Читать онлайн Анна и французский поцелуй бесплатно

Stephanie Perkins

Anna and the French Kiss

Печатается с разрешения автора и KT Literary, LLC

В оформлении макета использованы материалы по лицензии ©shutterstock.com

Глава 1

Вот все, что я знаю о Франции: «Мадлен»[1], «Амели» и «Мулен Руж». Еще Эйфелева башня и Триумфальная арка, хотя понятия не имею, зачем они нужны на самом деле. Наполеон, Мария-Антуанетта и множество королей по имени Людовик. Я не уверена, в чем их заслуги, но думаю, что они как-то связаны с Французской революцией, которая имеет некое отношение ко Дню взятия Бастилии. Художественный музей под названием Лувр в форме пирамиды, в котором обитает Мона Лиза вместе со статуей безрукой женщины. И на каждом углу есть кафе или бистро, или как там их еще называют. И мимы. Еда, должно быть, вкусная, жители пьют много вина и не упускают случая выкурить сигаретку.

Я слышала, что французы не жалуют американцев и не любят белые кроссовки.

Несколько месяцев назад отец записал меня в местную школу-интернат. Его восторженные доводы с треском пронеслись по телефонной линии, когда он заявил, что жизнь за границей – это «отличная практика» и «памятный подарок, которым я буду дорожить вечно». Конечно. Подарок. Не будь я в бешенстве, уже бы указала отцу на неправильную трактовку слова.

С момента его заявления я пыталась кричать, упрашивать, умолять и плакать, но он был непреклонен. Теперь у меня в руках новая студенческая виза и паспорт, где написано, что я – Анна Олифант, гражданка Соединенных Штатов Америки. И вот я здесь, вместе с родителями – распаковываю вещи в комнатушке размером меньше моего чемодана – новенькая ученица Школы Америки в Париже.

Не то чтобы я не благодарна. В смысле, это же Париж. Город Света! Самый романтичный город в мире! Мне сложно перед ним устоять. Просто вся эта история с переводом в международную школу больше про отца, чем про меня. С тех пор, как он продал свой талант и начал писать отстойные книги, по которым впоследствии сняли еще более убогие фильмы, он пытается произвести впечатление на знаменитых нью-йоркских друзей своей интеллигентностью и богатством.

Моего отца нельзя назвать интеллигентом. Но он богат.

Так было не всегда. Когда мои родители еще были женаты, мы принадлежали к низшим слоям среднего класса. Как раз во время развода все границы приличия стерлись, и его мечта стать следующим великим южным писателем сменилась неудержимым стремлением войти в список самых публикуемых авторов. Так он начал писать романы, действие которых происходит в маленьком городке Джорджия, о людях с правильными американскими ценностями, которые неизбежно влюбляются, а затем подхватывают смертельные болезни и обязательно умирают.

Я серьезно.

Меня крайне угнетают подобные истории, но вот дамочки с радостью их поглощают. Они обожают книги моего отца, любят его вязаные свитеры, белоснежную улыбку и яркий загар. И они же превратили его в автора бестселлеров и полного придурка.

Две его книги экранизировали, и сценарии еще трех находятся в разработке, что и приносит деньги на банковский счет. Голливуд. И, каким-то образом, этот финансовый поток и псевдо-престиж заставили отца думать, что я должна жить во Франции. На протяжении года. Совершенно одна. И я не понимаю, почему он не мог отправить меня в Австралию или Ирландию, или в любую другую страну, где родным языком является английский. Мне известно лишь одно французское слово – «oui», что означает «да», и только недавно я узнала, что оно произносится как «у-и», а не «в-и».

По крайней мере, в моей новой школе ученики разговаривают по-английски. Ее открыли специально для напыщенных американцев, которым чужда компания собственных детей. В самом деле. Кто еще способен отдать ребенка в школу-интернат? Это место напоминает Хогвартс. Только в моей школе нет ни симпатичных мальчиков-волшебников, ни магических сладостей, ни уроков полета на метле.

Вместо этого я застряла тут с девяносто девятью другими учениками. В моем выпускном классе двадцать пять человек, в то время как в Атланте количество будущих выпускников приближалось к шести сотням. Я буду изучать те же предметы, что и в школе Клермонта, за исключением одной новой дисциплины – французский для начинающих.

Ах, да. Французский для начинающих. Несомненно, с первокурсниками. Просто улет.

Мама говорит, что мне нужно как можно скорее свыкнуться и отбросить сожаления, но ведь это не она оставляет свою потрясающую лучшую подругу, Бриджит. Или невероятно крутую работу в современном мультиплексном кинотеатре. Или Тофа, классного парня из того же кинотеатра.

И мне до сих пор не верится, что мама разлучает меня с младшим братом, Шоном. Ему всего семь, и он слишком мал, чтобы после школы оставаться дома одному. Без меня его наверняка похитит тот жуткий парень, живущий дальше по улице, у которого на окнах постоянно развешаны грязные полотенца с логотипом «Coca-Cola». Или Шони случайно слопает что-то, содержащее красный пищевой краситель; его горло распухнет, и никто не сможет отвезти его в больницу. Шон может даже умереть. И держу пари, что родители не позволят мне прилететь на его похороны, так что мне придется в одиночку посетить кладбище в следующем году, а папа, непременно, выберет кошмарного гранитного херувима для надгробия.

И я надеюсь, он не ждет, что я стану заполнять заявления на поступление в колледж в России или Румынии. Моя мечта – изучать теорию кино в Калифорнии. Хочу стать первой великой женщиной-кинокритиком в нашей стране. Однажды меня начнут приглашать на каждый фестиваль, и я буду вести крупную газетную колонку, крутое тв-шоу и мой сайт будет пользоваться невероятной популярностью. Пока из всего этого у меня есть только сайт, но он совсем не популярен. Пока что.

Мне просто требуется чуть больше времени, чтобы доработать его, вот и все.

– Анна, пора.

– Что? – я поднимаю взгляд от футболки, которую складываю в идеальный квадрат.

Мама смотрит на меня, теребя в руке свой кулон в форме черепахи. Отец, одетый в персиковую рубашку-поло и белые лодочки, выглядывает из окна моей спальни. Уже довольно поздно, но на другой стороне улицы женщина поет что-то из оперы.

Родителям пора возвращаться в гостиничные номера. У обоих утром обратные рейсы.

– Ох, – я чуть крепче сжимаю футболку в руках.

Папа отходит от окна, и я с тревогой замечаю его влажные глаза.

От самой мысли, что отец – даже если это мой отец – готов вот-вот разрыдаться, у меня перехватывает дыхание.

– Что ж, малышка. Похоже, ты уже совсем взрослая.

Мое тело будто застывает. Он притягивает мои окоченевшие конечности в медвежьи объятия. Его сильная хватка пугает.

– Береги себя. Учись усердно и заведи новых друзей. И остерегайся карманников, – добавляет он. – Иногда они работают в паре.

Я киваю ему в плечо, и он отпускает меня. А потом папа уходит.

Мама ненадолго задерживается.

– Тебя ждет чудесный год, – говорит она. – Я это знаю.

Я закусываю губу, пытаясь унять дрожь, и мама обнимает меня. Пытаюсь дышать ровно. Вдох. Считаю до трех. Выдох. Ее кожа пахнет грейпфрутовым лосьоном для тела.

– Я позвоню, как только доберусь домой, – заверяет она.

Дом. Атланта больше не мой дом.

– Я люблю тебя, Анна.

И вот по моим щекам уже катятся слезы.

– Я тоже тебя люблю. Позаботься о Шони вместо меня.

– Конечно.

– И о капитане Джеке, – добавляю я. – Убедись, что Шон его кормит, меняет пеленки и наполняет бутылочку с водой. И проследи, что он не дает ему слишком много лакомств, иначе Джек растолстеет и не сможет выбраться из своего домика. Но проверяй, чтобы давал хотя бы несколько кусочков каждый день, потому что малышу все еще нужен витамин С, но он не станет пить воду, если добавить туда витаминные капли…

Мама отстраняется и заправляет мою обесцвеченную прядку за ухо.

– Я люблю тебя, – повторяет она.

А потом делает то, во что я не готова была поверить даже после всей этой бумажной волокиты, билетов на самолет и презентаций. То, что в любом случае произошло бы в следующем году, при поступлении в колледж. Но сколько бы дней, месяцев и лет я ни стремилась к этому, внутренне я все еще не верила, что этот момент настал.

Мама уходит. Я остаюсь одна.

Глава 2

Я чувствую, что она приближается, но ничего не могу сделать.

ПАНИКА.

Они оставили меня. Родители на самом деле бросили меня! ВО ФРАНЦИИ!

Тем временем Париж подозрительно затих. Даже оперная певица завершила свой концерт. Я не могу сорваться. Стены здесь тоньше картона, так что если я сломаюсь, мои соседи – мои новые одноклассники – все услышат. Меня сейчас стошнит. Вырвет тем странным баклажанным соусом, что я съела за ужином, и всем будет слышно, и тогда никто не пригласит меня посмотреть, как мимы вылезают из своих невидимых коробок, или чем еще тут занимаются люди в свободное время.

Я подбегаю к раковине, чтобы плеснуть водой в лицо, но вместо этого резко вырвавшийся поток воды заливает мою футболку. И теперь я плачу сильнее, потому что еще не успела распаковать полотенца, а мокрая одежда напоминает о тех идиотских водных аттракционах, на которые Бриджит и Мэтт постоянно тащили меня в парке, где вода странного, неестественного цвета и пахнет краской, и в ней миллиард триллионов бактерий. О, боже. Что, если в этой воде тоже есть бактерии? Можно ли вообще пить воду из-под крана во Франции?

Жалкое зрелище. Какая же я слабая.

Сколько семнадцатилетних подростков готовы убить за возможность жить отдельно? Мои соседи явно не страдают от срывов. Из-за стен спальни не доносится никакого плача. Я хватаю рубашку с кровати, чтобы вытереться насухо, когда на меня снисходит озарение. Моя подушка. Я падаю лицом в нее, воздвигая звуковой барьер, и рыдаю, рыдаю, рыдаю.

Кто-то стучит в мою дверь.

Нет. Разумеется, не в мою.

Но вот снова!

– Привет? – раздается женский голос из коридора. – Эй? Ты в порядке?

Нет, я не в порядке. УХОДИ. Но она снова зовет, и я вынуждена сползти с кровати, чтобы открыть дверь. На пороге стоит блондинка с длинными, упругими кудрями. Она высокая и крупная, но без капли лишнего веса. По комплекции напоминает волейболистов. Бриллиантовое колечко в носу сверкает в свете холла.

– У тебя все хорошо? – спрашивает она нежным голосом. – Я Мередит, живу в соседней комнате. Это твои родители только что ушли?

Мои опухшие глаза послужили ответом.

– Я тоже плакала в первую ночь, – она склоняет голову набок, задумывается на пару мгновений, а затем кивает. – Идем. Chocolat chaud.

– Шоколадное шоу? Зачем мне смотреть на шоколадное шоу? Мама бросила меня, и я боюсь выходить из комнаты, и…

– Нет, – Мередит улыбается. – Chaud. Это значит «горячий». Горячий шоколад, я могу приготовить его в своей комнате.

Ой.

Неожиданно для самой себя, я послушно следую за Мередит. Но она останавливает меня, вытянув руку вперед, как регулировщик. На всех ее пяти пальцах есть кольца.

– Не забудь ключ. Двери запираются автоматически.

– Я знаю, – и чтобы доказать это, вытаскиваю шнурок из-под футболки. Я повесила на него ключ еще во время обязательных семинаров по навыкам, жизненно необходимым для новоприбывших учеников, когда нам рассказали, как легко можно остаться снаружи запертой двери.

Мы заходим в соседнюю комнату. Я восхищенно вздыхаю. Она такого же крошечного размера, что и моя, семь на десять футов[2], с таким же мини-столом, мини-комодом, мини-кроватью, мини-холодильником, мини-раковиной и мини-душем. (Мини-туалет отсутствует, он общий, в конце холла). Но… в отличие от моей стерильной клетки, каждый дюйм стен и потолка покрывают плакаты, картины, блестящие обертки и яркие флаеры с надписями на французском языке.

– Как давно ты здесь? – спрашиваю я.

Мередит протягивает мне бумажный платок, и я сморкаюсь, издавая ужасный гул, напоминая разъяренного гуся, но она не вздрагивает и даже не морщится.

– Я приехала вчера. Это мой четвертый год, поэтому мне не пришлось посещать вводные семинары. Я прилетела одна, так что просто развлекалась, ожидая приезда друзей.

Она оглядывается, подбоченившись, любуясь своей работой. Я замечаю на полу кипу журналов, ножницы и скотч, и понимаю, что декорирование еще не завершено.

– Неплохо, да? Белые стены не для меня.

Я обхожу ее комнату, разглядывая детали. Вскоре обнаруживаю, что большинство лиц на вырезках – одни и те же пять человек: Джон, Пол, Джордж, Ринго и какой-то футболист, которого я не узнаю.

– Я слушаю только The Beatles. Друзья дразнят меня из-за этого, но…

– Кто это? – указываю я на футболиста, одетого в красно-белую форму. У него темные брови и волосы. На самом деле довольно симпатичный.

– Сеск Фабрегас. Боже, да он самый потрясающий плеймейкер[3]. Играет за «Арсенал». Английский футбольный клуб? Не знаешь?

Я помотала головой. Я не разбираюсь в спорте, но, возможно, следовало бы.

– У него отличные ноги.

– Тоже так думаешь? Этими бедрами можно забивать гвозди.

Пока Мередит варит chocolat chaud, я узнаю, что она тоже в выпускном классе и что она играет в футбол только во время летних каникул, поскольку в нашей школе нет специальной программы, хотя раньше Мередит занимала первые места на чемпионате штата Массачусетс. Вот откуда она родом – из Бостона. Она напоминает мне, что здесь я должна называть игру «футболом», что, если подумать, имеет больше смысла[4]. И она, кажется, не возражает, когда я донимаю ее вопросами или копаюсь в ее вещах.

Ее комната потрясающая. Помимо красочных вырезок, приклеенных скотчем к стенам, у Мередит есть дюжина фарфоровых чашечек с пластиковыми блестящими кольцами, серебряными кольцами с янтарем и стеклянными колечками с сухоцветами. Помещение выглядит так, будто она жила здесь много лет.

Я примеряю колечко с резиновым динозавром. При нажатии Ти-Рекс мигает красными, желтыми и синими огоньками.

– Хотела бы я иметь такую же комнату.

Мне нравится обстановка, но я слишком зациклена на чистоте, чтобы решиться на нечто подобное. Мне нужны чистые стены, свободный рабочий стол, и чтобы все непременно стояло на своих местах.

Мередит выглядит довольной комплиментом.

– Это твои друзья?

Я кладу динозаврика обратно в чашку и указываю на фотографию, прикрепленную к зеркалу. Снимок серый и мутный, напечатан на толстой глянцевой бумаге. Явно со школьной фотосессии. Четыре человека стоят перед гигантским полым кубом, а обилие стильной черной одежды и нарочито взлохмаченных волос указывает на принадлежность к местной неформальной арт-группе. Почему-то я удивлена. Знаю, что комната Мередит выглядит претенциозно и она носит все эти кольца на пальцах и в носу, но все остальное выглядит опрятно: сиреневый свитер, выглаженные джинсы, мягкий голос. Еще она играет в футбол, но при этом не пацанка.

Она расплывается в широкой улыбке, и ее колечко в носу весело подмигивает отблеском.

– Да. Элли сделала этот снимок в Ла-Дефанс[5]. Это Джош, Сент-Клэр, я и Рашми. Ты познакомишься с ними завтра за завтраком. Ну, со всеми, кроме Элли. Она выпустилась в прошлом году.

Напряжение в желудке потихоньку проходит. Можно считать это приглашением сесть за их стол?

– Но я уверена, что и с ней вы вскоре встретитесь, они с Сент-Клэром встречаются. Сейчас Элли изучает фотографию в Parsons Paris[6].

Никогда не слышала об этой школе, но киваю так активно, будто сама собиралась туда поступать.

– Она по-настоящему талантлива, – резкость в ее голосе говорит об обратном, но я предпочитаю промолчать.

– Джош и Рашми тоже встречаются, – добавляет моя соседка.

