Читать онлайн Тебе больше не нужно бежать бесплатно

Тебе больше не нужно бежать

1

Я сильная. И эта сила меня разрушает

«Закройте глаза и сделайте несколько глубоких медленных вдохов и выдохов. Это нужно, чтобы запустить трансформационные процессы», – раздался голос основателя школы медитации. «Почувствуйте, будто с каждым таким вдохом и выдохом Вы забираете всю энергию из пространства. Из каких-то нерешённых задач и идей, которые крутятся в голове и не дают покоя. Всё это больше не важно. Ваше внимание тотально внутри Вас, Ваша энергия внутри Вас», – голос Ники размеренно звучал в моей голове. «Вдооох-выыыдох… вдох-выдох».

Мои тело и разум покорно расслабились под чутким руководством наставницы. «Вы оказались в комнате, представьте себе её. Какая она, что Вас окружает, и как Вы себя в ней чувствуете? Быть может там есть какая-то мебель или предметы интерьера?». Я открыла глаза и увидела, где нахожусь. Это было похоже на пустой сарай с деревянным дощатым полом. В помещении не было ни окон, ни мебели, ни сена. Сено? Почему я ожидала увидеть здесь стога сена? А, ну да, это же сарай. «Логично», – подумала я, а потом взяла себя в руки и снова сосредоточилась на голосе. Огляделась ещё: ничего, кроме слоёв многовековой пыли и одной только двери. Я встала напротив.

В щель под ней проникал белый ослепляющий свет, освещающий всё вокруг. «Эта комната – Ваше сознание», – казалось, будто этот нежный заботливый голос окутывал собой пространство. Как только Ника произнесла эти слова, дверь заходила ходуном, будто по ту сторону кто-то со всей силой долбил в неё кулаками. Меня обуздал дикий животный страх за свою жизнь. Каждым сантиметром кожи я ощущала опасность, исходившую от того, кто находился по ту сторону. Я должна бежать, мне нужно спасаться.

Будто почувствовав мои мысли, Ника произнесла: «Пора выбираться отсюда! Посмотрите по сторонам, найдите потайную дверь». Я стала лихорадочно оглядываться в поисках спасательного круга. Вот он. Маленькая, ничем не примечательная, дверь появилась по левую сторону от меня. «Откройте её, за ней будет лестница, ведущая вниз, в Ваше бессознательное». Пришлось встать на корточки, чтобы протиснуться в дверной проём и ступить на каменную винтовую лестницу. Не знаю от чего было страшнее: от того, что было необходимо на ощупь спускаться в чёрную бездну или от того, что стук позади меня усиливался с каждой долей секунды. Казалось, будто «монстр» вот-вот сломает разделяющий нас с ним барьер.

Я не шла, я бежала. Вниз по спирали. Быстрее. Ещё быстрее. В чёрную пустоту. А сердце колотилось так сильно, что уши закладывало. «Вы спускаетесь глубоко-глубоко, в недра своего подсознания. В те области, которые Вы не исследовали. Спускайтесь, до тех пор, пока не окажетесь в самом низу, в области бессознательного. Вы спустились. И оказались… Где? Что Вы видите? Посмотрите по сторонам, что это за пространство? Это может быть что угодно».

Передо мной расстилалась широкая долина с дикими экзотическими цветами с мой рост. Бескрайнее голубое небо с белыми кучевыми облаками, деревья с лианами. Джунгли? Моё подсознание – дремучий лес, получается?! Смешно, и похоже на правду.

«Вы видите своего папу, он подходит к Вам. Есть что-то, что Вам сейчас хочется ему сказать?». Я увидела своих отца и дедушку. Почему-то я не удивлена. Дедушка на протяжении шестнадцати лет заменял мне моего папу, поэтому он тоже здесь. «Рада вас видеть!» – сказала я, обнимая их по очереди.

«Вы берёте своего папу за руку, и вы вместе идёте вперёд. Куда? Какая картина разворачивается перед вами?» – наставница направляла меня вглубь моего подсознания. Я крепко сжала папину ладонь и сказала ему: «Спасибо, что ты здесь». Мы двинулись с ним вглубь поляны, а дедушка с одобрительной улыбкой кивнул мне и пошёл позади нас, как бы сопровождая и незримо оберегая.

Мы перешли через поле с цветами, которые доставали нам до макушек и ступили на пустынную глиняную землю. Она была выжженная и безжизненная, сухая, покрытая глубокими трещинами. И казалось, будто у этой местности нет линии горизонта. Я не могла разглядеть воображаемую прямую, ограничивающую видимую часть земли. Бесконечное пространство.

«Что происходит сейчас? Что Вы чувствуете? Быть может Вам хочется сделать что-то? Закричать?! Заплакать?! Обратите внимание какие чувства Вас переполняют и задайте себе вопрос как Вам хотелось бы прожить их? Представьте, что в своём внутреннем пространстве Вы выгружаете эти чувства так, как Вам хочется это сделать. Так, как Вы не смогли прожить их, когда были маленькими и сейчас столкнулись с той болью, с которой приходится жить. Глубоко дышите – это исцеляет», – Ника не оставила мне никаких шансов. Я погружалась всё глубже.

Поднялась гигантская волна высотой в несколько километров.

