Читать онлайн Правила мести, или Смерть отменяется бесплатно

Правила мести, или Смерть отменяется

***

Первые признаки физической боли он ощутил, когда открыл глаза. Она расползалась по всему телу. Прожгла кожу. Скрутила мышцы. Проникла вглубь души. Зацепила сердце. Расковыряла плоть. Боль пронзала, но он понимал, что давно живет с ней. И даже привык. Физическая боль давно уступила место душевной боли. Той, которая оставляет глубокие раны, разорвавшейся души. Они не заживают.

Он осмотрелся. Белый потолок и бледные стены. Комната – глянцевый кубик, пропитанный запахом лекарств – напоминала больничную палату. Мужчина с трудом повернулся на бок и почувствовал на онемевшем лице что-то лишнее. Он потрогал. На ощупь не понял, но догадался, что на нем кислородная маска. Он снял ее. Он, действительно, в больнице. Одинокая кровать, железный прикроватный столик, аппаратура, моргающая изменчивыми цифрами, как приборная доска кабины самолета. Индикаторами его жизни какое-то время были цифры. Понять бы какое время? День? Неделя? Или годы?

Мысли были медленные и тягучие, взгляд – затуманенный, ощущения – притупленные, а звуки – приглушенные. Но он отчетливо слышал раздражение в ушах – надоедливый гул.

Он сел на кровати, потянул за проводки и трубочки, которые тянулись от аппаратов к его рукам. В ту же секунду аппарат перестал издавать монотонный сигнал и протяжно запищал. Он потрогал лицо – оно оказалось все в шрамах от порезов. И вспомнил…

Удар. Скрежет металла. Стекло разлетелось на мелкие осколки и больно, обжигающе порезало лицо…

В палату вбежала дежурная медсестра и от неожиданности даже притормозила.

– Вы встали? Не может быть. Я сейчас доктора позову. Ложитесь. – Тараторила она. – Вам нельзя вставать.

Он схватил ее за руку, когда она развернулась, чтобы бежать за доктором.

– Где Зара? – он крепче сжал ее руку.

– Я не знаю. Отпустите меня, мне нужно доктора позвать.

– Сколько я здесь лежу?

– Я точно не знаю, я всего лишь месяц здесь работаю.

– Месяц? Вы шутите?

– Нет.

– Какое сегодня число?

– Пятнадцатое.

– Дату. Скажи мне дату! – раздраженно потребовал он и крепче сжал ей руку.

– Пятнадцатое сентября. Нужно позвать доктора, – попросила она.

Он отпустил ее, и она побежала за доктором.

– Два месяца, – обреченно пробормотал он и спустил ноги с кровати. Какая-то сила вселилась в него, она возвращала ощущения, звуки, мысли и, самое главное, желание жить.

Он поймал свое отражение в темном мониторе аппарата УЗИ и ужаснулся. На него смотрело чудовище. Раны от стекла уже затянулись, но не исчезли, а наоборот, набухли и безобразно выпирали рубцами. Он был уверен, что они воспаленного красного цвета. Видимо, врачи сильно не старались, зашивая порезы и царапины. Изуродованное лицо теперь было похоже на дыню, такое же в репанках и рубцах. Даже темная глубина экрана не смогла скрыть весь ужас последствий аварии.

С той аварии прошло почти два месяца!

Он лежал в больнице почти два месяца!

А Зара? Где Зара?

Последнее, что он запомнил, до того как отключиться в беспамятстве, была машина. Он помнил машину. Ту, которая неслась на пешеходов, но врезалась в их автомобиль.

Они ехали с Зарой к друзьям на дачу. И уже на выезде из города в его машину влетел огромный джип. Он толком и не понял ничего. Воспоминание безжалостно подкидывало кадры того дня. Удар. Скрежет металла. Крик. Машина потеряла управление. Ее подкинуло в воздух. Оторвало от земли. Она пролетела. И опять удар. Стекло разлетелось. Он сильно ударился головой, но сознание не потерял. Зары в машине не было. Где она? Ее выкинуло из машины при ударе? Он кое-как открыл искореженную дверь, вывалился на землю и почувствовал, что кровь течет по лицу мелкими струйками, он вытер лоб. Боль оказалась острой. Он не столько почувствовал, а больше догадался, что стекло разбилось и осколки попали ему в лицо. Он посмотрел на свою ладонь – она была в крови. Зару он не увидел. И никак не мог понять, где она. Он направился в сторону чужой машины, которая влетела в них, в салоне находился человек, кажется женщина, зажатая в подушке безопасности, сама машина без существенных повреждений. Он сделал несколько шагов. Упал на колени. По-видимому, сначала его несла гремучая смесь из силы и болевого шока, но потом он прошел и почувствовал нестерпимую боль во всем теле, и силы покинули его. Он пошатнулся и упал на бок. С каждой секундой в глазах становилось все темнее, как будто он вошел в тоннель, темнота сгустилась, а свет отдалился. Он медленно отходил от света. Он смотрел прямо перед собой и в отдаляющемся свете видел белую машину, номер машины. Черные цифры медленно расплывались в туманное облако. Потом все потухло. Номер врезался в его память, в мысли, в глаза. Он так четко помнил этот номер, как будто он на него все время смотрел. Все два месяца он стоял у него перед глазами.

В палату вбежал заспанный дежурный доктор с медсестрой, которая «всего лишь месяц здесь работает». Они суетились вокруг него, проверять показатели аппаратов, светить в глаза, требовать открыть рот. Что они хотят от него?

– Где Зара? – спросил он у доктора.

– Зара? – удивился он. – Зара – это кто?

– Зарема. Где Зарема? – опять спросил он и уточнил – это моя девушка. Она была тогда в машине. Мы попали в аварию.

– Ох, парень, давай мы поговорим с тобой позже, а сейчас мне нужно тебя осмотреть.

– Где она? Она погибла?

Доктор взглянул, но не ответил, подцепил к его руке шнурки и проводки. Трезвый ум и крепкие нервы – показатели брони специалиста. Ни один разговор не должен сбить его с профессионального толку. Но парень оттолкнул его.

– Я вас спрашиваю! – крикнул он. Голос дрогнул. Силы предательски покидали неокрепшее тело. Он дернул рукой. Проводки натянулись, как резинки норовя отлететь к аппаратам. Он набрал в легкие воздух, закашлялся и опять потребовал – отвечайте. Где она? Она погибла?

– Я не знаю.

Доктор врал, это было видно. Ложь трудно скрыть. Ее выдает голос, взгляд, слова, пропасть противоречивых чувств. Она выпячивает таинственной скрытностью, как шило из мешка. Медсестра с сочувствием смотрела на больного.

Доктор придержал его за руку и посмотрел на аппаратуру: считывал информацию. Показатели не радовали, но состояние пришедшего в себя парня обнадеживало, обещало динамичное восстановление с помощью специалистов и медикаментов.

Парень попытался встать, оперся на руки и пошатнулся, врач подхватил его и помог сесть обратно.

– Куда вы, Дмитрий, собрались? Вам еще рано вставать. Надо набраться сил. Вы еще слабы. Доверьтесь нам. Сейчас Машенька сделает вам укол, – он сделал знак глазами медсестре, та стала набирать в шприц лекарство, а доктор продолжил: – И вы, Дмитрий, успокоитесь, поспите. А утром поговорим.

Парень беспомощно взглянул на врача. Он понял все. Не нужно утром ни о чем говорить. Все и так понятно. Понятно, что Зары уже нет. Нет в живых. Она погибла. Она погибла в той жуткой аварии.

– А-а-а! – закричал он и повалился лицом на подушку.

Тогда он не увидел Зару. Не успел. Он отключился от боли и от полученных ран. Он сильно стукнулся в машине и потерял сознание, так и не увидев ее. Последнее, что он тогда видел, это белая большая машина и ее номерной знак. Три цифры три и буквами слово «три». Темный тоннель ночной черноты сомкнулся.

Тогда казалось, что это было самое страшное. Нет. Самое страшное оказалось сейчас, когда темнота расступилась. Оказалось, что свет таит в себе ловушку. Возвращение к жизни оказалось самым болезненным.

Жизнь ради жизни окончена, начинается борьба. Теперь она неизменная спутница его жизни, также как все возможные вариации боли и мести.

***

Прошло время – чуть больше года.

В кафе было безлюдно – положительное качество уюта. Приглушенный свет придавал таинственности. Обстановка располагала для конфиденциального разговора. Обычно в таких местах решаются денежные вопросы, связанные с секретностью. Журналист Жуков Женя, подписывающийся в статьях «ЖЖЖ», знал это не понаслышке. Многогодовая практика доказывала, что деньги не любят громких звуков и любопытных взглядов.

Он сидел за круглым столиком в удобном кресле, пил кофе и осматривал всех профессиональным, цепким и пытливым взглядом.

В кафе вошел молодой мужчина. Они зацепились взглядами. Новый посетитель направился к нему прямым ходом. То, что это его информатор (так он мысленно стал его называть), Жуков не сомневался. Парень скинул с плеча ремень кожаной сумки и поставил рядом на кресло. Сам сел в соседнее.

– Я вас уже заждался, – набивал себе цену Жуков.

– Извините, но я не опоздал.

– А я считаю, что на деловую встречу нужно приходить загодя.

– Учту, – пообещал мужчина.

Жуков не стал долго отчитывать парня и перешел сразу к делу.

– Вы сказали, у вас есть стоящая информация.

– Есть, – согласился мужчина. – Но мне нужна информация от вас.

– Это я уже понял, – слащаво заулыбался он. – У меня много информации. Я ее собираю. Это моя работа.

Опять он набивал себе цену. Любил он цену набивать. Все без исключения должны знать, что он значимый человек в этом нелегком деле журналистики. Он испытующе посмотрел на парня. Реакции от информатора не последовало, и журналист продолжил:

– Но я не поделюсь ею, пока не пойму, что это выгодно. Кстати, где вы раздобыли мой телефон?

– Это профессиональная тайна, – заверил парень, – но вы не беспокойтесь, от меня он не уйдет.

– Надеюсь, – Жуков внимательно посмотрел на информатора. – Заметьте, я не спрашиваю ваше имя.

– Вы прекрасно знаете, что мне легко вас обмануть.

Жуков отметил про себя, что парня трудно провести – это следствие ума или хитрости. Хотя одно другому не мешает. Кстати, именно этими свойствами – врожденным и приобретенным – пользовался Женя.

– Перейдем к делу. По телефону вы сказали, что вам нужна информация об аварии, произошедшей год назад.

– Да.

– В ней участвовала Настасья Андреевская.

– Да.

– Я не дам ее вам просто так.

– Я подготовился.

– Вы пообещали мне фотографии певицы Розы Розалии.

– Да.

Парень достал конверт из сумки. Ох как тяжело ему достались эти снимки. Тяжело не физически, а морально. Стас ругался, даже кричал, даже пристыдил: «Как ты можешь? Ты пользуешься превышением должностных обязанностей, где твоя профессиональная этика? А если снимки всплывут в желтой прессе? Розалия сразу поймет, кто и когда их делал. Ты в суд хочешь идти? Отвечать за это? Да нас в пух и прах разнесут. Нам доверять перестанут. Ни один адвокат не спасет. Ты этого хочешь? Мало того, что я тебе телефон этого скандального журналиста раздобыл, ты еще нас всех собираешься подставить с Розой. Ты же знаешь, Роза нам такое предательство не простит. Я тебя прошу, имей голову на плечах. Она у тебя обычно имеется, но сегодня снесло».

Он не стал доказывать Стасу теорему о наличии у него головы и мозга, только сказал, что фотографии Розы Розалии не попадут в редакцию желтой прессы. Что бы ему это ни стоило.

– Я могу взглянуть? – потирая руки, спросил Жуков.

– Да – он передал конверт.

Женя открыл, вытащил снимки, разложил их веером. Одного профессионального взгляда хватило, чтобы сделать вывод:

– Отлично. Это стоящие снимки.

Он собрал фотографии стопочкой и положил поверх конверта, на верхнем снимке была запечатлена девушка на больничной койке в элитной палате. Лицо с синяками от операции. Ее осматривал доктор, его лица не было видно. Девушка что-то ему говорила и не видела, что ее снимают.

– Вы продадите их журналу?

– Я сам напишу статью о Розалии.

– Сколько стоит ваша статья про Розу?

Жуков махнул рукой и недовольно продолжил:

– Недорого. Дешевле, чем про Андреевскую.

– Почему?

– Розалия на каждом шагу светится, а Андреевская – затворница, ее в скандале заметить – проблема. Значит, писать о ней проблема. А очень хочется уличить ее в обмане.

– Вы пишите о личностях?

– Я срываю маски. Это моя любимая работа. А еще я не люблю, когда люди лицемерят. Они ведь все… все лицемерят. В жизни они одни, а на камеру они другие. В жизни они разговаривают матом, а по телефону поют слаще жаворонка. В жизни они грымзы и телезавры, а перед поклонниками улыбаются во все тридцать два вставных зуба. Ненавижу, когда лицемерят, поэтому пишу о них всю правду. А эта Розалия вообще рекламирует крем от морщин, а нормальные девки ей верят. А на самом деле ей морщины пластический хирург скальпелем разглаживает. Она ведь еще та мымра по внешности, ведь не накрашенная – кикимора. Вот вам и обман. И я благодаря вашим фотографиям выведу ее на чистую воду. Открою глаза публике на кумира, покажу им настоящую морду лица.

Жуков собрал снимки в конверт и собирался их спрятать в дипломате, но парень выхватил его. Быстрым движением он закинул их в свой приоткрытый портфель.

– Мы же договаривались, что снимки взамен на информацию, – пояснил парень свою выходку.

Жуков покусал губы (как бы не улетели снимочки), цыкнул языком и с сожалением сказал:

– Там такое дело… написал я статью, – он раздраженно стукнул кулаком по столу, привлек к себе внимание окружающих, взял себя в руки и более спокойно продолжил: – Супер статья. В хлам разнес все. Такая резонансная статья получилась, мнения общества разошлись, меня это радовало, – он тяжело вздохнул и продолжил,– а потом мне пришлось опровержение писать. На меня все стали давить.

– Кто все?

– Аллигаторы и пресмыкающиеся, – увидев удивленный взгляд, пояснил: – Издательство, которое ее крышует, «Союз авторов», в который Андреевская входит, моя редакция. Мой главный редактор сопротивлялся-сопротивлялся, потом потребовал от меня опровержение и увольнение.

– Даже так? – удивился парень.

– Да. А что вас удивляет?

– Да так. Я думал, что за такими статьями очередь стоит.

– Да. Дело в том, что я не проверил информацию. В полиции не разглашают. Все такие умные стали, – небрежно кинул журналист: – Сразу требуют официальный запрос от редакции. Редакция, в свою очередь, не дает такого разрешения.

– Почему?

– Я же вам уже сказал – Андреевскую кто-то крышует.

– Понятно. А откуда вы ее взяли?

– Мне ее продали, почти так же, как вы. Одна разница – вы продаете инфу за инфу, а ту я купил за монету.

– Вы встречались в кафе?

– Это вторая разница – мне инфу дали по телефону. Я пошел ва-банк. Я хотел быстро напечатать статью про Андреевскую, чтобы вызвать тот фурор. Торопился. Ведь это была сенсация. Тихоня Настасья – участница аварии, с которой скрывается, как последняя преступница. Информация была не проверена мной, но это не значит, что она ложная. Есть снимки, есть свидетели, есть факт преступления. Но все пошло не так.

– Вас подставили?

– Я не исключаю, что мне сказали правду. Голос был изменен. Сейчас на любом телефоне даже младенец может программой по изменению голоса пользоваться. Я и тогда знал, что голос ненастоящий, но очень все правдоподобно было и к месту. Авария – свидетели – снимки – информация. Я и клюнул. Но настолько все было правдоподобно. Я и сейчас верю в свою разоблачающую статью, несмотря на то, что суд я проиграл и влетел на кругленькую сумму. Все это было подстроено, чтобы выгородить Андреевскую. Это она была тогда за рулем и сбежала с места аварии. У меня и снимки есть.