Ах. Мередит, должно быть, одинока.

К сожалению, я тоже. Дома я встречалась со своим другом Мэттом последние пять месяцев. Он был высоким, забавным и с приличной прической. Один из тех случаев: «Поскольку рядом нет никого лучше, не хочешь встречаться?». Все, что мы когда-либо делали, это целовались, и это было не так уж здорово. Слишком слюняво. Мне постоянно приходилось вытирать подбородок.

Мы расстались, когда я узнала о Франции, но это не стало трагедией. Я не рыдала, не посылала ему слезливые сообщения и не возвращала ключ от универсала его мамочки. Теперь он гуляет с Шерри Милликен из школьного хора, чьи блестящие волосы могут подойти для рекламы шампуня. Меня это даже не беспокоит.

Совсем нет.

Кроме того, расставание позволило мне свободно упиваться страстью к Тофу, красавчику-коллеге из кинотеатра. Не то чтобы я не засматривалась на него, когда была с Мэттом, но все же. Чувствовала себя виноватой. И между нами с Тофом что-то начало происходить – по-настоящему – уже в самом конце лета. Но Мэтт – единственный парень, с которым я встречалась, и это едва ли считается. Однажды я сказала ему, что в летнем лагере встречалась с парнем по имени Стюарт Тислбек. У него были рыжеватые волосы, он играл на бас-гитаре, и мы до безумия влюбились друг в друга, но Стюарт жил в Чаттануге, и у нас не было водительских прав.

Мэтт знал, что я все выдумала, но он был слишком мил, чтобы сказать об этом.

Я собиралась спросить у Мередит, какие занятия в ее расписании, когда из телефона соседки раздается несколько нот песни «Strawberry Fields Forever». Мередит закатывает глаза, но отвечает на звонок.

– Мам, здесь уже полночь. Шестичасовая разница во времени, забыла?

Посмотрев на часы в форме желтой субмарины, с удивлением обнаруживаю, что она права. Я ставлю на комод давно опустевшую кружку и шепчу:

– Мне пора. Прости, что так засиделась.

– Подожди секунду, – Мередит накрывает трубку ладонью. – Было приятно познакомиться. Увидимся за завтраком?

– Конечно. Увидимся, – пытаюсь ответить непринужденно, но я так взволнована, что вылетаю из комнаты и тут же врезаюсь в стену.

Упс. Не в стену. В парня.

– Уф, – он отшатывается назад.

– Прости! Мне очень жаль, я не заметила, что ты тут стоишь.

Слегка ошеломленный, он качает головой. И первое, что я замечаю в его внешности, это волосы (первое, что я замечаю у всех). Темно-каштановые, взъерошенные, одновременно и длинные, и короткие. В голове тут же всплывает образ участников группы The Beatles, поскольку только что видела их в комнате Мередит. Это волосы художника. Волосы музыканта. Прическа, которая говорит «я-притворяюсь-что-мне-все-равно-но-на-самом-деле-нет».

Красивые волосы.

– Все нормально, я тоже тебя не заметил. Так ты в порядке?

Боже. Он англичанин.

– Эм-м… Здесь живет Мер?

Серьезно, не знаю ни одной американской девчонки, способной устоять перед британским акцентом.

Парень откашливается.

– Мередит Шевалье? Высокая девушка? Объемные, кудрявые локоны?

Затем он смотрит на меня так, будто я сумасшедшая или глухая, как моя бабуля Олифант. Бабушка просто улыбается и качает головой всякий раз, когда я спрашиваю: «Чем лучше заправить салат?» или «Куда ты положила вставную челюсть дедушки?».

– Прости, – он отступает в сторону. – Ты собиралась к себе.

– Да! Мередит живет здесь. Я только что провела с ней два часа, – с гордостью заявляю я, прямо как мой брат, Шони, когда находит во дворе что-то отвратительное. – Меня зовут Анна! Я здесь новенькая! – Кошмар. Что. За. Дикий энтузиазм? Мои щеки вспыхивают от унижения.

Красавчик улыбается. У него прекрасные зубы – прямые сверху, чуть кривоватые снизу, с намеком на неправильный прикус. Я никогда не позволяю себе так улыбаться. У меня между передними зубами щель размером с изюмину.

– Этьен, – представляется он. – Я живу этажом выше.

– А я здесь, – тупо указываю на свою комнату, в то время как разум повторяет по кругу: французское имя, британский акцент, американская школа. Анна сбита с толку.

Он дважды стучит в дверь Мередит.

– Что ж, тогда увидимся, Анна.

Этьен произносит мое имя как «Ах-на».

Сердечко бешено стучит в груди.

Мередит открывает дверь.

– Сент-Клэр! – вскрикивает она, все еще разговаривая по телефону. Они смеются, обнимаются и перебивают друг друга. – Входи! Как прошел полет? Когда ты приехал? Уже видел Джоша? Мам, мне пора.

Телефон Мередит и дверь захлопываются одновременно.

Я нащупываю ключ на шнурке. Две девушки в одинаковых розовых халатах проходят позади меня, хихикая и перешептываясь. Толпа парней дальше по коридору отпускают шуточки и присвистывают. Мередит с другом смеются за соседней стеной. Мое сердце замирает, а желудок снова сжимается.

Я все еще новенькая. Все еще одиночка.

Глава 3

На следующее утро я подумываю зайти за Мередит, но, струсив, отправляюсь завтракать одна. По крайней мере, мне известно, где находится столовая (День второй: семинары по жизненно необходимым навыкам). Проверив, что не забыла свою карточку питания, я открываю зонтик с изображением «Hello Kitty». На улице моросит дождь. Погоде плевать, что это мой первый день в новой школе.

Я перехожу дорогу с компанией болтающих студентов. Они меня не замечают, но мы вместе обходим лужи. Автомобиль, такой крошечный, что мог бы быть одной из игрушек моего брата, проносится мимо и окатывает брызгами девушку в очках. Она ругается, а друзья подшучивают над ней.

Я отстаю.

Весь город окрашен в жемчужно-серые тона. От пасмурного неба и каменных зданий одинаково веет холодной элегантностью, но впереди меня мерцает Пантеон. Его массивный купол и впечатляющие колонны возвышаются над кварталом. Каждый раз, когда я это вижу, мне сложно отвести взгляд. Словно этот памятник архитектуры украли из Древнего Рима или, по меньшей мере, с Капитолийского холма. Из окна класса такого точно не увидишь.

Мне неизвестно предназначение Пантеона, но, предполагаю, что кто-нибудь мне скоро расскажет об этом.

Мой новый район носит название Латинского квартала, или Пятого округа. Согласно карманному словарю «округ» означает «район», и здания в моем округе сливаются друг с другом, огибая углы пышностью свадебных тортов. Тротуары переполнены студентами и туристами, вдоль улиц стоят одинаковые скамейки и изысканные фонарные столбы, кустистые заросли за металлическими ограждениями, готические соборы и крошечные блинные, стойки с открытками и балконы из кованого железа с завитым орнаментом.

Уверена, будь это каникулы, я бы была очарована. Купила бы себе брелок с Эйфелевой башней, сфотографировалась бы на булыжной мостовой и заказала тарелку эскарго[7]. Но я не на отдыхе. Мне придется здесь жить, и я чувствую себя песчинкой в огромном мире.

Главное здание Школы Америки находится всего в двух минутах ходьбы от Résidence Lambert, общежития для первого и второго курса. Чтобы попасть внутрь, сначала нужно пройти через большую арку во дворе с ухоженными деревьями. С оконных ящиков на каждом этаже здания свисают герани и плющ, а в центре темно-зеленых дверей, которые в три раза выше меня, вырезаны величественные львиные головы. По обе стороны двери висят красно-белые с синим флаги – американский и французский.

Все это напоминает съемочную площадку. «Маленькая принцесса», если бы действия происходили в Париже. Как такая школа вообще может существовать? И как я сюда попала? Мой отец – безумец, если верит, что мне здесь самое место. Я изо всех сил пытаюсь сложить зонт и толкнуть бедром одну из тяжелых деревянных дверей, когда мимо проносится стильный парень с прической, напоминающей серферов. Он врезается в мой зонтик, а потом стреляет в меня презрительным взглядом, словно

а) я виновата в том, что у него терпение, как у младенца;

б) он уже не вымок до нитки под дождем.

Два штрафных очка Парижу. Выкуси, пижончик.

Потолок на первом этаже невероятно высок, он украшен люстрами и фресками с кокетливыми нимфами и похотливыми сатирами. В холле слабо пахнет чистящими средствами с ароматом апельсина и стираемыми маркерами. Скрипя резиновыми подошвами, я направляюсь в столовую. Под ногами тянется мраморная мозаика с изображением воробьев. На стене, в дальнем конце зала, висят позолоченные часы, отбивающие каждый новый час.

Вся школа пугает так же сильно, как и впечатляет. Это место предназначено для учеников с личными телохранителями и шотландским пони, а не для тех, кто закупает большую часть гардероба в магазинах масс-маркета.

Несмотря на то, что я уже видела столовую во время экскурсии по школе, ее вид все равно заставляет меня замереть на месте. Раньше я обедала в переоборудованном спортзале, где воняло отбеливателем и спортивными ремнями. Там стояли длинные столы с прикрепленными к ним скамейками, а на поверхности всегда можно было найти пластиковые стаканчики и соломинки. Женщины с заправленными под сеточку волосами, работавшие на кассах, подавали нам пиццу, картофель фри и наггетсы, приготовленные из замороженных полуфабрикатов, а автоматы с содовой и сладостями обеспечивали остальную часть моего так называемого рациона.

Но это! Это больше напоминало ресторан.

В отличие от исторической роскоши холла, столовая была стильной и современной. Помещение заполнено круглыми столиками и растениями в подвесных корзинах. Стены цвета мандарина и лайма, энергичный француз в белом поварском колпаке подает разнообразные блюда, выглядящие подозрительно свежими. Есть несколько ящиков бутилированных напитков, но вместо колы с высоким содержанием сахара и кофеина они заполнены соком и дюжиной видов минеральной воды. Рядом даже есть столик, где можно взять свежеприготовленный кофе. Кофе. Я знаю несколько учеников в Клермонте, кто готов убить за то, чтобы в школьной столовой подавали кофе.

Стулья уже заполнены студентами, сплетничающими с друзьями под крики поваров и грохот посуды (настоящего фарфора, а не пластика). Я задерживаюсь в дверях. Ученики проносятся мимо, огибая меня с обеих сторон. Мне становится трудно дышать. Следует ли мне найти свободное место или сначала взять завтрак? И как я смогу сделать заказ, когда меню на чертовом французском?

Я вздрагиваю, когда чей-то голос произносит мое имя. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Оглядев толпу, замечаю руку с пятью кольцами, машущую с другого конца зала. Мередит указывает на пустой стул рядом с собой, и я пробираюсь к ней, испытывая благодарность и почти болезненное облегчение.

– Я хотела постучаться к тебе, чтобы пойти вместе, но не знала, как долго ты спишь, – Мередит обеспокоенно хмурится. – Прости, все же стоило постучать. Ты выглядела такой потерянной.

– Спасибо, что заняла мне место.

Я кладу свои вещи и сажусь. Как и было обещано, за столом сидит еще пара человек с фотографии на зеркале. Я снова начинаю нервничать и поправляю рюкзак, стоящий возле ног.

– Это Анна, девушка, о которой я вам рассказывала, – говорит Мередит.

Долговязый парень с короткой стрижкой и длинным носом приветствует меня, поднимая чашку с кофе.

– Джош, – представляется он. – А это Рашми, – он кивает на девушку рядом с собой, которая держится за его другую руку в кармане худи.

У Рашми причудливые очки в синей оправе и густые, черные волосы, ниспадающие на спину. Она удостаивает меня лишь сдержанным кивком.

Все в порядке. Ничего страшного.

– Все в сборе, кроме Сент-Клэра, – заключает Мередит. Она вытягивает шею, чтобы лучше осмотреть столовую. – Он обычно опаздывает.

– Всегда, – поправляет ее Джош. – Всегда опаздывает.

Я откашливаюсь.

– Кажется, я встретила его вчера вечером. В коридоре.

– Классная прическа и британский акцент? – уточняет Мередит.

– Хм. Ага. Вроде бы, – стараюсь, чтобы голос звучал непринужденно.

Джош ухмыляется.

– Все влю-ю-ю-блены в Сент-Клэра.

– Ой, заткнись, – отмахивается Мередит.

– Я – нет, – Рашми впервые смотрит прямо на меня, оценивая, могу ли я влюбиться в ее парня.

Джош отпускает ее руку и демонстративно вздыхает.

– Ну а я – да. Приглашу его на выпускной. Это наш год, я это знаю.

– В этой школе устраивают выпускные? – спрашиваю я.

– Боже, нет, – отвечает Рашми. – Да, Джош, конечно. Вы с Сент-Клэром будете очень мило смотреться в одинаковых смокингах.

– Во фраках, – раздавшийся рядом британский акцент заставляет нас с Мередит подпрыгнуть на месте. Коридорный парень. Красавчик. Его волосы мокрые от дождя. – Я настаиваю, чтобы это были фраки, иначе вместо тебя отдам букетик Стиву Карверу.

– Сент-Клэр! – Джош вскакивает с места, и они обнимаются по-мужски, классически ударив друг друга пару раз по спине. – Без поцелуев? Я разочарован, приятель.

– Думал, это может ранить твою бывшую пассию. Она еще не знает о нас.

– Да мне плевать, – улыбаясь, заявляет Рашми. Улыбка ей к лицу. Она должна чаще пользоваться уголками губ.

Красавчик из коридора (мне звать его Этьен или Сент-Клэр?) бросает сумку и садится на оставшееся свободное место между Рашми и мной.

– Анна, – удивляется он, увидев меня, и я тоже поражена. Он меня помнит. – Милый зонтик. Мне бы пригодился сегодня утром.

Он проводит рукой по волосам, и капля отскакивает на мою голую кожу. Мне не хватает слов. Зато желудок говорит сам за себя. В ответ на урчание Этьен округляет глаза, и я поражаюсь, насколько они глубокого карего оттенка. Будто ему нужно еще какое-то оружие против женщин.

Должно быть, Джош прав. Наверное, каждая девушка в школе влюблена в Сент-Клэра.

– Ужасный звук. Тебе стоит покормить того, кто сидит внутри. Если только… – он притворяется, что разглядывает меня, затем наклоняется и шепчет. – Если ты не из тех девушек, что морят себя голодом. Боюсь, не смогу этого вынести. Придется выдать тебе пожизненный запрет на приближение к нашему столику.

Я стараюсь придать голосу решимости, признаваясь:

– Я не знаю, как заказать.

– Легко, – отвечает Джош. – Становишься в очередь. Говоришь, что хочешь взять. Забираешь вкусняшки. А потом отдаешь свою карточку питания и две пинты крови.

– Слышала, в этом году они подняли цену до трех пинт, – уточняет Рашми.

– Еще можно отдать костный мозг, – подключается коридорный красавчик. – Ну или левую мочку уха.

– Большое спасибо, но я имела в виду меню, – указываю на меловую доску над головой одного из поваров. На ней изысканным курсивом выведено утреннее меню в розовом, желтом и белом цвете. На французском. – Не совсем мой родной язык.

– Ты не говоришь по-французски? – спрашивает Мередит.

– Я три года изучала испанский. Не думала, что когда-нибудь перееду в Париж.

– Ничего страшного, – тут же отвечает Мередит. – Здесь многие не говорят по-французски.

– Но большинство все же говорят, – добавляет Джош.

– И большинство из них знают его плохо, – Рашми бросает на своего парня многозначительный взгляд.

– Для начала выучи язык еды. Язык любви, – Джош потирает свой живот, напоминая тощего Будду. – Oeuf – яйцо. Pomme – яблоко. Lapin – кролик.

– Не смешно, – Рашми хлопает его по руке. – Неудивительно, что Исида тебя кусает. Болван.

Я бросаю еще один взгляд на меню. Оно все еще на французском.

– И все же?

– Ладно, – коридорный красавчик отодвигает стул. – Пойдем. Я тоже еще не завтракал.

Пока мы пробираемся сквозь толпу, не могу не заметить, что несколько девушек провожают его томными взглядами. Блондинка с орлиным носом и в крошечной майке начинает щебетать, как только мы занимаем место в очереди.

