Читать онлайн Симфония красного бесплатно

Глава 1.

В убийственном экстазе смешались мысли и чувства. Льющаяся из зияющей раны кровь, поблёскивала россыпью камня граната при свете прикроватной лампы. Лежащее передо мною тело притягивало меня своей манящей, мертвенно-бледной красотой. Расширяя ноздри, я жадно вдыхал флюид смерти, витающий над телом юноши. Оттеняемые тусклым светом, его черты лица казались неестественно заострёнными. Лицо было застывшим, словно окаменелость. Ни страха, ни паники, ни волнения, – лишь пустота. Оборвав жизнь, словно бутон розы, я сотворю из её опавших лепестков произведение искусства.

Я охватываю правой рукой рукоятку остроконечного скальпеля, и, всем телом подрагивая от подступившего возбуждения, старательно пытаюсь выписать на его груди круг. Лезвие, с тихим, почти неуловимым, шепотом рассекает кожу… оно шепчет убаюкивающую колыбель, которую хочется слушать снова и снова. Не удержавшись от соблазна, я поддаюсь вперед и кончиком языка слизываю дорожку крови, что медленно стекала по гладкой, изумительно красивой коже. Ощущая металлический привкус во рту, я в наслаждении прикрываю глаза, отдавшись волне эйфории. Это было сродни единению, блаженному и опьяняющему акту любви. Нет! Даже больше… то, что я испытывал в тот момент не передать никакими словами. Но это ещё не законченная работа, я должен сосредоточиться.

Поднимаясь с постели, я ещё раз окидываю взглядом старательно вырезанный на груди круг. Направляюсь в ванную комнату, закидываю в посудину с дезинфицирующим раствором скальпель. Беру таз, наполняю его прохладной водой, в которую закидываю махровую тряпку, и возвращаюсь обратно к телу. То, с какой упоительной любовью я вытирал следы крови с грудной клетки юноши, ни одна мать на свете не целует своего новорожденного дитя. Обращаясь предельно бережно, я старался запечатлеть в своей памяти каждый дюйм кожи, словно выбивая фреску на стенах своей памяти.

Я никогда не убивал по наитию, все мои жертвы – это заблудшие в бренном мире души, потерявшие всякое желание жить. Их глаза выделяются из миллиона других, своей отрешенностью и всепоглощающей пустотой. И я предлагаю им свои услуги, взамен требуя лишь стать моим произведением искусства. Я никогда не прикасаюсь к их живым телам, не занимаюсь с ними любовью, потому что то, что я делаю – исключительное искусство, в котором нет сладострастной подоплёки. Они сами подписывали свой смертный приговор, зайдя ко мне в квартиру. Я предупреждал, что последующая ночь будет для них последней, после чего я увековечу их тела в вечной красоте на свою фотоплёнку. Я лишаю жизни, снимаю покровы и предаю их телам новую эстетическую форму.

Смыв следы крови и промыв рану, я беру с лотка режущую хирургическую иглу и заправляю в неё шелковую нить. Шов за швом я сшиваю края раны, как бы вышивая тот порочный круг боли и страданий, в котором застрял и умер этот парень. Закончив сшивать, я беру чистый скальпель и резким движением руки косо рассекаю порочный круг, тем самым, будто посмертно высвобождая его душу…

***

Всем телом дрожа от холода, я устремляю свой взгляд в пустоту, которая словно влечёт своим необозримым таинством. Будто бы находясь на грани между сном и реальностью, я шагал по туманной лесной тропе, вдыхая запах зыбкой сырой земли. Мысли о прошлом медленно поглощали меня, погружая в темную и мерзкую субстанцию. Я мало что помнил о себе, а те воспоминания, которые ещё не покинули меня, просочившись словно песок сквозь решето, казались фотографиями, увиденными мною в чьем-то фотоальбоме. Я тащил за своей спиной свернутый в полиэтиленовый мешок труп парня и с горечью осознавал, что почти ничего о себе не знаю. Как я стал таким, каковым являюсь сейчас?

Прислонив мешок к дереву, я принимаюсь срывать плёнку с тела, оголяя его и предоставляя миру на обозрение свое произведение. Как же мне было жаль расставаться со своей куколкой. «Прости, что я не смог показать тебя остальным» проронил напоследок, и, прикурив сигарету, покидаю его прочь, оставив гнить в глубоком одиночестве.

