Читать онлайн Нарочно не придумаешь! бесплатно

Нарочно не придумаешь!

Предисловие

Сибирь – это огромное пространство, протянувшееся от Урала до Дальнего Востока, от Северного Ледовитого океана до степей и гор Казахстана, Монголии и Китая. На этой территории живут разные народы, и каждый из них оказался здесь по своим причинам. Кто-то шёл в Сибирь, спасаясь от набегов воинственных соседей, кто-то – в поисках новых охотничьих угодий, а кто-то – за новой землёй и свободой.

Заселение степной части Западной Сибири активно началось в конце XIX века и, особенно, после строительства Транссибирской железной дороги. Тогда многие крестьяне из Центральной России, Беларуси и Украины целыми семьями переселялись на свободные сибирские земли, строили здесь свои деревни, приспосабливались к местному климату и сохраняли свою культуру и свой язык. Так на юге Сибири сформировался своеобразный котёл, где культуры и языки славянских народов перемешивались, и из этого получалось что-то своё, новое и уникальное.

Перед Вами книга, в которой собраны несколько рассказов о сельской жизни в 50-е-70-е гг. прошлого века в юго-западном углу Новосибирской области, там, где рядом сходятся Новосибирская и Омская области, Алтайский край и Республика Казахстан. Тут по плоским степям, поросшим ковылём и полынью, гуляют сухие ветры. Здесь зимой случаются сильнейшие метели, а летом часты засухи. И всё же, земли здесь плодородные, весна ранняя, озёра богаты рыбой, а звёзды по ночам такие яркие и близкие, что, кажется, залезешь на крышу – и рукой до них дотянешься.

Деревенька Ильичёво Краснозёрского района не какая-то конкретная деревня, а, скорее, собирательный образ, в котором местные жители найдут знакомые черты нескольких населённых пунктов. Сейчас и не разберёшь, что в этих рассказах быль, а что – вымысел автора. В одном можете быть уверены – эта книга про огромную любовь к Краснозёрскому району и людям, населяющим его.

Цоб-цобэ

Вэдьке скоро должно было семнадцать исполниться. Крепкая, с уже оформившейся фигуркой, она славилась среди подруг своим весёлым нравом, умением плясать до упаду и одинаково хорошо петь как русские, так и украинские песни. Вэдька была старшей в семье и единственной девкой. Мать одна воспитывала четверых детей – отца убили на войне. Хотя, воспитывала – это громко сказано. Воспитывать было некогда – просыпалась мать до восхода солнца, управлялась с домашней скотиной и уходила на работу в совхоз. Возвращалась оттуда поздно, едва поспевая к вечерней дойке, кормила скотину, и только после этого принималась за домашние дела. Дети большую часть дня были предоставлены сами себе, исправно исполняя возложенные на них обязанности – Вэдька ведала уборкой в доме и готовкой пищи, а братья её чинили заборы, мастерили корыта, огород вскапывали. Даже самый младший Ванятка был при деле – пас десяток гусят возле пруда.

Летом работы в совхозе было много, людей не хватало, и дети вместе с родителями уходили на посевную, потом на сенокос, а ближе к осени – на уборку урожая. В этом году Вэдьку весной отрядили работать на молоканку – возить бидоны с молоком от молоканки до сепараторной. Путь был не близкий, километров пять по степи. Коней на такое дело, конечно, никто не выделял. Кони были в большом дефиците и на вес золота, так что Вэдьке выдали бычью упряжку.

– Не буду я на быках ездить! – заупрямилась было Вэдька, – не справлюсь я с ними!

– Ещё чего удумала! – возмутилась баба Дуня, поправляя льняной платок на голове, – возьми Тишку с Мишкой, они спокойные. Ты, главно, следи, чтоб они коров не видели, а то упрут к стаду.

– Да где ж я коров-то найду, на молоканке-то, – буркнула себе под нос Вэдька.

Предполагалось, что баба Дуня её не услышит, но баба Дуня только называлась бабой, поскольку внуков уже имела штук пять, но слух в свои сорок пять лет не потеряла.

