Читать онлайн Записки почтальона бесплатно

© Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

* * *

«…Взять, к примеру, почтовую контору: ведь это прямо заколдованное место какое-то! Всякие тут тебе надписи: „курить воспрещается”, и „собак вводить воспрещается”, и пропасть разных грозных предупреждений… Говорю вам: ни у одного волшебника или злодея в конторе столько угроз и запретов не найдешь. По одному этому уже видно, что почта – место таинственное и опасное.»

Карел Чапек, «Почтарская сказка»

Предисловие

Нет, по образованию я вообще-то юрист. Но по специальности не работал. Хотя и пробовал… Летом 2003-го я, ребятушки, торжественно укатил на дачу праздновать окончание юрфака техникума. Разомкнув тяжёлые свои вежды в начале промозглого сентября и отметив тот факт, что под лежачий камень мартини, к сожалению, не течёт, а деньги имеют обыкновение заканчиваться, я вдруг понял: пора искать работу. Решил пойти в милицию, где проходил практику. Но проблемы со здоровьем и отсутствие высшего образования сделали своё чёрное дело. Меня забраковали. Двери Адмиралтейского РУВД сочувственно проскрипели вслед, выгоняя меня под мелкий дождик тоски и одиночества. И вот озадаченный, как маркиз Де-Кюстин под Тверью и растерянный, как Веничка Ерофеев на Курском вокзале, я вышел в жизнь. И мои похождения начались…

Будучи профессиональным разгильдяем, я и подумать не мог, что найти в наши дни работу сложнее, чем работать, скажем, на сталелитейном! Причём не только людям старшего возраста, но и «молодым, длинноногим и политически грамотным». Но я не терял надежды… Каждый божий день соскребая себя со стен, срывался я в дождь и зной на покорение цитадели очередных «трёх нолей», дабы обрести наконец твёрдую почву под ногами и покончить с безденежьем! Но всякий раз натыкался на прилизанного менеджера в белоснежной сорочке, и беседа с ним заканчивалась классическим «Мы свяжемся с вами», что в переводе на русский означало: «Отвали!»

Тараня лбом бастионы различных фирм, я поражался одинаковостью вопросов их анкет и глупостью сотрудников. Все менеджеры были на одно лицо, как близнецы из пробирки; вопросы были предсказуемы, как зной на экваторе, а смысла во всём этом не было ни на йоту. Помню, как в одной конторе тётка из кадров попросила нарисовать домик, дерево и солнышко (Это был своего рода хитрый тест на профпригодность)… На миг показалось, что я ошибся дверью и попал не на кондитерскую фабрику, куда устраивался по объявлению, а в дурдом на Пряжке! «Ладно, – думаю, – будет вам домик!» И нарисовал. Ещё и дым из трубы пустил. И окошечко влындел, и занавесочку пришпандорил! Не дом, а сказка! «Хиллтон» рыдает, Версаль нервно курит в сторонке. Живи, сволочь, и радуйся! А не хочешь жить – на стенку повесь, гостям будешь показывать: вот, дескать, какие на нашей убогой фабрике таланты работают! Домики рисуют… Но тётка мои художества не оценила. Я вот думаю: может, надо было антенну впендюрить? Может, она телевизор любит смотреть – сериалы там про любовь или программы о животных?.. Чёрт её знает! В общем, поиски продолжались…

Подобно норвежцу Гамсуну, скитавшемуся по Христиании в надежде найти пропитание, шлялся я по городу в тщетных поисках работы.

Если вы подойдёте к карте Петербурга и не глядя ткнёте куда-нибудь пальцем, уверяю вас, вы наверняка попадёте туда, где я или работал, или оставил информацию о себе. Анкеты мои щедро рассыпаны по многим фирмам города – частным и государственным, «липовым» и «дубовым». Думаю, если собрать их в кучу, то можно запросто топить этой макулатурой печку целый месяц или, например, оклеить в два слоя трёхкомнатную квартиру вместе с потолком!.. За два года бесполезной беготни много кем пришлось потрудиться: и оператором конвейера, где я разливал сок, которым можно было смело травить клопов и соседей, и сторожем на одном смешном косметическом производстве, где постоянно текла крыша, и главный инженер – плюгавенький мужичок с потными ладошками – бегал со шлангом и учил меня, как сделать так, чтобы ржавая влага с дырявого потолка уходила аккурат в сортир, куда мы эту кишку и тянули.

Ещё работал мойщиком машин на «непыльной», как шутили мастера, работе. Правда, всего один день – этого вполне хватило, чтобы навсегда отбить у меня желание приходить домой, капитально провоняв тосолом и прочей дрянью. Так я крутился два года, постепенно опускаясь на самое дно жизни, где царят отчаяние и самоубийство – в компанию спивающихся раздатчиков листовок (Я, например, рекламировал маленький ювелирный магазинчик на Невском)!.. О, это была дивная братия! Нежно выражаясь, специфическая компания, грубо говоря, отбросы общества, человеческий шлак. Как, например, один угрюмый «интеллектуал», чьим любимым аргументом был мордобой, а физия от бесконечных пьянок и драк давно уже слилась с ярко синей вывеской сэкондхэнда, где он подрабатывал. Имя его давно уже утрачено, но за глаза я так и называл этого парня – Синим.

Синий был взрывным, социально-опасным типом, дебоширом, закалённым в боях у ларька. Лексикон его не дотягивал и до словарного запаса Эллочки-людоедки. Но в словах он и не нуждался: его гранитные кулаки с ободранными костяшками ярче любых метафор давали собеседнику понять, что к чему, суля оному членовредительство и реанимацию. И если некий туповатый гражданин всё же пытался гнуть свою линию, Синий грозно нависал над ним, испепелял перегаром и глухо тянул: «Слы-ы-ышь», что было равносильно приговору… Мне рассказывали, как однажды Синий и его дружки загуляли и опоздали на метро. То есть, как у Высоцкого: метро закрыто, в такси не содят… Как быть? Предводитель не растерялся – собрал местных алкашей и повёл всю эту отчаянную шоблу на… метро! Как какой-нибудь Вальтер Готье, отправившийся вместе с крестоносцами покорять Иерусалим, Синий повёл армаду алкоголиков и шпаны на штурм станции метро Площадь Восстания, что, кстати, было очень символично!.. Но «воины полбанки» ломились туда не долго – мимо проезжал наряд милиции (тот, что ещё пару часов назад снимал мзду с проституток у Московского вокзала). Заметив ментов, «полководец» дал «бунтовщикам» приказ отступать, и его маленькая армия «героически» ретировалась дворами.

