Читать онлайн Солнечный ожог бесплатно

Sabine Durrant

SUN DAMAGE

Перевод с английского Л. Винокуровой

Печатается с разрешения литературных агентств Greene and Heaton Ltd. и Andrew Nurnberg.

© TPC & G Ltd, 2022

© Перевод. Л. Винокурова, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

* * *

Посвящается Мейбл

Выпороть дурака – невелика честь; черт возьми, дураки ведь созданы для порки! Но провести профессионала, даже если потом придется за это расплачиваться, – это ли не повод для гордости.

Джим Томпсон, «Кидалы»

Полагаю, вы бы сочли ее тихоней.

Уинстон Грэм, «Марни»

Глава первая

Наше внимание привлек английский акцент – кто-то на плохом школьном французском пытался заказать бокал пива. Мы, как обычно, держались поближе к бару: там, как правило, лучше всего клюет. Она совершила типичную ошибку новичка, устроившись за столиком на открытом солнце, – ее плечо уже начинало краснеть. Только что с самолета – это всегда плюс. На кожаных ручках ее бледно-голубой сумки «Лонгчамп» (оригинальная, я проверила) болталась бирка «Британских авиалиний», а лежащая перед ней книга в бумажной обложке, с корешком без заломов, была куплена в аэропорту по акции «Три по цене двух».

Так, что еще? Свежий маникюр-педикюр – неоновый розовый, популярный в этом году у всех гламурных британок, и новенький, перевязанный упаковочной лентой саронг, лежащий на песке у ее ног. Также налицо небольшое возбуждение, свойственное людям в первый день отпуска, энтузиазм в сочетании с пугающим ощущением пустоты, которую необходимо заполнить. Шон отошел в туалет, а я не выпускала девушку из поля зрения: покопавшись в телефоне, она подняла его и, сложив губы трубочкой, сделала селфи.

– Банковская карточка на имя Л. Флетчер Дэвис, – негромко сказал Шон, усаживаясь обратно на стул, ножки которого тут же слегка погрузились в песок. – Адрес на багажной бирке: «11а, Стэнли-Террас, В11».

– Лулу, – парировала я, не в силах совладать с собой. Эти четыре буквы, отлитые в золоте, болтались на цепочке у нее на шее.

Шон улыбнулся, довольный мной, затем кивком указал на мой телефон, давая понять, что пора закидывать удочку.

Я посмотрела на него: «Серьезно?»

Хотела бы я сказать, что муки совести или, по меньшей мере, дурное предчувствие удерживали меня от этого шага. Но это было бы враньем. Быть здесь нам вообще не полагалось. Мы успешно провернули номер с «картиной Пикассо» и должны были уехать из Сент-Сесиль-сюр-Мер два дня назад, но я заболела – какой-то вирус сразил меня наповал и приковал к постели в гостиничном номере.

Погода стояла невыносимо жаркая. Приглушенные разговоры и шелест волн накладывались на тихую джазовую музыку. Наморщив нос, я неохотно пожала плечами. Но это было ошибкой. Шон перестал улыбаться.

– Али, – сказал он, и я ощутила на щеке его холодное, как сталь, прикосновение.

Дело было не в деньгах. В гостиничном сейфе лежало достаточно, чтобы мы могли уехать куда пожелаем и даже – мне в голову пришла новая, дерзкая мысль – разойтись в разные стороны. Нет, проблема была в моей нерешительности – он принял ее на свой счет. Ему нравилось, когда мы действовали сообща. Как две детали одной идеально отлаженной машины.

Возможно, он прав, и Лулу – идеальный объект. Как большинство туристов. Юг Франции, может, и не Индия, где маленькие и большие суммы с легкостью переходят из рук в руки и где, можно сказать, я и стала той, кем сейчас являюсь. Но выброшенная на берег рыба – это выброшенная на берег рыба, независимо от того, из какого водоема ее выбросило. В изоляции мы все глупеем. Мы все принимаем наихудшие решения, когда наш мозг перегружен.

Я поправила купальник, завязав веревочки так туго, что узел впился мне в шею. Полотенце, которое я подстелила на деревянное сиденье, было влажным после купания. На губах ощущался привкус соли, и я чувствовала, что теряю остаток этого жаркого дня. Я умоляла Шона провести на пляже еще один, последний денек. После заточения в гостиничном номере мне хотелось выбраться на солнце. Может, развести кого-нибудь на катание на водных лыжах. А может, даже почитать найденную в поезде книгу об осаде Трои с точки зрения женщин. Я заставила себя улыбнуться, глядя ему прямо в глаза. С его стороны это было очередной проверкой. Через несколько долгих секунд его лицо расслабилось, и он коротко кивнул. И неужели даже подмигнул? Меня накрыло волной облегчения. Я заметила, как дрожат мои руки.

Взяв телефон, я принялась за работу. Фейсбук, Инстаграм[1]. Я быстро нашла то, что нужно. Двойная фамилия – настоящий подарок.

Шон распахнул свою газету, «Сандей таймс» четырехдневной давности. Я поднялась на ноги, ощущая его взгляд, направленный на меня поверх страниц.

«У Рауля» – один из нескольких рядовых баров, рассыпанных по берегу этого небольшого залива в форме полумесяца: песок под ногами, складные парусиновые кресла и зонтики от солнца. Здесь подают салат с козьим сыром и рубленый бифштекс, разнося их по залу на овальных подносах, поднятых над головой. Время шло к обеду, и бар заполнялся посетителями – ошалевшими от солнца. Они брели с пляжа, таща за собой полотенца и маленьких детей. Яхты теперь стояли на приколе, а их обитатели плыли или вприпрыжку бежали к берегу, толкая перед собой сухую одежду на надувных матрасах. Все эти сияющие, счастливые люди, существа с другой планеты. Суматошный час пик был в самом разгаре. К четырем часам все опять стихнет.

Я сощурила глаза, выйдя из тени на яркий свет и пробираясь между столиками по направлению к девушке. Поравнявшись со спинкой ее стула, я присела на корточки. На подошве одной из ее полосатых тряпочных сандалий еще красовался ценник. От песка поднимался жар. Я чувствовала кокосовый запах ее солнцезащитного крема.

– Мадемуазель? – говорю я, выпрямляясь. – Je viens trouver… – Я помахала перед ней ниткой с нанизанными на нее стеклянными бусинами и металлическими шармами. – Mademoiselle, est-ce que c’est à vous?[2]

Она повернулась ко мне лицом, и вблизи мне показалось, что я ее знаю.

– О боже, – вспыхнув, сказала она. – Я не понимаю.