– Привет, Сент-Клэр. Как провел лето?

– Привет, Аманда. Великолепно.

– Ты оставался здесь или возвращался в Лондон? – она наклоняется перед своей подругой, невысокой девушкой со строгим хвостиком, и встает так, чтобы максимально обнажить декольте.

– Я оставался у мамы в Сан-Франциско. А как ты провела каникулы? – он задает вопрос вежливо, но, к своей радости, я слышу равнодушие в его голосе.

Аманда взмахивает волосами, и внезапно я вижу на ее месте Шерри Милликен. Она любит перекидывать волосы с одного плеча на другое, встряхивать их и накручивать локоны на пальцы. Бриджит убеждена, что Шерри проводит выходные, стоя перед прыгающими фанатами, притворяясь супермоделью, но я думаю, что она слишком занята нанесением на локоны грязевой маски из морских водорослей и папайи в бесконечном стремлении достичь идеального блеска.

– Просто потрясающе, – хоп, и волосы снова на другом плече. – Первый месяц я провела в Греции, а на остаток лета вернулась на Манхэттен. У моего отца изумительный пентхаус с видом на Центральный парк.

В каждом предложении она делает ударение на какое-нибудь слово. Я фыркаю, чтобы не рассмеяться, а у коридорного красавчика начинается подозрительный приступ кашля.

– Но я скучала по тебе. Разве ты не получал мои письма?

– Хм, нет. Вероятно, ты перепутала адрес. Смотри, – он подталкивает меня. – Скоро наша очередь.

Этьен поворачивается к Аманде спиной, и та обменивается хмурыми взглядами с подругой.

– Время для первого урока. Завтрак здесь простой и в основном состоит из хлебных изделий, самое известное из которых, разумеется, круассаны. Это значит никакой колбасы или омлета.

– А бекон? – с надеждой спрашиваю я.

– Точно нет, – смеется он. – Второй урок, слова на доске. Слушай внимательно и повторяй за мной. Granol, – я щурюсь, в то время как он, наоборот, притворно изображает невинный вид с широко распахнутыми глазами. – Это значит «гранола». А что насчет этого? Yaourt?

– Ох, даже не знаю. Йогурт?

– Естественно! Ты уверена, что никогда не жила во Франции?

– Ха-ха. Чертовски смешно.

Он улыбается.

– А, понятно. Знаешь меня меньше суток и уже дразнишь из-за акцента. Что дальше? Не хочешь обсудить мои волосы? Рост? Мои штаны?

Штаны. Действительно.

Француз за прилавком кашляет, чтобы привлечь наше внимание. Простите, шеф Пьер. Меня немного отвлек этот англо-французский образец американского парня, который как раз задает вопрос:

– Йогурт с гранолой и медом, яйца всмятку или груши на булочке бриошь? Понятия не имею, что это за булочка.

– Йогурт, – быстро выбираю я.

Мой спутник озвучивает наши заказы на идеальном французском. По крайней мере, для моих девственных ушей он звучит идеально, да и морщинки на лице шеф-повара тут же разглаживаются. Он перестает хмуриться и добавляет гранолу с медом в мой йогурт. Перед тем как отдать блюдо, он еще бросает сверху несколько ягод черники.

– Merci, мсье Бутен.

Я хватаю наш поднос.

– И никакого печенья «Pop-Tarts»? Или хотя бы шоколадных шариков? Я, кажется, совсем разочарована.

– «Pop-Tarts» по вторникам, вафли по средам, но ты никогда не получишь тут шоколадных шариков. Вместо них по пятницам придется довольствоваться кукурузными цветными колечками «Froot Loops».

– Для британца ты слишком много знаешь об американской вредной еде.

– Апельсиновый сок? Грейпфрут? Клюква?

Я указываю на апельсиновый, и коридорный красавчик вытаскивает пару бутылок.

– Я не британец, а американец.

Я улыбаюсь.

– Ну конечно.

– Правда. Ты разве не знаешь, что для того, чтобы поступить в ШАП, нужно быть американцем?

– ШАП?

– Школа Америки в Париже, – объясняет он. – ШАП.

Прекрасно. Звучит как какая-то секта.

Мы встаем в очередь, чтобы оплатить заказ, и я удивляюсь, насколько эффективно работает система. В моей старой школе каждый стремился прорваться вперед, чем невероятно злил сотрудниц за кассами, здесь же все терпеливо ждут своей очереди. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить, как взгляд моего спутника скользит вверх-вниз по моему телу. У меня перехватывает дыхание. Красавчик меня рассматривает. И он не знает, что я его подловила.

– Моя мама американка, – продолжает он. – Отец француз. Я родился в Сан-Франциско, но вырос в Лондоне.

Каким-то чудом мне удается ответить.

– Воистину международное дитя.

Он разражается смехом.

– Верно. Я не позер, как остальные.

Я уже собираюсь поддразнить его, когда вспоминаю один нюанс: у него есть девушка. Нечто злорадное вонзается в мой мозг, заставляя прокрутить в голове вчерашний разговор с Мередит. Пора сменить тему.

– Как твое настоящее имя? Вчера вечером ты представился как…

– Сент-Клэр – фамилия. Этьен – имя.

– Этьен Сент-Клэр, – пытаюсь произнести на его манер, с акцентом и блеском.

– Ужасно, правда?

Теперь уже смеюсь я.

– Этьен звучит очень мило. Почему остальные тебя так не называют?

– Ох, «Этьен звучит очень мило». Как великодушно с твоей стороны.

За нами в очередь встает еще один человек, невысокий парень со смуглой кожей, прыщами и густой копной черных волос. Он рад видеть Этьена, и тот улыбается в ответ.

– Привет, Никил. Как провел каникулы? – тот же вопрос, что он задавал Аманде, но на этот раз голос был искренним.

Это все, что требовалось парню, чтобы начать рассказ о своей поездке в Дели, о рынках, храмах и сезоне дождей. (Он отправился в однодневную экскурсию в Тадж-Махал. Я же ездила на пляж Панама-Сити вместе с остальной Джорджией.) Подбегает еще один студент, на этот раз тощий и бледный, с липкими взлохмаченными волосами. Никил тут же забывает о нас и приветствует друга тем же восторженным лепетом.

Сент-Клэр – я намерена называть его так, чтобы не опозориться – поворачивается ко мне.

– Никил – братец Рашми. Он первокурсник. У нее также есть младшая сестра, Санжита, она учится на первом курсе, и старшая, Лила, она выпустилась два года назад.

– У тебя есть братья или сестры?

– Нет. А у тебя?

– Один братик, но он остался дома. В Атланте. Это в штате Джорджия. На юге.

Мой спутник вопросительно приподнимает бровь.

– Я знаю, где находится Джорджия.

– Ой. Правда.

Я передаю свою карточку на питание кассиру. Как и мсье Бутен, он носит выглаженную белую форму и накрахмаленный колпак. Еще у него есть длинные усы. Хм. Не думала, что здесь такие носят. Шеф Длинноус проводит моей карточкой по аппарату и возвращает мне, обронив быстрое «merci».

«Спасибо». Еще одно слово, которое я уже знаю. Отлично.

На обратном пути к столику я замечаю, как Аманда наблюдает за Сент-Клэром, окруженная свитой пижонов. И меня ничуть не удивляет, что парень с колким взглядом и прической серфера сидит рядом с ней. Сент-Клэр рассказывает о занятиях – что ожидать от первого дня, кем будут мои преподаватели – но в какой-то момент я перестаю слушать. Все, на что я обращаю внимание, – его широкая улыбка и уверенная, развязная походка.

Я такая же глупая, как и остальные.

Глава 4

Очередь движется медленно. Парень впереди меня спорит со школьным консультантом. Я оглядываюсь и вижу, что Мередит с Рашми уже получили свои расписания и успели обменяться ими для сравнения.

– Но мне не нужны театральные занятия, я просил информатику.

Консультант очень терпеливо выслушивает студента.

– Я знаю, но она не вписывалась в твое расписание, а запасной вариант как раз подошел. Может, ты выберешь информатику в следующем…

– Запасным вариантом я выбирал программирование.

Подождите. Я тщательнее прислушиваюсь к их разговору. Они могут так делать? Добавить курсы, о которых мы не просили? Я умру – УМРУ – если мне снова придется посещать спортивные занятия.

– На самом деле, Дэвид, – советник просматривает документы, – ты не заполнил форму с запасным вариантом, поэтому нам пришлось выбрать за тебя. Но я думаю, тебе…

Разгневанный парень выдергивает расписание из ее рук и убегает. Ого. Но ведь это не ее вина. Я делаю шаг вперед и называю свое имя как можно ласковее, чтобы загладить вину только что ушедшего идиота. В ответ получаю улыбку с милой ямочкой на щеке.

– Я помню тебя, милая. Хорошего первого дня, – с этими словами она протягивает небольшой листок желтой бумаги.

Я задерживаю дыхание, пока просматриваю список. Уф. Без сюрпризов. Углубленный курс английского, математический анализ, французский для начинающих, физика, европейская история и что-то с сомнительным названием La Vie.

После регистрации консультант описала мне «Жизнь» как специальный курс лекций для старшеклассников с различными спикерами и темами: нам будут рассказывать о ведении чековых книжек, аренде квартир и выпечке пирогов. Или о чем-нибудь еще. Я вздохнула с облегчением, радуясь, что мама разрешила мне посещать этот курс. Одно из главных преимуществ Школы Америки заключается в том, что математический анализ, естественные науки и история не входят в обязательный перечень занятий для старшеклассников. Но, к сожалению, мама – сторонница пуризма, и она категорически против того, чтобы я выпускалась без этих предметов. «Ты никогда не поступишь в приличный колледж, если выберешь керамику», – предупредила она, хмуро рассматривая список рекомендованных занятий.

Спасибо, мам. Отправить меня за образованием в город, известный своим искусством, и заставить страдать на очередном курсе математического анализа. Я тащусь к Мередит и Рашми, чувствуя себя третьей лишней, но все же надеясь на то, что у нас будут совместные занятия. Удача мне улыбнулась.

– Три со мной и четыре с Раш! – Мередит лучезарно улыбается, возвращая мое расписание. Ее пластмассовые кольца всех цветов радуги стучат друг о друга.

Раш. Какое неудачное прозвище[8]. Подруги сплетничают о незнакомых мне людях, пока я мысленно нахожусь на другой стороне двора, где Сент-Клэр с Джошем ждут своей очереди. Интересно, будут ли у нас с ним совместные занятия.

То есть, с ними. Занятия с ними.

Дождь прекратился, и Джош пинает лужу, отправляя брызги в сторону Сент-Клэра. Тот смеется и произносит что-то, от чего оба заливаются смехом. Внезапно, я подмечаю, что Сент-Клэр ниже Джоша. Гораздо ниже. Странно, что не заметила раньше, но он не ведет себя как коротышка. Большинство из них или стесняются, или всегда готовы обороняться, или бестолково комбинируют обе модели поведения, но Сент-Клэр уверен в себе, дружелюбен и…

– Боже, опять пялишься?

– Что? – я резко оборачиваюсь, но Рашми обращается не ко мне. Она качает головой, смотря на Мередит, которая выглядит так же глупо, как я.

– Ты прожжешь дыру в голове Сент-Клэра. Тогда он перестанет быть привлекательным.

– Замолчи, – говорит Мередит, затем улыбается мне, пожимая плечами.

Что ж. Вот и все. Будто мне нужна иная причина не засматриваться на него. Чудо-парень официально под запретом.

– Не говори ему ничего, – просит Мередит. – Пожалуйста.

– Конечно, – отвечаю я.

– Поскольку очевидно, что мы просто друзья.

– Разумеется.

Мы слоняемся без дела, пока не прибывает директор, чтобы произнести приветственную речь. Директор элегантна и держится как балерина. У нее длинная шея, а белокурые волосы собраны в тугой пучок, благодаря чему она выглядит скорее утонченной, нежели пожилой. И производит впечатление настоящей парижанки, хотя из вступительного письма мне известно, что она родом из Чикаго. Взгляд директора скользит по нам, ее избранной сотне студентов.

– Поздравляю вас с началом очередного захватывающего года в Школе Америки в Париже. Мне приятно видеть столько знакомых лиц, но еще больше я рада новым ученикам.

Очевидно, школьные напутствия – то, что не может исправить даже Франция.

– Я предлагаю студентам, проходящим у нас обучение в прошлом году, тепло поприветствовать ваших первокурсников, а также новых выпускников.

Воздух заполняет звук вежливых аплодисментов. Я оглядываюсь и с удивлением замечаю, что Сент-Клэр смотрит прямо на меня. Краска заливает мои щеки, и я отвожу взгляд.

Директор продолжает свою речь. Сосредоточься, Анна. Сосредоточься. Но я чувствую, как его взгляд, словно луч солнца, прожигает меня. Моя кожа становится липкой от пота. Я проскальзываю под одно из безупречно подстриженных деревьев. Почему он так смотрит на меня? Он все еще не отвел взгляд? Кажется, нет. Почему, почему, почему? Это хороший взгляд, плохой или равнодушный? Я не отваживаюсь проверить.

Но когда, наконец, делаю это, оказывается, что Сент-Клэр уже не смотрит в мою сторону. Он грызет ноготь на мизинце.

Директор завершает приветствие, и Рашми мчится к ребятам. Мередит ведет меня в здание школы на первое занятие английского. Профессор еще не прибыл, так что мы занимаем места на последнем ряду. Классная комната меньше тех, к которым я привыкла, внутри все отделано темным деревом и вдоль стены тянутся высокие окна, больше напоминающие двери. Но столы, доска и настенная точилка для карандашей такие же, как и в моей старой школе. Я концентрирую внимание на этих знакомых предметах, чтобы успокоить нервы.

– Тебе понравится профессор Коул, – заверяет Мередит. – Она веселая и всегда выбирает для нас лучшие книги.

– Мой отец – писатель, – говорю я, не подумав, и тут же жалею об этом.

– Правда? Кто он?

– Джеймс Эшли.

Это его псевдоним. Вероятно, фамилия Олифант оказалась недостаточно романтичной.

– Кто?

Фактор унижения продолжает расти.

– «Решение»? «Вступление»? По этим книгам сняли фильмы. Забудь, у них у всех такие дурацкие названия…

Мередит взволнованно наклоняется ко мне.

– Нет, моя мама любит «Вступление»!

Я морщу нос.

– Они не так уж плохи. Однажды я смотрела с ней «Вступление» и даже плакала, когда та девушка умерла от лейкемии.

– Кто умер от лейкемии? – Рашми ставит рюкзак рядом со мной, а шедший за ней Сент-Клэр занимает место перед Мередит.

– Отец Анны написал «Вступление», – заявляет Мередит.

Я кашляю.

– Но это не то, чем я горжусь.

– Прости, что за «Вступление»? – спрашивает Рашми.

– Это фильм на основе книги, где мальчик сначала помогает девочке появиться на свет в застрявшем лифте, а потом он вырастает и влюбляется в нее, – рассказывает Мередит, пока Сент-Клэр, откинувшись на спинку стула, изучает ее расписание. – Но на следующий день после их помолвки у нее диагностируют лейкемию.

– Отец катит ее к алтарю в инвалидном кресле, – продолжаю я. – А потом она умирает во время медового месяца.

– Фу, – одновременно произносят Рашми и Сент-Клэр.

Довольно на сегодня унижений.

– А где Джош? – интересуюсь я.

– Он младше нас на год, – говорит Рашми, будто я должна была это знать. – Он сейчас на первой ступени курса математического анализа.

– Вот как, – наш разговор заходит в тупик. Прекрасно.

– Три совместных курса, Мер. Дай посмотреть свое. – Сент-Клэр снова откидывается на стуле и крадет мой листок с расписанием. – О-о-о, французский для начинающих.

– Я же говорила.

– Это не так уж и плохо, – он возвращает расписание и улыбается. – Не успеешь оглянуться, как уже начнешь читать меню завтрака без моей помощи.

Хм-м, может, я не так уж хочу учить французский.

Арр! Парни превращают девушек в полных идиоток.

– Bonjour, classe. – В кабинет входит женщина в ярком бирюзовом платье и ставит чашку кофе на стол. Она молода, и у нее самые светлые волосы, которые я когда-либо видела среди учителей. – Для тех… – ее взгляд сканирует комнату, пока не останавливается на мне.

