Читать онлайн Там лилии цветут… бесплатно
Пролог
Есть в графском парке черный пруд,
Там лилии цветут.
Этим утром в парке у своего дома Алина увидела спящую цыганку. С раскинутыми над головой руками, ногами, укрытыми пестрыми юбками, безмятежным лицом.
Цыганка просто спала тут, пользуясь теплыми ночами. И не боялась ползучих обитателей травы, лихих людей, каковых в их районе хватало. Не беспокоилась, что мелатонин не будет вырабатываться.
Алина же всегда спала в маске, несколько раз проверив и перепроверив, закрыты ли входные двери, лоджия. Потому, проходя мимо, глянула на спящую с удивлением и завистью.
На смуглое лицо с грязными потеками у рта упал листок, но цыганка не шевельнулась, только глубже вдохнула.
Алину мог разбудить самый тихий звук: шуршание паучка в углу, стук двери у соседей, запоздалая капля из крана. А уж прикосновение подбросило бы ее с кровати. И сердце долго-долго стучало бы в ребра пойманной птицей. Испуганное ее сердце.
Обычно она гуляла в парке рано утром, когда солнце только-только заливало золотом окна верхних этажей ее дома.
Парк рядом, почти нет людей – идеально для утренней прогулки. Можно пробежаться по кленовой аллейке, шурша редкими листьями, а возле лавочек поймать вай-фай и полазить по интернету.
Алина обогнула ряд скамеек, пружинисто пошла, почти побежала по тропинке. ведущей к пруду.
Здесь стояла прохлада, ивы полоскали листья в неподвижной воде.
Алина любила это место. Здесь бедное ее сердце начинало стучать сильнее – от страха и восторга.
Страх был привычным состоянием. Правда, она не понимала, почему его вызывают семь роскошных водяных лилий метрах в пяти от берега.
Восторг же был понятен. Розовые плотные лепестки, яркая желтая сердцевина, огромные листья – вся эта роскошь и буйство, собранные в островок посреди водной глади поражали воображение.
Водяные лилии были великолепны и неуместны здесь, посреди большого города, как изящные фарфоровые чашечки в заводской столовой.
Цветы невыносимо хотелось рассмотреть подробней. Алина обязательно приходила сюда утром и останавливалась минут на пять, полюбоваться.
Чтобы глянуть на лилии, она протискивалась между разрушенным забором и стеной.
Когда-то здесь стояла лодочная станция – белоснежный домик с башенками. Тут звучали оживленные голоса, звякали цепями разноцветные лодки, ладони парней горели от весел, девушки романтично сидели на носу, глядя вдаль.
Все это куда-то исчезло, превратилось в развалины, поросшие кустарником.
Осторожно ступая между тугими стеблями ивняка, Алина почти перестала дышать.
Вот, сейчас! Она увидит лилии! И ее сердце сожмут непонятная тоска и желанный восторг!
Огромные цветы уже виднелись через спутанные ветки. Холодные красавицы, милостиво являвшие себя пруду, облакам, подобострастно склонившимся ивам. И восторженной Алине.
Она машинально считала – одна, две… Шесть. Неужели кто-то сорвал? Влез в темный пруд, срезал толстый стебель!?
Продравшись сквозь кусты, Алина увидела седьмую лилию почти у берега. Задохнулась от предвкушения. Наконец она все рассмотрит вблизи, потрогает, понюхает!
На цветке сидела стрекоза с длинным телом, отливавшим металлом. Сложенные вдоль спины крылья снизу подсвечивались желтизной тычинок. Синее суставчатое тело ярко выделялось на фоне бело-розовых лепестков.
Алина присела, вглядываясь. Цветок был в метре, руку протяни. Так близко лилию она видела впервые.
Какие мясистые бледно-розовые лепестки! Какие огромные глаза у стрекозы, внимательно и неотрывно наблюдающие за Алиной!
Челюсти насекомого мерно двигались. Изо рта свисали прозрачные крылья и ниточки комариных ног. Стрекоза завтракала.
Алина болезненно поморщилась. Не может быть полной идиллии, обязательно кто-то кого-то жрет!
Лилию нужно рассмотреть поближе, потрогать лепестки, почувствовать в руке мясистый стебель. Может, домой взять? Нет, домой не получится. Хотя бы понюхать, у такой красоты должен быть божественный запах.
Алина присела у кромки воды, носки кроссовок ушли в мягкий песок.
Комариные ноги скрылись в пасти стрекозы, но улетать она не собиралась.
Алина глянула на часы. Если она еще пять минут будет таращиться на стрекозу, то так и не понюхает лилию, и опоздает на работу.
Цветок прибивало ветерком ближе, просто глупо не потрогать лилию, она же сама в руки идет.
Алина, конечно, не будет рвать, да и едва ли справится с толстым стеблем. И потом, в какую вазу ее поставить? И сможет ли цветок жить без пруда?
Она протянула руку, стрекоза лениво снялась с цветка, блеснула слюдяными крыльями, полетела к островку из шести лилий. Алина погрузила руку в воду. Вода теплее воздуха, надо же!
Она дотронулась до основания цветка, погладила толстый розовый лепесток, ухватила скользкий зеленый стебель и потянула к лицу, чтобы понюхать.
Стебель шел туго, будто внизу что-то держало. Она потянула сильнее, чувствуя холод, идущий изнутри стебля. Сопротивление ослабело.
Из темной глубины поднималось что-то круглое, внутрь чего уходил мясистый стебель. Корень?
Она тянула мокрый стебель, чуть наклонившись. Ну, еще одно усилие!
На Алину наплывал душный запах травы, тины, стоячей воды.
И тут круглое, откуда шел стебель, вынырнуло на поверхность, поднялось на свет.
Круглое оказалось человеческой головой. Алина таращилась пару секунд, пока не поняла это.
Через редкую сетку, надетую на голову, проступало объеденное рыбами лицо, снизу шел корень. Лицо отливало зеленью, распухло. Остатки волос колыхались в воде змейками.
Серо-зеленая кожа выглядела непрочной, вот-вот распадется. Похоже надетая на голову сетка не давала размыть рыхлую плоть, унести ее, оставив кости черепа.
Великолепная лилия, сияющая нежным розовым светом, своим стеблем выходила из макушки человеческой головы. И это было так нереально и страшно, что Алина вскрикнула.
Пальцы на стебле сжались намертво, она машинально отшатнулась, споткнулась о молодую иву. Та, распрямившись, обожгла коленку, но боли Алина не почувствовала, потеряла равновесие и упала, приминая гибкие кусты.
Стебель, зажатый в руке, потянул голову за собой и та, всплывая, глянула прямо на Алину. Пустые глазницы с рваными краями уставились на нее черными дырами.
От нижней губы, объеденной рыбами, почти ничего не осталось, обнажились зубы до десен, ко лбу под срезанной макушкой прилипла зеленая тина. А на щеке виднелось темное пятно с копеечную монету.
Легкий ветерок покачивал голову. Лицо меняло выражение, скалилось, будто насмехалось над Алиной.
Ниже головы шел корень, выходящий из полиэтиленового пакета с землей. Еще ниже – обрывок веревки. Пакет надорвался, в воде колыхались лохмотья. Земля размывалась, облачком расплывалась по воде.
Сидя на жестких ветках ивняка, Алина перевела взгляд с головы на зажатую в кулаке лилию. Цветок был огромен, от него пахло водой и чем-то сладковатым, тошнотворным.
Алина разлепила пальцы, лилия упала, цепляясь за торчащую поросль сползла в пруд. Но голова ко дну не пошла, закачалась рядом с роскошным цветком. Едва уловимый ветерок, то прибивал их к берегу, то пытался унести подальше.
Она не помнила, как выбралась из развалин лодочной станции, как побежала по кленовой аллее. Дикими глазами глянула на цыганку, что безмятежно спала в траве.
И только тут притормозила, осознала, что в мире ничего не изменилось.
Солнце залило золотом окна всех этажей ее дома. Радовались утру птицы. Кошки шли по своим делам. Спала цыганка.
Все как всегда. Но как теперь развидеть то, что сейчас плавает на поверхности пруда?
Мысль о полиции, как возникла, так и пропала – только не полиция!
Она взбежала по лестнице, трясущимися руками закрыла на все повороты замки, опустилась на пол и попыталась расслабить напряженные плечи. Родной коридор глядел на нее настороженно.
Везде, во всем доме она поклеила зеленые обои. Разных оттенков, но все – зеленые, чтобы можно было, придя с работы, расслабиться. Ведь зеленый успокаивает, так ведь?
Но сейчас цвет, призванный успокоить, напомнил ей о ряске на лбу мертвой головы. И плечи ее смогли расслабиться только, когда Алина, стуча зубами, встала под горячий душ. Шок постепенно спадал, смывался водой, уходил в отверстие ванны.
Наконец напряжение ушло из задеревеневших мускулов. Но лицо, вынырнувшее из тинистых глубин пруда, стояло перед глазами по-прежнему ярко. И было у Алины четкое ощущение, что она знает это лицо. Видела и не единожды. Не такое изуродованное и опухшее, а симпатичное, детское. Но с изъяном…
Всплыла картинка из школьной столовой.
Большая перемена: звякают ложки, буфетчица покрикивает на пацанов, что лезут без очереди. Пахнет ванилью и сгоревшим луком.
Все столики заняты, а эта девочка сидит одна, зачерпывает ложкой суп. С ней никто не хочет садиться рядом, потому что…
У девочки врожденное уродство. Верхняя губа приплюснута, видны зубы. Ест она неопрятно и ее столик обходят стороной. Девчонки фукают и закатывают глаза, мальчишки отворачиваются. Уродство называется «заячья губа».
Алина подсаживается к ней за столик, улыбается, говорит что-то, шутит. Ей тоже противно смотреть на девочку, аппетит пропадает при виде супа, что сочится у нее через верхние зубы и капает на подбородок, а синеватое родимое пятно на щеке, размером с копеечную монету, поднимается и опускается при жевании. Но Алина все равно улыбается и подбадривает. А как иначе?