Все, что я видела прежде в своих снах, были несравнимы с той, что сейчас неумолимо надвигалась на нас. Но мне впервые не захотелось спасаться от неё, ища укрытие. Я на несколько секунд оглянулась, чтобы взглянуть на дедушку, который всё это время шёл за нами. Он был не один. К нему присоединилась огромная толпа людей. Не знаю, сколько точно там было человек, по крайней мере, с пару сотен точно. Среди них я увидела знакомые лица, но и с многими из толпы я никогда не была знакома лично, могла лишь только слышать когда-то их имена. Но почему-то, я со стопроцентной уверенностью знала, что все они – моя семья. Мой род. Род, с которым, как мне казалось, я потеряла связь, в эту минуту был со мной, за меня. Армия почивших прикрывала мой тыл и вселяла уверенность в победе.

Я умоляюще посмотрела на папу: «Мне страшно, пожалуйста, не оставляй меня одну!». В его глазах отчётливо считывался инстинктивный страх, но он молча сжал мои пальцы левой руки ещё сильнее и выставил одну ногу вперёд, как бы готовясь к удару мощной толщи воды.

Разрушительное бедствие, сравнимое разве что со взрывом сотен атомных бомб поглотило меня. Мои глаза были открыты, и я могла видеть, как блики солнца проникают в мутную воду, образовавшую водоворот. С каждым новым приливом разрывное течение захватывало и закручивало меня сильнее, всё дальше и дальше унося от суши. Солёная морская вода острой болью пронзила моё горло, нос и лёгкие. Грудную клетку жгло от нехватки кислорода. Это чувство знает каждый, кто тонул.

«Папа!», – сквозь слёзы и толщу воды, разделяющую нас, прокричала я ему, – «Мне страшно, у меня не получится. Я не смогу с этим справиться одна!».

«Ты готова. Тебе больше не нужно бежать».

Был ли это голос моего отца или мой собственный, я не знаю. Но именно в тот момент я разжала свои окаменевшие от страха пальцы и отпустила папину руку. Тогда вода закружила меня с ещё большей скоростью. Перед глазами мелькала белая морская пена и солнечные лучи. Казалось, я задыхаюсь.

В полуметре от меня блеснуло что-то серебряное. Я вытянула руку, чтобы ухватиться, но промахнулась. Ещё одна попытка. И ещё раз. Безуспешно.

Меня переполнило чувством отчаяния, и убеждение: «Я не смогу» крепко сидевшее у меня в голове долгие годы, вдруг вызвало ярость. Это чувство не было разрушающим, наоборот, оно явилось ко мне как созидательное. Страх и сомнение сменились твёрдой уверенностью. Я снова протянула руку и крепко ухватилась за рукоять длинного клинка. «Левой рукой, вот так, теперь правой. Верь, ты в силах справиться с этим!» – я вела внутренний монолог с самой собой. В ту же долю секунды меч, разрезая водную гладь, потянул меня из пучины на поверхность, и я оказалась на берегу, рядом со своей семьёй.

«Вы подходите к своему отцу. У Вас в руках есть что-то, что Вы передаёте ему. Этот символ подразумевает под собой заботу, любовь, поддержку, защиту – всё то, чего Вам так не хватало, всё то, что Вам недодал Ваш папа. На что это похоже? Какой-то сгусток энергии или быть может предмет? Не важно знали ли Вы своего отца, не важно каким он был на самом деле и как он вёл себя по отношению к Вам, быть может лучше бы его и не было вовсе. Образ, который сейчас возникает перед Вами – собирательный».

«Отдайте папе всё то, чего Вам так не хватало. Поделитесь с ним тем, что он Вам не додал. Если Вам не хватало его принятия – отдайте ему принятие, если не хватало его присутствия – отдайте ему присутствие. Поделитесь ВЫ тем, что отец Вам не дал! Дайте ему это!».

Я подняла свои руки и протянула папе тот самый серебряный меч. Меч символизирующий защиту.

«Теперь представьте, как перемещаетесь своим вниманием в тело отца. Почувствуйте уже с его позиции, как Ваш ребёнок делится с Вами своими ресурсами. Примите их и почувствуйте, как меняется Ваше состояние. Примите их и присвойте».

Всё моё внимание переместилось в тело взрослого мужчины, оставившего своего ребёнка. Я смотрела на себя глазами моего отца. Глазами полными слёз, сожаления и угрызений совести. В его руках лежал длинный меч из чистого серебра, держа который, он встал на колени и произнёс: «Прости меня доченька. Прости, что меня не было рядом, прости, что не защитил тебя!».

Он протянул мне меч, взяв который, я почувствовала, как меня наполняют все те ощущения, которых мне так не хватало все эти двадцать девять лет. Когда я почувствовала, что достаточно напиталась этими ощущениями, я мысленно отпустила отца. Я поняла, что теперь у меня есть возможность все те ресурсы, которые он мне отдал, использовать в своей жизни. Себе во благо.

Я позволяю своему бессознательному создать намерение развить мужские здоровые стратегии внутри моей психики, чтобы я могла быть стабильной и устойчивой, жаждать эту жизнь, получать удовольствие от достижений, получать большие деньги, реализацию, силу, волю и успех. Всё это для меня безопасно и безопасно для других.

«Мы возвращаемся в комнату», – сказала Ника. «Поднимайтесь по лестнице вверх, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Мы переходим в нашу сознательную часть. Изменилась ли комната как-то?». Нет, она осталась прежней. Изменилось лишь то, что главная входная дверь больше не вызывала у меня панического страха. Я встала напротив и стала ждать. Никто больше не стучал и не пытался выломать дверь, в комнате воцарилась умиротворяющая тишина.

«Когда будете готовы, сделайте глубокий вдох-выдох и открывайте глаза».

Ещё рано их открывать, подумала я. Вдохнула так глубоко, насколько позволял объём моих лёгких и подошла к двери. Я должна увидеть кто находится по ту сторону. Кто так сильно напугал меня? От кого я так долго и упорно убегаю? Я должна знать.