– Тю! Умная какая! – баба Дуня с усмешкой посмотрела на Вэдьку, – Иди, иди к Сорочихе, она тебе ярмо выдаст.

Спорить с бабой Дуней было бесполезно, так что Вэдька пошлёпала по грязи скотного двора к коровнику.

Коровник, дощатое длинное, серое и унылое сооружение, пах как и положено коровнику – навозом и мухами. Сорочиха, тощая и высокая баба, отыскалась не сразу, Вэдька обошла коровник на три раза, прежде чем высмотрела её в загоне.

– Чего тебе? – спросила Сорочиха.

– Меня баба Дуня послала молоко возить от молоканки. Сказала, взять Тишку и Мишку.

– Так бери!

– Ярмо дайте-то!

Сорочиха подобрала юбки, перелезла через забор и вместе с Вэдькой отправилась к коровнику.

Низкое утреннее солнце било им прямо в глаза. Пучки молодой майской травы не способны были прикрыть собой грязищу. На калоши налипло по килограмму влажной солёной глины.

Тишку Вэдька знала с глубокого детства. Бык был стар и меланхоличен, его всегда запрягали слева. Его прошлого напарника съели года три тому назад, и с тех пор в паре с Тишкой ходил бурый с белым пятном на морде Мишка. Сорочиха помогла выгнать быков во двор, и там в правое ярмо они с Вэдькой загнали упрямого Мишку, а потом безо всякого труда, в левое ярмо впрягся Тишка.

– Ты к Мишке сзади не подходи, – напутствовала Вэдьку Сорочиха, – он лягается. На хворостину.

Вэдька взяла длинный ивовый прут, залезла в повозку и гаркнула:

– Цоб-цобе!

Быки помялись, лениво шагнули и повозка, скрипя колёсами и оглоблей, покатилась.

– Цобе-цобе-цобе-цобе, – затараторила Вэдька, Мишка повернул вправо, увлекая за собой Тишку и повозку.

Сорочиха посмотрела, как Вэдька лихо развернула повозку, махнула рукой, то ли прощаясь, то ли благословляя, и вернулась к своей работе.

Вэдька тем временем тряслась в повозке, медленно двигающейся к сепараторной. У сепараторной она остановилась, вбежала в открытые настежь двери и принялась таскать в повозку пустые бидоны.

– Вэдька, а ты чего тут делаешь? – спросила её пробегавшая мимо Зинка.

– Молоко теперь я возить буду, – отозвалась Вэдька, волочившая к повозке последний бидон.

– Здорово!

Зинка убежала, а Вэдька снова взобралась на повозку. С Зинкой можно было бы и не согласиться. С быками Вэдьке связываться не хотелось – уж больно своенравные и сильные животные. Таскать бидоны с молоком тоже лёгкой работой не назовёшь. Не очень приятно даже просто трястись в повозке в любую погоду, то стуча зубами от холода, то кутаясь в старенькую накидку при дожде, то отмахиваясь от комаров в жару. С другой стороны, лёгкой работы в деревне не бывает, так что Вэдька не унывала.

– Цоб-цобе! – крикнула она, и для пущей убедительности огрела хворостиной и Мишку, и Тишку.

Быки тронулись, бидоны загромыхали.

– Цоб-цоб-цоб, – поворачивала Вэдька повозку налево. В бычьих упряжках вожжи не предусмотрены. Быки с детства обучаются поворачивать налево или направо, повинуясь окрику погонщика.

Перед быками расстилалась необъятная Кулундинская степь, испещрённая веером полевых дорог, по-весеннему зеленовато-бурая, пахнущая влагой и прелой травой. Вэдька напевала песню, быки плелись знакомой дорогой. Через полчаса они въехали в Спасское – небольшую деревушку. Дорога проходила по правому краю Спасского, а потом снова убегала в степь. До молоканки от Спасского оставалось совсем недалеко – километра полтора.

