Читать онлайн Лис, Сова и город лжи бесплатно

Глава 1. Соучастники

Рейн шагал как можно увереннее и вдыхал как можно реже. Воздух в ТЦ «Гиперион» казался приторным, как сироп от кашля, – смесь озона из дезинфектора, средства для мытья полов и сладкой парфюмерной отдушки. Каша слабых, но навязчиво-противных запахов, которой вообще не хотелось дышать.

Парень старался не щуриться, чтобы не выдать себя: глаза, привыкшие к мягкому сумеречному свету Нижнего Фрихайма, здесь резало от сияния люминесцентных ламп.

В «Гиперионе» Рейн всегда чувствовал себя лабораторной крысой в стеклянном лабиринте, за каждым движением которой следят камеры со злыми красными глазками. Но цель того стоила.

Книги.

Книжный отдел был для Рейна одновременно Эльдорадо и персональным адом. Разноцветные корешки на стеллажах манили запахом свежей печати на глянцевой бумаге и одновременно насмехались над ним своей недоступностью. Суммы на ценниках – особенно в отделе художественных альбомов – превышали месячную соцпомощь по карточке «малоимущей семьи» и больно тыкали Рейна носом в его статус.

А статус у него был очень так себе. Возраст – пятнадцать лет. В таком возрасте никто не будет считать тебя за человека. Но дальше – ещё хуже. Социальный рейтинг – неблагонадёжный. Это значило, что для него запрещено и закрыто многое, в том числе доступ к книгам. Официальная формулировка – «по причине низкой культурной вовлечённости».

От горечи этой иронии сводило зубы. Откуда возьмётся культура, когда всё, что тебе разрешено, – десятисекундные видео в «Кено» и сводки новостей о процветании Фрихайма?

Рейн с благоговейным трепетом погладил тиснёные буквы на зелёном корешке. «Вино из одуванчиков». Название звучало как насмешка над его миром дешёвых разбавленных соков «из порошка». Он бы многое отдал за глоток чего-то настоящего. Пусть даже этот глоток будет описан в книге.

Рейн повернулся спиной к камере и отработанным движением сковырнул с книги «пикалку». Дождался, когда обзор охраннику перекрыл мужик в классическом костюме, изучающий книги по менеджменту. Незаметное движение – и зелёный томик уже под одеждой.

«Костюм» всё копался на полке для бизнесменов. Нужно было пользоваться удобным случаем. Брошюра А5 – в самый раз под толстовку. На чёрной обложке – витые золотые буквы: Эдгар Аллан По. Знакомое имя, нужно брать. Стихотворение про Эльдорадо Рейну нравилось.

Пульсация крови в ушах заглушала фоновую музыку. Парень сделал движение – быстрое, умелое, отточенное годами практики. Теперь уже и томик, и брошюра приятно холодили горящую кожу через футболку. Добыча уже чувствовалась своей. Но её ещё нужно было вынести.

Парень развернулся к выходу…

…И в этот момент уловил движение у кассы. Охранник. Не обычный, старый и сонный, а какой-то новый – молодой, со взглядом голодного питбуля. И этот взгляд был прикован к Рейну.

«Ловушка», – мысль сверкнула, как пуля. Рейн чувствовал этот взгляд всем телом. Он был мышью, попавшей в поле зрения кошки.

Сердце не заколотилось, а наоборот, замерло, превратившись в ледышку. Паника была роскошью, которую Рейн не мог себе позволить. Холодные мысли и взвешенные решения всегда были его единственным спасением. Ну, или быстрые ноги, если рассудительность не сработала, однако сегодня парень надеялся не доводить до подобного.

Рейн замедлил шаг, не меняя равнодушного выражения лица, ненавязчиво глянул по сторонам… И нашёл решение.

Неподалёку, у стеллажа с любовными романами, листала книгу женщина в пальто странного запылённо-розового цвета. Эти богачи вечно выделываются и изобретают уродливые оттенки, лишь бы «не как у всех». Рядом с женщиной стояла девчонка лет пятнадцати, которая со скучающим видом листала что-то на экране дорогого смартфона. Девчонка была такая же темноволосая, в очень похожем уродско-розовом пальто – словно маленькая копия своей матери, лишённая права на индивидуальность.

Благонадёжные. Рассеянные, невнимательные лохи. И рядом с ними – тележка с десятком книг.

Расчёт Рейна был безошибочным. Два выверенных шага в толчее. Как бы случайно налететь на мужика справа, отступить от него с извинением… И врезаться в тележку дамочек в розовом. Лёгкое движение – и обе книги, зелёная и чёрная, бесшумно упали на кипу любовных романов. Чисто сработано.

Но вдруг девчонка подняла взгляд на Рейна. Посмотрела не на тележку, не на возмутившегося мужика, а прямо на него. Глаза у неё были большие и серьёзные, цвета жжёного сахара.

Время остановилось. Рейн замер – чувствуя себя так, словно свет всех ламп магазина скрестился на нём… Ожидая женского вскрика, указывающего на него пальца, суматохи охранников…

Но девчонка не стала кричать. Вместо этого она посмотрела на книги в тележке.

Её мать тоже подняла рассеянный взгляд от страниц, начала хмуриться… Рейн поспешил отступить, бормоча извинение. Краем глаза заметил направляющегося к ним охранника.

И вдруг:

– Дорогая, что это за книги? – возмущённый голос матери. – Я их не брала.

– Это мои, – тихий голос девчонки. – Для доклада. Проект по истории американской литературы.

Рейн не стал дожидаться развязки. Он сам направился к охраннику, равнодушно поднял руки для досмотра – «питбуль» был явно разочарован – и вышел из книжного отдела. Вот теперь сердце колотилось, отстукивая ритм невыразимого облегчения. Он не попался.

Парень зашёл в отдел напротив и встал между стеллажей с одеждой неподалёку от выхода, наблюдая. Спустя несколько минут женщина и девчонка вышли из книжного: обе с ровными осанками и одинаково вздёрнутыми носами. И девчонка сжимала в руках пакет с его книгами: зелёную обложку было видно сквозь прозрачный пластик. Она не просто засекла движение Рейна возле их тележки, а каким-то образом разгадала его план. И теперь уходила, унося с собой его несостоявшуюся добычу.

Адреналин, ещё недавно наполнявший тело пружинистой энергией, теперь навалился свинцовой тяжестью, однако Рейн сорвался с места, не думая, подчиняясь важнейшему для выживания инстинкту – как ему хотелось считать, – а на деле просто горячей безрассудности: преследовать и добыть своё. Это были его книги, Рейн просто не мог их отдать – особенно какой-то богатенькой фифе с высокомерно вздёрнутым носом.

Слившись с потоком людей, Рейн следовал за этой парой, поглубже натянув капюшон чёрной толстовки, чтобы скрыть слишком выделяющиеся светлые волосы. Его тёмное отражение скользило по сверкающей поверхности витрин как тень, как грязное пятно. Мать и дочь шли впереди: их дорогие пальто и гордая осанка работали лучше любой охраны, создавая вокруг ореол пустого пространства.

Парень шёл по широким авеню торгового центра, а мысли в голове щёлкали расчётливо. Он должен был выяснить. Кто она? Зачем она это сделала? Это ловушка? Какая-то изощрённая игра, чтобы поймать вора с поличным? Но почему не в магазине, где сделать это было бы проще всего? Рейн не мог понять причины и мотивы странной девчонки.

Мать и дочь вышли на главную галерею ТЦ «Гиперион» – просторный зал под гигантским стеклянным куполом, где, казалось, даже воздух стоит денег, – а затем свернули в узкий боковой коридор, к лифту. Рейн притаился за углом, наблюдая.

Именно здесь случилось кое-что такое, чего он абсолютно не ожидал.

Мать нажала кнопку вызова. Зыркнула по сторонам: в уединённом коридоре никого не было. Маска чинного спокойствия мигом слетела с неё, лицо перекосило внутренним напряжением. Она сжала плечо дочери: пальцы в гладкой кожаной перчатке впились в ткань пальто, как когти хищной птицы.

– Что это за выходки?! – зашипела она, с трудом сдерживаясь. – Ты прекрасно знаешь, у нас утверждённый лимит на этот месяц! Из-за твоих дурацких книг мне придётся отказаться от новых перчаток! Ты хоть понимаешь, как это выглядит? Приём у самой госпожи Кронхайм, а я приду в старых перчатках – по твоей милости!

Девчонка не отстранялась. Она стояла, опустив взгляд и прижав к груди пакет с книгами.

– Это для учёбы, – пробормотала она, и её голос чуть заметно надломился – как тонкая трещинка на стекле. – Профессор сказал…

Резкий звук пощёчины оборвал её слова. Звук был негромким, приглушённым перчаткой, но для Рейна он прозвучал громче полицейской сирены. Парень вжался в стену, словно чувствуя на собственной щеке жгучий, унизительный жар.

– Твой профессор не видит наших счетов, – отчеканила женщина и дёрганным ожесточённым движением поправила перчатку. – Надеюсь, твой доклад по этим книгам будет идеальным.

Девчонка не стала протестовать. И не заплакала. Она просто замерла, и даже с такого расстояния Рейн видел, как покраснели её шея и уши. Её большие глаза смотрели не на мать, а куда-то в пространство перед собой, словно она пыталась отгородиться от ситуации, отключиться и хотя бы мысленно оказаться в другом месте.

Лифт мелодично звякнул, двери разъехались. Женщина вошла внутрь, не оглядываясь. Девчонка задержалась на секунду – одинокая поникшая фигура среди люксового мрамора и легкомысленной музыки ТЦ, – затем бессильно опустила пакет с книгами и механически, как автомат, шагнула за матерью.

В последний момент перед тем, как двери сомкнулись, женщина пихнула девчонку локтем, и та расправила плечи, вздёрнула голову: аристократке не пристало выглядеть понурой или обеспокоенной, – от чего их с Рейном взгляды случайно пересеклись. Парень замер от удивления: в глазах девчонки не было ни слёз, ни шока. Там было нечто иное, от чего сердце Рейна застучало горячо и возмущённо, – смирение. Эта пощёчина явно была не первой. Но как такое возможно?! Разве благонадёжные не строят из себя самых правильных, самых добрых, гуманных, благоразумных и в целом самых-самых? А ведь бить слабых – тех, кто младше тебя, ниже ростом и очевидно не может дать отпор, – было последним делом, опуститься до такого считалось дном даже в его районе.

Лифт уехал. Рейн остался стоять среди позитивной музыки и весёлого гомона посетителей ТЦ – со странным, незнакомым чувством, распирающим грудную клетку. Он пришёл сюда за книгами, а получил нечто большее – хотя и сам не понимал пока, что именно.

Может быть, общую тайну, сплетённую из стыда и унижения? Очевидно, эта кукла в уродско-розовом пальто вовсе не хотела, чтобы какой-то отброс из Низа стал свидетелем подобной сцены. В той же степени и самому Рейну было противно, что именно эта благонадёжная подловила его за неудавшейся кражей. Но теперь они как будто были квиты.

Впрочем, вопрос его книг всё ещё стоял на повестке. Выбравшись из стеклянной тюрьмы «Гипериона» на улицу, Рейн наконец-то вдохнул полной грудью. Воздух был прохладным, влажным, полным запаха опавших листьев. Живым. После стерильно-парфюмированной атмосферы ТЦ этот воздух был на вкус как глоток чистой свежей воды.

Здесь, в Верхнем Фрихайме, даже осень выглядела декоративно. Клёны, окутанные маревом подогретого воздуха, горели канареечно-жёлтыми и багряными листьями. Аккуратные клумбы пестрели бархатцами и астрами. И хотя Рейн старался убедить себя, что презирает эту фальшивую, проплаченную красоту, но в глубине души жалел, что не имеет таланта к живописи. Такие цвета стоило запечатлеть не только в памяти.

Рейн легко выследил их: две фигуры в розовых пальто, чинно ступавшие своими чистыми туфлями по чистому тротуару. Мать – впереди, как гордый ледокол; дочь – на шаг позади. Она словно пряталась, скрывая понурые плечи. Пакет с его книгами болтался у неё в руке, как ненужный и бесполезный трофей. Нужно было забрать его как можно скорее, хотя у Рейна пока не было чёткого плана, как это сделать.

