Читать онлайн Главная роль – 6 бесплатно

Глава 1

Солнышко приятно грело укрытую соломенной шляпой голову, простенький, без знаков отличия и орденов белый хлопковый костюм неплохо спасал от влажной жары, бричка под нами жизнеутверждающе тарахтела по вымощенной камнем дороге.

Третий день в Крыму обещал быть столь же прекрасным, как и предыдущие два, но в сегодня у меня больше свободного времени — первые два дня ушли на экскурсионную поездку по Севастополю и встречи с флотскими, армейскими и гражданскими (чиновники) контингентами.

— Смотри, цирюльня, — указал я брату-Мише на первый этаж двухэтажного здания, совершенно стандартного для Империи этих времен вида, решив придать лекции по азам экономики наглядности. — Не только головы там стригут, но и бороды с усами равняют.

— Вижу, — серьезно кивнул уважающий меня младший брат.

Иначе слушать бы не стал — это же без пяти минут подросток.

— Когда наш предок Петр запретил боярам ношение бород, рынок ухода за волосяным покровом уже существовал, — продолжил я. — У кого-то, конечно, был личный брадобрей, но менее состоятельные господа ходили в подобные заведения. После запрета бород случилось что? — укрепил вопросом понимание.

— Рынок сократился на треть? — догадался Миша.

С улыбкой кивнув, я добавил:

— Жизненно необходимо взвешивать свои решения: их влияние на обычных граждан, прямо и косвенное, их отражение на экономической жизни страны — тож прямое и косвенное.

— Сложно, — вздохнул Михаил и пообещал. — Я буду стараться.

— Старайся, и кто знает — может однажды и пригодится, — подмигнул я ему.

— Все равно тебя не убьют, — отмахнулся он. — Зачем мне?

Такие вот диалоги с девятилетним братцем.

— Мир велик и пластичен, — повернулся я к окну, голосом нагоняя загадочности. — Меня-то не убьют, это очевидно, но в ходе исторического процесса в наши руки может попасть что-то, что не сделать частью России — это придется отдать под руку умному и деятельному человеку. Такому, кто точно не ударит мне в спину.

Глаза братика загорелись — семена упали на благодатную почву, и теперь расцветут толкающими на саморазвитие амбициями.

Активное многодневное кручение головой позволило сделать логичный вывод: «тут вам не здесь». Курортная сфера Крыма в эти времена развита из рук вон плохо — с состоянием дел в соседних городах я ознакомился по картам, отчетам и фотографиям. Такое себе — тамошний воздух бумага не передает — но делать выводы позволяет. Зачатки, способные удовлетворить узкую прослойку «среднего класса» и еще более узкую — «состоятельных господ», конечно имеются: вон столб под газовым фонарем целиком объявлениями залеплен.

«Приобретайте путеводитель от Сосногоровой и Москвича, сэкономьте ваше время!» — это вместо интернет-карт, «Гостиница для состоятельных господ предлагает апартаменты с видом на море, газовым снабжением, горячей водою и полным пансионом, включая горячительные напитки» — «всё включено» в этом времени уже освоено, «Лечебница доктора Федорова для легочных больных предлагает множество целебных процедур и прогулку в уютном парке возле моря. К услугам оздоравливающихся дам и господ — новейшее лекарство от легочных хворей „изониазид“. Полный пансион». Новинка освоена, «легочных больных» здесь каждую зиму очень много, а основной сезон начинается осенью. А вот и грозное предупреждение, подписанное самим градоначальником: «Мужчины, наблюдающие за купающимися женщинами, будут забираться в участки, а затем высылаться из Севастополя этапным порядком». Нельзя на одном пляже обоим полам нынче купаться — времена строгих нравов. Касается это и одежды — как дамы, так и господа неизменно погружаются в море в плавательных костюмах, закрывающих все от горла до пяток.

Сдаются и комнаты с койко-местами в частных домах — с «пансионом» и без. Цены не сильно отличаются от гостиничных и санаторных: на курорте сезон целый год кормит, поэтому местных я нисколько не осуждаю. Когда дойдут руки, гостиниц и частных домов вдоль береговой линии прибавится — не прямо здесь, где квартирует славный Черноморский флот, а в поселениях «гражданского» направления — в любимой многими уже сейчас, и к сентябрю превращающейся в центр светской жизни Ялте, например. Курортная жизнь в свете работы по улучшению благосостояния подданных вообще сильно изменится, но это — дела более приятного будущего.

О недалеком прошлом думать не хотелось, но проклятые воспоминания все равно лезли в голову — начиная прямо со «сцены покидания Августейшей семьей премьеры»: не усидел Император в ложе после получения известий о смерти брата, пришлось нам всем во дворец ехать, принимать доклады, накручивать хвосты непосредственным охранникам дяди Леши и вырабатывать решения — тогда на меня в первый раз в этой жизни откровенно наорала Высочайшая глотка:

— Доигрался⁈ Весь Двор знал, что ты под Лёшку копаешь, судом грозишься!

— Юпитер, ты злишься, значит ты не прав, — скучным тоном ответил я.

Поорет да перестанет — без доказательств «подвиг Рожественского» ко мне не привяжешь, а их нет и быть не может. Император это хорошо понимает — на такой должности, учитывая рождение и воспитание в недрах Дворах, попросту не возможно стать верным адептом указов, постановлений, нормативных актов и служебных инструкций. Я в этом плане скован гораздо меньше: я оперирую пониманием, под которое по мере надобности смогу подвести любые бумажки.

— В Лондоне у тебя был приватный разговор с этим… с этим…

— С этим русским офицером, который не выдержал развернутой дядюшкой кампании по уничтожению нашего Флота, — подсказал я.

— Это все ты! — ощерился Император. — Ты его настрополил!

— И поэтому больше года собираю свидетельства махинаций покойного и ношу их посмотреть тебе, выпрашивая возможность инициировать судебное разбирательство, — откинулся я на стуле, сложив руки на груди.

Богоизбранный сын недоволен беспочвенными обвинениями, папа. Теперь нужно использовать паузу, дарованную гневно хватающим воздух ртом Александра:

— Как вы это вообще себе представляете, папа? Вызываю я такой Рожественского на упомянутую вами «приватную встречу» — содержание которой, кстати, до вас доведено в обычном порядке — и говорю ему: «Великий Князь Алексей Александрович проворовались, поэтому вам, дорогой Зиновий Петрович, надлежит взять револьвер и убить сначала его, а потом себя»? Как вы полагаете, папа, что сделает нормальный русский офицер, услышав подобное из уст цесаревича?

— Наглец! — припечатал меня по итогам «лекции» Александр. — Как ты со мной разговариваешь? Учить меня вздумал, щенок⁈ Все-то ему не так, везде у него воры и бездельники, все цари до него — кретины никчемные, один он весь золотой и в перьях!

— Я не сделал и не сделаю ничего, что вам не по нутру, папа, — спокойно ответил я.

— Вон с глаз моих! — бросил в меня Александр подушкой и скривился — бросок обернулся вспышкой боли в невозможной к вживлению обратно в тело ноге.

— Доверено ли мне будет разобраться с последствиями? — продолжил я изображать спокойствие.

У меня всегда есть запасной план — получится не так круто, как в основном, но Флот я так и так перетряхну.

— Во-о-он!!!

Твердого «нет» мной услышано не было — Александр просто в горе и гневе, но по-прежнему согласен проводимой мной внутренней и внешней политикой — поэтому, покинув апартаменты Императора, я взялся за дело — письмо Рожественского с перечислением хищений отправилось в печать, туда же отправилось мое обещание разобраться и напоминание служивым гражданам использовать для донесения тревожных вестей нормальные инструменты, а не револьвер.

Далее — экстренный сбор нашедшихся в столице Романовых. Четыре часа толкли из пустого в порожнее, но мне удалось убедить родственничков, что придавать Рожественского посмертной анафеме, а из дяди Леши лепить великомученика прямо вредно — народ не Тимошка, видит немножко. Изрядно помогли Романовы, которые решили накрепко «завязаться» на меня, а гибель столпа Высочайшей фронды выбила почву из-под ног остаткам «сопротивления». На меня, как и ожидалось, бочку катить никто не стал — даже если что-то такое в головах и бродило, желающих писать против ветра — это всегда себе во вред! — не нашлось.

Следом — экстренный сбор Госсовета и живительные пинки всем имеющим доступ к Флоту функционерам: вы, значит, проблему проглядели, а мне разгребай? Император очень вами недоволен, господа! Весь март и апрель поглотили расследования и суды — не только во Флоте, но и в армии — господин Ванновский мой намек с внезапной проверкой и случившееся конечно же сложил и сделал выводы. На каторге резко прибавилось и еще прибавится аристократии и солидных погон, а в казне — конфискованного имущества и активов, которые будут направлены на затыкание финансовых дыр во Флоте и приведение его в надлежащий, достойной славы адмирала Ушакова, вид.

Безусловно, ворье при погонах на этом не закончилось. Будут и проблемы с желающими повторить «подвиг Рожественского», но единичные мертвые ворюги и герои в моих глазах гораздо меньшая проблема, чем повальное воровство. Даже наоборот хорошо — за каждым ЧП будет проводиться расследование, и в случае, если причиной фатального демарша стали банальные личные обиды и чувства, память о «герое» очень быстро превратится во всеобщее презрение. Спустя парочку таких «кейсов» браться за револьвер господа офицеры перестанут, предпочтя ему донесения куда следует. Часть из них, как водится, обернется ничем или отправкой в отставку неудобного «доносчика», но здесь имеется несовершенный, но предохранительный контур: если воровать много, тебя пристрелят собственные подчиненные. Если увольнять много подчиненных, пробудятся смежные спецслужбы — «изба» (КИБ, он же КГБ) пока никакая, что-то типа полутайного ордена для нескольких тысяч энтузиастов, но некоторая работа с бумагами позволила допустить к армейским и флотским сметам ОБЭП — последний тоже в стадии развертывания, в основном кадры только учатся своему непростому делу, но в качестве «пугала» использовать можно уже сейчас. Через пятилетку подготовительный этап закончится, и КИБ начнет свою победоносную поступь по планете.

Новость о беременности Марго в этой связи была вброшена в инфополе быстрее, чем планировалось — чисто перебить «повестку» и увлечь народные мысли в более созидательную и безопасную сторону. С этой же целью усилилось количество печатных материалов: велено печатать забавные случае «из жизни», развернуто описывать появляющиеся каждый день материальные новинки — не изобретения, тех на каждый день не напасешься, но открытие нового училища, завода и прочей фигни создает хороший газетный фон, в котором тонут скромные заметки о ходе расследований.

Александр после той вспышки гнева неделю не принимал никого, кроме Дагмары и Маргариты — сильно по покойному брату горевал, но палок мне в колеса не ставил, за что ему низкий поклон. Здоровье Государя заставило нас всех беспокоиться — Александр бодрился, но какой угасающий человек, если у него на это остались силы, не будет? Март организм царя справлялся сам при помощи здорового питания, заботам докторов и обыкновенных для этого времени лекарств. Само собой, отправиться на окраины страны дирижаблем в этой ситуации Александр не смог и не захотел — душу Императора грызла хандра, помешать которой набирающаяся жизни природа за окном и приветливое солнышко были не в силах. Еще одним «допущенным к телу» оказался наш духовник, который счел нужным ходить ко мне с докладами — я это запомнил и оценил. Весь старательно убираемый подальше во время визитов жены и невестки «мрачняк» проливался на духовника щедрым потоком, и больше всего Александра стали волновать вечные вопросы — спасение души и посмертное бытие.

В апреле болезнь усугубилась, и пришлось применить пенициллин. Помогло — Император окреп и возобновил свою «пенсионерскую» работу, но никто не обольщается: единожды попав в организм, антибиотик убивает все плохое, даря облегчение, но оставляет после себя бактерии, которым на пенициллин побоку. Работа над более совершенны антибиотиками ведется, но… Здесь тоже ни у кого нет иллюзий.

Дирижабль, тем не менее, простаивать не стал — один увез в Николаевскую губернию не хватающих там специалистов и несколько тонн грузов, а мы с Дагмарой, Марго, Олей и положенной нам свитой убыли на другом в Севастополь — не пропадать же выгодному пиару воздушного транспорта. Александр отпустил нас привычным для себя нынешнего «нечего к калеке себя приковывать». Ныне рейс Петербург-Севастополь стал регулярным, цены на полет чудовищные, но желающие расписаны до конца года — необычный досуг состоятельными господами ценится.

Добравшись до бухты, мы с Мишей окунулись в прохладное море, любезно пообщались с нашедшимися рядом отдыхающими, и вернулись в нашу резиденцию — к дамам, которые от прогулки решили сегодня воздержаться. Папка с бумагами привычно ждала меня на столе кабинета, и первое же письмо заставило поморщиться и перекроить мои личные планы: Императору стало так плохо, как никогда до этого, и лейб-медики боятся, что Государю осталась пара недель — не успели нормальные антибиотики.

Можно уже забить и позволить Александру покинуть вредную, больную плоть и не думать больше о тяготах своей доли, но эгоизм и банальный страх за собственную шкуру не дают выбрать этот путь — Двор «вчерне» под меня адаптирован, но я не обольщаюсь: сейчас за моей спиной стоят самые могучие фигуры Империи, и гибель одной из них способна породить огромные проблемы.

Вздохнув, я забил на остальные документы и пошел расстраивать родню новостью о сегодняшнем собственном возвращении в Петербург — есть у меня один козырь, работоспособность которого ничем не подтверждена. Попытка не пытка.

Глава 2

Если технология достигнута, ее нужно пользовать в хвост и гриву — зачем мне пилить на поезде, если дирижабль донесет в разы быстрее? Поражаюсь хроноаборигенам — в мои времена инженер это кто? Чем он занимается? Сколько инженеров нужно на большую стройку, и какая сфера их обязанностей пересекается, например, с архитектором? Будь на моем месте специалист, он бы объяснил, но в моих глазах инженер из будущего это лишь маленький винтик огромной машины. Во времена эти толковый инженер может в одиночку спроектировать мост и возглавить его строительство от эскизов на бумаге до полного воплощения. Оклады у таких специалистов масштабам работ соответствуют — инженер даже маленькой квалификации может себе позволить ежегодный отдых в том самом Крыму, домик по месту жительства и набор прислуги. Не жизнь, а сказка — к чисто материальным благам добавляется еще и такая приятная штука, как всеобщее уважение.

Отпив какао — сижу в королевской каюте, красное дерево плюс бронза в основном — я покосился на тучки за окном. Совсем другой уровень по сравнению с тем «пепелацем», на котором я летел из Екатеринбурга в Петербург примерно год назад: кабина уже не трясется, ибо жестко прикреплена к тройке — для безопасности — баллонов. Расположенный в отдельном отсеке двигатель питает генератор, и от этого на дирижабле завелось электричество. Кабина огромна — без учета разделения на классы, если убрать перегородки кают, зоны отдыха и мебель, можно набить до пятисот человек. Подо мной — огромная грузовая палуба, сейчас почти пустая: не успел выгодными к продаже грузами набить, а хотелось.

Не люди вокруг меня, а всамделишные глыбы! Потом, когда мир сильно усложнится, концептуально оставшись таким же, появится нужда в узкой специализации, но сейчас ученый-фундаменталист это скорее правило, что исключение. Есть в этом минусы — реактивный двигатель построить фундаменталист сможет едва ли, для этого нужны головастые люди совсем другой школы, но есть и невероятный плюс — всю жизнь занимаясь тем, что ему интересно и собирая крупицы знаний со всей планеты, ученый не скован рамками узкого профессионального коридора — вместо этого он обладает чудовищной квалификацией «в целом», кипит энтузиазмом и инициативой. В эти времена наука во многом работает через тыканье пальцем в небо, методом проб и ошибок. Укажи моим кадрам направление, и они с радостными воплями протопчут туда тропу, зарасти которой уже не суждено — всё, встроено в циклопическую мировую машину, которая зовется «производством».

Сколько миллионов ценнейших человеко-часов позволили сэкономить мои откровенно дилетантские папочки? Сколько углов срезать? Сколько научных прорывов случится в обозримом будущем? Мне, обычному парню-недоучке с доминирующей гуманитарной половиной мозга, даже страшно становится от ожидания того, что вскоре прольется из наполненных работой институтов, лабораторий и полигонов. «Прольется» неизбежно, назло нашим врагам и на счастье Империи.

Несколько десятков лаборантов посадить пришлось, и коллеги меня за это не осуждают — подписку о неразглашении же давал, так какого черта совершенно секретные сведения иностранцам в трактире передаешь? Думал, что не заметят? Эти беззаботные времена «науки без границ» теперь работают с нюансом — в Россию по-прежнему стекается научная мысль через профильные издания и нанятых спецов, а обратно уходит только то, что не навредит нам в будущем.

Небо за окном прямо на глазах серело, тучи сгущались. Один разряд молнии в баллоны, и мы красиво разлетимся на атомы, никакие красное дерево с бронзой не помогут. Как ни странно, но моим спутникам сейчас не так страшно, как мне — они-то твердо уверены в богоизбранности цесаревича. За мной хоть в ревущее пламя — одним своим присутствием уберегу. К счастью, добраться до столицы и опуститься ногами на бренную землю нам удалось за десяток минут до начала грозы.

Лошади мчали во весь опор, бронированная карета обиженно скрипела и дребезжала. Гонка до Гатчины завершилась, лейб-медик встретил нас на крылечке. Вид, как и у всех вокруг, никудышный. Многие смотрят на меня со щенячьей надеждой в заплаканных глазах, и от этого невольно подкашиваются ноги. Я-то что, я-то с потенциальными проблемами разберусь, а они…

У каждого из нас есть свои «Андреичи», которые жизни в отрыве от начальника не мыслят. Кто-то назовет это раболепием и презрительно плюнет, но я назову это преданностью. Сколько «Андреичей» и «Марф» умоляли революционеров охолонуть и убрать оружие? Сколько свинца было впитано в тщетной попытке спасти того, кому служил с малых лет? Сколько презрительных упреков «старые псы» слышали в свой адрес в последние минуты жизни? Сколько «Андреичей» не выполнили последний, самый важный приказ — «иди и живи, тебя не тронут», выбрав вместо этого смерть? Что проще — нажать на спуск в сторону смешного, зачем-то продолжающего взывать к совести дядьки, или остаться преданным своему невеликому, но единственному долгу до самого конца?

— Идемте, Сергей Петрович, — велел я лейб-медику Боткину. — Как оговаривали.

Сглотнув — та еще процедура в его глазах — доктор пропотел, решительно кивнул и бегом отправился за оборудованием. Я направился сразу к апартаментам царя, заставляя себя по пути ободряюще улыбаться не находящей себе места прислуге. Все будет хорошо — смотрите, я здесь, и козырь попросту не может не сработать. Не других успокаиваю — себя.

Доктор нагнал меня в гостиной Императора. В руках — саквояж.

— Обождите в коридоре, — велел я слугам.

Крестясь и проговаривая молитвы, народ покинул гостиную, и мы с Боткиным вошли в спальню. Почему при всем разнообразии болезней все они пахнут одинаково, когда больной цепляется за жизнь из последних сил? Почему открытые окна совсем не прогоняют этот запах? Ливень снаружи открытым окнам был рад, захлестывая подоконник и стекая на пол. Утопить Императорскую спальню ему мешали слуги, тряпками собирающие воду и выжимающие ее в ведра. При нашем появлении хмурые лица разгладились, и на меня пролился еще один поток ни на чем не основанной в моих глазах надежды. Тяжело, когда смотрят вот так, словно зная обо мне что-то, о чем я и сам не догадываюсь.

— Обождите в коридоре, — повторил я приказ. — Потом порядок наведете, — прервал тоскливо бросаемые на влажные подоконники взгляды.

В другой день добавлять ничего не понадобилось бы — ушли бы сразу, как ветром унесенные. Тяжело последние дни слугам дались, железобетонная выучка трещину дала.

Александр своим видом вызвал у меня паническую мысль «что я вообще пытаюсь сделать? Это же не жилец!». Бледно-желтая кожа покрыта потом и обтягивает кости черепа, подергивается от смутных видений лихорадочного полусна-полуобморока, потрескавшиеся губы жадно, порывисто, но очень скудно глотали воздух.

— Приступаем, — велел я щупающему Высочайший пульс Боткину, сняв камзол и принявшись закатывать рукав левой руки до самого плеча.

— Спаси и сохрани, — перекрестился лейб-медик и достал из саквояжа систему для переливания крови с ручным приводом — самый совершенный образец из всех имеющихся в нашем распоряжении.

Я подтащил кресло поближе, уселся. Боткин тем временем зафиксировал руку Императора в петле, которыми пришлось оснастить кровать, чтобы мечущийся Александр не навредил себе — это в последние дни у него сил двигаться не осталось. Рукав ночной рубахи подняли, и доктор обработал мне и царю сгибы рук спиртом. Многоопытная рука без труда направила иглу в мою вену, столь же безошибочно воткнула второй конец системы в руку царя, не забыв ее зафиксировать, доктор закусил губу и принялся крутить рукоять.

— Уверен, происходящее более чем попадает под критерии врачебной тайны, — на всякий случай заявил я.

— Безусловно, Георгий Александрович, — не отвлекаясь от дела ответил Сергей Петрович.

Крови мне не жаль — если покажет свою эффективность, я бы ее «сцеживал» раз в несколько дней и отдавал неизлечимо больным. Но их же много, на всех не напасешься, а градус сатанизма в этой процедуре разглядят такой, что… Ладно, может и не получится ничего, а я уже думаю, как разгребать последствия «опыта».

Минута, другая, третья. Стрелка считающего объем перелитой крови датчика достигла ста миллилитров, потом — двухсот, доктор начал прятать от меня глаза, стыдясь провала «опыта». Давай, ты же царь! Ты же Помазанник! Неужели хочешь уйти вот так, проиграв долгой и тяжелой болезни, жалко развалившись на пропотевшей, скомканной кровати?

На трехстах пятидесяти миллилитрах веки Императора задрожали, а дыхание выровнялось. На четырехстах он открыл глаза, проморгался и нашел нас вполне осознанным взглядом:

— Что?.. — выдохнули губы, и царь закашлялся.

Дальше он подергал рукой, и я попросил:

— Подождите немного, папа́, дайте доктору закончить.

Спокойный, деловитый тон сработал — Император перестал дергаться, с живым интересом на лице глядя на работу системы. Пятьсот. Хватит, пожалуй — мне не жалко, и даже голова от кровопотери не кружится, но лицо царя прямо на глазах обретает румянец, а кожа — упругость. Ууу, какое лицо у доктора Боткина вдохновленное! Крестится свободной рукой, и я снова завидую способности смотреть на меня вот так. Что ж, без ложной скромности должен признать — делай я свою работу дурно, таких взглядов бы не удостоился.

— Систему сжечь, — велел я к огромному, прорвавшемуся сквозь вернувшуюся было профессиональную маску недовольству доктора велел я.

Понимаю желание вытрясти из трубок каждую капельку и как следует поглазеть на них в микроскоп и подсадить к всяческим бактериям. Доктор человек экстра-надежности (а каким еще должен быть человек, который видит самые потаенные августейшие места и принимает роды?), но такую деликатную субстанцию доверять нельзя никому.

— Объяснись, — в свою очередь велел Император.

Запросто.

— Вы умирали, и я велел доктору перелить вам моей крови. Помогло, но не знаю, насколько хорошо.

Александр почухал подбородок, и я скопировал жест. Далее он поерзал, и я поерзал вслед за ним с поправкой на позу. Причина проста и логична — показать царю, что отныне мы связаны прочнее, чем когда бы то ни было. Боткин завороженно взирал на происходящее от горящего камина, пожиравшего оборудование.

Император заметил закономерность и приподнял правую руку. Изобразив усилие, я удержал свою на месте и покачал головой.

— Сергей Петрович, прошу вас покинуть нас ненадолго, — велел Александр.

Поклонившись, доктор покинул спальню, ожесточенно растирая лицо ладонями. Едва дверь закрылась, царь горько усмехнулся и с отвращением к себе выдохнул:

— Выходит, не свою я отныне жизнь живу, а у тебя подворовываю.

— Глупости, — улыбнулся я. — Крови в человеке пять литров, я отдал тебе половину литра. Она — восстановится, а отец — нет.

— Не шути со смертью! — страшными глазами, с не менее страшным оскалом прошипел на меня Император. — Господь срок отмеряет, и не тебе с ним спорить!

— Не с ним, но от его имени, — поправил я.

— Чужое-то мне зачем? — всхлипнул царь, откинувшись на пропотевшую подушку и мокрыми глазами уставившись в потолок. — От своего-то устал мочи нет! Каково мне вот так, — окинул рукой искалеченное вместилище. — Подумал? Шевелиться не могу, дышать полной грудью не могу, даже посрать не могу сам! Отпусти меня, Гриша, не мучай.

Совесть отвесила мне оглушительную оплеуху, в голове всплыли сотни фильмов о том, что если пытаться обмануть смерть, никогда ничего хорошего не выходит.

— Прости, старый медведь, — опустил я глаза. — Прошу тебя — позволь попрятаться в твоей тени еще немного.

Александр шумно сглотнул, закрыл глаза запястьем и тихо заплакал.

* * *

Филера Федьку с того памятного вечера, когда он имел честь лично доложить полковнику Курпатову об опасном разговоре Гинцбурга с его зятем словно стремительный водоворот затянул. Сначала — двухмесячная подготовка в Москве с зачислением в «Избу», затем, со ста рублями в кармане и адресом, на корабль до Америки. Там Федька прожил три месяца, если не считать время в пути — как и было велено, он прибыл в глухомань: штат Мэн. Там Федьке сделали документы американского гражданина, поддельные рекомендательные письма, и пристроили в дом местного мэра слугой. Совсем не тот уровень сервиса, что дома или в Европе, но научиться себя правильно вести и потренировать акцент Федор смог.

И только-только вдруг обретший зарубежную карьеру филёр уверился в своей пожизненной командировке и начал подбивать клинья к налившейся аки яблочко, доставляющей по утрам молоко дочери фермера Джона, как ему было велено отдать господину мэру письмо от несуществующей тетушки, которая-де на последнем издыхании и хочет завещать единственному племяннику рухлядь на окраинах Лондона.

Погрустил мэр — слуга-то толковый, без него уже как без рук! — и отпустил Федю с пространным рекомендательным письмом и поразительно щедрой для американского чинуши премией. Новому назначению филёр был рад — кроме фермерских дочек в этой глухомани ничего интересного, то ли дело главный город планеты — Лондон! Задания, надо полагать, тоже станут поинтереснее — Федор знал цену своим умениям, и в доме хозяина захолустья откровенно задыхался от нереализованного потенциала.

Стоя на палубе прибывающего к британской метрополии корабля, Федор смотрел на город и дышал на озябшие ладони. Раскинувшись от горизонта до горизонта своей коптящей мириадами труб тушей, столица могучей империи словно решила уничтожить всё, способное внушить хоть толику мысли о жизни: лишь тощие воробьи да голуби, опасливо косясь на крыс, пытались найти что-то съедобное в заполненных помоями грязных переулках. Воняющий гарью и нечистотами воздух, однако, Феде понравился — к промышленным ароматам примешивалась отчетливая нотка опасности и приключений.

Жизнь тем не менее внесла коррективы — прямо с корабля Федора протащил по нужным конторам хмурый незнакомый соотечественник, кроме пароля-отзыва и словом-то не обмолвившийся. Так филер получил в собственность наполненную пауками, клопами и плесенью конуру на окраинах Лондона и подданство Британской Империи. Дальше было рекрутинговое агентство и строгий отбор, который «связной» очень советовал филеру не провалить. Получилось — теперь Федор работал слугой широкого профиля в гостинице «Лэндхэм». Работал долго — до середины мая, от ощущения собственной бесполезности и скуки уже подумывая начать прикладываться к дешевому бурбону, но двадцать третьего мая в холл гостиницы, где дежурил почти повысившийся до администратора благодаря усердию Федя, вошел «связной».

Вручив филеру тяжеленный ящик, «связной» велел ему отнести обозначенное «хрупким» оборудование в соседствующий с люксом номер два номер и прислонить трубками к стене в соответствии с инструкцией. Самому Федору было велено слушать ушами живыми, привычной слуховой трубкой и не стесняться записывать беседу, которая развернется в люксе с девяти вечера до полуночи.

Наконец-то настоящая работа! Повидал Федор постояльцев, которые останавливаются в люксах — сплошь богачи с бакенбардами в сажень! Непростая будет беседа! Такая, что окупит потраченные на протирание пыли полгода!

Ящик пронести удалось легко — мало ли что там слуги по коридорам на тележках катают. Остаться в номере получилось еще легче — ночевки на шелковых простынях лакшери-номеров слугами практиковалось часто и охотно. Аккуратно сняв крышку, Федор узрел сияющий в свете ламп полированной бронзой прибор, в инструкции названный «фонографом». Название знакомо — еще в Москве, на учебе, работу фонографа демонстрировали. Модель, однако, отличалась и выглядела, на взгляд филера, как очень тонкая, штучная, выполненная в одиночку настоящим Кулибиным, работа. Стараясь лишний раз не дышать на чудо техники, Федя как было велено расположил трубки у стены и принялся ждать девяти вечера, не забывая, впрочем, слушать тишину по ту сторону стены чисто из чувства долга — а ну как пораньше включить надо будет?

Информация оказалась верной — ровно в девять слуховая трубка донесла до жадного филерского уха хлопки дверей, шаги, и становящиеся по мере приближения господ к нужной стене разговоры. Кнопка нежно щелкнула, Федор свободной рукой взялся за небольшой рычажок сбоку и беззвучно начал крутить его, аккуратно отсчитывая один оборот в десять секунд, параллельно запоминая особенности голосов и слова уважаемых господ.

— Старого мопса давно не видели — либо он сдох, либо на последнем издыхании.

— Полагаете, стоит начать действовать сейчас, лорд Ротшильд?