Вэдька перестала петь, закрутила головой в разные стороны. В Спасском она бывала редко, так что рассматривала белёные домики за низкими заборами палисадников с неподдельным интересом. Домики в Спасском были все, как один – камышовые, обмазанные глиной и побеленные, крыши крытые камышом. Каждый год после схода снега стены домов подмазывали свежей глиной и заново белили. Крыши тоже раз в год приходилось перекрывать. Заборчики тут ставили чисто символические – в метр высотой. Дворы просматривались насквозь. Осенью в палисадниках расцветали мальвы и "барышни кучерявые", а домики увивал плющ, но сейчас, весной, палисадники были голыми, а возле свежевыбеленных стен на земле виднелись светлые пятна белой глины, оставшиеся после побелки. Быки повернули из проулка на улицу, в самом конце которой виднелся до сих пор не обмазанный и не побеленный дом. Вокруг него не было заборчика, а дорога проходила почти вплотную к его стене.

"Что за лентяйка тут живёт, – подумала Вэдька, – хоть бы забор поставила, а то весь палисадник колёсами измесили! Проучу-ка я её!"

В голубых Вэдькиных глазах заплясали чёртики, она приподняла хворостину и тихо так забормотала Тишке:

– Цоб-цоб-цоб-цоб!

Послушный старый Тишка повернул влево, Мишка за ним. Повозка вылезла из колеи, быки прошли совсем близко к неухоженному дому, и тут:

– Вжжжум!

Повозка левым бортом стесала угол дома.

– Цобе! Цобе! – ухмыляясь крикнула Вэдька, – Цоб-цобе!

Быки вернулись в колею, и поехали дальше.

Вэдька оглянулась. Угол дома коричневел свежим сколом.

Надо ли говорить, что возвращаясь с молоканки в повозке, полной бидонов с молоком, Вэдька вновь опасно приблизилась к дому без ограды.

– Цобе-цобе-цобе! – скомандовала она, и Мишка послушно дотащил повозку до угла дома. Снова раздался звук "Вжжжжум!", повозку тряхнуло, а на стене дома царапина заметно углубилась.

Всё лето Вэдька ездила на молоканку, и каждый раз не забывала шаркнуть повозкой по углу так не понравившегося ей дома.

Наступила осень, урожай сняли. Дни стали короче, а Вэдьку готовили к свадьбе.

В день сватовства Вэдьку нарядили, соседка одолжила ей свои туфли – настоящие туфли с небольшим каблучком. Вэдька чувствовала себя практически принцессой в таких туфлях, хотя они и были на два размера больше, чем требовалось.

Сваты пришли, мать приняла их, усадила за стол. Вэдька посмотрела в щёлку между шторками, отделяющими спальню от комнаты, где собрались гости.

Жених был худой, невысокий, зато уж пригожий – тёмные кудри, синие глаза, тонкий прямой нос. К тому же он отлично играл на гармошке. Степан был не из местных, райцентровский. Его недавно приняли в совхоз на работу. Вэдька встречала его в клубе несколько раз, и даже была с ним знакома. Познакомила их Зинка. Дело было так.

В клубе были танцы. После вечерней дойки молодёжь собралась в холле. Вэдька сразу заметила новенького, игравшего на гармошке.

– Это кто? – спросила она у Зинки.

– Это Степан, он из райцентра. Техникум закончил, и его к нам распределили. Технологом теперь в нашем совхозе работать будет. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?

И познакомила. Вэдька со Степаном поздоровались и разошлись в разные стороны. Зинка тут же донесла до Вэдьки, что у Степана с Томкой роман, и что Томка со дня на день сватов ждёт. Зная Томкин характер, Вэдька даже посочувствовала приезжему – надо же было сразу так влипнуть! Томка своего не упустит, не удивительно, что она сразу к рукам прибрала симпатичного и образованного Степана.

Но шло время, а сваты к Томке не приходили. И вот неделю тому назад на танцах к Вэдьке подошёл Степан, и без всяких экивоков спросил:

– Пойдёшь за меня замуж?

Вэдька, хоть от неожиданности и растерялась немного, но своего шанса упускать не пожелала.