Голос я слышала впервые, но ее лицо – форма, черты и облик в целом – казались мне знакомыми. Мы были похожи – у обеих блеклые зелено-серо-голубые глаза, бледная кожа, тонкие прямые волосы.

– Я не говорю по-французски, – сказала она.

Она ничего не заметила. Впрочем, меня никогда особо не замечают. Поэтому Шон меня и выбрал: я брожу по миру никем не замеченная и никому не нужная.

– А, так вы англичанка! – Я издаю вздох облегчения. – Я тоже. Я только что нашла это – не вы уронили?

Она посмотрела на браслет, потом на свое запястье.

– Э-э, я не…

И снова посмотрела на браслет, уже более задумчиво.

– Ах да!..

Она протянула руку:

– Спасибо!

Тогда я перестала ее жалеть. Неправда, что честного человека нельзя развести на деньги, но морально легче надуть человека нечестного. Черт, Шон был прав. Упустить ее было бы ошибкой. Как и все остальные, она думала только о себе.

– Позвольте, – сказала я, раскрывая крохотную застежку и поднося браслет к ее запястью.

– Спасибо, – сказала она, и пока я, склонившись, застегивала браслет, она скользнула взглядом по моей голове. Теперь, когда я работала и снова была спокойна, я разглядывала ее руки: ожог в форме камешка на внутренней стороне запястья, довольно свежий, еще красный, мозоли на сгибах пальцев с внутренней стороны, на левом указательном – несколько белых шрамов, расположенных параллельно друг другу.

«Не смотри – наблюдай» – так учил меня Шон.

– Ну вот, – сказала я, справившись со своей задачей, – больше не теряйте.

Она взмахнула рукой, чтобы полюбоваться блеском дешевой бижутерии.

– Не буду.

Я распрямилась, все сильнее напрягаясь по мере приближения его шагов, легкой дрожью отдававшихся на песке.

– Лулу? – его голос прозвучал удивленно и настороженно, словно он мягко журил маленького ребенка. – Вы ведь Лулу?

Когда я обернулась, он как раз появился в поле зрения, представ перед нами во всей красе: еще влажные, спутанные темные волосы и загар, подчеркивающий голубизну его глаз. Его щетина была ровно такой длины, как нужно (еще чуть-чуть, и он бы походил на бандита), а расслабленная походка позволяла ему казаться выше и шире в плечах. Он скрывал свой возраст. По моим предположениям, ему было около сорока, но можно было дать лет на десять меньше. Очки-авиаторы от «Рэй-Бен», висящие на вырезе белой футболки, открывали взору треугольный участок гладкой, мускулистой груди.

– Или… – Теперь он сделал шаг назад. – Я ошибся? Извините. Я подумал, мы знакомы.

Он посмотрел на меня, потом снова на нее и улыбнулся – криво, застенчиво, по-мальчишески.

Она развернулась к нему всем телом, чтобы получше рассмотреть, теребя буквы на своей цепочке. Из-под ее короткой маечки выбилась бретелька кружевного розового бюстгальтера.

– Нет. Нет. Да… Я Лулу… А вы кто? Мы…

Интересно, заметил ли Шон наше сходство. Возможно. Чем больше кто-то походит на тебя, тем менее объективно ты его оцениваешь. Наверное, он знал, что это даст нам фору.

Он прикусил нижнюю губу.

– Валь-д’Изер? – нерешительно сказал он. – Я Джон Доун.

– Валь-д’Изер? – Она всматривалась в его лицо. – Вы гостили в шале? Нет. Я бы запомнила. «Бар д’Альпин»? Эм… О боже! «Ле пти Дануа»! Вечеринка Кэрри Боуман в последний вечер?

Он коротко и выразительно постучал себе пальцем по лбу – точь-в-точь как фокусник, достающий из рукава букет цветов.

– Прощальная вечеринка Кэрри Боуман!

– Боже, вот так встреча! Откуда вы знаете Кэрри? Вы вместе были в Мальборо?

– Ага. Обожаю Кэрри.

Шон обошел вокруг стола, чтобы ей не приходилось вытягивать шею, глядя на него. Теперь он улыбался во весь рот – заинтересованно, вдохновленно. Он еще не растерял манеры, привитые ему в детстве. Но дело было не только в этом. В лучах его внимания становилось тепло, я ощущала себя любимой.

– Джон Доун. – Она вглядывалась в его лицо, словно пытаясь восстановить его в памяти. – Ну конечно. Боже. Прости, это был конец вечеринки. В тот вечер я была без сил.

– Да мы все валились с ног! – сказал он.

Я закатила глаза:

– Джон. Ну честное слово!

Она перевела взгляд с Шона на меня, потом снова на него. Помолчав, она продолжила:

– Так вы двое проводите здесь отпуск?

– Да, наверное, можно назвать это отпуском. – Он обнял меня рукой за шею, стиснув ее. – Элли направляется домой после курсов во Флоренции, а я приехал, чтобы немного отдохнуть вместе с ней. – Он ткнул меня пальцем в ребра. – Она страшно обрадовалась возможности побыть со своим старшим братом, который вечно ее смущает.

Я наблюдала за подергиванием ее большой скуловой мышцы – она расположена сбоку от рта, и ее невозможно контролировать. От этого непроизвольного движения у нее едва заметно дрогнула нижняя губа, выдавая ее радость и удовлетворение от того, что она оказалась права. Да, Шон был старше меня, но она видела в нем птицу более высокого полета. Я боком привалилась к нему, к его крепкой, надежной груди. Он обвил меня рукой за плечо. Мой старший брат. Я подвисла на мгновение, наслаждаясь чувством защищенности.

– А что за курсы? – спросила она.

Я почувствовала, как Шон напрягся. Я знала, что после аферы с «Пикассо» он подумает об истории искусств. Но я видела ее страничку в социальной сети – хлеб со шлейфом из фондю, жертвенные агнцы, торжественно возлежащие на блюдах, невероятно колоритные безе. И я трогала пальцем шрамы.

– Кулинарные, – сказала я, – итальянская паста.

– Не Манзаро, случайно? – спросила она.

Дыхание Шона щекотало мне шею.

Я покачала головой:

– Если бы. Не, не так круто. Кухня Нонны, – выпалила я первое, что пришло на ум. – Домашняя паста.

– Как чудесно, – радостно сказала она. – При одной мысли об этом сразу есть хочется. Разве можно отказаться от тарелки домашней пасты Нонны?

– Тогда идем, нам, наверное, стоит… – Шон указал большим пальцем себе за спину, на наш столик, – заказать еду, пока все не набежали. – Он протянул ей руку для рукопожатия. – Рад был повидаться, Лулу. – Он произнес ее имя медленно, словно смакуя.