В те дни на площади мелькал ещё один персонаж – сорокалетний дядька довольно интеллигентного, на первый взгляд, вида. Гопником он, в отличие от Синего, не был. Он ходил в нелепом «петушке», был не глуп, опрятен и вежлив. Со всеми здоровался. Ценил бардов. Носил густую бороду, за что и был прозван Геологом.

Он был классическим питерским неудачником, чья жизнь пролетела, как фанера над сортиром. Геолог вкалывал в каком-то убогом НИИ, но в 98-ом всё накрылось весёлым местом. С тех пор он сменил массу профессий и вот прибился к нам… Денег у Геолога не было хронически, и все его жалели: дескать, мужик-то нормальный, учёный даже, не хрен с горы, просто не повезло человеку, с кем не бывает… Геолог шатался по площади потерянный. Как лунатик, шлёпал он по лужам в дырявых ботинках и ничего не видел. Наши решили дать ему в долг, скинулись и хором (кроме меня, сволочи) вывернули карманы в знак братской помощи и любви: это, мол, тебе на боты новые. Геолог онемел, затрясся. Рыдая, сгрёб деньги в грязный пакет и моментально удалился. Больше мы его не видели… А Синий перед лицом своих товарищей торжественно поклялся найти афериста. Он где-то узнал, что его жена работает в гастрономе на Лиговском. Выяснив это, Синий немедля отправился туда с единственным намерением – выбить долг из ничего не подозревающей женщины. Но наводка оказалась ложной – никаких жён геологов в лабазе не было и в помине. Синий психанул, кокнул в порыве отчаяния витрину и сбежал…

Ещё на Площади Отбросов мелькал кадр лет сорока с причёской «ёжиком» и усами аʼля Максим Горький. Звали его Пётр. Он приехал из Мурманска, где, по слухам, не то кого-то ограбил, не то помял по пьяни в кабаке, получил несколько лет колонии, освободился, но ни бывшей жене, ни дочке об этом радостном событии не сообщил, а удрал в Питер, твёрдо решив начать новую жизнь. И все кивали на Петра и говорили: «Видишь, это Пётр. Пётр приехал хрен знает откуда, чтобы стать человеком. Пётр завязал бухать, устроился на работу и купил себе чёрную шляпу. Пётр копит деньги. А ты что сделал для родины?» И становилось совестно, потому что я ни черта для родины не сделал – в армии не служил, в тюрьме не сидел. А Пётр был окрылён петровскими замыслами. Наш лимитчик отправился на заработки, позабыв в порыве энтузиазма про анкету… Информацию о судимости Пётр застенчиво опускал, но кадровики не зря ели свой хлеб и как-то раскапывали все самые тёмные закоулки биографии незадачливого соискателя, всюду указывая ему на дверь. Так было три раза. А на четвёртый Пётр оказался в шарашке, бодро клепавшей регистрацию для азиатов и прочей рабсилы из стран ближнего зарубежья. Фирмачи сидели в заплёванной подворотне на 3-ей Советской, не имели вывески и, естественно, бодро клали на всякого рода анкеты. Пётру это подходило. Скиталец воспрянул духом. Он радостно восклицал: «В Мурманске я за двести „рэ” полдня рыл траншею по пояс в дерьме, а здесь за те же бабки просто листовки у метро раздаю! Да тут деньги под ногами валяются! Это ж просто клондайк какой-то!»

По ночам Пётр подрабатывал сторожем на автостоянке в районе Гражданки. Жил там же, в кособокой сторожке с буржуйкой времён ВОВ и маленьким переносным чёрно-белым телевизором марки «Юность-306Д». Питался бомж-пакетами. Не пил. Курил самосад. На всём экономил. Наши ставили его друг дружке в пример. Утром Пётр ехал в центр сшибать деньгу, соря листовками и калымя там и тут. В процессе заигрывал с барышнями. «Ходок», – думал я, когда Пётр в очередной раз пытался подкатывать к пробегающей мимо крашеной блондинке на тонких каблучках. Будучи по природе своей авантюристом, наш Дон Хуан давно смекнул, что раз в Питере столько хорошеньких дам, то почему бы, хотя бы отчасти, ни устранить сие досадное упущение, женившись на одной из них, например, на богатенькой вдовушке, которая, естественно, почтёт за великое счастье выйти замуж не хрен знает за кого, а за целого Петра, приехавшего не из опостылевшего всем Монте-Карло, а из стольного града Мурманска!.. Гонору у Петра было на десятерых. Он почему-то считал, что весь мир у него в долгу, и самые красивые девушки планеты должны, визжа от восторга, срывать с себя одежды и биться в экстазе при одном упоминании его имени. Славный малый!.. Шли недели. Пётр вкалывал, копил потихоньку деньгу и накопил бы, наверное, даже на цветной телевизор «Электрон», если бы не подвела лимитчика нездоровая тяга к слабому полу!.. А дело было так. В ночь, когда Пётр должен был выходить на дежурство, он попросил сменщика подменить его, а сам зачем-то попёрся в местный ДК на вечер посиделок для тех, кому за тридцать. Видимо, решил, так сказать, развеяться. Подкрутил усы, отскоблил клей со старого пиджака, протёр паклей штиблеты и пошёл разбивать сердца. В ДК он познакомился с двумя приятными на вид женщинами бальзаковского возраста. Разговорились. Пётр включил джентльмена, начал ухаживать. Дамы предложили выпить за встречу. Дальше – тишина… Общественный туалет… Какие-то кусты… Лужи… Блевота… Помойка… Мрак… Очухался горе-ловелас с выпотрошенными карманами на пустыре. Рвало. Голова гудела, как старый трансформатор. К Петру постепенно возвращалось сознание. «Клофелинщицы!» – мрачно резюмировал он. А тошнота говорила о том, что, видимо, ещё и по кумполу крепко дали. Пётр с трудом вспомнил дорогу и доковылял до своих гаражей. И тут – бац – новый сюрприз. Оказалось, что, пока наш герой развлекался, его сменщик мирно… отсутствовал, а на стоянку тем временем наведались воры и вынесли у одного мужика полгаража. Интересное совпадение, не правда ли? Тем более, если принять во внимание, что мужик оказался коммерсантом и держал там не какой-нибудь ржавый четыреста двенадцатый «Москвич», а контрабандный виски. Несколько ящиков чистейшего ирландского пойла! Хозяин гаража не стал тянуть волынку, тем более обращаться в органы, а просто подкорректировал лимитчику и его коллеге внешность, отобрал у Петра паспорт и включил «счётчик». Жалкие доводы несчастного ловеласа не сработали. В графике ты стоял? Ты. На объекте был? Нет. Тогда извини! Сам влип – сам и отвечай. Штраф – тысяча северо-американских президентов! У тебя неделя, потом – проценты. Отсчёт пошёл…