– Вы можете мне их продать?

– С удовольствием продал бы, но не стану этого делать.

– Почему? – нетерпеливо спросил парень.

– Потому что они все есть в открытом доступе. Я их в журнале напечатал, на свою страничку в интернете кинул, правда, после суда пришлось оттуда их удалить. Но из журнала никто не удалит. Как говорится, что написано перьевой ручкой, не выпилит бензопила «Дружба».

– Да, – разочарованно протянул парень, – не много.

Он встал из-за стола, собираясь уходить.

– Постойте, – занервничал Жуков, – вы мне обещали… фотографии.

– Я сегодня много дал обещаний, – непонятно заявил парень.

Он достал конверт, со словами «Берите, пока я не передумал», небрежно кинул его перед Жуковым, развернулся и быстрым шагом ушел. В уме крутилось обещание: «Я сделаю все, лишь бы фотографии Розы не попали в редакцию противного журналиста. Что бы мне это ни стоило».

Жуков меркантильно, предвкушая сладкий вкус мести всем знаменитостям, а сегодня в лице Розы Розалии, схватил конверт и спрятал его в нагрудном кармане.

– Чуть не улетел мой сюжет – хитро улыбаясь, пробубнил он.

Он расплатился за кофе, вышел на улицу, улыбка не сходила с его лица до самой редакции. По дороге он набрал номер телефона главного редактора и заявил:

– Мне нужна первая полоса. Вечером будет статья про пластику Розы Розалии. Все подробности при встрече. Я не подведу.

Он ехал в машине, в голове уже крутилось название ошеломляющей статьи, набросок всех разгромных, разоблачающих, жареных фактов его журналистского расследования.

Даже расследовать ничего не пришлось. Парень сам все принес на блюдечке с золотой каемочкой и золотым яблочком. Зато освещение скандальных событий должно получиться на отлично.

Он в облаке эйфории вошел в издательство, сел за свой стол, достал с нагрудного кармана конверт и достал содержимое.

Ох, как он был рад. Но радость не бывает вечна. На то она и радость.

Содержимое конверта оказалось приятным, но неожиданным. На стол высыпались скользкие новенькие пятитысячные купюры и свернутый пополам листок бумаги.

Он дрожащими руками открыл записку: «Здесь денег больше, чем вы получили бы за статью про Розалию. Прошу прощения за некорректное поведение и за то, что не оправдал надежды».

Журналиста Жукова Женю нерадостно осенило, он зло выругался: «Информатор подменил конверт. На первую полосу я буду печатать эти купюры?».

Он помотал головой и задумчиво кислым голосом проговорил:

– На блюдечке с золотой каемочкой оказалось червивое яблочко.

Он аккуратно сложил купюры себе в портмоне и стал придумывать оправдательную речь для главного редактора.

***

Водитель старался не мешать ее работе. Он быстро понял правила. Никаких лишних слов, никаких замечаний и разговоров в поездке, никаких вопросов. Анастасия Андреевна не была вредной работодательницей, скорее, просто очень занятая и вся в раздумьях женщина. Когда надо было, она сама говорила ему, куда и зачем едут. Он долгое время присматривался к ней, пытаясь понять, какая она на самом деле. Спокойная, уравновешенная, но глубоко душевная, или искусно держащая эмоции под контролем собственных нервов. Выводы были противоречивы. Он не смог оценить человека, который дал ему работу, но решил не торопиться. Только время и место сможет ответить на вопрос.

Работать водителем ему понравилось. Нетрудная, но ответственная работа. Все как он любил – минимальное вложение физических сил с максимальным мыслительным процессом и аналитикой ситуации.

За четыре дня работы он не получил ни одного замечания. Может быть, обойдется и без конфликтов. Задача ведь не в этом.

Она без лишних разговоров, без лишних расспросов, без лишних требований документов и всякой ерунды взяла его водителем. Он и сам не ожидал, все так гладко складывалось. А ведь шел устраиваться на работу как настоящий русский человек – наобум. А, нет, русский делает все – на авось. Авось возьмут водителем. Авось дворником. Авось директором. Повезло, взяли водителем. Прекрасно. Работой обеспечен. Чего так сильно добивался, то и получил – тесный контакт с объектом.

Сегодня она выехала впервые. Каждый день он возил ее детей с няней Татьяной Сергеевной на кружки, секции, в кафе, бассейны и развлекательные центры.

Возить детей по их неотложным, почти взрослым делам, было одно удовольствие. Близнецы настолько одинаковые с лица, настолько же разные по характеру, ему нравились. Несмотря на то, что у него не было практики общения с детьми, с ними он сдружился.

Сеня – активный и громкий мальчишка – полностью хотел подмять под себя и свои детские капризы весь мир, который, по его мнению, должен крутиться только вокруг него. Он озорно носился по всему детскому лабиринту или шумно прыгал в бассейн, без всякого стеснения подходил к незнакомым детям, знакомился, с этой секунды становился лучшим другом и смекалисто находил увлекательные игры для всей компании.

Соня – его полнейшая противоположность – спокойная, тихая и безотказная девчонка, даже не пытающаяся выделиться в свете своего брата. Она могла долгое время любознательно наблюдать за муравьем на тропинке, который бежал по своим неотложным делам, и не обращать внимание на неугомонные игры брата.

Сеня же в свою очередь, по своей детской логике или скорее интуиции, считал, что во всем должен помогать сестре и от всего оберегать. Он оберегал ее от громких игрушечных автоматов, роботов и каруселей, отдавал Соне карандаши и бумагу, оберегал от шумных горок на игровой площадке, уступая место на качели. Она же, в свою очередь, спокойно не соглашалась с Сеней и тихо, но упрямо пыталась добиться своего.

Кириллу было интересно наблюдать и анализировать детей Анастасии Андреевны. А еще ему было интересно каждый день удивляться своим наблюдением, открывая в каждом из них новое качество или черту характера.

Вот вчера вечером, например, спокойная и тихая девочка Соня, настойчиво просила арбуз. Татьяна Сергеевна решила, что арбуз лучше есть утром, а не вечером и даже попыталась ей это объяснить, что дети ночью должны спать, а не ходить по дому сомнамбулами в поисках туалета. Но не тут-то было. Если бы Кирилл знал, то начал бы считать количество произнесенного слова.

Соня уже готова была идти спать и переоделась в пижаму, села за стол и стала просить, повторяя одну и ту же фразу: Няня, дай арбузик, няня, дай арбузик, няня, дай арбузик, няня, дай арбузик.

Если бы Кирилл знал, то точно стал бы считать.

Она повторила раз сто, и бескомпромиссная Татьяна Сергеевна сдалась.

Вчера вечером Кирилл открыл новое качество в Сонечке – она не сдастся, пока не добьется желаемого. Как ни странно, он был удивлен этому открытию и целеустремленности ребенка. И понял, что иногда ему, взрослому мужчине, не хватает такой хватки и настроя на цель.

Анастасия Андреевна больше походила на свою дочь – малоразговорчивая, спокойная, культурная и уравновешенная – такую оценку ее личности в первый же день дал Кирилл. Но ему казалось, что он что-то в ней не доглядел. Скрытность. Вот что пугало и настораживало.

Много с ним не разговаривала, потому что работала. Работала дома, за компьютером, работала у телевизора, смотря с детьми мультики. Сейчас работала на заднем сиденье своего автомобиля. Она ехала по делам и занималась делами. Это нормально для занятой деловой женщины.

Он видел много начальников и начальниц. Последнюю, которую он вспомнил, была слишком высокомерная и заносчивая. Она пришла к Стасу в кабинет, другу детства, юности, молодости и, дай бог, старости. Женщина ухоженная, напичканная ботоксом, кератином и силиконом, с нарисованными бровями. Он тогда смотрел на нее, не слушал ее крик, хотя это было трудно, и думал: «Почему у них всех одинаковые брови, что это за мода такая? Почему косметолог рисует одинаковые брови, почему он делает всех под одно лицо? Рука набита под один шаблон? Женщины становятся похожи друг на друга. Черные неестественные широкие брови бросаются в глаза. Хочешь – не хочешь, но взгляд падает только на них, нет больше ничего, ни губ, ни глаз – чистый лист бумаги и только угольные брови. Женщины становятся одинаковые. Никакой оригинальности. Хотя сами женщины и девушки считают наоборот, что именно это делает их особенными и оригинальными».

Он смотрел на ее брови, на их грозное движение и попытался сосредоточиться на ее не менее грозном крике. Оказывается, эта женщина, именно с этого она и начала свои претензии – начальница престижной фирмы, а муж, между прочим, не кто-нибудь, а глава какой-то там администрации и у него, естественно, много связей, а у нее, естественно, много денег. А все это вместе, сделал вывод Кирилл, составляет гремучую смесь для всех обижающих ее и неугодных ей. Его самого это, конечно, не пугало, но он точно знал, что от любой обиженной и оскорбленной особы, неважно какого пола, можно ожидать больших неприятностей. Тогда так и случилось.

Кирилл хмыкнул при воспоминании, обиженная и оскорбленная особа написала жалобу. Начались проверки. Такие моменты он сам называл «пощипывания», потому что к серьезным неприятностям они не приводят, а вот от работы отвлекают, настроение портят и драгоценное время забирают.

Его теперешняя начальница не такая. Анастасия Андреевна вела себя вежливо, спокойно и культурно и показалась ему великодушной, как будто из королевской семьи. Во всяком случае, такое мнение сложилось у него об Анастасии Андреевны.

Она, как всегда, сидела на заднем сиденье и работала. Она брала блокноты, книги, листы бумаги и тетрадки, которые в беспорядке были разбросаны по всем сиденьям машины. Читала свои черновики и заметки и печатала в ноутбуке, который держала открытым на коленях.

В зеркало заднего вида он заметил, как она смотрит в окно, думает, ловя нужную мысль, а потом записывает ее или сразу печатает. Его это удивляло – как так можно работать? Все творческие люди такие необъяснимые? И весь их творческий процесс не поддается объяснению? Но он прекрасно видел и понимал, что она сейчас в гармонии с собой. Сейчас она едет в машине, работает, и нет никаких переживаний и суеты. Она спокойно и плодотворно работает.

Он опять взглянул на нее через зеркало. Она положила исписанный лист рядом на сиденье, на секунду задумалась и стала печатать. А ему очень захотелось понять: все то, что она делает – это работа или хобби?

– Извините, что отвлекаю. Вам удобно? – негромко спросил он.

– Что? – она отвлеклась и посмотрела на него в зеркало.

– Машину трясет. Вам удобно печатать?

– А это, – она выпрямила спину и подвигала плечами, разминая их. – Я уже привыкла. Где мы?

Она посмотрела в окно.

– Минут пятнадцать еще ехать, – ответил он. – Пробка на Хорошевке была.

– Ничего удивительного, там всегда такое.

– Мы опаздываем?

– Нет. Все нормально, – она помахала головой и закрыла компьютер. Она отвлеклась на виды в окне. – Мне нравится этот район города. Здесь сталкиваются две эпохи времен.

– Какие?

– Новые постройки и старые постройки, это…

Ее перебил телефонный звонок. Она достала из сумочки телефон и ответила.

Кирилл успел заметить, как она чуть изменилась в лице. Она слушала мужской голос и иногда отвечала на его пылкую речь.

– Да, алло. Привет. Нормально. Это не должно вас с Ириной касаться. Да, я отказала Ирининому родственнику. Да, я говорила, что мне нужен водитель. Говорила, но мне помогли в издательстве. Да, мне водителя через издательство порекомендовали. Не надо кричать. Чем я вас подвела? Не надо было ему обещать. Я же вам не обещала, что возьму родственника Иры. Тем более он мне не приглянулся. Нет, я не по красоте выбирала себе водителя. – Она быстро взглянула в зеркало, в нем отражался новый водитель, и отвела взгляд. – Я другое имела в виду. Мне показалось, что он ко мне не совсем трезвый приходил. Как это ну и что? Но Алексей же водитель, а водители не пьют. Я не спорю, бывает, но это не значит, что на собеседование надо выпившим приходить. Он, кстати, мне еще и нагрубил. Ну, если я сама виновата, то не надо ко мне ваших родственников присылать. И не кричи. Коля, я тебе еще раз говорю – у меня уже есть водитель и никого я увольнять не буду. Все. До свидания.

Она уже отвела руку с телефоном от уха, но мужчина что-то еще говорил. Она опять взяла слушать его.

– Хорошо. Дети поедут к тебе на выходные. Позвони мне в пятницу. Пока.

Она отключила вызов. И тяжело вздохнула.

– Что-то случилось? – спросил он.

Она пожала плечами и озабоченно ответила:

– Ничего. Все как обычно.

– Вы меня извините, но я все слышал. Просто у вас динамик на телефоне громкий.

– Этот разговор не требуют секретности, – ответила она, чуть расстроившись, что водитель стал невольным свидетелем ее разговора с Колей.

– Я так понял, вам навязывали другого водителя, а вы взяли меня. Я надеюсь, от этого не будет у вас проблем?

– Не навязывали, а предложили, – уточнила она, – и проблем не будет. Забудьте этот глупый разговор.

Он привез ее в издательство и, пока она собирала свои записи в элегантный дипломат, он открыл ей дверцу автомобиля.

Она, не торопилась выходить, внимательно на него посмотрела и негромко попросила:

– Кирилл, не надо передо мной торопиться двери открывать. Я же не барыня какая. Могу и сама открыть.

– Но так положено, – возразил он.

– По этикету, – хмыкнула она, выходя из машины. – Спасибо. Я в издательстве буду примерно часа два. Если вам куда-то надо отъехать, то езжайте.

– Нет. Я буду ждать вас.

– Хорошо, – сказала она, уходя. – На первом этаже есть буфет.

Он сел в машину и задумался, видимо, этот телефонный разговор, который он прекрасно слышал, вывел ее из себя. Было видно, что она расстроилась. Дома-то она садилась в машину в хорошем настроении. Невидимый Коля просил, вернее, требовал, устроить на работу водителем родственника некой Ирины, а Анастасия Андреевна уже взяла на работу его, Кирилла. Хоть бы работы не лишиться с таким напористым Колей.

Анастасия Андреевна вернулась из издательства минут через сорок, села в машину и первым делом извинилась.

– Кирилл, извините меня, что я на вас накричала.

– Когда? – он удивленно повернулся к ней.

Она выкладывала из дипломата на сиденье ноутбук и документы, посмотрела на него смущенно и ответила:

– Когда уходила.

– Разве вы кричали? – он пожал плечами, – просто сделали замечание.

– Тогда извините за замечание.

– Не стоит извиняться. Вы мне просто расскажите правила, которых я должен придерживаться на работе.

– А никаких правил нет. Простой распорядок рабочего времени. Пять дней в неделю обязательно, а суббота, воскресенье – по надобности.

– Я за другие правила хочу уточнить.

– Нет никаких правил – повторила она.

– Может, тогда пожелания.

– Какие пожелания?

– Я понял, вам не нравится, что перед вами открывают дверь машины.

Она улыбнулась.

– Каждой женщине нравится, когда перед ней открывают дверь машины. Но я не хочу, чтоб это выглядело, как моя избалованность.

– Это я понял. Вы меня предупредите, какие еще могут быть пожелания.

– Ну вот вы опять со мной разговариваете, как с балованной королевой. Пожелания. Наказы. Указы. Волеизъявления барыни.

– Я не это имел в виду. Я просто не хочу попадать впросак, когда захочу вам помочь.

– Хорошо. Не обижайтесь. Я буду вас предупреждать.

Она открыла ноутбук. Он понял, что разговор на эту тему должен быть окончен и завел машину.

– Куда сейчас едем? – спросил он, выруливая со двора издательства.

– Домой, – задумчиво протянула она, щелкая клавишами компьютера, уже настроившись печатать очередную фразу. – В связи с тем, что меня недолго мучили в издательстве, я могу позволить себе пойти в бассейн с детьми. А Татьяне Сергеевне сделать выходной.