Сев в машину, я закрываю глаза, концентрируюсь на дыхании, – делаю медленный глубокий вдох, выдыхая быстро и шумно; расслабляю тело и погружаюсь в самого себя. Перед глазами, постепенно приобретая всё более четкие очертания, возникают кровавые картины, которые сменяют друг друга, как кадры кинофильма. Раздирающие живую плоть псы. Мертвые, словно мраморные, лица. Воткнутые в ещё бьющееся сердце бутоны нераспустившихся роз. Рассечённые осколком из-под бутылки абсента запястья. Сигаретный окурок, прожигающий кожу. Волна прибоя, затягивающая за собой мертвое тело. Воткнутый в яремную вену скальпель. Реки крови. Толпа, окружившая труп человека, спрыгнувшего с многоэтажки. Сияние лезвия ножа. Шпилька каблука, впивающаяся в тело. Руки по локоть в крови. Окровавленные лепестки роз. Тоненькое острие ледокола, пронзающее глаз. Капли крови на белой рубашке. Бокалы для вина, до краев наполненные кровью. Свисающее в удавке тело. Широко раскрытые от страха глаза.

Восторженный сон и туманная реальность сливались воедино, в самом пьяном коктейле Молотова.

Одно знаю наверняка – я подвержен одному смертоносному наваждению… я жажду убивать.

Посредством деструкции я создавал новые эстетические формы, воплощая в них всё то, что бурлящим потоком проистекало по моим венам. Люди, которых я убил, были лишь чернилами, которыми пишется моя поэма. Я убаюкивал их тела любовно, нежно и ласково, словно внутри меня существует неразделимый симбиоз любви и смерти.

От моих раздумий меня отвлёк телефонный звонок.

– Привет, ты не занят? Можешь сейчас говорить? – Находясь в своих мыслях, я не сразу понял, что это была Татьяна. Я будто бы выпал из жизни, не понимая, что мне нужно ответить. Словно перебывая в состоянии наваждения, я всё ещё был там, в лесу, с трупом юноши… – Виктор? Ты меня слышишь?

– Да, прости, связь плохая, – мне было сложно подобрать подходящие слова, так как мысленно я совершенно отсутствовал.

– Я хотела спросить, свободен ли ты сегодня вечером? Помнишь, мы с тобой договаривались о фотосъемке…

– Конечно, приходи, – внезапно перебиваю я её.

– Хорошо, буду в шесть. До встречи.

Отбросив телефон за заднее сидение, я завожу мотор и снова выруливаю на дорогу. Мне было сложно сконцентрироваться, вернуться в реальность. Мой взор окутала призрачная дымка, в голове тяжело гудело. Вернув машину другу, я направился домой пешком.

Закончив с уборкой, я включил свой излюбленный плейлист placebo. Пение Брайана Молко ласкало мой слух, и каждый раз навевало лёгкую грусть. Моей любимой песней была My Sweet Prince. Эта героиновая песня, на самом деле, результат трагической истории, которая произошла с Брайаном в годы его юности. Однажды, парень, с которым порвал отношения Молко, вскрыл себе вены, выписав на стене своей кровью «My sweet prince, you are the only». Разные источники пишут, что парень едва остался жив, другие же, что умер.

Я достал коробку со своими снимками и принялся искать фотографию своей первой жертвы. Удар ножом в яремную вену, реки крови… Словно отголоски шума, я слабо припоминал события того самого дня. Но я точно помню, как в тот момент, будто ударом ядерного оружия, меня осенило, что вся моя сущность с самого начала искала соприкосновения со смертью. Тогда мною правила жажда познать вкус крови, ощутить на руках её тепло. Прочувствовать тот тихий, переломный момент, когда из тела, капля за каплей, вытекает жизнь. Уже позже, пересматривая снимки убитой, меня обожгло озарение, что цель моего существования – это проявить во всей полноте свою сущность. Найти себя, нащупать свой собственный путь вперёд, куда бы он ни привёл. Однажды, я прочитал книгу, которая лишь укрепила мои мысли: «Истинное призвание каждого состоит только в одном – прийти к самому себе. Кем бы он под конец ни стал, поэтом, безумцем или пророком, – это не его дело и, в конечном счете, не важно. Его дело – найти собственную, а не любую судьбу и отдаться ей внутренне, безраздельно и непоколебимо». Тогда же и началась писаться моя кровавая поэма.

Глава 2.

Татьяна вошла в мою жизнь, точно как художника одаряет божественное откровение. У нас с ней было мало общего. Мы ценили искусство в любом его проявлении, испытывали невесомый трепет от эстетики траурных процессий, находились в восторге от эпатажных театральных действий, ненавидели навязанные обществом шаблоны человеческой жизни и просто обожали красный цвет.

Мне нравилось, когда она надевала свое любимое вельветовое платье винного цвета. Я любил слушать звонкий стук её высоких каблуков, особенно когда мы гуляли ночами напролёт по глухим улочкам. Я любил её длинные ресницы накрашенные тушью. Любил смотреть на то, как она красила губы алой помадой. Иногда она говорила мне о том, как устала. Её губы подрагивали, но на глазах никогда не выступали слёзы. Я никогда не видел, чтобы она плакала. Но я так же не могу припомнить её искренний смех. Казалось, я никогда не видел её смеющейся. Постоянно оглядываясь, она говорила тихим голосом, но больше была задумчива и молчалива. Я научился читать по губам.

