чтобы не чинили мне препятствий, коли я начну искать возможности для создания первого русского журнала, – вроде бы и просил я, но тон мой был требовательный. – Ни в Академии наук, ни в Берг-коллегии.

– Заводы ставить свои задумали? Или для чего Берг-коллегия? – спросил задумчиво Бирон.

Первую часть моей просьбы он как будто бы даже и не услышал. Наверняка посчитал это столь несущественным, что и не стоит обращать внимания. Как я и говорил, силу слова в этом мире недооценивают. Возможно, ещё потому, что всё ещё сильна Сила Слова Библии и ее интерпретация у священника. Не случилось ещё того перехода, когда светская пресса будет в значительной степени влиять на умы. И я именно этот переход хотел бы ускорить.

– Весьма вероятно, ваша светлость, что я посчитаю возможным поставить один или два завода. Моя деятельность слишком широка, чтобы говорить, что я стану лишь заводчиком, – сказал тогда я, а герцог рассмеялся.

На самом деле, всё то, что я сейчас сказал, могло звучать как некоторое бахвальство, хвастовство. Однако за моими словами стояло некоторое понимание, что и как делать. Но я всё ещё молодой человек, на вид девятнадцати-двадцати лет, пусть при этом и весьма высок и статен, а после многочисленных тренировок уже приобретший заслуживающие уважения мышцы, причём, рабочие. А всё-таки многим кажусь мало что не мальчишкою.

– Хорошо. Я дам вам разрешительную грамоту. Но вы должны понимать, что за тем, какие слова печатаются в «Петербургских ведомостях», следит ещё и Андрей Иванович Ушаков. Через вас с ним ссориться я не хочу! – сказал Бирон.

Я мысленно вздохнул… Ведь Андрей Иванович, по сути, считает меня своим человеком, так что на такую мелочь, как использование информационного ресурса в виде первой русской газеты, он согласится.

Ведь я не намерен писать какую-то крамолу, уж тем более против Её Величества или существующих порядков в Российской империи. Я, наоборот, собираюсь взывать к патриотическим чувствам подданных Её Величества. Взывать к ним, играть на них, направлять в нужную для меня сторону. Нужную для России сторону! Может быть, не совсем откровенно, но понемногу формируя необходимые нарративы.

Например, русское общество должно понять, что Российская империя вступает в череду конфликтов с Османской империей. Нужно набраться терпения, сил на долгое противостояние. Но турок необходимо сломить. И это будет возможно не только благодаря тому, что армия как-то преобразится и будет одерживать победы. Важнее, порой, бывает то, как внутри общества относятся к той или иной войне.

Если военный конфликт принимает общество, если общество готово терпеть некоторые неудобства или даже серьёзные потери, то рано или поздно это государство непременно победит.

Российская империя на данный момент ещё несёт импульс от того самого толчка – или, может быть, пинка, – который дал ей Пётр Великий. И с этим мотивирующим ударом сапога первого русского императора Россия в XVIII веке в иной реальности одерживала великие победы.

Почему бы этим победам не начаться раньше? Ведь все составляющие есть. Армия по новому, европейскому образцу в наличие. Уже и преемственность в армейской среде наметилась. Промышленность… Тут есть, конечно проблемные точно, но все равно, она куда как лучше, чем еще пятьдесят лет назад. Ну и воля, решительность – это так же на месте.

– А нынче я должен у вас уточнить несколько вопросов по тому методу, что вы предложили для разведения лошадей, – переключился на свою излюбленную тему Бирон.

А потом мне пришлось ещё около часа выслушивать, какие же породы намерен выводить на своих конных заводах Эрнст Иоганн Бирон. Складывалось ощущение, что серьёзный разговор, который предшествовал этому чуть ли не гамлетовскому монологу про лошадей от герцога, был лишь вступлением к любимой теме. Я был вынужден и многозначительно кивать, соглашаясь с герцогом, и даже кое-что уточнить по искусственному осеменению.