– То есть заезжаем домой за детьми и едем в бассейн.

– Нет. Бассейн в четыре часа. А я еще успею поработать.

Наверное, Кирилл отвлек ее от рабочих мыслей, она отложила компьютер на сиденье и стала смотреть в окно.

– А вас обычно долго мучают?

– Что? – удивилась она.

– Вы сказали, что вас сегодня в издательстве недолго мучили.

Настя захихикала:

– Нет. Конечно же нет. Это я так пошутила. На самом деле Евгений Васильевич – это редактор, очень культурный и порядочный человек. И еще ни разу меня не мучил. Валентина – помощница его, Валентина Киселева, она вообще ангелочек. Милая, вежливая и искренняя девушка. С ней я работаю чаще, чем с Евгением Васильевичем. И она меня тоже не мучает.

Она редко рассказывала о своей работе – не кому было. Заинтересованность нового водителя показалась искренней. Настя внимательно на него посмотрела, насколько это позволяла спинка автомобильного кресла. Попыталась незаметно его рассмотреть. Конечно, она уже давно его рассмотрела, но сегодня попыталась сделать это повнимательней. Симпатичный мужчина, кажется, ее ровесник. Может, на пару лет старше ее. Что там в его паспорте было написано? Она не помнит. Потому что не читала. Зачем ей тогда это надо было? Не надо было. А вот сейчас пришло в голову вспомнить, какого он года рождения. Но не тут-то было. Она не смотрела на даты, она его документы вообще не читала. А не мешало бы заглянуть в прописку, состав семьи и семейное положение. Интересно, есть у него дети, кто его жена? Кольца на пальце не видно, но это не показатель. Николай, ее муж, никогда не носил кольца, они ему мешали, ему было неудобно. В первый и последний раз он надевал кольцо на свадьбе, вернее, это она ему надевала. Может, и Кирилл не носит обручальное кольцо по такой же причине, а еще, чтоб не царапать, когда ремонтирует машину.

– Кирилл, вы давно водителем работаете?

– Нет. Недавно. Как к вам устроился, так и работаю. Но вожу машину давно. Я водитель со стажем.

– Я заметила.

– Да?

– Вы держите руль двумя пальцами, за рулем расслаблены, значит, уверены в себе и в машине.

– Спасибо. А вы водите машину?

– Вожу, вернее нет, – неуверенно заговорила она, помолчала, потом задумчиво добавила: – Водила, теперь не вожу. Боюсь.

– Неужели в аварию попали? – он внимательно посмотрел на нее через зеркало.

Она отвернулась и стала смотреть в окно. Ему даже показалось, что глаза ее наполнились грустью и слезами. Она молчала. А он не торопил. И не помогал. И деликатно не перевел тему разговора, хотя все понял. Просто ждал ответ и смотрел на нее.

И она ответила:

– Нет.

– Вы не подумайте чего плохого, – стал выкручиваться из пикантной ситуации водитель, – но одна моя знакомая также не садится за руль, потому что была свидетелем страшной аварии.

Настя пояснила:

– Я боюсь садиться за руль, но давайте больше не поднимать эту тему. Она очень неприятна.

А что она еще могла сказать? Ей на самом деле было страшно. Страшно водить и страшно вспоминать тот ужасный день, после которого она перестала садиться за руль. Она незаметно смахнула слезы с глаз и поморгала, чтоб они быстрее высохли.

Кирилл все понял и все же продолжил:

– Машина у вас хорошая, но я все равно заскочу на СТО, проверю, сделаю диагностику.

– Сделайте, конечно, – согласилась она и решила продолжить расспросы: – А до этого кем работали?

– До этого у меня свой бизнес был. Хотя бизнес – это громко сказано. Предпринимателем был. Потом понял, что все могут стать предпринимателями, но не все могут быть предпринимателями. Вот я один из таких, кто завалил дело.

– А что предпринимали? – она неловко улыбнулась.

– Мы с другом открыли клинику, ну как клинику? Громкое слово – малое дело. Частный кабинет. Он доктор. Добавлю (не реклама, так просто хвастаюсь), Стас – хороший доктор. Мы с ним друзья с первого класса.

– Опять хвастаетесь? – пошутила Настя.

– Да, – грустно ответил он.

Он соскучился по своей работе. По своему бизнесу. Но продолжать эту тему не хотел. Поэтому мысленно стал готовить отпор, как она сказала по поводу того, что не водит машину: «давайте не поднимать эту тему. Она очень неприятна». Надо будет ей так же ответить по поводу его частного бизнеса. «Обидится? – сам себя спросил он и ответил: – Не должна. Поймет. Она же умная».

– А почему прогорел бизнес, раз доктор хороший, – спросила Настя.

– Аппаратура денег стоит огромных. Бешеных денег. Бешеные деньги, когда их нет, вызывают бешенство, – пошутил он грустно, но правдиво.

– Очень жаль. Мне кажется, это очень хорошее дело – лечить людей.

– Возможно. Но я не смог его развить. Потом сидел некоторое время без работы. – Слова давались с трудом. Он как будто не мог выговорить, поэтому быстро пояснил – тяжело вспоминать те времена. Не люблю…

– Понимаю – признала Настя.

– А потом стал отправлять свои резюме. Так я попал к вам.

– Я не читала ваше резюме.

Она неловко улыбнулась. Она не умеет разговаривать с мужчинами.

– Я о вас ничего не знаю. Вы не думайте, что я проявляю излишний интерес, просто элементарные вещи о вас я должна знать.

– Вы правы, Анастасия Андреевна. Я вообще удивляюсь, почему вы раньше об этом не спрашивали. Я почти неделю у вас работаю, а вы ни разу не проявили бдительность. А вдруг я псих какой.

– Не похожи.

– Поверьте мне – ни один псих не похож на психа.

– Ни на одном убийце не написано, что он убийца.

– Это строчка из вашего романа?

– Нет. Я не пишу детективы. Все больше романтику. У меня творческий склад ума, поэтому выдумываю легкие сюжеты. А детективы могут писать только логики. С логическим мышлением легче закрутить сюжет, а потом раскрутить расследование. А я так не могу. А еще я боюсь писать про убийства и убийц.

– Почему? – удивился он.

– Я немного суеверная.

– К сожалению, я не читал ни одного вашего романа. Но обещаю исправиться.

– Не надо, – Настя смутилась. – Я пишу женские романы. Мужчинам они не интересны.

Писать для мужчин она не умеет. И разговаривать с ними не умеет. Хотя в ее романах разговоры складываются сами по себе, без малейшего труда и долгих обдумываний.

Почему тогда она не умеет разговаривать с мужчинами в своей повседневной жизни? Она даже не знала, есть ли у него семья, а спросить стеснялась. А вдруг у него жена и семеро детей по лавкам?

– А детки у вас есть? – переступая через неловкость, поинтересовалась она.

– Нет. Детей нет. Жены нет. Я холост.

Он вспомнил ее, ту, на которой очень хотел жениться, ту, которой сделал предложение, ту, с которой собирался воспитывать детей. Сжал крепко скулы и…

…И взял себя в руки. Нельзя. Не сейчас. Не при ней. Он постарался глубоко вздохнуть, чтобы Анастасия Андреевна не заметила его перемены настроения и продолжил:

– Некогда было семью заводить. Работа – дом, работа – дом. Это бич нашего времени. Либо семья, либо бизнес. С бизнесом не получилось, с семьей тоже.

– Это еще не бич. Бич нашего времени – это когда молодые люди двадцати пяти лет не желают общаться с людьми и еду, такси, билеты заказывают через приложения на телефоне. Вот это проблема. Как они смогут обзавестись семьей?

– Если так пойдет, они даже не смогут познакомиться, – поддержал Кирилл. – Если только через приложение в телефоне.

– А наши родители в двадцать лет уже были женаты, снимали квартиру и бегали на работу, а в двадцать пять имелся как минимум один ребенок, кот и пес.

Настя улыбнулась и подумала: «Я не умею разговаривать с мужчинами, хорошо хоть мужчины умеют со мной разговаривать».

Она не умеет разговаривать с мужчинами. Потому что мужчина у нее был один, единственный и неповторимый. Она усмехнулась – правда, потом оказалась, что она у него не одна, не единственная, и совершенная семья лопнула, как мыльный пузырь. Она осталась без мужа, так и не научившись разговаривать с мужчинами.

Наверное, это ее бич – сидеть за своим столом перед монитором, придумывать образы, диалоги, отношения, любовь и не иметь этого самой.

***

Он высадил Анастасию Андреевну с детьми возле бассейна, предварительно обсудив с ней время пребывания на водных занятиях. У него в запасе было полтора часа. И он не стал долго раздумывать. Запланированные дела можно успеть сделать и в тоже время можно опоздать к назначенному времени вернуться.

Он мысленно поблагодарил Татьяну Сергеевну, что она быстро всех собрала на спортивную вылазку, купальники, сменные одежды, очки, шапочки-тапочки – все уже было собрано по рюкзачкам. Сама она собиралась доделать ужин и уехать домой, раз уж выдался непредвиденный выходной вечер. Сидеть на твердых сиденьях в зале бассейна и ждать, пока дети поплавают – это ее любимое дело – она постоянный болельщик Сонечки и Сенечки.

Татьяна Сергеевна ему симпатизировала. Приятная добрая женщина. Она открытая, простая и честная. Сначала он думал, что она мама Анастасии Андреевны, но к маме не обращаются по имени отчеству. Она постоянно крутилась на кухне, прибирала дом и присматривала за детьми, хотя имелась гувернантка. Все это не мешало Татьяне Сергеевне любить близнецов, как своих родных внуков, а их мать называть Настюшей.

Вот гувернантка полная противоположность Татьяне Сергеевне – надменная и строгая Надежда Васильевна постоянно требовала от Сени послушания и потыкала ему Соней, чему сильно удивлялся сам Кирилл. Выбирать себе любимчика из учеников, тем более родных брата и сестры – предел неуважения. Она также свысока смотрела на Кирилла. В ее присутствии ему казалось, что он муравей, которого сейчас клюнет птица. Но птица была не голодная и сейчас она только наблюдала за своей потенциальной жертвой, готовая в любой момент проглотить несмышленую букашку. Кирилл знал разных учителей, были в его списке и такие, которые по своему преподавательскому долгу относились к детям строго, изредка давая слабину, но нормально, по-человечески разговаривали с их родителями и нормально, по-людски обсуждали учебу и воспитательный процесс. Надежда Васильевна же – исключительная женщина – исключила все преподавательские правила. Она строго и сдержанно общалась с Анастасией Андреевной. Строго и требовательно общалась она и с близнецами.

Таких людей он мысленно называл «человек-бомба» – чем дальше ты от нее, тем безопаснее для тебя.

Кирилл удивлялся, как Анастасия Андреевна, такая душевная приятная натура, может терпеть в своем окружении такую жесткую и надменную женщину? Как ей не тяжело и не противно?

«Лучше бы Татьяна Сергеевна учила детей, а Надежда Васильевна убирала по дому», – подумал он и поехал по неотложному делу, которое сам себе запланировал.

***

Вся эта затея не нравилась, но нельзя делать только то, что тебе нравится.

Ждать ему пришлось долго. Хотелось закурить.

Человек сидел в машине и жалел, что не может выдавать себя зажженной сигаретой. Он нетерпеливо постукивал по рулю и поглядывал на часы. Как это ни странно, но время не сбавляло свой ход. Осталось мало времени. По расписанию, когда дети в бассейне, в доме никого не должно было быть. Но домработница не придерживалась расписания и не торопилась уходить. Но оставлять на другой день нельзя. Другого шанса может и не быть. Нужно идти. Идти по намеченному плану. Получилось непредвиденно, но план менять нельзя.

Человек накинул капюшон, надел перчатки, открыл бардачок, достал флакон и вышел из машины, направившись в дом, где хлопотала домработница Татьяна Сергеевна.

Женщина негромко напевала себе под нос, натирая нижнюю ступеньку на лестнице. Она мечтала, что протрет перила и закончит генеральную уборку. И не догадывалась, что в дом проник человек, который долго сидел в машине и ждал, когда она уйдет. Что-то мягкое и вонючее дотронулось до ее носа, под который она только что пела песню. И все.

Женщина пискнула и мягко сползла в его руки. Он оттащил ее к дивану и уложил, бережно подложив подушки под голову и ноги.

Оказывается, очень легко устранить человека, который не изменяет своим привычкам.

«Надо было обувь снять», – подумал он и прошелся по комнатам, стараясь не следить. Он заглядывал в каждый шкаф, на каждую полочку. В гардеробной ему хотелось вообще все перевернуть верх дном, но найти. Но ничего не было. Он нервничал и постоянно оглядывался, проверяя не наследил ли. Фирменная подошва дорогих мокасин могла оставить фирменный след.

***

Алексей боялся и паниковал. Хотя старался не выдавать своего страха. Несколько ночей ему снился один и тот же сон, в котором погибает писательница. А наяву жуткие предчувствия подкидывали страшные картины.

– Это не паника, – возразил он в трубку телефона, противореча своим ощущениям – я подумал… я тогда пьяный был… сразу и не понял… но из-за этого же не убивают. Не хочу я грех на душу брать. И тебе не советую. Надо вернуться и все обратно сделать. Да, мне страшно. Но я же не убийца. Сам я не убиваю, но то, что я сделал, может ее убить. Это же грех. Нет, не могу я. Пожалуйста, давай все вернем обратно. Да не паникую я. Я просто представил, что может быть. Тогда я пьяный был, вот и согласился. Давай. Не могу спать. Ничего не могу. Давай вернем, исправим все. Пожалуйста.

Алексей не паниковал, его мучила совесть вкупе со страхом. А вдруг кто узнает, а вдруг случится страшное и непоправимое? Он же не убийца. Ему страшно. Он не мог с этими мыслями жить. Он уже несколько ночей просыпается в липкой от пота футболке. Он даже водку не пил от страха и ужаса, хотя думал, что будет наоборот. Его гложет и жжет совесть. Нервы предательски воспалились. Руки тряслись, глаз дергался. Он каждое утро включает компьютер и с придыханием и замиранием сердца просматривает новости: не погибла ли? А должна. Каждое утро он просит себя идти и все исправить.

Он ходил по своему гаражу, нервно прислушиваясь к шагам. Гулкие звуки раздражали.

Гараж был оснащен всем необходимым для уединения от надоедливого бати и его женушки. Продавленный диван, вздутый от сырости стол, кресло и трухлявый ковер на стене. Сюда бы еще машину, но он ее продал. Все чаще стал запивать пиво водкой. Он редко здесь ночевал и надеялся, что об этом его тайном месте батя не узнает. Леша схватил со стола пластиковую бутылку и жадно попил с горла. Нервно поставил ее обратно и продолжил:

– Если ты не хочешь, я сам пойду. Да. Точно, – обрадовался он своей идее. – Я сам схожу. Тебе ничего делать не надо.

Он послушал трубку и вздохнул с облегчением, радостно затараторил:

– Да. Спасибо тебе. Спасибо. Я тебя не выдам. Чес слово. Я все сделаю. И тебе легче станет. А мне тем более. А то я уже есть перестал. Спасибо тебе. Спасибо.

Разве он знал, что этим самым подписал себе смертный приговор?

Если бы он знал. Он бы не открыл дверь гаража и сидел бы здесь взаперти еще день, а может, два, а может, неделю или год. Но разве ж он знал, что сегодня вечером его голова треснет после удара тяжелым железным автомобильным ключом. Разве он мог знать, что, идя делать благое дело по спасению человека и своей души, он потеряет эту самую душу. Разве он мог себе представить, что последнее, что он услышит – хруст и треск сломавшихся костей черепа. Он их услышал и даже почувствовал, как потекла кровь из раны, и душа, которую он не успел спасти, вылетела из его уже бесчувственно падающего тела.