— Безусловно! Мопсёнок играет так, словно за ним стоит кто-то очень мудрый, но нужно смотреть правде в глаза — судьба послала нам сильного противника. Он купил лояльность одних, а другие слишком напуганы, чтобы дергаться — все помнят, сколько странных смертей случилось с теми, кто мешал мопсёнку…

Пол словно ушел из-под филёрской задницы, дыхание стало почти неслышимым, и только пропотевшая рука вертела ручку фонографа, как механизм отмеряя оборот в десять секунд. Полгода протирания пыли? Ха! Да за такое Федор был готов сутками долбить руду в промозглой шахте до конца своих дней!

Глава 3

Я уже даже и не удивляюсь тому, что после молебна ранним утром распогодилось, и теплое весеннее солнышко принялось играть бликами в оставшихся на нежной, едва успевшей распуститься зелени, каплях. Еще до молебна Александр и я успели поговорить с духовником, и он, не будь дурак, Императора заверил в том, что никаких грехов мы на душу не взяли — отец и сын — это одна плоть и кровь, а значит поделиться и тем, и другим не зазорно. «Переливание» жизни из одного сосуда в другой с последующим списанием драгоценных дней для «донора» вообще суть колдунство и еретические ритуалы — с ними я очевидно несовместим, а потому продлеваю жизнь Александра без урона самому себе, чисто Божьей волей, проводником которой я считаюсь.

Словом — духовник и молебен смогли вырвать Императора из глубокой депрессии и обратить его лицом к свету. Отчасти — в прямом смысле: сейчас мы находимся в саду, я сижу за столом и копаюсь в интереснейших бумагах (не пропадать же драгоценному времени зря), а Александр в своем кресле с улыбкой гладит своего любимого коня по морде и кормит его яблоками.

— Так-то оно и хорошо, — рассуждал Император. — Внука на руках подержать успею.

— Правильно, — поддакнул я.

— Тебя прикрыть, — продолжил он.

— Это еще правильнее, — одобрил я и это.

Смущенно кхекнув, Александр тихо извинился:

— Прости за тот день. Ну, когда Лешка… — замолчал.

— Высочайший гнев страшен, но не для меня, — улыбнулся я ему. — Просто под горячую руку попал, даже вспоминать не о чем.

— Что там у тебя? — заинтересовался Александр.

Коллективный царский «Андреич» сегодня бегает чуть ли не вприпрыжку, при каждом удобном случае крестясь, бубня молитвы и демонстрируя привычные чудеса профессионализма — сейчас последнее выразилось в моментальном считывании монаршей воли и перекате его поближе ко мне вместе с лошадью.

Почухав вычесанную гриву копытного, я ответил:

— Черновик нового учебника истории. Очень хорошо получается, на мой взгляд, потому что сделать из описанного здесь, совершенно правдивого и основанного на фактах исторического процесса можно единственный вывод: Россия все свое существование жила в кольце врагов, и делает это до сих пор.

— То же мне новость, — фыркнул Император.

— Для нас — так, — улыбнулся я. — Потому что мы глубоко погружены в контекст. Наши подданные такого сомнительного удовольствия не имеют. Кто постарше — те да, помнят недавние кампании, но не больше. Вон нынче германофилия расцветать стала, но если однажды придется столкнуться в войне с немцами, вот это, — похлопал по черновику. — Поможет народу побыстрее привыкнуть к изменениям государственной политики. Нет и не может быть вековой дружбы и полного благорастворения — есть лишь выгодные в сложившихся условиях союзы, и действовать они будут только до конца ближайшей войны. Наша задача — воспитать новое поколение подданных со встроенным пониманием геополитики. Не как у французов, где новость — это всего лишь повод ее обсудить за обедом, а привить истинное понимание: исторический процесс объективно существует, двигается своим чередом, и все мы его заложники. Не хочу воевать, вот вам крест, — перекрестился. — И никто не хочет, но, собака, приходится — если попытаться отгородиться от Истории иллюзиями о вечной дружбе с соседями, История придет к тебе сама. Так, как будет выгодно более активным ее акторам. Нельзя лениво отмахиваться от раздражителей и козней наших врагов — нужно выстраивать новую систему международных отношений и включать в нее других, только так можно контролировать развитие соседей и в конечном итоге победить.

— Слышал, — отмахнулся Александр. — Назвался груздем, сам в этом, — кивнул на черновик. — И копайся так, как тебе нужно.

— Как ты себя чувствуешь? — перевел я тему.

— Не поверишь — полон сил, — улыбнулся Император, подхватил кованный белый стул и по очереди согнул его ножки.

У меня так не получится — не сплавы из будущего, а настоящий чугун в добрых сантиметра полтора диаметром. Коллективный «Андреич» перекрестился — вот насколько Император окреп и здоров, это ли не чудо? Не думаю, что дело в крови — Александр всегда медвежьей силой отличался, и не гнушался по случаю сгибать всякое, как бы делая отсылки к Петру.

— Полетели в Крым? — предложил я. — Неизвестно, насколько болезнь ушла, лучше быть рядом.

Не могу в Питере оставаться — важное дело за спиной осталось, в принципе и без меня обойдутся, но лучше поучаствовать — это первое такое на родных землях мероприятие, и нужно придать ему должный статус своим присутствием.

— Чему быть, тому не миновать, — пожал плечами Александр и вернулся к кормлению коня яблоками. — Не кататься же мне за тобой как телега за лошадью. Не поеду, Гриша. Здесь останусь, за хозяйством присмотрю.

— Ух и много того хозяйства! — потянулся я. — Хозяин — барин, — поднялся со стула, указал стоящему на деликатном отдалении секретарю подхватить бумаги. — Ежели чего, так я мигом домчу.

— Ну-ка иди сюда, — велел царь.

Я подчинился, поскрипел ребрами в медвежьих объятьях, похлопал Императора по могучей спине. Ослабив хватку, Александр схватил меня за плечи и широко улыбнулся мне в лицо:

— Помазанник!

— Сами вы такой, папа! — хохотнул я.

— Ступай с Богом, — отпустил меня Император.

— Угу! — поддакнул я.

— Маму-то успокоить не забудь, — уже в спину прилетел мне совет.

— Обязательно! — обернувшись, помахал я рукой и жестом велел слугам готовить выезд.

Как раз успею. И что бы я без воздушного транспорта делал?

* * *

Когда в твоем распоряжении грандиозные средства, нужно быть самым отбитым коммунякой на планете (любитель «альтернативки», друг-Илюха, о таком рассказывал, какой-то вымышленный Сережа Ткачев), чтобы не тратить малой их толики на любимого себя и чуть менее любимых (хорошо, что никто в моей голове эту градацию разглядеть не может, а значит и не осудит), но тем не менее любимых в полном смысле слова родных.

Строительством Крымской резиденции озаботились еще мои предшественники — Ливадийский дворец прекрасен, и второй резиденции в Крыму строить я не вижу смысла: очень дорого, а жить в Ливадии нам всем очень нравится. Однако изменения в резиденцию я внес — у нас появился бассейн хитрой конструкции: на берегу моря вырыли котлован, обложили его плиткой, присобачили насос с трубами, дали раствору высохнуть — на жаре это буквально несколько дней — и вуаля: у нас появилось совершенно безопасное место для купания. Вода поступает из моря и утекает туда же. В процессе великолепно прогревается, а меняющаяся глубина делит бассейн на «детскую» и «взрослую» части. Глубина «взрослой» утонуть позволяет только при большом желании: 1.6 метра всего.

Сейчас посреди бассейна натянута сетка, и мы играем в водное поло. Со взрослой стороны одинокий я, со стороны «детской» — Оля и Миша. Счет равный, но мне приходится несладко — такая расстановка сил вызывает изрядное веселье у оккупировавших шезлонги под зонтиками и наслаждающихся свежевыжатыми соками Маргариты и Дагмары. Последняя немного обижена на Александра — ишь ты, хозяйственный какой оказался, нет бы с любимой женой курортом наслаждаться! Обида, впрочем, с лихвой перекрывается радостью от поправки Императора.

Водное поло в эти времена уже изобретено, равно как и волейбол (мы смешали), но популярностью по понятным причинам не пользуется ни то, ни другое. Спортом в целом ныне занимаются по большей части энтузиасты, его важность очевидна не всем, но я не постесняюсь стать первым монархом, который будет за спорт радеть словом и делом. Здоровый подданный — это здоровый экономический актор. Здоровый подданный — это выносливый солдат, на которого можно навесить всякое полезное. Здоровый подданный — счастливый подданный, потому что «в здоровом теле — здоровый дух».

Пропустив Олину подачу — ну не могу я разорваться, чтобы быть во всех углах бассейна (размера «олимпийский стандарт») одновременно! — я под смех младших выбрался из бассейна и прямо в мокром плавательном костюме опустился на лежак рядом с Марго.

— Я бы с радостью помогла тебе, милый, — проворковала она. — Но… — положила рука на уже солидный животик.

— Отложим реванш на скорое будущее, — пригрозил я младшим.

Они продолжили играть в мячик — Миша на «глубокой» части в целом неплохо себя чувствует, но ходить приходится на цыпочках — а я погрузился в воспоминания о вчерашнем вечере — вечере, который многие запомнят навсегда как Первый Международный Экономический Форум в Ялте.

Такие хитрые жуки как Гинцбург мне в Империи не нужны — у него и банк, и прииски, и связи, считай — нормальная экосистема для картельного сговора и махинаций. Хочу — банкрочу часть своих предприятий, хочу — банкрочу и выкупаю конкурентов, а налоги… Какие с убыточных предприятий налоги? Однако предприниматели нормальные, законопослушные, мне нужны очень даже — слышал я теорию, что без революции по итогам Первой мировой в Россию хлынули бы репарации и инвестиции не хуже чем в Америку, и вылились бы в Русское Экономическое Чудо. Утопично, на мой взгляд — уже сейчас, за полтора десятилетия до начала мясорубки, экономический контур Империи кишит паразитами и махинаторами всех мастей. Порядок потихоньку наводится и продолжит наводиться, но в истории моего мира никто такими сложными вещами не занимался. Колониальная экономика лечится трудно, а если пустить ее на самотек, не лечится вовсе — да, без Революции страна бы быстро подтянулась до среднеевропейского уровня, но каким был бы тот уровень?

Все ведь просто — если нет прецедента в виде первого в мире государства рабочих и крестьян, бояться тех самых рабочих и крестьян элиты и не станут. Да, в той же Дании профсоюзы социалистического толка неплохо прогибают под себя капиталистов, но это в районе погрешности. Европа ищет баланс между жадностью элит и благосостоянием подданных, и выигрывают пока элиты. Они просто не боятся, что их поднимут на вилы, и это, как ни крути, сказывается — зачем быдлу превращаться в «средний класс», если оно разобщено и управляемо? Посмотрим, что будет дальше, но я полагаю, что Европа в этой реальности будет несколько менее процветающей. Такой — «менее процветающей» — стала бы и Россия.

Ладно, это все сослагательное наклонение, которое история, как известно, не терпит. Мое дело — привлечь в Россию нормальных инвесторов, которые составят конкуренцию как мутным Гинцбургам, так и отечественным махинаторам. Это, впрочем, пусть и приятный, но побочный эффект — основа за Форумом чисто экономическая. Да просто на карту посмотреть — столько никак не используемой земли и едва вышедшего из кондового неолита населения! Мне нужны заводы, фабрики, агрохолдинги, торговцы — индустриализация гигантской страны впитает любое количество инвестиций и честно превратит их в прибыли: тогда, когда кое-чего прирежется к Родине под гарантии соблюдения прав собственности, предприниматели не станут эвакуировать капиталы и самих себя: зачем? Капитал же над-национален, и ему пофигу, какое государство берет с него налог.

Бедная Ялта от наплыва гостей трещала по швам и стонала. Довольные местные радостно взвинчивали цены до полного неприличия, но каждый миллиметр свободной площади все равно выкупался важными, жадными до перспектив (и это хорошо!) капиталистами. Отдельного упоминания заслуживает непременный атрибут любого Экономического Форума — так называемый «эскорт», в этом времени кокетливо называемый «белошвейками». Имеющие лицензию и лишенные таковой (а это плохо, потому что не проходят медосмотров и не платят налог) дамы в Ялту устремились со всех ног, изумляя адептов свободного рынка ценами на услуги. Предложение же выросло, почему цена растет? Что ж, либерально-рыночные теории не впервой проигрывают жестокой реальности.

Большая часть прибывших по делу, конечно, наши подданные — им сам Бог велел. Остальные — европейцы и колониальные богачи. А вот турки объявили мероприятию бойкот и разразились пачкой дипломатических воплей: по неведомым для меня причинам, они почему-то считают Крым своим. Не проблема — для антуражу и в качестве дипломатического ответа на недовольство в акваторию Черного моря пригнали пяток броненосцев, а на сухопутных границах с османами объявили армейские учения малой интенсивности — вполне достаточно, потому что всем понятно, что турки никаких активных действий не станут предпринимать. Ответить, однако, необходимо — дипломатия штука зубастая, и на любой сигнал должен следовать ответный, показывающий, что лучше не эскалировать.

Так-то иностранные инвестиции и без Форума потекли в страну с новой силой. Причины просты: после спровоцированных мной «трясок» многомесячной давности с личным выкупом родных активов (+3 к суверенитету!), отечественные ценные бумаги показывают стабильный рост с небольшими колебаниями в минус, когда случается что-то плохое: недавний, например, вызван смертью дяди Леши. До этого случился откат покрупнее — в момент принятия Закона об охране труда. Ничего, вернулось обратно, да с прибытком — подкупленные журналюги по всему миру публикуют статейки о зарождающемся «русском экономическом чуде», с лихвой окупая вложения.

Понятие «презентации» в эти времена в зачаточном состоянии — уважаемые господа предпочитают кулуарные беседы со вдумчивым копанием в бумажках. Я считаю такой подход в целом правильным — очень много странного может наделать корпорация, совет директоров которой дальше красивенькой презентации смотреть ленится. Эффект новизны, однако, грешно не использовать, поэтому мы с подчиненными приготовились, заготовив много «аналоговых» «слайдов» — здоровенных щитов с графиками и диаграммами, которые будут меняться по мере моей вступительной речи силами четверки дюжих мужиков.

Вовремя поняв, что нужного размера «закрытой» площадки в Ялте найти не получится, я перенес церемонию открытия прямо на пляж, оснастив его навесами, лавками и трибуной. Чуть дальше, в отдельном секторе, слуги накрывают «поляну» для завершающего открытие мероприятия фуршета с непременной и любимой всеми хроноаборигенами забавой — фейерверками. Помимо них, темную южную ночь осветят портативные газовые фонари — много привезли и уже успели установить. Не обошлось и без кулинарных новинок, коими будут лакомиться гости: изначально французский (в моем времени) торт «Опера», пирожные с кофе и грецким орехом (продолжаем расширять номенклатуру «кофейных» лакомств) и легкий шифоновый бисквит с широким выбором «топпингов».

Солнышко через пару часов закатится за горизонт, небо окрашено в нежные вечерние тона. Сцена установлена так, чтобы светило не раздражало глаз уважаемых господ, но подсвечивало «презентацию».

Вооруженный папкой, я выбрался на трибуну с установленным на ней примитивным мегафоном — для дальних рядов речь будет дублирована специалистами — и дружелюбно кивнул аплодисментам. Приступим.

— Россия стоит на пороге великих перемен…

Полный комплект «булкохрустовой» пропаганды содержал мой доклад — тут тебе и «почти половина века непрерывного экономического роста», и назревающий по комплексу причин «бэби-бум». Новинки моего авторства — правильно (это как мне надо!) поданная графиками и словами статистика роста экономики, для большей наглядности приведенная в сравнении с 1890-м годом — и похвастаться объективно есть чем! — почти готовая реформа налогообложения (упор на простоту и прозрачность, которая упрощает работу в обе стороны), реформа образования, которая вскоре начнет наполнять рынок квалифицированными кадрами, посулы стабильности и гарантии неприкосновенности частной собственности (последнее не ново: в этом времени частная собственность это самая прочная скрепа). Упомянул и сократившийся госдолг, приведя в противовес прошлогодний, вышедший из-под пера еще Александровского аппарата, прогноз. Деньги есть, а не взятый вопреки ожиданиям займ под «сокращение» подтянуть можно.

Сорок минут, и на лицах господ четко прослеживается воздействие многочисленных красочных графиков и моей железобетонной уверенности в экономическом процветании Родины. Опять будет недовольство — царь очень дорогую фигню организовал — но их привычно потоплю в потоке цифр, не оставляющих никаких сомнений в многократной окупаемости Форума.

Да здравствует над-национальный капитал!

Глава 4

Две недели — столько Император чувствовал себя хорошо после переливания. В следующие дни гордость не позволила ему рассказать об ухудшении — на восемнадцатый день после переливания царь упал в обморок. Мы с доктором Боткиным повторили процедуру, с духовником — поговорили с Императором на тему «не тебе божественной воле перечить, помогай сыну, пока можешь», и решили продолжить наблюдения и сбор статистики. В голове моей назревает разное, но пока я гоню мыслишки прочь — не время и не тот уровень технологий.

Сегодня за окном яркое солнышко и пение птиц, по площади перед Зимним прогуливаются господа и дамы, а я, как бы не хотелось пойти побездельничать, по долгу службы привязан к кабинету — приемный день.

Носить начальнику списки падших коллег — тяжелое дело, если львиная доля этих «коллег» тебе лично знакома. Любой в ходе строительства карьеры обрастает лично доверенными людьми. Цепочка простая — кому доверить важное дело, если не человеку, который десяток-другой лет был рядом с тобой и неплохо себя показывал? Лучше такого может быть только прямой родственник, но увы — алчность переваривала и не таких. Закрывать глаза на махинации легко и приятно — на помощь приходят бессмертные «не мы такие, жизнь такая», «на копейку украдет — на рубль пользу принесет», «так и так воровать будут, а от этого я хотя бы знаю, чего ждать».

На печальном лице Петра Семеновича Ванновского все эти мысли хорошо читались, но надо отдать ему должное — воли себе Ванновский не давал, лишь изредка прося возможности отправить проворовавшегося старого друга не под суд, а в почетную отставку. Случаев таких было не много — каптенармусов и ротных Ванновский не щадил, потому что с ними ему дружить не по рангу. Здесь сдерживающим фактором выступал уже я — по-хорошему сажать нужно каждого второго, но где взять столько кадров для заполнения не самых простых вакансий? Приходилось пропускать списки через «фильтр», состоящий из учета прошлых заслуг (это вторично), происхождения и «крыши» (чуть более значимо) и — главное — цифры конкретного материального ущерба. Свыше десяти тысяч — всё, в лучшем случае отставка. Поменьше — уже учитываем «фильтр».

Само собой, обойтись одними горе-вояками в вопросе затыкания финансовых дыр в армии нельзя — они же «пилили» не сами по себе, а через подрядчиков. Вот последних не жалеем совсем, несмотря на блеяния формата «у меня не было выбора — это же целый капитан, а я — мелкий коммерс!». Получаешь незаконные средства — будь добр переехать на каторгу, а имущество уйдет «с молотка» более разумному деятелю. «Мелкими» дело не ограничилось — некоторые цепочки вели к ассоциированным с кланами наших «олигархов» структурам. В этом случае приходилось «рвать» цепь, сажая кого можно, а к высоким покровителям засылать среди ночи молодчиков в погонах для проведения разъяснительных бесед о важности обороноспособности родной армии для всех жителей Империи.

Закончив перечислять очередных фигурантов очередной порции проверок, Военный министр перешел к более важному делу — формированию полноценной Военной полиции, потому что сейчас она моим высоким стандартам не отвечает — пригляд за служивыми в мирное время, несмотря на уже прикрученные костыли, до сих пор держит Охранное отделение. Во время военное или в случае учений назначаются «смотрящие» из самой армии. Отдельный орган должен быть, автономный и контролируемый «смежниками».

В дверь моего кабинета постучали, и к нам с министром присоединился Анатолий Федорович Кони. Был такой интересный «кейс» в нашей истории, когда этот славный на всю страну «стряпчий» красивой риторикой в суде убедил суд присяжных вынести оправдательный приговор Вере Засулич — террористка попыталась пристрелить петербургского градоначальника. Дело было громким, и при вынесении вердикта учли тот факт, что градоначальник грубо нарушил закон о запрете телесных наказаний, велев выпороть за неуважение к себе политического заключенного. Мне не нравится — очень плохой прецедент тогда создали, на целую новую волну терроризма хватило, но талантов Кони умалять нельзя. С Анатолием Федоровичем мы неоднократно виделись — в том числе обсудили расследование того самого крушения Императорского поезда, по итогам которого никто не сел — папенька велел закрыть дело. Кони был против, но против политической воли не попрешь: просто перетасовали некоторых деятелей по должностям и на этом сочли дело сделанным.

Именно Анатолия Федоровича, человека сугубо гражданского, а значит обреченного на отсутствие друзей в высоких погонах и некоторую обструкцию, я прочу на должность начальника военной полиции. Структуру выстроить Кони сможет — план мне уже представил, и именно по этому плану Ванновский ведет приготовления. Опыт в расследовании сложных дел у Анатолия Федоровича огромный, и его пригодность к актуальным задачам он продемонстрировал во главе одного из «чистящих» флот отделов.

Как минимум при мне и моих постепенно проникающих во все сферы жизни государственного аппарата доверенных людях (еще парочку переселить на каторгу пришлось, слаб человек) мужики демонстрируют профессиональную этику. Мотивация Ванновского проста — он же опытный, чувствует, как земля горит под ногами, а падать с такой высоты очень-очень больно. Мотивация Кони сложнее — он, зараза такая, честнейший человек, для которого главное — это Закон. Чисто судья Дредд!

Обсудив сделанное и запланированное, мы попрощались, и место визитера занял Сандро. Довольный последнее время ходит — раньше на балах да по салонам флиртовать из-за Ксюшиной любви было чревато, а теперь личная жизнь Саши целиком в его руках. Ныне приставлен к авиаторам — как только он осознал, сколько бомб может сбросить на врага с недостижимой для ПВО (которого физически не существует и о котором никто и не чешется, дирижабль же очень ненадежный и взрывоопасный — если гелием не накачать, а о нем тоже никто из врагов не думает) высоты, сразу же полюбил воздух во всех его проявлениях. Тема сегодняшнего визита — парашюты. Из будущего я знаю, что для них потребны крепкие стропы, шелк, дырка по середине и хитрый способ укладки в рюкзак. Шелк — меньшая из проблем, и именно с ним экспериментируют на полигоне около Петербурга. И никаких «эти трусы при первой опасности будут выпрыгивать из ценной техники» — Сандро лично посмотрел, чего стоит подготовить толкового авиатора: те, что ныне катают меня на дирижабле, еще на шарах налетали сотни часов, а последний год тренировались на «пепелацах». Дирижаблей-то мы сделаем, пусть и дорого, а вот пилота учить нужно много лет — когда перейдем на самолеты, эта тенденция только усилится.

Три десятка угробленных манекенов, десяток вырванных клоков из бород в ходе научных диспутов и несколько сотен квадратных метров ткани да три десятка образцов стропы — такие пока итоги. С чистой совестью записываем в блокнот «прогресс идет» и прощаемся с Сандро.

Следующий визитер — Дмитрий Иванович Менделеев, который порадовал новостями о том самом гелии: опыты с добытым на северо-западе горы Бештау уранинитом (он же Настуран, если правильно) увенчались успехом: спектрографический анализ показал в нем содержание гелия. Никудышное и непригодное к промышленному получению, но нам главное само вещество найти там, где это проще всего. Основой получения станет природный газ, который никак в этом времени не используется и почти не добывается — основные залежи на глубине от километра, технически недостижимых. Прогресс имеется и здесь, и у Империи есть весьма реалистичные шансы все дирижабли к Большой Войне перевести на гелий, получив ультимативное «вундерваффе», которое можно смело применять как минимум месяца три — до момента, когда военная машина врагов не сделает оборот и не породит способную дотянуться до непривычной угрозы ПВО.

* * *

На открытие Большого Музея Азиатской Культуры собралась изрядная толпа. Здание стильное — точно не скажешь, какой культуре и какому историческому периоду принадлежит его архитектура, но абстрактной «азиатщиной» от него разит за версту: черепичная характерная крыша поверх двухэтажных белых стен, на участке разбит весьма симпатичный сад с применением ручейков (трудится насос), бамбуковых трубок и растений, способных расти как у нас, так и на далеком Востоке. Растения немного портят вид — им же нужно подрасти — но уже сейчас сад вполне достойный. На территории имеется сад камней с площадкой для любования им и памятники — один Сунь-Цзы, другой — абстрактному поэту эпохи Басё. Конфуция ставить нельзя — его, конечно, там сильно уважают, но нужно учитывать многовековой китайский конфликт между конфуцианцами и легистами. Первые упирают на моё любимое «понимание» и выступают за то, чтобы каждый знал свое место и подчинялся тем, кто выше по социальной лестнице, а вторые уважают Его Величество Закон. Вроде бы так себе конфликт, очевидно в наши времена устаревший — по законам нужно жить, четко прописанным и старательно соблюдаемым — но в свое время Китай из-за этого не раз утопал в реках крови. Словом — ну его нафиг, Конфуция, лучше поставить Сунь-Цзы, к нему ни у кого вопросов нет.

Внутренние помещения поделены на три зоны — две большие, японская и китайская, и поскромнее — корейская. Экспозиции сформированы, экскурсоводы-аборигены в наличии: русский в тех краях теперь учат многие, оно и для карьеры с торговлей полезно, и модно. В музей, как и ТЮЗ, тоже будем возить детей — не только в этот, а вообще во все, кругозор расширять.

«Приглашенными звездами» выступают: мы с Маргаритой (любимая жена чисто засветиться: жива, здорова, беременна), маленькая принцесса Масако со своей мамой Харукой (от их лица будет вещать японский посланник) и мой учитель Фэн Зихао — у них с посланником китайским одна речь на двоих.

Последнее время из-за нагрузок пришлось сбавить интенсивность уроков китайского языка, но я не филоню и стараюсь уделять ему хотя бы пару часов в неделю. Прогресс идет отлично — весь «дьявол» китайского языка кроется в произношении и необходимости учить иероглифы. Понимать среднего китайца из Пекина (в Поднебесной много диалектов, которые и Фэн не поймет) я уже способен, и даже избавлен от рисков нанести смертельную обиду, надавив голосом не на тот слог. Миша после того многообещающего разговора в Крыму таки пересилил лень и плотно засел за китайский — грезит лаврами тамошнего Императора, прибавил в усердии на всех уровнях. Я доволен — главное, чтобы ребенок занимался созидательными вещами, а не слонялся без дела.

— По ту сторону континента, в далекой Азии… — начал я толкать вступительную речь.

Где-то на пятой ее минуте я краем глаза заметил, как стоящему неподалеку от скопления людей — скромно так — Остапу что-то докладывает на ухо корнет Васильев, из моего личного аппарата, числится фельдъегерем по особо деликатным (считай — донести информацию до моих ушей в кратчайшие сроки) поручениям. Секретарь «край» моего взгляда почувствовал и показал распальцовку: «Очень срочно, но речь договорить можно». Где-то что-то происходит, и от этого в душе шевелится недовольство и желание махнуть с плеча, но выдержка позволила закончить и впитать аплодисменты. Покинув трибуну, я уступил место японскому послу, улыбнулся сидящей в первом ряду Марго — «все хорошо, милая» — и направился к Остапу, в пути обрастая коробочкой охраны.

— Вечная дружба между Российской Империей и Великой Японией… — на великолепном русском языке взялся за дело японец.

— Докладывайте, Николай Леопольдович, — подставил я ухо фельдъегерю.

Просто поразительно, насколько эффективной в эти времена может быть совсем простенькая, обреченная на неминуемый провал во времена «Холодной войны», разведка. Совсем мало Первое главное управление КИБ РИ, и двухсот человек-то не наберется, опыт работы «за речкой» у которых стремится к нулю, и держится оно только на системных дырах в контуре безопасности интересных для меня стран (в том числе и дружеских, основанных на корпоративной солидарности («у-у-у, я тебе такое щас расскажу, только ты мне честное рыцарское дай!») связях по линиям армии и МИДа), но даже этого хватает, чтобы видеть в «тумане войны» на беспрецедентную глубину. Мои агенты работают в основном прислугой — первое, что пришло в голову и самое, как ни странно, эффективное: это же предмет интерьера, он туп, слеп, глух и нем, и болтать при нем можно сколько угодно — его больше интересует как ассигнацию-другую спереть, быдло оно такое!

Мало агентуры, но сложил я ее в Лондон и у австрияков: именно оттуда исходят проблемы достойного траты ценнейших (потому что другие пока не выросли), прости-Господи, «специалистов» уровня. У Османов, к огромному моему удовольствию, у нас имелась уже готовая, более чем приличная «сетка» — эхо бесконечной войны. Неплохо все и на Балканах — там чисто по-человечески к нам расположенных господ несмотря ни на что довольно много, и я обещал себе после разгребания неотложной «текучки» плотно заняться этим направлением. Специалисты с османского и балканского направления Первому Управлению изрядно помогают.

Неделю назад я испытал сильную встряску — полковник Курпатов принес стенограмму и фонограмму разговора с участием человека, к которому обращались «лорд Ротшильд». Натан Ротшильд — за ним целенаправленно следят, а теперь вот удалось даже подслушать. «Лордом» он назывался неспроста — в гостинице «Лэндхем» регулярно собирается пятерка джентльменов, и у каждого есть «внутренний» титул. Записанное собрание посвящалось обсуждению большого плана по созданию мне проблем, поэтому глобальных целей «кружка» пока не знаем. Тем не менее, такую удачу с первой же попытки не объяснить ничем кроме божественного провидения. Будем слушать дальше, а пока, благодаря донесению фельдъегеря, я удостоверился что запись — не подделка от хитрых сотрудников ПГУ и не сливаемая прознавшим про нашу за ним слежку Ротшильдом дезинформация, а всамделишные разведданные.