Медленно протянула руку и взялась за круглую дверную ручку с царапинами на облезшей золотой краске. «Тебе больше не нужно бежать», – я ещё раз произнесла эти слова вслух и повернула затёртую ручку. Дверной проём окутал белый ослепительный свет похожий на густой туман.

«Здравствуй, мама».

2

«Иногда нужно стать тонущим кораблём,

чтобы с тебя сбежали все крысы»

(Уинстон Черчилль)

На экране смартфона высветилось уведомление о новой публикации, в ней автор задавал вопрос: «Что вы вкладываете в понятие взрослая жизнь?». Я, не задумываясь, быстро настрочила комментарий: «Когда ты принимаешь решение и берёшь ответственность за его последствия на себя». Где-то этажами выше заработала дрель. Нет ничего более постоянного, чем временное и ремонт у соседей.

Из детской, с ошарашенными глазами, мимо меня пронёсся наш сын. Он с визгами залетел под стол и стал активно махать ручками призывая меня присоединиться к нему. Решила подыграть. Маленький человек был явно доволен своим гениальным решением укрыться под кухонным столом от звуков соседской «бомбёжки». Стало невозможным не улыбаться, когда он попытался подтянуть мои ноги, которые упорно не хотели умещаться в нашем бомбоубежище.

Перед глазами всплыли «вьетнамские» флешбэки из прошлого. Одиннадцатилетняя я, прячусь под столом от мамы. Крепко прижав колени к груди, пытаюсь понять, что я сделала не так и молюсь всем богам, которых только знаю, чтобы она поскорее опять стала доброй и нежной. Мама всё чаще стала «выходить из себя». Когда это происходило, я не видела другого решения проблемы кроме как убежать, спрятаться. Под письменным столом или в шкафу, в доме бабушки и дедушки, на улице, во сне. Когда мама больше не могла себя контролировать, я ложилась спать на весь день. Сутками, не вставая с постели, я создавала другие миры. Миры, из которых не хотелось возвращаться. Выходит, что развитое воображение не всегда признак врождённого таланта.

Считается, что любовь ребёнка к своему родителю безусловна и бескорыстна. Когда не за что-то, а вопреки. Вопреки ожиданиям и здравому смыслу я семнадцать лет искала оправдание маминым поступкам, ждала, что она найдёт в себе смелость взять на себя ответственность за свои поступки. Говорят, что если долго смотреть в бездну, то рано или поздно бездна заглянет в тебя. Копаешь-копаешь, а в итоге всё кончается тем, что бросаешь лопату и ложишься в яму, своими же руками выкопанную. Это ты дала мне лопату, Мама.

К реальности вернул мой ребёнок. Я рыдала, а он обнял. Он ещё совсем маленький, чтобы что-то сказать, но уже такой взрослый, чтобы просто интуитивно понять что сейчас происходит.

Мне было одиннадцать, когда случилась та злосчастная автомобильная катастрофа, активировавшая «болезнь», которая, возможно, уже была в тебе. Когда ты «заболела», то стала тем самым тонущим кораблём, и я не сразу поняла, что нужно бежать. Долгие годы я была одним из оркестровых музыкантов, играющих на палубе, пока «Титаник» тонул. А потом я осознала, что нет ничего благородного в том, чтобы положить свою жизнь на жертвенный камень. Хочешь честно? Мне ни капельки не стыдно за то, что я выбрала бежать, как крыса с тонущего корабля, ведь тогда это был мой единственный способ выжить.

Да и кто виноват в том, что корабль пошёл ко дну?

3

«А знаешь, в тот миг, когда ты улетела,

хотелось бежать за твоим самолётом»

(Александр Садыков)

Никогда не любила спорт и искренне считаю, что он вреден. Сегодня я получила, прости Господи, ещё один инсайт. Это смешно, но он пришёл ко мне как раз-таки во время занятия гимнастикой. Вот почему моё тело всегда так сопротивлялось любому виду физических упражнений. Когда я наедине со своим телом, расслабляюсь и слежу за дыханием, именно в эти моменты мне открываются самые тёмные и потаённые секреты моего подсознания.

Заново прожила один из своих самых сильных детских страхов. Начиная, примерно, лет с двенадцати, я всё чаще стала слышать от мамы, что она не хочет здесь жить. Представьте этот животный страх, который испытывает маленький ребёнок, которому говорят, даже предупреждают, что совсем скоро мама оставит его. Да, когда она делилась своим желанием уехать, она не говорила прямо, что не возьмёт меня с собой, но я это чувствовала, я это знала. Но я так наивно и по-детски искренне не понимала, почему она не сможет взять меня с собой. Почему я не могу поехать с ней? Ведь я так сильно её люблю! Что я сделала не так? Чем я так глубоко её обидела? В моей комнате всегда прибрано и я люблю мыть полы. Правда, мусор иногда забываю выкидывать, а машина по сбору бытовых отходов приезжает только по четвергам. Приходится, сломя голову, бежать за отъезжающей от соседнего дома машиной и с размаху закидывать пакет в «последний вагон уходящего поезда».

«Сможешь ли ты простить меня, если я приму окончательное решение уехать?» – спрашивала меня мама. Нет мам, не смогу. И сказать тебе сейчас об этом я тоже не могу, никогда не могла. Молча опускаю глаза, пряча свои боль и страх глубоко-глубоко внутри, чтобы не обидеть тебя. Я же у тебя такая: «Не по годам мудрая». Это твои слова, мам.