Что? Что я сделала?

– Для единственной студентки, кто со мной не знаком, je m’appelle Professeur Cole, – она делает глубокий реверанс, весь класс смеется и оборачивается ко мне.

– Здравствуйте, – тихо произношу я.

Мои подозрения подтвердились. Из двадцати пяти присутствующих – всего выпускного класса – я единственная новенькая. А значит, у моих одноклассников есть еще одно преимущество – они уже знакомы с каждым преподавателем. Школа настолько мала, что во всех четырех классах каждый предмет преподает один и тот же профессор.

Интересно, что за студент был раньше на моем месте? Наверное, он был круче меня. Кто-нибудь с дредами, татуировками с изображениями девушек в стиле пин-ап и связями в музыкальной индустрии.

– Вижу, уборщики в очередной раз проигнорировали мои пожелания, – говорит профессор Коул. – Вставайте. Вы знаете, что делать.

Я не знаю, но по примеру остальных начинаю двигать свой стол. Мы расставляем их по большому кругу. Так странно теперь видеть одновременно всех одноклассников. Я пользуюсь возможностью рассмотреть их получше. Не думаю, что сильно выделяюсь, но их джинсы, обувь и рюкзаки дороже моих. Они выглядят чище и ярче.

Ничего удивительного. Моя мама работает учителем биологии в старшей школе, и у нас почти не бывает лишних денег. Отец выплачивает ипотеку и помогает со счетами, но этого недостаточно, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что он все равно ей откажет и вместо помощи просто купит себе еще один эллиптический тренажер.

Возможно, в этом есть доля правды.

* * *

Остаток утра проходит будто в тумане. Мне нравится профессор Коул, и преподаватель математического анализа, профессор Бабино, достаточно мил. Он парижанин, покачивающий бровями и плюющийся во время разговора. Честно говоря, не думаю, что плевки можно отнести к французской особенности. Я подозреваю, что он просто шепелявит. Но с акцентом трудно сказать наверняка.

После я отправляюсь на первое занятие по французскому. Профессор Жилле тоже оказывается парижанином. Разумеется. Школы всегда предпочитают нанимать носителей языка для преподавания иностранных предметов. Мои учителя испанского всегда, когда я поднимала руку, закатывали глаза и восклицали: «Aye, dios mio![9]». Они разочаровывались, когда я не могла понять то, что им казалось очевидным.

И я перестала поднимать руку.

Как и ожидалось, класс полностью состоит из первокурсников. И меня. О, и еще одного студента на год младше меня, того сердитого парня, разочарованного своим расписанием. Он с энтузиазмом представился как Дэйв, очевидно, как и я, испытывая облегчение от того, что он тут не единственный старшеклассник.

Возможно, Дэйв все-таки довольно крут.

* * *

В полдень я следую за толпой в столовую. Игнорируя основную очередь, направляюсь сразу к столику с фруктами и хлебом, хоть паста и пахнет потрясающе. Я такая трусиха. Лучше умру с голода, чем попытаюсь заказать на французском. “Oui, oui!” – сказала бы я, указывая на случайные слова на доске. И тогда шеф Длинноус принес бы мне что-нибудь отвратительное, и мне бы пришлось купить это от стыда. Конечно же, я хотела заказать жареного голубя! М-м-м! Прямо как у Нанны.

Мередит с друзьями сидят за тем же столиком, что и утром. Сделав глубокий вдох, присоединяюсь к ним. К моему облегчению, никто не выглядит удивленным. Мередит интересуется у Сент-Клэра, виделся ли он уже со своей девушкой. Он расслабленно откидывается на спинку стула.

– Нет, но договорились встретиться сегодня вечером.

– А летом ты ее видел? У нее уже начались занятия? Какие курсы она выбрала на первый семестр? – Мер продолжает задавать вопросы про Элли и получает односложные ответы. Джош и Рашми целуются – я даже вижу их языки – так что я возвращаю внимание к хлебу и винограду. Как это по-библейски с моей стороны.

Виноградины меньше, чем я привыкла, и на кожице легкая текстура. Или это грязь? Я макаю кончик салфетки в воду и тру крошечные фиолетовые шарики. Это помогает, но они все еще шероховатые. Хм-м. Сент-Клэр и Мередит замолкают. Я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что они смотрят на меня с одинаковым недоумением на лицах.

– Что?

– Ничего, – говорит он. – Продолжай свои виноградные банные процедуры.

– На них была грязь.

– Ты попробовала хоть одну? – спрашивает он.

– Нет, на них все еще эти крошечные пятнышки грязи, – я протягиваю одну виноградину, чтобы показать. Сент-Клэр выхватывает ее из моих пальцев и отправляет себе в рот. Я завороженно наблюдаю за его губами, горлом и тем, как он глотает.

Я колеблюсь. Что предпочтительнее: чистая еда или его хорошее мнение обо мне?

Сент-Клэр берет следующую ягоду и улыбается.

– Открой рот.

И я послушно открываю.

Виноградинка скользит по моей нижней губе, когда он проталкивает ее внутрь. Она взрывается у меня во рту, и я так поражена обилием сока, что чуть не выплевываю его. Вкус насыщенный, больше напоминает виноградные леденцы, чем настоящие ягоды. Сказать, что я ничего подобного раньше не пробовала – ничего не сказать. Мередит и Сент-Клэр смеются.

– Подожди, пока не попробуешь, какое из этого винограда делают вино, – произносит Мер.

Сент-Клэр крутит вилкой в тарелке с пастой.

– Итак. Как прошел первый урок французского?

Резкая смена темы вызывает волну мурашек.

– Профессор Жилле немного пугает. Она вечно хмурится, – я отламываю кусок багета. Корочка хрустит, а внутри воздушная мякоть. О, боже. Я запихиваю в рот еще один кусочек.

Мередит выглядит задумчивой.

– Сначала она может показаться грозной, но она действительно милая. Ты поймешь это, как только познакомишься с ней поближе.

– Мер – ее любимица, – усмехается Сент-Клэр.

Рашми отрывается от Джоша, который выглядит ошеломленным от прилива свежего воздуха.

– Она занимается продвинутым французским и испанским, – добавляет Рашми.

– Может, ты могла бы стать моим репетитором, – говорю я Мередит. – Ненавижу иностранные языки. Единственная причина, по которой тут не стали обращать внимания на мои оценки по испанскому состояла в том, что директор читает дурацкие романы моего отца.

– Откуда ты знаешь? – хмурится Мер.

Я закатываю глаза.

– Она не единожды упомянула об этом во время моего телефонного интервью. Она продолжала спрашивать про кастинг для «Маяка». Будто папа имеет право голоса в этом вопросе. Или будто меня это заботит. Она так и не поняла, что мои кинематографические вкусы более утонченные.

– Я бы хотела выучить итальянский, – вздыхает Мередит. – Но здесь его не преподают. Хочу поступить в следующем году в колледж в Риме. Или, может быть, в Лондоне. Могла бы учить итальянский и там.

– Но разве Рим не лучшее место для его изучения? – спрашиваю я.

– Да, но… – она украдкой бросает взгляд на Сент-Клэра. – Мне всегда нравился Лондон.

Бедняжка Мер. Втрескалась по уши.

– А ты чем планируешь заниматься? – спрашиваю я Сент-Клэра. – Куда будешь поступать?

Он пожимает плечами. Медленно, выразительно и на удивление по-французски. Точно так же прошлой ночью пожал плечами официант в ресторане, когда я спросила, есть ли у них пицца.

– Пока не решил. Буду смотреть по обстоятельствам, хотя я бы предпочел изучать историю, – он наклоняется вперед, будто хочет поделиться грязным секретом. – Всегда мечтал оказаться на месте одного из тех парней, у которых берут интервью в специальных выпусках на BBC и PBS. Ну, знаешь, тех, что с безумными бровями и замшевыми заплатками на локтях.

Прямо как я! В какой-то степени.

– А я хочу попасть на канал классического кино и обсуждать Хичкока и Капру с Робертом Осборном. Он ведет большинство их программ. Я знаю, что он уже старик, но он реально крут. Осборн знает о кино абсолютно все.

– Правда? – Сент-Клэр кажется искренне заинтересованным.

– Сент-Клэр частенько с головой погружается в исторические книги размером со словарь, – перебивает Мередит. – И его тяжело вытащить из комнаты.

– Это потому что Элли всегда там, – сухо говорит Рашми.

– Кто бы говорил, – Сент-Клэр указывает на Джоша. – Не говоря уже о… Анри.

– Анри! – повторяет за ним Мередит, и они оба разражаются смехом.

– Один проклятый день, а вы все никак не даете мне забыть об этом, – Рашми смотрит на Джоша, который ковыряется в пасте.

– Кто такой Анри? – я спотыкаюсь на произношении, и получается «Эн-ри».

– Он был нашим гидом во время экскурсии по Версалю на втором курсе, – поясняет Сент-Клэр. – Тощий низенький паршивец, но Рашми оставила нас в Зеркальном зале и набросилась на него…

– Я этого не делала!

Мередит качает головой.

– Они тискались буквально весь день. Прямо на людях.

– Вся школа прождала в автобусе два часа, потому что Рашми забыла, во сколько мы собирались встретиться, – дополняет Сент-Клэр.

– НЕ БЫЛО никаких двух часов.

Мередит продолжает:

– Когда профессор Хэнсон, наконец-то, нашел ее среди кустов в саду, у нее были следы зубов по всей шее.

– Следы зубов! – Сент-Клэр фыркает.

Рашми начинает закипать.

– Заткнись, Британский Язычок.

– А?

– Британский Язычок, – повторяет она. – Так мы все называли тебя после вашего с Элли захватывающего представления на уличной ярмарке прошлой весной.

Сент-Клэр пытается возразить, но не может справиться со смехом. Мередит и Рашми продолжают подкалывать друг друга, но… Я снова теряюсь в своих мыслях. Интересно, стал ли Мэтт целоваться лучше теперь, когда у него есть кто-то более опытный, с кем можно практиковаться. Наверное, он плохо целовался из-за меня.

О, нет.

Я ужасно целуюсь. Должно быть, так и есть.

Когда-нибудь мне вручат статуэтку в форме губ, на которой будет выгравировано: «ЗА ХУДШИЕ ПОЦЕЛУИ В МИРЕ». И Мэтт произнесет речь о том, что он встречался со мной от отчаяния, но я не смогла дать ему желаемого, так что это было пустой тратой времени, потому что все это время он нравился Шерри Милликен, и она уж точно смогла стать ему полноценной девушкой. Всем это известно.

Боже. Неужели Тоф тоже думает, что я плохо целуюсь?

Это случилось лишь однажды. Во время моей последней смены в кинотеатре накануне отъезда во Францию. Казалось, время тогда замедлило свой ход, и большую часть вечера мы провели в холле наедине. Может, потому, что это была моя последняя смена, или потому, что мы осознавали, что не встретимся в ближайшие четыре месяца, или потому, что это напоминало последний шанс – какой бы ни была причина, мы вели себя безрассудно. Храбро. Всю ночь флирт становился все отчетливее, и к тому времени, когда смена закончилась, мы не могли разойтись. Мы просто продолжали… растягивать беседу.

И затем, наконец, он сказал, что будет скучать по мне.

И затем, наконец, он поцеловал меня под гудящим шатром.

И затем я ушла.

– Анна? Ты в порядке? – спрашивает кто-то.

Все сидящие за столом смотрят на меня.

Не плакать. Не плакать. Не плакать.

– Эм-м. А где тут уборная?

Уборная – мой любимый предлог в любой ситуации. Стоит только об этом упомянуть, как все тут же перестают задавать вопросы.

– Туалеты в конце холла, – Сент-Клэр выглядит обеспокоенным, но не решается спросить. Вероятно, он боится, что я начну рассказывать про впитывающие способности тампона или упомяну страшное слово на букву «М».

* * *

Остаток обеда я провожу в туалетной кабинке. Я так сильно скучаю по дому, что это доставляет физическую боль. Голова раскалывается, крутит живот, и все это так несправедливо. Я никогда не просила об учебе за границей. Дома у меня были друзья, шуточки, понятные только нам, и украденные поцелуи. Мне бы хотелось, чтобы мои родители сначала спросили: «Ты хочешь провести выпускной год в Атланте или в Париже?».

Кто знает, возможно, я бы предпочла Париж.

Мои родители никогда не задумывались, что я просто хотела иметь выбор.

Глава 5

Кому: Анна Олифант <[email protected]>
От кого: Бриджит Сондервик <[email protected]>
Тема: Не смотри прямо сейчас, но…
…правый нижний уголок твоей кровати не заправлен. ХА! Заставила тебя посмотреть. Теперь прекрати разглаживать невидимые морщинки. Без шуток. Как там Le Academe du Fraunch? Есть красавчики, о которых мне следует знать? Кстати говоря, угадай, кто учится в моем математическом классе?? Дрю! Он покрасил волосы в черный и сделал пирсинг, теперь в его губе сверкает кольцо. И он точно каллипига (посмотри, что это значит, ленивая задница). Во время ланча я сижу за нашим обычным столиком, но без тебя все не так. Не говоря уже о появлении долбаной Шерри. Она, как обычно, трясла своими волосами и, клянусь, я слышала, как ты напеваешь песню из рекламы шампуня. Если она собирается сидеть с нами каждый день, я точно выколю себе глаза фигуркой Дарт Мола из коллекции Шона. Кстати, твоя мама наняла меня присматривать за ним после школы, так что мне лучше поторопиться. Не хочу, чтобы он умер во время моей смены.
Ты – отстой. Возвращайся домой.
БриджP. S. Завтра объявляют участников группы. Пожелай мне удачи. Если они отдадут мое место Кевину Куиггли, тогда я выколю ЕГО глаза Дарт Молом.

Каллипига. Обладатель красивых ягодиц. Молодец, Бридж.

Моя лучшая подруга – словесный изверг. Одна из ее самых ценных вещей – ОСА, который она купила за бесценок на гаражной распродаже пару лет назад. Оксфордский словарь английского языка – это двадцатитомный справочник, который содержит не только значения слов, но и их историю. Бридж всегда бросается умными словечками в разговорах, просто потому что ей нравится наблюдать, как собеседники извиваются и блефуют, пытаясь обойти незнакомые определения стороной. Я давно перестала делать вид, что знаю, о чем она говорит. Но это ее не останавливает.

Что ж, Бриджит коллекционирует слова и, судя по всему, мою жизнь.

Поверить не могу, что мама наняла ее присматривать за Шоном. Я знаю, что Бридж – лучший вариант, поскольку мы всегда делали это вместе, но все же. Непривычно, что она там без меня. И странно, что моя лучшая подруга общается с моей мамой, в то время как я застряла тут, на другом конце света.

А в следующем письме Бриджит расскажет, что устроилась на вторую подработку в кинотеатр.

Кстати говоря, я уже два дня не получала писем от Тофа. Не то чтобы я ждала, что он будет писать каждый день, или каждую неделю, но… между нами, бесспорно, что-то было. Ведь мы целовались. Закончится ли это – чем бы они ни было – теперь, когда я здесь?

Его настоящее имя – Кристофер, но он терпеть не может, когда его называют Крисом, поэтому выбрал имя Тоф. У него глаза шокирующе глубокого зеленого цвета и крутые бакенбарды. Мы оба левши, оба обожаем фальшивый сыр начос в закусочной, и оба ненавидим Кьюбу Гудинга младшего. Я влюбилась в Тофа в первый же рабочий день, когда он засунул голову под автомат по изготовлению слаша[10] и начал глотать прямо из-под крана, чтобы рассмешить меня. До конца смены весь его рот был синего оттенка.

Не многие осмелятся выставить напоказ синие зубы. Но поверьте, Тоф способен и не на такое.

Обновляю почтовый ящик – на всякий случай – но ничего нового не появляется. Я просидела за компьютером несколько часов в ожидании, когда Бридж вернется из школы. Я рада, что она написала мне. Почему-то мне хотелось, чтобы она написала первой. Может, потому что хотела заставить ее думать, что я так счастлива и занята, что у меня нет времени поговорить. Тогда как на самом деле мне грустно и одиноко.

И я голодна. Мой мини-холодильник пуст.