Пётр приковылял на работу к полудню, озаряя тусклый Питер радужными красками побоев. Мы охнули. Горе-альфонс, вздыхая, поведал нам о своих ночных приключениях. Мы посочувствовали. После этого инцидента Пётр отчего-то решил не возвращаться больше к идее женитьбы, сочтя её несколько рискованной. Успев захватить со стоянки кое-какие вещички, лимитчик ушёл в подполье. Но что дальше? «Контрабандист», естественно, уже искал нашего злоключенца по всей Гражданке, но куда ему было бежать – документов у Петра не было? Пришлось пару ночей перекантоваться на Московском вокзале. Потом, говорят, он куда-то уехал. Может, так и не завоевав Питер, лимитчик вернулся в родной Мурманск, а может, снова «сел» – кто его знает…

Милая у нас была компания, тёплая… Даже чересчур. И меня ведь, как на грех, занесло именно туда – в эту мрачную юдоль гопников, алкашей и маргиналов! Это было дно, ребятушки, определённо, дно! А что может быть хуже дна? Сбор пустой тары? Петь под гитару в пригородных электричках «Как здорово, что все мы здесь…»? О, коварство судьбы! О, насмешка богов! Что ж, боги, глядите, как дипломированный юрист мёрзнет у метро, как пёс, предлагая прохожим прикупить золотишка в ювелирном напротив! Видите, как он исхудал, как он измотан, как унижен он? Видите?! Смотрите же! Это ваши гнусные проделки! Вы так хотели!.. Но богам было плевать, и я продолжал раздавать листовки… Впрочем, были и приятности. Работала там одна барышня – луч света в тёмном царстве. Она тоже что-то рекламировала. Звали её Олей, и затеял я с этой Олей, как говорят буржуи, «коннесанс». Проще говоря, стал клинья подбивать… А через неделю выяснилось, что у неё сын маленький, брат-эпилептик да муж-алкоголик! И живут где-то на юго-западе. Полная счастливая семья!.. Ну, на кой хрен им я со своими листовками?!!

Тогда за полгода я сменил пять фирм разного калибра и профиля: первая прогорела, у второй начались проблемы с налоговиками, остальные – или платили гроши, или лопались, как мыльные пузыри. И вот в декабре 2005-го я понуро брёл по первому робкому снегу домой с очередной халтуры. По привычке заглянул в почтовый ящик, а там – объявление о наборе персонала на Главпочтамт. И две специальности – сортировщика и почтальона. Кроме своих оков терять мне было нечего, и я решил рискнуть. Тем более, когда-то моя кривая уже заводила меня на Почтамт, и я имел представление о тамошней работе. Только теперь было не до жира.

На следующий день я побрился и пошёл к кадровикам с твёрдым желанием чего-нибудь рассортировать. Но тучная баба в окошке пробубнила, что «болезным, навроде меня, энта должность не подходит» и предложила пойти в почтальоны. Я не обиделся. Я подумал и сказал: «Хорошо».

Вот так, ребятушки, я и стал почтальоном второго класса с окладом согласно штатному расписанию на петербургском Главпочтамте, где и отпахал без малого семь лет…

Как всё начиналось, или Экскурс в историю

Я вошёл в отделение на Конногвардейском, где в те дни базировался наш телеграфный узел. Это было тесное, душное, плохо освещённое помещение, где вечно толпился народ. Мне там не понравилось. К тому же я попал в самый бойкий час – в зальчике шумно клубилась очередь из пенсионеров, пахло кислым молоком и валидолом. Под ругань стариков я протиснулся к окошку, улыбнулся кассирше:

– Извините, я по поводу работы.

Девушка подняла на меня равнодушно-томный взгляд и пробасила куда-то в сторону: «Соф Владиммна-а! Тут к вам!» Через мгновение ко мне вышла немолодая женщина в очках. Вид у неё был измождённый.

– Здрасте, – говорю. – Вот узнал, что вам почтальоны нужны и решил…

Дама меня не дослушала. Забыв про всё на свете, всплеснув руками, она вдруг бросилась ко мне, как к родному, помолодев лет на двадцать. Барышни за конторкой тоже оживились. Я ошалело отпрянул.

– Великолепно! Изумительно! – сыпала дама восторженными восклицаниями. – Как раз почтальоны-то нам и нужны! Ещё как нужны! Очень нужны! Тем более мужчины! Потрясающе! Это ж теперь такая редкость, такая редкость! Пойдёмте! Я вам всё сейчас покажу, расскажу!.. Я – начальник восьмой экспедиции. Зовут меня Софья Владимировна, а вас как величать? – несколько игриво поинтересовалась дама.

– Филипп, – говорю.

– Ах, какое имя! – парила надо мной начальница.

– Имя как имя…

– Ну не скажите! Хорошее имя, редкое… Сюда, пожалуйста… Садитесь здесь, – Софья Владимировна ловко сбросила какую-то пыльную коробку со стула.