Оставшийся повод для паранойи — демонстрация «Лордом» силы: «я знаю, что ты слышишь, но мне всё равно». Это крайне сомнительно — просто старый адепт над-национального капитала решает свои чисто экономические задачи. Опытный и хладнокровный игрок знает, что главный приз судьба вручает ему не всегда — даже если все условия для этого он подготовил максимально возможным способом. В этом случае лучше зафиксировать прибыль и сохранить возможность дальнейших комбинаций. Гинцбурга Ротшильд решил слить — теперь, когда тот не служит ему трудолюбивой, таскающей золотые рублики пчёлкой, никакого интереса дружить с ним нет. О моем плане на отжатие приисков Натан не знает, иначе не стал бы форсировать бунты на предприятиях Горация — надеется выкупить, когда Гинцбург из-за репутационного удара будет вынужден чисто рыночно их продать. По плану же должны полыхнуть и другие прииски, для распыления сил и чтобы не обвинили самого Гинцбурга.

Второй удар — Кишинев, где с самого утра начались подозрительные брожения на улицах, к обеду «бродили» уже толпами, а в полночь первые кирпичи полетели в окна евреев. Цель этого не ясна — либо для отвлечения сил, либо Ротшильд решил провести стресс-тест в бывшей черте оседлости. С тех пор минуло уже девять часов — вот столько тамошние власти молчали о проблеме. Страшно, за всю Империю — это что за задержки? Вы что, погромов не видите? Понадеялись на «авось», даже окрестные гарнизоны в город не ввели, а теперь, комкая в метафорических руках метафорические шапки, застенчиво просят инструкций у Центра. Первым новость из рук дежурного телеграфиста получил нашедшийся на рабочем месте Вячеслав Константинович Плеве. Министр Внутренних дел Иван Николаевич Дурново в это время находился дома и «не мог подойти к телефону». Плеве, в точном соответствии с нашей договоренностью, чужую ответственность на себя брать не стал, снарядив курьера к министру и засев — чего время зря терять — планировать план умиротворения Кишинева: все равно пригодится, да и чувство долга не дает сидеть сложа руки.

Дурново фельдъегеря продержал у ворот добрых полтора часа, но после получения доклада растерял солидную ленцу и устремился в Зимний, не забыв, впрочем, должным образом переодеться. Прибыв на рабочее место, он привычно спросил у Плеве «Что делать?», не услышал ответа, поорал пару минут и велел спросить моего мнения. Полный паралич государственного аппарата налицо!

— Передайте Ивану Николаевичу, что это — сфера ответственности Министерства внутренних дел, — проинструктировал я фельдъегеря и пошел сидеть рядом с Марго.

Ну не знал ничего, я же царь, а виноват — вон тот боярин. Грустно, но кто виноват, что столько людей решит так сильно ошибиться и дать мне возможность перетасовать аппарат?

Глава 5

Большой и давний друг семьи, который в целом нормальный, не шибко-то и вороватый чинуша с поправкой на любовь спихивать работу на подчиненных — сложная цель для кадровой перестановки, поэтому рубить с плеча не стоит: мама и папа мое решение примут, но будут недовольны. Зачем мне их недовольство, если можно просто передвинуть опытного деятеля туда, где его легко подпереть моими людьми — это позволит минимизировать потенциальный вред архиважному делу.

— Устали вы, Иван Николаевич, — сочувственно покачал я головой, подошел к буфету и лично налил в бокалы легкого винца. — Годы берут свое — я вижу, что вы всем сердцем радеете за благо Империи и много лет добросовестно исполняли свои обязанности. Мы с Его Величеством и Ее Величеством глубоко ценим ваш вклад в наше общее дело.

Дурново, старательно скрывая недовольство — хорошие разговоры так не начинаются — с поклоном принял бокал, и мы выпили.

— У китайцев есть поговорка — «никто не хочет жить в эпоху перемен», — продолжил я. — Но увы, нам с вами такая эпоха и выдалась. Наша задача — войти в нее с честью, подготовку к чему мы и ведем. Реформы в недрах Министерства внутренних дел — дело жизненно необходимое, и вы прекрасно с ними справляетесь, Иван Николаевич. Однако мир вокруг нас ускоряется, Новейшее время ставит перед нами новые, доселе небывалые вызовы. Вызовы, на которые нужно реагировать столь же небывало — быстро, дерзко и решительно. Простите за прямоту, но тратить на МВД вашу золотую, склонную к вдумчивым размышлениям с учетом всех последствий, голову, мы с Его Величеством и Ее Величеством считаем непозволительной роскошью — с наведением порядка справится и человек попроще, и именно такой там и нужен. Вам, Иван Николаевич, я предлагаю возглавить самое важное в свете входа в XX век направление — Министерство Просвещения.

Дурново обмяк лицом и почти искренне улыбнулся — отставка не грозит, просто перекатываемся на другую, вполне почетную синекуру, да еще и цесаревич вон как распинается, значит ценит. Хрен там — если бы не маменька с папенькой, отправил бы в Крым жить гражданским пенсионером: единственно возможный в данной ситуации вариант отставки.

— Доверю вам тайну, — понизил я голос.

Иван Николаевич наклонился поближе, едва не уперевшись в столешницу «клинышками» бород.

— Пенициллин, Сибирий, открытые не так давно особенности принятия родов, принятые меры по купированию последствий недорода и общий экономический рост вскоре начнут давать свои плоды — Империю ждет взрывной рост населения.

— Позволю себе заметить, Георгий Александрович, что вы неоднократно озвучивали сей тезис в своих выступлениях, — продемонстрировал Дурново внимание к Высочайшему слову. — Равно как и вызванные этим феноменом перспективы.

— Помимо светлой стороны, есть и темная, — грустно улыбнулся я. — Сейчас в нашей стране имеется баланс между людьми в годах, людьми так сказать средних лет, и молодежью. Но с ростом рождаемости этот баланс сильно нарушится — на одного пожилого человека будут приходиться двое людей средних лет и условная пятерка людей молодых. Молодости свойственны горячность, дерзость и стремление бросать вызов устоявшемуся порядку. Сейчас, когда носителей жизненного опыта и продиктованных им правильных взглядов больше, чем молодежи, и неприятности создают только откровенные кретины. Но в будущем, когда юность станет превалировать над опытом, количество потенциальных проблем рискует стать чрезмерным. Называя просвещение важнейшим направлением, я ничуть не преувеличил — если мы не будем заниматься нашей молодежью, предоставляя ей возможность служить Империи приемлемым для нее способом и встраивая в столетиями существующие механизмы, этим станут заниматься наши враги — юноше легко внушить любые идеи, и он даже не поймет, что играет на руку врагам.

Министр подобрался, пожевал губами и серьезно кивнул:

— Дурно воспитанная молодежь способна испортить жизнь и себе, и другим, и я клянусь вам приложить все оставшиеся у меня силы на ниве Просвещения, Георгий Александрович. Кто, если не мы, опытнейшие подданные Его Императорского Величества, привьют юности правильные ценности?

— Я очень рад, что мы с вами разделяем одно видение, — улыбнулся я. — Передавайте дела вашему «товарищу», Иван Николаевич, проверим, насколько он справится с внутренними делами.

— Вячеслав Петрович — настоящий умница, — отрекомендовал Дурново заместителя, как бы показав, что не станет чинить тому неприятностей и смирится с моим решением.

Мы попрощались, и я в кресле повернулся к окну, поглазеть на гуляющих по площади дам и господ. Тяжелая неделя была — сначала Кишинев, потом, с интервалом в сутки — прииски. Масштаб последних я переоценил — ротшильдовским провокаторам удалось неплохо отработать владения Гинцбурга, а на большей части остальных хозяева оказались более вменяемыми и хоть как-то успели привести свои промыслы к заданным Законом об охране труда стандартам. Нормальный мужик с киркой на вооруженную охрану не пойдет, если его не довести до полнейшего отчаяния. Теплый барак, добротная кормежка, нормальные деньги с гарантированной возможностью отложить денег на то, чтобы перебраться с рудника в нормальное место до того, как могильный холод шахты вытянет из него все здоровье — всего этого уже достаточно, чтобы подавляющее большинство рабочих покрутило на провокатора пальцем у виска. На глазах же жизнь улучшилась, и цесаревич, который ее и улучшил, обещает не плошать и дальше. А слово он, все знают, крепко держит.

С рудниками разобрались быстро, в полном соответствии со спущенной мною «на места» еще давно инструкцией: по «бунтовщикам» стрелять только в крайнем случае — если совсем вразнос пойдут и начнут устраивать погромы за пределами «родного» рудника. Это, опять-таки, не разбойники и не душегубы, а нормальные православные мужики, которых довели до ручки. Ярость, пусть хоть трижды праведная, долго в душе кипеть не может, и, передушив охрану (около семи человек погибших, остальным хватило мозгов сдаться и посидеть в подвале, где их даже особо и не били), подняв на вилы парочку управляющих, мужики сами испугались содеянного и с великой радостью и уважением принимали переговорщиков-казаков. Совсем без наказаний не обойтись — кровь пролилась, а значит ответить за нее придется — но работяги, не будь дураки, согласились выдать для суда провокаторов.

Случись подобное в деревне, хрен бы нам «фигурант» обломился, пришлось бы выдергивать кого-то наугад — там община и многовековая круговая порука, а здесь — наемный труд и странный молодчик, который втянул в откровенный «блудняк». Местные следователи работают, им помогает моя частично «вскрытая» агентура — тоже в соответствии с инструкцией. Прииски работают под внешним управлением и за счет их хозяев приводятся к законным нормам.

Расследование и суды будут тянуться долго, и господин Гинцбург ныне сидит в родном особняке, под домашним арестом. С должности столичного Гласного его до окончания разбирательств сняли, а во всех его конторах кипит работа — гофмейстеры и стряпчие собирают фактуру.

Кишинев поинтереснее — причиной погромов стали листовки и тревожные слухи о том, что я, мол, в рабстве у иудеев, Александр (которого давно не видели) давно мертв, а значит добрым православным жителям бывшей черты оседлости нужно любимого цесаревича спасти. Поразительно, но никому и в голову не пришло подумать о том, что погромы в Кишиневе как-то слабо похожи на мое «спасение». Просто там, где намешано много разного человеческого материала, неизбежно возникают и копятся обиды. Высказался лично, через газеты, указав на несоответствие методов поставленной задаче. Поговорил о том, что «во имя царя» делать вообще ничего не нужно — никогда, ни при каких обстоятельствах, только если я прямо не попрошу об обратном.

Поговорил и о том, что громите вы вообще-то соседей, многие из которых не одно поколение там живут, и погромам подвергались еще от рук дедов и прадедов. Этому пора положить конец. Снисхождения не будет — зачинщики погромов уедут на каторгу до конца своих дней, остальные — в зависимости от личной вины, но не меньше чем на год. Осудил бунтовщиков и свежеизбранный православный Патриарх. Осудил их и Синод, всей своей многоконфессиональностью — объективно нужный орган расформировывать не стали, переформатировав в Совет по делам религии при Государственном совете.

Мир на очередной наш «мракобесный» закидон смотрел во все глаза, естественно осуждая и припоминая богатую историю еврейских погромов в наших землях. На себя смотрите, черти — у вас эта «история» в десятки раз богаче! Пофигу, пошумят и забудут. Польза от истерии в газетах имеется — состоятельные евреи со всего мира надонатили почти миллион рублей на помощь пострадавшим. Им столько не надо, поэтому ¾ суммы уйдет в городскую казну и будет потрачено на инфраструктуру. Больше всех прислал Натан Ротшильд. Блистательная хуцпа!

Всю кишиневскую администрацию, включая городское собрание, отстранили к черту, а губернатора за преступную нерешительность назначили главным стрелочником. Будет пропущен через суд с полной конфискацией имущества и переездом на каторгу.

В полном соответствии с традицией — «пока петух не клюнет…» — мы с Госсоветом покопались в профильных должностных инструкциях, немного их причесав и дополнив. Теперь при любом намеке на бунт — а не заметить толпы на улицах городов попросту невозможно! — в городе вводится комендантский час с усиленными патрулями, а высшим должностным лицам предписано всеми силами успокаивать народ, прибегая к силовым методам только в крайнем случае.

Под шумок я добавил механизм, который позволит подданным совершенно законно собраться на заранее согласованный митинг и поговорить о наболевшем — за образец взял свою реальность. Из нее же решил позаимствовать механизм иностранных агентов — пока на этапе ранней проработки, сложно все нюансы этих времен учесть. Не тороплюсь — не сильно-то и нужен, просто считаю правильным показывать подданным, за чей счет и в чьих интересах ему что-то рассказывают.

В дверь постучали, сидящий за секретарским столом Остап разрешил войти. Повернувшись, я увидел Сергея Андреевича Антонова — усатый (у меня уже почти весь личный аппарат с усами и без бород и бакенбардов ходит, под меня косят) тридцатипятилетний статский советник в пенсне. Глава пока небольшого, но уже очень полезного нового органа — Всероссийского центра изучения общественного мнения. Прибыл с приятно-толстой папочкой, хранящей результаты свежих соцопросов, проведенных в Пермской губернии — третья по счету всего, мало специалистов, но рано или поздно организуем местные филиалы везде.

Хуже всего с народной поддержкой у меня там, где этого допускать нельзя — среди крестьянства. Соцопросы показывают страшное — лишь один из пятнадцати «середняков» с оптимизмом смотрит в будущее и доверяет центральной власти. Понять мужиков настолько можно, что хоть вериги надевай и иди в лесной скит, оплакивать многовековую боль русского крестьянина — столетиями царь-батюшка вытирал о податное население сапоги и выжимал все соки. Его тоже понять можно — крестьяне далеко, а табакерка — прямо вот она. Хорошо, что мне не надо отменять крепостное право — пришлось бы натурально в крови аристократию топить, потому что там либо я, либо они.

Узнать о том, что крестьянин думает о мире и своем в нем месте на самом деле, задача архисложная — столетиями впитанная аксиома о том, что государев человек с тобой за неосторожное слово может что угодно сделать накрепко засела в головах землепашцев. Первые сборы статистики из-за этого годятся только на растопку или самокрутки.

Несколько мозговых штурмов — в том числе с привлечением бывших «народников» с нормальной репутацией «одумавшегося» (таких немало) на правах носителя «полевого» опыта, и получилось выработать методичку. Приходит работник ВЦИОМа в деревню и начинает ходить по домам. Не с пустыми руками — с подарками прикладного назначения, конфетами для деток и бутылкой да закусью для совместного распития с мужиками.

В первую очередь, конечно, собирается обратная связь о получении крестьянами продовольственной помощи. С этим порядок — десяток арестов в самом начале кампании и усиленный контроль от моих эмиссаров позволяют минимизировать «попилы».

Дальше наступает черед более глобальных вопросов, и здесь же крестьянин «запирается», выражая на словах уверенность в центральной власти и повторяя «мое дело хлеб растить, а остальное мне не по уму».

Сборщик статистики какое-то время добросовестно записывает отмазки, а потом начинает качать головой и вздыхать — крестьянину от этого становится страшно, и дальше он слушает с усиленным вниманием. Слушает заготовленную и заученную речь:

— Вот ты, Николай Семеныч, хозяин крепкий — дом у тебя справный, на подворье порядок, сыновья с бабой у тебя как шелковые. Вот и Его Императорское Высочество, Георгий наш Александрович, такой же хозяин — крепко страну нынче держит, порядок наводит. Только сидит он далеко, сам за всем пригляд держать не может, вот и присылает меня да товарищей моих. Мы — его глаза и уши. Вот поговорю я с тобою, потом — с соседями твоими. Вы мне одно и то же расскажете — все, мол, слава Богу. Принесу я Его Высочеству отчет, он посмотрит, порадуется тому, что все в вашем селе хорошо, и отчет отправит пылиться в архив. Потому как нет для него работы здесь — мужики всем довольны. А ежели ты да соседи твои, Николай Семеныч, правду мне расскажите о том что вас гложет и беспокоит, где кто делишками грязными занят, где чиновники здешние недосмотрели за порядком — вот тогда Его Высочество отчет со всем вниманием изучит да с проблемами разберется. Потому что он, Николай Семеныч, такой же хозяин, как и ты!

Работает не на всех и не всегда, но полученные таким способом данные во всей своей суровой и печальной неприглядности радикально отличаются от предыдущих «пустышек». Не верят мне мужики. Мне от этого грустно, но нужно смотреть правде в лицо: я пока ничего не сделал такого, что улучшит крестьянскую долю. За исключением продовольственной помощи и ряда косвенных вмешательств — переселение народа, освобождение зоны «недорода» от податей на три года и некоторое количество крестьянских ребят, которые получают или станут получать образование в новых и старых, но расширенных школах с казенным обедом. Это крестьян радует, но хотелось бы большего. Ерунда, через десяток лет все сильно изменится, и ненавидеть меня будут лишь те, чьи родственники не вернутся с войны — здесь уже ничего не попишешь.

Выслушав доклад, я поблагодарил Сергея Андреевича, убрал оставленную им для более вдумчивого ознакомления папку в ящик для не особо важных, но требующих внимания документов и вынул из сейфа упакованный в тубус лист бумаги три на четыре метра. Остап повесил его на стену, и я внимательно просмотрел схему Двора. Что-то вроде схем из детективов — кто на кого завязан, кто кого ненавидит, кто с кем дружит и прочее. Даже миниатюрные фотографии есть. Просто ужасно на самом деле, как много имен и характеристик приходится запоминать. Не в моменте, а на долгой дистанции — перед каждым мероприятием до меня доводят списки тех, с кем мне по рангу не зазорно столкнуться и перекинуться парой слов. К спискам прилагаются мелкие детали, вроде «как там сын-то? Шестнадцать же ему, верно?», призванные создать иллюзию того, что я помню всех и обо всём. Кстати…

— Как сестра твоя? — спросил я Остапа. — Закончила Смольный?

— Немного осталось, Георгий Александрович, — улыбнулся секретарь.

Вот бы мне абсолютную память! С другой стороны, о двух концах палочка — человеческая психика склонна загонять подальше и стремиться забыть травмирующие воспоминания, но с совершенной памятью это невозможно: придется носить в себе не только светлые или полезные моменты, но и, например, дивную сцену последствий теракта в Польше. Слава богу, что я здоровье у Высших сил попросил, а не это.

Добравшись взглядом до низа схемы, я для верности проглядел ее всю еще трижды. Кивнув, сделал вывод: за год с небольшим нахождения в столице у меня получилось причесать элиты так, чтобы меня поддерживало большинство, а меньшинство боялось и благоразумно не отсвечивало. Вот теперь можно с полной уверенностью признать — я настолько самодержавен, насколько это вообще возможно.

Глава 6

Что нужно знать о демократии в эти прогрессивные времена? О, спросите любого пытающегося быть «в тренде» хроноаборигена, и неизбежно услышите вагон и маленькую тележку рассуждений о том, что демократия — это единственно правильная форма организации общества. Спросите о том же любого сохранившего ценой уступок трон монарха, и услышите то же самое — кое-кто из них уже в совершенстве освоил «спуск» непопулярных решений через демократические механизмы. Но если прийти на большое международное мероприятие с дипломатическим контекстом, реальность окажется несколько менее радужной: европейские правящие Дома на таких стараются держаться вместе.

Нет, никто не скажет французскому президенту «месье Карно, идите к почкам». Напротив — все, и я в том числе, будут безукоризненно вежливы и даже приветливы, но отношение к «временщикам» у монархов (особенно монархов старой школы) соответствующее: увы, почему-то так вышло, что приходится разговаривать о делах с вот этим вот простолюдином, но мы же понимаем, что должность он занимает временно, а значит тратить много личного времени на него не стоит.

Спустя немалое число больших политико-семейных событий в Европе и у нас, я заметил интересную особенность: по возможности представители владетельных Домов стараются держаться вместе, словно формируя «естественный», завязанный на происхождение, барьер, куда остальным не очень-то хочется пробиваться. Исключение — долбаный британский премьер, который хвостиком таскается за Виктором Альбертом. К счастью, таскается до получения прямого приказа из монарших уст заняться чем-нибудь еще — это позволяет нам с Виктором, Вилли, Кристианами старшим и младшим да шведским королем Оскаром чисто по-родственному, как нормальным мужикам, собираться как сейчас — в загородной резиденции датской Короны.

Свадьба Ксюши и датского принца у нас послезавтра, но все дружно нагрянули в Данию пораньше — аж за неделю. Погода решительнейшим образом «шептала», и уважаемые политические партнеры не отказали себе в удовольствии отправиться на охоту — этим мы занимались вчера и сегодня целый световой день, и я рад, что за окном, скрыв собою звезды на северном небе, искрят молниями и многообещающе громыхают тучи: дождь зарядит на весь день, а значит охоты завтра не будет.

Банька у Кристиана ничуть не хуже нашей, в Гатчине, и мы с монархами с удовольствием прибегли к услугам чернокожих банщиков. «Негры, господа, хорошо переносят жар!» — повеселил нас хозяин отборным расизмом.

Живительные напитки вливались в Августейшие глотки щедрыми водопадами. Мужики, сбросив с плеч Высочайшие проблемы, с головой окунулись в немудреный, но такой приятный отдых. Звериный оскал феодализма — правящая верхушка как бы над полем битвы. Вот он, назначенный главным стрелочником по итогам Первой мировой в моей реальности кайзер: душевнейший, компанейский малый! Вот Кристиан и Оскар — такие себе политические отношения нисколько не мешают им объединиться по возрастному признаку и рассказывать нам, условной молодежи, классическое «Европа-то уже не та» и при превышении определенного градуса в обнимку петь древние, пронзительные нордические песни к огромному всеобщему удовольствию.

Лучше всего радость от такого досуга считывалась на лице Альберта — он простоват и пережил большую личную трагедию. Инфантилизм заставлял Виктора держаться ближе к «старикам», вроде как отцов нашел. Молодость толкала его ближе к нам — мы с Вилли не плошали, и после каждой длинной беседы с Альбертом переносили услышанное на бумагу.

Оскар умный дед, и справедливо опасается агрессии в свой адрес. Сгорит в горниле Большой войны Швеция быстро, за год-два до полного экономического и демографического коллапса. Успокаивают Оскара имеющиеся договоренности — если на него нападут, впишется целая коалиция, и от этого Оскар очень любит основного гаранта — Альберта. Шведский король, однако, этим не довольствуется и старается не мытьем так катаньем узнать, что мы все думаем о будущем. Уважаю и сам бы так на его месте делал. «Что думаю» — это не секрет и давно есть в газетах:

— Мир в известной степени связан в единое целое торговлей и телеграфом. Интересы государств динамично меняется, и на пороге стоит Большая война. Единственным способом ее избежать, на мой взгляд является создание международной организации — я бы навал ее Лигой Наций…

О, договариваться о мире во всем мире элитам очень приятно, поэтому инициатива была встречена с живейшим интересом — Интерпол уже скоро будет подписан всей Европой, и теперь высочайшим умам будет новая дипломатическая игрушка. Отдельный значимый нюанс — инициатива создания призванного сеять мир и покой органа будет принадлежать правящим Домам, а не какой-то там демократии и буржуазии: этого никто в слух не озвучивал, но все всё и так понимают, даже специфичного качества король Альберт.

Тусоваться вместе элитам не привыкать, но вот в таком качестве как сейчас, монархи собирались редко и неохотно. Вилли приписывает учащение неофициальных Августейших попоек непосредственно мне — мол, настолько хитрожопый, что надо быть идиотом, чтобы не пытаться держаться поближе. Я с кайзером склонен согласиться — аура у меня такая, души компании — но вида опытные политические акторы стараются не подавать: именинником себя не чувствую, просто один из узкой компашки, где все друг в дружке души не чают. Нормальные империалистические хищники — с такими дело иметь одна радость, потому что сильные враги заставляют подтягиваться до их уровня.

Надо признать, работает — пара дней загула в компании Оскара, и воевать Швецию как-то уже и не хочется: ну как такого душевного деда расстроить? Кристиан и сам не особо желанием горит, и текущее положение дел его вполне устраивает. Может зря я ориентируюсь на политические расклады из моих времен? Как-то Швеция свой хваленый нейтралитет в них утратила. Нет, такое большое число стран на будущем Северном морском пути меня не устраивает. Швеция и прочие скандинавы — это ключик к Британии, который нам с Вилли очень нужен. Что ж, посмотрим, что из этого всего выйдет — как только я смогу переключить на себя датский экспорт, Кристин заговорит по-другому, как настоящий суверенный правитель. Выкупить экспорт шведский так легко не выйдет — мал он в «реальном» выражении, вклад Швеции в этот мир заключается в ловком оперировании финансовыми потоками. Последние защищают шведов гораздо эффективнее «нейтрального» вооружения и дипломатии — тихая гавань для над-национальных капиталов нужна всем.

Что ж, захват мира — дело небыстрое, и на первых порах я вполне могу обойтись некоторым пакетом международных бумажек, в которых прописаны особенности военного использования тех морей нашими силами, и пес с ней, со Швецией — мама не слепа и не глупа, и прекрасно видит, насколько ее папенька не хочет воевать, а русской кровью платить за чужие успехи русская Императрица несмотря ни на какие родственные связи требовать не станет. Но до чего же хочется окончательно решить шведский вопрос!

День перед свадьбой мы с Вилли провели еще интереснее: поручив с самого утра накачавшегося опиумом Альберта заботам стариков, мы с кайзером отправились развлекаться в компании прибывших правителей Балкан и моего друга Георга Греческого. Сюда северянам можно и не лезть — это чисто мои и балканских народов разборки с Османами и австрияками. Боевого духа у братьев-славян и православных греков хоть отбавляй, и вопрос заключается в конкретных гарантиях, комплексе взаимных обид (неспокойно на Балканах, исторически так сложилось), нищете и слабости материальной части.

Словом — ничего нерешаемого, и придавший мне солидности довесок в виде Вильгельма неплохо поспособствовал рамочным договоренностям, которые придется привести в удобоваримый вид многолетней дипломатической работой. Концепция простая: сначала разберемся с османами, а дальше видно будет — территориальных приобретений и репараций хватит на всех. От союзников, помимо собственно «рабочей силы», я получаю доступ к шпионским сеткам (турки очень коррумпированные), будущую славу объединителя славянских народов (такое себе — порой у меня складывается ощущение, что никто так сильно не ненавидит «братьев», как славяне) и приятную ситуацию в южных водах. Союзники от меня — военные кредиты (их давать приятно, потому что вернут с процентами), некоторые технологии (тоже с прибытком — построить броненосец в кредит со всех сторон полезно), обмен опытом и привлечение в большую колониальную забаву «добровольцев» с Балкан и Греции. Ну и не без чистой и безвозмездной многовекторной «помощи» конечно — дураков нема, и геополитические интересы будь добр должным образом оплачивать.

В идеале хотелось бы задавить османов чисто силами балканских «прокси», самому под шумок плотно навалившись на австрияков — они по-любому на мой агрессивный чих в том направлении возбудятся. Если Англия выберет ничегонеделание или экономико-военную накачку Турции без личного вступления в войну, так и произойдет — братья-славяне при поддержке наших добровольцев и с «резиновыми» тылами в виде промышленно развитой Российской Империи наваляют османам и без прямого нашего вмешательства. Почти честно и весьма показательно получится: коалиция небольших зубастых хищников отправляет величие Порты на свалку истории, освобождая вакансию Великой Державы. Разве не повод задуматься о ставках, которые придется положить на стол на этом этапе Игры?

Интересно, кому страшнее — мне или коллегам-хроноаборигенам? Старая воинская аристократия личную жизнь за Корону положит не задумываясь — это у них в генетический код зашито так же прочно, как дыхание. Положат и миллионы подданных — этих вообще не жалко. Но на кону стоит слишком многое, и поджилки за могущество пафосных, доживающих последние годы и одновременно находящихся на пике силы Империй как минимум у высших должностных лиц трястись обязаны, и с началом военных действий эта тенденция только усилится — станет наглядно понятно, насколько прогресс ушел вперед со времен той же Крымской войны.

Свадебным утром, ведя под ручку к алтарю невесту-Ксюшу, я был доволен — все идет по плану и даже с опережением графика. Теперь, когда подготовительная работа сделана, можно немного расслабиться и просто ждать, когда страна мощно рванет вверх, не забывая подпинывать исполнителей. Геополитически все тоже отлично — планируемые конфигурации оформились, английский король не осознает важности такого явления как «государственная тайна», будущее пахнет головокружительными перспективами.

Добравшись до алтаря, я улыбнулся сияющим радостью глазкам сестренки и занял свое место сбоку, рядом с любимой женой, держащей руки на уже очень солидном животике.

— Какая она красивая! — со смесью умиления и восхищения прошептала мне на ухо Марго.

— Между любовью к сестренке и правдой я выбираю второе, — ответил я и улыбнулся жене. — Ты — гораздо красивее!

Блеснув глазками, Маргарита с улыбкой шикнула:

— Тсс!

Правильно, нельзя сейчас трепаться — рискую обидеть милую сестрицу. Любимая, однако, права — Ксюша, как и положено невесте в день свадьбы, выглядела великолепно. Пышное, но при этом таинственным образом подчеркивающее вполне сформировавшуюся фигуру платье украшено мехом горностая, шикарно сочетаясь с инкрустированными рубинами драгоценностями. Только что я помог свежему и полному сил после позавчерашнего переливания Александру довести Ксюшу до алтаря. За руку невесту держал Император, а я катил его кресло — получилось вполне символично.

Церковь у датчан, как и положено европейской монархии, своя — Народная Церковь. Исповедуют лютеранство, и это придает обряду некоторой чопорности. Да, православное Венчание тоже в доску регламентированное мероприятие, но здесь будто в воздухе витает что-то такое, что заставляет вжимать голову в плечи и стараться шевелиться поменьше. Или это потому, что я не в центре событий?

Жених и невеста поцеловались, под аплодисменты превратившись в мужа и жену — будущих Короля и Королеву Дании. Двери храма открылись, и мы отправились на крыльцо, осыпать новобрачных зерном и смотреть, как они выпускают белых голубей — красиво и совсем недорого.