Я обедала в столовой, но снова миновала основную очередь за едой, наевшись хлеба, не способного утолить голод надолго. Может, утром Сент-Клэр снова закажет мне завтрак. Или Мередит, держу пари, она согласится помочь.

Я отвечаю на письмо Бридж, рассказывая ей о своих новых типа друзьях, сумасшедшей столовой с едой ресторанного уровня и про гигантский Пантеон в конце улицы. Вопреки желанию, я описываю ей Сент-Клэра и упоминаю, как на уроке физики он наклонился перед Мередит, чтобы одолжить у меня ручку, как раз в тот момент, когда профессор Уэйкфилд назначал партнеров по лабораторным работам. Преподаватель подумал, что Сент-Клэр сидит рядом со мной, и теперь он мой партнер по лабораторным на ЦЕЛЫЙ ГОД.

Лучшее событие за весь день.

Также рассказываю Бридж о загадочном курсе «Жизнь», La Vie, потому что мы с ней все лето размышляли об этом. (Я: Держу пари, мы будем обсуждать Большой взрыв и смысл жизни. Бридж: Подруга, они скорее обучат тебя дыхательным техникам и тому, как преобразовывать пищу в энергию.) Но все, чем мы сегодня занимались – тихо выполняли домашнее задание.

Какая жалость.

Я провела это время за чтением первого романа, выбранного для английского курса. И, вау. Если до этого я еще не осознавала, что нахожусь во Франции, то сейчас все сомнения отпали. Потому что в книге «Как вода для шоколада» есть секс. МНОГО секса. Желание женщины буквально воспламеняет здание, а затем солдат бросает ее обнаженное тело на лошадь, и они занимаются «этим», пока скачут прочь. Мне бы ни за что не позволили читать такое в Библейском поясе[11]. Самым сексуальным произведением в нашей учебной программе была «Алая буква».

Я обязана рассказать Бридж об этой книге.

К моменту, когда я заканчиваю письмо, уже почти наступила полночь, но в коридоре все еще шумно. Последним курсам дают много свободы, потому что предполагают, что мы достаточно зрелые, чтобы вести себя ответственно. Я – да, но у меня большие сомнения насчет моих одноклассников. Парень из комнаты напротив уже составил возле своей двери пирамиду из пивных бутылок, поскольку в Париже шестнадцатилетним разрешено пить вино и пиво. Но тебе должно исполниться восемнадцать, чтобы получить возможность купить крепкий алкоголь.

Не то чтобы я не видела и его в общежитии.

Интересно, знала ли мама, что по местному закону я уже могу напиться, когда соглашалась отправить меня в Париж. Она выглядела весьма удивленной, когда об этом упомянули на вводных семинарах, и в тот вечер за ужином я выслушала длинную лекцию об ответственности. Хоть я и не планировала напиваться. Всегда считала, что пиво пахнет мочой.

За стойкой администрации дежурят несколько человек, работая неполный рабочий день, и лишь один из них живет здесь как глава общежития. Его зовут Нэйт, и его комната находится на первом этаже. Он аспирант одного из близлежащих университетов. ШАП, должно быть, платит ему немалые деньги за проживание с нами.

Нэйту за двадцать, он невысокого роста, бледный и вечно ходит с бритой головой. Звучит странно, но на деле он выглядит привлекательно. Нэйт кажется хорошим слушателем, у него мягкий голос, но в тоне всегда слышится ответственность и предупреждение – «не-шути-со-мной». Нэйт понравился моим родителям. А еще он держит миску с презервативами возле своей комнаты.

Интересно, заметили ли это мои родители?

Студенты младших курсов живут в другом общежитии. Им приходится делить комнаты с сокурсниками, их этажи разделены по половому признаку, и за ними постоянно присматривают. В их общежитии даже есть комендантский час. У нас – нет. Нам просто нужно отмечаться в журнале всякий раз, когда мы уходим и приходим в ночное время, чтобы Нэйт знал, что мы живы. Ага. Уверена, никто никогда не пользовался этой высокой степенью безопасности.

Я плетусь по коридору в сторону ванной. Занимаю место в очереди – там всегда очередь, даже в полночь – за Амандой, девушкой, которая пристала к Сент-Клэру за завтраком. Она ухмыляется, окидывая взглядом мои выцветшие джинсы и винтажную футболку с логотипом «Orange Crush».

Я даже не знала, что мы с ней живем на одном этаже. Супер.

Мы не разговариваем. Я обвожу пальцем цветочный узор на обоях. Résidence Lambert – это своеобразное сочетание парижской утонченности и подростковой практичности. Хрустальные светильники придают холлам общежития золотистое свечение, в то время как внутри наших спален гудят люминесцентные лампы. Полы из глянцевой древесины твердых пород, но покрыты промышленными коврами. Свежие цветы и светильники Тиффани украшают вестибюль, но кресла напоминают ободранные двухместные диванчики, а на столах вырезаны инициалы и грубые словечки.

– Так значит ты у нас новый Брендон, – говорит Аманда.

– Прости?

– Брендон. Двадцать пятый студент. В прошлом году его исключили, когда один из профессоров нашел в его рюкзаке наркотики.

Она снова окидывает меня взглядом и хмурится:

– Откуда ты вообще взялась?

Но я знаю, что ее действительно интересует. Она хочет понять, почему кого-то вроде меня выбрали, чтобы занять вакантное место.

– Из Атланты.

– А-а, – протягивает она. Будто это объясняет мою провинциальность. К черту ее. Это один из крупнейших городов Америки.

– За завтраком мне показалось, что вы с Сент-Клэром довольно дружны.

– Хм. – Она видит во мне угрозу?

– Но на твоем месте я бы не стала рассчитывать на многое, – продолжает Аманда. – Даже ты не настолько красива, чтобы украсть его у Элли. Они вместе уже целую вечность.

Это можно считать комплиментом? Или нет? Ее манера речи действительно действует на нервы. (Мои нервы.)

Аманда притворяется, что зевает от скуки.

– Интересные волосы.

Я машинально прикасаюсь к ним.

– Спасибо. Моя подруга выбелила прядку.

Буквально на прошлой неделе Бридж добавила яркий светлый локон к копне моих темно-каштановых волос. Обычно я заправляю обесцвеченную прядку за ухо, но сегодня волосы собраны в хвост.

– И тебе нравится? – спрашивает она. Типичный стервозный вопрос, подразумевающий ответ в духе: «Мне кажется, это отвратительно».

Я опускаю руку.

– Да. Поэтому и сделала.

– Знаешь, я бы не стала вот так заправлять ее назад. Ты немного напоминаешь скунса.

– По крайней мере, она так не воняет, – Рашми появляется позади меня. Она навещала Мередит, я слышала их приглушенные голоса за стеной. – Очаровательные духи, Аманда. В следующий раз нанеси чуть больше. Не знаю, могут ли учуять тебя в Лондоне.

Аманда сердито бросает:

– Милые очки.

– Действительно хорошие, – невозмутимо говорит Рашми, но я замечаю, что она все равно невольно их поправляет. На ее ногтях лак цвета электрик, того же оттенка, что и оправа. Она поворачивается ко мне. – Если что-нибудь понадобится, я живу двумя этажами выше, комната 601. Увидимся за завтраком.

Так она меня не ненавидит! Или, может быть, она просто ненавидит Аманду больше. В любом случае, я благодарна и прощаюсь с ее удаляющейся фигурой. Рашми машет рукой и выходит на лестничную площадку, откуда как раз заходит Нэйт. Он приближается к нам в своей спокойной, дружелюбной манере.

– Готовитесь ко сну, дамы?

Аманда мило улыбается.

– Конечно.

– Прекрасно. Твой первый день прошел хорошо, Анна?

Это так необычно, что всем здесь уже известно мое имя.

– Да. Спасибо, Нэйт.

Он кивает, будто я сказала нечто, требующее размышлений, а затем прощается и направляется к парням, зависающим в другом конце коридора.

– Ненавижу, когда он так делает, – выпаливает Аманда.

– Делает как?

– Проверяет нас. Какой же придурок.

Дверь в ванную открывается, и миниатюрная рыжеволосая девушка огибает Аманду, которая даже не двигается с места, возомнив себя Королевой Порога. Должно быть, девушка младше нас. Я не видела ее среди выпускников за кругом парт на английском.

– Боже, ты там застряла? – спрашивает Аманда. Бледная кожа девушки розовеет.

– Она просто принимала душ, – говорю я.

Аманда плавно ступает на плитку, ее пушистые фиолетовые тапочки шлепают ей по пяткам.

Она захлопывает дверь и произносит:

– Похоже, что меня это волнует? Девушка – скунс?

Глава 6

Одна неделя, и я уже по колено увязла в модном международном образовании.

В программу профессора Коул не входят привычные Шекспир со Стейнбеком, вместо этого мы изучаем переводные произведения. Каждое утро она открывает обсуждения по «Как вода для шоколада», будто это встреча книжного клуба, а не какое-то унылое обязательное занятие.

Так что английский проходит отлично.

С другой стороны, мой преподаватель французского явно некомпетентна. Иначе, как еще объяснить тот факт, что, несмотря на название нашего учебника – «Первый уровень французского» – профессор Жилле требует, чтобы мы говорили исключительно по-французски? Она также обращается ко мне по дюжине раз в день. И я никогда не знаю ответа.

Дэйв называет ее мадам Гильотина. Прозвище ей прекрасно подходит.

Он уже посещал этот курс раньше, но, очевидно, это не принесло пользы, поскольку он провалил первый экзамен. У Дэйва взлохмаченные волосы и пухлые губы, а также специфическое сочетание загорелой кожи и веснушек. Несколько девушек влюблены в него. Мы вместе посещаем еще и курс истории. Я присоединилась к младшему курсу, поскольку старшие выбрали изучение государственного аппарата, а я его уже изучала. Так что на истории я сижу между Дэйвом и Джошем.

В классе Джош тихий и сдержанный, но в остальное время его чувство юмора напоминает Сент-Клэра. Нетрудно понять, почему они такие хорошие друзья. Мередит говорит, что они боготворят друг друга: Джош из-за врожденной харизмы Сент-Клэра, а Сент-Клэр из-за того, что Джош – выдающийся художник. Я редко вижу Джоша без ручки или альбома для набросков. Его работы невероятны – густые смелые мазки в сочетании с крохотными изящными деталями – и его пальцы всегда испачканы чернилами.

Но самое примечательное в моем новом образовании – то, что происходит вне класса. Об этом не упоминают в глянцевых брошюрах. Вот горькая правда: учиться в школе-интернате равносильно тому, что жить в стенах старшей школы. Я не могу сбежать. Даже когда нахожусь в своей спальне, мои уши готовы взорваться от поп-музыки, звуков драки из-за стиральной машинки и криков во время пьяных танцев на лестничной площадке. Мередит утверждает, что все успокоятся, как только новички привыкнут, но я не питаю надежд.

Тем не менее.

Сегодня вечер пятницы и Résidence Lambert пустует. Мои одноклассники совершают набег на бары, а у меня, наконец-то выдалась спокойная минутка. Если закрыть глаза, можно почти поверить, что я вернулась домой. За исключением оперы. Оперная дива почти каждый вечер поет в ресторане через дорогу. Для человека с таким мощным голосом она удивительно миниатюрна. Еще она одна из тех женщин, кто полностью сбривает брови и рисует их на коже карандашом. Она будто вышла из массовки «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[12].

Бридж звонит как раз, когда я, устроившись с комфортом на своей мини-кровати, смотрю «Академию Рашмор». С этого фильма началась карьера Уэса Андерсона. Уэс потрясающий, настоящий кинорежиссер, вовлеченный во все аспекты производства, со своим фирменным стилем, узнаваемым в каждом кадре – печальным и причудливым, невозмутимым и мрачным. «Академия Рашмор» – одна из моих любимых работ. Это история парня по имени Макс Фишер, который, среди прочего, одержим частной школой, из которой его выгнали. Какой бы стала моя жизнь, будь я увлечена ШАП так же, как Макс академией «Рашмор»? Во-первых я, вероятно, не сидела бы сейчас в одиночестве в спальне, нанося на кожу крем от угрей.

– Эннннн-уххххх, – восклицает Бридж. – Я иххххх ненааааавижу.

Она не стала лидером направления в музыкальной группе. Что глупо, поскольку всем известно, что Бридж – самая талантливая барабанщица в школе. Инструктор по ударным отдал место Кевину Куиггли, потому что подумал, что парни-барабанщики не проявят должного уважения к Бридж в качестве лидера, из-за того, что она девушка.

Да, теперь точно не проявят. Подонок.

Итак, Бридж ненавидит группу, ненавидит инструктора и ненавидит Кевина, придурка с непропорционально большим эго.

– Просто подожди, – говорю я. – Скоро ты станешь следующей Мег Уайт[13] или Шейло И[14], Кевин Куиггли еще будет хвастаться тем, что знаком с тобой. А потом, когда он подойдет к тебе после очередного большого шоу, ожидая особого отношения и пропуска за кулисы, ты сможешь пройти мимо него, даже не оглянувшись.

Я слышу слабую улыбку в ее голосе.

– Напомни, почему ты уехала, Банана?

– Потому что мой отец – кусок дерьма.

– Самого отборного сорта, подруга.

Мы болтаем до трех часов ночи, поэтому на следующий день я сплю до полудня. И тороплюсь одеться до закрытия столовой. По выходным она открыта только до времени бранча. Когда я прихожу, в помещении царит тишина, но Рашми, Джош и Сент-Клэр сидят на своем привычном месте.

Давление растет. Всю неделю они дразнили меня из-за того, что я избегала делать заказ. Мои оправдания звучали так: «У меня аллергия на говядину», «Нет ничего вкуснее хлеба», «Вкус равиоли переоценивают», но у меня не получится избегать этого вечно. На раздаче снова работает мсье Бутен. Я хватаю поднос и делаю глубокий вдох.

– Bonjour, э… Суп? Сопа? S’il vous plaît?

«Здравствуйте» и «пожалуйста». Для начала я выучила вежливые слова в надежде, что французы простят меня за то, что вырезала из речи остальные части их прекрасного языка. Я указываю на кастрюлю с рыжевато-красным супом. Полагаю, ореховый сквош. Запах необыкновенный, с нотками шалфея и осени. Сейчас начало сентября, и погода еще теплая. Когда в Париж приходит настоящая осень?

– А! Soupe, – мягко поправляет он.

– Sí, soupe. То есть, oui. Oui! – мои щеки заливает румянец. – И, эм-м, э… куриный салат с зеленой фасолью?

Мсье Бутен смеется. Веселым, желейным смехом Санта-Клауса.

– Курица и фасоль, oui. Знаете, вы можете говорить со мной на английском. Я хорошо его понимаю, – говорит он с акцентом.

Щеки горят еще сильнее. Конечно, он должен понимать английский в американской школе. А я пять дней жила на дурацких грушах и багетах. Он протягивает мне тарелку супа и небольшую порцию куриного салата, и мой желудок урчит при виде горячей еды.

– Merci, – благодарю я.

– De rien. Пожалуйста. И надеюсь, вы больше не будете пропускать приемы пищи, чтобы избежать меня! – мсье Бутен кладет руку себе на грудь, словно я разбила его сердце. Я улыбаюсь и отрицательно качаю головой. Я могу это сделать. Я могу это сделать. Я могу…

– ЭТО БЫЛО НЕ ТАК УЖАСНО, ПРАВДА, АННА? – кричит Сент-Клэр с другого конца столовой.

Я оборачиваюсь и, опустив руку, показываю ему средний палец, надеясь, что мсье Бутен не видит. Сент-Клэр в ответ ухмыляется и отвечает по-британски – показывает знак «V» указательным и средним пальцами. Мсье Бутен добродушно цокает позади меня. Я плачу за еду и приземляюсь за столик рядом с Сент-Клэром.

– Спасибо. Я забыла, как посылать на английский манер. В следующий раз буду использовать правильный жест.

– Не благодари. Всегда рад научить чему-то новому.

На нем та же одежда, что и вчера: джинсы и потрепанная футболка с силуэтом Наполеона. Когда я спросила о рисунке, Сент-Клэр сказал, что Наполеон – его герой. Не потому, что он славный малый. Он был той еще задницей. Но зато был коротышкой, как и Сент-Клэр.