– Пойду, – кивнула она.

– Тогда на той неделе в субботу жди сватов.

Сказал так Степан и ушёл.

А Вэдька пришла домой сама не своя. Не верилось ей, что такой завидный жених её, Вэдьку, замуж брать будет. Мать тоже сперва не поверила, а на следующий день провела целое расследование. Посоветовавшись с десятком баб, она пришла домой немного раньше обычного и кликнула Вэдьку.

– Евдокия! Подь сюда!

Вэдька сразу смекнула, что разговор будет серьёзный. Мать редко называла её полным именем.

– У женишка-то твоего рыльце в пушку! Бабы говорят, беременная Томка-то от него!

Вэдька сглотнула, села рядом с матерью на крыльцо, задумалась.

– Всё равно за него замуж пойду, – сказала, наконец, Вэдька, – Томка, небось, брешет, что от него ребёнок. Нагуляла где-то, да на приезжего свалить всё пытается.

Мать посмотрела внимательно на Вэдьку и медленно кивнула. Хоть обеим и было понятно, что Томка не брешет, но образованного жениха терять было нельзя. Вэдька голодать с таким мужем никогда не будет. Правда, помощницы мать лишалась, но лучше уж вовремя отпустить дочь, чем продержать у себя. За Вэдькой ничего, кроме двух подушек мать дать не могла, так что, отказав этому жениху, следующего можно было и не дождаться.

– Ему дом в Спасском дали, – сказала мать.

Вэдька молча кивнула.

Вэдька страшно волновалась, всё боялась, что сваты от Степана не придут. Но сваты приехали – два дядьки Степана да Степанов старший брат с женой. Родителей у Степана в живых уже не было.

Посидели, поугощались. Вэдька сидела в своём укрытии тихо, как мышка. Наконец, мать позвала её убирать со стола. Вэдька выплыла на своих каблуках, принялась сноровисто собирать посуду. Разговоры за столом утихли. Сваты присматривались к невесте.

Свадьбу решили играть через неделю. Ох, и хлопотная выдалась неделька! Наконец, Вэдьку нарядили, усадили в доме в красный угол, а за двором ребятня верещала:

– За красную девицу дай нам мёду напиться! За невестины глаза дай нам два сапога!

Слышался смех, пели песни, а Вэдька сидела и думала только об одном – скорее бы всё закончилось! Тогда никакая Томка Степана у неё не уведёт, будь у неё хоть тройня!

Наконец, жених вошёл к невесте. Вэдька раскраснелась от смущения.

Гостей было довольно много для Вэдькиного родного дома. Гуляли допоздна, пили допьяна, ели, пели.

На ночь молодых отвели ночевать к старой бабе Гане. Вэдька, хоть и стеснялась, но рядом с новоиспечённым супругом легла. А Степан, приобняв молодую жену, уснул богатырским сном. Оказалось, что он ещё и храпит. Вэдька поёрзала, поёрзала, да и уснула сама.

На утро их разбудила баба Ганя. Не выспавшиеся, зевающие молодые отправились к Вэдькиному дому, возле которого уже стояли две запряжённые в телеги лошади. Опохмелившиеся гости расселись по телегам, молодых посадили в центр, и все дружно с песнями и шутками отправились в Спасское.

Вот въехали в село. Едут по улице, народ выходит к калиткам, поздравляют, улыбаются, а кто-то и присоединяется к свадебному кортежу. Вэдька всё ждёт, когда же лошади остановятся, гадает, который же из домов теперь её, Вэдькин.

Вот половина деревни позади, вот и три четверти. В конце улицы показался дом, который Вэдька так старательно ежедневно подтачивала своей бычьей повозкой.

«Не может быть!», – мелькнуло в Вэдькиной голове.

Но рок в этот раз решил явить миру своё незамысловатое чувство юмора. Лошади привезли молодожёнов к этому самому дому.

Первое, что Вэдька сделала на следующий же день после свадьбы – начала возводить вокруг дома плетень. И замазала свежей глиной глубокую дыру в углу дома.