Разве ж он знал? Никто не знал, что его неживое тело заволокут в гараж и бросят на любимый диван. Зато человек, который убил его, понял, что также сможет убить писательницу Настасью Андреевскую. Ничего в этом сложного нет.

***

В машине было шумно. Сеня делился эмоциями громко. Водитель уже привык, что мальчик во всем проявлял повышенный градус в общении, но это не переходило рамки дозволенного. В этом возрасте у ребенка выражается детский характер, который в будущем может иметь взрослые жилки. А может и не иметь. Все зависит от родителей: они могут выстроить характер ребенка, как многоэтажный дом, на крепком фундаменте поддержки, кирпичик за кирпичиком ласкового слова, подвести под крышу нежными объятьями, накрыть качественной кровлей поцелуев. Либо сломать. Малейшее слово любимого родителя может разрушить начатую постройку. «Иди сюда, пошел вон, неумеха, оболтус, разгильдяй, замолчи» – все это неуправляемое стотонное приспособление для сноса зданий уничтожает человека.

– Мама тоже плавала. А я брызгался. А Соня визжала. А я прыгал. Я уже умею плавать. Нырял рыбкой. Под водой плыл. А Соня еще не умеет.

– Научится – пообещал Кирилл.

Водителя это не отвлекало, но Настя сделала замечание сыну. И он прошептал:

– Вода, как море. Ты был на море?

– Конечно – отозвался водитель.

– Сенечка, не отвлекай.

Из бассейна возвращались в приподнятом бодром настроении, все наплавались, Настя даже устала, но усталость эта была бодрящая и приятная.

Дома их ждал сюрприз – Татьяна Сергеевна не ушла домой, она посапывала на диване. Дети подскочили к ней и наперебой рассказывали, как хорошо они провели время. Плавание в бассейне с мамой не испортил даже тренер. Настя еще в машине заметила, что дети готовы делиться своим прекрасным настроением. Всю дорогу они делились с водителем. Настала очередь тети Тани.

Татьяна Сергеевна открыла глаза и потерла виски. Дети нашли пульт от телевизора и потеряли интерес к любимой няне.

– Вы же домой собирались, – засмеялась Настя. – Передумали? Решили с нами остаться?

– Нет, – помотала головой Татьяна Сергеевна. – Не решила. Ничего не понимаю.

– Опять уборкой занялись? И вас затянула эта уйма дел? – смеялась Настя, вытаскивая мокрые вещи из рюкзаков.

– Я кажется, заснула. Как странно…

– Ничего странного, – Настя присела рядом с ней на диван. – Если столько работать, как вы, то и засыпать начнешь стоя, как ломовая лошадь.

Она сама не раз засыпала возле компьютера. Прикрыла глаза, перечитывая текст, а потом отпечаток ладони на щеке и медленное перебазирование на кровать. При этом старалась ни о чем не думать, а то практика показывала, что сон улетучивался. Первый враг сна – это мыслительный процесс.

– Но я вытирала лестницу, – Татьяна Сергеевна попыталась поднять с пола тряпку, которой собиралась протирать перила. – Ой!

– Что случилось? Вам плохо? – засуетилась Настя.

– Не плохо. Непонятно. Голова закружилась.

– Может, воды?

Настя подскочила, побежала на кухню, принесла стакан воды и подала его Татьяне Сергеевне.

– Выпейте. Что болит? Сердце? Говори. Не молчи. Где?

– Нигде, – она опять потерла виски и сделала несколько глотков из стакана, – голова чумная. Я, наверное, заснула.

– Точно нигде не болит? – суетилась вокруг нее Настя.

– Нигде. Просто странно.

– Ну что странно? Ты можешь мне объяснить?

– Я помню, вытирала лестницу. Еще подумала, сейчас домой пойду. И заснула.

Настя с облегчением вздохнула.

– Тогда точно ничего странного. Устала, прилегла и заснула.

– В том-то и дело. Я не помню, как на диван ложилась.

Настя успокаивалась пропорционально тому, как Татьяна Сергеевна приходила в себя.

– Это вы автоматически. Устала и заснула. Ничего страшного. Главное, что ничего не болит. Сейчас поужинаем, и тебя Кирилл отвезет домой. А лучше оставайся сегодня у нас.

– Нет, Настюш, правда. Мне, кажется, стало плохо…

– Да что с тобой, Татьяна Сергеевна? Может, врача вызвать.

– Нет. У меня ничего не болит.

– Так что же тогда? Я ничего не понимаю, – опять заволновалась Настя.

Татьяна Сергеевна села на диване и в недоумении пожала плечами:

– Может, это мне приснилось?

– Ну что? Татьяна Сергеевна, ну что ты меня пугаешь? Что с тобой?

Татьяна Сергеевна махнула рукой и поморщилась:

– Наверное, приснилось.

– Может, ты хочешь отдохнуть, – предложила Настя.

– Так я не устала.

– Заметно, – скептически ответила Настя, – отдохни пару-тройку дней.

– Не хочу я отдыхать.

– Хорошо, не хочешь отдыхать, тогда не переутомляйся и не болей.

– Я похожа на больную?– попробовала пошутить Татьяна Сергеевна.

Настя присматривала за ней пристально. Ответила, улыбаясь:

– Естественно, нет. На щеках румянец, в глазах искры.

– Мне просто приснилось, что я мыла полы, вернее лестницу, вернее не приснилось. Я точно мыла полы, вернее лестницу.

Настя перестала улыбаться. Татьяна Сергеевна ее удивляла: никогда прежде не замечала у нее путанность в разговоре и неуверенность в произносимом, а также сомнения в происходящем.

Татьяна Сергеевна же, не замечая своего нескладного рассказа, продолжала:

– Потом мне что-то послышалось, или мне это приснилось, кажется даже, к моему носу что-то дотронулось – и все.

– Что все?

– Все. Я проснулась, вернее меня разбудили дети, Сенечка говорил, что вода теплая в бассейне. А я спала?

Настя откинулась на спинку кресла и вздохнула:

– Тебе точно нужно отдохнуть. Когда мы приехали, то ты мирно посапывала на диване.

– Кошмар, – засмеялась Татьяна Сергеевна, – я сама не помню, как добралась до дивана и заснула. А сон-то какой глупый приснился, как будто меня усыпили. Точно пора на пенсию. Но я не хочу на пенсию, я уже там была, там скучно. Я еще молода, а на пенсии я состарюсь. Мне нельзя на пенсию.

– А никто и не говорит о пенсии. Я тебе предлагаю отдохнуть пару дней. Хочешь на недельку в санаторий?

– Не хочу. Там одни старики.

– Тогда в дом отдыха.

– Ты мне еще в дом престарелых предложи.

Настя цыкнула языком:

– Скажешь тоже.

– Я шучу. Но если серьезно, я не устала, просто так получилось, извини.

– Не извиняйся, Татьяна Сергеевна, это я виновата, нагрузила на тебя. Дом, уборка, дети.

– Так, – строго возразила Татьяна Сергеевна, – прекращай. Ты же знаешь, если бы мне было в тяжесть, я бы здесь не помогала тебе. И это даже не работа. Ладно, все уже хорошо, я отдохнула, правда сама не понимаю, как это я так умудрилась, ну что ж теперь, – она засмеялась. – Лестницу же я домыла и слава богу. Осталось только перила домыть.

Она встала с дивана и сообщила:

– Марш руки мыть и ужинать. Сеня, Сонечка, руки помыли?

– А я их в бассейне помыл, – сообщил Сеня, но все же в ванную комнату побежал наперегонки с сестрой.

Татьяна Сергеевна бодренько направилась в столовую и стала накрывать на стол. Настя некоторое время понаблюдала за ней и успокоилась окончательно. Все было привычно в ее настроении, в ее бодром поведении и отношении к окружающему. Она с заботой расставляла тарелки на стол, раскладывала вилки и выкладывала из кастрюль вкуснятину. Настя закрыла глаза и потянула носом. Оказывается, она проголодалась. Она еще посмотрела на Татьяну Сергеевну – ничего не напоминало о путаном рассказе. И Настя убедила себя, что помощница заснула на диване от усталости, и ей приснился сон.

– Настюш, – позвала Татьяна Сергеевна, – какие у тебя планы на завтра?

Настя встала с дивана и прошла в столовую:

– На завтра у меня план – хорошо поработать. И главное, не передумать хорошо поработать.

– Я в тебя верю – ты не передумаешь.

– Спасибо. А что?

– Да я тут подумала. Я завтра действительно отдохну.

– Согласна. Завтра пятница. Субботу и воскресенье тоже отдыхай.

– Я наготовила, там и на неделю хватит. Справитесь без меня?

В голосе женщины Настя уловила нотки надежды на то, что без нее не справятся. Хотелось бы подтвердить, но Настя решила дать ей лишний выходной, зная наверняка, что выходные лишними не бывают.

– Конечно. Завтра я справлюсь без тебя. А на выходные дети поедут к Николаю, – грустно добавила она.

Имя нелюбимого человека резанул слух. Татьяна Сергеевна встрепенулась, как квочка при виде лиса. Но паника была преждевременна, поэтому она снова погрузилась в свои переживания. Поохав, повздыхав, она задумчиво посмотрела на Настю и попросила:

– А еще, я тут подумала… Сходи на всякий случай проверь, ничего не пропало?

– Опять? Я уж думала ты пришла в себя. Извини. Я шучу.

– Нет. Серьезно. На всякий случай. Проверь.

– Раз ты так просишь – нехотя согласилась Настя. – Проверю.

– Сходи, сходи. Только чтоб я успокоилась.

Настя обошла дом, заглянула в тайники и сейфы. Самое ценное, что имелось в доме – это ее компьютер, ценнее, чем сбережения и драгоценности. Компьютер на столе, все остальное в закрытых сейфах. Все на местах и в порядке. Она заглянула даже в гардеробную, чтобы потом с чистой совестью сказать Татьяне Сергеевне, что осмотрела весь дом. Хотя из ценного здесь была только шуба из норки и платье, обшитое стразами и бисером, платье кажется дороже шубы, потому что ручной работы. Несколько умелиц трудились над его созданием, обшивали, нашивали и вышивали. Настя купила его по случаю чествования и награждения ее, как лучшую романистку года. Больше в гардеробной в список к ценному отнести ничего нельзя. Хотя можно туфли на высоченном каблуке, усеянные камнями Сваровски или чем-то подобным. Но если их украдут, Настя плакать не будет, она бы их и сама выкинула, но боялась, что их подберет какая-то хорошая женщина и сломает себе ноги, ходя на таких каблучищах.

Все обошла. Все спокойно, чисто, следов пребывания чужих людей она не заметила, поэтому спокойно вздохнула, убедившись, что Татьяна Сергеевна действительно переутомилась и нужно уговорить ее несколько дней отдохнуть.

***

Как ни просила Настя Татьяну Сергеевну отдохнуть, утром та все равно явилась на работу, хотя с вечера даже согласилась на три выходных.

– Не хочу я отдыхать, – бубнила она, хлопоча на кухне, варила кашу детям, заваривала чай и кофе для Насти. – Я не устала. Подумаешь, вчера утомилась, но отдохнула же. И здесь на диване, и дома еще. Что я вам старуха что ли? Нашли пенсионерку. Мне, наоборот, дома сидеть не хочется. Что мне там делать в скворечнике? Как девица в темнице, в четырех стенах сидеть? Та хоть косу на улицу выкинуть могла, я у меня ее не имеется.

Кирилл усмехнулся. Эта милая женщина не давала Насте вставить даже слово возражения, и она махнула рукой и согласилась.

– Как хочешь.

– Вот и правильно. И не надо меня отправлять, я же вам не посылка-бандероль.

– Я не отправляю.

– Вот и правильно. Тем более я перила не домыла.

– Кошмар, – улыбнулась Настя и заметила – они-то и запачкаться не успели.

– Это тебе кажется, – строго возразила домработница. – Перила в доме – самое грязное место.

– Да? А я думала? – она, усомнившись, махнула головой в сторону санузла.

– Ну уж нет, – замахала руками Татьяна Сергеевна и приложила руки к груди, – я его мою чаще, чем лестницу, так что я права. Недавно передачу смотрела, ручки дверей, банкоматы, перила в метро самые грязные.

– Но у нас же дом, а не метро. У нас мало людей ходят. Ты да я, да мы с тобой.

– Не спорь, Настюш, я все равно буду их мыть.

– Ну ладно.

Настя пожала плечами, надеясь, что Татьяна Сергеевна домоет эту лестницу и можно будет ее уговорить погулять по саду вокруг дома, потом посидеть на качелях и почитать журналы.

Так все и случилось.

Долго уговаривать Татьяну Сергеевну не пришлось. Настя просто сказала, что нужно погулять с детьми, та быстро собрала себя и милых деток на прогулку. Татьяна Сергеевна любила с ними гулять, тем более ей всегда хотелось спасти детей от Надежды Васильевны, ее пугали методы и принципы воспитания и обучения этой женщины. Конечно же, в них не было ничего жестокого и из ряда вон выходящего, просто домработнице не нравилась гувернантка, и она очень ревностно относилась к общению детей с ней. Но что она могла поделать, та хорошо преподавала и готовила деток к школе. Дети почти весь день были заняты полезными делами, как в детском саду. Они и лепили, и рисовали, и занимались активными играми, но самое главное ударение было на обучение письму, счету и английскому, не забывая о родном русском.

Татьяна Сергеевна искренне не понимала, зачем им нужен этот английский? И почему решили, что чем раньше начнешь его учить, тем лучше. Она, наоборот, думала, чем раньше начнешь учить всякую нерусскую речь, тем больше будет у тебя забита голова всякой нерусской всячиной. А еще она искренне считала, что если уж учить нерусский язык, то лучше китайский. Китайцев на планете больше всех, и скоро они заполонят всю нашу страну. Как тогда общаться? Но Надежда Васильевна китайский не знала, а Татьяна Сергеевна все время пыталась спасти своих любимых «внучков» от нерусской ереси. Спасение детей удавалось редко, поэтому она радовалась всякой минуте гуляния по свежему воздуху с детьми, а они, в свою очередь, радовались общению с Татьяной Сергеевной.

Своих внуков у нее не было, но она не теряла надежду. Верила сыну. Виталий обещал жениться, как только построит карьеру, станет капитаном лайнера, отправится в кругосветное путешествие, встретит умную женщину, влюбится и родит троих детей. Пока что все шло по плану, но забуксовало на первом пункте. Он усердно строил карьеру помощником круизного лайнера где-то на Волге.

Поэтому она залюбливала Настиных детей. Но без сомнений эта же участь ждала бы любого другого ребенка.

Насте же удалось плодотворно поработать. И как бы она ни боялась передумать это сделать, она не передумала и порадовала себя написанием продолжения романа и даже набросала на бумаге начало следующего и краткий план работы по нему.

Она расправила плечи, откинулась на спинку кресла и зевнула, решив лечь пораньше. Но мечты оказались не сбываемыми, на то они и мечты, чтоб не сбываться.

Подумала и вспомнила, что сегодня должен приехать Коля, взять детей на выходные к себе.

Настроение сразу упало на самый низ души и подниматься не собиралось. Откуда она знала, что оно может упасть еще ниже?

Ниже оно упало, когда за Сеней и Соней приехал не папа.

– Твоя пунктуальность меня удивляет, – вместо приветствия негромко сказала Татьяна Сергеевна, открыв входную дверь.

Ирина тоже не стала здороваться и ответила:

– Вы хотели сказать, не удивляет, а бесит? Моя пунктуальность вас бесит.

– Ты бы лучше опаздывала… или совсем не появлялась, – озвучила Татьяна Сергеевна свое заветное желание.