Интересно, он ночевал у Элли? Вероятно, поэтому и не переоделся. Каждый вечер он ездит на метро до ее колледжа, где они и зависают. Рашми и Мер волнуются, что Элли считает, будто она слишком хороша для их общества.

– Знаешь, Анна, – говорит Рашми, – большинство парижан понимают английский. Тебе не нужно так стесняться.

Ага. Спасибо, что указала на это.

Джош закидывает руки за голову и откидывается на спинку стула. Рукава его рубашки закатаны, обнажая татуировку в виде черепа и скрещенных костей на правом плече. Судя по густым мазкам, это его собственный эскиз. Черные чернила выглядят еще темнее на его бледной коже. Потрясающая татуировка, хоть и смотрится комично на тощей руке Джоша.

– Это правда, – подтверждает он. – Я едва говорю на французском, но справляюсь.

– Я бы этим не хвасталась, – Рашми морщится, и Джош резко наклоняется вперед, чтобы поцеловать ее в нос.

– Боже, они опять за свое, – Сент-Клэр чешет затылок и отводит взгляд.

– Они всегда были такими? – спрашиваю я, понизив голос.

– Нет. В прошлом году было еще хуже.

– Фу. Значит, они давно вместе?

– Хм, с прошлой зимы.

– Довольно давно.

Он пожимает плечами, а я молча размышляю, хочу ли знать ответ на свой следующий вопрос. Наверное нет, но все же спрашиваю:

– Как долго вы с Элли встречаетесь?

На мгновение Сент-Клэр задумывается.

– Думаю, около года, – он делает глоток кофе – кажется, здесь все его пьют – затем с глухим звоном опускает чашку на стол, отчего Рашми и Джош вздрагивают. – Ой, простите, – тут же извиняется он. – Тебя это беспокоит?

Он поворачивается ко мне с раздражением во взгляде широко распахнутых карих глаз. Я втягиваю носом воздух. Даже будучи раздраженным, он прекрасен. Даже невозможно сравнить его с Тофом. Привлекательность Сент-Клэра другого рода, совершенно другого рода.

– Смена темы, – он указывает на меня пальцем. – Я думал, у южных красавиц должен быть южный акцент.

Я помотала головой.

– Только когда разговариваю с мамой. Тогда он выползает наружу, потому что у нее он тоже есть. Большинство жителей Атланты говорят без акцента. Это ведь полноценный современный город. Однако, многие используют и уличные словечки, – шутливо добавляю я.

– Канеш, – отвечает он молодежным сленгом со своим вежливым британским акцентом.

Я выплевываю на стол суп. Сент-Клэр удивленно хохочет, и я тоже смеюсь, болезненным смехом, похожим на урчание в животе. Он протягивает мне салфетку, чтобы вытереть подбородок.

– Канеш, – торжественно повторяет он.

Я прокашливаюсь.

– Пожалуйста, никогда не переставай это произносить. Это слишком… – у меня перехватывает дыхание. – Слишком.

– Тебе не следовало этого говорить. Теперь мне придется приберечь это слово для особых случаев.

– Мой день рождения в феврале, – кашель снова не дает нормально дышать. – Пожалуйста, не забудь.

– А мой был вчера, – говорит Сент-Клэр.

– Нет.

– Да, – он вытирает остатки супа со стола. Я пытаюсь отобрать салфетку, чтобы вытереть самой, но он отмахивается от меня.

– А ведь правда, – кивает Джош. – Я совсем забыл, чувак. С прошедшим днем рождения.

– Но ведь у тебя не было вчера дня рождения, так? Ты бы что-нибудь сказал.

– Я серьезно. Вчера мне исполнилось восемнадцать, – он пожимает плечами и отбрасывает салфетку на пустой поднос. – Моя семья не любит торты и праздничные колпаки.

– Но ты обязан съесть торт в свой день рождения, – возражаю я. – Таковы правила. Это лучшая часть праздника.

Я вспоминаю торт по мотивам «Звездных войн», который мы с мамой и Бридж готовили прошлым летом для Шони. Он был цвета лайма и в форме головы Йоды. Бридж даже купила сахарную вату, чтобы сделать волосы в ушах.

– Вот поэтому я никогда и не говорю заранее.

– Но ты же делал вчера хоть что-нибудь особенное? Я имею в виду, Элли сводила тебя куда-нибудь?

Он поднимает чашку кофе, но снова ставит ее на стол, так и не отпив.

– Мой день рождения – всего лишь еще один обычный день. И меня это устраивает. Правда, мне не нужен торт.

– Ладно, ладно. Хорошо, – я поднимаю руки в знак капитуляции. – Я не буду поздравлять тебя с днем рождения. И даже не пожелаю счастливой прошедшей пятницы.

– О, ты вполне можешь желать мне счастливой пятницы, – он снова улыбается. – Не имею ничего против пятниц.

– Кстати, – смотрит на меня Рашми, – почему ты не пошла с нами вчера вечером?

– У меня были планы. С моей подругой. Бриджит.

Все трое прожигают меня взглядом, ожидая дальнейших объяснений.

– Телефонные планы.

– Но ты ведь выбиралась куда-нибудь на этой неделе? – спрашивает Сент-Клэр. – Покидала пределы кампуса?

– Конечно.

Потому что мне приходится это делать. Чтобы добраться до других корпусов.

Сент-Клэр приподнимает брови.

– Лжешь ты неубедительно.

– Позволь мне кое-что прояснить, – Джош складывает ладони, будто готовясь к молитве. Его пальцы тонкие, как и остальное тело, а на указательном пальце виднеется чернильное пятно. – Ты живешь в Париже целую неделю, но до сих пор не видела город? Хоть какую-то его часть?

– На прошлых выходных я гуляла вместе с родителями. Видела Эйфелеву башню. – Издалека.

– С твоими родителями, потрясающе. А какие у тебя планы на сегодня? – спрашивает Сент-Клэр. – Может быть, постирать одежду? Или помыть душевую кабину?

– Эй. Наведение порядка недооценивают.

Рашми хмурится.

– Что ты собираешься есть? Столовая будет закрыта.

Меня трогает ее беспокойство, но я подмечаю, что она не приглашает меня присоединиться к ним с Джошем. Не то чтобы я хотела идти с ними куда-то. Что касается ужина, я планировала воспользоваться торговым автоматом в общежитии. Там не очень большой выбор, но меня устроит.

– Так и думал, – говорит Сент-Клэр, когда я не отвечаю. Он качает головой. Сегодня в его темных, спутанных волосах появилось несколько завитков. И от этого захватывает дух, правда. Если бы проводились олимпийские соревнования по прическам, Сент-Клэр бы безоговорочно выиграл. Десятиочковый… Ой, золотую медаль.

Я равнодушно пожимаю плечами.

– Прошла всего неделя. Это не так важно.

– Давай еще раз пройдемся по фактам, – предложил Джош. – Это твои первые выходные вдали от дома?

– Верно.

– Твои первые выходные без родительского надзора?

– Да.

– Твои первые выходные без родительского надзора в Париже? И ты хочешь провести их в своей комнате? В одиночку? – они с Рашми обмениваются сочувствующими взглядами. Я смотрю на Сент-Клэра, ища поддержки, но замечаю, что он разглядывает меня, склонив голову набок.

– Что? – раздраженно спрашиваю я. – У меня суп на подбородке? Фасоль застряла в зубах?

Сент-Клэр мягко улыбается.

– Мне нравится твоя прядка, – наконец произносит он. Затем протягивает руку и слегка касается ее. – У тебя идеальные волосы.

Глава 7

Тусовщики покинули общежитие. Я поедаю закуски из автомата и обновляю свой сайт. Итак, я уже попробовала: А) батончик «Bounty», который оказался похож на «Mounds», и Б) упаковку мадлен, печенья в форме ракушек, которые оказались несвежими и вызвали у меня жажду. В совокупности они подняли мой уровень сахара в крови до достаточного уровня.

Поскольку у меня нет новых фильмов для обзора (ведь я отрезана от всего самого хорошего, чистого и прекрасного, что есть в Америке, – от кино), я вожусь с макетом. Создаю новый баннер. Редактирую старую рецензию. Вечером Бриджит присылает мне письмо:

Вчера вечером ходили с Мэттом и Шерри М (от слова «мишурный») в кино. И угадай что? Тоф спрашивал о тебе!! Я сказала ему, что у тебя все хорошо, НО ты В САМОМ ДЕЛЕ очень ждешь свой декабрьский приезд. Думаю, он понял намек. Пару мгновений мы говорили о его группе (у которой, конечно же, по-прежнему не было выступлений), но Мэтт постоянно корчил рожи, так что нам пришлось уйти. Ты знаешь, как он относится к Тофу. О! А Шерри пыталась уговорить нас посмотреть последний слезливый фильм твоего отца. Я ЗНАЮ.
Ты – отстой. Возвращайся домой.
Бридж

Мишурный. Показной, рассчитанный только на внешнее впечатление, но дешевый или неискренний. Да! Это точно про Шерри. Надеюсь, слова Бридж не звучали так, будто я в отчаянии, несмотря на то, что я страстно желала, чтобы Тоф написал мне письмо. И не могу поверить, что Мэтт относится к нему предвзято, хотя мы больше не встречаемся. Тоф нравится всем. Ну, иногда он раздражает менеджеров, но лишь потому, что часто забывает свой рабочий график. И берет больничные.

Я еще раз перечитываю письмо Бридж в надежде увидеть слова: «Тоф говорит, что безумно любит тебя и готов ждать целую вечность». Безуспешно. Затем я просматриваю любимый форум в поиске отзывов на новый папин фильм. Рецензии на «Решение» не очень хорошие, несмотря на то, какую кассу он собирает. Один постоянный пользователь, clockworkorange88, написал: «Это полный отстой. Как потные яйца. Будто я пробежал милю в июле, надев кожаные штаны».

Похоже на правду.

Немного погодя, мне становится скучно и я вбиваю в поиск «Как вода для шоколада». Хочу убедиться, что не пропустила ни одной поднятой в романе темы, прежде чем писать эссе. Срок сдачи только через две недели, но у меня сейчас много свободного времени. Например, вся ночь.

Бла-бла-бла. Ничего интересного. И я как раз собираюсь еще раз проверить электронную почту, когда мне на глаза попадается этот отрывок: На протяжении всего романа жар символизирует сексуальное желание. Тита может контролировать жар на кухне, но огонь внутри ее собственного тела – это одновременно сила стойкости и разрушения.

– Анна? – кто-то стучит в мою дверь, и я вздрагиваю.

Нет. Не кто-то. Сент-Клэр.

На мне старая футболка с логотипом «Mayfield Dairy» с желто-коричневым изображением коровы, и ярко-розовые фланелевые пижамные штаны с огромными ягодами клубники. И на мне даже нет лифчика.

– Анна, я знаю, что ты там. Вижу свет внутри.

– Минутку! – выкрикиваю я. – Сейчас.

Я хватаю свою черную толстовку и натягиваю на себя, закрывая морду коровы, прежде чем распахиваю дверь.

– Привет, прости за это. Входи.

Я широко раскрываю дверь, но он какое-то время стоит на пороге, разглядывая меня. Мне не удается прочесть его выражение лица. Затем он расплывается в озорной улыбке и проскальзывает мимо меня внутрь.

– Милые клубнички.

– Замолчи.

– Нет, правда. Симпатичные.

И хоть он не имеет в виду «я-хочу-расстаться-со-своей-девушкой-и-начать-встречаться-с-тобой», я чувствую как внутри меня что-то порхает. Сила стойкости и разрушения, столь хорошо знакомая Тите де ла Гарза. Сент-Клэр стоит в центре моей комнаты. Он чешет затылок, и его футболка задирается с одного бока, обнажая кусочек живота.

Ух! Мой внутренний огонь разгорается.

– Тут в самом деле… э… чисто.

Пш-ш. Пламя погасло.

– Разве? – я знаю, что моя комната опрятная, но я еще даже не купила нормальное средство для мытья окон. Тот, кто последний мыл окна в моей комнате, понятия не имел, как нужно пользоваться чистящим средством. Суть в том, чтобы распылять понемногу за раз. Большинство людей распыляют слишком много, и затем жидкость стекает в углы, которые трудно высушить, не оставляя разводов или ворсинок…

– Да. И это вызывает тревогу.

Сент-Клэр обходит комнату, поднимает вещи, рассматривая их, как это делала я у Мередит. Он изучает коллекцию фигурок бананов и слонов, выстроенных в ряд на комоде. Подняв стеклянного слоненка, вопросительно поднимает темные брови.

– Это мое прозвище.

– Слон? – он качает головой. – Прости, не вижу взаимосвязи.

– Анна Олифант. Банана Элефант[15]. Моя подруга собирает их для меня, а я в ответ дарю ей игрушечные мосты и сэндвичи. Ее зовут Бриджит Сондервик, – добавляю я.

Сент-Клэр ставит стеклянного слона на место и подходит к моему столу.

– Так кто угодно может звать тебя слоником?

– Банановым слоником. И нет. Точно нет.

– Прости, – говорит он. – Но не за это.

– Что? За что?

– Ты поправляешь все, к чему я прикасался, – он кивает на мои руки, переставляющие слоника. – С моей стороны было невежливо зайти и начать трогать твои вещи.

– А, все в порядке, – быстро говорю я, выпуская из рук фигурку. – Можешь трогать у меня все, что захочешь.

Он застывает на месте. На его лице появляется игривое выражение лица, прежде чем я осознаю, что только что сказала. Я не это имела в виду.

Не то, чтобы это было так уж плохо.

Но мне нравится Тоф, а у Сент-Клэра есть девушка. И даже будь ситуация иной, еще остаются чувства Мер. Я бы никогда с ней так не поступила после ее милого поведения в мой первый день здесь. И во второй. И каждый день на этой неделе.

Кроме того, он просто привлекательный парень. Ничего особенного. Я к тому, что на улицах Европы полно красивых парней, так ведь? Тех, кто ухаживает за собой, носит аккуратные стрижки и стильные пальто. Не то чтобы я встречала кого-то даже отдаленно похожего мсье Этьена Сент-Клэра. Но все же.

Он отворачивается. Это мое воображение, или он выглядит смущенным? Но с чего бы ему смущаться? Это я не слежу за языком.

– Это твой парень? – он указывает на заставку моего ноутбука, фотографию, на которой я дурачусь с коллегами. Снимок был сделан перед полночным выпуском последней экранизации фэнтези-романа. Большинство из нас надели костюмы эльфов или волшебников. – Тот, что с закрытыми глазами?

– ЧТО? – он думает, что я бы стала встречаться с таким парнем, как Геркулес? Геркулес – помощник менеджера. Он на десять лет старше меня, и да, это его настоящее имя. И хотя он милый и знает о японских фильмах ужасов больше остальных, он еще и носит хвостик.

Хвостик.

– Анна, я шучу. Этот. С бакенбардами, – он указывает на Тофа, именно из-за него я так люблю эту фотографию. Наши лица обращены друг к другу, и мы улыбаемся так, словно делимся шуткой, понятной лишь нам двоим.

– Ох. Эм-м… нет. Не совсем. Тоф был моим почти-парнем. Но я уехала раньше… – я замолкаю, чувствуя себя неуютно. – Прежде, чем это переросло в нечто большее.

Сент-Клэр не отвечает. После неловкой паузы он засовывает руки в карманы и раскачивается на каблуках.

– Будь готов ко всему.

– Что? – пораженно спрашиваю я.

– Tout Pourvoir, – кивает он на подушку на моей кровати. Слова вышиты над изображением единорога. Это подарок от бабушки с дедушкой, а девиз и герб принадлежат клану Олифантов. Давным-давно мой дедушка переехал в Америку, чтобы жениться на моей бабушке, но он по-прежнему предан всему шотландскому. Он всегда покупает нам с Шони вещи с клановой шотландкой (в сине-зеленую клетку с черно-белыми линиями). Мое покрывало тому доказательство.

– Да, мне известно, что это значит. Но как ты узнал?

– Tout Pourvoir. Это французский.

Превосходно. Девиз клана Олифантов, который с младенчества вбивали мне в голову, оказывается написан на ФРАНЦУЗСКОМ, а я не имела об этом ни малейшего представления. Спасибо, дедушка. Будто до этого я мало выставила себя идиоткой. Но откуда мне было знать, что шотландский девиз будет на французском языке? Я думала, они ненавидят Францию. Или это относится только к англичанам?