Мы отошли от ее столика. Наши босые ступни утопали в песке. Официант с ленивым взглядом – тот, что утром украдкой бесплатно подсунул мне круассан к кофе, – посторонился, пропуская нас. Мимо пробежал маленький мальчик, поднимая ногами в воздух фонтанчики песка. С пляжа до нас долетали бестелесные звуки, похожие на птичий гомон. Где-то закричала женщина.

– А не хотите… – донесся до нас тихий, нежный голос Лулу. Лучше бы я не оборачивалась так быстро и не видела этот ее полный энтузиазма, беззащитный взгляд. Мой рот приоткрылся – призывно или предостерегающе, – но было слишком поздно. Ладонь Шона плотно лежала у меня на спине, ноготь большого пальца впивался в кожу. Потом он убрал руку, и она указала рукой на пустые стулья по обе стороны от нее: – Присоединиться ко мне?

Шон всегда говорил, что секрет хорошей аферы в том, чтобы выяснить, что нужно человеку, и дать ему желаемое, но это не так просто, как кажется. Ну, для начала, люди не всегда знают, чего хотят. А иногда думают, что хотят, хотя на самом деле не хотят, или чего-то хотят, а думают, что не хотят. Часто приходится лавировать между пожеланиями и надеждами, сожалениями и самообманом, чтобы хотя бы приблизиться к истине.

Возьмем Лулу Флетчер Дэвис. На данном этапе игры важно было не то, что она могла дать нам, а то, что мы могли дать ей. Она была одна и изнывала от скуки в надежде на приключения, которыми Сент-Сесиль-сюр-Мер ее пока не баловал. Симпатичный, дружелюбный Джон Доун был призван обеспечить ей желаемое. Искусство крылось в деталях. Человеческие существа запрограммированы на самозащиту. Если бы он просто подошел к ней и заявил, что они знакомы, это активировало бы ее защитные механизмы. Вот почему участие «младшей сестры» было так важно. Трюк с браслетом был не просто поводом завести разговор. Он свидетельствовал о нашей честности. Мне можно было доверять, а значит, и ему тоже. Мы обошли ее защиту. Когда он двинулся в ее сторону, она уже была готова принять его в свой круг общения и сделала шаг ему навстречу.

Лучшие мошенники всегда работают в паре.

Едва мы сели, она начала трещать без умолку, стремясь развлечь нас, раз уж заловила. Я запоминала подробности. На самом деле она актриса – у нее была маленькая роль в «Аббатстве Даунтон», и видели ли мы ту рекламу? – но попасть на прослушивание так трудно, и она зарабатывает на жизнь готовкой. Она помешана на Инстаграме, но пытается себя в этом ограничить, сосредоточиться на своем, понимаете ли, внутреннем мире. Через два дня она приступает к работе в доме под названием «Прованс» в должности личного повара. Она уже работала тут год назад, только на других людей – реально крутую молодую пару: Олли Уилсона – парня, запустившего службу доставки еды, – и его жену Катю, модного дизайнера. Знаем ли мы их? Слышали ли о них? Нет? Возможно?

– В общем, Катя рассказала обо мне хозяину, и так получилось, что меня подрядили поработать на людей, арендующих поместье в этом году. Я согласилась, потому что хотела вырваться куда-нибудь: жизнь бывает такой однообразной. Мне нужно было сменить обстановку. У них издательский бизнес, а я всегда хотела написать роман, так что… А в конце дом будет в моем полном распоряжении на пару ночей. Но деньги, я хочу сказать, никакие. Сущие гроши. И я не смогу пойти к Бу Уотсон на ее тридцатилетие, хотя мне очень хочется. Вы ее знаете? Она училась со мной в университете Святой Марии, а вот ее брат Уилл учился в Мальборо…

Шон точно не помнил, но имя было ему знакомо.

Я улыбалась, чтобы продемонстрировать свою вовлеченность. Теперь я взяла в руки ее книгу – роман-бестселлер о двух сестрах, растущих в охваченном войной Судане, – и спросила, понравилось ли ей. Я плакала, когда читала его, но я видела корешок без заломов и заметила, как она почти неуловимо наморщила нос, поэтому, не дожидаясь ее ответа, добавила:

– Я бросила читать: слишком сложно для понимания.

– Мне можешь не рассказывать. – Она скинула свои сандалии, устраиваясь поудобнее.

– Мне бы журнальчик хороший, я их хоть каждый день читать готова.

Она выложила на стол «Вог», который я уже успела заприметить в ее сумке. Та-дам.

– Ого, – сказала я, словно она показала мне огромную плитку шоколада или маленького щенка.

Я ощущала на себе одобрительный взгляд Шона. Он научил меня, как отзеркаливать людей. Людям нравится, когда они встречают похожего человека. Уж в этом я мастер! Чем лучше ты подстраиваешь под них свои интересы или взгляды, тем с большей вероятностью они станут тебе доверять. Шон сказал мне, что это называется «эффект хамелеона», или «эгоцентрический якорь». Иными словами, такова человеческая натура.

Когда принесли наш заказ, она ела, как человек, который любит поесть, – с хрустом разламывала клешни краба, впивалась зубами в мясо и жадно обсасывала раковины. От хлеба она отказалась – какая-то непереносимость, – но с удовольствием поглощала жареную картошку и приготовленную на углях курицу.

– Эти креветки, – сказала она, поднося ко рту бледно-розовую массу, – не хуже тех, что я ела на Ибице прошлым летом. – Ее губы блестели. – Бывали там?

– Нет, но я бы очень хотела, – сказала я.

– Боже, обязательно съездите. Мы с Тоддом, моим бывшим, классно там оторвались. Вы будете в восторге. Там одна сплошная вечеринка.

Ветерок стих. Жара опустилась на землю, превратившись в нечто плотное и желеобразное. Лулу переоделась в купальник, воспользовавшись кабинкой возле черного хода, и мы, прихватив кофе, переместились на пляж. Шон уговорил ее лечь на его шезлонг, а сам сел между нами под зонтиком, скрестив ноги и повернувшись лицом к морю. Она улеглась и развязала свой саронг, развернув его полы, как меню в модном ресторане. Закрыв глаза, она негромко вздохнула. Ее ресницы казались иссиня-черными на фоне веснушчатой кожи. У нее был бледный и выпуклый живот. Шон откинулся назад и поймал мой взгляд. Он наслаждался собой. Ему очень нравилось обманывать женщин определенного типа, и это уже начало меня смущать. Что это было? Месть ведущей светскую жизнь матери, у которой с ним было так мало общего? Или бросившей его подружке? Как бы то ни было, ему не нравилось, когда женщины были лучше его. В присутствии Шона важно было не высовываться.