Как же ее звали? Галя? Да, Галя Грекова. Она пропала две недели назад. Пошла гулять с собакой и не вернулась. Болонка прибежала домой, волоча поводок. И, конечно, девочку не нашли.
Алина села в ванну, направила душ в лицо. Вода успокаивала, хотелось сидеть так, за семью замками, в теплой воде, успокаиваться постепенно, глядя на золотые кораблики, плывущие по кафельной плитке цвета морской волны.
Но нужно идти на работу. И никому не показывать, что с ней творится, постараться забыть то, что она сегодня видела. Прекрасную лилию и ее стебель в голове пропавшей девочки Гали Грековой.
Глава 1
Что из нас получилось бы без книг? Обычные неврастеники. А так – мы начитанные неврастеники.
Когда Алина тщательно растиралась полотенцем, снова возникла мысль о полиции. И все внутри возмутилось – «Нет! Только не полиция»! Кто-то же, кроме Алины, гуляет мимо этого пруда, любуется лилиями. Пусть он и вызывает.
Одеваясь, она застыла с платьем в руках. «Остальные шесть лилий – тоже головы»!?
Озарение перешло в уверенность. Эти прекрасные цветы, каждый удивительный цветок – человеческая голова! Бред какой! Сумасшедший бред! Бред сумасшедшего!
Но полицию она все равно не вызовет. Она не хочет больше переживать то, что было давным-давно, но по-прежнему цепко держало за душу и заставляло сердце сжиматься.
Эти воспоминания следовало стереть, а не получалось. И они всплывали неожиданно. Когда мыла посуду или убирала. Когда смотрела кино и что-то вдруг напоминало о том, что произошло тысячу лет назад. Когда оставалась наедине с мыслями перед сном…
Она изучила уйму статей о своей проблеме, знала, что и как. Но продолжала вариться в болезненных мыслях, притягивая в жизнь ту же боль. И покорно принимая то, что притянула.
Алина оделась, собрала мягкие волосы в строгий узел на затылке a la directrice. Уложила в сумку старые джинсы для Василь Василича, их трудовика и физкультурника, алкаша и сплетника с бурной фантазией. Тот неделю просил всех в учительской притащить старые штаны, что-то он затеял на своей даче, для чего необходимы именно джинсы.
Утренние хлопоты постепенно притушили воспоминания о страшной находке. Алина усилием воли постаралась убрать мысли. Решила не думать, стереть из воображения распухшее лицо с объеденными губами и веками. Иначе нужно просто сесть в угол ее квартиры с зелеными обоями, спрятаться, забаррикадироваться. Никуда не ходить и никого к себе не впускать.
Лучше она подумает, какое у нее сегодня расписание.
Так, у нее нынче в 4 классе интересная тема – «Щелкунчик и Мышиный Король». Это прекрасно!
Сказка унесла в детство, напомнила о красивой маме, о тоненькой книжке на немецком. О том, как однажды ее вечно занятая мама решила почитать ей сказки. Переводила она, наверное, не слишком хорошо. Потом Алина прочла весь текст и по-немецки, и по-русски. Он был гораздо богаче, интересней.
Но вечер запомнился навсегда – неяркий свет бра, мама в красивом халате переводит, читает с запинками удивительную сказку Гофмана.
Деревянный Щелкунчик, Орех Кракатук, Мастер Дроссельмайер…
От сказки веяло странным, даже страшным. Крысиный Король полон ледяного коварства, Щелкунчик – жаркой отваги.
Там еще есть маленькая, милая девочка, она добра к Щелкунчику, жалеет его.
Но Алина почему-то представляла себя в детстве не золотоволосой Мари, а деревянной игрушкой с огромной челюстью. И очень сочувствовала Щелкунчику. Как это грустно и беспросветно – быть уродливым и деревянным!
О том, что можно стать такой красивой, как девочка Мари или мама, она и не помышляла!
Мысли о Щелкунчике были как нельзя кстати. Они великолепно отвлекали от утреннего происшествия.
Алина шла по осенней улице, наслаждаясь теплым ветерком в лицо. На небо, с утра безоблачное, натягивались темные облака. Сентябрь радовал «бабьим летом». А в Болгарии, например, оно называется «цыганским». Алина вспомнила цыганку, вздохнула – как здорово быть такой бесстрашной. Силком остановила мысли, норовившие после цыганки уйти к пруду с лилиями.
Возле школьной котельной кучковались мальчишки, хихикали, толкали друг друга. Ясное дело, курят.
Обычно она не слишком ввязывалась в воспитательные дела. Но сегодня очень хотелось с кем-то поговорить. О чем угодно, лишь бы убрать послевкусие от страшной находки.
У котельной стояли шестиклассники – самый вредный возраст. Подходя, она учуяла запах дрянного табака. Травятся смолами и табачным мусором!
– Доброе утро!
В руках у мальчишек сигарет не было, но дымом от них тянуло явственно,
– Здрасьте, Алина Сергеевна!
– Курим, значит?
– Не-не! Просто стоим, разговариваем.
Мальчишки прятали ухмылки в пробивающиеся усики. Они не были злыми, но раскалываться перед училкой не собирались.
– Вы думаете, когда курите, выглядите взрослыми?
Они молчали, отворачивались.
– Нет, взрослыми вы можете стать, когда примете ответственность за все то дерьмо, которое происходит в вашей жизни. Как бы пафосно это ни звучало.
Она говорила с ними, как со взрослыми. 13 лет – это ушлый подросток, притворяющийся ребенком. И всё они понимают.
– Фу, Алина Сергеевна, дерьмооо.. – протянул самый красивый мальчишка.
– Ах, пардон, – сказала Алина, – Джентльмены в шоке? Джентльмены не какают? Они инопланетяне?
Мальчишки смеялись и смотрели одобрительно.
– Ладно, меняем слово «дерьмо» на «фекалии».
Мальчишки закатились, самый смешливый сложился пополам.
– Я рада, что развеселила вас! Но в моей фразе главным было не это нехорошее слово. А какое?
– Ответственность. – сказал самый умненький с ироничными темными глазами. Он не хохотал, как прочие. Просто улыбался.
– Воооот.
Алина развернулась и пошла к школе. Ее, один за другим, обогнали те же мальчишки, Улыбались, в лицо заглядывали. Дешевым табаком от них разило на пару метров.
Она им тоже улыбалась одобрительно. На пару часов их юные легкие спасены. Она сделала, что могла.
В учительской пахло кольдкремом. Мама так называла немецкую жирную субстанцию в стеклянной банке с синей наклейкой, стоящую на туалетном столике.
Точно такой же запах, по мнению Алины, у всех современных питательных кремов. И есть у нее подозрения, что делают их из тех же ингредиентов, что и сто, пятьдесят, двадцать лет назад.
Аромат напомнил красивую маму, воспоминание одновременно успокоило и вызвало тревогу. Появилось сильное желание быть лучше, стараться старательней, лезть из кожи вон, чтобы мама заметила и похвалила.
Алина одернула себя. Мамы давно нет – уже не похвалит. И нечего об этом мечтать.
В учительской разговаривали математик Леонид Анатольевич и химичка Татьяна Игоревна.
Математик напоминал отважного витязя: мягкая русая бородка, рост под сто девяносто, большие руки и ноги, нос с благородной горбинкой.
Но впечатление не соответствовало истине. Благородство в красавце-математике полностью отсутствовало. Леониду Анатольевичу недавно стукнуло шестьдесят и всю жизнь он жил с мамой – строгим бухгалтером. Мама уже не выходила из дома и все хозяйственные дела падали на плечи лже-витязя.
Математик имел склочный бабий характер, брался за все подработки и кружки, какие могли принести лишнюю копейку. Вел шахматный кружок, за который платили родители школьников. И, как рассказывала Алине ее подружайка – Татьяна Игоревна, чтобы купить лампочку подешевле, обходил все ближайшие электротовары в радиусе двадцати километров.
Длинные ноги в истрепанных по низу брюках математик-шахматист вытянул в проход. В этих штанах он ходил последние двадцать лет осенью и весной. Зимой менял их на суконные, крепкие, несносимые.
– Так что, кто будет покупать на Новый год ананасы – верхушки мне, – Услышала Алина, входя в учительскую.
– Да, что вы, Леонид Анатольевич, какие ананасы? – Татьяна Игоревна, лучшая ее подружка, глянула на Алину и закатила глаза.
Преподавательница химии обладала пышным бюстом и большими коровьими глазами с нарощенными ресницами. Все перемены она проводила в учительской, потому что здесь наличествовали чай и сладости, до каких она была великая охотница.
Обычно ногти у нее имели устрашающий размер, но последнее время она стригла их коротко и покрывала розовым лаком.
Это весьма странно, потому что для ловли женихов Татьяна использовала их, как приманку. Однажды на почте ее закадрил фетишист, для которого ногти были триггером.
Он жарко нашептывал ей в ухо, как мечтает, чтоб она впилась ему в спину своими ногтями. И она отдалась ему в кустах, о чем рассказывала Алине в подробностях, закатывая огромные глаза. Алине везет на таких подружек. Интересно, почему?
С момента встречи с фетишистом ногти были постоянным оружием Татьяны Игоревны. Но уже несколько месяцев, как у нее появился новый кавалер, и, видимо, ногти он любил вот такие – розовенькие.
Татьяна Игоревна как раз пережевывала очередную плюшку и подмигнула вошедшей Алине, продолжая троллить математика.
– Мы уж по старинке, Леонид Анатольевич: оливье, селедка под шубой, торт «Наполеон».
– Но ведь нужны же фрукты на праздничный стол! – воскликнул шахматист-онанист, как Татьяна Игоревна величала математика в разговорах с Алиной с глазу на глаз. Бледная кожа математика чуть порозовела,
– Я уникальный состав сделал, специально для ананасов, в интернете вычитал!