Ирина бесцеремонно обошла женщину и прошла в зал, шипя в ответ:

– Мне ваши советы, Татьяна Сергеевна, не нужны. Я же вам не советую…

Она заметила Кирилла, мирно пьющего чай за столом на кухне, сбавила обороты своего гонора и сладко пропела:

– А это новый водитель. Хороший у Анастасии Андреевны вкус. Красавец. Не то, что Лешка. Умудрился пьяным на собеседование прийти. Идиот, – она цыкнула языком, закатила глаза и помотала головой. – Он иногда выпивает, иногда долго. Я-то думала, пристрою его на хорошую престижную работу, он употреблять водочку бросит. Я же из хороших побуждений. Так он вообще два дня уже дома не появляется, – она махнула рукой. – Опять, наверное, с дружками завис. Может…

Татьяна Сергеевна не дала договорить:

– Может, перестанешь сюда своих родственников устраивать?

Ирина скривила ротик и парировала:

– Может, перестанете выдавать себя за хозяйку?

Кирилл наблюдал за этой картиной и уже собирался встать на защиту оскорбленной Татьяны Сергеевны, но женщина только махнула рукой и пошла на кухню, нервно засуетилась, схватила тряпку, в сто первый раз смахнула пыль, протерла шкафчик, включила чайник, он сразу закипел, она его выключила, громыхнула кастрюлей, чуть не уронила чашку. Обе женщины вели себя прилично, но в воздухе витало напряжение. Казалось, одно неверное слово может повлечь за собой взрыв.

– Позовите детей, – крикнула Ирина в сторону кухни и села на диван.

– У них еще занятия.

– Как будто нельзя раньше отпустить детей, – капризно заметила она. – Плюс – минус пять минут роли не сыграют.

– Тебе нет, а им надо заниматься, – не могла остановить спор Татьяна Сергеевна.

– Я подожду, мне несложно.

Кирилл с интересом наблюдал за незваной гостьей. И пытался понять, что представляет собой эта женщина – бедную овечку в волчьей шкуре или хищного волка в овечьей? Она взяла пульт от телевизора и стала щелкать каналы. Остановилась на передаче «Как стать миллионером».

Как бы она ни пыталась показаться взбалмошной, капризной и скандальной, Кирилл отметил, что выбор ее остановился на серьезной программе, а не на взбалмошном, капризном и скандальном телешоу.

Она внимательно смотрела передачу, изредка поглядывая на кухню, Кирилл, в свою очередь, сидел сбоку от нее и мог бесцеремонно наблюдать за ней.

Ирина красивая, даже очень, отметил он. Такая при желании может голову вскружить любому мужчине. Рядом с ней можно потерять связь с реальностью.

Охотница с ярко -красными ногтями, как хищница с кровавыми когтями. Что могло привлечь мужа Анастасии в ее противоположности? Да все. Красота, причем естественная, стройная фигура, подростковая несерьезность в дуэте с элегантностью и стилем, звонкий голос и, наконец, улыбка. У нее очень красивая белоснежная улыбка в тридцать два зуба. Обладательница подобной голливудской улыбкой может в кино сниматься. Но прекрасная улыбка противоречит хищным ногтям.

Ирина взглянула на него, успела поймать его взгляд, как рыбак рыбку на крючок. Поймался. Она улыбнулась. Глаза ее, как магниты, притягивали его. Такую женщину трудно будет забыть, но не хотелось бы попасть к ней в ручки.

Ирина одним «магнитиком» подморгнула и отвернулась. Это была ее минута триумфа. Ему стало не по себе. Как-то неудобно вышло. Бесцеремонное разглядывание иногда дорого стоит.

Дети спустились со второго этажа минут через десять. Сеня перескакивал через ступеньку и громко кричал:

– Ура! Ира, приехала!

– Мама, мы сегодня едем к папе? – в предвкушении радости спросила Соня.

Настя с гувернанткой Надеждой Васильевной не спеша шли следом за детьми.

– Да, поедете.

– Ура! – закричали дети вместе и кинулись обнимать Ирину.

Настя грустно посмотрела на них, махнула Ирине, поприветствовала и остановилась в холле с Надеждой Васильевной. Учительница не упустила возможность сделать замечание матери.

– Вот видите, Анастасия Андреевна, о чем я вам и говорю? О воспитании. Они кидаются на людей, как дикари. Я, в свою очередь, ставлю себе цель, усмирить этот пыл, сделать их более сдержанными в проявлении своих эмоций.

– Зачем? – крикнула ей Ирина.

– Затем, что воспитанные дети не ведут себя так громко и шумно. Затем, что воспитанные люди, здороваются при встрече, а не вешаются на шеи.

– Кто как. У хороших людей можно на шее и посидеть, – возразила Ирина.

Надежда Васильевна удивленно взглянула и возмутилась:

– Теперь я вижу, кто именно дает детям неправильное воспитание. Анастасия Андреевна, вы бы сократили общение с Ириной.

– Я… – попыталась вставить Настя.

Ирина парировала:

– Это невозможно. У детей и так очень сокращенное общение с отцом, – она чмокнула Соню в волосы, подтолкнула Сеню и сказала: – Бегите собираться, сейчас к папе поедем.

Заметив это, гувернантка строго проговорила:

– А я против таких вольностей.

Ее голос действовал на детей устрашающе – дети быстро помчались на второй этаж, предположительно прятаться от разгромной речи. Детская интуиция сильное средство самосохранения.

Ирина прошла в холл и ласково пропела:

– Здравствуйте, Надежда Васильевна. Я очень воспитанная девушка. Не кричу, не скачу и здороваюсь.

– И хамите, – строго ответила Надежда Васильевна.

– Когда это? – наигранно удивилась Ирина.

– Ирина, я хотела бы поговорить с Анастасией Андреевной, с мамой, – сделала она ударение на последнем слове.

– Я не против, – ответила Ирина, но не ушла.

Надежда Васильевна выждала паузу, решила не акцентировать внимание на Ирине и продолжила:

– Все хорошо – умненькие, способные, светлые головы, но…

Ирина цокнула языком:

– Вот это ваше «но…» уже портит красивую картинку «умненькие, способные». Но…

– Ира, я тебя прошу, – сказала Настя примирительно.

– Ладно-ладно, продолжайте, – разрешила Ирина.

Надежда Васильевна, стараясь не обращать внимание на девушку, продолжила:

– Всему виной взбалмошный характер Сени.

Ирина косо на нее посмотрела и недоверчиво уточнила:

– Какой? Ой, ладно, молчу, продолжайте.

– Вы все время меня перебиваете, – повысила голос гувернантка.

– Сори. Молчу.

– На уроке его хватает на пятнадцать минут…

– Так это вообще много, – улыбнулась Ирина.

– Ирина, – опять попросила Настя, – ты можешь послушать молча?

– Хорошо.

– Этого, – строго ответила Надежда Васильевна, – мало для урока. Он отвлекается и переговаривается.

– Переговаривается, – ужаснулась Настя, округлив глаза, – быть того не может.

– Вы мне не верите?

– Ой, извините, верю. Просто не замечала никогда.

– А что тут замечать? Сегодня сделала замечание, чтобы не бегал по кругу, а то голова закружится. И что он мне ответил?

– Очень интересно, – хихикнула Ира, зная Сенечку не первый день.

– Что? – поинтересовалась Настя.

Надежда Васильевна развела руками:

– Что он будет бегать по квадрату.

Ирина не выдержала и прыснула смехом. Настя прикусила губу и посмотрела в сторону, встретилась взглядом с Кириллом, тот пытался не засмеяться в голос, как Ирина, Татьяна Сергеевна подняла большой палец вверх.

– Я не вижу ничего смешного, Ирина, – возразила преподаватель.

– А я, напротив, вижу.

– Теперь я окончательно убеждаюсь, что это вы настраиваете детей на плохую волну. Вам бы пересмотреть свое общение с детьми.

– Ну да, конечно, – саркастично заметила Ира. – Кто виноват? Конечно Ира. Я, между прочим, такая же преподаватель, как и вы, Надежда Васильевна. И не надо меня учить.

– С Сени можно электричество вырабатывать, – скептично добавила гувернантка.

– Это он для сестры старается, – не смогла удержаться от комментария Ирина, – чтобы ей светлее было.

Надежда Васильевна не выдержала, принципиально повернулась к Ирине спиной и продолжила:

– Я так понимаю, что на любое мое замечание будет шквал скепсиса. Я вас, Анастасия Андреевна, предупредила. Как бы поздно не было.

– Поздно что? – уточнила Настя.

– Воспитывать и перевоспитывать.

– Но им же не по сорок лет.

– В том то и дело. Когда сорок будет, будет поздно что-либо менять. Подумайте.

– Я думаю, – начала Настя, – успеем. Не упустим.

– Я занимаюсь этим, и вы мне должны помогать. Многое зависит от родителей, от вас и от… – она окинула строгим взглядом Ирину – …и от отца.

– Передам, – язвительно согласилась Ира и ушла в кухню.

Она улыбнулась Кириллу и сказала, усаживаясь рядом:

– Из-за этих милых дам, – она взглянула на Татьяну Сергеевну, – мы не успели познакомиться. Как вас зовут?

– Кирилл.

– Ирина. Можно Ира, Ирочка. Как вам нравится?

Кирилл пожал плечами:

– Я подумаю.

– Надежда Васильевна хочет, чтоб дети повзрослели в один миг. И именно сейчас. Сию же минуту. Баловаться нельзя, бегать нельзя, прыгать и кричать тем более. А играть в простые, как она говорит: не содержащие смысла и пользы игрушки – вообще табу. Зато нужно решать логические задачи, вычислять проценты, общаться на трех иностранных языках и собирать кубик-рубика с закрытыми глазами.

Татьяна Сергеевна тяжело и прерывисто вздохнула.

Кирилл взглянул на Татьяну Сергеевну, она чуть успокоилась и уже не натирала до дыр мебель и столешницу, разгружала посудомоечную машину и протирала посуду до блеска и скрипа. Как бы ей ни хотелось поспорить с Ириной, но она была согласна с девушкой. Впервые.

– Только учись. Учись читать, учись писать, русский, иностранный, а когда дитю бегать и мультики смотреть? На выходных, когда к отцу приедут? Сеня – молодец. В карман за словом не лезет. В прошлый раз, – Ирина понизила голос, чтобы Надежда Васильевна с Настей не услышали, и наклонилась к Кириллу, – говорю детям, чтоб руки после прогулки помыли, собак и кошек трогали. Знаете, что мне Сеня ответил?

– Нет, – заинтересованно ответил Кирилл.

Ирина махнула рукой, вспоминая.

– Соня сразу в ванную побежала руки мыть, а Сеня хмыкнул и говорит: «Собаки же не моют лапы, после того как людей потрогают».

– Молодец, – искренне похвалил Кирилл.

Татьяна Сергеевна пробубнила себе под нос, но так, чтобы Ира услышала:

– И правильно. После некоторых людей нужно руки мыть в трех водах.

Заигрывающая улыбка сползла с лица, Ирина выровняла спину и спросила:

– Татьяна Сергеевна, а где дети? Почему они так долго?

– Не знаю. Рюкзачки у них собраны.

– Позовите их, – она подумала и недовольно потребовала, – пожалуйста.

Татьяна Сергеевна не успела ответить, она услышала, что по лестнице спускаются дети, Настя как раз проводила Надежду Васильевну и вместе с детьми вошла в кухню.

Ира встала и дала указания:

– Целуйте мать родную и на выход. Сегодня ужинаем в ресторане.

– Ура! – закричал Сеня.

– А после ресторана – в «Детский мир».

– А завтра пойдем в кино? – спросила Соня.

– Пойдем, Сонечка.

– А я не хочу в кино, я хочу в зоопарк, – капризно высказался Сеня и попросил: – Ирочка, пойдем в зоопарк.

– Нет, Сенечка, – ласково пропела она, – я не люблю зоопарк. Все время думаю, что хищники на меня как на дичь смотрят. Сожрать хотят.

– А должно быть наоборот, – не смогла промолчать Татьяна Сергеевна.

– Вот, Сенечка, возьми Татьяну Сергеевну, и сходите вместе. Как раз она себя в зоопарке покажет львам и медведям, пусть облизываются, – она прошла мимо Насти. – Всем пока.

Вот тут-то настроение упало еще ниже, чем на самый низ души. Куда-то ниже низа, в подвал души.

Настя обняла и поцеловала по очереди детей, сначала скоростного Сеню, он чмокнул маму и выскочил обуваться, потом Соню. Настя проводила их до машины и вернулась в дом, сообщив Татьяне Сергеевне, что ужинать не будет.

Она села на диван и, совсем не обращая внимания на телевизор, бессмысленно щелкала каналы на пульте. На душе скребли кошки обиды и гавкали собаки злости. А она ничего не могла с этим поделать. Как? Да никак. То, что дети с радостью побежали к Ирине, ее очень обидело, но не могла же она объяснить детям, что это не няня и не подруга (как была раньше), а разлучница – любовница их отца.

Как тут настроению не упасть?

Еще и Татьяна Сергеевна подсела рядом и шептала, что заходила в гардеробную и обнаружила там вещи, сложенные не так, как она их складывала.

– Может, мне не приснилось вчера, и в доме действительно кто-то был?

– Я же вчера все просмотрела. Никого не было.

– Ужас, – сама себя настраивала на эту волну Татьяна Сергеевна. – А ты вещи в гардеробной перекладывала?

– Нет. Зачем мне их перекладывать?

– А может, у меня паранойя и маразм?

Насте надоело уговаривать ее в обратном и она раздраженно ответила:

– Если бы кто-то приходил, то ты бы обязательно его увидела, а он бы обязательно забрал бы ценности, тем более на комоде в комнате золото лежит. Зайти и ничего не взять – вот это почти маразм. А если так и дальше пойдет, у меня тоже начнется паранойя.

– Точно на пенсию пора, – устало ответила Татьяна Сергеевна и задумчиво поплелась в кухню.

Настя тоже устала, она грустно повздыхала и откинулась на спинку дивана. Уставилась невидящим взглядом в потолок.

***

Вечер Кирилл решил посвятить уборке салона автомобиля. Вот такие у него теперь обязанности.

Он не был специалистом в этой марке автомобилей, но расслышал, что двигатель тарахтел как-то по-особенному. Предчувствия терзали его весь вечер, поэтому перед уборкой автомобиля он несколько раз включал зажигание, чтобы прослушать, уловить вибрации и решил не затягивать с поездкой на станцию техобслуживания.

Он выключил пылесос и услышал звон бьющегося стекла. В доме что-то происходило. Никогда еще разбитое стекло не приходило вместе со счастьем.

Он в прыжке перескочил через пылесос и в два счета преодолел лестницу. Влетел в гостиную, увидел разбитый хрустальный фужер с золотым обрамлением, а потом увидел ее босые белые ноги, торчащие из-за стола. Красное пятно медленно растекалось по кафелю. Вино? Или кровь?

Сердце выскакивало из груди от ужасного предчувствия. Он быстро обошел стол и увидел ее.

Она сидела на полу и держала бутылку с вином, а так как бокал уже был разбит об стену, то пила она с горлышка.

Он подошел к ней, наклонился и потянул за руку.

– Не трогай, – вяло сказала она и положила бутылку на пол, вино потекло по кафелю, образуя красно-кровавую лужу. Он машинально поднял бутылку вертикально.

– Вставайте.

Она выдернула руку.

– Отстаньте.

– Не сидите на холодном.

– Наплевать, – спорила она.

– Простынете, – утверждал он.

– Наплевать, – она отхлебнула глоток.

– Это я уже понял, но за столом удобнее.

– Мне и тут хорошо.

– Насколько я знаю, женщинам нельзя сидеть на холодном. А вы на холодной плитке сидите.

– Плевать.

– Не замечал за вами такого многосторонне развитого лексикона и заковыристых слов. Толковый словарь не пополнится.

Она нахмурилась, пытаясь понять смысл слов. Поймать изображение и сфокусироваться на нем тоже не получилось.

– Не разговаривайте со мной так, – попыталась она показать себя хозяйкой этого дома и ситуации в целом. Попытка оказалась напрасной.

– Вставайте, – он опять потянул ее за руку и констатировал факт, – у вас уже руки ледяные.

– Нет, – она дернула руку.