Лулу вызывала у меня двойственные чувства. Сначала я ее жалела, потому что она была несостоявшейся актрисой, потом переставала жалеть, потому что это было вроде как хобби. Она была при деньгах, это было очевидно: даже если не брать в расчет родителей, живших в Дубае «ради налогов», ценник на ее босоножке говорил сам за себя. Мне нравился ее аппетит, то, с каким смаком она ела, но потом она презрительно высказалась о девушках из Эссекса и «этих французах», и я подумала: «Ты это заслужила». Я полистала ее журнал: дорогие шмотки и нелепые плетеные сандалии – другой мир. Внутри пробник крема для лица. Я выдавила немного из фольги. Запах горячего пластика.

Когда ее энергия поиссякла, она начала жаловаться – на свою мать, что лезла в ее жизнь, на вечно раздражавшую подругу Бу; и даже на своего бывшего, Тодда, похоже, и правда мерзкого типа.

– Когда я вышла из бара, он ждал меня на улице у входа – хотел меня подвезти до дома, – а я такая: «Ты что, реально издеваешься?»

Но ничто из этого ее, похоже, не беспокоило. Она все бубнила и бубнила, а я с трепетом рассматривала ее расслабленное лицо и невольно задавалась вопросом, каково это – быть ею, жить в ее шкуре. Она выросла в атмосфере любви и заботы. И в это мгновение я почему-то испытала такой мощный укол любопытства, такое болезненное и страстное желание ощутить это на себе, что мне пришлось отвернуться.

Когда солнце опустилось в розоватое марево на горизонте, а вода превратилась в жидкое серебро, официант принес наш счет. Коричневые чайки играли с волнами в салки. В баре подметали пол, наводили порядок и гремели посудой, готовясь к вечерней смене. Шон приступил к организации нашего побега, а Лулу лежала, опираясь на локоть и не сводя глаз с его губ, пока он расписывал планы на завтрашний день: взять напрокат катер и поехать на острова, где можно найти тихую бухту, поплавать вдали от толп. Там есть миленький отельчик с рестораном, правда, мелкая зануда Элли не разделяет его восторга по этому поводу. Он лениво поднял руки, обводя ими пустеющий пляж с щербатым песком, словно принимая официанта в нашу тесную компанию.

– Давайте его сюда, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Я заплачу.

Лулу вяло запротестовала:

– Нет, нет, я так много съела. И вина столько выпила.

Но Шон уже вынырнул из-под зонтика, запустил руку в задний карман своих темно-синих шорт и достал черный кожаный бумажник, украденный у американского студента в Мадриде. Он дал официанту кредитку, ввел ПИН-код и с совершенно беззаботным видом отошел в сторону.

Я смотрела на него. Он идеально выбрал момент, чтобы упомянуть о поездке на лодке, – не то чтобы приглашал ее присоединиться к нам, но позволял думать, что мы можем снова встретиться, что у наших отношений есть будущее. Он лишь мимоходом взглянул на счет, даже сумму не проверил. А как искусно он обращался с бумажником – раскрыл его одним небрежным, отточенным движением большого пальца, относясь к его содержимому с безразличием, достойным управляющего хедж-фондом, или кем он там ей представился.

Официант – тот, что постарше, с распятием, угнездившимся в черных с проседью волосах у него на груди, – не мог провести платеж. Он извинился по-французски; Шон беспечно отмахнулся. Официант сделал вторую попытку, потом третью, а затем, качая головой, вернул карту.

Шон раздраженно поцокал языком.

– Черт. Наверное, отсырела. – Он потер ее о штанину своих шорт, затем поднес к глазам. – Не знаю. – Он щелчком открыл бумажник. – Другая карта у меня «Американ Экспресс» – не уверен, что вы…

Зачерпнув горсть песка, я растопырила пальцы, чтобы он высыпался обратно.

Официант покачал головой.

Я медленно втянула воздух и рывком поднялась на ноги.

– Схожу в номер, – сказала я. – Принесу кошелек.

Тут Лулу зашевелилась, возвращаясь к жизни.

– Нет, – сказала она. – Не ходи никуда. Все в порядке. Давайте я заплачу. – Отыскав карточку в премиленьком кошельке из мешковины, на котором серебряными бусинами было вышито слово «ЛЮБОВЬ», она вставила ее в терминал. Она даже не взглянула на счет, который Шон по-прежнему мял в руке, со списком наших покупок за день: два больших кофе со сливками, выпитые рано утром; шезлонги, мороженое, аперитивы, коктейли, розовое вино, еда, послеобеденный кофе.

– Отдадите в другой раз. Завтра.

– Ты супер!

– Или, – начала она, – не знаю, есть ли у вас еще какие-то планы на сегодня. Я хочу сказать, мы могли бы сходить в отель, принять душ, а потом…

– Не хочу вас прерывать, но… Джон, ты помнишь, что мы обещали? – сказала я.

Он медленно кивнул:

– Черт.

Я рассказала, подчеркивая важность взятых на себя обязательств, о тете, живущей в горах, которой мы обещали заехать в гости. Продолжая говорить, я собрала свои вещи, вернула ей журнал и брендовый солнцезащитный лосьон. Я не смотрела на нее, поскольку была не вполне готова увидеть ее разочарование. Шон отряхивал песок с ног и ерошил руками волосы. Скинув с плеч саронг, Лулу свернула его и заново перевязала. Потом мы втроем побрели по пляжу к бару, обогнули его и вышли на дорогу.

Если посмотреть на карту, Сент-Сесиль находится в дальнем левом углу Французской Ривьеры неподалеку от марсельских публичных домов – пешком от Сен-Тропе не дойдешь. Это не означает, что городок лишен определенного лоска. Склоны темно-зеленых холмов усеяны роскошными виллами, гавань обрамлена рядами белых яхт, а на горизонте порой виднеется огромная блестящая посудина какого-нибудь русского олигарха.

Мы поселились через мыс от главного порта, в рабочем районе города с дешевой арендой. Отели, выстроившиеся в ряд вдоль главной улицы, пыльной и сугубо практичной полосы земли, по большей части представляли собой небольшие современные коробки с обшарпанными пристройками, хотя у некоторых на территории имелось несколько пальм и клочков газона, а кое-где виднелся даже огороженный бассейн. Я думала, Лулу направится в один из них, но она продолжала идти с нами и ныть из-за предстоящей работы, пока мы не дошли до унылого и невзрачного входа в отель «Ла Бель Вю».