Он пустился в подробное описание состава, но Алина приложила все усилия, чтоб не слушать о растениях и составах из нескольких частей перегноя и нескольких частей еще чего-то. Потому что, если вслушаться, мысли начинают сворачивать к пруду, где из мертвой головы растет прекрасная лилия. А корень ее в разорванном полиэтиленовом пакете, тоже небось со специальным составом, для выращивания лилий.
На ее дачном участке, что вместе с коллегами получен в садовом товариществе, растут желтые чайные розы по периметру, малиновые кусты в глубине участка, одна яблонька и несколько ореховых деревьев.
Осенью она сгребает палую листву под деревья, время от времени срезает желтые розы для дома – чтобы в вазу поставить.
А ее коллеги из полученных участков сделали настоящие оазисы, Сажают овощи, делают закатки – отрываются по полной.
Татьяна Игоревна внимала математику, подперев щеку. И в ее глазах плескалось столько презрения, что только залюбленный мамин сын Леонид мог его не заметить.
Алина, чтобы не слышать бормотание математика, принялась перечитывать «Щелкунчик и мышиный король», то место, когда Мари впервые увидела Щелкунчика:
«А на самом деле Мари потому не отходила от стола с подарками, что только сейчас заметила что-то, чего раньше не видела: когда выступили гусары Фрица, до того стоявшие в строю у самой елки, очутился на виду замечательный человечек. Он вел себя тихо и скромно, словно спокойно ожидая, когда дойдет очередь и до него. Правда, он был не очень складный: чересчур длинное и плотное туловище на коротеньких и тонких ножках, да и голова тоже как будто великовата. Зато по щегольской одежде сразу было видно, что это человек благовоспитанный и со вкусом».
Алина в очередной раз удивилась – как же так, она сравнивает себя не с прелестной девочкой Мари, не с ее старшей сестрой Луизой. А с вот этой странной уродливой игрушкой. А ведь у Алины нормальные руки, ноги, лицо. Она даже, наверное, красивая. Ей дети частенько об этом говорят.
Вспомнилось, как они идут с мамой и она задает ей такой важный для девочки вопрос: «Мама, я красивая». И мама искоса смотрит на нее и говорит: «У тебя хорошая кожа».
Ах, Алине не надо бы читать так много, она бы тогда могла обрадоваться. Но она читает с четырех лет и из какой-то книжки узнала, что, если молодой человек не знает, какой сделать комплимент некрасивой девушке, хвалит ее кожу. И это утверждает ее в мысли, что она – Щелкунчик.
Не те воздушные и милые девочки из сказок – а нелепый, с короткими ручками и ножками, деревянный истуканчик, спасший всех от Мышиного короля. Он большой молодец! Только очень некрасивый.
Алина принялась освежать перед уроком биографию Гофмана. Да, биографии нужно знать, но читать сказки гораздо интересней. Скорей всего, то, что она сейчас расскажет на уроке о жизни сказочника, то и останется в головах, редкий ученик будет читать обязательную литературу. Потому что обязательная, а не по любви.
В дверях учительской появился Олег Алексеевич, их директор и алинин любовник уже лет семь. Он скользнул по ней взглядом, обратился ко всем:
– Завтра в двенадцать педсовет. Все должны быть. Вот фамилии – он назвал несколько. По мнению Алины, нормальные пацаны, умненькие даже.
– Каждый подготовьте, какие у вас претензии к ним, будем разбирать.
Ох, как же ей не нравились эти педсоветы! Директор-любовник Олег ее постоянно шпынял, что нет у нее претензий к детям.
Максимум, на что она решалась, когда ребенка все ругали, это посоветовать, чтобы он побольше читал, это полезно для общего развития.
Приходя к ней на вечер, Олег давил на нее, подсказывал, что и про кого говорить. Но она не сдавалась, не жаловалась на детей, даже если они что-то не так делали. И этим бесила Олега. Непослушания он не принимал. И наказывал.
Постоять за себя Алина не решалась. А вот за детей! Откуда-то брались, и решимость, и силы. Она-то знала, как их шпыняют родители, и не собиралась включаться в общий хор.
Она любила детей, а они, наверное, ее. И, если заглянуть глубоко, это было единственное настоящее, что она имела.
Олег закрыл дверь. Он настолько отстранённо себя вел, что никто из учителей не догадывался об их многолетних отношениях. Она никому не рассказывала, он никогда не оставался на ночь.
Отношения строились так. Если что-то ему не нравилось, а это случалось постоянно, он наказывал Алину длительным молчанием – не звонил, холодно смотрел при встрече.
Первые годы она очень переживала. Звонила, даже письма писала. Рыдала в подушку, заглядывала в глаза.
Потом появился интернет и статьи психотерапевтов. Она теперь все знала о газлайтинге. Даже фильм «Газовый свет» посмотрела. Название подобного насилия над психикой партнера от этого фильма и пошло. Кино старое-старое, с красивыми женщинами и холеными мужчинами.
И теперь Алина все понимала. Но ничего сделать не могла – не хватало душевных сил. Правда, последнее время внутри нее что-то происходило этакое, обнадеживающее.
Алина прилепилась к Олегу – единственному человеку, кого она впустила в свой дом, постель, жизнь. Вот только ничего рассказывать ему не могла, не смела. И разве это близость?
И про сегодняшнюю утреннюю находку она не могла ему сказать. А это мучало ее, страшное лицо то и дело всплывало, вопреки ее стараниям забыть. А рассказать было некому.
Новое для нее слово – «абьюзер», полностью подходило к Олегу. После умных роликов в интернете она стала сдержанней и он это почувствовал. Стал мягче, ласковее. И она обрадованно решила, что ее многолетняя преданность, наконец , замечена. Но стоило ей расслабиться и проявить любовь, тут же следовал удар. Как в том анекдоте про боксера, пришедшего с тренировки. На суде он оправдывался, почему избил жену. «Я пришел с тренировки, она дверь открывает. Вижу, корпус открыт, я и ударил».
Алина просто не могла любить иначе – только вот так, самозабвенно. Она улыбнулась, в голову пришла частушка: «И зачем я его полюбила, ярко выраженного дебила». Она уже могла шутить над своими чувствами к Олегу – и это было таким прорывом, такой надеждой на освобождение!
Психотерапевты во всем правы. От абьюзера нужно бежать, роняя тапки. Только сил нет. Пока. И вот это – последнее короткое слово обнадеживало Алину, придавало сил. Неужели, она сбросит этот груз, эти унизительные отношения, не приносящие радости? Ни уму, ни сердцу, ни телу.
Прозвенел звонок. Так, сказки Гофмана в четвертом «А».
Глава 2
Когда бездна долго вглядывается в тебя,
ты, рано или поздно, пошлешь ее подальше.
Потому что НАДОЕЛО!
Алина шла домой, поглядывая на хмурое небо. Легкие облачка превратились в тучи, солнце сквозь них не проглядывало.
День сегодня был обычным. Отстраненный Олег Алексеевич, болтливая Татьяна Игоревна, ничего, кроме себя (и мамы), не видящий Леонид Анатольевич. Любознательные четвероклашки и циничные десятиклассники. Весь день она погружалась в то, чтобы детям было интересно на ее уроках. Разруливала проблемы, защищала обижаемых и отчитывала тех, кто обижает.
Весь рабочий день она и не вспоминала об утренней находке. И только сейчас, идя домой, сама того не желая, погрузилась в картинку прохладного утра, золотого света в окнах ее дома, цыганки, живописно раскинувшейся в густой траве, выставившей ноги в цыпках из пестрых юбок. И так и не смогла прогнать картинку прекрасного цветка и его подводной части.
Чтобы унять дрожь от воспоминаний, она села на скамейку и принялась смотреть вокруг. На троллейбусы, идущих людей, клумбы с увядшими цветами. Минут через пять отпустило и она смогла идти дальше. На все мысли о полиции, она отвечала себе: «Нет! К черту»!
Она попыталась отвлечься мыслями об Олеге. Но это было так больно и противно, что она и их выгнала усилием воли.
И принялась думать о детях. О забавных вопросах, которые сегодня в четвертом «А» задавали по поводу «Щелкунчика». «Он что, робот, этот Щелкунчик»? В классе она только рассмеялась, сказала, что во времена Гоффмана не было роботов. Но сейчас подумала. «Робот не робот, но какая-то механика там присутствовала. Иначе, как он орехи грыз»?
С мыслей о четвертом «А» перешла к тому, что завтра тот же Щелкунчик будет в четвертом «Б», где учится совершенно необыкновенная девочка – Саша Жезлова. Рыжая, с великолепной кожей, чистейшими глазами. Ангел, без сомнения. С интересной особенностью, даром, который ведь только у ангелов и может быть. Мысли о Саше успокоили и Алина смогла встать и двинуться дальше.
Дома она наскоро сделала яичницу, поужинала, глядя в ноут. Стала мыть полы. Этот процесс был обязательным и ежедневным, потому что откуда-то у нее появилась аллергия на пыль. И, если Алина допускала, чтобы появился самый микроскопический слой, дышать становилось тяжело. Ночью могло начаться удушье, и она просыпалась в ужасе, что сейчас умрет. Пару раз пережив ночные приступы аллергической астмы, Алина взяла за правило – ложиться спать с вымытыми полами.
Она не успела протереть пол насухо, как раздался звонок. Алина знала, что это Олег, и ясно представляла, что сейчас произойдет. Потому что это происходило в разных вариантах, но всегда одинаково.
Он вошел, чуть не сбив дверью, стал срывать с нее фартук, платье. Его куртка от спортивного костюма полетела в угол. Он не стал снимать брюки и футболку, свалил ее на мокрый пол.
И только это она и чувствовала во время процесса – мокрый и холодный пол под собственной задницей. И дыхание Олега ей в лицо вкусным домашним ужином.
Она думала, пока он пыхтел на ней, что сейчас отбудет эту мерзкую повинность, отправится в душ, и задержится там подольше.
Он кончил с хрипом, Алина выпростала волосы из под его локтя и пошла в ванную.