Я оказался в маленькой комнатке, где теснились две телеграфистки и без умолку, как будто споря друг с другом, трещали допотопные аппараты. Начальница познакомила меня с женщинами, оперативно ввела в курс дела и спросила, согласен ли я на условия почтамта. В те дни я был в отчаянном положении, поэтому был согласен на всё. Услышав моё «да», Софья Владимировна снова зажурчала, что это великолепно, что мы обязательно сработаемся и так далее. Она звенела надо мной, точно благовест. Она ликовала. Я даже был немного сконфужен, подумав: «Серьёзный у них недокомплект…» А потом меня начали оформлять. Софья Владимировна распорядилась, и толстая девушка в веснушках и тужурке нехотя вытащила из металлического шкафа и вывалила передо мной целую гору потрёпанных перечней различных обязательств, утверждённых, наверное, ещё при «вожде народов» – по технике безопасности, по внутреннему распорядку, по правилам дорожного движения и бог знает ещё по чему. Всё это мне следовало прочитать, изучить и подписать: дескать, ознакомлен. Особенно запомнился пункт, в котором говорилось, что почтальону надлежит быть крайне бдительным и, при обнаружении на вверенном ему участке бесхозных вещей, незамедлительно сообщить об этом в органы ФСБ. Порадовал список лиц, которые могут беспрепятственно проникать во все служебные помещения Главпочтамта, когда им заблагорассудится. Помимо самих работников почты в него были включены спецслужбисты и почему-то депутаты. Что последние забыли на Почтамте, не уточнялось. Но всё это было сущей ерундой. Главное, что я, наконец, получил работу.

В бумажках, которые я заполнял, был список обмундирования, полагавшегося каждому почтальону. В него входили:

1. Куртка осенняя на синтепоне с капюшоном белорусского производства;

2. Обувь зимняя на меху (Полагается, но её нет);

3. Обувь летняя (Кроссовки фабрики «Динамо». Есть, но не всегда в наличии мой размер);

4. Плащ прорезиненный «Капелька»;

5. Перчатки рабочие (Так и не понял – зачем);

6. Фонарик;

7. Свисток.

В первые дни работы было много, и о списке этом я как-то подзабыл. Вспомнил обо всей этой «роскоши» только, когда заметил на коллегах из соседнего отдела фирменную атрибутику и понял, что я такую тоже хочу. Мне стало обидно, и я пошёл на склад.

Громадное помещение на втором этаже Главпочтамта было аж до потолка забито какими-то коробками и тюками. Старый грузчик, кряхтя, волок здоровенный мешок, и начсклада – строгая тётка с короткой стрижкой – подбоченясь, давала ему ценные указания. Я вошёл, поздоровался, объяснил ситуацию, но женщина развела руками: из одежды мне предложили только свисток да фонарик. С остальным беда – ни курток, ни обуви – ни хрена. Ладно, буду заходить. «Заходите. Но не раньше, чем через месяц» – предупредила начсклада. Через месяц действительно появилась обувь, но… далеко не моего размера. «Надо ждать», – посоветовала дама. Склад, напомню, был завален всякой-всячиной. Всё тот же грузчик, не переставая, охал под очередной ношей… Через какое-то время мне снова дали понять, что ловить на складе нечего и когда будет привоз – неизвестно. Я всё понял. Вежливо откланявшись, пошёл к руководству, узнал телефон склада и стал названивать им с назойливостью ревнивого мужа чуть ли не каждый час.

Спустя неделю столь плотного телефонного терроризма, они уже всем складом, вместе с грузчиком и кошками, рыдали в трубку. Но обувка нашлась! А потом и куртка… С тех пор всё это мне без проблем и в срок выдавала моя непосредственная начальница Софья Владимировна. Ко всему прочему, мне полагался газовый баллончик, чтобы отбиваться от бродячих собак, бомжей, алкашей, активистов «Единой России» и прочих вурдалаков, но его я так и не узрел. Да и чёрт с ним! Зато маленький китайский фонарик всегда был при мне и не раз помогал не сломать шею в тёмном переулке.

Всё постепенно устаканилось. По утрам я подрабатывал на Троицком в багетной мастерской. В полдень получал свой калым и бежал на почтамт, где вкалывал до вечера. Тут я официально трудился почтальоном. Когда мастерская закрылась, я лишился подработки, но получил чуть больше свободного времени. Стал, шутки ради, вести дневник. Потом задумал книгу, стал собирать всякие побасенки. Время шло…

Специфика моей работы на почтамте располагала к размышлениям, которые я старательно переносил на бумагу… Иногда, вдоволь набродившись по гнилым коммуналкам и сырым дворам, наглотавшись туманов и выхлопных газов, в меня неведомо откуда просачивались стихи, – и в одно мгновение меня уносило чёрт знает куда – сквозь эти трущобы, стены, тени, косой свет фонарей, вечную морось и мрак – в головокружительно свободный полёт. И вскрывалась суть, и приподнималась завеса таинства, и фантазия била ключом, и рвалась на волю какая-то звенящая лирика. И тогда, дивясь себе, я хватал ручку, пристраивался где-нибудь в уголку и, на пожелтевших бланках извещений с ещё советским гербом, на коленке ли, на водосточной ли трубе, на облезлой ли батарее парового отопления, выводил что-нибудь отчаянно пронзительное. Например такое:

Всё вертелось и менялось, а на почтамте время будто законсервировалось. Всё у нас было по-прежнему – те же дежурные лица кассирш, та же суета, та же угрюмая очередь у окон. И я всё ещё трудился почтальоном. Хотя уже минул год с того момента, как Софья Владимировна буквально затащила меня в этот стрекочущий вертеп!..

Надо сказать, служба в Министерстве связи не хрен собачий, дело ответственное. «Почта России» – организация с историей, с обычаями, флюидами и мистикой. Под крышей почтамта собирались не только самые несчастные люди города – старики, пьяницы, сумасшедшие и инвалиды, – но и граждане с высшим образованием и языком. Хватало и студентов. В посылочном, например, трудилась барышня, которая успешно совмещала работу с учёбой в консерватории по классу сопрано, из-за чего её всё время выдёргивали на всякие вечера самодеятельности. Но были, конечно, и маргиналы – лодыри, несуны… Мне, например, рассказывали про некоего грузчика Толика. Фамилия его, к сожалению, не сохранилась, но сам грузчик навсегда вошёл в разряд легенд Главпочтамта. О нём почти ничего не было известно. Говорили, будто он правправнук какого-то князя. Толик эти слухи не подтверждал, но и не опровергал, держась со всеми подчёркнуто учтиво, что невольно создавало богатую почву для новых сплетен. Зимой и летом этот «подпольный аристократ» ходил в задубевшем от пота ватнике и на бровях был до закрытия магазинов. Собственно, как и любой уважающий себя грузчик дворянских кровей!..