Я знаю как тебе было тяжело в прошлом. И сейчас не легко. Представляю. Но ведь я так люблю смотреть как ты подводишь губы карандашом стоя у зеркала, а ещё люблю слушать как ты восторженно хвалишь меня за то, что я каждый день навожу порядок в твоей комнате и аккуратно раскладываю все твои кофточки и платья. Начиная с полок в шкафу, вся твоя жизнь сплошной хаос. А я, как могла, пыталась его упорядочить.

В один из таких дней я вернулась домой с прогулки и зашла к тебе в комнату. Лето, тёплый ветер нежно трепал белые полупрозрачные шторы у открытого окна. Тебя не было дома, казалось, будто твоих следов даже в городе не осталось. На диване лежал оторванный кусочек от билета на самолёт и записка. Я не вспомню дословно всего, что там было написано, но никогда не забуду самого главного. Ты больше не вернёшься. Ты наконец исполнила своё желание.

Почему ты не можешь взять меня с собой, мам!?

Проснулась в холодном поту. Побежала в твою комнату рыдая горькими слезами. Тебя там не было. Разрыдалась ещё больше. Услышала, как ты включила воду в ванной комнате. Выдохнула. Несмотря на все твои возражения, вломилась без спроса и крепко-крепко тебя обняла. Ты здесь.

Ты так часто говорила о том, что уедешь. Ты знала это уже тогда? А ведь болезни случаются внезапно и незапланированно. И от этого никто не застрахован. Но ты как будто предчувствовала, что «заболеешь» и не сможешь быть рядом. Когда ты говорила, что должна будешь покинуть меня, этим ты хотела подготовить меня к событиям, которые скоро случатся с тобой?

Я же говорила, что спорт вреден для здоровья. Спина болеть перестаёт, а вот душа опять как открытая рана. Ну и пусть, значит так надо. Скоро станет легче. Каждый раз себе напоминаю – перестань так отчаянно цепляться за свою боль, как за единственное спасение. В ней спасения нет. Отпусти её.

-«Мааамааа!!!» – Мишок проснулся и лежит плачет в своей комнате.

–«Ты поспал, мой хороший?» – легла с ним рядом.

–«Дя. Я тебя потерял!» – хнычет.

–«Эй, ты чего!? Я здесь. Я всегда рядом, даже если ты меня не видишь».

4

«Я пришла оценить причинённый ущерб

и сокровища что уцелели»

(Адриенна Рич)

Серьёзный звоночек для каждого родителя – когда их ребёнок постоянно говорит и мечтает о смерти. В какой-то из передач детский психолог утверждала, что на этом этапе проблему ещё можно решить, важно лишь вовремя услышать «крик» о помощи. Страшнее, когда ребёнок идёт и молча глотает таблетки – вот это уже беда. Часто непоправимая.

Когда мамино заболевание начало набирать обороты, я каждый день просыпалась с мыслями о смерти и засыпала с надеждой на то, что мои молитвы будут услышаны. И это был не звоночек, а просто грёбаный набат.

У моей мамы было непростое детство, потом период юношества, да что уж там, вся её жизнь напоминает одну сплошную подборку книг по клинической психологии. Отчасти, наверное, поэтому она выбрала это направление для второго высшего образования. Не плохой такой разбег от экономиста до «мозгоправа».

Лет до семи моим излюбленным занятием было разбирать музыкальные шкатулки, изучать их строение, а потом собирать их обратно. Бывало, что после финальной сборки, оставались лишние детали. Да, звук был уже не тот или заедали крутящиеся фигурки балерин, когда открываешь крышку. Но они продолжали играть. Вот и я сама была шкатулкой в маминых руках, в руках её покалеченного «внутреннего ребёнка». Из раза в раз, разбирая меня по частям, она ошибалась в просчётах и ломала меня, а потом как убеждённый психотерапевт пыталась собрать меня по частям, оставляя ещё больше деталей.

Все полученные в университете навыки, знания и умения с большим интересом отрабатывались на мне, даже тогда, когда я в слезах кричала ей: «Хватит! Мне не нужен психолог, мне нужна мама! Мне нужна ты!». Сломало ли это что-то во мне тогда? От части. Уж точно подкосило немного… ну ладно, не немного. С уверенностью могу сказать только одно – остались детская боль и обида за то, что она переключила тумблер от мамы к специалисту, а это лишь поспособствовало усугублению состояния её здоровья.

Я взывала к ней так долго, как только могла, но мой крик о помощи не был услышан. Да, она присутствовала в моей жизни, но на самом деле её здесь не было. Лишь спустя семнадцать лет я наконец смогла принять истину, что она там, где хочет быть. В том мире, который ей важен. Раз уж этот наш мир перестал иметь для неё смысл.

5

«…Когда ещё я вернусь домой в тех старых кроссах?

Ты скажешь мне: «Никогда», но никогда не поздно…»

(Эльдар Джарахов)

Случаются переломные моменты, наступают долгие и мучительные часы отчаяния, и тогда люди пробуют переезжать с одного места в другое, менять один город на другой. Все самые гениальные вещи были придуманы задолго до нас, но я всё равно скажу эту пусть и заезженную, но правдивую мысль: вы можете быть самым быстрым спринтером на планете, но куда бы вы не бежали, то от чего вы пытаетесь так упорно скрыться, будет по-прежнему с вами.

Это как пять стадий мытья посуды: отрицание, гнев, торг, депрессия, сковородка. Легче не станет до тех пор, пока вы не примете тот факт, что «помыть посуду» надо.