Далее состоялся фуршет — народ наливался шампанским, закусывал его тем, что удалось добыть с подноса курсирующих по залу слуг и делал перерывы на потанцевать. Концепция пассивного курения в эти времена отсутствует как таковая, и дымящие папиросами, сигарами и трубками господа наполняли помещение отборным табачным дымом. С ним соперничали парфюм, спиртовые ароматы, запахи вспотевших тел и отчетливая селедочная нотка — Кристиану-старшему, хозяину дворца и всея Дании, селедочка нравится до безумия, что прямо сказывается на меню.

Короче — в зале было душно, поэтому мы с хозяином, Вильгельмом, Альбертом и шведским королем Оскаром решили выйти на балкон проветриться. Напрягает меня табачный выхлоп — жена беременна, вообще-то, и ей таким дышать нельзя. Утешаю себя тем, что мой отпрыск хоть какую-то часть моего здоровья не унаследовать не может.

После обильных возлияний, весело посмеиваясь, мы пожелали Ксюше и Кристиану хорошей брачной ночи (невербально, разумеется — кто так пошлить будет?) и отправились на выход из загородной резиденции, которая отныне станет семейным гнездышком для молодоженов.

Теплый, почти уже летний ночной воздух наполнил легкие свежестью, и я улыбнулся сначала мириадам звезд на безоблачном небе, затем — Марго. На заднем плане было видно, как Дагмара морщится и трогает спину. Ее мама, королева Луиза, с сочувственной улыбкой указала на свою карету.

— Пересадка, — проинформировал я Марго.

Дагмару последние дни мучает радикулит, а в королевской карете, надо полагать, более удобные сидения. Обнявшись и поручкавшись с монархами и поцеловав дамам ручки, мы погрузились в экипаж и тронулись по неплохой грунтовке в сторону Копенгагена.

— Мама́ такая заботливая, — с улыбкой вздохнула Императрица, подложив под поясницу подушечку.

Раздался грохот, карету тряхнуло, по задней стенке застучали обломки и ошметки того, что раньше было нашим экипажем — я уже опытный свидетель взрывов, и теперь…

— Мама!!! — выскочила Дагмара на улицу.

…И теперь придется разгребать последствия. Всё, с адептами над-национального капитала пора заканчивать — совсем по грани прошел, ценой жизни дедушки и бабушки. Выбравшись следом за мамой, я окинул окруживший и не пускающий ее к дымящимся ошметкам кареты Конвой недобрым взглядом:

— Что, проворонили? Помогать!

Мужиков как ветром сдуло, а я обнял плачущую, отражающую мертвыми глазами пожирающий тела ее родителей огонь Дагмару за плечи и обернулся к вышедшей из кареты Маргарите.

— Они за это ответят! — грозно пообещала моя валькирия.

— Обязательно ответят!

Глава 7

Ух и интересная жизнь в Империи настала! Народ только диву давался — даже крестьяне из отдаленных провинций, поскольку деревенских попов уже как с Рождества 1891-го года обязали проводить для паствы помимо служб еще и то, что наш герой назвал бы «политинформацией». По первости мужики от такого нововведения плевались — не шибко-то и длинен единственный выходной, и если церковные службы это привычно, понятно и в прямом смысле душеспасительно, то чтение мудреных продуктов жизнедеятельности газетчиков — сплошь лжецов и даже содомитов, как всякому добропорядочному крестьянину известно — вызывало скуку и желание поскорее отправиться в избу да как следует выпить чаю.

Со временем, однако, мужики втянулись — не без учета харизмы батюшек на местах, конечно — и начали «политинформацию» впитывать хоть и с привычным недоверием, но с любопытством — много в мире чудно́го делается, а в родной стране и подавно. В самом деле — не всю жизнь же деревенских алкашей да прелюбодеев осуждать, чай не в средние века живут, а, как говорит Цесаревич — на пороге XX ажно века! Веры наследнику, конечно, нет, но некоторые мужики были готовы пересмотреть этот момент: обещает много, но дети в школу учиться с перспективами попасть в реальное училище пошли уже сотнями тысяч, что в масштабах даже такой большой страны заметно. Глядишь, и дальше чего-нибудь толкового сделает — эксперименты, говорит, на Кабинетских своих землях проводит, в газетах о тех краях по осени про сказочные урожаи писали, но поди-проверь как оно здесь работать будет. Не помереть бы с голодухи от таких «экспериментов» — прадеды некоторых крестьян еще помнили рассказы своих прадедов о том, как неловко на местах получилось с картошкой, которую привез Петр I. Говорят, будущий царь на предка манерами и замашками шибко похож.

К слову о «батюшках» — они вообще развили активнейшую деятельность. Все могучие силы Церкви были брошены на три направления: образование, выработка и спуск на места «методичек» политического толка — говорят, Сам лично согласует! — и конечно же освоение свежеполученных в собственность угодий. Капиталы и рабочие руки хлынули в последние полноводной рекой — духовенство и примкнувшие к нему коммерсы в едином порыве решили не плошать и создать в своих владениях, как говорит цесаревич, «центры опережающего развития». Не без прямой помощи самого инициатора больших перемен — ему побольше территорий освоить только в радость.

В городах, как и положено, «ажитации» было побольше: поднятые тиражи газет привели к желанию приобщиться к печатному слову многих, а некоторые господа даже снизошли освоить чтение да письмо — как-то раньше не пригождалось, а теперь везде только газеты и обсуждают, стыдно когда и словечка в тему вставить не может. Умные все стали, а ты подтягивайся — тьфу!

Как-то так вышло, что в один момент рабочие стали зарабатывать больше, а работать — меньше и в более приятных условиях. «Великое переселение народов в Манчжурию» в учебниках истории займет пяток глав — и это только с описанием глобальных последствий оного. Не только крестьяне решали попытать счастья в новых местах — рабочие (в основном маленькой квалификации) тоже оказались не дураки, тем более многие из них пришли на заводы прямиком из деревни, и вернуться на землю на таких шикарных условиях были счастливы. Многие, но далеко не все — где-то четверть. Этого, однако, хватило — рынок труда начал затравленно озираться и предлагать чернорабочим немыслимые доселе деньги. Вслед за этим пришлось конкурировать за рабочие руки и другим сферам рынка труда — зарплаты пошли вверх. Следом грянул пакет реформ, поднявший жалование сразу полиции, солдатам (немного — на большее денег нет, но остаток служивые доберут «отхожими промыслами», их труд ведь тоже подорожал) и чиновникам низко-среднего ранга. Верхние бухтели — маловат разрыв получается, этак никакого чувства ранга не останется! — но признавали: если взятку брать не нужно для выживания, значит по рукам можно бить нещадно. И придется, иначе сам с должности слетишь — неприкасаемых, говорят, в Империи нынче не осталось.

Немало взлету интереса к «политинформации» способствовала кампания по борьбе с голодом — тоже чудно́: говорит поп, что «приняли решение», но так это же его в далеком Петербурге приняли, а как оно будет — жизнь покажет. И показала! Раз — и в деревню прибывают экипажи с хлебом, консервами и даже солью с сахаром да чаем на зиму. И неплохо отгружают — даже самые кулачистые кулаки от царёвых гостинцев носа не воротили и охотно набивали погреба, под шумок развернув кампании по списанию долгов — теперь же есть чем отдавать. Как ни странно, но грядущий голод для многих стал не смертельным испытанием, а возможностью прочнее встать на ноги — не столько помощь помогла, сколько списание государством имеющихся недоимков и освобождение от податей на три года. С возможностью продления «по обстоятельствам».

Ну а когда принялись сходить снега, на тех же экипажах прибыло то, что цесаревич называет «семенным фондом». Радости было больше, чем по осени — гостинцы это отлично, земной за них поклон, но лета все ждали с содроганием — посевная обещала поглотить последние запасы, и до первых урожаев времена обещали наступить тяжелые. Теперь ничего, очень даже протянуть можно!

Промеж экипажей, всю зиму и начало весны, по деревням разъезжали непривычно-улыбчивые молодчики с царскими бумагами. Знай мужики, что часть из них — «перевоспитавшиеся» народники, сильно удивились бы, но кто им о том скажет? Вели себя посланцы Личной Его Императорского Высочества Канцелярии тоже непривычно — не гнушались часами сидеть с мужиками за столом, в тусклом свете лучины и под завывания метели за покрытым узорами окошком рассказывая старые, знакомые всем не первый год, но неизменно эффективные для скрашивания долгих зимних вечеров истории о хорошем царе и плохих боярах. Что ж, раз государев человек так уважительно и многословно просит, можно и поругать местные власти. Осторожно. На анонимной основе.

Ух а как весело было в августе — тогда гуляла вся страна, на свои по большей части, но повод-то нешуточный: государыня будущая, даром что немка, баба говорят толковая, и помимо замыливших глаза и потому неинтересных новостей о своих благотворительных похождениях не забыла о своей прямой, Господом дарованной обязанности: родить Наследника. Мальчика назвали Николаем — в честь погибшего (тьфу-тьфу!) цесаревича. Имечко такое, с суеверной аурой, а значит каждый подданный российской короны попросту не может не выпить хотя бы чарку за здоровье Августейшего первенца.

Особенно ликовала Николаевская губерния — самое оживленное и стремительно набухающее людьми и экономикой место в России после Владивостока, где «набухает» еще сильнее, прямо пропорционально вложенным цесаревичем в свое время инвестициям и усилиям. Ох и пестрое это нынче место! Принцип «делай как главный» Омельяновичем-Павленко и Гродековым был применен на неплохом уровне: иностранных специалистов на восточном фронтире Империи резко прибавилось, и они внесли свою лепту в и без того буйное этническое разнообразие тех краев.

Погромов со времен Кишинева по всей стране не случалось, а в Манчжурии их толком и так не было — все были очень заняты. Не то чтобы полная дружба народов — бытовые конфликты на почве расизма никуда не денешь, они были, есть и будут, но все нормально живут, работают, посещают Православные (традиционные и старообрядческие, тут как хошь) храмы и благословляют детей на походы в школу — по количеству учеников первого и второго года обучения Николаевская губерния «успевает» за зависть многим.

И это — при отсутствии площадей, с перерывами (да что там «перерывами», в перерывах как раз учатся) на обширные работы по только-только зарождающемуся личному и общественному хозяйству, часто — на голом энтузиазме! Именно этот народ, на секундочку, с песнями и с радостью причастности к большому общему делу миллионами колесил по великим стройкам коммунизма, так что ничего в общем-то удивительного. В эти времена из-за капитализма с «причастностью» несколько хуже, но это неплохо компенсируется «подъемными», зарплатами и перспективами.

Конкуренция — вот истинный двигатель человеческого прогресса! Когда-то в этом мире основой успеха были личная сила и ловкость, но и тогда находились очень хитрые безволосые обезьяны, которые надевали на голову условную волчью голову и бились в призванных имитировать транс конвульсиях, после этого вещая соплеменникам удивительное. Опасная надо признать работа была — если шаман неделю подряд неудачно камлает на успешную охоту, такого шамана можно и самого в жертву духам принести, авось поможет. Как бы там ни было, со временем эволюционные процессы хомо сапиенс несколько эволюционировали, добавив к силе и ловкости широкий набор других качеств. Конкуренция от этого только усилилась — людей ведь стало несоизмеримо больше, и, как бы грустно это не звучало, они стали самым дешевым ресурсом.

Но долой грустные мысли о судьбах человечества — нас интересуют восточные рубежи исполинской Империи, где развернулась настоящая, сугубо созидательная, неплохо освещаемая и названная газетчиками «Битва двух губернаторов». Что Гродеков, что Омельянович-Панченко твердо вознамерились побороться за звание неофициальной столицы тех мест. Не лично, разумеется, а как проводники доминирующего в головах тамошней аристократии и состоятельных господ мнения. Капиталы — не без зубовного скрежета! — замелькали с умопомрачительной скоростью, Америка выла от восторга, отгружая миллионы тонн строительных материалов и отчаянно боролась с конкурентами за каждый контракт: по большей части смесью демпинга и взяток. Несколько образцово-показательных расправ увеличили долю первого и понизили второго. Не все идеально, но уважаемые господа за судьбу своих вложений в общее дело — набережную там перестелить, новую водонапорную вышку возвести — справедливо переживают и друг за дружкою приглядывают.

Столицы конкурирующих губерний второй год как превращены в одну исполинскую стройку. Добротные, кирпичные стены домов растут буквально на глазах, открывают свои двери трактиры, харчевни, доходные дома, гостиницы, общежития для студентов и рабочих, фабрики и заводы, спешно прокладываются узкоколейки и «конки» до интересных объектов, в порту сутками не замолкают подъемные краны и актуальная времени техника — корабли стоят в очереди, и каждый день простоя сулит финансовыми потерями. Мужики впахивают от души — за двадцать рублей в месяц с полным пансионом в общаге на четыре койко-места в комнате (почти люкс по этим временам!) грех не держаться. Ну а по центру городов к 1893-му году обещали запустить моднейшее устройство — трамвай. Прямо как в Петербурге и Москве — это ли не повод для гордости?

Недавно части оставшихся в присоединенной Манчжурии китайцев присудили обещанное подданство, а ряд государственных чиновников китайского происхождения успешно выслужил личное дворянство: выстроенная Омльяновичем-Панченко с подачи цесаревича относительно честная и прозрачная система позволила прилежным в делах, доселе пребывавшим в высоких чинах китайцам сдать комплекс экзаменов и после проверки в делах удостоиться чина титулярного советника. Китаец без пары десятков добрых знакомых в разных уголках Поднебесной настолько же плох, как и китаец, который не хочет выстраивать на чужбине диаспору, чтобы комфортно проводить время с соотечественниками, не утруждая себя ассимиляцией — китайские иммигранты поступают не шибко обильным, но стабильным ручейком. Что ж, будет в славном городке Николаевске свой чайно-таун — китайцы народ мирный, склонный к труду и чаепитиям. Да, не ассимилируются, ну и что? Законы соблюдает, русский язык — его знание на хорошем уровне является непременным условием зачисления в школу — знает, налоги — платит, крамолу на Высочайших персон не производит — многим коренным подданным поучиться бы!

В потоке хороших новостей об успехах страны и отдельных ее жителей весьма контрастно смотрелись новости из-за рубежа: то стачки с требованиями такого же как в России Закона об охране труда по всей недостаточно социально ориентированной Европе, то слухи о выкидыше у английской королевы — упаси-Господи даже страшнейших врагов от такого! — то какого-то банкира прямо в центре Лондона бомбой взорвали — это, впрочем, неудивительно: богатей с фамилией Ротшильд просто не может не иметь врагов.

Особенно занимательными были рассказы о противостоянии сборной европейской солянки наемников Сессила Родса и отважного племени Матабеле. Шутка ли — начав военные действия против негров, носители прогресса и добрые католики столкнулись с необъяснимо жестким и хитроумным сопротивлением.

Раз — и тяжело груженный амуницией и припасами пароход разлетается на кусочки перед самым входом в фарватер реки Замбези. Скандал был жуткий — в ходе тщательного осмотра дна с применением актуальных времени тяжелых водолазных костюмов — глубины не шибко велики — были найдены осколки французской мины. Скандал, но не более — все понимают, что кто угодно может купить где угодно что угодно и отправить куда захочет.

Далее, когда озлобленные колонисты после недельного марша достигли первых стоянок племени, они не встретили там не единой души, зато десятки «юнитов» попадали в ямы-ловушки с покрытыми тем самым (ядами) кольями. Почти все — с летальным исходом, потому что с медициной в тех краях туго. Далее последовал веселый забег по джунглям и пустыням. Тра-та-та — из кустов на границе того и другого жахнула очередь. Три «Максима» на плотную колонну усталых, потных, находящихся в немалом числе на границе «санитарых потерь» наемников и их обоз наделали немало дел, и европейцам пришлось отступить к опорной базе — зализать раны, учесть полученный опыт и набрать пополнение. Особенно болезненный опыт принес отважный штурм замолкших пулеметных точек — храбрые колонисты в количестве четырех десятков человек нашли дымящиеся, исправные орудия, убедились в отсутствии откуда-то набравшихся технологий и смекалки негров, и тут грянул взрыв, разметавший по пальмам их и пулеметы.

Акции компании Родса рухнули почти вдвое, и наш герой воспользовался возможностью заиметь изрядный пакет — первая стычка обернулась провалом, но старина Сессил бился в приступах реваншизма и копил силы для кампании 1893-го года, обещая устроить отважным Матабеле геноцид. Ну а в Москву тем временем прибыло три десятка чернокожих юношей — принявшие Православие и показавшие лучшие результаты в изучении русского языка старшие сыновья работников русского анклава приехали учиться в новообразованный Университет Дружбы Народов. Не они одни — всего из Африки набрали под сотню студентов. Еще столько же — японцы. Полторы сотни — китайцы, оба народа предусмотрительно расселены подальше друг от дружки. Это уже дети жителей Николаевской губернии. Еще сто — юноши из Сиама. Две сотни — сборная солянка из Европы и полторы сотни финнов. Язык у всех так себе, поэтому хотя бы первый год придется их усиленно им пичкать. Разбавлять атмосферу и служить доминирующей, не допускающей сбоев в «дружбе народов» силой призваны служить пятьсот русских студентов. Инициатива широкой общественностью была встречена с одобрением — наш народ любит нести миру дружбу и взаимовыручку.

Под Рождество 1892 года народ увидел в газетах трогательное фото: на фоне храма в Гатчине в кресле сидел Император. По обе стороны от него — Дагмара и Оля. Миша стоит за спиной матери, за спиной Александра — Георгий. Рядом с ним — Великая Княжна Маргарита Федоровна с укутанным в пеленки, показывающим камере улыбающуюся мордашку Великим Князем Николаем Георгиевичем на руках. Фотография сопровождалась поздравлением Августейшей семьи подданным и друзьям Российской Империи.

Ну а первым большим поводом выпить в новом, 1893-м году, помимо стандартного набора праздников, стали новости о восшествии Кристиана и Ксюши на датский престол в начале февраля. «Похмелье» пришло в начале марта с новостями о запуске государственного органа со страшным названием «Госплан» и принятии Империей в работу Большого Пятилетнего Плана. Кокетливо повздыхав — попахать придется! — не боящееся труда коллективное бессознательное российского народа решило, что все-таки можно начать понемногу верить в светлое будущее: вон, даже конкретный план его строительства есть!

Глава 8

— Здравствуй, Федор! — поприветствовал я вернувшегося из очень долгой командировки филёра, с поклоном вошедшего в мой Гатчинский рабочий кабинет.

На дворе — сентябрь 1892 года, четыре месяца с момента гибели Альфреда Ротшильда и зятя Горация Гинцбурга — господина Сассуна суд приговорил к казни. Сам Гораций ныне сидит в крепости, потому что папочка на него успела набраться настолько эпичная, что следствие и разбирательства закончатся дай Бог к середине следующего года. Итоги демонстративной расправы над Натаном ныне изволят отдыхать в гостинице, но вскоре направятся ко мне на прием.

— Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество! — бодро козырнул одетый в новенький гражданский костюм филёр.

Занятно получилось — я вообще планировал от мундиров для «Избы» отказаться, но это же, зараза такая, МУНДИР! Как без мундира-то? Этак никакого порядка не будет! И потом — у всех есть, а у нас — нет? Это ж смежники засмеют и за прокаженных держать станут! Пришлось ввести стандартные мундиры рабочего и парадного образца — в них, впрочем, почти не ходят, потому что работать нужно незаметно. Преобладающий «рабочий» оттенок — зеленый, как бы демонстрирует тягу к маскировке и «невидимый фронт», солдатами которого сотрудники «Избы» и являются.

— Присаживайся, — указал я на стул и пошел к бару. — Дело ты сделал, Федор, архиважное.

— Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! — отрапортовал он и занял место гостя.

— Крупный торгово-банковский капитал, — я достал коньяк и наполнил им две рюмки. — Это самая богомерзкая сила в нашем мире. Им, Федор, на все, кроме прибылей, наплевать, — поставил угощение перед гостем, вошедший лакей Карл поставил перед нами блюдо с посыпанными кофе дольками лимона. — Вот ущемил я покойному Натану нос, а он — вот как нервно поступил.

— Не привык видно, Ваше Императорское Высочество, — с улыбкой предположил Федор.

— Не привык! — хохотнул я. — Помянем старую рептилию — в аду чай не сладко.

Выпили, закусили.

— Загорел, смотрю, — отметил я цветущий и отдохнувший вид экс-филера.

— Отдых в Крыму отменный, — отрекомендовал те края Федя. — Бассейнов понастроили, теперь даже на море ходить не приходится — лежи себе в теплой луже да коктейли цеди.

Пошла мода на бассейны получается. Потом и общественных настроим, под кружки и уроки физкультуры — дело полезное.

— Отдохнул, значит готов к дальнейшей работе на благо государства, — безапелляционно заявил я.

— Так точно, Ваше Императорское Высочество! — подскочил филёр.

— Не сразу, — махнул я рукой, и он плюхнулся обратно на стул. — Первое, — я вынул из ящика стола красную «корочку» с гербом Империи. — Поздравляю с получением капитанского чина.

— Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! — с места козырнул Федя.

— Далее, — достал папочку. — Родина тех, кто ей пользу великую принес, ценит, посему жалует тебе дом в Москве, премию и потомственное дворянство в обход чина.

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество!

— Теперь вставай, — улыбнулся я.

— Так точно! — подскочил он.

Прихватив коробочку, я подошел к капитану, прикрутил ему на грудь золотую звезду с надписью «За труды и Отечество» и пожал руку, торжественно прокомментировав:

— За особые заслуги перед Отечеством, от имени Его Императорского Величества, награждаю тебя орденом Святого Александра Невского.

— Служу Отечеству! — проникся капитан.

— Хорошо служишь, — поощрил я и пошел к своему креслу. — К сожалению, организовать подобающие торжества в твою честь мы не можем.

Зато я внес за капитана взнос в Капитул — четыреста рублей единовременно при получении «на дела богоугодные».

— Понимаю, Ваше Императорское Высочество! Не нужно — не ради торжеств полтора года пыль протирал.

— Орел! — одобрил я. — Новое назначение тебе, в Москву поедешь, поступаешь в личное распоряжение товарища Зубатова.

— Дозволено ли будет спросить, Ваше…

— Дозволено, — прервал я.

— Мне бы за границу, реальными делами заниматься, — тоскливо посмотрел он на меня.

Вошел во вкус.

— Через полгода, — пообещал я. — А пока — в инструктора, бесценным опытом делиться.

— Так точно, Ваше Императорское Высочество!

— Ступай теперь, — улыбнулся я. — Свидимся еще.

— До свидания, Ваше Императорское Высочество! — отвесил он поклон и покинул кабинет.

Щедра родная земля на самородков — вон какой оперативник считай на одних природных дарованиях вырос. Пусть теперь вместе с другими хорошо показавшими себя разведчиками молодежи опыт передает, на радость всей Империи. Сложное дело — спецслужбу с нуля создавать, но методички и опыт у сотрудников копятся, агентурные цепочки усложняются, «палева» для резидентуры становится меньше, а «нелегалов» — больше, особенно в Америке, где иммигрантов традиционно привечают. Кроме того — она нам следующий большой враг (потенциально), а значит нужно готовиться. Задача проста, но ее решение займет много лет — необходимо вырастить «коренную» агентуру во всех сферах жизни — от политиков до благотворительных фондов.

«Сын, мой дед прибыл в эту страну со ста рублями в кармане и заданием стать шпионом. Теперь, когда у меня появились свои внуки, а ты стал президентом Америки, пришло время открыть тебе главную семейную тайну — на самом деле мы из „Избы“. Иди в свой Овальный кабинет, тебе из Кремля позвонят с инструкциями». Шутка — так даже в сказках не бывает, но нам достаточно запихнуть глаза и уши куда необходимо, усилить позиции наших лоббистов — такие уже имеются, Америка в этом плане удобная и вырастить некоторое число важных симпатизантов у нас получится, в последнем сильно и дополнительно поможет «мягкая сила», как только технологии дорастим.

Не все, впрочем, гладко — не обходится и без провалов: как из-за обыкновенной, невозможной к страхованию от самой себя, человеческой глупости и ошибкам, так и противодействию врагов — не кретины же, их государственные машины много веков отлаживались и модернизировались, и даже без создания особых антишпионских отделов способны на многое.

В дверь постучали, и в кабинет вошел Зубатов. Своего «лично-распоряженного капитана» он не видел: ко мне четырьмя разными путями попасть можно, и я этой возможностью пользуюсь, не давая гостям пересекаться в коридорах дворца. Не надо им лишнего знать, и неважно, что потом все равно встретятся и может быть обсудят — важен системный подход. Именно он не хуже конкуренции двигает мировой прогресс, и я, в отличие от некоторых любителей нововведений ради нововведений или отрицателей опыта предков прекрасно понимаю его важность. Самородки — это великолепно. Энтузиазм и рвение — тоже прекрасно. Но ни то, ни другое всего своего потенциала без Его Величества Аппарата, который все созидательное направит в нужную сторону, а помехи загонит подальше, не раскроет.

Вот Табель наш о рангах — если заменить в нем чины на привычное «секретарь», «директор» или там «председатель», получится совершеннейшая копия любой человеческой организации, актуальная со времен самого изобретения бюрократии. Государственная машина не создавалась с нуля в момент коллективного прозрения и осознания ее необходимости. Иерархия в человеческих отношениях имеется со старта, и со временем, когда человечество начало выбираться из пещер и осваивать оседлый образ жизни, понадобилось надстроить к привычной вертикали «вождь-шаман-племя» исполинское количество подпорок, ответвлений и костылей. Неоднократно это все модернизировалось и подгонялось под актуальные задачи, но суть миллионы лет не менялась. Не менялась по единственной причине — вот так работает человечество, и в обозримой исторической перспективе ничего иного у нас заиметь не получится.

Разве получилось у большевиков отмести все наследие «кровавой империи» и выстроить Первое в мире государство рабочих и крестьян как-то по-особенному? Нет, «особенностей» хватило только на экономику — и то не сразу, а в преддверии и по итогам Великой Отечественной. Ну превратился урядник в участкового, статский советник — в какого-нибудь заместителя секретаря Горкома, в процессе утратив функционал дворянства и заменив его спецпайками, спецкурортами и спецдачами. Суть-то от этого не изменилась — как скреплял огромную державу могучий Аппарат, так держать и продолжил.

После приветствий глава «Избы» раскрыл папочку и принялся докладывать мне о том, чего на самом деле стоит кажущаяся легкость побед на невидимом фронте:

— В Будапеште при попытке подслушать объект номер 23 — глава рода Сассунов — залегендированный полотером Илья Андреевич Березин потерпел неудачу: горничная заметила, как он вращает ручку фонографа. Товарищ (в «Избе» это именование в большой чести, ибо прямо из моих уст взялось) Березин принял решение оглушить свидетельницу и вместе с оборудованием в течение трех суток перебрался в Германию. Ныне находится на пути в Россию.

— Легко отделался, — заметил я.

— Так точно, Георгий Александрович, — согласился Зубатов. — Смысла накладывать взысканий мы с товарищами не видим — оперативник добротный, просто дуреха оказалась не в том месте не в то время. Илью Андреевича полагаем отправить за океан — там его не знают, а свое умение вести разведку он доказал на практике.

— Ваши сотрудники, Сергей Васильевич, — выдал я ему кадровый карт-бланш.

Ему же виднее, а у меня дел столько, что лично за похождениями каждого оперативника следить физически невозможно.

— Внештатная ситуация в Швеции, — продолжил Зубатов. — При попытке дать взятку члену парламента, наш агент, подданный Франции, вместен с парламентарием был задержан полицией. Заказ он получал через длинную цепь французов, и пройти по ней до нашего резидента шведы не смогут.

— Следов нам не нужно, — покивал я. — Одобряю осторожность наших резидентов.

Кто-то же должен саботировать инициативы Оскара по подкреплению нейтралитета мощной армией. Десяток резко полюбивших мир и возненавидевших оружие парламентариев у нас там уже есть, совсем недорого обошлись.

— Османская империя, — переместился южнее Зубатов. — Строительство агентурной сети среди православных жителей практически завершено. Согласно полученным данным, в течение трех следующих лет — определить более точные сроки пока не представляется возможным — могут случиться большие христианско-мусульманские стычки. Основному удару по нашим предположениям подвергнутся армяне. Согласно принятой доктрине «О противодействии империалистическим стремлениям не-дружественных держав», считаю необходимым обратить на это направление пристальнейшее внимание и помочь добрым христианам по мере сил.

— Одобряю, — согласился я. — Смету как обычно, куда обычно. Рекомендую посетить Военного министра — благодаря африканской инициативе они накопили некоторый опыт. Взаимодействие с нашими православными друзьями с Балкан оставлю себе — дело тонкое.

— Так точно, Георгий Александрович, — поставил Зубатов пометку в блокнот и порадовал новостью. — Операция «Самоподдерживающаяся система» прошла архиудачно — нашим агентам удалось ограбить два банка в Австрии, один — в Ливерпуле и восемь в Америке. Суммарная добыча — около девяти миллионов рублей — должным образом «отмыта» и зачислена в фонд оперативных расходов. Еще сто тысяч, в соответствии с регламентом, переданы исполнителям в качестве премии.

Не мы такие — жизнь такая. В эти времена банки совсем не те, и ограбить их при должной сноровке и подготовке не так уж и сложно. Сложно потом не попасться, но с этим наша «Изба» справляться умеет — границы нынче дырявые, а документы легко подделываются.

— Нормально, — одобрил я. — Надеюсь, товарищи не придаются рефлексии и мукам совести — Большая Война уже идет, и каждый отобранный у врага денежный знак нашего врага ослабляет.

— Ни в коем случае, Георгий Александрович, — заверил меня Зубатов. — Товарищи с пониманием.

— Отлично, — улыбнулся я.

— Теперь о потерях — в трактирной заварушке был зарезан резидент с позывным «Морюшко». Абсолютная случайность.

— Царствие небесное, — перекрестился я.