А удачно я продал эту технологию! Так бы со всеми моими идеями получалось! Вышло и России помочь, так как, по словам Бирона, уже через три года он начнёт поставлять втрое больше добрых коней для формирования кирасирских полков. При этом и я сам заработал.

Тысяча рублей – вообще-то очень немалые деньги! Теперь в моём распоряжении есть некоторые средства, которые даже и излишне держать в кармане. Деньги должны работать!

– Ну вот! Наконец-то привели невесту! А то я уже устал развлекать жениха! – весело произнёс Бирон, когда в комнату, где я сидел с вымученной и всё тускнеющей с истечением времени улыбкой, вошла Юлиана Менгден.

Раньше я её не воспринимал как женщину, с которой мне предстоит хоть какое-то общение. Сейчас же я ещё раз присмотрелся к этой особе, и со вниманием.

Ведь нам с нею семью строить. Конечно же, я не хотел, чтобы мой брак был лишь фиктивным. Нужно попробовать пожить, может быть, и сладится. Тыловое обеспечение в лице супруги – это важная часть жизни любого успешного мужчины.

И ведь дурой Юля не была. Пусть о любви речи не идет, по крайней мере, сейчас, но она женщина приятная, красивая и может принести здоровое потомство. Как бы это цинично не звучало. Вот только в этом времени именно такой подход к женитьбе.

Два условия должны соблюстись: это социальное положение жениха и невесты; и здоровая женщина, от которой и требуется производить наследников, мальчиков. И виновата, если что, именно жена. Никто же еще не знает о том, что за пол ребенка отвечает мужчина.

Странно, конечно, я начинаю размышлять. Видимо, нынешнее время на меня сильно влияет, как ни верти. Даже не могу представить, мог ли бы я так подумать в прошлой жизни? Слишком уж это как-то потребительски, словно не семью создаю, а товарно-денежную операцию осуществляю.

Не приведи Господь так думать. Но выглядит мое сватовство, как только что о случках кобыл и жеребцов говорил Бирон. С той лишь разницей, что герцог с большей любовью отзывался о лошадях, чем о людях.

Юлиана же сразу, едва войдя, уже смотрела на меня с вызовом. Темноволосая, с относительно коротко, по нынешнему времени, стриженными волосами – никаких кос, а всего лишь по плеч спадающие тяжелые, плотные волосы. И даже не удосужилась, егоза, сделать какую-то замысловатую причёску, приличествующую моменту.

Юлиана была и сложена, скорее, не по моде нынешней. Здесь её повсеместно считали худощавой, в будущем же она была бы, скорее, даже чуть полнее, чем нужно, чтобы считаться стройной девушкой.

Как сказал ослик Иа из советского мультфильма про Винни-Пуха: «Мой любимый размер!» Там ещё в мультике было про то, как замечательно входит и выходит, когда ослик тыкал лопнувшим шариком в горшок. И как бы это пошло ни звучало: я был готов проверить, как оно входит и выходит.

Более трёх месяцев у меня не было женщины! У меня, у молодого парня, у которого бурлят гормоны – а они, между прочим давят на мозг! Так что от одной мысли, что я буду обладать и этой женщиной также, у меня теперь же начиналось некоторое помутнение рассудка. И пришлось усилием воли взять себя в руки, чтобы в высоком присутствии не показывать ни полной жажды похотливой улыбки, ни оголяющего девицу взгляда.

– Сударыня, я несомненно рад, что обстоятельства складываются таким образом, что нам с вами предстоит стать супругами! – сказал я, подойдя к Юлиане, и, склонившись перед нею, поцеловал протянутую ею руку.

Уже потому, как она резко выдернула свою ручку, я понял, что на первых порах счастья семейной жизни мне не видать. И что в тылу, если использовать аллегорию с войной, могут действовать диверсанты.