То омерзение, с каким она смывала его следы, обильно поливая мочалку гелем, удивляло и радовало ее. Она терла и терла с брезгливой гримасой, пока тело не покраснело. И это было так необычно. И так здорово! А то, что сейчас произошло, отвратительно. И больше она этого не допустит. Никогда! Сейчас была мерзость, которая принесла разрядку этому ублюдку. И это было последний раз, только Олег этого еще не знает. Больше он в ее дом не войдет, и плевать, что у него есть ключ. Она сменит замок!
Она терла себя и поражалась, насколько полна решимости. Как все же легко получить эту решимость, если ты все поняла! Главное – не врать себе больше.
Еще недавно, в прошлом месяце, она просила Олега оставить ей его рубашку, ношеную, чтобы зарываться в нее носом и вдыхать любимый запах. И он, конечно, отказал. Сказал: «Ты что, шантажировать меня задумала»?
Как она рыдала тогда, от этого жуткого обвинения. Она просто хотела, чтобы он, хотя бы запахом, был всегда с ней! Но он все равно отказал, жадно глядя на ее слезы, наслаждаясь ими.
Она вытиралась и вспоминала, как все началось. Вполне безобидно. Время от времени им произносились легкие, чуть осуждающие фразы, когда она пыталась рассказать ему о том, что чувствует: «Прекращай это» или «Не принимай это слишком близко к сердцу».
Такие невинные на первый взгляд слова, а на самом деле – требования чувствовать себя иначе, не так, как на самом деле, а так, как ему нравится.
«Не нужно так собой гордиться», «Будь проще», «Чего это ты развеселилась»?
Какая там гордость, с чего он взял?! Просто что-то получилось хорошо и она решила поделиться. А насчет веселья, разве это плохо?
Потом он взялся за ее ощущения. На любой вопрос, что ему не нравился, следовало: «Тебе показалось», «Ты все выворачиваешь наизнанку»!
У Алины и так не было толком подружек, но Олегу и этого было мало. Он постоянно подчеркивал, что она думает и действует не так, как другие, и от этого ее проблемы.
Потом он стал клеймить ее: «Ты безнадежна», «Ты слишком чувствительна»,«У тебя проблемы», «Это ты во всем виновата»! Замечания становились грубее:
– А тебя вообще не спрашивают!
– Да что от тебя можно ждать!?
– Как ты додумалась до такой дури!
– Ты идиотка?
– Тебе ничего нельзя доверить!
– С тобой невозможно иметь дело!
– Тоже мне проблема, вечно накручиваешь!
– Это все чушь, не выдумывай!
– У тебя опять ПМС?
Потом он стал давить на чувство вины. Он отвечал на любую ее попытку что-то прояснить: «Я пытался тебе помочь, если ты это не поняла, я не при чем». На самый робкий намек пожаловаться, следовало: «Ты преувеличиваешь», «Все не так плохо».
А потом он уже прямо указывал, как она должна себя чувствовать: «Ты должна быть рада», «Ты не должна истерить», «Ты должна быть благодарна».
И все это вызывало в ней бурю чувств, которые некуда было выплеснуть.
А что же сейчас!? А сейчас она все поняла про себя, про него, про жизнь. И это откровение не позволит ей больше терпеть унижения. Она улыбнулась своему отражению в запотевшем зеркале!
Из ванной выходить не торопилась. Может, уйдет? Он частенько так делал. Раскладывал ее, где придется, и, пока она мылась, уходил.
Но сегодня не ушел. Возился на кухне, кофе заваривал. Уже полностью одет, на рукаве спортивной куртки – мокрое пятно.
Алина молча села у стола. Он вел себя по-хозяйски в ее кухне. И раньше это ее умиляло.
Ах, как ей нравилось ее нынешнее настроение, решительность. Это была она, настоящая. И это чувство пьянило.
– Что с тобой? – Олег сел за стол, придвинул к себе масленку, по-хозяйски выуженную из холодильника. Взгляд строгий, не допускающий промедления, требующий быстрого ответа. А она сознательно молчала и заговорила только, когда увидела, как у него начинают краснеть уши,
– Со мной ничего.
– От тебя пахнет лесом!
– Видимо это дезодорант.
– Идиотка! Лежишь, как бревно бесчувственное, ты что – этого анекдота не слышала?
Она покачала головой. У нее будто прорезалось зрение. Все стало ярким, отчетливым. Она увидела Олега, будто впервые. Лысеющего, неприятно пахнущего, совершенно чужого человека. «Господи! Семь лет»! Кроме этой, никаких мыслей не возникало.
– Странно было бы ждать от меня чувств, когда я лежу голым задом на мокром холодном полу.
Ей было гадко и смешно, она с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Но решила не доводить до взрыва – у Олега полное отсутствие чувства юмора и он терпеть не может, когда другим весело.
«Но ведь это у него нет чувства юмора, у меня-то есть». Эта мысль пришла неожиданно, вызвала широкую улыбку, и она не стала ее сдерживать. И тут же последовал взрыв.
Олег швырнул в мойку кофейную чашку и та раскололась о край металлической раковины на две ровных половинки. Одна упала в мойку, другая – на пол.
Алина вздрогнула, сейчас начнется. Нет, он не кричал, а шипел, брызгая слюной, жуткие для нее вещи. Для Алины – влюбленной по уши, живущей только им. До этого дня. До этого самого момента.
– Ты что это, мерзкая дворняжка!? Места своего не знаешь? Ты что возомнила о себе? Да я только свистну, вся учительская ноги раздвинет!
А ей опять смешно, вся учительская – это и престарелый математик Леонид Анатольевич, и трудовик, он же физрук, прокуренный Василий Васильевич. «Какую чушь он городит. Никто не будет раздвигать ноги перед этим ничтожеством. Разве что постоянно сексуально-голодная химичка Татьяна. А она, Алина, больше не будет. Вот так вот»!
Она опять едва сдержалась, чтоб не расхохотаться. Но его ненависть была неприятна ей, и этот человек – мерзок. Она смотрела на него, не вслушиваясь в грязь, что он изрыгает, и думала только одно: «Как я могла»?
– На педсовете промолчишь, уволю, сука!
«А это выход. Скорей всего, придется уволиться. Я его хорошо узнала за эти семь лет. Жизни он не даст». – Алина сняла полотенце с головы, собираясь сушить волосы.
Когда дверь за Олегом захлопнулась и с косяка посыпалась штукатурка, Алина стала искать мобильник, чтобы отключить.
Знала, что после таких взрывов он обязательно будет звонить ночью, чтобы не давать ей спать, продолжать оскорблять.
Она искала телефон в сумке, на тумбочке в коридоре, на полу, все еще влажном. Неужели потеряла?
Глава 3
Бойся гнева тихого человека.
Утром в учительской Алину ждала знакомая картинка – Леонид Анатольевич опять рассказывает про ананасы, а Татьяна Игоревна продолжает его троллить.
– Да что вы?! Перегной же такой дорогой! А вы его целых три части в свой состав!
Но это напрасный сарказм. Леонид Анатольевич его не понимает, живет в своем мирке, с любящей мамой и экспериментами с ананасами. Дал объявление бесплатное, где просит людей в их городе не выбрасывать верхушки ананасов, он заберет.
Насколько Алина знает, никто по объявлению не откликнулся, кому охота заморачиваться, хранить ананасовые верхушки. Но штук пять он по знакомым собрал. Значит, к весне у него будет целых пять экзотических кустов, каких в этих широтах не видали. Озолотится.
Возле окна расположился их трудовик, он же физрук Вась Вась, график какой-то чертил. Несмотря на алкоголизм, он большой любитель разных графиков и таблиц, раскрашенных разноцветными фломастерами. И еще – у него всегда есть деньги, чтобы выпить – он работает еще в паре-тройке школ, берет там часы физкультуры и труда. Поэтому в его распоряжении есть дополнительная почва для самых замысловатых сплетен.
А у Алины опять Гофман, сегодня в четвертом «Б».
Алина вошла в класс и сразу же увидела синяки на лице Саши Жезловой. Ярко рыжая, с тонкой бледной кожей, Саша выглядела еще бледнее от синих и сиреневых разводов на нежном личике.
Хорошее настроение от того, что сейчас она будет делиться с ребятами любимой сказкой, ушло. Хмурясь и внимательно вглядываясь в лица, она начала урок. Слова текли, но души в них не было. Может, сейчас же потребовать, чтобы сказали, кто избил Жезлову? Нет, так не годится, Саше будет только хуже. Если сейчас начать разбирательство, ее опять изобьют, уже по ее, Алины, вине.
Саша сидела, внимательно слушая. Огромные зеленые глаза смотрели на Алину с восторгом, рыжие волосы, заплетенные в косицы, растрепались.
По глубокому убеждению Алины – Саша – ангел. У нее внешность ангелов с картин Боттичелли. Но дело не только в этом. У девочки простодушие святой, она бесхитростна и открыта. И у нее странная, поразительная особенность – видеть вещие сны.
Алина обожала с ней разговаривать. Саша видела сны каждую ночь. И они всегда сбывались. Иногда она видела какие-то неважные мелочи. На следующую ночь что-то глобальное.
Алина ей снилась в лапах у чудовища. А разве нет? Ее безумные отношения с директором вполне можно назвать: «в лапах у чудовища». Все так, монстр приходил к ней вечерами семь долгих лет.
Но Саша, после того, как рассказала сон о красавице и чудовище, подбежала через пару дней и поведала, что видела Алину в прекрасном саду с желтыми розами. С каким-то человеком. Незнакомым, но хорошим. Желтые розы росли у Алины на даче. И Саша знать об этом не могла.
Этот сон про желтые розы давал надежду, что сад и хороший незнакомый человек рядом с Алиной – ее ближайшее прекрасное будущее. Почему, нет?
Наверное, глупо и несолидно верить в сны рыжей девчонки. Но Алина верила. И воспоминания об этом сне давали ей надежду, не позволяли отчаиваться, прибавляли сил. И намекали, что счастье обязательно придет, ему ведь тоже интересно.
Весь урок Алина вглядывалась в лица детей. Она наверняка знает, кто избил Сашу.