Толика любили за исполнительность, взаимовыручку и постоянную готовность помочь товарищу в трудную минуту. Если после бурных выходных к нему подползали его помятые коллеги с вопросом: «Есть чё?» – Толик, ощериваясь, оголял свои больные дёсны, и доставал из-за пазухи непочатый «мерзавчик» беленькой. Для друзей у него всегда было!.. Это ли не аристократическое джентльменство? Это ли не беспримерный героизм?..

Таков был грузчик Толик, скончавшийся прямо на «посту» от сердечного приступа, допив последний стакан вонючей бормотухи, за год до моего появления. Но вы не подумайте, контора наша отнюдь не сборище пьяниц и не шарашка какая-нибудь. Скорее, целый колхоз… И ничего смешного!.. Ишь, хаханьки развели!..

А знаете ли вы, насмешники, что почтовое дело старше советской авиации и русского флота вместе взятых? Не знаете? Ну, так слушайте, паяцы!..

Начнём сначала… Справедливости ради, следует напомнить, что человечество тянулось к коммуникации аж с «каменного века». Вспомните хотя бы тамтамы туземцев или разжигание сигнальных костров: скажем, увидел дым – ага, вино-водочный закрывается – бросил дубину, побежал… Появилась письменность – люди стали активно общаться, в том числе, и с помощью писем. Значит, должен быть кто-то, кто эти письма доставит? Пионеры сего ремесла были зафиксированы летописцами ещё в первом тысячелетии. Но нормальному развитию у нас всё время что-нибудь да мешает. Так, по причине затянувшегося инцидента с татаро-монголами, первые почтовые станции на Руси были открыты только в ХIII веке. Спустя ещё три столетия появились гонцы – так называемые нарочные. Они развозили царские грамоты и приказы. Заработали ямщики. И тут новая напасть – распутица, будь она не ладна! Из-за неё, злодейки, первая почтовая линия между Москвой и Ригой начала функционировать лишь во второй половине XVII столетия. Но вот подоспели реформы Петра, и Россия, с горем пополам, стала выползать из феодального болота. Благодаря Петру Алексеевичу, в первой четверти XVIII века начинается европеизация – в Петербурге, Москве и Риге открываются почтамты, внедряется полевая почта, вводится звание генерал-почтмейстера.

В 1782 году ямская и «немецкая» почты сливаются в дружеских объятиях, а светлейший князь Безбородко затевает, по приказу Екатерины II, строительство Главпочтамта.

Долго ломал он голову, где построить новый почтовый департамент. И тут приходит к нему граф Ягужинский, горько так вздыхает и говорит: мол, я на мели, дом мой доходный признан несостоятельным, денег нет, кончен бал, погасли свечи. Сделай, брат, милость, купи ты у меня мой паршивый трактир – сил моих боле нет на скоморохов да юродивых глядеть! Зело тошно, князь!..

А Безбородко будто этого и ждал – обрадовался, что строить ничего не надо и повелел тотчас выплатить графу нужную сумму… Так нашли помещение для петербургской почты, вернее, для её начальников. Но начальников было слишком много, все в дом Ягужинского не влезли, и Безбородко выкупил под застройку два пустыря напротив, чтобы гопники там по ночам песен похабных не орали. На этом месте планировался сам почтамт или, как его тогда называли, «почтовый стан». За реализацию этой идеи взялся тверской самоучка, сын отставного прапорщика – зодчий Николай Львов. Его проект был прост, как «дважды два»: внутренний двор (теперь – операционный зал) шёл под хознужды и даже не имел окон – там были сараи, конюшни и мастерские; второй и третий этажи отводились под казармы для «нижних чинов» и квартиры начальства, не вместившегося в дом графа Ягужинского.

Строительство велось семь лет и было окончено в 1789 году (Так и вижу орду этих несчастных, что мёрзнут на пронизывающем балтийском ветру, ёрзая на чемоданах, с фикусами в руках, в томном ожидании заселения!)…

Первая реконструкция почтамта проводилась с 1801 по 1803 годы архитектором Соколовым, рискнувшем проделать окна на первом этаже здания, а в 1859 зодчий Кавос соорудил ту самую переходную галерею над Почтамтской – легендарную арочку, что так удачно вписывается в перспективу Исаакиевской площади. Она есть на многих открытках с видами Петербурга. Тут следует сделать ремарку: арочка сия имела не только эстетическое, но и вполне практическое значение, поскольку выполняла роль ещё и коридора между департаментом и самим почтамтом, давая начальнику возможность курсировать между управлением и почтой с целью проверки работы подчинённых и без опасения попасть под дождь и испортить дорогой сюртук. То есть, снова работа в угоду руководству! Впрочем, Кавос превзошёл себя: погнавшись за двумя зайцами, он, тем не менее, добыл обоих – и о начальстве позаботился, и о городе не забыл, подарив нам ещё один прекрасный символ эпохи строгого классицизма.

Третье изменение в облике Главпочтамта произошло с подачи архитектора Новикова, вторнувшего под куполом здания второй стеклянный фонарь. Теперь на месте казённых площадей появился центральный операционный зал, ставший одновременно первым петербургским атриумом.

В середине XX века на Главпочтамте надстроили четвёртый этаж, а в 60-ых годах расширили помещение для производственных площадей. Таким образом, здание пережило аж пять реконструкций.

Шли десятилетия. Почтамт ветшал… Из 60-ти барельефов, установленных при строительстве здания, до наших дней дожили лишь две львиные мордочки «с полотенцами» на фасадах портиков!