С рождения и до девятнадцати лет я жила в уютном спальном районе. Он был как маленький городок с небольшой численностью населения, где тебя знает каждый прохожий. Первая любовь, первое предательство, первая дружба, первое разочарование. В подростковом возрасте, мы нашей большой компанией любили мечтать, как построим один дом на всех, когда вырастим. Как мы будем жить все вместе со своими семьями. Наши дети пойдут в тот же детский сад, а потом в ту же школу, куда ходили мы сами.

В девятнадцать лет я уехала оттуда. С одной стороны, это было необходимостью, с другой – бегством от прежней жизни. От чудесного густого леса, где мы любили проводить время держась за руки. От подъездов, где прятались от холодной зимы и подолгу целовались. От скамеек, на которых, когда-то, было рассказано море интересных историй.

Не могу сказать, что переезд дался мне сложно. Поначалу было не привычно и, примерно в течение двух лет я периодически приезжала погулять на старый район с лучшей подругой. За этот год произошло много событий, да и я трансформировалась внутренне. В какой-то момент для меня там не осталось ничего из того, от чего я пыталась бежать. Так я думала.

В моей копилочке есть ещё один часто повторяющийся сон. Тот самый район, где я провела свою юность. Обшарпанные стены общежития, в котором была наша с мамой квартира. Обстоятельства сна иногда меняются, но цикл один и тот же. Наступает вечер, темнеет, и я бегу домой к маме. В квартиру, которая больше не наша, ведь наяву мама её продала больше десяти лет назад. В мою комнату, которая уже давно не моя. Я бегом поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и так сильно тороплюсь, что каждый раз пролетаю свой этаж и заскакиваю на четвёртый. Понимаю, что ошиблась этажом и спускаюсь на третий. Немного смешно, но в реальной жизни, в детстве, я так же очень часто ошибалась этажом, потому что вечно торопилась. Для меня привычно анализировать даже тогда, когда сплю, поэтому во сне я понимаю, что в этой квартире уже живут другие люди. Она чужая, мы не можем туда вернуться. Иногда там меня ждёт мама с распахнутыми дверями и объятиями, а иногда там пусто. Мне и страшно от того, что в любой момент могут вернуться нынешние хозяева, и одновременно с этим хочется провести хотя бы одно мгновение «дома» с мамой.

По статистике, стадия отрицания длится до сорока дней. У моей прошло больше пятнадцати лет. Все эти годы я боялась принять факт того, что моя мама действительно болеет. Она не умирает, нет. Но прогрессивно умирают клетки её мозга. А она ничего не хочет с этим делать. Я не могла и не хотела этого понимать. Моё детское желание, хоть немного, быть похожей на неё сменилось на страх повторить её путь. Я до одури стала бояться и отвергать любую нашу схожесть. Поэтому я контролировала себя, свои мысли и действия, а также всё то, что меня окружало.

Когда мы «говорили по душам» на эту тему с моим мужем, он сказал мне, что тогда, когда я пытаюсь сделать всё возможное, чтобы избежать этот сценарий, то именно в этот момент я встречаюсь с тем, от чего бегу. Замкнутый круг. Я больше не хочу бежать и пытаться избавиться от своих демонов. Но я буду их подкармливать три раза в день, держать их на привязи и проверять прочность поводка, на котором они сидят.

6

«Лишь одного всегда страшиться надо

Вредить другим. Я так сотворена,

Что без вреда парю над бездной Ада.

Я не боюсь кромешного огня»

(«Божественная комедия», Данте Алигьери)

Знаете, кто учится на факультете психологии? Открою вам маленький секрет – те, кто пытается доказать, что в силах решить чужую проблему. Им настолько страшно начать с себя, что выбирают рыться в головах у других. Это ведь гораздо проще, тогда не придётся анализировать собственные поступки. А всё просто потому, что они не знают, что им с собой делать. Правда, мам?!

Чем больше я стала заниматься самоанализом, тем отчётливее я стала это понимать. В воспоминаниях то и дело всплывает недовольное Женькино лицо и её бубнящая интонация: «У тебя есть дурацкая привычка учить других жизни». Это правда, есть такое. И, наверное, она действительно дурацкая. Но я делаю это не потому, что считаю себя самой умной, а потому что устала терять близких мне людей. Это очень эгоистично, но мне было важно спасти других ради себя самой. Чтобы больше не испытывать боль потери. Но как можно исцелить кого-то, если сам не до конца «здоров»?

У меня всегда было маниакальное убеждение в том, что окружающим меня людям нужно спасение. Может и так. Но ещё, зачастую, им надо, чтобы их просто оставили в покое. Маленькая Алина тоже нуждалась в этом покое. Но, почему-то, её мама считала наоборот. Вместо того, чтобы помочь своему «внутреннему ребёнку», она устраивала сеансы гештальт-терапии четырнадцатилетней дочери. Чёрт тебя подери, мам! Какой, нахрен, гештальт в таком возрасте, да ещё и в начале двухтысячных?! Ты серьёзно?! Сказать, чего я хотела? Чтобы ты от меня отстала.

Отстань и просто люби меня – этого будет достаточно. А ещё, пожалуйста, перестань «лечить» других. Себе помоги сначала. И я тоже буду этому учиться.

До сих пор отчётливо помню, как на одном из наших сеансов, где ты принудила меня разбирать родовую систему, я сказала: «Всё это дерьмо закончится на мне». Прошло семнадцать лет, и вот сижу я сейчас и думаю…, а на кой я решила взять на себя такую ответственность. К чему ты, блин, меня готовила, мама?

«Ты мудра не по годам», – я помню, с какой гордостью ты говорила мне это. Знаете ли, маминька, лучше бы я была счастливой. Ведь из счастливых детей вырастают счастливые взрослые. Но откуда тебе было это знать, если бабушка была отвратительной мамой. Спасибо, что ты не она, ты в миллиарды раз лучше. А я буду лучше, чем ты. И пускай всё это будет круговоротом сансары, который остановится на мне. Пора уже, наконец, распутать эти кармические сети.