Что б ты умер!

Сашка рос без матери. С отцом ему повезло – Володя был колоритный мужик с золотыми руками, уважаемый всеми в Ильичёво. А вот Володе с сыном повезло гораздо меньше – Сашка рос шалопаем и хулиганом, вечно подначивающим других ребят на всякие шалости. Эти шалости не всегда заканчивались хорошо. Чего стоит только последняя его выходка! Как уж у него получилось уговорить Серёжку сунуть пойманной щуке в рот палец – можно только догадываться. Зубы у щуки в несколько рядов, и все загнуты вовнутрь. Кое-как раскрыли рыбине пасть! Палец Серёжкин, конечно, в лохмотья к тому моменту был порван.

Про этот эпизод Володе рассказала тётя Маша – продавщица в магазине. Прознав, кто подначивал Серёжку, Володя вздохнул, пошёл к дому и нашёл Сашку при исполнении очередного преступления – Сашка находился возле коптильни на табуретке в окружении своих почитателей – таких же пацанов, как и сам Сашка – и воровал из коптильни чебаков. Володя молча раздвинул пацанов, прыснувших при этом в разные стороны, снял сына с табурета и лёгкими подзатыльниками направил Сашку к дому.

– Бать, да я просто проверял их – готовы вже чи не! – оправдывался Сашка.

Впрочем, оправдывался он не особенно – понимал, что наказания не избежать.

В доме было тихо, темно и прохладно. Володя привёл сына на кухню, одновременно служившую столовой и Сашкиной спальней – в углу стояла его кровать. Смежная с кухней комната была залом и спальней Володи.

– Мне рассказали про Серёжку, – буркнул Володя, – Два дня будешь сидити вдома. И нияких гостей! Ослухаэшься – нарекай на себе.

– Бать, завтра же в школу, – перешёл на чистый русский Сашка.

Он всегда переходил на русский в школе, или даже когда его мысль вдруг оказывалась в окрестностях школы, хотя родным языком для него был, всё-таки, сибирский диалект украинского.

– Пропустишь, – равнодушно отозвался Володя, отвернулся к буфету и загремел кастрюлями – пора было готовить ужин.

Сашка сжал зубы. Очень обидно, но уговаривать отца смягчить приговор было совершенно безнадёжным делом. Вместо этого Сашка молча принялся помогать отцу с приготовлением ужина.

На следующий день Володя разбудил Сашку как обычно. Они вышли на улицу, накормили скотину, затем отец выдал Сашке список поручений на день и ушёл на работу. Сашка уныло принялся за хозяйственные дела, раздумывая о том, что новая учительница математики снова вкатит ему двойку за прогул контрольной.

Любовь Николаевна приехала в их деревеньку в конце лета из Новосибирска. Как уж так получилось, что молодую учительницу перевели в Ильичёво из городской школы у Сашки любопытства не вызывало. Перевели и перевели. Бывшая математица, Клара Генриховна, была такой старенькой, что не слышала не только ответы учеников у доски, но и надсадный скрип открывающейся парты, которым Сашка как-то развлекал весь класс в течение целого урока. С приходом молодой Любови Николаевны, Клара Генриховна ушла на заслуженный покой со спокойной совестью. Правда, как-то в начале сентября она неожиданно появилась в классе со звонком – забыла, что уже на пенсии.

Любовь Николаевна оказалась строгой, но справедливой учительницей. К тому же, она взяла классное руководство над Сашкиным классом. Два раза в неделю Любовь Николаевна собирала класс после уроков, и они вместе готовили Праздник Осени, который планировалось провести после окончания уборочной, где-то ближе к началу ноября. Сашка в празднике играл ключевую роль. Его артистическую натуру Любовь Николаевна заприметила на самом первом уроке, когда Сашка пытался изобразить петуха.

Сегодня была назначена очередная репетиция Праздника Осени. Сашка вздохнул, посмотрел на часы – было около двух часов пополудни. Пора было кормить Кабысдоха. Сашка взял с подоконника гнутую кастрюлю, в которой находилась каша, сваренная на костях – любимое лакомство Кабысдоха – и вышел во двор.