Мы познакомились с ней в моей небольшой, домашней фотостудии. Тогда она принесла мне для съемки несколько изделий ручной работы. Это были шкатулки, расчески и несколько кулонов, красиво украшены полудрагоценными камнями. Мне с ходу понравились сочетания камней, то, как умело они были подобраны. Позже я узнал, что это были её первые инкрустированные работы. Она занималась этим всего пару лет, с момента смерти своей бабушки, решив продолжить её дело.

Когда мы стали ближе, будто околдованный, я любил наблюдать за тем, как она, полностью погруженная в процесс, умело инкрустировала драгоценностями деревянные изделия. Как она с нуля создавала нечто невероятное, скрывающий тайный смысл, нечто, что прямо-таки издавало душераздирающий, немой крик. Её украшения из черного дерева были неописуемо изысканы, привлекали, манили какой-то мрачной аурой, чем-то, от чего невозможно было оторваться.

С того момента, как Татьяна пришла ко мне, мы не обмолвились ни единым словом. Она молча заварила нам черный кофе и, поставив на кухонный стол пепельницу, принялась прикуривать сигарету от зажженной свечи. Словно завороженный, я безмолвно наблюдал за тем, с какой грациозностью в жестах она курила. Я был очарован её красотой, которая была будто бы оттеняемой холодным изяществом, той атмосферой, которая витала вокруг неё. Это была какая-то особенная аура, притягивающая меня к ней. Отрешенность и безразличие во взгляде лишь подчеркивали красоту её глаз.

– От тебя пахнет цветами, сгоревшими в огне. – Начал я разговор. От неё исходил аромат хризантем смешанных сигаретным дымом, запах, который будто бы уносил последние теплые дни лета. Запах хризантем витал в воздухе, исчезая и появляясь вновь, чтобы затем растаять, раствориться морозных сумерках осени. Она ничего не ответила, лишь устало, натянуто улыбнулась мне в ответ.

Закурив сигарету и оперевшись спиной об стену, я прикрыл глаза и задумался, воображая картину облетающего по ветру цвета хризантем. Влекомые ветром, цветы уносятся в грязную лужу, и словно инкрустация покрывают её поверхность. Я видел её прекрасной хризантемой, цвет которой срывал с бутона бренный мир. Я был очарован унынием на лице Татьяны, был влюблён в её вечную тоску. Безмолвной музыкой, льющейся из её души, печаль словно бы взывала оборвать этот порочный круг боли.

– Ты хочешь жить? – Внезапно, сам того не ожидая, произнёс я вслух. Подняв на меня свои бездонные, черные глаза, она будто бы заглянула мне прямиком в душу. Мое сердце с болью сжалось от мысли, что её не станет. – Прости, забудь. Я просто…

– Нет, не хочу. – Услышав это, я в изумлении подался вперёд. Она могла бы стать моей идеальной жертвой, искуснейшим произведением искусства. Я бы окрасил её тело благороднейшим алым цветом, и, украсив увядшими розами, навеки запечатлел бы на свою камеру эту непревзойдённую, сокрушенную красоту. Но, я не хотел убивать её. – Знаешь, у меня уже было несколько попыток самоубийства и я не знаю, чем закончится моя жизнь. Не представляю, что будет дальше, и сколько я проживу, ведь не знаю, чего ожидать от самой себя. Вот я думаю, что незачем кончать самоубийством, если жизнь не так уж плоха. Можно не напрягаясь кое-как прожить деньки, просто плывя по течению. Но вот мой внутренний механизм дает сбой, шестерни начинают крутиться в обратную сторону, и я лежу на полу в ванной с рассечённым запястьем, желая поскорее умереть, – она сделала паузу, продолжив. – Я так устала. У меня ещё никогда не получилось доводить дело до конца. Почему-то… что-то внутри меня постоянно оказывало сопротивление.

Вот оно! Вот оно, что так упорно манит меня в ней. Не грусть, и не тоска, что тенью ложиться на её лице, а сопротивление этой печали. Я был очарован манящим флюидом смерти, витающим над ней. Но я не хотел её убивать, хотел лишь не более чем в памяти увековечить её чарующий образ. Она была мне безмерно дорога, и я желал подарить ей миг счастья и дурманящего забвенья.

– А какой ты видишь свою смерть? – Внезапно спросила Татьяна.

– Я ещё не задумывался над этим всерьёз… Но я знаю лишь одно, – что хочу превратить финал своей жизни в эпатажное театральное представление. Трагикомедия абсурда – вот что первое приходит на ум.