– О, вы тоже здесь живете? – спросила она, когда мы вошли внутрь через автоматически открывающиеся двери. Маленькая зона ресепшена порой оставалась без присмотра, но в тот вечер за стойкой сидела опрятная молодая блондинка. В помещении было жарко, и она обмахивалась рекламным буклетом компании «Герц», предлагающей автомобили в аренду. – Тоже поздно спохватились насчет бронирования? Не знаю, может, в городе проходит какой-то слет, или же виной всему необъяснимое пристрастие французов к отдыху в августе, но когда я попыталась что-то найти, мест уже не было.

Плохо, что она остановилась здесь. Слишком близко – никакого покоя.

– Нищим выбирать не приходится, – пробормотала я, понизив голос. Девушка на ресепшене, перестав обмахиваться, подняла на нас глаза.

– Мне сюда, – сказала Лулу, указывая на ведущую на лестницу пожарную дверь справа.

Я осторожно заключила ее во влажные объятия. Кожу у меня стянуло, я была вся потная; мысленно я уже пересекала внутренний двор, направляясь к пристройке, где располагался наш номер, выходящий окнами на парковку. Сейчас я приму душ. Все прошло хорошо. Все закончилось. Мы провели день на пляже, не заплатив за это ни гроша. Все наши расходы были оплачены кем-то другим. Лучший вид мошенничества – это когда жертва даже не понимает, что ее развели. Завтра Лулу обнаружит записку, где будет говориться, что нам срочно пришлось уехать: неотложные семейные обстоятельства. К тому времени, как она ее прочтет, нас уже здесь не будет. Мы поедем дальше. Может быть, в Монте-Карло.

Но Шон не сдвинулся с места.

Одной рукой опираясь на стену, другой он шарил у себя под футболкой, целенаправленными и при этом чувственными движениями потирая грудь.

– Ну… Я, конечно, не знаю, во сколько мы сегодня вернемся, – сказал он. – Но, может, если будет не слишком поздно и у тебя будут силы, выпьем по стаканчику на сон грядущий?

– Ох. Ну… – Она подняла руку и, прихватив волосы заколкой, стянула их в узел на затылке. – Я, наверное, поужинаю у Рауля, так что…

Пара комаров кружили за дверью заднего хода, то и дело ударяясь о стекло.

– Нам повезет, если получится сбежать от тети Мэри, – сказала я. – Ты знаешь, как она любит поболтать.

Шон до сих пор даже не взглянул на меня.

– Не думаю, что в ее возрасте она будет настроена на ночные бдения.

Я знала, что у него случаются сексуальные контакты. Обычно он о них не распространялся.

– Она не так уж близко живет, довольно высоко в горах, – сказала я. – Мы каждый раз забываем, как долго до нее ехать.

Я ожидала, что теперь-то он подойдет ко мне. Он не подошел, и я опять забеспокоилась. Это что, новая форма наказания?

Я уперлась ладонью в стекло и толкнула дверь. Она распахнулась с неожиданной легкостью, с размаху опрокинув горшок с геранью. Высыпавшаяся из него земля походила на полчище муравьев. Наклонившись, чтобы сгрести землю обратно в горшок, я услышала их смех.

Глава вторая

Возможно, вы слышали о Шоне. Его полное имя – Шон Уилер. Он приобрел кое-какую печальную славу, попав в газеты. Но с тем же успехом могли и не слышать. Когда кто-то обладает властью над вами, легко утратить объективность, придавая ему бо́льшее значение, чем он того заслуживает.

К этому моменту мы провели вместе три года. В тот день, когда мы познакомились – это было в Анджуне, прибежище хиппи на Гоа, – дела у меня шли неважно. Если бы не он… Я не знаю. Тот день ознаменовал начало чего-то, а может, и конец. Что бы о нем ни говорили, я многим ему обязана.

Я не собираюсь жалеть себя, но детство у меня было дерьмовое. Я четырнадцать раз переезжала и одиннадцать раз меняла школу. Я не склонна винить в этом саму систему: это были мои внутренние демоны. Взгляните хотя бы на мою сестру Молли и на то, как сложилась ее жизнь, – и сами поймете.

Джой родила нас еще подростком, и все было прекрасно, пока ей помогала ее собственная мать. На одном фото мы с сестрой в одинаковых платьях и носочках, с одинаковыми бантами в волосах. Но бабуля заболела раком, и потом, несмотря на все старания Джой, жизнь покатилась под откос. Были и травка, и бухло, и разные мужики. Одному из них, Питу, нравилось, когда она оставалась у него ночевать. В конечном итоге кто-то из соседей донес на нее в полицию. Полицейские выломали дверь, нас забрали и купили нам зубные щетки в ближайшем магазине – по крайней мере, я так это запомнила. Однажды мне довелось почитать мое дело – там говорилось о мышином помете и собачьих экскрементах в спальне и о том, как сосед просовывал пачки печенья через щель почтового ящика. Но не это отпечаталось у меня в памяти. Я помню, как мы с Молли гуляли в парке, и я качала ее на качелях, а потом стемнело, и мы все еще были там, и я вручила ей пачку влажных салфеток, чтобы чем-то занять, и она оттирала ими маленькую лошадку-качалку. Помню чей-то кардиган, висящий на детской горке и пахнущий чужим стиральным порошком. А еще помню ту, первую, ночь в приюте для детей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, где до нас доносился гул самолетов; они пролетали мимо каждые три минуты, а мы их считали, и волновались за собаку Пита – вдруг ее тоже забрали.

Потом был сплошной «тяни-толкай». Мы проводили несколько месяцев «с мамой», потом внезапно вновь оказывались в приюте. Кочевали по приемным семьям. В некоторых из них были свои дети, в некоторых не было. Помню разные запахи. Разную еду. Рыбные палочки. Пельмени. Рис с горошком. Бывало, что идешь утром в школу, думая, что все в порядке, а вечером за тобой приходит незнакомая женщина, и тебя куда-то увозят. Были какие-то заседания, встречи, поджаренные сэндвичи в кафе на обед. Не уверена, что мы всегда были чистыми – помню, как пыталась постирать в туалете свою рубашку, когда одна девочка сказала мне, что я воняю. Я регулярно ввязывалась в драки, защищая Молли от ее одноклассников, и в моем личном деле появилось замечание, что я не умею справляться с эмоциями, но, может, мне просто не давали шанса? Оказавшись в системе, узнаешь одну вещь: твоя версия событий – это всего лишь твое мнение.