7

Тому, кто винит других, предстоит длинная дорога.

Тот, кто винит себя, уже прошёл половину пути.

Тот, кто не винит никого, дошёл до конца

(Автор неизвестен)

В состоянии ли человек, не знавший родительской любви, сам создавать и передавать эту любовь дальше? В большинстве случаев нет. Моя мама смогла, за что я всегда буду ей благодарна. Я благодарна ей за любовь, которую она даёт мне, несмотря на то, что её этой любви не научили. Безусловно, я бы сошла с ума, если бы меня растили в тех условиях, при которых воспитывалась она сама. Я благодарна тому, что сейчас у меня есть ресурс передавать эту любовь дальше, своему ребёнку.

Чем старше я становилась, тем больше я обнаруживала в своём окружении людей, которые были «больны». В какой-то момент, такая плачевная статистика стала, мягко говоря, меня пугать. Помню, как выстраивала различные гипотезы на этот счёт, начиная с теории заговора и заканчивая роком судьбы. Пыталась систематизировать хаотичные мысли и избавиться от убеждения, что в городские резервуары с питьевой водой добавили яд, отравляющий сознание. Очевидно, что эта мысль была бредовой, но порой она казалась такой реальной… особенно в те минуты, когда были нужны ответы. Позже, мысли о масонских интригах сменились на естественный отбор Дарвина.

На одной из «свечек» (так назывался одноподъездный девятиэтажный дом) красовалось граффити: «Мы все больны собой». Сколько я себя помню, меня коробило каждый раз, когда я проходила мимо этой надписи. Такая пафосная, коряво написанная баллончиком с чёрной краской, цитата, с ошибками и подтёками. Как же сильно она меня раздражала. Будто абсолютно каждому есть дело только до своего отражения в зеркале и не более. Когда я пыталась представить себе человека, написавшего эти строки, перед глазами всплывал образ самовлюблённого нарцисса.

К тридцати годам смысл этих слов приобрёл для меня совсем иной смысл – пора признать, кажется мы действительно все БОЛЬны, просто каждый по-своему. У каждого из нас свой травмирующий, уникальный, неповторимый опыт. Свой собственный ад. Да, трагические события могут быть частично схожи, но в каком-то смысле каждый из нас одинок в своих ощущениях. И в «болезни», которую эта боль порождает. «Душевнобольные» – это слово ни с чем хорошим у вас не ассоциируется, правда ведь? В голове тут же возникает такая картинка: страдалец в белой смирительной рубашке, скованный по рукам и ногам. Но ведь если разобрать это слово на производные, то получится: «Боль души». Боль, с которой не справилась душа и которую, по итогу, не выдержало тело.

Поначалу меня пугало резко возросшее количество людей с психическими заболеваниями. А потом до меня дошло, что они всегда были здесь, просто в силу отсутствия знаний и опыта, а может даже из-за самого простого нежелания признавать наличие проблемы, мы их не замечали. Мы так отчаянно делали вид, что всё хорошо. Что со всеми нами всё в порядке.

Я так долго сетовала на судьбу за её несправедливость ко мне. Кричала в воздух: «Ну почему я? Почему я должна проходить через это? Почему именно моя мама больна? Да какого…?! За что мне всё это?!». С одиннадцати лет я жила с ощущением тотальной беспомощности – скоро рассвет, а выхода нет. Как во сне. Будто всё это нереально, с кем-то другим происходили все те страшные события, которые в реальности происходили со мной. Кто-то придумал, что мы получаем ровно тот опыт, ради которого пришли в этом мир. Ну что же, посмотрим. Пусть сегодня я буду думать, что судьба хочет сделать меня сильнее, а не пытается свести в психушку. А завтра снова буду выть от отчаяния и пытаться содрать с себя кожу.

Хоть я и рыдаю при каждом депрессивном эпизоде, что мне такой опыт никуда не всрался, и я о нём не просила, но где-то в глубине души хочется верить, что если я достойно пройду этот путь и смогу дойти до конца, то у меня получится разорвать порочный круг. Я смогу сломать колесо сансары, на котором вертит вот уже не одно поколение моего рода.

Мамина болезнь заставила меня взглянуть на этот мир под другим углом. Она научила меня ещё большему состраданию и эмпатии. Научила видеть самую суть, причину, точку отсчёта, с которой всё началось. Будто бы готовила меня к чему-то.

И знаете на что это похоже? Когда находишься во тьме так долго, что со временем твои глаза привыкают, и ты начинаешь видеть путь, по которому следует идти.

8

Выбор – это маленькая смерть.

Когда вы выбираете один из вариантов, другие неотвратимо погибают

Хотелось бы мне того или нет, но я хорошо помню своё детство. Мне было одиннадцать лет, когда моя мама попала в автомобильную аварию, и с того момента моя жизнь разделилась на «до» и «после». И только сейчас я отчётливо стала понимать, что, когда начали проявляться первые симптомы маминого заболевания, она пыталась заботиться обо мне ровно настолько, насколько могла. Но когда я была маленькой, то была искренне убеждена, что моя родная мама меня ненавидит. И горечь этих воспоминаний вперемешку с чувством беспомощности, идущие за мной попятам с самого детства, порой гораздо сильнее здравого смысла.