Он знал, что она от злости и безвыходности швырнула бокал в стену. Догадывался, что такое нервное состояние с ней случалось крайне редко, а может быть, вообще не случалось, а сегодня что-то накатило. И он знал, откуда исходит мерзкий источник ее раздражения.

Он сходил за подушкой и кинул рядом с ней.

– Сядьте хоть на подушку.

Она взяла ее и обняла, он помотал головой и сказал:

– Простынете, попадете в больницу, а ваши дети будут жить с Ириной.

Он правильно рассчитал – это именно то, что ее задевает – мерзкий источник ее раздражения. Она зло глянула на него, потом изменилась в лице и разрыдалась, уткнувши подушку в лицо, приглушая свой голос.

– Они ее любят, – через пьяные слезы и всхлипы пыталась говорить она.

Подушка приглушала голос, и Кириллу приходилось догадываться, что именно она провыла. Расшифровав ее всхлипы, он поспорил:

– Они вас любят.

– Она приехала за ними, а они бегут к ней. А я даже не могу запретить. Они ведь к своему отцу едут. Они же еще маленькие. Я им объяснить не могу. Она же их к папе везет. И она ведь хорошая.

– Вы лучше.

Настя к нему не прислушивалась, она была на волне завывания, слез и пьяных воплей.

– Они ее все любят. И Сеня. И Соня. И Коля. А я одна. Совсем одна.

Он смотрел на нее, сидящую на полу, и жалел. Она пыталась не казаться слабой и поэтому закрывала свои слезы.

– Вы не одна.

– Одна, – она откинула подушку и закрылась руками.

– Дети вернутся.

– Через два дня-а-а-а…

– Это не долго.

Она убрала руки от заплаканного лица и всхлипнула:

– Но дело-то не в этом.

– А в чем?

– На следующих выходных она опять приедет, и они с радостью поедут с ней. А я не могу им все сказать.

– Не говорите. Лучше пусть они с радостью едут к своему отцу, чем со слезами. Вы ведь не сможете запретить им видеться.

– Не смогу. Я и не собираюсь это делать.

– Вот. Тогда пусть едут к отцу с женщиной, которую они знают и любят, а не боятся и ненавидят.

Она внимательно на него посмотрела, пытаясь понять смысл его высказывания. Ну не такая уж она пьяная, чтоб не понять.

– Она была моей лучшей подругой. Мы учились в одном классе, дружили. А потом я взяла ее к себе няней для детей. Она училась в педа… педаго… педагогическом – трудное слово поддалось по слогам. – А она… Это так больно.

– Разве ж это боль? – негромко сказал он.

– Что вы говорите? – заплетающимся языком спросила она.

– Ничего. Вы встаете?

– Нет.

Он присел рядом, обхватил ее за талию и встал вместе с ней, легко пронес ее до дивана и мягко приземлил, вернее придиванил на подушки.

– Зачем вы меня носите? Оставьте меня одну.

– Это что женская логика? Вы только что жаловались на одиночество, а теперь просите оставить вас… – он не договорил.

Она простонала и промямлила.

– Мне плохо.

Он успел сбегать в ванную за тазиком, и, когда все закончилось, резюмировал.

– А вино пить-то вы не умеете.

– Не говорите мне о вине, – жалобно попросила она, – я еще за себя не ручаюсь.

Она прилегла на подушки и закрыла глаза.

– Я ведь не пью. Совсем. Вы не думайте, что я запойная.

– Я и не думаю, – он взял тазик и ушел в ванную.

Он вернулся в гостиную, поставил тазик возле нее, так, на всякий случай. Она уже заснула. Он сел напротив в кресло и недолго на нее смотрел. Несчастная, замученная, уставшая своей работой. Как же ей тяжело. Мало того, что так судьба повернулась к ней боком, так ей же еще приходится доказывать всем и вся, что у нее все благополучно и хорошо. А ведь это так тяжело. А для него было бы совсем непосильно.

Он смотрел на нее и ловил себя на мысли, что жалеет ее. Ее. Ему нельзя ее жалеть. Или уже можно? Конечно, можно. Пока он увидел в ней только положительные человеческие качества. Но доверять глазам он не торопился. Часто жизнь поворачивается и преподносит подвох, и получается так, что в самый неподходящий момент в человеке открывались отрицательные качества.

Настя ему нравилась, и он не хотел, чтоб вдруг, неожиданно открылись отрицательные качества.

Он убедился, что она заснула, но уходить не торопился.

Значит, Ирина была ее подругой. Учились вместе. Дружили. А когда у нее родились дети, Анастасия Андреевна взяла Ирину няней для них. Вот как получается. Дети с ней сдружились, а Ирина взяла и увела из семьи папашку. Да, ирония дружбы. Вот тебе и подвох – открылись отрицательные качества лучшей подруги и любимого мужчины.

Интересно, какой у нее муж? Николай. Звонил и отчитывал за то, что Анастасия Андреевна взяла водителем не того человека, которого он ей нашел, кажется, Лешка, который пришел на собеседование пьяным.

Разбираться в запутанных отношениях семьи писательницы было делом скучным и неблагодарным. Не видя в нем смысла, кроме бледного мерцания собственного интереса к Анастасии, он оставил его, не забредая в дебри. Сделать адекватные выводы он все равно не сможет. Предполагать и строить версии он, конечно, мог, но не видел смысла. Это могло привести в тупик. Кого-то оправдывать или обвинять не входило в его планы на будущее.

Убедившись, что она заснула, он еще немного посидел и пошел в свою комнату. Путь его лежал через кухню. Конечно, можно было обойти манящую комнату другими путями, но какой мужчина сможет заснуть на голодный желудок? Только не он. Он собрал себе второй ужин – лукошко с двумя яблоками, бутербродами с колбасой, смачно смазанных майонезом и огромную кружку чая. Второй ужин – ночной жрец.

Утром он зашел в гостиную. Насти там не было. Наверное, ночью перебралась в свою комнату, или рано проснулась. На завтрак она не вышла. Вышла на улицу, когда он подогнал машину ко входу.

Она села в машину:

– Доброе утро, – сказала она и уставилась в боковое окно.

– Доброе, – он завел двигатель и медленно выехал со двора.

Если бы его спросили, он бы обязательно заставил ее поесть и дал бы таблетку от похмелья. Но его статус в этом доме не позволял делать замечания. А вероятность вылета из этого самого дома удваивалась. Поэтому он довольствовался ее зеленым цветом лица.

Он решил быстро не ехать, не гарцевать и в повороты входить плавно. Если бы он знал, что плавное вождение может повлиять на их жизнь! Он не знал, а только видел зеленое состояние Анастасии Андреевны. Он видел, как ей тяжко после перепитого вина. Она, конечно, старалась держаться, но по понятным причинам ей было еще очень зелено и мутно.

А еще ей было стыдно. Мало того, что рыдала, как дура, в голос, рассказала ему все, что наболело, так еще и опозорилась при нем. Красота неписаная.

Она даже не смотрела на него. Боялась встретиться взглядом. Хотя не прочь бы поблагодарить, что возился с ней, с неадекватной, глупой взрослой женщиной. Ох, как глупо. Ох, как стыдно. А еще голова болит. Сильно. Каждое движение в голове отдается колокольным звоном и сотрясением оставшихся мозгов. И таблетка не помогла. Конечно, таблетка от головной боли, а не от перепоя.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что, – ответил он, не сводя взгляда с дороги.

Хорошо, что не стал спрашивать – за что? А то пришлось бы объяснять, напоминать вчерашний позор. Она мысленно еще раз его поблагодарила.

Он въехал во двор издательства, показав охране пропуск, остановился и, пока она не успела выйти из машины, спросил:

– Вас сколько времени не будет?

– Часа два.

– Я тогда на СТО поеду. Что-то мне не нравится, как двигатель работает.

– Хорошо, – дала согласие она и вышла из машины.

Он проводил взглядом ее прямую спину, дождался, когда она зайдет в издательство, и уехал.

Мастер СТО сопел, бурчал и возмущался. Реакция на обследование автомобиля не обрадовала Кирилла. Еще не получив конкретного ответа, он понимал, что не зря сегодня не набирал скорость.

– Ремень надорван, – мастер вылез из-под капота и вытер грязной замасленной перчаткой лоб. – Не ровен час порвется. Гонять не советую. Я ремень закажу. Завтра после обеда приедешь – заменим. А потом скорость набирай – уже не страшно будет. Хорошая у тебя машинка.

– Это не моя, – машинально возразил он.

– А какая разница. Все равно, хорошая. Марка безопасная.

– И часто на таких машинах ремни летят?

– Конечно же нет, – мастер аккуратно захлопнул капот. – Но техосмотр не пропускай. Контролируй.

– Хорошо. Спасибо, – задумчиво ответил он и сел в машину.

Мастер подошел к нему со стороны пассажирской дверцы. Просунулся внутрь. Вытирая измазанные руки соответственно такой же тряпкой, он предложил:

– Ты, парень, если что, можешь машину здесь оставить, а завтра заберешь. Не советую тебе на ней ехать. Не сегодня так завтра ремень сорвет.

– Я завтра приеду, – пообещал он.

– Ну, смотри. Ты, парень, сильно не гони. До дома доедешь, только скорость не более шестидесяти держи, а то при большей вылетишь в кювет. Убьешься.

– Не буду гнать.

***

Сотрудники издательства торопились домой. Только Анастасия Андреевская, кажется, собралась остаться с ночевкой. Так, во всяком случае, предполагал ее водитель, просидев в машине битый час.

Он вернулся за ней. Сходил к охране на пропускную и уточнил, не выходила ли она. Она не выходила. Она не выходила через два часа, как обещала. Он не мог сходить и уточнить, вернее не хотел уточнять, закончилась ли запись лекции, в которой она учила начинающих писателей в работе с текстом. Некоторые он подсмотрел в интернете.

Ему просто не хотелось убеждаться, что, если запись закончилась, а она не выходит, это потому, что не желает его видеть.

То, что ей было некомфортно сегодня ехать с ним в машине, то, что она не вышла сегодня на завтрак, говорило о том, что ее гложет вчерашнее поведение, вчерашняя слабость. Женщина, которая пыталась доказать всем, что она сильная, одинокая, но сильная, хозяйка своей жизни, вдруг совершила промах. Он работал у нее без года неделю и стал свидетелем ее человеческой слабости. Так не вовремя. Вчерашнее проявление слабости доказало, что она не хочет быть нуждающейся в сочувствии. Она слишком трепетно оберегала свое несчастье, чтоб оно стояло достоянием посторонних взглядов. На самом деле, он и сам это знал, отсутствие женского счастья – большое горе. Как раз ее случай. И не пытайся это скрыть. Не утаишь. Когда-нибудь это должно было открыться.

Поэтому он ждал ее и успокаивал себя, что она на съемке записи, а не скрывается от него. Этого не должно быть, а то вероятность его увольнения увеличивалась в разы. Избавится от свидетеля собственной слабости и концы в воду. Он усмехнулся собственным мыслям, хотя в них не было ничего веселого. Он до сих пор не понял, кто она на самом деле? Но то, что он испытывает к ней нежные чувства, его это настораживало. Не за этим он пришел к ней на работу.

Одно он знал точно: ему нельзя от нее увольняться. У него еще есть незаконченное дело. Даже несколько дел.

В ожидании прошло еще два часа. Он посетил местный буфет, купил бутерброды и кофе, вернулся в машину и пообедал.

Она освободилась ближе к вечеру. Молча села в машину, и они, молча и очень медленно, доехали до дома. Он не стал ей говорить, что ремень надорван, и что ехать быстро нельзя, решил сказать завтра, когда поедет на СТО, тем более на завтра у нее планов на выезд не было.

Когда она вышла из машины и ушла в дом, он заехал в гараж, снял пиджак и надел униформу для ремонта и открыл капот. «Ну и что это такое?» – увиденное его совсем не обрадовало.

Получается ремень почти порван. Порван умышленно или износился?

А если бы он не догадался поехать на СТО, то гонял бы на скорости. К хорошему результату это не привело бы. Интересно, когда в последний раз и кто именно заглядывал под капот этой прекрасной машины? Водитель или она сама ездила за рулем? Но она уже давно не садилась за руль.

Если бы она сама рулила, тогда было бы объяснение тому, что за состоянием автомобиля никто не смотрит. А так ведь был водитель, и в его обязанности входило проверять и беспокоиться о безопасности пассажиров. А тут получается, что как раз эта безопасность под большим вопросом.

Ремень в любую секунду мог разорваться совсем. В любую секунду автомобиль с пассажирами на большой скорости мог вылететь на встречную полосу или в кювет.

Было бы неплохо, если ремень просто надорван, но если он специально надрезан. Если кто-то его надрезал. Может такое быть? Да кто его знает…

Вот только не нужно раньше времени себя настраивать. Ремень завтра будут менять, тогда все и прояснится.

Он захлопнул капот и в эту секунду услышал звон разбившегося стекла.

Прям дежавю. Вечер не собирается быть томным, а таким же, как вчера. Анастасия Андреевна пустилась во все тяжкие, решив каждый вечер напиваться? На запойную не похожа, но, видимо, все настолько плохо, что она решила повторить вчерашнюю неудавшуюся пьянку.

Он снял грязную робу, забрал свой пиджак и прошел в гостиную.

Ожидания не оправдались. Она не пила с горла вино, она не кидала бокалы в стену. Она собирала осколки разбившейся тарелки с кафеля и осторожно клала в мусорное ведро. Его она не слышала. Задумалась и испугалась, когда он появился. От неожиданности. Наткнулась на острый осколок рукой.

Он застыл, смотрел, как осколок глубоко воткнулся ей в кожу. На мгновение ему стало больно. Больно за нее. Он прочувствовал ее боль своей кожей.

Она ойкнула. Ее голос вернул его в реальность.

Он швырнул свой пиджак на кресло и быстро подошел.

– Ну что ж вы голыми руками за стекло. – Присел рядом на корточки и схватил ее руку.

Из пальца торчал осколок. Он потянул ее и встал, не отпуская руки, повел к раковине. Под струей холодной воды он аккуратно вынул осколок, подавил на кожу, выпуская кровь.

– Если стекло осталось в руке, с кровью оно выйдет – пояснил он. – Стойте здесь и держите руку под водой.

Он отпустил ее и стал шастать по кухне в поисках аптечки, открывая шкафчики, в которых было все, только ничего нужного.

– Где у вас аптечка?

– Там.

Он взглянул на нее:

– Где там?

– Там, – она кивнула головой в сторону верхнего шкафчика, – на самом верху, чтобы дети не достали.

– Понятно.

В пластмассовой коробочке, защелкнутой тугими замочками, не оказалось ничего нужного.

– Не вижу здесь бинта.

– Его может и не быть. Да он и не нужен, я не сильно порезалась. Сейчас уже и кровь не течет.

Он закрыл бесполезную коробочку, взял Настину руку и вытащил из воды.

Кровь еще текла, но уже слабее.

– Больно? – зачем-то спросил он.

– Чуть-чуть.

Он осмотрел порез.

– Можно салфетками закрутить? – предложила она.

Он засуетился в поисках салфеток – сомнительного заменителя бинта – нашел. Аккуратно заматывал ей палец и смотрел, как белая тонкая бумагу становится красной. Много раз он видел кровь, но до сих пор не привык к ощущениям трепещущего страха и гуттаперчевой боли.

– Вот так. Скоро затянется, – решил он успокоить ее, не отпуская ее руки, поймал ее взгляд.

Она внимательно снизу вверх смотрела ему в лицо, ее совсем не интересовал ее порез, ее интересовал он сам. И он это понял. Или ему показалось, что он понял. Не важно. Он не стал долго разбираться: понял или показалось.

Он наклонился и поцеловал ее. Она не отстранилась, не засуетилась. Он отпустил ее руку, обнял и прижал к себе. А она ответила. Целовала и прижималась. И все случилось.

Все случилось быстро, но страстно, и в тоже время нежно, но сильно. Так может произойти только у посторонних, не близких людей. Все случилось на диване в зале.