Да и внутренние помещения постепенно разрушались. К 2000 году вопрос о ремонте встал ребром. После жалоб градозащитников власти города принялись за работу. Но… решили сэкономить, выписав из Средней Азии десант гастарбайтеров. Всех почтарей до окончания ремонта перевели на Конногвардейский бульвар, и процесс пошёл…

Возились долго – целых шесть лет… И вот час «Ч» пробил!.. 31 марта 2006 года, под речи депутатов и журчание СМИ, операционный зал Главпочтамта торжественно открыли. Почтеннейшая публика была в неописуемом восторге. Почтамт был воссоздан по чертежам и фотографиям начала прошлого века; всё сверкало, как зарница, и глаз радовался, и обыватель рыдал от счастья.

Отовсюду слышались крики «Браво!». Той же весной наш отдел перебросили обратно в лоно родного почтамта (До сей поры ваш покорный слуга ютился на кособоком стульчике, в жалкой каморке на Конногвардейском бульваре, среди кип пожелтевших бумаг и забитых всяким хламом коробок). Теперь же всё менялось на глазах: нам выделили светлицу на третьем этаже; у меня появился свой столик и повысилась самооценка! Но пиршество духа длилось, увы, недолго. А дело вот в чём. Главпочтамт, как я уже говорил, пережил пять реконструкций и через все прошёл с честью и без последствий. Но последний ремонт делали гости из Средней Азии, где преимущественно жарко, и среднегодовая норма осадков ничтожно мала. Ребята, видимо, не учли нюансов нашего климата, забыв про такую «мелочь», как система водоотведения, что была разработана ещё при «проклятом» царизме.

Гастарбайтеры просто снесли её к чертям и укатили домой! Но Питер не Душанбе – здесь иногда случаются дожди… И вот как-то по осени нас начало заливать… Почтамтские молили бога, лишь бы не протекло в главный зал, где иностранцы, журналисты и клиенты. Но, видимо, молили не слишком усердно – подлые потоки мутной влаги бесстыдно скатывались по стенам, грозя начальству скандалом, неминуемым потопом и новыми убытками.

Посыпалась штукатурка; закапало в операционном зале. Все этажи – с четвёртого по первый – были капитально залиты! На битву со стихией были брошены лучшие силы нашего департамента в виде… ударных бригад уборщиц с вёдрами. Вся служебная лестница была заставлена сосудами различных объёмов; весь внутренний балкон второго этажа, где линолеум пошёл амурскими волнами, завалили сырыми тряпками, а по первому этажу то и дело носились тётки с баклашками. Ещё недавно блиставший великолепием почтамт стремительно шёл ко дну, постепенно обнажая свою неприглядную сущность!..

Но вёдра с тряпками сделали своё дело, и контора была спасена! Потом снова начали красить и наводить лоск. Управились за несколько месяцев. Теперь по крайней мере штукатурка на голову не падает… Хотя поведать мне хотелось не об этом. Это была лирика. Забудьте! Я же собирался вам, нехристи, доказать, в какой славной организации мне довелось поработать, как богата и интересна её история, как необходим городу труд почты, как мудры и проницательны её руководители, вовремя догадавшиеся подставить вёдра под прохудившейся крышей! Как тяжек их путь и как велик их незаметный подвиг! Я жаждал написать пламенный панегирик в адрес руководства, и я сделаю это! А крыша… Что крыша? Пустяк! Залатал и в кабак. Всего и делов-то! А начальство неустанно о судьбах родины печётся! «Утром мажет бутерброд – сразу мысль: а как народ?..» Тяжело ему без поддержки! Вот я и поддержу! А вы, насмешники, слушайте да на ус мотайте! Итак…

О вершках, корешках да кошках

Что можно сказать о «верхах»? Сказать, что без них все мы просто подохли бы под забором – значит, не сказать ничего. Это также неоспоримо, как то, что Париж – столица Франции, солнце встаёт на востоке, а в России самые честные выборы… Конечно, я благодарен почте за то, что не окончил свои жалкие дни ни в переходах на Невском, ни на горсвалке с заточкой в боку. Даже имея семь с половиной тысяч в месяц и проглатывая в обед холодный пирожок с чаем, я говорил себе: «Молчи! Не будь таким эгоистом! Подумай о детях Африки! У них нет пирожка с чаем! У них ни хрена нет!»

Даже получая нагоняи от начальницы, я стискивал зубы: «А легко, думаешь, президентом быть и… перед всем американским народом ответ держать?!» Да, было трудно. Я всё прекрасно понимал, я знал, куда иду. И терпел, и проглатывал… Всё! Кроме, пожалуй, одной вещи… Просто я как-то подсчитал количество начальников, сидящих надо мной, и не на шутку задумался: восемь – это не мало!.. Это, пожалуй, единственное, что меня коробило.

Я, как вы поняли, работал на телеграфе. Телеграммы носил. Их мне выдавала телеграфистка. Над ней стояла начальник экспедиции. Дальше – начальник отделения связи. Выше – начальник Главпочтамта. Над ним – начальник управления. Над начальником управления – Москва в лице министра. Над ним – премьер в лице Медведева, а уже над ним – сам в лице гаранта…

То есть восемь человек! Восемь, не считая начальства из параллельных отделов, откуда тоже приходят иногда какие-то директивы. А крыша, сука, течёт!.. И грузчики пьют. Но почтальонам начальство благоволило, за что мы его и ценили. Особенно грузчики…

Был, например, у нас один украинец – быстроглазый такой, суетливый, деловой. Лет сорок, в разводе. Всё визитки совал какие-то и убегал. Сунет, спросит чего-нибудь и бежит. Пока ты там извилины напрягаешь, его уж и след простыл.

Звали его Игорьком. На Почтамт он пришёл в начале насыщенных девяностых. Первые деньги заработал, тайком срезая с посылок свинцовые пломбы, которые переплавлял и таскал в пункт приёма килограммами. Шебутной и весёлый, с ворохом баек на любой случай жизни, он любил похвастаться своими успехами, поболтать со мной в курилке. Называл меня почему-то «капитан».