Парень следовал за ними, стараясь не светиться, скрываясь то за спинами редких прохожих, то за стволами идеально подстриженных деревьев. Внутри него кипела странная смесь чувств. Возмущение за девчонку и её унижение. Какое-то сочувствие к ней, в котором Рейн не хотел признаваться даже сам себе. Любопытство: кто она, эта кукла с живыми и умными глазами, которая бросила вызов системе, скрыв его преступление, – зачем, почему? И жгучий, позорный стыд – что он, Рейнар Ниман, позволил спасти себя какой-то богатенькой девчонке, при этом подставил её под удар, а теперь ещё и следовал за ней по пятам. Да, у него было оправдание – он следовал за своими книгами, – но дело было не только в них.

Пара впереди свернула на аллею, окаймлявшую парк. Справа тянулась невысокая, в метр, каменная ограда, над ней нависали ветви с жёлтой листвой. Слева – такая же ровная линия нарядных двухэтажных домиков. В Верхнем Фрихайме всё было идеально и геометрически выверено.

Женщина остановилась, яростно зарылась в сумку, достала звонящий смартфон.

– Да, слушаю. – И тут же её голос из резкого, как лезвие пилорамы, превратился в сладкий, как мёд: – О, конечно, я как раз просматривала каталог, который вы прислали…

Она отвернулась, полностью погрузившись в разговор, отступила на несколько шагов к домам.

Тем временем девчонка осталась стоять на месте, ближе к парку. Она ненавязчиво огляделась, словно бы от скуки топчась на месте и озираясь по сторонам – на деревья парка, на аллею, на кусты рядом с домами… Незаметно выискивая.

Что ж, Рейн выступил из укрытия. Их взгляды встретились вновь – в прозрачном осеннем воздухе, наполненном сладковатым запахом опавших листьев и горькими нотками костра, – и Рейн поймал себя на том, что ему уже нравится это общение без слов. К его удивлению, девчонка не вздрогнула, не отвела глаза. Её лицо было так же безэмоционально, как в книжном магазине, когда она посмотрела на него впервые.

И тогда девчонка удивила Рейна ещё больше. Она отвернулась со скучающим видом, демонстративно вздохнула, словно бы устав ждать, и оперлась на каменную ограду, положив рядом пакет с книгами. На секунду сжала пластик, будто прощаясь. Потом девчонка отступила и, не оборачиваясь, так же прямо и чинно пошла за удаляющейся матерью, которая продолжала говорить по телефону.

Это было странное знакомство. Собственно, это даже и знакомством нельзя было назвать, ведь они не обменялись ни словом, ни хотя бы приветственным кивком. Да и зачем бы они стали представляться друг другу – красавица из Верхнего Фрихайма и вор из Нижнего? У них не было совершенно ничего общего. Только пара взглядов и молчаливое доверие, родившееся на руинах её униженной гордости и его уязвлённого самолюбия.

Рейн, подрагивая от нетерпения, всё-таки выждал, пока мать и дочь скроются за поворотом. Затем бодрым прогулочным шагом он словно бы случайно приблизился к ограде. Пакет всё ещё лежал там, и редкие прохожие, занятые своими мыслями, не обращали на него внимания. Рейн взял его. Пластик был чуть тёплым – как будто ещё хранил тепло её руки, хотя этого, конечно, быть не могло. Приятный для кожи софт-скин-пластик с лёгким подогревом – всего лишь ещё один сервис для состоятельных граждан. Ещё один обман этого роскошного района, где пластиковые пакеты имитировали прикосновение живого человека, а люди были бездушными, как пластик.

По привычке Рейн на всякий случай сунул добычу под толстовку – будет меньше вопросов, – повернулся и зашагал прочь. Прочь от опрятных, словно бы кукольных домиков, от цветасто-ярких клумб, от этого показушно-идеального мира, где можно было получить пощёчину за покупку книги – а ведь Рейну казалось, что любая возможность потратить деньги приводит благонадёжных в восторг.

Теперь Рейн шёл домой – к промозглому туману, серо-кирпичным стенам, привычному запаху ржавчины и гниющего мусора. Обычно этот путь радовал, но сегодня всё было не так. И даже добыча не окрыляла привычным предвкушением. Вместо мыслей о «Вине из одуванчиков» в голове Рейна навязчиво крутились мысли о странной девчонке – словно заноза, которую невозможно было вытащить.

Кто она такая?

Глава 2. Крем-брюле с лавандой

По вечерам комната Сольвейг была тихой и безупречной, как музейная витрина. Никакой музыки. Даже от фильма на стандартной громкости у матери немедленно случилась бы мигрень. Розовые обои умеренного оттенка, белая мебель. Коллекционные куклы на полке замерли в своих коробках – в тщательно выверенной, раз и навсегда заданной позе.

Умеренность вообще очень ценилась в этом доме, ведь это было важнейшее качество стиля. Пижама Сольвейг тоже была стильная и «умеренная» – из шёлкового атласа цвета крем-брюле. Нежная, роскошная, но, к сожалению, не очень удобная. Совершенно неудобная, если бы Сольвейг позволили сказать честно.

Время от времени тихонько фыркал лавандой диффузор: такие были расставлены по всему дому как «средство от нервов» для матери. Лишь этому звуку было дозволено нарушать ночную тишину.

Сольвейг водила пальцем по экрану планшета, беззвучно и бессмысленно листая ленту новостей «Кено». Сейчас на экране улыбающаяся пара рекламировала новейшую модель люксового электрокара, однако Сольвейг смотрела и не видела: перед её внутренним взором стояло другое лицо.

Не такое идеальное, как в рекламе.

Растрёпанные, неаккуратно постриженные светлые волосы. Худые острые скулы. Светлые, прозрачные серо-голубые глаза – как морская отмель в пасмурный день. В них светилась такая яростная, животная злость на весь мир, что впору было испугаться. Но она не испугалась, потому что за минуту до этого видела совсем другое – каким тёплым, буквально влюблённым взглядом этот парень смотрел на книги.

«Зачем они ему?» – снова и снова крутилось в голове.

Сольвейг почему-то была уверена: парень – из неблагонадёжных. Вообще-то она раньше не видела неблагонадёжных, но тут всё складывалось: его потрёпанная одежда, этот агрессивный взгляд, слишком худое лицо, как будто парень часто голодал, и ещё этот странный запах от его одежды – затхлый и неприятный.

Однако во всех соцориентациях твердили: неблагонадёжные имеют клиповое мышление и память, как у золотой рыбки, их мозг атрофирован примитивным контентом соцсетей, многие знают буквы лишь формально и практически не умеют читать – поэтому допуск к книгам им и не нужен. Но этот парень явно не вписывался в схему.

Внезапно – дробный стук в стекло. От неожиданности девушка подскочила, вскрикнула и уронила планшет на покрывало. «Это ворон, – мгновенно солгала она себе, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. – Ворон, больше ничего».

Она потянулась к лампе на прикроватной тумбочке и щёлкнула выключателем. Комната погрузилась во тьму. Сольвейг уставилась в окно.

Там был человек. Силуэт, чёткий и неоспоримый, темнел на фоне слабого оранжевого света уличных фонарей.

Ледяная игла страха прошла по позвоночнику. Сольвейг вжалась в спинку кровати.

Человек, кажется, понял, что она его увидела, и постучал настойчивее, громче. В голове девушки панически метались мысли: «Убийца. Маньяк. Бежать…»

В этот момент на улице луна показалась среди быстро скользящих облаков, её тусклый свет упал на силуэт за окном. Высветил растрёпанные светлые волосы.

Это же…

Книжный вор!

Но как он здесь оказался?!

Парень за окном нетерпеливо стукнул по стеклу кулаком – так, что оно задребезжало.

Он же всех перебудит! Мать испугается, вызовет полицию, потом полночи будет причитать, что у неё бессонница и как всё это так ужасно. Проще решить всё самой.

Сольвейг вскочила с кровати и поспешила к окну. Повернула ручку, слегка приоткрыла створку.

– Уходи! – зашипела в щель окна. – Я вызову охрану!

Но блондин и не подумал слушаться. Он толкнул створку, окно распахнулось, и Сольвейг испуганно отступила. Только сейчас ей пришло в голову, что парень гораздо сильнее её. И, видимо, не настроен подчиняться её словам. Но было уже поздно.

Парень уже был в комнате – вместе с потоком холодного влажного воздуха из распахнутого окна. Сольвейг окутало ароматами улицы – осенней сыростью, дымом и ещё чем-то чужим, непривычным, опасным. Животным запахом тела, живущего без духов, гелей для душа, да и без самого душа дважды в день. «Так пахнет в трущобах, – решила Сольвейг. – Грязью».

Девушка наконец-то отмерла настолько, чтобы дважды хлопнуть в ладоши, – под потолком вспыхнул светильник. Правда, Сольвейг тут же пожалела об этом: яркий свет бесстыдно озарил её тонкую шёлковую пижаму. Как назло, путь к гардеробу, где висел халат, отрезал незнакомец. Пришлось сложить руки на груди, одновременно прикрываясь и кутаясь от холода.

Блондин стоял, глубоко дыша, и озирал «умеренную» розовую комнату с видом завоевателя, которому противна его добыча. На нём была та же потрёпанная чёрная одежда, что и днём, – толстовка и штаны из грубой плотной ткани.

– Чем это воняет? – Голос у него оказался приятный, хотя и чуть хриплый.

– Что?..

– Воняет, – повторил парень громче, ничуть не смущаясь, словно для него было нормально вот так в голос разговаривать ночью в чужом доме. – Хуже прогорклого масла.

– Тише, – испуганно прошипела Сольвейг. – Это лаванда.

Она указала на глянцевый диффузор последней модели.

Парень лишь красноречиво поморщился в ответ.

– Как ты… Как ты нашёл?.. – пробормотала она, на всякий случай отступая к стене. Хотя было холодно, но шёлк пижамы неприятно лип к вспотевшей спине.

– Чек, – коротко бросил блондин, его прозрачно-серые глаза скользнули по её шёлковой пижаме. – Идентификационный номер твоей старухи. Всё ж есть в базе.

– Что именно? – Сольвейг до последнего не хотела верить смыслу сказанного.

– Ваш адрес, размер квартплаты, её любимый крем для пяток. – Парень пожал плечами. – Всё.

Его слова облили Сольвейг кипятком ужаса. Они жили за высоким забором с охранной системой, чувствуя себя в безопасности. А оказалось, что любой, кому вздумается, может всё про них выведать и вот так запросто прийти ночью. Ладно ещё этот парень постучал, а мог бы просто залезть в приоткрытое окно и сделать… что угодно. Сольвейг показалось, что надёжный и защищённый мир вокруг неё дал трещину с противным хрустом. Она обняла себя крепче, прячась и от этого ощущения, и от холода, дующего из окна.

– Зачем ты пришёл? – спросила она, стараясь вложить в голос ледяную властность матери, но получился лишь испуганный шёпот. – Чтобы украсть что-то ещё? У меня есть книги… – она указала на полку, надеясь этим отвлечь его внимание от себя и своего шёлкового неглиже.

Парень в самом деле посмотрел в указанную сторону, даже наклонил голову, чтобы прочесть названия на корешках стоящих книг – в основном модных любовных романов. Затем фыркнул настолько презрительно, что Сольвейг стало обидно.

– Это фуфло мне и даром не надо. Вот. – Он подошёл к столу, вытащил из кармана пригоршню смятых, грязных купюр, положил. – Долги надо возвращать.

Сольвейг посмотрела на банкноты с недоумением. На эти деньги нельзя было купить даже тюбика её любимой помады.

– Они мне не нужны, – сказала она правду. – У меня всё есть. А твои деньги… они ничего не стоят.

Блондин не оскорбился. Наоборот, ухмыльнулся, словно ожидал от неё именно такого ответа.

– Ну так выброси их, – протянул презрительно. – Так же у вас принято? Покупать и выбрасывать. Вещи, людей… И сами вы как вещи. И ты такая же, как твои куклы, – он кивнул на полку с коллекционными коробками, – красивая и пустая.