Но не всё же коту масленица! А то получается, что в жёны отхватываю далеко не уродину, по крайней мере, в моём понимании женской красоты. Так еще и получаю в пользование огромное поместье с крепостными душами… Да много чего приобретаю.

Нужно же и немного дёгтя в этой бочке мёда! Вот и будет мне дёготь в лице строптивой Юлианы. Впрочем, я этого лица могу и не видеть, покуда делами да службой занят.

– Сударь, я лишь подчиняюсь обстоятельствам и вынужденно стану вашей женой! – дерзко, с вызовом, сверкая взглядом не столько на меня, сколько на герцога, произнесла Юлиана. – Вы должны это знать и понимать.

Ай да девка! Вот такой норов мне нравится! Норов?.. Опять игра слов: у Норова и жена с норовом! Очень забавный каламбур выходит. Если кто-то не додумается, то я сам обязательно пущу эту фразу в народ. Это мне подходит, как и жена вот такая, с огоньком, неробкая. Пусть обо мне чаще говорят, пусть я стану своего рода медийной личностью, популярным человеком.

– А ещё, сударь, как ваша невеста и будущая жена, да ещё и меняя веру свою христианскую на православие, прошу и вас пойти на согласие со мной. Отстаньте нынче же от господина Линара! Не унижайте его ни рублём, ни тысячей рублей! – несмотря на то, что Эрнст Иоганн Бирон всеми своими кривляньями показывал, как ему неприятен тот разговор, который затеяла Юлиана, девушка продолжала гнуть свою линию.

Как же новости быстро расходятся. Уже и Юлиана знает о результатах моего разговора с Ушаковым.

– Рубль. Он должен мне рубль, – жёстко припечатал я, не моргая и строго смотря на свою будущую жену.

Она тяжело, бурно дышала. Её глаза, казалось, были готовы вот-вот выпустить заряды молнии.

– Вопрос решён, Юлиана. Или возвращайся к своим родителям! – наше визуальное противостояние прервал герцог.

И тут я увидел страх в глазах девушки. Вот оно что… Она явно боялась отправляться вновь к родителям. Ещё бы! Ведь здесь, в Петербурге, Юлиана имеет немалый вес в обществе. А в перспективе может стать и вовсе той, которая будет нашёптывать решения государственного уровня. А стоит уехать в Эстляндию – или откуда там прибыла эта девчонка – и останется лишь заниматься тем, что подсчитывать количество кур, яиц, да переживать за каждого сгинувшего гуся.

– Венчание состоится аккурат после праздника Крещения! – произнёс Бирон, после чего неожиданно повернулся и пошёл к выходу. Лакей споро распахнул перед ним дверь, и герцог скрылся в небольшой анфиладе Зимнего дворца.

– Так что же, намерены ли вы, сударыня, затевать войну со мной? – строго спросил я Юлиану, когда остался с ней наедине.

– Я покорна воле Её Величества и Её Высочества. Ваше же сердце, насколько я понимаю, отдано иной. Тело же ваше…

– Я думаю, что не стоит говорить о том, чьи тела кому принадлежали или принадлежат! Мне так же стоило бы об этом задуматься! – строго отрезал я.

Вдруг Юлиана отвернулась, сделала два шага в направлении ближайшего кресла, уткнулась в него и зарыдала.

– Всё будет хорошо. Ни к чему воспринимать вынужденное замужество как каторгу. Мы сумеем быть друг другу не только переносимы, а и приятны. Но знайте главное, что я не потерплю неуважения к себе, – сказал я и намерился уже выходить из помещения, где происходил вначале разговор с Бироном, а после и сцена с моей будущей женой.

Оружие массового поражения мужчин – женские слезы – в этот раз на меня не действовали. Было даже несколько неприятно.

– Александр! – когда я уже собирался выходить, мне на шею бросилась…

– Ваше Высочество! – сказал я, принимая объятия от Анны Леопольдовны.