Игорёк был общителен и дружелюбен; любил выпить и поболтать о всякой ерунде; по бабам не бегал, блюл себя, копил деньги и не от какой работы (кроме основной) не отказывался – и шарашил где-то, и в охране подрабатывал, и в массовке на «Ленфильме» фигурировал; на все руки от скуки, как говорится. Ради интереса перепробовал многое, даже, не то с перепоя, не то с похмелья, в «Едро» вступил. Помню, как он баллотировался в местные депутаты и горячо агитировал за себя, любимого. Но ни чарующая трескотня, ни залихватский чуб, ни открытое простое лицо Игорька, улыбавшееся почтарям с самопальных плакатов, не помогли нашему весельчаку пройти во власть… А он и не думал унывать!.. Казалось бы, подобная активность должна была приветствоваться, но беда в том, что всё это Игорёк делал в рабочее время, а на почтамте появлялся лишь в день получки и аванса. И так – годами. Деньги получит, схохмит, визитками намусорит и сгинет. «Масса дел, капитан! Убегаю! Бывай!» – бросал Игорёк и исчезал. На почтамте, тем не менее, наш «многостаночник» числился больше двадцати лет и даже умудрился получить от государства квартиру!.. А уходил со скандалом, задрав нос – дескать, не оценили. Мы встретились через месяц, в кафе «Лаванда». «В сериал позвали, – гордо сообщил он, потягивая пиво. – Слышал, нового „Шерлока Холмса” снимают?.. У меня там роль будет небольшая!.. Вот так, капитан!» И зарделся, как школьник. Через год после своего увольнения я столкнулся с ним на углу Гороховой и Садовой. Он снова раздавал какие-то проспектики. Увидев меня, засиял, как пятак, замахал руками.

– Знаешь, в скольких фильмах я за последние пару лет снялся? – хитро прищурился Игорёк.

– Даже предположить боюсь…

– В восьмидесяти семи!

– Ого! И всё, наверно, главные роли? – подыграл я.

– Пока эпизоды, – вздохнул скромный «артист», потом помолчал и добавил: – Зато какие!..

(Через несколько лет Игорька не станет. Он тихо умрёт под Новый год, в своей холостяцкой полупустой квартирке от Министерства Связи. Сердце остановится. Друзья и коллеги узнают не сразу, а я узнаю о его уходе только через полгода, весной).

Многое нам, разгильдяям, прощалось – лишь бы с почтамта не уходили. А текучка всё равно была – не ценил народ руководство!.. Начальство сидело где-то высоко; мы помнили о его существовании; оно иногда вспоминало о нашем; мы тщетно пытались представить, как выглядит начальник Главка; Главк делал вид, что платит нам зарплату, а мы, в свою очередь, сидели на хозрасчёте и делали вид, что работаем. Короче, как при «совке». Мы не касались «верхов», «верхи» не трогали нас! А по первому этажу слонялись не опохмелившиеся грузчики и… кошки! Да-да, не удивляйтесь, кошки давно и уверенно царствуют на почтамте. Они знают, что нужны сортировщикам, на складах и в архивах. Их ценят за борьбу с грызунами и самодостаточность, хотя и недолюбливают за специфический запах.

Долгое время коты были на особом положении. Им всё прощалось, и сердобольные тётки из соседних отделов несли им снедь, бережно завёрнутую в «Комсомолку». Постепенно кошки освоились, обнаглели и стали спекулировать человеческой привязанностью к ним, в результате чего Главпочтамт Петербурга приобрёл то неповторимое амбре, которое знает каждый, кто когда-либо общался с кошачьей породой. Сами же хвостатые ожирели на госхарчах настолько, что наотрез отказывались работать и к обеду требовали подавать исключительно лососёвых. Домашними котлетами коты пренебрегали и играли ими в футбол. Их хамство не знало границ. В кои-то веке проснувшееся начальство пришло в ярость. Котов объявили вне закона и стали гонять. Некий Шариков в юбке даже предлагал передушить всех к чертям, да и дело с концом! К счастью, столь радикальная идея одобрения не получила. Стали думать, что делать с распоясавшимися хищниками.

Мимо пробегал Игорёк. Услышав краем уха разговор о кошках, заинтересовался, сбросил скорость и нырнул в самую гущу спора.

– Возьмём, скажем, государственный «Эрмитаж», – начал он без предисловий.

– Какой «Эрмитаж», родной? Ты что, охренел?!

– Самый обычный, нашинский!

– Причём тут «Эрмитаж»?

– А притом, что там тоже кошки есть!

– И?

– А вы их запах там чувствовали когда-нибудь?

– ???

– Вот! – торжествует Игорёк. – А они там есть! Берегут запасники от грызунов и получают паёк. Тётки специальные за ними ходят… Серьёзно!..

– И что ты предлагаешь? – спрашивают нашего болтуна.

– Дык и нам тоже надо такого человека завести!.. А?..

Боже, какой тут поднялся хохот! Начальство, рыдая, хваталось за животы. Игорёк, с перевёрнутым лицом, вжался в угол и моргал растерянно всем тщедушным организмом.

– Слышь ты, котовед! – утирало слёзы руководство. – Шёл бы лучше работать – цех, поди, уже паутиной зарос!..

И защитник кошек, прикусив язык, униженно ретировался, хотя идея, им поданная, была довольно симпатичной. Но котов продолжали гонять, хотя пользы от них было не меньше, а может, и больше, чем от начальства в кабинетах. Через пару лет такого террора их на Главпочтамте почти не осталось. Выжили сильнейшие, среди них – тощий рыжий котяра с хитрой рожей одесского менялы. Когда тётки шикали на него, он лишь чуть ускорял шаг, дабы сохранить собственное достоинство. Высокомерно поглядывая на двуногих, он саркастически смеялся над нашей глупостью. На Рыжего кричали и топали ногами, но ему, похоже, было наплевать…

Наш ангел

Последние полтора года работы мне тоже было на всё наплевать. Я знал, что меня не уволят и порой работал спустя рукава – рвать жилы за копейки мне уже было неинтересно. Но в начале пути я был усерден. Я старался; я не перечил руководству. Нарастив мышцу, стал профессионалом доставки. Я был поджар и быстр, как гепард. Я закалился, как сталь, позабыл о простуде и уже не боялся ни жары, ни холода. Я научился проходить сквозь стены, жить на шестьдесят рублей в день и вручать телеграммы покойникам (Так было с одним мужиком, которого соседи сочли умершим, а у него просто был запой). Я вкалывал, как каторжник… А ведь тогда, в начале почтамтской жизни, зарплата моя была вообще курам на смех! И ничего, не унывал! Что же меня спасало, спросите вы? Что придавало мне сил? А я вам отвечу. Вера в лучшее и девушка Надя.