Аргх, не знаю. Всегда предполагала, что это латынь или какой-то другой мертвый язык.

– Твой брат? – Сент-Клэр указывает на единственную фотографию, которую я повесила над кроватью. Шони улыбается в камеру и показывает на одну из маминых черепах, которая вытягивает шею, грозясь откусить ему палец. Мама проводит исследование репродуктивных особенностей каймановых черепах в рамках их жизненного цикла и несколько раз в месяц посещает свой выводок на реке Чаттахучи. Мой брат обожает ходить с ней, а я предпочитаю оставаться дома, в безопасности. Каймановые черепахи злые.

– Ага. Это Шон.

– Как-то слишком по-ирландски для семьи с клетчатыми покрывалами.

Я улыбаюсь.

– Это больное место. Моей маме понравилось это имя, но у дедушки – отца моего отца – чуть не случился сердечный приступ, когда он его услышал. Он предлагал Малькольма, Юэна или Дугала.

Сент-Клэр смеется.

– Сколько твоему брату лет?

– Семь. Он во втором классе.

– У вас большая разница в возрасте.

– Ну, он либо оказался случайностью, либо последней попыткой спасти разваливающийся брак. У меня так и не хватило наглости спросить, что из этого правда.

Ничего себе. Не могу поверить, что только что выболтала это.

Сент-Клэр садится на край кровати.

– Твои родители развелись?

Я остаюсь стоять возле своего рабочего стола, не осмеливаясь сесть рядом с ним. Может, когда я окончательно привыкну к его присутствию, я смогу совершить подобный подвиг. Но не сейчас.

– Да. Мой папа ушел от нас спустя полгода после рождения Шона.

– Мне жаль, – и я вижу, что он говорит искренне. – Мои тоже живут раздельно.

Я вздрагиваю и засовываю руки под мышки.

– Тогда мне тоже жаль. Это отстой.

– Все в порядке. Мой отец мерзавец.

– Как и мой. То есть, это и так очевидно, раз он ушел от нас, когда Шони был младенцем. Но еще он виноват в том, что я застряла здесь. В Париже.

– Я знаю.

Он знает?

– Мер сказала мне. Но я гарантирую, что мой отец хуже. К сожалению, он тоже здесь, в Париже, а моя мама осталась одна, за тысячи миль отсюда.

– Твой папа живет здесь? – удивляюсь я. Мне известно, что его отец француз, но мне сложно представить, что кто-то отсылает своего ребенка в школу-интернат, если они живут в одном городе. Это же бессмысленно.

– Он владеет местной художественной галереей, и еще одной в Лондоне. И делит свою жизнь между двумя городами.

– Как часто вы с ним видитесь?

– Никогда, пока у меня получается его избегать, – Сент-Клэр становится угрюмым, и до меня доходит, что я понятия не имею, зачем он вообще пришел. И тут же озвучиваю это вслух.

– А я не сказал? – он выпрямляется. – Ох. Ладно. Я знал, что если никто не придет и не вытащит тебя на улицу, ты никогда не покинешь пределы кампуса. Так что мы идем гулять.

В моем животе затрепетали бабочки.

– Сегодня?

– Сегодня.

– Ладно, – на мгновение я умолкаю. – А как же Элли?

Он падает назад, и теперь лежит на моей кровати.

– Наши планы рухнули, – он говорит это, махнув рукой, давая понять, что не хочет дальнейших расспросов.

Я указываю на свои пижамные штаны.

– Моя одежда не подходит для прогулок.

– Брось, Анна. Неужели нам правда нужно снова это обсуждать?

Я бросаю на него взгляд, полный сомнений, и подушка с единорогом тут же прилетает мне в голову. Я швыряю ее обратно, Сент-Клэр усмехается, слезает с кровати и бьет меня подушкой со всей силой. Я пытаюсь ухватиться за нее, но промахиваюсь и получаю еще два удара, прежде чем он позволяет мне забрать свое мягкое оружие. Сент-Клэр сгибается пополам от смеха, и я обрушиваю подушку на его спину. Он пытается ее отобрать, но я не отпускаю, и мы боремся, перетягивая ее туда-сюда, пока он резко не отпускает. По инерции меня отбрасывает на кровать и чувствую, как у меня кружится голова, а тело становится липким от пота.

Сент-Клэр падает рядом со мной, тяжело дыша. Он лежит так близко, что кончики его волос щекочут мне лицо. Наши руки почти соприкасаются. Почти. Пытаюсь выдохнуть, но забываю, как дышать. И тут я вспоминаю, что на мне нет лифчика.

Паранойя вступает в силу.

– Хорошо, – он переводит дыхание. – Вот наш план.

Я не хочу чувствовать себя подобным образом рядом с ним. Хочу, чтобы все было нормально. Хочу быть его другом, а не очередной глупой девчонкой, жаждущей того, что никогда не произойдет. Я заставляю себя подняться. Моя прическа напоминает чистое сумасшествие, волосы наэлектризовались после боя подушками, поэтому я хватаю резинку с комода, чтобы собрать их в хвост.

– Надень приличные штаны, – говорит Сент-Клэр. – И я покажу тебе Париж.

– И это все? Весь твой план?

– Полный расклад.

– Вау. «Расклад». Модное словечко.

Сент-Клэр фыркает и снова бросает в меня подушкой. У меня звонит телефон. Наверняка это мама, она звонит каждую ночь. Я беру мобильник со стола и уже собираюсь выключить звук, когда на экране всплывает имя. Мое сердце замирает.

Тоф.

Глава 8

– Надеюсь, ты носишь берет, – вот какой фразой приветствует меня Тоф. Я уже смеюсь. Он позвонил! Тоф позвонил!

– Еще нет, – я хожу по комнате. – Но могу присмотреть один для тебя, если хочешь. Вышью на нем твое имя. Сможешь носить вместо бейджика.

– Я мог бы сделать их популярными, – слышу, как он ухмыляется.

– Никому это не под силу. Даже тебе.

Сент-Клэр все еще лежит на моей кровати. Он приподнимает голову, наблюдая за мной. С улыбкой указываю на заставку ноутбука. «Тоф» – произношу одними губами.

Сент-Клэр мотает головой.

«Бакенбарды».

«Ах», – отвечает он также беззвучно.

– Вчера заходила твоя сестра.

Тоф всегда называет нас с Бридж сестрами. Мы одного роста, стройного телосложения и у нас у обеих длинные прямые волосы, только у нее русые, а у меня каштановые. И, что характерно для людей, проводящих вместе много времени, мы одинаково разговариваем. Хотя она использует больше заумных слов. И руки у нее крепче из-за игры на барабанах. У меня щель между зубами, а у нее были брекеты. Другими словами, она как я, только чуть красивее, умнее и талантливее.

– Я не знал, что она барабанщица, – говорит Тоф. – Она в этом хороша?

– Лучшая.

– Ты так говоришь, потому что она твоя подруга, или потому что это в самом деле так?

– Она лучшая, – повторяю я. Краем глаза вижу, как Сент-Клэр поглядывает на часы на комоде.

– Мой барабанщик покинул корабль. Думаешь, ей будет интересно сотрудничество?

Прошлым летом Тоф основал панк-группу The Penny Dreadfuls. С того времени сменилось много участников и не утихали споры по поводу содержания текстов, но реальных выступлений все еще не было. И это обидно. Готова поспорить, Тоф отлично смотрится с гитарой.

– Конечно, – заверяю я его. – Уверена, она согласится. Ее чокнутый инструктор по ударным только что лишил ее места лидера команды, так что в ней скопилось много гнева, требующего выплеск.

Я диктую ему номер телефона Бридж. Тоф повторяет цифры, пока Сент-Клэр стучит по воображаемым наручным часам. Сейчас только девять, не представляю, куда он так торопится. Даже я знаю, что для Парижа это рано. Он громко прочищает горло.

– Кхм, прости. Мне нужно идти, – поспешно говорю я Тофу.

– Ты не одна?

– Да. Тут мой друг. Он хочет показать мне город сегодня вечером.

– Он?

Сердце пропускает удар.

– Он просто друг, – поворачиваюсь к Сент-Клэру спиной. – И у него есть девушка.

Я зажмуриваюсь. Стоило ли мне это говорить?

– Значит, ты не забудешь о нас? То есть… – он запинается. – О нас, тех, кто остался здесь, в Атланте? Не бросишь нас ради какого-нибудь француза и не останешься навсегда во Франции?

Мое сердце бешено стучит.

– Конечно, нет. Я приеду на Рождество.

– Хорошо. Ладно, Аннабель Ли. Мне тоже пора вернуться к работе. Геркулес, наверное, злится, что я не на месте. Ciao.

– Вообще-то, – поправляю его я. – Тут говорят au revoir.

– Да без разницы, – он смеется, и мы заканчиваем разговор.

Сент-Клэр поднимается с кровати.

– Ревнивый парень?

– Я уже говорила. Мы не встречаемся.

– Но он тебе нравится.

Я чувствую, как румянец заливает щеки.

– Ну… да.

Выражение лица Сент-Клэра становится непроницаемым. Возможно, слегка раздраженным. Он кивает в сторону двери.

– Все еще хочешь погулять?

– Что? – в замешательстве спрашиваю я. – Да, конечно. Только дай мне сперва переодеться.

Я выпроваживаю его, и спустя пять минут мы уже покидаем пределы кампуса. Я надела свою любимую кофту, милую находку из комиссионного магазина, обтягивающую меня во всех нужных местах, джинсы и черные тряпочные кроссовки. Мне известно, что кроссовки – это не очень по-французски, мне следовало бы носить остроносые сапоги или высокие каблуки, но они хотя бы не белые. Верно говорят про белые кроссовки. Их носят только американские туристы, огромная обувь, подходящая для стрижки травы или покраски домов.

Ночь прекрасна. Огни Парижа переливаются желтым, зеленым и оранжевым. Теплый воздух кружит вокруг болтающих прохожих и звенящих бокалов в ресторанах. Сент-Клэр, вновь оживившись, рассказывает мне жуткие подробности биографии Распутина, которую закончил изучать сегодня утром.

– Итак, другие русские подсовывают ему дозу цианида за ужином, достаточно смертоносную, чтобы убить пятерых, представляешь? Но ничего не происходит, поэтому приступают к плану Б – они стреляют ему в спину из револьвера. Что тоже не убивает его. На самом деле у Распутина достаточно сил, чтобы задушить одного из противников, поэтому в него всаживают еще три пули. И он все еще пытается встать! Поэтому они избивают его, заворачивают в простыню и бросают в ледяную воду. И только подумай…

Глаза Сент-Клэра сияют. Такой же взгляд я вижу у мамы, когда она говорит о своих черепахах, или у Бридж, когда та рассказывает про свои тарелки.

– Во время вскрытия выяснилось, что настоящей причиной смерти стало переохлаждение. В реке! Ни отравление, ни пулевые ранения, ни избиение. А мать-природа. Но и это еще не все, его руки остались заморожены в таком положении, словно он пытался выбраться из-подо льда.

– Что? Невероятно…

Группа немецких туристов позируют на фоне витрины с облупившимися золотыми буквами. Мы огибаем их, чтобы не испортить кадр.

– Дальше – интереснее, – заявляет он. – Во время кремации тела Распутин сел. Нет, правда! Наверное, потому что тот, кто готовил его тело, забыл перерезать сухожилия, и они сжались во время сжигания…

Я восхищенно киваю.

– Фу, но круто. Продолжай.

– …из-за чего его ноги и тело согнулись, но все же, – Сент-Клэр торжествующе улыбается. – Все сошли с ума, увидев это.

– И кто сказал, что история – это скучно? – улыбаюсь я в ответ, наслаждаясь идеальным моментом. Почти. Мы проходим вход в ШАП и теперь я отхожу от школы дальше, чем когда-либо прежде. Моя улыбка кривится, когда я возвращаюсь к своему естественному состоянию: нервному и причудливому.

– Знаешь, спасибо за это. Большинство обычно заставляют меня замолчать задолго до… – он замечает перемену в моем поведении и останавливается. – Ты в порядке?

– Все хорошо.

– Я вижу. Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что из тебя выходит ужасный лжец? Кошмарный. Худший.

– Просто… – я смущенно замолкаю.

– Да-а-а?

– Париж такой… чужой, – я пытаюсь найти подходящее слово. – Пугающий.

– Глупости, – быстро отмахивается он.

– Тебе легко говорить, – мы обходим джентльмена, наклонившегося поднять свою собаку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупреждал меня, что тротуары Парижа усеяны собачьими минами, но пока я этого не заметила. – Ты знаком с Парижем с рождения, – продолжаю я. – Свободно говоришь по-французски, одеваешься, как истинный европеец.

– Прости?

– Ты же понимаешь, о чем я. Прекрасная одежда, хорошая обувь.

Он поднимает левую ногу, демонстрируя потертый и громоздкий ботинок.

– Эта?

– Нет. Но ты и не в кроссовках. Я точно выделяюсь. К тому же, не говорю на французском, боюсь метро, и мне, наверное, следовало бы носить каблуки, но я их ненавижу…

– Я рад, что ты не на каблуках, – перебивает меня Сент-Клэр. – Тогда бы ты была выше меня.

– Я и так выше.

– Совсем немного.

– Брось. Я выше тебя на три дюйма. А ты в ботинках на толстой подошве.

Он толкает меня в плечо, и я улыбаюсь.

– Расслабься, – говорит он. – Ты со мной. А я практически француз.

– Ты британец.

Он усмехается.

– Я американец.

– Американец с британским акцентом. Разве французы не должны ненавидеть тебя в два раза сильнее?

Сент-Клэр закатывает глаза.

– Тебе стоит выбраться из плена стереотипов и начать формировать собственное мнение.

– Я не заложница стереотипов.

– Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня, – он указывает на ноги девушки, идущей впереди нас. Она болтает на французском по мобильнику. – Что это?

– Кроссовки, – бормочу я.

– Интересно. А вон те джентльмены на другой стороне улицы. Не могла бы ты объяснить, что надето на ногах у того, что слева? Что это за странные штуки, привязанные к его ступням?

Разумеется, это кроссовки.

– Но посмотри сюда. Видишь того парня? – я киваю в сторону мужчины в джинсовых шортах и футболке с логотипом «Budweiser». – Со мной все настолько же очевидно?

Сент-Клэр косится на него.

– Очевидно что? Залысины? Лишний вес? Отсутствие вкуса?

– Что мы американцы.

Он мелодраматично вздыхает.

– Честное слово, Анна. Ты должна преодолеть это.

– Я просто не хочу никого обидеть. Слышала, французы легко обижаются.

– Сейчас ты не обижаешь никого, кроме меня.

– А что насчет нее? – я указываю на женщину средних лет в шортах цвета хаки и вязаном топе со звездами и полосками. К ее поясу прицеплена камера, и она спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, со своим мужем.

– Невероятно оскорбительно.

– Я не об этом. Неужели не бросается в глаза, что я такая же?

– Учитывая, что она носит американский флаг, я бы рискнул сказать «нет», – он закусывает ноготь на большом пальце. – Слушай. Кажется, я придумал решение твоей проблемы, но тебе придется подождать. Просто пообещай, что перестанешь просить сравнивать тебя с пятидесятилетними дамочками, и тогда я обо всем позабочусь.

– Как? Что ты сделаешь? Подаришь мне французский паспорт?

Сент-Клэр фыркает.

– Я не говорил, что превращу тебя во француженку, – я открываю рот, чтобы возразить, но он перебивает. – Договорились?

– Договорились, – неловко соглашаюсь я. – Надеюсь, оно того стоит.

– О, определенно стоит, – Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что я уже собираюсь его осадить, но тут понимаю, что больше не вижу здание нашей школы.

Не могу поверить. Он совсем отвлек меня.

Мне требуется время, чтобы распознать симптомы, но моя походка пружинит, а в животе будто порхают бабочки. В конце концов я рада, что выбралась в город!

– Так куда мы направляемся? – не могу сдержать энтузиазм в голосе. – К Сене? Я знаю, что она где-то недалеко. Мы будем сидеть на берегу реки?

– Ничего не скажу. Просто шагай вперед.

Я послушно следую за ним. Что со мной не так? Уже дважды за вечер я позволяю ему удерживать меня в томительном ожидании.