– Ваши виршы! Они прекрасны! – сказала Анна Леопольдовна, а после переменилась и строго обратилась к Юлиане: – Выйди прочь и оставь меня с господином Норовым!

Юлиана посмотрела на меня своими заплаканными глазами, но покорилась воле великой княжны.

А потом мы, что таить, мало говорили. В какой-то момент я прильнул к губам Анны Леопольдовны, и она нежно отвечала на мои поцелуи. Сложно было не пойти дальше… не закрыться в этом помещении… не предаться плотским утехам.

Но это было бы неправильно и слишком вызывающе.

И только к десяти вечера я смог добраться до ресторана. Тут уже вовсю кипело празднование возвращения моей роты в Петербург. Половые еле справлялись, унося опустошённые бутылки венгерского вина. Попадалось здесь и французское вино – не шампанское, а, может, анжуйское или ещё какое-то. И в разных уголках ресторана я слышал стройное хоровое пение тех самых песен, которые уже ранее прозвучали в моем исполнении.

– Господин Норов… – ко мне подошла Марта, остановилась в низком реверансе, опуская свой взгляд.

– Всё хорошо, Марта. Будь счастлива. Фролов – хороший человек. И то, что случилось между вами… отслужите своей преданностью ко мне, – сказал я.

И больше мне не хотелось копаться в себе, искать какие-то эмоции, чувства. От этого я сегодня устал.

И потом, ведь все эти любовные переживания – они лишь вешечки или заячьи петли на пути к моей цели, но никак не самоцель. Все больше меня занимала тема новых изобретений, чтобы успеть еще что-то сделать, перед тем, как отправиться в Малороссию для участия в самой важной войне правления Анны Иоанновны.

Глава 6

Мы подождем, пока американцы истратят деньги на новые технологии, а потом – цап-царап! Посмотрим, мы заинтересованы в этом сегодня или нет.

Владимир Владимирович Путин

Петербург

28 ноября 1734 года

И всё-таки я не железный человек. Похмелье – вот та зараза, которая не проходит и мимо меня. Особенно если в какой-то момент отпустить всё, перестать себя строго контролировать, а просто пить. Как оказалось, в ресторане “Астория” запасов хмельного хватает. Мало того, что венгерского было вдоволь, пива в избытке, так ещё и малоросское хлебное вино в наличии. Вот, наверное, чрезмерное употребление горелки меня и подкосило.

Как в той присказке: пили пиво, потом вино, водку, виски… А после съели печеньку, и траванулись.

Ну а как прикажете спокойно относиться к тому, что со мной происходит? Женюсь на какой-то мегере, рыжая красотка то и дело мелькает передо мной, как в той загадке: ходит рыжая груша – нельзя скушать. Ну и вокруг бушевало всеобщее веселье. Я-то ведь и сам сосватал Фролова за Марту… Или Марту за Фролова. Обе свадьбы, и моя и Фрола, – сразу после Рождественского поста и, собственно, Рождества.

И мне достаточно было увидеть глаза Марты. Не те, которыми она смотрела на меня, постоянно словно прося прощения. А то, как она наблюдала за своим мужчиной. Бороться за Марту? Мог и с явными шансами на успех. Но стоит ли портить девочке жизнь. Ведь единственно, кем я могу ей предложить оставаться рядом со мной – это содержанкой. Любовницей, и то не в первых рядах. Эх… Если б я был султан, я б имел…

Так что когда меня разбудил Кашин, назначенный мной в какой-то момент пьянки ответственным за побудку, я вставал полумёртвым. Ни кофе не привело меня в порядок, ни студёная водичка, употреблённая как вовнутрь, так и наружу – прям окунался в кадь с водой.

А нужно было было в форме. Собрание, куда к полудню мне надо было явиться – более чем серьёзное. Мало того, это я и выступаю с инициативой создания русского торгово-промышленного общества. Так я же и просил многих уважаемых людей прибыть на это мероприятие, чтобы послушать, что я предложу, ну и с возможностью согласиться создать на паях пока что небольшое предприятие, но с возможностями разрастись в будущем в целую корпорацию государственного масштаба.