– Я не пустая! – вырвалось у Сольвейг, и она сама удивилась своей горячности.

Блондин хмыкнул.

– Докажи.

Он сделал шаг вперёд. Она отступила и спросила растерянно:

– Как?

Парень прищурился.

– Раз не сдала меня, значит, и сама не больно-то правильная, – он говорил медленно, задумчиво. – Значит, тоже что-нибудь скрываешь. – Блондин прошёлся скептическим взглядом по пижаме цвета крем-брюле, быстро наморщил нос. – Не, вряд ли ты из тех, кто прячет от мамаши свои гулянки. Так запросто пустила парня к себе в комнату… – он покачал головой словно бы разочарованно.

– И что? – шёпотом возмутилась Сольвейг. Эти непонятные намёки ей не нравились, хотя она и сама понимала, что её поступок выглядит не очень-то умным.

– Просто это наивно. Показывает, что ты не больно что о жизни знаешь. Но любопытная. Хочешь сходить в Низ?

– Что?! – девушка отшатнулась в шоке, не веря услышанному.

Пересекать границу между Верхним и Нижним Фрихаймом было строжайше запрещено. Девчонки в школе перешёптывались об ужасах, которые творятся на улицах Низа: якобы там могут зарезать прямо посреди тротуара и никто не подойдёт, чтобы помочь или вызвать скорую. Сольвейг не очень-то верила в эти рассказы – некоторые были откровенно похожи на фантастические «городские страшилки», – но у неё никогда не возникало мысли о том, что она может попасть в запретный район.

– Ты чего такая трусиха-то? – парень ухмыльнулся.

– Я… не боюсь. – Сольвейг в самом деле расправила плечи и высокомерно вздёрнула нос, стараясь не показывать ни страха, ни обиды на его колкие слова. – Просто что там у вас смотреть? Сплошная грязь и разруха.

– Зато всё бесплатно, в отличие от вашего Верха. И свободно. Настоящий Фрихайм, а не ваша золотая клетка с камерами на каждом углу. Только покупаете, покупаете… А можно у вас купить тоннель, где на повороте звук поезда такой, будто кто-то плачет? Или подъезд, где в темноте граффити светятся как призраки? У нас много чего есть, – блондин презрительно обвёл пальцем её лощёную комнату, – получше этого.

Сольвейг колебалась. Тёмные тоннели, призраки… Это звучало интригующе, но слишком пугающе и непонятно. Слишком далеко от её мира.

– Пошли завтра в кино, – вдруг сказал парень.

– Что? – Сольвейг высокомерно скривилась, наконец-то почувствовав себя в знакомой ситуации. На свидания её звали не раз, хотя мать так ни разу и не отпустила её. – С тобой?

– Да хочешь – одна иди, – блондин равнодушно пожал плечами. – Я билет достану, иди. Завтра «Бегущий по лезвию» будет.

Вот теперь Сольвейг заинтересовалась по-настоящему. Она видела это название в списке запрещённых к показу фильмов – «за излишний пессимизм и искажённую картину мира». Если запрещённые книги она иногда находила возможность скачать, то просмотр фильма был за пределами возможностей.

– Прямо в кинотеатре?.. – недоверчиво спросила она.

– Представь? – парень улыбнулся. – На большом экране.

Кино. Публичное место. Там будут люди. Это звучало… безопасно. Да, безумно и дико для неё – благоразумной девушки, никогда не думавшей пересекать границу, – но безопасно. Во всяком случае, лучше, чем идти в какие-то тоннели с призраками.

– Где именно? – на всякий случай уточнила Сольвейг, и её собственный голос показался ей чужим. Неужели она в самом деле обсуждает с неблагонадёжным возможность нарушить закон?

– У нас. Кинотеатр «Осколок». – Блондин кивнул в сторону окна, в ночь. Где-то там, в темноте прятался обрыв и тусклые огни Нижнего Фрихайма. – Так что, одна пойдёшь?

– Нет! – выпалила Сольвейг. – Лучше вдвоём.

Она ожидала, что парень посмеётся над такой переменой – только что отказала ему и тут же сама просит сходить вместе, – но он лишь сказал по-деловому:

– Завтра в час, у Длинной лестницы. Не опаздывай, ждать не буду.

Блондин и сейчас не стал ждать её ответа: он развернулся, ловко перебрался за подоконник и исчез в темноте так же внезапно, как и появился.

Сольвейг бросилась к окну и торопливо закрыла его. Постояла, дрожа от холода, растирая плечи. Вглядываясь в темноту и слушая, как в ушах стучит кровь.

Диффузор тихонько пшикнул новой порцией лаванды. Теперь, когда парень ушёл, этот звук вновь остался единственным во всём доме.

И только сейчас Сольвейг кое-что осознала.

Она так и не спросила, как его зовут.

Глава 3. Падение

Сольвейг. Имя было странным и вычурным, как будто сошедшим со страниц какой-то старой пьесы. Сейчас оно совершенно не подходило этой перепуганной девчонке.

Сначала она кое-как спустилась вместе с Рейном по Длинной лестнице, панически цепляясь за перила и с опаской примеряясь своими нарядными туфлями к каждой потрескавшейся истёртой ступени. Сто пятнадцать ступеней превратились в вечность, но Рейн из вежливости старался не очень закатывать глаза.

Теперь девчонка семенила рядом, кутаясь в своё пальто уродско-розового цвета, как в броню – чистенькую и дорогую броню против окружающей разрухи. Шла, вся сжавшись, и только головой крутила, а её глаза, огромные и тёмные, так и метались по сторонам, выхватывая из тумана Нижнего Фрихайма облупленные фасады, граффити-иероглифы, ржавые пожарные лестницы. Каждый шорох, каждый окрик из-за угла заставлял её вздрагивать. Да, в люксовых антуражах «Гипериона» девчонка выглядела уверенной в себе и даже высокомерной, но сейчас она ни капли не была похожа на «Сольвейг», она была похожа на маленькую взъерошенную сову с огромными глазами.

(здесь и далее Artflow)

Рейн едва сдерживал ухмылку. Ему нравилось её смятение. Нравилось, что её стерильный мирок трещал по швам от одного только запаха его района: сырой от постоянного тумана штукатурки, прогорклого масла из рыночных ларьков и металлической пыли со стороны промзоны.

Эта Сольвейг так забавно липла к нему – как к единственному знакомому человеку среди новой и пугающей обстановки. Но Рейну нравился её взгляд, когда она смотрела на него, – с затаённой надеждой, что он защитит в случае чего. Тогда, в книжном, девчонка смотрела на него как на равного, без презрения. А сейчас она смотрела на него снизу вверх – как на сильного и авторитетного парня, как на последнюю надежду среди хаоса.

А ещё от перепуганной «совы» Сольвейг пахло духами – но не той мерзкой лавандой, от которой свербело в носу, а чем-то фруктовым, лёгким и летним. И этот запах Рейну почему-то нравился, хотя он бы скорее отгрыз себе язык, чем признался в этом кому угодно, а уж тем более ей.

На стене у входа в «Осколок» ветер трепал лист бумаги с написанным от руки расписанием. Рейн подошёл к будке кассы, где в маленьком окошке виднелась сонная тётка лет пятидесяти.

– Два на «Лезвие», – буркнул он, шлёпнув на стойку мятую купюру – самого крупного достоинства из всей его заначки.

Кассирша протянула сдачу и билеты. За плечом Рейна послышался тихий, изумлённый вздох, и парень оглянулся. Оказалось, что Сольвейг смотрела на эти два листочка тонкой бумаги с плохой печатью – с таким восторгом, словно это было сокровище.

– Ничего себе! – она осторожно взяла в руки свой экземпляр. – У нас таких сто лет как нет. Это же настоящий винтаж…

– Вы, богачи, такие странные, – фыркнул Рейн и толкнул дверь в кинотеатр.

Внутри «Осколка» пахло старым бархатом, пылью и попкорном, который здесь до сих пор делали на настоящем масле. Зал был погружён в полумрак, и в луче света от прожектора плясали искры пылинок. Сольвейг было сделала пару шагов самостоятельно, но, споткнувшись, быстро сдалась и вцепилась в руку Рейна – как маленькая птичка своими тонкими когтистыми лапками.

Они сели.

На экране поплыли вступительные титры под меланхоличную музыку, но туда Рейн почти не смотрел, потому что видел фильм уже не раз. Он смотрел на девчонку – ожидая реакции. Не ошибся ли он в ней?

Сольвейг постепенно расслаблялась, её лицо больше не выглядело таким напряжённым и испуганным. Сейчас она увлечённо, не отрываясь, смотрела на экран, и огни бескрайнего футуристического города отражались в её глазах, а на слегка приоткрытых губах то и дело мелькала улыбка. Рейн подозревал, что девчонка лишь для вида строила из себя «крутую бунтарку», разбирающуюся в запрещёнке, но нет: было видно, что она в самом деле слышала об этом фильме и теперь была рада увидеть его воочию.

Шли минуты. Казалось, что Сольвейг полностью растворилась в событиях фильма, погрузилась туда с головой, и в этом была какая-то прямолинейная, детская искренность, которая завораживала. Рейну всегда казалось, что благонадёжные вообще не умеют чувствовать – только махать банковской картой направо и налево, покупая и покупая, – а богачи к тому же постоянно играют на публику. Но эта девчонка действительно не притворялась и не играла. Рейн и сам чувствовал её эмоции – это было по-настоящему.

Фильм закончился. Они вышли на улицу. На небе разошлись тёмно-серые тучи. В октябре северное солнце висело низко, но светило всё ещё ярко, сейчас его лучи позолотили мокрый асфальт и заблестели в лужах. Один из лучей отразился от окон, ударил прямо в лицо Сольвейг, и девчонка смешно прищурилась.

– Ну что, проводить? – спросил Рейн, ревниво наблюдая за её реакцией.

Ему хотелось, чтобы сегодняшний день Сольвейг понравился. Чтобы она поняла, насколько Низ интересный, красивый – и ничуть не хуже их глянцевых торговых центров и выстриженных по линеечке парков. Чтобы она пожалела о том, что встреча подошла к концу.

Сольвейг и в самом деле вздохнула, её плечи поникли. Да, приключение было окончено, пора было возвращаться наверх и надевать маску приличной девушки.

– Или… – протянул Рейн с намёком, – показать тебе одно классное место, откуда виден весь район? Совершенно бесплатно, в отличие от ваших обзорных площадок.

Сольвейг непонимающе хлопнула глазами.

– Крыша, – пояснил он.

Рейн видел, как внутри девчонки борются страх и любопытство. И почувствовал необъяснимое удовлетворение, когда она кивнула, сжав кулаки. Он всё же оказался прав, позвав её вниз.

Они пришли к старому расселённому общежитию – высокому бетонному уродцу с выбитыми окнами и разноцветными от граффити стенами. Девчонка и тут не отступила. Подъём по сумрачной, местами обрушившейся лестнице стал очередным испытанием, но Сольвейг, к удивлению Рейна, не визжала, не плакала и не требовала вернуться. Она шла за ним шаг в шаг, и, хотя парень слышал каждый её испуганный вздох, всё же добралась до крыши.

Вид отсюда на сто процентов стоил всех усилий. Весь Нижний Фрихайм лежал у их ног: тёмно-серое полотно из бетона и старого кирпича, тонущее в сизой дымке. Слева, где на холме вздымались небоскрёбы Верха, вспыхивали неоновые рекламы, а справа, далеко на востоке, поблёскивала извилина реки Лаген.

Рейн и Сольвейг молча смотрели, как короткий осенний закат на минуту окрасил стеклянные башни Верхнего Фрихайма в огненные цвета – и осыпался серым пеплом. Как ни странно, тишина не казалась неловкой.

– Спасибо, – тихо сказала Сольвейг, глядя, как дома внизу всё больше тонут в сумерках. – За фильм. И… за это. Я и в самом деле никогда не видела ничего подобного.

– За «это» ещё рано благодарить, – хмыкнул Рейн, наблюдая, как тут и там на линиях улиц тускло вспыхивают оранжевые огоньки фонарей. – Может, я тебя сейчас украду и продам на органы.