Кабысдох – крупный серый пёс, радостно заскакал вокруг Сашки, повизгивая от удовольствия.

– Видыйди, чёрт! Миску перевернешь, бовдур! – отмахивался от собачьих нежностей Сашка.

Кабысдох вилял шикарным пушистым хвостом. Он отлично знал, что Сашка его обожает. Кабысдох вообще был редкостной умницей. Когда кто-то подходил к калитке, он начинал басовито лаять, но стоило позвать его по кличке – и Кабысдох сразу терял всякий интерес к человеку, с чувством выполненного долга ложился в тени сиреневого куста или забирался в будку, давая пройти визитёрам. Он был совершенно равнодушен к курам, уткам и гусям, позволяя себе лишь изредка погонять гусака. Но у Сашки складывалось впечатление, что и Кабысдох, и гусак просто приятно проводят время, бегая друг за дружкой.

Покормив Кабысдоха, Сашка подошёл к калитке. Со стороны школы шли Ванька и Таня – его одноклассники.

– А тебя почему в школе не было? – спросил Ванька, – Любовь Николаевна велела узнать, что у тебя на этот раз случилось, – он мелко затрясся от смеха.

– Она сказала, что вечером к твоему отцу придёт, поговорить с ним хочет, – подхватила Таня с беспечной улыбкой на веснушчатом лице.

– Батя наказал. Сказал дома сидеть, да ещё и работу задал, – ответил Сашка и нахмурился.

Этого ещё только не хватало – чтобы Любовь Николаевна с отцом поговорила!

– Значит, ты сегодня на репетицию не пойдёшь? – сочувственно поинтересовался Ванька.

– Не пойду, – буркнул Сашка, развернулся и пошёл во двор.

Кабысдох подбежал к нему, но Сашка отпихнул друга ногой и скрылся в доме. Кабысдох понурил голову, и дал себе собачье слово заслужить похвалу хозяина так или иначе. И случай показать себя во всей красе ему вскоре представился.

Вечером Сашка ушёл на скотный двор – чистить свинарник и сколачивать новое корыто. Отца дома ещё не было – он часто задерживался на полях до темноты. В это время Любовь Николаевна шла по улице в сторону Сашкиного дома. Она была одета в строгое шерстяное платье, светло-коричневые колготки, красивый оранжевый плащ – предмет зависти всех сельских женщин. На её ножках были ботиночки на небольшом каблуке, слегка испачканные – дороги в деревне не отличались цивилизованной чистотой. Сами селяне предпочитали передвигаться в зависимости от времени года босиком, в галошах или в валенках.

Любовь Николаевна подошла к Сашкиному дому. Возле калитки она остановилась – со двора донеслось басовитое приветствие Кабысдоха. Но Любовь Николаевна была предупреждена по поводу этого препятствия. Ванька с Таней на репетиции объяснили учительнице, что Кабысдох на самом деле лапочка, главное – позвать его по имени.

– А как его зовут? – спросила тогда Любовь Николаевна.

– Кабысдох, – ответил Ваня.

– Какая странная кличка, – задумчиво сказала Любовь Николаевна, переведя кличку на русский язык.

– Обычная, – пожал плечами Ванька.

В общем, Любовь Николаевна смело открыла калитку и вошла во двор. Кабысдох, решивший доказать Сашке, что он лучший пёс на сто вёрст окрест, кинулся к Любови Николаевне. Любовь Николаевна, увидев перед собой белые клыки монстра, со страху забыла всё на свете, и, в первую очередь, азы украинского языка, которые ей пришлось освоить после поступления на работу в деревеньке, основу жителей которой составляли переселенцы из Украины.

– Чтоб ты умер! – крикнула она псу, в надежде, что он сию же секунду превратится в обещанного Ванькой и Таней лапочку.