В классе есть три бандюгана. Они могут издеваться просто так, из любви к искусству. Второгодники. Какое же это издевательство над остальными детьми – второгодники! Здоровые тринадцатилетние лбы, они гнобили десятилеток: лапали девчонок, избивали мальчишек.
Нет, не получалось сегодня наслаждаться Гофманом, сашино лицо в сине-фиолетовых разводах сбивало с мысли.
Во время переклички Алина узнала, что сегодня нет Светы Сергеевой, у нее младшая сестра попала под машину, умерла, вчера похоронили, и Света придет только на следующей неделе.
Прозвенел звонок на перемену и Алина кивком оставила Сашу в классе. Присела к ней за парту, попыталась поговорить.
В класс входили и выходили дети. На задней парте играли в карты второгодники. Разговаривать невозможно!
Алина взяла Сашу за плечо и вывела в коридор. Стали в неглубокой нише, где не было бегающих и вопящих учеников.
– Алина Сергеевна, разве я виновата, что вижу эти сны? И как я могла не сказать? Я ведь думала, что это как-то поможет, что этого не случится!
Саша рыдала, захлебываясь, пытаясь объяснить. Щеки горели, синие разводы под глазами становились ярче.
– Чего не случится?
– Я видела во сне, как у Светы Сергеевой младшая сестра попадет под машину. Сказала ей, чтоб они ходили домой не через дорогу. Там есть другой путь, но длиннее. Она не послушалась. И вот ее Оля мертвая, а я виновата.
По сине-фиолетовому лицу Саши текли слезы. Смотреть на это было невыносимо.
– Кто тебя избил?
Саша назвала три фамилии. Конечно, второгодники полным составом.
Предельно ясно, что недоросли просто нашли безответную жертву, а не справедливость восстанавливали. И с этим нужно что-то делать и немедленно. Второгодников редко песочат на педсоветах. И на сегодняшнем разбирать не будут.
– Так, стой здесь и сумку мою держи.
Алина сама себя не узнавала. Что это? Откуда такая решимость? Она всегда сглаживала углы, старалась не обострять отношения с учителями и учениками. И это ей очень не нравилось.
Она часто представляла по вечерам дома, как разбирается с наглыми второгодниками, посылает подальше Олега. Но все заканчивалось мыслью: «Я никому не могу помочь. Я и себе не могу помочь, не то что детям».
Это грызло ее, ну ладно, на себя она махнула рукой. Но дети!
Она усилием воли прекращала эти терзания, когда сердце начинало колоть и приходилось рассасывать валидол. Старательно убирала мысли о несправедливости, на утро обязательно что-то делала для ребенка, которого обидели. Хотя бы просто разговаривала, улыбалась, шутила. У нее по всей школе бегали дружочки, сияющие при встрече. А она сияла им в ответ.
Алина взяла Сашу за плечи. Взгляд у девочки настолько прозрачный, что сердце сжимается. Угораздило же ее родиться вот такой… Жертвой…
– Никого не бойся, больше они тебя не тронут, слышишь? – она потрясла Сашу за плечи. Та кивнула.
– Водопьянов, иди на минутку, – Алина заглянула в четвертый «Б», позвала одного из троицы.
Парень нехотя оторвался от карт. Ему почти четырнадцать, усы растут, но бриться еще не начал. Подошел вразвалочку.
– Пойдем-ка, что скажу… – Алина пропустила его вперед. Он выше нее, с покатыми плечами, рыхлый, наглый. Но злости у Алины столько, что она сейчас с драконом справится.
Она завела Водопьянова за угол, где туалет для мальчиков, стала напротив, почти не размахиваясь, резко и сильно ударила в солнечное сплетение. И с гневно раздутыми ноздрями наблюдала, как он хватает ртом воздух.
Да, жесть, да, непедагогично! Но другого языка он не понимает. Она бы хотела вцепиться в его лоснящуюся физиономию длинными ногтями, вывернуть уши. И он, таращась на нее, понял это, потому что на лице появились капли пота и разлилась бледность.
– Ублюдок. – прошипела она, зрачками, как крючками, вцепившись в перепуганные глаза Водопьянова,
– Еще раз прикоснешься к Жезловой, – изуродую на хер, кровью ссать будешь! И не вздумай жаловаться, не поверят! Уяснил?
И вот тут она была стопроцентно права, ему не поверят. Никто и никогда не поверит, что тишайшая Алина Сергеевна ударила его. Она сама не верит.
Она уходила от Водопьянова в шоке, со сжатыми кулаками и распахнутыми глазами. Откуда слова такие гадкие взялись? Откуда такая ловкость – четко под дых?
Она вдруг, неожиданно для себя, захихикала,. Надо же! Ее детство в бандитском районе, в окружении взрослых и юных бывших сидельцев неожиданно дало свои плоды.
Глава 4
Ты должен сделать добро из зла,
потому что его больше не из чего сделать.
Р.П.Уоррен
Забирая сумку у Саши, Алина улыбнулась,
– Не бойся ничего, я с Водопьяновым поговорила.
Веры в то, что ее страдания закончились, в глазах Саши она не увидела. И это так – закончились страдания тут, а жизнь-то длинная. Из-за подаренных ей Богом, высшими силами, природой вещих снов, о которых Саша не может молчать, ее ждут большие неприятности. А не идти им навстречу она не может – они же ждут!
Алина бодро зашагала по коридору, улыбаясь на ребячьи «здрасьте». Внутри поселилось и росло странное чувство. Она никогда и никого не била. Отчаянно оборонялась в детстве, когда мальчишки нападали.
До той самой ночи, когда поняла, что сопротивление бесполезно.
И вдруг, сегодня, ударила, да еще и удовольствие от этого получила.
Ах, как это ужасно, недопустимо, Алина Сергеевна!
Разве послушные девочки так поступают? Тем паче, солидные педагоги. Все, что прочно вбито с детства, сейчас вставало дыбом, возмущалось.
А в глубине кто-то сидел и подбадривал: «Все правильно сделала»!
«Ну, как же правильно»? – спорила хорошая Алина. И не могла сдержать довольной улыбки.
«Что со мной»?! Она покачала головой, поражаясь тому, что произошло. Этот удар в солнечное сплетение, перепуганные глаза рыхлого ублюдка отодвинули на задний план даже ее утреннюю находку. Она впервые в жизни дала дорогу чувствам, и это будто сдвинуло лавину.
Подтаявшее от умных роликов интернет-психологов убеждение, что она – полное ничтожество, исчезало, размывалось ее неожиданными поступками. Алине стало страшно, она будто потеряла себя. Но, подумав, решила, что ту, какой она была, не грех и потерять. Давно пора!
Лавина оторвалась и понеслась, легко преодолевая препятствия, сметая все на пути. От этого шумело в ушах и горели щеки.
Ах, ребенку же больно! Этот ребенок, если б посмел, мог ударить ее так, что она бы надолго запомнила. Это что за всплеск? «Добро должно быть с кулаками»? Именно! Желание подставлять другую щеку, всю жизнь ее донимавшее, исчезло. Как же долго она терпела гадости в своей жизни! Больше не будет.
По коридору, навстречу ей, шел Олег Алексеевич. Смерил ее сверху вниз холодным взглядом. Но она не съежилась, как обычно, смотрела на него спокойно. И это вызвало недоуменную складку между бровями директора. Он тоже увидел в ней что-то новое, что она сейчас раскладывала по полочкам, еще не веря, что это происходит с ней. Он заметил раскрасневшиеся щеки, сияющие глаза. И это его забеспокоило, сбило с толку.
Алина зашла в учительскую. Перемена большая и Татьяна Игоревна, классная 4-Б и ее подружайка, как всегда, пила чай со сгущенкой вместе с Вась Васем, который налегал на сдобу, что полагалась к чаепитию.
– Слушай, у тебя там Водопьянов Жезлову избил. – сказала Алина.
– Откуда знаешь? – Чай был горячим, щеки Татьяны пылали.
– А ты не видела, что она в синяках?
Обычно Алина разговоров о драках между учениками не заводила. Татьяна удивленно подняла брови.
– Ну, не обязательно Водопьянов.
– Это он. Сам признался. Ты уж последи, чтобы не лез к ней. Если что – мне скажи. – отчеканила Алина.
Брови Татьяны поднялись выше, глаза округлились
– И что ты сделаешь?
– Поговорю, конечно, что ж еще, – ухмыльнулась Алина.
– Вот это правильно, Алина Сергеевна, – поддакнул Вась Вась.
– Чо-то ты подруга, какая-то не такая, – сказала Татьяна.
– Думаешь? Сама в шоке.
– Может, у тебя личная жизнь какая началась? А мне не говоришь.
Сплетник Вась Вась навострил уши.
Эта тема до недавнего времени живо интересовала Татьяну Игоревну. Постоянные поиски жениха стали смыслом жизни, ее драйвером. Кандидаты, коих она вылавливала, где только возможно, отсеивались один за другим. Только последние полгода подружка успокоилась, найдя кого-то. Но никого знакомить с женихом не стала. Алина и не настаивала.
– Да ну, что ты! – отмахнулась она. «Кончилась моя личная жизнь, а не началась» – подумала она. Да если б у нее и были отношения, о которых не стыдно рассказывать, при Вась Васе она откровенничать не стала бы.
– Все, я домой, у меня сегодня один урок. А завтра все расписание забито.
– А педсовет?
– А не пойду! – Алина притопнула туфелькой, будто танцуя, и ушла, провожаемая изумленными глазами Татьяны.
И тут же вернулась, отдать Вась Васю старые джинсы для его дачи. Она их таскала в сумке второй день, забывала отдать.
Дачный бум накрыл педагогов пару лет назад, когда местное строительное управление выделило им участки. Большинство преподавателей на переменах только об этом и говорило. Алина эту тему поддержать не могла. Ее желтые чайные розы росли и цвели сами по себе, без удобрений и особого ухода. А малина давала ягоды все лето, по баночке, две в неделю. Ей хватало.