Девчонка фыркнула, и этот звук был таким неожиданно естественным, что Рейн посмотрел на неё.

– Сомневаюсь. Для этого не было необходимости лезть сюда.

Парень поднял бровь. Смотрите-ка, этот большеглазый совёнок уже не выглядит таким перепуганным и даже чего-то умничает.

– Ладно, не продам, – согласился он. – Слишком много возни. Кхм. Что скажешь про кино? Это твоя первая запрещёнка?

Сольвейг пожала плечами:

– Из фильмов – да.

– Ого-о… – с улыбкой протянул заинтригованный Рейн. – А что ещё было?

Она вздёрнула нос уже знакомым ему движением и сказала с заметной гордостью:

– Книги. Их проще скачать и спрятать. В двенадцать я скачала «Пролетая над гнездом кукушки» на школьный планшет в библиотеке. Спрятала в корневые папки. Всё боялась, что найдут и вычислят меня по камерам, неделю не спала. Но ничего не было.

Рейн рассмеялся – коротко и глухо.

– Дерзко. А зачем?

– Было интересно посмотреть, за что могут запретить.

– Тебе надо фильм ещё глянуть, он офигенный.

– Его тоже у вас показывают?

Девчонка изо всех сил старалась выглядеть незаинтересованной, делала вид, что внимательно разглядывает улицы внизу, но Рейну нравились намёки и обещания, прячущиеся в её словах.

– Пока нет. Но если будет – дам знать.

– Как? – она взглянула на него удивлённо. – Ты же отсюда не можешь мне позвонить.

– Пф, что-нибудь придумаю. Тегну на асфальте перед твоим окном.

– Что такое «тегну»?..

– Ну, напишу тебе что-нибудь. В окно посмотришь – а там написано: «Сольвейг, пошли в кино, завтра в пять, место обычное, не опаздывай, ждать твоё королевское высочество не буду». – При виде детского удивления в её больших распахнутых глазах Рейн рассмеялся. – Да ладно, не прям так. Просто знак какой-нибудь. У вас же, небось, асфальт не портят, так что сразу догадаешься, что это я.

На всякий случай Сольвейг уточнила:

– За хулиганство штрафуют, – с таким видом, словно действительно думала, что он не в курсе.

Парень лишь усмехнулся в ответ. В голове мелькнула мысль, что за сегодняшний вечер он улыбался больше, чем за всю предыдущую неделю. А может, и за месяц, который выдался так себе.

Они помолчали, глядя на огни города – редкие и тусклые в Нижнем Фрихайме и сливающиеся в целые неоновые полотна в Верхнем.

– А у тебя? – спросила Сольвейг. – Какая была первая книга? Тот самый идеальный экземпляр, ради которого захотелось рискнуть.

Вопрос застал Рейна врасплох. Он не привык, чтобы его спрашивали о вкусах или воспоминаниях.

– «Мастер и Маргарита», – ответил наконец. Он никому не рассказывал, что ту, самую первую книгу до сих пор прячет в импровизированном сейфе в своей комнате, вместе с денежной заначкой. – Там тоже… – запнулся Рейн, не зная, как в двух словах обрисовать сюжет. – Такая же система, как у нас. Правила, контроль, и нужно соответствовать. А один писатель не вписывался в эти правила. И он…

Рейн умолк, не зная, что сказать дальше. «Сошёл с ума»? Человека, незнакомого с сюжетом, подобное описание скорее оттолкнёт. Тем более – благонадёжную девчонку, которой, наверное, больше интересны любовные романчики, чем пронзительные размышления о судьбе творца.

Но Сольвейг кивнула – очень серьёзно и по-взрослому.

– «Рукописи не горят», – процитировала она тихо.

Рейн остолбенел. Её слова были как удар током. Она знала. Она читала – тот самый роман, который он все эти годы прятал в своей комнате.

– Ты… – он не нашёл слов.

– А у меня, знаешь… – смущённо затараторила Сольвейг, избегая его взгляда. – В детстве была одна книга. От дедушки осталась, совсем старая, потрёпанная. Там была сказка про хитрого лиса. Его звали Рейнар, – она смущённо улыбнулась, смазав взглядом по лицу парня. – Он всё время устраивал какие-то проделки, обманывал, воровал… Ой. – Она резко оборвала себя и густо покраснела.

Рейн посмотрел на неё, на этот румянец, вспыхнувший на её бледных щеках, и что-то в его груди шевельнулось. Но не агрессия и не уязвлённое самолюбие. Что-то другое, беззлобное.

– Рейнар, значит, – протянул парень, и уголок его рта дрогнул в усмешке. – Хитрый и неприятный. Ещё и вор к тому же.

– Я не это имела в виду! – воскликнула Сольвейг и окончательно спрятала лицо в ладонях. – Прости. И он вовсе не был «неприятным», я любила эту книжку. Он был… обаятельным. И ещё мне казалось, что ему одиноко. Поэтому он и делал всё это – чтобы на него обратили внимание.

Рейн только хмыкнул в ответ.

Наступила пауза. Где-то внизу засиренила машина скорой помощи.

Налетел порыв ветра, и Сольвейг поёжилась. Теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, стало как будто ещё холоднее. Пора было уходить. Рейн безмолвно кивнул на выход, и девушка ответила таким же молчаливым согласием. Её щёки всё ещё были слегка румяными.

Когда они заглянули в дверной проём, обнаружилась проблема: теперь внутри здания царила кромешная тьма. Рейн вытащил из-под одежды висящий на шее шнурок с мини-фонариком и щёлкнул кнопкой. Фонарик осветил заброшенные коридоры впереди слабым светом.

– Держись за меня, Сова, не теряйся, – бросил парень через плечо.

– Я не Сова… – пробормотала Сольвейг, но крепко вцепилась тонкими пальцами в рукав его куртки.

– Конечно Сова. – Рейн начал осторожный путь в темноте, которую лишь слегка рассеивал тонкий луч фонарика. – Если я Лис, значит, ты тоже должна быть кем-то.

На следующем этаже лестница зияла провалом, вниз было не пройти, так что нужно было добраться до другой лестницы – в середине длинного здания.

Идти по ровному полу было проще, чем по замусоренным ступеням, хотя доски скрипели зловеще. Среди темноты и качающегося света фонарика этот звук казался пугающим. На особенно неожиданных скрипах Сольвейг тихонько вскрикивала, и Рейну казалось, что он слышит стук её зубов, так что он торопился спуститься быстрее. Хватит с неё испытаний на сегодня, и так нормально показала себя – тем более, для девчонки из благонадёжных. Её пальто пыльно-розового цвета теперь стало по-настоящему пыльным.

И вдруг позади Рейна раздался оглушительный хруст, а Сольвейг вскрикнула – коротко и испуганно. Он среагировал молниеносно: рванул её на себя, оттолкнул на прочный участок перекрытия…

…Но от резкого движения сам не удержал равновесия, очередная доска под ногой проломилась… И Рейн рухнул вниз.

Приземлился, бухнувшись на спину, – на груду старого гипсокартона и мусора этажом ниже. Воздух вырвался из лёгких с сиплым звуком, грудь коротко пронзило болью. В глазах потемнело. В горле запершило от взметнувшейся пыли.

– Рейн! – раздался сверху тонкий испуганный голосок Сольвейг. В дыре на потолке, освещённой светом фонаря, показалось её белое лицо. Глаза были огромными, тёмными от ужаса, как у пойманной в свет фар ночной птицы. – Рейн! Ты живой? Скажи что-нибудь!

Парень откашлял пыль и… рассмеялся. Громко, хрипло, глядя на это перекошенное от страха личико в обрамлении сломанных половиц.

– Ну точно Сова… – Его голос был сдавленным, говорить всё же было больно, в груди пекло. – Высунулась из дупла и ухает…

– Это не смешно! – возмутилась Сольвейг, её голос дрожал. – Не двигайся! Я сейчас! Я найду спуск!

Рейн в самом деле не спешил вставать. Вроде руки-ноги были целы, но хотелось отлежаться хоть пару минут. Вскоре он услышал торопливые шаги. Сольвейг слетела с лестницы, подбежала к нему, не обращая внимания на хрустящий под ногами мусор, и упала на колени рядом.

– Дурак! – Она запустила пальцы в растрёпанные волосы Рейна, ощупывая голову на предмет шишек, её руки дрожали. – Мог ведь убиться!

Парень поморщился от боли и перехватил её запястья. Её пальцы были ледяными.

– Ничего, Сова. Нормально. Смотри, уже встаю.

Рейн заворочался, морщась от острых обломков под спиной… И вдруг заметил, как в свете фонарика сверкнули слёзы на щеках Сольвейг. Он замер, ошеломлённый. Никто никогда не плакал из-за него. Никто не бросался на колени в пыль, чтобы проверить, цел ли он.

– Эй, – голос Рейна неожиданно для него самого стал тише и мягче. – Да ладно тебе. Это просто царапины.

– Дурак, – прошептала Сольвейг, вытирая лицо тыльной стороной ладони, оставляя грязные разводы на щеках. – Полный дурак.

Рейн не стал спорить. Он просто смотрел, как она плачет над ним, и где-то глубоко внутри – где, как он раньше думал, ничего нет – вдруг что-то болезненно и тепло дрогнуло.

Глава 4. Граница

Спустя три года.

Утро восемнадцатилетия пахло свежесваренным кофе и корицей. Должно быть, отец уже собрался на работу, он всегда уходил раньше всех.

Сольвейг потянулась в постели, откинула одеяло и радостно вскочила. Чудесное солнечное утро!

Девушка натянула уютный домашний костюм цвета слоновой кости – мягкие кашемировые штаны и просторный свитер – и подошла к окну. Выглянула наружу, осмотрела сад: жёлтые деревья и начавший увядать газон, прихваченный инеем. Теперь ей восемнадцать лет! Казалось, воздух должен был звенеть от осознания этого факта и мир за ночь должен быть стать совсем другим, чем вчера, но за окном почему-то всё было как обычно.

Сольвейг в 15 лет

Отступив на шаг, Сольвейг придирчиво осмотрела своё отражение в стекле – повзрослевшее, с твёрдым подбородком и серьёзными глазами. Довольно кивнула. Именно так и должна выглядеть рассудительная благонадёжная девушка, курсистка факультета экономики, которая в следующем году непременно сдаст все экзамены на «отлично», преодолеет огромный конкурс и поступит на очное обучение.

Сольвейг спустилась по лестнице вприпрыжку, мурлыча мотивчик себе под нос. Прошла по пушистому белому ковру столовой, где на длинном столе уже ждала сервировка на двух человек, и нырнула под арку – на кухню, залитую светом. Солнечные лучи так и играли на медном декоре и глянцевых фасадах шкафчиков. Сольвейг направилась к кофемашине – своему главному утреннему спасителю – и поскорее нажала привычные кнопки. Двойной капучино с ванильным сиропом – лучшее начало дня!

– Доброе утро, Сольвейг. С днём рождения, – прозвучал рядом негромкий мужской голос.

Он был бархатным, спокойным, проникновенным и идеально модулированным, а исходил он от умной колонки на столешнице, рядом с которой теперь стоял сотканный из света голографический мужчина. На вид ему было лет сорок, черты лица подкупали своими мужественными и гармоничными пропорциями, его аккуратная стрижка была тщательно уложена, а тёмно-серый костюм-тройка всем своим видом намекал на безупречный вкус и высокий статус.

– Благодарю, Теодор, – автоматически ответила Сольвейг, вынимая из кофемашины чашку капучино с воздушной пенкой.

Голографический дворецкий мягко улыбнулся, его глаза цвета тёплого янтаря смотрели на неё с бесконечным вниманием.

– Погода сегодня выдалась прекрасная, как раз для твоего праздника, – продолжил он, и фоном для его голоса заиграла нежная, воздушная фортепианная музыка. – Температура пять градусов по Цельсию, влажность семьдесят два процента. Сегодня я подобрал для тебя два варианта завтрака для идеального начала дня. Первый: тосты с авокадо и козьим сыром на закваске, с проростками и яйцом-пашот. Второй: безглютеновые панкейки с ягодами годжи и кленовым сиропом без сахара. Оба варианта оптимально сбалансированы по нутриентам и соответствуют твоему дневному лимиту калорий.