Сущность проекта была в том, чтобы создать флагман промышленного переворота в России. Заводы и фабрики, которые должны возникать в рамках корпорации, будут оснащаться механизацией. Причем, принудительно и принципиально.

За столом сидели, если считать со мной, пятеро мужей и пока что молчали. Усилием воли я более широко раскрыл веки, чтобы постараться состроить энергичный взгляд и задать тон нашему совещанию. Казалось, что, приподнимаясь, мои веки скрипят, как несмазанная дверь. Но скрип этот, надеюсь, звучал лишь только в моём воображении.

– Господа, – всё же, набравшись мужества, начал я совещание. – Я предлагаю нам всем поучаствовать в создании русского торгово-промышленного общества. Понимаю, что те дела, кои только сейчас начинаются – сие мелко для вас, Акинфий Никитич. Но мыслю я так, что все те розмысловые приспособы, станки и макины, что будут сделаны на нашем заводе, вам весьма придутся впору. Более того… Я хотел бы начать производство русских паровых макин. Их в шахтах самое то использовать паровые машины.

Все, кто не был с серьёзного похмелья, посмотрели на меня с широко раскрытыми глазами. Это Яков Тимофеевич Батищев и Акинфий Никитич Демидов. Хотя за последнего я не ручаюсь, этот мог и выпивать. Остальные же… все те, которые со мной же вчера полностью и покорились власти пьяного Бахуса, взирали также с прищуренными, будто хитрыми глазами. Шувалов с Нартовым еще и тяжело дышали. Причем, такое ощущение, что пожилой Андрей Константинович Нартов перепил Петра Ивановича, вдвое младше токаря Петра Великого.

Я вот даже думаю, может, пусть бы Марта принесла нам всем по кружке свежесваренного пива? Хотя тут ведь такое дело, на старые дрожжи даже меня может слегка повести, и если не накроет хмельным туманом, то явно осложнит видимость.

– На превеликое дело замахиваетесь, господин Норов. При всём уважении, но у меня нет ни людей, которые бы занимались вашими идеями, ни времени, чтобы следить за всем, – вполне дипломатично высказался Демидов.

Заводчик, видимо, посчитал, что ему уготована роль быть “старшим братом”, которому и предстоит следить за шалостями младших братиков. Ничего, прочтет бизнес-план, поймет, что его роль не столь и велика, как Демидов думает. Я не хотел попадать в полную зависимость даже от этого, исключительно приятного мне, человека.

Понятно, что Акинфия Никитича Демидова тот уставной фонд, который я хотел бы привлечь для будущего Охтынского станкостроительного завода – капля в море. И Демидову действительно могло показаться, что мы занимаемся мышиной вознёй. Самое в данном случае обидное то, что, если Акинфий Никитич упрётся, переубедить я его не смогу. По крайней мере, пока не станут очевидными первые результаты нашей деятельности.

– Господин Демидов, вы среди нас самый богатый человек, самый успешный. И вы же видели, как работают созданные нами с Андреем Константиновичем Нартовым прядильные станки? А каковы котлеты из перекрученного в мясорубке мяса? А знакомы вы со станком Якова Тимофеевича Батищева? А там не только один станок… И его станки работают уже на тульских оружейных заводах…

– На моём заводе тако же есть два станка от Якова! – перебил меня Демидов. – Исполненные моими умельцами по образу из Тулы.

Странная получилась ситуация. Мне, как человеку из будущего, абсолютно непонятная. Станки и механизмы Якова Батищева, как и Андрея Нартова, всеми признаны. Доказано, что тот же станок Батищева, который полностью механически, без участия человека, подготавливает стволы для ружей, заменяет сразу двенадцать оружейников.