Наконец нас взяла к себе супружеская пара из Гастингса, с прицелом на длительную опеку. Мы получили шанс начать все с начала, как утверждала наша соцработница. Нам повезло, сказала она, что нас взяли вместе. Я хотела, чтобы все получилось, и не знаю, зачем с таким упорством шла к провалу. На диване была странная обивка, похожая на жесткий вельвет, а сиденье было поделено на части таким образом, что на нем помещались только три человека. Обычно я не входила в их число. Дом был одноэтажный, с верандой и окнами, которые открывались только сверху, как морозилка в холодильнике. Еда была невкусной, и я вбила себе в голову, что меня травят. И правил было так много – и дома, и в новой школе. Я спуталась с плохой компанией, вроде парней из подворотни, хотя сгубила меня как раз хорошая компания – девчонки в кружевных лифчиках, проводящие каникулы на Тенерифе. Они издевались надо мной из-за поддельных кроссовок «Найк». Одна из них подговорила меня вломиться в дом к учительнице. Конечно, они свалили, оставив меня отдуваться за всех. От этого предательства у меня внутри что-то заискрилось, как перед пожаром, который я позже и устроила.

Это называется хроническое нервное расстройство. Все происходит так быстро, когда от тебя хотят избавиться. Молли осталась. К тому времени она уже называла миссис Ормород «мамой». Без меня им будет лучше – такой вывод сделали они. Похоже, я портила ей жизнь, думая, что защищаю, и от этого больнее всего. Я до сих пор с ней вижусь. Мы по-прежнему на связи. Но я думаю – а скорее, знаю, – что она бы предпочла не общаться со мной.

Потом меня отправили в приют «Фэйрлайт-хаус», где была «тихая» комната, обитая войлоком, и закрытый на замок холодильник, а всех родителей учили усмирять детей так, чтобы не получить обвинение в насильственных действиях сексуального характера. Я забила на школу и большую часть времени проводила в городе со старшими детьми, клянча сигареты и ввязываясь в неприятности с продавцами и охранниками в магазинах. Я начала слишком много пить: это помогало справиться с паническими атаками и одиночеством. Последнее, если честно, было немного не по делу. Я хочу сказать, что никогда не оставалась одна. Меня постоянно окружали люди. Но опять же, тут дело в психологии. Шутка. Иной раз я думала: «Хочу домой». А потом спрашивала себя: «Где этот гребаный дом?»

В восемнадцать лет мне назначили нового соцработника, Карен. Она нашла мне социальное жилье в доме для выпускников приютов – фактически койко-место – и начала вести со мной разговоры о получении профессии. Однажды она рассказала мне о благотворительной миссии в Непале и что я могу получить финансирование. Она сказала, что это закалит мой характер, и тогда у меня возникла идея, что я могла бы реально стать новым человеком и начать жизнь с чистого листа. Нормальную жизнь. Но, оказавшись там, я еще острее ощутила, кто я есть на самом деле, еще сильнее почувствовала себя аутсайдером. Другие волонтеры – студенты, возвращавшиеся в сентябре в университеты, – в стремлении причислить меня к какой-нибудь группе спрашивали, в какую школу я ходила и где жила. Закалка характера и даже улучшение условий жизни их интересовали в меньшей степени, чем вечеринки при луне и сплав по бурным рекам. Скоро меня это достало, я поймала попутку и сбежала в Катманду.

Пару лет я жила в рамках закона, с трудом сводя концы с концами. Бралась за разную работу в обмен на ночлег – мне довелось пожить и в экопоселении в Сием-Рип, и в домике на воде в Сринагаре. Но это была трудная и одинокая жизнь. Я начала ненавидеть туристов с рюкзаками и однажды ночью, заметив, как шумная компания ушла из ресторана, не заплатив, я последовала за ними и стащила у одного из них бумажник. «Что посеешь, то и пожнешь», – подумала я тогда. Даже самые богатые из них, как я заметила, позволяли себе засунуть в рукав украшение на базаре или стянуть бутылку у бармена за спиной. Так прошло несколько месяцев, а затем и лет. Со временем я стала более изобретательной. Притворяясь их другом, я прошла путь от «одалживания денег» на телефонный звонок до сложносочиненных подстав, когда они «разбивали» или «теряли» что-то ценное («присмотри за моей золотой цепочкой, а я быстро искупаюсь»). Они буквально совали мне в руки наличные, чтобы загладить вину. Я говорила себе, что практически оказываю им бесплатную услугу: куча путешественников ловила кайф от вполне безвредного орегано. У меня было такое чувство, что я мщу одноклассникам, дразнившим меня из-за кроссовок. Да какая разница? Я всего лишь подтверждала их правоту, ведь они и так всегда считали меня отбросом.

В тот день в Анджуне мои силы были на исходе, и я осталась почти без гроша в кармане. Я пыталась провернуть один трюк – автоподставу с участием небольшого транспортного средства, в данном случае мопеда, – но неудачно. Там используется один прием, вроде «нырка» у футболистов, – тебе нужно увернуться от удара, использовав арматуру, сумку или палку для имитации контакта и свои лучшие актерские навыки для симуляции травмы средней тяжести. Если заплакать или вывернуть конечность под нужным углом, люди почти всегда откупятся от тебя, потому что спешат или потому что у них «левая» страховка. Но на этот раз я просчиталась: парень оказался говнюком. Я сидела на обочине дороги где-то на окраине не с щедрыми отступными в руках, а с истекающей кровью ногой и уязвленным самолюбием. И тут я увидела мужчину в рубашке поло, стоявшего в тени дерева. Он перешел через дорогу и достал из висящей на плече холщовой дорожной сумки тюбик антисептического крема. Мы разговорились, и он в итоге купил мне лепешку роти с овощами в одном из придорожных киосков на главной улице. Он был старше меня, но хорош собой, и при этом выглядел так, словно ты единственная, кто это заметил. Но когда он достал бумажник, чтобы расплатиться, я увидела фото блондинки. У меня был кое-какой неудачный опыт с женатыми мужчинами, поэтому после еды я тут же смылась, воспользовавшись дверью, ведущей из туалета прямо на улицу.

Анджуна была мне не по карману, и я устроилась на ночлег в сорока минутах пути от города, в дешевой комнатушке в Мапасе. Хромая, я шла вдоль дороги к остановке и тут заметила человека, притаившегося в тени рифленых крыш между ларьками с чаем и сладостями, поставив одну ногу на кучу гниющих цветочных гирлянд. Мужчина подождал, пока я с ним поравняюсь, и, оттолкнувшись от стены, вышел из тени. Он ухмылялся.