– И зачем они вам? – спросила, вытаскивая джинсы из сумки.
– Надо-надо, ты на даче своей вообще бываешь?
– Иногда.
– А я вот почти каждый день, придумал классную штуку. Доделаю, приглашу всех, посмотрите.
Глава 5
Летит ветер на юг, потом
направляется к северу, кружится,
кружится и возвращается на свои круги.
Екклесиаст 1:6 Новый русский перевод
Ураган начался в океане. Несколько вихрей нежно дотронулись до соленой поверхности, набрали силу. Уверенно зачерпнули волну и завертели ее, вместе с рыбами и мелкими дельфинами.
Ураган крепчал, наглел, воронка вбирала в свою спираль чаек и бакланов, ломая им крылья.
Вода задышала, превратилась в триллионы растворенных в кислороде капель, они бешено вращались, поднимаясь к небу. Ураган закружил облака, принял их в жерло воронки, с натугой оторвался от океана и пошел к материку.
Полноправным хозяином ураган вошел в город. Дома снимали крыши, приветствуя его. Кровли летели, срезая верхушки деревьев. Разорванные провода уныло повисли. Коснувшись земли, заискрили, убивая все живое на метр в землю.
Тучи летели, как скорые поезда, оставляя на небе рваный след. Тихая молния открыла в небе черные провалы, и, спустя секунду, загремел гром, показывая, на что способен.
Один из смерчей, родившихся от урагана, добрался до пруда в городском парке, с хлюпаньем вобрал в себя всю воду и обрушил на берег.
Гибкий ивняк присел от неожиданности, развалины лодочной станции и стены залило так, что верхние кирпичи скрылись под темно-зеленой водой. На поверхности закачались розовые лилии.
И, когда вода схлынула, возвращаясь в чашу пруда, изломанные мясистые цветы и мертвые головы, соединенные с ними стеблями, с тяжелыми грузами, прикрепленными снизу, остались на берегу.
На городской подстанции не сразу отключили напряжение, поэтому бомж, промышляющий воровством проводов, получил смертельный разряд, когда двинулся к лежащему на земле толстому кабелю. Он почти ничего не почувствовал и последняя мысль его была: «Э, да тут килограммчика два будет»!
Смерть бомжа стала единственной на весь огромный город. Ураган обошелся без многочисленных жертв.
Дежурный на подстанции, наконец, отключил всё. Улицы и дома погрузились в тишину. Испустили дух троллейбусы, замер поезд подземки и пассажиры стали выбираться, перемежая аханья матами, и медленно зашагали к ближайшей станции.
Задрожав, отключились холодильники, погасли компьютеры, на полуслове вырубились телевизоры. Засипела и закончилась в кранах вода.
Экстренное совещание в городской электросети длилось семь минут, бригады разъехались по районам «устранять последствия урагана».
Город сидел без света около недели, несколько районов – дней десять.
Когда ураган, наконец, ушел дальше, в поля и редкий лес за городом, машина городской электросети въехала в парк, прошуршала по опавшей листве мимо лавочек, остановилась у пруда. Пока все выходили, бригадир звонил кому-то, уточнял, матерился.
Кленовая аллея, усыпанная мокрыми листьями по щиколотку, кивала голыми ветками. Провода валялись на тротуаре, цеплялись за расколотые стволы, свисали с ветвей. Бригадир крякнул,
– Работы на неделю!
– Если не на больше, – отозвался самый молодой и ленивый электрик.
Он и нашел мертвые головы с торчащими из них толстыми стеблями, грузами снизу и в клочья изодранными лилиями. Когда отошел опустошить переполненный мочевой пузырь, утреннее пиво поджимало.
Бригадир вызвал полицию. И в этот день на этом месте никто из электриков не работал. Кто-то на другой участок уехал, кто-то таращился на возню полицейских, а самый молодой, ленивый и бессовестный, под шумок, отправился домой, допивать пиво.
Собираясь в школу, Алина поглядывала в окно. Утро смотрело хмуро, ветки деревьев трепыхались, будто хотели улететь. Она вышла из подъезда и обеими ладонями прихлопнула запарусившую юбку. Ветер нес пыль, странный запах моря и рыбы. Дождь не начинался, но в темных тучах то и дело вспыхивали молнии.
Ураган вступил в город, когда Алина прошла половину пути до школы. На противоположной стороне улицы вертушки в дверях банка, пропускающие посетителей, начали медленно поворачиваться вокруг оси от ветра, что пытался войти в банк. Высоко над Алиной, на верхних этажах дома, мимо которого она проходила, заскрежетало. На тротуар спланировал лист рифленого профиля.
И, едва она успела спрятаться в нишу под балконом первого этажа, на асфальт с грохотом обрушился кусок шиферной кровли и раскололся, разбрасывая шершавые осколки.
И тут молния раскрыла портал в аспидную муть и сразу же загрохотал гром, заложило уши. На улицу обрушился такой дождь, какого Алина никогда прежде не видела. Стеной!
В нише под балконом в угол забилась белая собака. Алина подобралась к ней поближе. Так они и сидели, смотрели, как обе вертушки на входе в банк от ураганного ветра закружились так, что превратились в блестящие цилиндры. И вертелись с угрожающим гулом до тех пор, пока не сломались со скрежетом. Вначале левая, потом правая.
Мимо Алины и белой собаки летел грязный поток. В нем кружились мусор, листья, дохлые крысы. Цоколь дома и их ниша возвышались над улицей. Отсюда расплывчато, через стену дождя, были видны чисто вымытые ливнем крыши машин, плывущих по окна в воде, редкие, насквозь мокрые, прохожие. Они куда-то пробирались, выше пояса в грязном потоке, ложась на ветер, отворачивали от урагана лица, пытались вытереть залитые дождем глаза.
Белая собака и Алина сидели на сухом островке, куда еле долетали грязные брызги, таращились на стихию расширенными глазами, иногда взглядывали друг на друга. Испуганная Алина не выдержала и обняла собаку, прижала к боку и страх постепенно отступил.
– Вот, собака, – говорила Алина, – видишь, что творится?
И собака согласно трясла ушами и зевала.
Свистопляска продолжалась не меньше часа, а у Алины не было телефона, позвонить и предупредить, что опаздывает. Вчера она его так и не нашла. Ну, наверное, в школе и так поймут, что опаздывает, и почему, тоже поймут.
Сегодня у нее были заняты все шесть уроков. Но, едва ли ученики прорвались сквозь такой ураган. Она, вот, не смогла! А ведь вышла пораньше. Скорей всего, их тоже не пропустили ураганный ветер, грязные потоки и ливень.
«Лучше б им вообще из дома не выходить». Алина подложила сумку и уселась на нее, крепче прижав собаку. Та положила морду ей на колени. Им было вполне комфортно тут, в этом оазисе, даже не дуло. А скоро и поток остановится, вода в землю уйдет, в пруд сольется.
Ураган отвлек Алину от всего. От страшной находки в пруду, от ее решения покончить с мерзкими отношениями. Ночью спала она отвратительно. Стоило закрыть глаза, как появлялось лицо Гали Грековой с объеденными веками и губами, сине-зеленое, мертвое. Потом всплывало лицо Олега, гневное, брызжущее слюной.
Алина крутилась полночи, вспоминая прекрасные лилии. Она думала и думала. И мысли приводили к жутким выводам. Она вспомнила, что в их школе за последний год пропали… три девочки, одна из них – Галя Грекова. Все три были. Как бы это сказать… С изъянами. «Три девочки! Три лилии! А остальные? Наверное же тоже. Только не из их школы. Это же маньяк, точно, маньяк! Такое нормальный человек не придумает! И не осуществит. Почему же полиция не работает»?
«А потому», сама себе отвечала ночью Алина, переворачивая подушку на холодную сторону, «что ты не пошла в полицию. И другие не пошли. И как полиции работать»?
«Ага, ты еще их пожалей»! – раздражалась она, – «овца тонкорунная»! Из памяти вылезало самое ее постыдное и страшное воспоминание. И в нем полицейские вели себя не лучше насильников.
Грязевой поток иссякал, на тротуаре остались мокрые ветки, листья, собранные в островки, сорванные с балконов тряпки. Лежал одинокий женский босоножек с блестящими ремешками.
Алина выбралась из-под балкона, посмотрела на белую собаку,
– И покормить тебя нечем… Собака скорбно собрала брови домиком над умными карими глазами.
Алина давно собиралась носить с собой разный собачье-кошачий корм, но все откладывала, времени не находила забежать в зоомагазин. А как бы сейчас пригодилось! Бедная собака.
Глава 6
Каждый мечтает о собаке
Алина тщательно обходила грязные кучи, стараясь не слишком промочить ноги. Но это не удавалось.
В учительской сидела совершенно сухая Татьяна Игоревна, как всегда с чаем и сладостями. Ее пышный бюст покоился на столе между локтями. Видимо, пришла до начала урагана, умудрилась.
Пока Алина вытирала лицо и волосы носовым платком, в дверь протиснулся Леонид Анатольевич. С бороды и усов математика текло, белая рубашка, мокрая насквозь, посерела.
Он тут же сел за телефон, сообщить маме, что добрался до школы. Из трубки лилось суровое контральто мамы-бухгалтера. До Алины донеслось – «смени носки». «Это что, математик носит с собой запасную пару носков»? Леонид Анатольевич поспешно вышел, прихватив портфель. «Точно, носит».
Татьяна Игоревна прихлебывала чай и задумчиво смотрела в окно. Алина подошла к подоконнику, шире раздвинула занавески.
Двор школы усыпан сломанными ветками, ярко проступает на темном асфальте надпись «Родители». Она осталась от линейки, что прошла первого сентября. На этом месте кучковались тогда папы-мамы первоклассников, умильно наблюдающие за своими чадами.
Алина отвернулась от окна. Татьяна последнее время какая-то задумчивая. Чего вдруг?
– Ты о чем грустишь, Татьяна? – нараспев произнесла Алина.