Причём тут ведь что важно – если шестерёнки крутятся без поломок, то стволы получаются одинаково хорошего качества, без вреда для здоровья того же оружейника. И кадровый вопрос для многих русских предприятий – ключевой. Сложно из крепостного сделать квалифицированного рабочего. Да хоть какого рабочего, если работа предполагает даже чуточку разумности.

Хотя об этом здесь и сейчас будут думать как раз-таки в последнюю очередь. Крестьян, как считается, много, пусть работают.

Сейчас, более подробно изучив вопрос русского станкостроения начала XVIII века, я убеждён, что Россия при Петре I стояла и стоит на пороге промышленного переворота. Вот только никак в толк не возьму, почему даже прибыльные, эффективные станки, механизмы, постигала странная участь: они в лучшем случае внедрялись в производство разово, не системно.

После того как механизмы Батищева стали использоваться на Тульском оружейном заводе, да ещё парочка похожих машин, скорее, реплик, вероятно, и не лучшего качества, были внедрены на других производствах, эта уникальная, из того, что я видел на чертежах, скорее, подходящих даже и XIX веку, машина практически не использовалась.

Нужно было создать целое производство таких станков, внедрить технологии на всех предприятиях, одновременно разрабатывая новое оборудование. И так далее… К технологическому будущему. А старые станки продавать… Пусть полякам, или персам, это не принципиально, когда собственное производство становится все более массовым и производительным.

Вот как получается, что один токарный станок Нартова есть в Академии наук, ещё парочка – у самого Нартова, в его мастерской. Где-то использовались похожие механизмы, но опять же не системно, да и выполнены они каким-то отдельным умельцем, имя которого история и знать-то не будет.

Не скажу, что проблема внедрения новых технологий – это проблема лишь только Российской империи. История знает примеры, когда действительно дельные новшества не приживались и в той же Англии.

Например, создателя прядильной машины, технологию которой я уже “сплагиатил”, в какой-то момент даже сожгли вместе с его же изобретением коллеги-прядильщики. Почему? Потому что от станка не было толку? Нет, они боялись остаться без работы из-за того, что механизмы вполне успешно будут заменять их труд. В России такой мотивации жечь людей не должно быть.

– Так вот, господа, исходя из того, что я только что вам рассказал, и по собственному разумению… – в какой-то момент забыв даже о своём не самом лучшем самочувствии и увлекаясь речью, говорил я. – Общество наше будет заниматься тем, что станет повсеместно внедрять новые макины, технологии, станки, что могут заменять сотни работников.

– Так-то да… – сказал Яков Батищев, почесав свой морщинистый лоб. – Но кому сие нужно? Сколь много я делал макин, а все едино… Токмо при Петре Алексеевиче, нашем амператоре и был толк.

Обида Батищева понятна. Этот человек на данный момент был практически оттёрт от всех проектов. Он, пусть и самоучка, но гений инженерной мысли, был лишь консультантом, а значит, фактически никем при строительстве плотины в Охтинской слободе.

А ведь не сказать, что Яков Тимофеевич старый человек. Скорее, пожилой, уставший, будто лишённый смысла жизни, но никак не старый. Просто время такое… Не петровское. Если уже главного токаря страны, личного друга первого русского императора, Андрея Константиновича Нартова, и того практически сослали в Москву в ссылку, чтобы не мельтешил перед глазами.

То, что же говорить про Батищева, который был, может быть, и не менее гениальным и талантливым, чем Нартов, но который наладил работу как минимум пяти различных заводов, часть производственных процессов поставил на механизацию. И он оказался не у дел.

Такие люди, как Нартов, Зотов, Батищев, иные изобретатели времён Петра Великого – нужны только при таком государе, каким был Пётр Алексеевич. А сейчас же считается, что человеческий труд – это намного дешевле, чем сконструировать какой-либо механизм, за которым ещё нужно следить, а значит, иметь высококлассных специалистов-механиков. Нужно же вовремя чинить механизмы!