«Возможно, тебе это пригодится», – сказал он, протягивая мне мою сумочку из коричневой кожи. Я нащупала ремешок на шее, вытащила его из-под футболки. Его концы свободно болтались.

Он сказал, что наблюдал за мной. Я обладала талантом и навыками общения с людьми, умела войти в доверие, влиться в компанию. Благодаря своей неприметной внешности я могла оставаться практически невидимой, и это было именно то, что надо. Мне не хватало опыта, но у меня был потенциал. Не надо было позволять той паре отделаться от меня такой маленькой суммой в обмен на обручальное кольцо моей покойной матери.

«Зачем связываться с этими нахалами и неудачниками? – спросил он. – Зачем торговать поддельной травкой, а не поддельным кокаином? Зачем попусту тратить свои таланты и время?»

У него был напарник, который, фигурально выражаясь, «ушел в закат», и ему нужен был новый. В такой работе, как у него, женщины имели преимущество. Ни один мужчина, сказал он, искоса взглянув на меня, не считает, что женщина может быть умнее его. Он пристально посмотрел на меня, словно пытаясь заглянуть внутрь, потом кивнул – похоже, остался доволен увиденным.

«Мы одинаковые, ты и я. У нас может получиться».

Мы одинаковые. Это было не так. Он был богат с рождения – загородное поместье, школа-пансион, семейные связи, хоть уже и порванные. Но у нас получилось. На следующее утро мы встретились у него в отеле – большом, ничем не примечательном курортном комплексе со спа-центром и тремя бассейнами. Накормил меня завтраком, расспрашивая о моей жизни, и кивал, получая ответы на свои вопросы, словно точно знал, что я имею в виду. Он намекнул, что у него была похожая история. Он всегда был ненужным. Он взял мой гнев и вывернул наизнанку, представив его как нечто полезное, дающее преимущество.

«Такие аутсайдеры, как мы, видят их всех насквозь. Мы им еще такую фору дадим!»

Впервые я почувствовала себя сильной, словно нашла свое место в жизни, словно мое занятие позволило мне стать частью какой-то тайной семьи, состоящей из людей, занимающихся этим ремеслом. Мы пошли в его номер и занялись сексом, быстрым и бесстрастным, словно контракт подписали. В первый и последний раз. Я не возражала. Когда растешь в системе, привыкаешь думать о любви как о сделке. Потом он изложил мне свое предложение. На Гоа он приехал, чтобы немного передохнуть, но собирался вернуться обратно на север – в Золотой треугольник, в Тадж-Махал, Джайпур, Джодхпур – такая у него была схема. Большой куш можно было сорвать в Раджастане, где много туристов и богатых американцев. Он предложил мне представить, сколько денег я смогу заработать, вообразить себе шикарный номер в отеле с большой кроватью, дорогим постельным бельем и забитым под завязку мини-баром. Потом он объяснил мне, что сейчас сделал. Представь, вообрази – это все техники убеждения. Визуализация, сказал он, способствует выбросу окситоцина и подчиняет слушающего воле говорящего.

– Держись меня, – сказал он, раскрывая объятия, чтобы вместить целый новый мир. – Я научу тебя всему, что знаю.

Глава третья

Шон притащился в номер через десять минут после того, как я оставила его в вестибюле, и примостился на краешке моей кровати, расставив ноги и ритмично похлопывая себя ладонями по внешней стороне бедер. Взгляд его был колюч, рот расслаблен. Целую минуту он молчал, даже не глядя на меня. Наконец сказал:

– Может, нам не стоит смываться так быстро. – Вздернув подбородок, он резко втянул воздух. – Может, стоит разыграть эту карту до конца.

Мне сдавило грудь, и я откашлялась. Я не открывала занавески, и в комнате было жарко и душно; десятки мух тихо кружили у меня над головой. Я слишком долго пролежала в этой постели. Горничная поменяла белье, но ощущение больничной палаты не прошло. Я чувствовала, как стены давят на меня.

Когда я не ответила, он начал говорить о своем «плане» так, как будто мы уже все обсудили. Когда мы выйдем в море на надувной моторной лодке, мы упомянем о своем желании взять в аренду яхту и сплавать на Корсику. Найдем в порту какую-нибудь красавицу и покажем ее Лулу. А когда у нее потекут слюнки, скажем ей, что нам не хватает несколько сотен баксов – пять, десять, как думаешь? Она ищет предлог, чтобы отказаться от той поварской работы, ее надо просто немного подтолкнуть.

Одно Шон вбил мне в голову крепко – как важно все планировать. Любой проект, будь то «антикварная» мебель в Джайпуре, «настоящие» бриллианты в Дели, курсы по снижению веса в Барселоне – все должно быть тщательно продумано заранее. Афера с «Пикассо» была спланирована пошагово. Мы узнали об объекте, Джейми Николсе, от нашего источника в Мадриде, и сначала отправились вслед за ним в Ниццу, а потом в Сент-Сесиль, где несколько дней подмазывали его. Когда мы упомянули о произведении искусства на стене бара – пропавшей женщине-козе, стоившей вчетверо дороже, чем за нее просят, – нам уже было известно о его доходе. Как мы и предполагали, Николс в итоге скрылся вместе с произведением, предварительно выложив за него указанную сумму (в обмен на процент с продажи). Нам стало известно о скандале в Итоне, когда он выдал реферат друга за свой собственный. Мы знали о его неудачной попытке получить степень по истории искусств и о том, что он пойдет на все, чтобы самоутвердиться перед своим отцом, ублюдком и тираном. Николс не был жертвой в классическом понимании. Мы составили его психологический портрет и сочли подходящим объектом для достижения своей цели.

Порой нас действительно ловили с поличным. Владелец пустующего здания в Марракеше, которое мы приспособили под магазин, явился на место преступления за несколько дней до того, как мы собирались продать бизнес. В тот раз Шон, сохраняя хладнокровие, надел накрахмаленную белую рубашку, втайне встретился с настоящим владельцем и договорился о сделке. А недавно у нас возникли некоторые разногласия из-за Николса. Шон хотел, чтобы я с ним переспала, и повел себя довольно гадко, когда я отказалась. Также были сложности с Сирилом Дютруа – владельцем бара с «произведением Пикассо». Под конец он начал жадничать, потребовав увеличить его долю, составлявшую пятьдесят процентов. Этот конфликт разгорелся в те два дня, когда я болела. Но Шон всегда умел собираться перед лицом кризиса и справился с Дютруа. Он расписал ему перспективы партнерства и таким образом уговорил его принять изначальные условия сделки. Важнее всего было сохранять спокойствие, проявлять гибкость и не поддаваться порыву.