Часть разведчиков работает на самом опасном направлении — окучивает криминал с целью выстроить условно-подконтрольные нам ОПГ.

— Посмертно награжден, — добавил Зубатов. — Далее — о работе с внутренними, потенциально проблемными элементами…

Как ни крути, а основное предназначение «Избы» — оберегать внутренний покой в родном государстве. Здесь в целом ничего особо нового — еще «Охранка» озаботилась методами внедрения агентуры в мутные кружки, стравливание групп внесистемных оппозиционеров и прочим. Прогресс отличный — по проторенным тропам ходить легко и приятно, и фрондирующие студенты и рабочие коллективы теперь под пристальным приглядом. Тем не менее…

— Уверен, что вы не заиграетесь и не допустите проблем из-за утраты контроля над особо набухшим проектом, — выкатил я предупреждение.

Знаем мы эти спецслужбы — уверуют, что все у них под контролем, наплодят архихаризматичных провокаторов, а те потом возьмут и реально чего-нибудь опасное учудят. Впрочем, без революционной ситуации в стране — а ее создания я не допущу любой ценой — выльется демарш соскочившего с крючка агента максимум в локальные погромы.

Закончив доклад, Зубатов откланялся и покинул кабинет. Его заменил генерал Курпатов (наверх пошел, ныне в товарищах главы «Охранки» ходит, с перспективой через пару лет занять должность главы), зачитавший обширный доклад о том, чем занимались «итоги» обмена бомбами с Натаном Ротшильдом во время пребывания в России. Сидел в гостинице, питался в ресторане при ней, гостей не принимал. Понимает, собака такая, что если я до Лондона своими ушами, глазами и руками дотянулся, на Родине могу и подавно что угодно с ним сделать. Не враг же он себе.

— Також не могу не сообщить, что мистер Герберг Уэллс передает работнику английского посольства сведения о том, чем питается и насколько хорошо успевает в науках Великий Князь Михаил Александрович, — добавил Курпатов.

— Предупрежден — значит вооружен, — не удивился я. — Что ж, такими интересными сведениями мы можем позволить себе делиться с врагами без ограничений. Предупрежу Мишу, чтобы был осторожнее. Прошу вас проработать возможность использования доброго Герберта для передачи полезной для нас дезинформации.

— Работа ведется, — порадовал новостью Курпатов.

— Благодарю за службу.

— Служу Отечеству!

Переодевшись к обеду, я отправился в используемую для деловых встреч столовую — беседа с «итогами» будет долгой и непростой, а значит полезно немного подпоить и попичкать гостя вкуснятиной — люди любого уровня от такого несколько размякают.

— Альфонс Джеймс Дэ Ротшильд, финансист, меценат, президент Центральной консистории Франции, член французской Академии изящных искусств, — представил гостя церемониймейстер.

Альфонс Ротшильд у нас рулит французским сегментом семейной Империи. Он же, неформально, является одним из важнейших людей в Доме, а еще, судя по тому, что он сейчас здесь, обладает похвальным здравомыслием и не хочет войны между Российской Короной и над-национальным капиталом.

Архиважный для мировой истории деятель вошел в столовую с безукоризненной улыбкой на украшенном бакенбардами и прикрытом густой шевелюрой лице и отвесил весьма уважительный поклон. Ага, верю. Отзеркалив улыбку, я пригласил его за стол. Гвоздь сегодняшнего обеда — разноцветные пельмени, вызвавшие у Ротшильда некоторое оживление: необычные блюда на какой-то стадии жизни становятся очень приятной приправой к жизни.

Накатив старой доброй водочки под пельмешки и салатик («Мои высочайшие похвалы шеф-повару!»), Ротшильд перешел к делу — на инглише, потому что на этом языке я с ним беседу и начал:

— Прежде всего, Ваше Императорское Высочество, я позволю себе заверить вас, что покойный Натан — заслуженно покойный Натан — действовал исключительно по собственной инициативе. Наша семья давным-давно решила воздерживаться от политических игр и сосредоточиться лишь на торговле и финансах. Вся наша семья решительнейшим образом возмущена предательством семейных ценностей Натаном, и от лица Дома Ротшильдов я приношу вам глубочайшие извинения.

Что один Ротшильд в сравнении с сохранностью исполинской финансовой Империи? Иллюзий я не питаю — Натана мне не простят и станут работать хитрее и как следствие опаснее, но прямо здесь и сейчас Ротшильд как бы заверил меня в том, что разворачивать войну он не собирается. Нельзя забывать и про банальный страх — я самый первый из монархов сложил два и два, поняв всю суть над-национального капитала и показал, что терпеть его проделки не стану. Ротшильды умеют играть в долгую лучше многих, и это противостояние затянется на много-много лет. Если поначалу мне было страшно, то теперь, как следует укрепив свою самодержавную власть и поняв, что возможностей (в том числе простирающихся за родные границы) гораздо больше, чем у них, я смотрю на Ротшильдов правильно — как на опасного и проблемного, но вполне уязвимого врага.

— Судя по вашему прибытию, так и есть, — кивнул я. — Боль утраты моих любимых дедушки и бабушки и горечь от испорченной свадьбы любимой сестренки велики, но я — противник коллективной ответственности и сторонник прогрессивных взглядов на мир.

— Еще раз позвольте принести вам наши глубочайшие соболезнования, — отвесил он поклон. — Вернуть погибших мы не в силах, однако клянусь вам: мы найдем способ загладить вину перед Ее Величеством Ксенией.

Перед Ксюшей, не передо мной — за кровь уже уплачено кровью.

— С вашими возможностями это не составит никакого труда, — кивнул я.

Дверь столовой открылась, и к нам присоединился Арнольд. Огромный пес за прошедшие годы окончательно вырос, освоился с длиной конечностей и прочими размерами и обрел солидную, угрожающе-неторопливую пластику. Поводив носом, пес уставился на Ротшильда.

— О вашем замечательном меделяне ходит множество интересных слухов, — повернувшись к собаке, Альфонс как бы показал, что не боится. — Дозволено ли мне будет спросить, действительно ли его обучали сражаться с медведем?

— Боюсь, единственными итогами обучения моего питомца стали умения давать лапу и приносить палку, — хохотнул я. — Иди к миске, — задал Арнольду направление.

— Потрясающе мощная порода, — отдал размерам пса должное Ротшильд.

— Давайте к делу, месье Ротшильд, — надоело мне болтать о пустяках.

Не нравится с этой рептилией обедать — я не святой (хотя многие считают иначе), но у старины Альфонса даже не руки в крови, а весь он, от макушки до пяток.

— Как вам будет угодно, Ваше Императорское Высочество, — поклонился он.

— Предлагаю внести в ваше взаимодействие с Россией ряд изменений, — начал я озвучивать условия «пакта о ненападении». — Во-первых, вам придется заставить своих партнеров и представителей воздерживаться от занижения прибылей и приписывания фальшивых убытков. Налоги нужно платить честно — даром что они не столь велики, как в вашей стране.

Альфонс дурака включил лишь наполовину:

— Делами с Россией по большей части занимался Натан, и его преемникам потребуется время, чтобы разобраться в делах. Но я даю вам слово, Ваше Императорское Высочество — Ротшильды всегда честно платят налоги, ибо они — кровь государства, которое позволяет нам спокойно зарабатывать. Натан — досадное исключение.

Все на покойничка!

— В качестве первого шага и жеста доброй воли наш банк мог бы предложить Российской Империи хороший кредит, — выкатил он взяточку.

Рефлексы банкирские работают, надо полагать. И с каких это пор «жесты доброй воли» нуждаются в выплате процентов?

— Не нужно, — улыбнулся я. — Как вам без сомнения известно, для России наступают хорошие времена. Кредит всегда уместен, но удвоившийся за последние три года бюджет позволяет обойтись собственными силами. Однако против дальнейших инвестиций вашей семьи в нашу экономику я не возражаю — свободное движение капиталов, людей и товаров основа процветания нашего мира.

То еще «процветание», но главное — сигнал.

— Российская Империя проделала колоссальную работу в короткий срок, — похвалил Альфонс. — Мы с радостью поучаствуем в строительстве «русского экономического чуда».

А теперь — козырь.

— Месье Ротшильд, вас не печалит нахождение Земли Обетованной под пятой магометан?

Глава 9

Семейную спальню заливали лучи висящего на безоблачном небе сентябрьского солнышка. Сидя на корточках в метре от софы, я наполовину вытянул руки к крепко стоящему босыми ножками в пушистом ковре и держащемуся ручкой за софу сыну.

Одетый в шортики и детскую тельняшку розовощекий, голубоглазый и кудрявый Великий Князь Николай Георгиевич Романов изволили отпустить мебель и сделать два неуверенных шага ко мне. Широко улыбнувшись от прилива отцовской гордости, я подхватил потерявшего равновесие сына.

— А-а-а!!! — со счастливым визгом Марго с кровати бросилась обнимать нас обоих.

Увидеть первые шаги своего ребенка — великое счастье.

— Со, мама? — спросил Коля.

«Хорошо, мама»?

— Ты такой молодец! — Маргарита принялась покрывать мордашку сына поцелуями. — Маршировал как настоящий воин!

«Маршировал» сын в силу годовалого возраста не понял, «воина» понял, потому что покосился на стоящих на полках шкафа солдатиков. Вывод, однако, сделал верный и счастливо засмеялся. Тепло родных согрело тело под пижамой, с ним пришло тепло душевное. Моя семья. Моя кровь и плоть. Моя половинка и мой наследник. То, что я должен уберечь любой ценой.

Малыш развивается нормально — занимаются с ним все время, но никаких признаков гениальности не наблюдается. Это даже хорошо — гении бывают сложными, и в своей способности вырастить такого правильно я сильно сомневаюсь. Сам не гений нифига, но это не мешает успешно править одной пятой земной тверди. Да, относительно рано пошел и относительно рано начал говорить «папа», «мама», «деда», «баба» и еще десяток слов, но это только из-за потраченных на развитие малыша усилий. Помимо имеющегося, небогатого пласта направленных на развитие человека с первых дней наработок, я задействовал столь же небогатые знания из будущего: упор на мелкую моторику (поделки, каляканье мелками и красками), плаванье — слышал, что младенцам это очень полезно — игра с мягкими, набитыми ватой алфавитными кубиками и лоскутным одеялом: один «квадратик» из меха, другой — шуршит, все разноцветное.

Не бог весть что, но я в прошлой жизни и сам всего в годик ходить и немного изъясняться начал: мной все время занимались, и это дало свои плоды. Единственное отличие Коли от других деток — совершенное здоровье. С самого первого дня малыш ни разу не заболел. Более того, со времени беременности не болела и Марго: легкий токсикоз не в счет. Я от этого счастлив — было бы несправедливо и очень трагично, если бы я был молод и здоров аномально долго, а мои жена и дети старели и болели как все.

Слушая ласковое немецкое воркование Маргариты, я погладил ее по волосам. Коле надоело, и он начал нас отталкивать. Я поднялся на ноги, взяв сына за руку — так он ходит не первый день и вполне уверенно. Вторую руку предложил супруге и спросил Колю:

— Куда?

— Анод! — не подвел он, для наглядности указав рукой.

Не физический термин, а спящий в здоровенной корзине у потрескивающего поленьями камина Арнольд. Мы направились к собаке — наевшийся корма и от того ленивый пес даже не открыл глаз, пока ему чесали голову. Очень страшно смотрится на самом деле — сын пока размером с собачью ногу.

Часы пробили восемь раз, и я со вполне искренней грустью развел руками перед Марго.

— Ступай к своим бумагам и занудным старикам, а я останусь здесь играть с сыном, — злорадно усмехнулась она.

Форма подбадривания. Поцеловав семью, предвкушая завершение рабочего дня — ох и длинен он! — и новую встречу с Колей (который скорее всего будет спать) и Маргаритой (она меня точно дождется) — я направился в кабинет. Проходя по коридору, взглянул в окно: окрасившиеся в золотые оттенки деревья вдоль речки качали ветвями на ветру и роняли листья в стремительный, блестящий на солнышке, поток.

Завтра, говорят, погода будет такая же — нужно взять жену и сына в Царское село, посмотреть на пушкинские места с чтением его стихов друг дружке — мы с моей валькирией любим интеллигентный досуг — и маленькому Коле, который любит слушать книжки. С перерывами на пикник и доступные малышу игры, конечно.

— Утрамбуй все завтрашние дела в одно утро, часиков до 11, — попросил я невесть откуда материализовавшегося за моей спиной едва я вышел из спальни Остапа.

— Так точно, Георгий Александрович, — достал он блокнот и карандашик. — Насколько рано вы изволите проснуться?

— В пять, — поморщился я от груза государственных дел.

Александр ими принципиально перестал заниматься уже давно, «назвался груздем — полезай в кузов», мол. Свободное время Император посвящает молитвам, изучению богословия, рыбалке, общению с друзьями и близкими и диктовке мемуаров — по моей просьбе, для благодарных потомков. Дагмара тоже поддалась уговорам и лениво занимается тем же. Нужно создавать традицию — мемуары, будучи нарративным источником (то есть чьими-то чисто субъективными рассказами), очень удобны для формирования в общественном сознании доброй памяти. Ну и, прости-Господи, денег на государственное строительство заработать: мемуары Александра станут гарантированным бестселлером.

Эта циничная мысль заставила поморщиться еще сильнее, потому что логичным ее завершением станет оговорка «после его смерти». Не хочу терять нового отца — мы с ним очень хорошо сошлись. Будь у меня приемные родители, я бы, наверное, относился к ним так же — не сыновья любовь, но благодарность, желание помочь, уважение и душевная привязанность. Александр очень, очень устал — продлевать его жизнь я могу сколько угодно долго, но в глазах старика поселилась глубокая, ничем не излечимая тоска. Да, он все еще любит Дагмару и всех нас. Он все еще остроумно шутит и бодрится. Он все еще вполне ощутимо прикрывает мне спину, но каждый новый отвоеванный у судьбы день ложится на усталые плечи чугунной наковальней.

Но при виде внука Александр словно оживает — в маленьком Коле он словно видит все и сразу: воспоминания о покойном Николае, надежду на процветание династии, черты лица Дагмары, свои, мои и Марго — мои в приоритете, и, прости-Господи за гордыню и нарциссизм, но это хорошо: моя супруга после смены имиджа весьма красива, но мальчику нужна мужская красота.

Тяжело. В кино часто бывают моменты, когда персонажам нужно отключить неизлечимо больного близкого от системы жизнеобеспечения. Врагу не пожелаешь такого выбора, но мне, прости-Господи, хуже: Александр не в коме, его не пожирает мучительная болезнь (кроме перелома), он чувствует себя физически в полном порядке, и даже опиум ему не нужен — практически не болит. А мне, получается, вот такого, с виду совершенно здорового и ставшего для меня очень близким человека придется «отключить». Приемного отца. Императора. Последнего настоящего русского Царя. Прожившего долгую и непростую жизнь человека, чью мудрость и жизненный опыт можно черпать бесконечно.

Встряхнувшись — чему быть, тому не миновать, и конечное решение все равно за Императором: то вырвавшееся после первого «продления» «отпусти меня, Гриша» — и почему «Гриша?» — было всего лишь реакцией на чудовищный стресс.

Открыв дверь кабинета, я заставил себя переключиться на мысли об экспериментах. Решился все-таки. Первым делом мы с доктором Боткиным — его квалификации на это дело хватило — исследовали кровь всеми доступными в эти времена способами, получив удивительный, заставивший лейб-медика перекреститься, вывод: моя кровь совершенно ничем не отличается от крови других людей, значит физиологической основы под собой мои способности не имеют.

Интервал переливаний крови мы установили давно, но пришлось подумать над решением проблемы долгих разлук меня и Александра. Уже с привлечением других специалистов — поди-разбери кто там что в пакеты льет, вполне анонимная в данной ситуации субстанция — удалось изготовить что-то типа пакета с донорской кровью, способного долго храниться в холодильнике. Александр фыркал — ишь ты, теперь аж запас есть! — но попробовать согласился. Получилось — почти полгода «автономности» у Императора есть. Помимо очевидной возможности для меня отлучиться надолго — пока не собираюсь, но мало ли? — это так же служит некоторой страховкой: если меня угораздит умереть, Александру хватит времени на последние мощные усилия по улучшению Аппарата и передачу оного маленькому Коле и регенту при нем и Маргарите.

Финальный логичный опыт — попытка перелить «консерву» больным разной степени тяжести. К счастью, ни у кого из-за несовместимости группы крови не случилось осложнений (полагаю, у меня попросту первая группа крови), но и пользы не принесло. Цинично, но к некоторому моему облегчению — с одной стороны спасать каждый год несколько сотен или даже тысяч подданных (ради такого дела пара недель в году в донорском кресле уж просидел бы) от неизлечимых болячек это одно, а другое — моральный груз выбора: кому и как помочь, а кому можно уже и умереть. Спасибо, но мне и одного такого решения во-о-от по сюда!

Далее попробовали перелить кровь из «источника» — я прятался за ширмой. Результат тот же, а значит на этом опыты с переливанием можно свернуть. Рабочая гипотеза — моя кровь целебна как максимум для всех родственников, как минимум — для одного лишь Александра, он же Помазанник. По возможности (но в гробу я видал такие «возможности»!) продолжим изучение, а пока достаточно.

Сегодня у меня на приеме доселе незнакомый человек — ученый-фундаменталист Александр Афанасьевич со смешной фамилией Бублик. Смешной и от этого запоминающейся — соверши Бублик в моей прошлой реальности такое же открытие, как здесь, я бы точно о нем услышал и не забыл. Вот они — последствия «указания направления» и «срезания углов». Когда знаешь, что копать в каком-то направлении имеет смысл, копаешь с большей самоотдачей. Накопали уже много чего, но за последнее время господин Бублик оказался самым значимым.

Человек мне незнаком, а значит чисто для безопасности в кабинете будут присутствовать Остап и казак Алексей. Тренированный я скорее всего успею выхватить закрепленный под столом револьвер и разобраться с нападающим самостоятельно, но регламент есть регламент: чести общаться со мной глазу на глаз удостаиваются далеко не все.

Пока церемониймейстер представлял гостя, я мыслями перенесся на Северо-Запад: там, в Дании, беременная сестренка радостно встречает приехавших к ней Дагмару и Олю. Трогательная сцена, хотел бы поприсутствовать, но дел привычно немеряно.

В кабинет вошел сухонький, рыжебородый и рыжеволосый мужик средних лет в толстых очках, одетый в неплохо пошитый костюм: Бублики у нас пусть и не самый видный и преуспевающий, но все-таки дворянский в четвертом уже поколении род, состоянием крепко входящий в верхний слой «среднего класса».

Манеры у Александра Афанасьевича оказались под стать — манерой держаться, отточенностью движений и размеренной, аккуратно продумываемой манерой речи он произвел на меня за время десятиминутного разговора «ни о чем» благоприятное впечатление. Еще более качественное впечатление он произвел своим часовым докладом, сопровождавшимся показом заранее заготовленных иллюстраций, схем и написанием формул мелом на имеющейся в моем кабинете доске. Понимает, что идет пусть и к цесаревичу, но совсем не специалисту.

— Предлагаю присвоить открытой мною и моими коллегами частице название «электрон», — закончил ученый со смешной фамилией «презентацию открытия».

— Одобряю, Александр Афанасьевич. Готовьтесь к попаданию в списки лауреатов Нобелевской премии, а Российская Империя от себя добавит Премию Романовых.

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! — поклонился ученый, не став утруждать себя и меня ложной скромностью типа: «вы полагаете, открытие заслуживает таких высоких наград»?

Очевидно заслуживает!

— В случае нужды, можете обращаться напрямую к моему секретарю, — кивнул на Остапа. — В меру наших скромных возможностей мы обеспечим вашим дальнейшим исследованиям полное вспомоществование. Полагаю, как талантливому ученому со здоровыми амбициями, вам будет приятно открыть и другие составляющие атом частицы.

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! Мы с коллегами продолжим работать как следует. Сейчас никакой нужды отвлекать вашего уважаемого секретаря от дел нет — исследовательская группа и без того финансируется на смущающе-высоком уровне.

— На науку средств стране не жалко, — подбодрил я его. — Особенно когда в стране столько талантливейших людей, коим достаточно лишь обеспечить не шибко-то обременительные для казны условия. Вы, Александр Афанасьевич, яркий пример. Если у вас найдется пара свободных часов, я бы хотел пригласить вас составить мне компанию в небольшой и небезынтересной прогулке.

Моментально решив, что пару ближайших часов от безделья он собирался смотреть в стену (хех), Александр Афанасьевич выбрал более интересную альтернативу:

— Ваше приглашение — огромная честь, и я с великим счастьем принимаю его, Ваше Императорское Высочество.

По пути я оптимизировал обращение к себе до имени-отчества и подобрал на первом этаже военного министра Петра Семеновича Ванновского — он заходил к Императору чисто по-дружески, без отчетов и докладов: это уже моя прерогатива, Александр в этом вопросе принципиален. Представив и отрекомендовав господ друг другу, я пригласил их в карету.

Военный министр имеет тяжелую ауру — по должности ему другой и не положено, поэтому поначалу ученый неуютно ёжился и нервно теребил руки, но со временем, благодаря самому отпустившему пару шуток и задавшему новому знакомцу пару вопросов Петру Семеновичу оттаял и вернул былую уверенность.

Едва это случилось, я взялся выполнять цель этой поездки — рассказывать под видом рассуждений и вопросов о строении атома, частицах и прочем. Да, все уже передано в «папочках», но лишним не будет — вдруг вдохновится ученый со смешной фамилией?

Мы проехали мимо газетного ларька, и в глаза бросился первый номер журнала «Электротехническое дело». Наше новое детище, лейтмотивом для вовлечения народа в электрические дебри служит выражение «Электрик — профессия будущего». Что-то вроде программистов в моем времени. Чудес ждать не приходится — в большинстве городов и весей об электричестве только слышали, и применять почерпнутые из журнала знания на практике не получится — нету материальной части. Главное — начало, и к моменту, когда к сети школ присобачатся электротехнические кружки, вся теоретическая «база» в удобной и доступной форме уже должна быть накоплена, а молодежь — видеть в мечтах возможность лично собрать первую, простенькую цепочку: «источник питания-лампа накаливания».

Ох, «молодежь»! Вот оно, самое опасное «внутреннее» явление в обозримой исторической перспективе: я же Дурново, когда на другую должность его переводил, нисколько не врал: грядет бэби-бум, и первые его шаги уже ощутимы — со всей страны приходят отчеты от ведущих учет подданных попов и профильных чиновников. Младенцев народилось и крестилось (читай — выжило) за два последних года столько же, как за предыдущие пять. Тенденция будет нарастать, и к моменту Большой Войны население Империи резко «помолодеет». Колоссальный ресурс — если молодежь будет меня уважать, они за меня не только австриякам глотки порвут, чисто на гормональных бурях и с помощью правильного воспитания. Колоссальная угроза — если я превращусь в их глазах в еще одного никудышного вороватого упыря из подлежащему в их глазах сносу госаппарата, быть большой беде. Не допущу, потому и работаю на опережение, чтобы не получить «в моменте» неустроенную и недовольную массу, а постепенно размазывать оную по нужным мне направлениям в соответствии с личными компетенциями. Без дела главное не давать болтаться — вот залог хорошего воспитания как на семейном, так и государственном уровне.

Прямо сейчас школы работают в сильно облегченном режиме: чисто повторяют пройденное раньше. Причина проста — в школах, вообще-то, учатся не только могущие себе позволить свободное время дети «среднего класса», но и младшие работники семейных домохозяйств, которые сильно нужны во время уборки урожая — вот туда ребят согласно регламента и отпустили. Зато зимой, будь любезен, с утра и до ночи (часов до семи), в школе как положено старайся!

Прибыв на полигон, мы с Военным министром и ученым поздоровались с местным хозяином — Семеном Васильевичем Панпушко. Семен Васильевич тоже достиг немалых успехов: на протяжении следующего часа мы любовались, как ассистенты Панпушко, он сам и приглашенный мной ученый (добровольно, из научного любопытства), кидают ручные гранаты и делают из них «растяжки» — такая возможность в техзадании была прописана. Выглядят «панпушки» как положено в этом времени — типа консервной банки на палке.

— Рассмотрите возможность проработать внешнюю оболочку, — неожиданно для меня дал дельное распоряжение Ванновский. — Ежели усилить ее толщину и немного подпилить, она даст большое количество поражающих элементов.

Что ж, Военный министр все-таки, не гражданский.

Глава 10

Умение работать над ошибками — важная черта характера, и мистер Родс обладал ею в полной мере. Потеряв пару сотен наемников и изрядную долю капитализации, он был вынужден пойти на доселе отвергаемое предложение русского Цесаревича и за щедрые «комиссионные» одобрить сделку между Россией и народом матабеле. Африка большая, и никчемную размерами на карте русскую плантацию потерпеть можно. Бывали там наблюдатели Компании: нормальное колониальное образование с поправкой на странное на взгляд англичан, человечное отношение к неграм.

Нужно отдать русским должное — у них получилось в кратчайшие сроки выстроить некоторую мелиорацию, и помимо исполинских фруктовых плантаций с консервными заводами наладить добычу каучука и пальмового масла — последнее охотно тащат «дикие» негры, обменивая на огненную воду и всяческие товары народного потребления. Ну и на рычажные карабины американского производства — чего уж тут греха таить, но это только с одобрения вождя Лебенгулы и крупной партией.

Будучи англиканцем, мистер Родс не больно-то радовался обилию принимающих Православие негров в тех краях да деревянному Православному храму, со временем обещающему вырасти в целый храмово-монастырский комплекс. Еще меньше Родс радовался тому, что русские зачем-то настроили школ и учат негритят грамоте и счету. Полнейшая нелепость! Опасная нелепость — неграмотный негр может и додуматься до чего-то нехорошего. Да и зачем ему? Бананы считать?

В общем — денег хватило собрать, укомплектовать и в спешке слегка погонять по плацу целую небольшую армию — тысячу семьсот человек, включая обилие медиков, инженеров и работников обоза. Дополнительно удалось привлечь практически тысячу умеющих хоть как-то стрелять из винтовок чернокожих со всей Африки. Во время первой попытки захватить Родезию контингент насчитывал всего семьсот человек. Хватило бы и этого, но…

Дураком мистер Родс не был — круг подозреваемых не так уж и велик: в этих краях кроме него да русских никого толком нет. Но это же слишком просто! Да здешние русские сплошь божьи одуванчики — попы, ученые, «вахтеры»-крестьяне, которые каждые полгода меняются. Да, контингент в сотню солдат русские держат — но кто в Африке нет?

Есть и другой, гораздо более важный, чем личные впечатления наблюдателей Родса, момент — русский цесаревич в успехе Компании кровно заинтересован, ибо ныне держит самый большой пакет из имеющихся у частных лиц — почти четверть. Недавнее падение капитализации вызвало у Георгия недовольство — оно отчетливо прослеживалось в полученном Сесилом письме, написанном вроде бы в ободряющем ключе. Там предложение добавить инвестиций в обмен на увеличение плантации втрое и содержалось. Увы, ничем кроме денег Георгий поддержать его не захотел, сославшись на личную симпатию к негритянским народам. Последняя, впрочем, проигрывает чисто деловым интересам — до разговоров о методах работы Компании он не снизошел, а значит все понимает.

Послал же Господь партнера! Какого черта Георгий не купил себе кусок земли во владениях своего лучшего друга Вилли? Не участвуй русский наследник в кампании лично, в случае провала мистер Родс отделался бы легким испугом и не фатальным ударом по репутации — мир огромен, и найти способ поправить дела он бы нашел. Но судьба распорядилась иначе. Сесил не обольщался — да, Корона способна защитить его от гнева будущего русского царя юридически, но от «несчастного случая» — едва ли. Да и станет ли вообще тратить усилия? «Крыша» в Лондоне у Компании весьма солидная, но погоревшие партнеры при поддержке русского принца могут заставить «крышу» не вмешиваться.

Провал недопустим, и мистер Родс со своим ближайшим помощником и компаньоном Линдером Джеймсом, отборнейшим расистом, подготовились в этот раз как следует. Гордостью и основой отряда стали три десятка пулеметов Максима, две вооруженные картечницами Гатлинга телеги (подсмотрели у местных — они неведомым образом освоили так сказать моторизированные диверсионные группы) и пяток легких, предназначенных для стрельбы картечью, пушек. Великая сила — негров побеждали и меньшим, но эти проклятые матабеле оказались неожиданно хитры. Впрочем, чего кроме подлых засад ждать от дикарей-язычников, коим неведомо само слово «честь»?

План, несмотря на все улучшения, остался прежним — попытаться выманить армию вождя Лебенгулы на генеральное сражение. К вопросу подошли с выдумкой — неподалеку от удерживаемого Компанией форта Виктория (отбить который Лебенгула и не пытается, прекрасно осознавая перспективы штурма крепких, оснащенных артиллерией и пулеметами, стен) нашлось вассальное для вождя племя. Вождь его, выслушав посланцев Компании, с радостью согласился перейти под английскую руку — они обещали не брать с него дани, а Лебенгула — брал.

Прецедент и сепаратизм — они и в Африке прецедент и сепаратизм. Один вождь на сюзерена демонстративно наплевал, а значит неизбежно найдутся желающие за ним повторить. В общем — провокация направлена на заманивание карательного отряда Лебенгулы, а в дополнение Родс усилился полусотней негритянских добровольцев — сила невеликая и малоэффективная, но впитать парочку пуль или разведать подозрительное место на предмет минирования (ценой жизни) способная.

Покорпев над картами, мистеры Родс, Джеймс и Брюстер — последний отставной полковник, нанят командовать военной частью кампании — определили примерные пути подхода «карательного отряда» и принялись готовить позиции на трех пригодных для переброски войск дорогах: окапываться, маскировать огневые точки с пулеметами и артиллерией и рассылать на почтительные расстояния патрули — здесь очень пригодились аборигены-добровольцы. Двое суток хватило на все приготовления, и теперь оставалось только ждать — если Лебенгула хочет удержать власть, ему придется сунуться в ловушку.