Но, к её сожалению, Кабысдох даже не догадывался, как переводится с украинского на русский его кличка. Он щёлкнул челюстями, а Любовь Николаевна выставила перед собой классный журнал, который прихватила из школы, чтобы продемонстрировать Сашкиному отцу сомнительные успехи его сына на поприще общего среднего образования. Кабысдох, тренированный Сашкой со щенячьего возраста, вцепился в журнал всеми своими зубами. Любовь Николаевна завизжала, но журнал не выпустила из рук и попыталась его вырвать из пасти пса. Но Кабысдох оказался сильнее. Он резко дёрнул журнал на себя, Любовь Николаевна не удержалась на ногах и упала на четвереньки. Кабысдох тем временем откинул журнал прочь и бросился к учительнице. Любовь Николаевна проявила чудеса ловкости – с невероятной скоростью она пересекла двор на четвереньках, порвав по дороге колготки и запачкав оранжевый плащ. Наконец, она юркнула в будку Кабысдоха – как раз перед самым его носом. Кабысдох на долю секунды замешкался – никогда никто не забирался к нему в будку! Даже Сашка не позволял себе такого грубейшего нарушения границ частной собственности!

От этого Кабысдох разозлился ещё сильнее. Он яростно залаял, сунул нос в будку, но Любовь Николаевна находилась в безвыходном положении, поэтому она с неожиданной даже для самой себя отчаянностью начала дубасить Кабысдоха по морде, при этом завывая заклинание:

– Чтоб ты умер! Чтоб ты умер!

Сашка даже сквозь стук молотка услышал, что во дворе творится что-то неладное. Он отбросил молоток в сторону и побежал к дому. Кабысдох бегал вокруг будки и обиженно, яростно, властно лаял на неё, а будка верещала, захлёбываясь рыданиями:

– Чтоб ты умер! Чтоб ты умер!

– Кабысдох, до мене! – крикнул Сашка и кинулся к Кабысдоху.

Кабысдох, услышав голос хозяина приободрился, и снова предпринял попытку достать из будки Любовь Николаевну. На этот раз ему удалось вцепиться в рукав её оранжевого плаща. Рыча и упираясь всеми четырьмя лапами, Кабысдох начал вытаскивать оккупантшу из своего законного жилища.

Сашка, увидев оранжевый рукав, показавшийся из будки, похолодел от ужаса. Его коротко стриженные белые волосы зашевелились на голове. Он в один прыжок подскочил к Кабысдоху, оседлал его, и стал тянуть собаку за уши.

– Кабысдох, фу! Кабысдох, до мене! Кабысдох, видпусти, чёртова псина!

Кабысдох задыхался под тяжестью Сашки, оранжевый рукав забился ему в глотку, так что его рычание постепенно превратилось в скулёж. В этот момент что-то большое и сильное схватило Сашку поперёк туловища, отшвырнуло в сторону. Кабысдоху достался сильнейший пинок под рёбра, и он откатился к кустам, всё ещё сжимая в челюстях оранжевый клаптик.

Сашка приподнялся на локтях и увидел, как отец поднатужившись сорвал с будки крышу. В будке, уткнувшись лицом в колени, сидела до смерти перепуганная Любовь Николаевна. Сквозь её всхлипы слышалось безумное бормотание:

– Чтоб ты умер! Чтоб ты умер!

Володя если и удивился, обнаружив в будке Кабысдоха Любовь Николаевну, никак удивление своё не проявил.

– Пойдёмте в дом, – произнёс он слегка подрагивающим голосом по-русски, – Сашка, бижи, став самовар!

Сашка стрелой помчался к дому, отряхивая по дороге штаны и потирая ободранные локти. Володя тем временем помог Любови Николаевне выбраться из будки, и всё бормотал: «Простите, ради Бога!». А она всё повторяла: «Чтоб ты умер!»

В доме Любови Николаевне предоставили умывальник, Сашка сноровисто накрыл на стол, стараясь не приближаться к отцу. Но Володя, казалось, не обращал на сына внимание. Он только расхаживал по кухне туда-сюда, ожидая, когда войдёт Любовь Николаевна.

Читать далее