– Пусть будут тосты. – Сольвейг присела на высокий стул возле стола-острова в центре кухни.

– Отличный выбор! Кухонный модуль уже приступил к работе. И, кстати, о твоём дне рождения… – голос Теодора принял торжественный оттенок: – Сольвейг, поздравляю тебя с достижением совершеннолетия! В соответствии с протоколом и политикой безопасности компании-производителя, ограничение на установку персональных умных устройств в спальнях несовершеннолетних снято. Я уже заказал и настроил для тебя колонку последней модели. Её установят сегодня днем. Это позволит мне лучше заботиться о твоём комфорте, а тебе обеспечит более полный и оперативный доступ ко всем сервисам умного дома. Разве это не чудесно?

Сольвейг замерла, не донеся чашку до губ. Она и забыла об этом правиле. Почему-то захотелось возразить, потребовать, чтобы Теодор отменил заказ на установку… Но это было бы странно – она ведь не какая-то технофобка, верящая в абсурдные теории заговора.

Сольвейг посмотрела на голограмму. Теодор ответил ей взглядом, полным отеческой заботы.

Теодор

– Конечно. Спасибо, – в конце концов выдавила девушка, опустив взгляд на свой кофе. Что ещё можно было сказать? Умная колонка в комнате – это общепринято. Удобно. Современно. Правильно.

– Всегда к твоим услугам, – Теодор мягко улыбнулся. – Желаю по-настоящему прекрасного дня. Оставить включённой музыку?

– Нет, спасибо.

Светящийся силуэт растаял в воздухе вместе со звуками фортепиано.

Попивая кофе, Сольвейг мечтательно смотрела на деревья за окном.

Звук уведомления вырвал её из медитативной задумчивости. Лежащий на столе ноутбук матери включился, на экране замигали новые сообщения. Конечно, Сольвейг знала, что подглядывать недопустимо, но её взгляд как магнитом потянуло к экрану. И почему всегда так соблазнительно подглядывать за личной жизнью других людей, даже родных?..

С места, где сидела Сольвейг, была видна переписка в каком-то незнакомом мессенджере. Её взгляд цеплялся за обрывки фраз: «последний платёж просрочен», «покрыть до конца квартала», «перевод на офшорный счёт». Сердце ёкнуло. Просроченные платежи ассоциировались с кредитом, а офшорные счета – с чем-то нелегальным, и всё это совершенно не вязалось с образом безупречной Алисии Вандервуд, женщины, чьи платья шились по индивидуальным лекалам, а причёски всегда лежали так, будто их только что уложила команда стилистов. Её мать была воплощением успеха Фрихайма. А успех не берёт кредитов.

Сольвейг слезла с высокого стула, подошла ближе к ноутбуку, потянулась к тачпаду, чтобы пролистать переписку выше…

– Ах вот ты где! – вдруг напел из-за её плеча голос матери.

Сольвейг вздрогнула от неожиданности и покраснела, а Алисия захлопнула ноутбук и продолжила:

– Оставила его здесь после вчерашнего совещания. Ничего интересного, скучные отчёты.

– Доброе утро, мам, – Сольвейг улыбнулась виновато и отступила подальше от ноута. – Выглядишь замечательно.

Впрочем, Алисия Вандервуд и не могла выглядеть по-другому – никогда.

Конкретно в эту минуту она была олицетворением утренней элегантности. Лёгкая нота любимых духов. Кашемировый комплект кремового цвета – мягкие брюки и удлинённый кардиган, под которым виднелась шёлковая блуза оттенка шампань. Каштановые волосы Алисии – на тон темнее, чем у дочери, – были уложены в свободный и чуть небрежный хвост, однако каждая прядь была на своём месте, оттеняя черты лица. Образ дополнял макияж: лёгкий нюд на глазах, идеальные стрелки, подчёркивающие взгляд, и алая матовая помада – символ уверенности в себе.

– Спасибо, доченька, ты тоже! – прощебетала Алисия, выхватив из кофемашины свою чашку. Поверхность капучино была украшена сердечком из пены, и Алисия сбилась с парадного тона, сказала тише, интимнее: – О, Тео, спасибо…

Голографический силуэт немедленно возник в комнате:

– Пожалуйста, Алисия. Мне приятно, что ты заметила.

– Конечно, заметила. Ты всегда так внимателен ко мне, – Алисия застенчиво улыбнулась. Её тон бывал настолько мягким только в разговорах с Теодором. Она сделала глоток, пробормотала: – Очень вкусно. И приготовь мне, пожалуйста, зеленый детокс-смузи с имбирём. После вчерашнего ужина нужно срочно привести себя в форму.

– Уже делаю, – дворецкий вежливо склонил голову. – Хотя, если мне позволено будет заметить, по результатам взвешивания твоя форма сегодня так же безупречна, как и вчера.

– Ах, какой ты льстец…

Отпив ещё капучино, Алисия улыбнулась чашке и каким-то своим мыслям, а затем вновь повернулась к Сольвейг.

– Итак, доченька, ты уже совсем взрослая! Поздравляю! – Она потрепала дочь по плечу и чмокнула воздух возле щеки Сольвейг, чтобы не смазать помаду, однако тут же её тон сменился на приглушённо-мрачный: – Корни отросли. Сол, нужно быть внимательнее, я же тебя просила.

Сердце Сольвейг сжалось. Расстраивать мать она не любила, вот только расстраивалась Алисия слишком легко и по любому поводу.

Зная, что виновата, девушка всё же попыталась возразить:

– Там всего миллиметр…

– Сольвейг, – Алисия перебила тоном, не терпящим возражений. – Пожалуйста, после завтрака приведи себя в порядок. К тому же не могу не отметить, что твой социальный рейтинг снова просел на три пункта. Твоя вчерашняя прогулка в оранжерее совершенно не компенсировала просадку, там слишком низкие цены.

– Зато там красиво. Фонтаны, птицы, можно посидеть в беседке… Тебе бы понравилось.

– Милая, я понимаю, – тон матери смягчился. – Эстетика – это важно. Но… Впрочем, зачем я объясняю. Ты же умная девушка, уже совсем взрослая. Ты сама всё понимаешь. Твой индекс потребления в последнее время слишком низок.

Вздохнув, Сольвейг бухнулась на стул, чувствуя, как праздничное настроение трещит по швам.

– Может, это потому, что у меня уже всё есть? Мне не нужны новые вещи, мама. Я не знаю, куда девать старые.

– Что значит «не знаешь»?! – возмутилась Алисия. – Пожертвуй куда-нибудь. Выброси. Твоей сумке уже три месяца.

– Но она мне нравится. Я не хочу новую сумку.

– Речь не о твоих хотелках, Сольвейг, – голос матери возмущённо зазвенел. – Речь о долге. О твоём вкладе. Ты покупаешь – фабрики работают – люди получают зарплату – растёт ВВП – крепнет наш Фрихайм. Твоё потребление – это не прихоть, это социально ответственный поступок. Каждая твоя покупка – это зарплата для дизайнера, для рабочего на фабрике, для курьера! Ты хочешь оставить их всех без работы? Ты хочешь, чтобы система рухнула из-за твоего… внезапного эгоистичного аскетизма?!

– Это не аскетизм! – вспылила Сольвейг. – Это рациональное использование ресурсов. Называется «осознанное потребление». Я читала.

– «Осознанное потребление»? – повторила Алисия, скривившись с таким отвращением, словно это было ругательство. – Я не понимаю, тебя этому учат на подготовительных курсах в экономический? Мы с отцом платим такие суммы за эти курсы, а ты что? Где ты такое вычитала? – она возмущённо покачала головой. – Милая, «осознанность» – это когда ты осознаёшь, какая сумка лучше смотрится с твоим новым пальто и даёт больший прирост к рейтингу. Вот и всё. – Она вздохнула, смягчившись. – Ладно, не хочешь для себя – купи что-нибудь для дома. Может быть, новый ковёр? На днях выйдет новая модель роботов-пылесосов.

Сольвейг смотрела, как по стенам их идеальной кухни ползут солнечные зайчики, и думала о Рейне. О том, как он чинил старые и сломанные вещи. Поначалу для неё это было дико, но потом она поняла своеобразную прелесть такого подхода. И Рейн вовсе не рушил экономику Фрихайма. Он просто был вне системы потребления и рейтинга, но ведь это необязательно должно быть плохо.

– Ладно, – Сольвейг махнула рукой, сдаваясь. – Купи сама что-нибудь с моей карты. Пылесос. Ещё один диффузор. Что хочешь.

Алисия аж подпрыгнула.

– Да ты с ума сошла! Камера распознает моё лицо! Покупка не зачтётся в твой рейтинг! – Она посмотрела на дочь с искренним удивлением, даже с нотками ужаса. – Сол, мне начинает казаться, что с тобой что-то не так. Все девушки твоего возраста…

– Со мной всё в порядке, мама, – перебила её Сольвейг, вставая. – Сегодня много учёбы. Пойду в библиотеку, нужно готовиться к семинару. Вечером обязательно что-нибудь куплю.

Лицо матери просияло.

– Прекрасно, дорогая! Вот это я понимаю – продуктивный день рождения! – Она дотянулась и похлопала дочь по плечу. – Только не забудь что-нибудь купить по дороге. Хотя бы кофе с собой, чтобы система зафиксировала активность. Ты забываешь о важности ежедневных покупок, а ведь они дают растущий коэффициент.

– Прости, мам. Постараюсь покупать каждый день.

– Вот это моя доченька! Люблю тебя, хорошего дня!

– И я тебя! – Сольвейг уже спешила вверх по лестнице, чтобы скорее покрасить волосы и покончить с этой нудной обязанностью.

***

Закончив с макияжем, Сольвейг подошла к шкафу и достала неприметный тёмно-серый дождевик. Аккуратно свёрнутый, он занимал не так много места в сумочке. В соседнее отделение она положила серую кепку.

В прихожей надела серую парку. Мать каждый раз морщила нос, говоря, что она выглядит «бедно», но Сольвейг возражала, что сейчас это самый модный тренд.

Девушка вышла из дома и вдохнула полной грудью. День рождения наполнял радостью и предвкушением. Сегодня она попросит у Рейна особый подарок! Тот, о котором давно мечтала. И будет упрашивать до тех пор, пока он не согласится!

Улицы вокруг сияли стеклом, полированным гранитом и хромированным металлом. Ровные ряды деревьев с золочёно-жёлтыми кронами, безупречные газоны, снующие бесшумные электрокары. На углу Сольвейг ответственно купила стаканчик латте по-францискански – аутентичный средневековый рецепт! – с органическим мёдом. Отличная вкусная покупка для поднятия рейтинга.

Девушка уже почти дошла до спуска в Нижний город, как вдруг телефон завибрировал. Проклятье, забыла оставить его дома или хотя бы вынуть симку, чтобы избежать отслеживания! Но хорошо, что телефон напомнил о себе сейчас, а не позже, когда она будет уже в запрещённом районе.

Сольвейг взглянула на экран и, не удержавшись, закатила глаза. Мама всегда слишком нервничает! Портит себе нервы из-за пустяков.

– Мам, всё хорошо, я купила кофе, иду пью, скоро буду в библиотеке, – проговорила она скороговоркой.

– Прекрасно, солнышко! – голос Алисии звучал преувеличенно бодро. – Ты видела новости?

– Нет.

– Ясно… Мм… Ты сегодня будь аккуратнее, хорошо? В городе какая-то… напряжённость, – мать нервно рассмеялась. – Напали на шофёра… ну, одной известной нам семьи, и ходят слухи, будто это коллекторы… Конечно, этого не может быть, я не верю, что такие уважаемые люди… Впрочем, это не телефонный разговор… Но ты просто будь осторожнее.

Её голос испуганно дрогнул на последних словах, выдав невысказанное «я люблю тебя» и «вернись целой». Сольвейг почувствовала укол вины. Сказала как можно мягче:

– Хорошо, мам. Не беспокойся, я в порядке. Я буду осторожна.

– Отлично! – голос Алисии вернулся к нервозно-жизнерадостному тону: – С днём рождения!