Она проснулась под утро, еще до рассвета. Сон ужасный приснился, так и явь не лучше. Рядом с ней на диване в гостиной крепко спал Кирилл. Она еле успела приглушить вырвавшийся из груди стон расстроенного душевного покоя. Покоя?

О каком покое идет речь? Она давно не испытывала такого покоя. Заснуть на диване рядом с сильным и привлекательным мужчиной. Разве это не проявившийся впервые за много лет спокойствие? Такое мягкое и пушистое, как будто руки в мохеровых рукавичках нежно погладили душу. Вот только оно не доставляет ей морального удовлетворения сейчас, в данную секунду.

Она, не спеша, чтоб не разбудить Кирилла, сползла с дивана на пол. В полутьме собрала свои вещи и ушла на второй этаж. Ей показалось, что только за дверью родной комнаты она начала дышать. Она промучилась до самого утра, дожидаясь рассвета. Она не любила ночь и всегда удивлялась людям, которые могли проснуться среди ночи и пойти работать. Она даже не могла заставить себя встать с постели и сделать себе чай, не говоря уже о работе. Она просто лежала в постели и думала, думала, думала. Естественно, мысли лезли разные, и глупые, и умные, но ненужные для столь ночного времени. Поэтому не любила ночь. А сегодня был аншлаг мыслей в голове с одними вопросительными знаками: что теперь будет, как ей быть с Кириллом, может, он все сам поймет и уволится, может, не выходить на завтрак, что вообще между ними произошло, помешательство в квадрате?

Она открыла компьютер, и, как всегда, рабочий день начался с осмотра входящих писем. Только с одной разницей, что раньше она с интересом читала, а сегодня она чувствовала растерянность. Она двигала мышкой по коврику, курсором открывая письма и программы, совершенно в них не вникая. Попытка отвлечься от реальности не принесла успеха.

Как она могла вчера так глупо повести себя с Кириллом. Что это вообще было? Помутнение разума?

Ну как? Как она так могла?

Это же ни в какие рамки не лезет. Рамки. А какие у нее рамки? Те, которые она сама себе и понастроила. Рамки одинокой женщины, от которой муж ушел к ее лучшей подруге. Рамки несчастной, плачущей по ночам женщины, не понимающей, как можно писать романы ночью, зато с удовольствием рыдающей в подушку. Рамки матери-одиночки, изо всех сил старающейся дать детям самое лучшее и дорогое. Рамки кошмара обманутой жены. Он медленно, разрывая душу и тело, проник в явь. Рамки ярой ненависти к бывшей подруге, со временем угаснувшей, оставившей выцветшую отрешенность. Ее коварность и предательство, как сиамские близнецы – тихие убийцы Настиного счастья.

А она? Она чем лучше Иры? Переспала с малознакомым человеком. Повела себя, как порядочные женщины ведут себя с мужьями. Но он же ей не муж. Она о нем ничего не знает. Он говорил, что холостой, но отсутствие штампа в паспорте не гарантировало отсутствие невесты.

Она почувствовала себя героиней собственного романа, при этом ни капельки не гордилась наличием схожести. Она без труда могла положить главную героиню в постель с начальником фирмы, пропустив посещение ресторанов и букеты цветов. Но при этом считала в жизни подобную ситуацию поспешной и оправдывала себя тем, что можно писать о чем угодно, при этом оставаться скромной женщиной. А вчера сама попала в подобную ситуацию. А как выбраться – не знала. Погрузилась с головой в романтичные отношения с первым встречным.

– Жизнь – это не роман – скверным голосом напомнила себе Настя. – Ни один автор детективного романа не обязан лезть в эпицентр преступных событий, испытывая на себе новые ощущения.

В ее романах каждый второй герой заводил отношения с другой только потому, что это интересный поворот сюжета. Этого требовала атмосфера любовного романа и главная героиня, к которой у читателей к тому времени просыпались эмпатия и любопытство.

Но она не героиня романа. Какой сюжет ждет ее в жизни? Видимо, очень сложный. С крутыми поворотами скользкой дорожки. Именно это произошло вечером. Отсутствие жены удивляло и успокаивало – Настя автоматически была вычеркнута из длинного списка коварных женщин. Но мысли не давали покоя, скакали из стороны в сторону, никак не могли определить положение, в котором она оказалась. Ее мучала совесть, та самая, которая заснула вечером. И теперь в отместку играла мыслями, как теннисист пинг-понговыми мячиками. Мячик летит от совести – стук – глупая. Настя пасует – стук – желанная. Стук – недальновидная. Стук – привлекательная. Стук – фантазерка, выдумщица, мечтательница. Это большой плюс для писателя, но не Насти. Настя проиграла – плохая теннисистка.

Где были мозги, в каком углу прятался здравый ум, когда нужно было обдумать и выбрать второе между минутным удовольствием и жизненным равновесием.

Ужасно. Просто ужасно.

Она просто поддалась человеческому инстинкту. Никакого женского счастья и удовлетворения. Конечно, она получила удовольствие, но теперь морально опустошена и не совсем может понять, как себя дальше вести рядом с ним. Ведь все что произошло, произошло молниеносно и спонтанно. Произошли отношения, которые не должны дальше развиваться. Они просто не могут дальше развиваться. И что теперь делать? Как объясниться с Кириллом? Что теперь делать? Боясь, что подобного рода мысли приведут ее к умозаключению, что она не женщина, а организм, она постаралась их отбросить.

В душе трепыхалась надежда, что может она встретила человека, который сможет ее осчастливить. Но здравый ум – неожиданно вылезший из глубины (где он там прятался вчера?) – утверждал, что отношения, построенные на мимолетном влечении, очень зыбки.

Она смотрела в монитор компьютера, но не понимала, что читает. Ненужные письма она удаляла, чтобы не засоряли память почты. Ее интересовали письма из редакции. Это самое нужное и необходимое. Но в воскресенье редакция не работала, поэтому она не сильно надеялась, что сегодня что-то пришлют. Хотя чего она ждет? Вчера в редакции все было сказано, все вопросы решены, план на будущий месяц утвержден, осталось только этого плана придерживаться и не филонить. Поэтому она без всякой инициативы клацала мышкой и пыталась отвлечься от грустных мыслей по поводу Кирилла и вчерашнего порыва страсти.

Она зацепилась взглядом за знакомую фамилию и открыла письмо. Прислала помощница редактора Валентины Киселевой. Она совсем недавно стала работать в редакции, милая, культурная, спокойная девушка. Она иногда присылала ей некую незначительную рассылку с новостями, так сказать для информации. Это случалось редко и, кстати, давно уже от нее ничего не было. Сегодня, в свете вчерашних событий это было спасительное письмо. В нем Валентина говорила, что редакция организовала ей встречу с читателями. В ближайшую среду, в пансионате «Подснежник», где и в прошлый раз. Забронировали для нее отдельный коттедж на два дня, а приехать нужно во вторник, так как рассчитывали на фуршет.

За это Настя обожала своих редакторов. Они продумали все до мелочей, а именно, чтобы она не выглядела уставшей на встрече, ей предлагают приехать в пансионат во вторник, переночевать, погулять на свежем воздухе и отдохнувшей в три часа в среду начать общаться с читателями. Также Валентина извинялась, что не предупредила ее раньше. От себя Валентина просила сильно не ругать за беспамятность главного редактора, что ничего вчера не сказал.

«Я и не собиралась ругать, – чуть обиделась она на Валентину за то, что та предположила такой исход событий, – вообще-то я не ругаюсь, а наоборот, радуюсь, что мне организовывают такие встречи».

Она открыла ежедневник и записала план на будущую неделю. Понедельник и вторник до поездки она будет писать, вернее, печатать свой роман, сюжет которого уже год сидит у нее в голове и никак не перекочует на бумагу. Пора уже, пора. Смена обстановки должна хорошо повлиять на написание романа.

Во вторник вечером поедет в пансионат «Подснежник». Он ей понравился, когда она была там на такой же встрече с читателями в прошлый раз. Она вернулась домой и всем рассказывала о нем, о своих впечатлениях, о чистом воздухе, цветочном благоухании и речном пейзаже. В среду встреча с читателями до поздней ночи. Вот и хорошо, что еще на ночь можно остаться в пансионате, а не ехать домой ночью.

Тем более она очень не любила ночь.

Она закрыла все окна в компьютере и выключила его. Сегодня она точно не начнет печатать роман. Мысли не те в голове летают. Не судьба.

Она услышала, как Татьяна Сергеевна копошилась на кухне, делая завтрак. Интересно, что она сегодня приготовит. Должно быть что-то вкусненькое. Голод тут же проявил свою заинтересованность в еде.

Настя блаженно закатила глаза и с ужасом села в кресле, вспомнив:

– Там же Кирилл спит!

***

Кирилл через сон услышал приятное гудение кофеварки. По гостиной поплыл аромат заваренного напитка.

Он сладко потянулся, приподнялся и посмотрел через спинку дивана. Вот тут пришло разочарование. Это Татьяна Сергеевна? И чего ей в воскресенье дома не сидится? Выходной, дети уехали к отцу. Чего, спрашивается, ты пришла?

Он завалился обратно на диван и с головой накрылся пледом.

А он хотел увидеть Настю. В домашнем халате, шлепающую босыми ногами по прохладной плитке, заваривающую для них кофе, и чтобы на завтрак – жареная яичница с беконом и никаких овсяных каш.

Он под пледом стал одеваться.

– Ой! – услышала Татьяна Сергеевна его возню. – Кирилл, это ты что ли?

– Я. Доброе утро, Татьяна Сергеевна. – Быстро выглянул он из-за спинки дивана, надеясь, что она не захочет близкого приветствия. Настолько близкого, что заметит его вид.

– Ты чего? – из кухни спросила она. – У телевизора заснул что ли?

– Да. Допоздна смотрел и сам не заметил, как уснул.

– Вот, – задумалась Татьяна Сергеевна, – и я так же. Не поняла, как заснула. Вроде лестницу мыла. И заснула. Как так? Ничего не понимаю.

– Усталость.

– Может быть, – не ему, а себе ответила она и поинтересовалась, – а что смотрел?

– Футбол, конечно, – нагло врал Кирилл.

Футбол она обсуждать не могла, потому что ничего в нем не понимала, потому и расстроилась.

– А у вас, кажется, сегодня выходной? – напомнил мужчина.

– Выходной, – согласилась она. – Вот только дома мне не сидится. Я лучше сюда приду. Завтрак Настюше сделаю. И тебе тоже. А еще вещей много гладить надо. Вот я и решила сегодня сюда прийти. Кстати, ты мне тоже свои рубашки и пиджаки давай, чтобы я их в подобающий вид привела.

– А они у меня не в подобающем виде?

Она улыбнулась.

– Я ответственно заявляю, что буду смотреть за твоим видом и твоей одеждой.

– А я не против, – согласился он.

Она налила молоко в кастрюлю и поставила на газовую конфорку. Кирилл задумчиво наблюдал, как она помешивает, чтоб не пригорело, шкрябая ложкой по дну кастрюли.

– Иди, Кирилл, умывайся и приходи завтракать, я кашу овсяную приготовлю.

– Ой, нет, спасибо.

– Чего ты? Овсянку не хочешь?

– Я вообще каши не люблю.

– А что ты любишь? – она засыпала в кипящее молоко овсяных хлопьев и перемешала.

– Кофе и яичницу с беконом, – с грустью сказал он.

– Я сейчас приготовлю.

Он подошел к ней, заглянул в кастрюлю. Зрительного экстаза не испытал и отказался:

– Не надо, я кофе попью и поеду.

– Что, у Насти сегодня опять работа?

– Нет, я машину в ремонт договорился поставить. Запчасти привезли, заменить надо.

– Что-то сломалось?

– Нет. Просто заменить кое-что нужно. – Он взял стакан с кофе и сел за стол. – Татьяна Сергеевна, а вы не знаете, кто машину ремонтировал до меня?

– Ну так водитель прежний, Василий Николаевич.

– А давно он ее ремонтировал?

Она пожала плечами:

– Я не знаю. Я же за детьми смотрю и на кухне работаю. В машинах ничего не смыслю. Это у Насти надо спросить. Она, наверное, знает. Но он как уволился, машину в ремонт никто не гонял. Это точно. А Настя на такси ездила.

– А чего он уволился?

– А чего они все увольняются? То им то не так, то им это не эдак. Кто их знает? Вот спроси у него.

– Хорошо, спрошу. А как его найти?

– Где живет – не знаю, а вот телефончик есть. Ты знаешь, что. Давай я с ним созвонюсь и договорюсь о встрече, а ты съезди к нему и все спроси. И сумочку ему передай.

– Что за сумочку? – заинтересовался Кирилл.

– Его сумочка. Он когда уволился, не все вещи забрал, а я когда его комнату убирала, то целый пакет вещей насобирала.

– Хорошо, – согласился Кирилл, – давайте пакет и созванивайтесь.

– Сейчас еще рано звонить. Воскресенье утром могут позвонить только родственники и лучшие друзья.

– А вы ни к одной категории не подходите? – весело спросил он.

– Не-а, – улыбнулась она.

Татьяна Сергеевна передвинула кашу на пустую конфорку, но мешать не перестала.

Кирилл, задумавшись, следил за ее руками.

– Может все-таки кашки? – не теряя возможность накормить всех домочадцев, спросила она.

Он не согласился, ни у кого не получится подкупить его кашей. Да и не кашей тоже не получится. Он проговорил:

– Анастасии Андреевне предлагали другого водителя, а она не приняла.

Татьяна Сергеевна хлопнула себя по ногам и возмущенно заговорила.

– Ирина? Ты ж смотри, паразитка, она опять водителей своих к Насте пристроить хочет. Вот гадина ползучая. Мало Ирке все. Все отобрала. Переманила. Врагами сделала. Так она еще и своих сюда пихает. Вот же ж мразь ненасытная. Все мало ей. Мало. Мужа отбила. Стыда никакого нет. Она еще наглости нахваталась сюда за детьми приезжать. Ты представляешь? – сама себя спросила Татьяна Сергеевна. – Ладно, понимаю, когда между ними еще дружба была, Ирка всю свою родню сюда притащила. Одного водителем устроила, второго за садом смотреть. Так он только и делал, что просто смотрел. Лентяй. Газон пока до колена не вырастет, тот его не косит. Все травой поросло. Кошмар! А Настя стеснялась выгнать – родственник же лучшей подруги. Но теперь-то что? Дружбы между ними нет, чего это Ирка опять свою родню пристроить собиралась!

– А когда они уволились? Родня Ирины.

– Год назад. Когда Коля… – она не стала договаривать. – Ладно, это я не могу обсуждать, Кирилл. Не имею право.

Кирилл пожал плечами, соглашаясь. Она и так многое уже сказала.

На лестнице послышались шаги. Настя выглядела не выспавшейся, чуть недовольной, а может, просто грустной. Как будто этой ночью она вообще не спала. Видимо все время потратила на прическу и подводку глаз. Любая женщина с утра должна выглядеть так, как будто у нее фотосессия в разгаре. Это по мнению женщины. А по мнению мужчины, его женщина хороша всегда, даже когда спит носом в подушку и при этом похрапывает.

Настя была одета в спортивный костюм, подчеркивающий ее формы. О формах он постарался не думать – манили. Кирилл догадался, что она собралась в тренажерный зал, оборудованный в подвале дома. Нужная комната для людей желающих выглядеть подтянуто и спортивно. Он и сам заглядывал туда пару раз. Естественно экскурсией дело не закончилось, и вышел он через час потный от упражнений с приятной усталостью в мышцах.

– Доброе утро, – поздоровалась она.

– Доброе утро, – поздоровался Кирилл, разглядывая ее и пытаясь понять, что в глазах грусть или недовольство.

– Доброе утро, Настенька, – поздоровалась Татьяна Сергеевна. – Садись, я уже завтрак приготовила.

– Я не хочу.

– Ну вот. А я для кого готовлю? Кирилл кашу не ест, яичницу ему некогда ждать, ты тоже не хочешь. Для кого я стараюсь? Ходите голодные.