– Это требует более тщательной подготовки, – сказала я. – Мы ничего о ней не знаем. Мне не нравится, что она остановилась в нашем отеле.

Он пожал плечами:

– Иногда приходится полагаться на удачу.

– Слишком рискованно. Вдруг она проверит свою карточку и увидит, сколько вчера заплатила? А если она превысила кредитный лимит и ей позвонят из банка?

– У нее карточка банка… «Каутс», – медленно сказал он, словно смакуя роскошь, заключенную в последнем слове.

Я сидела, прислонившись к изголовью; оно слегка чиркнуло по стене, когда я подалась вперед.

– Ее друзья… Она может спросить их о тебе. Могла уже это сделать.

– Она не станет. У нее детокс, она отдыхает от соцсетей. А если и спросит, это не имеет значения. Она у меня в руках. – Он вытянул ладонь и сжал ее, для наглядности. – Она поверит любому моему слову.

Его голосу не хватало убедительности. Над верхней губой выступили бисеринки пота. В полумраке он казался старше – глаза воспалены, щеки обвисли. Я подумала: «Мужчина средних лет западает на женщин младше его. Знакомая история. Неужели и он туда же? Только не это. Только не Шон».

Я сказала:

– Мы и так уже слишком долго здесь торчим.

– Что значит «слишком долго»?

– Что, если Николс придет поквитаться с нами?

– Не придет.

Бежевое покрывало было сделано из плотной атласной ткани. Шон провел рукой по декоративному завитку.

Он был прав – чувство собственной неполноценности и проблемы с отцом заставят его сделать что угодно, чтобы похоронить в памяти унижение от того, что он потратил шестьдесят тысяч евро на бесполезный клочок бумаги. Если лучшая афера – это когда человек не подозревает, что стал жертвой мошенничества, то на втором месте находится та афера, при которой жертва испытывает слишком сильный стыд или унижение, чтобы предпринимать какие-то действия.

Но как еще я могла отговорить Шона?

– Но может.

Неожиданным резким движением Шон поднялся с кровати. Я отшатнулась, испугавшись, что зашла слишком далеко, но он лишь сказал:

– Не думай, что ты умнее меня. Это не так.

Открыв межкомнатную дверь, он скрылся в своей комнате. Через несколько секунд я последовала за ним, как собака, и встала, привалившись к стене. Он сел на корточки перед гардеробом и покрутил диск на сейфе. Слишком быстро. Как всегда. Достал обувную коробку, раскрыл лежащий в ней синий пластиковый пакет и положил туда стопку банкнот, которую брал с собой на непредвиденные расходы.

– Остальное у тебя? – спросил он.

Кивнув, я сходила за рюкзаком. Он стоял надо мной, пока я, скрючившись, доставала оттуда разную мелочовку, в том числе поддельные удостоверения личности и пластиковые пакетики с дешевыми индийскими браслетами. Коробка была заполнена доверху, и пара пакетиков выпали из нее на ковер, когда я попыталась ее закрыть. Я поняла, что его недовольство мной еще не утихло, потому что он неодобрительно цокнул языком и отвернулся, словно моя предсказуемая неуклюжесть так сильно его раздражала, что даже смотреть было невыносимо.

– Может, я все же выпью с ней, – сказал Шон, подходя к окну и отодвигая в сторону белую пластиковую шторку. Под окнами газовала машина, и он, сощурившись, вглядывался в происходящее внизу. – Посмотрю, что да как.

– Ладно, – максимально небрежным тоном ответила я, стараясь скрыть беспокойство. У меня засосало под ложечкой. Иногда он специально пытался сбить меня с толку. Я не понимала, что происходит.

Я шарила рукой на дне рюкзака. Шон смотрел в окно. Я не спешила, а он все не поворачивался. Я остановилась, и в комнате внезапно воцарилась тишина. Он пошевелил ногой – просто переносил вес с одной ноги на другую, – прижимаясь к стеклу лбом то под одним, то под другим углом, чтобы обеспечить себе лучший обзор.

«Влезь в шкуру жертвы, – учил меня Шон. – Подберись к ней так близко, чтобы она утратила бдительность».

Иногда он говорил мне, что создал меня «по собственному образу и подобию».

У меня ушло пять секунд на то, чтобы переложить пакет с деньгами из обувной коробки в рюкзак. Просто кратковременная мера, сказала я себе. Небольшая страховка на то время, пока мы возимся с этой девчонкой.

Глава четвертая

В день нашего знакомства Шон отвел меня в магазинчик при отеле и купил мне новую одежду – узкие черные брюки, обтягивающие платья, шелковые майки, – отстегивая хрустящие поддельные доллары из своего бумажника. Мы пообедали в кафе со шведским столом, и для затравки он показал мне, как с помощью пищевого отравления уехать из отеля, не заплатив. Когда я спросила, не придется ли менеджеру оплатить наш счет из своего кармана, Шон сказал мне, что я ничего не добьюсь в этом бизнесе, если буду переживать за каждого встреченного мной человека.

– Я приведу тебя к успеху, – сказал он. – Все будет хорошо. Теперь ты со мной.

На Гоа есть международный аэропорт, обслуживающий пакетные туры, но мы вылетели из другого терминала – пыльного, с потрескавшейся плиткой помещения, – откуда самолеты разлетаются по стране. Шон сказал проводнице, что я беременна, а когда нам не предоставили места с увеличенным пространством для ног, он очаровал ее, и она пересадила нас в первый класс. К бесплатному шампанскому Шон не притронулся. Он многое делает напоказ, хотя тогда я этого не понимала. Он не получал удовольствия от комфорта и бесплатных ништяков и весь полет провел, стоя возле туалетов. Для него облапошить кого-нибудь – дело принципа.

В Дели мы остановились в навороченном отеле, оснащенном автоматическими воротами и рентгеновским аппаратом для багажа, как в аэропорту. А еще при входе нас встречал человек с металлодетектором. Во второй вечер, за предобеденным аперитивом, Шон завел беседу с миссис Уильямс, вдовой из Техаса. Она была «без ума от Индии» и приехала сюда в восьмой раз за восемь лет. Я наблюдала за тем, как он флиртует с ней, обхаживает ее, вызывает на откровенность. Он не раскрывал свои карты, но то и дело интриговал ее, словно вскользь упоминая о своем общении с «состоятельными людьми». Когда она пересела за наш столик, он наконец сказал ей, что мы дизайнеры интерьеров и приехали сюда кое-что прикупить по заданию важных клиентов.