По крайней мере так думала верхушка Британской Южно-Африканской компании — у реальности было совсем иное мнение: в столицу Булавайо, в резиденцию вождя (из настоящего глиняного кирпича, а не просто из глины, как дома его подданных!), съехались все вассалы, кроме предателя.

Мистеров Родса и Джеймса сложно осуждать: видит Вселенная, африканские негры привыкли резать и продавать друг дружку, и гражданские войны в их рядах скорее правило, чем исключение. Нормальный неолит, что с него взять. Однако в Зимбабве случилось исключение, без которого не обходится ни одно правило: армия Лебенгула выдержала первый натиск наемников Компании. Выдержала блестяще, одержав сокрушительную победу. Вывод всех знающих об этом негров — а среди вассалов Лебенгулы такими являются вообще все — прост: вождь матабеле избран богами, чтобы сокрушить белого человека и повести матабеле в светлое будущее. Лояльности это прибавило такой, что средневековым европейским рыцарям и не снилось — после отступления войск Компании все Зимбабве и окрестности (оттуда в Булавайо стекаются негры-добровольцы из других племен) стояло на ушах и праздновало целый месяц, а теперь по велению Лебенгулы были готовы хоть в костер прыгать.

Вожди восседали со старшим за одним столом, ели антилоп и много пили купленное у русских вино — крымское Лебенгуле нравилось больше европейского. Беседа неспешно текла своим чередом, солнце за окном проделало полный путь по небосводу, и жаркую тьму осветили факела. Суть была проста — либо уважаемые матабеле и их соседи проявят беспрецедентную политическую сознательность, как следует сплотившись против белых оккупантов, либо их детей и внуков ждет формальное или фактическое рабство, а плодородные земли Зимбабве — русские показали вождю где здесь можно копать золото и алмазы, но это пока большой секрет: за такой куш решат побороться не только наемники Родса — будут захвачены алчными колонизаторами.

Ну и предателя ругали на чем свет стоит — как без этого? Когда солнышко окончательно скрылось за горизонтом, глава русской православной миссии в Матабелеленде, епископ Митрофан (в будущем за справедливые заслуги — Креститель), несмотря на не шибко-то подобающее время и откровенно пьяненькое состояние негров, окрестил их в Православие. Затем, скопом, окрестил их ближников. На следующий день назначено начало кампании по массовому крещению матабеле — против, учитывая авторитет Лебенгуле и прямо увязанные с прибытием русских, а стало быть дарованные русским Богом победы, никто не будет.

Остатков сил вождям хватило, чтобы провозгласить курс на строительство нормального государства православных негров — сразу после победы, конечно, потому что прямо сейчас родные земли топчут белые захватчики.

На следующий день, немного похмелившись, вожди собрались снова — проблема же от провозглашения курса никуда не делась, а значит нужно выработать решение. Сюда были приглашены русские друзья, которым Лебенгула многим обязан. Глава сборного контингента «по военной части» — полковник Филатов. Его заместитель, специалист по диверсиям и противодействию оным, родившийся, выросший и закалившийся в деле на Кавказе, родственник княжеского рода Черкесских, майор Акъбай. Они о доле цесаревича в Компании знали — просто теперь появился план «бэ», который подразумевает выкуп окончательно разорившейся конторы. Нормально — всех еще дома неоднократно предупреждали, что «помочь отважным матабеле отстоять свободу» это для журналистов и для вливания в уши неграм. Здесь, в Африке, битва велась, ведется и будет вестись исключительно за государственные интересы. Читай — за бабло, а его еще Наполеон кровью армии называл, поэтому иллюзий у мужиков не было.

С ними прибыл официальный представитель немецкого контингента — их два десятка человек всего, на полсотни русских, но пользу свою они в целом и представитель-лейтенант Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек в частности доказали.

Последний, к слову, страшный расист, и прямо приписывает успехи матабеле грамотному, белому руководству. Что ж, нужно смотреть правде в глаза — так оно по большому счету и есть, но исполнить сложный приказ, в процессе рискуя жизнью, вообще-то тоже великое дело. Легкое исключение фон Леттов-Форбек делает лишь для верховного вождя, благодаря здравомыслию и нешуточному, пусть и специфическому в силу «образования», интеллекту последнего. Ну и какой-никакой, а правитель для сотен тысяч негров, тоже немалого стоит. Закрепляющим снисходительное уважение аргументом служило полученное немецким отрядом перед отбытием в Африку письмо от канцлера Вильгельма, в котором он лично изволил обозначить важность миссии и выдать ряд инструкций.

После пятичасового совещания с обедом и еще одним опохмелом в процессе, была выработана и согласована стратегия. От генерального сражения по-прежнему было решено воздерживаться, учитывая как старые — массовое превосходство противника в огнестрельной и прочей подготовке — так и новые факторы: способные страшно бить по площадям орудия, пулеметная огневая мощь и общий перевес сил — раньше колонистов было критически меньше, а теперь, с поправкой на качество «юнитов», этот недостаток мистером Родсом устранен.

Пока вожди пили и решали сложные проблемы, разведка работала: информация о том, что наемники Компании подготовили позиции на землях предателя, имелась. Вилка неприятная — ничего с этим не делать, несмотря на лояльность вассалов, Лебенгула не может. Дело не в землях — Матабелеленд огромен и богат — и не в толике дани, а в самом предательстве. Лояльность здесь сыграла вредную для вождя роль — фанатики вполне логично требовали покарать предателя. Компромиссное решение найти удалось — простые члены племени были объявлены «захваченными в плен несчастными», а вождь и шаман приговорены к смертной казни.

Легко ли убить негритянского вождя в Зимбабве образца 1892-го года? Силами фанатично настроенной молодежи матабеле — причем диверсионную группу почти гарантированных смертников набрали исключительно из сыновей вождей! — почти элементарно. Семьи у вождей большие, и, прости-Господи за чудовищный цинизм, разменять сына на великую славу почетно. В глазах такого замечательного отца, кстати, сын вполне чистосердечно считается победителем — на том свете воздастся, что родными, языческими богами, что новым, русским.

Кордоны безопасности у негров никакие. Мистеру Родсу охранять предателя белыми специалистами и в голову не пришло — так у матабеле раньше было не принято, да и вообще: кто предателей любит? Некоторый поток мигрантов туда-сюда дело для племен привычное, и прибытие пятерки молодых людей, желающих построить карьеру при белых колонизаторах, никого не удивило. Ближайшей же ночью у них получилось прирезать спящих вождя и шамана и свалить. Увы, троих поймали дальние патрули — благодаря сигнальным ракетам, они и свет, и сигнал тревоги.

Двоих героев чествовали все сливки общества Матабеле. Мужики теперь герои до конца своих дней с соответствующим набором материальных и сакральных благ. Мистер Родс тем временем пылал от гнева и планировал рейд — понял, что генерального сражения за земли близ форта Виктория он врятли дождется.

Тем временем на дальних подступах к форту воцарилась суета — патрули и разведчики с обеих сторон начали вступать в стычки. Громкие — огнестрел имеется у обеих сторон конфликта — вгоняющие окружающих в смесь страха и азарта, но ни к чему как правило не приводящие: попробуй в стрессовой ситуации пальнуть во врага, которого от тебя два десятка метров густого леса отделают. Но количество даже здесь перетекло в качестве — на второй день стычек пошли первые безвозвратные потери. Негры «по очкам» вели, но не за счет обстрелов патрулей, а за счет чернокожих «егерей» — последние, вооруженные особо точными карабинами Шарпса, порой пробирались незамеченными прямо близ позиций и делали выстрел-другой (в зависимости от обстановки) в какого-нибудь расслабившегося офицера со всеми вытекающими.

Четыре дня таких развлечений хватило, чтобы мистеры Родс, Джеймс и Брюстер признали ранее выбранную тактику ошибочной — в первые дни они радостно потирали руки, решив, что разведчики да диверсанты предваряют собой полноценное войско Лебенгулы, но теперь поняли — кроме беспокоящих «залетных» никого они тут не дождутся.

А Компания ведь целиком коммерческая! Каждый день простоя оборачивается для ее руководства и партнеров серьезными убытками. Каждый мертвый или необратимо раненный наемник приводит к еще большим убыткам — наемники не всегда и не везде бывают идиотами, и к Родсу многие пришли только из-за качественно прописанных в контракте доплат за риск и ранения. Каждый подранок, таким образом, отбрасывал Компанию все глубже в «минуса». Словом — правильно решив, что Лебенгула на провокацию не ведется, мистеры собрались провести решительное, дерзкое наступление прямо на столицу матабеле.

Снова ожили походные барабаны, снова сапоги и копыта принялись трамбовать плодородные почвы Зимбабве, снова замелькали вокруг леса, ручейки и деревни. Состояние последних вызвало у наемников беспокойство — негров в них не нашлось, равно как и ничего прости-Господи ценного — деревенские ушли вглубь земель матабеле, и многие даже сломали собственные хижины, чтобы оккупантам пришлось ночевать под открытым небом. Троица командующих «мистеров» впала в задумчивость — никто не мог припомнить, чтобы негры хоть когда-то вели себя вот так.

Увы, мистеры видели лишь то, что могли рассмотреть или понять отсюда. Не все видел и Лебенгула — он продукт своего времени, и просто пытается правильно разыграть те карты, которыми его наделила судьба и удержаться у власти на наилучших для себя условиях. И только полковник Филатов, проинструктированный самим цесаревичем, видел и понимал чуть больше: сюда, на матабелеленд, обращены тысячи негритянских взглядов. Здесь, в матабелеленде, во многом решится дальнейшая судьба Африки — если здешние негры смогут дать отпор, организовать нормальный государственный аппарат и начать его распространять на другие племена… О-хо-хо, времена настанут совершенно удивительные!

Осталось только дождаться, чем закончится наступление Компании.

Глава 11

Государство — это таблицы с цифрами, отчеты с цифрами, указы с цифрами, доклады с цифрами… Короче, когда Людовик XIV (неточно, но ему приписывается) изволил породить культовый мем мирового масштаба «Государство — это я», он просто красиво выпендривался. Я выпендриваюсь с высоты XXI века, на более качественном уровне, а потому точно знаю истину: государство — это цифры. Внутри головы за многие месяцы работы цифры распределились по категориям. Начнем с цифр хороших — они олицетворяют собой, например, родившихся подданных или стопроцентную уплату податей и прошлогодних недоимок какой-нибудь губернией.

Недавно таких, хороших цифр привалило изрядно — состоялась Всероссийская перепись 1892-го года. 121 миллион жителей — огромная по меркам нынешнего (да любого!) мира сила! И это — самое начало, так сказать, базис, с которым я уже несколько лет работаю. Следующая перепись у нас назначена на 1895-й год — дорогая штука, шесть миллионов рублей ушло. Да и смысла нет — младенцы и усопшие «в реальном времени» в статистические данные вносятся, а касательно других данных разумно делать «отсечки» побольше.

Бывают цифры, к которым отношусь как к стихийному бедствию, ибо предотвратить было невозможно — собственно жертвы стихии сюда входят, по началу сегодняшнего заседания Госсовета мы как раз слушали доклады и принимали решения касательно обильных наводнений в Пермской губернии. К счастью, эвакуировать население взялись вовремя, а еще у многих тамошних жителей имелись лодки. Людей временно свезли в города, расселив за государственный счет где придется и выплатили по триста рублей — более чем достаточно для капитального ремонта и покупки припасов: пожать успели далеко не весь урожай, и теперь остатки погибнут. Не удалось спасти и скот — коровы с лошадьми в массе уцелели, а вот живность поменьше либо разбежалась, либо потонула.

До моего вмешательства рядовое наводнение с парой сотен пострадавших домохозяйств вообще достойным внимания событием не считалось и целиком отдавалась на откуп местным властям. Те в свою очередь разводили руками — что поделать, не повезло. Говорят, крестьяне невесть откуда свалившейся помощи очень удивились: невиданное дело!

— Таким образом, выплаты с учетом выданных «на руки» сумм и подсчетом нанесенного стихией, требующего ремонта ущерба в казенных зданиях, составили восемьдесят две тысячи рублей.

Гроши с высоты такой махины как Государственный Бюджет. Гроши, благодаря которым ужасный, способный натурально обречь на голодную смерть, удар судьбы обернулся возможностью начать качественно новую жизнь. Хорошая цифра.

Но бывают цифры и другими — за ними стоят разрушенные судьбы, и этим цифрам, к сожалению, тоже нужно уделять Высочайшее внимание.

— … губерния, закрылась текстильная фабрика заводчика Афанасьева — срыв поставок из-за недостатка анилина привел к неподъемным неустойкам и банкротству.

«Анилиновый» кризис едва-едва перевалил за середину — дела идут на лад, но не у всех. Что ж, бизнес — это риск, и заводчика Афанасьева не жалко: знал на что шел. Жалко тех, кто много лет на него работал и узнал о том, что ему пора искать другое место только тогда, когда ничего уже было не изменить.

— Семьдесят четыре, — прозвучала конкретная цифра.

Что ж, есть заглушка для совести и здесь — у нас не коммунизм, и за руку государство никого на производство не тянет. Мелкий заводик государству не интересен, и в доклад-то попал только в огромном общеимперском «пакете банкротов». Купит другой коммерс с аукциона, мужики да дамы найдут другую работу — в этом помогут в том числе созданные во всех губернских городах два месяца назад «биржи труда». Или там же останутся, если новый владелец сумеет правильно распорядиться собственностью — здесь в любом случае для личного вмешательства батюшки-цесаревича окна нет, анилиновый кризис всему миру проблем подкинул.

Так-то с текстилем по стране все нормально — поначалу напуганные проблемами с предложением цены в целом «отскочили» на старые позиции, как водится оставшись дороже, чем было, но это тоже временно: не только у меня тут голова за химическую промышленность болит, в решение кризиса все мировые элиты вовлечены. Мне, как бы странно в свете политической карьеры покойного в этой реальности Николая это не прозвучало, еще относительно просто: по Европе народы натурально митинги из-за выросших на одежду (а в эти времена одни штаны нередко полжизни носят, и они считаются серьезной покупкой, так что недовольство пролетариев более чем справедливо) цен проводили. Ну как «митинги» — привычный набор: стачки, погромы профильных магазинов, линчевание парочки попавших под руку «текстильных магнатов». Параллельно, на политической так сказать арене, на этом «инфоповоде» ковались политические очки и целые карьеры.

Мы-то тут с пониманием: ну нету красителей, цены пока что вот такие, но со временем наладится — государство и особо полезные граждане для этого делают то-то и то-то. Да, без одежды грустно, но и потерпеть-то годик-другой осталось. Прости-Господи, но как бы не ругали травмированные Советским союзом граждане «невидимую руку рынка» (которую, кстати, сами в немалых количествах приветствовали), она таки работает: без перекосов в капитализме, увы, невозможно, но другой системы у меня для этой планеты нет.

— По фактам присвоения государственных средств, выделенных губерниям в рамках продовольственной и семенной помощи, под суд с последующей ссылкой на каторжные работы и конфискацией в общей сложности попало двести семь чиновников…

А тут цифра двоякая — с одной стороны хорошо, что бессовестные твари получили заслуженное наказание, но грустно, что такие нашлись в удручающих масштабах. Слаб человек, и только крепкая палка в государевой руке может помочь ему побороть искушение нагреть руки.

Следующая пачка цифр — суммарно под четыре тысячи домохозяйств — посвящались старообрядцам. Они же не едины, и Евстафия своим Патриархом единогласно не избирали, вот и валят в лес да в Южную Америку — там немалых размеров община есть — целыми пачками, не желая иметь с такой странной и щедрой на исторические переобувания (и это тоже мировая практика!) страной ничего общего. Бог судья — однажды над лесным скитом прострекочет вертолет, опустится на полянке, и улыбчивый государев человек, выбравшись из него, спросит — «не надо ли чего? Гуманитарная помощь? Паспорта? Деток в школу?» — и будет повторять свой визит ежеквартально, до победного. Не может быть у государства лишних, неустроенных граждан — все нужны, все полезны, за каждого имеет смысл хотя бы немного, а побороться.

Еще одна пачка цифр схожа, но касалась другого проблемного элемента — наши евреи из бывшей Черты Оседлости массово валят в Америку. Странный народ — пока «удушали» сидели и не дергались, делами занимались, а как перестали, так сразу в мигранты. Всего — под две с половиной тысячи домохозяйств. Что ж, как бы лицемерно в свете мыслей о борьбе за сердца старообрядцев не звучало, скатертью дорога — много от еврейских товарищей шума и проблем, и без так сказать «пассионариев» — а они за бугор в первую очередь и валят — шума и проблем станет гораздо меньше.

* * *

Атмосфера в салоне графини Юсуповой была что надо: небольшое, оснащенное пушистым ковром, тусклым электрическим освещением, горящим камином, креслами, диванчиками, пуфиками и роялем помещение вмещало всего полтора десятка человек. Сливки Империи и одна приглашенная лично Марго (с согласия хозяйки «площадки», конечно) «знаменитость» — Мария Пуаре.

Судьбе внучки осевшего в Империи по итогам Наполеоновских войн французского офицера не позавидуешь — отец ее, державший неплохую гимназическую школу, погиб на дуэли, оставив шестнадцатилетнюю Марию, свою жену и других дочерей без кормильца. Мария грезила сценой, и даже успела дебютировать, но жестокая реальность ломала и не такие мечты — тяжелое положение семьи заставило Марию выйти замуж за инженера, который был сильно старше ее. Последний велел завязывать с песнями и танцами, но юная жена не послушалась, и инженер сделал самую главную ошибку в своей жизни — отправил Марию в сумасшедший дом и развелся.

Низкий поклон Михаилу Лентовскому — руководителю театра «Эрмитаж». Узнав о моем расположении к людям искусства, присовокупив сюда кампанию по спасению института семьи (инженер задним числом конечно же объявил Марию зараженной «бесами»), он написал в личную Канцелярию Маргариты (в мою такие просьбы слать не по регламенту) пространное письмо, с которым любимая супруга пришла ко мне.

Ныне инженер на каторге — там грамотных людей ух как не хватает несмотря на все мои усилия! — а Мария — вот она, поет нам свой ультимативно классический, впитанный за век в культурный код народа, романс:

— Я ехала домой, душа была полна Неясным для самой, каким-то новым счастьем…

Зажмурившись от удовольствия, я тихонько покачивался в такт звукам, держа за руку так же реагирующую на романс Марго. Как же поют эти люди! И что они поют! Да, в трактирах попроще и в других злачных местах «бахают» уже существующую «Мурку», прочий блатняк и крайне фривольного содержания куплеты. Но если взглянуть выше — туда, где имеющие возможность обрести культурный уровень и могущие себе позволить уроки музыки и пения люди… Ох, да будь моя воля, я бы вообще из салонов и театров не вылазил — каждый раз как праздник, и на душе от пения хроноаборигенов светлеет. Удивительно, но работает это и в другую сторону — так сказать «ниже», но и одновременно и несоизмеримо «выше» злачных закоулков и пафосных салонов городов: в деревнях. Во время Путешествия и инспекционных поездок по Центральным губерниям мне многократно доводилось посидеть с крестьянами за одним столом, а в эти времена застолье без песен невозможно — после таких посиделок на душе еще светлее.

С недавних пор у нас случилось обновление репертуаров — на базе Кишиневских евреев был создан ансамбль народной еврейской песни и пляски. Для укрепления дружбы народов, без которой Россия, увы, не работает.

Но не будем о большом — сосредоточимся на камерном салоне. Напротив меня, в кресле, изволит сидеть и жадно глазеть на Марию Пуаре князь Павел Дмитриевич Долгоруков. Двадцать шесть лет — самый возраст, чтобы встретить любовь всей жизни. Любовь осмысленную, но всепоглощающую — гормоны еще работают как надо, а некоторые уже имеющиеся мозги придают гормональной буре огранку — от этого чувства становятся только сильнее.

На данный момент князю юридически мало что светит — это же классический морганатический брак — но в недалеком будущем я разберусь с такой проблемной фигней. Биопроблемы сливок общества и связанные с ними проблемы сопутствующие отжирают у меня на удивление много нервов — и месяца не проходит, чтобы какой-нибудь особо «сливочный» деятель не оскандалился прелюбодейской связью с простолюдином. Особенно достается конечно же балеринам — туда многие как в бордель ходят, заготовив богатые подарки и велев слугам пожарче натопить арендованный на ночь у склонных к молчанию людей будуар.

К черту — есть Правящий Дом, вот с него и спрос в полную силу. Если род хоть трижды непростой, но не Правящий, с него и спроса на мой взгляд нет — политическим актором не является, а значит пусть «сочетается» уже с кем хочет и живет счастливой, полезной Империи жизнью, а не заливает душевную рану смесью алкоголя, опиума и беспорядочных половых связей. Для политических браков средней руки у меня желающих хватит — за ними ведь последуют перспективы, и в эти времена очень многие предпочитают их гормональной тряске длиной в пару лет — такие господа для меня гораздо полезнее великосветских сибаритов, которым проще разрешить жениться на ком хочешь, чем разгребать стабильно поступающие проблемы. Чисто венерическая болезнь, но с нюансом — болеют не прелюбодеи, а государственный аппарат.

Отмена понятия для не-правящей аристократии понятия «морганатический брак» так же служит взяткой той самой аристократии — законы об изменениях в бракосочетании будут упакованы в большой пакет, который «срежет» некоторые привилегии дворянства. Маловата взятка, но пусть поблагодарят и за это — альтернативой стал бы кнут без всяких пряников, и я очень надеюсь, что сильные Российской Империи в частности и мира сего в целом за три с хвостиком года выучили, что я очень договороспособен в определенном коридоре, и лучше за его пределы не выходить — там начинается зона «кровавого режима» со всеми вытекающими.

Романс закончился, мы от души поаплодировали, выпили — не Марго, потому что она на третьем месяце новой беременности, и все мы надеемся на девочку — и рояль заняла жена, исполнив классическую арию Брунгильды из «Кольца Нибелунгов». Нужно быть честным — вокальные данные моей супруги хуже, чем у Марии, но она же не певица, а будущая Императрица.

Когда ария, аплодисменты и очередной круг возлияний закончились, графиня со светской улыбкой указала на рояль и посмотрела на меня:

— Ваше Императорское Высочество, прошу вас — окажите нам честь!

— С радостью, если наши соловушки не станут винить меня в оскорблении идеального слуха, — пококетничал я, улыбнувшись жене — как бы показал, кто тут главная «соловушка».

Дамы при поддержке молчаливых кивков господ заверили, что «винить не станут», и я занял место за роялем. Сыграв разминочную гамму, я поинтересовался мнением аудитории:

— Будут ли пожелания, уважаемые слушатели?

— Сегодня у нас в чести минор! — заявила Мария.

Дамы и господа посмеялись и согласились. Что ж, есть у меня минор — классический, из отцовской аудиобиблиотеки. Заиграв тихую, ритмичную, минорную мелодию, я добавил голосу отстраненности — меня здесь даже нет, я просто часть композиции и озвучиваю душевное состояние лирического героя:

— На холодной земле стоит город большой… [ Кино — «Печаль»]

Хроноаборигенам Цой в моем исполнении зашел — я уже хорошо научился отличать подхалимаж от настоящих эмоций.

— Ах, так прекрасно переложить на музыку самый дух Петербурга! — примерив песню на свое мировосприятие, восхитилась после аплодисментов графиня Юсупова. — Ваше Императорское Высочество, эту вещь вам тоже напел кто-то из крестьян?

Последний вопрос прозвучал в шутливом тоне — знаем, мол, этих крестьян да казаков, которые время от времени выдают на-гора шедевры.

— Вовсе нет! — с улыбкой ответил я.

Народ подобрался, предвкушая признание.

— Сия песня принадлежит перу рабочего с Балтийского завода, — обломал я их.

Дамы и господа грохнули, и я освободил место у инструмента для хозяйки салона и ее супруга Феликса — они дуэтом исполнили предпоследний музыкальный номер оперы Чайковского «Евгений Онегин» в несколько урезанном виде. Урезанном, но холодный ответ Татьяны не оправдавшему надежд Онегину в исполнении Юсуповой удался великолепно, а сам князь… Ну, он старался как мог.

Вдохновившись, я решил поддержать тренд и под прикрытием аплодисментов обратился к князю Долгорукову:

— Вам знакома сцена с дуэлью? Сыграете Онегина?

— С величайшим удовольствием, Ваше Императорское Высочество, — не подвел он.

Попросив графиню о музыкальном сопровождении — разумеется не отказала — мы с князем разыграли сценку, и я, к некоторому смущению присутствующих (богатая у нас история дворцовых переворотов, и сценка поэтому воспринималась специфически), с удовольствием «умер», растянувшись на ковре с соответствующими репликами.

Аплодисменты, я с улыбкой оперся на предложенную князем руку, поднялся, и мы с ним поклонились благодарной публике.

— Вы нравитесь Марии, — шепнул я на ухо Долгорукову. — Но прошу вас, не торопитесь — в 93-м году будут приняты законы об упразднении самого понятия «морганатический брак».

Князь восторженно блеснул глазами, благодарно поклонился, и я попросил его самого что-нибудь спеть: не все же мне с Юсуповыми и Марией отдуваться.

Глава 12

В преддверии зимы, в начале ноября 1892-го года, нам пришлось на несколько дней покинуть Петербург с Гатчиной и прибыть в славный город Копенгаген. Повод не менее славен — милая сестрица Ксюша (просто офигеть как успела измениться меньше чем за год!) успешно привела в наш прекрасный мир новую жизнь. Привела Наследника датского престола, тем самым укрепив как свои, так и младшего Кристиана позиции.

В отличие от Аликс — ей с Альбертом пока не везет, и за это ей достается как от щедрой на сплетни и ненависть ко всем подряд аристократии, так и от значительно менее щедрых в этом плане газетчиков. Иллюзий нет — несмотря на недавно инициированную новым королем смену Премьера, государственный аппарат англичан остался столь же эффективным и мерзким, как и раньше. Уж не знаю, что там думает условный средний рабочий Джон, но предположу, что династические проблемы ему по боку — у него четырнадцатичасовой рабочий день с грошовой зарплатой и древнее, укоренявшееся поколениями понимание: от правительства добра ждать не приходится.

Кто бы там что ни говорил, но Романовы даже с учетом столетий перемешивания крови с владетельными домами Европы — плоть от плоти русского народа. Наше, русское пространство, мнет и корежит под себя всех, до кого дотянется, не исключая и жителей дворцов. Вон как Александр комплексует, бедолага — это же не спроста.

Английская правящая надстройка в этом плане отличается — прибыв на остров, северяне поставили тамошнее население в стойло и стали старательно доить и пользовать для обеспечения своих интересов. Там, на Альбионе, нашла свое самое наглядное подтверждение такая фишка феодализма, как «элиты — это один народ, а быдло — другой». Да, элиты охотно допускают в свои ряды наиболее толковых простолюдинов, тем самым подпитывая Аппарат свежей кровью, но через пару поколений о «подлом» происхождении не помнит даже сам новоявленный «сэр», который смотрит на других простолюдинов исключительно как на быдло.

Ой, да к черту эту Англию — в какую сторону о ней не подумай, только расстроишься. Особенно в такую погоду, как сейчас: затянутое мрачными тучками северное небо роняло на облетевшие в преддверии осени деревья и пожухлую травку дворцового сада промозглую водяную пыль, раздуваемую во все стороны порывистым ледяным ветром. В такую погоду хороший хозяин собаку на двор не погонит, но мы со шведским королем Оскаром решили, что не сахарные, и рискнули выйти на балкон — выкурить по трубке и поговорить по душам.

А что сделаешь — любое международное событие, на котором я собираюсь присутствовать, сразу же превращается в площадку для неформальных переговоров: приезжают на «чисто родственное» мероприятие практически все. Исключение — британская Королева, а вот муженек ее ожидаемо приехал, чисто потусоваться с лучшими друзьями: мной и Вильгельмом.

Отослав слуг с зонтиками — один черт дождь летит не сверху, а сбоку, и ни имеющийся навес, ни зонтики не помогут. Посмотрев на свежевытертые стулья, мы не сговариваясь решили не садиться и принялись раскуривать трубки, глядя на прелести позднеосеннего датского климата.

— Почему ты уготовил моей стране роль жертвы? — несколько напугал меня слишком уж непривычно-прямым вопросом Оскар и с видимым удовольствием на лице выдохнул струю дыма. — Мы, шведы — мирный народ, — развил мысль. — Мы — банкиры и торговцы, и нас это устраивает. Швеция устала от бесконечный войн, и приняла решение держаться подальше от склок больших соседей.

Оскар сделал паузу, я в свою очередь выдохнул дым и ответил:

— Турецкий и Австрийский вопрос для меня, увы, нерешаем дипломатическими методами. С этими врагами войны не миновать, и именно к ней я готовлюсь. Здесь, на Севере, — я обвел рукой окружающие красоты. — Мне нужны лишь гарантии безопасности моей Империи и свободные воды для любых моих судов.

Затянувшись и выдохнув, я продолжил:

— Там, где можно договориться, я предпочитаю договариваться, — легкомысленно улыбнувшись (я же мальчишка, смотри!), добавил. — На самом деле вся возня вокруг Дании мною затеяна исключительно от большой любви к матушке и покойным бабушке с дедушкой. Свою сестренку я тоже люблю, и в будущем буду оказывать этой маленькой, но крайне приятной моему сердцу стране, некоторую поддержку. Но датчане от войн устали не меньше других народов, а значит ничего еще не решено.

Оскар просветлел — изрядное окно возможности в наличии, а еще ему приятно, что многомесячные усилия по окучиванию русского цесаревича принесли плоды.

— Ты прекрасно справляешься со своей Империей, — перешел к закреплению успеха путем похвалы король Швеции. — Тебя называют новым Петром, и, признаюсь откровенно, подобные параллели беспокоят многих в моей стране. Я не склонен к основанным на домыслах выводам — ты просто перестраиваешь…

Я невольно дернулся от слова-триггера, но Оскар к счастью этого не заметил.