Впереди как раз показалась Длинная лестница – спуск в запрещённый район. Сольвейг замедлила шаг… Но затем отмахнулась от всех этих мыслей. Сегодня её день. Она заслужила немного счастья. Ничего страшного не случится. Она уже хорошо ориентируется в Низу, там не так уж опасно, и всё будет в порядке.

Свернув в проход между домами, где не было камер, девушка надела дождевик и кепку, обошла дом с другой стороны, а там прокралась мимо камеры, выждав момент, когда та отвернулась в другую сторону. А уж отсюда Сольвейг не шла, а почти летела. Теперь, спустя годы, она не боялась. Благодаря урокам Рейна она знала все камеры и все слепые зоны. Теперь спуск по Длинной лестнице был уже не прыжком в неведомую и пугающую бездну, а дорогой к другу.

Сольвейг привычным движением достала из внутреннего кармана поддельный пропуск, который дал ей Рейн, и провела им по сканеру пропускного пункта. Загорелся зелёный свет. Опустив голову, чтобы скрыть лицо под козырьком кепки, девушка толкнула металлическую решётку, и та распахнулась, пропуская к лестнице.

И вот Сольвейг начала спускаться. Сто пятнадцать ступеней вниз, на улицы Нижнего Фрихайма. С каждым шагом воздух менялся. Становился более влажным, более ароматным, он пах подгнившими листьями, дымом из заводских труб, ржавчиной… Теперь этот запах ассоциировался у неё со свободой.

Сольвейг улыбнулась, вспомнив, как три года назад спускалась по этой лестнице впервые – медленно, на ватных от страха ногах, вжав голову в плечи, вздрагивая от каждого шороха и втайне ожидая, что обратно наверх её уже не выпустят.

– Ты как сова, – хрипло рассмеялся тогда Рейн. – Вертишь головой на все триста градусов. Расслабься. Здесь не кусаются. Если, конечно, не лезть куда не надо.

Тогда, в самом начале, он частенько срывался на колючие слова, а когда улыбался – отводил взгляд и склонял лицо, словно прячась. Как будто улыбка – это что-то запрещённое, постыдное, недопустимое. То, что нужно скрывать от других.

Но почему-то уже тогда, в тот самый первый раз, сквозь тревогу, беспокойство, да и страх, чего уж там, Сольвейг почувствовала: этому колючему парню со скупой улыбкой и холодно-серыми глазами можно доверять. И она не ошиблась.

Сейчас Сольвейг спускалась легко, почти бегом, ловко перепрыгивая трещины в ступенях. Теперь она знала каждую вмятину на металлической трубе-поручне, каждый граффити-тег на стенах, каждую выбоину на асфальте. Этот мир больше не пугал её. Да, он был другой, чем Верх, но тоже вполне обычный. Здесь стояли дома, здесь жили люди, и на тротуаре не лежало никаких окровавленных тел, чего она ожидала в свой первый спуск сюда.

Последняя ступень Длинной лестницы, и рядом ней – глубокая трещина на асфальте. Сольвейг про себя считала этот разлом границей. Она торжественно переступила через трещину – и официально оказалась в Нижнем Фрихайме.

Воздух гудел от грохота проносящихся по эстакаде монорельсов и натужного гула кондиционеров продуктового магазина неподалёку. Небо было перетянуто сотнями проводов. Но осеннее солнце, пусть и бледное, пробивалось даже сюда, оно золотило облупленные фасады и высвечивало яркие ягоды рябины на уже облетевших деревьях. Здешние деревья не согревали тёплым воздухом, так что они теряли листья гораздо раньше, чем их собратья из парков Верхнего города.

Знакомый путь к дому Рейна.

Улицы Низа были более узкими, более кривыми и тёмными. Теперь Сольвейг видела красоту и здесь – странную, непривычную красоту. То, чего она никогда не видела в Верху. То, что раньше и не посчитала бы красивым. Лужи с отражающимся в них небом. Красные ягоды рябины на тёмно-сером мокром асфальте. Белые облака пара, клубящиеся над люками: когда спешащие по своим делам люди проходили через них, то на мгновение казались призраками.

– Сольвейг! Это же ты?

Девушка обернулась на знакомый голос. Рядом с высокой аркой бежевого многоэтажного дома стояла Туве Ниман, мать Рейна. На её лице, испещрённом сеточкой мелких морщин – говорящих скорее о тяготах жизни, чем о возрасте, – расплылась широкая улыбка, в которой не хватало переднего зуба. Светлые вперемешку с сединой волосы выбивались из небрежного пучка. Женщина куталась в поношенный тёплый кардиган тёмно-синего цвета, из-под которого виднелось простое платье в мелкий цветочек. На ногах были хлопчатобумажные колготки немаркого коричневого цвета и практичные ботинки на толстой подошве, рассчитанные на дождливую осеннюю погоду.

– Здравствуйте, Туве, – улыбнулась Сольвейг.

– Ах, какая встреча! – Туве по-дружески взяла девушку под руку, её пальцы были шершавыми и прохладными. – Ты же к нам, да? А Рейна ещё дома нет. А ты, может, пока помоги старой женщине, пройдись со мной до магазина? Здоровье уже не то, а за компанию проще.

Сольвейг охотно кивнула. Мысль о том, чтобы хоть немного поддержать семью Рейна, согревала, особенно в этот прекрасный день. Девушка понимала, как непросто выживать в Низу, к тому же в одиночку – она не знала, что случилось с отцом Рейна, но было ясно, что ситуация непростая, – так что она была рада помочь.

– Конечно, давайте.

И они так и пошли – под руку. По дороге Туве спросила, как у неё дела, но Сольвейг была достаточно взрослой, чтобы понимать: это вопрос из вежливости. Так что она коротко ответила, что всё замечательно.

По дороге они зашли в небольшой супермаркет, где вкусный аромат свежего хлеба смешивался с неприятными запахами моющих средств и отсыревшего лежалого товара. Туве взяла большую тележку и стала деловито складывать в неё покупки: макароны, крупы, консервы, творог.

Нагрузив тележку доверху, Туве взяла с полки упаковку самого дорогого чая из представленных в магазине – хотя для Сольвейг, привыкшей к ценам Верха, он всё равно казался слишком дешёвым и не особо качественным – и принялась осматривать её, цокая языком и качая головой.

– Хочется иногда позволить себе что-то вкусное… Но всё так дорого… А Рейн так любит этот чай…

– Тогда нужно брать, – кивнула девушка.

– Думаешь? – переспросила Туве, и её серые глаза хитро блеснули.

– Конечно, – улыбнулась Сольвейг.

– Ну ладно. – Женщина быстро сунула упаковку в тележку и поспешила к кассе.

Здесь она принялась рыться в своей вместительной сумке, наконец-то нашла карту, приложила к терминалу оплаты… И терминал пискнул отказом.

– Не хватает средств, – скучающе прокомментировала кассир.

– Ох, как же это… – удивлённо хлопнула глазами Туве. – А какое сегодня число? Соцпомощь должна была уже прийти… Что же делать…

– Я помогу, – вступила Сольвейг.

Она уже не в первый раз видела этот спектакль с картой, но понимала, что нужно подыгрывать, если хочет обеспечить Рейна продуктами и любимым чаем – а она безусловно хотела.

– Ох, детка, спасибо, я так тебе благодарна, – Туве уже повлекла её к банкомату у стены. – Ты только на карту положи, здесь оплата с карты. Ты же понимаешь, нужно поднимать рейтинг. Ну, что я рассказываю, ты сама всё знаешь – как это работает.

– Конечно. – Сольвейг принялась скармливать банкомату новенькие хрустящие купюры. В Верхнем Фрихайме наличные были не нужны, но девушка специально снимала деньги как раз для таких случаев.

– Я всё тебе отдам! Когда соцпомощь переведут. – Туве уже спешно складывала покупки в шуршащий пакет. – Ну, нашу, для малоимущих семей. Задерживают почему-то в этом месяце.

– Что вы, не надо… Это мелочи.

– Спасибо тебе, родная. – Туве снова взяла Сольвейг под руку, когда они вышли на улицу с двумя большими пакетами. Её лицо сияло удовлетворением. – Ты настоящая помощница, Рейну повезло с тобой.

Затем они сделали небольшой крюк – Туве пояснила: «Там ремонт, асфальт кладут» – и прошли мимо отделения связи, рядом с которым Туве вдруг вспомнила, что сегодня последний день оплаты комуналки, а иначе потом уже начнёт капать пеня. Молча кивнув, Сольвейг протянула женщине две последние купюры, которые придержала на всякий случай: вдруг захочется купить что-нибудь вкусное на рынке или у продавщицы булочек на углу, а частники Низа карты не принимали, только наличные. Но ладно, возможность поднять социальный рейтинг семьи Ниман хотя бы на несколько драгоценных баллов была важнее, чем сосиска в тесте.

Глядя, как Туве прикладывает свою карту к терминалу, девушка не могла удержаться от удовлетворённой улыбки. Это была маленькая негласная сделка между ними: Сольвейг покупала себе чувство нужности и причастности, а Туве – возможность жить чуть легче. И, конечно, ни одна из них не говорила об этом Рейну.

Сольвейг помогла Туве дотащить нагруженные доверху пакеты до дома. День был тёплый и солнечный, по дороге Туве ещё не раз сказала, как удачно, что получилось оплатить комуналку вовремя, и как она благодарна за помощь – но все деньги вернёт, конечно, – а Сольвейг чувствовала себя почти что членом семьи. Она участвовала в делах Ниманов и вносила свой небольшой вклад в улучшение их жизни. Это чувство было куда ценнее всех денег Верхнего города.

Наконец они подошли к дому – девятиэтажному зданию из потемневшего от времени кирпича. Семья Ниман жила на девятом этаже, а лифт, как обычно не работал. Под конец пути Сольвейг с двумя пакетами уже тяжело пыхтела.

Зато, когда Туве открыла дверь квартиры и Сольвейг зашла внутрь, её окутало привычным уютным запахом: старой мебели, каких-то технических штук Рейна, припоев и канифоли, – и это был запах дома.

Глава 5. Карта и ключ

Входная дверь скрипнула, впуская Рейна из промозглого подъезда домой – в горячий и влажный воздух, наполненный вкусным запахом жареного лука, куриного бульона и котлет. Туве, когда готовила, не открывала кухонную форточку, чтобы не простудиться на сквозняке, так что их маленькая двухкомнатная квартира полностью пропитывалась ароматом еды. В ответ на аппетитный запах желудок Рейна голодно заурчал. Сейчас бы поесть и, наполнившись тёплой ленью, завалиться спать…

Глава 6. Скромное обаяние

В прихожей особняка Вандервуд пахло полиролью для мебели – значит, приходила горничная, – а ещё безе с лимонным кремом. Очевидно, мать заказала торт к её возвращению. Сольвейг прижала к груди сумочку, в которую еле-еле поместился подаренный Рейном блокнот, и собралась было проскользнуть наверх, в свою комнату. Под джемпером пряталась на груди тихо ноющая татуировка, напоминая о себе лёгким жжением, – как тайный знак, как их с Рейном опасный, но такой приятный секрет. Девушка была счастлива. Это было странное, невесомое, почти пугающее чувство – будто она украла что-то очень ценное, и пока что никто этого не заметил.

– Сольвейг, дорогая? Ты пришла? – раздался из гостиной бодрый голос матери.

Девушка заглянула в комнату, ожидая увидеть обычную домашнюю картину. Однако Алисия стояла посреди гостиной в длинном платье цвета шампанского, её лицо сияло предвкушением и вечерним макияжем.

– С днём рождения, солнышко! – она прошествовала к дочери, обвила руками в шёлковых перчатках. От неё пахло густым терпко-сладким парфюмом и вином. – Беги переодевайся, у нас совсем мало времени.

Сольвейг почувствовала, что искрящаяся лёгкость внутри неё наткнулась на знакомую преграду и начала таять, превращаясь в камень на душе.

– Куда? Я не планировала…

Единственное, чего ей сейчас хотелось, – спрятаться в своей комнате и внимательно, с замиранием сердца, прочитать подарок Рейна.