– Ты хочешь собственноручно положить конец своей жизни?

– Я собираюсь убить себя до того, как мне исполнится тридцать.

В комнате повисла тишина. Пламя моей сигареты дошло до фильтра, я стряхнул пепел в пепельницу и потушил окурок.

– Как думаешь… какая по твоему мнению самая эстетичная смерть? – Спросил я её.

– Вероятно… самоубийство девушек родом из самурайского сословия. Как мне кажется, оно до невозможности утонченно и эстетично. Перед тем, как совершить ритуал, букэ-но-онна связывала себе колени, чтобы тело было найдено в целомудренной позе. Взяв в руки кайкэн, она вонзала кинжал себе в горло и грациозно, увядшим цветком, склонялась набок. Представляя эту картину, я прихожу в состояние исключительного восторга.

– И правда, красиво…

Взглянув на меня, она несколько раз кивнула головой и уставилась, казалось, в пустоту перед собой. Потом внезапно, будто что-то вспомнив, потянулась к своей сумке и выудила из неё объемный сверток. Развернув его, это оказалось инкрустированная шкатулка.

– Перейдём к фотографии?

Убрав за собой на кухне, мы пошли в мою, самолично обустроенную, фотостудию. Настроив свет и свою среднеформатную плёночную камеру, я построил композицию из цветных камней вокруг шкатулки. Сделал пару фото и перешел к их проявлению. Это был мой самый любимый процесс – проявлять негативные фото. Никогда не знаешь, получилось ли фото, не напечатав его. Время появления было около трёх часов. Татьяна знала о времени, поэтому безмолвно ушла, так же тихо, как и пришла. Когда я вышел из фотолаборатории, её уже не было в квартире.

Глава 3.

Оставив проявляться все сегодняшние снимки в фотолаборатории, я запер комнату на ключ, который всегда ношу у себя на груди, и направился в спальню. Чтобы скоротать время, выбрал несколько книг из огромной горы и завалился с ними на кровать. Но открыв книгу, я понял, что не в состоянии читать. В голове было слишком много мыслей и не нашедших ответа вопросов. Прикрыв глаза, я погрузился в мысли. Отчего же вопрос «как я стал таким» встал у меня поперёк горла? Ни проглотить, ни выплюнуть и растоптать не получалось. Вопрос крутился в голове, словно надоедливая мелодия, которую ничем не заглушить.

Если разбираться с самого начала, то детство у меня было самым обычным. Я был окружен любовью обоих родителей, и всего у меня было в достатке. Тут даже не в чем покопаться. Вот только… я почти не помнил своей юности. Какой она была? Воспоминания были чем-то подобны фотографиям в чужом фотоальбоме, они не казались мне моими.

Я как-то разговаривал со своей подругой, которая рассказала мне, что до двадцати пяти лет вообще себя почти не помнит, потому что большую часть времени не понимала, что происходит и просто что-то делала по инерции. Перечитывая свои старые записи, копаясь в своих и общих с друзьями воспоминаниях, я понимаю, что большую часть своей жизни жил в таком же подвешенном состоянии. Иногда в ретроспективе что-то предстает более-менее ясно, но по большей части – просто бежишь куда-то, зачем-то говоришь тупые вещи, думаешь, что они не тупые, через пару лет понимаешь, что все-таки тупые. Это напоминало прозябание в отупелом полусне – вроде бы жив, что-то делаешь каждый день, а остановившись, понимаешь, что не помнишь себя прежнего.

Более четкие воспоминания приходятся на период поступления в медицинский колледж. Тогда же я впервые убил человека.

Я постарался напрячь память и воссоздать обрывки воспоминаний в цельную картину. Мне было около девятнадцати лет… Я занимался любовью со своей подружкой из колледжа, в которую был безумно влюблён. Как вдруг, мой взор заслонила серая пелена, перед глазами предстало то, как я вонзаю лезвие ножа в яремную вену девушки. Во мне воспылало необъяснимое желание окрасить тело своей первой любви кровью. Поддавшись наваждению, я резко отстранился и, попросив девушку закрыть глаза, открыл свою сумку, что валялась на полу, выудив из неё нож, который всегда носил при себе. Помню, как я долго нависал над ней в неуверенности. Но потом, во мне будто что-то перемкнуло. Сколько бы ни напрягал память, мне не удавалось вспомнить момент, как я вонзил ей нож в глотку. В моей памяти ярко запечатлелось её лицо… полное ужаса и боли. Сидя верхом на ней, с окровавленными руками, в моем мозгу что-то будто бы щелкнуло. Я осознал, что вот оно, то самое соприкосновение со смертью, которого с самого начала искала моя сущность. Это именно то, что до сих пор движет мною. Я просто художник, ищущий соприкосновения с необъятным мраком.