— … Империю так, как считаешь нужным. Так и надлежит поступать любому монарху, в руках которого осталось достаточно власти.

Кокетничает шведский король — знаем мы ваши конституционные монархии парламентского типа.

— Я помню коронацию твоего отца, — ностальгическим, свойственным возрасту тоном с улыбкой заявил он. — Все видели, как сложно ему было принимать Корону…

— Шапку Мономаха, — из вредности поправил я.

— Шапку Мономаха, — с весьма забавным акцентом и ухмылкой исправился Оскар. — Но вместе с тем отдавали должное его выдержке и медвежьей силе, — ухмылка стала нормальной улыбкой. — Не говоря уже о великолепнейшем чувстве юмора!

Я с улыбкой покивал — это папа может.

— С того дня Александр, на зависть многим монархам, добросовестно нес свою ношу. Так, как считал нужным. Так же, как теперь несешь ее ты.

— Мне очень приятны твои слова, — почти честно признался я. — Но в них кроется ошибка — я не «несу ношу», а наслаждаюсь каждой минутой, потраченной на мою Империю. Ее успехи — мои успехи, и для меня это совсем не трудно.

Неожиданно замолчав, Оскар «выстучал» трубку о мокрый от дождя столик, посерьезнел и круто перевел тему:

— Россия и Германия в ближайшей войне победят. Но если тебе станет недостаточно территориальных приобретений на Юге… — он пожал плечами. — Мы будем готовиться именно к этому. Пусть потенциалы наших стран несоизмеримы, но за нами встанут все, кому выгодно сохранить нынешнее положение вещей — едва Европа полыхнет, на Россию с Германией ополчатся все, кому не нашлось места в вашем с Вилли планом.

— Очевидно, — кивнул я.

Дураков нема, и жить — желательно жить хорошо — хочется всем.

— Соответствующие предварительные договоренности уже достигнуты, — слил весьма протухший в свете успехов «Избы» «инсайд» Оскар. — Англия, Франция, Бельгия, Нидерланды, испанцы и даже Португалия — все они встанут против вас с Вильгельмом. Полагаю, для нас было бы лучше отказаться от нейтралитета и присоединиться к их коалиции, но… — он грустно улыбнулся мне. — Они проиграют, а оказаться на идущем ко дну судне я не хочу.

— Даже соблюдая нейтралитет, можно очень выгодно расторговать некоторые ни к чему не обязывающие Швецию, но ценные для моих врагов возможности, — не повелся я.

— Зависит от договора, — принял аргумент Оскар.

Изобразив раздражение, я потер ладонями лицо и для разнообразия честно признался:

— Мир настолько велик, и в нем столько не сочетающихся друг с дружкой интересов, что выстроить вменяемую конфигурацию сейчас, за годы до Большой войны, не представляется возможным. Недавно в нашей Академии Наук случился конфуз — один математик больше семи лет пытался вывести формулы, благодаря которым можно предсказать будущее с помощью математики, но потерпел сокрушительное фиаско — бедолага сошел с ума и ныне содержится в лечебнице, учит других больных основам математики и в этом видит свое предназначение.

Оскар вполне искренне хохотнул — порой ученые откалывают такое, что только поражаться и остается — а я добавил:

— Грядущее в тумане. Все это, — я провел рукой иначе, обрисовав круг и подразумевая под ним наш мир. — Один большой сгусток хаоса, разглядеть в котором дальше собственного носа невозможно. Я счастлив, что ты предложил договориться, Оскар — так я смогу сосредоточиться на основном театре боевых действий. Но гарантии… — я удрученно вздохнул. — Над гарантиями нам с тобой придется очень хорошо подумать, чтобы они послужили как следует нам обоим.

Оскар с улыбкой кивнул. Хороший король как ни крути, но я европейским обещаниям не верю — да, мир сейчас совсем иной, чем в мое время, но… Если будет очень надо, они назначат меня безумным диктатором и демонстративно подотрутся любого уровня бумажками — механизм-то отлажен. Буду тянуть время, топить договор в согласованиях почти в рамках приличий, а потом может даже подпишу — лет так на пять, как раз на Большую войну и первичное наведения порядка на новых территориях хватит. Ну а потом… А потом очень не хочется ввязываться во второй раунд. Хочу верить, что его получится избежать — неужели такой большой мир нельзя поделить на три большие зоны и соблюдать статус-кво до того момента, когда у нас появится еще один мир?

Теперь, когда практическая часть разговора закончена, можно немного понагнетать чисто для поддержания репутации «не от мира сего» и ради собственной любви к красивому выпендрежу:

— Оскар, знаешь, что пугает меня больше всего? — тихо спросил я и «нервно» затянулся остатками почти дотлевшей трубки.

— Что? — моментально переключившись, отзеркалил он тон.

— Что однажды Господу так надоест наша никчемная возня, что он отключит это, — указал я на солнце.

Шведский король, не будучи дураком, на палец смотреть не стал, вместо этого прищурившись на тускло просвечивающее сквозь пелену туч солнце:

— Ученые говорят, что Солнце — это исполинский пылающий шар из газов, — проявил Оскар азы научного понимания мира. — Ты полагаешь иначе?

В вопросе звучало чистое, искреннее любопытство. Что ж, старый король продукт своего времени, и настолько больших газовых шаров никогда не видел. Пес его знает, этих ученых, может они сговорились врать, а вот русский цесаревич — очень загадочный и по слухам почти святой, имеющий прямую связь с Господом — может и знает правду.

— Ученые правы, — улыбнулся я. — Господь ведь создал не нашу планету, но целый Космос, в который мы едва научились подглядывать. Но разве у всемогущей и непознаваемой сущности не хватит сил отключить одно крошечное в масштабах Вселенной светило? Представь, что будет дальше — миллиарды падут на колени и станут молить безмолвную тьму наверху отпустить миллиарды грехов.

— Затем начнут казнить особо рьяных грешников, — проявил фантазию и здравомыслие Оскар. — По дорогам, как во времена чумы и расцвета Инквизиции, застучат копыта всадников в черном. Напуганные люди будут шарахаться друг от друга и прятаться, с ужасом глядя, как скудеют запасы — без солнца не вырастишь нового урожая. Без солнца перестанет расти даже трава, и нечем станет кормить скот, — посмотрев на солнечное пятно совсем другим взглядом, он встряхнулся и улыбнулся. — Боюсь, мой юный друг, что без Солнца нам останется лишь доживать последние деньки.

— Так, — улыбнулся я ему в ответ. — И это — лишь одна из возможных угроз. Господу и вмешиваться необязательно — не существует вечных предметов и процессов. Что имело начало, неизбежно обретет конец. Мы появились здесь, на Земле, много миллионов лет назад, и сразу же занялись истреблением и грабежом себе подобных. Война — более нормальное для нас состояние, чем мир. Я счастлив, что народы прозревают и пытаются избегать войн, но нам всем нужно гораздо больше. Нам нужна большая, общая, требующая полной отдачи цель. Таковой я полагаю попытку преодолеть космические пространства и обнаружить другие пригодные для жизни миры — это позволит человечеству уцелеть и продолжить свой путь, если со старушкой-Землей что-то случится.

— Когда-то на картах не было Америк, а теперь люди научились облетать всю планету на воздушных шарах и дирижаблях, — задумчиво ответил Оскар. — Когда-то даже каботажное плавание вызывало затруднения, но теперь моря бороздят настоящие стальные исполины ценою в миллионы крон, — улыбнувшись, сделал неожиданный для пожилого короля (при все уважении) вывод. — Полагаю, со временем люди окажутся и там, за облаками, среди звезд. Но твои слова, — изобразив грусть, он вздохнул. — Они прекрасны, но я склонен назвать их утопичными.

— Тяжело не разочароваться в человечестве, прожив столько лет, — подколол я его в рамках приличий.

— Однажды это ждет и тебя, — отмахнулся Оскар и направился ко входу в тепло.

Постучав трубкой, я вздохнул на тусклую, мокрую и зябкую природу и отправился следом. Тоже замерз.

В жарко натопленной — юный король не без пинков привыкшей к теплой и уютной Гатчине жены на отопление не скупится — гостиной центром притяжения служил восседающий в своем кресле (до второго этажа, где мы и находимся, провели временный пандус) Александр. Все уже давно поняли, что реакция на попытки обсудить политические дела у Императора одна — вежливый посыл назойливого визави подальше, в актуальный район моего пребывания. Александр здесь как почти частное лицо, и только нам с ним известно, что эти большие посиделки — последние в жизни Императора.

Блистал он воистину как в последний раз, каждый миг своего пребывания на людях излучая бодрость, гордость и харизму и подкрепляя впечатление неизменно вызывающими громкий хохот, пусть и не лишенные некоторого анатомизма, остроты. Последний бенефис последнего русского самодержца в классическом понимании этого статуса.

Больше всего внимания, разумеется, уделялось Ксюше — соскучились друг по дружке, а она теперь целая Королева и мать Наследника. Тяжело в семнадцать-то лет, и отцовская любовь на глазах превращала ее в ту самую очаровательно-наглую и беспредельно милую девочку-подростка. Лишь на короткие минуты — Ксюшу сильно изменили пережитое на свадьбе, новый статус и новые заботы, беременность, роды и первые, самые страшные дни, когда маленький Эрик, названный так в честь легендарного датского короля по прозвищу «Победоносный», был подозрительно тих и почти не ел, словно решая, остаться на этой планете или нет.

В глазах сестренки поселились доселе неведомые, холодные, волевые искорки. О легкомысленном беге и не больно от него отличающемся, неприлично быстром шаги, которыми она носилась по коридорам такого большого дома, она само собой давно позабыла, взамен обретя почти летающую, гордую походку и соответствующую высокому статусу плавность остальных движений.

Дагмара своей любимицей довольна — все это не из ниоткуда взялось, а кропотливо вкладывалось в принцессину голову чуть ли не с самого рождения, и за прошедшее время всего лишь распаковалось и активировалось.

А вот Кристиан изменился не особо — он уже взрослый мужик, а такие как правило меняются гораздо дольше и незаметнее. Народ своего нового короля любит — с настолько испорченной свадьбой, при учете имевшейся и к старому монарху любви, иначе и быть не могло. Точнее, могло бы, начни Кристиан ломать то, что работает, но он же не идиот, и спокойно продолжает внутри- и внешнеполитический курс своего отца.

Увидев меня, просмеявшийся от очередной шутки Александра британский монарх воспрял духом и с выражением лица «вспомнил о важном!» направился ко мне:

— Милый кузен, я ужасно не хочу влезать в твои дела, но мой назойливый премьер жутко надоедливо просил меня узнать, для чего на Кавказе проводятся какие-то «масштабные работы»?

Вопрос прозвучал «архиуместно» — громко и во время естественной паузы, то есть услышали его все.

— Какой простак, — прочитал я по губам прищурившегося от очередного осознания перспективности такого-то короля Вильгельма.

Согласен.

Глава 13

Никак не могу привыкнуть к этому проклятому запаху.

— Почти и не осталось их, зубров, — голос мой, однако, оставался тих и спокоен, словно без остатка впитываясь в теплый, потрескивающий поленьями из камина, полумрак спальни Александра. — Великая удача, что моему Кирилу удалось отыскать и купить так много: восемь самок и трех самцов. По миру, говорят, уже меньше сотни этого зверя осталось. Бог даст, будут теперь у нас в заповеднике под присмотром плодиться — птичку-Додо изничтожили, так хоть зубров сберечь.

Бледное, изрытое углубившимися морщинами лицо почти дремлющего Императора тронула тень улыбки — вместе со мной радуется новой зверушке, которую сбережет наша гостеприимная Империя.

Самый тяжелый день был вчера — тогда Александр почти ушел, но в последний момент жуткая лихорадка и надсадный, до крови, кашель отступили, а сознание вернулось. Неожиданное облегчение на последнем этапе смертельной болезни штука нередкая. Дагмара, третьи сутки дежурящая у кровати почти ушедшего супруга, в последний раз поблагодарила Господа за то, что не дал Помазаннику угаснуть. Привычка, черт бы ее побрал — это же не первый случай, когда Александр в последний момент приходит в себя и становится свеж и бодр.

Немного поругав напугавшего ее супруга — ласково — Императрица объявила, что уходит отсыпаться, а утром за завтраком собирается поговорить с Александром об избытке во дворце сквозняков — продуло, мол — и отбыла в свои личные покои.

— А потом с Сахалина новости пришли — туда много с Дальнего Востока на промыслы народу прибыло, а с ними ученых всех мастей, которые к каторжанам доселе ехать стеснялись. Им удалось переоткрыть Стеллерову корову — смешной такой зверь, навроде моржа, но без бивней.

— Почему «пере»? — не став утруждать себя произнесением половины звуков, спросил Император.

Я только за — пусть экономит силы для прощания с Дагмарой, Олей и моей «малой» семьей из трех (включая меня) человек. Совсем скоро, и убежать подальше от этой сцены — главное мое желание. Не стану.

— Считалась, что эта зверушка была уничтожена к середине 18 века — вкусная очень, зараза, и мяса в ней много.

— Попробовать бы! — разохотился Александр, посмотрев на меня весело прищуренными, воспаленными глазами.

— Видели три штуки, — и не думая чувствовать вину развел я руками. — Одну мертвую нашли — подрал кто-то сильно, кровью истекали. Приказ наловить и начать заботиться убыл, но кто его знает, как повернется — не то что мы с тобой, а еще и Колька не попробует.

— Не вколешь? — прищур Императора стал подозрительным.

— Даже не представляешь, как сильно хочется, — признался я. — Но я уважаю твое решение и благодарен за то, что столько времени оберегал меня.

— Я ухожу со спокойной душой, — открыл глаза полностью Александр. — Зная, что оставляю Россию в надежных руках.

В горле перехватило, стул словно ушел вместе со мной куда-то вниз, а душу тем временем заливала сладкая патока. Россия! Вся — от Черного до Восточно-Китайского, с бесконечными недрами и миллионами — а за поколения миллионами миллионов! — людей, готовых и даже падких на грандиозные свершения! Эта земля скудна теплом, большая ее часть — болота, леса и заснеженные пустоши (собиратели фольклора к малым народам Севера давно отправлены, их самобытную культуру нужно беречь), но она щедро одаривает своих сынов, которые трудом доказали — берется по-праву! Сейчас, на рубеже веков, Россия с присущей ей неторопливостью карабкается на пик силы, и лишь многочисленные, сокрушительной мощи пинки смогли сбить ее с этого пути — там, в другой, почти уже стершейся из памяти и мыслей реальности. Но даже так — встала, переобулась в новую социально-экономическую формацию и таки вскарабкалась туда, став одной из двух могущественнейших империй в истории. Здесь же… Здесь от перспектив и возможностей кружит голову, ибо я точно знаю, что у меня есть или вскоре появится, и чего из этого у врагов не будет — осталось грамотно разыграть козыри, и моя Империя рванет даже не раскочегаренным паровозом, а высокотехнологичным сверхскоростным поездом.

— Не подведу, — взяв себя в руки, от всего сердца пообещал я.

Ободряюще кивнув, Александр с улыбкой посмотрел в потолок:

— А ловко ты тогда Альберту про Кавказ ответил!

— Про то, какой на берегах Черного моря будет здоровенный курорт я могу рассказывать сколько угодно! — хохотнул я.

Хорошая легенда, политических партнеров прямо ошеломляет своей неожиданностью. Посерьезнев, я с совершенно искренней тоской спросил:

— Может еще поживешь, пап?

— Будет, — отмахнулся Александр. — Когда твое время придет — поймешь меня.

— Когда ребенку говорят «подрастешь — поймешь», он обижается, — улыбнулся я. — Но потом приходит время, когда он и вправду вырастает и понимает.

— Так! — тихо засмеялся Император и попросил. — Позови всех.

— В последний раз исполню ваш приказ, Ваше Императорское Величество! — подскочив со стула, козырнул я.

— Шут!

* * *

Ненавижу похороны.

— Ой на кого ж ты нас поки-и-ину-у-ул… — холодный воздух столицы пронзил еще один полный горя женский плач.

Впрочем, кто их вообще любит?

Семнадцатого ноября 1892-го года покинул наш мир Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский и прочая, и прочая, и прочая.

Похороны я немного изменил, настояв на допущении к процессии как можно большего количества простолюдинов — хотя бы издалека посмотреть — и один Господь знает, чего мне стоило уговорить вдовствующую Императрицу Марию Федоровну согласиться на такое — не одобри Александр лично, превратив «небывалое» чуть ли не в последнюю волю, хрен бы она «добро» дала. Петербург начал готовиться за три дня до похорон. Привлеченные армейские и гвардейские части были призваны следить за порядком и не допускать давки, были сформированы коридоры и места, где можно легко перекрыть людской поток так, чтобы он не навредил сам себе.

Тем не менее, уменьшать стандартное в таких случаях сопровождение я не стал, и поэтому с нами шествуют Конвой, высшее офицерство Гвардии, армии и Флота, полицейские и гражданские чины высокого уровня, а мрачной торжественности придает здоровенный оркестр при помощи траурных маршей.

Еще один сегмент процессии резко контрастирует с бело-черной, траурной гаммой прости-Господи «мероприятия»: колонною следуют знаменосцы от каждого субъекта Российской Империи. Как бы «присланные», но это только так называется — за два дня из Зауралья до столиц без дирижабля не добраться, поэтому знамена вручили достойным уроженцам или временно прибывшим в эту часть страны жителям регионов.

Все крыши — под наблюдением, все пропущенные на маршрут похоронной процессии обыскиваются, а потому едущие на большой — не хочется называть это «телегой», но это слово подходит лучше всего — телеге, у открытого гроба Императора я, Марго, Дагмара и спешно прибывшая Ксюша чувствовали себя вполне безопасно. Я чувствовал — дамы целиком заняты горем, и я стану последним, кто их за это осудит.

Телегу тащила шестерка белоснежных тяжеловозов, верхушка отечественного духовенства тянула молебны, тяжелые тучи роняли на погруженный в траурный колокольный звон, плач и горькие крики город первый в этом году снег. Слева и справа, вдоль домов, густо перемежаясь с солдатами, стоял крестящийся, снявший шапки, кланяющийся и плачущий народ. Александр уходил торжественно, а вместе с ним словно уходило что-то совсем иное, неосязаемое и невидимое, но прекрасно чувствующееся — сегодня мы провожаем не только покойного Императора, но и целую эпоху. Эпоху, наполненную звоном шпаг, выстрелами однозарядных пистолетов и «карамальтуков», смачными залпами пушек и первыми, но громкими и навсегда изменившими мир лязгами сочленений машин. Эпоха, в которую было принято аккуратными коробочками шагать на картечные и ружейные залпы. Эпоха, когда понятие «честь» являлась основой аристократического бытия, но почему-то совсем не мешала воровать. Эпоха, когда до взрослых лет доживал хорошо если один из пяти младенцев. Эпоха, когда любая царапина могла отправить своего носителя в могилу. Эпоха, когда собравшийся на рыбалку мужик обязательно сначала задабривал Водяного. Многое из этого имеется и сейчас, но на то оно и переходный период.

Скользя взглядом по лицам людей и благодаря их едва заметными кивками, внутри я морщился. Горечь утраты Царя прошла быстрее, чем ожидалось, но лишь потому, что я давно к этому дню готовился и успел эмоционально выгореть, и морщился я не от нее — просто в очередной раз полюбовался на извечное «король умер, да здравствует король». Казалось бы — все, все полномочия и обязанности у меня, Александр демонстративно не лезет, я — стараюсь и рву задницу, но все равно в глазах окружающих я был наследником, но не более. Мало ли что со мной могло случиться — от отцовской опалы до неудачного падения с фатальным исходим. Раз — и нету Жоры, а усилия на завоевание его расположения уже потрачены. Ну неприятно и ненадежно!

Теперь — все, финальная форма изменений в обращенных на меня взглядах. На плечи от этого словно опускается гораздо более тяжелый, чем раньше, груз, но от этого подбородок в горделивом порыве лишь вздымается выше. Слабость? Страх? Сомнения? Не знаю таких слов, господа — у нас здесь Великий План моего авторства, будьте добры его уровню соответствовать — так, как это делаю несгибаемый и упорный я.

А как горько смотреть назад! Там, за небольшой колонной духовенства, провожает в последний путь своего патрона коллективный Александровский «Андреич». У нас тут не древний Египет с его милыми коллективными казнями в честь похорон, но я уверен — кто-то из них предпочел бы умереть именно так. Да, никто из них не останется без работы — кого можно, заберем мы. Кого нельзя, наймут сливки общества, да еще и бодаться за это право друг с дружкой будут. Заиметь камердинера, который раньше заботился о целом Императоре — это огромная удача, и такого слугу будут холить, лелеять и при случае хвастаться им всем знакомым. Тоже гнусность та еще — это же человек, а не бездушный атрибут, но с поправкой на суровое время дальнейшей жизни «коллективного Андреича» можно только позавидовать.

Незаметно вздохнув, я решил отвлечься приятным воспоминанием — мой Коля тогда еще ползать не умел. Дело было в спальне, у колыбели младенца — важно топорщащий бакенбарды Андреич с согласия всех имеющих на это право привел своего старшего сына, Петра. Тридцатилетний мужик унаследовал отцовскую выправку, перенял его бакенбарды и очень мне нравящийся взгляд — в глубине голубых глаз читались добрый характер, прилежность и преданность.

Мы с Марго, будучи заранее согласными, разыграли небольшую сценку — придирчиво осмотрели Петра и задали ему ряд вопросов. Дальше дело за Колей — малыш как раз проснулся, и мы дали Петру его подержать. Похлопав глазами и ощупав незнакомое лицо, он подергал своего будущего «дядьку» за бакенбарды и весело рассмеялся. Собеседование таким образом сочли удачным.

— Служи, Петр, Наследнику Российского Престола так же исправно, как твой отец мне служил, — выдал я тронувшее Андреича и Петра в самое сердце напутствие.

— А лежит-то как живой Царь наш батюшка-а-а… — вернул меня в реальность еще один вопль плакальщицы.

В эти времена считается работой в сфере услуг со всеми вытекающими: к услугам убиенных горем родственников профессиональные плакальщицы любого уровня мастерства, любого тембра голоса, и все как одна будут убедительно убиваться у гроба. Что-то языческое, мне наш духовник объяснял — во многих культурах горевать по покойному родственнику было не принято, вот и приходилось использовать «прокси». У нас вообще такого много — народ в еще более медленные, чем сейчас, эпохи, обильно примешивал к христианским обрядам языческие, и — здесь нужно отдать должное тогдашнему духовенству, которое умело работать тоньше, чем уже даже в эти времена — тем самым заставляя Церковь интегрировать наиболее живучие «пережитки» в Православие.

А вчера, в часовне при Зимнем дворце, я давал присягу на верность Престолу. Не коронация, просто особенность — еще до нее монарх может и должен сделать много всего, и присяга нужна для гарантий отстаивания новым Царем национальных интересов. Скучно было.

Оставляя за собой изумрудные еловые ветви, процессия добралась до вокзала — перед приданием тела Российского Императора земле здесь, в столице, нужно дать с ним попрощаться и Москве, поэтому наше с семьей путешествие только началось. Там же, в старой (и новой) столице пройдет международно-дипломатическая компонента похорон, с участием хорошо знакомых мне и в целом даже симпатичных в чисто личном плане Августейших лиц с поправкой на посольских работников для стран, которые на Высочайшем уровне посетить похороны не захотели — не поедет же султан на похороны злейшего врага? Так-то может, в тех краях тоже некоторая корпоративная солидарность имеется, но не в свете регулярных обменов негативными дипломатическими сигналами и строительства «курорта», который понятно зачем нужен. Но мне-то что? Не пойман — не вор.

В поезде Дагмара позволила себе расслабиться — заплакав в полную силу, она ласково меня обняла:

— Как же народ его любил!

— Было за что любить-то, — тихо ответил я, обняв приемную мать в ответ.

Поезд тронулся от станции к станции, на каждой делая остановку. Гроб с Александром выносили к собравшимся людям, батюшки читали молитвы, слезы подданных и Дагмары текли рекой, а я одним лишь взглядом останавливал вполне понятные и простительные порывы журналюг попробовать попросить у меня комментарии — привыкли, что в любой другой ситуации иногда получается. Все потом, господа — сегодня хочется чисто по-человечески погрустить о человеке, к которому сильно привязался, и которого уже никогда не будет.

Кульминацией стала станция Тарановка — здесь нас встретила коленопреклоненная толпа. Причина проста — здесь, еще в бытность свою цесаревичем, Александр вышел из поезда и долго говорил с народом о его нуждах. Не бог весть как много «нужд» получилось у покойного Императора удовлетворить, но даже минимальное внимание монарха навсегда остается в памяти подданных — я этим активно пользуюсь.

Прибыв в Москву, я перекрестился — за мероприятиями в Петербурге я следил лично и оттого был спокоен, но здесь-то дядя Сережа хлопотал. Ладно, не испортит же прощание с родным братом — недавно назначен, еще не обленился, а значит пригляд держал как надо.

Так и оказалось — по заполоненным народом улицам, слушая крики плакальщиц, процессия добралась до Кремля, где под звон колоколов тело занесли в Архангельский собор. На этом мы с семьей можем оставить пост на время и немного отдохнуть — до завтрашнего утра Императора будут отпевать, а собор будет открыт для всех желающих попрощаться.

Глядя в окно на исполинскую людскую цепочку — очередь на прощание — я вздохнул и не без смущения — чем я вообще занимаюсь? — прошептал:

— Светлая память, Царь-батюшка. Прости, что горюю меньше, чем все эти люди — циничен больно. Прости, нужно работать — и так перед тобою стыдно, так еще и сачкую.

Самозарядившись мотивацией, я встряхнулся и велел Остапу звать дядю Сережу — он пока с Марией Федоровной чаи гоняет с ромашкой, но договорились обсудить дела, раз уж я здесь.

Король умер, а значит жизнь продолжается — такая вот у монархии особенность.

Глава 14

Выбравшийся на крылечко собственноручно возведенной избы, одетый в мануфактурные штаны, неплохие сапоги (две заплаты всего — еще носить да носить!), рубаху и утеплившийся жилетом из овчинки, тридцатидевятилетний глава большой, на девять человек, крестьянской семьи Афанасий Федорович Тыгин (дед был «Мотыгин», но записывавший фамилии в их деревне чинуша экономил чернила, вот и укоротил) был доволен. В отличие от Центральных губерний, здесь, под Москвой, урожай по осени собрали отличный, и к приходу зимы большое и дружное семейство было готово. Два с половиною рублика добавилось в спрятанную под третьей справа половицею сарая банку — почти полсотни там уже, с четырнадцати лет Афанасий копит. И больше бы накопил, но как без сладостей деткам на праздники да ярко-красных бус Наталье обойтись? В отличие от подавляющего большинства соседей, Наталья с Афанасием реально любили друг дружку, вызывая у односельчан не всегда белую зависть.

А два года тому вообще страшное случилось — конь ногу сломал, пришлось забить и на мясо пустить. Ох и горько было из баночки драгоценной двадцать девять аж рубликов вынимать, но куда деваться? Благо по осени дело было — весною всякая скотина дорожает, пришлось бы не меньше сорока отстегивать.

Потянувшись, Афанасий прищурился на темное, усыпанное звездами, едва начавшее бледнеть небо, и решил, что погодка выдалась что надо, а значит можно позволить себе редкое удовольствие — сходить на рыбалку в полном одиночестве. Вернувшись в сени, он взял судок, вырезанное еще отцом и до сих пор верою и правдою служащее удилище, узелок с прикормкою да баночку с червями. Готов!

— Опять поди ниче не принесешь, — привычно приложила его вышедшая из стайки с ведром парного молока в руках Наталья.

— Цыц! — погрозил ей кулаком Афанасий, как бы напомнив, что данная семья работает на патриархальной основе, незаметно для ушедшей в дом жены перекрестился, сплюнул — а ну как сглазила? — и вышел за ворота.

Прикрыв за собой хорошо смазанную калитку — покрасить бы, но краску теперь шиш укупишь. И слава Богу, как ни странно — не от жадности цены крутят, а потому что «нилин» какой-то на лекарство новое уходит — им сельский доктор Андреев младшенького, Федьку, от тяжелой лихорадки прошлой зимою вылечил. Думали уже все, и низкий за Федьку поклон и доктору, и цесаревичу — говорят, он лекарство на самом деле и придумал. Вообще удивительный он какой-то — все время чего-нибудь новое, да отчебучит. Впрочем, Афанасию до этого дела не было — далеко он, цесаревич, а значит и дальше можно рассчитывать только на себя: подати не увеличивает и ладно.

Проходя по темным улочкам села, Афанасий приветливо здоровался с успевшими проснуться соседями, но сохранял бдительность: дура она, Наташка, ей ежели судок не полный, значит «ничего не принес». Все знали о рыбацкой удаче Афанасия, и, ежели он зевнет, быстро узнают его личные «рыбные» места. Нет уж, ищите собственные!

За пределами села крестьянин свернул в рощицу, тянущуюся вдоль череды полей — раньше здесь пусто было, а теперь вот деревца посадили да велели не рубить, покуда не вырастут. Мудреное что-то староста о рощице говорил, как там… «Защитные лесные насаждения», от какой-то там «розии», говорят, поля сберегут. Поля — это здорово, но смысла их защищать от непонятных напастей Афанасий не видел, зато наметил на будущее некоторые березки, с которых можно будет набрать сока. Пригодится!

Прошагав двадцать минут вдоль молодых деревьев, Афанасий добрался до вызывающего у всех местных мистический страх озерца. Заболоченные берега, черная от глубины вода, обилие подводных ям и подземных источников, из-за которых поверхность озера редко оставалась спокойной четко говорили: здесь живет Водяной.

Вынув из узелка кусочек сахару, Афанасий аккуратно подошел к воде и положил гостинец на нее:

— Вот тебе, дедушка, гостинцу. Пошли рабу Божьему Афанасию улова доброго.