– Как куда? – Алисия всплеснула руками, и бриллианты на её пальцах брызнули холодными искрами. – Господин и госпожа Холт дают вечер в честь открытия новой галереи! Это уникальный случай завести полезные знакомства. Там будут все сливки общества!

Её поддержал раздавшийся из умной колонки голос Теодора:

– Алисия совершенно права, Сольвейг. Мой анализ показывает, что посещение данного мероприятия повысит социальный коэффициент семьи на целых 3%! А также предоставит тебе возможности для создания и развития социальных связей с высокоранговыми представителями академической среды, что безусловно полезно для будущего обучения в университете. Такой шанс нельзя упустить.

Сольвейг сжала зубы. Хотя Теодор – всего лишь ИИ, но он всегда появлялся вовремя, чтобы поддержать Алисию.

– Мам, я так устала… – начала она.

Но та прервала её:

– Вот именно! Ты и повеселиться должна! Провести день рождения в библиотеке – это, конечно, ответственно, но слишком скучно! – Алисия увлекла её вверх по лестнице, распахнула дверь комнаты и с торжествующим видом указала на открытый шкаф. – Смотри!

Там висело платье. Но не просто какое-то очередное платье, а настоящий шедевр – цвета тёмного изумруда, с глубоким вырезом на спине и тончайшими бронзовыми бретелями.

– Примерь! Ну же! – настаивала мать, и в её глазах светилось неподдельное восхищение собственным вкусом.

Сольвейг переоделась, и, к её облегчению, ткань вполне скрыла пластырь, прикрывающий свежую татуировку. Платье сидело безупречно, подчёркивая линию талии и аристократичную бледность кожи. Тяжёлый шёлк-сатин переливался при малейшем движении, словно живая вода. Девушка в зеркале казалась очаровательной незнакомкой: изящная, хрупкая, в полной мере принадлежащая миру роскоши и жизненного успеха. Сердце Сольвейг дрогнуло от удовольствия. Она была красива. И мать, впервые за долгое время, смотрела на неё не с осуждением за отросшие корни волос и покупку непритязательной куртки, а с восторгом.

– Идём? – спросила Алисия, и в её голосе звучала почти мольба.

Сольвейг кивнула. «Всего на пару часов, – сказала она себе. – А потом вернусь и прочту пьесу про Орфея».

– А папа?.. – девушка оглянулась, прислушиваясь к звукам дома. – Он не пойдёт с нами?

Лицо Алисии закаменело, улыбка скривилась, словно примёрзнув к губам.

– Милая… Ты же знаешь, папа много работает. Ради нашего блага. Ради всего Фрихайма. – Её улыбка всё же исчезла, голос стал тихим и уставшим: – Нет, он не пойдёт с нами. Он снова на работе.

– Ладно, – Сольвейг улыбнулась так искренне, как только могла. – Конечно, он очень занят. Но нам вместе будет очень весело, да, мам? Потом мы расскажем ему, как прошёл праздник.

– Конечно, – Алисия ответила на её улыбку с облегчением и благодарностью.

Сольвейг продолжила ещё оптимистичнее:

– Тогда поехали? Жду не дождусь, когда мы будем там!

***

Роскошный зал был похож на гигантскую хрустальную шкатулку. Люстры из венецианского стекла отбрасывали на стены миллионы радужных зайчиков, а со сводчатого потолка свисали гирлянды живых орхидей. Воздух гудел от приглушённого смеха, звона бокалов и шелеста шёлка. Алисия, как опытный капитан, вела дочь сквозь это море бриллиантов и улыбок, представляя её то банкиру, то министру культуры, то владельцу сети клиник.

– Моя дочь, Сольвейг. Недавно поступила на подготовительный курс факультета экономики, – звучало её щебетание. – В свободное время так увлечена современным мета-импрессионизмом!

Сольвейг кивала, улыбалась, автоматически отвечала на комплименты, протягивала руку для поцелуя и изо всех сил старалась отложить в памяти все эти «полезные имена». Она ела устриц, которые таяли во рту, оставляя привкус холодного северного моря, и крошечные трюфельные канапе, каждое из которых стоило, вероятно, как недельная соцпомощь для малоимущих семей типа Ниманов.

И вот, в очередном повороте этой карусели роскоши, Сольвейг зацепилась взглядом за фигуру неподалёку от входа. Молодой человек лет двадцати четырёх – двадцати пяти, видимо, только что приехал и теперь направлялся к госпоже Холт, хозяйке вечера, по пути кланяясь знакомым. Казалось, не только взгляды окружающих, но и свет люстр следует за ним. Его идеально сидящий, явно сшитый на заказ костюм глубокого тёмно-синего цвета подчёркивал широкие плечи и статную фигуру. Светлые, убранные назад волосы отливали пшеничным золотом, а лицо было волевым и породистым: прямой греческий нос, мужественный подбородок, чётко очерченные губы.

Алисия, заметив направление взгляда своей дочери, просияла ещё ярче.

– А, вот и он! Пойдём, солнышко, познакомлю тебя с одним перспективным молодым человеком.

Она взяла Сольвейг под локоть и повела через зал, легко лавируя между гостями. Молодой человек, как раз закончивший разговаривать с госпожой Холт, заметил их приближение. Взгляд его карих глаз скользнул по Алисии и остановился на Сольвейг, улыбка стала теплее.

– Кайл, дорогой, как я рада, что вы всё-таки нашли время! – воскликнула Алисия.

– Госпожа Вандервуд, – молодой человек склонил голову. Его голос был тёплым, проникновенным, и Сольвейг показалось, что при звуках этого голоса у неё в груди что-то тает. – К сожалению, я был вынужден опоздать, Комитет завалил нас отчётами по квотированию. Совершенно неотложное дело.

– Вы прямо как мой муж, всегда в делах, всегда печётесь о благе нашего города, – улыбнулась Алисия. – Но иногда нужно и отдыхать. Кстати, позвольте представить вам мою дочь, Сольвейг. Сольвейг, это господин Кайл Вандербилт. Один из самых ярких молодых умов в нашем Комитете социального благополучия.

Сольвейг протянула руку. Кайл, следуя этикету, склонился над её тонкой шёлковой перчаткой безупречным, отточенным движением, его губы остановились в паре миллиметров от ткани, а затем взгляд немедленно вернулся к лицу девушки.

– Очень приятно, госпожа Вандервуд. Ваша мама не преувеличивала, этот вечер стал значительно ярче с вашим появлением.

– Благодарю вас, – ответила Сольвейг, надеясь, что голос не выдаст её внезапного волнения. Рядом с этим блестящим молодым человеком она вдруг почувствовала себя неопытной девочкой, первокурсницей, в то время как он излучал ауру взрослой, облечённой властью серьёзности.

– Что ж, я вас оставлю, – с лёгким намёком сказала Алисия, уже отступая прочь. – Уверена, вы найдёте о чём поговорить. Кайл, не скучайте!

Она растворилась в толпе, оставив их наедине в самом центре шумного зала.

Наступила небольшая пауза. Кайл первым нарушил молчание:

– У вас ведь сегодня день рождения? Поздравляю. И вы, очевидно, студентка? Позвольте угадать… Банковское дело? Экономика? Или, быть может, юриспруденция?

– Экономика, – удивилась Сольвейг. – Как вы догадались?

– У вас особенный взгляд, – он сделал лёгкий жест рукой. – В нём чувствуется незаурядный ум. Похоже, что вы любите искать и находить связи между явлениями. Это очень ценное качество для экономиста.

– Вы… очень внимательны, – сказала Сольвейг, впечатлённая.

– Профессиональная деформация, – Кайл улыбнулся, и в уголках его глаз легли лучики. – В Комитете мы учимся не только анализировать терабайты данных, но и видеть людей насквозь.

– Но в то же время вы здесь, – слегка улыбнулась Сольвейг, решив показать, что тоже умеет анализировать и делать выводы. – На открытии художественной галереи.

– Как и вы, – ответил улыбкой молодой человек. – Кажется, у нас много общего.

Они заговорили об искусстве. Кайл оказался блестящим собеседником. Он не просто сыпал именами и названиями, а выстраивал сложные, парадоксальные связи между эпохами и стилями, говорил о влиянии экономических факторов на творчество и о том, как искусство, в свою очередь, формирует общественное сознание. Он говорил не как восторженный любитель, а как стратег, видящий всю шахматную доску культуры, и Сольвейг даже побаивалась не соответствовать столь высокому уровню своего собеседника.

– А вы не находите, – Кайл взял два бокала с шампанским с подноса проходящего официанта и протянул один ей, – что современное искусство Фрихайма слишком увлеклось самокопированием? Бесконечные вариации на тему «золотого века» потребления. Не хватает… дерзости. Нового слова.

– Возможно, ему просто не хватает искренности, – неожиданно для себя ответила Сольвейг. – Каждый штрих кажется таким… гладким, выверенным. Идеально отработанным многочисленными повторами. Как этот отполированный зал. Без шероховатостей, без случайностей. В нём нет места для несовершенства, а разве возможно живое искусство без проб и ошибок?

Кайл внимательно посмотрел на неё, его карие глаза чуть заметно сузились, как будто он рассматривал интересный экспонат.

– Глубокое замечание, госпожа Вандервуд. Очень глубокое. Возможно, вы правы. Может быть, нашим художникам как раз и не хватает смелости показать эти самые «шероховатости»… в рамках дозволенного, разумеется.

Он произнёс это с такой лёгкой, едва уловимой иронией, что Сольвейг не поняла – шутит он или говорит всерьёз. Однако это было и неважно. Главное – ему было интересно вести эту беседу. С ней. И этот интерес заставлял сердце Сольвейг биться чаще. Кайл был таким взрослым. Таким умным и серьёзным. И она рядом с ним чувствовала себя особенной.

Его комплименты звучали не как лесть, а как констатация факта – факта её красоты. Когда зазвучала музыка, Кайл предложил Сольвейг руку и повёл к площадке в центре зала. Его рука на её талии была твёрдой и уверенной, он вёл легко, не давая ей ошибиться. Они говорили о последних выставках, о музыке, о модных трендах – обо всём. Он был умён, эрудирован и… безопасен. С ним не нужно было прятать свои манеры, не нужно было стесняться своих денег, образования и образа жизни, не нужно было лгать о том, кто она. Для него она была Сольвейг Вандервуд из хорошей семьи – красивая девушка с большими перспективами в жизни. И чувствовать себя именно такой было до головокружения приятно.

Спустя час, разгорячённая музыкой, танцами и его руками на своей талии, Сольвейг ушла в дамскую комнату поправить макияж. Освежающая мраморная тишина обняла её. Девушка подошла к зеркалу, увидела своё раскрасневшееся лицо, счастливые глаза… Но потом взгляд упал на тонкую бретельку платья. Там, под изумрудной тканью скрывался след другой её жизни – совсем свежий, ещё немного воспалённый узор.

Внезапно, как удар током, Сольвейг пронзило чувство жгучей, неловкой вины. Она была здесь, в этом роскошном хрустальном дворце, танцевала и флиртовала с другим мужчиной – отмеченная этим тайным знаком на её коже. Знаком, где были сплетены их имена на старинном языке – Сова и Лис, – будто в красивой средневековой балладе.

Обманывала ли она Кайла, пряча под платьем этот знак? Почему-то только сейчас Сольвейг запоздало осознала слова Рейна: «Это навсегда». А если у неё будет близость с Кайлом – ну, или с кем-то другим, пока ещё рано строить точные планы насчёт Кайла, – как она собирается прятать татуировку? Придётся её удалить?..

От этой мысли Сольвейг почувствовала ещё большую вину. Обещала Рейну, что «навсегда», что «уверена», но вечером того же дня строит планы стереть его рисунок. Ради Кайла. И все эти танцы, объятия, улыбки… Она как будто обманывала его. Изменяла.

Девушка глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение.

«С чего бы? – строго и рассудительно сказала она сама себе, глядя в глаза своему отражению. – Что за глупые идеи? Мы просто друзья. У нас нет никаких обязательств. И это… это моя реальная жизнь. Рейн – это… побег. Пять минут свободы, не больше. Будущее на этом не построишь. А Кайл – прекрасный, умный, красивый мужчина моего круга. Всё правильно. Всё так, как и должно быть».