Та растерянно улыбнулась,
– Да ну, ни о чем я не грущу. О чем мне грустить, не о чем.
Она трижды открестилась от грусти, что наводило на мысль о том, что не все у нее ладно. «Ты сказал раз – я поверил, ты повторил – я засомневался, ты сказал третий раз и я понял, что ты врешь».
– С кавалером когда знакомить будешь? – Алину совсем не интересовал Танькин кавалер, но надо же проявить интерес к подружайке.
– Он у меня скромный – сказала Татьяна Игоревна с непонятной гримасой, отправляя в рот кусок булки пухлыми пальчиками с розовыми короткими ноготками.
Обычно разбитная и циничная, она последнее время вела себя странно. Может, беременная?
– А ты не беременная? – в лоб спросила Алина. И тут в дверь протиснулся мокрый Василь Василич, впуская в учительскую коридорный сквозняк.
– Кто беременный? – тут же среагировал он.
– Да ну, никто! – почти хором воскликнули Алина и Татьяна. Но поздно, Вась Вась услышал. Теперь разнесет по школе. Только держись!
Их трудовик, он же физрук, отличался стойкостью к спиртному и любовью к сплетням. Он мог пить, не пьянея. И распускать по школе такие сплетни, какие в здравом уме не придумаешь.
Если у него не хватало пищи для сплетен в родном коллективе и там, где он подрабатывал, он переходил на известных личностей. Так, однажды, по школе пошел слух, что известная актриса работала в юности дояркой. С чего он это взял, никто так и не понял. В интернетах он не лазил, а стоило бы. Там в википедии имелась полная информация о предмете выдумок Вась Вася. Актриса родилась в Москве, родители – преподаватели консерватории. Какая доярка?!
Татьяна выразительно закатила глаза и ушла. Алина тоже не хотела бы оставаться с двойным Василием и выслушивать вопросы о беременности.
Выходя из учительской, она столкнулась с Олегом. Любовник презрительно холоден. Она опустила глаза. «Надо же. Мне плевать, что он обо мне думает. И еще новость – за весь сегодняшний день я о нем не вспомнила»! Это так необычно и так вдохновляет, что Алина подняла голову и открыто улыбнулась директору. Он нелепо дернул плечами, отводя глаза.
– Мне нужна Татьяна Игоревна – тон официально-сдержанный.
– Она ушла, в свой кабинет, наверное, – ответил Вась Вась. А Алина молча обошла Олега и зашагала к себе, в кабинет русского языка и литературы.
Какие интересные вещи произошли с ней со вчерашнего дня! Она себя не узнает. «Вот бы это состояние было всегда»! Она принялась протирать портрет Гоголя, у него стекло какое-то мутное, а оттереть не получается.
В кабинет заглянул Вась Вась, зашнырял по нему любопытными глазами. «Что он хочет тут увидеть»? Алина вопросительно посмотрела на двойного Васю.
– Тебя к телефону, Алина Сергеевна! И директор сказал, можно домой идти, уроков не будет.
Она отложила тряпку, думая, что директор нарочно не сказал ей, что уроков не будет. Зачем? Из вредности? Да пошел он!
Алина зашагала в учительскую. Никаких звонков она не ждала и даже не представляла, кто может искать ее, звонить. Родители чьи-нибудь?
В трубке звучал приятный, чуть запинающийся мужской голос. Назвал ее имя, отчество, адрес и уточнил,
– Все правильно?
– Да! – Алина водила по столу пальцем, выписывая узоры.
– Моя фамилия Глебов, зовут Александр Ильич. Я майор полиции вашего отделения.
Очень приятно – вежливо солгала Алина, – и что вам нужно?
– Вы потеряли телефон?
– О, да – она оживилась.
– Я вечером зайду к вам, вы мне расскажете, где и при каких обстоятельствах потеряли его,
– Хорошо, – промямлила Алина. – Только я же не знаю…
Она уже догадалась, когда и где потеряла телефон. Этой бессонной ночью она перебирала места, где могла бы посеять трубку. И получалось, что, когда она упала на берегу, достав из темного пруда прекрасную лилию с мертвой головой, тогда и мобильник посеяла.
Улица встретила полным безветрием, влажностью, духотой. Природа выдохлась, ни ветерка, ни облачка на небе.
Люди в спецовках убирали ветки, собирали в черные большие мешки листья. Весь город был обесточен, провода на земле безопасны.
Машины ремонтников стояли через каждые двести метров. В домах, на вторых-третьих этажах кое-где окна щерились осколками стекол. Из одного окна торчал огромный сук. Похоже, в этой квартире ураган не только увидели, но и прочувствовали.
Алина пошла мимо банка, где стальные вертушки вынули из дверных проемов, уложили на землю. В банк можно войти беспрепятственно. У одной из вертушек согнута ось, вторая – целая и даже не помята. Она вспомнила, как страшно они гудели во время урагана, перевела взгляд на нишу, где пряталась от стихии. Белая собака сидела почти на прежнем месте – морда на лапах, брови – скорбным домиком.
Фу ты! Опять ей нечего дать! Алина вспомнила теплый собачий бок и то, как страх, что у нее, как вторая кожа, от этого тепла исчез, улетел вслед за ураганом.
Продолжая идти, она размышляла, что мама была бы против, да и Олег, даже речи не может быть, чтоб она завела животное. И резко остановилась.
«Какая мама?! Какой Олег?! Она, Алина, хочет взять эту прекрасную собаку себе. Хочет дружить с ней, гулять, кормить ее. Причем тут мама и, тем более, Олег с его женой и двумя дочерьми»?
Алина повернулась и зашагала торопливо, боясь, что собака ушла. И радостно выдохнула, когда увидела, что та на месте.
Она остановилась перед собакой и спросила,
–Ты пойдешь ко мне жить?
Собака встала, вытянула передние лапы и прижала к ним морду. Потом пошла к Алине и холодный нос прикоснулся к ее руке, теплая морда просунулась под ладонь, осталось только погладить. Что Алина и сделала.
Они пошли рядом и Алина думала, что нужно глянуть в интернете, как дальше действовать. Все же отличная штука – Интернет!
По дороге Алина зашла в зоомагазин. Поводок и ошейник нужны самые дешевые – до зарплаты еще далеко.
Дома сегодня куча хлопот. Надо придумать собаке подстилку – место. Было бы неплохо вымыть собаченцию – но пока не стоит устраивать животному стресс.
Она углубилась в собачьи форумы. Ошейник и поводок ее собака перенесла нормально. Нужно проглистогонить и блох вывести, завтра не забыть в аптеке купить.
Ах, да, нужно же ее как-то назвать. Форумы советовали, чтобы в кличке была буква «Р». Тогда собаки будут признавать в хозяине вожака, иногда рыкающего грозно. И вот как же назвать белую собаку, чтобы там была рычащая буква? Белым собакам идут имена Альба, Бланка. Но нужно же непременно с «Р». Чтобы белое и с Р – Алебастр. Но ведь не назовешь же такую хорошую собаку Алебастрой.
О, Астра! Они же и белые бывают.
– Астра! – позвала Алина. И собака подняла голову от миски и глянула на нее.
И тут позвонили в дверь.
Астра насторожила уши и зарычала, вытянув морду в сторону коридора. Ух ты! У Алины теперь есть защитник!
Она посмотрела в зеркало, поправила волосы. Почему же она раньше не завела себе такого защитника? Ох уж эти детские запреты!
На пороге стоял высокий человек с раскрытым удостоверением в руках. Она прочитала, ага – Глебов Александр Ильич.
Видимо на лице у нее крупными буквами читалось ее отношение к полицейским, потому что Глебов стал переминаться с ноги на ногу и чуть нахмурился.
– Да, здравствуйте, заходите. – спохватилась Алина.
И тут Астра залаяла.
– О, у вас собака, – сказал майор Глебов с видимым одобрением.
– С сегодняшнего дня. А у вас есть собака?
– Нет, увы, некому с ней гулять.
Он прошел в комнату, посмотрел на Астру, а та на него. Это взаимное разглядывание привело, судя по всему, ко взаимной симпатии. Потому что, когда Глебов сел в кресло, Астра спокойно улеглась рядом.
«Ненадежный защитничек-то»! – хмыкнула про себя Алина.
– Телефон вы не принесли, – начала она.
– Да, он в перечне предметов, которые нашли на месте преступления. Вы в парке часто бываете.
– Почти каждое утро. Бегаю иногда.
– И позавчера были?
– Да.
– А к пруду подходите, когда бегаете?
– Иногда.
Алина не смотрела на полицейского. Все, что она пыталась забыть минувшей ночью, обрушилось враз, придавило жутью. Перед глазами появилась мертвая голова, серая рыхлая кожа, зубы и десны, открывшиеся под разъеденными губами, родимое пятно, размером с монету, рваный полиэтиленовый мешок с дырой, толстый стебель, вьющийся змеей. Краска отлила от лица.
И голос майора изменился, стал строже. Заметил?
– А позавчера вы к пруду подходили?
– Наверное да, не помню. – Она говорила, понимая, насколько неубедительна. Как можно не помнить, что было вчера, это же не прошлая неделя, месяц, год?
– Не помните? – уточнил майор Глебов. В голосе майора сталь, Алина боялась поднять глаза.
– Да, подходила. – выдавила она наконец.
Алина не смотрела на полицейского, прекрасно понимая, что выдает себя с головой. Но просто не могла сдержать эмоции, убрать воспоминания. Она осознавала, насколько подозрительно выглядит, но ничего не могла с собой поделать.
– Вы видели что-то необычное возле пруда?
– Нет, – затрясла она головой, – пруд как пруд.
– Лилии красивые – подхватил он.
– Да, лилии.
– А сколько их, вы считали?
– Семь. Только далеко от берега.
– А вы на лодке давно катались?
– Сто лет назад, когда еще лодочная станция была целая, а я – маленькая.
Она подняла глаза, но наткнулась на такой презрительный взгляд, что снова опустила их. Конечно, он понял, что она врет.
– В каком часу вы были у пруда?
– Около семи.