Завершив таким образом обряд, довольный рыбак отправился дальше — здесь ловить нечего, Водяной на соседей крепко за жадность обиделся, и в своем озере всю рыбу затихариться заставил — токмо сетью наловить и можно, да только два года тому Степка Рыжий прямо с нею в руках и потонул. А нечего Водяного гневить — говорили же дураку, что ежели на удилище «не идет», лучше и не соваться.

— Царствие небесное, — перекрестился в память о непутевом соседе Афанасий.

Миновав небольшой лесок, еще одну цепочку полей с маленькой рощицей, аккурат к «зорьке» Афанасий добрался до своего излюбленного места. Вот это небольшое озерцо для рыбалки подходит куда как лучше — неглубокое, широкое, и рыба в нем не переводится: для Афанасия, по крайней мере, потому что Водяного уважить не забывает.

Прикормка, наживка, бросок. Удилище опустилось на рогатину, Афанасий — на лично сюда притащенный обломок бревна, и освободившимися руками начал скручивать цигарку, ощущая, как на душу снисходит такой приятный «рыбацкий дзэн». Хорошо!

Пуская терпкий махорочный дым, Афанасий смотрел конечно же на поплавок, но не забывал и наблюдать за округой: не следит ли кто из соседей? Некоторое беспокойство вызывал и противоположный берег — не так давно там огородили кусок территории и возвели парочку бараков. Деревенским о том, что творится внутри, никто ничего не говорил, но заверили, что в озеро сливать никакой дряни не будут. И действительно не сливают — ни единой трубы или канавки в воду не уходит, это Афанасий с мужиками лично проверил. Пытались попа своего отправить туда, на разведку, да не пошел он — не нашего ума дела, говорит. Жалко — страсть как хочется хотя бы одним глазком заглянуть!

Внезапно воздух разорвал надрывный рёв корабельной сирены. Вздрогнув, Афанасий выронил изо рта цигарку, безошибочно определил источник звука — та самая огороженная территория — и успел перекреститься, прежде чем крыша правого барака взлетела в небеса на струе пламени, а самого крестьянина словно лошадь в грудь лягнула — неведомая сила отбросила и протащила по утренней росе с полметра. Где-то посреди пути пришел оглушительный звук взрыва, на время оглушив бедолагу-крестьянина.

Поднявшись на четвереньки, Афанасий потряс головой и посмотрел на полыхающее на загадочной территории пламя. Живых, надо полагать, там не осталось.

— Ох уж эти городские с их бесовщиной! — крякнул крестьянин и на подкашивающихся ногах пошел собирать разлетевшийся по берегу скраб.

Сглазила-таки вредная баба! Ну какой клёв после такого шума?

* * *

Грандиозный, нечеловеческого размера, но, как бы парадоксально не звучало, не больно-то грозящий последствиями «факап»!

«Что значит 'никакой Нобелевской премии не существует?!!» — едва удержал я вопрос в ответ на осторожное напоминание Остапа — «Ваше Императорское Величество, за два года скопилось изрядное количество заявок Нобелевскому комитету на участие наших ученых, и эти господа очень просили меня узнать — когда именно планируется проводить первую церемонию? Полагаю, им просто хочется похвастать перед коллегами, но они стесняются несуществующей премии».

А НАДО БЫЛО СКАЗАТЬ МНЕ!!!

Вот он, главный минус — задавать даже очень осторожные вопросы мне решается высокоранговое меньшинство. Тоскливо посмотрев на календарь — конец ноября — я как ни в чем не бывало заявил:

— В июне 93-го года — веду переговоры со шведскими партнерами.

— Так точно, Георгий Александрович, — кивнул секретарь, записав в блокнот.

— Передай прямо сейчас, — выставил я его из кабинета.

Козырнув, Остап ушел, а я снял трубку телефона и попросил соединить меня с Академией наук. Конкретно — с Августейшим начальником. Покуда шел процесс, успел себя немного поругать — списки лауреатов спустил и велел составлять далее, а премии-то нету! А работа-то велась — там под семь десятков имен уже! Слухи, надо полагать, гуляют специфические, но мне-то что? Если господин Нобель откажется поучаствовать, просто сменю название и скажу, что так вышло — такую мелкую оплошность многие сочтут даже милой и добавляющей мне человечности. Но лучше Нобеля-таки подтянуть. Нобель… А он-то почему ничего мне не сказал?

Хотя нет, с ним все понятно — после того, как мои враги умерли или отправились применять свое образование на благо каторжных работ (Генерал Филиппов, например, один из «кошельков» дяди Леши, вообще профессиональный инженер, может и по УДО выпущу через пару лет), меня все боятся до усрачки. Удивительно даже — меньше двух сотен показательных порок реально высокопоставленных людей, немножко кадровых перестановок, «Изба», которую многие странные личности считают центром подготовки моих опричников, и вуаля — все ходят по струнке и предпочитают договариваться.

Тот же Нобель, например, когда мы не далее чем месяц назад прямо в этом кабинете «решали за нефть», проявил понимание и согласился не докупать нефтеносные земли, взамен получив гарантии неприкосновенности имеющегося, орден Святого апостола Андрея Первозванного и ряд интересных предложений по инвестициям туда и сюда в не сырьевые сферы — как водится, к обоюдной выгоде. Ну и большое человеческое спасибо — очень вредно «кошмарить бизнес», и лишний раз этого делать решительно не хочется.

— У аппарата. Добрый день, Георгий Александрович, — раздался в трубке искаженный помехами голос Великого князя Константина Константиновича.

— Здравствуйте, Константин Константинович. Ежели вы не заняты, приглашаю вас отобедать в Зимнем. Признаюсь откровенно — мне нужны ваши совет и помощь.

— Непременно буду, Георгий Александрович, — порадовал дядюшка.

— Благодарю, — ответил я. — Имеются ли у вас пожелания?

— Ни единого, — заверил «дядя Костя». — И я буду вынужден доложить вам о крайне прискорбном инциденте.

— Крайне? — поморщившись, уточнил я.

— Крайне, — подтвердил он.

— В таком случае жду вас.

— До встречи, Георгий Александрович.

Не любят важные люди по телефону докладывать, так и норовят папочек в моем кабинете прибавить. Так, теперь звонок международный…

— К величайшему сожалению, Его Величество не могут подойти к телефону, Ваше Императорское Величество, — расстроил меня секретарь Оскара. — Будет ли вам угодно, чтобы я сообщил о вашем звонке или передал сообщение?

— Передай, братец, — одобрил я. — Что есть очень хорошая идея, которая принесет нам обоим много почета.

— Непременно передам, Ваше Императорское Величество, — пообещал секретарь. — Приношу свои искренние извинения.

Это за то, что вместо Оскара трубку взял и поговорил с чужим правителем, что вроде как не по рангу.

— Угу, — буркнул я и повесил трубку.

Согласится ли Оскар? Ну конечно же да — лично от него потребуется только висюльки вешать ученым, а это все монархи любят. Кроме того — вслед за Премией Романовых по Европе пошла волна организации аналогичных национальных премий. Кто первым создаст общепризнанную международную — тот соберет исторические репутационные «сливки». Тут скорее другая проблема может возникнуть, в виде игнора «Нобелевки» теми, кто захочет попробовать создать аналог.

* * *

— Сука! — не сдержался я, выслушав доклад Константина Константиновича.

— Весьма, весьма прискорбный случай, — интеллигентно согласился он со мной.

— Расследование? — уточнил я.

— Показало невозможность установить истинную причину произошедшего, — развел руками президент АН.

Минус полигон под Москвой: пара центнеров «сырья», с полста кило готовой продукции — она и сдетонировала — а главное: минус три десятка сотрудников, среди которых половина — архиценные, высокообразованные специалисты, которых терять не хочется настолько, что хоть плачь. Впервые на «моих» предприятиях ЧП такого масштаба случилось, и привыкшему к благорастворению меня от этого сильно параноит: уж не происки врагов-ли? Не прикрытие ли похищения секретных документов? Не, там никто лишний не подберется — пространства считай открытые, в округе лишь пара селений, а сами работники полигона погибли в полном составе, тем самым исключив версию предательства. С другой стороны, нашли-то только обгоревшие фрагменты, которые кое-как удалось сложить для сверки количества жертв.

Аппетиту, однако, прискорбные новости не помеха — крепок я нынче, а Константин Константинович насмотрелся всякого в крайней русско-турецкой войне. Откушав горохового супа с копчеными потрохами — вспомнили несколько тематически-анатомических шуток Александра к обоюдному удовольствию — мы перешли к американскому (нет, люди мясо жарят со времен изобретения огня) блюду «стейк» и приятной теме:

— Первое время я много путался — честно признаюсь, — принялся я излагать «легенду». — Много думал, записывал, и от этого немного ошибся.

— Нобель в голове засел, Георгий Александрович? — с улыбкой предположил «дядя Костя».

— Именно! — хохотнул я. — Неловко втягивать вас в легкую авантюру, но прошу вас помочь в организации Нобелевской Премии.

— Наша репутация в известном смысле достояние всего Дома, — ответил Константин. — Признаюсь честно, Георгий Александрович — я ожидал этого разговора, и не пришел с этим вопросом к вам лишь из озорства, — изобразив невинную улыбку, он поднялся на ноги, посерьезнел и продемонстрировал лояльность поклоном. — Приношу за это свои искренние извинения, Ваше Императорское Величество.

Смешно ему.

— Я ценю вашу откровенность, Константин Константинович, — вполне честно признался я. — Полагаю, на вашем месте я поступил бы так же — ситуация, надо признать, пустяшная и легко исправляемая.

— С вашего позволения, — президент Академии вернулся за стол. — Я бы хотел представить вашему вниманию разработанный мною и достойными господами проект по учреждению Нобелевской премии.

Слово «проект» — оно прилипчивое и солидное, и теперь им охотно пользуются по всей Империи.

— Буду благодарен, — улыбнулся я.

Когда второе сменилось слоеным пирожным с кремом под чай, Константин Константинович поведал интересное:

— Слышал третьего дня занятную историю — поговаривают, на хуторе близ деревни Костюки — это недалече от Москвы — в семье крестьянина Махнова родился удивительный мальчик. Якобы, ныне ему четырнадцать годков отроду, а рост при этом в три аршина и силища неимоверная — ребятишек, которые над его ростом смеются, на коньки изб за воротники подвешивает.

— Ничего себе! — изумился я двухметровому подростку.

Нет, так бывает, но «коньки» и «силища»… Память, память… Что-то слышал я от Илюхи, что был-де в Империи собственный великан. Может он и есть?

— Иван Михайлович Сеченов считают, что сей юноша может принести немалую пользу в исследованиях части мозга, которая, как предполагает доктор Сеченов, отвечает за человеческий рост, — добавил «дядя Костя». — Однако я несколько опасаюсь, что мальчика разберут на препараты, — улыбнулся.

Черноват юмор, но это только потому, что за ним отчасти стоит правда — увлечется ученая братия и действительно «разберет».

— Уникального человека на препараты пускать нельзя. И вредить ему нельзя, — пожалел я маленького великана. — Прошу вас обеспечить возможность проводить исследования, но внимательно следить, чтобы мальчику не наносили увечий и вреда. С вашего позволения, эмиссара на переговоры с семьей я отправлю сам.

Захотят — в город переедут, с трудоустройством помогу, захотят — останутся на хуторе. Полагаю, глава семьи будет не шибко рад — аномальный сын очевидно неплохо пригождается на хозработах — но с другой стороны, бурно растущему организму нужно где-то брать материю и энергию. Другими словами — жрать маленький великан должен как не в себя, а это для крестьян весьма печальная особенность.

Глава 15

Остаток ноября и почти всю зиму поглотили подготовка к коронации себя любимого, привычное разгребание «текучки» и трехдневный визит в Швецию — меня и любимой супруги. Пара жирных намеков Оскара не прошли незамеченными: нехорошо получается, когда он ко мне ездит при каждом удобном случае, а я к нему — никогда.

Программа визита была специфической и состояла по большей части из парадов морских и сухопутных да образцово-показательных стрельб всяким разным. Смотри, какая Швеция сильная, Георгий! Лучше не суйся, а то ужо мы тебя!.. Это все понятно и простительно, поэтому мы с Марго не обижались и блистали на весть шведский «свет» — мы с ней вообще крайне популярная пара, вся Европа от такой большой, красивой и светлой любви слезы умиления роняет.

Не прогадал, прости-Господи за такой цинизм: более подходящей жены и желать нельзя. Мне с Маргаритой хорошо, легко и приятно, и ей со мной точно так же — угнетенный семейной жизнью с нелюбимым человек не станет ржать до слез в ответ на остроты и на каждое прикосновение демонстрировать очень похотливый взгляд. Немка, блин! Прости-Господи еще сильнее, но после рождения второго ребенка надо будет сделать перерыв, потому что воздерживаться очень сложно. Короче — «погода в доме» стоит великолепная.

После Рождества Дагмара с Мишей и Олей отправятся в большой круиз по России — дирижаблем во Владивосток, а оттуда, на чем придется, по «моему» маршруту до Столицы. Задач я маменьке и младшему брату нарезал по самое «не могу», не забыв провести инструктаж их свите: такие высокопоставленные глаза на дороге не валяются, и даже если никаких нарушений замечено ими не будет, на общественную дисциплину все равно повлияет хорошо: отныне Правящий дом не сидит в Петербурге, а время от времени запускает свои протуберанцы в другие края такой огромной страны.

Рождество отметили как положено — в большой и очень дружной семейной компании, включающей и японок: они почти весь этот год прожили в Крыму, под предлогом «привыкания к нашему климату в щадящих условиях», но на самом деле мы их туда просто спрятали — в первые месяцы, когда Масако с матерью жили в Петербурге, как-то многовато вокруг них было суеты. Ничего такого вроде бы, но нужно немного «сбить» волну хайпа — уверен, многие уже и забыли, что у Августейшей семьи появились приемные родственники. В ночь перед Рождеством дамы вовсю придавались гаданиям — я к этому спокойно отношусь, просто такая вот форма девичьего досуга, даже мило так-то, несмотря на добродушное ворчание семейного духовника и моего архиценного кадра — Победоносцева.

О, Константин Петрович воистину незаменимый человек! На данном этапе конечно — я с товарищем Сталиным согласен: реально незаменимых нет, но при этом кадры решают все. Константин Петрович — моя верная опора, и после многих часов бесед «тет-а-тет» он изрядно пересмотрел свои взгляды на жизнь в пользу рационализма. Жизнь-то мы ведем земную, и спрашивать с нас, государственных умов, будут не за личные грехи, а за итоги такой важной работы. Вера в меня у Константина Петровича безгранична — Помазанник как он есть — и поэтому с припадками мракобесия он ныне завязал. Должность у него плюс-минус такая же — председательствует в Совете по делам религий — но свободного времени хватает: я этим активно пользуюсь, привлекая Победоносцева к требующим сильного «тарана» делам — в том числе коррупционным и даже научным: Константин Петрович в числе прочего курировал реформу получения патентов, и признал систему «одного окна» архиудачной затеей, пообещав к весне 1893 года предоставить план по организации такой штуки во всех структурах, которые служат связующим звеном между государством и его жителями.

А какие статьи пишет — закачаешься! Исполинского размера, погружающие читателя обилием библейских цитат и длинных, запутанных предложений практически в транс. Но это форма — в содержании прослеживается лейтмотив: «Царь — защитник простого люда от злых бояр». Полезно как ни крути — пусть либералы Константина Петровича не любят, но среди консерваторов и турбопатриотов (ох они и зараза, почище гриппа!) он пользуются огромным авторитетом.

Либералы в конце декабря получили от меня ультимативно мощный сигнал, которого хватит на ближайшую пару лет обсуждений и внимательного взгляда в мой рот: на постаменте памятника Александру III (очень внушительный и монументальный поучился, прямо передает ощущения от личного общения с покойным Императором) золотыми буквами выложили надпись: «Император Российский Александр III. Последний русский самодержец».

Ой какой эпичный общественный резонанс накрыл страну буквально на следующий день после публикации фотографий памятника в газетах! Настолько мощный сигнал взбодрил не только политизированное меньшинство, но и тех, кому на процессы близ «небесной оси» всю жизнь было всё равно. Высокопоставленные консерваторы, которые вроде бы вступили в полемику с ликующими либералами («Как это „последний самодержец“? Это ж никакого порядку в стране не останется!»), проблемой для меня не стали — я же объяснял что, почему и как буду делать дальше, поэтому все они смотрят на меня с очень хитрыми мордами, как бы демонстрируя глубокое понимание.

Не так уж и сложно на самом деле оказалось вчерне почистить Аппарат и достигнуть общественного консенсуса. Когда власть последовательно доказывает свою эффективность, причем так, что это на всех уровнях бытия ощущается населением, а высокопоставленные ворюги бодро маршируют на каторгу, каждый, кто не испорчен безвозвратно странными идеями или не входит в «группу риска» (не является ворюгой), невольно расправляет пошире плечи и начинает любить страну чуть более искренне. Вспоминаю самого себя на первых после «попадания» этапах и даже удивляюсь — и зачем так трястись было?

Впрочем, нужно смотреть правде в глаза — не обладай я умением так качественно увеличивать государственный бюджет, хрен бы у меня так удачно получилось. Репрессировал одного, подкупил десяток — какая-то такая пропорция на данный момент вырисовывается. Ничего нового в этом плане изобрести и не получится: древний как мир метод кнута и пряника. Считаем — китайская контрибуция, золотые прииски, давшие «поток» скважины в Баку (Вилли очень неплохо понимает значимость нефти — у него ученых много, объяснили, что век нас ждет углеводородный, и идея строительства ТРУБЫ у кайзера вызывает алчное шевеление усами) — все это пополняет мою драгоценную казну. В дальнейшем сюда добавятся доходы с причесанных Кабинетских земель, а про «донаты» от моих патриотически настроенных подданных уже и не считаю — Остап занимается, распределяет «висюльки» и другие сувениры в соответствии с внесенными суммами.

Сырье — это отлично, но очень долго. «Донаты» — тоже хорошо, но нестабильно, а потому плохо прогнозируемо: в больших бумажках эти деньги мы не учитываем, просто как кубышка на всякий случай используется. Большая часть персональных доходов нынче поступает из выстроенной моим Кирилом торговой структуры. Архиудачного торгового представителя мне Господь послал — структура уже через пятилетку рискует превратиться в одну из крупнейших торговых корпораций на планете. Капиталы в сочетании с моим именем творят настоящие чудеса, позволяя заключать контракты небывалой выгоды — с иностранцами в основном, потому что занимаемся импортом.

Недавняя новинка — огромный трехэтажный магазин с названием «Все за 10 копеек». Мелочевка на любой вкус — от американских леденцов до отечественных гаек — манит ассортиментом, а фиксированная стоимость позволяет привлекать потребителя снижением цены на изначально дорогие товары и компенсировать это за счет грошовой фигни, выводя магазин в солидный «плюс». Скоро в Москве и Киеве, а там и по всем губернским городам! И это — вершина айсберга и новинка, а в глубине исполинские логистические цепочки поставок всякого как предприятиям, так и купцам. Все это, за исключением первых, необходимых для накопления стартового капитала этапов, полностью законно, с выплатой пошлин и налогов — я государственный бюджет от своих денег не отличаю, зато понимаю, что для государства порой необходимо перекладывать деньги из кармана в карман, в процессе сгружая часть гражданам.

* * *

Прибывая на полигон под Петербургом, я был доволен: будучи бесконечно далеким от «военки» человеком, влезать сюда я боялся больше всего. Сложно — любая моя ошибка на этом направлении приведет к лишним смертям моих воинов. Производство, добыча сырья, наука — наделав ошибок здесь, можно тупо заткнуть проблему деньгами. С человеческой жизнью так не выйдет — один раз дается, а дальше только заменять новым «юнитом».

Зябко поежившись, я тщетно попытался отогнать ненужные сейчас размышления, но проиграл. Вот есть у нас условный штаб, отвечающий за кусочек фронта в грядущей войне. Сколько потребуется времени условному генералу, боевой опыт которого набран в предыдущих кампаниях, чтобы интегрировать в боевые действия весь «пакет» новинок и начать применять более подходящую времени тактику? Даже если генерал со всех сторон умница, стратегический гений и вообще второе пришествие Суворова, потребуется несколько крупных операций. В дальнейшем это придется распространить на всю армию и записать в учебники — по ним будут учиться новые генералы. Учиться воевать как в Первой Мировой — не по глупости «генералы всегда готовятся к прошлой войне», а потому что вот так оно блин работает. И рады бы иначе сделать, на опережение — и я пытаюсь изо всех сил, Господь свидетель — но, собака такая, никак.

А теперь заменим обтекаемое и казенное «несколько больших операций» на конкретных людей. Сколько «юнитов» нужно «положить» условному генералу, чтобы научиться штурмовать крепость с привлечением всех технических новинок, которые позволят минимизировать наши потери? Сотни тысяч хватит? Двух? Миллиончика?

В голове всплыли тематические шедевры мировой литературы — Ремарк, Барбюс, Гашек. Последний, как ни странно, мне дался тяжелее всего — слишком велик контраст между авторской иронией и описанной им реальностью. Человек — это же целая вселенная, которую он носит в своей голове. Человек даже в мои времена являлся составной частью социума — родственники, друзья, коллеги. За время жизни человек переживает неисчислимое множество великих для него самого и столь же позорных моментов. Работает над собой, меняется, обладает мечтами и стремлениями.

«Бах!» — делает снаряд, и полная ослепительных звездочек-воспоминаний и ценностей субстанция неэстетично разлетается по изрытой воронками грязи так, что уже и не соберешь. Пропала Вселенная, и мир для всех, кто с ней соприкасался, навсегда стал не таким ярким. Что же ты так неосторожно кругозор-то расплескал, брат?

А вот и черный юмор — то, что нужно гнать от себя поганой метлой. Император не может позволить себе относиться к подданным вот так — мне по должности положено душой болеть за каждого подданного, и я честно стараюсь так делать — настолько, насколько позволяет цинизм и нежелание скатиться от несовершенства мира в плачущее и рвущее на себе волосу убожество. Просто нужно называть вещи своими именами: гибель человека — трагедия, гибель тысячи — трагедия в десять тысяч раз больше. Так дальше над собой работать и буду.

На полигоне меня встретили военный Министр Ванновский с когортой профильных генералов — сегодня будет решаться вопрос о принятии на вооружение новинок, без них никак — и Дмитрий Иванович Менделеев, на правах моего личного «связного» с миром науки и автора одной из новинок. Конкретно — бездымный «пироколлодийный» (Дмитрий Иванович такое название сам и дал) порох, который признали годным все, чье мнение для меня имеет вес.

Пороху же полгода, и присутствующие здесь господа Максим и Мадсен уже успели отлить мелкую серию патронов с ним. Не только отлить, но и построить прототипы своих изделий под него. В дальнейшем сему патрону придется стать основной пищей не только для пулеметов, но и автоматов и винтовок — если я правильно запомнил пьяные Илюхины разговоры, это называется «промежуточным патроном», и без него уважающий себя попаданец обойтись неспособен в принципе.

Очень, очень, ОЧЕНЬ дорого обойдется серийное производство и плавный переход на его плоды, но деньги, к счастью, есть, и самое главное в моей ситуации — в порыве новаторства не загубить уже имеющееся так, что к началу Большой Войны солдатам окажется нечем и не из чего стрелять. Не лезу — принятые при бате «трехлинейки» с пожилыми патронами штампуются своим чередом, и я не пожалел денег на развертывание новых и расширение старых производств. Две трети подвергающихся сейчас в реальных училищах по всей стране «целевому обучению» выпускников дружным строем отправятся на оборонные предприятия, и ближайшие несколько выпусков их судьбу повторят. Но на Менделеевский порох переведем и старые предприятия, как только производственные мощности позволят: негоже, когда после залпа от дыма нифига не видно становится, и это не говоря о качестве пороха — Менделеевский пулю выталкивает гораздо круче, и здесь снова сложность: актуальные «трехлинейки» на такие нагрузки не рассчитаны. Господи, низкий тебе поклон за то, что я могу просто дать денег вот этим замечательным людям, а потом приехать посмотреть конечный — отличный, потому что чувство долга заставляет стараться — результат. Прямо как сегодня.

Пулеметы потарахтели очередями, и мы с господами в погонах сошлись во мнении, что получается, конечно, очень дорого, но страна себе подобную расточительную огневую мощь позволить может. Господа Мадсен и Максим таким образом получили повеление работать дальше, а Дмитрий Иванович — очень вежливую просьбу тоже продолжить работать. Поразительных дарований человечище, и я с ужасом жду момента, когда придется его хоронить — вот такие кадры заменяются с оглушительным зубовным скрежетом, и не единичным «самородком», а целой сетью КБ и НИИ, которые только совокупными усилиями могут сгладить потерю такого ультимативного юнита как «гений».

Далее мы с господами протестировали изделия господина Панпушко версии 2.0 — прототипы прошлой версии имели проблемы со взрывателем: шнурок дергать приходилось очень резко, и для постановки «растяжек» от этого годились мало. Глянув на свежие прототипы, я подавил желание перекреститься — это ж, собака такая, почти «РГД-5»! Колечко, скоба — как додумались⁈ А Семён Васильевич перед Военным министром еще и оправдывается — тот же просил добавить «поражающих элементов», но подходящий, заранее поделенный на сегменты корпус изготовить на данный момент невозможно, но работа ведется.

Ванновского это устроило — не первый день по «приёмкам» ходит, успел понять, что мечтать и просить надо много, а радоваться тому, что сочла нужным выделить суровая реальность.

В конце начались для меня вообще неведомые вещи. Нет, процесс и суть-то ясны: вон там, на той стороне поляны, установлен бронелист. Не Крупп и не Крамп, и даже не японцы — одно из развернутым с моего благословления Менделеевым КБ, «покурив» мои папочки, выдало целый комплект патентов. Сия броня использует все, что получила отечественная металлургия со времен моего появления. Легче чем у Круппа. Дешевле, чем у Круппа. Парадоксально, но крепче, чем у Круппа. Постреляли из артиллерии разных калибров и мощи и убедились — работает, сволочь такая, а значит нужно отвалить пару-тройку миллионов на дальнейшие изыскания и начало производства. Доволен нереально — благодаря этому чудесному открытию, я не только повышу живучесть кораблей и бронетехники (пока только в чертежах и прожектах существует), но и очень качественно уменьшу их стоимость.

Финальный «конкурс» — самый настоящий миномет. Тоже под Менделеевский порох уже заточен. Выглядит почти современно — закрепленная на подставке железная труба. Но это только выглядит — для запуска снаряда пришлось поджечь фитиль. Бахнуло знатно, и генералитет изделие принял, велев налаживать производство.

Хорошо быть Военным министром — Ванновский от обилия удачных новинок выглядит всамделишным именинником.

Глава 16

Посещать Смольный институт мне нравится. А кому на моем месте не нравилось бы — едва перешагиваешь порог, и вокруг сразу же формируется метафорически сшибающее с ног запахом парфюма, шелестом изящных платьев, сиянием восторженных глаз и килотоннами (или в чем их измеряют?) флюидов пушистое облачко. Ничего такого — взрослый, женатый и довольный этим мужик все же — но даже по чужому цветнику погулять приятно, если чисто посмотреть, ни в коем случае не трогать и может быть немножко понюхать. Аккуратно, чтобы идущая рядышком жена не заметила.

— Ваше Императорское Величество!..

— Ах, Ваше Императорское Величество!..

— Ваше Императорское Величество, правду ли говорят о том?..

Не так давно, чуть больше года назад, сюда поступила необычная студентка — смуглая (на общем почти белоснежном фоне), чернобровая, красивая (общепризнанно, но я бы поспорил) девушка, ростом обогнавшая соучениц почти на голову и никак не показывавшая окружающим, что она — всамделишная принцесса, Елена Черногорская, любимая дочь Николы I Черногорского.

Выбор учебного заведения объясняется не только безусловной престижностью Смольного в глазах мировой общественности и моей дипломатической работой с братьями-славянами (спаси-Господи от таких родственничков!), но и банальной усталостью принцессы от пристального внимания кавалеров. Большая часть из которых, увы, даже всерьез не пытается — Елена обладает редким для этого времени ростом в метр восемьдесят с «хвостиком», и найти для нее достойную в глазах злобной, ненавидящей нестандартные пары общественности пару задачка та еще.

Не было бы счастья, да несчастье помогло — овдовевший дядя Сережа как-то раз потанцевал с Еленой на балу и, как водится, пропал. Он у нас под метр девяносто, так же как и я, и вместе с Еленой они смотрятся в высшей степени «шарман» — весь наш Свет, будь он не ладен, именно так и решил.

Что ж, набожности, скромности и происхождения Елене на нынешнего, особо подверженного мракобесию, дядю Сережу, хватит, поэтому за будущее этой пары я спокоен.

Визит, тем не менее, с Еленой не связан — сегодня вдовствующая Императрица Мария Федоровна прибыла сюда в качестве покровительницы Института последний раз. Полномочия Маргарите (мило и легкомысленно так за ручку держимся, к восторгу студенток) до коронации официально переданы не будут, но представить так сказать сменщицу Дагмара решила заранее.

Регламент мероприятия почти стандартный — как и всегда при визите Высочайшей покровительницы, студентки подготовили выставку своих работ (в основном вышивка, являющаяся важной компонентной женского досуга в эти времена), работники Двора подготовили фуршет в зале для торжеств, а Маргарита заготовила речь. Дагмаре готовиться не надо — она опытная, и чисто спинным мозгом может отработать любое мероприятие еще круче меня: мне-то нужно статистику зубрить и цитировать, а ей — просто говорить своим визави приятное.

Мое дело нынче маленькое — просто курсируй по коридорам и залам за ручку с Марго и под ручку — с Дагмарой, демонстрируя крепость оскудневшего без Александра Августейшего семейства, улыбайся да при случае отвешивай комплименты понравившимся экспонатам. Вот этот пейзажик, например, вышит просто великолепно. Стоп…

— Анфиса Петровна, — обратился я к преподавател