– Я позже поем, кофе буду пить.

Она прошла мимо Кирилла, включила кофеварку и села на другом конце стола подальше и сбоку от него, чтоб не встречаться взглядом, и Кирилл все понял. Он несколько раз взглянул на нее и понял. Сегодня она опять будет его избегать. Да все бы ничего. Он уже и привык. Вот только как объяснить вчерашний вечер.

Или не надо ничего объяснять. Не было вечера. Выкинуть его из головы. Выкинуть. Ну раз она так хочет – значит выкинем. Если по-другому она не хочет.

Он одним глотком допил кофе и встал из-за стола.

– Спасибо.

Кирилл бросил на Настю быстрый взгляд. Она даже не шелохнулась, смотрела на кофемашину, с грустью наблюдая, как из той льется ароматный утренний напиток.

– Ты уже? – засуетилась Татьяна Сергеевна. – Я тебе пакет для Василия Николаевича дам.

– Уже, Татьяна Сергеевна. Мне пора. Меня на СТО ждут, – соврал он и пошел в гараж.

«Ну что ж, значит, выкинем вчерашний вечер из головы», – решил он и, как ему показалось, окончательно. Только ему это показалось. Не окончательно. Нельзя выкинуть вчерашний вечер из головы.

***

Пока ремонтировали машину, Кирилл перечитал все журналы, продуманно приготовленные для ожидающих водителей.

В небольшой мастерской на окраине города, с невзрачной вывеской, тихо говорящей о том, что именно находится за железными воротами, мастер колдовал над машиной. Кирилл любил спокойные места. Лязг железа, отскакивающий от бетонных стен, не отвлекал. А практика показывала, что чем меньше пафоса и накрученной крутизны, тем человечнее отношение. Он давно отказался от посещения фирменных салонов. Считал, что пенсионер дядя Петя (Вася, Ваня) разбираются в машинах лучше, чем клерки в накрахмаленных рубашках. Хотя они бы поспорили – без них не мог пройти ни один ремонт. Пока не заполнил кипу бумаг, пока не поставил подписей, больше, чем Брэд Пит при раздаче автографов. Кирилл оградил себя от лишней суеты и клерков, пугающих потерей гарантии на данный вид автомобиля. Он просто заехал в назначенное время в гараж, пересел с водительского сиденья в кресло в углу возле перевернутого ящика, на котором и расположились журналы, в основном для мужчин-автолюбителей.

– Вот держи, парень, – протянул мастер ремень, – это тебе на память. Сохрани и не забывай на ремонт заезжать, чтоб вот такое не получать. Можешь даже на торпеду положить, тогда точно напоминалочка будет.

Кирилл взял из его рук ремень. В одном месте он соединялся тонкими веревочками.

– Спасибо. Сколько я мог ездить с таким ремнем?

Мастер пожал плечами:

– Зависело от твоей везучести.

– Везучести?

– Конечно. Тут как повезет. Мог сегодня порваться, а мог и вчера.

Кирилл повертел ремень.

– Отчего он так порвался?

– Износился.

Мастер (пенсионер дядя Петя, или Ваня) взял обратно ремень у Кирилла и тоже повертел его, нахмурился, пожевал губами и сказал:

– Хотя знаешь, парень, что-то слишком рано он износился. Ровно вот в этом месте порвался. Странно. Вот смотри.

Он ощупывал его, натягивал, подергал, отодвигать целые веревочки. Препарирующие манипуляции ни к чему не привели.

– Что именно странно? – спросил Кирилл, уже зная ответ.

– Слишком ровно он надорвался, как будто надрезал кто, – он внимательно посмотрел на Кирилла, подозревая неладное. – Думай, парень, кто мог тебе ремень надрезать?

– Еще не знаю.

Мастер еще повертел его в руках.

– Хотя, может, и нормально это. Износился, хотя и новым кажется, а может, брак какой в самом ремне был или в установке. Кто его знает. Одно ясно – вовремя ты к нам приехал, парень. Держи, – и он передал Кириллу ремень.

Кирилл рассчитался, поблагодарил мастеров, швырнул ремень на сиденье рядом с водительским, а сам сел за руль, окончательно решив заехать к прежнему водителю.

Василий Николаевич встретил его в подъезде своей пятиэтажки. Район, где обитал прежний водитель, старенький, дом – старенький, да и сам водитель не молодой. Без сомнений, Кирилла это обрадовало.

Василий Николаевич взял пакет и заглянул в него.

– О-о-о, молодец, Татьяна Сергеевна. Совсем позабыл я об этой куртке, а зимой бы вообще не вспомнил, где ее оставил. А ты, значит, новый водитель?

– Да. Кирилл, – представился он.

– Ну, заходи, Кирилл.

Он провел Кирилла на кухню, там за приготовлением обеда хлопотала его жена примерно такого же возраста, как и сам Василий Николаевич. Она поздоровалась с гостем и продолжила строгать морковку, прислушиваясь к разговору. Воздух был пропитан квашеной капустой и борщом. Хотелось бежать от ароматов.

– Как там дела? – спросил Василий Николаевич.

Кирилл пожал плечами:

– Да вроде нормально.

– Понятно. Садись, – он пододвинул ему стул. – А ты чего спросить-то хотел? Татьяна Сергеевна сказала, у тебя вопросы ко мне есть.

– Я хотел спросить, где вы техосмотр проходили и где ремонтировали машину?

– Так нигде не ремонтировал. Она же новая совсем. Она же на гарантии. В салоне куплена. Так что ты у Анастасии Андреевны спроси, куда на ремонт ехать.

– Я сегодня по пути заехал и отремонтировал.

– Ну и правильно, – махнул рукой хозяин, – в салоне дорого берут. А за что? Посмотрят, под капот залезут, масло поменяют и все. Зато деньги сдирают бешеные. Потому что на гарантии. А что, машина сломалась?

– Нет. Просто ремень поменял, – Кирилл пристально смотрел на Василия Николаевича.

– Ты еще масло поменяй и колодки тормозные проверь, – как ни в чем не бывало предложил прежний водитель. – Я, перед тем как увольняться, слышал скрип в колодках. Поменяй на всякий случай.

– Хорошо, – успокоившись, согласился Кирилл и по-свойски спросил – а вы чего уволились? Платили мало?

Василий Николаевич пожал плечами:

– Да что там. Нормально. Платили нормально. Все бы ничего. Я бы и не уволился сам.

– Вас уволили?

– Нет. Вернее, там такая ситуация вышла, что мне пришлось уйти.

Жена Василия Николаевича перестала нарезать морковь и отодвинула от себя нож и тарелку и недовольно поправила своего мужа.

– Сам виноват, – заговорила она, решив, что без ее нравоучения мужчины не справятся – послушался эту фурию, племянницу свою, пошел на поводу. А теперь что?

– Ну не начинай, – попросил он супругу.

– Что не начинай, – она уже не на шутку разошлась, – только жить начали. Пенсию перестали за доходы считать. Что забыл? Ты когда у Анастасии Андреевны работал, мы пенсию вообще с карточек не снимали. Хорошо она платила. И нам с тобой хватало, и внукам подарки делали, и я весь гардероб себе успела поменять.

– Не в гардеробе счастье, – опрометчиво поправил Василий Николаевич.

– Конечно, – зло фыркнула на него супруга, – не в гардеробе, а в тех деньгах, что ты весь прошлый год получал. Нет же, эта прохвостка ему говорит: потребуй повышения зарплаты. Он и пошел, даже меня не спросил. И что в итоге? Ее там не жалуют – она же разлучница. Так и этот еще капризы свои начал показывать. А Анастасия Андреевна ему правильно сказала, что «если вас это не устраивает, то вам не надо у меня работать». И правильно сделала. И он ушел. Пришлось уйти.

– Ну, если правильно, что ж ты ругаешься? – резонно, но без всякой агрессии, заметил муж.

– А ты больше Ирку слушай.

– А Ирина – это няня? Она ваша племянница? – спросил Кирилл.

– Племянница, – ответила женщина за своего супруга скверным голосом, – она дядечке своему, помогла, устроила к своей однокласснице на работу водителем. Все хорошо. Анастасия Андреевна его даже не уволила, когда Ирка мужа ее увела. Так нет, месяц назад пришла и давай на него давить, чтоб повышения зарплаты требовал.

– Ничего она на меня не давила.

– Защищай, защищай ее. Больше некого защищать? Про внуков бы подумал. Не давила она на него, – она махнула рукой на мужа и повернулась к Кириллу – это меня дома не было. Я бы его не пустила требовать. Старый балбес. Иринка там нашкодничала, так еще и нам свинью подложила.

– Ну чего ты? – вяло сопротивлялся Василий Николаевич, – она же не знала. Она как лучше хотела.

– Ой, – устало махнула она на мужа, – она всегда как лучше хочет. И только свои цели преследует. Только одному лешему известно, что она преследует. Вроде и помогает, но как-то грубо. Как медведь в посудной лавке. Лешку, племянника его, тоже решила к Насте пристроить. Водителем. Вы меня, конечно, извините, – голосом противоположным словам, проговорила она – но у Леши прием алкоголя четко по графику – два через один.

– А Леша кто? – заинтересовался Кирилл.

– Племянник мой троюродный.

– Ой, послал бог родню – зло посетовала женщина.

Всю дорогу обратно он задавал себе вопросы, на которые не мог сам ответить. Но поразмышлять стоило. Что-то тут не так с этим ремнем. Стоит ли говорить о нем Анастасии Андреевне? Не понятно, мог ли кто надрезать ремень? Для чего? Чтобы она погибла во время поездки? Когда он говорил Василию Николаевичу о том, что заменил ремень, то внимательно наблюдал за реакцией бывшего водителя. И по его ответу Кирилл понял, что тот не желал зла своей хозяйке и не держал на нее обиды за увольнение. Он, наоборот, предложил новому водителю еще и тормоза проверить. Если ремень на самом деле надрезан, то напрашивается следующий вопрос: а кому это надо? Да кому угодно.

Он ничего о ней не знает. Не знает, какая она на самом деле. То, что она совсем не такая, как хочет казаться на людях – это ясно и без сомнений. Он не знает о ее семье. Где ее муж? Бросил? Разошлись? Или развелись? Где он сейчас? Она такая общественная личность, о которой постоянно пишут газеты и журналы, пишут все что угодно, но ничего личного, только поверхностная информация. Что он о ней и ее семье знает из средств массовой информации?

Вспоминать, что читал о ней, не составило труда. Буквально несколько дней назад перечитывал. Писать стала в свободное от работы время. Писать стала сразу хорошо. Тра-та-та, ля-ля-ля и т. д. и т. п. Одно и тоже. Одинаковыми словами и фразами. Ее сразу опубликовали в издательстве и полюбили в народе. В издательстве ее тоже полюбили – это он и сам уже мог сказать, без СМИ. Писали про семью, есть муж и дети. Значит, информация о том, что она уже не живет с мужем, еще не просочилась к журналистам. Интересно, как давно она с ним не живет? Писали, что она была замешана в каком-то уголовном деле, но информация не подтвердилась, и ее посчитали слухом. А на самом деле просто кому-то очень выгодно было спрятать это уголовное дело и «посчитать его слухом». А какое уголовное дело? И с чем это связано? Никто не знал, никто не понял. Так все и замяли. Живет за городом, не любит суету и социально застенчива – но это правда, он уже заметил. Не любит светиться на людях и телевизионных передачах. А кем она раньше работала? Этого он точно нигде не читал. Не писали об этом. Как она раньше жила? До того как стать знаменитой писательницей? Была обеспеченная наследница какого-то американского миллиардера или бедствовала с мужем и детьми?

Кирилл медленно въехал в ворота загородного поселка и не спеша поехал по улице. Воскресенье – суетливый день недели, все уже потихоньку уезжали из поселка в город, оставались только местные и отпускники.

Американского миллиардера скорей всего не было, а вот детки ее родились, когда она уже писала романы.

И что ему теперь делать? Говорить про ремень?

Он въехал во двор, пожалел, что не заехал на мойку, но не расстроился – можно ведь и самому помыть машину, тем более в его обязанности входит полностью смотреть и ухаживать за машиной. Он остановил машину возле колонки и пошел в гараж за моющими средствами и тряпками, все никак не понимая, стоит ли раньше времени пугать Настю и говорить про этот поврежденный ремень. Хотя ремень мог и просто порваться. И тогда нет смысла мутить чистую воду, решил он.

***

Она боялась, что он ее заметит, но не могла переубедить себя не подглядывать. Вот уж отвратительное дело. В окошко своей комнаты она с интересом наблюдала, как он моет и натирает машину. Если бы не было все так грустно, то было бы эротично.

Она хмыкнула сама себе, задернула штору, чтоб отгородиться от Кирилла и от мыслей о нем. Но нежная и тонкая материя штора смогла отгородить только от солнечного света, но не от мыслей о Кирилле.

«Ну вот. Пропала, – сама себе пророчила она. – И чего тебя к нему потянуло? Одним днем живешь? Теперь что делать будешь? Избегать? А как? Сильно не спрячешься. Особенно в машине. Может, заболеть? Но это проявление малодушия. Нужно с ним как-то поговорить и поставить все точки над ё. Нужно ему как-то сказать, что это было минутное влечение и что оно уже прошло».

Она опять подошла к окну и немного приоткрыла тюль. Кирилл натирал воском капот, металл заблестел и заиграл. Но внимание Насти было приковано к мужчине. Мышцы играли, а кожа блестела. В его руках чувствовалась сила, это она заметила вчера вечером на диване. Он не отличался спортивным телосложением, а брутальные мужчины с признаками косой сажени в плечах – это выдуманные герои ее романов. Кирилл был простым и в тоже время культурным и деликатным. Она поймала себя на мысли, что хотела бы сейчас оказаться в его объятиях.

Она поморщилась от стыда и тут же включила внутреннего адвоката. Оправдательный процесс начался.

«Вообще-то я взрослая женщина, почти не замужем. Почему мне должно быть стыдно от влечения к мужчине? Тем более к такому красивому и мужественному. Почему бы и нет».

Она отошла от окна, чтобы он ее не заметил, села за стол и даже включила компьютер.

«Нет. Точно нет. Это не может так продолжаться. Семьи и детей у него нет, но это же не оправдывает меня. А я веду себя как похотливая разведенка. Нет. Так нельзя».

Она категорически запретила себе даже думать о Кирилле как о мужчине нежном и в тоже время властном, о таком, как он себя показал вчера вечером на диване. С этой секунды он для нее водитель и только. Как и был до вчерашнего дня.

– А не то будет горе, – пессимистично заверила она себя.

Говорить она ему точно ничего не будет и объяснять – не будет. Не сможет. Тогда он должен как-то сам все понять. А может, он уже все понял?

А может, у него было такое же минутное влечение, как говорится, не обязывающее к продолжению.

Она открыла программу и решила не затягивать до понедельника, а начать сегодня написание нового романа. А чего бы и не начать, тем более он давно сидит у нее в голове. Главную героиню пора бы отправить в путешествие по ночному городу, при этом забыть заправить бак автомобиля – пусть помучается – именно это ждет читатель. С пустым баком навстречу своей судьбе – почти название романа. Судьба, естественно, брутальный мужчина, умеющий обходиться с баками и женщинами.

Она печатала, и это ее отвлекло от мыслей о Кирилле. Герои оживали на страницах компьютерной программы. Они жили, попадали в неприятности, выкручивались из них без малейшего вреда для себя, влюблялись и любили. Пытаясь закрутить сюжет, Настя отвлеклась от повседневной жизни и навязчивых вопросов.

Самый мудрый способ отвлечься от мыслей о Кирилле – это завалить себя работой. Верное решение.

***

Вечером Кирилл привез Татьяну Сергеевну с детьми домой. Поработав до приезда детей над новым романом, и причем плодотворно – так она оценила свой труд – Настя решила выпустить себя из затворничества.

«Как ни крути, – решила она, – все равно с Кириллом надо будет встречаться и общаться».

Читать далее