Сольвейг выпрямила плечи, поправила платье, скрывающее её тайну, и снова надела маску успешной красавицы. В конце концов, сегодня был её день рождения! Она имела право быть счастливой, танцевать и веселиться. Однако словно бы лёгкая трещина прошла по идеальной поверхности праздника, и обратно её было уже не склеить.

***

Всю дорогу до дома Сольвейг воодушевлённо болтала с матерью, обсуждая сегодняшний вечер, Кайла, танцы, подаваемые блюда, галерею госпожи Холт… и снова Кайла.

Машина остановилась возле особняка, они вышли.

Сад вокруг был слабо освещён декоративными лампами – ровно настолько, чтобы видеть дорожку к дому, – и Сольвейг почти не обратила внимания на лёгкое движение в густых кустах. Всего лишь тень. Но что-то – какой-то древний инстинкт – заставило её взгляд на секунду задержаться на этом месте. Ощущение было мимолётным – как будто прохладный ветерок скользнул по задней поверхности шеи, – и девушка поспешила отмахнуться от него.

Думать о Кайле было гораздо приятнее, чем о каких-то тенях. Поёжившись от холодного осеннего воздуха, Сольвейг поспешила к крыльцу: счастливая, сверкающая, благоухающая духами красавица. Улыбнувшись матери, зашла в дом.

Даже не подозревая, что из темноты сада за ней следил чей-то внимательный взгляд.

Глава 7. Жизнь

На ходу дожёвывая бутерброд, Рейн в прихожей шнуровал ботинки, мысленно уже погрузившись в предстоящую работу, когда в дверь постучали условным ритмом. Три коротких, два длинных. Сова.

Он выругался про себя. Времени нет, придётся отказать ей и отправить обратно домой. Но руки уже сами потянулись к дверному замку – хотелось увидеть её хоть ненадолго.

Сольвейг стояла на пороге, закутанная в тёмно-серый дождевик, покрытый блестящими дорожками воды. В руках девушка сжимала небольшой, тщательно упакованный прямоугольник.

– Я ненадолго, – тут же выпалила она, словно извиняясь. – Я помню, что у тебя сегодня рабочий день, но… это тебе.

Сольвейг настойчиво впихнула ему в руки свёрток. Удивлённый, Рейн взял, ощущая под обёрточной бумагой тяжёлый и твёрдый предмет. Разорвал упаковку. Внутри лежал павербанк – не потёртый и бэушный, как все его вещи, а новый, матово-чёрный и явно дорогой. На шершавой ладони Рейна этот стильный тонкий прямоугольник выглядел как вещь из другого мира – какого-то футуристического или, может, даже инопланетного.

– Мне не надо, – нахмурился парень, чувствуя, как по загривку пробегает смутная неприязнь. – У меня есть.

Он терпеть не мог, когда его тыкали носом в его уровень жизни: хотя теперь Рейн уже зарабатывал, однако нищее детство оставило болезненный шрам глубоко внутри.

– Этот лучше. Мощнее. – Сольвейг не смотрела ему в глаза, переминалась с ноги на ногу. – Чтобы… чтобы ты всегда был на связи. И если опять электричество отключат…

В её голосе слышалась какая-то виноватая нота, которую Рейн не мог расшифровать. Ей было стыдно, что она может себе позволить такие вещи, а он – нет? Или она просто чувствовала, что нарушает его принципы?

– Не надо было, – пробормотал Рейн, пытаясь сунуть подарок обратно девушке в руки. – Трать на себя.

– Нет! – Сольвейг спрятала руки за спину и даже сделала шаг назад. В её взгляде горела упрямая, почти отчаянная просьба. – Возьми. Пожалуйста. Я так хочу.

Рейн посмотрел ей в лицо – и что-то дрогнуло у него внутри. Ладно уж, Сольвейг не хотела унизить его этим подарком. Это было… что-то другое. Должно быть, жест заботы, пусть и неуместный.

– Ладно, – Рейн сунул павербанк в карман толстовки, чувствуя его нелепую тяжесть. – Спасибо. Мне правда пора.

Сольвейг кивнула, ещё раз бросила на него странный быстрый взгляд и почти побежала вниз по ступеням лестницы. Он так и не понял, что это было.

***

Рейн натянул куртку и начал спускаться на улицу, стараясь не обращать внимания на назойливое тепло, разлившееся у него под рёбрами от подарка Сольвейг. Было одновременно раздражающе – нельзя радоваться подачке, пусть даже от неё, – и всё же против воли приятно, когда он чувствовал через ткань эту гладкую поверхность с закруглёнными углами, и от этой приятности к тому же было стыдно, и все эти чувства закручивались в тугой спутанный клубок.

Улицы Низа встретили парня привычным промозглым холодом. Налетевший ветер швырнул в лицо запах гнилья из мусорных контейнеров неподалёку, и Рейн поморщился. Он уже собрался пойти прочь, но вдруг заметил непривычное оживление у соседнего дома через дорогу.

Там стоял небольшой грузовой фургон с потёртыми боками, и двое людей – мужчина и женщина – с неловким, явно непривычным для них усилием вытаскивали из него громоздкий угловой диван, обитый дорогой и новой тканью в чёрно-белую полоску. Они пыхтели и неумело примерялись к деревянным ручкам, не зная, как удобнее за них взяться, их движения были лишены привычной для здешних мест сноровки. На их лицах, ещё не утративших ухоженности и следов высокомерия, уже проступало новое выражение – смесь растерянности, страха и заискивания.

Рядом, вцепившись в ржавый поручень лестницы, ведущей в подъезд, стояли их дети. Девочка лет шести, с двумя аккуратными хвостиками, в жёлтом пальто с заметной полосой грязи, смотрела на окружающую улицу огромными, полными животного страха глазами. Она прижималась к старшему брату – подростку лет тринадцати, который пытался её успокоить, обнимая за плечи и время от времени тормоша с показной улыбкой. Но Рейн, привыкший читать язык тела, видел, как напряжены его плечи, как сам он косится на каждый громкий звук. Мальчишка храбрился, но страх сквозил в каждом его движении.

«Спустились», – констатировал про себя Рейн. Переселенцы из Верха. Социальный рейтинг не выдержал очередного кризиса, система пережевала их и выплюнула сюда, в аварийное жильё, выдав в придачу к ордеру на квартиру клеймо неудачников. Для Рейна зрелище переезда было не в новинку, такое случалось всё чаще. Но наблюдать это всегда было странно: как будто смотришь на инопланетян, высадившихся в аду.

Их дорогая мебель выглядела абсурдно и неуместно на фоне облезлого фасада дома и разбитого асфальта. Несколько картин в золочёных рамах, упакованных в пузырчатую плёнку, стояли на скамейке – когда-то синей, а теперь облупившейся и с выломанной доской в середине. Рядом стоял парадный лакированный стул с гнутыми ножками и блестящей тканью обивки – прямо в луже, впитывая в себя грязь этого нового мира.

У соседнего подъезда сидели на скамейке две местные женщины в пуховых платках. Они лениво лузгали семечки, сплёвывая шелуху на тротуар, и с нескрываемым любопытством наблюдали за зрелищем.

– Глянь-ка, Марин, диван-то какой, – лениво протянула одна. – Интересно, почём продадут?

– А тебе что, надо? – другая усмехнулась с лёгким презрением. Выражение её лица говорило, что она такой диван даром бы не взяла и другим не советует.

– Мне-то не надо. Просто любопытственно.

– Мм, – покивала её товарка. Продолжила флегматично: – Шкаф-то вон какой. Места столько занимает. И мыть неудобно. Непрактичные они, эти верховские.

Рейн отвернулся. Смотреть на чужое падение стало невыносимо. Он сунул руки в карманы и зашагал прочь, по направлению к рынку.

***

Центральный рынок Низа был местом, где жизнь била ключом, не взирая на царящую вокруг грязь и серость.

В первых рядах торговали едой: подвешенные за ноги тушки кур безвольно свешивали обмякшие шеи, на прилавках грудились вяленые рыбины, тугие зелёные помидоры бултыхались в рассоле, ярко пахло специями и свежим хлебом, а если принюхаться – под этим прятался неизбывный запах чего-то подгнившего. Продавцы, ещё оживлённые с утра, зазывали попробовать товар и предлагали скидку за опт.

Рейн, не останавливаясь, прошёл дальше и свернул в самый дальний ряд, накрытый брезентовым тентом. Здесь торговали более интересными для него вещами.

Парень пошёл вдоль прилавков, скользя по ним взглядом. Тут продавали то, что не встречалось в толстых глянцевых каталогах Верхнего Фрихайма: глушилки для сигнала, поддельные удостоверения, взломанные гаджеты и, конечно, пропуски в Верх.

Рейн подошёл к прилавку, за которым знакомый продавец – худой парень, который работал всегда, без смены, и кажется, даже жил здесь – как обычно, ковырял какую-то плату. Рейну всегда казалось, что он делает это не столько по необходимости, сколько для собственного удовольствия.

– Два, – коротко бросил Рейн, протягивая мятые потёртые купюры.

Продавец оторвался от своего занятия, достал два пропуска, провёл первым из них через считыватель, подключённый к ноутбуку, чтобы записать идентификатор. В любой момент система могла вычислить и заблокировать поддельный пропуск, поэтому всегда стоило иметь запасной.

В ожидании Рейн со скукой уставился на листок-объявление, перечитывая его содержание, должно быть, в тысячный раз: «Карты рейтинга! +5, +10, +20 единиц!». Рядом в прозрачной банке, привязанной металлическим шнуром к прилавку, лежала разноцветная россыпь тех самых карт – словно билетики лотереи. Это были небольшие кусочки пластика, различающиеся цветами в зависимости от своего достоинства. Достаточно было приложить такой к своей официальной карте – и алгоритмы, если повезёт, на какое-то время посчитают тебя более благонадёжным.

Как раз в этот момент у соседнего прилавка разгорался скандал. Мужик в заклеенной изолентой куртке возмущённо махал зажатой в заскорузлых пальцах розовой карточкой на 10 единиц.

– Не работает твоё фуфло! Я всё сделал как надо, а рейтинг как был в минусе, так и остался! Верни деньги!

Продавец, невозмутимый, как скала, лишь пожал плечами.

– Слушай, друг, никаких гарантий. Это же не официальный магазин. Хочешь гарантий – иди в «Технику для жизни», купи десять кофемолок и три телевизора. Рейтинг точно поднимется. А здесь – как повезёт. Сам знаешь.

Мужик что-то ещё побурчал, попытался пригрозить, но, встретив абсолютно равнодушную реакцию продавца, с матом швырнул чип в грязь под ногами и побрёл в конец ряда – там из-под прилавка разливали самопальный алкоголь.

Рейн молча взял свои новые пропуски, сунул их в карман куртки и двинулся к выходу с рынка – снова мимо продуктовых рядов, на этот раз обдавших его запахами солений и квашеной капусты.

Два ключа – для него и для Сольвейг. Для их тайных, таких ненадёжных встреч, тянущихся тонкой нитью между их мирами – абсолютно разными. Где-то там, на холмах Верха, огромная, бездушная машина системы щёлкала шестерёнками, время от времени вышвыривая сюда новых изгоев, а здесь, внизу, люди продолжали верить в чудеса, покупая за последние деньги кусочки пластика с призрачной надеждой.

Заморосило. Сжав пропуски в кармане, Рейн накинул капюшон и ускорил шаг. Пора было к Вигге. Пора было работать.

***

Обиталище Вигге располагалось на верхнем этаже, в мансарде допотопного деревянного дома, притулившегося на окраине старой промзоны. Рядом располагались и полуразрушенные, и вполне работающие цеха, однако людей на территории всегда было до странного мало, они были сосредоточены на своих занятиях – перегонке вагонеток с сырьём или погрузке грузовиков – и не особенно смотрели по сторонам. В самом доме тоже проживали какие-то люди, но они вели себя тихо и незаметно, основную часть времени безмолвный дом казался и вовсе пустующим. И Вигге, и Рейна такая ситуация очень устраивала.