В 2015 году, когда мне исполнился двадцать один год, я собственноручно положила свою маму в клинику для душевнобольных. Мне пришлось сделать это. На тот момент такое решение казалось мне единственно верным. Раньше, когда я говорила: «Мне пришлось», – меня передёргивало от этих слов. Просто звучит это так, будто у меня не было другого выхода, но теперь я всё чаще и чаще думаю о том, что я в действительности не могла поступить по-другому. Я тоже оказалась в ситуации, когда могла сделать ровно столько, сколько могла. Ни больше, ни меньше.

Когда её выписали в первый раз, и мы встретились с ней спустя полгода разлуки, она призналась мне, что никогда не сможет простить мне моего решения по отношению к ней. Её слова обидели меня до глубины души, ведь тогда я поступила так в целях её же безопасности. Но мама считала иначе, она называла меня «Предателем». Ну что ж, если тебе ТАК хочется думать о своей дочери, тогда 1:1, мам. У меня тоже есть длинный список того, что я никогда не смогу тебе простить.

Мой муж говорит, что сигналы маминой болезни были задолго до того дня, как ей официально поставили диагноз параноидальная шизофрения и назначили лечение. «Она последние два года говорила о том, что слышит посторонние голоса в своей голове. Ведь она напрямую говорила всем вам о том, что ей нужна помощь! Она говорила вам! Просто вы слышать этого не хотели», – раздражительно ворчал Степан.

«Но…», – начинала было я, а потом тут же останавливала себя на полуслове. Если быть честной с самой собой и повспоминать, то я действительно пыталась сменить тему, каждый раз, когда мама хотела поговорить со мной о «голосах», которые её беспокоили. Я хотела уйти от разговора по трём причинам: первая – это то, что мне было неловко перед моим женихом Стёпой. Это я привыкла, что моя мама необычная, нестандартная, инакомыслящая, не такая как все. Исходя из опыта, я знала, что не каждый в силах понять её такую и принять, а потому я её немного стеснялась. Вторая причина – отсутствие опыта и знаний в области психологии и психиатрии. Последняя, но самая главная причина – страх, нежелание принимать горькую действительность – моя мама больна, и ей нужна помощь.

На самом деле, самые первые «звоночки», которым никто не уделил должного внимания, были как раз после того, как мама попала в автокатастрофу на трассе Томск – Новосибирск.

Всё началось с того, что она стала панически бояться садиться за руль автомобиля и сдала машину на металлолом, так как после аварии та не подлежала восстановлению. Буквально спустя полгода после этих событий, она закрыла своё ИП и продала бизнес, который многие годы приносил хорошие деньги. Забегая вперёд, скажу, что с тех пор она больше не работала ни дня в своей жизни.

Мамино посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) сыграло с нами обеими очень злую шутку. Автомобильная авария положила начало маминой депрессии, которая в последствии переросла в агрессивное поведение по отношению ко мне. Не могу с точностью вспомнить в какой именно день её поведение так кардинально изменилось. Просто однажды моя ласковая и нежная мама вышла по делам, а на её место пришёл зверь.

Мои органы сжимались и делали крутое сальто каждый раз, когда я понимала, что она вот-вот должна вернуться домой. Я могла узнать её по звуку каблуков, рикошетом отскакивающему от горячего асфальта. Даже её кашель был каким-то особенным, запоминающимся. Разбиваясь о стены общежития, он проникал в открытое окно моей комнаты на третьем этаже.

А по тому, как мама вставляла ключ в замочную скважину, я научилась определять, чего мне, на этот раз, от неё ожидать.

Раз. Пронзительный металлический лязг ключей.

Два. Грубый щелчок открывающегося дверного замка.

Три. Мама бросает на меня молчаливый короткий взгляд. Её привычно серо-зелёная радужка глаз сегодня чёрная.

Мне п*здец.

Что я натворила? Да ничего. Ну как минимум, ничего из того, за что меня можно было бы так сильно ненавидеть. Ведь, в каком-то смысле, я была «идеальным» ребёнком. Тихий мышонок, умеющий сам справляться со всеми возникающими трудностями и грёбаная чистюля-перфекционистка с явными признаками ОКР. Иногда мне кажется, что я была единственным ребёнком за много тысячелетий, который ни разу в жизни не слышал: «Приберись в своей комнате!». У меня всегда было прибрано. По восьмой класс включительно я была хорошисткой, ещё и с высшим баллом за примерное поведение. Хорошие оценки по учёбе я получала в большей степени от того, что мама в меня эти знания, в прямом смысле слова, вколачивала.

Мне нравилось учиться, а из школьной программы были даже по-настоящему любимые мною предметы. Но я ненавидела делать домашнее задание. Точнее будет сказать – до жути боялась за него садиться. Потому как каждая из таких «посиделок» заканчивалась страшным скандалом между мной и мамой. Когда меня спрашивали, я никогда не могла внятно ответить на вопрос, почему в свои восемнадцать лет не стала поступать в университет, хотя подавала документы аж на два факультета сразу. Помню, как я стояла на остановке и ждала свой автобус, чтобы поехать сдавать экзамены в лучшее учебное заведение нашего города, а потом словила свою первую паническую атаку. Помню недоумевающее лицо Степана, когда вернулась домой со слезами спустя пятнадцать минут. Прошло около десяти лет, чтобы я смогла найти ответ, что так напугало меня в тот день.

Когда я писала для вас эту главу, то заново проживала каждый эпизод из наших с мамой близких, но таких тяжёлых отношений. Моё подсознание вывело наружу тщательно скрываемое воспоминание, как в девятом классе я прогуляла экзамен по физике из-за того, что все мои руки и ноги были в синяках и ссадинах. До шестнадцати лет я почти ежедневно переживала физическое насилие от самого близкого мне на свете человека. И мне безумно жаль, если вам пришлось пережить что-то подобное в своей жизни. Я как никто знаю, через какой ад вы прошли.