Она работала телеграфисткой. Когда я пришёл на почтамт, ей было лет двадцать, наверно. Тонкая, как свечка, застенчивая, как ребёнок, с мягкой улыбкой и тёплым голосом, она излучала какое-то дивное спокойствие. Рядом с ней всё расцветало, всё начинало жить, обретая новые смысл и силу. Она не была красавицей, но глаза её, большие и чистые, светились такой неподдельной добротой, такой нежностью ко всему, что её окружало, что не влюбиться в них было просто невозможно.

Надя – удивительный человек и, я бы сказал, товар штучный. Таких, как она, уже не делают ни на одной фабрике мира, даже на заказ. Её надо было беречь – сдувать пылинки и заворачивать в мягкое, как богемский хрусталь. Хотелось спасать её от солнца, чтобы она не растаяла.

Надя – редкий, вымирающий вид. Она – наше чудо, наша радость, наш ангел. Так я иногда называл её за глаза…

К сожалению, у неё был парень, о котором она отзывалась исключительно в восторженных тонах: «Мой Коля то, мой Коля сё!» Меня это стало бесить. Меня тошнило от одного имени Коля. Кто он такой вообще?! Финансовый гений? Президент мира? Бог?.. Да, для неё он был богом… Хотя мне с самого начала почему-то казалось, что хорошим это не кончится, что Коля окажется подонком, Надя выйдет за него, родит, а он, в благодарность, отравит ей жизнь, будет на неё орать, заставит сидеть дома и стирать носки. Может, даже станет её бить. А Надя, символ покорности, будет молчать, проглатывая слёзы, прощая измены, терпя унижения и выжимая на людях улыбку: он у меня самый лучший! Значит, Надю надо спасать! Спасать, как того рядового из американского фильма. Вытаскивать с поля боя. Немедленно! Сейчас же! Но как? Жениться, опередив Колю?.. Эх!.. Мало что так угнетает мужчину, как низкая зарплата и собственная несостоятельность!.. Сами посудите: она – телеграфистка, я – почтальон, что может быть бесперспективнее?! Союз свинарки и пастуха? Тандем слесаря и принцессы?!.. И почему мне нравятся не те девушки?!.. Увы и ах! Всё, что мне оставалось – это тихо наблюдать за её полётом, заливать тоску пивом и подсчитывать гроши. А она всё парила… Бывало, впорхнёт в наш клоповник, улыбнётся светло – и не надо больше ничего: и то радость, и то утешение.

Я любил за ней наблюдать. Когда от долгой работы за компьютером у Нади краснели глаза, она напоминала мне уставшую аквариумную рыбку. А ещё она так забавно чихала – мелко и часто, как кошка. И жутко смущалась при этом.

За годы работы с Надей я не помню, чтобы она хоть раз повысила на кого-то голос, отругала кого-то. Боже упаси! Представить её курящей, сквернословящей или просто обозлённой было также невозможно, как узреть еврея на сабантуе.

Она была покладиста и прилежна. Она со всеми находила общий язык. Не настаивала. Не напирала. Всё принимала и всех жалела. И люди, даже самые никчёмные, самые гнилые, самые сухие и бесчувственные, за версту смердящие своими пороками, преображались на глазах, очищаясь от скверны в ея флюидах. И наступала гармония, которая примиряла всех… Вот такой она была человек. Вы, конечно, спросите, почему «была»? Что случилось? Да ничего не случилось. Просто Надя действительно была влюблена в своего Колю по уши и решила наконец выйти за него замуж…

Впервые он появился на почтамте, как снег на голову. Расхристанный, не в меру громкий и, разумеется, поддатый, этот тип внезапно вырос у нас на пороге как-то под Новый год, и гармония вмиг рухнула. Я сидел в углу и делал вид, что читаю книжку, хотя уже минуты три буксовал на одной и той же строчке. Надя тихонько подошла и предложила выпить с ними шампанского. Я нехотя поплёлся в их закуток. Телеграфистка Фариза – пожилая, добродушная татарка – достала бокалы и мандарины. Мне налили шампанского. Надя произнесла какой-то избитый тост и зарделась. Гость привычным залпом осушил бокал и, мотнув головой в мою сторону, спросил:

– А эт кто?

– Это – Филипп, – ответила за меня Фариза. – Почтальон наш. Хороший мальчик.

– Нормальный чувак, да? – снова обратился к ней Коля, как будто я был в другом месте.

– Нормальный, нормальный, – подтвердила, смущаясь, Фариза.

Не находя слов, я молча и без удовольствия выпил игристого, закинул в рот дольку мандарина, поздравил женщин с наступающим, попрощался и ушёл. Коля потом ещё пару раз приходил на почтамт, привнося в нашу чудесную музыку диссонанс бестолковой, постыдной ахинеи, которую он, очевидно, считал блеском остроумия и находчивости.

Он был абсолютным Надиным антиподом, громким, душным и пошлым, но, в силу собственного скудоумия, конечно, не замечал этого. Это был классический жлоб, хам высшей марки, отборный, дистиллированный, то есть настолько, что это было понятно, даже когда он молча стоял к вам спиной. Я, конечно, знал, что противоположности притягиваются, но никогда не думал, что – такие! Что-то сжималось во мне, когда этот лысеющий «мальчик» неуклюже сгребал своей огромной корявой лапой нашего Ангела и безнаказанно волок куда-то, как паук муху, и шептал сальности, и тащил, и тянул, и хрипел, а Надя, хрупкая, как лёд, домашняя, как кошка, сдавалась, обильно тая в его железной хватке и шалея от ощущения взрослости и пьянящего восторга. Чтобы угодить ему, она даже смеялась над его убогими шутками. Милая, несчастная девочка!.. Хотя почему несчастная? Она себя такой не считала.