– Вы видели людей в парке?
Алина задумалась,
– Цыганка спала.
Она вспомнила безмятежную смуглянку с цветастыми юбками вокруг ног. Рисковала цыганка – там же маньяк. Или не рисковала, и маньяку нужны только девочки от десяти до двенадцати лет от роду? Она поморщилась и майор тут же отреагировал,
– Вы вспомнили что-то неприятное?
Алина глянула на него, не зная, что ответить. Слишком тонок оказался мент, реагировал на малейшее изменение ее лица.
– С чего вы взяли?
– Показалось.
Он раздражал ее, она хотела, чтобы это все быстрее закончилось.
– Чаю? – спросила она. И поймала себя – он ее раздражает, а она ему чаю предлагает. «Ох, Алина, когда же ты перестанешь гнуться»!
– Да, спасибо.
Она отвернулась, чтобы скрыть разочарование и злость на себя, на этого красивого и спокойного майора, стала возиться с чайником.
За окном стемнело, но света все еще нет, не все провода соединили. Он тоже, видимо, подумал об урагане, потому что спросил,
– Как ураган перенесли? Он вас застал по дороге в школу?
– Да, вот с собакой пересидели.
– Собака вас провожала на работу?
– Нет, мы с ней познакомились там, во время урагана, мы в нишу залезли, видели, как в банке вертушки сломались от ветра.
– Познакомились, и вы ее забрали к себе?
– Да, я забрала ее к себе и назвала Астрой.
– Хорошее имя.
Он был уже не так напряжен, как в начале разговора, сталь из голоса ушла. И смотрел не так остро, а по-доброму.
Ну да, Алина молодец, что подобрала собаку. Тут он прав и не прав. Подобрала, потому что давно мечтала и не решалась завести. И тут еще, как посмотреть, кто кому нужен больше – она Астре или собака – ей. Это же волшебная собака, от которой ее вторая кожа – страх, улепетывает, только пятки сверкают.
Он неспешно отхлебнул несладкий чай, задумчиво глядя на Астру.
– У меня есть игрушки собачьи, косточки, пищалки, я вам принесу.
– Значит, была собака.
– Значит, была.
– А когда же вы мне телефон отдадите?
– Хотелось бы поскорее.
«Ну да, маньяка нужно еще найти. А вдруг они его будут искать сто лет. Эх. Пропал телефон». Она нахмурилась, «ну вот, нужно выкраивать на новый телефон».
– Нужно покупать новый телефон. – озвучила она мысли.
– Почему вы так думаете, – тут же ухватился он за ее фразу.
– Ну, не знаю, – промямлила Алина, – там же преступление, вам его надо раскрыть.
– Какое преступление, Алина Сергеевна?
Она потупилась. «Господи, врать-то я и не умею».
– Ну вы же мне сказали, что телефон нашли на месте преступления…
– И вы думаете, что раскрыть это преступление будет сложно?
– Ах, откуда мне знать! – Включила она девочку и про себя добавила: «Я – девочка. Я не хочу ничего знать. Я хочу домик в горах, вот эту белую собаку Астру и заряженный винчестер».
Он опять напрягся, опять глаза-колючки.
– Вы не против завтра утром прийти к пруду, часам к девяти?
– Зачем? – Не хочет она ни на какой пруд!
– Расскажете, где ходили, что видели. А цыганка спящая вам не знакома?
– Нет, у меня нет знакомых цыганок.
– А у вас в школе девочки пропадали? Возраст от 10 до 12 лет где-то?
У Алины затряслись руки. Она уставилась в пол, сказала срывающимся голосом,
– Пропадали… И вы их не нашли.
– Похоже, нашли, – медленно произнес он.
Алина побледнела, во рту пересохло, она с трудом сглотнула слюну.
Ее догадка о семи лилиях подтвердилась. И трех девочек она знает очень хорошо. Поддерживала их, как могла. Она вспомнила, как суп течет сквозь заячью губу Гали Грековой и побледнела еще больше.
– Что с вами? – спросил он.
– Абсолютно ничего, Устала просто.
– До завтра, – холодно попрощался майор Глебов.
И когда дверь за ним закрылась, Алина села на пол в коридоре, уставилась на свои зеленые обои, пытаясь успокоить колотящееся сердце.
Астра подошла и завалилась на ее ноги теплым боком. И постепенно стучать сердце стало медленней, и страх, животный ужас, побежал от собаки Астры и прижавшейся к ней Алины, теряя тапки.
Глава 7
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах».
Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев.
Всегда сжигали люди на кострах.
Владимир Высоцкий. Песня о вещей Кассандре.
Со светом Саше Жезловой спать не разрешают – не маленькая. Но она не помнит, чтобы разрешали, хоть когда-нибудь. Может, все-таки разрешали? Когда она, совсем маленькая, рыдала, чтобы свет не выключали. Неет. Мама была неумолима. Спать нужно в темноте. Только воду ставила на подоконник, чтобы Саша могла ночью попить.
Саша себя помнит совсем крохотную, ее в одеяло заворачивали, как младенца, и на улицу выносили. Наверное, не могут младенцы себя помнить? А она вот, помнит.
Как ее вынесли поздним вечером на улицу в одеялке, а она смотрела вверх на звезды и очень боялась, что они упадут вниз. Поэтому закрывала глаза. А дедушка, что ее выносил, думал, что она уснула, и домой возвращался. А она и не спала.
Саша лежит в темноте настороженная и готовая к нападению. Наступает самое страшное время, нужно быть готовым, собрать все силы. Выдержать все, что сейчас будет происходить.
По стенам бегут черные тени, складываются в изломанные фигуры, страшные лица открывают рты. Лица гримасничают, кривляются. Фигуры тянут к ней черные, уродливые руки. И сердце Саши бьется все быстрее, тошным комком застревает в горле.
Не выдержав этой жути, она лихорадочно кутается в одеяло с головой. Но скоро там, в темном убежище, становится душно, потно, невыносимо!
Она сбрасывает одеяло и садится на кровати, обхватив колени руками – ну, это же просто тени, от деревьев и машин на улице. Саша не должна их бояться!
Но черные тени не соглашаются с ней. Размытые лица продолжают гримасничать, они разевают неровные рты, смеются над ее страхом, наслаждаются им. Фигуры подступают ближе, заползают на кровать, кривые пальцы вот-вот схватят за ногу, утащат куда-то, откуда не будет спасения.
Нет! Лучше закрыть глаза и не открывать их, что бы ни случилось. Саша ложится, удобней устраивает голову на подушке, повертев шеей, укрывается, оставляя руки на одеяле. Лежит с закрытыми глазами минуту, вторую. Не выдерживает и прячет руки, укрывается до шеи. Она повторяет про себя «Я не боюсь, это мне только кажется»!
А потом понимает, что эти жуткие фигуры ведь уже совсем рядом, уже на кровати. Она распахивает глаза и видит, как черные невесомые птицы с огромными рваными крыльями вспархивают с одеяла, улетают к стене, садятся на плечи уродливых теней. Те начинают плясать, двигаясь в странном ритме по кругу, лица гримасничают, угрожающе разевают рты с острыми зубами.
Она с ужасом думает, если б не посмотрела вовремя, черные птицы подобрались бы к лицу, выклевали бы ей глаза. Снова укрывается с головой, пытаясь дышать короткими вдохами и выдохами. И снова откидывает одеяло, терпеть духоту невозможно, она задыхается!
Саша пытается вспомнить что-то хорошее. Но не вспоминается. В ее жизни, вообще, есть что-то хорошее? Глаза начинает печь от подступающих слез.
Вот, они едут с мамой в поезде. У мамы отпуск и они едут в Среднюю Азию. На Саше матроска с шортиками, не с юбочкой, будто она мальчик. Этот красивый костюмчик, синий с широким воротником, лежащим на спине, и полосочками впереди, прислал папа, Саша никакого папы не помнит, даже приблизительно, хотя все прочее вспоминает ярко, а вот папу – нет. Они с мамой разошлись и о нем никогда ничего не говорили, ни мама, ни бабушка. Но Саша о нем и не думает. У нее радость – она будет с мамой все это время. Только она и мама.
Лето в разгаре, Саша осенью пойдет в школу, а сейчас мама пытается помириться с папой, поэтому в дальнюю дорогу, в какую-то Среднюю Азию, взяла Сашу с собой. Она, оказывается, похожа на папу. Саша смотрит на себя в зеркало и не может представить себе, как это? Может, он рыжий? И глаза тоже зеленые? Но думает она об этом недолго. Главное – Саша едет в настоящее путешествие, с любимой мамой, на поезде!
В купе с ними трое мужчин, мама с ними разговаривает, кокетничает, смеется. Все взрослые раскраснелись, становится жарко. Они наливают что-то, пахнущее остро и не слишком приятно, в стаканы, предлагают маме. Но она отказывается.
Саша забралась на верхнюю полку, смотрит на летящие деревья, дома, коров. Лес за окном с каждым километром редеет, вот уже потянулись степи с ярко красными цветами. Саша ахает
– Как красиво! И мама говорит,
– Это маки!
Бегут желтые поля пшеницы, ярко-зеленые клеверные. Это июль, у мамы отпуск, она решила провести его с пользой – помириться с отцом Саши.
Весной у Саши был цистит, где-то она простудилась, бегала с мокрыми ногами. И на свой день рождения, в марте, разболелась. Ей постоянно хочется по-маленькому.
Мама, когда она болела, усаживала ее на ведро с горячей водой, чтобы прогревалась, и давала ей пить горькие таблетки.
С весны Саша часто в туалет бегает, стоит хоть немного переохладится или ноги промочить. Она ловит мамин взгляд и тихо, одними губами говорит маме,
– Я в туалет хочу.
– Слезай.
Помогает Саше слезть с верхней полки один из тех, кто вьется вокруг мамы, шутит, смеется пьяно. Дядька, когда снимает ее – засовывает ей палец в писю через шортики. Саша в шоке, это неприятно и даже больно, но маме сказать про это не решается.