Став старше и смелее, я попробовала начать защищаться. У меня не было цели причинить маме боль, я хотела показать ей КАК больно МНЕ. А может, таким образом, она тоже хотела показать мне свою боль? Но я и так это знала, я же «Не по годам мудрая» (тут можно нервно хи-хи-кнуть). Факт остаётся фактом – чем больше я сопротивлялась ей, тем больнее она била. Вот они, последствия неконтролируемых вспышек агрессии. Но что самое обидное во всём этом, так это то, что моя мама этого не помнит. Либо помнит свою, искаженную, правду. «Приятный» бонус её заболевания.

Я бы тоже хотела не помнить. Но, увы.

Ещё одним малоприятным фактом было то, что вскоре после аварии она перестала работать = у нас почти не было средств к существованию. И вот здесь напрашивается вполне логичный вопрос – на что она кормила себя и своего ребёнка? Мы жили с ней на алименты, которые платила моя бабушка по линии отца. Я не оговорилась, алименты платил не папа, а бабушка. Почему так? На этот вопрос я до сих пор так и не получила внятного ответа, но скорее всего, просто «кто-то» безответственный. В те года это было четыре тысячи рублей, их хватало ровно на то, чтобы купить немного еды и несколько пачек сигарет. О том, чтобы оплачивать коммунальные услуги, покупать одежду и баловать себя прочими прелестями жизни, не было и речи. Почему человек не может выйти на работу, даже тогда, когда это жизненно необходимо? Причин может быть бесконечное множество, но основная – страх. А какой именно, надо разбираться индивидуально.

Мама почти перестала для меня готовить. Болезнь попросту отобрала у неё все базовые материнские инстинкты. Поэтому кушала я, в основном, у друзей и соседей. Под нами, на втором этаже жил мой лучший друг Максим, и я никогда не забуду, как однажды встретила его маму спустя много лет. Она с улыбкой рассказала, как я часто приходила к ним в гости и спрашивала нет ли у них какой-нибудь еды. Её эти воспоминания умиляли, ведь она искренне считала, что я вела себя так, потому что была всепоглощающей обжорой. А во мне её слова пробудили и стыд, и ужас одновременно. Стыд – за то, что моё детство, отчасти, было и таким тоже. Ужас – потому что никто из окружающих не видел, что происходит в нашей семье. Или не хотел этого замечать. Ровным счётом, как мы все делаем вид, что за чужими закрытыми дверьми ничего не происходит.

Немного поделюсь с вами страшной статистикой, от которой в ужасе даже сами правозащитники: 70% женщин погибает от рук собственных мужей или сожителей; 300 миллионов детей в возрасте от двух до четырёх лет страдают от насильственных методов воспитания; каждый год от 13 до 14 тысяч человек подвергается сексуальному насилию; около одного миллиарда человек мучаются от психических заболеваний. Только представьте себе эти цифры…

Я уже говорила, что моя мама перестала выполнять базовые функции по отношению ко мне, и когда я поняла, почему сейчас для меня так важно наличие забитого до отвала холодильника, я не могла остановить слёзы на протяжении трёх часов. Как будто уровень наполненности полок продуктами = здоровая обстановка в доме. Вот почему мне так важно, чтобы муж баловал меня вкусняшками, когда мне грустно или, когда я болею. Вот откуда моё убеждение, что если хочешь позаботиться о ком-то, тогда накорми его. По этой же причине я жутко нервничаю, когда наш маленький сын отказывается съесть свой обед и говорит: «Не хочу есть суп, я буду голодненький!». Я сильно переживаю в такие моменты, но пытаюсь принять его слова. Сама себя успокаиваю, что свою функцию «приготовить» я выполнила, а дальше уже его право съесть свою порцию или нет.

А ведь я до сих пор помню, как вкусно когда-то готовила мама. Помню запах сочных куриных окорочков, замаринованных в майонезе с чесноком и свежей зеленью, приготовленных вместе с картофелем в духовке. Помню запечённую шарлотку с кисло-сладкими яблоками – это был первый и последний раз, когда она её пекла. Я часто рассказывала ей об этом вкусном воспоминании, а она каждый раз удивлялась, что я помню. Почему за столько лет я ни разу не попросила её ещё раз приготовить мне тот вкуснейший яблочный пирог? Не знаю…

Примерно с полгода назад у меня состоялся разговор с бабушкой по линии отца. Мы говорили о моей маме. Неожиданно для меня, бабуля выдала: «Я не знала, что вы голодали». В ту минуту на её лице отразились чувства боли и вины. Она считала себя виноватой за то, что её внучка плохо питалась. Раньше я тоже винила себя, винила болезнь, которая пришла в наш дом. Родственников, соседей, учителей, которые чувствовали не ладное, но не забили тревогу. Я винила весь мир. Ровно до тех пор, пока не поняла, что ни у кого из нас не было ни единого шанса. Ведь нас никто не научил как правильно.

Помню, как мама стала потихоньку избавляться от осточертевшей ей мебели. Первым под раздачу попал диван. Для начала мама открутила ему подлокотники, спустя ещё какое-то время спинку, а потом и вовсе вынесла его на помойку. Она разбирала этот чёртов диван по частям, будто бы желая «очистить» пространство вокруг себя, избавившись от всего, что было ей в тягость. Вслед за спальным местом, из дома, с позором были выгнаны: тумба, на которой раньше стоял телевизор, журнальный столик, ковёр с длинным ворсом и платяной шкаф.

Читать далее