– О! Сначала ты должна увидеть это, – Сент-Клэр хватает меня за руку и тащит на другую сторону улицы. Разъяренный водитель скутера жалобно сигналит нам, и я покатываюсь со смеху.

– Подожди, что… – и тут я забываю, как дышать.

Мы стоим перед огромным собором. Четыре внушительные колонны поддерживают готический фасад с искусными статуями, витражными окнами и замысловатой резьбой. Узкая колокольня устремляется в чернильную темноту ночного неба.

– Что это? – шепчу я. – Это что-то известное? Я могла о нем слышать?

– Это моя церковь.

– Ты ходишь сюда? – удивленно спрашиваю я. Он не похож на того, кто посещает церковь.

– Нет, – он кивает на каменную табличку, побуждая меня прочитать ее.

– Сент-Этьен Дю Мон. Эй! Сент-Этьен.

Он растягивает губы в улыбке.

– Я всегда относился к этому месту немного собственнически. Мама еще в детстве приводила меня сюда. Мы устраивали пикник и ели прямо здесь, на ступеньках. Иногда она брала с собой альбом и рисовала голубей и такси.

– Твоя мама – художница?

– Да. Ее работы представлены в Нью-Йоркском музее современного искусства, – в его голосе столько гордости, и я невольно вспоминаю, что однажды Мередит упомянула: Сент-Клэр восхищается Джошем, потому что тот умеет прекрасно рисовать. И что отец Сент-Клэра владеет двумя художественными галереями. И что он сам в этом семестре посещает курс в художественной студии. Вслух спрашиваю, не художник ли он.

Сент-Клэр пожимает плечами.

– Не совсем. Но хотел бы им быть. Мама не передала мне этот талант, только чувство восхищения. Джош рисует намного лучше меня. Как и Рашми, если уж на то пошло.

– Вы с ней очень близки? С твоей мамой?

– Я ее очень люблю, – он признается в этом как ни в чем не бывало, без намека на юношеский стыд или стеснение.

Мы стоим перед двойными дверями собора и смотрим вверх, все выше и выше. Я представляю, как моя мама вводит данные, опираясь на снимки черепах, в наш домашний компьютер; ее привычное вечернее занятие. Вот только в Атланте еще не вечер. Возможно, прямо сейчас она покупает продукты. Или гуляет по берегу реки Чаттахучи. Или смотрит «Империя наносит ответный удар» с Шоном. Я понятия не имею, чем она сейчас занята, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клэр нарушает затянувшуюся тишину.

– Пойдем. Нам еще есть, что посмотреть.

Чем дальше мы продвигаемся, тем больше людей становится на улицах Парижа. Сент-Клэр рассказывает о своей маме, как она готовит оладьи с шоколадной крошкой на обед и запеканку с тунцом на завтрак. Как она раскрасила каждую комнату своей квартиры в разные цвета радуги. Как она коллекционирует опечатки в своем имени в письмах спама. Но он даже не упоминает о своем отце.

Мы минуем еще одно громадное сооружение, напоминающее руины средневекового замка.

– Боже, тут же повсюду история, – восхищенно оглядываюсь я. – Что это за место? Мы можем войти?

– Музей, и, конечно, можем. Но не сегодня. Думаю, он уже закрыт, – добавляет он.

– Ах. Да, разумеется.

Стараюсь не показывать свое разочарование.

Сент-Клэр усмехается.

– Это только первая учебная неделя. У нас есть все время мира, чтобы посетить твой музей.

У нас. Почему-то все мое нутро сжимается. Сент-Клэр и я. Я и Сент-Клэр.

Вскоре мы входим в район, еще более наполненный туристами, чем наш округ, битком набитый шумными ресторанами, магазинчиками и отелями. Повсюду раздаются голоса уличных торговцев, кричащих по-английски:

– Кус-кус! Вы любите кус-кус?

И дороги здесь такие узкие, что машинам по ним не проехать. Мы идем посреди улицы, проталкиваясь сквозь толпу. Все это напоминает карнавал.

– Где мы? – хотелось бы мне не задавать так много вопросов.

– Между рю Сен-Мишель и Сен-Жак.

Я стреляю в него взглядом.

– «Рю» значит «улица». И мы все еще в латинском квартале.

– Правда? Но мы шли целых…

– Десять? Пятнадцать минут? – поддразнивает меня он.

Очевидно, что лондонцы или парижане, или кем бы он себя ни считал, не привыкли к славе владельцев авто. Я скучаю по своей машине, несмотря на проблемы с мотором. И отсутствие кондиционера. И сломанный динамик. Я рассказываю Сент-Клэру об этом, а в ответ удостаиваюсь снисходительной улыбки.

– Будь она у тебя здесь, все равно бы не принесла никакой пользы. Во Франции запрещено водить автомобиль, если тебе нет восемнадцати.

– Тогда ты бы смог нас возить, – тут же ответила я.

– Нет, не смог бы.

– Ты сказал, что у тебя был день рождения! Так и знала, что врешь, никто бы…

– Дело не в этом, – смеется Сент-Клэр. – Я не умею водить.

– Серьезно? – у меня не получается сдержать злобную ухмылку, расползающуюся по лицу. – Хочешь сказать, я умею делать что-то, чего не умеешь ты?

Он улыбается в ответ.

– Шокирующе, правда? Но у меня никогда не возникало потребности. Мне вполне достаточно общественного транспорта и здесь, и в Сан-Франциско, и в Лондоне.

– Вполне достаточно.

– Замолчи, – он снова смеется. – Кстати, знаешь, почему это место называют Латинским кварталом?

Я вопросительно приподнимаю бровь.

– Несколько веков назад студенты Сорбонны – это там, – показывает он рукой. – Один из старейших университетов мира. В общем, студенты Сорбонны учились и говорили друг с другом исключительно на латыни. И название прижилось.

На мгновение повисает тишина.

– Так и было? Это вся история?

– Да. Боже, ты права. Это полная ахинея.

Я обхожу еще одного надоедливого уличного торговца.

– Ахинея?

– Ерунда. Хрень. Дерьмо.

Ахинея. О, небеса, это мило.

Мы заворачиваем за угол и – вот она – река Сена. Огни города покачиваются в ряби на поверхности воды. Я втягиваю носом воздух. Он великолепен. Вдоль берега прогуливаются парочки, а книготорговцы выставляют грязные картонные коробки с книгами в мягких обложках и старыми выпусками популярных журналов. Мужчина с рыжей бородой бренчит на гитаре и напевает грустную песню. Мы слушаем его пару минут, и Сент-Клэр бросает несколько евро в футляр для гитары.

А потом, когда мы снова оборачиваемся к реке, я вижу его.

Нотр-Дам.

Разумеется, я узнаю его по фотографиям. Но если Сент-Этьен – это большой собор, он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-дамом. Сооружение напоминает огромный корабль, плывущий вниз по течению. Массивный. Громадный. Величественный. Его подсветка абсурдно напоминает мне Мир Диснея, но это гораздо более волшебное место, чем все, что мог придумать Уолт. Ветви зеленых лиан спускаются по стенам в воду, завершая сказочный облик.

Я медленно выдыхаю.

– Это прекрасно.

Сент-Клэр пристально наблюдает за мной.

– Никогда не видела ничего подобного, – не представляю, что еще можно сказать.

Нам осталось только пересечь мост, чтобы добраться до места. Я и не знала, что Нотр-Дам был построен на острове. Сент-Клэр говорит, что мы направляемся на Île de la Cité, остров Ситэ, и это старейший район Парижа. Под нами мерцает Сена, глубокая и зеленая, а под мостом скользит лодка, увешанная огоньками. Я заглядываю за край моста.

– Посмотри! Этот парень в стельку пьян. Он точно свалится за бо… – я оглядываюсь и вижу, что Сент-Клэр бредет по дороге, в нескольких футах от края моста.

На мгновение я сбита с толку. А затем меня озаряет.

– Что? Ты ведь не боишься высоты?

Сент-Клэр смотрит перед собой, на освещенный силуэт Нотр-Дама.

– Я просто не понимаю, зачем стоять на краю, когда прямо перед тобой есть достаточно свободного места для прогулки.

– Ах, так значит все дело в свободном месте?

– Прекрати, или я начну проверять твои знания о Распутине. Или о французском спряжении глаголов.

Я перегибаюсь через край и притворяюсь, что теряю равновесие. Сент-Клэр бледнеет на глазах.

– Нет! Не надо! – он протягивает руки, словно собираясь меня спасти, затем хватается за живот, будто его сейчас вырвет.

– Прости! – я отпрыгиваю от края. – Прости, я не знала, что все настолько плохо.

Он машет рукой, призывая меня помолчать. Другой рукой все еще цепляется за живот.

– Прости, – спустя мгновение повторяю я.

– Идем, – голос Сент-Клэра звучит раздраженно, будто это я нас задерживаю. Он указывает на Нотр-Дам. – Я не поэтому привел тебя сюда.

Мне сложно представить, что может оказаться лучше Нотр-Дама.

– Мы не зайдем внутрь?

– Закрыто. У нас еще будет достаточно времени, чтобы заглянуть сюда позже, помнишь? – Сент-Клэр ведет меня во двор, и я пользуюсь возможностью насладиться видом его зада. Каллипига. Все же есть кое-что лучше, чем Нотр-Дам.

– Здесь, – говорит он.

Нам открывается прекрасный вид на вход – сотни и сотни крошечных фигурок, высеченных в трех громадных арках. Статуи напоминают каменные куклы, каждая вырезана отдельно от остальных в мельчайших деталях.

– Они невероятные, – шепчу я.

– Не там. Здесь, – Сент-Клэр указывает мне под ноги.

Я опускаю взгляд и с удивлением обнаруживаю, что стою посреди маленького каменного круга. В центре, прямо между моих ног, медно-бронзовый восьмиугольник со звездой. По кругу выгравированы слова: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE.

– Мадемуазель Олифант. Это переводится как «Французский нулевой километр». Другими словами, от этой точки отсчитываются все остальные расстояния Франции, – Сент-Клэр откашливается. – Здесь начало всего.

Я вновь поднимаю взгляд. Сент-Клэр улыбается.

– Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.

Глава 9

Сент-Клэр засовывает ладони в карманы и пинает носком ботинка булыжник.

– Итак? – наконец спрашивает он.

– Спасибо, – я ошеломленно смотрю на него. – Было очень мило с твоей стороны привести меня сюда.

– Ах, ну, – он выпрямляется и пожимает плечами – полностью французский жест, который у него так хорошо выходит – и вновь показывает свое обычное, уверенное выражение лица. – Нужно с чего-то начинать. А теперь загадывай желание.

– Хм? – слова у меня редко вяжутся. Мне бы стоило попробовать себя в эпической поэзии или придумывать джинглы для рекламы кошачьего корма.

Сент-Клэр расплывается в улыбке.

– Встань на звезду и загадай желание.

– Ох. Ладно, конечно, – я сдвигаю ноги вместе, чтобы встать четко по центру. – Хочу…

– Не произноси вслух! – Сент-Клэр бросается вперед, словно хочет остановить слова своим телом, и мой желудок делает сальто. – Ты совсем ничего не знаешь о загадывании желаний? Такой шанс можно получить лишь несколько раз в жизни. Падение звезды, реснички, одуванчики…

– Свечи на торте в день рождения.

Он игнорирует мой подкол.

– Именно. Так что ты должна воспользоваться шансом, когда он возникает, и согласно суеверию, если загадаешь желание, стоя на этой звезде, оно обязательно сбудется, – он замолкает, прежде чем продолжить. – И оно звучит лучше, чем другое.

– Что я умру мучительной смертью от отравления, пулевого ранения или утопления?

– Переохлаждения, а не утопления, – Сент-Клэр разражается смехом. У него такой чудесный, мальчишеский смех. – Но нет. Я слышал, что каждому, кто постоит в центре звезды, суждено когда-нибудь вернуться в Париж. Но, как я понимаю, для тебя даже один год – это уже слишком много. Я прав?

Я закрываю глаза. Передо мной появляются мама с Шони. Бридж. Тоф. Я киваю.

– Как я и думал. Так, теперь держи глаза закрытыми. И загадай желание.

Делаю глубокий вдох. Прохладная влажность ближайших деревьев наполняет мои легкие. Чего я хочу? Сложный вопрос. Я хочу вернуться домой, но стоит признать, что я наслаждаюсь сегодняшним вечером. А что если это единственный раз за всю мою жизнь, когда я живу в Париже? Знаю, что только что призналась Сент-Клэру, будто не хочу здесь находиться, но какая-то часть меня – маленькая, крошечная часть – испытывает любопытство. Позвони мой отец завтра и прикажи вернуться домой, я бы даже почувствовала разочарование. Ведь я до сих пор не видела Мону Лизу. Не побывала на вершине Эйфелевой башни. Не прошла под Триумфальной аркой.

Так чего же еще я хочу?

Хочу снова почувствовать прикосновение губ Тофа. Хочу, чтобы он меня дождался. Но есть другая часть меня, часть, которую я действительно ненавижу, которая знает, что даже если мы сейчас справимся с расстоянием, я все равно уеду в колледж в следующем году. Так что я увижу Тофа этим Рождеством и следующим летом, а потом… будет ли что-то потом?

Но есть еще кое-что.

То, что я пытаюсь игнорировать. То, чего не должна желать; то, что не могу иметь.

И оно сейчас стоит прямо передо мной.

Так чего же я хочу? То, в чем я не уверена? Кого-то, кто, возможно, мне не нужен? Или того, кого я не могу заполучить?

К черту. Пусть судьба сама решит.

Я желаю того, что будет лучше для меня.

Как вам такое обобщение? Я открываю глаза, ветер дует сильнее прежнего. Сент-Клэр убирает прядь волос, упавшую на глаза.

– Должно быть, это было хорошее желание, – говорит он.

* * *

На обратном пути Сент-Клэр подводит меня к лавке с бутербродами, где можно перекусить поздним вечером. От запаха дрожжей текут слюнки, и мой желудок урчит в предвкушении. Мы заказываем панини, сэндвичи, спрессованные на горячем гриле. Сент-Клэр выбирает начинку из копченого лосося, сыра рикотта и чеснока. Я же заказываю с пармской ветчиной, сыром фонтина и шалфеем. Он называет это фастфудом, но то, что нам приносят, совсем не похоже на мягкие сэндвичи из «Subway».

1 «Мадлен» – медиафраншиза, основанная на серии детских книг, написанных и иллюстрированных Людвигом Бемельмансом. История повествует о приключениях семилетней девочки Мадлен, которая учится в парижской католической школе-интернате. Книги были адаптированы в художественные фильмы, телесериал, спектакль и видеоигры.

2 Семь на десять футов – примерно 213 на 304 см.

3 Плеймейкер (или распасовщик) – игрок средней линии между нападением и защитой, преимущественно с его участием проходят атакующие действия.

4 В США привычный для нас (европейский) футбол называют «соккер». По мнению героини название «футбол» имеет больше смысла, т. к. «фут-» (англ. foot) в переводе значит «нога», а «-бол» (англ. ball) – «мяч».

5 Ла-Дефанс (франц. La Défense) – современный деловой и жилой квартал в ближнем пригороде Парижа. Считается самым большим деловым центром Европы. Его также называют «парижским Манхэттеном».

6 Parsons Paris – парижская школа искусств и дизайна.

7 Эскарго – французское блюдо из улиток, подается с белым сухим вином.

8 Раш (англ. Rash) – в переводе значит «высыпание», «кожная сыпь».

9 «Боже мой» (исп.)

10 Слаш – аналог фруктового льда. Напиток на основе молока или сока, замороженный до состояния густой массы.

11 Библейский пояс (англ. Bible belt) – регион в США, в котором одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм.

12 «Шоу ужасов Рокки Хоррора» – экранизация популярного британского мюзикла. Представляет собой пародию на основные каноны научной фантастики и фильмов ужасов.

13 Мег Уайт – известная американская барабанщица, участница рок-группы The White Stripes.

14 Шейла И – американская барабанщица, певица, писатель и актриса. Начинала свою карьеру в середине 1970-х годов.

15 Героиня делает акцент на созвучности своего имени и прозвища «Banana Elephant» (в переводе с английского «банановый слон»).

Вход для пользователей

Меню